Оглавление

Пролог. Посеявший ветер

— Его величество в безопасности?

— Да, мессир. Мы нашли его в одной из комнат Розового крыла и доставили сюда, как вы и велели.

— Где он? — сухопарый старик с абсолютно лысым черепом и хищно, страшно блистающими сейчас глазами, только что не бросился к дверям.

— В соседней комнате, — выдержки гвардейца едва хватило, чтобы не отпрянуть. — Под надёжной охраной.

Старик резким шагом направился к двери и распахнул её, казалось, даже не коснувшись руками. Тяжёлая дверь грохнула о каменную стену и, наверное, лишь чудом не сорвалась с петель.

В этот миг старик был величественен и страшен. В его руках был меч, и хотя он был нужен скорее для представительности, нежели для дела — маг лишь единожды или дважды ударил им кого-то, кто заступил ему дорогу — но сейчас, в этот миг, он действительно походил на Асса, явившегося, чтобы карать и сеять смерть.

Насмерть испуганный подросток, едва достигший пятнадцати лет, прятался за спинами нескольких воинов и пары чернокнижников, которых прислал Паллант. Прямо сейчас в нём не было ничего царственного. Император Малилла словно всё ещё не верил, что он в безопасности. Впрочем, он никогда прежде не видел этого страшного старика, а потому, возможно, принял его за новую угрозу.

Надо сказать, что подобное появление шокировало не только императора. Пятеро или шестеро гвардейцев синхронно двинулись в сторону внезапно распахнувшейся двери, выставив вперёд мечи. Дворцовая стража обычно бывала вооружена пиками, но сейчас, разумеется, мечи были сподручней.

Оба чернокнижника также вскинули руки, явно готовые пустить в возможного врага огнешар, а то и ещё что похуже. Маг точно знал, что мятежники-некроманты сейчас активно использовали зомби и даже демонов, которым обычный огнешар не мог бы причинить особенного вреда. Он поспешил создать сферу отторжения на случай, если у защитников императора не вовремя сдадут нервы.

— Ваше величество! — произнёс он, останавливаясь в дверном проёме не только из почтительности, но и из осторожности. — Я рад видеть вас целым и невредимым!

— Мессир Каладиус! — с нервным облегчением воскликнул один из чернокнижников, узнавая мага. — Зачем было врываться с таким шумом? Я едва не испепелил вас!

— Простите, что напугал вас невольно, — уголок тонкого рта старика приподнялся в чуть язвительной усмешке при последней угрозе. — Это всё нервы. Мне сообщали, что люди Паториуса взяли Дворец всех императоров под полный контроль, и я опасался худшего. Рад, что слухи оказались сильно преувеличены. Ваше величество, вы готовы?

— К чему? — смуглое обычно лицо юноши сейчас казалось белее мраморной стены, к которой он прислонился, не вполне доверяя ослабевшим от страха ногам.

— Вы — император Саррассы, ваше величество, — властно произнёс великий маг. — Сейчас без преувеличения решается судьба вашей империи. В такие минуты правитель государства не может стоять в стороне. Увы, неожиданно много людей последовали за предателем-Паториусом. Многие колеблются. Их вера в вас пошатнулась, ваше величество. И потому вы должны показать им, что лишь вы — истинный властелин этих земель! Вы долго были в тени своего придворного мага, но теперь всё должно измениться раз и навсегда! Прошла пора прятаться, ваше величество. Пришла пора царствовать!

— Я не прятался, мессир! — Малилла весьма хорошо говорил на имперском. Достаточно, чтобы его речь передавала малейшие оттенки его чувств.

Да, этот мальчик может стать великим правителем! Эта гордость, которая, словно доброе саррассанское вино, бродила в малолетнем императоре, не закисла даже после пережитого им в последние дни! Похоже, последние слова Каладиуса сильно задели его. Он вытерпел немало унижений в последнее время, но они не сломили его, а, быть может, наоборот — закалили характер. Да, наверное он будет жесток в будущем, быть может, паранойя и подозрительность овладеют им. Но то, что император Малилла впредь никому больше не позволит править от своего имени, было бесспорным для великого мага.

— Простите, ваше величество, — серьёзно поклонился старый волшебник. — Я неверно подобрал слова. Мои нервы на взводе, и я позволил себе забыться. Я хотел лишь сказать вам, что ваши люди нуждаются в своём императоре. Они должны знать, что планы Паториуса провалились, и что ваше величество по-прежнему — властелин Саррассы.

— Любой, кто сомневается в этом, будет горько сожалеть о своей глупости! — сверкнул глазами юноша. — Они будут сожалеть о каждом жалком дне, что им ещё остался!

— Всё это хорошо, ваше величество, — Каладиус действительно видел, как страх покидает взгляд императора. — Но о мести мы станем думать позже, когда победим. Увы, Сады Императора охвачены битвой. Даже здесь, во многовековой обители ваших царственных предков, мне несколько раз пришлось вступать в схватку, пока я сумел добраться до вас.

— Я видел это своими глазами, — вновь помрачнел Малилла. — Мы потеряли троих человек, прежде чем сумели добраться сюда. Мой собственный дворец кишит изменниками!

— Их меньше, чем вам кажется, ваше величество, — мягко возразил Каладиус. — Но всё же достаточно, чтобы мы сейчас не чувствовали себя в спокойствии и безопасности.

— Поверьте, мессир, — криво усмехнулся император. — Это то, что я чувствую сейчас меньше всего. Дайте мне меч, — обратился он к одному из гвардейцев.

— Вы неверно поняли меня, ваше величество! — спохватившись, воскликнул великий маг. — Я не хочу, чтобы вы отправились в бой! Хвала богам, на это у вас есть достаточно верноподданных! От вас требуется сейчас быть знаменем, символом. Быть императором.

— Это всё слова, — поморщился Малилла. — Но что они значат?

— Во-первых, необходимо немедленно послать кого-то к магистру Палланту, — Каладиус взглянул на сопровождавших императора гвардейцев. — Чернокнижники сейчас сражаются у Медвяного дворца и башни Кантакалла. Там особенно жарко сейчас, ваше величество. Некроманты используют всё своё искусство. Так вот, магистр Паллант должен знать, что вы — в безопасности. Он должен знать, что вы находитесь здесь, под моей защитой, и что они более могут не сдерживать себя в ярости своего возмездия. Увы, боюсь, после нынешней ночи Сады Императора уже не будут прежними.

— Пусть они сотрут в пыль каждый камешек на вершине Койфара, — злобно оскалился Малилла. — Пусть они испепелят даже весь Золотой Шатёр. Пусть чернокнижники делают всё, что нужно. Но пусть они попытаются захватить этого червя Паториуса живым. Он нужен мне живым, мессир!

— Уверен, магистр Паллант сделает всё возможное для этого, — склонился Каладиус. — А пока велите принести бумагу и начертайте своей рукой хотя бы пару строк. И пусть кто-то отнесёт её Палланту. Кроме того, подобные бумаги нужно разослать всем — маршалу Коэнту, маршалу Савилле, капитану дворцовой стражи… Всем, кто сейчас бьётся за ваше величество.

— Бумагу и чернила! — бросил Малилла, не обращаясь ни к кому конкретно, но несколько находящихся поблизости слуг тут же бросились исполнять приказ.

— Скоро будет темнеть, нужно спешить, — предупредил Каладиус тех самых гвардейцев, как-то походя назначая их гонцами. — Самое главное сейчас — добраться до башни Кантакалла. Надеюсь, вы сумеете застать магистра Палланта там. Передайте, пусть начинают штурм Медвяного дворца.

Было видно, что рука императора Малиллы не слишком искусна в письме, и он с трудом накарябал несколько строк, скрепив их, однако, достаточно витиеватой подписью. Увы, практически на протяжении всего своего недолгого царствования он только и делал, что подписывал бумаги, что подсовывал ему коварный придворный маг Паториус.

Каладиус хорошо понимал происходящее. Когда-то и он сам был таким же — властным, амбициозным, вертящим в своих тонких пальцах бесконечно презираемых им королей. Многие столетия великий маг Каладиус был первым министром и верховным магом Латиона. Да, он мог делать с королями что угодно, однако же, в отличие от Паториуса, он никогда не переступил той последней черты, что отделяет всемогущего кукловода от мятежника. Паториус же не сумел пройти это испытание. И в эти самые минуты тысячи людей расплачивались своими жизнями за его дерзость.

Впрочем, сейчас Каладиусу было некогда размышлять о бренности бытия других людей. Признаться, несмотря на самоуверенный вид, который он на себя напустил, в глубине души великий маг не мог не ощущать беспокойства. Мятеж Паториуса поразил его своим размахом. Слишком многие поддались на лесть этого умного и влиятельного человека, в какой-то момент ставшего едва ли не фактическим правителем империи.

