Алексей Патрашов

Закономерная ошибка

Cредневековый фантастический приключенческий шпионский детектив

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Алексей Патрашов, 2018

Продолжение романа «Случайное знакомство». На этот раз действие происходит ещё и в далёкой, загадочной и опасной огромной Империи. В родном королевстве грядёт кризис власти. Чтобы предотвратить надвигающуюся катастрофу один из героев отправляется в Империю проводить разведку под прикрытием, узнавая ранее скрытые тайны даже о себе самом.

18+

ISBN 978-5-4493-2945-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Закономерная ошибка
2. Благодарности
3. Закономерная ошибка
4. Приложения
   1. Государства
      1. Объединённые Королевства
      2. Опасные места Объединённых Королевств
      3. Империя
      4. Опасные места Империи
      5. Независимые государства
      6. Опасные места Независимых Государств
   2. Денежная система
   3. События
   4. Объединения
      1. Всемирные
      2. Объединённые Королевства
   5. Религии
      1. Монотеистические боги и культы
      2. Языческие боги и культы
   6. Магия
      1. Некромагия
      2. Ясновидение
   7. Действующие лица
   8. Законы, указы и книги
   9. Прочее
      1. Болезни
      2. Игры
   10. Карты

Благодарности

За вдохновение к созданию этой и предыдущей книги «Случайное знакомство» я хочу выразить свою благодарность нескольким людям, без которых многие персонажи вряд ли появились бы на свет. Когда я создавал образы некоторых героев, то думал в первую очередь о вас и как о простых людях, и как о тех артистах, которые смогли бы сыграть моих персонажей, если бы захотели и как они бы их сыграли.

Мэтт Дэймон, твой Джейсон Борн смог бы стать любым из героев и пройти все опасные приключения работы в разведке на месте Велиола или Дакама. Я думаю, что их образ получился чем-то похож на него и у тебя получилось бы сыграть любого из них. Локи мог бы показаться похожим таким же подходящим, если бы шагнул с экрана «Догмы».

Александр Касаткин, многие твои роли милого, доброго, наивного и всегда весёлого юноши (Антон Сажин из сериала «Знаки судьбы» и другие роли из односерийных фильмов) помогли мне создать похожий образ принца Дэанева. Без тебя он бы не получился таким хорошим.

Джордж Мартин и сериал «Игра престолов» по его книгам. Именно попытка переписать всё по-своему толкнула меня на первую книгу не думая даже о её продолжении. Рассказ превратился в повесть, а потом и в целый роман. А потом появилось и продолжение романа. И да, без Уолтера Фрея у меня не получилось бы такого императора.

Денис Касимов, без неповторимо, великолепно и непревзойдённо в фильме «Мифы моего детства» сыгранного тобой Игната у меня вряд ли получилось бы создать образ Цункаима. У меня долго не получался этот персонаж, пока я не вспомнил о твоём Игнате и всё получилось.

Скотт Бэккер и его «Князь пустоты» и «Аспект-Император» смогли сподвигнуть меня на продолжение «Случайного знакомства» и вдобавок превратить его из короткой повести в полноценный роман, да ещё и темнее и острее, чем оба цикла, насколько у меня получилось.

Алексей (к сожалению не сохранилась твоя фамилия) со строительного факультета МГГУ, 1996 или 1997 года поступления, которому я в 1999 или 2000 году помог решить задачи по сопромату или теоретической механике. Ты стал прообразом Хоншеда и когда я изображал его в своих книгах, то представлял на его месте именно тебя. Именно его щекастое и так похожее на твоё круглое лицо с немного рыжеватыми, почти как у тебя, волосами так тронуло Дэанева в тюрьме, что он даже решился выпустить Хоншеда, с чего и началась вся эта история.

Марк Лоуренс и его цикл «Разрушенная империя», который убедил меня в правильности решения начать повествование с подросткового возраста многих действующих лиц. Именно идея сделать в первом романе главными действующими лицами подростков смогла породить и второй роман и, возможно, породит и его продолжение.

Илья Филимонов, своими боевыми заслугами мой Хоншед обязан в большей степени именно тебе. Именно твои умения надоумили меня с почти самого начала одарить своего героя одними из лучших для того места и времени способностей рукопашного боя и обращению с большинством видов холодного оружия. И то, что во время своего первого с Дэаневом путешествия они оба выжили, во многом и твоя заслуга. А ещё Хоншед получился немного похож и на тебя в молодости.

Кирилл Данилин, ты хорошо обогатил мою новую книгу мудрыми высказываниями, без которых она была бы неполной. Их остроумие и вложенное в них чувство юмора сделали её намного ярче.

Алексей Пещиков, твоё неповторимое высказывание «Не захотели по-плохому? По-хорошему хуже будет!» стало шедевральной точкой, достойной пера любого мастера мировой литературы.

Ещё я выражаю огромную благодарность многим другим актёрам и простым людям, которые вдохновляли меня и которые помогли мне со временем создать все образы моих героев. Без вас бы у меня так точно не получилось бы. Великая благодарность вам за всё!

Закономерная ошибка

Мне придётся делать своих друзей из своих же врагов потому, что их просто больше не из кого делать!

Неизвестный автор

Но время пришло и нет больше желаний и магия больше не в силах помочь.

Юрий Мелисов, Чёрный Маг,

Группа Эпидемия

Это не Арканар! Это гораздо хуже!

Неизвестный читатель

Шенвех пробирался по кривым улочкам Нижнего Города следом за Киамитом изо всех сил стараясь остаться незамеченным. Здесь была в прямом смысле целая паутина из улиц и переулков, полностью лишённая какой-либо системы. Улицы пересекались, переплетались, поворачивали, упирались в тупики тёмных дворов, прерывались городскими каменными стенами. Не выучив за годы каждый поворот здесь можно было самому легко заблудиться. Но самым главным сейчас было — не упустить Киамита после очередного поворота улицы и даже случайно, ненароком не попасться ему на глаза. В крайнем случае можно пройти мимо, сделав убедительный вид, что просто случайно его встретил.

В Нижнем Городе не было ни дворцов, ни особняков. Дороги здесь были больше похожи на смесь глины, песка и камней разного размера. В сухую погоду телеги поднимали на них тучи пыли, в дождливую — вязли порой всеми колёсами. Поднятая копытами лошадей и колёсами телег пыль взметалась до самых крыш многоярусных и лишь похожих на дома построек, в которых проживала местная беднота. Бревенчатые дома здесь были редкостью, а чаще всего на постройку жилья шли где подешевле купленные тонкие столбы и доски, а в окнах вместо стекла использовалась промасленная бумага или растянутые полупрозрачные внутренности животных, да и такие окна были не у всех.

К счастью Шенвеха, последние дни было достаточно сухо, дождей не было и похожая на глину грязь уже достаточно подсохла, чтобы не расползаться под ногами, но и не успела настолько высохнуть, чтобы летать по воздуху тучами пыли. Не до конца просохшая дорога ещё не скрежетала под ногами вылезшими камнями, но и не чавкала грязью. Шагать получалось почти бесшумно и это его радовало. Если сегодня всё получится, то денежное дело можно считать сделанным, конечно, если не случится ничего непредвиденного.

Ненависть мешала думать, это было её любимое занятие. А думать надо было сейчас особенно тщательно и на два шага вперёд, чтобы не облажаться в самое ответственное мгновение. А волноваться было от чего! Ему не так давно исполнилось аж целых пятнадцать лет, а в этом возрасте жителя Нижнего Города без всяких разговоров наказывают за убийство так, что лучше повеситься или утопиться, или броситься на нож, или вниз головой с крепостной стены, но только не в заботливые руки городских палачей. Всё, что угодно — только не это. В пять, или около того, лет отмазка с возрастом ещё сработала бы, в десять — уже с большим трудом, почти никак, а в пятнадцать… об этом лучше даже не думать, а тем более, не пытаться представить себе последствия.

Но сейчас им решался вопрос не наказания, а своего спасения. Или успеть убить врага самим, или скоро быть убитым самому — вот весь его богатый выбор. Или он зарежет Киамита сейчас, или Киамит прикончит его потом. А при таком пагубном для него исходе уже не будет столь важно, что судьи решат потом сделать с Киамитом, если вообще хоть что-то решат сделать… если ещё поймают…

На бесполезные размышления и так ушло излишне много времени, чтобы тратить его ещё и на глупые опасения. В Нижнем Городе никто, мягко говоря, не любит стражу, чтобы всерьёз опасаться, что на него с непонятно какой стати кто-нибудь нарочно донесёт. А вот случайно из лучших побуждений разболтать могли вполне многие, так что нужно было придумать очень убедительный повод, чтобы он мог оправдать в случае чего даже убийство и, желательно, умышленное.

Можно было бы зарезать Киамита в обычной уличной драке, каких в Нижнем Городе случается по пять на дню, если не чаще. Но! Киамит успеет его так исполосовать ножом в открытой схватке, что уверенно можно считать свою победу ничьей — с продырявленным животом не только в Нижнем Городе не выживают, да и с ранениями попроще тут не очень-то разгуляешься. Шенвех внезапно вспомнил, как поцарапал руку гвоздём и как она потом несколько недель нарывала. А это была всего-лишь рука! С кишками-то похуже будет!

Да, устраивать на улице драку это не выход, это совершенно точно. Закон тогда не будет нарушен, зато сам он, скорее всего, подохнет следом за Киамитом. И это если Киамит его сам не прикончит раньше! У Киамита с ним разница в возрасте меньше месяца, а телосложение не хуже, как бы ещё не лучше. И ножом орудует не хуже, сам видел. Нет, никак не выйдет решить всё через драку, только зарезать в самом тёмном месте незаметно и скрыться, пока не поймали.

Ещё можно было бы застрелить Киамита из лука или арбалета, или в крайнем случае из пращи. Вот как сейчас подкрасться сзади на ходу, выстрелить и никто ничего не узнает, если не увидит. Но из дешёвой и доступной пращи в такую маленькую, да ещё, вдобавок, движущуюся цель, как голова, с безопасного расстояния не попасть, а лук хоть и не дорог, но под полу его не спрячешь, как и средний арбалет, и стрелять он из лука не умел. А даже на самый дешёвый арбалет у него не было денег и стреляют эти дешёвые арбалеты как попало или стрелы у них при выстреле ломаются. Ножом убить хоть и труднее — тут придётся подкрадываться вплотную, зато надёжнее. Ножи осечек не дают! Или как там называется, когда застряла тетива или не высвободилась? Да и промахнуться ножом почти невозможно мимо тела.

Шенвех проверил спрятанный нож и приободрился. Вообще, он зря придавал такое большое значение ненужным опасениям. Кому нужны эти бесчисленные нищие из Нижнего Города? Кто будет разбираться в их бесконечных ссорах по любому поводу, а то вообще без всякого повода? Надо только всё сделать очень тихо и без лишних свидетелей.

Так что, или он сам убьёт Киамита сегодня, или Киамит прикончит его завтра или послезавтра. А началось всё с обыкновенной глупости, когда одному важному господину из Верхнего Города (причём даже не Среднего!) понадобился слуга и, видимо, дёшево, иначе он бы никогда не пришёл искать себе слугу в Нижний Город, где всегда были только помойки. Даже прежнего слугу его, по словам господина, убили где-то в Нижнем Городе по дороге к дому похоти — в Нижнем Городе потаскухи стоят очень дёшево, дешевле бывает, разве что, в порту, но место там уже совсем поганое и потаскухи там уж очень страшные, больные всем, чем только можно, и грязные. Да и ходить в порт мало кто из городских жителей решается без особой необходимости.

Важный господин им обоим назначил встречу в одно и то же время напротив самых ворот входа в Средний Город, где они тогда с Киамитом и встретились. В этом совпадении для Шенвеха ничего удивительного не было потому, что господа ценят своё личное время, а из Нижнего Города в Средний Город просто так не пускают. Господин строго посмотрел на них обоих, немного подумал и сказал, что возьмёт на работу лучшего. С этими словами он развернулся и ушёл обратно через высокие ворота в Средний Город, оставив их обоих ошарашенными у входа и не дав никаких разъяснений, как выберет лучшего из них и не сообщив, когда за ним вернётся. Они решили домыслить сами.

Сначала всё было неплохо, даже почти хорошо. Каждый из них распускал о себе самые достоверные слухи, сочинял правдивые сплетни, что скоро важный господин из Верхнего Города возьмёт одного из них в слуги, но только самого лучшего. А дальше всё пошло совсем не как надо: к правде начали примешиваться домыслы и выдумки, а следом и откровенное враньё, которое ими обоими сначала оглашалось, а потом так же каждым про другого прилюдно и опровергалось. От разоблачения неправды они скоро перешли к отрицанию очевидной правды. Немногим позже они уже не столько восхваляли себя, сколько поносили друг друга во все поля и быстренько дошли до взаимных оскорблений с угрозами. Причём даже прилюдных! По Нижнему Городу поползли достоверные слухи. Что называется, заигрались и доигрались!

Это был конец. И это был безвыходный конец! Это Нижний Город! И здесь отвечают за все свои слова и поступки, причём за все и сразу! А за такие оскорбления можно было только убить! Они уже не могли простить друг друга, даже если бы захотели. Прощать — удел слабых.

Они сделали друг друга всеобщими посмешищами, а в Нижнем Городе посмешища долго не живут. Вернее — почти сделали потому, что Киамит сам всё довершил — он пообещал Шенвеху, что после такого предательства обязательно прикончит его и тем самым подписал приговор им обоим. Месть за предательство! Что может быть священнее? Теперь уже никому из них отступать было некуда — в безвыходном до крайности положении оказались они оба. Заработали, называется!

* * *

У предсказателя по столу покатились камни. За его спиной человек в скромной одежде стоял скрестив руки на груди, взволнованно дожидаясь, пока можно будет спрашивать предсказателя.

— Место удалось увидеть?

— Я увидел ночь и крепостную стену.

— Точнее указать можешь?

— Очень скоро, совсем скоро, больше ничего сказать не могу.

— А место? Весь Нижний Город состоит из сплошных стен.

— Глухое место и тупик, больше ничего не видно.

— Уже хорошо, тупиков не так уж и много.

Человек бросил на стол деньги и почти бегом вышел в дверь.

* * *

Улица уже порядком опустела и впереди, в подступающей темноте виднелась только спина Киамита. Повороты следовали за поворотами, а тьма становилась всё гуще. Вот уже света почти не осталось, только сплошные стены вокруг, почти без дверей, а вскоре и двери перестали встречаться. Что только могло понадобиться Киамиту в этих краях?

Нижний Город был не просто городом, а, в каком-то смысле, дополнительной крепостью. Осадившие имперскую столицу войска должны были войдя в Нижний Город захлебнуться в собственной крови. Дома здесь были просто ещё одним, только ещё и обитаемым препятствием на пути к Среднему Городу. Поэтому здесь не было приличных домов, а были только перенаселённые беднотой трущобы, которые почти все должны были сгореть при очередной осаде столицы вместе со своими жителями, освобождая дорогу столичным войскам.

Такое, правда очень давно, в имперской истории уже было и не раз. Каждый не особенно умный полководец начинал осаду столицы, проламывал внешние крепостные стены и с боями начинал прорываться к внутренним. На этом его победоносные успехи заканчивались потому, что Нижний Город превращался в самую настоящую западню. Не зная наверняка местности противник должен был или кружить по лабиринтам улиц, или наугад проламывать или уничтожать по пути множество внутренних стен, заборов и строений, теряя время, силы, разбирая, ломая или протаскивая через проломы осадные орудия.

А тем временем имперские войска столицы обходили нападавших с тыла, нападали со всех сторон из каждой оставленной позади засады, в неисчислимое множество которых превращался весь Нижний Город. Развернуться коннице здесь было негде, со всех сторон летели стрелы, с внешних стен Среднего Города по нападавшим били камнемёты, под ногами горела кипящая смесь масла с мылом и смолой и, обычно, уже через считанные часы великий завоеватель обнаруживал, что вести завоевания в дальнейшем ему больше уже нечем.

Так бывало с наиболее смелыми, которые пытались взять числом и сразу. Тех, кто был чуть поумнее, подстерегало долгое ожидание, пока их отряды один за другим входили через проломленные стены в Нижний Город и не возвращались. За века количество желающих осаждать и брать приступом столицу Империи существенно сократилось, но все укрепления всегда были в полной боевой готовности, что не мешало с годами Нижнему Городу превращаться в совершенную помойку.

Но войны с осадой столицы Империи не было уже несколько сотен лет и все эти столетия в Нижнем Городе постоянно что-то сооружали, возводили, строили, пристраивали… Временами что-нибудь из вновь построенных развалюх с грохотом обваливалось и зачастую хоронило под обломками своих жильцов, но любое освободившееся место сразу же начинало застраиваться снова без оглядки на произошедшее.

И даже это беспорядочное нагромождение готовых обрушиться построек выполняло своеобразную боевую задачу по защите внутренних укреплений! На вырезание местного населения, численностью далеко за сотню тысяч, уходило драгоценное время. И во время этого вырезания зажатая между стенами местная беднота чётко понимая безнадёжность своего положения превращалась в озверевшее стадо. В паутине горящих улиц под градом стрел и камней гибли как свои, так и чужие и второе было гораздо важнее первого. Даже когда нападавшим порой везло хорошо поджечь весь Нижний Город, им всё равно не удавалось окончательно истребить весь его живой щит, об который им потом всё равно приходилось биться, неся невосполнимые потери.

В довершение продуманной многоуровневой обороны укреплений столица Империи располагалась на реке и уморить её население жаждой даже за месяцы было просто невозможно, а отравить воду чумой обходилось для нападавших себе дороже. Слегка восходившая вверх в сторону Среднего и Верхнего Городов местность обеспечивала весьма хороший обзор и обстрел прилегающей местности, в том числе и собственного Нижнего Города. Для его нищих обитателей в этом не было ничего удивительного — они с рождения знали, что живут на помойке столицы, а помойку никому не жалко, тем более для дела.

По именно такой помойке вдоль поворотов сплошной стены сейчас и шёл Киамит изредка оглядываясь по сторонам, чтобы не прибили за мелкую монету. Очередной поворот стены и Киамит скрылся из вида. Шенвех на полусогнутых ногах просеменил в дешёвых мягких обмотках на одни ступни, радуясь, что по своей бедности не носил дорогую для бедняков обувь с твёрдой и шуршащей на камнях подошвой. Ещё несколько шагов, поворот, пустая улица впереди, голые стены вокруг, разбитая дорога вдоль стены и больше ничего! Не считая схватившей его сзади за шею руки, ударивших под колени ног, появившейся перед глазами разбитой мостовой и усевшегося на него сверху завернувшего ему руки за спину и приставившего ему к горлу нож тела.

— Всё! Гадёныш!!! Отбегался! Гад!!! Здоровячок ублюдочный!!! — Киамит слегка подпрыгнул на спине Шенвеха, покрепче придавливая его к земле. — Ну, кричи! Ори! Зови на помощь! Я тебе голову тут же откромсаю! Давай! Ори погромче! У тебя это хорошо получается.

Шенвех мысленно переходил от ошеломления к ужасу. Теперь уже всё для него было потеряно, это было понятно и не вызывало никаких сомнений. Ещё сохранялась маленькая надежда, что пока его враг растягивает удовольствие от его убийства, мимо случайно может пройти отряд городской стражи совершая ежечасный обход, но стража всегда, как будто нарочно, настолько громко топает и горланит, что её слышно за сто шагов и всё равно Киамит успеет его зарезать пять раз или шею сломать. Можно попробовать заорать, но тогда уж точно конец и сразу.

— Тебя подвесят на крюки! Задом, передом или за челюсть. Или за рёбра подвесят! Или кипятком обварят! Или в смоле сварят! Или кол в дыру забьют! В твою любимую! Или с крепостной стены сбросят. Или брюхом на колья насадят. Или что ещё полезного с тобой, сучка такая, судья прикажет сделать. Ублюдок! Скот! Недоносок недоделанный!

Нож прижался к горлу сильнее, рука у Киамита подрагивала.

— Ничего, детка, не повесят. Не надейся даже. Я тебя убивать буду очень долго. Ты не представляешь, как долго я ждал этого мгновения! Ты можешь даже закричать, а я следом полюбуюсь, как забавно ты будешь после этого хрипеть. Трудно кричать с перерезанным горлом!

— И я тут же подохну, а тебе останется только потрахать в попочку моё бесчувственное тело! Зато ты хоть раз в жизни почувствуешь себя мужчиной. Потаскуха ты портовая с яйцами! Щель мошоночная! Был таким, есть и навсегда останешься! Насадка целочная! Щель дырявая!

Тело сверху дёрнулось от злости, видимо, такой поворот событий в расчёты Киамита не входил. Впрочем, скорее всего входил, просто он до него ещё не дошёл. Окажись Шенвех сейчас месте Киамита, он бы связал своего врага, заткнул бы рот и утащил бы в место поукромнее. Раз нашлись деньги на нож, то на верёвку уж точно хватило.

— Нет, мой дурачок, мой глупенький маменькин выброс дерьма потаскухи! Я не стану тебя здесь резать! Я тебя до смерти забью голыми руками, а потом и ногами. Ты у меня от боли обгадишься! А потом зарежу за кражу у меня кошелька с деньгами. Отсос обсосанный!

— Сам иди сосать! Какого кошелька?

— Вот этого! — Киамит пальцами другой руки оттянул у Шенвеха сзади верёвку на штанах, какой пользовалась беднота вместо пояса, не имея денег ни на пояс, ни на штаны с вшитой верёвочной завязкой.

Шенвех ощутил, как Киамит просунул ему в штаны что-то похожее на тряпочный кошель, которые носила обычно всякая беднота, видимо для облегчения нелёгкой работы карманников.

— Ты даже не представляешь, как это приятно, когда такая сволочь, как ты, корчится и колотится от ненависти под тобой как изнасилованная дешёвая портовая потаскуха, дёргается, всё знает, а сделать ничего не может. Я не был так счастлив с тех времён, когда почти два года назад чуть ли не изнасиловал ту пьяную потаскуху в порту.

— На местную денег не хватило? С конца не закапало?

— Не дождёшься! Сам сгниешь скоро, жалко, что не живьём.

Шенвех вспомнил, как недавно какой-то мелкий карманник на пару лет младше него пытался украсть его кошелёк. Он легко поймал этого карманника при похожих на эти обстоятельствах почти сразу, пока тот не успел отбежать и на сотню шагов. Потом избил сначала ногами по животу, потом со всей силы ударил несколько раз ногой в пах, а когда тот попытался закрыть самое чувствительное место руками, то сломал ему обе руки, которые просто повисли, а потом бил ногами в пах, пока ноги не заболели. Когда неудачливый воришка уже лежал в кровавой, пахнущей дерьмом лужице, Шенвех со всей силы ударил того ногой в челюсть, сломал её и выбил несколько зубов. Под конец он ударил почти мёртвого подростка с размаху головой об мостовую несколько раз, пока не хрустнул трескаясь череп и мелкий вор из числа полумёртвых не перешёл в число совершенно мёртвых. Справедливость победила.

— Твою мать матросы драли! Она в попу им дала! — попытался он посильнее оскорбить Киамита, но не получилось.

— Надеюсь! Эта корова продала меня в кабак в семь лет. Надеюсь, что она сгнила под матросами в порту или в канаве под забором.

Шенвеха передёрнуло, он понял, что дела его действительно плохи. Такие, как этот проклятый Киамит, хорошо научились причинять боль хотя бы потому, что в своей жизни сами ничего, кроме издевательств и мучений, не знали. Пожалуй, сейчас будет лучше просто заорать и его тогда Киамит прикончит сразу. Всё могло кончиться гораздо хуже. Тут его сознание взорвала внезапная догадка. Продала в семь лет! Откуда же он тогда здесь взялся в пятнадцать? Из рабства же не выходят!

Рабы в Империи были разными. Многие обеспеченные люди часто покупали рабов примерно того же возраста своим детям, исходя из необходимости наличия у детей младших или старших братьев и сестёр. Некоторым рабам настолько везло, что жизнь у них была не хуже, чем у детей их господ. Разумеется, они прислуживали господским детям и помогали своим господам по хозяйству, но это были сущие мелочи по сравнению с бедственным положением других рабов. Некоторые купленные своим детям рабы становились просто мальчиками для битья, которых истязали с особой изощрённостью в разных целях, а иногда и в целях воспитания или наказания господских детей. Но подобные извращения происходили с рабами достаточно редко, а большинство их покупалось для тяжёлой и опасной работы где угодно и как угодно.

Но что больше всего удивило в своё время Шенвеха, так это многочисленные способы попадания в рабство, которое в Империи не было наследственным. То есть в империи рабом нельзя было родиться, но в рабство можно было легко попасть. Как он выяснил немногим позже, удержаться на свободе было совсем не просто.

В рабство могли продать родители своего ребёнка возрастом до девяти лет. В рабство, причём пожизненное, продавали своих должников за любой не выплаченный вовремя долг. Само собой разумеется, что в рабство забирали власти за невыплаченные налоги. Список был такой длинный, что его невозможно было запомнить.

Единственным, за что не всегда продавали в рабство, а почти сразу отправляли в пыточные или на казнь, были кражи, разбои, убийства и государственные преступления, может быть, ещё некоторые. Впрочем, за многие другие преступления, за которые в Империи не продавали в рабство и не отправляли в пыточные, была предусмотрена отправка на каторгу, на которой в рудниках и каменоломнях, за вёслами кораблей и приводными колёсами в цехах, на стройках крепостей и земляных работах, за строительством дорог и много ещё где осуждённые преступники проводили весь остаток своей жизни.

Единственная разница между рабом и каторжником была в том, что раба можно было продать или подарить, а каторжник принадлежал не человеку, а уже Империи, причём пожизненно. Ни раб, ни, тем более, каторжник не могли себя выкупить потому, что не имели никаких прав ни на личную собственность, ни даже на деньги. Всё, что зарабатывал раб, уже изначально принадлежало его владельцу. При желании владелец мог освободить своего раба, что иногда действительно случалось, каторжников же не освобождали никогда.

— Кто же тебя из рабства-то выкупил, да ещё и освободил? Откуда же дурак такой нашёлся, чтобы такую дрянь, как ты, не только взять и купить, но ещё потом и освободить, а не убить?

— Мамочка внезапно подохла! Она меня, оказывается, в рабство не продала совсем, а только передала во временное пользование.

— Жалко, что не сдохла, пока такого выродка рожала!

При этих словах Шенвеха Киамит ещё раз подпрыгнул на нем.

— Тебе, паскудник, не понять. Козлина! Я мог бы сейчас тебя сдать страже, а завтра любоваться, как с тебя шкуру сдерут, живьём зажарят или муравьям скормят, но я хочу тебя прикончить сам, своими руками, даже насиловать не буду, хотя попка у тебя миленькая, любая портовая потаскуха такой позавидует. Матросы бы оценили!

— Себя изнасилуй своим обрубком! Давалка уличная!

— Не завидуй перед смертью! Примета плохая. — с этими словами Киамит замахнулся рукой, чтобы ударить Шенвеха кулаком в бок.

— Я так понимаю, что представления с потаскухами не будет? — в уже наступивших сумерках раздался голос у них за спиной.

* * *

Император молча сидел за столом и смотрел в пространство перед собой. Настроение у императора последние годы было такое отвратительное, какое только можно было придумать, не то, что представить. Когда-то он был весел, когда-то он был счастлив, когда-то он был даже взаправду влюблён! И чем всё закончилось? Ничем! Тот проповедник был прав: чем больше у тебя есть — тем меньшему ты радуешься.

Иногда ему хотелось бросить всё: все эти завоевания, государственные дела и советы, мелкие и крупные склоки, переговоры и заговоры, государственные службы и уйти просто жить, как живут все обычные люди. Но не мог. И не потому, что, как вещал тот придурок, император не имеет права бросить свою Империю и отказаться от власти потому, что больше себе не принадлежит. Обойдётесь! Я больше никому и ничего не должен! Он мог запросто назначить себе любых помощников и жить спокойной жизнью, просто не позволяя им распускаться.

Ему просто не хотелось, а если говорить уже совсем откровенно — он просто боялся. Он боялся этой, уже давно образовавшейся в его сознании бесконечной пустоты, которая как вечно голодный нищий просила есть и не наедалась. Она не насыщалась ни работой, ни развлечениями, ни удовольствиями, ни страданиями. Он был пуст в душе и не мог насытить эту пустоту ничем и вся его почти безграничная императорская власть не могла ему в этом помочь ничем и никак.

Да, он мог позволить себе многое. Да, он мог вершить судьбу чуть ли не целого мира, причём очень скоро будет уже безо всякого «чуть». И в этот миг своего непревзойдённого могущества и торжества своей власти он, император Киамит, не чувствует ничего! Нет, ему приятно. Только это всё, что теперь он чувствует! Нет, он рад. Но это всё! А где радость победы? Где счастье достижения? Он выгорел как зола, а зола гореть уже не может. Позади безмолвно стоял его советник.

— Вашему Императорскому Величеству грустно?

— Нет, иначе я тогда хотя бы погрустил с удовольствием. У меня в последние годы такое ощущение, что мне уже просто надоело жить. Я никогда не думал, что такое со мной вообще может случится, что меня можно так утомить, что такое со мной вообще возможно.

— Может быть, это просто усталость? Империя — тяжкий груз.

— Не для меня. Если бы управление Империей было столь тяжким трудом, то я уставал бы с удовольствием. Просто раньше у меня были потребности, желания, стремления, цели, в конце концов, мне хотя бы угрожали. А сейчас у меня есть всё, что я вообще когда-либо хотел, со стремлением к чему я вырос и за что я всю жизнь боролся. Ради чего? Ради моей огромной империи? А кто населяет эту империю? Две с половиной сотни людей и десятки миллионов законченных скотов, которые только и делают, что выжидают, когда можно будет начать резать всех вокруг и друг друга заодно. Даже не меня! У меня даже враги все передохли! Раньше хоть они были… Хоть какое-то развлечение…

Я изменил карту целого мира, но не смог изменить его обитателей. Я не сумел, я не сумею и, самое главное — я не хочу. Просто не хочу и не буду! Я не верю в людей — я слишком хорошо их знаю! Я сам был одним из них! Были годы, когда я мечтал о портовой потаскухе только потому, что на местных девок у меня просто не было денег. Их иногда не было даже на то, чтобы просто поесть! Было время, когда я мечтал поубивать хотя бы половину своих врагов, пока они первыми не убили меня, что им несколько раз почти удалось. Иногда и есть было нечего.

А теперь я могу купить что угодно или даже просто взять! Но даже этого я не могу потому, что всё и так принадлежит мне просто потому, что я император. Я могу купить любого человека или даже убить и он будет счастлив — сам великий император великой Империи удостоил его своим вниманием. Я даже потаскуху теперь себе снять не могу — весь мир стал моими потаскухами, включая жену! Достаточно только приказать любому своему подданному и он с радостью хоть утопится, хоть повесится, хоть в огонь бросится, хоть что угодно сделает!

— Желаете новую потаскуху? — пошутил советник.

— Они все — потаскухи! Почти каждый мой подданный это просто портовая потаскуха, причём бесплатная.

— Ну, допустим, что не каждый. — пока император смотрел перед собой, слева к нему подошла молодая и красивая девушка. — Меня ты так ни разу и не оприходовал, хотя и хочешь.

