Оглавление

От автора

Эта книга про МАСКУ. Маску, которую люди «надевают» на работу, чтобы казаться серьезным и крутым. Кто — то надевает на вечеринку, чтобы быть душой компании. А какое у нас настоящее лицо?

Я расскажу про человека, который вынужден был носить маску, не снимая её, ни на секунду. Вынужден, потому что под ней скрывался не просто человек — а целая вселенная, которую мир называет болезнью, а он — даром. Одиноким, проклятым, неистовым, но его ДАРОМ…

ЧАСТЬ 1: ПАДЕНИЕ И ДИАГНОЗ

1.Тринадцать лет

Тринадцать лет. Возраст, когда мир за окном кажется размытым, а мир внутри — единственно настоящим. Лев сидел за столом, копошась в клеммах от старого магнитофона. Пахло паяльной канифолью и пылью. В голове крутилась навязчивая мелодия, и он пытался понять ее ритм.

Внезапно звук внутри головы стал громче звука снаружи. Мелодия превратилась в нарастающий, пронзительный звон, как будто кто-то провел смычком по стеклянной струне, натянутой у него в черепе. Воздух запах сладковатой гарью, хотя ничего не горело. Лев моргнул — и мир перевернулся.

Не он упал. Нет. Это комната исчезла.

Его не было за столом. Он парил в потоке чистого света. Не было ни верха, ни низа, только бесконечное, сияющее пространство. Он не видел своего тела, но чувствовал его — легким, невесомым, частью этого сияния. Это не было похоже на сон. Сны — блеклые и обрывистые. Это было реальнее самой реальности. Он ощущал каждую вибрацию света на каком-то глубинном, клеточном уровне. Это было похоже на… возвращение домой. Туда, где тебя ждали.

Длилось это всего одно сердцебиение. Или целую вечность. Понятия времени там не существовало.

Он пришёл в себя на полу. Лев медленно «собирал» комнату вокруг себя: узор на ковре, свет от лампы, трещина на потолке. Он физически здесь, но мысленно — ещё там. Откуда-то сверху доносился испуганный, прерывистый голос:

— Сынок! Лёва! Господи, что с тобой?!

Он медленно поднял голову. Над ним стояла мама, бледная, с широкими от ужаса глазами. Она трясла его за плечо.

— Мам? — его собственный голос прозвучал хрипло и странно. Во рту был привкус меди — он прикусил язык. — Что… что случилось?

— Ты упал! Прямо со стула! Ты меня слышишь? Ты в порядке?

Лев сел, опершись спиной о ножку стола. В голове была пустота и легкий звон, как после громкого концерта. Он оглядел комнату. Все было на своих местах. Магнитофон, клеммы, паяльник.

Он не помнил падения. Последнее, что он помнил — это запах гари и… и что-то еще. Что-то очень важное и яркое. Ощущение полета, света, безграничного покоя. Оно уплывало, как дым, оставляя после себя лишь смутную, щемящую тоску.

— Наверное, встал резко, — неуверенно сказал он маме. — Голова закружилась. Бывает же.

Он искренне так думал. В его картине мира не было места «приступам» и «потере сознания». Было странное головокружение, а потом — провал в памяти и падение. Самое яркое и реальное пережитое — тот сияющий мир — его мозг, пытаясь найти объяснение, уже отнес к категории «предполуденного сна» или «галлюцинации от недосыпа».

Мама смотрела на него с нескрываемым страхом. Она видела припадок. Судороги, закатившиеся глаза, пену у губ. Он же видел только итог: себя на полу и ее испуг. Их реальности в этот момент разошлись кардинально.

— Нет, это не просто головокружение, — качая головой, сказала мама, и в ее голосе была сталь решимости вести его к врачу. — Со мной такого никогда не бывало.

Лев кивнул, чтобы ее успокоить, но внутри он был с ней не согласен. С ним не случилось ничего плохого. С ним случилось что-то удивительное. Он просто не знал, что это было. И ему страстно хотелось понять, как вернуться туда.