По большому счёту, авантюра властолюбивого некроманта вполне могла бы увенчаться успехом, если бы не магистр ордена чернокнижников Паллант. Именно то, что он сразу и безоговорочно принял сторону малолетнего и слабого пока ещё императора, стало тем камнем, о который споткнулся Паториус. Чернокнижники (не все, ибо среди них тоже хватало предателей) стали тем ядром, вокруг которого стало формироваться сопротивление.

Своим нахождением здесь, в Шатре, Каладиус также был обязан Палланту. Магистр отправил голубя пустынному отшельнику, едва лишь стало ясно, что ситуация в столице Саррассы уже не способна разрешиться иначе, чем кровавым противостоянием. Каладиус слегка опоздал — он прибыл в государство, уже охваченное гражданской войной, чей номинальный правитель находился в плену у правителя фактического. Это многократно усложняло задачу великого мага, но Каладиус не боялся трудностей.

Говоря откровенно, несмотря ни на что он в глубине души наслаждался ситуацией. После десятилетий затворничества так приятно было вновь почувствовать себя живым! Он в очередной раз готовился повлиять на судьбу не только Саррассанской империи, но и всей Паэтты.

Конечно, в немалой степени свою роль сыграла та дружба, что связывала его с Паллантом. В течение долгого времени не имея вообще никаких друзей, пустынник, как оказалось, весьма дорожил этими внезапно завязавшимися отношениями. Каладиус отчётливо понимал, что, не попроси магистр его о помощи, он не пошевелил бы и пальцем. Долгое время бывший первый министр Латиона считал, что ему больше нет дела до всего, что находится за пределами его оазиса в пустыне Туум.

Тем временем Малилла закончил писать. При нём не было его императорской печати, да здесь не было и сургуча, но Каладиус надеялся, что те, кому адресованы эти письма, достаточно хорошо знают августейшую подпись и не поставят под сомнение прочитанное.

— Поспешите, господа, — великий маг собственноручно принял письма из рук императора и передал их тем гвардейцам, что находились здесь. — Но во имя всех богов — будьте осторожны! Критически важно, чтобы все адресаты получили письма его величества! Возьмите себе в помощь по нескольку человек и не стесняйтесь принести их в жертву. Судьба империи сейчас без преувеличения находится в ваших руках!

Гвардейцы склонились одновременно и перед Каладиусом, и перед своим государем в признательном поклоне. Великий маг знал, что они — лучшие из лучших. Те, кого выбирал лично глава тайной службы Иниборра, и выбирал для сложнейшего и ответственнейшего задания — выкрасть из-под фактического ареста императора Малиллу. Поэтому старый волшебник понимал, что на них можно положиться в этом ответственном деле.

— Идите, дети мои, — напустив на себя максимально важный вид, напутствовал гвардейцев и Малилла, видимо, не слишком-то довольный, что в его присутствии кто-то столь вольно распоряжается его людьми. — Я рассчитываю на вас!

— Служу моему императору! — гаркнули гвардейцы, с металлическим лязгом опускаясь на одно колено.

Затем они без лишних слов поднялись и покинули комнату.

— Прошу, господа, оставьте нас с мессиром Каладиусом наедине, — обратился Малилла к чернокнижникам, всё ещё находившимся здесь.

Те, поклонившись, поспешно вышли, а следом за ними вышли и слуги, к которым император даже не счёл нужным обратиться отдельно.

— Простите мне то, что я скажу, мессир, — твёрдо проговорил император Малилла, который к этому времени, похоже, сумел вернуть себе почти абсолютную уверенность. — Я понимаю, сколь много вы делаете для меня. Я знаю о вас от магистра Палланта и из тех немногих уроков истории, которые мне не удалось прогулять. Я осознаю, сколь вы легендарны и могущественны. Но я всё же хотел бы просить вас в дальнейшем не забывать, что я — император Саррассы. Здесь, в этом дворце, в этом городе, в этой стране никто не может отдавать приказов в моём присутствии. Я слишком долго был в тени этого прокажённого пса, о чём вы сами не преминули меня упрекнуть. Так вот, так больше быть не должно, и больше так не будет.

Удивительно, но этому юноше, едва ли не подростку, хватило силы духа, чтобы произнести подобную речь прямо в лицо человеку, которого на его родине одно время почитали воплощением самого Асса. Месяцы мягкого шёлкового плена, последние дни плена настоящего, весь пережитый ужас последних часов, когда Малилла, рискуя жизнью, пробирался из Медвяного дворца сюда, во Дворец всех императоров, не сломили гордого духа, что передавался правителям империи с семенем отца и молоком матери. Да, Паллант был прав, когда говорил, что из этого мальчика выйдет настоящий император!

— Вы совершенно правы, ваше величество, — несмотря на возраст, Каладиус легко и даже изящно опустился на одно колено перед молодым человеком, и сделал это безо всякой иронии. — Спасибо, что сказали мне это. Поверьте, больше такого не повторится. С этого дня вы — единственный властитель этого государства!

— Благодарю, мессир, — Малилла в приливе благодарности даже сделал шаг к волшебнику и помог ему вновь подняться на ноги. — Простите, если мои слова были чересчур резкими.

— Запомните, ваше величество, — с несколько строгой улыбкой ответил Каладиус. — Льву не должно извиняться за то, что его рык пугает прочее зверьё.

— Я запомню это, мессир, — благодарно кивнул Малилла.

— Вы голодны, ваше величество? — осведомился маг, только сейчас сообразив, что этот мальчик, должно быть, не ел уже много часов.

— Не знаю, мессир, — юноша даже замер на мгновение, словно прислушиваясь к собственным ощущениям. — Я не ел уже очень давно, но, кажется, от волнения совсем потерял аппетит.

— Это никуда не годится, ваше величество, — тепло усмехнулся Каладиус. — В вашем возрасте надо есть много. Я велю принести вам ужин.

И сам великий маг Каладиус, которого некоторые саррассанцы, должно быть, и по сей день величали Асшиани, словно слуга, направился к дверям, чтобы позвать прислугу.

— Скажите, мессир, — окликнул его Малилла.

Каладиус обернулся. В лучах заходящего солнца он разглядел, как тщательно скрываемое волнение и даже страх всё равно проступают на надменном лице мальчика, как морщины проступают через румяна старухи. Император Саррассы храбрился изо всех сил, но сил этих покамест ещё не доставало, чтобы победить неуверенность.

— Да, ваше величество?

— Мы ведь победим? — Малилла и сам поморщился от тона, каким он произнёс свой вопрос, но тут же вновь постарался принять спокойный и гордый вид.

— Вы сказали недавно, что уже слышали обо мне прежде, — улыбнулся Каладиус. — Скажите, хотя бы раз при этом вам говорили, что великий маг Каладиус потерпел поражение?

— Никогда, мессир, — вот теперь лицо императора действительно сделалось спокойным и уверенным.

— Вот вам и ответ, — с улыбкой пожал плечами маг и направился к двери, которую он каких-нибудь четверть часа назад едва не снёс с петель.

Глава 1. Пайтор

— Отец, это я, — тихонько позвал молодой человек, робко касаясь иссохшей, больше похожей на воронью лапу, руки.

В комнате стояла почти кромешная тьма из-за опущенных плотных штор, но это не имело никакого значения для лежащего в кровати старца, поскольку тот всё равно был слеп. Он ослеп ещё прошлой зимой. Или позапрошлой?.. Признаться, юноша не мог вспомнить этого наверняка. Он больше четырёх лет не был в отчем доме, и его жизнь была наполнена куда более важными вещами, чтобы удерживать в памяти события, не имеющие прямого отношения к его делам.

А ещё в комнате стоял смрад. Нет, отец не лежал в собственных экскрементах, и было видно, что за ним ухаживали, но явно недостаточно. Прислуга порядком распустилась при единственном немощном хозяине, и явно пренебрегала своими прямыми обязанностями. А сам старик, никогда не покидавший этих сумрачных стен, наверняка настолько притерпелся к запаху, что и не замечал его.

Молодой человек сделал себе мысленную пометку устроить хорошую выволочку дворне. Может быть, даже выпороть одного-двух, или продать в рабство какому-нибудь фермеру. Глядишь, мотыжить виноградники у них получится лучше, чем блюсти чистоту господского дома!

Но сейчас у него были дела поважнее. Он едва угадывал в темноте кажущуюся такой крошечной фигурку отца, укрытую тонким покрывалом. Как упругая сочная виноградина на солнце превращается в сморщенный изюм, так и его отец — некогда крепкий красивый мужчина и один из самых представительных окрестных дворян — теперь превратился в мумию или какого-то грутта[1].

Снаружи был яркий солнечный день (впрочем, в этих краях других почти и не бывает), но юноша не спешил отдёрнуть шторы даже для того, чтобы распахнуть окно и впустить в комнату пусть жаркий и сухой, но всё же более свежий воздух. Уезжая, он покидал отца хотя уже и больным, но внешне — совершенно обычным человеком. Таким, каким он помнил его сызмальства. И сейчас ему было страшно увидеть то, во что тот превратился. Темнота была милосердна к вернувшемуся после долгого отсутствия сыну.

