Оглавление

Письмо для Усопшей

«Воспоминания. Эти осколки давно сгинувшего прошлого. Как же сильно я их ненавижу. Столь же сильно, как и дорожу ими. Рваными кусочками своей жизни. Вырванными из контекста фразами, выдернутыми из пространства моментами, с каждым годом все более лживыми, все сильнее напоминающими сон, не имеющий ничего общего с реальностью. Лучше и проще было бы забыть их. Но я не забуду. Приложу все усилия, чтобы не забыть. Я безумно хочу помнить всё, связанное с тобой. И я помню, помню очень многое, но, конечно же, не всё. И чем больше событий стирается из памяти, тем бережнее и яростнее я храню всё то, что в ней осталось. Наши разговоры и наши молчания, наши ссоры, наши споры, наши жаркие ночи и наши клятвы, вверенные вечности. Я вспоминаю их, и острая боль от осознания того, что ничего подобного больше не повторится, сжимает сердце, заставляет кричать и метаться по опустевшему дому. И все же я вспоминаю, снова и снова, словно мазохист, упиваюсь причиняемой самому себе болью. Ведь только эта боль у меня и осталась. Только эту боль я чувствую. И потому, когда я просыпаюсь среди ночи, с ужасным осознаем того, что уже что-то забыл, возможно, нечто очень важное, какой-то день, проведенный с тобой, один из множества твоих поцелуев, подаренных мне взглядов или улыбок, я спешу сюда, в это место скорби, чтобы встретиться с тобой. Но это очередной обман. Тебя здесь нет. Нет, конечно, тебя здесь нет. Только не здесь. Ты ненавидела это место, старалась держаться от него подальше. Так что же тогда я делаю здесь, возле серого надгробного камня? На нем написано твое имя, но в нем нет ничего от тебя. Ты мертва. А если твой дух и остался цел, если, преодолев этот барьер смерти, он обрел свободу, как утверждают наши прославленные медиумы, то причем тут вообще кладбище? Здесь лежат лишь кости и гниющие останки плоти, которые постепенно становятся прахом. В этом прахе, как и в этом камне, тебя мне не найти. Но страх того, что мы больше никогда не встретимся, влечет меня сюда, в место, где я в последний раз попрощался с твоим телом. Только с телом, не с тобой, а с тем, что было когда-то тобой. И все же это последнее прощание связывает в моем сознании твой светлый лучезарный образ с этим скорбным, лишенным надежд местом. И мне бы стоило разорвать эту связь, но я не могу. Боюсь, что, если перестану приходить к этому камню и к этому холмику, я начну забывать тебя. И нет никакой возможности передать, как же сильно я боюсь тебя забыть».

Глава 1: Странный Зверь

Я сложил листок вдвое, потом еще раз, и положил его на могилу своей умершей жены. Моей Тессы. Я написал на нем все то, чем мне хотелось бы с ней поделиться, выразил на бумаге всю свою боль и скорбь по ней. Но глядя теперь на это письмо, уютно устроившееся среди голубых цветов, распустившихся на могиле этой весной, я вдруг почувствовал себя обманутым, наивным дураком.

«Как же это глупо: чем-то делиться с мертвыми. Они больше не с нами, и нет никакого смысла тешить себя этими пустыми надеждами на то, что они по-прежнему рядом. Всё — обман!»

Я положил этот листок ей на могилу с такой бережностью, а теперь мне вдруг захотелось схватить его и разорвать в клочья.

«Нет смысла! Нет никакого смысла!» — звучали слова в голове, и волна безысходности захлестнула меня. Приступ тупой боли сдавил мою грудь, заставив сжать кулаки и стиснуть зубы. Такое случалось не впервые, и я знал, что нужно было просто переждать, когда она отступит и снова позволит вздохнуть. Раньше, в самом начале, в такие моменты мне не удавалось сдержать слез. Но с некоторых пор они, словно закончились, перестали наполнять мои глаза, и от этого, кажется, стало еще тяжелее.

Сидя на холодной земле, возле могилы единственного дорого для меня человека, я бесцельно шарил взглядом по надгробному камню.

«Тесса Марбэт

26.5.672 — 54.3.698».

Это то, что написали другие. Имя и две даты — вот кто ты теперь для них всех. Тесса Марбэт, рожденная в разгар восходящей зимы, предпоследнего месяца года, и умершая в самом конце нисходящего лета, третьего месяца года согласно календарю Адверса. Вот и всё, что узнает о тебе проходящий мимо случайный незнакомец, остановив свой блуждающий взгляд на этой надписи, выбитой в сером граните, и может быть, подумает только: «Ей было всего двадцать шесть. Как молода». Действительно, как ты была молода и как прекрасна, как лучезарна, какое чистое и искреннее тепло дарила всем вокруг и не просила ничего взамен. Но разве скажет что-нибудь об этом холодная могильная плита? Конечно, нет. Только имя и две даты.

Надпись ниже гласила:

«Солнце перестанет восходить над этим миром, когда поймет, что тебя в нем больше нет».

Эти слова написал я, и они тоже были ложью. Солнце продолжало восходить каждое утро. Планета продолжала вращаться, и люди продолжали жить на ней. Ничего не изменилось в этом мире. Ни для кого кроме меня ничего не изменилось.

Взгляд скользнул вниз по надгробному камню, и снова остановился на белом листке бумаги — моем маленьком послании Тессе. Я достаточно часто посещал кладбище за те три года, что прошли с ее смерти. Даже слишком часто. И я видел, как люди говорили с могилами своих умерших родственников, друзей и любимых. Они приходили и делились с ними всем тем, что накипело у них на душе, рассказывали о том, как теперь живут, что нового случилось в их жизнях и что изменилось в мире.

«Как будто мертвым есть до этого дело»

Однако я и сам постоянно ловил себя на том, что разговариваю с Тессой. Только мысленно. Я никогда не любил особо молоть языком. И все же мне, безусловно, было, что сказать супруге. А в какой-то момент стало казаться, что если я не выскажусь, то просто сойду с ума, все эти мысли разорвут мою голову изнутри. И тогда я решил объясниться в самой привычной для себя форме. Письменно. Ведь я же писатель, и выплескивать свои чувства на бумагу мне было куда проще, чем проговаривать их вслух. Тесса знала и понимала это. Сама, правда, она избрала совершенно иной путь — она пела, и люди восторгались ее чудному голосу. Но однажды этот голос замолчал навсегда. Его заменила гнетущая, тяжелая тишина, которая и гнала меня сюда снова и снова, с очередным письмом в руках. И когда я приходил, предыдущих уже не было. Возможно, их уносил ветер, или вместе с пожухлыми цветами и венками забирал кладбищенский сторож, приняв за мусор, ведь в климате Мистрейда ничем не защищенная бумага быстро теряет свои вид. Я был совсем не против, считал, что так даже лучше, ведь можно было попытаться обмануть себя и поверить, что письма действительно доходят до адресата.

Так я и сидел, глядя на белый листок бумаги, лежащий среди цветов, и думал о Тессе. А затем раздался этот звук. Какой-то вибрирующий гул или рокот, словно отголосок маленького взрыва. Очень неясный и слишком тихий, этот звук, однако, сразу привлек мое внимание. Он резко выбивался из общего спокойствия и безмолвия. Я поднял голову и стал оглядываться в поисках источника странного звука, хотя сам он к этому моменту уже затих. Не оборвался резко, но довольно быстро сошел на нет. Однако, сколько я не озирался по сторонам, взгляду моему открывалась лишь привычная картина ровных рядов могил, отгороженных друг от друга невысокими металлическими оградками. Безрадостный пейзаж дополняли низко висящие над головой, серые тучи, затянувшие небо от края до края, преградив путь лучам солнца, от чего создавалось впечатление, будто все цвета в то утро поблекли и даже самые яркие краски приобрели пепельно-серый оттенок.

В такую рань, похоже, кроме меня на этом старом кладбище никого больше не было. А если и присутствовал кто-то, кого я не заметил, то уж точно не в такой близости, чтобы слышать заинтересовавший меня звук.

Гул раздался снова. Он был где-то совсем близко. Я поднялся на ноги, чтобы увеличить обзор. И все равно ничего не обнаружил. Источник звука оставался скрытым от меня.

— Боооммм… эээммм… оооммм, — послышалось снова. Глубокий раскатистый звук переливался, меняя тональность, и в какой-то момент стал очень похож на приглушенный удар колокола. Да, именно такое сравнение показалось мне самым верным, и как только эта ассоциация пришла в голову, уже сложно было сменить ее на что-то другое. Воображение нарисовало передо мной маленькую колокольню, высотой не больше хвоста (если кто не знает, то здесь имеется в виду лисий хвост — стоявший у основания новой селенианской истории клан Сит, был помешан на лисицах. 1 хвост=60см.), и фигурку трудяги-звонаря на ней. Я всегда отличался богатым воображением, иначе бы не смог стать романистом, и часто давал фантазии волю преображать окружающую меня действительность, но сейчас я пресек ее, желая отыскать реальную причину странного гула.

Мне вдруг показалось, что я уловил легких запах горелой древесины. Или не показалось. Я действительно почувствовал запах гари, какой исходит от едва занимающегося костерка. Есть ли связь между ним и этим странным гулом? Я был практически уверен, что да.

— Боооммм… мммээээооо… — снова пробил невидимый маленький колокол.

«Да что же это такое?»

Я был действительно заинтересован, заинтригован как мальчишка. Тесса всегда говорила, что я так и не вырос, остался ребенком навсегда, и ей это нравилось. Мне тоже.

Я напряг все свои чувства, пытаясь обнаружить, откуда же идет этот удивительный звук, и возможно, уловить что-то еще, что поможет мне всё понять.

Конечно, скорее всего, разгадка странного звука будет очень проста, вполне обыденна и неинтересна. Многие люди так и подумали бы. Ну что тут может быть? Что может издавать подобный звук? Да что угодно, пожалуй. Какое им дело? Однако, мое природное любопытство требовало найти решение даже самой глупой задачки. И в итоге я был вознагражден за это.

Краем глаза я заметил слабое движение в ветвях высокого старого дуба, растущего между могилами, всего в десятке хвостов от меня. Там шевельнулась какая-то тень. Может, птица. Или белка. Или…

Гул раздался снова, и я увидел, как меж ветвей дерева, всего пару секунд что-то слабо мерцало, блестело как зеркальце, уловившее яркий солнечный луч, и пропало. Но теперь мне стало очевидно, что источник звука находится именно там.

Не отрывая взгляда от места, где заметил мерцание, я провел пальцами по холодному, гладкому надгробию, как бы говоря своей любимой, что я сейчас вернусь к ней, после чего направился в сторону дуба.

