Прыжок над Рекой Времени
Военный поход Чингисхана в империю Хорезм
Баир Владимирович Жамбалов

© Баир Владимирович Жамбалов, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

1

Раскалённый зной простирается от горизонта к горизонту, там, где всегда смыкается иссиня лазурный купол с цветистыми холмами бескрайних степей. От жары прячется в поисках тени всякая живность диких полей, и птицы не взлетят. И воздух вибрирует волнами, реющими волнами того же распалённого зноя, не щадящего, давящего. Но кого несёт в тишине истомлённой?

То спешит гонец Тогорил-хана к его анде, названному брату, к самому Есуге-багатуру – вождю племени тайчиут, к отважному воину из рода борджигин.

Скакун и всадник, как едино исторгающее пламя едино кровной сути, над расцветшими травами, цветами пёстро полевыми, посреди которых и отличится редкий улаалзай, цветок лилии, ясно багровым светом откровенности чисто первозданной. И вряд ли он предъявит аллюром упругим в тишине пустынной степи чьему-либо восхищённому взору неистовый, но плавно парящий полёт изысканных граций в искрах трепетно волнующих мгновений. О, бескрайность степей Центральной Азии!

Неказистый, но жилистый конь малого роста не искромётностью копыт над стелющими травами, над пестротой цветов полевых подминает порывом упрямым травы за травами, приближая и приближая…

Уж сверкает синевой Онон у урочища Делюн-Болдок, тихо несущий воды свои. И много юрт белеет, отливаясь волнами давящего зноя. И встречный всадник, кажется, совсем ещё мальчонка, также переливается волнами, отражением распалённого зноя. Он приближается, он совсем близко.

Взбрыкивает нежданно вдруг конь под седлом гонца Тогорил-хана, едва удержишься, будто и чует запах змеи, неотвратимо противоположного существа под покровом Вечного Синего Неба. Но, ни одна змея не ужалит в степи, пропахшего конским потом. Но видит он, гонец, устремлённый взгляд этого мальчонки, который, может, чуть и выше тележной оси. Вглядывается гонец. И вот он на пути его…

О, Вечное Небо! Лучше бы не делать этого никогда…

То есть ли отсвет от бездны ада? Он вглядывается в неё, он видит это, и потому ударит дрожь по телу заиндевевшему, и взбудоражит сердце, что и забьётся, затрепыхается беспокойно, подобно птице крохотной от взгляда орлиного, и оцепенеет позже, подобно мыши полевой от змеиного глаза. Зелёный отсвет иного взора вонзит, пронизывает насквозь, будто и выворачивает дух наизнанку.

То есть ли это сам зловещий блеск от лезвия истины таинственно непознанной, её сверкание страшное? Степь, земля уйдёт, уходит из-под ног, обдавая ознобом стылым в самом пекле тягуче давящего зноя. Уж лучше и убраться поскорее, унестись пролётным облаком от неведомой долины ада, каковой и есть застывший взгляд мальчонки.

Потому и постарается проскочить быстрее, но наберётся решимости, обернётся и спросит:

– Я вижу юрты Есуге-багатура, вождя племени тайчиут?

– Да… – кивает в ответ мальчонка.

– Чей же ты сын будешь?

– Есуге…

– Как звать тебя?

– Темучин.

***

Неумолимо вечное течение Реки Времени. Оно текло всегда и до рождения, и до умирания миров. Оно продолжало отсчитывать те же часы, минуты, секунды, как шкала, изобретённая разумом на одной из мириад планет мироздания ещё задолго, ещё за миллиарды, биллионы, квинтиллионы, новемдециллионы, гуголь, множество гуголь лет до Большого Взрыва Вселенной, одного из взрывов одной из множества вселенных. И будет всё также проносить свои воды Вечности и после них. Но был ли, есть ли созидатель взрывов? И кто наблюдатель?

На одной из мириад планет одной звезды из мириад зародится жизнь не громко плачущим явлением, лишь робким, неслышным лепетом личинки, ничтожнейшей бактерии, что шевельнулась, проявила движение не в унисон остальным предметам мироздания, повинующихся ветру, наносному ветру незыблемых песков. И понеслось…

А сколько жизней? Сколько разумов? О, вечное Пространство в пределах и за пределами взрывов сингулярных точек!

У обыкновенной звезды спектрального класса G повезло ли, не повезло, но скорее повезло, третьей планете по счёту от неё, и возникнуть, образоваться, оказаться дистанционно в тонкой «зоне Златовласки», в которой бесценное сокровище Вселенной – вода всегда пребывает во всех трёх формах сути сокровенного существования – пар, лёд и жидкость. И именно жидкость как уникум. Истинное благоприятствование для органики.

И потому первый уникальный случай во Вселенной – жизнь.

И расцвела она невообразимо яркими красками, что посреди ярких цветов и папоротников, обильных лугов и расцветших деревьев резвились, передвигались и всякая мелкая живность, едва видимых глазу, до великанов с невысокий холм. И потребовалось довольно таки долгое, долгое истечение вод вечной Реки Времени, когда и случилось это…

И потому второй уникальный случай во Вселенной – разум.

Но есть ли предъявление Вселенной или, же, сути неведомых лабораторных изысканий в том, что изначально первенство в проявлении жизни захватила агрессивность. А разум лишь умножил её во всех изощрённых формах. Как знать…

По инициативе ЮНЕСКО человеком второго тысячелетия был объявлен безграмотный степняк. Но есть ли второй такой человек, широко известный и в среде историков-профессионалов, и в среде людей далёких от самого предмета истории?