Похоже, старик спал. Его слабые хрипы не слишком походили на дыхание спящего, но всё же он никак не отреагировал ни на появление в комнате человека, ни на прикосновение, ни на тихий голос сына. Он был слеп, но не глух, и наверняка услыхал бы шаги юноши, если бы бодрствовал.

Впрочем, сон больного старика более робок, чем самая целомудренная из скромниц. Хриплое дыхание его сбилось при очередном прикосновении юноши.

— Кто здесь? — прозвучавший голос был более безжизненным, чем пустыня Туум, и сердце молодого человека свело горькой судорогой.

— Это я, отец, — поглаживая сухую, словно слежавшийся песок, кожу, проговорил он.

— Пайтор? — по счастью, немощь старика не затронула его разум, и рассудок его был ясен. — Ты вернулся?

Удивительно. Они не виделись с отцом почти пять лет, но тот сразу же узнал сына по голосу, почти шёпоту. Впрочем, Пайтор был единственным ребёнком в семье после того, как две его сестры умерли ещё в раннем детстве, и потому кроме него некому больше было назвать больного старика отцом.

— Да, отец, — пожимая иссушённую, почти окостеневшую кисть со скрюченными, негнущимися пальцами, отвечал юноша, не уточняя, что вернулся он всего на несколько дней.

— Как это славно!.. — проговорил старик таким тоном, словно собирался заплакать. — Поглядеть бы на тебя, сынок… Поди, совсем взрослый стал!

Пайтор уехал из имения в возрасте двадцати двух лет, так что он и тогда уже был совершенно взрослым человеком, но, кажется, воспоминания отца несколько замутнились. Впрочем, быть может, так он выражал обычную родительскую любовь, и для него сын всегда оставался обожаемым ребёнком.

— У меня теперь борода, — чуть смущённо усмехнулся юноша, поглаживая недлинную аккуратную бороду.

— Ты, наверное, настоящий красавец!

— Слуги наперебой твердили мне по приезде, что я — твоя точная копия.

Пайтор соврал. Никто не говорил ему ничего подобного. Слуги вообще словно одичали за последнее время, привыкнув к своему бесхозяйскому существованию, и потому встретили юного барина довольно настороженно. Но молодой человек и сам замечал, что очень похож на своего родителя. Разве что дородности в нём было поменьше. Хотя теперь, конечно, ни о какой дородности отца не было и речи — юноша, глядя на руку, лежащую поверх одеяла, понимал, что свободно мог бы обхватить её ладонью, словно ветку.

— Переполошились, поди, вороны?.. — удовлетворённо хмыкнул отец. — Поняли, что хозяин приехал… А то совсем распустились в последнее время!..

— Что же Жильронд не спустит с них шкуру? — нахмурился юноша. Он действительно не понимал — почему управляющий имением не наведёт порядок с прислугой.

— Жильронд теперь служит сеньору Дехорхи, — вздохнул старик. — Ещё с весны.

— Старый прохиндей! — сжал кулаки Пайтор. — Ни капли верности и благодарности!

— Он — свободный человек, сынок, — то ли оправдывая управляющего, то ли оправдываясь сам, проговорил отец. — Его воля — выбирать место получше. А наше имение сейчас в упадке.

Увы, Пайтор обратил на это внимание ещё при подъезде. Местные почвы были не слишком уж плодородны и требовали большого ухода, а когда такового не было — виноградные лозы быстро хирели. Когда-то вина имения Дегальда славились по всей округе. Отец, раздуваясь от гордости, припоминал случай двадцатилетней давности, когда большую партию вин у его отца, деда Пайтора, якобы закупили аж для императорского дворца. Теперь же всё было иначе. Виноградники выглядели неухоженными, умирающими. Как и их хозяин.

Род Дегальда был одним из старейших и родовитейших здесь, в Сирбении — сатрапии империи, протянувшейся вдоль Анурского хребта. Когда-то, ещё в детстве Пайтора, их дом был многолюдным и радушным. Была жива его матушка, сёстры, дед по отцовской линии, а также двое дядьёв по материнской, «доставшиеся по наследству» его отцу, как тот сам говаривал в шутку. Впрочем, жили они дружно, и оба дяди были отменными помощниками своему зятю.

Увы, как это часто бывает в этих краях, синивица унесла в одночасье почти всю семью, пощадив лишь сеньора Дегальда и его сына. И с тех пор поместье медленно, но верно увядало, подобно срезанному цветку.

Пайтор Дегальда был необычным ребёнком, и это понимали все с самого его младенчества. Ещё когда мальчик не умел даже толком говорить, его кормилица уверяла мать и отца, что их сын станет великим человеком. А со временем, когда Пайтор дозрел до юношеского возраста, стало ясно, что он обладает особыми способностями.

К тому времени они с отцом уже осиротели, и какое-то время сеньор Дегальда слышать ничего не хотел об учёбе сына. Перенесённая болезнь и горе заметно подкосили его, и он хотел, чтобы юноша оставался в поместье, постепенно перенимая на себя все дела. Он чувствовал, что вскоре будет просто не в состоянии держать всё это хозяйство на плаву. Теперь, когда оба шурина умерли, он осознал, сколь много они делали для благополучия всего семейства, и с горечью чувствовал, что сам он не может похвастать тем же.

Однако вскоре стало ясно, что у Пайтора буквально всё валится из рук, и вовсе не потому, что он — такой растяпа или же разгильдяй. Просто мысли парня были вовсе не здесь, посреди этих пыльных виноградников и бурых долин. Он мечтал сделаться магом, и весь вопрос был лишь в том, как скоро он дойдёт до той точки, когда решит просто сбежать из родительского дома на поиски подходящего учителя.

Пайтор, лишённый доступа даже к самым базовым книгам по прикладной магии, пытался до всего доходить своим разумением и талантом. И надо сказать, что кое-что у него получалось. Юноша продвигался в своём самообучении, но очень уж тяжело и медленно. Он напоминал человека, который тащит на себе тяжёлый каменный жёрнов, вместо того, чтобы просто катить его.

И сеньор Дегальда в конце концов смирился. Он понял, что у сына может быть лишь одна судьба, и что надо творить её прямо сейчас, пока у них остались ещё кой-какие средства от тучных времён. Он не только отпустил парня на все четыре стороны, но и, используя остатки своих былых связей, отыскал ему весьма неплохого учителя.

И так Пайтор наконец покинул опостылевшее поместье в погоне за своей мечтой. Надо сказать, что он отработал каждую корону[2], что вложил отец в его образование. Никогда ещё у мессира Сурнара не было ученика прилежней и талантливее. На протяжении четырёх с небольшим лет молодой человек впитывал каждую частицу знаний и опыта своего наставника, пока наконец не случилось неизбежное — ученик перерос учителя.

Мессир Сурнар был весьма хорошим магом, не затерявшимся бы и в залах и коридорах башни Кантакалла. Но при этом в нём не было болезненного честолюбия, или скорее себялюбия. Он, не смущаясь, признал, что больше не может дать ничего своему талантливому воспитаннику.

— Вам всенепременно нужно подвизаться на поприще магии, — старик-Сурнар всегда словно нарочно выражался витиевато и старомодно, но Пайтор давно привык к этому и даже не замечал всех этих смешных оборотов, а иной раз и сам невольно начинал говорить так же. — Я огранил бриллиант вашего таланта в меру своих сил, но всё же этой огранки недостаточно. Я вижу, что ваша мощь и ваша тяга к знаниям столь велики, что вам потребуется доступ к иным источникам, из которых вы сможете черпать полной горстью.

— Вы говорите об Ордене, учитель? — Пайтор спросил об этом без ложной скромности и робости.

— Лишь там вы удовлетворите свою жажду знаний, — чуть сухо кивнул Сурнар, который, как было известно Пайтору, недолюбливал чернокнижников. — Такова горькая правда жизни. Человеку ваших талантов возможно будет реализовать себя лишь в двух местах — или в Латионе, или же в Шатре[3]. Но знания классической школы я передал вам в значительном объёме, тогда как мастерство чернокнижников — обширная и неизведанная для вас территория.

— Однако же вы неоднократно давали понять, что их искусство зачастую преступает границы морали.

— Да, и потому меня гложет эта дилемма. Знания чернокнижников — яд, но мы ведь используем яды и для врачевания. Один и тот же нож режет хлеб и отнимает жизнь. Я не столько страшусь того, что вы прикоснётесь к тем знаниям, ибо они — лишь инструмент, сколько опасаюсь, что вы поддадитесь тлетворному влиянию Ордена. Увы, они давно уж служат не науке, но себе и императору. А когда магия идёт в услужение властям или страстям — жди беды.