Снова раздался шум, и снова ему сопутствовало короткое мерцание. Протиснувшись в узкий проход между оградами, я оказался возле дерева, со всех сторон окруженного могилами. Мне вспомнилось, как однажды, много лет назад, мы с Тессой пришли на могилу ее матери. Она рассказывала мне о том, что ненавидит это место, и что хотела бы, чтобы прах ее матери был развеян над морем, которое та очень любила. Но отец Тессы, священнослужитель в церкви Властителя Циклов и ярый приверженец исполнения всех её постулатов, несмотря на высокую цену столь маленького клочка земли, настоял на захоронении тела супруги, как того требует религия. И по его же воле Тесса вынуждена была приходить на это кладбище раз в год, в годовщину смерти матери, хотя и не видела в том никакого смысла. Я вспомнил, как она дрожала в моих объятиях, частично от холода, но в большей степени от страха перед этим мрачным местом поклонения смерти. И я пребывал в смятении, не зная, как приободрить ее, как успокоить. А потом мой взгляд упал на этот старый дуб, и мне открылось нечто иное — то, чего большинство людей не замечают. Я указал Тессе на этот дуб, а затем наклонился и прошептал ей на ухо:

— Это дерево живет здесь, ты видишь? Его не страшит обступившая со всех сторон смерть. Знаешь почему?

Она взглянула на меня своими зелеными глазами, и в них я прочитал надежду на успокоение, интерес и бесконечное внимание.

— Этот старый дуб знает, — продолжил я, — что смерти нет. Деревянные гробы в земле истлеют, и положенные в них тела умерших сольются с землей. А из этой земли дуб питает жизненные силы, чтобы продолжать расти и тянуться к солнцу. Понимаешь? Жизнь никогда не останавливается, лишь меняет свои формы. И пусть все остальные видят здесь лишь торжество смерти. Глядя на это дерево, я вижу торжество жизни.

На мгновение мне показалось, что я напугаю ее еще больше этим своим рассказом о дереве, питающемся мертвецами. Имел в виду, конечно, я совеем иное, но в самом банальном смысле мои слова можно было истолковать именно так. Однако, Тесса поняла меня. Я увидел это в ее взгляде, в ее глазах, наполнившихся слезами, которые побежали по бледной коже. В них не было боли, лишь благодарность. Тесса поняла меня, как понимала всегда, и мне не требовалось ничего ей разъяснять. И когда она прильнула ко мне, я ощутил легкий укол совести за то, что сомневался в этой прекрасной девушке, а через секунду с удовлетворением отметил, что она перестала дрожать.

С тех пор Тессу больше никогда не пугало это место, а я много раз ловил ее взгляд, обращенный к старому дубу, ставшему в наших глазах символом жизни, процветающему вопреки царящей вокруг смерти.

Теперь под этим самым деревом стоял я один. Вновь раздавшийся гул вернул меня в реальность, оборвав воспоминания о почившей супруге. Здесь, рядом с деревом, уже не приходилось сомневаться в непосредственной связи этого звука и ставшего отчетливо различимым едкого запаха тлеющей древесины. Оставался только вопрос, что именно может тлеть на этом дереве, порождая при этом такую яркую вспышку свечения и производя этот странный гул? У меня не было догадок. Оставалось лишь узнать это самому и успокоиться, поняв, что ничего удивительного и странного во всем происходящем на самом деле нет. Ведь так оно обычно и бывает, верно? Но только не в тот раз.

Прильнув к стволу дуба, я стал всматриваться в полумрак, царящий в его кроне. Дерево было не слишком высокое, но ветвистое и пышное. И до новой вспышки я ничего не мог там разглядеть. Однако скоро все повторилось вновь, и уже не звук, а этот причудливый яркий свет стал главной причиной моего любопытства. Он распространялся в стороны волнами, словно был осязаем, и колыхался на ветру подобно бумажным лентам.

«Ленты, сотканные из света?» — засомневался я увиденному собственными глазами.

Нет, мое буйное воображение, упомянутое ранее, на этот раз было совершенно не при чем, я действительно наблюдал нечто странное, чему пока еще не мог найти логического объяснения. И дело было не только в лентах света. В те пару секунд, пока длилось мерцание, мне показалось, что я различил силуэт какого-то животного, то ли лежащего, то ли медленно ползущего по одной из ветвей. Я отчетливо увидел обхватившие ветку лапы, голову и длинный хвост.

«Может быть, белка?»

Но как-то не очень похож был силуэт.

«Может, кошка?»

Это, пожалуй, было уже ближе к истине. Но из-за расстояния, мешающей взгляду листвы и неудобного угла обзора мне не удалось нормально рассмотреть животное. Однако теперь я знал, где оно. Я видел этот небольшой бугорок, лежащий на ветке. И свет словно обрамлял его тело. Возможно, этот зверек украл какую-то игрушку в одной из тех многочисленных, разбросанных по нашему городу лавок причудливых и бесполезных вещиц, которые пользуются большим спросом у детей и любителей необычного барахла. Это могло бы всё объяснить — и звук, и свет.

Некоторое время я ждал, надеясь разглядеть что-то еще. Вновь несколько быстрых вспышек, сопровождаемых гулом, выхватили из полумрака силуэт загадочного животного. И все же я находился слишком далеко, чтобы рассмотреть его, и уж тем более понять, что же излучает свет.

На том, пожалуй, стоило бы и прекратить свои изыскания. Но мое любопытство не было удовлетворено, наоборот, лишь подогрето. Мне хотелось понять все до конца. И когда стало очевидно, что с данной позиции мне не откроется ничего нового, передо мной встал довольно простой выбор: полезть на дерево и попытаться разузнать больше или оставить это и вернуться к могиле жены. И какое мне, в принципе, было дело до того, что искрит на этом дереве? Но все же я выбрал первый вариант, не слишком-то долго над ним раздумывая.

Медленно и осторожно я принялся взбираться на дерево. Не делал этого с детства, лет с десяти-двенадцати. Да и в том возрасте я не был особо ловок для подобного. Даже тогда я был грузным. А сейчас меня можно было назвать настоящим здоровяком. Нет, не подумайте, я не толстый. Я просто «большой как медведь» — так говорила Тесса, и была не далека от истины. Однако медведи, насколько мне известно, довольно хорошо лазают по деревьям, а мне до них было далеко. И все же я лез. Не торопясь, тщательно проверяя куда ставлю ногу, я взбирался на дерево, и когда, наконец, глянул вниз, обнаружил, что забрался гораздо выше, чем предполагал. Хорошо, что высота не входила в число моих страхов, и я мог спокойно продолжить свой путь, радуясь тому, что это оказалось куда проще, чем представлялось вначале.

Минут пять, или около того, я лез вверх по дубу, который, наверное, был втрое старше меня. Я вспотел, устал и чувствовал себя круглым идиотом, когда, наконец, подобрался к концу своего пути.

Открывшаяся мне картина не давала никаких ответов, все стало только еще более странным. На толстой ветке, обняв ее всеми четырьмя лапами, каждая из которых заканчивалась четырьмя цепкими пальчиками с длинными черными коготками, лежал зверь, покрытый густым мехом белого цвета. Нет, мех был не просто белым — он в буквальном смысле сиял. И это тоже не являлось игрой моего воображения.

Ища объяснения увиденному, я вспомнил лавовых ящериц с Огненной Горы. Как-то раз мне довелось вживую поглядеть на этих причудливых зверушек, вместе со многими другими эндемиками того острова привезенных в столичный зоопарк небезызвестным путешественником Гансом Нэвором. Маленькие ящерки действительно светились, словно под их чешуйками горело пламя. Но здесь я наблюдал совсем иной свет, ничего общего с теми ящерицами или с чем-то еще, что я видел прежде.

Зверек с диковинным мехом тяжело дышал, и его длинный хвост слегка подергивался, свесившись вниз. Он был небольшим — как домашняя кошка, может, даже чуть меньше. Но это точно была не кошка, и не белка, и не какой-либо другой из известных мне видов городских животных. Морда его была отвернута от меня, что еще сильнее усложняло классификацию. Виднелись только торчащие назад, острые уши, почти как лисьи или волчьи, но более узкие и длинные.

На ум пришла мысль, что передо мной — одно из произведений клана Годвина. Химеры, которых они продают широкой общественности, могут выглядеть совершенно по-разному, в зависимости от требований заказчика, и предназначаться для выполнения очень специфических задач. Однако мысль казалась логичной лишь на первый взгляд. Насколько мне было известно, химеры Годвинов, которых те зовут произведениями, привязываются к конкретному человеку или месту и не могут их покинуть. Но вокруг не было ни души, и едва ли его создали в качестве нового сторожа этого кладбища. С другой стороны — всё в этом мире возможно, и я не стал спешить с выводами.

Здесь, наверху, запах гари усилился, и, разглядывая зверя, я заметил, что кора под ним обуглилась, почернела и уже заметно дымилась. Значит, он излучал не только свет, но и тепло, достаточное, чтобы воспламенить древесину под собой.

«Кто же он такой, черт побери?»

Мой интерес все возрастал, но страха не было. Безрассудно? Возможно. Любопытство заглушало голос логики и инстинкт самосохранения. Что поделать, таков я есть.

Пока я размышлял, продолжая разглядывать зверя, он вдруг задрожал всем телом и засветился ярче, засиял так ослепительно, что мне пришлось зажмуриться. Вновь раздался этот гул, он был определенно не животного происхождения, не рычание или хрипение, но что-то совсем иное. И я ощутил волну жара, как от открытого пламени, если поднести к нему руку. Еще немного и начнет обжигать.

Все прекратилось так же быстро, как и началось, и, открыв глаза, я обнаружил, что зверек не двинулся с места. На ветке у него под лапами затухали красные огоньки назревающего пожара. Если так будет продолжаться, то кора действительно может загореться уже в следующий раз, и пламя в считанные секунды охватит все дерево. Теперь, обнаружив это, я обязан был что-то предпринять.

Я взялся за ветку сверху и подтянулся, чтобы поравняться с животным, разглядеть его подробнее и, возможно, найти выход из положения. Действие оказалось весьма громким, и в следующее мгновение, повернув голову в сторону существа, я встретился взглядом с двумя большими фиолетовыми глазами. Не звериными. Не человеческими тоже, но и не звериными. Двумя умными глазами. Затем вся его шерсть вдруг засияла, испуская в стороны эти световые ленты, гул начал стремительно нарастать.

Спас в тот момент меня лишь рефлекс, ведь осознать происходящее не хватило бы времени. Я защитил лицо, закрыв его правой рукой, и в следующее мгновение ощутил обжигающую боль на своем предплечье. Она прошла сквозь мое тело, мышцы свело судорогой, и, потеряв равновесие, я полетел вниз. С треском ломаемых веток я рухнул с дерева. В полете получил несколько глубоких царапин и сильно ударился спиной о землю, от чего на несколько секунд, показавшихся вечностью, мне перехватило дыхание. Однако я считаю, что легко отделался, упав с такой высоты и не получив переломов.

Когда темнота перед моими глазами начала рассеиваться и нормализовалось дыхание, я попытался подняться. И это было большой ошибкой. Резкий импульс острой боли пробежал по всему позвоночнику, заставив меня стиснуть зубы и застонать. Некоторое время я полежал, стараясь не шевелиться, в ожидании, когда боль утихнет, а затем медленно и очень осторожно повторил свою попытку. Подняться в этот раз мне удалось, но спина продолжала болеть, что значительно сковывало все движения. Я ощутил себя стариком, страдающим от артрита. К этой боли прибавилась еще одна, куда более неприятная. Боль от ожога, который охватывал практически все предплечье моей правой руки. И пальто, и рубашка в том месте были прожжены насквозь, кожа стала красно-черной, а ощущение было такое, словно рука объята пламенем до сих пор.