К этому человеку можно относиться или с лютой ненавистью, или с трепетно волнительным уважением. Третьего не дано и тогда, и сейчас, и в будущем, ибо третье и есть презрение. И могут приверженцы одного направления изрыгать всякое и всякое, что и есть лай, тявканье мелкой собачонки на слона из известной басни одного из самых талантливых баснописцев, поэта великого. Но у приверженцев другого направления совсем другая, противоположная сторона воззрения на эту личность, на этого грандиозного человека, когда-то и развернувшего сам неспешный ход мировой истории. Что ж, каждому своё.

И почему безграмотный степняк? И потому вглядываются пристально сейчас, как никогда. Почему безграмотный степняк, почему?

Был ли задействован потенциал в 2 миллиарда 800 миллионов нейронов из 14 миллиардов нейронов коры больших полушарий, каковым и владели единицы, которых отнесли к гениям, отнесут к гениям? Ответ унёсся пролётным ветром ушедших, канувших эпох. Но скорее выразилось это в гармонии гения и неимоверной воли, целеустремлённости, в которой жёсткость и жестокость нрава той жестокой эры играла далеко не последнюю роль. Как знать, обратись всё это в пространстве древней Эллады. Но, нет, не постигал он никакую грамоту в сужающих тисках деревянной колодки, что надевалась далеко не на всех рабов. Но была ли запрограммирована гениальность в глубинных структурах таинственного мозга? Как знать.

Он начинал не то, что с нуля, он начинал с глубокой пропасти, ощутив на себе все тяготы раба, ощутив сполна сужающие тиски деревянной колодки на шее, которая надевалась далеко не на всех рабов. И это была грязная гнусность в степи. Ни поесть, ни попить самостоятельно, даже муху не согнать с лица под знойным солнцем степей. Вот так начинал он, будущий сотрясатель вселенной, в отдалённом будущем человек тысячелетия, о звании которого и не могли подумать, предположить его потомки. И это единственный пример в мировой истории.

С самого рождения Александр Македонский был предназначен в цари династии Аргеадов. Значило не то, что многое, значило всё родиться сыном македонского царя Филиппа Второго и матери Олимпиады, урождённой дочери эпирского царя, земли-прародины греческих племён. От отца достались ему царство в пору расцвета, боеспособная армия и план похода на Персию.

Ганнибал Барка, этот выдающийся «дар Бала» в переводе с финикийского, родился в семье карфагенского полководца Гамилькара Барка. И потому его славная карьера начиналась сразу с командующего карфагенской конницей в Иберии.

Юлий Цезарь происходил из знатного патрицианского рода. Отец – претор римской республики, затем стал проконсулом Азии. Мать происходила из знатного плебейского рода Аврелиев. Сестра его отца, Юлия, была замужем за Гаем Марием, фактически единоличным правителем Рима, а первая жена Цезаря, Корнелия, была дочерью Цинны, преемника Мария. Семейные связи молодого Цезаря определили его положение в политическом мире, куда он вступил с триумфом с весьма высокой платформы.

Он же, сам вырвавшись из рабства, вытащив самого себя из пропасти, начинал карьеру с одной уздечки для коня, да с собственной головой на плечах, что и явилась вместилищем мудрости от вершин гениальности. И потому увеличивается уважение трепетное, когда знаешь, что ни у одного из великих мира сего не было в друзьях и военачальниках столько выходцев из простого люда как у этого человека, которого провозгласят тогда на Великом Курултае Чингисханом.

На стыке веков, тысячелетий по инициативе ЮНЕСКО был определён человек второго тысячелетия. Им стал безграмотный человек степей, выходец из народа в ту пору без письменности, но гений, развернувший ход мировой истории, придавший толчок к образованию нынешнего состояния всемирного человеческого общества, под которым подразумевается глобализация. И потому на данном этапе, несмотря на множественность и пестроту государственных образований, взглядов и философий, на арене Великого Пространства человечество предстаёт единой мировой цивилизацией первого типа, пока первого, что и есть восхождение разума по лестнице, ведущей вверх.

Монгольский мир, как фрагмент мировой цивилизации, об этом не просил, монгольский мир не настаивал. Но факт, есть факт.

Имя его Чингисхан.

***

Возможно ли, нежданным проблеском озарения окинуть взором таинственные берега таинственности будущего, укрытого за горизонтом истины, под крылом которой берега лишь прошлого и настоящего? И сможет ли понять и объяснить даже самый высокообразованный предсказатель тончайшие детали стыка данного и последующего тысячелетий? Да тот же Нострадамус не внял бы никогда в сути техники, технологии эпохи недавно ушедшего стыка, когда каждый год предъявляет и предъявляет сюрприз за сюрпризом. Да простит великий предсказатель, чьё величие не подвергается сомнению, вызывающем уважение, но катрены дыхнут лишь стариной для ушей современного homo sapiens. В них лишь та ступень эпохи Возрождения, лишь вбирающей свет, что забрезжил в конце тоннеля, когда наука ещё и есть сиротливая падчерица, скромненько притулившаяся на обочине.

Будет ли воззрение таинственно будущей эпохи определять человека данного тысячелетия на последующем стыке? Но вряд ли какие-либо полководцы, да и политики продвинутся в ряды возможных претендентов. Скорее, и будут представители технократии.