Пайтор смиренно внимал этим нравоучениям. Он понимал, что ещё слишком юн, чтобы иметь собственное мнение по данному вопросу, и потому воспринимал суждения мессира Сурнара как должное. Хотя, говоря откровенно, если бы тот удосужился узнать мнение своего ученика, юноша вынужден был бы признать, что ему очень хочется попробовать на вкус это новое запретное знание. Оно дразнило его тем сильнее, чем больше наставник пытался предостеречь от него своего подопечного.

— Впрочем, хвала богам, вы ещё слишком юны, чтобы Орден охотно принял вас в свои ряды, — продолжал меж тем маг. — Несмотря даже на ваши таланты, эти напыщенные лизоблюды всего вернее вас выставят вон из башни Кантакалла. И это, пожалуй, будет даже к лучшему. Полагаю, ваш дар не останется незамеченным, и какой-нибудь чернокнижник с радостью возьмёт вас в ученики. Так вы сможете постигать основы их наук, и при этом не становиться частью Ордена. По крайней мере до тех пор, покуда вы достаточно не окрепнете умом и сердцем, чтобы уметь обуздывать свои желания.

На том и было решено. Уже на следующий день молодой Пайтор Дегальда оставил аскетичный дом своего учителя и отправился в Золотой Шатёр. Но прежде, хотя для этого и нужно было сделать порядочный крюк, он решил заглянуть в родное имение и навестить отца, с которым, как он знал из весьма редких писем, не всё было хорошо.

И вот теперь он сидел у постели отца и понимал, что всё, судя по всему, гораздо хуже, чем он себе представлял. Жестокая болезнь и старость изглодали старика почти до костей, и было ясно, что ему вряд ли дотянуть и до зимы. Ужасней всего было то, что этот великий человек, которым Пайтор всегда гордился, умирал теперь вот так — в полном одиночестве, брошенный не только единственным сыном, но даже и собственным управляющим. Один, в вонючей тёмной комнате постепенно ветшающего особняка…

Будь отец уже мёртв, Пайтор, не задумываясь, выставил бы имение на торги и продал бы его за любую цену, какую ему предложили. Он понимал, что его жизнь и его судьба не связаны с этим местом, этим домом и даже старыми могилами, где покоились все его родные. Здесь ничто не держало его, и даже более — здесь всё было ему отвратительно.

Но теперь, похоже, его планы кардинально менялись. Молодой человек понимал, что не сможет уехать, оставив здесь всё так. Отец заслужил умереть достойно, как подобает представителю рода Дегальда. А затем уж пусть это место даже обратится в прах — неважно!

— Тебе, должно быть, темно, сынок, — меж тем проговорил отец. — Слуги держат окна и шторы закрытыми. Говорят, чтоб не налетела пыль. Но ты распахни шторы, да открой окна. Я хочу почувствовать солнце на своей коже и вдохнуть немного свежего ветра.

Пайтор, подавив вздох, поднялся на ноги и направился к окну. В целом, он уже подготовил себя к тому зрелищу, что ожидало его при ярком солнечном свете. Он уже не раз замечал, что обладает удивительным даром — его сознание умело словно перестраиваться под новые реалии, принимая их и включая в общую картину мира уже как данность.

Так было и в детстве, когда почти все, кого он любил, умерли от синивицы. Мальчик поубивался об этом буквально день или два, а затем в его мозгу будто бы что-то провернулось, словно гномье зубчатое колесо, и он вдруг принял настоящее таким, каким оно теперь было.

Так бывало с ним и впоследствии, когда на него выпадали те или иные испытания. Вот и теперь — повернувшись спиной к слепящему свету, он уже без содрогания поглядел на тщедушное тельце, беспомощно и неподвижно лежавшее в постели. Образ отца, каким он помнил его с детства, был помещён в отдельный уголок памяти так, чтобы он больше не мешал воспринимать настоящее таким, каким оно было теперь.

Пайтор вновь присел в кресло, стоявшее у кровати, и они проговорили с отцом, наверное, больше часа, покуда старик вновь не стал то и дело впадать в дрёму. И лишь тогда юноша вышел, оставив окно в комнате распахнутым настежь.

 Грутты — в мифологии саррассанцев так называют один из видов джиннов. Саррассанцы верят, что мир населён множеством видов духов-джиннов. Грутты — духи умерших людей, насильно, с помощью чёрной магии удерживаемые в мире живых. По повериям, грутты обитают на погостах, не имея возможности далеко уходить от своих могил. Очень злобны и опасны. Предстают в виде полуистлевших тел, но, в отличие от тех же зомби, создаваемых некромантами, являются бесплотными, хотя и способны причинить вред человеку.

 Корона — денежная единица Саррассы. Сто медных корон составляют одну серебряную, а сто серебряных — одну золотую корону.

 Мессир Сурнар имеет в виду Латионскую Академию Высоких Наук, где обучаются маги-традиционалисты, и башню Кантакалла — главную резиденцию Ордена чернокнижников.

Глава 2. Встреча

Несмотря на слепоту, сеньор Дегальда, похоже, мог видеть душу сына насквозь. Не прошло и двух дней с его приезда, как он впервые заговорил о том, что Пайтору пора собираться в дорогу. Он уже знал, что сын твёрдо намерен и дальше двигаться в выбранном направлении. Юноша проводил много времени с больным стариком, и подробно рассказал всё, что случилось с ним за годы отсутствия, хотя, говоря откровенно, вряд ли в этом было много интересного для несчастного слепца. Впрочем, ему, похоже, было вполне довольно просто слушать голос сына.

Но так или иначе, а сеньор Дегальда знал, что Пайтор вообще-то изначально не планировал надолго оставаться в отчем доме, собираясь вскоре отбыть в Шатёр. И хотя родительское сердце сжималось при мысли об этой разлуке (тем более что оба понимали, что если юноша уедет, то в этом мире им уже больше не свидеться), сеньор Дегальда всё более настойчиво стал подталкивать сына к отъезду.

— Твоё присутствие, сын, уже ничем мне не поможет, — стараясь вздыхать не так часто и не так тяжело, увещевал старик. — Не хочу, чтобы ты глядел, как я валяюсь тут будто бревно, медленно превращаясь в труху. Ты много раз говорил мне, что твоё будущее — не здесь, не в этом имении. Я всю жизнь радовался и гордился тем, что мои виноградники дают доброе вино. У тебя другие интересы, сын, которые мне непонятны, но… Я хочу, чтобы ты тоже жил, гордясь тем, что делаешь. Тогда и я, и твоя матушка, и твои несчастные сёстры будем счастливы, глядя на тебя.

Можно сказать, что Пайтор разрывался сейчас на части, но, говоря откровенно, эти части были неравнозначны. Да, его сердце сжималось от жалости к отцу, но, с другой стороны, он понимал и признавал верность всего сказанного. И, надо сказать, эта часть заметно превалировала над первой. Отец сам отпускал, едва ли не прогонял его. Так нужно ли противиться его воле?

И вновь та самая черта характера, которую мы упоминали выше, очень пригодилась молодому волшебнику. Едва он сумел всё разъяснить самому себе, как груз моральной дилеммы тут же упал с его души. Великодушно он решил задержаться дома на целую неделю, чтобы окончательно исполнить долг перед отцом, и добросовестно, со всем тщанием любящего сына, он исполнил это решение день в день.

И когда он удалялся от унылого имения по пыльной дороге, сидя на своей немолодой, но всё ещё выносливой и покладистой кобыле, то на сердце у него было почти покойно.

***

В Золотой Шатёр Пайтор въехал на почтовых. Та самая кобылка, что служила ему верой и правдой последние два или три года, внезапно околела на одном из постоялых дворов, из тех что во множестве льнут к обеим сторонам Великой имперской дороги. Пайтор попробовал было поскандалить с трактирщиком, пытаясь убедить его в том, что бедное животное умерло из-за плохой пищи, но, признаться, из этого ничего не вышло.

Трактирщик, прожжённый малый с лицом ветерана гвардии и фигурой кузнеца, не стал вступать в перепалку, видя, что перед ним хотя и небогатый, но очевидно знатный человек. Вместо этого он просто отвёл юношу на конюшню, где показал с десяток отличных лошадей, которые явно не страдали от недостатка ухода. Не успокоившись на этом, хозяин продолжил экскурсию, препроводив Пайтора в сенник, где стоял густой душистый запах и было так сухо, что становилось ясно, что здесь не отыскать и клочка гнилого сена.

Но дальше случилось самое странное. Трактирщик повёл гостя в амбар, полный великолепного отборнейшего овса, и даже, немало изумив юношу, захватил добрую горсть зерна и тут же забросил себе в рот, больше похожий на ящик для ножей. Более того, далее он совершенно спокойно принялся перемалывать овёс своими крепкими зубами, испытующе глядя на скандального постояльца.