— Я хочу, чтобы меня любила девушка, которой я понравился, а не потаскуха, которой я приказал. Я даже потаскуху купить не могу. Я не могу купить себе то, что и так уже принадлежит мне, а почти все мои подданные просто потаскухи. И я не хочу превращать свою любимую девушку в потаскуху только потому, что мне просто захотелось.

— Однако, достаточно тебе приказать…

Император вскочил настолько резко, что девушка отскочила и запустил тяжёлым кинжалом в стену. Кинжал аж загудев от удара глубоко вонзился в деревянный столб в стене. Девушка посмотрела на кинжал долгим взглядом, пожала плечами, но ничего не сказала.

— Я не хочу больше приказывать! Я не понимаю, зачем в Империи нужен император?! Как-то раньше люди жили сами, без императоров, королей, вождей, судей, наместников и ещё непонятно кого. Они что, совсем превратились в скотов или для меня стараются?

Киамит схватил с кровати лютню и подвывая на манер площадных музыкантов жалобно протренькал, как умел:

До чего мы докатились, до чего дошёл наш век —

На десятки миллионов — пара сотен человек.

Мир наш катится к упадку, сами катим мы его,

Во главе нас император, а мы сами — ничего.

Ничего не представляем, сами мы — ни то ни сё,

Но зато мы понимаем — император это всё.

Каждый, пусть, из нас ничтожен, пусть он попросту никто,

Только с нами император вместо каждого зато.

Славься вечно император! Мы ради тебя живём!

Нами правит император! Мы ради него умрём!

— Я теперь в Империи вместо каждого! Бедный Хоншед! Как же я ему сочувствую! Из весёлого разбойника, с детства известного во всех Объединённых Королевствах, превратиться в государственного советника. Но им ещё повезло, у них там пока ещё хоть Империи нет.

— Ключевое слово — «пока». — подметил имперский советник.

— Я не буду их завоёвывать! Пусть ещё хоть где-то хоть что-то ещё останется неизгаженным имперскими порядками.

— Они сами хотят присоединиться. — уточнил советник. — Скоро приедут оба: и Хоншед, и Дэанев, и все остальные представители.

— Я знаю поэтому я и против. И вообще… А если я завтра сдохну? Что тогда будет с Империей? Как же вы тут без меня жить будете?

— Как и жили. Будет новый император и ничего не изменится. Чем больше вещи меняются, тем больше они остаются такими, как были.

Киамит провёл рукой по столу в поисках кинжала, чтобы запустить им в советника, потом посмотрел перед собой на стену с глубоко воткнувшимся в столб кинжалом, вздохнул и уставился перед собой.

— А раньше вы тоже так жили?

— Императоры меняются, а люди остаются.

— Это я уже давно и сам заметил. А как же ваше знаменитое: «Нам думать не надо! — Император думает за нас!»?

— Император думает — народ живёт.

— Ты хотел сказать «Император думает сам по себе — народ живёт сам по себе.»? — уточнил Киамит.

— Народ живёт с мечтой об императоре.

— Я всё понял. Я могу изменить лишь внешние проявления, но не могу изменить вызывающие их основы потому, что не могу изменить сущность людей. Даже я, император, с моей безграничной властью, не могу изменить ничего! Потому, что не знаю как!

— А попробовать научиться не хотите? — намекнул советник. — И будет у Вас достойное императора занятие, противоборство с достойным противником. Вы же этого хотели, радости победы.

— Я уже пробовал! До меня уже многие пробовали! Всё для народа делали: угождали, били, принуждали, развивали, поощряли, обучали, убивали, уничтожали. Но так ничего и не добились! И я догадываюсь, почему — это лежит в основе и этого никак нельзя изменить. Как я не могу стать другим человеком вместо кого-то. Это просто невозможно, вот и всё. Порядочность это исключение, а всё остальное — правило. Всё, что я могу, это просто непрерывно убивать непорядочных силами порядочных и тем самым превращая их в таких же непорядочных.

— Замкнутый круг. А что поделаешь? — подметил советник.

— Что поделаешь? Я скажу тебе, что поделаешь! Я тебе скажу, что поделаешь! Я скажу, что поделаешь! Я знаю, что можно сделать! Я эту проклятую Империю лично уничтожу! Будете жить как тысячи лет назад! Без всякой Империи! Будете жить как люди! Без императоров!

— Это уже было. — мрачно возразил советник. — И всё равно каждый раз Империя возрождалась даже из ничего.

— Жалко. А было такое хорошее решение!

— И не один раз. — продолжил советник.

— Опять я ничего не могу сделать! Но даже если нельзя исправить уродство Империи, то можно хотя бы попытаться. В конце концов, не всегда и далеко не всё в жизни получается с первого раза. И пусть я не стану первым императором, который превратит весь мир в свою империю, зато я стану очередным, кто разрушит Империю до основания!

* * *

Предсказатель дёрнулся и по чёрному зеркалу чаши прошла мелкая рябь. Стоявший в напряжении за спиной предсказателя человек в рясе выпустил за спиной левую руку из правой и сделал шаг вперёд.

— И это всё? Больше ничего?

— Да, Империя в ближайшее время рухнет незадолго до её полного распространения на весь мир. Император сам её разрушит.

— А Объединённые Королевства?

— Останутся Объединёнными Королевствами.

— Хорошо. Держи награду — ты её заработал. И постарайся не выболтать увиденное. Орден ценит твой труд и нам не хотелось бы вдруг лишиться такого полезного помощника. Ты же знаешь, сколько врагов у нашего Ордена? И не пропадай надолго, весьма возможно, что скоро нам снова понадобятся твои умения. В наше время столь трудно найти честного предсказателя! Кругом одни проходимцы и мошенники!

* * *

Они оба замерли: один от неожиданности, а другой от радости. Это был спасительный поворот для Шенвеха и губительный для Киамита. Видно, в пылу сведения личных счетов они оба так увлеклись, что не заметили как сзади к ним кто-то подкрался. Но, всё равно, подошёл он слишком тихо, чтобы не удивиться его появлению.

— Я — имперский советник Мадэас. — медленно и с расстановкой по словам произнёс позади неизвестный. — Уже одна только попытка жителя Нижнего Города, и не только, сидеть в моём присутствии, тем более повернувшись ко мне спиной, однозначно является основанием для строгого наказания, причём даже вплоть до смертной казни, кому ещё повезёт. Но для вас я сейчас пока делаю исключение, временно.

От испуга они чуть не обгадились на месте. Появление имперского советника было даже хуже появления десяти отрядов стражи. Это для любого из них было хуже, чем любой суд и наказание — полномочия имперского советника были сравнимы только с полномочиями самого императора! Весь вопрос был сейчас только в том, на сторону кого из них станет имперский советник и что ему известно. Про то, что такое важное лицо как имперский советник делает в этом поганом закоулке в столь позднее время, можно было даже не догадываться — никто не знает путь имперского советника лучше самого имперского советника.

Первым в сознание начал приходить Шенвех. Он лежал на животе, придавленный сверху задом Киамита и ликуя чувствовал, что судьба в кои-то веки становится на его сторону. Если ему ещё удастся убедить имперского советника в собственной невиновности, то можно считать, что Киамит уже мёртв, если только тот не осмелится напоследок перерезать ему горло, а затем и себе, чтобы точно не попасть в пыточную к палачам. Правда, имперский советник мог бы прямо сразу прикончить Киамита, чтобы тот не успел даже дёрнуться. Вроде бы при первом же взгляде на них и так было ясно, кто тут преступник и кого надо убить. Непонятно только, почему имперский советник сразу этого не сделал.

— Этот разбойник… — начал Шенвех.

— Я знаю.

— Господин имперский советник… — попытался он продолжить.

— Я вижу.

— Осмелюсь ли я… — Шенвех пытался продолжать.

— Этого достаточно.

При последних словах имперского советника Шенвех аж вздрогнул и приготовился к тому, что Киамит сейчас его зарежет, а потом заодно и себя. Приговор им обоим был уже вынесен и Шенвех только не мог никак понять, почему Киамит всё ещё жив. Но пока единственное, что всё ещё он чувствовал, это вздрагивающее на его спине тело Киамита и дрожащий в руке того нож у его шеи. Видимо, Киамит ещё надеялся спастись на ходу придумывая подходящее оправдание.

— Ваше… — произнёс Киамит, пытаясь подняться на ноги.

— Сидеть. — Киамит сел обратно задом на спину Шенвеху.

— Этот негодяй…

— Я видел.

— Он хотел…

— Если вы ещё раз попробуете оправдываться, то я убью вас обоих прямо здесь и сейчас. Это понятно? — спокойно продолжил советник.

— Да, господин имперский советник. — ответили они неожиданно почти одновременно, как будто сговорившись.

— Я буду задавать вам вопросы, а вы будете мне на них отвечать. И не пытайтесь убежать или ещё что-нибудь сделать. — при этих словах Киамит чётко понял намёк на нож у горла Шенвеха.

— Да, господин имперский советник. — снова получилось хором.

— Я ещё не задал вопрос. — в ответ было молчание.

Киамит и Шенвех оба тряслись от страха. Киамит понимал, что или успеет убить Шенвеха или только себя и не больше. Шенвех понимал, что или Киамит убьёт его, или тот попадёт в пыточную. Киамит выбирал между пыточной и самоубийством. Шенвех ничего не выбирал — за него это делал Киамит. А допрос тем временем продолжался.

— Вы хотели убить друг друга.

— Я… Он… — заблеяли они оба.

— Молчать, это был не вопрос. Мне нужно знать причину.

— Можно мне… — начал Шенвех.

Удар по ягодицам, наверное хлыстом, был такой силы, что Шенвех заверещал и дёрнулся так, что сидящий на нём верхом Киамит едва не свалился набок. От нестерпимой боли у Шенвеха потекли слёзы.

— Я не разрешал задавать мне вопросы.

— Есть одно место слуги у господина из Верхнего Города. — начал уже Киамит. — Это место предложили нам обоим.

— Господин сказал, что возьмёт лучшего. — добавил Шенвех.

— Кто этот господин?

— Этого мы не знаем… — попытался было продолжить Киамит.

На этот раз хлыст или плеть ударил по ягодицам его. Лежащий под ним Шенвех почувствовал, что ему на спину потекло что-то горячее и задёргался под повизгивания и дёргания Киамита.

— Каждый отвечает сам.

— Я не знаю, я правда ничего не знаю, я не посмел спросить. Он из Верхнего Города, мне туда заходить нельзя даже без разрешения.

— Я тоже не посмел спросить господина. — продолжил Шенвех.

— Почему вы согласились?

— Мне нужны были деньги. — опять получилось хором.

— Деньги нужны всем. Почему вы согласились?

Понимая, что сейчас хлыст или ещё что похуже пойдёт уже по ляжкам, они наперебой начали говорить правду.

— Мы… Я не хочу всю свою жизнь провести в Нижнем Городе. — выкрикнул Киамит, ожидая очередного удара по ногам или спине.

— Никто не хочет провести всю жизнь в Нижнем Городе.

— Я знаю нескольких человек из местных, которым здесь нравится и они совершенно не хотят отсюда уходить. — ожидая удара по коленкам выкрикнул Шенвех, думая, как не обмочиться при этом от боли.

— Ты можешь их показать?

— Да, господин имперский советник!

— Почему вы согласились?

— Я хотел разбогатеть как можно быстрее. Я искал самый быстрый и безопасный способ. — снова заговорил Киамит.

— Дуракам деньги всегда только мешают.

— Я хотел подняться наверх. Я хотел стать большим человеком.

— Каждый хочет подняться наверх и стать большим человеком.

— Не каждый! — снова влез Шенвех.

— Достаточно. Почему вы решили убить друг друга?

— Он хотел меня убить! — опять получилось хором.

— Он об этом заявил?

— Да! — снова получилось хором.

— Вы пробовали договориться?

— Нет!

— Вы пробовали бросить жребий?

— Нет!

— Достаточно. Я понял, что каждый из вас хотел сделать. Я понял, почему каждый из вас хотел это сделать. Можете приступать к исполнению задуманного — теперь я вам это разрешаю.

Киамит с облегчением вздохнул и с чувством глубочайшего удовлетворения своей ненависти что есть силы провёл ножом по горлу Шенвеха чуть сбоку, где в шее были самые крупные сосуды. Чёрной в ночной темноте кровь хлынула на мостовую широкой струёй. Раздался на мгновение булькающий хрип вдыхаемой перерезанным горлом крови. Киамит левой рукой потянул голову Шенвеха назад за тёмные волосы, толчками льющаяся из шеи струя крови усилилась. Тело Шенвеха под Киамитом судорожно задёргалось и запахло дерьмом и блевотиной.

Осторожно, чтобы не перепачкаться в крови, позабыв про намоченные совсем недавно собственные штаны, Киамит встал с тела убитого врага. Тело Шенвеха ещё продолжало дёргаться, напоминая курицу с отрубленной головой или зарезанную свинью. Некоторое время полюбовавшись на содеянное Киамит повернулся к имперскому советнику и тут же плюхнулся перед ним на колени прямо в кровавую лужу и уткнулся лбом в залитую кровью мостовую.

— Служу Империи! господин имперский советник! — Киамит не в полной мере был уверен, что именно так надо говорить, но лучше ничего не придумал и надеялся на то, что имперский советник оценит по достоинству его попытку выслужиться перед ним и заодно Империей.

— Ты уверен, что поступил правильно?

— Да! Господин имперский советник!

— Тебе не жалко своего круглолицего щекастого приятеля? Он был весьма умным, такие здесь не так часто встречаются. Нижний Город в основном состоит из калек, уродов, слабоумных и больных.

— Нет! господин имперский советник!

— Ты считаешь, что выбрал лучшего из вас двоих?

— Да! господин имперский советник!

* * *

Император молча сидел за столом и смотрел прямо перед собой на всё ту же самую стену. Ему было плохо, весьма плохо и очень тяжело. Год за годом управление Империей хоть и медленно, зато неотвратимо становилось всё тяжелее, а под конец окончательно его доконало. Его, Киамита, благополучно пережившего все многочисленные покушения и предательства, смуты и заговоры, войны и потрясения, вторжения и волнения, да и вообще неисчислимое количество неизвестно чего ещё, доконало управление своей собственной империей!

Он вспомнил себя молодого. Тогда он еле справлялся с властью, он учился на своих ошибках и ещё больше на чужих. Его тогда изводила человеческая сущность, вся открывшаяся ему гнусность человеческой души. Когда он ещё подростком жил в Нижнем Городе, то считал, что плохо только там и надо просто выбраться из Нижнего Города хотя бы в Средний Город. Когда он ещё только стал императором, то поначалу считал, что и люди все такая дрянь только в столице, что их испортило это место, а где-то всё иначе и большинство людей там люди как люди за редким исключением. Время разубедило его в заблуждениях.

Сказки закончились ещё в раннем детстве. С возрастом исчезла уже и вера в их существование. Вместе с короной императора он возложил себе на голову всё бремя человеческого зла и пороков, которое, неожиданно для него, вдруг оказалось бесконечным. Добро это исключение, зло это правило — усвоил он за эти годы, хорошо усвоил. Было время, когда он даже пытался сам же разрушить свою же империю, но все его попытки её разрушить сделали её только сильнее.

Однажды он распустил имперскую армию в надежде, что Империю начнут завоёвывать. Но, вопреки его ожиданиям, вместо одной имперской армии сразу же образовалось несколько независимых, которые с удивительной быстротой прибрали тогда ещё чудом остававшиеся независимыми пограничные государства вокруг Империи. Он надеялся, что новые армии сцепятся между собой и развалят Империю на части, но вместо этого все они провозгласили славу императору за столь мудрое решение и поклялись в своей верности.

Он самолично принимал самые безумные законы, проводил по всей Империи самые сумасшедшие мероприятия, чтобы довести её до раскола, но Империя только крепла. Он то всё подряд запрещал, то наоборот всё подряд разрешал и каждый раз его новое противоречащее всем предыдущим решение повсеместно едва ли не поголовно одобрялось и встречалось восторженным ликованием населения.

Он пытался разорять Империю налогами, доводил всех до полного обнищания, но так и не смог спровоцировать бунт. Он приказывал печатать бумажные деньги вместо золотых и доводил тем самым деньги до полного обесценивания, но и это было встречено восторгом.

Он отменял даже самые древние и почитаемые обычаи, запрещал и преследовал самые распространённые в Империи религии, но каждый следующий запрет вызывал ещё больше восторга, чем предыдущий. И даже когда он отчаявшись объявил Империю прекратившей существование, то и это известие было воспринято с восторгом и ликованием, а в народе заговорили, что император создал новую Империю из старой.

Но это было совсем давно, а сейчас он чётко понимал, что пытался потушить огонь кипящим маслом. Он тогда пытался развалить уже изначально разваленное, а всё, что он пытался сделать во зло Империи, шло ей исключительно во благо. Если он тогда хотел развалить Империю, то это надо было делать от прямо противоположного. Надо было не бороться с Империей, а перестраивать её в новое порядочное общество, где родители не будут насиловать своих детей назло друг другу, где духовное уродство не будет передаваться по наследству, где назло одним не будут наказывать других, где целью жизни каждого не будет издевательство над всеми, а всех над каждым, где у человека не будет смыслом жизни лишение смысла жизни других.

Киамит вспомнил ту судьбоносную ночь много лет назад, когда зад у него пылал после удара плетью, под ним аж содрогался от ужаса несчастный Шенвех, а за спиной стоял всемогущий имперский советник и задавал им вопросы. Он сейчас не обвинял имперского советника за случившееся — он сам тогда сделал свой выбор и только. Если бы он тогда хоть немного подумал и отпустил Шенвеха, то в будущем у него всё сложилось бы совсем иначе. Долгий путь к императорской власти оказался непрерывным выбиванием всего лучшего, что ещё в нём уцелело после многих лет борьбы за выживание в Нижнем Городе.

Он повернул голову. Позади молча стоял советник, тот самый, который стоял за его спиной в ту ночь. Иногда ему казалось, что это не человек вовсе, а тень человека, зловещая всезнающая тень. Именно этот человек помог ему тогда принять нужное решение, именно он провёл его по всем ступеням восхождения к верховной власти, это он задавал ему вопросы и давал нужные подсказки. Впрочем, решение той ночью Киамит принимал сам — советник всего лишь предоставил ему тогда свободу выбора и он сделал неправильный выбор.

А далее была бесконечная череда ведущих к власти преступлений и сделок со своей совестью. Это не императоры создают себе Империю! Это Империя создаёт себе императоров! Каждое новое преступление, каждое новое убийство на пути к власти не только продвигали его ещё на один шаг ближе к ней, но и заодно уничтожали в нём ещё какую-то часть его самого, пусть малую, но уничтожали.

Чудовищное население Империи создавало себе столь же чудовищных императоров, чтобы они продолжали создавать новых чудовищ из каждого нового жителя Империи. Круг замкнулся и это был бесконечный путь по кругу. Ему вспомнилось название одного из орденов: Орден Замкнутого Пути. И эти туда же! Почитатели хождения по кругу!

— Скажи мне, почему тогда ты позволил мне убить Шенвеха? — не поворачивая головы обратился он к стоявшему за спиной советнику.

— Я не позволил убить Шенвеха — я позволил всего лишь принять решение. Вы сами решили убить Шенвеха — это был Ваш выбор.

— У меня было неоспоримое преимущество, это я тогда решал, кто из нас должен остаться в живых.

— Выбор был у всех, но Вы им воспользовались, а он — нет.

— И как он мог воспользоваться выбором с приставленным к горлу ножом? Я не помню, чтобы я предоставил ему какой-то выбор.

— Именно это и было Вашим решением.

* * *

Белый дым клубился между дешёвыми зеркалами над столом и еле отражался в тёмном зеркале чаши. За спиной предсказателя человек в рясе перебрасывал верёвку её пояса из одной руки в другую.

— И всё же он смог найти решение?

— Да, ничего не помогло — нужно что-то иное.

— Может быть есть смысл заглянуть ещё дальше?

— Я могу, но так далеко точность предсказания сильно снизится.

— Не требуется — там будет всё то же самое, только намного хуже. Ошибка произошла гораздо раньше, чем в ближнем будущем.

— Может быть, есть смысл поискать ещё?

— Лучше отдохни как следует, а пока держи деньги. Мы подумаем, что можно сделать, а ты пока поупражняйся в точности. Ставки в игре растут и нам нужен выигрыш, а не гадание на внутренностях.

* * *

Допрос Киамита и Шенвеха продолжался. Киамит всё также не шевелясь, неподвижно продолжал сидеть на спине Шенвеха не вставая и не убирая ножа от его шеи. Имперский советник продолжал.

— Вы пробовали договориться?

— Нет!

— Вы пробовали бросить жребий?

— Нет!

— Я услышал достаточно одновременных ответов. Вы оба виновны в нарушении спокойствия. В наказание за это сейчас один из вас убьёт другого. Раз вы даже не попытались бросить жребий, значит это за вас прямо сейчас сделаю я. Стать передо мной с закрытыми глазами! Оба!

Киамит встал с мокрой спины Шенвеха и позабыв про намоченные совсем недавно собственные штаны плюхнулся на колени перед имперским советником. Шенвех немедленно вскочил на ноги и повернулся. Перед ним стоял высокого роста мужчина в просторной одежде, перед которым на расстоянии нескольких шагов, спиной к Шенвеху, на коленях стоял Киамит, светлые волосы которого было хорошо видно даже в почти полной темноте. Мысль Шенвеха заработала с новой силой.

«Он смотрит на советника!» — озарила Шенвеха самая очевидная и незамысловатая догадка. Это было спасение! Сделав несколько шагов, чтобы оказаться рядом с Киамитом, Шенвех резко выхватил нож и как можно сильнее ударил того сзади в шею почти в то же самое место, в которое всего лишь немногим раньше хотел вонзить ему нож Киамит. Кровь широкой струёй хлынула под ноги имперского советника, который даже не шелохнулся. Раздался булькающий хрип вдыхаемой перерезанным горлом крови. Киамит не успев опомниться схватился сразу обеими руками за перерезанное горло пытаясь остановить хлещущую кровь и повалился вперёд и набок. Его конечности судорожно задёргались мелкой дрожью, запахло дерьмом и блевотиной.

Осторожно, чтобы не запачкаться, имперский советник переступил через лужицу крови к Шенвеху. Киамит всё ещё продолжал дёргаться и хрипеть как забитое животное на скотобойне. Ещё мгновение полюбовавшись на содеянное Шенвех повернулся к идущему к нему имперскому советнику и опомнившись тут же приставил нож к своей шее. Он был готов убить и себя следом за Киамитом, чтобы только не быть схваченным и не угодить в имперские пыточные. Имперский советник посмотрел на нож и остановился, а потом леденяще улыбнулся.

— Этого не требуется, — произнёс он. — лучший выбран.

* * *

Император молча сидел за столом и смотрел в пространство перед собой. Настроение у императора последние годы было такое отвратительное, какое только можно было придумать, не то, что представить. А сколько счастья и радости было в его жизни совсем недавно! Это же была не жизнь, а просто сказка полная чудес! Пройти путь от ничтожнейшего жителя Нижнего Города до величайшего императора чуть ли не всего мира — что может быть чудеснее? И вот в конце столь потрясающего и великолепного пути он сидит и тупо смотрит в стену.

А сколько у него было стремлений! Как он мечтал переделать этот несовершенный, а, по правде говоря, уродливый мир, хотя бы эту его часть, называемую Империей! И куда делись все его стремления? Ещё было бы понятно, если бы он разбогатев и дорвавшись до власти утратил бы все свои прежние благие стремления просто забыв про них. Но он не забыл — у него просто пропало желание ими заниматься.

Ему просто не хотелось, а если говорить уже совершенно честно — он просто не верил в успех. Он боялся своего непрерывного ожидания неудач, которые одну за другой он терпел всякий раз после очередного своего благого начинания. Неудача настигала его всегда неожиданно и внезапно, как та стрела из темноты. Он старался предвидеть и учесть всё, но каждый раз очередная попытка обнаруживала такой неожиданный изъян и дело сразу принимало столь плохой оборот, что ему оставалось только опустить руки. Он был бессилен против своей судьбы и вся его императорская власть не могла ему в этом помочь.

Да, он мог всем приказывать. Да, он мог вершить судьбу чуть ли не целого мира, причём скоро будет уже без всякого «чуть». И в этот миг своего непревзойдённого величия и торжества своей власти он, император Шенвех, чувствует исключительное своё бессилие! Нет, он смог добиться успехов. Только это были успехи управления империей! Нет, он расширил империю. Но это всё! Где все прочие улучшения? Где же счастье людей и его собственное? Почему как вокруг были ужасы, так и остались, если не приумножились? Почему, вопреки его ожиданиям, всё переменилось не от плохого к лучшему, как он хотел, а от плохого к худшему? Позади безмолвно стоял его советник.

— Вашему Императорскому Величеству грустно?

— Нет, иначе я мог бы справиться с грустью. У меня такое ощущение, что я ничего не могу сделать. Вообще. Я не всесильный — я бессильный император! Никогда не думал, что такое возможно. Я никогда не думал, что после моих столь головокружительных успехов окажусь в таком тупике. Я всегда считал, что император всесилен и всемогущ.

— Может быть, это просто усталость? Империя — тяжкий груз.

— Только не для меня! Сейчас меня угнетает моё собственное бессилие. Раньше я думал, что если бы у меня была большая власть, я бы смог изменить мир. А сейчас я вижу, что я могу не перестроить мир, а всего лишь перекрасить его. Ради чего всё это? Ради моей империи? А кто населяет эту империю? Две с половиной сотни человек и десятки миллионов скотов, которые только и выжидают, когда можно будет перерезать друг друга. Разве к этому я стремился? Разве этого я хотел? Я хотел сделать Империю лучше, а сделал её только больше.

Я изменил карту мира, но я не смог изменить его обитателей. Я так и не сумел, не сумею и, самое главное — я не понимаю как. Я хочу, но не понимаю как! Я не верю в себя! Я слишком часто ошибался, чтобы верить в свои силы! Я сам был одним из них! Я был таким же как они! Мало того — я таким и остался! Ничего не изменилось! Бывали годы, когда я мечтал о хотя бы маленьком счастье для себя, для других и для каждого. Даже для своих врагов, чтобы они от меня, наконец, отстали! Бывали времена, когда я мечтал поубивать всех нравственных уродов по всей своей империи, пока они её не угробили окончательно, что им несколько раз на моей памяти почти удалось.

А теперь я могу приказать убить кого угодно даже просто так! Но я знаю, что всё как было, так и останется. Я могу приказать истребить в своей империи всех подонков. Но уже следующее поколение будет ничуть не лучше! Я даже не представляю, как такое вообще может получаться! Почему даже из в начале хороших людей получаются в конечном итоге законченные выродки, в лучшем случае из их потомков?!

— Желаете новых подданных? — пошутил советник.

— Они почти все — чудовища! Каждый мой подданный это просто чудовище, причём ужасное.

— Ну, допустим, что не каждый. — пока император смотрел перед собой, слева к нему подошла молодая и красивая девушка. — Меня ты ни разу с чудовищем не сравнивал. Видимо, чудовищем не считаешь.

— Я хочу, чтобы меня любила девушка, которой я понравился, а не чудовище в образе человека, в которое все вокруг меня превращаются со временем. Я тебя даже к самым мелким государственным делам допустить не могу. Я не могу поручить любимым и потому дорогим для меня людям заниматься государственными делами, не превращая их в полных чудовищ. И я не хочу делать свою любимую девушку чудовищем только потому, что мне просто захотелось нового помощника.

— Однако, достаточно тебе приказать…

Император вскочил настолько резко, что девушка отскочила и запустил тяжёлым кинжалом в стену. Кинжал аж загудев от удара глубоко вонзился в деревянный столб в стене. Девушка посмотрела на кинжал долгим взглядом, пожала плечами, но ничего не сказала.

— Я не хочу больше приказывать! Я не понимаю, зачем в Империи нужен император?! Как-то раньше люди жили сами, без императоров, королей, вождей, судей, наместников и ещё непонятно кого. Они что, совсем превратились в скотов или для меня стараются?

Шенвех схватил с кровати барабан и отрывисто, на подобие имперских маршей пробарабанил насколько получилось похоже:

Солнце Империи мир озаряет,

Поступь Империи ужас вселяет.

Наш император Империей правит,

Подданный каждый Империю славит.

Пусть грянет громче Империи голос,

Власть собирает нас всех в один колос.

Мы сокрушим всех врагов на границах.

Радость победы сияет на лицах!

В прошлом заслуги и в будущем слава.

Славься Империя, наша держава!

— Я теперь великий завоеватель! Я и завоеватель! который ни разу не начал ни одной войны! А некоторые, особенно затянувшиеся, даже сам ещё и закончил… Бедный Хоншед! Как же я ему сочувствую! Его из простого порядочного человека сначала сделали образцом преступника в Объединённых Королевствах, а потом сами же через некоторое и не такое уж продолжительное время произвели в чуть ли не главные государственные советники. И это, заметьте, всего лишь в Объединённых Королевствах! Даже страшно подумать, что стало бы с ним у нас! Но им ещё повезло, у них там пока ещё хоть Империи нет.

— Ключевое слово — «пока». — подметил имперский советник.

— Я не буду их присоединять! Пусть в мире хоть где-то хоть что-то ещё останется неизгаженным имперскими порядками.

— Они сами хотят присоединиться. — уточнил советник. — Скоро приедут оба: и Хоншед, и Дэанев, и все остальные представители.

— Я знаю поэтому я и против. И вообще… А если я завтра сдохну? Что тогда будет с Империей? Как же вы тут без меня жить будете?

— Как и жили. Будет новый император и ничего не изменится. Чем больше вещи меняются, тем больше они остаются такими, как были.

Шенвех провёл рукой по столу в поисках кинжала, чтобы запустить им в советника, потом посмотрел перед собой на стену с глубоко воткнувшимся в столб кинжалом, вздохнул и уставился перед собой.

— А раньше вы тоже так жили?

— Императоры меняются, а люди остаются.

— Это я уже давно и сам заметил. А как же ваше знаменитое: «Нам думать не надо! — Император думает за нас!»?

— Император думает — народ живёт.

— Ты хотел сказать «Император правит — народ не думает.»? — не выходя из глубокой задумчивости уточнил Шенвех.

— Народ живёт мыслями своего императора.

— Я всё понял. Я не бессилен! Я ошибся! Я просто поставил перед собой непосильную задачу! Переоценил свои возможности. Я не могу изменять законы природы, моя императорская, но всё равно человеческая, власть на них не распространяется. А люди это часть этого мира и они живут по его законам, а к моим только приспосабливаются.

— А попробовать приспособить их к жизни по другим законам Вы не хотите? — намекнул советник. — И тогда Вы сможете изменить не только размеры Империи, а уже само её качество. Вы же этого хотели, улучшить людей? И будет у Вас достойное императора занятие

— Я уже пробовал! До меня уже многие пробовали! Всё с ними делали: просвещали, наказывали, воспитывали, развивали, убивали, обучали, уничтожали. Но так ничего и не добились! И я догадываюсь, почему! Это лежит в самой основе человеческой природы и этого никак нельзя изменить. Они уже при всём желании не смогут стать другими никогда! Это просто невозможно, вот и всё, как и кто бы ни старался. Порядочность это исключение, а всё остальное — правило. Всё, что я могу, это просто непрерывно убивать непорядочных людей силами порядочных и тем самым превращая их в таких же непорядочных.

