Оглавление

1. Почему Я?
2. / Почему Я?

/
Почему Я?

Зима в этом году выдалась какая-то странная. Новый год был не за горами, а снег выпал только один раз, и то, не пролежав и суток, он съежился и растаял, не отстояв своего положенного права лежать до весны, покрывая землю, как простыней, белым саваном. Смешиваясь с ледяными косыми струями декабрьского дождя, он стыдливо сбежал, скатываясь ручьем в ливняки городской канализации, оставляя после себя мокрый черный блестящий асфальт, в который были вкраплены своеобразным орнаментом последние опавшие в ноябре и не убранные нерадивыми дворниками листья. Казалось, что все — зима отступила насовсем и до весны нас ждет только пасмурная, не холодная погода. Вот и скворец почему-то так подумал, возможно, посчитав, что справится со всеми превратностями такой зимы, а возможно, по глупости или из чувства полного несогласия с законами природы. Бунтарь, одним словом.

Каждый день утром, идя на работу, я встречал его за обычным для его популяции занятием — увлеченным копанием тонким, острым, черным клювом в пожухлой, свалявшейся, прелой листве в поисках пропитания. Завидев меня, он не убегал, на время останавливался, отвлекаясь от своего занятия и смешно вертя головой. Его глазки-бусинки смотрели на меня очень внимательно и сосредоточенно. «Почему ты не улетел, дурачок ты этакий?» — каждый раз я спрашивал его.

Этот скворец, пошедший наперекор всему, наплевав на все каноны, внушал мне чувство уважения. Понимая, что еду ему будет находить с каждым днем все труднее и труднее, я дал себе твердое обещание подкормить мужественного птицу скворца — принести ему кусочек хлебушка, но каждый раз, собираясь бегом на работу, выскакивая в последний момент из дома, одновременно втискиваясь в куртку и застегиваясь на ходу, я забывал сделать это. Встречая скворца по ходу, задавал ему все тот же вопрос: «Почему ты не улетел, дурачок?» Скворец ничего не отвечал, только пронзительно смотрел на меня. Я же, не получая ответа от гордой птицы, торопился на автобус.

Ночью подул холоднючий, пронизывающий насквозь, до самых костей, северный ветер. Температура резко упала до минус девяти. Сегодня я не забыл о своем обещании — положил в карман заранее приготовленную горбушку черного хлеба. К сожалению, было поздно, скворец не пережил холодной ночи. Его небольшая тушка лежала на боку, вмерзшая одним крылом и скрюченной тонкой лапкой в ледяную лужу, голова неестественно вывернута. Ветер вовсю трепал пушистые перья, а черные глаза-бусинки смотрели поверх меня куда-то далеко в небо. Мне казалось, что наверняка этот храбрый, бесшабашный скворец, замерзая, в ожидании рассвета вспоминал в последние минуты перед смертью те летние денечки, когда он, резвясь, парил в высоком небе на уровне облаков, а теплые лучи солнца, ласково касаясь кончиков крыльев, согревали его ранним утром.

Странно. Я вроде никогда не был сентиментальным. Но тут смерть бунтаря скворца расстроила меня до слез. Теребя в кармане невостребованный хлеб, разрывая его пальцами на мелкие кусочки, я чувствовал свою вину. Казалось, подкорми птицу вовремя — и он пережил бы временную непогоду, благополучно дожил бы до следующей весны, доказав всем, что кто-то может быть сильнее обстоятельств и законов природы, стоит только сильно захотеть. Выкинув из кармана ставшие уже ненужными хлебные крошки, я достал наушники от мобильного, засунул их себе в ухо, включил музыку. Известная американская дива вкрадчиво пела о том, что она королева, в голову пришла мысль еще об одной королеве — Светке.

Познакомились мы почти два года назад на корпоративе по случаю наступающего Нового года, а заодно руководство приурочило к этому событию и открытие еще одного филиала. Ну ладно, не филиала, а так, филиальчика нашей фирмы. Чего я туда приперся, сам не знаю. Я не любитель шумных, увеселительных мероприятий, плавно перетекающих в обыкновенную попойку, разве что там присутствовала халявная, почти дармовая пайка и выпивка. Почему почти дармовая? Да потому, что на работе каждый день в течение года нас бессовестно эксплуатируют, требуя во что бы то ни стало результат. Мы вкалываем как волы, не разгибая спины и не покладая «копыт», а из нас беспощадно выжимают все соки, как из той кисоньки в анекдоте, которая, гуляя сама по себе, случайно поскользнулась и упала в чан с алкоголем, отчего собственно захлебнулась и утонула, бедолажка. Правда, кто-то говорит, что это достойная смерть, ну а «хрони», выловив труп бедной зверушки, долго выкручивали его над тазиком как полотенце со словами: «Ну кисонька, ну мурысонька, еще сто грамм».

Да и потом, за то время, что работаю в отделе обычной конторской крысой изо дня в день, а это не один год, я до тошноты насмотрелся на рожи своих коллег, наслушался их откровений, знал все их проблемы. Кто чем дышит, у кого какой головняк по жизни, кого от чего прет, кто кого трахнул или, наоборот, кого и как трахнули, плюс всевозможные сплетни, ну и так далее. Надоело все это до чертиков, ну и вообще — неинтересно. Я и так старался сводить все мои контакты с сослуживцами к минимуму. А участвовать в алкогольном марафоне, даже по случаю такого всеми любимого праздника, меня не «вставляло».

Единственный из коллег, с кем мне было интересно, — это приятель мой Сашка, что сидел за соседним рабочим столом. Но мы и так каждую пятницу с ним за шахматишками и пивом с чипсами встречаемся, коротая таким образом свой досуг. Так что я бы с удовольствием не пошел. Но шеф был непреклонен, твердым тоном, не терпящим никаких возражений, приказал, чтобы все сотрудники были на корпоративе, для, так сказать, сплочения коллектива, а приказы начальства, как знают все, не обсуждаются. У каждого из нас над компьютером висит листочек с кодексом правил, первое из которых выделено жирным шрифтом и гласит: «1. Начальник всегда прав. 2. Когда ты считаешь, что начальник не прав, смотри пункт первый».