Впечатлённый увиденным и сражённый столь наглядной логикой, Пайтор даже извинился, чем растопил сердце сурового хозяина. Увы, денег, чтобы купить новую лошадь, у юноши не было. Отец, похоже, вытряхнул в тощий кошель сына почти всё, что ещё оставалось в его жалком имении, но этого всё равно было недостаточно, тем более, что молодого человека ожидала жизнь в одном из блистательнейших и дорогих городов мира.

Поэтому дальше, как мы уже упоминали, юноша двинулся в путь на почтовых. Более того, ему удалось изрядно сэкономить, разделив экипаж с каким-то курьером, направлявшимся в Шатёр кажется из Сеала. По сути, он даже скорее воспользовался гостеприимством последнего. Курьер как раз обедал на том самом постоялом дворе, и потому был свидетелем всего описанного выше. Он сжалился над молодым человеком и пригласил его отправиться дальше вместе за весьма символическую плату, на что Пайтор с удовольствием согласился.

Таким образом, юноша въехал в столицу великой империи с севера. Золотой Шатёр представлял собой громадный город, бо́льшую часть которого составляли, правда, неприглядные трущобы. Чтобы объехать Шатёр полностью кругом, потребовался бы не один час на доброй лошади.

Город был похож на расплывшуюся по столу догоревшую свечу. В центре его возвышался знаменитый Койфар — довольно высокий холм, кажущийся ещё более высоким из-за настроенных на его вершине зданий, а особенно — своих башен, известных во всём цивилизованном мире. Одной из них была та самая башня Кантакалла, куда в скором будущем надеялся попасть Пайтор.

Но подобно воску свечи, пригороды и городские окраины были размазаны на много миль от центра. Если бы кто-то мог взглянуть на Золотой Шатёр сверху, то он увидел бы что-то вроде огромной уродливой кляксы, одним боком прильнувшей к Калуйскому океану, но неряшливо и безобразно расплескавшейся во все другие стороны.

В отличие от многих других городов Паэтты, крепостная стена в Золотом Шатре проходила не по его краю, а гораздо глубже, опоясывая Койфар и защищая его обитателей от необходимости созерцания неприглядного нутра Нижнего города. Тем же, кому не так повезло в жизни, приходилось как-то выживать на этих грязных, вонючих, прогнивших от сифилиса улицах древнейшего из ныне существующих городов.

Венчали Койфар так называемые Сады императора — беспрецедентный в своих масштабах и роскоши дворцовый комплекс. Властителям Саррассы было мало одного дворца. Им было мало даже двух или трёх. Только в Садах императора насчитывалось семь крупных императорских дворцов, не говоря уж о том, что и прочие постройки на вершине этого холма не величались дворцами лишь из подобострастия перед правителями. Почти любой из так называемых домов высшей знати, что располагались в Садах императора, своими размерами и богатством посрамил бы резиденцию любого из правителей Паэтты, будь то латионский король, дюк Кидуи или даже богатейшая и могущественная Палата Гильдий Палатия.

Именно это стало вдруг препятствием для Пайтора — тем более неожиданным, что возникнуть оно могло лишь в единственном городе на земле. Благодаря удачному знакомству, юноша пересёк мерзкие кварталы пригородов в закрытом экипаже. Самый настоящий провинциал, он с огромным любопытством разглядывал проносящиеся мимо пейзажи через небольшое окошко в дверце кареты, хотя увиденное, надо признаться, скорее озадачивало его, нежели восхищало.

Но вот экипаж остановился у массивных ворот перед стеной, казавшейся белоснежной после мрака кареты. Курьер, улыбнувшись попутчику, выбрался наружу, а Пайтор слегка замешкался, не понимая, что делать дальше. Он услыхал, как курьер что-то говорит вознице, видимо, расплачиваясь за проезд, но всё ещё продолжал сидеть неподвижно, не зная, как поступить.

— Всё в порядке, сударь? — встревоженно заглянул в открытую дверцу курьер. — Вам дурно?

— Вовсе нет, — чуть смущённо и удивлённо ответил Пайтор. — Почему вы так решили?

— Но вы не выходите из кареты.

Во время путешествия они почти не разговаривали. Пайтор был погружён в свои мысли, а курьер, понимая свою незначительность рядом с молодым дворянином, да ещё и, как выяснилось из их краткого знакомства — начинающим волшебником, не досаждал ему беседами, которые юный мессир наверняка счёл бы скучными и глупыми. Пайтор знал, что курьер направляется в Сады императора, и ему этого было достаточно, поскольку сам он направлялся туда же. И о подобном препятствии речь как-то не заходила. Курьер считал это само собой разумеющимся и, очевидно полагал, что любому подданному империи хорошо известна эта столичная особенность.

— Разве мы уже прибыли? — с удивлением оглядывая вполне приличные, но никак не шикарные особняки вдоль улицы, спросил юноша.

— Разумеется, — озадаченно ответил курьер. — Почтовый экипаж не может въехать внутрь без особого распоряжения. Мне нужно отпустить возницу, поэтому вам следует выйти.

— Хорошо, — растерянно ответил Пайтор, но безропотно выбрался из экипажа и вытащил свои пожитки.

Ему пришлось посторониться и едва не прижаться к стене одного из домов, поскольку на не слишком-то широкой улице развернуть экипаж было не так просто. Он заворожённо следил за умелыми манипуляциями возницы, и потому совершенно упустил из виду, что курьер, по-видимому, уже вошёл в ворота через небольшую дверцу. Когда карета задорно помчалась вниз к подножию холма, Пайтор заметил, что на улице перед воротами нет никого кроме двух неприветливых стражей, каждый из которых габаритами вполне мог бы соперничать со створками самих этих ворот.

— Позвольте мне войти, — сделав несколько шагов по направлению к стражникам, проговорил Пайтор.

Вообще он никогда не считал себя робким человеком, да и не был таковым, но сейчас он робел. Его давила нависающая стена, густо скученные, словно выводок цыплят, окружающие улицу дома, и эти два гвардейца, словно две башни, преградившие ему путь.

— У вас есть пропуск? — лениво поинтересовался один из них.

Стражи Садов императора повидали много важных персон на своём веку, и потому без особого пиетета относились к людям вроде Пайтора. Они, разумеется, не преступали границ приличий, но всё же, разглядев в пришедшем не шибко богатого и благородного провинциала, вели себя высокомерно ровно настолько, чтобы это нельзя было бы счесть грубостью.

— Я собираюсь искать место в Ордене чернокнижников, — пояснил Пайтор, словно и впрямь надеясь, что это вмиг откроет перед ним все двери. — Мне не назначено, но я направляюсь в башню Кантакалла.

— У вас должен быть пропуск, сударь, — услыхав, что имеет дело с магом, стражник всё же чуть убавил спеси в голосе. — Без пропуска никто не сможет пройти за стену.

— Но я прибыл без приглашения… — окончательно смешался Пайтор. — У меня нет такого пропуска, и я до этого момента даже не знал, что он может потребоваться.

— Правила для всех едины, сударь, — с явно ложным сочувствием ответил страж. — Вам нужен пропуск.

— Но как же мне получить его? — от накрывшего юношу чувства безысходности внезапно захотелось заплакать.

— Напишите письмо в секретариат чернокнижников, — посоветовал великан. — Если они будут заинтересованы, то пришлют пропуск на ваше имя.

— Благодарю вас, сударь! — воспрял духом Пайтор. — Вы очень любезны! Погодите, пожалуйста, я сейчас напишу письмо!

— Можете не спешить! — несколько меланхолично усмехнулся страж. — Я тут до самого вечера.

Пайтор суетливо принялся копошиться в своём мешке, сам не зная — зачем. Он знал наверняка, что у него нет при себе ни бумаги, ни пера, ни чернил. Будь у него хотя бы грифель — он, пожалуй, не пожалел бы вырвать лист одной из своих драгоценных тетрадей с записями. Но даже грифеля у юноши не было.

— Прошу прощения, любезнейший, — собравшись с духом, он вновь обратился к стражнику. — Не найдётся ли у вас бумаги и чернил?

— Мы стражи, а не писари, сударь, — осклабились оба гвардейца. — Вон там есть трактир. Видите, на углу стоит голубой дом? Поверните там и пройдите немного вдоль улицы — вы не пропустите его. Полагаю, там вы получите всё необходимое.

Пайтор побрёл в указанном направлении, костеря себя на чём свет стоит. Он осознавал, насколько жалким выглядит сейчас, и в красках представлял те издевательские выражения, что, должно быть, в этот миг красовались на физиономиях стражников. Его первое знакомство с Золотым Шатром оказалось совсем не таким, как он ожидал, и порядком сбило гонор с самоуверенного обычно юноши.

Он действительно без труда нашёл упомянутый трактир, и там действительно нашлись и бумага, и писчие принадлежности, хотя и то и другое было весьма скверного качества. Особенно перо — оно было заточено, наверное, ещё во времена Древнейшей империи, и Пайтор намучился, пока нацарапал письмо, удовлетворившее его. Перед этим он с досадой разорвал два или три листа, поскольку ему казалось, что тон их получается каким-то чересчур заискивающим и просительным.