— Замкнутый круг. А что поделаешь? — подметил советник.

— Что поделаешь? Я скажу тебе, что поделаешь! Я то знаю, что тут поделаешь! Я эту свою империю расширил — я её сам и сведу на нет. Как присоединял, так и повыгоняю. Будете снова жить в королевствах как раньше, без всяких императоров и завоеваний. Как люди!

— Это уже было. — мрачно возразил советник. — И всё равно каждый раз Империя возрождалась даже из ничего.

— Жалко, а было такое хорошее решение.

— И не один раз. — продолжил советник.

— Опять я ничего не могу сделать! Но даже если нельзя исправить уродство Империи, то можно хотя бы попытаться. Мне уже не привыкать к бесконечным неудачам. И пусть я не буду первым императором, который превратит весь мир в свою империю, зато я стану очередным, кто прекратит её существование! И возможно, что навсегда!

* * *

Предсказатель взмахнул рукой, разгоняя дым и едва не смахивая со стола разные предметы. За спиной предсказателя человек в рясе ходил из стороны в сторону, как будто уже зная ответ предсказателя.

— Опять всё то же самое?

— Да, меняются только разные мелочи, а всё остальное остаётся.

— Это вполне понятно, а если тогда заглянуть подальше?

— Сейчас я немного устал, будет лучше попробовать после отдыха.

— Тогда отдохни получше, у нас осталось не так много времени. Я почти точно уверен, что твоё следующее предсказание не покажет нам лучшего будущего, но мы не имеем права упускать никакой, даже этот незначительный шанс. Последовательность прежде всего!

* * *

Император молча сидел за столом и смотрел прямо перед собой на всё ту же самую стену. Ему было плохо, весьма плохо и очень тяжело. Все его усилия по улучшению Империи за последние годы не привели ни к чему, кроме полного отчаяния. Ему, Шенвеху, после всех пережитых немногих побед и многочисленных поражений просто не хватало душевных сил для борьбы с его же собственной империей!

Он вспомнил свои ранние годы правления Империей. Тогда он ещё считал себя сильным и всемогущим. Он считал, что сможет изменить человеческую сущность, это вместилище всей тьмы человеческого сознания и души. Он рвался из Нижнего Города, считая, что на этом его беды и несчастья кончатся. Но на этом они только начались! Когда он уже стал императором, то поначалу считал, что людей испортила плохая власть, что их почти всех ещё можно исправить, за редким исключением, а уже новые подданные при его власти вырастут как люди.

Его вера в чудеса волшебство закончилась ещё в раннем детстве. С возрастом окончательно исчезла вера в их существование. Став императором он с воодушевлением возглавил поход зла, ошибочно полагая, что борется во имя добра. Борьба же со злом силами зла приумножает зло — надёжно усвоил он за эти годы. Было время, когда он даже сам пытался уничтожить свою же империю, но, как ему позже открылась новая и не очевидная истина, развалить — не значит уничтожить.

Он отделяя бросал на произвол судьбы целые куски своей империи, чтобы соседние государства начали их завоёвывать. Вместо всеобщей ненависти он снискал этим повсеместную поддержку: от самых низов до высшей знати. В учинённой тогда всеобщей резне воодушевлённых отделением частей Империи с пограничными государствами те проиграли. Он ждал, что на этом всё и закончится, а новые государственные образования на месте отделённых кусков растащат Империю на части, но вместо этого все они провозгласили славу императору за столь мудрое решение и поголовно присоединились обратно.

Он заставлял всех граждан Империи соблюдать все, даже самые несущественные законы. По любому поводу проводил самые настоящие избиения населения по всей Империи, устраивал бессмысленные преследования и гонения, чтобы поднять народ на восстания, но внутренняя обстановка становилась только спокойнее. Он повсеместно запретил устанавливать любые запреты, но даже это его безумное решение было встречено всеобщим восторженным ликованием.

Он временно отменил деньги, уравняв между собой таким образом богачей и нищих, но так и не смог спровоцировать бунт. Он устраивал всеобщие дележи собственности, но и это было встречено восторгом, как будто людям было не жаль расставаться со своей собственностью.

Он глумился над самыми древними святынями, насаждал бредовые религии, но каждое следующее кощунство вызывало больше восторга, чем предыдущее. Даже когда он объявил Империю прекратившей своё существование, то и это безумное решение было принято с всеобщим восторгом и ликованием, а в народе заговорили, что император создал новую Империю из старой благодаря своей великой мудрости.

Но это было давно, а сейчас он хорошо понимал, что пытался тогда бороться тьмой со слепотой. Он пытался бороться со злом силами зла, а всё доброе, что он приказывал сделать, извращалось во зло. Если он и хотел уничтожить империю зла, то это надо было делать не добром, не злом и не подменой одного другим. Надо было не бороться злом со злом в Империи, а неукоснительно превращать его в добро, строя уже новую Империю, где люди не будут наслаждаться своей ненавистью к людям, где всеобщее безумие уже не будет руководить борьбой разума со здравым смыслом, где преследование и наказание всех подряд уже не будет смыслом жизни каждого, где для одних удовольствием и счастьем не будет любование мучением других, где целью жизни каждого не будет уничтожение цели жизни всех остальных.

Шенвех вспомнил ту судьбоносную ночь много лет назад, когда зад у него пылал от удара плетью под обмоченной Киамитом рубашкой, а Киамит спиной к нему опускался на колени перед всемогущим имперским советником. Он больше не обвинял имперского советника за случившееся — он сам принял решение на свой страх и риск. Если бы он тогда не нарушил приказ и не убил Киамита, то сейчас всё сложилось бы иначе. Путь к императорской власти оказался искоренением в нём всего лучшего, что ещё сохранилось после многих лет проведённых в молодости в борьбе за выживание в Нижнем Городе.

Он повернул голову. Позади молча стоял советник, тот самый, который застиг их в ту ночь. Иногда ему казалось, что это не человек, а его злой рок, неизбежный и неотвратимый. Именно этот человек помешал убить его тогда ночью, взамен предоставив ему возможность выжить. Именно он подсказывал ему в казавшихся безвыходными положениях и подталкивал к самым рискованным решениям и при этом всегда оказывался прав. Хотя, решение Шенвех в ту ночь принял сам, а советник просто предоставил ему возможность и он ей неправильно воспользовался. Если бы тогда всё знать наперёд! Вот именно «Если бы…».

Шенвех пришёл к власти через бесконечное количество переступаний через себя. Это не императоры создали себе такую Империю! Это Империя создала таких императоров! Каждая новая его удача на пути к власти не только делала его на один шаг ближе к ней, но попутно делала его слабее, разрушала в нём всякую способность сопротивляться неудачам. Вечное везение отучило его бороться с трудностями.

Чудовищность имперских нравов не возникла из ниоткуда. Жители в Империи сами делали чудовищем любого своего нового императора, а он своей волей превращал в чудовищ всех новых жителей Империи. Круг пороков замыкался, это было бесконечное хождение кругами. Из тёмных глубин памяти Шенвеха всплыло название одного из орденов: Орден Замкнутого Пути. Ещё одни почитатели хождения по кругу!

— Скажи мне, почему ты тогда позволил мне убить Киамита? — не поворачивая головы обратился он к стоявшему за спиной советнику.

— Я не позволил убить Киамита — я приказал обоим стать передо мной. Вы сами решили убить Киамита — это было Ваше решение.

— Я нарушил твой приказ. Почему ты меня не остановил?

— Он тоже мог нарушить мой приказ и победить в той игре, но Вы пошли на смертельный риск, а он — нет. И проиграл, а Вы — нет.

— И как он должен был догадаться, что я осмелюсь пойти на такой риск? Я не помню, чтобы у него были глаза на затылке.

— Вы тоже не могли заранее знать последствия своего поступка, но Вы смогли принять правильное решение, а он — нет.

* * *

Лицо предсказателя выражало недоумение и озабоченность. Сзади, чтобы случайно не помешать, за его работой наблюдал человек в рясе с капюшоном. Когда предсказатель закончил, человек вышел из тени.

— Опять ничего не поменялось?

— Да, только мелкие отличия.

— Дальше можно не продолжать. Что же, и в нашей работе бывают весьма досадные ошибки, но мы быстро их исправляем.

— Я могу помочь с исправлением?

— Не нужно — настоящее мы и так слишком хорошо знаем.

— А если вы не справитесь?

— Этот вопрос для тебя уже не важен. Даже в случае неудачи один из них другим точно будет убит, а другой или подохнет сам, или будет повешен утром, или попадёт к палачам на площадь. Мало ли у нас на улицах гибнет людей и мало ли у нас вешают или пытают?

* * *

— Не завидуй перед смертью! Примета плохая. — с этими словами Киамит замахнулся рукой, чтобы ударить Шенвеха кулаком в бок.

Лезвие меча вонзилось в его спину как раз ниже рёбер, где почти не было костей, пронзило тело насквозь, вонзилось в спину тела под ним и с хрустом провернулось. От пронзившей внутренности боли они оба тихо взвизгнули с лёгким, слегка похожим на собачье, поскуливанием. Киамит выронил нож и схватился обеими руками за вылезшую прямо из его живота сталь. В спину Киамита упёрлась нога в тяжёлом сапоге и лезвие рывком вышло из его тела порезав ладони.

— Прямо как в том старинном стихотворении «Выдернул меч он из тела младенца и насквозь пронзил короля-отщепенца.» — тихо усмехнулся человек в просторной одежде разглядывая содеянное.

Он брезгливо вытер испачканный кровью меч об одежду Киамита и с лёгким шорохом убрал в ножны. Два продырявленных молодых тела на мостовой продолжали стонать и корчиться, пытаясь то и дело звать на помощь. Человек поднял дешёвенький нож Киамита, посмотрел на удивительно неплохую заточку лезвия, ухмыльнулся и потянул того за волосы, открывая шею. Одним быстрым движением он перерезал ему горло от уха до уха и проделал то же самое с Шенвехом.

На разбитой мостовой в луже крови остались лежать одно поперёк другого два пованивающих тела. Человек посмотрел на них несколько мгновений, недовольно скривился, как от большой досады за впустую потерянное время и пошёл прочь. Скоро их обоих найдёт проходящий отряд стражи, примет за убитых и забытых в спешке предыдущим отрядом карманников или бродяг, утром городские мусорщики разденут их тела догола и отвезут на свалку и больше о них никто не вспомнит, кроме родственников, если они вообще у них есть.

* * *

Предсказатель удручённо смотрел на свои в беспорядке разбросанные по столу гадальные принадлежности. За его спиной молча и неподвижно стоял человек в рясе и смотрел на стол.

— Совсем никаких следов? — нарушил он молчание.

— Следов расплывчатых полно, а точных совсем нет. Я всего лишь предсказываю наиболее вероятные события из множества возможных, а тут всё полностью перемешано и никакого преобладающего направления, а значит и никакой ясности. Будущее слишком неопределённо.

— Это я и так знаю. Но хотя бы найти этих двоих можно?

Предсказатель раздосадованно покачал головой. К нему по пять раз в день приходили люди с подобными вопросами и он по десять раз на дню объяснял, что нельзя найти следы на воде, что будущее размыто и туманно, что никак нельзя увидеть несуществующее и тому подобное. Для простого обывателя его работа была почти волшебством, а он был всемогущим прорицателем, но не для ордена, которому он служил.

— Они в столице и ещё долго будут в столице. Это всё, что я вижу. И ещё, может быть это важно, они часто появляются вдвоём.

Человек в рясе резко насторожился. Не слишком часто приходится слышать, чтобы заклятые враги вдруг начали ходить вдвоём.

— Может быть, они подстерегают друг друга?

— Может быть, но я не вижу, чтобы один из них убил другого, а это я бы точно заметил, такие вещи уже так просто не пропустишь.

Человек в рясе молча задумался. Предсказатель помалкивал рядом, видимо, предчувствуя отсутствие хорошей оплаты за свою неудачу. А кому, если вдуматься, нужны предсказатели, которые не могут хорошо предсказать будущее? Таких на любом рынке самое меньшее — два.

— Держи половину денег за старания.

Предсказатель скривился, но деньги взял. Сам он хорошо понимал, что лучше промолчать, чем соврать ордену, который не потерпит даже ничтожной ошибки, не то что предательства. Именно так орден расценил бы его попытку приврать или просто схалтурить. В конце концов, это не первый раз, когда он служит ордену и не последний. Вернутся, когда надо будет найти следующую жертву своих происков.

* * *

Киамит не останавливаясь посмотрел по сторонам, оглянулся назад несколько раз и ускорил шаг. Очередной поворот и Киамит скрылся из вида окончательно. Шенвех на цыпочках просеменил дальше на полусогнутых ногах в дешёвых мягких обмотках на одни ступни, радуясь, что по своей бедности не носил слишком дорогую для бедняков обувь с твёрдой и скрежещущей на камнях подошвой. Ещё несколько шагов, поворот, пустая улица впереди, голые стены вокруг и больше ничего и никого, точнее почти ничего, кроме скрючившегося возле стены пополам и схватившегося за свою промежность Киамита.

От внезапно нахлынувшей радости Шенвех даже забыл про всякую осторожность. Это же надо, чтобы ему и вдруг столь крупно повезло! Ну всё, тварь! Теперь ты сдохнешь! Невероятно хотелось ещё и помучить проклятого выродка. Точнее, неистово хотелось! Но это было бы слишком рискованно. А вдруг сюда забредёт стража? Шенвех быстро вытащил нож из-под полы и для устойчивости широко расставив ноги начал примериваться, как бы получше нанести первый удар.

Удар носком ноги сзади пришёлся прямо в его мошонку. От боли он едва не обгадился, по ноге потекла горячая жидкость, а всё тело свело так, что теперь он только и мог, что держатся руками за мокрые между ног штаны, скорчившись почти в том же самом положении, в котором он только что видел Киамита. Он только сейчас постепенно начал осознавать всю серьёзность им допущенной ошибки.

— А теперь, два придурка, вы поскачете бегом. — раздался строгий голос за спиной Шенвеха. — И не вздумайте попытаться убежать!

С этими словами человек с невероятной ловкостью связал им руки за спиной, а потом в двух местах привязал левую ногу Шенвеха к правой Киамита. Бежать в таком положении было невыносимо неудобно, болели яйца и вся промежность, ноги заплетались и разогнуться получалось только с трудом. Они не столько бежали, сколько спотыкаясь и едва стоя на ногах ковыляли вперёд в указанном направлении. Иногда неизвестный, которого ни один из них в уже начинающихся сумерках толком не успел рассмотреть, толкал их направо или налево, пока они сами окончательно не перестали понимать, где находятся.

Они остановились в глубине запутанных улиц трущоб Нижнего Города. Неизвестный толкнул их на землю и стал перед ними. В темноте видно было плохо. Перед ними стоял среднего роста не очень широкоплечий человек в простой свободной одежде и глубоком капюшоне на голове. Слегка попинав их в грудь ногами человек заговорил.

— Люди, которых я здесь и сейчас представляю, не хотят, чтобы вы поубивали друг друга. Более того, эти люди не хотят, чтобы убили вас обоих или даже одного из вас. А поскольку вы оба уже показали всем, на что способны, то я принял решение вас помирить раз и навсегда.

Киамит и Шенвех слушали раскрыв рот, слюни текли с подбородка, между ног продолжали болеть отбитые яйца. Сознание возвращалось медленно, зато неотвратимо. По своему богатому, для пятнадцати лет, жизненному опыту они оба знали, что никому не нужны, и если кто-то их вдруг от чего-то безвозмездно спасает, значит готовится что-нибудь особенно подлое, но что именно — понять они ещё не смогли.

— Хотите, я скажу вам, что понравилось у вас обоих тому важному господину из Верхнего Города, который вас недавно для чего-то собирался нанимать или только одного из вас? — задал человек им вопрос и тут же сам на него и ответил. — Ваши пухленькие, кругленькие детские зады! И, я думаю, что вы уже оба поняли, зачем и для чего. Вы бы хоть спрашивали сначала, на что нанимаетесь, перед тем как наниматься!

Незнакомец возвышаясь над ними в подробностях рассказывал им, что каждого из них ожидало в доме господина из Верхнего Города.

— Да ладно! Всё лучше, чем здесь крыс тощих жрать! — возразил первым опомнившийся Шенвех. — А дырка поболит и перестанет!

— Крыс жрать здесь можно хоть всю оставшуюся жизнь, а богатые люди надоевшие игрушки выбрасывают. Я понятно намекаю?

— Понятней некуда — в Нижнем Городе часто убивают не спрашивая и закапывают не разыскивая, кто жителя убил, а мёртвые славятся молчанием и неразговорчивостью. Но это не повод беспокоиться.

— Своей вознёй вы привлекли к себе много ненужного внимания и вас теперь нескоро забудут. У бедняков слишком хорошая память.

— Ну и что? Кому мы оба нужны? Мы же из Нижнего Города!

— Вы и здесь никому задаром не нужны, но господин из Верхнего Города не забыл, что хотел вас нанять. Вы успели наговорить слишком много и привлекли к нему лишнее внимание. Могут пойти слухи.

— Про нас послезавтра все уже забудут. — заговорил уже Киамит.

— Вы распустили ненужные слухи, а господа их не любят.

— До Верхнего Города отсюда слухи дойдут нескоро.

— Это свет распространяется мгновенно, а слухи — намного быстрее. — оборвал Киамита незнакомец, теряя последнее терпение.

— И чем это нам грозит? — снова не удержался Шенвех.

— Вам — ничем. Вас только убьют и для вас всё закончится. Меня это не сильно расстроит — я уже готов убить вас обоих.

— А зачем ты нас тогда спасаешь? — спросил глупость Киамит.

— Для тупых я повторяю дважды! Очень важный Господин желает, чтобы вы оба остались живы. Это понятно? Или повторить?

— Да. — соврал Шенвех, но незнакомец заметил.

Он подошёл к Шенвеху сзади, упёрся согнутой ногой ему в шею и сложил почти пополам. От боли в сухожилиях под коленками Шенвех взвыл. Человек слегка пригнулся и ударил Шенвеха костяшками большого, твёрдого кулака под лопатку. Шенвех дёрнулся и заскулил.

— Больно, правда? — спросил незнакомец.

— Нет! — зарычал Шенвех и тут же получил под лопатку ещё раз, но уже гораздо уже сильнее — Хватит бить! Больно! — взвизгнул он с прослезившимися от пронзившей всё тело боли глазами.

— Тогда продолжаем разговор. Если вы втайне думаете, что я уйду, а вы благополучно прикончите друг друга или один другого, то вы оба сильно заблуждаетесь. Тому господину вы оба больше не нужны, я об этом уже позаботился. Ещё я не забуду позаботиться о том, чтобы любой из вас, выживший после драки с поножовщиной, немедленно был схвачен стражей, обвинён в убийстве и поднят на крюки.

— Оставь нас, падла! Мы жить хотим! Отстань от нас, паскуда! — Киамит не выдержав напряжения внезапно сорвался на крик.

Незнакомец пнул ногой в грудь Киамита, опрокинув его на спину и наступил на грудь ногой всем своим немалым весом. Киамит хрустнул и начал задыхаться. Незнакомец время от времени молча посматривал на него сверху вниз, потом убрал ногу и продолжил.

— В следующий раз наступлю между ног. — предупредил он их. — Вы оба уже мертвы, просто вы ещё этого не поняли. Вы не нужны никакому господину и вы оба знаете излишне много. Теперь вы должны замолчать навсегда, оба. Так понятно? Или ударить ещё раз?

— Мы спрячемся. Теперь ты нас отпустишь?

Человек замахнулся было ногой, но передумал.

— Вы не спрячетесь. Вы не умеете прятаться. Вы, может быть и не зарежете друг друга, но вас очень скоро найдут и прикончат.

— Я так понимаю, что дело было не в наши миленьких детских попочках? — ехидно заметил Шенвех. Две попки лучше, чем одна!

Человек ненадолго задумался, будто принимая решение, посмотрел на них двоих, ещё немного подумал и мрачно глядя на обоих ответил:

— Никакой работы для вас никогда не было, никакой слуга никому не был нужен, никогда никто не набирает слуг из нижних городов, никогда никто не устраивает соревнований между возможными работниками, никогда никто из господ не ищет себе слуг самостоятельно. Вас обоих выбрали для того, чтобы один из вас убил другого, а выживший должен был стать… Впрочем, это уже неважно. Вы и так очень много знаете, чересчур много, с такими знаниями вы и месяца не проживёте в Нижнем Городе. Сейчас важно не дать убить вас обоих.

— А кому и зачем это понадобилось? Мы же нищие! — недоумевал Киамит. — Кем в Империи может стать простой никчёмный нищий?

— Всего лишь императором в этой Империи.

Киамит и Шенвех переглянулись. Это заявление неизвестного было больше всего похоже на дурацкую шутку или на откровенный бред, но говоривший слишком уж не был похож на сумасшедшего.

— Я предупреждал — в правду вы всё равно не поверите. В правду не всегда проще поверить, чем в открытую ложь. Но если бы вы были грамотными, то легко заметили бы, что за все многие тысячелетия существования Империи последние две или три тысячи лет прошли без единого потомственного императора. Вас это не насторожило?

— Зачем? Зачем делать императора из нищего? — не унимался Киамит. — Мало что ли в Империи богатой знати?

— Знать в этом вопросе ничего не решает, как и толстосумы. Императора выдвигают по своему решению очень влиятельные люди из его будущего окружения, чтобы он делал именно то, что им надо. Император выбирается имперским советом. Всё остальное — просто шумиха для развлечения толпы. А для того, чтобы новый император сам делал всё нужное им, он должен быть определённым человеком, а такого человека найти можно только среди как раз лучших из худших и только в определённом возрасте, то есть предпочтительно из числа бедноты в Нижнем Городе и примерно из юношей вашего возраста.

— Ничего себе… — начал было Шенвех, но заткнулся.

— А в чём тогда подвох? От чего тогда нас надо спасать? — не дал ему договорить Киамит, ещё не понимая услышанного до конца.

— В том, что избранных всегда несколько десятков тысяч, а в конце должен выжить из них только один. Каждый избранный должен обязательно убить одного другого избранного, а потом ещё и ещё. И так до тех пор, пока из всех не останется единственный избранный, который и станет императором. Теперь до вас дошло, куда вы влезли?

— И ты после этого хочешь, чтобы один из нас не убил другого? У нас, в Нижнем Городе, убивают за место мусорщика! не говоря уже за возможность стать императором! — заорал и задёргался Шенвех.

— Но и это ещё не всё! — Шенвех сразу же заткнулся. — Когда начинается испытание среди избранных, обязательно каждого из наиболее подходящих из них проверяет предсказатель, чтобы убедиться, что из тех может получится действительно именно такой император, который был нужен имперскому совету. И всех, не прошедших проверку в должной мере, во время испытания убивают в первую очередь.

От слишком резкой догадки Шенвеха и Киамита замутило. За годы жизни в Нижнем Городе им случалось побывать в разном дерьме, но в такое им удалось вляпаться впервые. Первым очухался Киамит.

— И мы оба не прошли проверку предсказателем… — произнёс он медленно и тихо. — А если предсказатель ошибся?

— Никого не волнует! Вас уже приговорили.

— А я всегда считал всех этих рыночных предсказателей и площадных пророков просто самыми обыкновенными мошенниками и проходимцами! И больше никем! — выпалил от возмущения Шенвех.

— Не все они такие, хотя и многие, иначе бы мы сейчас не разговаривали, а вас не было бы в живых уже несколько часов. Наверняка и к тому месту, где я вас выследил, уже кто-то шёл.

— А сюда сейчас никто не идёт? — забеспокоился Киамит.

— И сюда скоро придут, поэтому вы начинаете скрываться.

— Это мы умеем, я даже одно время хотел в разбойники податься и уже собрался было, но передумал. — обрадовался Шенвех.

— И слава подвигов Хоншеда вам жить спокойно не даёт? — не то спросил, не то утвердительно заявил человек.

— А это кто? — спросил Киамит с недоумением.

— Вам лучше не знать — подольше проживёте.

— А зачем ты нас тогда сейчас так бил, если пришёл спасать? — от недоумения происходящим возмутился Шенвех.

— Я бы извинился, но это будет неискренне. Вы же оба до предела бестолковые и без побоев до вас не доходит, как хорошо ни объясняй. А жестокость это единственное средство управления дикарями.

— Мы — не дикари! — неожиданно для себя завопил Киамит.

Человек молча расстегнул штаны и прицельно помочился прямо на лицо Киамита, стараясь попасть в глаза. Жидкость попадала в ноздри, стекала с лица и подбородка на грудь и текла по шее. Киамит пытался вертеть головой и уворачиваться, кривился, сопел и отплёвывался, но надолго увернуться от струи в лицо ему не удавалось.

— После высказывания следующей глупости заставлю жрать ваше собственное дерьмо. — спокойно предупредил человек.

— Мит, заткнись уже! Сделай мне одолжение. — неожиданно обратился к Киамиту Шенвех. — Шутки кончились и под лопаткой болит.

— Вот видите, вы уже начали договариваться. — подметил человек радостным голосом. — Ещё немного и вы подружитесь.

— Никогда! — получилось у них произнести почти хором.

Человек стянул штаны с Киамита и схватив Шенвеха за голову прижал его лицом прямо носом в щель между половинками.

— Вот это — вечно грязный, неделями не мытый и смердящий зад нищего! Это место, в глубине которого вы оба сейчас находитесь! И я заставлю вас из этого места вылезти потому, что мне так надо, потому, что я так решил, потому, что я так захотел! И если я прикажу вам друг с другом дружить — вы будете друг с другом дружить. И если я скажу вам друг у друга члены сосать — вы будете друг у друга члены сосать. Прикажу вам друг у друга щели в задницах лизать — будете лизать. И мнение ваше можете оба засунуть себе или друг другу в зад!

Человек отпустил Шенвеха и тот завалился на бок отплёвываясь.

— Мит, мылся бы ты хоть иногда! Хотя бы местами! Смердишь как мертвец! — Шенвех кривился и строил рожи, пытаясь не чувствовать отвратительный запах своего лица. — И дерьмом воняешь!

— Себя обнюхай! — огрызнулся Киамит.

— Как мило! Друг другу попочки помойте! С мылом! Потом, когда из этого дерьма вылезете. Вы ничего не забыли, почему вы здесь?

— Невозможно погасить ненависть, которая стала смыслом жизни. Если ты хочешь нас помирить, то применяешь для этого весьма странные способы. — заметил Шенвех поглядывая на Киамита.

— Цель иногда важнее способа её достижения! И если бы не ваши безграничные глупость и тупость, то всего этого вообще не было бы.

— Это не я начал первым, а Шенвех! — только это и успел сказать Киамит, когда человек ударил его носком ноги прямо в живот.

— Во всех своих бедах в первую очередь надо винить себя! Только себя! Поняли? Другим говорить можно что угодно, а себе — правду и только правду! Каждый из вас лично виноват в первую очередь, а другой — только во вторую. Когда вы это поймёте — всё изменится.

— Он хотел меня убить! Я ему этого не прощу! — начал упираться Шенвех уже ожидая удара куда-нибудь в чувствительное место.

— Лучше умереть, чем уступить! — присоединился к нему Киамит.

— Злопамятность — удел избранных. А вы не избранные — вы ни то, ни сё. Вы даже друг друга убить не смогли! Только собирались.

— Да я бы его убил, если бы ты не влез! — очухался Киамит.

— Когда ты хочешь кого-то убить, то ты идёшь и убиваешь, а не хочешь сначала схватить, всё сказать, а только потом убить.

— А чего же я тогда хотел? — уже недоумевал Киамит.

— Тебе виднее. Твои желания — тебе и распутывать.

— У меня нет никаких других желаний — у меня не такая хорошая жизнь, чтобы хотеть чего-то, кроме как поесть и то не досыта.

— Если жизнь вообще не задалась, то это значит, что её пора заканчивать. Ты это хотел сказать? А попутно, по-возможности, прихватить всех своих врагов, чтобы не так обидно было? Мысли о самоубийстве появляются у всех, просто некоторые слабовольные оказываются не в состоянии с ними справиться. Вроде вас, например.

— Это Нижний Город! Здесь трудно даже год прожить без приключений. Тебе этого не понять, если ты сам тут ищешь приключения.

— Я не ищу приключений — они меня сами находят. — на лице человека отразились раздосадованность и раздражение.

— То-то я и вижу, как они тебя нашли. Если ты сам…

Договорить Киамит не успел. В глубине улицы проступили очертания идущего к ним высокого человека в просторной одежде. Все трое уставились на идущего к ним уверенным шагом и внезапно только что пинавший их ногами незнакомец в капюшоне бросился развязывать и освобождать им руки. Не дожидаясь долгих объяснений Шенвех и Киамит в четыре руки принялись помогать ему развязать свои ноги.

— Бегите, скройтесь как можно дальше и держитесь вместе. Я сам вас потом найду, когда всё закончится. — тихо прошептал он им и уверенно двинулся навстречу приближавшемуся к ним неизвестному.

Едва ли не держась за руки Шенвех и Киамит побежали по улицам прочь, сворачивая как можно чаще и выбирая направления, где улицы были поуже, покривее и потемнее. Человек высокого роста в просторной одежде подошёл к человеку в капюшоне, внимательно рассмотрел его с ног до головы сверху вниз и удовлетворившись осмотром с издевательской ухмылкой произнёс как будто заранее зная ответ:

— Так вот чем занимается королевский посланник вместо поисков новой жены для своего короля. Удивительно, не так ли?

* * *

Часть путешествия Цункаима морем подходила к завершению и на горизонте уже виднелись горы Никаона. Да, долог был путь от родной Тацхи до столицы Империи. Долгим и печальным. Так всегда бывает, когда люди упрямые не слушают людей умных.

Сколько раз он предлагал пройти весь путь морем, по пути заходя в порты? А сколько раз он говорил, что не надо ехать через Сминоквац? А сколько раз он предупреждал, что измену не только никогда нельзя исключать, но и надо заранее исходить из её совершения, как заодно и предательство? Почему в свои шестнадцать с половиной лет он знает больше, чем другие в сорок? И не только знает, но и понимает! И при этом ничего никому не может объяснить. Бред какой-то!

Неужели нельзя было пройти сначала через пролив, а потом уже берегом по Выктугу, Гиунватему, Джитвогу? А там через море уже недалеко и берег Нысемказы. Так нет же! Надо было додуматься до мысли проскочить через Сминоквац! Да, верно, весь остальной путь прошёл по самым процветающим Чабвопалу и Елмаденвиналу, но даже малюсенький кусочек пути по Сминоквацу, одному из самых неблагополучных из всех королевств, не шёл ни в какое сравнение с даже длинным переходом по неблагополучному Выктугу и вполне приемлемым Джитвогу и Гиунватему. Итог печален — двое лучших его друзей погибли.

Несколько лет назад к Цункаиму приставили новую личную охрану из двух человек. Глубоко продуманным решением короля было назначить охранниками людей лет на пять старше его самого, как и принято было делать с королевскими детьми старшего возраста. Подростки не доверяют взрослым и стремятся от них всё скрывать, а почти с ровесниками они легко находят общий язык и образец для подражания.