Поскольку я считался ветераном в конторе, то это был не первый мой корпоратив, так что примерный сценарий, как все будет происходить, я уже знал заранее. Все такие красивые, напомаженные, чистые и вкусно пахнущие чинно рассядутся за накрытые столы, якобы внимательно слушающие (а на самом деле тайно мечтающие, чтобы вступительная часть побыстрее закончилась) доклад руководителя о том, какие мы все здесь молодцы и каких небывалых успехов наш коллектив достиг за истекший период, и если в следующем году мы будем так же прилежно работать, то успехи у фирмы (читай между строк: бабло в кармане шефа и увеличение благосостояния всех членов его семьи) будут еще более небывалые.

Потом, еле дождавшись, когда шеф уже наконец закончит свою витиеватую и достаточно нудную речь, все жадно потянутся наливать, заполняя до краев уже давно ожидающую посуду. Кто водочки, кто вискарика, а некоторые, почитающие себя эстетами, даже вина или игристого шипучего напитка. Пока, шумно звеня горлышками бутылок о краешки бокалов и рюмок, благодатно разливается алкоголь, нашими постоянными штатными тамадами тут же молниеносно опустошаются до дна тарелки с салатами и прочими нехитрыми холодными закусками. Такое впечатление, что мои сослуживцы весь год не ели и не пили, а только прилежно работали, наплевав на потребности организма, дожидаясь именно того момента, когда же наконец в конце календарного года можно будет оторваться по полной и утолить зверскую жажду и голод.

Так что все как всегда: намечалась рядовая корпоративная попойка со всеми непреложными атрибутами: пьяным Дедом Морозом, которого, как обычно, играл Алексей Михалыч — наш завхоз, мужчина бодрячок, только что перешагнувший пятидесятилетний рубеж. Набор его шуточек каждый год был одинаков, остроты с бородой сродни его возрасту, а юмор и анекдоты как правило ниже пояса, но народу, изрядно вкусившему веселящих напитков, нравилось. Пьяную компанию все устраивало, хохотали от души.

Дед Мороз имел репутацию не только не иссякающего источника словесности, но и завзятого ловеласа. Пьяно похохатывая, не переставая сыпать шутками, прибаутками и тостами, заставляя публику через каждые пять минут по случаю и без, чокаясь, поднимать бокалы, он не забывал при этом активно тискать Снегурочку — Алену Ивановну, достаточно грузную даму за сорок, имеющую одно несомненное достоинство — непомерно большую грудь. Она очень гордится этой частью своей достаточно монументальной фигуры. И действительно, когда Господь раздавал грудь, он очень щедро одарил Алену Ивановну, наверняка лишив как минимум десяток других дам этой восхитительной части тела, оставив их ни с чем, то бишь с нулевым размером. Ведь не зря говорят, если где-то прибывает, значит, в другом месте обязательно убывает.

Вволю потискав раскрасневшуюся от выпитого алкоголя и исключительно непрозрачных намеков, уже на все готовую Снегурочку, возрастной ловелас, воодушевленный таким успехом, был очень доволен собой, но, окинув нетрезвым взглядом остальных присутствующих на вечере представительниц прекрасного пола, он удивляется, сколько вокруг еще не охваченных его чуткой заботой и вниманием прекрасных див, ярко ощущая в себе дополнительный прилив сил и неограниченных возможностей для покорения сердец всего остального женского электората. Одной Снегурочки ему становится мало, он явственно начинает осознавать, что увядающая сказочная фея вовсе не предел его мечтаний, это не совсем то, чего бы ему хотелось, потребности его организма гораздо шире и глубже, и он достоин в этой жизни лучшего — кого-нибудь помоложе, да позабористее. Вон их тут сколько!

Дед Мороз, поверив в себя, переживая вторую молодость, начинает свой поход за совершенством. Исподтишка, как Мальчиш-Плохиш, возрастной донжуан, подкрадываясь к жертвам бенгальским тигром, будет как бы между прочим поочередно лапать остальных дам из нашего отдела, при этом пьяно икая и предлагая им немедленно уединиться для плотских, так сказать, утех. Дамы, не достигшие еще нужной кондиции, как правило, отказывают ему. Но Дед Мороз не сдается. Его упорству может позавидовать любой сказочный герой, даже сам Иван-царевич. Заканчивается, впрочем, все это достаточно предсказуемо: не добившись взаимности от других дам, он возвращается к Снегурке. Та — в гневе, она оскорблена скотским поведением Деда Мороза, но под мощным напором озабоченного северного старца, наконец, сдается. Шумное соитие между двумя сказочными персонажами происходит в ближайшей подсобке. Оба довольны.

Дальше танцуют все. Особенно стараются наиболее продвинутые и экзальтированные девицы из нашего отдела. Людка с Маринкой, от избытка чувств и хорошо подогретые алкоголем, напрочь забыв о таком качестве, как женское целомудрие, под всеобщее улюлюканье высоко задрав юбки, взбираются на стол, чтобы удивить и сразить наповал всех чудо-танцем. Эти две весьма нетрезвые особы пребывают в полной уверенности, что исполняют стрип-пластику, но, поскольку имеют весьма отдаленные и крайне поверхностные познания об этом виде танцевального искусства, ничего кроме дерганных, скомканных, конвульсивных и ни фига не эротических движений, больше напоминающих извивающегося в предсмертных муках червяка, оказавшегося на крючке, показать не могут. Но народу опять нравится, народ взбудоражен, он неистовствует. Праздничный вечер продолжается — шоу маст гоу он!

Обычно все заканчивается под утро, кто-то успел, сильно покачиваясь как во время шторма, удалиться домой, кто-то нет, уснув за столом с перепачканным майонезом лицом в своей тарелке, не сумев донести свое туловище до домашнего очага, а кто-то, не справившись с обилием выпитого, стоя как кающийся грешник в коленопреклоненной позе, склонился над белоснежным унитазом в три погибели вовсю пугает Ихтиандра, пытаясь побыстрее освободить свое бренное тело от немерено выпитого и съеденного на халяву. Каждый год одно и то же.

Наутро у всего коллектива жуткое алкогольное похмелье, переходящее в не менее жуткое моральное похмелье. В офисе висит, как смог над Токио, кошмарный бахус перегара [p1]. Кулер с водой популярен как никогда, к нему, как на водопой во время летней засухи, выстроилась живая очередь полуживых людей, все пытаются залить бушующий пожар в желудке животворящей жидкостью. Отовсюду слышны нервные смешки по поводу того, кто, что и как сотворил в пьяном угаре, и тут же клятвенные обещания, что никогда и ни за что больше. Впрочем, как показала практика, все обещания, данные с похмелья год назад, как перед Богом на Страшном суде, успешно забываются и все повторяется, как заезженная пластинка, снова и снова.