В общем, всё это заняло довольно много времени, и обратно к воротам он вернулся спустя почти два часа. Как и обещал здоровяк-стражник, оба они всё ещё были тут. Насколько позволял устав, они старались прильнуть к створкам ворот, чтобы хоть как-то укрыться от палящего солнца.

На сей раз кроме них рядом с воротами стоял ещё какой-то молодой человек, годами близкий к Пайтору, и был он явно не в духе. Судя по всему, у него тоже не было заветного пропуска, и его также не впускали внутрь.

— Ещё раз повторяю вам, сударь, что пропуск на ваше имя всё ещё не поступал, — удручённые жарой, оба стражника были порядком раздражены и едва сдерживались, чтобы не нагрубить молодому человеку. — Может быть и вовсе никакого пропуска не будет. Мы — простые стражники, к нам-то какие претензии?

— Бьюсь об заклад, моё рекомендательное письмо так и пылится где-то в вашей караулке! — потный от жары и гнева юноша был также не в духе, и лишь необъятные габариты и наличие оружия у гвардейцев ещё заставляли его придерживать язык. — Не может того быть, чтобы на моё письмо не ответили!

— Я вижу вас впервые, сударь, — всё больше теряя терпение, проговорил всё тот же стражник, что до того разговаривал и с Пайтором. — Я понятия не имею — что у вас было за письмо, и кому вы его передавали. Я знаю лишь одно — никаких выписанных пропусков у нас сейчас нет. Ни на чьё имя.

— Вы же понимаете, что однажды я окажусь по ту сторону стены, и вы станете кланяться мне, едва завидев вдали? — сверкая глазами, воскликнул юноша. — Молитесь о том, чтобы я не узнал вас тогда!

— Спасибо за предупреждение, сударь, — с искусно завуалированной усмешкой ответил стражник, который, стоя здесь, у этих ворот, являющихся местом притяжения сотен, если не тысяч людей, наверняка навидался и наслушался уже всякого. — Я непременно учту это. А, вы вернулись, сударь! — завидев подходящего Пайтора, он демонстративно перевёл всё внимание на него. — Разыскали трактир?

— Да, — Пайтор невольно косился на разгневанного молодого человека, но постарался принять самый независимый и гордый вид. — Вот письмо, любезнейший. Пожалуйста, передайте его в секретариат чернокнижников.

— Я обещаю лишь передать его своему сержанту, сударь, — лукаво поглядывая на второго собеседника, ответил страж. — Дальнейшая судьба этого письма не в моей власти. Но я уверен, что оно дойдёт по назначению! — прибавил он, видя, как вытянулось лицо Пайтора.

— Как же! — раздражённо фыркнул слышавший этот диалог молодой человек. — Поверьте моему опыту, сударь, ваше письмо сгинет в их вонючей караулке так же, как и моё!

— Вы так полагаете? — обеспокоенно спросил Пайтор.

— Ещё бы! — вскинул голову его собеседник. — Четыре дня назад я точно так же передал рекомендательное письмо, адресованное мессиру Тербьену, одному из весьма влиятельных членов Ордена. И что же теперь? Я каждый день прихожу сюда, но пропуска по-прежнему нет! И тому есть лишь одно объяснение — эти олухи либо потеряли его, либо просто в силу своей лени и тупости не удосужились доставить его адресату!

— Я могу взять вас под арест за подобные оскорбления, сударь! — потемнел лицом стражник. — Мы — гвардейцы его величества императора, а не какие-то там «олухи»! Вам лучше удалиться сейчас, пока солнце окончательно не напекло вам голову и не отняло последние остатки благоразумия! А вы, сударь, давайте своё письмо и тоже покамест удалитесь. Нечего создавать суматоху у императорских ворот! Придите завтра, быть может, пропуск уже будет готов.

Пайтор, видя, что дела принимают не слишком-то благоприятный оборот, послушно сунул конверт в громадную ладонь и, чтобы как-то сгладить неловкость, обратился к незнакомому молодому человеку:

— Пойдёмте, сударь, нечего искать себе неприятности! Представьте себе, какое совпадение — я тоже являюсь соискателем для вступления в Орден, можете поверить? Мне кажется, сама судьба свела нас здесь сегодня! Пойдёмте, если вы не против — познакомимся и пообедаем. Признаться, в последний раз я ел ещё рано поутру, в одном из трактиров на Великой дороге.

Незадачливый юноша, которого явно напугала угроза стражника, с благодарностью ухватился за эту возможность выйти из назревающих неприятностей, не потеряв лица.

— Благодарю вас, сударь, — учтиво поклонился он и промакнул потный лоб платком. — Вы правы — это удивительное стечение обстоятельств! Вы уже нравитесь мне, а впоследствии, когда мы узнаем друг друга получше, то бьюсь об заклад — мы станем хорошими друзьями! И уж во всяком случае, ваше общество мне гораздо приятнее компании этих… господ… — он всё же позволил себе последний укол в адрес гвардейцев, но при этом сумел удачнее подобрать слова.

— Ну вот и славно! — искренне обрадовался Пайтор, которому сейчас действительно не помешал бы друг в этом враждебном городе. — Пойдёмте, здесь поблизости есть трактир. Пока я писал письмо, я обратил внимание на ароматы, царившие там. Полагаю, там весьма неплохой стол!

— Могу подтвердить это собственнолично, поскольку снимаю в нём один из номеров, — улыбнулся незнакомец. — Как я понимаю, вы только что прибыли в Шатёр. Если вам негде остановиться — предлагаю остановиться там же! Номера вполне приличные, и главное — недалеко отсюда. Я надеюсь, что в самые ближайшие дни я окажусь по ту сторону стены, если, конечно, дождусь пропуск!

— С удовольствием принимаю ваше предложение! Позвольте представиться. Меня зовут Пайтор Дегальда, и я — к вашим услугам!

— Как интересно всё сходится! — всплеснул руками юноша. — Определённо, мы связаны общей судьбой, господин Пайтор! Меня зовут Паллант Свенант, и я также к вашим услугам[1]!

Молодые люди с искренней радостью и симпатией пожали друг другу руки. Они действительно сразу же почувствовали взаимное расположение, которое, судя по всему, было обречено превратиться в крепкую дружбу.

 Требуется пояснить, чему так обрадовался господин Свенант. Дело в том, что среди саррассанцев существует поверье, что первый сигил имени может определить всю дальнейшую жизнь человека. Поэтому многие родители тщательно подходят к подбору имени, а точнее — его заглавного сигила. Существуют специальные книги-толкователи, в которых приводится значение того или иного знака. То, что Паллант и Пайтор начинаются с одного и того же символа, означает, что их родители желали им сходной судьбы. Сигил, который мы можем воспринимать как букву «П», по повериям дарует гордость, независимость и умение командовать людьми.

Глава 3. Стена

Уже после беглого разговора за столом в том самом трактире стало понятно, сколь много общего между двумя недавними знакомцами. Кажется, что даже встреться они при иных обстоятельствах, то всё равно были бы обречены на дальнейшую дружбу.

Почти одногодки — Паллант лишь на пару лет старше — они выросли в очень похожих условиях. Отец Палланта также был помещиком-виноделом, хотя его имение располагалась на противоположном краю Саррассанской империи, у самого побережья Загадочного океана, всего в каких-нибудь полусотне миль от знаменитой на весь мир долины Бирри — жемчужины виноделия на юге Кидуи. Так что хотя вино из имения Свенант не было известно так же, как драгоценный напиток северного соседа, оно зрело на том же солнце и тех же почвах.

Паллант, правда, в отличие от своего нового товарища, куда больше интересовался земледелием вообще и виноделием в частности, и был, кажется, искренне удивлён брезгливому равнодушию Пайтора. Впрочем, он объяснил это для себя весьма просто — поскольку имение Дегальда, в отличие от его собственного, находилось в запустении, то было бы затруднительно ожидать от приятеля особой любви к нему.

Однако же, несмотря на то, что отец Палланта не бедствовал, он, похоже, был порядочным скрягой. Пайтор вскоре понял по горьким полунамёкам и кислым полуусмешкам собеседника, что тот также не может похвастаться тугим кошельком. Более того, Паллант, вынужденный снимать комнату в далеко не самой дешёвой гостинице, явно переживал на сей счёт и потому сам предложил разделить с ним номер.

— Каналья-хозяин взял с меня плату сразу на неделю вперёд, так что если мой злосчастный пропуск всё же придёт в ближайшее время, эти деньги просто пропадут, — пояснил он. — Комната большая, в неё можно перетащить какую-нибудь кушетку, и мы отлично устроимся там вместе! А ежели моё ожидание по какой-то причине задержится — будем платить за неё сообща!

