автордың кітабын онлайн тегін оқу  Авдотьины дочки

Шапир Ольга

Повесть

В коридоре трещал электрический звонок.

В кухне Авдотья только было раскрыла духовой шкап, собираясь перевернуть начинавшую румяниться телятину; сизые волны едкого дыма охватили ее красное лицо со сплывшимися чертами. Услыхав звонок, она сердито захлопнула раскаленную дверку и поднялась на ноги.

— Арина! — крикнула она у закрытой двери в людскую. — Тебя звонят! Оглохли вы там, что ли?

За дверью слышен был говор, смех и звон посуды.

— Иду сейчас! — откликнулся досадливый молодой голос.

В людской давно идет чаепитие. Маленький стол перед окном, задвинутый вплотную между комодом и высокой кроватью, сплошь заставлен чайным прибором и тарелками с угощением: ветчиной, маслом, домашним сладким хлебом; в середине красуется бутылка пива.

Гость — видный мужчина лет около сорока, в крахмаленой рубашке и новенькой пиджачной паре, — сидел так тесно рядом с Аришей у переднего края, что при всяком движении они касались друг друга локтями и плечами. Девушка отклонилась на кровать и примяла большое углубление в высокой перине, постланной светлым пикейным покрывалом и простыней с кружевной деревенской прошивкой по рубцу; на наволоках целой груды подушек красуются крупные красные метки русским швом.

Угол за кроватью сплошь занят двумя вешалками, задернутыми ситцевой драпировкой; из-под драпировки выглядывают пестрые подолы платьев и топорщатся крахмаленые оборки юбок.

У другой стены один на другом составлено несколько сундуков разной величины, прикрытых старенькой скатертью. На комоде до самой божницы карабкаются друг на дружку шкатулки и картонки по обеим сторонам крохотного туалетца.

Второму гостю здесь положительно негде было бы примоститься, если б то не был свой человек — младшая сестра, Саша.

Саша забралась на подоконник и сидела, упираясь спиною в косяк, а колени протянула вбок, в уровень со столом. Ее крупная фигура, туго стянутая высоким корсетом, вырисовывалась отчетливо в ярком боковом освещении, скользившем по складкам синего платья. На упругой щеке заметен пушок поверх красивого румянца, пробивающегося через гладкую плотную кожу, но на шее кожа резко переходит в нечистые смуглые тона, что составляет для Саши предмет постоянного огорчения: она щеголяет своей чистоплотностью, а тут всякий может подумать, что она моет шею только по праздникам.

Саша как забралась на подоконник, так уже и не могла шевельнуться без того, чтобы не поднялся звон посуды на подносе. Это каждый раз вызывало взрыв веселого смеха сестер и какое-нибудь язвительное замечание со стороны гостя.

— Не комната, а как есть каюта пароходная!

Афанасий Иванович предлагает барышням устроить висячие койки, какие бывают в каютах. А то где же они тут улягутся втроем по праздникам?

Этого барышни ни за что не хотели ему объяснить, а он все возвращался к игривой теме, заставлявшей их покатываться со смеху.

И то поглядел бы жених, как они примащиваются на составленных сундуках с гладильной доской на подмогу! Редкую ночь которая-нибудь не летела на пол, неосторожно метнувшись во сне. Мать уже и просыпаться перестала на привычный стук.

Девушки переглядывались, хохотали и становились еще красивее от смеха и от духоты крошечной комнаты после выпитого самовара.

Афанасий Иванович всегда предпочитал блондинок; но сегодня черноволосая Саша так вызывающе красовалась перед самыми его глазами на подоконнике — точно курочка-цесарка на насесте.

Сравнение напрашивалось недаром: Афанасий Иванович страстный любитель кур и всякой другой птицы. В его казенной квартире при одном из больших столичных вокзалов всегда стоит оглушительная трескотня нескольких канареек, чижей, зябликов, и только ночью смолкает назойливый, жесткий звук их быстрых прыжков вперебой.

А из чулана по всей лестнице разносится хвастливое кудахтанье молодок и победоносное пение красавца петуха.