Вот и два года назад все шло по извечному сценарию. Чтобы побыстрее почувствовать себя в теме и особенно не выпадать из общей обоймы, я заливал себя сладким шипучим напитком, который с легкой руки какого-то идиота у нас называется «шампанским». Хлебал я шампусик не потому, что зрил себя эстетом, просто я втайне полагал, что если закидаться слабоалкогольным напитком, то и похмелье меня ждет слабоалкогольное. Заранее предупреждаю всех: это глубокое заблуждение, повторять или брать на вооружение данную концепцию не рекомендуется, опасно для здоровья.

Шеф только что произнес свой новогодний спич, поздравив коллектив с наступающим, заодно представив нам трех сотрудников из вновь открытого филиала, правда, тут же посетовав, что не все в сборе — две сотрудницы еще запаздывают, но в скором времени обещают быть. Я скинул из общего блюда в свою тарелочку пару упитанных, истекающих маслом шпротин и, одну из них уже насадив на вилку, попытался отправить себе в рот. Не успел. Рука застыла на полпути. Входная дверь в зал, где творилось торжество, широко распахнулась средь шумного бала, на пороге, переминаясь в нерешительности, стояли две девушки, одна из которых сразу завладела моим вниманием. Сногсшибательная, высокая блондинка, в облегающем, выше колен серебристом платье, очень выгодно подчеркивающем ее тугие, словно отлитые из бронзы известным скульптором, формы. На длинных стройных, как из рекламы колготок, ногах черные туфельки на высоченной шпильке — дух захватывает. На голове какая-то немыслимая прическа, копну волос цвета спелой пшеницы, поднятых кверху, поддерживает легкомысленный черный бант, мраморная лебединая шея — мечта не только вампиров и вурдалаков там разных, но и любого гетеросексуального мужчины — оголена, умело наложенный макияж приковывает и уже не отпускает взгляд от голубых, как два колодца с чистой родниковой водой, глаз, пухлые ярко-алые губы, улыбаясь, обнажают белоснежные идеально ровные зубки. Таких девушек причисляют к особой касте, называя их породистыми. Я всегда мечтал о такой. Именно так, по-моему глубокому убеждению, должна была выглядеть моя будущая избранница, с которой я пойду по жизни.

Эта девушка казалась мне из другого мира, словно спящая принцесса ожила и материализовалась, выбравшись из самых потаенных уголков моего подсознания, она являлась олицетворением всех моих тайных мечтаний и ночных грез. Шеф, поднявшись со своего места, представил девушек.

— Знакомьтесь, друзья, Любовь Фролова и Светлана Костромская.

Блондинка, ослепительно улыбаясь, сделала легкий кивок головы, этот жест получился у нее по-королевски грациозным.

— Эти две опоздавшие очаровательные девушки, — продолжил шеф, — теперь ваши новые коллеги. Прошу любить и жаловать.

Жирная шпротина, так и не дождавшись, когда ее съедят, соскользнула с вилки и рухнула обратно в мою тарелку, забрызгав скатерть маленькими масляными брызгами, мой рот, не поглотив рыбку, так и остался открытым.

«Можно ли доверять своим глазам, а вдруг мне эта девушка всего лишь привиделась?» — пронеслось в голове.

— Ущипни меня, — попросил я сидевшего рядом Сашку.

Сашка с удовольствием и с удивительной для него проворностью, обычно он не такой резвый, исполнил мою просьбу и со всей дури, как лошадь Пржевальского, ущипнул меня за ногу.

— Больно, дурак! Что ты делаешь? — взвился я.

— Сам просил, — ухмыльнулся Сашка. Затем, проследив глазами за моим взглядом, он покачал головой: — Одумайся, Олежек, не твоего полета птичка, вы не два сапога в паре.

— Иди к черту! — Я не хотел его слушать. Я был зачарован и околдован. — Какая девушка… — прошептал я не в силах оторвать от нее взгляда, как загипнотизированный. — И имя у нее какое красивое — Света.

— Угу, а главное редкое, — ехидненько поддакнул Сашка.

Девушки присели на свободные места, за дальний угол стола. Я теперь мог видеть только ее профиль, но, боже, какой это был профиль, с ума сойти можно. Дождавшись, когда же наконец заиграет музыка, приглашавшая собравшихся оторваться от поглощения так называемых яств и потанцевать, а объевшийся народ начинает, выползая из-за стола, разбредаться — кому покурить, кому обменяться последними новостями и мнениями, кому просто подышать свежим воздухом, а кому по естественной надобности, я понял, что надо действовать.

— Сашок, пожелай мне удачи, — бросил я товарищу.

— Олежек, не будь идиотом, — вместо напутствия ответил мне Сашка. Он попытался еще что-то сказать, видимо, хотел облагоразумить, но я его уже не слушал. Выдув одним махом для храбрости подряд два бокала с игристым и взяв еще два полных бокала с шипящим напитком в руки, уверенный, что разобьюсь в доску, но во что бы то ни стало познакомлюсь с самой очаровательной девушкой на свете. Подойдя к ней, не зная, что сказать, как представиться, ну и вообще, как завести разговор, я словно пулемет выпалил:

— Прекрасная незнакомка, разрешите вами восхищаться! — Я слышал эту фразу в каком-то кино. Глупо, конечно, но ничего лучшего я не придумал, был бы на моем месте какой-нибудь соблазнитель-волокита, он бы преподнес все изысканно и утонченно, но я — обычный парень, и потом, кто был по-настоящему одурманен женскими чарами, тот меня поймет: вначале ты теряешь голову, потом все остальное, и разум в том числе.

Наверное, вступительные слова я произнес неожиданно для девушки и достаточно громко. Она поперхнулась, чуть не подавившись, потом недоуменно подняла на меня свои чистые голубые глаза.

— Вот шампанское, — протянул я ей бокал. — Меня Олегом зовут.

Думаю, что девушка в этот момент посчитала меня полным идиотом.

— Света, — представилась она в ответ, приняв у меня бокал и поставив его на стол. Я отметил про себя царственную красоту ее рук.

— Очень приятно, — продолжил я. — Не хотите потанцевать?