Конструктор наноаппликатора, созидающего вечное изобилие? Автор термоядерного синтеза, когда и подчинится вечная энергия? Высокотемпературная сверхпроводимость, расширяющая горизонты электроники? Термоядерный двигатель для космических кораблей, дающая перспективу на освоение родной звёздной системы?…

Но постижим ли межзвёздный прямоточный двигатель Бассарда? Большая вероятность того, что и достижим в течение веков.

Но будет ли обойдён в данном тысячелетии постулат общей теории относительности Эйнштейна? Скорее, прерогатива последующего тысячелетия? Хотя, как знать.

Представится ли истиной конструкторское решение варп-двигателя, манящего «двигателя искривления», обгоняющего свет для поступательного освоения Галактики Млечный Путь? Или же горизонт великого события отложится на, совсем, отдалённые века?

Представятся ли истиной знания о возможностях овладения волновой деформацией пространственного континуума, созидающего пузырь искривления, сродни волшебству, перемещая пространство в Пространстве локальным искажением пространства-времени, искажением самой «геометрии» Вселенной от иного сильного поля тяготения, раскрывая, открывая путь к миллионам, миллиардам галактик на расстоянии в миллионы, миллиарды световых лет? Или же горизонт великого события отложится за горизонт истины на неведомо громадную отдалённость завораживающей таинственности таинственного будущего?

Возможно, разуму, достигающему таких высот, покажутся мелкими дела и суета ушедших тысячелетий. Как знать…

2

Статные арабские кони особенных кровей, вычерчивая изящную грацию отточено выверенных линий, так и покрывали цветущие долины за долиной, разве что ветер удалой мог бы сравниться с ними порывом остервенело устремлённым. Но и всадники были под стать им, в жилах которых закипала задорно юношеская кровь или, же, кровь мужчины, набирающем силу или уже взошедшим на вершину её. Уж все до одного и были молоды, весь эскорт. И он среди них и старался выделиться, чуть более, дабы и оценил тот, кого и сопровождают. Хотя, и так оценён, и потому он, уступающий всем в летах прожитых, но никак не в доблести, устремился с ними в Ургенч, в столицу могущественной империи.

Но вряд ли тому, кого сопровождали, было до любования собой, крепким станом своим, да духом преисполненной доблести, украшением которого, всё, же, явились далеко не они, а то, что не по годам пришедшая мудрость заставляла держаться более степенно, понимая суетность мира сего.

То был Джелал-ад-дин – старший сын шаха Мухаммеда, который и должен наследовать когда-нибудь престол обширной империи. Но не всё так просто взято, да предопределенно. Оттирали его, отставляли, да так умело, что и думать забыл о наследстве сокровенном, не сокровенном. Другой бы, алчностью скаредной, не скаредной души, и вцепился бы волчонком, зубами ухватился бы за самое вожделенной место под этим высоко синим небом. Но нет, и смирился владелец благородной, отчаянно храброй души. В бою другое дело, но в замысловатых хитросплетениях, коварных лабиринтах дворцовых интриг был уж не столь могуч, да крепок. Да его ли дело?

Ну, а самый молодой, тот самый, который и старался изо всех сил, который и лез на всякий рожон изо всех сил, порывался будто не объезженный скакун и был сыном эмира Мукожан-бека, на которого отец возложил надежду непомерную. Звали его Анвар – луч солнца. Имя от родной земли арабских цифр. Так он и был истинно лучом солнца в родительских сердцах, удостоившийся в столь раннем возрасте посетить дворец самого шаха, сопровождая одного из самых доблестных людей империи, каковым он считал принца Джелал-ад-дина, каковым тот и являлся на самом деле. Ох, почётная миссия! Но и было, имело место быть ещё одно уж сильно благоприятное обстоятельство, о котором он старался умолчать. За Ургенчем последует Сыгнак, удивительно прекрасный город на земле, радующий взор каждого гостя, кто и посетит его, то ли караваном купцов иноземных, то ли путником мимо проходящим. Но для него, Анвара, он был ещё более удивительно прекрасным оттого, что и увидит там её. Сколько лун истекло с тех пор, когда он остолбенело и взирал, тогда как она, дочь Бекзат-бека, и окинула взглядом будто насмешливым. При мысли об этом и заколотилось бешено сердце, ни в чём не уступая такту, искромётности копыт до того статных коней, что лишь возрадуется взор.

Что же касается самого Джелал-ад-дина, то мысли его были совсем о другом. Последние новости не давали покоя. Знал, что какие-то интересные дела творятся далеко, далеко на востоке. Какая-то непонятная война, от которой не только пошатнулся трон отважного Кучлука, но и сам бежал, а потом и слухи пошли, что найден мёртвым. Кто ж так разворошил устоявшийся муравейник? Хотя, вряд ли устоявшийся. Но говорят, какие-то воины объявились там, воины какого-то неведомого хана. Так говорят. Но не те ли…

«…давний враг Чингисхана – хан найманов Кучлук.

Пока Чингисхан завоёвывал всё новые города и провинции Китая, беглый найманский хан Кучлук попросил давшего ему убежище гурхана помочь собрать остатки армии, разбитой при Иртыше. Заполучив под свою руку довольно сильное войско, Кучлук заключил против своего сюзерена союз с шахом Хорезма Мухаммедом, до этого платившим дань каракитаям. После короткой, но решительной военной кампании союзники остались в большом выигрыше, а гурхан был вынужден отказаться от власти в пользу незваного гостя. В 1213 году гурхан Чжилугу скончался, и найманский хан стал полновластным правителем Семиречья. Под его власть перешли Сайрам, Ташкент, северная часть Ферганы. Став непримиримым противником Хорезма, Кучлук начал в своих владениях гонения на мусульман, чем вызвал ненависть оседлого населения Жетысу. Правитель Койлыка (в долине реки Или) Арслан хан, а затем и правитель Алмалыка (к северо-западу от современной Кульджи) Бу-зар отошли от найманов и объявили себя подданными Чингисхана.