Петухи у него не иначе как красавцы, да только ни один не царит в чулане дольше года: Афанасий Иванович непременно разыщет где-нибудь еще более великолепного. Откуда-нибудь по линии, хоть какую даль провезти, так не поленится.

Давно уже Афанасий Иванович порывался презентовать Арине Петровне первостатейную канареечку, да Ариша наотрез объявила, что она терпеть не может птиц. И без птиц голова трещит в такой тесноте да кухонном угаре.

Аришу третий раз во время чаепития требуют в горницы; как точно на грех барышня сегодня в мигрени лежит.

— Господи, угомонилась бы, что ли, хоть на час! — не удержалась девушка, вся красная от досады, пробираясь мимо гостя.

Он должен был тоже подняться на ноги для того, чтобы она могла выбраться из-за стола. Досадно, мочи нет! И так проходу нет от его насмешек.

Слава только одна, что Ариша портнихой числится — так же точно помыкают, как и простой горничной! И чего сдуру все набросились девочек шитью обучать? Барыни одни от того в барышах оказались, а с девушек двойная работа за то же жалованье требуется…

— Конечно, которая таким житьем довольна! — отвечала ему на это Ариша каким-то волнующим тоном загадочных намеков.

…Господи! Да он-то из-за чего же добивается?! Неужели же хозяйкой зажить в казенной квартире с отоплением, с освещением, на шестьдесят рублей жалованья не лестно?

— Очень лестно, если только девушка замуж идти желает, — отвечала, не задумываясь, невеста.

Тут, казалось бы, жениху оставалось осведомиться о состоянии ее чувств — и конец всему делу венец. Но перед риском категорического вопроса блистательный жених смущался в приливе невольной робости…

Из кухни донесся обмен сердитых восклицаний и хлопнула дверь.

— Житье уж, можно сказать! — произнес саркастически Афанасий Иванович, усаживаясь на прежнем месте напротив Саши.

— Мать у плиты всегда сердитая, — пояснила недовольно девушка.

— Что мудреного, коли изо дня в день покою не видеть! Тоже и года не молоденькие. Уж на что у нас служба строгая и ответственность, прямо сказать, страшная — а и то каждый свое отдежурил и больше знать ничего не знаешь.

— Да уж вам-то чем еще не житье! — усмехнулась Саша и почему-то поглядела на него насмешливыми глазками.

— Эх, Александра Петровна! Молодость ваша, неопытность! — протянул лирически гость, и выпуклые глаза его сильнее подернулись влагой. — Я к жизни своей довольно привык… А только я одиночеством своим удручен…

И вздохнул. Саша схватилась за пустую чашку, чтобы скрыть улыбку; голову совсем назад запрокинула, давая стечь себе на язык последним сладким капелькам — ну, вот совсем как точно птичка: воды носиком набрала и горлышко вытягивает, чтобы проглотить…

Гость так возбужденно двинул своим стулом, что тот затрещал под ним.

— Александра Петровна! Сашенька… хоть бы вы сколько-нибудь пожалели меня! Я окончательно измаялся… Нарочно сегодня собрался — думал, вы меня поддержите сколько-нибудь…

Внезапный натиск смутил девушку. От невозможности проявить свое волнение каким-нибудь свободным движением она еще больше разрумянилась.

— Что же я тут могу, Афанасий Иванович? Сестра старше меня, знает без меня, как для нее лучше.

Гость приосанился:

— Стало быть, в прислугах мыкаться лучше, нежели за мной, как у Христа за пазухой, жить? Так, значит, и записать прикажете?

— Да с какой стати вам мои слова записывать — вы ведь не ко мне сватаетесь! — точно поддразнила она его.

И тут случилось совершенно непонятное: гость весь вытянулся над столом и залепетал, зажмурив глаза от испуга:

— А что коли… что ежели я к вам? То есть… к вам самим посвататься вздумаю? Сашенька… извольте дослушать!.. Учиться желаете — это не помеха… Я даже с моим удовольствием на курсы отпустил бы… разве мы не понимаем?… Са-шенька!

Он открыл глаза, сам совершенно ошеломленный, точно все это непроизвольно сорвалось с его языка.