2. Диагноз

Конечно же, на следующий день мама повела сына к врачу.

Стеклянная дверь поликлиники закрылась за ними с глухим щелчком. Мир снаружи, с его красками и звуками, остался за стеклом. Здесь же царил другой порядок — порядок белых халатов, тикающих часов и приглушенных голосов.

В кабинете невролога было светло и пахло антисептиком. На столе — громоздкий компьютер, а на мониторе Лев с мамой наблюдал модель своего мозга в разрезе.

Лев сидел на жестком стуле, вжимаясь в спинку. Он чувствовал себя породистой собакой на выставке. Врач медленно листала его историю, изредка поглядывая то на него, то на маму. Мама сидела рядом, сжав сумочку так, что костяшки пальцев побелели. Ее страх был почти осязаем, он висел в воздухе тяжелым облаком.

— Итак, — доктор отложила бумаги и сложила руки на столе. — Результат ЭЭГ показал наличие эпилептической активности.

Слово прозвучало как выстрел в тишине. Э-пи-леп-сия. Лев слышал его раньше, в фильмах, обычно в контексте чего-то страшного и неизлечимого. Мама тихо ахнула и поднесла платок к губам. Для нее это слово было равноценно приговору, клейму, крушению всех ее надежд на «нормальную» жизнь для сына.

3. Таблетка и замок

Но в голове у Льва происходило нечто иное. Слово не испугало его. Оно… заинтересовало. Оно было странным, медицинским, холодным. Но оно было названием. Названием для того таинственного портала, что на мгновение открылся ему в прошлый раз.

— Это… это лечится? — дрогнувшим голосом спросила мама.

— Мы говорим не о лечении, а о контроле, — поправила ее доктор. — Правильно подобранная терапия позволяет свести приступы к минимуму, а часто — и полностью их подавить.

«Подавить». Это слово Лёве не понравилось. Оно было грубым, разрушительным. Как если бы редкий и прекрасный цветок вытоптали сапогом.

Доктор стала объяснять про триггеры: недосып, стресс, мерцающий свет. Для мамы это был список опасностей, которых нужно избегать. Для Льва — это звучало как инструкция. Своего рода рецепт. Возьми недосып, добавь немного стресса, и… дверь откроется.

Потом врач выписала рецепт на противосудорожный препарат.

— Это поможет предотвратить повторение приступов, — сказала она, протягивая маме бумажку.

Мама взяла рецепт с благоговением, как священную реликвию, ключ к спасению. Лев смотрел на этот маленький листок и видел в нем не ключ, а замок. Замок на той самой двери.

Когда они вышли из кабинета, мама обняла его, и в ее глазах стояли слезы облегчения — теперь был план, был враг, с которым можно бороться.

Лев шел молча. Он не чувствовал облегчения. Он чувствовал смятение. Врач и мама говорили о болезни, о проблеме. А для него это было не проблемой. Это было… открытием. Его личным, самым главным открытием. И теперь все силы взрослого мира были направлены на то, чтобы это открытие «подавить».

Он посмотрел на маму, на ее влажные от слез глаза, и впервые в жизни почувствовал непреодолимую стену непонимания. Он не мог сказать ей: «Мама, не плачь, это не болезнь, это дар». Она бы не поняла. Ее мир был миром диагнозов и таблеток. Его мир только что раздвоился. В нем появилась официальная, серая реальность больного эпилепсией мальчика. И тайная, сияющая реальность путешественника, для которого слово «эпилепсия» было не диагнозом, а паролем. Лев понимает, что его истинные переживания не разделить ни с матерью, ни с врачом. Он остается с этой тайной один на один.

4. Жизнь в тени

Прошел год после первого и пока единственного приступа.

Год — это целая вечность, когда тебе четырнадцать. За это время можно научиться играть на гитаре три аккорда, поссориться и помириться с лучшим другом, впервые влюбиться в одноклассницу с косичками и понять, что мир не крутится вокруг тебя одного.