В итоге Цункаим не стремился сбежать от своей охраны во все тяжкие, а охрана следила в основном за безопасностью и чтобы принц не натворил серьёзных дел. Впрочем, охрана сопровождала Цункаима не везде и всюду, а только в городе и прочих людных местах, а во дворце и так хватало стражи на каждом шагу и за каждым углом. И такое распоряжение короля было правильным потому, что не только за чтением умных книжек и занятиями с учителями проводил время юный принц.

Каждый день он посещал особые занятия в условленных местах за пределами дворца, куда должен был приходить совершенно тайно для всех и для своей охраны в том числе. Учителя часто менялись и новые уроки не были похожи на предыдущие. Часто само посещение урока в какой-то мере уже было уроком. Для сведения почти всех придворных юный принц ходил на дополнительные уроки рисования, истории, музыки, танцев и ещё чего-то подобного. На самом деле он учился тайно менять внешность, быстро переодеваться, менять поведение, походку, осанку, голос. Он изучал и учился из подручных средств готовить яды и противоядия, передавать известные болезни и не заражаться самому. Запоминал уязвимые места людей и животных и чем их надо и как поражать. Овладевал множеством видов оружия для скрытого ношения. Учился бесшумному передвижению и скрытому проникновению. Второй сын короля Тацхи незаметно учился на тайного убийцу.

Он прекрасно знал, что никто не должен знать о его втором, основном предназначении. Отец многократно говорил ему, что никто ни при каких обстоятельствах никогда не должен об этом его предназначении ни узнать, ни догадаться, даже его личная охрана. Когда он подрастёт, ему предстоит отправиться в далёкую и враждебную Империю, чтобы стать одним из многих заложников своего королевства, человеком для обеспечения мира между Империей и его королевством. И он должен обеспечить этот мир любой ценой, даже путём убийства любого, кто в Империи будет угрожать его королевству чем бы то ни было.

Эта жестокая необходимость любой ценой сохранить тайну и погубила его друзей, ту самую его личную охрану. Сначала он их немного стеснялся, но через некоторое время привык и подружился с ними. Он старался не влезать в неприятности, чтобы не подвести своих друзей. Он даже догадывался, что в этом и был великий замысел приставить к нему почти ровесников. Люди не будут рисковать тем, что им действительно дорого. Его папа, король Тацхи, как всегда оказался прав.

Для всех они путешествовали как приятели по своим делам и на ту проклятую ночь остановились в какой-то помойной ночлежке с одной комнатой. По меркам Сминокваца такая ночёвка могла считаться чуть ли не роскошной. И как раз той же ночью на них напали то ли восемь, то ли девять наёмников. Даже десять самых лучших наёмников ночью не смогли бы справиться даже с ним одним, но раскрывать себя было нельзя и единственное, на что он смог решиться, это вовремя всех разбудить, как бы случайно споткнувшись за ноги. В это время запертую изнутри дверь уже начали взламывать и ребята схватились за оружие.

Он предлагал им свою помощь, но долг был выше и они отправили его бежать через окно. На улице он мог уже не скрывать свои умения и мгновенно исчез в полной темноте. Он слышал, как вылетела дверь, как зазвенела тетива на арбалетах и как следом раздался звон оружия. Бой был ожесточённый и, скорее всего, за дверь, чтобы нападавшие не ворвались все сразу и не задавили обороняющихся числом.

Цункаим даже и не думал убегать! Да и куда? Он обошёл ночлежку сзади и по кругу двинулся в сторону входа. Под окном уже поджидали двое и не было сомнений, кого. Когда кого-то поджидаешь тёмной ночью, надо смотреть в обе стороны! Два стилета вонзились почти одновременно: один в правый глаз наёмника слева, другой — в левый глаз наёмника справа. На землю со звоном доспехов рухнули два тела. Бой внутри ночлежки ещё продолжался. У входа стояли ещё двое или трое наёмников, не заходивших в тесную ночлежку чтобы и присматривать снаружи и не создавать лишней толчеи внутри. Цункаим заметил у одного из них среднего уровня арбалет. Уже хоть что-то стреляющее!

Он снял с одного из убитых шлем и бросил из-за угла на землю так, чтобы наёмники услышали звук его падения и заметили. Дурная тупая привычка нагибаться или смотреть вниз, а не по сторонам! Пришлось ещё протопать громче той лошади, чтобы его услышали. Подошедший к выкатившемуся шлему бросился за Цункаимом, остальные должны были побежать следом за первым. Тупые наёмники!

Бегать в доспехах и тяжело и медленно, а ночью они ещё и гремят! И повернувший за угол наёмник налетел глазом на кинжал. Сколько и как надо придуркам объяснять, что глаза это самое уязвимое место на черепе человека? Следом за первым бежали ещё двое — умные мозги наёмникам не дают, видимо, природа так распорядилась.

Какой ум надо было иметь, чтобы гоняться ночью в доспехах за человеком без доспехов? Да ещё и без факела! Да ещё и с тяжёлым арбалетом в руках! Двое следующих наёмников легли один за другим чуть ли не рядом с первым. Неужели непонятно, что если ты увидел одного лежащего убитого, то надо сразу насторожиться, а не бежать следом? С арбалетами наперевес он бросился к двери — внутри рубились ещё двое, один лежал на полу, а один присев целился в дверь из арбалета.

Арбалетчика он убил стрелой в затылок, а последние наёмники уже прорвались в комнату. Он заорал что есть силы и наёмники выбежали из комнаты, то ли не увидев его там, то ли на его крик. Он выстрелил первому прямо в лицо — стрела вошла в глаз возле переносицы и вышла возле затылка. Наёмник упал на спину, беспорядочно подёргивая конечностями. Оставшийся в живых последний наёмник от испуга попятился обратно в комнату. Цункаим бросился следом и услышал звон стали. Значит, внутри кто-то ещё жив! Он ещё может успеть!

Он прыгнул на стоявшего к нему спиной наёмника и ударив под колени опрокинул на спину. Оба его друга были ещё живы, но по всему было видно, что жить им с такими ранами оставалось недолго. Он чем под руку попало наскоро связал наёмника и бросился помогать своим изумлённым друзьям, которые от большой потери крови уже не могли даже удивляться и готовы были потерять сознание. Цункаим смотрел на них и плакал. Ну почему он успел так поздно?!

— Как ты смог справиться… Их же целая толпа… Там, внизу… — силы покидали говорившего, но удивление было сильнее.

— Они все мертвы! Кроме одного, вот этого. Я их всех перебил. — Цункаим уже не скрывал ничего — не было смысла.

— Как ты смог… один… в шестнадцать… почти без оружия…

— Я не такой, как вы оба думали, я — один из лучших убийц королевства, я из ночных теней! — нарушая королевский приказ он уже не скрывал правду, пусть и государственную тайну, от своих умирающих друзей, которые уже никому её не расскажут.

Он сел на залитый кровью грязный пол и обнял уже с трудом от потери сил и крови сидевших друзей. У одного из них арбалетная стрела торчала в животе, у другого воткнулась в бок, руки были порублены, у одного была порезана ещё и шея, но не глубоко. Это было ужасно! Он сидел между ними и плакал от своего бессилия что-либо исправить.

— А почему ты нам ничего не сказал? Мы бы тогда их всех…

— Нельзя! Это государственная тайна! Это приказ короля! Никто в Империи не должен знать, что в заложники отправлен тайный убийца.

— Понятно… Жалко… Дальше тебе придётся уже самому…

Они все трое сидели на полу обнявшись и он гладил их по окровавленным рукам, которые уже начинали холодеть. Один его друг, слева, дёрнулся и затих, упав на спину, другой повернулся и лёг рядом. Они смотрели друг на друга молча ещё больше часа. Потом умер и второй друг и Цункаим остался в комнате один со связанным наёмником.

Он чувствовал нестерпимое желание убить этого проклятого наёмника самым жестоким из всех ему известных способов, но пересилил себя — убить надо было не только исполнителей, но и заказчиков. Он открыл свою сумку и вытащил из неё всякую дорожную мелочь, перевернул её и вывернул наизнанку, добравшись до спрятанного под вторым дном кармана, из которого начал вынимать одно за другим разнообразные небольшие, но страшные на вид пыточные приспособления. Лежащий на полу наёмник заметив это задёргался и попытался развязаться. Уже никуда не торопясь Цункаим закончил короткие приготовления и присел перед наёмником, нависнув над ним.

— Сейчас ты расскажешь мне, кто и зачем вас нанял. — глядя тому в глаза и медленно наклоняя голову из стороны в сторону спросил он.

— Не узнаешь! В правду ты всё равно не поверишь!

— Поверь, иголки под ногтями — это больно, а иголки в яичках — это невыносимо. Не трать моё время и я убью тебя сразу!

Наёмник посмотрел на иглы и прочие пыточные приспособления в руках Цункаима. Взгляд юноши был злобным до предела, несмотря на заплаканные глаза и мокрые дорожки от слёз на щеках.

— Это приказ императора, чтобы все думали, что тебя похитили на полдороги чтобы развязать войну. Ты — самый подходящий.

— Ложь! Хоть я по лицу твоему и вижу, что ты говоришь правду. Я в последний раз тебя спрашиваю. Кто вас нанял? Кто нас предал?

— Твой король! Это было твоё испытание на зрелость!

— Врёшь! Я это и вижу и слышу. Видимо, разговор у нас будет интересный и долгий, пока ты не подохнешь. Времени, жаль, мало.

Его опасения не оправдались — на громкие вопли допрашиваемого с пристрастием наёмника никто не пришёл, даже хозяин злополучной ночлежки. Вопрос, где хозяин, был уже не важен и если хозяин до сих пор не пришёл, значит, скорее всего, просто сбежал подальше, если не вообще насовсем. Цункаим вонзал стальные иглы и сжимал щипцами самые чувствительные точки на удивительно живучем теле наёмника и ночлежка оглашалась дикими воплями. Он придушивал его и отпускал полузадушенного почти до потери сознания подышать, отбивал и выстукивал мелкую барабанную дробь на голове и ближе к утру наёмник был больше похож на образец для обучения палачей искусству истязания, чем на живого человека, но, тем не менее, был ещё жив.

— Кто вас нанял? — в ответ было только нечленораздельное мычание и больше ничего — кусок мяса уже не мог даже говорить.

Цункаим собрал вещи, обыскал ночлежку на предмет оставленных ценностей и денег, прихватил оружие и доспехи своих убитых друзей, собрал вещи убитых наёмников и погрузил на нескольких обнаруженных неподалёку лошадей, принадлежавших раньше наёмникам. Получился небольшой караван, который оказался бы ещё больше, если бы половина лошадей наёмников не разбежались неизвестно куда. Он походил по двору ночлежки, отыскал немного соломы, раскидал поверх неё дрова и поджёг ненавистную ночлежку со всех сторон. Погребальный костёр для его погибших друзей получился на славу. Цункаим немного полюбовался на впечатляющее зрелище полыхающей ночлежки и поехал прочь. Впереди его ждала великая Империя.

* * *

Практика использовать заложников для обеспечения мира была излюбленной в имперской политике. И чем больше государство отправляло заложников, тем выше оценивалась его преданность. Само собой разумеется, что в заложники полагалось отдавать не абы кого, а самых лучших, чтобы резко сократить желание устраивать внезапное нападение, а потом получать своих родственников по частям или рассказы о том, как их искусно истязали месяцами на площади.

В заложники государствами отправлялись люди молодого возраста из наиболее приближённых к власти кругов: дети королей, царей, князей и даже вождей племён, пока те ещё существовали. Принимались и дети наиболее богатых и влиятельных в своих государствах людей. Не вызывало сомнений, что при таком дальновидном и продуманном подходе к обеспечению собственной безопасности от внешних нападений у всех остальных, особенно соседних государств, а точнее у их правительств, резко снижалось желание повоевать против Империи, в которой находилось множество хорошо знающих много тайн своей страны людей и к тому же ещё и своих близких родственников, которые точно не простят своим же родным семьям тех бед и несчастий, которые их постигнут в случае начала войны их страны с Империей.

Почти всегда заложниками становились мужчины: женщины очень любили не к месту беременеть и дохнуть или заводить себе любовников из числа влиятельных людей в Империи. В получившейся каше из непонятно чьих наследников разобраться в случае войны было до того сложно и хлопотно, что проще было в имперские заложники женщин просто не брать. К тому же чаще всего женщин отправляли подальше замуж и толку от них в межгосударственных браках было больше.

Тем не менее, трудности были и при таком продуманном и мудром подходе. В первую очередь заложников могли убить подосланные для этого их же соотечественники, а потом объявить о грубом нарушении договора и начать войну с Империей уже на законном основании. Второй опасностью становилось убийство заложников по дороге к месту назначения третьими заинтересованными уже в столкновении её соседей с Империей сторонами, благо мёртвые много не говорят. Третью и далеко не последнюю опасность представляла возможность опять же убийства заложников, но уже не их соотечественниками, а всё теми же третьими сторонами, чтобы всё свалить как раз на соотечественников, но уже после прибытия заложников на место назначения. Четвёртая и тоже не самая малая опасность получить войну вместо мира исходила уже от неотъемлемой возможности самих заложников некстати покончить с собой или напасть на кого не надо в самой Империи, доблестно погибнуть и достичь того же самого. В целом, всё было сложно.

Положение осложнялось и тем, что заложники это не узники — на цепь не посадишь, руки-ноги не переломаешь и не отрубишь, глаза не выколешь, сухожилия не перережешь, в железной клетке пожизненно не запрёшь. Наоборот! Заложникам полагалась полная свобода и даже оружие, как государственным послам, включая почти полную свободу перемещения в пределах Империи с некоторыми ограничениями.

К тому же, заложники могли запросто оказаться лазутчиками, которые могли вести разведку и отсылать все полученные сведения своим соотечественникам. И что с этим делать? В общем, с заложниками всё было совсем не просто. И поэтому доставка почти каждого заложника превращалась в целое проходившее в строжайшей тайне мероприятие особой важности с непредсказуемым исходом.

Сама перевозка заложников тоже была делом рискованным и полк охраны отправлять в сопровождение было совершенно бессмысленно потому, что был бы он своими размерами слишком заметен и привлёк бы к себе внимание всех вредителей и пакостников. Одного, в полном одиночестве, заложника тоже нельзя отправлять по вполне понятным причинам: он или сбежит, или его случайно могут убить. Достаточно надёжным считался способ доставки заложника с маленьким отрядом наёмников с принимающей стороны под видом кого-то третьего. Но и наёмники, даже собственные, по вполне понятным причинам не пользовались доверием хотя бы потому, что даже за малые деньги могли не задумываясь сделать любую подлость. Всегда найдутся люди, которые заплатят и всегда найдутся люди, которые заплатят больше.

По той же самой причине довезти до столицы Империи заложника не могла и его собственная охрана — он легко мог её подкупить или, в крайнем случае, обмануть. И с кого тогда спрашивать? И как тогда вообще проверить, был ли отправлен заложник? А приставлять к имперскому заложнику смешанную охрану, из его страны и войск Империи, тоже не выход — всегда найдётся третья сторона, чтобы сначала всех убить, а потом всех стравить, благо тогда будет на кого сваливать.

Так и в этот раз Утием отправил в Никаон, в столицу Империи очередного заложника для укрепления межгосударственных отношений с Империей. Сама Империя в ответ никого не отправляла, но желающих с этим поспорить не находилось. И как и всегда для сохранения такой важной тайны аж государственного значения обе стороны приняли все меры безопасности, как обязательные, так и запасные.

Когда Чимвогу предложили за хорошие деньги сопроводить заложника до столицы Империи, то его это не столько обрадовало, сколько разозлило. И разозлило неспроста! Худшей работы для наёмника, чем сопровождение заложников, придумать сложно. Даже большие деньги с трудом окупали многочисленные почти всегда сопутствующие этому мероприятию хлопоты. Чимвог с ненавистью посмотрел на стоящего рядом заложника, милого юношу со светлыми волосами и загорелым детским лицом, которое с лёгкостью могло бы вызвать зависть даже у привлекательной женщины. Влипнуть с таким — никаких сомнений.

Нежелание обременять себя такой хлопотной обузой перевесило у никаонского наёмника даже неутолимую, как и у всех других наёмников, жаду денег. Он ещё несколько раз придирчиво осмотрел юношу с ног до головы и недовольно фыркнул сопровождающему того:

— Ещё одна баба с яйцами мне на голову! Где вас только таких находят? — рассвирепел Чимвог окончательно, не перенося тяжёлого и мучительного выбора между личным спокойствием и деньгами.

— Нас не находят, мы сами кого хочешь найдём. — вместо самого заложника указал Чимвогу на серьёзность проводимого мероприятия сопровождающий заложника утиемский охранник.

— Вот когда вас найдёт орден… — предпринял Чимвог последнюю попытку отбиться от навязываемой ему хлопотной работы.

— Орден всё знает и мешать не будет. Пора тебе приступать к делу, а Орден Замкнутого Пути поможет, если что пойдёт не так.

Обещание ордена помочь «в случае чего» полностью отбило всякое желание препираться. Ну что может случиться, если орден взял дело в свои руки? Только чья-та безумная выходка в дороге и всем подлинно известно чья. Но это был уже не вопрос верности сопровождающих, а вменяемости сопровождаемого. Чимвог хорошо помнил, какие бывали во время сопровождения настолько дикие случаи, что волосы шевелились потом на голове, и не только на голове, у всех выживших.

Чимвог осмотрел заложника с ног до головы: круглые щёчки, розовые губки, широкий лобик, изящный носик и кругленький пухлый зад с широкими крепкими ляжками. Ну точно баба! И как его представить кем-то, кроме маменькиного сынка или дяденькиного племянника из дворянского семейства. Нажить себе неприятности в дальней дороге с таким изнеженным попутчиком легче лёгкого — никаких сомнений.

— А у него щель с дырой или яйцами? А то вы мне, может быть, с неизвестно какой целью бабу вместо мужика подсовываете, а потом и скажете, что не то привёз и денег не получишь. Как вам такое?

— Сними штаны. — обратился к юноше сопровождающий.

Парень спустил штаны и остался стоять с голым задом и передом.

— Обрати своё внимание, вот этот, в самом низу живота, отросток называется у мужчин половым членом, а чуть пониже мешочек между ногами называется мошонкой, в ней у него, как и у всех мужчин, находятся два продолговатых яичка, настоящих, а не золотых. Он может их тебе дать потрогать, если ты всё ещё сомневаешься. Дакам, нагнись и раздвинь половинки. — обратился он уже к заложнику. — А вот это у него в щели между половинками отверстие заднего прохода. Он у него до сих пор ещё девственный и таким и должен оставаться, пока ты не доставишь его в столицу Империи, где лично передашь императору. А то получали мы иногда сведения, что по дороге к месту их назначения некоторых наших, и не только наших, заложников изнасиловали в зад сопровождающие их наёмники. — закончил издевательство утиемец.

— Да нужен мне зад его как быку лопата! Больше изнасиловать по дороге, как будто, некого. Потаскухи на дороге встречаются чаще, чем деревья на обочине, только сопротивляются они как-то вяло.

— Вот и будешь насиловать потаскух или деревья. Это я тебе так, в качестве дружеского напоминания говорю. Вопросы есть?

Вопросов больше не оказалось и утиемский заложник перешёл под новую сопровождающую охрану. Чимвог осмотрел ещё не надевшего штаны юношу со всех сторон, фыркнул и занялся придумыванием его прикрытия во время путешествия. Не ударяясь в глубокие раздумья и не строя далеко идущих догадок он остановился на самом первом.

Два никаонских наёмника везли теперь утиемского заложника под видом сопровождения торговца для заключения важной сделки. Само собой разумеется, что на заключение сделки люди приходят не с деньгами, золотом или товаром, а с бумагами, поэтому ничего ценного никто не везёт. Вся ответственность за доставку государственной важности заложника в целости и сохранности лежала теперь на двух головорезах небольшого ума, зато крепкого телосложения.

Путешествие пришлось вести по суше вопреки предпочтительному переходу по морю потому, что с попутным ветром не сложилось, а попасть в бурю и пойти на дно ни в чьи в намерения не входило. К тому же по суше часто получалось даже быстрее, чем при встречном ветре по морю. Зато на суше опасностей было в разы больше и грязи тоже.

Вообще, отправь Утием своего заложника в столицу Империи не по суше, а морем, то никакие другие сопровождающие не понадобились бы. Зачем потребовалось устраивать спешку и стремиться приехать в столицу на месяц раньше, чтобы успеть непонятно к чему, но вовремя, для Чимвога было загадкой. Но задумываться над загадками было не в обычае никаонских наёмников и он просто выполнял свою работу.

Ехать приходилось не по прямой, а, что называется, в обход. Всякая дорога петляла и короче от этого не становилась. Первую часть своего пути они проделали не в сторону столицы Империи, а почти поперёк. Только после поворота побережья удалось выйти на относительно для них прямой путь. Относительно потому, что в конце этого пути был не нужный им город, а пролив, через который надо было всем троим ещё переплыть, не потонуть и только потом оказаться у цели.

Путешествовать по морю, конечно, приятнее, чем по суше, хотя бы потому, что нет ни пыли, ни грязи, ни мух, ни слепней, ни комаров, ни прочей кусающей дряни, включая блох и клопов на постоялых дворах и придорожных ночлежках. Правда, во время слишком долгого пребывания в море была весьма вероятная возможность попасть в бурю или налететь на подводные камни и утонуть, но после месяца кормления с пристрастием всех видов кровососущих насекомых и глотания пыли в ежедневных переходах она уже не казалась такой пугающей.

* * *

Тинтаос, король Елмаденвинала, в полдень стоял на балконе своего дворца и смотрел на совместные упражнения в боевых искусствах во дворе своего старшего сына Дэанева с давно уже ставшим привычным взору короля и всех придворных Хоншедом. За неполный прошедший год после их возвращения из того путешествия Дэанев немного вырос и стал поувесистей, но тоже подросшему и ставшему немного шире в плечах своему другу Хоншеду всё равно уступал и часто бывал им бит нещадно. Ничего, завтра день занятий уже у Хоншеда с его учителями и тогда всё будет совершенно наоборот: до посинения избивать будут уже самого Хоншеда. К чести этого Хоншеда надо сказать, что учился он изо всех сил и даже падая от усталости, избитый до полусмерти всё равно упорно вставал и продолжал сражаться, пока уже окончательно обессилев не падал на землю, больше не в силах подняться.

Рядом толпились несколько приятелей Дэанева, те самые, которых он сам нашёл в своём путешествии год назад. Всем волей короля был дарован низший дворянский титул и все они очень им гордились. Ход был донельзя удачный — без него и Дэанева это дворянство не стоило почти ничего и так же легко и отбиралось, как давалось — было ради чего надрываться и смотреть за первым наследником в оба. Это вам не вечно бездельничающие королевские службы, которые если и можно в кои-то веки было заставить работать, то разве что под страхом жутких кар и направляя созидательной силой дубины королевского гнева.

Тинтаос размышлял о ближайшем и не очень далёком будущем. Наступают совсем, совсем непростые времена и к ним нужно подготовиться как надо. Нужно быть сильными, слабых обижают. А это значит, что надо устранить все слабые места в королевстве, какие только найдутся и как можно быстрее. Он вспомнил всех остальных своих детей. Надо найти новую жену помоложе и покрепче и завести ещё пять или, лучше, восемь детей, пока с Дэаневом не случилось чего не надо. Два раза чудо может и не повториться. Чудеса обычно не повторяются.

При воспоминании об остальных своих детях короля передёрнуло. Это же надо, чтобы из пятерых детей получился годным только один! А остальных куда ему девать? Это же не крестьянские дети — в речке или бочке не утопишь. Воспитание должно быть настолько жестоким, чтобы его переживали не все! И никакого нытья! Как бы ни хотелось.

Он вспомнил, как воспитывал или хотя бы пытался воспитывать по своим представлениям о воспитании наследников своих первых детей и попытался представить, сколько при этом наделал ошибок и сколько допустил упущений. Последним детям с воспитанием повезло гораздо больше, зато природа обделила их намного сильнее. Власть и положение иногда оказываются совершенно бесполезными, когда нужно просто взять и понятно объяснить или суметь по-хорошему договориться, а не жёстко требовать или строго приказывать. Управление только силой или строгими запретами ещё никогда никого ни до чего хорошего не довели. Строгость часто порождает ненависть.

Но всё это не касалось его детей — они выросли такими не потому, что их плохо или невнимательно воспитывали, а потому, что на них не действовало вообще никакое воспитание, никакими средствами, даже самыми действенными, которые ни разу не подействовали ни на кого, за исключением его любимого Дэанева, который и был первым ребёнком, и получился лучше всех остальных детей, вместе взятых. Теперь всё благополучие королевства держалось всего на двух людях: на нем и его старшем сыне, а остальные дети были ни на что не годны. Разве что, средний сын ещё сможет взяться за ум, если выпустит из рук очередную грудастую и задастую девку. Самое любопытное, что ни одна из них ещё ничем его ни разу не заразила и это при том, что у него их были десятки, если не сотни. Заговорённый он что ли?

Теперь для того, чтобы сделать то, что в любом королевстве любой крестьянин или горожанин может сделать за один день и без больших усилий, ему предстоит совершить подвиг и с большим трудом и ужасными мучениями найти себе новую жену. При этом надо постараться, чтобы следующая жена не оказалась хуже первой и не начала ему ни с того, ни с сего рожать одного урода за другим всю оставшуюся жизнь. Впрочем, это уже мало чем испортит нынешнее положение, за исключением того что хороших наследников не прибавится. И это ещё одна проблема, причём большая, как будто и без неё мало других проблем у него и в его королевстве. Хотя… Проблемы никогда не заканчиваются. Просто между проблемами бывает иногда перерыв.

Дэанев уже выбился из сил и заканчивал занятия. Через некоторое время он уже отмытый и переодетый стоял рядом с отцом, а следом за ним подошёл и вечно чем-то недовольный Хоншед. В сборе были уже почти все, кроме Шинхара и ещё нескольких участников совета.

Ещё немного промурыжив собравшихся появился и сам Шинхар со всеми оставшимися членами совета. Теперь, когда все в сборе, можно было заняться и вопросами женитьбы, которая стала уже совершенно необходимой. Но если бы всё было так просто, как взять и напрямую предложить главам всем известных государств, заключить брак с кем-нибудь из их многочисленных детей или родственников ради укрепления межгосударственных отношений, то весь вопрос его женитьбы не стоил бы и потраченной на переписку бумаги.

На самом деле всё было гораздо хуже: Объединенные Королевства и так были в каком-то смысле как одно единое королевство и в них искать себе жену для укрепления межгосударственных отношений было настолько же бессмысленно, как, например, пытаться заключить мир с любым из своих советников. А, значит, жениться надо на ком-то не из Объединённых Королевств, то есть или на ком-то из многочисленных Независимых Государств, или того хуже — из Империи.

При упоминании печально известной Империи короля передёрнуло и перекосило. Конечно, почти все женщины — дуры, но выбирать или дуру не из Империи, или подлую, хитрую, жестокую, злопамятную и всегда готовую предать подлюку из Империи — выбор не из лёгких. А выбирать было надо и, скорее всего, именно в пользу Империи. Опять Империя! Будь прокляты свадьбы! Да здравствуют похороны!

Итак, Независимые Государства могли в худшем случае подсунуть ему, разве что, дуру. Если поубивать всех дур, то женского населения почти не останется! Но заключив брак с женщиной из одного из Независимых Государств можно улучшить или хотя бы закрепить хорошие отношения только с этим государством, а не с другими. Да, теперь ему остаётся только Империя, но и она состоит из множества царств, которые управляются одним императором. Жениться на сестре или дочери аж самого императора, конечно, лучше всего, но шансы такой крупной удачи невелики. Впрочем, для начала сойдёт и такая попытка.

В таких раздумьях они расселись на совещании. В отличии от прочих многих похожих совещаний это начиналось тихо и почти молча. У дальнего угла стола сидел угрюмый Хоншед и мрачно переводил свой взгляд между королём и Шинхаром, которого недолюбливал, даже сам толком не зная за что, видимо за хитрость и коварство. Не дожидаясь, пока все соберутся с мыслями король начал первым.

— У меня из пяти своих, как я надеюсь, детей есть полтора наследника, включая тебя, Нэв. И это всё, что у меня есть. В прошлый раз ты чудом уцелел, и то благодаря Хоншеду, но второй раз чуда может и не произойти. Мои обязанности перед государством обязывают меня жениться второй раз и попытаться завести ещё несколько пригодных для управления государством наследников, таких, например, как ты.

— Я не против. — начал было Нэв.

— Твоё мнение в этом вопросе ничего не значит. И не вздумай мне тут обижаться или устраивать представления с разбиванием головы об стол, как ты делал в раннем детстве. По соображениям безопасности я не могу никому доверять и никто из вас, здесь собравшихся, не узнает, на ком я остановлю свой выбор. Но Шинхар начнёт разведку сразу во всех Независимых Государствах и в царствах Империи тоже. Сейчас у меня слишком открытое положение и мне нужно, чтобы враги под видом новой жены не подсунули мне новую проблему государственного значения — падла всегда найдётся. Надо помнить об этом!

Совещание продолжилось ещё какое-то недолгое время, пока Шинхар и его подчинённые получали нужные указания. После завершения совещания король подозвал Дэанева с Хоншедом и отправился с ними обсудить своё решение жениться во второй раз.

— С играми покончено. — начал он, когда они отошли на достаточное расстояние и уже никто не мог их подслушать. — А теперь мы обсудим самое главное и самое важное. Моя новая жена может стать нашим самым настоящим бедствием, причём даже не идущим ни в какое сравнение с тобой, Хоншед, пока ты ещё разбойничал и творил всякие непотребства по всем королевствам. Тебе, Дэанев, грозит вообще, при неблагоприятном исходе, быть убитым, причём не одному, а вместе со всеми твоими друзьями, включая Хоншеда и не считая родственников. Вы понимаете серьёзность положения или мне надо что-то пояснить?

Дэанев и Хоншед молчали глядя на короля, который продолжал.

— Ты, Нэв, остаёшься дома и будешь у всех на виду продолжать со своими друзьями заниматься тем, чем занимался и раньше. Ты, Шод, отправляешься в столицу Империи с моим личным поручением. Я хорошо знаю, что ты сделаешь всё возможное ради Нэва, а в остальных своих подданных я совершенно не уверен. Постарайся меня не подвести — мы оба слишком хорошо знаем последствия провала. Для всех остальных я объявлю, а Нэв при случае подтвердит, что ты отправился в Империю помогать вести там разведку Шинхару.

Ты будешь находиться в совсем не дружественной Империи, среди совсем не дружественных людей и по моим указаниям будешь следить и присматривать за человеком Шинхара. На самом же деле ты будешь сам вести всю разведку и действовать по обстоятельствам на своё собственное усмотрение. Я сам достоверно знаю, что в Империи творятся очень странные и страшные вещи. Выясни всё, что сможешь и сделай всё, что сумеешь. Договоритесь все между собой обо всём остальном сами. Нэв, ты помнишь, что может случиться, если Шод не справится, и своего друга ты можешь больше никогда не увидеть, если он вообще останется жив. Но другого выбора у нас нет.

— Я всё понял. — серьёзно ответил Дэаэв. — Я всё сделаю.