Света удивленно повела головой, пожала плечами.

— Ну, давайте потанцуем, — сказала она неуверенно.

Девушка поднялась из-за стола. На каблуках она была выше меня и вблизи еще красивее и привлекательнее. Я опять ушел в ступор.

— Вы так с бокалом и собираетесь танцевать? — улыбаясь, поинтересовалась она. — Будет неудобно.

— Ах да. Да, конечно, — вернулся я на землю, поставив свой бокал рядом с тем, который только что протянул ей. Мне показалось, что два бокала прекрасно смотрелись вместе, и я посчитал это хорошим знаком. Гордо вывел девушку на середину зала, она мягко положила свои руки мне на плечи, мы медленно заскользили в танце в полумраке зала. Я упивался ароматом ее тонких со свежей ноткой духов, моя ладонь, обвивавшая ее гибкую талию, слегка взмокла. Тихая, еле слышная музыка, что-то шепча, окутывала как туманом. Наши тела соприкасались. Возможность чувствовать ее упругую грудь, сильные тугие бедра опьяняла, сводила меня с ума. Желание раствориться в ней, слиться в одно целое было непреодолимо, став почти маниакальным. То и дело небольшая прядка ее пшеничных волос, выбившаяся из-под банта, поддерживающего чудную Светину прическу, щекотала мою щеку, и для меня это было невообразимо приятно. Сердце колотилось как бешеное.

«Только не молчи! — мысленно приказал я себе. — Не молчи, а говори, иначе упустишь ее». Обычно меня нельзя обвинить в словоохотливости, но тут понесло. Очень хотелось произвести впечатление на девушку своей мечты, заставить ее обратить на себя внимание, заинтересоваться мной. Боже, что только я не нес, откуда, из каких темных закоулков моего сознания все это бралось. На следующей день мне самому было очень стыдно вспоминать, но близость умопомрачительный красавицы, сердце которой во что бы то ни стало я был обязан покорить, плюс изрядная доза алкоголя, вылаканного мной перед этим, помогли снять тормоза и развязать мой язык. Я был неудержим. Распустив хвост как павлин, самозабвенно врал о себе напропалую, не стесняясь. Самое страшное, что когда рассказывал ей всевозможные небылицы якобы из своей незаурядной и чрезвычайно увлекательной жизни, то и сам был уверен, что все это стопроцентная правда.

Поздно вечером мы оказались не только у меня в квартире, но и в моей постели. Не могу сказать, что Света была особо темпераментна. Никаких ложных стонов и вскриков, но в постели она сумела сделать так, что мне было очень хорошо, даже безумно хорошо. Она как будто заранее знала, чего и как я хочу, предугадывая все мои желания, но правда взамен была очень требовательна ко мне и желала получить в обмен свое в полной мере и в полном объеме, а я старался как мог, чтобы быть на высоте, не ударить в грязь лицом, и изо всех сил ублажал богиню, которую уже считал своей.

На следующий день, пока она еще спала, я приготовил свой фирменный завтрак — омлет с сыром и зеленью, заварил ароматный кофе. Сидя на краешке кровати, терпеливо, как верный пес, дожидался, пока она проснется, наслаждаясь видом спящей небожительницы. После прошедшей ночи я, как дурачок, испытывал чувство неописуемого, щенячьего восторга и ощущал себя полностью счастливым, думая, как мне повезло. Наконец-то в моей жизни что-то сдвинулось в лучшую сторону, и теперь уже будет все хорошо.

Когда она проснулась, то как должное приняла от меня готовый завтрак в постель. Для себя я уже все решил, поэтому, не откладывая в долгий ящик, предложил ей жить вместе вот прямо здесь, в моей трех комнатной квартире, оставшейся мне по наследству от моих погибших много лет назад в автокатастрофе родителей. Квартира мне очень нравилась, я гордился ею, она казалась мне образцом уюта. Мама была дизайнером и со вкусом переделала рядовую трешку, удачно скомбинировав несколько, казалось, несочетаемых архитектурных стилей и направлений — модернизм, лофт и хай-тек.

Весь на нервах, затаив дыхание, я ждал, как отреагирует Света и что ответит на мое предложение. Она, допивая кофе, обвела взглядом квартиру, недолго думая, без какого-либо жеманства согласилась. Я был на вершине счастья. Ее вещи из общаги, где она ютилась, мы перевезли в этот же день. Каждый день после работы я, забыв обо всем на свете, летел домой как на крыльях, потому что хотел побыстрее увидеть ее. Я был влюблен как мальчишка и очень счастлив, а счастье, как известно, застилает глаза, делая человека на время слепым, заставляя не замечать, казалось бы, очевидные вещи.

Светлана по-королевски, щедро позволила мне восхищаться ею — это было само собой разумеющееся, ведь она царица, а царицами положено восхищаться и падать перед ними ниц, ползать у них в ногах, вымаливая милость. Она давала мне эту милость, но взамен постоянно что-нибудь требовала. Прекрасно осознавая, какую неограниченную власть она имеет надо мной, Света манипулировала мною как игрушкой, я был в ее руках послушным плюшевым зайчиком. Она так и называла меня — Зая. Казалось, не бывает таких преград, которых я ради нее не преодолел бы.

— Зая, — говорила она, гипнотизируя меня своими голубыми чистыми глазами, — мы с тобой никогда не были в Париже. Говорят, это очень романтичный город, он создан для влюбленных, то есть для нас с тобой. Давай слетаем туда в следующем месяце.

— Наверное, не получится, Светик, у нас сейчас проблема с денежкой, — пытался я ей объяснить, казалось бы, прописные истины. — Вот подкопим и полетим.

Но Света не хотела копить, не хотела ждать, она хотела сейчас и сегодня.

— Зая, — она начинала ластиться ко мне как кошечка, а голос ее становился масляно-плаксивым, — мы же можем взять кредит в банке, тебе дадут: ты уже давно работаешь на одном месте и у тебя хорошая кредитная история, ты сам говорил. Нам обязательно надо слетать в Париж. Ну пожа-а-алуйста.