Мысленно обругав себя всеми известными проклятьями, я огляделся и с удивлением обнаружил, что этот странный зверь лежит здесь же, в хвосте от меня. Видимо он тоже не удержался на ветке после того, как атаковал меня. Он был жив, но, похоже, полностью лишился чувств. И все же я не спешил подходить к нему. Одного раза мне хватило, чтобы впредь быть осторожным с этим диковинным существом.

Моих приключений на дереве, завершившихся громким падением, никто не видел. В округе все еще не было ни души. Ни одному человеку, к моему счастью, не захотелось тем утром посетить это кладбище.

Время шло. Дав себе отдохнуть и позволив немного утихнуть боли в спине и дрожи в ногах, я все же предпринял попытку приблизиться к распластавшемуся на земле зверю. Из головы не выходили его фиолетовые глаза. Такие умные. Многие говорят про умные глаза у собак, кошек или обезьян, но это была иная, более высокая ступень разума. Я мог поклясться, что увидел в этих глазах интеллект. Животное смотрело на меня и, словно, анализировало ситуацию, размышляло, что именно стоит предпринять. Это, кстати, полностью исключало его принадлежность к химерам. Произведения не способны на эмоции или размышления, они не испытывают страха, ведь в конечном счете являются лишь машинами из плоти и костей. Да, конечно, мне хорошо были известны все те слухи, о том, что Годвины давно уже научились делать куда более высокоорганизованных и мыслящих созданий, но будем честными друг с другом: разве кто-то в это действительно верит?

Медленно я подошел к зверьку, но тот не шелохнулся. Видимо он знатно приложился. Может, даже сломал себе что-нибудь. А может и не в падении было дело. Там, на дереве, мне показалось, что животное истощено, что ему плохо. Не знаю точно, от чего сложилось такое впечатление. Может, от его позы, от тяжелого дыхания или от того, что зверек даже не повернулся в мою сторону, пока я не нашумел прямо у него под ухом. Возможно, уже в тот момент этот зверь был обессилен, а теперь, шарахнув по мне и свалившись с такой высоты, он и вовсе отключился. Но дышал, и это меня успокаивало. Несмотря на болезненный ожог и падение, я не чувствовал злости по отношению к этому существу. Было бы глупо злиться на него — похоже, что зверь просто защищался. Правда, не закройся я рукой, он мог бы оставить этот ожог у меня на лице и навсегда лишить зрения. И все же в том была моя вина. Я сам полез наверх, никто меня туда не тащил.

Распластанный на земле неподвижный зверь выглядел крайне необычно. Размером он был с кошку, но имел заметно более развитые конечности и очень подвижный и сильный хвост, чем, наверное, мог быть ближе к обезьянам, нежели к кошачьим. Между лапами и телом виднелась кожистая перепонка, как у белок-летяг. Короткая же мордочка же, с довольно широкой пастью, не вызвала у меня никаких ассоциаций вовсе. Прибавленная ко всему этому способность существа светиться и наносить тепловые атаки вгоняла мои и без того довольно слабые натуралистические познания в тупик. Определенно, мне самому в этом было никак не разобраться, а значит, следовало поговорить с настоящим знатоком животной биологии. Хорошо, что один такой у меня как раз был на примете. Осталось лишь доставить к нему животное.

Не стоит думать, что двигал мной один только интерес. Даже если в итоге оказалось бы, что это просто какая-то диковинная разновидность приматов с Младшего Материка, открытая лишь в прошлом году, я все равно ни на секунду не пожалел бы о своих действиях. Передо мной лежало живое существо, которое пострадало и нуждалось в помощи. И я искренне хотел ему помочь.

Я снял свое серое пальто, порванное в нескольких местах во время падения с дерева, и аккуратно, стараясь не причинять зверьку вреда и не дотрагиваться до него голыми руками, накрыл его и, обернув со всех сторон, поднял. Весил зверь совсем не много, оказался не тяжелее домашней кошки. После всех моих манипуляций он, к счастью, не пришел в сознание, и я пожелал от всей души, чтобы так оно оставалось до тех пор, пока мы не прибудем к доктору Киннеру. Было бы очень некстати, пробудись этот малыш в дороге и реши повторить свой красочный фокус. Но риск меня не отпугнул, лишь только придал стимула действовать быстро.

Покидая кладбище, я обернулся и бросил взгляд на могилу жены.

«Прости, Тесса, мне нужно идти. Но я скоро вернусь, дорогая. Я обязательно к тебе вернусь».

Глава 2: Клиника доктора Киннера

Мистрейд — большой и шумный город. Самый большой и самый шумный на всем Адверсе, пожалуй. Столица Конгломерата днем и ночью пребывает в движении, здесь постоянно что-то происходит: богемное общество сменяет один скандал на другой, крупные бизнесмены то и дело грызутся между собой насмерть, а мелкие предприниматели пытаются удержаться на плаву и не сгинуть в этом финансовом океане, кишащем кровожадными акулами. Именно деньги правят в Мистрейде. Они заправляют абсолютно всем, начиная от искусства и заканчивая охраной правопорядка. Так и выходит, что богатый посредственный художник каждый месяц выставляет в галереях свои невзрачные работы, а талантливый, но бедный творец вынужден ютиться на краю мостовой, за гроши малюя портреты гуляк. Да, так и выходит, что честный работяга, обсчитанный и выброшенный с работы своим надменным начальником, не ждет поддержки городских властей или полиции, а либо проглатывает эту горькую пилюлю, смиряясь с тем, что никогда не будет отомщен, либо, набравшись смелости, обращается за помощью к воротилам черного бизнеса города. И всем в Мистрейде это кажется нормальным, само собой разумеющимся, и, как правило, обо всем этом просто не говорят, а чаще даже не замечают. Несправедливость — сама суть Мистрейда, его первичный принцип, давно принятый и усвоенный его жителями. Если не готовы смириться с этим, не стоит и соваться в столицу. Коли есть деньги, езжайте лучше в Драгос и вкусите истинно райской жизни. Или отправляйтесь в Азур, если вами движет жажда открытий и есть что нового предложить миру — вот увидите, вы обязательно найдете там свое место. Ну, а если хотите спокойствия, то определенно вам понравится Кронес, туманные улочки которого и неспешность его жителей навеивают мысли о великом и вечном. В Конгломерате множество прекрасных городов, и каждый из них отвечает требованиям определенных людей, каждый по-своему прекрасен. Даже Мерката, погрязшая в крови и преступности, может приглянуться тем, кто считает, что законные дела не для них. Но Мистрейд не таков. Он отличается от всех прочих городов. Мистрейд является сосредоточением всего на свете. Политика здесь соседствует с искусством; наука живет через улицу от многочисленного и неустанно бранящегося религиозного семейства Адверса; беззаконие здоровается за руку с армией, а свободное предпринимательство заходит на чай к безработице. Всё вперемешку и вывернуто наизнанку, а люди живут друг у друга на головах.

Как много раз я мечтал покинуть этот город. Как много раз мы заводили разговор об этом с Тессой. Она была не против переезда, всегда соглашалась с моими порывами продать нашу квартирку на улице Милана Бонзо и умчаться прочь, куда-нибудь к морю или к подножью Грозового хребта. Мы мечтали построить домик подальше от широких трактов и железнодорожных путей, подальше от шума и суеты крупных городов. Я бы смог спокойно продолжать писать, всецело погрузившись в творчество, и тем обеспечивать семью, а она с готовностью соглашалась увлечь себя воспитанием детей, двоих, а может, и троих. Однако, этим планам не суждено было свершиться. На протяжении тех семи лет, что мы с Тессой пробыли вместе, я регулярно заводил об этом разговор, но дальше слов дело так и не пошло. Нам вечно что-то мешало, какие-то дела вставали на пути. И казалось, что вот-вот мы все закончим этим летом или осенью, ну, в крайнем случае, зимой, и уедем. Но мы так и не покинули нашу квартирку на улице чертового Милана Бонзо, остались в ней до самой смерти Тессы. Я продолжаю жить там и по сей день, уже не тешась мыслями о переезде в глушь. В нем, как и во всем остальном в моей жизни, нет больше смысла без Тессы.

Выйдя за кованные, черные ворота западного кладбища Мистрейда, я тут же оказался на оживленной улице. Словно эти массивные ворота были порталом между двумя различными мирами. С той стороны лежала страна мертвых, там царили тишина, спокойствие и скорбь, а здесь, с этой стороны, простирался мир живых, и в нем начинался новый день. Громко цокая копытами по камню, услужливые лошади везли в повозках, колясках, каретах и кэбах спешащих по своим неотложным делам жителей Мистрейда. Через улицу, прямо напротив кладбищенских ворот, только начала свою работу цветочная мастерская «Тетушки Розы», на двери которой была прибита табличка, заманивающая покупателей очень низкими ценами на ритуальные венки, корзинки и букеты. Дальше по улице располагались ателье, маленькая табачная лавка и кондитерский магазинчик, из которого доносился чарующий сладковатый аромат свежей выпечки и сладостей. Мимо всего этого бежал мальчик в тоненькой серой курточке и с толстой сумкой на ремне, из которой торчали свернутые газеты. Одной газетой в руках он размахивал и кричал:

— Столичный вестник! Столичный вестник! Узнайте о пожаре в особняке Стриксов! Столичный вестник! Не пропустите! Представитель клана Годвин приехал в Мистрейд и дал эксклюзивное интервью нашей редакции! Столичный вестник! Купите газету и узнайте, когда же Вильгельм Цингулат продемонстрирует свой новейший летательный аппарат! Столичный вестник!

Парнишка практически столкнулся с высоким мужчиной в черном пальто. Тот остановил мальчика, быстро протянул ему несколько монет и, получив взамен газету, скрылся в табачной лавке. Парнишка побежал дальше, продолжая громко выкрикивать заголовки сегодняшнего выпуска «Столичного Вестника», главной и, возможно, самой лживой газеты Мистрейда.

Мимо меня, хихикая и о чем-то шумно перешептываясь, пробежала толпа студенток в белых юбочках и синих пиджачках, словно стайка потревоженных птиц. Держа в руках широкие папки и тубусы, они спешили на занятия в художественную школу искусств имени благодетеля Ришара, что располагалась за углом, и не обратили на меня никакого внимания. Равно, как и все прочие прохожие на этой улице. Поглощенные своими собственными проблема и раздумьями, они не замечали покинувшего кладбище человека, бережно несущего на руках что-то (или кого-то) завернутое в сверток. Так уж заведено в нашем чудном городе. Если произошло что-то важное, то люди прочитают об этом в газете за завтраком, во время обеда или после ужина. А если ничего важного не происходит, то и тратить на это время совершенно не стоит. Куда важнее подумать о собственных заботах. Я не осуждаю и не виню жителей Мистрейда — не подумайте, сам за годы жизни в этом городе изрядно очерствел и стал невнимателен. Но иногда становится действительно смешно наблюдать за тем, как горожане попадают в самые нелепые ситуации лишь по причине собственной незаинтересованности окружающим миром и отсутствия какого-либо желания элементарно смотреть по сторонам.

