Оглавление

Во-первых

Шарик

Много лет назад у меня дома жил воздушный шарик, который за ночь приходил из кухни в комнату. Сначала ходил по потолку, потом пару дней парил в воздухе и смотрел в глаза, а потом наконец пошел по полу, едва касаясь веревочкой.

Бывало, нащупываешь утром землю, идешь по стенке, и вдруг у тебя под рукой что-то легкое и нетерпеливое оказывается. Откроешь глаза — а это шарик, смотрит на тебя веселой рожицей снизу вверх и серпантином своим повиливает. И вот пнешь его с прицелом в «девятку», а он от смеха потрясется и дальше идет по своим каким-то делам. И ни слова упрека, ни взгляда косого.

Неделю так ходил туда-сюда. Привыкла, имя дала. Но веселый газ неожиданно выветрился, и больше по утрам меня никто не встречает.

Я потому с тех пор и не дружу ни с кем: по потолку-то все любят ходить, но проходит время, и кто-то опускается ниже уровня глаз, а потом и вовсе сдувается.

Даниэтта

Вот представьте, живет на свете человек по имени Даниэтта. Девочка не виновата, родители поспорили. Скажите спасибо, что девочка. И попадает однажды Даниэтта в пионерский лагерь. Или нет, лучше в русскую семью по обмену, в рамках языковой программы. А сама она, предположим, из Италии. В этом смысле ей тоже повезло — имя как имя, наверное.

Живет она, допустим, в семье, где еще несколько детей и родители, которые за много лет не научились понимать друг друга с полуслова. И на каждое их громкое непонимание она отзывается из своей комнаты: «А?» или «Я здесь!» или, что совсем уж неловко, вбегает в комнату и спрашивает: «Иван Харитонович, Мирабелла Яковлевна, вы меня звали?»

А там что-то странное всегда происходит. Например, отец семейства бьется головой о радиоприемник: «Да не это! Да! Не! Э-э-это!», а жена его то пылесос достанет, то авторучку и уточняет терпеливо: «Может, это, Ванечка? Может все-таки это?» А Даниэтта стоит в дверях — глаза круглые, словарь бедный. И все думают: наверное, ей внимания не хватает. И зовут играть.

Но уже на третий день девочка перестает отзываться на свое имя. А через две недели возвращается на родину, угрюмая и без сертификата.

Зеркальный человек

Сегодня по дороге на работу встретила зеркального человека. Мы две с половиной минуты не могли разойтись на широкой дороге, танцуя приставными шагами. И даже пытаясь друг друга перехитрить, делая что-то неожиданное и нелогичное, повторяли траекторию и снова оказывались в тупике. В конце концов решили одновременно постоять и подождать, пока другой сделает движение. Секунд тридцать сверлили друг друга глазами и синхронно шагнули в одну сторону. Потом еще раз. И еще.

И когда мне всё это надоело, я сказала человеческим голосом: «Сейчас вы не шевелитесь, а я делаю шаг и иду своей дорогой».

Так мы и разошлись — я в глубину Большого Чудова, а он — к метро. День был солнечным, тени еще некоторое время продолжали друг друга, видимо, договариваясь.

Сменка

Девочка вбежала в полупустой автобус, взобралась на самое дальнее сиденье, прислонила к спинке скрипичный кофр, мешок со сменкой, несколько раз проверила, хорошо ли лежат, придвинула друг к другу, потом сама аккуратно присела на краешек, выпрямила спину и на несколько секунд замерла с выражением на лице таким, будто вспоминала, покормлен ли хомячок.

И вдруг соскочила с места и с разбегу ка-а-ак повиснет на ремешках-держалках! И ноги поджала. И такая у нее была абсолютная свобода на лице, которая заканчиваются примерно в день, когда мы перестаем носить сменку в мешочке.

— А-риша, — обреченно выдохнул с другого конца автобуса мужчина с большими усами. И, выпутав наконец из вертушки розовый рюкзачок, добавил как будто привычное, — ты ведь уже в третьем классе учишься.

Бессмертная

Пока старший кассир Маликат спрашивает паспорт или права у изящной старушки с бутылочкой кьянти и куском грюйера, я привычно зачитываюсь артикулами мягких игрушек. «Зайчик сидящий бежевый», «Куколка Еви с собачкой и чемоданом для детей», «Барби и друзья в ассортименте» — мне всегда хочется спасти их всех, потому что с таким промоушеном им ничего не светит, кроме моего внимания, пока тренированные кассиры делают комплименты старушкам.

— Паспорт или права, пожалуйста, — не поднимая глаз и держась за напиток богов, говорит кассир.

Старушка достает красивую золотую карточку, как будто или на самом деле не расслышав.

— Паспорт или права, — повторяет кассир, медленно поднимает глаза и упирается в немигающий взгляд любительницы красного.

Очередь оживляется. Все с нетерпением ожидают продолжения.

— Деточка, — неожиданным басом произносит подозреваемая в несовершеннолетии и поправляет очки.

Кассир держит лицо. Старушка дотягивает эффектную паузу.

— Деточка, — повторяет она, прокашлявшись и добавляя обертонов, — понимаете, я бессмертна. И это — настоящая проблема.

Какое-то время спустя, забыв о спасении куклы с чемоданом детей, я оплачиваю покупки и выхожу на улицу. Старушки нигде нет. Ни один фонарь, ни одна машина не высвечивают ее силуэт, будто и не было никогда этого густого тревожного баса, этого взгляда из-под очков и самого ёмкого рассказа о себе. Или, напротив, будто была она всегда — ведь кто поймет этих старушек в центре Москвы с вечерней бутылочкой кьянти.