Свое пожалуйста она произносила по-особому, тянула слоги, одновременно гладя меня своими нежными, волшебными руками. Если ей с наскоку не удавалось выпросить то, чего она хотела, она злилась, надувалась, поджимая губки, и могла несколько дней со мной не разговаривать. Сама при этом тяжело вздыхала и как будто смахивала слезу, как обиженный ребенок, и я сдавался. Она всегда добивалась своего — будь то Париж или новые супермодные, а значит, невероятно дорогие сапожки из бутика, потому что она считала, что это все положено ей по праву рождения, ведь она достойна. Потом в награду я получал секс и был полностью уверен, что чувства у нас настоящие и все у нас взаимно.

Но потихоньку все начинало меняться, я явно не успевал за ее хочу, она стала все чаще раздражаться. Мы не разговаривали уже неделями. Я, считая, что ее дурное настроение — это временно, пытаясь хоть как-то достучаться до нее, твердил ей, что надо чуть-чуть подождать, меня повысят на работе, а это повлечет за собой солидную прибавку к жалованию и мы сможем многое себе позволить. Сам-то я, конечно, не верил в то, что говорил, думая, что это поможет, лаской старался компенсировать отсутствие финансов. Не помогало. Она, не слушая меня, отворачиваясь, не давая шансов сблизиться. Света стала все чаще задерживаться на работе, приходя домой поздно, даже не пытаясь хоть как-то объяснить причины своих задержек. Подспудно я понимал, что мы на пороге краха наших отношений, но не хотел в это верить.

Полгода назад, возвращаясь с работы, я увидел возле нашего подъезда большой черный блестящий лимузин «Мерседес S 500» — невероятно шикарная машина. Я о такой даже во сне мечтать не мог. Стекло водительской двери было опущено. За рулем сидел крепкий, спортивного вида мужчина за сорок. В крутом деловом костюме, белоснежной рубашке, как будто только что из химчистки. Воротничок рубашки расстегнут на несколько пуговичек, на бычьей подкаченной шее виднелась золотая цепь толщиной в два моих пальца, голова у мужчины была гладко выбрита, бородка эспаньолка с вкраплением седины очень аккуратно пострижена, из открытого окна пахнуло дорогим одеколоном, натуральной кожей сидений и еще чем-то, сразу не скажешь чем. Помнится, я тогда подумал, что, наверное, так пахнет денежное благополучие. Не замечая никого вокруг, он барабанил пальцами по деревянному рулю в такт раздававшейся из динамиков музыке. Играла группа «Savage». Солист самозабвенно пел свой бессмертный хит «Оnli you». Хорошая песня. Если бы у меня была такая машина, я бы ее тоже с удовольствием за рулем слушал. Поднявшись по лестнице и открыв дверь своей квартиры, я увидел распахнутый настежь уже полупустой платяной шкаф, возле него суетящуюся Светку, складывающую в чемоданы свои вещи. Она мельком глянула на меня.

— Черт, не успела, — выдохнула себе под нос и как ни в чем не бывало продолжила запихивать в раскрытые пасти кофров свое шмотье.

— Что это значит? — озадаченно поинтересовался я.

— Знаешь, Олег, давай без истерик.

— И все-таки, может, ты на секунду отвлечешься от своего увлекательного занятия и объяснишь, наконец, что все это значит.

Светка подняла на меня свои голубые глаза, ставшие абсолютно холодными и чужими.

— А ты сам не видишь? Вещи собираю.

— И…?

— Что и?

— Хотелось бы поподробнее.

— Поподробнее? — усмехнулась Светка. — Пожалуйста. Я устала. Я ухожу от тебя. Мне надоело жить с неудачником.

Это был, конечно, удар, и крайне болезненный, но подсознательно к чему-то в этом роде я был готов.

— А «удачник» — это тот, кто внизу в мерсе сидит? — Светка кивнула головой. — А чем он такой «удачник», потому что бабла по карманам натырил? Мерина себе прикупил?

— Не только. У него дом и здесь, и недвижка в Испании, и вообще, человек в отличие от тебя умеет жить.

— А ничего, что этот «удачник» как минимум лет этак на пятнадцать старше тебя? Возможно, у меня в его возрасте тоже все будет.

— Никогда и ничего у тебя не будет. Потому что, как я говорила, ты — лузер конченый, — зло бросила Светка. Это прозвучало как пожизненный приговор. Она с шумом захлопнула крышки чемоданов, щелкнула замками. — Все. Пока. Не провожай.

Тоскливо скрипнула входная дверь, затворившаяся за ней. Моя квартира опустела и больше не казалась мне пристанищем уюта. Стало как-то серо, в воздухе еще витал аромат ее духов, но уже вовсю запахло безнадегой. Я устало сел на кровать. Слова-то какие обидные и гадкие — лузер, неудачник. Какая их сволочь только выдумала? Наверняка какой-нибудь махровый мизантроп. И почему конченый, что, бывают лузеры не конченые? Или, исходя из Светкиной логики, у меня вообще никаких шансов на обретение нормальной человеческой жизни, потому что я, с ее слов, не умею жить. И что такое есть нормальная человеческая жизнь? Она устала и ушла, оставив после себя воспоминания и кучу кредитов, которые мне надо будет выплачивать полжизни.

Тогда передо мной на повестке дня стоял только один, почти гамлетовский вопрос: «Пить или не пить?», и для себя я решил однозначно, что пить, хлебать ведрами. Но тому, кто будет пытаться утопить свою горе-печаль в алкоголе, могу сказать однозначно: это не поможет. А возможно, еще и усугубит. Сколько я бы ни вливал в себя, мой мозг ни на секунду не останавливаясь, как заведенный, будто зациклившись, постоянно подзуживая, прокручивал хлесткую, как удар ветки по щекам, съедающую меня изнутри Светкину фразу: «Ты — лузер конченый». От ее злых, обидных слов было не убежать, не спрятаться под одеялом, не скрыться в алкогольном дурмане.

Я так ушел в себя, в свои воспоминания, что не заметил, как ступил на проезжую часть. Мало того, что я сделал это на запрещающий красный сигнал светофора, но еще и перед самым носом автобуса номер девять. Последнее, что я увидел в пару метрах от себя, — это за громадным лобовым стеклом, похожим на витринное окно в магазине, сидящего словно в аквариуме водителя, который судорожно вцепился в баранку и старался сделать невозможное — остановить многотонное металлическое чудовище, неотвратимо двигавшееся на меня. Его перекошенное от ужаса лицо и широко открытый в немом крике рот.