Выйдя на дорогу, я громко свистнул и поднял вверх левую руку. Один из кэбов тут же свернул в мою сторону и, резко сбросив скорость, остановился. Лошадь фыркала, недовольная такой резкой сменой курса.

— Янтарная улица, 25, — громко провозгласил я, поднимая глаза на кучера.

— Два сильверена, сэр, — ответил мне бородатый мужчина в черном цилиндре.

Я протянул ему три и добавил:

— У меня мало времени.

— Понял вас, сэр, — кивнул он.

Я забрался в кэб, и тот тут же дернулся с места. Кучер действительно меня понял и погнал вперед, не жалея лошадь. Таким темпом дорога должна была занять минут пятнадцать, может, даже десять, если повезет.

Я положил зверька на мягкое сидение рядом с собой и развернул пальто, желая проверить состояние моего подопечного. Я серьезно опасался, что обнаружу мертвое животное. Но зверь был жив, дышал все так же тяжело и прерывисто, но, главное, дышал и не выражал никаких признаков свечения или нагрева. Это меня немного успокоило, вселило надежду на позитивный финал моего маленького приключения.

Расслабившись, я вновь почувствовал, как сильно болит рука. Спина болела тоже, и еще несколько ушибленных частей тела, но все это не шло ни в какое сравнение с болью от ожога. Пока я нес зверька и был увлечен его спасением, эта боль отступила на задний план, но вернулась, как только я дал себе возможность перевести дух.

Я внимательно осмотрел ожог. Он был очень странной формы. Длинный, узкий, он начинался почти у запястья и тянулся тонкой полосой вдоль локтевой кости, затем сворачивал на внутреннюю сторону руки, где резко обрывался всего в десятой части хвоста от изгиба моего локтя. Мне сразу вспомнились те световые ленты, которые я видел над зверьком. Похоже, что ожог я получил от одной из них. Черт, как же он болел!

Понимая, что никаким образом сейчас мне не удастся нейтрализовать эту боль, я попытался отвлечься от нее снова. До прибытия к доктору Киннеру оставались считанные минуты, эта мысль утешала. Я откинулся на сиденье и устремил свой взгляд в окно.

Кэб провез меня по краю рыночной площади, где вовсю кипела работа, производились выкладка и разгрузка товара, собирались последние латки, между которыми уже сновали покупатели. Мы промчались мимо всего секунд за пятнадцать, но вонь рынка, в которой смешивались ароматы свежих и уже подгнивших овощей, пряностей и скота, не покидала меня еще минуту или полторы, пока мы не выехали на улицу Мясников, где ее перебили запах крови и зловоние смерти.

Далее кучер повез меня через лабиринт улиц фабричного района Мистрейда. Он здесь, может, и не такой большой, как в Кроме, Римусе или Веноне, и все же не составит труда заблудиться среди этих длинных зданий из красного кирпича, над черепичными крышами которых ввысь вздымаются широкие трубы, исторгающие в небо клубы угольно-черного дыма. Но мой возница явно знал свое дело и, стрелою промчавшись сквозь этот мрачных район, где изредка встречались лишь небольшие группы работяг в поношенных серых костюмах и с грязными руками, мы снова выехали на оживленные улицы Мистрейда, устремившись теперь к центру города.

По мере приближения к сердцу столицы Конгломерата, улицы становились все чище, дома — всё богаче и красивее, вывески над цирюльнями, ресторанами и магазинами — всё ярче, а люди всё надменнее. Так продолжалось бы и дальше, до самого центра, где от помпезности и роскоши у неподготовленного деревенского жителя начинало слепить глаза, но кэб свернул на Янтарную улицу и, проехав еще хвостов пятьдесят, остановился.

Аккуратно подняв на руки животное, я сошел на мостовую и, обернувшись, кивнул кучеру в знак благодарности.

— Хорошего дня, сэр, — слегка поклонился тот в ответ, прикоснувшись кончиками пальцев к полям своего цилиндра и хлестнув лошадь поводьями, покатил дальше по улице.

Двустворчатые, высокие двери серо-желтого здания передо мной были распахнуты настежь. Гравировка на серебряной табличке рядом со входом сообщала, что это ветеринарная клиника доктора Альфреда Киннера для домашних животных, и информировала, что часы приема с девяти утра до девяти вечера. Но все это мне было уже давно известно. Я водил в эту клинику своего волхаринского дога Грома, когда тому были нужны прививки. Когда мой пес сломал лапу, именно доктор Киннер вернул ему возможность ходить, а позже, когда Грому было двенадцать, именно Альфред Киннер сообщил мне с неподдельным сочувствием, что у моего пса отказывают почки и сделать с этим ничего нельзя.

— Старость… — сказал он и положил мне руку на плечо — Я сочувствую, Клиф. Похоже, что его время пришло.

Мне было сложно смириться с этим, сложно поверить, что я теряю столь близкого и дорогого друга. Доктор Киннер был рядом, говорил со мной, пока мы сидели возле спящего Грома. Тесса тоже была там. И когда Киннер уверял, что лучшим вариантом будет усыпить собаку, тем самым облегчив его страдания, именно она сказала: «Да». Она сказала это за меня, потому что я не смог, но был ей искренне благодарен за стойкость и поддержку.

Примерно через год после этого не стало и самой Тессы. Таким образом, ушли из мира все самые близкие и дорогие мне существа, все, кому я мог доверять. Но если бы кого-то с тех пор я и мог назвать другом, здесь, в Мистрейде, то этим человеком, без сомнения, стал бы доктор Киннер. Альтруист, человек любящий и знающий свое дело, Альфред Киннер вызывал во мне самые положительные эмоции, что большая редкость, уж поверьте. С нашей с ним последней встречи прошло много времени, и все же, я был уверен, что он не изменился и не забыл меня.

Сразу при входе меня встретила улыбающаяся светловолосая девчушка, лет двенадцати на вид.

— Доброе утро, мистер! — провозгласила она так звонко, что у меня заложило уши, а чуть дальше по коридору маленькая белая собачка, сидевшая на руках у своей пожилой хозяйки, истошно залаяла.

— Добро пожаловать в клинику доктора Киннера! — продолжала голосить девчонка. — Вы хотите записаться на прием?! У вас осмотр?! Прививки?!

Пока я соображал, ошарашенный таким бурным приветствием, а дама пыталась угомонить свою собачку, кидая в сторону девочки испепеляющие взгляды, она заговорила снова:

— Кто там у вас?! — Она приподнялась на цыпочках, пытаясь разглядеть, что за зверя я принес, завернутого в пальто. — Кошечка?!

— Нет, — отрезал я. — Мне нужен доктор Киннер.

— У него сейчас пациент. Давайте я пока запишу вас и вашего друга…

— Это срочно, — настоял я твердо. — Вопрос жизни и смерти.

Девчонка воззрилась на меня удивленно и, видимо, прочла в моих глазах абсолютную серьезность, потому что выражение ее круглого, покрытого веснушками личика наполнилось детским страхом.

— Поторопись, — опередил я девочку, когда та снова открыла рот, чтобы задать очередной вопрос. — Сообщи доктору Киннеру, что пришел Клиффорд Марбэт, и что у меня на руках серьезно раненое животное.

Когда она снова приподнялась на цыпочках, чтобы заглянуть мне на руки — удивительное любопытство вперемешку с несказанной наглостью, дозволенной только детям — я рявкнул:

— Ну же! Торопись! А не то зверь умрет по твоей вине!

Только успокоившаяся собачка вновь залаяла на руках женщины, а девчонка подскочила как ужаленная. Моя угроза сработала. Девочка явно любила животных, и узнать, что какой-нибудь милый пушистый зверек умер по ее вине, было бы для этой юной особы вершиной ужаса.

— Конечно, мистер, сию минуту, — заявила она и бросилась по коридору вглубь здания, громко стуча по паркетному полу своими черными туфельками.

Я быстро пошел за ней следом. Ждать в холле времени не было. Женщина с собачкой на руках, по-видимому, ожидающая своей очереди на прием к доктору, проводила меня грозным, преисполненным недовольства взглядом.

Девочка свернула в одну из дверей, пробежала через комнату с большим письменным столом — приемным кабинетом доктора и, остановившись у другой двери, приоткрыла ее и вновь заголосила:

— Доктор Киннер! Доктор Киннер!

— Что такое, Аннет? — услышал я усталый голос доктора.

— К вам там какой-то мистер, — то, что я последовал за ней, девочка даже не заметила. — Говорит, что срочно. Вопрос жизни и смерти.

— Какой мистер?

Я и не надеялся, что она запомнит мое имя.

— Высокий! — произнесла девчонка в замешательстве. — Принес раненого…

В этот момент я подошел к двери и, мягко отстранив Аннет, заглянул внутрь.

— Клиффорд Марбэт, — произнес я, и доктор Киннер тут же поднял глаза.

В этой комнате ничего не изменилось со времен, когда усыпили Грома. Медицинский стол стоял по центру помещения, а вокруг громоздились столики с медицинскими принадлежностями и инструментами, и запирающиеся на ключ белые шкафчики с медикаментами.

— О! Властитель, это ты, Клиф?! — воскликнул доктор, сразу меня узнав.

Как и его операционная, доктор тоже почти не изменился. На меня смотрел все тот же добрый и слегка утомленный взгляд карих глаз из-под круглых очков в тонкой оправе. У этого низкорослого, круглолицего мужчины разве что немного прибавилось в весе и поубавилось волос на голове, но во всем остальном этот был всё тот же Альфред Киннер, которого я помнил.

Перед ним на столе лежал огромный пес с длинной рыжевато-бурой шерстью. Он спал под действием лекарств, пока доктор и молодая, пухленькая медсестра перевязывали его переднюю лапу.

— У меня срочное дело, доктор! — заявил я, не тратя время на приветствие.

— Животное может умереть! — поддержала меня девочка.

— Аннет, пожалуйста, возвращайся в холл, — попросил ее Киннер.

— Там миссис Нил с Пирсом ждут приема. Она говорит, что Пирс чихает.

— Скажи, что ее скоро примут, — доктор направился ко мне.

Аннет, снова застучав туфельками, скрылась за дверью в коридор.

— Так много энтузиазма, — доктор закатил глаза. — Дай, Властитель, сил, чтобы справиться с этими волонтерами. Но тем, кто постарше, приходится слишком много платить за такую плевую работу.

Он подошел вплотную и взглянул на сверток у меня на руках:

— Кого ты мне принес, Клиф?

— Лучше наедине, — сказал я доктору и, когда тот удивленно поднял на меня глаза, добавил. — Тебе будет интересно. Но это срочно.

— Хорошо, — неуверенно кивнул Киннер.

Обернувшись к медсестре, он спросил:

— Нелли, ты тут закончишь без меня перевязку?

— Да, конечно, доктор, — отозвалась девушка.

— Я скоро вернусь, и мы отнесем его в клетку. А пока, как закончишь здесь, прими миссис Нил и узнай, что там опять приключилась с Пирсом.

— Хорошо, доктор, — так же услужливо проговорила медсестра.

— Ужасно непутевый пёс, — беззлобно проворчал доктор Киннер, проходя мимо меня. — Пойдем Клиф.

Я прошел за ним в кабинет, находящийся чуть дальше по коридору. Это была еще одна приемная палата.