Два часа глядит на нее в этой стеклянной клетке, до того даже, что в душе все перепуталось. Не хочет Ариша — так эта ничем не хуже, еще моложе! Вот сейчас спросите, как на духу, которую он из двух сестер выбирает — не знает, как и ответить: хороши обе, не найти нигде лучше! Которая захочет, пусть так оно и будет…

Про Сашу Афанасий Иванович до сих пор еще и не задумался ни разу; дело видимое, что тут надежды быть не может — ишь она под ученую барышню подлаживается! Одного учения кончить не успела, как уже об другом заговорила.

Но в эту минуту все трезвые соображения шатались под напором страстного желания. Афанасий Иванович в такой мере всем существом своим ощущал себя женихом — что, прямо сказать, сил нет уйти опять ни с чем из этой предательской каморки, увешанной женскими тряпками и точно пропитанной насквозь девичьим задором. И одной-то бутылки пива жених еще не допил, а в голове такая возня пошла, как после самого отчаянного кутежа.

Его умоляющий голос замер. По каморке звонко рассыпался хохот.

— Вот так сюрприз!.. Ха-ха-ха… ай да жених! К собственной свахе с горя присватался… ох!.. уморили!! Вот уже не слыхивал-то никто… ха-ха-ха!.. — заливалась пуще Саша, не обращая внимания на прыгающую посуду.

Сквозь смех она смутно почувствовала, как наконец треснуло стекло за ее плечом.

— Батюшки, стекло-то, стекло! Поберегитесь! — завопил жених, весь красный, весь мокрый, точно на него стакан воды выплеснули.

…Ох, и бедовая эта Саша… всегда он знал! Аришу оттого и выбрал, что та степенная, не так беспощадно на смех поднимает, как эта егоза; но сейчас егоза все нутро в нем перевернула.

— Ну что ж… скажите спасибо, хоть развеселил вас по крайности! — выговорил он перехваченным обидой голосом.

— Еще бы! Как не спасибо. Вон в убыток только ввели!

Саша совсем непостижимо вся извернулась на подоконнике каким-то вопросительным знаком и провела пальчиком по лучистым трещинам, разбежавшимся огромной звездой по стеклу.

— За мной убыток никакой не пропадет.

Его смерили высокомерным взглядом через плечо.

— Непременно! С вами, видно, и пошутить-то нельзя — не понимаете…

В эту минуту в кухне раздался голос вернувшейся Ариши; она о чем-то спорила с матерью.

Саша сейчас же приняла прежнюю позу. Розовое лицо ее смеялось каждой черточкой, хоть она степенно сжимала свои малиновые губы.

…А ну-ка, соколик, как ты теперь выкарабкаешься?… И правда, распотешил-таки под конец несносный, сладенький вздыхатель!

— Александра Петровна… Сашенька… — зашептал жених растерянно, — я на ваше великодушное сердце надеюсь… помилуйте, чем же я виноват?! Сами же вы сегодня довели… тут вовсе рассудка лишишься!..

— А вам кто сказал, что у меня сердце великодушное? — кокетничала Саша. — Я думаю, Ариша-то сестра мне.

— Тш… тш!.. Ради господа! — Дайте по крайности с мыслями собраться…

Саша засмеялась, а Ариша с маху распахнула дверь и сразу увидела все: разбитое стекло, прыгающие глазки Саши и смущенный вид красного как рак гостя.

— Как это тебя угораздило? — спросила она резко сестру.

— Да уж так! — засмеялась та загадочно. — Вот кабы ты смирно на месте сидела, так и стекло цело осталось бы… ха-ха-ха!..

— Что же вы, подрались тут без меня, что ли?

— Афанасия Иваныча спроси, коли тебе очень любопытно.

Ариша покосилась на гостя.

— Ничуть даже не любопытно… с какой стати!

Она не садилась. Саша тоже стала осторожно отодвигать стол от окна, чтобы можно было выбраться; но для этого гостю нужно было выйти в кухню.

Афанасий Иванович стал благодарить молодых хозяек за угощение. На его разгоряченном лице смущение сменялось теперь сдержанным сознанием собственного достоинства.