В 1218 году отряды Джэбэ совместно с войсками правителей Койлыка и Алмалыка вторглись в земли каракитаев. Монголы завоевали Семиречье и Восточный Туркестан, которыми владел Кучлук, не сумев организовать сопротивление, бежал в Афганистан, где был пойман и убит. Жители Баласагуна открыли ворота монголам, за что город получил название Гобалык – «хороший город». Перед Чингисханом открылась дорога в пределы Хорезма». – Википедия.

Вдали показался Ургенч.

Спустя время, сопровождаемые восхищением горожан, всадники спешились у дворца шаха Мухаммеда.

Роскошь тронного зала хорезмшаха всегда поражала воображение. Посреди множества выдающихся дворцов, да залов этот уж и мог бы выпячиваться напыщенно чрезмерным высокомерием, что невольно приходящему одна лишь дрожь да трепетное волнение. И если Джелал-ад-дин, бывающий много раз, не обратил на такое чрезмерное излишество ровно никакого внимания, то, похоже, у юного Анвара, сына эмира Мукожан-бека рот и не собирался закрываться не отвисшей челюстью грызущей зависти, но выражением истинного восхищения, да удивления. Да и самого хорезмшаха, отца его кумира, довольно уж сурового на вид, впервые и узрел таким же взором восхищённым. Но вот во взгляде собравшейся знати, из кипчаков по большей части, в их сторону, но, конечно, же, в сторону Джелал-ад-дина, ибо рядом с ним Анвар и мог в их глазах показаться, выглядеть лишь бледной тенью, такой вот звёздочкой, в мерцании слабом, несмотря на статность облика, да духа, и не присутствовало даже малейшего намёка на какое-либо уважение, что так да источалось, излучалось на улицах Ургенча.

Подошёл лишь Тимур-Мелик, о храбрости которого юный Анвар был довольно таки наслышан, и поклонился принцу приветливо, с достойным видом, но и показалось, что приветствие это уважительное было предназначено не только принцу, но и тем любопытствующим, накинувшим так умело спесивую вуаль чопорного самодовольства. Джелал-ад-дин ответил тем же искренне, ибо у молодого принца пока и не проявилась изысканность хитрого этикета. Но вот в этот миг и была искренность и истинность уважения друг к другу равных доблестью, да мужеством.

Как раз мимо проходил такой же обладатель достойных эпитетов, которыми и вознаградят храброго воина, о котором также Анвар наслышан. То оказался им Кайыр-хан из кипчаков, правитель Отрара с недавних пор.

– Тебе нужен был этот караван, не твой караван? – как-то резко и спросил у него Тимур-Мелик, у того, уже было проходящего мимо, не окинувшего даже взором приветствия какого-либо.

– Уж много лазутчиков развелось тогда в этом караване. Ты бы их лишь упустил… – и отпарировал мгновенно вот этот Кайыр-хан, и удалился совсем неспешно, выказав небрежно кому какое место в пределах роскошно тронного зала.

Анвару пока и не дано было знать многих перипетий всяких, всяких закулисных игр, до того деликатно, не деликатно замысловатых, что весь тончайшей нитью и пронизан загадочный Восток. Откуда ж знать ему, что и предназначен был по замыслу самого хорезмшаха в правители Отрара этот самый Тимур-Мелик, воплощение и мужества, и преданности. Но за суровым обликом самого хорезмшаха юный Анвар не разглядит ни за что встрепенувшуюся заводь внутренней души, этакую борьбу всяческих компромиссов, что невольно и зашатались не безупречные чаши весов соразмерности, не соразмерности, волнами излишних эмоций накатывая и накатывая на трезвый берег разума, что и подеваться некуда рассудку.

«Чингисхан в 1215 году договорился с Хорезмом о добрососедских торговых отношениях. Вскоре после того, как посольство Чингисхана вернулось из Хорезма. он послал туда своих первых купцов. Это был большой и богатый купеческий караван, состоявший из 450 мусульманских купцов и несколько десятков монгольских офицеров. Они были схвачены и убиты, обвинённые в шпионаже Инальчиком Кайир-ханом, правителем Отрара». – Википедия.

Хорезмшах лишь перекинулся, успел перекинуться парой слов со старшим сыном, далеко не любимцем его матушки, то бишь бабушки для него, упрямо заносчивой Теркен-хатун. А она тут как тут, восседала рядом с ним, с сыном, который, по разумению её, как-то правил не так огромной империей, что распростёрлась от Инда на востоке до моря Каспия на западе. Чего не сидится у себя во дворце? Так нет же, и её распирает любопытство поглазеть, и без неё не обойдётся…

«…уязвимым местом в государстве было всесилие кипчакской знати, занимавшей ведущие посты в административном и военном аппарате. Мать хорезмшаха Мухаммеда Теркен-хатун происходила из кипчакского правящего рода и обладала огромным влиянием при дворе, фактически сама, назначая своих родственников на все ключевые государственные посты. Пользуясь их поддержкой, она фактически возглавила оппозицию своему сыну. Особенно обострились их отношения перед монгольским нашествием. Теркен даже организовала выступление кипчаков против хорезмшаха в 1216 году. Это восстание возглавил её племянник Кайыр хан Алып-Дерек, бывший наместником в долине Сырдарьи. (в то время – Яксарт). Кипчаки потерпели поражение, однако Теркен-хатун не только не позволила наказать Кайыр хана, но даже настоять на передаче ему Отрара. Значительные кипчакские гарнизоны стояли во всех крупных городах Хорезма, Самарканде, Бухаре, Отраре, и хорезмшах не без основания им не доверял.