— Проходи, — пригласил он, отперев ключами дверь и распахнув ее.

Войдя, я положил зверя на стол в центре комнаты, а Киннер прошел к окну и раздвинул плотные шторы, впуская в помещение дневной свет.

Обернувшись, доктор ахнул, увидев, кого я ему принес. Зверь тяжело и часто дышал.

— Властитель! Кто это?

— Не имею понятия, — я закрыл дверь в комнату.

Доктор подошел к столу и склонился над существом.

— Это — не произведение? — спросил он, следуя по моему собственному пути предположений.

Я не ответил, и через несколько секунд он сам нашел ответ:

— Нет, не вижу ни одной метки мастера, — бормотал Киннер, осматривая его лапы, шею и все прочие места, куда Годвинские мастера биоинженерии обязаны ставить клейма, нечто вроде своей росписи. — Что с ним случилось?

— Он упал с дерева, — пояснил я, — и мог себе что-то повредить.

— Какое странное животное. Клиф, я никак не могу понять… — доктор задумчиво оглядывал зверя. — Не могу понять… Ты только взгляни на его морду.

Киннер вынул стетоскоп, торчащий в нагрудном кармане его халата, и склонился над зверьком так низко, что едва не касался лицом его шерсти.

— Сердце прослушивается, — приговаривал доктор. — И легкие. Дыхание сопровождается хрипом. Упал с дерева, говоришь?

Доктор отложил стетоскоп и продолжил осмотр методом пальпации. Медленно прощупывая лапы зверя, Киннер продолжал приговаривать про себя:

— Властитель всемогущий, это же пальцы. Один, два… четыре пальца. Как странно… очень странно…

— Будь осторожен, — сказал я. — Он может атаковать.

Доктор поднял на меня глаза, и я продемонстрировал ему ожог на руке.

— Клиф! Во имя Владыки, что случилось?!

— Это он, — я кивнул в сторону животного.

— Он? Как?

Я лишь пожал плечами, и когда доктор направился ко мне, возразил:

— Сначала закончи с ним. Я потерплю.

Киннер кивнул и вернулся к осмотру зверя, а я сел на стул в углу комнаты. Ожог всё еще невыносимо болел, но мне действительно вначале хотелось узнать, что с животным все в порядке, а если нет, то помочь ему любым возможным способом, а уж потом думать о собственных травмах.

— Это что… Это рога? — продолжал удивляться доктор Киннер. — Взгляни, Клиф, это же маленькие рожки.

Я подался вперед и действительно увидел их — два маленьких черных рога, торчащих на лбу животного. Я не заметил их вначале, потому что они скрывались под густой шерстью на голове зверька. Да и сама эта шерсть, при ближайшем рассмотрении, выглядела как волосы и даже цветом была немного темнее остального покрова.

— Где ты его нашел, Клиф?!

— На кладбище, — спокойно заявил я, и доктор в очередной раз поднял на меня полные удивления глаза, но я никак не стал это комментировать, и Киннер быстро вернулся к осмотру.

Наконец он выпрямился и, всё еще не сводя глаз с животного, провозгласил:

— Насколько я могу судить, переломов нет. Гематом тоже. Я вообще не выявил никаких повреждений организма.

— Почему же он тогда не приходит в себя?

— Не знаю, Клиф, может, сотрясение мозга вследствие сильного удара. Нужно более полное обследование, чтобы понять…

— Так обследуй.

— Это займет много времени. Давай-ка пока займемся тобой.

Я не стал спорить.

Доктор Киннер обработал мой ожог, вколол обезболивающего, от которого в глазах все поплыло и немного закружилась голова, и принялся перевязывать руку.

— Как это вышло? — спросил он.

— Он испускает какой–то свет, — пояснил я, понимая, что доктору это будет еще менее понятно, чем мне, хотя бы видевшему этот феномен воочию.

— Свет? — нахмурился Киннер. — Ты уверен, что это он?

— Абсолютно.

— Очень странно.

— Ты можешь сказать мне, кто это?

— Не могу, к сожалению. У него имеются черты приматов, но он явно не один из них. Строение тела скорее кошачье, хотя… — доктор покачал головой. — Нет, не кошачье, но похожее. Властитель! Клиф, я понятия не имею, что это за зверь.

Доктор закончил мою перевязку и поднялся.

— Ты оставишь его мне на обследование? Мне бы очень хотелось продолжить его смотр прямо сейчас, но скоро здесь будут пациенты, сегодня назначено две операции, я просто не смогу посвятить ему всё свое время. Но ближе к вечеру я бы с большой охотой им занялся.

— Хорошо, доктор. — Я тоже поднялся. — Только его нельзя держать в клетке, рядом с другими зверьми.

— Если он действительно может делать такое, — доктор кивнул на мою перевязанную руку. — То я помещу его отдельно от остальных. У меня есть идея на этот счет.

— Тогда я зайду вечером.

Строго говоря, я тоже не мог потратить весь день на изучение этого животного и размышления о его странном происхождении. В час дня я был приглашен на встречу романистов и читателей в букинистическую лавку миссис Риты Каранкет — один из самых больших и престижных литературных магазинов города. Уже не раз бывая на таких мероприятиях прежде, я очень живо себе представлял, какая же мука ждет меня впереди, и все же никак не мог отказаться от этого приглашения и всецело посвятить себя тому, что казалось куда более увлекательным и приятным.

Забрав потрепанное пальто, я повесил его на левую руку и в сопровождении доктора вышел из кабинета обратно в коридор.

— Как твои дела, Клиф? — спросил Киннер осторожно. — Мы давно не виделись.

Я совершенно не хотел об этом говорить, не хотел рассказывать ни ему, ни кому бы то ни было еще, о своих тоскливых серых буднях, о своем творческом кризисе, о своих проблемах с алкоголем и тяжелых муках одиночества, давящего на меня тяжелыми сводами моей маленькой квартирки на улице Милана Бонзо. Квартирки, которую я стал искренне ненавидеть за последние два года.

— Все хорошо, — ответил я, только из уважения к этому человеку. — Нет причин для беспокойства.

Доктор Киннер лишь кивнул, не глядя на меня, и по всему было понятно, что он мне ни капельки не поверил.

— Может быть, сегодня вечером, если ты не против, отужинаешь с нами? — предложил Киннер. — Петти приготовит лимонный пирог, который мне одному никак не осилить, уж поверь.

Я знал, что сулит это приглашение. Доктор попытается разговорить меня, узнать, как в действительности обстоят мои дела и чем я живу теперь, после смерти супруги. И сколь искренними бы ни были побуждения Киннера, я не хотел всего этого, не хотел разговоров, не хотел обсуждений и утешений, не хотел, чтобы меня жалели. Меня не за что жалеть.

— Сожалею, доктор, но у меня уже есть некоторые планы на этот вечер.

— Понимаю, — сказал Киннер так, словно распознал мою лож и простил меня за нее. — И все же я не забираю назад свое приглашение. И если твои дела вдруг отменятся, Клиф, нам с Петти будет крайне приятно разделить с тобой этот ужин.

— Спасибо, доктор. До вечера.

Я развернулся и быстрым шагом пошел к выходу из клиники, искренне надеясь, что оставить здесь найденного мной зверя было хорошей идей. Мне бы очень не хотелось вернуться и узнать, что кто-то пострадал при контакте с животным, а ведь такое более чем вероятно, и ожог на моей руке тому доказательство. Но что мне оставалось? Взять его домой? Сдать в полицию? Или бросить там, на кладбище? Я понятия не имел, как было бы лучше поступить в такой ситуации, потому сделал то единственное, что первым пришло в голову. Утешала мысль, что доктор Киннер предупрежден, и я очень надеялся, что он отнесется к моим предостережениям со всей серьезность и примет меры предосторожности. Я точно решил, что вернусь в клинику вечером, как только смогу, чтобы принять участие в дальнейшей судьбе животного. Мне это казалось очень важным, и вместе с тем было крайне интересно все же выяснить, кто такой этот странный зверек, на что он действительно способен и как оказался на том старом дубе. Ответы на все эти вопросы ждали меня впереди.

Глава 3: Настоящий Автор

«Порывы ледяного ветра срывали с облысевших деревьев немногочисленные почерневшие листочки — жалкие останки былого величия лета — и уносил их прочь, в серую неизвестность грядущего царства холодной зимы. Нейтану показалось, что он нашел подходящую ассоциацию для данного действа. В ней ветер представал яростным, нетерпеливым и преисполненным похоти любовником, срывающим в своей неистовой страсти последние клочки белья с напуганной, но покорной публичной девы, давно уже принявшей свою судьбу, такую же серую и очерствевшую внутри себя, как этот осенний лес.

«Какая унылая, безрадостная картина», — думал Нейтан, неспеша раскуривая трубку.

Но вдруг что-то изменилось. Поначалу совсем незримо, но эти изменения в окружающем мире быстро набирали силу и очень скоро стали уже заметны каждому. Это был снег. Пошел первый снег. Маленькие белые мушки закружились в воздухе, гонимые беспощадным ветром. Пока еще совсем робкий, тающий, едва касаясь земли, этот снег был предвестником скорого окончания осени и начала зимы.

«Скорее бы она наступила», — подумал Нейтан, втягивая в легкие теплый табачный дым. Зима лучше осени. Зима покроет всё своим белым покрывалом, спрячет под ним наготу земли и леса, даст миру отдохнуть, выспаться, чтобы однажды, спустя много дней, проснуться и зацвести новыми красками.

«Может быть, и мне удастся отдохнуть? — подумал Нейтан, выпуская в воздух клубы белесого дыма. — О, Властитель, как же я устал!».

Я закончил чтение и захлопнул книгу. Завершающие строки моего последнего романа, начатого еще при Тессе и законченного примерно через полгода после ее смерти. И с тех пор я не написал ни строчки. Ни одной чертовой строчки! Я пытался, действительно пытался начать новую книгу, но просто не мог ничего из себя выжать. Внутри меня словно что-то сломалось. Тот механизм, что позволял мне в былые времени проводить бессонные ночи за печатной машинкой, заряжаясь крепким хентийским чаем или терпким красным вином, от заката и до восхода солнца воображать и выплескивать на бумагу фантастический мир моих грез, вдруг перестал работать. И в какой-то момент, гексала два или три назад, я прекратил эти попытки. Я просто остановился, не уверенный, что когда-нибудь сдвинусь с этой мертвой точки снова. Я замер, потому что сил на дальнейшее движение просто не было, и стал ждать. Чего ждать? Хотел бы я знать.

— Спасибо большое, Клиффорд — улыбнулась мне пожилая женщина, облаченная в серо-зеленое платье, искусно подчеркивающее всю стройность её фигуры, которой могли бы позавидовать многие юные барышни.

Её слова словно вырвали меня из транса, и я услышал аплодисменты. Несколько десятков людей, расположившихся на деревянных скамьях, установленных посреди книжной лавки, смотрели на меня и неистово хлопали, а кто-то даже встал с места, подчеркивая тем свое уважение. Я заметил, как несколько растроганных дам смахнули слезы с глаз своими белыми платочками. Весьма благодарная публика. Вот только я ей был совсем не благодарен. Знали бы они, в каком алкогольном бреду я писал эти строки, как тяжело мне давалось каждое предложение, как больно мне было в тот момент и как же сильно мне хотелось все бросить, сжечь эту чертову рукопись, а затем и весь дом вместе с собой. Ненавижу эту книгу. Ненавижу публику, которая нашла в этих уродливых и преисполненных боли словах что-то прекрасное. А таких было, по всей видимости, немало, ведь книга имела ошеломительный успех, уступив в продажах лишь моему второму роману из серии о приключениях частного детектива, авантюриста и охотника за древностями — Нейтана Боунза.