Понятное дело, молодым девицам больше и делать нечего, как только на смех поднимать. Кто в них влюбился, тот и угодил на зубок! Но Афанасий Иванович Картышев недаром промыкался на свете с лишком сорок лет; знал ой преотлично, что человек, обладающий казенной квартирой с отоплением и освещением, при солидном жалованье, пользующийся благоволением начальства и к тому же обладающий видной наружностью, — такой человек вполне может не брать во внимание различных обстоятельств, даже весьма губительных для какой-нибудь мелкой сошки. Хотя в состоянии души его и случилось сегодня смятение, но так как на столе не было другого угощения, кроме скромной бутылки пива, то он мог рассудить собственное положение совершенно трезво.

Пожалуй, оно и к лучшему вышло, что он малость увлекся. Делать серьезное предложение на две стороны самому как-то не складно, а через третье лицо дело вести с такими занозами, как Дунины дочки, и вовсе не приходится… Ничего, пусть же Сашенька про себя знает! Сестрицы промежду себя поделят его, как сами захотят. Судьба, значит, решит — веселой ли черноволосой Саше или степенной Арише хозяйничать в казенной квартире.

Со смерти жены несколько месяцев тому назад Картышев разом почувствовал себя центром женского внимания: что называется, от невест отбою не было. Его осаждали приглашениями, знакомствами, непрошеными услугами. Матушки, тетушки, сестрицы и профессиональные свахи ловили его, где только могли. Барышни, одетые по моде, молодые и хорошенькие, не удостаивавшие его прежде никакого внимания, теперь улыбались благосклонно и старались завязать знакомство.

Помимо всяких стараний с его стороны, завидный жених узнавал всю подноготную: сколько приданого числится за какой невестой и каких надо опасаться физических изъянцев или жизненных приключений, вроде семейных ссор, разошедшихся свадеб и т. д. Узнал он, что богатое наследство некрасивой дочки машиниста Иванова — один обман; всем известная бездетная тетка ее недавно перевенчалась в третий раз с каким-то пропащим мальчишкой. А у Сонички Краевой падучая болезнь, оттого ее и отсылают то и дело гостить к крестной матери на Охту. Красавица Варвара бегает на свиданья к молодому инженеру. У Маши Сапожковой такой злющий характер, что родная мать глаз от нее не осушает. И так без конца, во всю прыть досужих фантазий и неутомимых бабьих языков.

Однако ж все это было напрасно. Афанасий Иванович сразу почувствовал, что судьба его кроется не иначе как только здесь: в тесной каморке простой кухарки, его землячки и приятельницы покойной жены. На их глазах и росли Авдотьины девочки, поступали в ученье к портнихе и стали выравниваться, а он стал отличать белолицынькую Аришу…

Авдотья отдернула в сторону сковородку с шипящим маслом и бросилась провожать дорогого гостя. Сестры сейчас же спрятались назад в людскую.

— Куда же вы так торопитесь, Афанасий Иванович, посидели бы еще немножко — право-ну! — пела вкрадчиво Авдотья, заглядывая в глаза.

Афанасий Иванович стесняется; небось и так успел уже наскучить барышням… При этом он крутил усы и незаметно обдернул полы нового пиджака.

Авдотья всполошилась. Какие такие барышни, чтобы с ними столько церемониться? Последняя разве дура, которой может наскучить благородный разговор!

— Н-ну! Дурам до твоих дочек далеко, Авдотья Кузьминишна! — произнес жених с чувством.

Они вышли из кухни на площадку и остановились перед узкой полутемной лестницей.

Картышев медлил, соображая, как бы ему половчее предупредить свою верную союзницу насчет последней диверсии. А Дуня беспокойно поглядывала на него.

…Ну, чего еще человек дожидается? Что дальше тянуть, то больше места девчонке куражиться. В матери крепко было традиционное убеждение, что такие дела вершатся всего вернее одним натиском родительской воли, чтобы и опомниться было некогда.

— Уж коли они две вместе сойдутся, так хошь кого так заговорят, — сказала Авдотья неопределенно, так, чтобы можно повернуть и в похвалу, и в осуждение, глядя по надобности.