После победы над Кучлуком Чингисхан устремился к границам Хорезма, но не стал завоёвывать его, а договорился о добрососедских торговых отношениях.

Вскоре после того, как посольство Чингисхана вернулось из Хорезма, он послал туда своих первых купцов. Они были схвачены и убиты, обвинённые в шпионаже Инельюком Кайыр-ханом, правителем Отрара». – Викия-сайт. Крадин Н. Н., Скрынникова Т. Д. Империя Чингисхана. М. Восточная литература. 2006. Д. Оссон К. От Чингисхана до Тамерлана. Париж, 1935 год.

– Я ждал тебя раньше… – лишь проговорил хорезмшах, едва кивнув на приветствие коленопреклонённого старшего сына.

Хорезмшах истинно ждал сына пораньше, желая с глазу на глаз обсудить то, ради чего собрались здесь некоторые из знати империи, по большей части из кипчаков. Всем любопытно, так и распирает. Вроде бы и хорошее послание получил на закате ушедшего года от какого-то неведомого ему, как и всем, правителя неведомой земли, удумавшего даже завоевать всё тот же неведомый Китай, как знал он, оттуда караваны везут воздушные шелка, да фарфор всё тот же воздушный. Так, со слухам слышал о могуществе цзиньской империи. И вот пала она. Так была ли она могущественной. И кто поспособствовал этому? Опять же какой-то неведомый правитель, именуемый себя Чингисханом. И послал этот, окутанный тайной, послов своих с такими подарками, что разом потеряешь голову от сверкания драгоценных камней. Ладно бы он, но и матушка растеряла всяческий покой, проявившая совсем нездоровый интерес к новой политике сына, хотя часть подарков, да преподнёс ей торжественно. Но особенно распёрло её любопытство насчёт одного пункта в послании, в котором этот таинственный правитель так и говорил на бумаге, что стерпела такое: «Я отношусь к тебе как к любимому сыну». Ох, как взъерепенилась она, прознав такое. Это как её драгоценного сына (которому не раз подставляла ножку) кто-то посмел прозвать вот так. «Каков несносный негодяй!» – приговаривала она, примеривая на палец перстень с драгоценным камнем из числа подарков, каковым одарили его послы неведомо таинственного правителя. В целом же в послании предлагались добрососедство при равных интересах. Но про это не в лета её активнейшая матушка, будто и забурлила молодецкая кровь, и не желала слышать, упрекая его уж в чересчур мягком нраве: «Тебе табун кобылиц пасти, а не править Хорезмом, чьё величие вознесено на самые недосягаемые вершины, на зависть всем сопредельным государствам. А тут какой-то пастух смеет на такое послание». Как прознал он позже, один из купцов, вознамерившись на её благосклонное отношение, дабы и польстить, да и возвысить её и без того непомерно взлетевшее тщеславие, что исходило от кипчакской родословной, так и прозвал того правителя. И этот совсем непредвиденный случай, что так неожиданно сотворился за его спиной, учинённый несносным Кайыр-ханом, по большей части и есть её души и разума пожелание, как и всех этих чрезмерно знатных кипчаков, что набились в тронный зал. И потому правитель Отрара и решился на эту гнусность, которую он и должен расхлебать. Эх, дабы воля его…

Всем интересно, всех и распёрло здоровое, нездоровое любопытство. Да, очень нужен был ему совет старшего сына. Но поздно. Полно чужих ушей да глаз, от которых да исторгнется зависть, не к нему, к сыну его, скорее за доблесть и не по годам снизошедшую мудрость.

По мере нахождения Анвару становилась понятна цель ожидания. Какие-то послы какого-то правителя. Какие-то монголы. И оттого он, не смевший спрашивать о чём-либо принца, уж весьма польщённый одним лишь присутствие в его эскорте, возгордившись лишь одним тем, что и дано ему сразу с юных лет, да сопровождать самого Джелал-ад-дина, узнавал об этом посреди знати империи, в окружение которой и попал впервые. Да, уж очень молод он.

Наконец-то ожидание, как и всякое ожидание, имело свой конец. Отворялись двери, утихла знать.

3

Они шли медленно, и упругие шаги их подчёркивали уверенность и силу их. Послы. Во всём подчёркивалось значение того, что неведомо грозная сила за ними. Внешность троих была необычной для Анвара, таких не видел никогда. Раскосо узкие глаза. Но облик четвёртого был привычен. Позже узнает, что он и был из Семиречья, пошедшим служить правителю вот этих, про внешность каковых не догадывался никогда.

Вперёд выходил седоватый, рядом с ним также выступил вперёд выходец из ближних долин Семиречья, чья роль была понятна каждому. Но двое, более молодые, оставались позади.