Дальше они шли уже почти молча, обсуждая только самые важные вопросы предстоящего далёкого и опасного путешествия Хоншеда по самым глубинам Империи. Чтобы ничего случайно не забыть, решили собраться втроём ещё раз. Правда, самого Хоншеда предстоящее через несколько дней на другой конец света путешествие не очень-то волновало — он уже предвкушал удовольствие от новых впечатлений от ни разу им не виданных мест и предстоящих ему там великих подвигах и свершениях. Дэанев, наоборот, был угрюм и серьёзен. Он рылся в глубинах своей памяти, чтобы не упустить ничего важного.

Дэанев замечательно помнил своё недавнее детство. Он достаточно хорошо помнил, как примерно два года назад, незадолго до встречи с Хоншедом, он верещал и катался по каменному полу дворца, а потом обнимал Эмвига, уже закатившего глаза и плевавшегося кровью то ли от того, что разгрыз язык, то ли от того, что яд разъел ему рот.

Что сказал тогда его отец? «Проклятая детская привязанность! Мой сын привязывается к простой прислуге больше, чем к родным братьям и сёстрам! Будь проклят тот день, когда я взял этого пробовальщика!» И всё. Дэанев не забыл ничего. Кроме того, Эмвига, были и другие ребята, которые тоже погибли, но с Эмвигом он успел подружиться.

Дэанева всегда удивляло это странное правило пробовать все блюда перед едой кем-то посторонним. Ой, как трудно сейчас отравить кого-нибудь! Я прямо сейчас описаюсь от смеха! А чем только не травили! Даже перечислять устанешь! Все более-менее серьёзные отравители в своей работе пользовались медленными и самыми медленными ядами с очень длительными сроками действия, от которых жертвы подыхали через месяцы, а то и через годы. Но не мгновенно!

Чтобы отравить кого-либо быстродействующим ядом, надо самому быть или смертником или дураком. С другой стороны — если так рассуждать и не пробовать, то убийца тоже решит, что никто не проверит и попробует отравить придворного. Сколько раз Дэанев ни думал над этим противоречием, столько не мог найти ответа. Для себя он решил, что если попытаться отравить всё же могут и так и так, то необходимо противодействовать отравителям всё равно, раз иначе непонятно.

Самое печальное было то, что несмотря на все принимаемые меры предосторожности, попытки отравить во дворце то одного, то другого придворного, а то и самого короля всё равно продолжались. А его еду давали попробовать в основном ровесникам, которых было в избытке, благо в столице не было недостатка в голодных подростках.

Как доходчиво ему объяснил однажды Шинхар, у подростков быстрее всего начинается отравление, поэтому и необходимые меры по лечению принять можно быстрее. К тому же, как рассказал Шинхар ему ещё, на всех пробовавших пищу ровесниках Дэанева можно было спокойно при необходимости опробовать и всевозможные, даже опасные, противоядия и лекарства, поэтому за каждым придворным, и за Дэаневом в том числе, а за королём тем более, был закреплён лично человек для проверки пищи непосредственно перед едой. И всего питья тоже! Правда, если злоумышленникам хоть кого-то и удавалось отравить, то спасти мало кого удавалось, разве что яд действовал настолько быстро и явно, что проверявший пищу успевал заметить признаки отравления ещё до того, как жертва успевала съесть отравленную пищу.

А вот с жертвами отравлений временами выходило печально. Большинство из них Дэанев просто не замечал потому, что не обращал никакого внимания на никчёмную прислугу. Но бывали, хоть и редко, но исключения, как и в тот раз. Эмвига приставили к нему пробовальщиком и в кои-то веки Дэанев увидел в прислуге не просто вещь, а нечто большее. И не просто увидел, а сам захотел с ним подружиться.

Эмвиг не просто прислуживал Дэаневу за столом, а при этом ещё и чисто искренне улыбался ему. Каждый раз пробуя еду или напитки он старался подольше задержать блюдо, ненадолго задумывался, а потом кивал принцу и говорил, что еда проверена и её можно есть. Это было мило. Как-то раз Дэанев спросил у него, что Эмвиг умеет ещё делать, кроме как съедать за него половину каждого блюда? Эмвиг шаловливо моргнул голубыми глазами, почесал за ухом короткие тёмные волосы, улыбнулся и заговорщически ответил: «Многое!».

Произошедшее было удивительно до предела. Даже неправильный ответ любому из высокопоставленных придворных мог обойтись прислуге в лучшем случае жестокой поркой, а при плохом раскладе, когда придворный был не в духе, мог вообще и жизни стоить. Прикасаться к придворным и даже к их одежде без разрешения прислуге тоже запрещалось под страхом уже совершенно жутких последствий. Некоторое исключение составляли только служебные обязанности с длительным касанием: одевать, мыть, поддерживать, носить на руках и прочее. Но Дэанев тогда не обиделся на своего слугу. Наоборот! Он приказал Эмвигу зайти к нему днём в надежде, что Эмвиг сможет его развлечь новыми играми или разговорами, а то все старые ужасно ему надоели.

Так оно и вышло — Эмвиг умел играть почти во все игры, которые нравились Дэаневу, даже неплохо умел читать, что для столицы было неудивительно, хотя иногда встречались и совершенно безграмотные люди его возраста. Некоторым играм Эмвиг даже сам научил Дэанева! Так прошёл год и внезапно всё закончилось в один миг.

В тот день они как всегда встретились за столом, Эмвиг как всегда отъел почти половину содержимого тарелки Дэанева, запил из чашки, улыбнулся и тут его лицо неожиданно свела судорога. Он схватился за живот, завыл не раскрывая рта и рухнул на пол. От ужаса Дэанев вскочил из-за стола и с воплем бросился к своему новому другу, который с кровавой пеной у рта уже почти без сознания колотился на полу.

Дэанев уже плохо соображал и слышал только громовой рёв своего отца, выкриками отдававший приказы один за другим. По залу бежала многочисленная стража, Агхаб орал на своих подчинённых, а Шинхар сразу же куда-то исчез. Всё произошедшее не было новинкой — такое случалось иногда по нескольку раз в год, но тогда погибали чужие, незнакомые, безразличные для него ребята, а в этот раз жестокая судьба ударила по его лучшему другу, да так сильно, что его уже было ничем и никак не спасти. Эмвиг в его руках дёрнулся несколько раз и затих.

Он ещё некоторое время сидел на полу и плакал в два ручья. Рядом стояла стража и слуги, столпились придворные, за спиной стоял отец и смотрел на ревущего сына. Потом Дэанева осторожно взяли за руки, отцепили от Эмвига, подняли с пола и отвели в его комнату. За спиной он услышал только недовольный голос отца, что сын ведёт себя с прислугой как с людьми своего же сословия, что недопустимо для принца и будущего короля. Дэаневу ещё никогда не было так больно в душе.

Это был не первый случай, когда его зачем-то пытались отравить и явно не последний, но в прошлый раз умер кто-то совершенно непримечательный — он даже не знал его имени. Тогда он даже не встал из-за стола, когда тело унесли, но есть в тот день уже никто не стал. Папа разорался на Шинхара с Агхабом и пообещал переполнить пыточные, если до ночи не найдут всех виновных. А на следующий день еду для него пробовал уже Эмвиг. И почему тогда он тупо не догадался попросить отца перевести Эмвига к нему в прислугу? О чем он тогда думал? Разве придворный пробовальщик пищи может жить вечно? Да он уже хорошо если несколько лет проживёт при такой работе!

Тогда он ещё не понимал, что хороших друзей надо беречь. Просто раньше погибали те, кого ему было не жалко. А простые люди… были ему безразличны, впрочем, как и сейчас — даже два года спустя в нём ничего не изменилось. Теми, кого нельзя использовать, можно просто пожертвовать. Где нет чести — там есть выгода. Так папа его учил относиться к неизбежным или возможным потерям. Королевство важнее отдельных людей. Законы превыше любых личных отношений. Учись прилежней. Не надо как лучше! надо как правильно! Старайся лучше. Делай хорошо, плохо само получится. Не ленись и не бездельничай — ты будущий король! Кто много отдыхает — мало выигрывает. Сделки это неотъемлемая составляющая управления королевством. Жизнь это бесконечная череда сделок разной степени крупности. Ко всему относиться надо как к обычной сделке, даже к приговорам. Нет, ему не доставляло никакого удовольствия смотреть на истязания и убийства, но и большого отвращения к происходящему или жалости он не испытывал. К тому, чего он не чувствовал, отношение у него было никакое.

С друзьями было то же самое — они то появлялись, то исчезали, но были ему не очень-то и нужны, разве что посплетничать о дворцовых новостях, которые он и так все знал наизусть. Да и было этих друзей у него много, невероятно много, просто несчитано. Казначей как-то ему объяснил, что если бы золота было бы настолько же много, как песка, то и стоило бы оно как песок. Кстати, на этом основании превращать что-либо в золото было запрещено, в серебро тоже, хотя изобретение способа такого превращения дозволялось. С друзьями получалось то же самое и во дворце имея сотни друзей, на самом деле он не имел ни одного настоящего друга, да и не очень-то в них и нуждался.

Перед самым отъездом Хоншеда в Империю они собрались ещё раз втроём. Но если Дэанев был скорее опечален отъездом лучшего друга, чем встревожен, то Хоншед был весел и мысленно готовился к новым опасным подвигам. Где-то в глубинах своего неунывающего сознания он уже представлял, как про него после возвращения напишут книгу и начнут воспевать его подвиги на всех углах. О разыгравшихся мечтах он тут же не замедлил рассказать всем собравшимися.

— Если я после этого подвига на благо королевства выживу — тут много «если» — про меня все придворные летописцы напишут целые сказания. Они будут записывать каждое моё слово, а я буду подробно всё увиденное, услышанное и пережитое им рассказывать. А через тысячи лет, когда меня уже давно не будет, люди найдут моё захоронение или просто книги с описанием всех моих подвигов и восхитятся.

— Ты такой ни разу не был единственным. — назидательно начал в ответ на самохвальство Хоншеда король, строго посмотрев на того. — в народных и прочих сказках и не такие упоминаются — все в тебя.

— А например? — нахально спросил Хоншед.

— Да бывали там разные, сам найдёшь, если захочешь. Например, в очень далёкие времена был похожий на тебя лучник или арбалетчик, умевший не только стрелять на огромное расстояние, но и попадать в очень маленькую цель, не больше монеты, а пробивали его выстрелы даже толстую стальную броню из особо прочной стали.

— И стрелы у него были из обеднённого урана? Мэлисьюнья какая-то, про которую сейчас только и пишут. И броня у неё непробиваемая, и мечи у неё всё что угодно разрубающие, и лук у неё никогда не промахивающийся, и стрелы из обеднённого урана всё на свете насквозь пробивающие, и раны от одного прикосновения руки её исцеляются, и мёртвых она силой своей любви воскрешает, и всё она знает, и всё она умеет, и всех она красивее на свете, и все в неё влюбляются, и промеж ног у неё тиски, а не хилая дырища, и дерьмо у неё не воняет, а пахнет леденцами или цветами, хоть прямо бери и обе дырки вылизывай, как собака или кошка, и с кем она ляжет, у того неделю после неё…

— Нет, стрелы у него были самые обыкновенные — деревянные со стальными наконечниками, просто любят люди глупости всякие сочинять, а потом не понимают, что из сочинённого правда, а что — вымысел. — оборвал король поток пошлостей Хоншеда чтобы продолжить свою мысль. — А всё потому, что большинство людей не понимает ни в чём даже основ! Не говоря уже про понимание во всём глубин и тонкостей. А из этого незнания и проистекает вера во всякий написанный бред. Книги меняют людей гораздо больше, чем люди меняют книги.

— А что такое обеднённый уран? — задумчиво спросил Дэанев.

— Понятия не имею — так было написано в сказке. — пояснил ему Хоншед. — Ещё там был какой-то обогащённый уран, двумя кусками которого размером с кулак можно было даже сжечь дотла и сравнять с землёй аж целый город. Сказки, чушь и сочинения всё это — никакого такого урана в природе не бывает, выдумки это всё, как и плутоний.

— Так вот, я продолжу, пока не забыл самое главное. Вы уже сами, наверно, заметили, что всё это сборище учёных, как придворных, так и прочих, бесполезно чуть меньше, чем полностью. Вы оба совсем недавно сами видели очередное новое изобретение тысячелетней давности в действии, пушка называется. Порох учёный умник в неё набил и чугунным шаром с грохотом выстрелил в крепостную стену. Да, стену он пробил — я этого не отрицаю, но после четвёртого выстрела, если не вообще третьего, пушку разорвало так, что хорошо ещё, что никого не убило, только жалко, что не убило самого изобретателя этой глупости. Тоже мне умник нашёлся с высшим образованием!

Король пересказывая неудачные подвиги незадачливого учёного со злости стукнул кулаком по столу так, что стол едва не подпрыгнул.

— Как будто без него раньше не знали, что порохом из пушек стрелять можно! И ещё много чего полезного можно порохом делать, если правильно его приспособить. Всё бы хорошо, за одним небольшим исключением. Одним единственным! А сколько этот его порох стоит, он подумал? А как его производить, он подумал? А как его хранить и как использовать, он подумал? А как потом стены восстанавливать, после такого обстрела, он подумал? А как эти пушки тащить, он подумал? А как не допустить, чтобы все эти дорогие, очень дорогие пушки, порох, шары, то есть ядра, вспомнил я наконец, как они называются, врагам в руки не попали, он подумал? И так у этих учёных во всём!

Король окинул Дэанева и Хоншеда строгим взглядом, назидательно поднял указательный палец и продолжил свою обличительную речь.

— А если бы он удосужился подумать хоть немного о деле в целом, а не только о том, чего бы ещё умного изобрести, то вспомнил бы, что уже давно любые крепости берут одним обстрелом чумными трупами или больного чумой подсылают, пока чуму по нему ещё не видно, или чумную крысу втихаря подбрасывают. И всё! И крепость цела, и месяцами за бешеные деньги восстанавливать её уже не нужно!

— Запретить надо писать всякие глупости. — ляпнул Хоншед.

— Запретить — не значит опровергнуть! — строго предостерёг его король от глупой ошибки, снова подняв указательный палец, помахав и указав им на лицо Хоншеда. — Ничто не распространяет любые сведения лучше запретов их распространения. Это надо понимать. Я вам сейчас уже расскажу до конца, чем всё закончилось, чтобы потом уже не возвращаться к этой пушке. А ещё мне наш алхимик показал чудесное средство в стеклянных бутылках. Вот это вещь! Всего десяток бутылок через стену перебросили и вся крепость почти сразу передохла с хрипением и кашлем. Вот это я понимаю — настоящее средство для войны! А то — порох! Жалко, что вы не видели, на что в той крепости были похожи трупы. Да это же просто праздник был какой-то! Самый настоящий! С некоторых убитых даже их собственная кожа послезала живьём. А он мне тут пушки показывает! Дурак такой, учёный!

Король откинулся на спинку кресла и вспомнил приятные его взору картины той войны, пытаясь восстановить их перед глазами.

— Ну и что, что на обратном пути одну бутылку случайно разбили, да так удачно, что сами все передохли почти всем войском? Так это же прекрасно! Это же просто замечательно! Мне им ещё и платить за взятие огромной крепости почти ничего не пришлось! Вот это я называю быстро, надёжно и качественно, не то что всякие вечно взрывающиеся пушки с их вечно не вовремя отсыревающим порохом.

Король заметил, как от услышанного Хоншед кривится всё больше и больше и решил заканчивать повествование о пушках и отраве.

— И, наконец, в завершение всего сказанного. Неужели я, король, с моими связями, за такие деньги, которых мне будут стоить эти пушки, не смогу найти среди врагов и получше подкупить несколько десятков предателей, которые мне и ворота в крепость откроют, и всё её командование отравят или зарежут или и то и другое сразу сделают? Вот это и называется государственный подход к преодолению трудностей или решению вопросов, а не все эти игры в изобретательство и науку.

— Все эти ваши придворные учёные, врачи и высокопоставленные придворные лекари только и умеют, что голову пиявками обвешивать и воду в задницу вёдрами вливать. И не придворные тоже! Нэв может подтвердить — они его уже лечили. — подтвердил обличающую речь короля Хоншед, сочувственно поглядев на Дэанева.

— Так вот! Нам теперь надо сподобиться и решить, что нам делать в столь непростом для нас положении. — король оглядел собравшихся суровым взглядом. — Ты едешь на разведку и, может быть, привезёшь нам хоть какие-нибудь важные сведения. Сделать против них один ты точно ничего не сможешь, иначе Империя бы столь долго не просуществовала. Но если просечёшь хоть один способ сделать Империи хотя бы мелкую пакость — не сомневаясь делай.

— Ради того, чтобы делать гадости, я пойду на любые подлости! — воодушевился Хоншед и с радостью принялся загибать пальцы, сразу приступив к придумыванию многочисленных гадостей для Империи.

— Придумывание обыкновенных гадостей не требует умственных способностей — умственных способностей обычно требует придумывание выдающихся гадостей! А придумывание особо выдающихся гадостей вообще требует выдающихся умственных способностей. — наставил король Хоншеда на путь познания и просветления.

— Я буду стараться изо всех сил! — воскликнул тот.

— Одного старания будет, совершенно точно, недостаточно — тебе понадобится искусное умение и глубочайшее понимание с обширнейшими познаниями. Врага надо знать лучше, чем самого себя.

— Очень трудно поубивать всех в одиночку.

— А вот этого как раз тебе и следует избегать в целях твоей же безопасности всеми возможными способами. А почему — ты сам сейчас ответил. Помни, что на выручку тебе там никто не придёт.

— А если я не удержусь? Знаешь, очень тяжело смотреть, когда при тебе кого-то похожего на тебя или твоих друзей убивают или пытают.

— Или задом на кол насаживают. — не удержавшись влез Дэанев.

— Не надо искать оправданий своим слабостям! — король начинал злиться и свирепеть. — Всем тяжело, не только вам!

— Да понял я всё, в конце концов, не в первый раз. В общем, я буду вести себя так, как я это часто делал раньше, только действуя в наших интересах и находясь в Империи. Надеюсь, я не привлеку этим к себе лишнего внимания, если всё рассказанное тобой про Империю правда.

— Я боюсь, что ты, даже окончательно распоясавшись, не сможешь вести себя так, чтобы не привлекать в Империи к себе лишнего внимания кого не надо среди её жителей своим излишне тихим поведением и слишком добродушным нравом. — завершил своё напутственное наставление король, надеясь хоть на какое-нибудь понимание.

* * *

Велиол смотрел на приближающийся берег Нивнылата. Корабль из Чонтонина доставил его при попутном ветре на удивление быстро. Но в ближайшем будущем ему предстоял ещё один переход через море из Нивнылата в Никаон, только до него ещё надо было дожить, выдержав путешествие по суше со всеми превратностями за долгие дней десять пути, коими дороги по суше на редкость богаты. Вокруг толпились пятеро никаонских наёмников, стремящихся поскорее добраться до просторов своей уже видимой на горизонте необъятной Империи.

Можно было бы не впадая во все тяжкие пройти до Никаона морем, но желающих потонуть в бурю не нашлось и путешествие по морям в целях надёжности и безопасности сократили до предела. Всё таки они везли не кого-нибудь, а заложника из Чонтонина — император совсем не обрадуется, если такой важный груз не будет ему доставлен в целости и сохранности, не говоря уже о возможности утонуть самим.

Всю оставшуюся позади морскую часть дороги заложник развлекал наёмников особо скабрезными и похабными рассказами о своих половых сношениях со всем и вся, что имело хоть одну дыру, было живым и могло шевелиться и подробнейшими пересказами убийств и пыток в собственном исполнении. Некоторые из своих рассказов он дополнял живописными показами всяческих гадостей под всеобщее одобрение. В общем, никаонские наёмники считали чонтонинского заложника за своего и только диву давались, почему он ещё не один из них.

В особый восторг никаонцев привели рассказы Велиола о его делах в подростковые и юношеские годы, когда он заманивал ровесников из простолюдинов к себе и насиловал их и пытал с особо издевательской жестокостью. У наёмников от услышанного просто захватывало дух.

— Так вот! А когда мы оказались в моей комнате, я же сзади шёл за ним, я ему обе руки сразу схватил и за спину завернул и на землю его свалил, а руки за спиной связал, да так, что те до затылка дотянулись, и верёвкой обмотал вокруг шеи, чтобы точно не вырвался.

Глядя на раскрытые рты плохо понимавших со слов наёмников, Велиол показывал им свои действия жестами, будто проделывал заново.

— Ноги я ему потом привязал к ножкам кровати и растянул, чтобы он не брыкался. Он в своих штанах ногами запутался, пока я с него их снимал. Так что остался он весь голый и без всякой защиты передо мной нарастяжку.

Один из наёмников облизнул ухмыляющиеся губы, видимо вспоминая знакомые впечатления во время похожих развлечений.

— А рот я ему ещё раньше завязал, чтобы он орать не мог. Но шкуру я сдирать с него не стал!

Наёмники рассмеялись переглянувшись. Один из них поправил руками что-то в штанах и поёрзал поглядывая на окружающих.

— А потом, когда я им уже наигрался вдоволь, я ему все выступающие части медленно уничтожил! Ох! Как же он меня умолял с ним этого не делать!

— А ты их ему оторвал или отрезал? — неожиданно спросил один из наёмников из любопытства, чтобы сравнить со своим опытом.

— Нет. А зачем? Это было бы совсем не интересно. Я девушке одной так бечёвочкой или верёвочкой, уже точно не помню чем именно из этого, грудь обмотал и смотрел, как она чернеет, пока насиловал не так давно. Я тебе потом покажу, когда случай представится. Такое словами не передашь — такое показывать надо!

— А дальше что было? Ты его зарезал или задушил?

Велиол посмотрел на никаонского наёмника с такой укоризной, что у того аж изменилось от неожиданности выражение лица.

— С воображением надо подходить к делу! Я его так и продержал аж целых пол дня. Если не больше! А потом в конце дня бечёвочку-то и развязал! А он смотрит на себя, щупает. Жалеет!

Раздался громкий хохот, наёмники каждый по-своему представляли себе мучения искалеченного подростка и его душевные страдания.

— А дальше что было? Он выжил что ли?

— А как бы он выжил-то? Я же перед тем, как руки ему развязать и ноги, по перетянутым частям тела ногой ударил несколько раз и кулаком сдавил и ещё кулаками побил так, что чуть шкуру не разорвал. Думал, что ему от этого больно будет, а он уже и не чувствует ничего. Я и развязал тогда. Чёрная кровь по телу разошлась и он подох через несколько дней. Долго мучился, аж смотреть было приятно!

— А девица та, с перетянутой грудью, выжила? — полюбопытствовал другой наёмник. — Или ей тоже в тело чёрная кровь ударила?

— Ей не в тело! Ей в задок ударило другое! — с этими словами Велиол медленно спустил спереди штаны и показал аж оторопевшим от зависти наёмникам не меньше чем на четверть, если не на треть, больший обычных размеров напрягшийся отросток. — А такое внедрение в задницу далеко не каждая ослица выдержит на всю длину! — пошутил он под одобрительное гудение и завистливые возгласы наёмников. — Но это уже не в детстве было, а совсем недавно, так что этот подвиг я в детстве так и не успел совершить. А жаль!

В действительности Велиол почти всё наврал, но наврал настолько искусно, что даже сам поверил в собственную ложь. Он хорошо знал, что для того, чтобы тебе поверили, надо убедить самого себя поверить в собственное враньё, каким бы наглым и неправдоподобным оно бы ни было. Да, он действительно заманил тогда к себе домой того своего ровесника. Причём далеко не одного! И действительно устроил с ним самое настоящее представление, только совсем не такое и не с такими последствиями. В тот знаменательный день он отмечал свои не то пятнадцать, не то шестнадцать, если не четырнадцать лет — сколько, он и сам уже точно не помнил, а точнее внушил себе, что не помнит. В собственную ложь надо самому искренне верить. Это заставит поверить в неё и всех остальных. Без этого никак не добиться успеха враньём!

Враньё Велиола обладало на редкость удивительной и полезнейшей для него самого способностью — в него почти всегда и почти все без особых сомнений верили. Что бы он с почти самого раннего детства и кому бы ни рассказывал — это воспринималось как чистая правда. В девять лет, ещё будучи совершенным девственником, он рассказывал про свои многочисленные совокупления с девочками. В двенадцать он убеждал всех уже не будучи девственником, что всё ещё девственник, а в пятнадцать ещё не убив ни одного человека распустил о себе славу жестокого и беспощадного убийцы многих людей. Верили!

Он снова освежил в памяти события того дня, чтобы сделать свою почти чистейшую ложь из почти чистейшей правды. Он вспоминал и тут же проверял, насколько его воспоминания после преобразования в нужный ему вымысел выглядят правдоподобно. В собственную ложь надо верить. Это делает её правдой в глазах остальных. И в тот самый день у него действительно был самый настоящий день рождения.

Весёлый праздник омрачало полное отсутствие гостей. Нет, званые родителями гости были, но ему весело с ними не было. Хотелось чего-то своего и какого-то родного, мальчишеского. Хоть с улицы приводи всех встречных и поперечных подряд! Вот это и оказалось решающей мыслью. Он прихватил несколько человек из охраны и отправился на подвиги, ходить по городу. С высоты его происхождения он мог легко разобраться в людях только поглядев на их лица за мгновения.

За несколько часов блуждания по городу он изловил пять или семь человек своего возраста и отправил к себе домой с приказом запереть в подвале и не выпускать. Вернувшись он увидел целую толпу, с ненавистью и страхом уставившуюся на него из-за решётки.

— Ну что, ребята, развлечёмся? — начал он указывая на первого за решёткой, чтобы его привели к нему в комнату.

Выбранный выходил с таким видом, будто его сейчас будут пытать, а потом пустят на корм насекомым, причём живьём.

— Ну вот, садись, куда хочешь, — Велиол указал ему на стол, когда они вошли в комнату. — будем отмечать мой день рождения.

На лице вошедшего безымянного юноши отразились одновременно подозрение в подвохе и недоумение. Всё происходящее с ним сейчас в его представления о господах не вписывалось и не вязалось с тем, как он здесь оказался. И это непонимание вызывало недоверие и страх.

— Ешь, пей смело — всё свежее, вкусное, не отравленное. Я лично покупал, чтобы не узнали, кому еда, так что всё безопасно. Вот в зале, наверно, кого-нибудь уже точно или отравили или отравят, точно отравят. Это я тебе говорю! Лучше там вообще не показываться.

— А зачем ты меня притащил тогда сюда? Чтобы покормить?

— У меня сегодня день рождения! Будем праздновать!

— А просто пригласить нельзя было? Зачем было хватать?

— А ты бы пошёл, если бы я тебя пригласил?

— Нет, конечно! Нельзя доверять богатым и знатным!

— Вот поэтому ты и ходишь бедный, голодный и забитый! Потому, что веришь, а не думаешь кому. Вы все так делаете всё, поэтому часто вас приходится не просить, а просто брать и приказывать.

— Я поем с тобой и выпью, но так всё равно не делают, в гости так не зовут — с людьми договариваться надо уметь!

— А я пробовал. Ты не поверишь! Вы же не понимаете ничего! Вы не видите во мне человека — вы видите мои деньги, будто я виноват в том, что они у меня есть. В смысле деньги моей семьи, моего рода.

— Никому не интересный человек никому не нужен.

— А тебе со мной неинтересно и скучно? Поговорить не о чем?

Парень умолк и сел за стол, но к еде так и не притронулся. Вопрос Велиола поставил его в тупик и он был к этому совершенно не готов.

— Ну так назови настоящую причину! — нажимал Велиол.

— Я не доверяю богатым и знатным людям, я их боюсь, у них есть много власти, они могут сделать со мной что угодно, что захотят.

— И ты их так за это ненавидишь, что готов поубивать их всех?

— Почему кто-то должен иметь то, чего у меня нет? Почему другие должны жить лучше меня, если я не могу жить как другие? — неожиданно взвился сидевший напротив него новый собутыльник.

— Потому! Что ты бестолковый и все вы бестолковые! Вами управлять иначе невозможно, кроме как только бить кнутом и побольнее, от этого власть портится и начинает стегать всех подряд без разбора.

Юноша призадумался и выпил чуть-чуть для пробы.

— А почему тогда только вы, богатые, всем заправляете?

— Если чужие руки бестолковые — управляй ими сам и они принесут успех тебе. Вы же все бестолковые до предела, поэтому вами приходится управлять и предельно жёстко, чтобы вы всё не испортили.

— Мы бестолковые потому, что нас ничему не научили в детстве, а сразу работать отправили. У нас не было времени учиться!

— Есть желание — есть время, нет желания — нет времени.

— У меня было желание, но я так и не смог ничего добиться.

— Одного желания мало! Надо ещё и захотеть!

— А я хотел! — возразил парень, но уже без большой уверенности в голосе и Велиол не мог этого не заметить. Подействовало!

— Это любимое занятие каждого неудачника: сначала ничего не хотеть, а потом сокрушаться, что не сделал. Признавайся, так было?

Парень сжал губы и некоторое время помолчал, переживая, как все его тайны были раскрыты за мгновения, но не сдался и продолжил.

— А после работы уже не оставалось никаких сил, чтобы учиться и в образованные люди хоть как-то выбиться, чтобы жить лучше.

— Жизнь всегда сопротивляется улучшению.

— Это тебе легко так говорить, а поработал бы ты как мы, то у тебя ни сил бы не осталось, ни времени чему-то учиться.

— Когда я тебя встретил на улице, ты чем был занят?

— Отдыхал от работы. Должен же я беречь время для отдыха!

— Для оправдания собственного нежелания что-либо делать всегда можно найти достаточно как отговорок, так и оправданий.

— Я не оправдываюсь! Я возмущаюсь! Я при такой бедности даже потратиться на любое обучение ремеслу не могу как следует!

— Нельзя скупиться на то, на чём можно зарабатывать. И на своём собственном времени тоже можно заработать. Для того, чтобы ничего не делать, всегда можно найти множество оправданий.

— А сейчас ты тоже зарабатываешь? Или просто отдыхаешь.

Велиол уселся за стол напротив гостя и уставился на него.

— Вот так! Из-за такой мелочи ты так обиделся.

— Меня обидеть очень сложно, а вот разозлить весьма легко. — ответил Велиол. — И в первую очередь меня злит человеческая тупость. А ты сейчас пытаешься показать её всю, а её у тебя много. Ты даже не понимаешь основ, а уже делаешь выводы обо всём.

— Ну так чем ты сейчас тут занимаешься? Ты же должен учиться и учиться, как зарабатывать ещё больше и больше денег?

— Все люди учатся ради того чтобы зарабатывать, а я умею зарабатывать — я учусь зарабатывать много. — наклонившись вперёд и чуть привстав ответил Велиол опёршись на руки. — Ты видишь отдых там, где на самом деле идёт напряжённая и сложная работа.

— И развлечения — тоже некая часть этой работы? Тогда на рынке тоже не работа, а сплошной отдых, раз камни таскать не надо?

— Нет таких, кто не покупает — есть те, кто не умеют продавать. А на рынке надо работать чтобы продать свой труд, свой товар. А вы все сначала влезаете в огромные долги, а потом всю жизнь их отрабатываете. И кто будет это выгодное для себя положение менять, кроме вас и никого, кроме вас? Если выгода только для вас будет? Зачем выбивать долги из работающего бесплатно? — дожимал соперника Велиол.