Я весь сжался и закрыл глаза, удара я не почувствовал, просто вспышка света. Я не увидел того, о чем твердят многие якобы вернувшиеся с того света. Моя душа не вытряхнулась из моего бренного тела как подушка из наволочки и не воспарила над рейсовым автобусом номер девять, будь он не ладен, не было темной трубы — тоннеля, в конце которого свет, и на выходе меня должны встречать мои давно умершие родственники. Всего этого не было. Я просто лежал в каком-то помещении, мне было очень удобно и комфортно, а главное сухо. Глаза я пока не открывал, боялся. Так и лежал зажмурившись, но четко осознавал, что за плотно прикрытыми веками вокруг меня царствует яркий свет и это не солнечный свет, а искусственный. Значит, скорей всего, я в больнице. Так же, не открывая глаз, сначала осторожно втянул ноздрями воздух, он был абсолютно нейтрален, не имел каких-либо посторонних примесей или запахов, затем пошевелил одной рукой, потом другой. Обе руки действуют, потом то же самое проделал с ногами — все в порядке, ничего не беспокоит и не болит. Я тщательно ощупал себя, никаких изъянов на своем теле не обнаружил — это хорошо. Странно только одно, что лежал я в верхней одежде и ботинках, как и был перед тем, как попасть под автобус. Наконец, набравшись смелости, открыл один глаз, огляделся и сильно удивился.

Помещение, в котором я находился, ну никак не напоминало больничную палату, стены были гладкие, кипенно-белые и совершенно не понятно, из какого материала они сделаны, я ничего подобного раньше не видел. В комнате нет ни одного окна, а очень светло, но ни на потолке, ни на стенах светильников не видно. Свет струится отовсюду, он, как вода через мелкий дуршлаг, проскальзывает сквозь стены, потолок и пол. Я покрутил головой — ни дверей, ни шкафчика, ни тумбочки, ну или какой-нибудь завалящей табуреточки, вообще никакой мебели. Но что самое удивительное, лежал я не на кровати, а просто парил в воздухе. Меня пробил озноб. Волосы на голове зашевелились, мурашки с грецкий орех поползли по спине. Тут же голову посетила шальная мысль, заставившая вздрогнуть, а что если помещение, в котором я сейчас нахожусь, и есть то самое Чистилище, а в ближайшее время меня ожидает Страшный суд. Со строгим прокурором в виде белобородого старца и с остальными вытекающими, так сказать. Ну и куда меня теперь — вниз или наверх? Я поежился.

Начал лихорадочно вспоминать, что плохого и что хорошего натворил на белом свете за свою не очень долгую жизнь. Мысленно ее, жизнь то бишь, разделил на две графы, в одну вписывал хорошие дела, совершенные мною прижизненно, в другую — совершенные мною грехи. После недолгих и крайне несложных арифметических подсчетов у меня получилось, что графа с моими грехами и пороками как минимум вдвое больше, чем та же графа, но с добрыми делами, и шансов на решение моего вопроса верховным прокурором в положительную сторону у меня мизер. Это хреново. Я тут же решил для себя, нет Олежек, друг мой ситный, давай считать, что это больница. Да, немного необычная, согласен, но все-таки больница. Ну не простая, конечно, наверное, какая-то экспериментальная, иначе быть не может, и точка. Сказал я это вслух и как можно более твердым голосом, желая убедить себя в вышесказанном во что бы то ни стало. Как-то не получилось с убедительностью, наверное, сам не верил в то, что говорил. Да и с твердостью в голосе тоже не очень. Короче, лажа какая-то. Откуда-то сверху, заставив меня подскочить как ужаленного, раздался глубокий женский голос.

— Я вижу, вы очнулись и можете воспринимать очевидность.

Твою дивизию, как же так можно, я чуть не обделался, честное слово. Это я проорал мысленно, слава Богу, каким-то чудом сумел удержать язык за зубами и от души выругался про себя. Вслух же, как из пулемета, без интервалов выпалил два очень интересующих меня вопроса

— Где я? И кто вы?

В ответ минутная пауза, женский голос, говорящий со мной, о чем-то задумался. И опять этот же глубокий голос из ниоткуда произнес.

— Наверное, нам лучше поговорить с глазу на глаз, я к вам сей же час подойду.

Она говорила очень странно, вроде бы по-русски и все понятно, но интервалы между словами и ударение на слоги. Ну не говорят так носители русского языка.

Стена напротив меня разъехалась в разные стороны, образуя небольшой проход, в нем я увидел очертания женской фигуры, за ней ничего, кроме яркого света. Женщина шагнула в комнату, стена тут же затворилась, так и не дав мне возможность рассмотреть, что за ней находится. После того как стена сошлась, она стала опять абсолютно гладкой и ровной — ни шва, ни стыка никакого, даже малейшего намека хотя бы на минипусенькую щель, которая обозначила бы то место, где должен быть вход в палату, ну и, естественно, выход тоже.

Я полностью переключил свое внимание на вошедшую женщину. Кого-то она мне явно напоминала. Была она высокая и статная, одета в облегающий белый блестящий комбинезон, материя которого производила впечатление ее родной кожи, настолько плотно она облегала ее фигуру, подчеркивая все складочки и переходы на безупречном теле, ее пропорции были идеальны. Длинные совершенные ноги, круглые покатые плечи, высокая упругая грудь, плоский подтянутый живот, что редко увидишь у женщин, весь в рельефных кубиках мускулатуры, крутые, словно высеченные из монолитной гранитной скалы, бедра. Она сделала по направлению ко мне всего пару шагов, но очень отчетливо было видно, как под тканью перекатываются стальные мышцы натренированного тела. Да, она была совершенна, но в тоже время, что-то было не так. Волосы у нее пепельно-белого цвета, такое впечатление, что седые, собраны в густую, короткую косу. Идеально гладкое бело-мраморное лицо без единой морщинки, тонкие черные брови вразлет, прямой нос, высокие скулы, пухлые алые губы, невероятно длинные ресницы.