Седоватый излагал неторопливо на интересном для Анвара, да и также для остальных, языке, что не мог напомнить ему ничего определённого, но набор звуков, перепад тонов, которые лишены были для Анвара всякого смысла, как и для остальных. Но вот этот из Семиречья уж давно проник в сути совершенно непонятных звуков, и потому, когда седоватый делал паузу, он-то и объяснял их значение. И было чему вникать, внимать, ибо в этом тронном зале, сплошь преисполненном роскоши никогда не лилась, но ниспадала, подобно грохочущему водопаду то, о чём говорил посол. То протекала всегда сладко верещивая речь, превозносящая на невообразимые выси несравненного хорезмшаха, владетеля множества достоинств высокочтимых.

– Хан от Вечного Синего Неба посылал тебе дары, посылал знак вечного добрососедства, но больше того, знак вечной дружбы на равных. И если соблюдено было бы, то он даже и не прочь был бы побрататься с тобой, нарекая тебя названным братом, андой. – в переводе ушедшие по тронному залу звуки, наполнялись прямым укором…

Когда же было такое для ушей, привычных совсем к другим значениям, облачённых сплошь в слащавые гимны воспевания самого великого из великих? Потому и поморщился от этих слов хорезмшах, а вот некоторые из кипчаков, кажется, и усмехнулись в бороду злорадно. А матушка Теркен-хатун так и зазыркала глазёнками по сторонам, а затем и впилась жадно ловящим взглядом. Но и остальные также лишь навострённые, устремлённые в сплошь внимание, куда и подался юный Анвар. Уж совсем интересная речь польётся…

– Мой хан, прознав про это, сильно опечалился. Много вероломства, гнусного предательства повидал он на веку. Одно из них твой поступок. И если хочешь изгладить вину перед всевидящим Небом, Вечно Синим Небом, то лишь отдай ему того, кто и совершил эту гнусность. И тогда снова будут посылаться караваны для хорошей торговли. Большего от тебя он ничего не просит.

Уже при словах этих головы оборачивались в сторону того, кто, по доводу посла, а значит и того, кто послал, совершил эту омерзительность. Но, и седоватый посол не оставался не у дел, проследил по обращённым головам, и определил. И потому взгляд, пронзительно внимающий, и уткнулся в совершителя этой истинно мерзости, из-за которой образовалось облако багрового тона, а затем и сгустились дочерна тёмные тучи под покровом лазурно чистого неба. И хищным светом взыграл огонёк в глазах посла, будто лис взглянул на кролика. И вряд ли ускользнула едва приметная улыбка кровожадным выражением. Уж совсем неприятно стало тому, на кого и обратился столь откровенный взор. Будто съёжился сначала, всё же, отважный Кайыр-хан, но затем и выпрямился, и устремил взгляд в одну сторону. И засветилась надежда на понимание и на помощь. Но и всем стало не по себе. Той же стороной обращённого взгляда за подмогой и была Теркен-хатун. Он кровный родственник и хорезмшаху, но особенной ей. Он из кипчаков. И невольно вздёрнулась матушка Теркен-хатун, так и взглянув уж с неприкрыто вопиющим укором на сына, великого хорезм-шаха. Под сводами его тронного зала слышится такая нестерпимая речь, и этот посол, взлетевший на седло уж самой наглости неслыханной, будто и собирается присвоить, отобрать, сощурено пожирая всё, что видится им, и это по большей части. Но точнее, уже собрался заарканить, да увести с собой её племянника своему хану, про которого прослышали, но не знают совершенно ничего.

Задумчив был во время всей этой недолгой речи хорезмшах. Разграблен был караван, предназначавшийся ему. Одно взлетевшее злорадство от кипчаков на досаду ему. А какие дары он получил накануне? И речь послов была тогда, как мёдом по сердцу. Но какие слова слышит он сегодня, да ещё при матушке Теркен-хатун, да при том же её племянничке, который без всякого смущения явился сюда, и остальные навострили уши.