Парень повернулся к стене и обиженно замолчал. Велиол смотрел в упор на него и наблюдал последствия разгрома своего противника.

— Наверное, ты прав, я не очень много понял, но что-то понял. А с остальными что ты будешь делать? Они же там сидят. В подвале!

— Сейчас будем всех выпускать по одному. Только вразумлять их и наставлять будешь сам — у меня сил на всех не хватит.

— А почему бы нам ещё и в зал не зайти? Хотя бы посмотреть.

— Вы — просто глупые, а те, в зале — подлые. Разницу чуешь?

Гость понимающе кивнул и повернулся к столу. Велиол отправился за следующим и часа не прошло, как все уже сидели за одним столом и весело праздновали его день рождения. Чуть позже уже привели девиц и началось настоящее гульбище. Дорвавшись до баб некоторые от радости натрахались до полного изнеможения и боли в яйцах.

Под утро вся комната была залита семенем, блевотиной и, местами, мочой то ли не удержавших при натягивании обеими дырками девиц, то ли не дошедших до уборной гостей. Велиол продрал глаза одним из первых и осмотрев как попало лежащих на кроватях вповалку голых и полуголых приглашённых им в гости парней и снятых на ночь для них баб удовлетворённо хмыкнул. Проводив гостей он отправился к родителям, чтобы рассказать им о достигнутых успехах.

— Всё прошло, как и было задумано. — начал он с порога.

— А ты сомневался? Бесплатные жратва, выпивка и девки творят с людьми чудеса, особенно с бедными и забитыми мужчинами.

— Ага! Теперь они будут работать на меня совершенно бесплатно и полностью добровольно. Цена вопроса — две корзины еды с дешёвой выпивкой и две потасканные бабы. Всё так просто, что аж скучно!

— Скучно? Ну ты не скучай раньше времени — ещё наешься трудностями вдоволь, но на такое у нас денег всегда хватит, а ты подумай на досуге, как ещё можно водить за собой толпу недолюдей.

* * *

По сравнению с впервые увиденной Империей даже Лимунтад был образцовым королевством относительно нравственности. Почти сразу же после прибытия Хоншед нажил себе большие приключения на ровном месте, причём устроил он себе эти приключения сам, по причине своих чрезмерных добродушия и недомыслия. В тот день его пытался обворовать им же спасённый от почти верной погибели подросток.

Хоншед купил этого подростка по дороге через небольшой город и очень скоро об этом пожалел. Тогда он ещё только приехал в Империю и очень многого не знал. Проезжая мимо очередного двора он увидел подвешенного за связанные вместе с ногами руки совершенно голого мальчишку примерно двенадцати, если не десяти лет, которого мужик, позже оказавшийся его отцом, тыкал в бока и спину концом раскалённого железного прута. Ребёнок дёргался и верещал при каждом шипящем прикосновении, его лицо менялось от усталого к перекошенному от боли и обратно к умному и дёргающемуся от напряжения.

— Куда ты дел мои деньги? Скотина такая! — с этими словами отец ткнул аж светящимся красным концом прута прямо под лопатку мальчишке. Раздался визг и тело на верёвке задёргалось.

Больше всего Хоншеду захотелось на месте зарубить этого мужика или засунуть ему этот раскалённый прут прямо в зад. Ещё была мысль приложить конец прута к яйцам или отростку мужика и полюбоваться на его мучения, наслаждаясь воплями. Но Хоншед помнил мудрые наставления короля и глупостей не делал, как ему казалось.

Вместо этого он решил поступить хитрее и предложить за хорошие деньги у мужика ребёнка выкупить, а когда мужик взбесится, сделать с ним всё, что он до этого собирался, под предлогом нанесённого ему сильнейшего оскорбления. Весь великий замысел рухнул сразу же после первого же сделанного мужику предложения.

— За сколько продашь мальчишку? — начал Хоншед, ожидая тычка в глаза раскалённым прутом за такое предложение. — Мне такие дети нравятся, я его буду в задницу трахать, когда чуть подрастёт.

— А сколько дашь? — от неожиданности Хоншед чуть не свалился с лошади, услышав такой ответ, но вида постарался не показывать.

— Две такие монеты. — он всё ещё надеялся на ссору из-за цены и предложил мужику половину цены за такого ребёнка на рынке.

— Две таких с половиной и трахай куда захочешь. А хочешь, я ему этим прутом прямо в дырку ткну? Знаешь, как он громко тогда заверещит?! Или конец ему прижгу — он ещё громче верещать будет.

— Не смей портить уже почти купленный мной товар! Если бы ты его не испортил ожогами, то я дал бы тебе три монеты, а теперь держи две и заткнись. — надежда на ссору вспыхнула с новой силой.

— Ну две, так две. Хоть какие-то деньги! — раздосадованно пожал плечами мужик и снял своего сына с верёвки. — Забирай. Жалко, что ты немного раньше не подъехал, пока я у него про деньги, украденные им у меня выспрашивать не стал. Я бы тогда его так не портил.

— А он меня не обворует или не зарежет? — поддержал свой образ безжалостного и расчётливого покупателя Хоншед.

— Меня он уже попробовал зарезать, видишь, теперь одного яичка у него не хватает. Это я ему одно яичко размозжил кулаком по столу в наказание. Сначала я хотел ему глаз выжечь, но потом решил, что если он без второго глаза вдруг останется, то и работать не сможет, а зачем такой мне сын тогда нужен. А яичко не жалко — и одного хватит.

Дальше слушать подробности воспитания детей Хоншед не стал, да не захотел. В конце концов, он этого ребёнка спас от мучений и тот будет ему за это благодарен. Мучить и калечить он его не будет, а потом пристроит в место поприличней этого. Всё лучше, чем у чокнутого на всю голову папаши будет! Тогда он ещё не знал, что мест поприличнее в Империи просто нет и пристраивать ему скоро будет некого.

Той же ночью Хоншед почуял неладное. Он после всего наслышанного про Империю и так спал не раздеваясь и с оружием в руках, но и на этом его меры предосторожности не заканчивались. Он, пока никто не видел, привязал к входной двери нитку одним концом, а другим — к большой куче разного громко падающего барахла и не зря — той же ночью он проснулся от грохота сработавшей ловушки, а с трудом продрав глаза увидел, как при тусклом свете ночника перед дверью замер спасённый им мальчишка с его вещами и его кошельком в руках.

Он подошёл вплотную, посмотрел в лицо мальчишке и одним быстрым движением распорол ему живот снизу доверху. Обычно у всех ранее встреченных им сволочей и подонков на лице было написано всё, но на этот раз его чутьё не сработало — здесь даже ребёнок с милым, умным и честным лицом порядочного человека оказался законченным вором и неблагодарным подлецом. Тут он понял, что все имевшиеся у него навыки и огромный личный опыт оказывались в Империи просто бесполезными. А на этот раз ему просто крупно повезло, что его всего лишь только попытались обворовать, а не зарезали, пока он спал.

Остаток ночи он просидел молча уставившись на тело подростка и размышляя, как бы не оказаться на его месте. Задача усложнилась невероятно. Больше на чутьё полагаться было нельзя. Всё, что теперь он мог почуять, это распознать сволочь, но даже те, кого он распознал не как сволочь, могли оказаться на поверку подлыми предателями. Мало того! Любой своей ошибкой он выдаст себя и тогда же наступит конец его прикрытию. Если раньше ошибки приводили к неприятностям, то теперь они легко могли стоить ему жизни, да и не только ему одному. Работа над собой начинается с работы над своими ошибками.

Для всех окружающих он был уполномоченным посыльным короля и выполнял задачу по разведке обстановки с целью выяснить, жену из какого царства или рода лучше выбрать его королю. Это было понятно и не вызывало подозрений, так объяснил Хоншеду король. А на самом деле Хоншед во все глаза должен был изучать внутреннее устройство и порядки в Империи, чтобы король потом по им добытым сведениям смог понять, почему при таком внутреннем разладе, как сначала могло показаться снаружи, Империя процветала, крепла и расширялась.

У Империи был огромный флот из новейших кораблей. У Империи была огромная, хорошо обученная и вооружённая новейшим образом армия. У Империи не было внутренних проблем с мятежами, бунтами, восстаниями, смутами, переворотами, да и всеми прочими потрясениями, которые при таком уровне развития её населения, включая общественное мышление и нравственность, просто должны были сотрясать её изнутри до самого основания. Это было невозможно и тем не менее это было и причину этого Хоншеду надо было выяснить любой ценой и любыми средствами, которыми он больше не владел.

И он помнил, что своим добрым и порядочным поведением здесь, в Империи, запросто может выдать себя и тогда вся имперская разведка в два счёта узнает, что он на самом деле не расчётливый, бездушный и жестокий королевский наёмник, а засланный неизвестно зачем разведчик. И он, и все его друзья больше не имеют права на жалость, как бы тяжело и больно это бы ни было по отношению к себе, причём к себе в особенности. Ставки в затеянной им игре стали слишком высокими, чтобы позволить себе глупость её проиграть из-за глупой жалости, на которую он больше не имеет права. Он больше вообще не имеет права на чувства, тем более добрые! И больше никаких проявлений добрых чувств, пока для их выражения не появится достаточно нерушимых, а ещё лучше — общепринятых в этих местах оснований. «Не привыкай к камням на пути, иначе не сможешь свернуть горы.» — учил его мудрый наставник во дворце и пришло время последовать его советам.

* * *

Они путешествовали по Империи как отряд имперских наёмников, никому не нужный и до которого никому не было дела. Даже местной войны уже давно не было, ехали они через достаточно благополучное и спокойное имперское царство, дорога оказалась до неприличия спокойной и никаонские наёмники скучали от вынужденного безделья.

Велиол прекрасно видел, как отъявленные головорезы изнывают от слишком долгого бездействия и покоя. Он хорошо понимал, что ничем хорошим такое положение закончиться не может и, в первую очередь, ничем хорошим для него. Скучающий никаонский наёмник это как не напивавшийся месяц пьяница — нужен только повод и он всегда найдётся, только последствия будут куда плачевнее.

Когда-то некий мудрец, живший в древние времена, высказал свою точку зрения, что если бы на самом деле не было богов, то людям следовало бы их выдумать, чтобы совсем не тронуться умом. Если происшествий не было, значит надо было их создать, но пока возможности создать нужное происшествие не предоставлялось.

Чтобы наёмники меньше скучали, а заодно и настраивались в нужном направлении, Велиол развлекал их рассказами о своих якобы личных наблюдениях и делился опытом. Больше всего наёмникам нравились рассказы о разбоях, изнасилованиях и пытках. Когда Велиол был в ударе, а в ударе он был почти всегда, то наёмники заслушавшись его рассказами забывали даже о своих многочисленных подвигах.

— Вот вы, наверно, даже не знаете, — излагал он старающимся не пропускать ни одного его слова наёмникам. — зачем надо вспарывать животы всем убитым, а не только недобитым? А я вам скажу сейчас и вы поймёте, сколько могли упустить золота при разорении города.

— Не может быть! Мы даже золу на пепелищах домов перекопали, чтобы ни одна золотая или даже серебряная монета не ускользнула! — не смог сдержать удивления один из наёмников, представляя себе, как он тогда упустил с таким трудом награбленные деньги.

— Чтобы такие, как вы, не смогли просто так отобрать золото у тех, у кого его бывает много или очень много, те своё золото прячут не по углам и железным ларцам, а другими, самыми хитрыми способами.

— Какими? — наёмники аж подались поближе, чтобы не упустить ни одного слова. Что может быть важнее золота и денег?

— Например в теле раба или рабов. Главное, чтобы рабы потом не сбежали вместе с вложенным в них золотом или серебром.

— А… Это старо и этим уже давно никто не пользуется. Всё золото через день выйдет наружу и будет украдено. А мы-то думали…

— Вы всё неправильно подумали! Запихивать в раба золото надо не в рот, а совсем наоборот! И тогда его достать будет совсем не просто.

— В задницу что ли? Тогда точно сопрут, ещё проще.

— Опять не угадали! Ещё соображения есть, куда можно затолкать золото рабу, если не в рот и не в зад? Ну же, соображайте!

Наёмники пытались думать настолько старательно, что аж пыхтели от напряжения и морщили лбы. Умственная, а особенно напряжённая, работа быстро утомляла не обременённые большим умом и сообразительностью мозги наёмников. Они перешёптывались между собой, на мгновение менялись в лице, будто смогли догадаться, но тут же снова начинали думать, обнаружив очевидный и глупый просчёт.

— Ладно, расслабьтесь, я вам так расскажу. Золото надо запихнуть в тело раба так, чтобы он его вытащить сам не смог. Догадываетесь, в какое место? Ну же, всего лишь одна дырка на теле осталась!

Наёмники снова заскрежетали мозгами в тщетной попытке понять, о какой дырке идёт речь и почему из неё потом обратно не достать.

— Ладно, рассказываю дальше. Надо взять очень узкий нож и проткнуть рабу его пупок так, чтобы образовалась маленькая дырочка и в неё затолкать маленькие золотые шарики. Дырочка со временем скоро зарастёт, а шарики останутся в брюхе раба и вытащить их ни он сам, ни его приятели уже никак не смогут потому, что раб от разрезания и перекапывания внутренностей обязательно сдохнет.

— Вот это да! Никогда бы не додумались, что такое можно сделать. И сколько же золота в одного раба можно так затолкать?

— А пока брюхо пополам не треснет! — под общее ржание Велиол отшутился от углубления в перечисление подробностей и продолжил свой рассказ про всевозможные непотребства. — А ещё некоторые, от нечего делать, своим рабам золотые яйца отливают. Чем богаче был у раба хозяин, тем больше были у раба золотые яйца. У некоторых были яйца с кулак размером, непонятно, как они до колен у них не свисали.

— Вот это богатство! Это же сколько золота в каждом яйце! А если раб с таким богатством убежит? Это же, считай, пиши пропало!

— Из таких домов не убегают! Печально только, что золотые яйца раб может у себя извлечь ещё при жизни, а из брюха золото уже никак не вынуть не подыхая. Зато золотые яйца рабов можно потом гостям и друзьям показывать, чтобы те знали, с кем дело имеют. Оголится раб такой при гостях, а хозяин его мешочком потрясёт, а в нём шары такие огромные колыхаются, совсем как лошадиные яйца, или бубенчики на конской упряжи. После такого показа хозяина все зауважают.

На самом деле Велиол немного подвирал. Золотые шарики в брюхо своих рабов запихивали только те, кто не умел распоряжаться золотом и пускать его в дело. Необходимость прятать золото и серебро в телах возникала во время войн, только прятали чаще всего не золото, а медь или позолоченную медь, чтобы пока захватчики будут потрошить пойманных рабов и вытряхивать из них позолоченные шарики, хозяева не спеша успели спрятать настоящее золото. А огромные золотые яйца у рабов были вообще чистым вымыслом Велиола — вместо настоящих яичек зашивали всегда медные или свинцовые, но всем говорили, что золотые, благо проверять всё равно никто не будет.

На время наёмники угомонились, на ходу обдумывая, сколько ещё золота они могли заграбастать во время разбоев и как скоро им предоставится очередная возможность опробовать полученные знания. Под конец первой половины путешествия по суше наёмники снова начали скучать и подыскивать себе развлечения. Велиол начинал беспокоиться, как бы полное отсутствие предсказуемых происшествий по дороге не привело к непредсказуемым происшествиям с людьми.

Единственным происшествием оказалось, и весьма кстати, им же и подстроенное нападение их же отряда на местный небольшой поселок неподалеку от поганых Брошенных Земель, состоявший всего-навсего из нескольких десятков человек, включая женщин и детей.

Незадолго до этого события Велиол просто потряс всех наёмников своими рассказами о самых необычных способах сношения с женщинами, да такими, что воспоминаний хватит аж до самого конца жизни. Ещё он умел особым способом курить повсюду растущую дурь-траву, да так, что через несколько часов можно было чуть ли не обкончаться от удовольствия. А ещё он знал множество таких смесей из выпивки с настоями трав, что они просто сшибали с ног даже наёмников.

Однажды от злоупотребления одной из таких смесей на почве перепоя у одного из наёмников сначала несколько часов стоял колом и плевался семенем в начале, когда ещё было чем плеваться, половой член, а потом начался припадок и судороги. Собственные приятели раздели его и привязали к дереву, не отводя глаз от корчащегося тела. Многие стали делать ставки на выживет-не выживет и сколько проживёт. Под радостное улюлюканье собравшихся из тела наёмника прямо по ногам потекли струйки жидкого поноса. Раздались ржание и вонь.

Велиол смотрел на развлечение издали. Он один знал, что было во всех кружках, а что в одной и любовался на содеянное. Когда веселье закончилось, а неудачника отмыли от собственного дерьма как смогли лошадиной мочой, отряд вскочил на лошадей и двинулся дальше.

Проехав по небольшому посёлку они с лёгкостью затеяли драку, а в конце, когда на шум начали сбегаться жители посёлка, принялись под чутким руководством Велиола убивать всех подключавшихся к ней по одному. Поубивав большую часть населения посёлка, они переловили и привязали к столбам и заборам нескольких девушек и юношей, которые им понравились больше остальных. Начинался угар безудержного веселья. Наконец-то, Велиол перестал опасаться за свою собственную сохранность, видя, что наёмники нашли себе подходящее развлечение.

В первую очередь Велиол показал наёмникам, как надо правильно готовить жертву к изнасилованию. Как связывать, чтобы и насиловать было удобно и та совсем не могла сопротивляться. Как, чем, куда и по сколку раз надо ударить, чтобы та прогадились и потом было приятно их насиловать в задницу. Как и куда надавить, чтобы насилуемое тело сразу приняло нужное положение и не дёргалось в руках.

Развлечение продолжалось до ночи, а потом и всю ночь. Велиол давал полезные советы, как растянуть удовольствие от изнасилования и не спустить раньше времени, а растянуть каждый раз аж на целый час. Наигравшись вдоволь с очередной жертвой наёмники её убивали или бросали, а потом сразу же переходили к следующей.

Велиол смотрел на происходящее с изрядной долей скуки. Он один знал, сколько подлил на этот раз и чего в их общую выпивку. Он один знал, почему всех так прёт на изнасилование. Он один знал, почему в каждом наёмнике пробудилась такая неудержимая злоба, что были отброшены даже простейшие меры предосторожности. Но всем остальным это знать было необязательно и Велиол просто наблюдал.

Некоторых жителей после изнасилования не убивали сразу, а долго и жестоко истязали ради забавы и ещё большего возбуждения. Велиол показал наёмникам, как можно искусным ударом плетью по мошонке заставить мужчину опустошить все свои кишки, а ещё, как ударом под рёбра пальцами заставить женщину сделать то же самое. Каждое своё действие он показывал медленно и с нарочитой расстановкой, чтобы у наёмников была возможность всё подробно рассмотреть и запомнить.

К утру все уже порядком устали, наигрались, наистязались, понасиловали вдоволь до боли в членах и яйцах, наубивались, напились и хотели спать и больше ничего. Проспав почти до вечера и растащив тела по домам они ещё раз отметили мероприятие и новый почин пьянкой из всего, что смогли найти в домах. Проснувшись днём они подожгли весь посёлок и отправились в сторону побережья, где должна была находиться ночлежка, последняя перед приездом на берег.

* * *

В тот день его схватили, он просто попал в засаду прямо на дороге, что называется, посреди дороги. Как ни в чём ни бывало Хоншед ехал и смотрел по сторонам, чтобы не подстерегли какие-нибудь подонки с обочины, но движущиеся ему наискосок всадники не показались ему подозрительными потому, что направлялись не к нему и не наперерез ему, а в сторону, откуда он ехал. И напрасно! Почти сразу другие всадники появились уже перед ним и спереди дорога оказалась перекрыта.

Оглянувшись назад он увидел тех же всадников, которых он видел чуть раньше. Хоншед сразу всё понял. Это только в дурацких книгах с дурацкими названиями про дурацкие приключения всевозможных дураков можно было убежать от погони, а на ходу ещё и отстреливаться из лука или арбалета или, при должном везении, ещё где-то скрыться. Во всяком случае безмозглые люди, особенно дуры бестолковые, в это верили, а потом долго и бурно между собой обсуждали весь этот бред. Клушам кудахтанье заменяет мышление. Но не будучи дураком он-то хорошо понимал всю серьёзность своего положения

В жизни всё гораздо проще — или сразу пристрелят или догонят. И все глупые попытки ускакать легко пресекаются выстрелом в лошадь. Хоншед не надеясь на чудо сразу остановился и поднял руки с ножами к шее. Если бы хотели убить — уже убили бы. Значит, хотят захватить живьём, любопытно только для чего и зачем? А, может быть, и просто поговорить хотят или передать чего. На всякий случай надо быть готовым не угодить в застенки пыточных неизвестно кого живым. Увидев у его шеи ножи преследователи остановились и один подъехал ближе.

— Тебя хочет видеть глава нашего великого ордена. — без лишних объяснений произнёс человек и замолчал.

— А я его видеть не хочу! Какого ещё ордена?

— Ордена Замкнутого Пути. Слышал о таком?

— Глава Ордена Замкнутого Пути сейчас находится у себя и у меня дома в Объединённых Королевствах, а точнее — в моём королевстве. Или он сюда приехал исключительно за мной повидаться?

— Многовато чести. У нашего ордена глав много и у тебя очень отдалённое представление о том, как вообще наш орден устроен.

— Я тебе не верю. — Хоншеда одолевали всё более глубокие подозрения. — Вы здесь все такие честные и порядочные, что я запросто в пыточные неизвестно кого угодить могу живьём.

— Мы это могли устроить, ещё когда ты лежал голый и связанный на корабле работорговцев или когда тебя потом схватили на границе, а ещё можно было сразу тебя тогда захватить, а не отправлять в тюрьму Елмаденвинала. Долго ещё ты будешь тратить наше время?

— Всё равно не верю! Вы можете соврать, что из ордена. — препирался Хоншед, но уже не так уверенно и больше для приличия.

— Не усложняй жизнь — она и так слишком лёгкая… А у дураков ещё и слишком лёгкая. — человек в просторной одежде даже не подавал признаков раздражения. — Если не хочешь говорить с главой сейчас, то я могу и уехать, пока ты себя с перепугу не прикончил, а потом изловить тебя ещё раз, когда ты будешь или спать или гадить или ещё чего, раз мне тебя убивать нельзя. Так устраивает? Или поедешь?

— Ага! Так значит убивать меня тебе нельзя! А вот если я сам себя сейчас возьму и убью? Что тогда? Что ты будешь делать?

— Теми, кого нельзя убить, можно просто пожертвовать. — отрезал человек и уже собравшись отъехать развернулся и продолжил. — Ты с нами можешь поехать на расстоянии, если так за себя боишься. Но не советую тебе от нас убегать — мы всё равно тебя изловим и доставим кому приказано. И неважно, сколько на это понадобится времени — я точно знаю, что не так много, как тебе может показаться. У тебя ещё к нам остались вопросы, Хоншед Ченалкин, или мы поехали?

От удивления он чуть не свалился с лошади. Откуда у него взялась ещё и такая фамилия? Он же никогда не был никакого происхождения и дворянство ему король вручил под придуманной им же самим фамилией, он и сам уже почти не помнил какой. Но если в ордене действительно что-то знают, значит нельзя упускать, возможно, единственную возможность узнать правду о себе, которую он и не надеялся узнать.

— Это не моя фамилия! Моя настоящая…

— Я знаю. — перебил его человек. — Твой король дал тебе новую, которую ты же сам себе и придумал. Назвать?

— Хорошо, уговорили, я поеду с вами, но на расстоянии.

— Хоть на возвышении. Умничающие тупицы раздражают.

Через короткое время они приехали в небольшое частное владение, окружённое невысокой стеной и высоким зданием внутри. Продолжая по-прежнему не доверять никому Хоншед старался держать ножи под рукой. Въехав за ограду и спешившись он отправился вслед за одним из своих провожатых. К тому времени, как они подошли к зданию, ворота в стене уже закрылись и все прочие разошлись. Хоншеда вместе с оружием оставили в совершенно пустой комнате дожидаться.

Долго ждать ему не пришлось — в комнату вошёл человек в рясе и с порога посмотрел на Хоншеда как на кучу навоза на чистом полу. На милую беседу можно было не рассчитывать. Сначала Хоншед пытался и сам задавать вопросы, но быстро понял, что никаких ответов на них не дождётся, а только будет сам отвечать на вопросы. Начавшийся как самый настоящий допрос разговор быстро превратился в непрерывное унижение Хоншеда и конца ему, этому его унижению, видно не было. Человек продолжал свою обличительную речь.

— Ты что, думал, что тебе удалось укрыться от нас? Ты думал, что мы не знаем каждый твой шаг? Ты подумал, что мы ничего не узнаем? Или ты подумал, что тебе удалось бы сбежать из тюрьмы, если бы это не было нужно нам? Или твой лучший друг вообще узнал бы о твоём существовании, если бы нам этого не было нужно? Или ты на полном серьёзе подумал, что за тобой тогда на самом деле гонялся наш орден? А ты вообще думал о чём-нибудь хоть когда-нибудь?

Хоншед молча стоял и злобно смотрел на поносящего его человека в рясе. У него было такое ощущение, что его жестко насилуют в зад, а потом заставляют брать в рот, облизывать, обсасывать и проглатывать, попутно поплёвывая и мочась ему на лицо. Самым ужасным было то, что возразить человеку в рясе ему было совершенно нечего.

— Если бы нам понадобилось, то мы бы прикончили тебя ещё в пятилетнем возрасте! Ладно, так рано мы ещё могли тебя и не заметить, как и многих других. Но неужели ты думаешь, что мог бы скрываться от нас так долго? Убежища тайные свои вспоминаешь? Ты серьёзно в них веришь? Уси-туси-муси-пуси! Писик-дрисик свой потереби! Он у тебя такой же сокровенный, как твои убежища! Если бы мы не могли узнать каждый твой шаг, то как бы мы тогда узнали, что ты до сих пор ещё девственник?! Что просто невероятно при твоём образе жизни! А ты что, боишься заразиться и подохнуть? Зря боишься!

— Вы не могли держать за ноги каждую бабу, которой…

— Ты вставлял во все дыры и щели? Ты это хотел сказать? Прежде чем обманывать наш орден, тебе надо подучиться врать! А врёшь ты с таким видом… впрочем, неважно. Это мы помогли тогда тебя поймать и отправили в королевскую тюрьму. Это мы тогда помогли тебе оттуда сбежать. Это мы вели тебя в твоём безумном путешествии с Дэаневом, которое, надо отдать тебе должное, ты весьма неплохо распланировал, перемешивая карты и бросая кость. Но все твои убежища всегда были у нас под присмотром! И ты сам всегда был у нас под присмотром!

— Какая невероятная для меня честь! А какими пальцами я за свой член держусь, когда мочусь? А каким хватом ладони я дрочу, прямым или обратным? А я левой рукой дрочу или правой? А каким пальцем я дырку в попе вытираю? И чем я вам так всем обязан?

— Ты — не нужен, а Дэанев — необходим! Ты был нам нужен для того, чтобы подобраться к нему и прочесать ему мозги.

— И ты мне так спокойно всё это рассказываешь? Наверное, считаешь, что я отсюда живой уже не выберусь и ничего не расскажу?

— О нет! Мы тебя выпустим и обратно в столицу отпустим. Даже в начале немного проводим, чтобы ты случайно себя не убил от горя.

— Зачем тогда вы поубивали почти всех, кого мы тогда встретили в Объединённых Королевствах во время путешествия?

— Мы убили только тех, кто был тогда опасен для вас. Дэанев должен возглавить Объединённые Королевства и присоединить вместе их к Империи. Все препятствия на пути к этому мы устранили без малейшей жалости. Мы должны быть и мы будем безжалостны! Мы не позволим жалости привести всех к гибели! Многие погибнут при любом исходе, и лучше они, чем мы. Точнее, чем все мы и вы вместе взятые. Из этого несовершенного мира деться некуда! Придётся жить здесь!

— А все людные места, где мы побывали, вы тоже истребили? Как-то не очень убедительно звучит — уж слишком было бы заметно. Да и следов истребления потом я тоже не видел, когда там снова побывал, а я бы их заметил, если бы они были. Не находишь?

— Вам тогда угрожали не места, а всего лишь определённые люди. Ты просто не можешь понять, с чем тут мы имеем дело.

— Да уж! Просветите недоумка! Почему вы решили, что у вас есть право решать всё за всех и почему все остальные должны топтаться на месте, только потому, что вам так захотелось или вы так решили?

— Потому, что мы это можем, а остальные — нет! Событиями надо управлять или события начнут управлять уже тобой.

Хоншед скривился и злобно засопел. Он хотел возразить человеку в рясе, но не мог. Он вспомнил всё, чему научился и понял за последние месяцы, если не годы. Он вспомнил даже уроки философии во дворце. Мир полон парадоксов. Рот предназначен для поглощения внутрь, но против желания очень трудно в него что-то запихнуть. А попа предназначена для выталкивания наружу, но запихнуть в неё что угодно против желания очень легко. Именно это, в переносном смысле, сейчас и делал с его сознанием человек в рясе, даже имени которого Хоншед не знал и не хотел знать. Но и в полностью безнадёжном положении сдаваться было не в его правилах и он продолжал сопротивляться.

— Я ещё понимаю, ещё как-то могу понять, что ради спасения всех надо было пожертвовать несколькими людьми. Но зачем вам это было делать с такой жестокостью? Некита вы подвесили на крюк и забили в голову гвозди, Вираниму вырезали все внутренности, надеюсь, что не живьём и вообще непонятно что сделали с Бышехом. Вы что, не могли просто их убить, раз так было нужно? Зачем вам надо было их так мучить? Вы хоть понимаете, какую боль причинили ребятам?!

— Чтобы напугать вас до нужной степени и тем самым направить в нужном направлении важные события мы пошли бы на любые меры и на любую жестокость. Цель важнее способа её достижения!

— Да, это я понял! Вы — ещё те лицемеры! — он сумел вспомнить вертевшееся в памяти слово. — Себя, любимых, вы не трогаете!

— У себя мы таких придурков, как ты и твои друзья, не держим. И даже своими людьми мы жертвуем без малейших колебаний, если это нужно для нашего и общего блага. Убийства спасут человечество! Про пожертвование не нашими людьми вопрос даже не ставится!

— Вот про ваше благо это ты очень хорошо подметил. Только о нём вы и беспокоитесь, только о нём вы и заботитесь!

— Слепец! Ханжество это отрицание очевидного под выдуманным предлогом. — оборвал возмущения Хоншеда глава ордена.

— Тогда, почему вы такие жестокие, раз вы хотите для всех только хорошего. Или это такой способ самовыражения?

— Потому, что в будущем вас всех ждёт смерть и вымирание, но вы об этом просто не догадываетесь. Если бы ты мог видеть будущее так же хорошо, как мы, то ты бы понял, что люди ещё не готовы к такому развитию, какого им хочется. Если бы мы не сдерживали развитие человечества тысячелетиями, то сейчас бы ты жил в мёртвом и сожжённом дотла мире, заражённом настолько убийственной дрянью, что все современные болезни по сравнению с ней просто насморк.