— Напоминаю вам, — произнесла миссис Каранкет, обернувшись к залу. — Господин Клиффорд Марбэт сейчас зачитал нам последнюю главу из своего романа «Право на жизнь». Прекрасная книга. Я лично прочла ее трижды. Такой глубокий и искренний роман.

Я стерпел эти похвалы с покорной и благодарной улыбкой, которую давно уже разучил и демонстрировал на всех подобных мероприятиях.

— Итак, господа и дамы, если у вас есть вопросы к мистеру Марбэту, вы можете задать их прямо сейчас.

Миссис Каранкет снова села в свое кресло, с краю от импровизированной кафедры, на которой стоял я.

Вопросы, конечно, были, куда же без них? На таких встречах выделяются немало журналистов, ведущих колонки о культурной жизни города.

— Позвольте, мистер Марбэт, — поднял руку полноватый молодой мужчина в сером пиджаке.

Я кивнул. Мужчина быстро поднялся.

— Ломар Синтари, газета «Око туманного города», — представился он и продолжил:

— С тех пор как вышел роман «Право на жизнь», прошло уже больше двух лет. Это самый большой разрыв между произведениями в вашей карьере, я прав?

— Правы, — согласно кивнул я и отпил воды из стакана, заботливо оставленного здесь миссис Каранкет еще до начала моего выступления.

— И никакой информации о вашем следующем произведении нет. Может ли это означать, что вы готовите своим читателям нечто грандиозное? Или может быть, опасения некоторых ваших почитателей верны, и вы готовы распрощаться с персонажем Нейтаном Боунзом, а то и не только с ним, но и со всей писательской деятельностью вовсе?

Я ожидал такого вопроса. Знал, что его обязательно должны будут задать, и нет ничего удивительного в том, что он прозвучал первым.

— Уверяю вас, что для подобных опасений нет никаких оснований. Возможно, я взял небольшой творчески перерыв, и только.

— Чем он может быть вызван, мистер Марбэт?

«Сам отлично знаешь, чем, сукин ты сын».

— Разве всегда нужны причины? — спокойно ответил я. — Возможно, каждому иногда хочется остановиться, выдохнуть и подумать обо всем, что он уже совершил, а также о том, что только собирается сделать.

— Очень туманный ответ, вы не находите?

— Под стать названию вашей газеты, — улыбнулся я, и по залу прокатился робкий смешок.

— Спасибо, мистер Марбэт, — газетчик сел и тут же потянулись вверх еще руки.

Они задавали свои вопросы, многие из которых, да что уж там, почти все из них, мне были хорошо знакомы. «Ассоциируете ли вы себя со своим персонажем?», «Откуда вы черпаете вдохновение?», «Сожалели вы когда-нибудь о тех решения, которые принимали ваши герои?», и всё прочее в том же духе. Банально, скучно, зато просто и легко отвечать. Вопросов о смерти Тессы не прозвучало, они были под запретом, об этом, я уверен, миссис Каранкет предупредила всех и каждого, за что я был ей искренне благодарен.

В итоге моя мука закончилась, Рита Каранкет поднялась и провозгласила, что пятнадцать минут, данные на разговор с автором истекли, и вновь поблагодарила меня. В ответ я тоже отчеканил слова благодарности за это приглашение, за возможность пообщаться с читателями и прессой, сияя все той же лживой улыбкой.

С большим облегчением я покинул кафедру, уступив свое место худощавому, низкорослому поэту с густыми бакенбардами, пышной шевелюрой черных, как уголь волос, завитых мелким бесом, и смуглой кожей — явными показателями наличия в нем саббатийских кровей.

«Выдыхай, милый», — зазвучал мягкий голос Тессы в моей голове. — «Всё закончилось. Ты справился».

Раньше она всегда посещала такие мероприятия, сидела в первом ряду, и это придавало мне сил в те далекие дни, когда писательская карьера только начиналась, и внутри бушевал страх быть непонятым, непринятым, страх оказаться пустышкой. Тесса сидела там, глядя на меня своими бездонными зелеными глазами, и я, ловя на себе ее взгляд, преисполнялся веры в собственные силы. Так кто же мог бы осудить меня за то, что мне хотелось вновь увидеть её здесь? И я увидел, ничуть тому не удивившись, ведь и прежде представлял себе, как веду с супругой диалог.

«Справился», — согласился я с ней. — «С приступом тошноты».

«Не будь так строг к этим людям, Клиффорд», — она стояла рядом со мной, высокая, статная, с белой кожей и изумрудными прядями волнистых волос, свободно лежащими на ее оголенных плечах. Такая красивая. Я даже ощущал сладковатый аромат её любимых духов. Так живо, четко и подробно ее образ воспроизводить мне еще не доводилось.

«Меня удивляет, почему они не видят, что моя книга — дерьмо?».

«Может, потому что это не так?».

«И ты туда же?».

«Ты знаешь, что мне всегда нравилось всё, что ты пишешь».

«Да, только эту книгу ты не читала».

«Это что-то меняет?».

«Это меняет всё».

Не желая продолжать эту глупую дискуссию с самим собой, я направился к столу с закусками и вином, намереваясь утолить свой голод, ведь я ничего не ел с самого утра, а заодно сосредоточиться на чем-то другом, дав своему болезненному воображению и памяти передышку.

Тогда и появилась она. Не воображаемая, реальная девушка. Худая, стройная, лет двадцати пяти, а может, младше, с дерзкой, короткой стрижкой светлых волос, с острыми чертами лица, придающими ей сходство с хищной птицей, с проникновенным взглядом золотых глаз, облаченная в пышное красно-черное платье. Она подошла ко мне, выстукивая по полу каблучками своих лакированных красных туфель, и, прежде чем я успел отправить в рот бутерброд с утиным паштетом, произнесла:

— Добрый день, мистер Марбэт. Ника Томас, — она протянула мне свою худенькую, бледную ручку, к моему удивлению, почти не тронутую тем излишне ярким маникюром, что нынче в моде у подобных светских львиц Мистрейда. Эта женщина вообще не очень подходила под образ светской львицы, хотя определенно старалась ею казаться. Но что-то в ней было не так, что-то выдавало в ней совсем иную натуру. Вот только какую? Не то, чтобы мне очень хотелось это знать.

Я пожал руку, не утруждаясь представлением себя, ведь она уже и так знала моё имя и профессию, а затем откусил, наконец, свой бутерброд. Он оказался сухим и невкусным.

— Приятного аппетита, — пожелала мне Ника.

— Спасибо, — я кинул недоеденный бутерброд в урну и, взглянув на остальные закуски, решил, что они навряд ли будут лучше.

— Еда здесь не очень, — понимающе сказала Ника, поймав мой скептический взгляд. — Зато игристое вино вполне сносно.

— Действительно? — я направился к столу с бутылками вина.

— Признаюсь, очень рада нашей встрече, мистер Марбэт. — Ника пошла следом. — Когда редактор отправил меня в этот литературный кружок, я право, и не думала, что встречу здесь настоящего автора.

— Настоящего? — нахмурился я, наполняя свой бокал красным вином. — Интересный термин. Что он означает?

— Успех, что же ещё.

— То есть, говоря: «Настоящий автор», вы имеете в виду «Успешный автор»? Я все правильно понял?

Я, наконец, взглянул на нее и отпил вина. Оно, и правда, оказалось неплохим. Не лучшим, конечно, и даже не средним, но, во всяком случае, куда приятнее еды.

— Как-то так, — Ника чуть растянула свои тонкие губки в отточенной ангельской улыбке, такой выверенной, такой естественной, что мне невольно захотелось поверить в нее. Однако, я слишком хорошо знал журналистов, чтобы доверять им.

— Так зачем же этот фарс, мисс Томас? Почему сразу вот так и не сказать?

— Любите прямолинейность? — улыбка не сходила с ее лица.

Я лишь пожал плечами и вновь пригубил бокал.

— Вы не нальете даме выпить?

— Думаю, что вы отлично справитесь и своими силами.

С этими словами я пошел прочь, надеясь, что столь грубый ответ отобьет у этой юной особы всё желание установить со мною контакт. Возможно, скоро в одной из газет промелькнут слова о том, что Клиффорд Марбэт — грубый, неотесанный мужлан, исписавшийся пьяница или что-то еще в этом роде, но мне было наплевать. Я всегда считал, что репутацию творца должны защищать его произведения, а не тот фальшивый образ, который он принимает, выходя на публику.

Однако, эта девушка оказалась настойчива:

— Я наслышана о вас, мистер Марбэт, — она вновь пошла за мной следом. — О вашей нелюдимости, о вашей нелюбви к светскому обществу, которого вы стараетесь всячески избегать, о вашем волхаринском происхождении. Все это очень интригующе, надо сказать.

Не обращая на неё внимания, я остановился возле книжной полки со сборниками стихов всего мира. Выбор был огромен, но я искал определенную книгу.

— Любите стихи, мистер Марбэт?

Я не ответил.

— Вам какие авторы больше нравятся? Я вот никогда не могла с этим определиться. Саббатийская поэзия считается лучшей, она пропитана духом степей, по которым гуляет свободный ветер, разнося под звездами волчий вой. Но меня всегда очаровывали и волхаринские песни, не такие складные и ровные, но куда более проникновенные и холодные, как сама Волхария.

Пока она говорила я, наконец, нашел то, что искал, и снял с полки небольшую книжицу в потертой голубой обложке.

— Лютер Анс, — проговорила Ника, и надо сказать, удивила меня тем, что знает этого поэта. — Очень мрачные стихи, не правда ли? Впрочем, как и его жизнь. Вы ведь знаете, что он состоял в секте Мары Сит и был казнен?

— Знаю, — кивнул я. — Как и то, что кроме этого маленького сборника он не издал больше ничего. Не успел просто. А после его казни эти книги остались лишь у ценителей и коллекционеров. Его можно назвать успешным автором, как считаете, мисс Томас?

Я поднял глаза на Нику, и к моему удивлению девушка совсем не смутилась и не потерялась:

— Нет, я бы так не сказала.

— Значит, и настоящим автором он тоже не является? Верно?

— В данном контексте — нет, — так же спокойно ответила Ника.

— В данном контексте… — повторил я с ухмылкой и, отставив бокал с вином на полку, открыл книгу.

Тесса очень любила эти стихи. Она находила в них что-то неземное, космическое, что-то нереальное или попросту «не банальное», как она сама говорила.

— Не считайте меня, пожалуйста, какой-то лицемеркой, мистер Марбэт. Если вам нужна истинная честность, то я назвала вас настоящим писателем лишь в надежде растопить лед.

— Потешить мое эго, иначе говоря. — Я листал страницы в поисках одного конкретного стихотворения.

— Именно так.

