Есть такой жанр — южная готика. Макабр американской глубинки, в которой живут поврежденные социумом и историей люди, окруженные местными легендами и бытом. Боков — это наш Кормак Маккарти и Уильям Фолкнер в одном флаконе. «Русская готика» — книга яркая, громкая и жуткая. Готическая проза ассоциируется прежде всего с английской литературой, но ее образцы можно найти и в России. Интерес к литературе ужаса возник на рубеже XVIII — начале XIX века, а в 1793 году Николай Карамзин опубликовал повесть «Остров Борнгольм», считающуюся первым образцом русской готики. В 1810-е годы готическое было вытеснено в низовую литературу, но многие писатели-романтики обращались к страшной фантастике и в 1820–1830-х написали немало интересного. Михаил Боков уже в XXI веке своеобразно продолжает традицию русской классики. — Двойник Егора Летова собирает стадионы. — Павел Макарцов борется за свой «кормящий» ларек на фоне глобализации. — Михаил Круг оживает в народном фольклоре. Читать эту прозу надо дозированно, потому что концентрация реальности выше, чем в самой реальности.
Добротная разухабистая хтонь. Внезапно очень похоже на "Лёгкий способ завязать с сатанизмом", книги как будто разнесенные географически побратимы. В первой больше воздуха, вторая крепче стоит на ногах, обе очень увлекают.
Лысые олицетворяли сложившийся порядок вещей. Они стояли за незыблемость и за легкую музыку, венцом которой стала песня про белые розы. Волосатые лелеяли в душе бунт, и «Эйсидиси» – странная австралийская группа, которой заправлял чувак в коротких школьных штанишках, – оказались идеальным саундтреком к этому бунту в советской глубинке.
Они были как триста спартанцев, и весь мир – черт его возьми – целый огромный мир восставал против них. Против длинных волос. Против кожаных заклепанных курток. Против джинсов, порванных на коленях. Против «Эйсидиси» – сладкой, мать ее, музыки. Музыки молодости, подворотен, портвейна, случайного секса, первой влюбленности, темных улиц, пьяных слез, трагедий, признаний, расставаний, жажды перемен. Все эти парни, раз в неделю выходившие биться с лысыми, выступали даже не против них – лысых, – они шли драться против привычного уклада жизни нашего городка, и в первую очередь – против будущего. Оно, будущее, не было к ним дружелюбно, оно предполагало только два, или три, или четыре дальнейших пути. Причем три из них вели на различные заводы через ПТУ, через безнадегу пьяных отцов и дедов, и так – до седьмого поколения, которое смирилось, приняло этот уклад и теперь тухло в своих квартирах; и они – молодые – видели это, брали в руки цепи и шли на защиту своей молодости.