— Это — отличная идея! — с радостью одобрил Пайтор, который уже по стоимости обеда примерно понимал, во сколько обойдётся ему номер в этом трактире. — Если я не стесню тебя своим присутствием.

— Я уже одичал тут без приличного общества! — чуть надменно возразил Паллант. — Здесь всё, в основном, дельцы всех мастей. Они часами готовы говорить о деньгах, но ни на что большее уже не способны. Мне давно не хватало собеседника вроде тебя, чтобы говорить о магии и науках!

— Тогда решено! — успокоившись насчёт судьбы своего тощего кошелька, Пайтор принялся за жаркое с удвоенным аппетитом. — Велим хозяину поставить кушетку.

Надо сказать, что трактирщик был не то чтобы очень уж доволен решением молодых господ. Ему не нравилось, что один из них будет жить здесь фактически задаром. Но поделать с этим он ничего не мог — поссорившись с постояльцами он, чего доброго, мог лишиться сразу обоих. Он попытался было отвертеться, заверяя, что в его заведении не найдётся никакой кушетки, но Пайтор решил проблему довольно оригинальным способом, предложив принести два больших кресла из гостиной, уверяя, что составленные вместе, они станут отличной постелью для него.

Поняв, что молодых людей не переубедить, хозяин разыскал-таки для них жёсткую и старую кушетку, выторговав всё же дополнительных три медных короны к цене комнаты за неделю.

Плотно пообедав, оба приятеля поднялись в теперь уже их общую комнату. Снаружи было жуткое пекло, которое и привычный к жаркому солнцу Пайтор переносил не так хорошо, поскольку даже иссушающая жара Прианурья была приятнее раскалённых улиц Золотого Шатра. Что уж говорить о Палланте, привыкшему к куда более мягкому прибрежному климату! Так что они решили переждать самое жаркое время в помещении, хотя и там было нестерпимо душно.

Они говорили часами. Складывалось впечатление, будто они знали друг друга уже много лет. Оба были умны, имели общие интересы, похожее чувство юмора. Оба связывали все свои устремления с магией, и здесь у них было бесчисленное множество тем для разговора.

— Я учился сам, — разглагольствовал Паллант, лёжа на кровати, тогда как Пайтор, разумеется, взял себе кушетку. — Поначалу отец нанял мне учителя, но тот, к несчастью, куда больше интересовался нашими винными погребами и молодыми служанками. В общем, через несколько месяцев отец выставил его за порог, и дальше уже мне пришлось постигать все эти премудрости самостоятельно.

— Я тоже учился сам, — непонятно почему ляпнул в ответ Пайтор. Видимо, ему хотелось ни в чём не уступать другу. — Отец добыл мне кой-какие книги, и так я приобщался к магии.

— Ого! — уважительно закивал Паллант. — Да ты талант! И как далеко ты продвинулся?

— Насколько смог, — неопределённо пожал плечами Пайтор, но тут же со стыдом понял, что своей нелепой ложью загнал себя в неудобное положение, принуждаясь теперь всегда думать, прежде чем говорить, чтобы ненароком не попасть впросак. — Прости, не знаю, зачем я это сказал. Нет, у меня был учитель, и он обучал меня четыре с лишним года.

— Ну я тоже приврал, — вдруг рассмеялся Паллант. — Моего мессира отец прогнал лишь тогда, когда тот в приливе пьяной откровенности признался, что ему больше нечему меня научить. Тогда-то папаша и припомнил мессиру Вагану все его грешки. Тот был блудлив, словно кот, и почти никогда не бывал трезв. Он даже не пикнул, когда его попросили за дверь. Хотя, говоря откровенно, он был бы отличным магом и прекрасным наставником, кабы не вино. А так, конечно, он не шибко-то отрабатывал жалование, что платил ему отец. Ну а когда вопрос касается денег, мой старик становится до жути серьёзен.

Оба расхохотались. То, как они пытались приукрасить свои биографии, а главное то, что в итоге признались друг другу в обмане, говорило не только о схожести их характеров, но и о том уважении, которое оба, похоже, испытывали друг к другу.

— Ты изучал науку чернокнижников? — отсмеявшись, поинтересовался Пайтор.

— Нет, — пожал плечами Паллант. — Мессир Ваган, мне кажется, не принадлежал ни к одной школе, или же принадлежал сразу ко всем. После двух-трёх бокалов нашего лучшего вина он скакал с темы на тему, словно кузнечик. Признаться, я даже толком и не знаю — в парадигме какого направления я обучался.

— Мой наставник исповедовал классическую науку, — проговорил Пайтор. — Вообще-то он за что-то очень недолюбливает чернокнижников. Впрочем, как я понял, он примерно такого же мнения и о латионских академиках. Он — человек идейный, для него занятия магией не следует смешивать с политикой. Искусство ради искусства, так сказать.

— Но разве это правильно? — тут же откликнулся Паллант. — Разве магия не призвана служить людям? Если бы волшебники, подобно древним колдунам, сидели по лесам и пещерам — какой в них был бы прок?

— Да нет же, мессир Сурнар вовсе не считал, что маги должны быть отшельниками! — возразил Пайтор. — Он лишь говорил, что служба сильным мира сего не должна быть целью настоящего мага.

— Но она может быть средством! — тут же парировал Паллант. — Сколь больше возможностей получает талантливый волшебник, примыкая к могущественной организации вроде Ордена! А могущество это проистекает из покровительства императора. Мне кажется довольно глупым добровольно отказываться от таких возможностей!

— С другой стороны, если эти возможности ты тратишь для удовлетворения чьих-то прихотей — какой в них прок?

— Умный человек всегда найдёт возможность совместить чьи-то прихоти со своими собственными, — несколько нравоучительно ответил Паллант. — Но ведь ты, как я понял, не внял всё же советам своего наставника, коль уж ты здесь и ищешь способ попасть в башню Кантакалла?

— Вообще-то это был его совет, — усмехнулся Пайтор. — В общих чертах, он в итоге сказал мне примерно то же, что и ты сейчас.

— Что ж, тогда он, пожалуй, умнее, чем я сперва о нём подумал.

Признаться, Пайтора задели и эти слова, и особенно — тот тон, каким они были сказаны. Но он решил, что подобные споры не очень-то подойдут для первого дня знакомства, а потому смолчал.

Собственно, Паллант тоже сообразил, что, пожалуй, перегнул палку, и потому поспешил увести разговор от этой темы. Они принялись обсуждать сугубо магические дела, делясь опытом и историями. Этот разговор быстро захватил обоих — молодые люди действительно были фанатично преданы науке, и разговор приносил одинаковое удовольствие обоим.

Послушав совета нового друга, который имел больше печального опыта в данном вопросе, Пайтор решил сегодня уже не наведываться к воротам. Ему ужасно не хотелось испытать то разочарование, какое, по-видимому, ожидало его. А потому приятели провели остаток дня за беседами, спустившись вниз, когда солнце уже почти исчезло за горизонтом, только для того, чтобы отужинать.

Кушетка, на которой расположился Пайтор, была не так уж плоха, хотя и протяжно скрипела при каждом движении. Однако уставшего с дороги и от пережитых впечатлений юношу это нисколько не смущало, и он уснул быстро и глубоко, на время позабыв о своих тревогах.

***

Наутро Паллант предложил сходить к воротам «по холодку».

— Эти невежи обычно более обходительны с утра, пока ещё не прожарились на солнце, — проворчал он.

Пайтор, который, в общем-то, не считал стражников невежами, тем не менее, был вполне согласен с другом. Несмотря ни на что, в нём жила надежда на то, что его ходатайство всё же будет удовлетворено и он получит заветный пропуск в новую жизнь. Справедливости ради нужно отметить, что он также желал успехов и своему товарищу, который, увы, всё никак не мог дождаться ответа от своего покровителя в Ордене.

Пайтор уже знал, что мессир Тербьен, к которому было адресовано рекомендательное письмо Палланта, приходился каким-то дальним родственником семейству Свенантов. Точнее из туманных и несколько неохотных объяснений Палланта понять было невозможно, но в любом случае выходило, что он — какая-то седьмая вода на киселе, и вполне возможно до этих пор и слыхом не слыхивал о своих далёких родичах. Впрочем, Паллант, по крайней мере на словах нисколько не сомневался, что он непременно поможет, ибо так заверял его отец.

Однако, что-то подсказывало юношам (хотя один из них ни за что не желал признавать этого), что если бы мессир Тербьен действительно желал помочь, то давно уже мог сделать это. И это весьма тревожило Пайтора, у которого не было при себе даже такого, плохонького письмеца.

И тем не менее, обоим товарищам была свойства та юношеская самоуверенность, которая выбивается из головы только путём набивания большого числа шишек, именуемых жизненным опытом. Пока же жизненный опыт юных мессиров был крайне недостаточен, чтобы они всерьёз осознали бесперспективность своих попыток.