— Значит, вы решили, что я этакий нарцисс с раздутым эго, каждое поглаживание которого может вызвать положительную реакцию с моей стороны, и тем самым даст вам возможность получить то, чего вы хотите.

— Надеюсь, я вас не обидела этим?

— Нет, но поселили сомнения в вашей компетентности.

— Признаюсь, мистер Марбэт, я совсем недавно в столице, и еще не научилась правилам здешнего общения авторов с прессой.

— Да что вы? А так и не скажешь. Не стоит расстраиваться, госпожа Томас, уверен, что с большинством тех авторов, которых вы нарекли «настоящими», ваш метод сработает.

— А вы, значит, не такой как все?

— Скорее, я просто не настоящий автор.

Я, наконец, нашел нужное стихотворение и быстро пробежался по нему глазами.

«Ночь за окном, дождь за окном,

И погасил я все свечи.

В мире моем, в доме моем

Дождь продолжается вечно.

Всё, что любил, всё, что ценил,

Я потерял в одночасье,

Но в мире теней вижу я дверь,

Там обрету снова счастье».

Мне вспомнилось, как мы поспорили с Тессой о смысле этих и последующих строк стихотворения. Я видел в них нечто мистическое, путь во тьму скорбящего человека, разочаровавшегося в своей жизни и отвернувшегося от света. Тесса же видела принятие смерти, а если точнее, то самоубийство как избавление от боли в надежде на встречу с теми, кто ушел из жизни ранее. Мы часто заводили такое споры. В шутку и в серьез. Но тот был первым, мы еще даже не думали о женитьбе. После бурной бессонной ночи в ее доме, освещенной лучами восходящего солнца, я нашел такую же книжицу и открыл ее именно на этом стихотворении. То был жаркий спор, обретший для меня новый смысл после смерти Тессы. И несмотря на то, что сам стих я помнил очень хорошо, мне хотелось перечитать его снова, чтобы, возможно, отыскать именно то, что видела между его строк Тесса. Однако, как не странно, за эти два года я не смог найти ту книгу в голубой обложке, единственный сборник стихотворений Лютера Анса. Вот уж действительно мистика, ведь Тесса ею так дорожила, что никогда бы никому не отдала и не подарила. Но куда тогда она могла подеваться?

— Для вас эти стихи что-то значат, я права? — вновь я услышал голос Ники, прорвавшийся сквозь пелену моих воспоминаний. — Вы не просто так сняли с полки именно эту книгу?

Я резко захлопнул сборник и поднял взгляд на женщину:

— Что вам нужно?

— Вы — популярный автор, я — журналист, думаю, всё и так ясно.

— Время для вопросов авторам уже закончилось. От вас я не услышал ни одного.

— Вы меня неправильно поняли, мистер Марбэт. Мне нужны не пара сухих ответов на скучные и банальные вопросы, чтобы тиснуть их в колонку. Мне нужно полноценное интервью.

— Вон оно как. Увидели здесь НАСТОЯЩЕГО АВТОРА, — я специально сделал акцент на данном словосочетании, как бы высмеивая его несуразность, — и посчитали, что это — ваш шанс выбиться на первую полосу своей газетенки?

— Не совсем, — Ника действительно держалась очень достойно и спокойно, моя резкость не выбила ее из равновесия и словно бы совсем не задела. — Я вынуждена признаться, что солгала вам, мистер Марбэт.

— Этому стоит удивляться?

— Редактор не посылал меня сюда. Я пришла из-за вас, и только. Я знала, что вы здесь будете.

— Чем заслужил такую честь?

— Вы мне интересны, мистер Марбэт. Не только как автор, а как человек. Успех пришел к вам с первой книги, и почти десять лет вы будоражите сердца и умы читателей по всему Конгломерату, однако никому и ничего не известно о вас самом. О вашем прошлом, например, о том, где вы жили в детстве и откуда приехали в Мистрейд. Вы сами, я уверена, ничуть не менее увлекательны, чем ваши книги…

— Ошибаетесь, — перебил я ее. — В моей жизни нет ничего такого, о чем стоило бы печатать в газете.

— Это мне решать.

— А наглости вам не занимать, мисс Томас.

— Это профессиональное.

— Понимаю. Ну что же… вырожусь иначе, чтобы вам было понятнее. В моей жизни нет ничего такого, о чем я хотел бы, чтобы вы или кто-то еще напечатал статью. Так яснее?

— И этой своей скрытностью вы только подогреваете интерес людей к вашей персоне.

— За этой скрытностью, как вы выражаетесь, не прячется ничего особенного, и это ни в коем случае не попытка набить себе цену или намек проявить упорство. Я не стараюсь казаться загадочным, мисс Томас, но моя жизнь — не захватывающее чтиво для общественности Конгломерата. Я писатель, и, если хотел бы рассказать о себе, написал бы автобиографию.

— Я вам не помешаю? — раздался голос миссис Риты Каранкет.

Думаю, что она обратила внимание на нашу бурную беседу и решила вмешаться. Миссис Каранкет всегда славилась репутацией защитника авторов. Устраивая подобные литературные встречи, она гарантировала писателем и поэтам, что неудобных вопросов не будет, о чем строго информировала прессу, и неустанно следила, чтобы подобные условия выполнялись.

— Ни в коем случае, — улыбнулся я.

— Прекрасно. Мы с вами, кажется, незнакомы, девушка? — она повернулась к Нике.

— Ника Томас, — она снова ангельски улыбнулась хозяйке заведения. — Я представляю газету «Истина Миранды».

Я не поверил своим ушам, и, судя по выражению лица Риты Каранкет, она не поверила тоже. Однако, вряд ли кому-то пришло бы в голову врать о подобном, ведь это может быть чревато не самыми приятными последствиями для репутации. Газета «Истина Миранды» была широко известна в Конгломерате, как единственная пресса, которая никогда не лжет. Основанная неким безымянным радикалом в середине семидесятых годов, «Истина Миранды» неоднократно подвергалась гонениям за свои разоблачающие и обличающие статьи. Почти каждый года члены старших кланов требуют её закрытия, и даже более того, несколько раз вставал вопрос о том, чтобы объявить всех причастных к этому изданию вне закона и судить за антигосударственную пропаганду. Однако, «Истина Миранды» продолжает существовать и по сей день, а обвинения в ее адрес были признаны безосновательными, чего нельзя сказать о самой газете, все материалы в которой проходят тщательную проверку и с легкостью разрушают любые всплывающие в других источниках опровержения. Многие так называемые «журналисты-правдорубы» Конгломерата, ратующие за неподкупность прессы и только за правду в печати, мечтают попасть в это издание, однако, насколько мне известно, подать туда заявку невозможно, никто не знает даже, где именно располагается главная редакция «Истины Миранды». Газета сама выбирает и приглашает к себе журналистов, которые ее заинтересовали. Если Ника Томас из таких, то без сомнения, к ней стоило относиться с уважением, как минимум за то, что она целиком и полностью предана своей профессии, но при этом неподкупна и некорыстна. Однако, возникал другой вопрос:

«При чем тут я? Статья обо мне в газете „Истина Миранды“? Что за бред?!»

Я ведь просто писатель, не политический деятель, не власть имущий коррупционер, не виновник трагедий и не участник скандалов, и от того не мог взять в толк, что этой журналистке от меня могло понадобиться.

Ника явно обратила внимание на нашу реакцию и, всё так же снисходительно улыбаясь, дала нам паузу на то, чтобы обработать эту информацию у себя в голове.

— Что же привело вас в мою лавку, мисс Томас? Неужели, работа? — наконец спросила миссис Каранкет.

— Отнюдь. Я просто люблю книги и, оказавшись в Мистрейде, не могла упустить такую возможность.

«Что же это?» — думал я. — «Ложь? Или она просто играет со мной? Хитрая лисица!».

— Значит, вы — не из нашего города?

— Ах, нет, — Ника дружелюбно рассмеялась. — Очень бы хотелось, но нет.

«Очень хотелось бы, конечно», — ухмыльнулся я про себя, но отметил, что врет Ника искусно и красиво.

— Тогда позвольте спросить, что же привело вас в столицу?

— Вы, наверное, уже слышали о ночном пожаре в особняке клана Стрикс?

— О, да, — воскликнула миссис Каранкет. — Ужасно, ужасно! Говорят, есть жертвы.

— Да, и все уважающие себя газеты Мистрейда соревнуются в их количестве с самого утра.

— Но, вы-то, конечно, выяснили правду?

— Такова моя работа.

— Так может быть, вы расскажете нам по секрету, мисс Томас, что же стало причиной пожара?

— Никого пожара там не было, — спокойно ответила Ника. — А все остальное об этом вы сможете прочесть в нашей газете через пару недель.

— Никакого пожара? — удивилась Рита Каранкет. — Вы, должно быть, шутите. Сегодня утром я навещала своего кузена в центральной городской больнице, он недавно перенес операцию… ну не о том речь. Целое крыло было перекрыто, туда поступили больные с ожогами.

— Вы видели эти ожоги? — заинтересовалась Ника.

— Нет, конечно, меня бы туда не пустили.

— Жаль.

— Но откуда бы взялись эти пациенты с ожогами, если никакого пожара не было?

— Это верный вопрос, миссис Каранкет, очень верный. Дело в том, что если бы вам удалось увидеть этих людей, хотя бы одного из них, я думаю, что характер его повреждений вызвал бы у вас немало вопросов, даже если вы совсем не сведущи в медицине.

— Что же в них такого особенного?

— Это сложно объяснить, и не думаю, что стоит. Но я убеждена, что нанесены эти ожоги были отнюдь не пламенем.

— Чем же тогда? — не унималась Рита Каранкет.

Я между тем вдруг стал замечать параллель, в которую верилось с трудом. Мой собственный ожог на руке был также нанесен не пламенем, и выглядел он странно, возможно, именно так, как говорила Ника.

— Я не могу сказать точно, чем, но очагов открытого огня в доме обнаружено не было, пожарные ничего не тушили. Однако, очевидцы из соседних домов утверждают, что ночью слышали выстрелы. Выстрелы и странные яркие вспышки в самом особняке Стриксов. Это было незадолго до того, как приехали пожарные команды, полиция и медицинские бригады и прессе было объявлено о пожаре.

Все стало ясно. Да, иначе и быть не могло. Таких совпадений просто не бывает.

— Простите дамы, но я вынужден вас покинуть, — сообщил я поспешно.

— Что-то случилось? — удивилась Ника.

— Отнюдь, — я постарался скрыть свое волнение. — Так вышло, что я не уследил за временем, а мне нужно успеть на одну очень важную встречу.

— Конечно, Клиффорд, — улыбнулась миссис Каранкет. — Большое спасибо, что посетил нас сегодня.

— Всегда рад оказаться здесь, Рита, — я развернулся и собрался пойти прочь, но, сделав шаг, вспомнил, что все еще держу в руках книгу Лютера Анса. Я глупо уставился на нее, пытаясь решить, что с ней делать.

— Лютер Анс, — проговорила Рита. — А ты ценитель, Клиффорд. Прекрасные, хоть и мрачные стихи. Хочешь купить её?

— Пожалуй, в другой раз, — решил я и поставил книгу на место.

— Дамы, — я слегка поклонился и быстро направился прочь.