Гость усмехнулся про себя, потом как-то нерешительно скосил глаза в ее сторону.

— Н-да!.. Стоят одна другой, что и говорить… П-па-рочка!

— Ну, Саша-то еще бог весть до чего добьется, — вздохнула мать, — смела уж чересчур! Не нарваться бы где-нибудь.

Картышев беспокойно поправил на голове новенький котелок.

— Ариша хоть и упрямая, да как-то смысла в ней больше, что ли, — договорила не совсем уже уверенно Авдотья.

Ей вдруг показалось неловко, что она хвалит ему Аришу. Для того и про упрямство ввернула.

— Что ж, смелость не порок, а ты, Авдотья Кузьминишна, сомневаешься совсем напрасно…

И Афанасий Иванович вдруг решился:

— Я тебе признаюсь вот как: любую беру с охотой, которая согласна — мне все единственно! Одного гнезда! Пока чего, ты не болтай барышням ничего… не тревожь их… пусть? Только про себя должна знать.

После этого, как бы уклоняясь от возможных возражений, степенный Афанасий Иванович шумно ринулся вниз по лестнице, не взглянув даже на свою растерянную собеседницу.

Красное от плиты лицо Авдотьи совсем побагровело.

…Вот тебе и здравствуйте! Раз-два-три — как пулю отлил молодец, да и был таков.

…Саша — да это вовсе слепому надо быть, чтобы такое вздумать! Ох, и дураки ж эти мужчины! Уж коли которому приспичило жениться, так самый почтенный точно последний мальчишка себя поведет. Авдотья всегда считала Картышева образцом всех мужских качеств, и такая с его стороны несостоятельность уязвила ее в самое сердце.

…Дурак и есть! Сунься-ка сказать это девчонкам, так с ними одного стыда не оберешься! До каких лет дожил, а того человек не понимает, какое надо с девками обращение иметь!

Авдотья из кожи лезла, внушая Арине, как Афанасий Иванович без памяти влюблен в нее: на вокзале все невесты за него передрались, а он всех на нее променял, хоть знает, что им самого пустого приданишка справить не из чего. Мать-то старается, а он тем временем — на-кось куда вывернулся!

— Мама! Да с ума ты сошла, что ли?! В печке жаркое горит, дым так и валит, а она на лестнице разговоры завела! Расстаться не могут!

Ариша, сердитая, кричала во все горло, остановившись в раскрытых дверях.

Мать сконфуженно ринулась мимо нее в кухню, полную горького чада.

— Друзья неразливные! — послала ей вслед язвительно дочка.

— У вас тут, того гляди, чахотку схватишь! Что за безобразие такое! — негодовала Саша, стоя под открытой форточкой в людской.

Саша приходит домой по праздникам, да и то не всегда. За год с лишком своего пребывания на акушерских курсах она успела привыкнуть к простору и чистоте казенных зданий, к строгому порядку больничных палат. Беспорядочная кухня с тесной людской каморкой, пропитанной тем же чадом, пронизываемой теми же сквозняками, — каждый раз еще ярче выделяет ее новую жизнь. Точно толчок какой-то напомнит каждый раз Саше, что до цели еще далеко. Надо много усилий, много труда, чтобы завоевать себе свободное и благообразное существование.

Ариша вернулась с лестницы и сердито опустилась на стул.

— Запри! Непременно нужно насморк схватить из-за тебя!

— Не могу я такой вонью дышать! — Саша еще ближе подставила голову под форточку.

— Еще бы! У вас в палатах вони мало!

— Ну, уж об этом ты, пожалуйста, не рассуждай, коли не понимаешь! У нас день и ночь за воздухом наблюдают.

— То-то ты у нас на кухне все морщишься. Скоро отвыкла — без году неделя.

Саша захлопнула форточку, повернулась спиной к столу и взглянула в лицо сестре:

— Чего ты шипишь сегодня, понять нельзя! Чем я-то тебе не угодила?

Ариша сумрачно уставилась глазами в край синей юбки. Непременно давеча Сашка с Картышевым пересмеивались на ее счет. Недаром же Саша стекло рассадила, а тот точно как ошпаренный выскочил, как только она из гор