Задумчив был во время всей этой недолгой речи хорезмшах. Послал он тогда войско, дабы на помощь союзнику Кучлуку, который давно упрятал честь, ведомый алчностью к землям недавнего покровителя. И быть бы когда-нибудь войне с ним, да вот нежданно и объявились у него какие-то враги с востока, как прознал, давнишние враги. Но вот они-то, старые враги Кучлука, и были покрыты сплошь пеленой неведомой. Не знал про них никогда, не слышал. И послал войско на подмогу этому союзнику без всякой чести за душой, поставив во главе преданного Тимур-мелика. И сына Джелал-ад-дина рядом поставил, дабы и учился у него, истинно покрытого славой отважного военачальника. За пределами восточных рубежей на пути его войску, численностью в восемьдесят тысяч воинов, да и повстречалось неведомое войско, каковых едва могло насчитаться до двадцати тысяч сабель. Да и кони были какие-то невзрачно низкорослые. Нетрудно было определить издалека. И решено было узнать, что это за войско, да и пощипать не помешало, а, то и уничтожить, дабы и не попутались под ногами разгорячённых скакунов. Несколько дней преследования не дали ничего, никаких сведений об их происхождении. Может, и отпустили бы, но в одно утро и явились нежданные послы от этого войска с предложением о мирном расхождении по путям своим. Как-то уж и согласен был на это Тимур-мелик, да вот опять эти несносные проныры, эти вечные задиры из кипчаков да удумали на сражение, развернув малорослых коней непрошенных послов, да отхлестав по заду незадачливых скакунов невзрачности, да насмехавшись от поганой души. (Откуда знать про выносливость да неприхотливость их, несравненных качеств в переходах по громадному материку Евразия от океана почти до океана). И сами предложили сражение. И выстроилось тогда то неведомое малочисленное войско на битву заранее предрешённую. Так показалось. И рассказывал сын Джелал-ад-дин, и рассказывал Тимур-мелик, что странной получилась битва, весьма странной. Будто и скакали навстречу обе конницы одним стремлением яростно иссечь. Но нежданно на каком-то извороте и развернулась конница противника, и поскакала прочь со всей прытью, подобно зайцы зашмыгали от лиса. И тогда ещё сильнее рванулась его конница в устремлении на наживу лёгкой победы. Но как-то растворилась убегающая конница, но с боков будто вырастали неожиданные конники, осыпая стрелами, в точности которых никак не усомниться. И в раз поредела его конница. Поспевающую остальную конницу поджидала такая же участь, быть подстреленной на излёте. И сильно поредело его войско в погоне за всадниками, заблиставшими одной неуловимостью. Будто насмехались, поражая и поражая стрелами издалека, оставаясь при этом совсем целы, невредимы. Что за наваждение? И так до заката. И расположились на ночь. И те расположились. И пристально всматривались в ночь и Тимур-мелик, и сын Джелал-ад-дин, и военачальники, и воины на прибывающие и прибывающие огни в стане таинственного противника. Подмога под мраком ночи. И сердце понемногу сжималось и сжималось в предчувствии тяжёлого боя, когда уж не будет никакого численного превосходства, когда уж и никакой возможности на обратный путь, не то, что в ранге победителя, уж живым заявиться. Но каково, же, было удивление, когда на утро и не застали ухищрённого противника, оседлавшего коня замысловатой хитрости с таинственным флагом на ветру, что и есть тактика. Одни догорающие головешки от костров, которых было неисчислимое число. Так и ушла та неведомая конница, никак не причисленная к врагам, оставив за собой один лишь расстеленный шлейф сплошных загадок, что не отгаданы до сих пор.

Задумчив был во время всей этой недолгой речи хорезмшах. Будто оказался меж двух огней. С одной стороны вроде бы огонь чести, откуда взирает неведомый хан с востока, с другой всё та же знать из кипчаков во главе с матушкой Теркен-хатун, которая не раз укоряла его не в твёрдости характера. И, кажется, этот момент, может, и самый решительный момент настал в этот миг, именно в этот миг. Ох, с каким бы удовольствием да отдал бы на съедение этого уж родственничка, который, и так кажется, и воткнул что-то наподобие заострённого копья в спину, подставив его перед таким уж не лёгким выбором. Ну что ж, он докажет и знати, и, прежде всего, самой Теркен-хатун.

– Отрубить ему голову. Здесь. Передай мои слова… – тишину огласил, как можно, зычный крик, после чего владелец, данного приказа, каковым и мог явиться сам хорезмшах, указавший пальцем на седовласого посла, опять же в тишине, оглядел сурово совсем притихший зал, но особенно в сторону кипчакской знати, успевая мельком узреть и матушку Теркен-хатун.

Такого не слышали здесь никогда. И не видели. Потому тишина удивления, однако с неприкрытым оттенком одобрения некоторых, а то и многих, воцарилась в тронном зале, что многоговорливая Теркен-хатун также в молчании лишь поводила удивлёнными бровями, однако в таком же одобрительном расположении духа. И потому слова, тихие слова в звуках чужого языка устами уроженца Семиречья слышны были отчётливо, доходя до разума посла. И становился от того грустно опечаленным он, посол неведомо таинственного хана. И когда, спустя некоторое мгновение, вскинулись, было стражники с саблями наголо, то остановил он их с распростёртыми ладонями, и склонил, преклонил, будто и покорно, колено, как бы обнажив шею для поступка нигде не слыханного. Остановились стражники, оглядывая на поднятую руку, с ладонью повелевающее открытой, которую так и держал застыло хорезмшах, властитель судьбы данного посла, от взмаха которой и предрешится она. Но лишь посла ли судьбы властитель?…

И приподнял голову посол. Но где, же, тот огонь хищника в глазах его? И возрадовался Кайыр-хан. Но ведомо ли было каждому в тронном зале, что память уже и увела его в долины других рек, в другие запахи ковыльных трав, посреди которых и опьянит алтаргана.

То вспомнил он казнь Джамухи, торжественно обставленную. Не то, что даровал, не хотел, совсем не хотел забирать жизнь анды Чингисхан, предлагая и забыть, начать снова, да и пойти вместе по пути, на который и вышел через тернии тогда ещё не хан ханов. И просил тогда Джамуха ломание хребта, ибо пролитая кровь (кровь в бою не в счёт) не даст ему возможности попасть в долины просторов Вечного Синего Неба. И он мечтал или подобным образом, или же с кровью в бою, или же свечой угасающей попасть в те бескрайние просторы, куда давно ушёл Джамуха. Потому и понимал – не дано взлететь ему на небесном коне ввысь вожделенных долин. Отлетит голова, прольётся кровь, что не оседлать никогда скакуна от Вечного Синего Неба. Оттого и грустен взгляд его. Оттого и скажет он.

Звуки чужого языка полушёпотом никак не лились переливчатым ручьём, но текли, обтекали тяжело, в течении которых укор не едва уловимый, будто и заложит слух. О чём говорит?

– Открой нам истину его слов! – крик повелительный Джелал-ад-дина заставил всех и содрогнуться, и обернуться к нему, тогда как посол оставался в том же положении.