Безусловно, она была очень красива, но поражало не это, а то, что я не мог точно определить ее возраст, сколько ей лет. Женщине можно было дать тридцать, сорок, пятьдесят, сто, двести, да сколько угодно! Наверное, это из-за ее серых больших глаз, говорят, что глаза — это зеркало души, скорее всего, так и есть, потому что, не знаю, как это описать, но в этих глазах были не только неограниченные возможности и непреклонная сила и власть, но и вселенский разум, и мировая печаль, и многолетний жизненный опыт, и усталость. И еще, лицо словно каменное — никаких эмоций, несмотря на то, что я мог разглядеть все нюансы ее супервеликолепной фигуры, вплоть до крупных выпирающих сосков на высокой груди и отчетливо вырисовывающегося внизу живота раздвоенного бугорка Венеры. По сути, она была абсолютно голая передо мной, и ее странная одежда-кожа никак это не скрывала, но эта женщина не вызывала у меня никакого влечения. Ничего не шевельнулось, не возбудилось, и не потому что после того, как поступила со мной Светка, я стал завзятым женоненавистником и потерял интерес к женскому полу, нет, у меня по-прежнему присутствовал здоровый мужской сексуальный аппетит, и я всегда был не против. Просто от нее, от этой женщины, совсем не исходило хоть сколько-нибудь маломальских флюидов женской сексуальности. Она напоминала мне каменную скульптуру, а каменная скульптура вряд ли кого-то может возбудить.

Хотя в нашей среде упорно муссируются слухи об одном любителе каменных девиц с соседнего двора — Иванушке-дурачке, прошу только не путать его с известным и всеми любимым сказочным персонажем. Так вот, говорят, этот самый Иванушка «шпехал» по ночам даму с веслом, стоящую на постаменте у фонтана в городском парке культуры и отдыха, и вроде оба были довольны, но однажды патрульный наряд, состоящий из двух не совсем трезвых блюстителей закона, застал Иванушку за этим неблаговидным занятием. Блюстители были крайне возмущены, им почему-то показалось несколько ненормальным и слегка противоестественным то, чем так увлеченно занимался Иванушка с дамой, которая с веслом. Они тут же с жестокой бессердечностью разлучили двух возлюбленных. Даму оставили дальше стоять на постаменте и охранять фонтан, а Иванушку отправили туда, где он был частым гостем — в большой красивый белокаменный дом за высоким забором, с решетками на окнах, прямиком в палату номер шесть, где до этого уже обитали не только всевозможные сказочные герои, а также присутствовали на постоянной основе Наполеон, Александр Македонский и даже сам Бэтмен — человек летучая мышь.

Я не Иванушка — это не мой случай, поэтому вошедшая женщина никак не возбуждала мои чресла, да и смотрела она на меня своими серыми глазами без любопытства, без интереса, как на не совсем одушевленный предмет. Так смотрят, например, на кактус в горшке, стоящий на подоконнике, он вроде бы есть, но какое дело вам до него, стоит и стоит.

— Желаю здравствовать, — произнесла она, усаживаясь напротив меня.

Да, именно усаживаясь прямо в воздухе, словно в удобном мягком кресле.

— И вам не хворать, — ответил я, удивленно откидывая нижнюю челюсть.

«А может, она робот», — промелькнуло в голове.

— Нет, я не робот, а человек. Ну не совсем так, как вы понимаете значение этого слова, меня зовут Гелла, а вас Олег Сапелов.

Мою фамилию она произнесла неправильно, с ударением на последнем слоге.

Ну ни хрена себе, она еще и мысли мои читает!

— Но вообще-то, моя фамилия Сапелов, — я сознательно сделал ударение на втором слоге.

— Хорошо. Я запомню, — так же ровно, без интонаций произнесла она.

— Да, вы правы, мы общаемся посредством телепатии и достаточно редко прибегаем к вербальному общению с помощью языка, поэтому в моей речи могут присутствовать некоторые неточности и неправильности. Я надеюсь, это не сильно усложнит наше взаимодействие.

Я сглотнул слюну. У меня опять в голове зароились мыслишки насчет Чистилища.

— Кто вы? И что значит, не совсем люди в моем понимании.

— Давайте по порядку, — сказала она устало. — И очень вас прошу, не перебивайте, иначе мы так и не доберемся до сути.

Теперь, я понял, кого она мне напоминает. Когда-то давно, в детстве, я посмотрел старый фильм-сказку про Снежную королеву, так вот Гелла была очень похожа на ту Снежную королеву, так же красива и так же холодна. Мне очень захотелось почесаться. Нет, даже не почесаться, я безумно захотелось в свою, казавшуюся мне неуютной после ухода Светки, квартирку, на свой любимый, видавшей виды протертый диванчик, а еще я бы сейчас чего-нибудь выпил, и хорошо бы, чтобы это чего-нибудь имело бы побольше градусов. А может, я сплю?

— Вы не спите, Олег. Вы хорошо помните, что с вами произошло перед тем, как вы попали сюда?

— Ну да, — ответил я неуверенно.

— Смотрите. Я напомню, — она взмахнула рукой, стена напротив нас замерцала и растворилась.

Мы оказались на знакомой зимней улице. На переходе возле светофора как вкопанная стояла синяя туша автобуса номер девять, под передними колесами на спине, раскинув руки, лежал и не подавал признаков жизни мужчина в черной зимней куртке-парке, в синих джинсах и коричневых замшевых ботинках, одет он был точно так же, как я сейчас. Лица у мужчины не было, видно, оно все перепачкано в крови, рядом с головой растеклось небольшой лужицей серое мозговое вещество, вокруг собирались зеваки, тут же метался, непрерывно матерясь, не зная, что ему предпринять, водитель автобуса с белым как мел лицом.

Во рту стало сухо, на лбу проступила испарина.

— Кто это? — спросил я, указывая на лежащего на асфальте мужчину, хотя уже догадывался, какой будет ответ.

— Это вы, — бесстрастно произнесла Гелла.

— Не-е-ет, — замотал я головой. — Не может быть.

— Смотрите.

Она опять взмахнула рукой, и, как в ускоренной съемке, в обратном порядке пошла картинка: лужица с мозговой жидкостью затекает обратно в голову, пострадавший резко поднимается с асфальта, его голова тут же соприкасается с кузовом автобуса, кровь стирается с лица, голова уходит назад, автобус и он разбегаются задом в разные стороны. Мужчина спиной заскакивает одной ногой на тротуар, тут Гелла опять взмахивает рукой. Стоп-кадр, крутит пальцем в воздухе по часовой стрелке, приближая насколько можно лицо мужчины. Худощавый, аккуратная стрижка, темные, чуть вьющееся волосы зачесаны на косой пробор, легкая небритость, задумчивый, отрешенный взгляд, наушники в ушах, прямой нос, пухлые, с ярко-очерченным контуром губы — это лицо вижу каждый день в зеркале, так что да, без сомнения этот мужчина Олег Сапелов, то есть я.