Для Льва тот странный вечер с «головокружением» и падением постепенно превратился в размытое пятно памяти. Врачи сказали «эпилепсия», мама произносила это слово шепотом, с опаской, но за целый год болезнь так ни разу и не проявилась. Утром он исправно глотал маленькую белую таблетку — это стало таким же рутинным ритуалом, как чистка зубов. Неприятным, но незначительным.

Он даже почти забыл то самое ощущение. Та вспышка света, то чувство полета. Иногда оно приходило к нему во снах — обрывками, как приходит что-то давно забытое. Но утром, под звонок будильника, эти обрывки растворялись в суете сборов в школу.

Его жизнь была наполнена другим. Настоящим. Он с друзьями гонял мяч во дворе до темноты, спорил о музыке, тайком курил за гаражами, испытывая странную смесь восторга и стыда. Он влюбился в Лизу из своего класса, и весь мир заиграл новыми красками — но это были земные, понятные краски: румянец на ее щеках, цвет ее голубой кофты, зелень листьев в парке, где они иногда встречались.

В эти моменты он был просто подростком. Не пациентом, не «особенным». Он был частью стаи. И это чувство принадлежности было сильнее любого мимолетного видения.

Мама постепенно успокоилась. Ее взгляд стал менее тревожным. Она даже начала шутить: «Главное — таблетки не забывай, а то опять голова закружится». И он кивал, не вдаваясь в подробности. Для них обоих «эпилепсия» свелась к этой утренней таблетке. К диагнозу в карточке, который не подтверждался жизнью.

Тот другой мир, Ирреал, если его можно было так назвать, уснул. Он стал похож на самую красивую, но самую неясную сказку, которую тебе читали в раннем детстве. Ты помнишь, что она была волшебной, но уже не можешь вспомнить ни имен, ни сюжета.

Лев не стремился вернуться. Зачем? У него здесь была Лиза, друзья, первая бас-гитара, на которой он пытался подобрать аккорды. Его жизнь была здесь, в этом шумном, пахнущем асфальтом и весной мире. Мире, который был хоть и не идеален, но был его миром.

Он и не подозревал, что дверь, которую он случайно приоткрыл год назад, была не заколочена наглухо. Она просто ждала своего часа.

Лев взрослел. Он был полностью интегрирован в подростковую жизнь. Его компания активно «исследует» запретные плоды. Это была его первая настоящая вечеринка. Не день рождения у кого-то дома под присмотром родителей, а настоящая, почти взрослая тусовка в заброшенном гараже на окраине. Пахло бензином, пылью и свободой. Кто-то притащил колонки, из которых гремел брутальный рэп, кто-то — бутылку дешевого вина, а лучший друг Серёга — много банок пива.

Лев чувствовал себя первооткрывателем. Он затянулся сигаретой, сдерживая кашель, и сделал глоток горького, теплого пива. Ему не нравился вкус, но нравилось ощущение: он был как все. Он был своим. Рядом хохотала Лиза, и ее плечо касалось его плеча. В этот момент он был готов выпить хоть уксус, лишь бы это чувство принадлежности не заканчивалось.

Он вернулся домой под утро, пахнущий дымом и весельем. Мама, конечно, устроила сцену, но даже ее крик не мог испортить эйфории. Он был не просто Лёвой, «мальчиком с таблетками». Он был крутым. Он был живым.

Его мир, реальный мир, был окрашен в цвета лихих 90-х. Они жили в многоэтажке, в квартире, где обои отходили углами, а по вечерам пахло жареной картошкой и дешевым табаком его отца. Телевизор показывал два канала, и оба — бесконечные сериалы про бандитов или тревожные выпуски новостей. На стене в комнате висел ковер с оленями, который мама называла «богатством». Богатством были и банка кильки в томате на ужин, и новые кроссовки, купленные на последние деньги.

Жизнь была серой, неустойчивой, полной тревожных разговоров взрослых о задержках зарплаты, дефолте и приватизации. Быть подростком в такое время означало жаждать ярких красок любой ценой. И эти краски он нашел ночью в гараже, а наутро — в совершенно ином месте.