— А как это можно сжечь весь мир? Это никаких дров не хватит! И угля тоже! И никуда люди не денутся — они живучие, хуже заразы.

— Глупец! Ты не поймёшь этого, пока не увидишь, а благодаря нам не увидишь ты этого никогда — мы об этом позаботимся, мы сумеем. И можешь даже не пытаться проникнуть в будущее сам — не с твоими способностями туда проникать. Не с твоими, а с нашими!

— Я как-нибудь сам разберусь со своими способностями! Если бы я знал, чем и когда что может закончиться, то никогда бы не…

— Легко, но неправильно судить прошлое с высоты настоящего. — оборвал Хоншеда человек в рясе. — Можешь не спорить.

Хоншед призадумался и уставился в стену перед собой. Его мозг не выдерживал такой напряжённой работы и тут же закипал при попытке осмыслить хоть что-то из ему сказанного и надежды понять не то, что всё, а, хотя бы, часть, не говоря уже про то, чтобы запомнить, становились всё призрачнее. Человек в рясе следил за его умственными терзаниями, наблюдая за меняющимися выражениями лица. Не дожидаясь понимания он продолжил добивать Хоншеда своими выводами.

— И напоследок. Один из лучших путей к совершению новых ошибок, это строить рассуждения об устранении ошибок прошлого исходя из условий настоящего. — человек наконец решил помочь Хоншеду с нерешаемой его неподготовленным умом задачей.

Хоншед задумчиво почесал себя между ног.

— Вот именно, займись доступными для тебя вещами, да к тому же приятными. Ты уже слишком большой мальчик, чтобы развлекать себя ручонками. — довершил человек унижение Хоншеда.

* * *

Переночевав на нескольких постоялых дворах и в грязных ночлежках вдоль дороги всем троим удалось на себя собрать почти всю грязь и местных насекомых в таком количестве, что тело начинало местами нешуточно гореть и чесаться. Ещё к собственной грязи добавилась дорожная пыль и ехать в таком состоянии дальше стало уже совершенно невыносимо. К счастью для них, довольно скоро по пути встретилась большая река, причём широкая, глубокая и чистая одновременно, а не как до этого многие мелкие, грязные и вообще непонятно какие, то ли ручьи, то ли речушки. Такую возможность упускать было нельзя.

— Надо помыться, дальше я так ехать больше не могу. С меня уже насекомые сыплются! — потребовал остановиться Чимвог.

На реке по счастливому случаю оказалось много удобных мест. Дакама хотели связать и оставить на берегу, чтобы он никуда не сбежал, но немного подумав тоже решили помыть, чтобы, наконец, избавиться от изводивших их уже два дня кусачих насекомых. Чтобы заложник не уплыл на другую сторону, его привязали верёвкой за шею и пустили в воду. На всякий случай Чимвог стоял рядом держа верёвку.

— Не вздумай попытаться убежать или, тем более, утопиться! — на всякий случай предупредил наёмник заложника. — Я хорошо умею не только лишать жизни, но и возвращать к жизни. Больно!

Дакам с печальным выражением на лице молча кивнул в ответ. Он залез по грудь в прозрачную воду и попытался отмыть голову песком и глиной. Получалось неплохо. Рядом смывал насекомых и грязь Чимвог. Дакам как смог отмыл голову и вылез из воды, чтобы снять одновременно и постиранную на себе одежду. Потом он снова залез в воду и продолжил смывать грязь уже с голого тела.

Чимвог с его опытом наёмника справился со стиркой одежды и грязью раньше него и стоял держа верёвку рядом, на случай, если Дакам вдруг сдуру решится поплыть на другой берег. Императору нужен был живой заложник, а не продырявленный стрелами утопленник! Правда, верёвку тот предусмотрительно не трогал. Дакам закончил мыться и с удовлетворением осмотрел всего себя с ног до головы пристальным и самовлюблённым взглядом. Не считая некоторых, сильно искусанных насекомыми мест и нескольких синяков больше ничего не портило его внешний вид, недаром вызывавший у многих зависть.

Он вылез из воды немного выше колена и отряхнулся. Рядом стоял и молча наблюдал за ним Чимвог. Дакам внимательно осмотрел голое тело его владельца. Повсюду на Чимвоге были глубокие шрамы от ранений и белые, почти не загоревшие на солнце, рубцы. Складывалось такое ощущение, что этого человека рубили, кололи, жгли, рвали и делали с ним такое, что сложно было даже придумать, не то что представить. Чимвог немедленно заметил, как Дакам его разглядывает.

— Что, страшно? — подойдя поближе спросил он. — Думаешь, где меня так изуродовали? Наверное, спрашиваешь себя, как же мне было больно? И жалеешь, что меня не убили? А то бы тебя тут не было?

Дакам сжав губы смотрел на лицо Чимвога с не то печалящимся, не то скривившимся выражением лица. На лицо наёмника при других обстоятельствах без жалости смотреть было бы невозможно. В недавней молодости этот человек был красавцем, как Дакам, хоть и не похожим на него, но по лицу прошлись язвы, видимо ещё в детстве, потом уцелевшие места исполосовали шрамы, а кое-где были даже видны следы ожогов, как будто лицо обожгли горящей головнёй или факелом.

— Любуешься и втайне радуешься, как меня изуродовали? А ведь я могу легко то же самое сделать и с тобой! Надо всего лишь провести с небольшим нажимом несколько раз ножом по лицу, а потом прижечь и опалить порезы головнёй или прутом. И ни одна баба на тебя никогда в жизни по доброй воле больше никогда не посмотрит. Вы же все, утиемцы, помешаны на своей красоте как самые последние бабы. Что ни маленький народ, то новое большое уродство!

— Жалко, что тебя так изуродовали, наверное, поэтому ты всех так ненавидишь. Я не люблю, когда людей калечат. — ответил Дакам и печально посмотрел в воду перед собой. В спокойной воде колыхались и отражались их лица: взрослое Чимвога и почти детское Дакама.

— А что ты тогда любишь? — бесчувственно спросил Чимвог.

— Многое. Только тебе всё равно это будет неинтересно, как и всем твоим соотечественникам — никаонцам. Наш народ, в отличие от вас, живёт мирно и почти не воюет. Мы бережём свою жизнь и любим.

— То-то я и вижу, что даже ста лет не проходит, чтобы ваш народец по нескольку раз кто-нибудь в задницу насильно не отлюбил.

— А ты и рад? Что вы хорошего находите в истреблении других народов? Что вы вообще в этом находите? У вас же вся история — одни сплошные войны! Как вас вообще ещё не истребили?

— Потому-то и не истребили. Война это вся жизнь потому, что вся жизнь это война за выживание. Ты просто не представляешь себе, что это за удовольствие воевать, убивать, грабить и насиловать! Особенно насиловать! Изнасилование это самый настоящий праздник для воина! Я прямо членом чувствую содрогание внутри чужого тела, когда в его нутро входит часть моего, а она или он сделать ничего не может!

— Не представляю и даже не хочу представлять — мне такое было бы делать противно и никакого удовольствия. Зачем создавать самому себе проблемы? Зачем заставлять других ненавидеть себя?

— Насилие решает любые проблемы, даже связанные с насилием.

— Ты в этом уверен или просто меня запугать хочешь?

— Я не намерен запугивать или договариваться с теми, кого можно просто уничтожить! Жалко только, что запрещено.

Чимвог посмотрел на Дакама с головы до воды и осклабился.

— Свою первую женщину я изнасиловал всего в двенадцать лет — она была чуть постарше меня и пыталась кричать. Больше она ничего сделать не могла — её привязали к дереву кверху задом.

— И ты изнасиловал её в обе дырки?

— Точно! А ты догадливый! — восхитился Чимвог.

— Это предсказуемо. Чего ещё можно было ждать от тебя?

— А ты бы не воспользовался случаем вогнать?

— Я из богатой, известной семьи утиемского дворянина! У нашего народа не принято сломя голову гоняться за каждым удовольствием — это признак бедности и глупости. Мы, утиемцы, считаем, что в жизни все самые приятные удовольствия надо переживать медленно и не торопясь. Только пьяницы выпивают всё вино сразу.

— Рассуждаешь как баба! Если бы я не видел твой член, то решил бы, что ты — женщина. — понемногу начал раздражаться Чимвог.

— Иметь между ног половой член и мешочек с яичками, это ещё не значит быть мужчиной. — сострил Дакам.

Чимвог рассвирепел, он схватил Дакама за верёвку на шее, рванул к себе и намотал верёвку на руку, едва не начиная того душить. Глаза от злости у Чимвога сжались в щёлочки, лицо исказилось от ярости.

— Да я тебе оба яйца оторву вместе с их членом! Жалко, что нельзя тебя портить, а то бы оторвал или кулаком размозжил. А вот в задницу я тебя точно изнасилую! В твою женскую! пухлую! задницу!

— Насилуй, может успокоишься наконец. — неожиданно спокойно ответил Дакам. — Твоя озабоченность меня уже раздражает. Если тебе всё ещё хочется меня изнасиловать, то я не понимаю, как можно было в твоём возрасте и при твоём образе жизни ещё не нагуляться вдоволь и не понасиловать всласть? Может быть, после этого ты успокоишься и перестанешь на меня заглядываться, особенно на мой зад.

— У вас там что, всем и всё без разницы? Вы хоть знаете, что такое положение в обществе? — от удивления Чимвог даже выпустил из рук верёвку. — Вы там совсем дикие что ли? Каждое участие в походе или войне это шаг наверх! Каждое убийство это шаг наверх! Каждое изнасилование это шаг наверх. Каждое истязание это шаг наверх! Каждый разбой это шаг наверх! Каждое унижение врага это шаг наверх! И так до конца жизни! Шаг за шагом только наверх! Только наверх!

— Головокружительно! А ночью снятся мне сожжённые деревни и как бумажные горящие дома. — довершил восторженную речь Дакам.

— Я вспарывал людям нутро и вырывал их внутренности!

— Меня сейчас вырвет… — Чимвог шагнул в сторону.

— Жалко, что тебя нельзя трогать! Если бы ты был не моим заложником, а моей собственностью, то я мог бы тебя избивать, насиловать, истязать, мочиться и гадить прямо тебе на лицо и ты не мог бы с этим ничего сделать. Потому что ты был бы моей собственностью!

— Людей пугает не опасность, а жестокость.

— И что бы ты, бескостный отросток, смог бы тогда сделать?

— А я бы взял и подох. И тогда что? Ты бы развлекался с моим разлагающимся и смердящим безжизненным телом?

От ещё большего удивления у Чимвога округлились глаза и отвисла челюсть. Подобное решение Дакама не вписывалось в его понимание мира, как поражение по собственной воле. Он покачнулся, закрыл рот и несколько раз ткнул Дакама пальцами в грудь и живот.

— Что тебя так удивило? — продолжал тот.

— Я убил десятки человек, изнасиловал сотни, ограбил тысячи. Да, я это сделал не один, но я это сделал! А ты чего из этого достиг?

— Ничего, мне этого не нужно.

— И женщины тебе тоже не нужны? Зачем тебе тогда член и яйца?

— Чтобы не скучно было! Яйца есть — ума не надо! Член стоит — жизнь удалась! — это ваш общий никаонский подход или только твой, личный? Или у вас только наёмники такие в Империи?

— Значит и женщины вам тоже не нужны?!

— Почему? Нужны, только у нашего народа принято начинать жить с женщинами или мужчинами после двадцати лет, а ещё лучше — где-то двадцати пяти. Мы считаем, что раннее начало удовольствия предусматривает его раннее завершение. Спешка это удел бедных и глупых, а чем дольше ждёшь удовольствия — тем оно приятнее.

— Значит сожительствуете и мужчины с мужчинами? Извращенцы! Да вы там все просто мужеложцы поголовно! Уроды недобитые!

— Познакомившись с подругой своего друга я понял, что мужеложство извращением не является. Такая у него была подруга.

— И спиртное вы не пьёте до сорока лет?

— Почему? Мы пьём спиртное с пяти лет, но у нас не принято злоупотреблять спиртным потому, что пьянство и это удел бедняков и дураков. А ты про дураков и сам всё должен хорошо знать.

— И что я должен про них знать. — озлобился Чимвог, подозревая, что Дакам хочет его таким образом оскорбить или унизить.

— Дураки живут ничего не решая и ни на что не влияя.

— Я в первый раз встречаю девятнадцатилетнего девственника. — оскалился Чимвог. — У нашего народа и тринадцатилетний девственник это большая редкость. Или ты втыкал только мальчикам?

— Никому я не втыкал! Ещё навтыкаюсь!

Чимвог медленно провёл сверху вниз двумя пальцами по лбу, носу, губам, подбородку, шее, груди, животу и пупку Дакама, взял в ладонь и подержал на ней его член, потрогал пальцами мошонку. От его прикосновений Дакам весь напрягся, опасаясь за свою сохранность — одним рывком своей руки Чимвог вполне мог оторвать у человека палец, не говоря уже о более нежных и ранимых частях тела.

— Теперь понятно, почему ты такой унылый. В первый раз я вижу части тела, которыми человек не пользовался в девятнадцать лет ещё ни разу. Даже удивительно становится! — спокойно сказал Чимвог.

— Это слишком незнакомое тебе ощущение? — спросил Дакам, немного наклонив голову набок и успокоившись за свою сохранность.

— Да, редкое. — подтвердил Чимвог. — Гораздо более редкое, чем удовольствие. Я очень ценю это чувство. Любопытно, а каким ты станешь после первой женщины? Впрочем, скоро мы это узнаем.

— И да, — победоносно довершил Дакам свой словесный разгром Чимвога. — изнасиловать меня у тебя не получится.

— Это ещё почему? — насторожился Чимвог.

— Да потому, что я сам тебе предложу! Если тебе так нравится моя попка, то можешь вставить свой член в неё хоть прямо сейчас!

С этими словами Дакам неожиданно повернулся к Чимвогу спиной и согнулся пополам, выставив к тому свой зад и раздвинув половинки. На лице Чимвога отразились неуверенность и нерешительность — поворот был слишком неожиданный для его сознания. Дакам, подождав немного для закрепления успеха, выпрямился и повернулся к Чимвогу лицом — тот ещё стоял в замешательстве и растерянности.

— Ну что же ты? Или на меня уже не встаёт?

— Нет! Мне неинтересно брать то, что предлагают даром и насиловать то, что не сопротивляется! — огрызнулся Чимвог.

* * *

Империя достигла немыслимых высот в глубине падения нравов. И выражалось это если не на каждом шагу, то то уж точно на каждом пятом, если не втором. Чтобы не попасть в дурацкое положение Хоншед сразу после прибытия в столицу отправился осматривать её окрестности, чтобы познакомиться с местными порядками. Знакомство, как ни странно, не замедлило состояться, едва не стоив ему кошелька, но, как выяснилось, это было всего лишь поверхностное знакомство.

Одним из первых впечатлений от знакомства со столицей Империи оказалось случайное посещение им лавки пыточных приспособлений. Продавец в лавке распинался так, что начинало казаться, что вот-вот к нему применят весь его товар. Чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, Хоншед решил изобразить заинтересованность.

— Я вижу большое разнообразие, сразу видно хороший товар.

— Жестокость это искусство, а любым искусством овладевать надо в совершенстве. Вот и книга у нас продаётся здесь же, «Искусство истязания» называется. Всё для освоения и применения!

С этими словами почти что скучавший до этого продавец бросился показывать ему, как работает каждое выставленное на продажу пыточное приспособление. От увиденных показов и словесных описаний от восторженного продавца Хоншеда начало мутить и передёргивать. Он видел пыточные и в родном королевстве, но пытки в Империи были с глубоким пониманием проработаны настолько, что превосходили всякое воображение. У него понемногу складывалось такое впечатление, что в Империи люди живут не для себя, а назло другим, что основная цель в жизни каждого имперца, это всеми возможными способами испортить жизнь всем остальным гражданам как можно сильнее. Продавец тем временем продолжал свой поток предложений.

— Вот это приспособление с шипованными валками для дробления и расплющивания пальцев или даже полового члена. Подбирая разные валки можно долго и плавно наращивать уровень причиняемой боли с необычайной лёгкостью. А с вот этим простым дополнением это приспособление может полностью оторвать мошоночку даже не затронув яичек, после чего жертва будет испытывать в них нестерпимую боль, а особенно, если побрызгать на них уксусом или скипидаром.

У Хоншеда от услышанных подробностей посерело ещё со входа в лавку побледневшее лицо и собственные яички втянулись вглубь. Он с ужасом представил себе, как такое проделывают с ним или с кем-то из его друзей и ему стало плоховато. Продавец тем временем перешёл к разделу товаров другого предназначения из той же области.

— Если нельзя портить вид или тело истязаемого, то можно применить любое из вот этих приспособлений для удушения или для вливания внутрь. Я могу заверить, что не так быстро, но столь же надёжно добьётесь всего желаемого. Боль будет, а следов не останется.

Хоншед пошарил по карманам, нащупал кошелёк и сделал вид, что у него случайно не оказалось при себе нужного количества денег. Он пообещал составить список нужного и вернуться, как только сможет. Ещё некоторое время поплутав по улицам и насмотревшись на потаскух всех полов и возрастов он отправился в гостиницу, которую было бы правильнее назвать просто ночлежкой.

Но до гостиницы путь оказался коротким, а до ночи оставалось ещё долго и он отправился покататься по городу. Лучше бы он этого не делал! На одной из площадей столпилось огромное количество народа и шумная толпа воодушевлённо смотрела на сложное сооружение из деревянных столбов и толстых брёвен на возвышении посреди площади, где к столбам и брёвнам в многообещающих положениях были привязаны несколько совершенно голых человек. Вокруг с ухмыляющимися лицами суетились и готовились к работе несколько палачей. Рядом со столбами лежали заранее приготовленные пыточные приспособления.

В некоторых королевствах палачи обычно скрывали свои лица, но в Империи работа палачей оказалась весьма уважаемой, даже почётной. Особо высоко превозносились палачи-мучители и палачи-истязатели, которые могли месяцами пытать и калечить свои жертвы, не давая им умереть и насильно заставляя их пить или есть, чтобы те не умерли от голода и жажды. Умерщвляющие палачи в Империи тоже от недостатка почёта и уважения не страдали. Всё это Хоншед уже знал.

По завершении приготовлений представление, наконец, началось и Хоншед увидел, как к открытой промежности растянутого и привязанного на брёвнах тела с вытянутыми в стороны почти в прямую линию ногами поднесли ковш с кипятком. Конец отростка погрузился в горячую воду и площадь огласилась нечеловеческим визгом и криком под радостные и одобрительные возгласы и собравшихся. Рядом в зад подвешенного вверх ногами тела воткнули длинную, похожую на стебель какого-то растения трубу и через воронку влили в неё кипяток.

Хоншед вряд ли выдержал бы долго это созерцание, но и сами привязанные для истязания были на вид не лучше их истязателей, так что сожалеть об их печальной и ужасной судьбе он не стремился, помня о подлейшим образом обворовавшем его подростке с умным и честным лицом. Чтобы своей глубокой задумчивостью не выделяться из общей толпы, он сделал вид, что с любопытством наблюдает.

Праздник истязания, тем временем, продолжался. К сооружению из брёвен привязали лошадь и кто-то слегка подвигал выпиравший внизу её живота ствол. Когда тот вытянулся почти до самой земли, готовясь встать, другой истязатель поднёс ведро кипятка с клубящимся над ним паром и до самого дна окунул в него болтающийся конец. Над площадью раздалось дикое, хрипящее ржание, больше похожее на нечеловеческий крик, на землю посыпался лошадиный навоз. Лошадь билась и пыталась вырваться, но не могла. Хоншеда от увиденного замутило до тошноты и стало невероятно противно дальше смотреть на безумные издевательства над несчастным животным. Он погладил свою лошадь по шее и поехал с площади, не оборачиваясь на духовных уродов.

— Вот ведь подонки сволочные! Выродки ублюдочные! Гадёныши паскудные! Лошадку мучают! — сказал он своей лошади. — Себя бы так помучили — может был бы больший толк. Не государство, а целое скопление уродов! Я себе такого раньше даже представить не мог!

Толпа за спиной восторженно гудела, глядя на мучения несчастной лошади. Хоншед в печали уезжал прочь с площади, от этого поганого места, не желая больше видеть это сумасшествие. Он впервые в своей переполненной насилием и жестокостью жизни увидел, чтобы люди в здравом уме получали неподдельное удовольствие от того, что кого-то истязают и пытают просто так, забавы ради. Пытать людей — это ещё понятно, это хоть можно понять или придумать, за что. Но животных-то мучить зачем? Они же не виноваты в том, что почти все люди такие законченные уроды и выродки! Бедная! Бедная лошадка!

Животных, в отличие от людей, Хоншед любил и никогда не мучил, даже за дело. Как-то раз его исцарапала собственная кошка, но бить её он за это не стал — просто взял и окатил холодной водой. Неизвестно, насколько это возымело действие, но больше кошка его не царапала и вести себя стала в разы приличнее. Лошадей он тоже берёг и не морил голодом, старался не гонять сверх меры, а тем более насмерть, не пришпоривал со всей силы и не лупил кнутом. А собаки у него никогда не было — не сложилось у него завести себе собаку, даже мелкую.

На ночь Хоншед решился снять себе потаскуху. После скитаний по Вымершему Королевству и прочим гнусным местам с менее опасной, зато более разнообразной заразой у него со временем появились большие сомнения, что есть хоть какая-то серьёзная угроза ему заразиться чем-то для жизни опасным от местных потаскух. К тому же, всё равно воздух общий, дверные ручки общие, посуда и постель общие, а через руки любая зараза дойдёт куда надо и откуда только можно.

Но даже при таких обоснованных рассуждениях у него ещё оставались большие сомнения в необходимости рисковать собой без особой необходимости. В памяти речи мудрых наставников пробуждали упорные мысли о соблюдении необходимой осторожности. Никогда ничего не надо делать, если не знаешь, к чему это приведёт. Прежде чем калечить, надо подумать, как лечить. Прежде чем сломать, надо подумать, как починить. И к возможности заразиться без особой необходимости это полностью тоже относится! Он вспомнил, как недавно видел одно полусгнившее и покрытое язвами тело и его передёрнуло.

Раньше он бы никогда на такое испытание собственного везения не решился, но вспомнил недавний разговор с главой ордена и подумал, что из этой поездки может не вернуться ни живым, ни, тем более, здоровым. А лишать из чрезмерной осторожности себя любимого подходящей возможности получить хоть какое-то, но удовольствие, было не в его правилах. Он заставил раздеться догола и осмотрел внимательно всех выстроившихся перед ним в один ряд потаскух и выбрал себе из них наиболее понравившуюся и выглядевшую поздоровее остальных. В крайнем случае он всегда успеет если заразится или себя убить, или где-нибудь погибнуть, чтобы не сгнить живьём.

Хоншед и раньше видел совокупления много раз и людей и, тем более, животных, и людей с животными, и животных с людьми, и взаимные совокупления людей всех полов и возрастов чуть ли не во всех сочетаниях и не ожидал увидеть ничего нового, но ему просто было любопытно, что он и насколько сильно почувствует. Раньше, у других, он слышал и тихие стоны и натужное пыхтение и громкие вскрикивания, но у него ничего из похожего не было — он просто двигался, сопел, а иногда ещё и тихо рычал. И за это люди платят столько денег?!

Поразвлёкшись несколько раз вдоволь со ртом, передом и задом потаскухи он лежал голый с ней рядом и думал, что такое удовольствие не стоило потраченных на него денег. Непонятно было, почему другие люди столь часто шли на огромный риск подцепить страшнейшую заразу и сгнить живьём, чтобы всего немного вот так потыкать и больше ничего. Ну не стоит это удовольствие уплаченных за него денег!

Хоншед вспомнил, как он когда-то давно, забавы ради впихивал овцам и козам, сравнил с полученными ощущениями от лежащей рядом потаскухи и не заметил особой разницы, кроме той, что потаскуха ему стоила дороже и пользовались ей все желающие. Наверно, совокупление с любимой девушкой было бы приятнее, чем с потаскухой, но любимой девушки у него пока ещё не было и не предвиделось. Да и при таком образе жизни, который он вёл в последние годы, встретить хоть одну девушку, в которую он бы влюбился с надеждой на взаимные отношения, пока ему ещё не приходилось и не скоро придётся.

Нет, бывали девушки, которые нравились ему настолько, что у него на них напрягался член в штанах во всю длину, да так что аж прятать приходилось, чтобы не нажить неприятности. Но к ним он больше ничего не испытывал, кроме желания воткнуть поглубже, как, впрочем, и они к нему. Чем стервозней обычные девушки, тем дороже накрашенные потаскухи. Эту очевидную истину он узнал очень рано. Конечно, он мог бы проявить больше стараний чтобы добиться внимания и расположения к себе, но ему было лень — он считал гораздо ниже своего достоинства перед кем-то унижаться и чего-то просить и добиваться.

Так было и с девушками. «Я просто злой и мстительный! — считал и непрерывно убеждал себя он, — и поэтому я никому не нужен! Я не потерплю, чтобы мне указывали! — такой была его главная цель, — И поэтому не буду без достаточно веской причины прогибаться под слабых и глупых! — а все встречавшиеся ему девушки обычно представляли из себя и то и другое сразу.» Хотя встречались и довольно частые исключения, но им он был просто не нужен, совсем не нужен.

Ополоснувшись местами из обросшего зелёной плесенью ковша из бочки с водой в углу комнаты он со злости выгнал потаскуху и улёгся спать в полном разочаровании от полученного им опыта. Впрочем, он именно чего-то подобного и ожидал — чудес в этой жизни не бывает и не будет. Единственное, что его сейчас немного беспокоило, это подцепил он какую-нибудь неизлечимую или смертельную заразу на свой отросток от этой девахи или не подцепил? Впрочем, уже поздно надевать броню, когда стрела пробила тело. Всё равно передать эту новую, только что полученную и ему неизвестную заразу в ближайшее время будет просто некому. А может и нет никакой заразы.

* * *

К вечеру они добрались до ночлежки, очередной развалюхи при дороге. Все ночлежки Нивнылата были похожи между собой до степени полной неразличимости, как будто все их строили одни и те же строители. Даже все их владельцы как будто имели одно и то же испитое заросшее лицо на всех. Ещё при подъезде было видно, как хозяин порет на дворе кого-то плетью с такой силой, что избиваемый парень у них на глазах сначала обгадился настолько сильно, что заметно было даже сквозь штаны, потом плашмя упал на землю, то и дело вскрикивая от ударов, а через некоторое время и количество побоев совсем перестал шевелиться и дёргаться, похоже, окончательно подох. Чимвог первым спрыгнул с лошади, повертел головой, поводил из стороны в сторону широкой нижней челюстью, скривил перекошенную морду и подошёл к хозяину, презрительно, как через дохлое животное, переступив через лежащее на его пути окровавленное полуголое тело на земле.

— За какие заслуги ты потратил на него столько сил? — обратился он к хозяину с таким видом, как будто кто-то просто чихнул.

— Я его купил за долги себе в работники. Но такого строптивого и упрямого раба мне видеть ещё не приходилось. Мало того, что на его прокорм я тратил в полтора, если не два раза больше, чем на предыдущего раба, так он ещё и посмел со мной пререкаться, как вы, наверно, видели, как раз перед вашим приездом. Я такой дерзости ещё ни разу не видел! И ладно, если бы я был дурак и самодур, тогда ещё было бы понятно, почему он так взъерепенился, так я ему замечание сделал по делу, а он посмел меня послать и заявить, что ничего делать не будет.

Дакам насторожился и подошёл поближе. Даже плохие рабы стоят хороших денег, так что для такой невыгодной расправы нужна была в достаточной мере серьёзная причина. Но станет ли самоуверенный до безумия наёмник выяснять у хозяина все подробности случившегося? Как бы посреди ночи здесь не произошло чего-нибудь настолько весёлого, что утром уже некому будет просыпаться. Но как выведать всё у хозяина, не вызывая лишних подозрений у наёмников?

— Да скажи уже прямо, что натворил этот придурок! — Дакам для отвлечения внимания изобразил нахлынувшее любопытство.

— А ты разве не слышал? Я же вам про то и говорю.

— Это я всё понял, а за что ты ему замечание сделал?

— Так он понос у себя могучий развил, а лечить не захотел! А мне тут брюхомор или чулера не нужны! Они знаете, какие заразные?! Я и говорю ему, что мне заразный раб не нужен и пусть идёт полечиться к знахарю. Так он заявил, что понос у него постоянный и лечить он его не собирается и вылечить его никак нельзя и его и так всё устраивает. А меня не устраивает! Ни его понос, ни его, с этим поносом, прокорм, ни его возражения! Теперь я из-за него, скотины дохлой, ещё и убытки понёс! Кто мне теперь возместит потраченные на него деньги?

Хозяин рассчитывал на жалость и сочувствие напрасно. Не внимая всем уговорам снять комнату побольше или по комнате на каждого, на крайний случай две комнаты, Чимвог оставался непреклонен и хозяин бросил свои бесплодные попытки слупить с них побольше денег. Для них важнее было не удобство, а безопасность, а её обеспечить лучше всего можно было только в одной комнате, когда все на виду.

В ночлежке они сняли одну комнату на троих. Обстановка была не столько тесная, сколько до предела грязная. Одна кровать была двухъярусная, а под вторым ярусом другой кровати вместо четвёртой кровати располагался общий стол, за которым немедленно закипела пьянка. На всём была многолетняя грязь, а простыни были протёрты местами до дыр. Подцепить здесь какое-нибудь плохо поддающееся лечению и очень опасное для жизни заболевание — плёвое дело.

Дакам огляделся по сторонам и осторожно присел на край нижней кровати. Стирали простыни в ночлежке, очевидно, редко, это если их вообще стирали, так что пропитавшаяся потом, и, наверное, не только потом, постель сильно воняла немытым телом и прованивала комнату.

— Что, не похоже на дворец или где ты там у себя дома жил? — не удержался от издевательства Чимвог. — А я так жил всегда, с детства, и никакой другой жизни не видел, пока не подался в наёмники.

— Это печально. Хотя простыни они могли бы и постирать, а грязь отмыть — это им позволило бы намного больше брать за комнату.

— Умный, значит? А кому эта грязь, кроме тебя мешает?

— Тебе она тоже мешает и раздражает, но ты почему-то терпишь.

— Потому, что меня научили терпеть, а не ныть как плаксивая баба по любому поводу, а иногда и без всякого повода! Ещё заплачь!

— А удовольствие от жизни ты получать не пробовал?

— Моё понимание удовольствия от жизни это когда у тебя не могут его взять и отнять, а у тебя его отнять ничего не стоит, раз у тебя даже не самая грязная комната всё удовольствие от жизни отбила.

Дакам понял бессмысленность спора и промолчал. Они с Чимвогом расходились не в мелочах их взглядов на жизнь а в самой их основе.

— Кстати, об удовольствии от жизни. Я обещал тебе потаскуху.

— Если у них такие простыни, то я представляю, какие у них здесь потаскухи! У них же лицо должно быть как задница!

— Не любишь некрасивые задницы? А ты закрой глаза или завяжи, чтобы тела не видеть. Лично проверял — всегда помогает! А если ты только лицо закрыть хочешь, то и мешка на её голове хватит.