— Убедились?

Я опять мотнул головой.

Она крутанула рукой, изображение пошло обратно.

Мой испуганный взгляд. Широко открытый в немом крике рот шофера, его перекошенное лицо и руки, крепко сжимавшие баранку в тщетной попытке остановить автобус, визг тормозов, глухой удар, я, залитый кровью, отлетая, падаю на асфальт, вдобавок шмякаясь затылком, от этого голова с противным треском разбивается, оттуда вытекают мозги вперемешку с кровью. С последним вздохом раскидываю руки и замираю. Я лежу недвижимый, а автобус по инерции продолжает двигаться, ему не хватает всего несколько сантиметров, чтобы наехать на мое бездыханное тело, он наконец покачиваясь останавливается.

Опять стоп-кадр.

— Это вы, Олег. И вы мертвы.

Ее глубокий голос, без каких-либо эмоциональных оттенков, звучит как приговор в последней инстанции, не подлежащий обжалованию. Мне стало совсем хреново.

— Но как же такое возможно? Вот я тут сижу рядом с вами, дышу, чувствую, вижу, осязаю и все такое и одновременно там лежу мертвый. Такого не бывает, — пытался я зацепиться за здравый смысл, как утопающий цепляется за соломинку. — Гелла, кто вы? А? Где я?

Тут мне пришла еще одна спасительная мысль, которая, как мне казалось, должна все объяснить: я ощупал голову, ничего такого, чтобы напоминало страшную травму.

— Вы, сумели как-то меня вылечить? Это какая-то сверхсекретная клиника? Новый метод? Эксперимент?

Гелла просто отрицательно покачала головой, казалось, ее забавляли мои попытки дать свое объяснение необъяснимому.

— Ну не молчите! — закричал я не в силах больше сдерживаться.

Гелла вздохнула.

— Все одновременно очень просто и очень сложно… — начала она неспешно.

У меня нога задергалась в нервном тике. Мне захотелось подойти к ней, резко взять ее за плечи и трясти изо всех сил, как плодовое дерево, чтобы наконец с нее посыпались, как спелые плоды осенью, так ожидаемые мною слова объяснения, и я наконец понял бы, где я и что вообще происходит. Здесь она указала на меня, лежащего под автобусом.

— Вы в далеком для нас прошлом, так должен закончиться ваш жизненный цикл, такое развитие событий было запрограммировано самой природой. Таково стечение обстоятельств и такова неизбежность. Но в самый последней момент мы решили изменить неизбежность и вытащили вас в будущее.

— Я дико извиняюсь, — перебил я ее. — Но до меня что-то хреновастенько доходит, если я вас правильно понимаю, Гелла, то я якобы в будущем?

Она слегка кивнула.

— Тогда опять прошу прощения, еще один вопрос: кто там лежит?

— Вы.

Я раздраженно хмыкнул.

— Ну и как это возможно?

— Это очень сложно объяснить, Олег, ведь вы не обладаете достаточными знаниями, чтобы все уяснить. Но я попробую по упрощенной схеме и доступной для вашего понимания.

— Уж будьте любезны, разъясните, буду вам несказанно благодарен, — я отчаянно пытался оставаться вежливым, хотя, что там греха таить, давалось мне это с трудом. Я ничего не понимал, а от этого еще больше злился и закипал как суп в кастрюле на плите.

Она еще раз задумалась.

— Ну давайте так, — Гелла поправила рукой косу — первый чисто женский жест. — Представьте себе, вы посетили старинный кинотеатр, специально обученный человек, называли его тогда механиком, если я правильно помню, вставлял пленку, на которой запечатлен фильм, в проектор. Кадр за кадром двигалась пленка, и зрители могли наслаждаться действом на экране, случалось, что пленка рвалась во время показа, тогда механик останавливал проектор, отрезал кусочек — отдельный испорченный кадр, потом склеивал пленку и запускал фильм снова. И, несмотря на отсутствие одного кадра, общее содержание картины не искажалось, суть оставалась понятна, и маленькая неприятность, которая случилась с пленкой, никак не влияла на общий сюжет картины. Вы ведь, Олег, наверняка задумывались, почему один и тот же человек в разное время своего жизненного цикла так сильно отличается не только внешне, но по мере продвижения вперед меняется и его мировоззрение, и часто ему кажется, что какой-нибудь случай, произошедший с ним когда-то давно, был вовсе не с ним и вообще в другой жизни.

Я согласно мотнул головой.

— Да, у меня такое тоже было.

— Время циклично и как таковое очень напоминает кинопленку, — продолжила Гелла. — Каждый отрезок времени — это словно кадр из фильма, он индивидуален. В вашу эпоху люди думали, что время неразрывно и каждый человек проживает свою жизнь от начала до конца в одном лице, одной, так сказать ипостаси, и ничего тут не поделаешь — это не совсем так. Прошедшее время, как кинопленку в проекторе, можно пустить быстрее или медленнее, вперед или назад, а можно остановить на мгновение и вырезать какой-то нужный кадр. Мы не только научились прокручивать и склеивать эту пленку под названием «время», но нам удалось вычленять отдельные кадры, причем вычленять их так, чтобы прошедшее и будущее не теряли прежней картины, при этом мы заменяем извлеченные кадры на другие — подделанные, слегка подтасовывая их так, как нам это нужно. Ну вот как-то так. Конечно, то, что я вам сейчас изложила, это очень упрощенное объяснение и чрезвычайно вольная трактовка. Но скажите, вы меня поняли? Я смогла хоть немного донести до вашего сознания суть произошедшего с вами?

Я смотрел на нее как баран на новые ворота. Но согласно кивнул. Почему-то не хотелось выглядеть перед этой женщиной полным кретином. Наверное, это заложено в нас самой природой: мы, особи мужского пола, очень боимся выглядеть перед женщинами бледно. Неважно, что зачастую женщины намного умнее нас, всесильнее, выносливее и более адаптированы к суровым жизненным условиям. Мы для себя твердо решили, что это мы обязательно должны быть умнее, сильнее и во всем лучше, чем они, и свято верим в это. Потому что мы мужчины. Боясь не соответствовать, упасть в грязь лицом перед прекрасным полом, готовы