В общем, они, даже не позавтракав, отправились к воротам, которые из простого инженерно-фортификационного сооружения внезапно превратились в роковое препятствие на их жизненном пути. Там дежурила уже другая пара гвардейцев, но своими габаритами они ничем не уступали вчерашним. Императоры Саррассы, видимо, желали произвести должное впечатление на любого, кто ещё только готовился взойти на вершину Койфара.

Манеры двух новых стражников тоже мало чем отличались от вчерашних знакомых Пайтора. Как и в прошлый раз, труд объясняться с посетителями взял на себя лишь один из пары, тогда как другой молча стоял и буравил их настороженным взглядом профессионального привратника. И так же, как и вчера, Паллант довольно быстро стал раздражаться, едва лишь услыхал, что о его пропуске здесь и слыхом не слыхивали, а потому стражник предпочёл общаться с его более уравновешенным спутником.

Впрочем, никакого особого общения не вышло. Ответа на письмо Пайтора также не было, чего он, признаться, вполне ожидал в глубине души. А потому, не давая возможности вспылившему приятелю наговорить лишнего и нарваться на неприятности, он, ухватив Палланта за рукав, почти потащил его обратно в гостиницу.

Пайтор понимал происходящее с другом. Видимо, сеньор Свенант всучил сыну это письмо вместо лишних нескольких корон, заверив, что то откроет перед ним все двери. И Паллант, похоже, искренне верил в покровительство неведомого мессира Тербьена, а теперь вот его уязвлённая гордость восставала против мысли о том, что все обещания отца, как и само письмо, оказались всего лишь пустышкой. А потому он продолжал вымещать обиду и злость на ни в чём не повинных стражниках, обвиняя их в разгильдяйстве, пусть даже и за глаза.

Впрочем, и сам Пайтор был порядком озадачен. Он много думал о том, как бы ему произвести впечатление на заносчивых некромантов. Мессир Сурнар сказал, что вряд ли его сразу примут в Орден, и потому он и не питал особых надежд. Но всё же он верил, что сумеет обратить чьё-то внимание на столь талантливого и перспективного молодого мага, и сумеет поступить в ученики пусть и не слишком именитому, но всё же члену Ордена.

Теперь же неожиданно выяснялось, что ему, возможно, окажется не по силам и кажущаяся куда более простой задача — просто переступить эти злосчастные ворота, охраняющие Сады императора от непрошенных гостей. Это внезапное препятствие столь обескураживало, что сейчас у юноши буквально опускались руки.

В самом деле — ну не стоять же ему у этих ворот, подобно попрошайке, в ожидании какого-нибудь мага, которому зачем-то понадобится покинуть Койфар и спуститься в отвратительный Нижний город! А даже если он и дождётся такового — не станет же он, в самом деле, бросаться на этого мага словно грабитель, с мольбами принять к себе в обучение!

Что уж говорить о Палланте, который пятый день подряд безрезультатно таскался от трактира к воротам и обратно! Он настолько скис, что, казалось, вот-вот расплачется…

В тот день ближе к закату они ещё раз сходили на разведку, и снова вернулись ни с чем. Уже вечером Паллант завёл разговор о продлении оплаты за постой, спросив, не лучше ли будет в случае чего переселиться в нормальный двухместный номер. Однако Пайтор, который до последнего медяка знал небогатое содержимое своего кошелька, заверил, что ему отлично спится на скрипучей кушетке, которая ходила ходуном, когда он поворачивался с боку на бок. Увы, гостиницы в Золотом Шатре стоили немало, а особенно здесь, в кварталах, что уже считались привилегированными.

Возможно, если в ближайшее время судьба обоих друзей не определится, им придётся съехать и искать себе жилище гораздо ниже, у подножия Койфара, где будет куда больше клопов, шума и грязи, но цены не так сильно будут бить по тощим карманам.

В общем-то, следующие несколько дней были в достаточной степени похожими друг на друга, разве что каждый последующий становился всё более разочаровывающим. С одной стороны, дружба между двумя молодыми магами крепла с каждым днём, и они уже в своих разговорах о планах на будущее исходили из того, что их судьбы так или иначе окажутся сплетёнными воедино. С другой стороны, эти самые планы выглядели всё более неясными и смутными.

В какой-то момент даже упрямый Паллант был вынужден признать, что в башне Кантакалла их никто не ждёт.

— Похоже, нам нужен новый план, — сердито проворчал он, в очередной раз вернувшись ни с чем в опостылевший уже номер. — Я много размышлял о том, как добиться членства в Ордене, но раздери меня джинны, если я мог даже представить, что главным препятствием для меня станет пара остолопов у ворот!

— Боюсь, дружище, это препятствие первое, но не главное, — уныло покачал головой Пайтор. — И если нам оно окажется не по зубам — нечего и мечтать о дальнейшем! Проще сразу вернуться домой и выращивать виноград!

— Да, но здесь мы заперты в каком-то про́клятом колесе! — Паллант с досадой бахнул кулаком по столу. — Чтобы попасть за стену, нам нужно быть достаточно известными и успешными магами, но чтобы стать таковыми — нужно как-то перебраться через эту чёртову стену! Я уже всерьёз задумываюсь о том, чтобы просто перелезть через неё!

— Ну это лучший способ, если, конечно, ты хочешь попасть в императорскую тюрьму, а после — на дыбу! — усмехнулся Пайтор. — Ты прав в одном — если мы хотим попасть в Сады императора, нам нужно быть известными. Раз уж боги не наделили нас родовитыми и богатыми предками — придётся пробиваться самим.

— Легко сказать! — Паллант был в скверном расположении духа, и потому его раздражало это видимое спокойствие друга. — И что прикажешь делать? Показывать фокусы этим грубиянам-стражникам? Отправиться в армию?

— Может и в армию, — кивнул Пайтор, который действительно сейчас думал именно об этом.

— Мой мессир Ваган, будь он трезв или пьян, всегда как мантру твердил одно и то же: не стоит связываться с императорской армией. Он говорил, что это — крысиное болото. Не знаю почему, но именно так — крысиное болото. Он говаривал, что отслужил в одном из полков почти шесть лет. И это был элитный полк — всегда уточнял он. И ничего кроме желудочных колик он, якобы, там не заработал. В общем, он сотню раз твердил мне, чтоб я не вздумал записаться в армию, если не хочу закончить свои дни так же, как и он.

— Ну я не думаю, что стоит всерьёз воспринимать слова каждого пьяницы! — возразил Пайтор.

— Не скажи! Мессир Ваган при всех его недостатках — вполне умный и толковый маг, и я бы не стал отмахиваться от его советов.

— Тогда, может, подадимся в Латион? — предложил Пайтор. — Сомневаюсь, что Латионская академия обнесена такой же стеной! Полагаю, там у нас будет больше шансов!

— И отказаться от возможности однажды войти в Деканат[1]? — вскричал Паллант. — Выпускников Академии неохотно принимают даже в Орден, а уж в Деканат — тут и думать забудь!

— А ты уже нацелился попасть в Деканат? — рассмеялся Пайтор.

— Надо всегда замахиваться на большее, — Палланта явно задел этот смех. — Я не утверждаю, что сумею сделать это, но если не ставить подобных целей — тогда уж точно ничего не выйдет!

— Меня учили иначе, — примиряюще проговорил Пайтор. — Все эти звания и тёплые места не имеют значения для учёного, а зачастую даже и мешают ему. Так говорил мессир Сурнар.

— Никому не известный маг из захолустья? — презрительно скривился Паллант. — А ты не думаешь, что сам он в юности, как и мы, пытался вступить в Орден, но получил отказ и разобиделся на весь свет? Да и потом — сильно ли он продвинулся в научных изысканиях? Помогла ли ему его безвестность?

— Ну то есть ты не рассматриваешь вариант с Латионом? — Пайтор решил пропустить мимо ушей эти довольно обидные слова, понимая, что приятель сейчас заведён настолько, что у них есть все шансы впервые серьёзно поссориться, чего ему совсем не хотелось.

— Ни при каком раскладе! — безапелляционно объявил Паллант. — Ну разве что пройдёт много лет, а я всё ещё не сумею вступить в Орден, и надежды на это совсем не останется. Но я не верю в такое развитие событий. Мы обязательно что-нибудь придумаем, мессир Пайтор, вот увидишь! В башне Кантакалла ещё узнают о нас, и очень скоро! А пока пойдём, перекусим чего-нибудь, пока у меня от тоски не сделалась изжога!

Пайтор тоже почувствовал, что у него разыгрался аппетит. Молодой организм требовал своё, и даже переживания и волнения не могли заставить его надолго позабыть о еде. В конце концов, он теперь не один, а это — уже несомненный плюс. Вдвоём они наверняка что-то придумают!

И он отправился вниз по лестнице вслед за приятелем, стараясь не думать о всё скудеющем день ото дня кошельке.