«Эх, почему ты опоздал, не мог пораньше…» – тяжёлая дума посетила шаха, как никогда нуждавшегося в совете старшего сына, что он кивнул этому посланнику, родом из Семиречья.

– Подумай о реках, ручьях, садах долин своей земли… – начинал робкий перевод принявший службу у неведомого хана. – Подумай о матерях, отцах, детях долин своей земли. Подумай о воинах своих, подумай о себе, теряющий разум. Придёт Чингисхан и отомстит…

Побелел немного молодой Джелал-ад-дин, одарённый мужеством и доблестью, но и мудростью не по годам. Может, что-то и погрезилось за изгибом нижнего истечения реки-времени. Как знать.

Но был ли укор во взгляде Теркен-хатун? Передёрнулась знать от кипчаков, мгновенно окинувшая взглядом на будто окаменевшего Кайыр-хана, а затем и саму матушку хорезмшаха, что и вздёрнулась она в ответ.

Но перешёл ли он реку эту, сжигая и сжигая вольно, невольно все мосты за собой, теряя и теряя здравую разумность?

Впереди неопределённость, предопределённость. И как встретит он?

Эх, удержи, останови его руку, пока не вниз ладонью! Но нет, так и дёрнул вниз, дабы доказать… (Один лишь миг, подобно молнии, и вот он, разворот мерной реки мировой истории).

И взмах сабли…

– Этим троим обрезать бороды. Пусть изложат своему хану моё решение… – придавая как можно больше твёрдости в голосе, хорезмшах продолжал и дальше, доказывая и доказывая яростно.

На этот раз остриё сабли прошлось по бородам, на этот раз под дружный смех, едва отошедших от жуткой картины казни. Будто и старались придать бодрости ничтожному духу. И юный Анвар был застигнут всеохватным порывом этим. И смеялся так же, лишь бы позабыться от увиденного недавно, совсем недавно. И в таком изнеможении опьяняющего смеха и заметил…

Лишь двое стояли весь под пеленой печали, совершенно не причастные к безумному веселью. То были Тимур-мелик и Джелал-ад-дин.

«Кучлук снова задумал помериться силами с властителем монголов. Узнав о приготовлении найманов, Чингисхан тут же выступил в поход. В первой же битве разгромил армию найманов и захватил Кучлука, а его владения (ханство) стали лишь удельным княжеством огромной Монгольской империи. После этого Темучин устремился к границам Хорезма. Он не намеревался переходить границу и отправил к шаху Мухаммеду послов с подарками и посланием следующего содержания „приветствую тебя! Я знаю, сколь велика твоя власть и сколь обширна твоя империя. Я отношусь к тебе как к любимому сыну. Однако ты должен знать, что я захватил Китай и все территории тюркских народов к северу от него. Ты знаешь, что моя страна – родина воинов, земля богатая месторождением серебра, и мне нет нужды захватывать другие земли. Наши интересы равны и заключаются в том, чтобы поддерживать добрососедские торговые отношения между нашими подданными“. Это миролюбивое послание было хорошо принято шахом, и, по всей вероятности, монгольские армии никогда бы не появились в Европе, если бы не одно происшествие. Вскоре после того, как посольство Чингисхана вернулось из Хорезма, он послал своих первых купцов в Трансоксиану. Но они были схвачены и убиты, обвинённые в шпионаже Инельюком Гайир-ханом, правителем Отрара. В гневе Темучин потребовал выдать нарушившего договор правителя…» – сайт «Всемирная история в лицах».

«Разгневанный Чингисхан потребовал выдачи Кайыр-хана, но хорезмшах, боясь гнева кипчакской знати, отказался. Вместо того, чтобы выполнить требование, Мухаммед обезглавил одного из послов монгольского властителя, а остальных отпустил, предварительно обрезав им бороды. Такое оскорбление делало войну неизбежной,…» – Викия-сайт. Крадин Н. Н., Скрынникова Т. Д. Империя Чингис-хана. М. Восточная литература. 2006. Д, Оссон К. От Чингисхана до Тамерлана. Париж, 1935 год.

Ягнята посмеялись над волком, которого не видели никогда, не знали никогда. И дёрнули тигра за когти, шевельнули усы льва.

***

В эпоху конца мрачного Средневековья, когда в той же Европе, но особенно в княжествах разрозненной земли Священной Римской империи германской нации через два с половиной столетия с небольшим, от 5 декабря года 1484 по календарю григорианскому будут сжигаться на кострах инквизиции женщины, обвинённые в колдовстве, прозванные ведьмами, по указу папы Римского Иннокентия Восьмого. Эпоха Возрождения лишь стучалась робко в двери истории. Но и будет так столетия, и столетия. В центре Европы! Века, да века до светлого зарева демократии, до восприятия гуманных ценностей, ростки которых лишь проклюнутся в Италии через столетие после прошедшего события в Хорезме, предрешившего цунами в бурливой, не бурливой реке Истории. Для большинства правителей той немилосердно жестокой эры не существовало такого критерия морали, как забота и дума о народе. Никогда и никак. Дворцы и хижины. Тадж-Махал – жемчужина архитектуры, как одно из свидетельств этому. (Несомненно, и подарок человечеству).

Но и первый высокотехнологичный век последующего тысячелетия всё с тем, же, смрадом разных мерзостей, вряд ли пример ушедшим временам застыло мрачных эпох.

Но может и вознесёт течение реки-времени к другим берегам за пеленой таинственно неведомых изгибов будущего? То будет ли берег эры милосердия в сиянии светлом?