Пожар в центре города не был пожаром. Стоило ли мне верить словам Ники? Конечно, стоило, если она действительно было той, за кого себя выдавала. Во всяком случае, те немногие факты о случившемся, сказанные ею, сильно совпадали с пережитой мной утром встречей. Яркие вспышки, странный характер ожогов.

«А что стрельба?» — спрашивал я себя. — «Может, они пытались усмирить этого зверя и застрелить его?».

Так или иначе, но если этот зверек, найденный мной на кладбище, сбежал из рук семьи Стрикс, то мне следовало поскорее забрать его от доктора Киннера, ведь тот мог оказаться в серьёзной опасности.

«Что это за зверь такой и насколько секретно его существование? И главное, что клан сделает с теми, кто его укрывает?» — Вот какие вопросы волновали меня более всего. И может, я, конечно, преувеличивал, напридумывал лишнего, давая волю собственному воображению, возможно, здесь и вовсе не было никакой связи, но все же я поспешил возвратиться в клинику, не в состоянии отделаться от ощущения, что становлюсь участником неких важных событий.

Глава 4: Имя

Клонящееся к закату солнце весело поигрывало своими алыми лучами на крышах домов и в стеклах окон, когда из дверей клиники доктора Киннера появилась Аннет. Девчушка огляделась по сторонам и, быстро отыскав меня, уверенным шагом пошла через улицу.

Я сидел на открытой веранде небольшого ресторанчика, накормившего меня сытным обедом (или поздним ужином) из мясного рагу с овощами и булочкой с малиновым джемом на десерт. Я ждал, когда доктор Киннер закончит свою операцию. Аннет пообещала, что это займет не более часа, однако я просидел почти два, без интереса разглядывая улицу, главной достопримечательностью на которой, судя по количеству посетителей, являлась «Цирюльня дядюшки Тима», располагавшаяся примерно в сотне хвостов от клиники доктора Киннера. Барышни в пестрых платьях и джентльмены с пышными усами и ухоженными бородами то и дело входили и выходили из этого заведения. Наблюдая за этой текучкой, я погрузился в свои мысли, которые, однако, кружились на одном и том же месте, словно в бальном танце, кружились и кружились, а музыка никак не прекращалась, и не менялся темп.

Появление Аннет означало, что Киннер наконец освободился, и это меня обрадовало, ведь знаменовало собой конец однообразному танцу моих мыслей, точнее сказать, мне очень хотелось, чтобы это было так. Кроме того, было невероятно интересно узнать, какую же композицию «музыканты» станут исполнять следующей.

Одним глотком допив уже остывший горький кофе, третий по счету, я поднялся с места и, достав из кармана купюру в один эливан, бросил ее на стол. Весь обед стоил, пожалуй, вполовину дешевле, но мне было наплевать. Я и так слишком долго ждал, чтобы тратить время на нерасторопного официанта, который будет искать сдачу. Деньги никогда меня особенно не заботили, ни до начала писательской карьеры, ни, тем более, после.

— Доктор Киннер закончил, — громко сообщила Аннет, подходя.

— Прекрасно.

— Он ждет вас в приемной. Это там, где…

— Я знаю, где это. Спасибо.

Я быстро направился к клинике.

— А мне он сказал, что я на сегодня свободна.

— Замечательно, — кивнул я ей через плечо.

— Потому с вами я не пойду, — заключила Аннет таким тоном, словно ее одновременно и радовала мысль о том, что можно наконец-то идти домой, и огорчал тот факт, что она не проводит меня к доктору. Похоже, что ее интерес к принесенному мной утром диковинному животному, которого Аннет так и не увидела, нисколько не угас. Вот же любопытное создание.

— Удачи вам, мистер.

— И тебе, Аннет, — я повернулся к ней, не сбавляя шага, и улыбнулся.

Девочка улыбнулась в ответ так искренне, как могут только дети, и побежала вверх по улице.

Киннер действительно ждал меня в приемной, натирая руки каким-то маслом, которое обладало резким травяным запахом, в общем-то даже приятным, не будь он таким сильным.

— Клиф! — воскликнул доктор Киннер, подняв на меня глаза. — Рад снова видеть тебя так скоро. Ты не голоден?

— Нет. Перекусил, пока ждал.

— Прости, что заставил ждать. Я не думал, что операция затянется. Были осложнения.

— Я понимаю. Как зверь, которого я принес?

— Ах да, — активно закивал Киннер. — Что же, пойдем, взглянем на него вместе.

Он сделал быстрый жест рукой следовать за ним и повел меня по коридору вглубь здания.

— Он пришел в себя? — спросил я.

— Да. Часа через два после того, как ты ушел, я заглянул к нему. Он проснулся, но был крайне слаб. С трудом мог подняться на лапы. Однако, это не помешало ему скалиться и рычать на меня. Он даже засветился… — доктор на секунду смутился, словно сказал что-то не то, — или заискрился, представляешь? Я сразу вспомнил твой ожог и не стал настаивать на дальнейшем общении. Как, кстати, рука? Не болит?

— Все в порядке, — уверил я.

— Все равно нужно будет взглянуть на нее и перебинтовать.

— Ты давал ему поесть?

— Да, я приносил ему еду и воду. Судя по клыкам, он хищник, и я решил, что он не откажется от курочки. И не ошибся. Он прямо-таки набросился на куриную грудку и выпил три больших миски воды. И да, я говорю о нем в мужском роде не просто так. Еще первичный осмотр дал четко понять, что наш подопечный — самец, если тебя это конечно интересует.

В последнем я почему-то не сомневался. С самого первого контакта я был уверен в половой принадлежности существа. И только когда Киннер заговорил об этом, я понял, что для подобной уверенности не имел никаких оснований. Странно, но не более, чем все остальное связанное с этим животным.

Доктор остановился возле неприметной двери и достал из кармана своего белого халата массивную связку ключей.

— Вот и пришли. Я не мог оставаться с ним долго, но, когда заглядывал в прошлый раз, он спал.

Доктор некоторое время звенел ключами в поисках нужного, затем, наконец, нашел его и отпер дверь. Перед нами предстала деревянная лестница, ведущая вниз. Она упиралась в металлическую решетку, за которой виднелся приглушенный дневной свет.

— Это один из трех подвалов дома, — пояснил доктор буднично. — Я оборудовал его как раз на случай буйных пациентов.

Киннер хихикнул.

Я начал спускаться вниз, и ступени заскрипели под моими ботинками.

Подвал оказался просторным пустым помещением, в которое солнечные лучи проникали сквозь тянущиеся под потолком вдоль правой стены узкие окна и ложились на пол ровными прямоугольниками света. Я сразу увидел принесенного мною зверька. Он сидел в дальнем углу, и как только я подошел к двери, на меня уставились два фиолетовых глаза, поблескивающие в полумраке.

— Гляди-ка, похоже, он проснулся и теперь чувствует себя куда лучше, — улыбнулся доктор, и отстранив меня, отпер замок.

Киннер толкнул решетку, и та с тихим скрипом отворилась. Я сделал шаг в комнату.

— Осторожно, Клиф. По-моему, он не слишком доверяет людям. Смотрел на меня волком, даже когда я принес ему добавку еды.

Предупреждение доктора было резонно, ожог на моей руке являлся прямым тому доказательством, однако я почему-то был уверен, что поступаю правильно. Возможно, сыграли роль мое нетерпение и любопытство, которые за целый день ожидания поглотили меня полностью. Я жаждал ответов так сильно, что, похоже, готов был снова влезть на дерево и получить еще один ожог.

Я сделал второй шаг навстречу зверю, и тот, к моему удивлению, поднявшись на лапы, медленно пошел ко мне. Он двигался плавно, по-кошачьи припадая к полу, и длинный хвост находился в постоянном движении, извиваясь подобно змее. При этом зверь смотрел мне прямо в глаза с интересом, свойственным малым детям.

— Смотри-ка, Клиф. Властитель всемогущий, да он словно узнал тебя! — воскликнул доктор, оставшись стоять в дверном проеме.

Действительно, было похоже, что зверек меня вспомнил. Осторожно приближаясь друг к другу, мы продолжали держать зрительный контакт, так, словно он был нитью, связывающей нас, и стоило только разорвать ее, на миг отвести взгляд, и все вышло бы из-под контроля, тут же обратилось бы в хаос. Глядя в его глаза, я окончательно убедился в том, что не ошибся, и в прошлую нашу встречу, там на дереве, действительно увидел в этом взгляде нечто большее, чем просто первобытный страх животного перед неведомой опасностью. Не знаю, как правильно это описать. Интеллект. Разум. Понимание и полное осознание происходящего было в этих глазах. И не только в глазах. Вся его необычная мордочка несла на себе четкий отпечаток разумности. Уголки губ были опущены, а маленький черный нос, совсем как у куницы или хорька, пребывал в постоянном движении, ходил из стороны в сторону, раздувал ноздри, словно и не принадлежал всему остальному телу, подчиняющемуся разумной осторожности, предательски выдавая заинтересованность и нетерпение своего обладателя. Этим странным выражением на своей морде он словно обращался ко мне с вопросом: — «Кто ты и чего мне от тебя ждать?».

Я сделал еще шаг навстречу зверю, и еще один. И вот мы уже стояли в двух хвостах друг от друга. Он продолжал смотреть на меня, преисполненный интереса и одновременно с тем страха. Да, он боялся меня, и его лисьи ушки были прижаты к голове, а тело напряжено, словно он был готов в любую секунду броситься бежать или кинуться в атаку, любыми способами защищая себя. Однако, он хотел доверять мне, хотел, чтобы я оказался другом, это читалось в больших фиолетовых глазах.

Я поднял руки и показал свои ладони, надеясь продемонстрировать тем самым свою безопасность. Зверек в ответ слегка приоткрыл пасть. Не зашипел и не оскалился, но слегка обнажил клики, возможно намеренно, однако мне показалось, что скорее случайно так же, как люди порой открывают рот от удивления или в задумчивости, совершенно не отдавая себе в этом отчета. Я медленно опустился на колени и еще медленнее потянул правую руку в его сторону. Не для того, чтобы погладить или дотронуться, — расстояние не позволяло мне этого. Я вытянул руку, чтобы зверь обнюхал ее. Так обычно поступают при знакомстве с домашними животными, собаками или кошками: дают им обнюхать пальцы и демонстрируют тем самым свои добрые намерения. Но зверь не стал нюхать, а вместо этого сделал нечто куда более удивительное. Он взглянул на протянутую мной руку, потом снова на меня и, шагнув вперед, вытянул свою левую лапку. И он прикоснулся ко мне, дотронулся до моих пальцев. Это было мягкое и очень осторожное прикосновение. Я ощутил на своей ладони острые коготки, ничуть не поранившие кожу. Этакое рукопожатие, при том, что он продолжал смотреть мне в глаза.

— Властитель! — раздался позади меня возглас доктора Киннера. — Да вы, похоже, подружились.

Он начал подходить, и зверек тут же оскалился, отстранился от меня, уперся всеми четырьмя лапами в пол и зашипел на доктора, демонстрируя два ряда острых белоснежных зубов. При этом на глаза ему упала прядь из тех самых светло-серых волос, росших у него между ушами и скрывающих черные рожки, что придало существу н