автордың кітабын онлайн тегін оқу  Камень безумия

Бенхамин Лабатут

Кризис наступает именно тогда, когда старое отмирает, а новое не появляется, и такое междуцарствие — благодатная почва для целого букета зловещих симптомов.

Антонио Грамши

Извлечение камня безумия

Летом 1926 года американский писатель Говард Филлипс Лавкрафт мельком увидел дух совершенно нового ужаса.

Пусть автору с трудом удалось подобрать нужные слова, чтобы описать его, он смог оформить кое-какие свои кошмарные видения в рассказ, который озаглавил «Зов Ктулху» — предостережение людскому роду о возвращении древнего ужаса, о том, как опасно заходить за черту, и о том, чтó может поджидать нас за этой чертой. «Самое милосердное в этом мире, — писал Лавкрафт, — неспособность человеческого разума проводить связи между всем, что он в себе содержит. Мы живем на тихом острове невежества среди черных морей бесконечности, и дальние странствия нам не положены. Науки, каждая из которых тянет в свою сторону, до сих пор не причинили нам большого вреда, но однажды мы соединим разрозненные знания, и нам откроются столь жуткие картины реальности и нашего ужасного положения в ней, что мы либо сойдем с ума от такого откровения, либо сбежим от света в покой, под защиту новых Темных веков». По сюжету рассказа главный герой случайно узнает о некоем культе, участники которого предрекают скорое пробуждение древнего божества от вечного сна. Начав поиски злополучной секты, герой находит свидетельства о подозрительных вспышках массовой истерии, паники, коллективного помешательства, маниакальных проявлений и чудачеств — все они так или иначе связаны с глиняными идолами, а идолы эти не только противоестественной формы, но вдобавок будто пропитаны природной враждебностью. Одного такого глиняного идола смастерил молодой скульптор из штата Род-Айленд — исполинское чудовище приснилось ему в особенно ярком ночном кошмаре; другого полицейский из Нового Орлеана конфисковал во время облавы на сектантов, проводивших свои ритуалы на местных болотах; третьего норвежский моряк нашел на циклопическом острове посреди сокрушительных волн Тихого океана, на проклятом куске суши, уродливые рельефы которого громоздились один на другой не просто наперекор законам перспективы, а превозмогая и разлагая кристально-крепкие геометрические формы, создавая пейзажи настолько неестественные, что приятель моряка лишился рассудка, увидев в них ужас, неподвластный его пониманию, — воплощение зла, существо более древнее, чем само время, и по сравнению с ним человечество и весь наш мир выглядели юными и незрелыми.

На написание «Зова Ктулху» Лавкрафта вдохновили собственные сны, он пересказывал их в письмах другу Райнхарту Кляйнеру. Как-то раз во сне Лавкрафт пытался продать жуткий барельеф, который сам же и вылепил, музею древностей в родном городе Провиденсе. Когда престарелый куратор музея поднял на смех его попытку выдать новодел за антик, Лавкрафт ответил: «Почему же новодел? Человеческие сны древнее мрачного Египта и задумчивого Сфинкса, древнее окруженного садами Вавилона, а этот барельеф привиделся мне как раз во сне».

Через два года после публикации рассказа Лавкрафта Давид Гильберт, светило математики ХХ века, наконец вышел на пенсию.

Это был самый влиятельный математик своего времени. Он царил в европейской науке, занимая пост профессора Гёттингенского университета — виднейшего математического вуза того времени. Гильберт предложил неслыханную по своей амбициозности программу: он намеревался выяснить, можно ли объяснить всю математическую науку одним набором логических аксиом. Его программа должна была вывести царицу наук из глубочайшего кризиса, в который математика погрузилась после того, как ученые решили докопаться до ее основ, но вместо этого обнажили неразрешимые парадоксы и логические несоответствия, которые грозились пошатнуть ее стройную систему. Исторически появление программы Гильберта совпало с подъемом варварских фашистских движений по всей Европе, и программа вдобавок стала своего рода попыткой, пусть и бессознательной, нащупать твердую почву под ногами, остановить безумие абсурда, которое, казалось, проникло не только на политическую арену, но и в самую рациональную из наук, будто восстало из могилы, которую разворошили такие пионеры, как Георг Кантор, — это он раздвинул границы нашего понимания бесконечности, радикально изменив математику. Парадоксы бесконечности и завораживающие формы неевклидовой геометрии — вот лишь два примера сил, покусившихся на нашу несокрушимую уверенность в том, что чистые математические уравнения могут должным образом отразить и обуздать мир. Пока Гильберт и его последователи отважно сражались с приливной волной непознаваемости, несколько противоположных точек зрения — логицизм, формализм и интуиционизм — каждая по-своему требовали вернуть классический порядок либо освободить математику от кандалов устаревшего мышления.

Осенью 1930 года, когда Гильберт уже отошел от дел, его попросили выступить в родном Кён