Геймл сказал:
— Я религиозен. Только на свой собственный лад. Я верю в бессмертие души. Если скала может существовать биллионы лет, то почему же душа человеческая (называйте ее как угодно) должна исчезнуть? Я с теми, кто умер. Живу с ними. Когда я закрываю глаза, они здесь, со мной. Если солнечный луч может блуждать и светить миллионы лет, почему этого не может дух? Новая наука найдет этому объяснение, и оно будет неожиданным.
Я понимал, что все присутствующие — пожалуй, даже Бася и сама Шоша — в глубине души, где еще остались крупицы здравого смысла, чувствовали, что я совершаю чудовищную глупость, но общее настроение было радостным и торжественным. Файтельзон, который мог отпускать шуточки даже на похоронах, чтобы показать всем и каждому, насколько он циничен, здесь вел себя совершенно по-отечески. Он пожал мне руку и пожелал счастья. Потом, наклонившись к Шоше, галантно поцеловал ее маленькую ручку. Геймл и Селия плакали.
Зелиг сказал:
— Двух вещей нельзя избежать на этом свете — свадьбы и похорон, — и вручил мне пачку денег, завернутых в плотную бумагу.
Когда мы с Дорой начали встречаться, она говорила, что смотрит на брак как на проявление религиозного фанатизма. Как можно заключить контракт на всю жизнь? Только капиталисты и клерикалы могут верить в незыблемость таких сделок.
И Цуцика я люблю. Время собственности скоро пройдет. Придет человек с новыми инстинктами — он будет всем делиться с другими. Это слова Мориса.
— Тогда почему ты был таким ярым антикоммунистом в России? — спросила Женя.
— Они не хотят делиться. Они хотят только хапать.
Мы с трудом втиснулись в автобус, идущий в Хадар-Йосеф, на окраину Тель-Авива, заселенную новыми эмигрантами. Пассажиры проклинали друг друга по-еврейски, по-польски, по-немецки и на ломаном иврите. Женщины ссорились из-за мест, мужчины их разнимали. Какая-то еврейка везла корзинку с живыми цыплятами. Они проделали дырку, и теперь летали у пассажиров над головами. Водитель кричал, что высадит каждого, кто создает беспорядок. Наконец стало тихо, и я услышал, как Геймл говорит:
— Да, еврейский народ. Все, кто сюда приехал, не в своем уме. Жертвы Гитлера. Каждый — комок нервов. Вечно подозревают, что их притесняют. Сначала они проклинали Гитлера, теперь осыпают проклятиями Бен-Гуриона [114]. Дети их или даже внуки уже будут нормальными людьми, если только Всемогущий не пошлет на нас новую катастрофу. Вы не знаете, да и не можете знать, через что мы прошли
Я помню, что вы говорили — возможно, цитировали кого-то, — что время — это книга, в которой страницы можно переворачивать только вперед. А что, если какие-то другие силы способны листать эту книгу назад? Разве возможно, чтобы Селия перестала быть Селией? А Морис — Морисом? Они живут со мной. Я говорю с ними. Иногда я слышу, как Селия мне отвечает. Вы не поверите, это она велела мне жениться. Я валялся в лагере под Ландсбергом, больной, голодный, одинокий и несчастный. Вдруг голос Селии: «Геймл, женись на Же́не!» Так зовут мою жену. Женя. Знаю, все можно объяснить с точки зрения психологии. Знаю, знаю. И однако, я слышал ее голос. А вы что скажете?
— Не знаю.
— До сих пор не знаете? Сколько можно не знать? Цуцик, я могу примириться с чем угодно, только не со смертью. Как это может быть, что все наши предки умерли, а мы, шлемили, как будто живем? Вы переворачиваете страницу и не можете перевернуть ее обратно, но на такой-то странице все они по-прежнему благоденствуют в особом архиве душ.
Ноги женщин в шелковых чулках, казалось, сулили небывалые наслаждения. Хотя я и был обречен, однако тоже рассматривал бедра, колени, груди. Поколения, которые придут после нас, размышлял я, будут считать, что мы шли на смерть, сожалея о жизни. Они увидят в нас святых мучеников. Они будут читать по нам кадиш и «Господи, милосерден Ты». На самом же деле каждый из нас пойдет на смерть с теми же чувствами, с какими и жил.
Мы выходим пройтись мимо мусорного ящика — подышать свежим воздухом.
Цуцик, мир движется в одном направлении — все становится фикцией.
Постепенно я перестал стыдиться Шоши. Она стала иначе одеваться и от этого выглядела выше ростом. Я брал ее в гости к Селии. Оба, Селия и Геймл, были очарованы ее простотой, искренностью и наивностью. Я старался научить ее, как правильно держать нож и вилку. Рассуждала она по-детски, но не глупо.