Дакам догадался, что Чимвог ему подвирает. Мешок на голове для обеспечения неузнаваемости всегда был одним из любимых приёмов, когда надо никого не убить и тайну сохранить. Но зачем сохранять их лица от взгляда потаскухи, если сам хозяин их всех видел в лицо. Что и кому здесь может рассказать потаскуха? Хотя её можно прихватить с собой, а хозяин останется здесь. А что и кому помешает точно так же прихватить и хозяина? Или хозяин совсем не такой простой, каким на первый взгляд показался? А может, это просто уловка, чтобы вызвать у него ненужные подозрения и нарочно сбить с толку?

Если отбросить невозможность смотреть во время тыка на лицо, то потаскуха им на эту ночь досталась весьма неплохая и почти чистая, с большой грудью и круглым, не обвисшим задом. Хотя всё тело у неё в какой-то мере было немного мужиковатым. Видимо, тяжёлая работа в деревне развивает в женском теле мужские черты, но в таком унылом и заросшем грязью месте она была просто красавицей.

Чимвог стоял рядом со своей кроватью выпивая с помощником и с любопытством наблюдал, как Дакам лишается девственности с на всю ночь снятой ими потаскухой. Землетрясения не произошло, воздух не вспыхнул, гром не грянул и молнии над кроватью не засверкали.

Девица пошла по кругу и после нескольких кругов Чимвог и Теваб уже больше пили, чем ей пользовались. С кровати доносилось пыхтение и шлепки голых тел. Дакам за последние часы прерывался только чтобы пустить Чимвога и Теваба или сменить положение. Чимвог уже от наблюдаемого на протяжении нескольких часов сношения Дакама с потаскухой испытывал дикую зависть, переходящую в тихую злость.

— Ну ты и редкий извращенец. — отметил он между делом, после того, как Дакам сменил несколько десятков положений.

— То, что вы называете извращением, у меня называется воздержанием! И у всего моего народа тоже! Или ты об этом не знал?

— И где же ты так научился, будучи девственником?

— На старших в детстве насмотрелся. — удивил ответом Дакам.

— Я и… — начал было Чимвог и заткнулся.

Ещё через несколько часов наблюдения за сношением злость от зависти сменилась завистью восхищения — у никаонцев совокупление считалось чем-то вроде разновидности сражения и неспособность его совершить считалась чем-то вроде разновидности небоеспособности, если не беззащитности. Впрочем, такое мнение бытовало не только у никаонцев. Дакам весь напрягся, потом расслабился, напряг и расслабил несколько раз обращённые к Чимвогу ягодицы, сжал и расслабил едва заметную при ночном светильнике тёмную дырочку между ними раз, потом ещё и ещё несколько раз, потом весь дёрнулся, расслабился и удовлетворённый содеянным слез с кровати, направившись к столу.

— Всё, хватит на первый раз, потом ещё продолжу.

Чимвог и, в некоторой степени Теваб тоже, смотрел на него с почти благоговейной завистью, переходящей в уже неподдельное искреннее восхищение. Подвигав челюстью Чимвог всё же спросил.

— Как тебе такое удалось? Тем более вчерашнему девственнику.

— У нашего народа принято получать удовольствие долго и мы никогда не торопимся его заканчивать. И не торопиться начинать, чтобы не надоело и не приелось раньше времени. Поэтому мы с двенадцати лет и не насилуем женщин у столба, чтобы в двадцать не наскучило.

— Я всегда считал иначе, но сегодня ты поднялся в моих глазах.

Дакам пожал плечами, протяжно моргнул и запрыгнул на свою кровать над столом. С нижней кровати рядом раздались шлепки тел и уже привычное сопение. Ещё через некоторое время к ним добавились не очень громкие стоны и вскрики. Пыхтение и сопение удвоилось, а под их сопровождение возня усилилась. «Вдвоём прут, в две дырки сразу, чтобы не расслаблялась.» — догадался он и выпил очередную кружку пива. — «Как бы не обгадилась ненароком, а то вони добавится.».

Попойка продолжалась, но даже пиво пить наравне с никаонскими наёмниками он просто не смог — складывалось такое ощущение, что они пьют не спиртное, а чистую воду. После выпитой четверти ведра Дакама уже основательно развезло и он голым завалился спать прямо рядом с такой же голой и до полусмерти затраханной ими потаскухой с мешком из плотной ткани на голове. Полюбовавшись на его пухлый, голый и совершенно беззащитный перед ними задок и поразмышляв, стоит ли напоследок впихнуть ему и потаскухе или только потаскухе, Чимвог и Теваб остановились на только потаскухе, решив, что столько дырок с усталости и опьянелости не осилят, а насиловать совершенно не сопротивляющегося Дакама просто скучно и не победоносно.

Что происходило дальше, после допивания ведра с пивом, осталось неведомо, но ближе к рассвету потаскуха незаметно выскользнула под громкий храп наёмников из комнаты и там ненадолго наступила почти полная, нарушаемая только храпом тишина. Дакам утром прошёлся по комнате, осторожно потрогал пальцами дырочку в своей попе, видимо всё таки ночью напившись до беспамятства Чимвог оприходовал и его тоже, и то ли улыбаясь, то ли скалясь надел штаны, болтая из стороны в сторону слегка приподнявшимся и хорошо наработавшимся за ночь крупным отростком так, что чуть не зацепился им за стол.

* * *

На следующий день Хоншед немногим позже полудня неожиданно легко встретился с императором. От собственного успеха он даже сам слегка оторопел. С утра он привел себя в наиболее приличествующий предстоящему ответственному и торжественному мероприятию вид и собрав свои вещи начал готовиться к встрече с императором.

У него были большие сомнения, что император его вообще примет, а тем более примет уже сегодня и не заставит ждать пол дня. Империя очень большая и дел у императора, наверное, много так что весьма вероятно, что императору что сегодня, что не сегодня просто будет не до него. К нему, поди, государственные послы в очереди неделями ждут. Но, всё равно, подготовиться к столь важной и ответственной встрече следовало как можно более тщательнейшим образом. Как говорится, к чему один раз не подготовишься, то всегда и случается.

Хоншед совсем недавно начал бриться и это слишком частое по его мнению занятие совершенно ему не нравилось — он ругался при этом так, что услышав его развесистые выражения морщились даже иногда случайно рядом оказывавшиеся Агхаб или Залим, что для последнего, как военного советника, было просто невероятно и удивительно, ведь всем отлично известно, что хорошо обруганный солдат в подбадривании не нуждается. Но при дворе был свой порядок и Хоншед старался соответствовать ему во всём, даже в самых мелких мелочах.

Бороды, особенно длинные, король Хоншеда не просто не любил, а люто ненавидел. На это у короля были свои основания, но Хоншед их не запомнил или не узнал. Как-то раз, прямо при нём, король схватил кого-то из некстати попавшихся ему на глаза бородатых придворных с очень длинной бородой за бороду, подтащил к столу и сам приколотил или прикрутил её чем-то деревянным к столешнице — точно Хоншед уже не помнил, что принёс придворный столяр или плотник — и так и оставил, приказав никому не приближаться и ничем тому не помогать. Почти весь день многие наблюдали, как придворный выдирал бороду из лица волосок за волоском корча просто невероятные рожи.

Закончив брить морду лица он ещё раз внимательно проверил свою одежду, чтобы не светился голый зад или спереди не высунулся конец и причесавшись ещё раз проверил сохранность писем от короля императору — все печати были на месте и совершенно целые, можно было не беспокоиться насчёт обвинений в подлоге, повредись хоть одна печать. Ну что же, теперь от меня уже не так много зависит. Я сделал всё нужное, только нужное и ничего, кроме нужного.

На площади перед самым дворцом императора собралась огромная толпа. Хоншед решил поступить мудро и не пробиваться сквозь толпу, наживая на ходу новые приключения и неприятности, а обошёл сзади дворец и вошёл с чёрного хода. Все сопроводительные письма короля возымели на стражников просто волшебное действие и его мало того, что пропустили без вопросов, а сразу же отвели к императору.

Встреча с императором оказалась не очень долгой, но скучной и не интересной для Хоншеда. Император прочитал все письма, посмотрел на него и позволил ему делать в Империи всё то, что позволено и всем её гражданам. Если вдруг у Хоншеда возникнут ещё какие-то вопросы или понадобится попасть в какое-то закрытое для всех место, следует зайти в имперскую канцелярию за письменным разрешением. Если он вдруг лично понадобится, то его вызовут к императору. На этом приём у императора был закончен и Хоншеду напоследок по дороге к выходу позволили прогуляться по дворцу в сопровождении стражи.

У самых дворцовых ворот начальник стражи неожиданно приказал всем остановиться. На дворцовой площади за время приёма Хоншеда у императора собралась ещё большая толпа и нестройный гул отдельных голосов превратился в хорошо согласованный поток оскорбительных выкриков и бунтовских призывов как против самого императора, так и его власти. Тем временем за железной оградой дворца незаметно для собравшихся плотными рядами быстро выстраивалась имперская гвардия с почти наглухо замотанными серой тканью лицами. Хоншед с любопытством наблюдал, как двор всё больше наполняется гвардейцами. Судя по их количеству готовилось нечто из ряда вон выходящее.

Рёв толпы нарастал и когда после перемены ветра в сторону дворца на площади уже подожгли бочки со смолой и серой, закрывшие своим едким дымом всё пространство перед дворцом, вся имперская гвардия двинулась в наступление прямо сквозь дым. Снаружи ничего не было видно — дым скрывал всё: и как распахнулись ворота ограды дворца, и как наружу выдвинулись копья, и как эти копья проткнули первых в толпе собравшихся прямо перед воротами бунтовщиков. Путь наружу был открыт и под завесой дыма гвардия выстроилась в цепной боевой порядок уже перед оградой дворца. За спинами плотных рядов копейщиков и мечников несколькими рядами выстроились лучники и арбалетчики, за спинами и между отрядами которых выстраивалась легко бронированная пехота поддержки, вооружённая топорами, секирами, палицами, булавами, цепами, молотами, клевцами и ещё многими, так и не распознанными Хоншедом видами оружия ближнего боя. Дым на время отнесло в сторону, со стен дворца взревели сигнальные трубы и гвардия шагом двинулась в наступление на собравшихся.

Первыми по толпе бунтовщиков навесом ударили стрелы лучников. Вдалеке раздались крики, визг и вопли. Толпа дёрнулась и попыталась прорвать ряды гвардейцев — цепи копейщиков даже не сдвинулись с места. В оставшиеся между копейщиками просветы непрерывно стреляли лучники и арбалетчики. Ещё немного и перед цепью образовался вал из мёртвых тел. Раздались новые, отдающие приказы звуки труб и ощетинившиеся копьями цепи гвардейцев двинулись прямо по телам убитых вперёд. Толпа дрогнула и в суматохе началась бессмысленная толкотня, переходящая в беспорядочное бегство. Копейщики сразу же местами разомкнули ряды и сквозь просветы между щитами добивать разбегающихся бунтовщиков бросилась пехота поддержки.

Гвардейцы били и рубили попавших под руку бунтовщиков с такой силой и так яростно, что отрубленные конечности отлетали в стороны, наискосок разрубали спины так, что туловища едва не распадались надвое, разбивали и раскалывали головы молотами так, что мозги брызгали по сторонам. По всей площади как на скотобойне стоял звук разрубаемого топорами мяса и ломающихся под ударами молотов костей. Мужчины, женщины, дети — все люди превращались гвардейцами на глазах у него в изуродованные куски окровавленного мяса и кровавое месиво под ударами гвардейской пехоты. Спину одного присевшего и пытающегося закрыть голову руками, пополам согнувшегося от ужаса бунтовщика гвардеец рубанул топором с такой силой, что полукруглое лезвие вошло в спину почти по рукоять. На земле повсюду оставались лежать люди: пронзённые стрелами, с размозженными головами, проткнутые копьями насквозь, изрубленные до неузнаваемости. Площадь покрыли бесчисленные мёртвые тела, залитые всем, что только могло вытечь из человеческого тела и ещё более многочисленные, валяющиеся под ногами как мелкий мусор отрубленные конечности.

Дым почти рассеялся и Хоншед увидел, что площадь на самом деле окружена со всех сторон и отряды имперской гвардии выходят на неё с прилегающих улиц. Оцепление сомкнулось и остатки бунтовщиков были перебиты. Снова проревели трубы и гвардия перестроившись в походный порядок постепенно покинула усыпанную телами площадь.

Он стоял у ограды дворца и глядел на невиданное доселе зрелище, как на конец света. Он и раньше видел настоящую резню, и даже сам не один раз её устраивал, но никогда ещё не видел такого целенаправленного истребления своего собственного населения, да ещё и с таким впечатляющим размахом, что у неподготовленного зрителя, каким он точно не был, началась бы рвота. Ничего подобного Хоншеду раньше даже в страшных снах не снилось, а смотреть их он любил.

Через некоторое время после ухода гвардии на площади начали появляться первые люди, которые спешно начали обирать и обшаривать мёртвые тела, некоторые, наименее брезгливые, пробовали даже насиловать чудом уцелевших женщин или ещё кого, издали было не видно. На глазах у Хоншеда какие-то радостные и, непонятно с чего, весёлые подростки бегом потащили куда-то вдвоём целую отрубленную ногу, а один ещё и зажал под мышкой отрубленную чью-то руку.

— Зачем вам это? — не удержался Хоншед от глупого вопроса.

— Кушать будем! Человеческое мясо — такое вкусное! — радостно выкрикнули подростки, скрывшись в неизвестном направлении.

Хоншеда передёрнуло. Ко всем ему прежде уже известным ужасам Империи добавилось ещё и узаконенное государством людоедство. А ещё немного поразмыслив он вспомнил съеденный им вчера на ужин кусок очень вкусного мяса и его замутило. Неужели, это могла быть и человечина? Неужели он сам невольно стал таким же людоедом как и они? Неужели он сможет к этому ужасу когда-нибудь привыкнуть? Он хорошо знал человеческую природу, несмотря на свой довольно юный возраст. Когда надо — на всё наплюют. Когда надо — про всё забудут. И он знал, что и к этому когда-нибудь привыкнет, хотя и не так скоро, как ему хотелось бы. К новым вещам очень медленно привыкаешь.

Всё только что произошедшее требовало немедленных объяснений. В конце концов он выполняет поручение государственной важности, а здесь на его глазах не двое нищих подрались за похлёбку, а чуть ли не произошёл государственный переворот, да ещё и прямо чуть ли не под самым носом у самого императора. Как такое могло произойти? Куда смотрели власти? Он знал, кто может ему ответить на его вопросы, но не был уверен, что этот кто-то даже захочет ему отвечать.

* * *

После короткого завтрака все быстро собрались и расплатившись с хозяином ночлежки отправились в одну сторону, а потом резко повернули в другую, чтобы усложнить и замедлить маловероятное, но, тем не менее, возможное преследование. Они ехали уже давно и Дакам то и дело ёрзал задом и заигрывающе поглядывал то на ехавшего справа от него Чимвога, то на его ехавшего слева напарника. Чимвог, видимо, с трудом, но вспомнил ночные события и обратился к Дакаму:

— А попка у тебя хороша! Лучше, чем у почти любой девушки!

— А как же запрет меня в неё тыкать? Что же мы теперь скажем по прибытии к императору? А если кто-нибудь ему донесёт, что меня по дороге в столицу мои же сопровождающие изнасиловали в попу неизвестно сколько раз? Это же страшно подумать, что с вами будет!

— А ничего не будет! Мы тебя сейчас подальше отвезём и в тихом и далёком от большой дороги месте потихонечку зарежем. А потом на постоялый двор вернёмся и спросим, не прибегал ли к ним над друг.

— Шучу я! Шучу! Кто там проверять будет? Или вы подумали, что я императору буду голый зад и дырку в нём показывать?

Раздалось громкое ржание. Наёмники представили себе, как Дакам подходит к императору, поворачивается, снимает штаны, раздвигает в стороны половинки, просит посмотреть, что сделали с его несчастной дырочкой и показывает пальцем на сопровождающих. Обличительная картина была бы неполной без выкрика императора: «Эта девственная попка предназначалась мне! Я за такую выходку прикажу с вас шкуру живьём содрать! Вы испортили единственную девственную дырочку в моей Империи!». Двусмысленность высказывания прямо бросалась в глаза. Любопытно, а есть ли у Империи в переносном смысле дырочка в попе? И где у неё попа? И сколько их есть у Империи! И можно ли в неё изнасиловать уже саму Империю? И как? И чем?

— А ты сильно не переживай раньше времени — мы тебя не сразу зарежем — мы тебя сначала как девочку изнасилуем по нескольку раз каждый, а только потом зарежем, почти не больно. — заржал Чимвог.

— И вам совсем не будет меня жалко? Даже мою такую беленькую, такую кругленькую, такую упругую, такую горячую, такую глубокую и такую тугую попочку? Которая вам так понравилась!

— Не переживай — мы себе найдём ещё. Не ты первый — не ты и последний. Знаешь, сколько я за время войн повидал и перенасиловал мужчин и женщин, девочек и мальчиков? Да ты себя за свой конец не дёргал столько раз, сколько я людей изнасиловал и убил!

— Я помню — ты недавно рассказывал, хвастался.

— Я не хвастался — я говорил правду! Я не такой убогий, как ты!

Дакам сделал вид, что пропустил оскорбление Чимвога мимо ушей и продолжил выведывать намерения своих сопровождающих дальше. От ночлежки они отъехали уже далеко и наискосок, так что видеть их со стороны дороги было уже трудно. Убивать его Чимвог в ближайшее время не собирался, иначе давно бы уже это сделал. События развивались не как было намечено им, но в близком направлении. Оставалось довести всё до конца и тогда половина дела уже будет сделана. Во всяком случае, до столицы наёмники его точно довезут почти в целости.

— А тебе что больше нравится, убивать или насиловать?

— Женщин мне больше нравится убивать — они сильнее держатся за жизнь, а мужчин больше нравится насиловать — они это хуже переносят. Мужчина больше боится стать женщиной, чем умереть.

— Странно… а я никогда не боялся стать женщиной, в смысле, что родиться. Чего такого ужасного в том, чтобы быть женщиной?

— У тебя в заду будет на одну дырку больше, тебя будут ставить на четвереньки, садиться сверху, придавливать в углу, тискать за грудь и лапать между ног, а ты будешь настолько слаб, что не сможешь ничем никому ответить. В десять лет, если не раньше, тебя продадут замуж и подложат под любого выгодного мужчину, хорошо, если ровесника. У тебя будет болеть грудь от побоев и зад от разрывов. Нравится?

— У меня в стране с женщинами так не обращаются.

— Да потому, что вы — дикари! Вы даже не понимаете, что такое и зачем нужна сила. Вы даже не понимаете, что такое власть силы!

— Ты намного стал сильнее, когда меня изнасиловал?

— Я доказал, что я могу тебя изнасиловать или убить, когда захочу, а ты ничего не можешь против меня сделать. Нравится быть слабым?

— Нет, не нравится, но тебя насиловать мне точно не хочется.

— Что? Рожей не вышел? Не нравлюсь? Небось хочешь подложить себе такую же бабу или такого же, как ты, женоподобного парня?

— Предпочитаю баб. В столице обязательно найду себе бабёнку!

— А ты сам теперь бабёнка! Ты у нас теперь — девочка!

Дакам запустил руку себе в штаны, пощупал себя спереди, вынул и вытер о штаны руку, пожал плечами, сделал удивлённое лицо, посмотрел на Чимвога и промолчал. Чимвог брезгливо скривился.

— Что, уже обмочился от страха? Или потёк из щели как баба?

— Мешочек и отросточек на месте, щель не обнаружена. — Дакам отбил выпад Чимвога на удивление находчиво и сообразительно.

— А ты поближе к заду поищи, может, найдётся. Или ты думал, что быть мужчиной это носить что-то спереди? Это не член и яйца красят мужчину — это мужчина красит член и яйца. Понял?

— Понял. А в какой цвет красят? Я немного не догоняю.

— А куда засунут, в тот цвет и красят! Всё понятно? И кто больше подомнёт под себя других, тот и больше мужчина. Член это не только средство размножения — член это ещё и средство унижения. Не было бы члена — была бы дубина. Но каждой заднице от этого легче бы не стало. А задница в нашем случае это ты и твоя задница.

Сложность рассуждений Чимвога потрясала. Для наёмника без как образования, так и даже средних способностей ума, Чимвог строил до того сложные и длинные построения выводов, что их полная последовательность удивила бы даже выдающегося учёного, а особенно наличие таких умозаключений у Чимвога. Любопытно, что сам Чимвог не очень понимал, зачем и что говорит, а как будто повторял за кем-то по памяти что-то давно услышанное и выученное наизусть.

— Хорошо, что я в уборной побывал уже с утра и после моего зада уже ничего не окрасится, если вы мне только его дубиной не порвёте.

— Не переживай! Дубиной — не порвём, а путь ещё долгий.

Соображения Дакама полностью подтвердились — убивать его или продавать наёмники точно не собирались. Теперь надо было только не допустить глупой ошибки, чтобы всё не пошло наперекосяк и они оба не передумали. Но всё нуждается в проверке и перепроверке.

— Это хорошо, что не дубиной. Мне аж полегчало! Вы когда меня в следующий раз в попку будете переть, вы дырочку маслом смажьте и внутрь немного влейте. Увидите тогда, как хорошо всё пойдёт.

— Какой ты у нас предусмотрительный и сообразительный! Мы не забудем, с Тевабом, воспользоваться твоим советом! И очень скоро! А что ещё полезное и нужное ты нам расскажешь о своей хорошенькой и замечательной попке? Может она у тебя ещё что-то полезное умеет, кроме как со свистом вонючий воздух выпускать и гадить?

— Я хвастаться и обещать напрасно ничего не буду, но есть у меня не только замечательная и уже опробованная вами попка сзади, а ещё и кое-что удивительное спереди, чего вы никто ещё не видели, а, тем более, не трогали. — наёмники на ходу замерли от любопытства.

Дакам улыбнулся и хитро посмотрел на Чимвога.

— Если вы будете себя и дальше так же хорошо вести, то я вам ещё многое покажу. Хотите? — подыграл он им обоим.

— И что ещё ты можешь нам показать не снимая штанов? — пошутил Чимвог предвкушая новую пошлость и новые надругательства.

— Вот, смотрите. — Дакам на ходу развязал верёвку штанов и оба, Чимвог с Тевабом, нагнулись, чтобы посмотреть, что там.

Дакам обхватил их обоих руками за шеи приближая и наклоняя над своей промежностью пониже, чтобы они могли получше рассмотреть. Наёмники нагнулись, устремив свои взгляды на развязанные спереди штаны Дакама, ожидая разглядеть внутри них что-то новое. Это было их последней ошибкой — по вытянувшимся вперёд шеям обоих наёмников прошлись острые лезвия спрятанных Дакамом в рукавах ножей и на грудь полились потоки крови. Дакам резко дал на лошади вперёд выхватывая поводья и ускоряя лошадей с двумя ещё сидящими на них телами, отчаянно пытающимися хоть как-то зажать руками перерезанные наполовину шеи. Когда всё было кончено и оба наёмника были на вид окончательно мертвы, он притормозил, отвёл за поводья лошадей к ближайшему крепкому дереву, привязал их покрепче и забрал у них мечи. Дакам спрыгнул сам и сбросил мёртвые тела на землю. Лошади испуганно дёрнулись, но сорваться не смогли. Одному за другим отрубив обоим наёмникам головы Дакам зашвырнул их подальше в кусты и отвязав лошадей от дерева привязал их поводья к своему седлу.

— Вот так! Может попка у меня и женская, но ваши безмозглые головы ещё глупее моей попки! Это же надо так расслабиться, что взять и поверить перевозимому заложнику! Ну а теперь, мы посмотрим, что скажет император, когда не получит ни заложника для себя, ни вас для весёлых пыток в наказание. Я так думаю, что хорошая война вас всех развлечёт надолго, никаонцы никчёмные! Что ни маленький народ, то новое большое уродство. Вы хотели войны — вы её получите!

* * *

Во дворец его пустили без разговоров, как будто ждали. Император стоял на балконе дворца и смотрел на ту самую площадь, когда к нему привели Хоншеда. Немного подумав, как надо правильно обращаться к императору, Хоншед забормотал себе под нос нечто нечленораздельное, но император обратился к нему первый не дожидаясь вопросов.

— Удивлён увиденным?

— Ваше… — опять начал мычать Хоншед, опасаясь всё испортить своей невоспитанностью и невежливостью, а тем более — грубостью. Он всё-таки говорит с императором и не у себя дома и не личным тут, а государственным делом занят… Это вам не яйца почесать!

— Можешь обращаться ко мне как и к своему королю. — разрешил ему император видя затруднения с обращением к нему.

Хоншед вспомнил, как он обращался к своему королю, пока жил во дворце и понял, что не надо делать очередную глупость. «Ещё только не хватало своими бесконечными грубостью и хамством довести дело до войны со столь могущественной Империей.» — подумал он.

— Ваше Императорское Величество, — вспомнил он самое распространённое обращение придворных и переделал на нужный лад. — Не далее часа назад я был свидетелем очень странных событий. Могу ли я осмелиться узнать, что произошло на площади?

— А ничего такого особенного не произошло, всего лишь обычная попытка государственного переворота. Ненависть народа вырвалась в очередной раз на свободу и не нашла себе лучшего применения.

— И Вы так спокойно мне об этом рассказываете? Это же попытка свержения Вас, императора огромной империи!

— Это всего лишь очередная успешная попытка сделать очередную безуспешную глупость ради ещё одной успешной глупости.

— Прошу прощения, но я не смог уловить смысл Ваших слов.

— В моих словах всегда есть смысл, даже когда его нет. — весело и с нескрываемым удовольствием пошутил император, глядя на глубоко задумавшегося над его словами озадаченного Хоншеда.

— Но разве Вы не боитесь, что рано или поздно, даже если просто случайно, у них получится добиться успеха? В жизни всякое бывает!

— Лучше поздно, чем посмертно. — отшутился император.

— И часто в Империи случаются такие события?

— Обычно подгадывают к смерти очередного императора, тогда по всей Империи начинают устраивать беспорядки. Я уже довольно стар и скоро Империи понадобится новый, молодой император. Возможно, что подстрекатели этого бунта подгадали всё как раз к твоему приезду, чтобы ты увёз обратно в Объединённые Королевства не то, что есть на самом деле, а соответствующие их ожиданиям новости.

— Но я же прибыл в Империю совсем недавно! Как можно за столь короткое время собрать столько единомышленников и вывести на площадь? У каждого же своё мнение по любому поводу.

— Все люди мыслят одинаково, — император отмахнулся от глупости. — просто некоторые не умеют это скрывать.

— А зачем устраивать заранее обречённое на поражение восстание, да ещё и с таким количеством жертв? Неужели было сразу непонятно, что гвардия всех перебьёт и ничего это восстание не даст?

— Надо вовремя избавляться от своих и не только своих друзей!

— От каких друзей? — не понял Хоншед.

— И от соратников. — добавил император. — Сразу видно, что ты никогда не занимался политикой. Человеческая жизнь вообще ничего не стоит по сравнению с ценностью некоторых вещей.

— О! Теперь я понимаю! Сохранность Империи превыше ценности жизней отдельных её граждан. — попытался поумничать Хоншед.

— Немного не так. Для успеха мероприятия иногда важнее пожертвовать другими… — император не договорил. — Есть люди, которые действуют, а есть люди, которые ими руководят и так происходит уже давно. Вторые рвутся к власти жертвуя первыми. Так понятно?

— А что мешает найти и прикончить руководящих подстрекателей?

— Бесполезно убивать мучеников.

На лице Хоншеда изобразилось невероятное напряжение мысли. У него снова возникли такие же ощущения, как тогда, когда он говорил с главой Ордена Замкнутого Пути — ничего не понятно!

— А какой дурак поверит в благие намерения людей, которые такое вытворяют? Неужели никто не видит, что для своей же пользы вместо себя они подставляют других? Да ещё и на убой отправляют.

— Вера в доказательствах не нуждается.

Хоншед умолк, не зная, что возразить. Он ожидал увидеть на месте императора злого, безумного, глупого, жадного, бесстыжего человека. Хотя нет, с безумием он явно погорячился. Жадность побеждает даже безумие! Наверно потому, что жадность это проявление человеческого безумия в его наивысшей степени. Он ещё подумал и осторожно начал высказывать свою догадку, которую где-то услышал или вычитал.

— Я, кажется, начинаю понимать. Есть некие люди, которые всегда против любой власти, но им такое положение нравится и они нарочно каждый раз проваливают очередную попытку её свержения, иначе им придётся уже не только говорить, а ещё и что-то делать, а сделать они ничего не могут, а ещё, к тому же, не умеют и не хотят.

— А если за этом делом их ещё и убить, народ обязательно сделает из них героев и мучеников, борцов за правое дело и так далее и начнёт их превозносить. — с удовлетворением подтвердил император.

— Я всегда подозревал нечто подобное! Нельзя верить лжецам!

— Истинная правда! Для того, чтобы хорошо управлять Империей, необязательно быть безжалостным извергом. Но это помогает! Только это не про меня — я предпочитаю действовать не напрямую.

— А как же Вы тогда со своими врагами боретесь? Нельзя же всем врагам всё прощать и допускать всеобщую их безнаказанность — они же тогда совсем обнаглеют, на голову сядут и ноги свесят.

— В Империи всё происходит по воле императора.

Хоншед уже было открыл рот, чтобы возразить, но умолк. Внезапно до него вдруг начал доходить скрытый смысл ответов императора. Всё происходящее в Империи это постановка для незнающих и недалёких людей, а власть управляет не людьми, а сознанием людей и управляет настолько умело, что люди этого даже не замечают.

— А если что-то пойдёт не так и к власти прорвётся кто-то из этих любителей кровавых переворотов? Они же даже своих не жалеют!

— Это уже было и не раз — Империя выстояла и даже не шелохнулась. Ты просто не знаешь основ государственного устройства. Любая власть устанавливается не сразу и не навсегда, как времена года. Есть четыре периода становления государственной власти в государствах с имперским укладом управления: криминализация, коррупциализация, легализация, бюрократизация. Потом власть рушится и всё начинается заново и так продолжалось и будет продолжаться до бесконечности.

— Я не понял некоторых слов. — замялся Хоншед.

— Преступники, взяточники, узаконивание, чиновники. Остальное толкование ты сам легко можешь найти в библиотеке.

— Я понял! А разве чиновники под конец не могут удержать власть в своих руках? У них же всё для этого есть! Или чего-то не хватает?

— Допускать до власти любых чиновников это всё равно, что доверять на хранение пьяницам выпивку или дымокурам дурь-траву.

— Возможно, я скажу сейчас глупость, но разве нельзя привлечь к управлению государством, то есть Империей и всех, даже простых, её жителей? Тогда, наверно, не будет каждый раз всё переворачиваться с ног на голову и не придётся каждый раз начинать всё с начала. Пускай хоть как-то участвуют и все довольны будут.

— Это уже было, причём было давно и всегда плохо заканчивалось. Всё равно до власти дорывались только избранные, а остальные были вне игры. Получалась борьба за одобрение большинства, и неизбежно следовало что политика это битва денег за правдоподобие.

— И с тех пор в политике ничего не поменялось?

— Действующие порядки сами долго не меняются.

— Но я осмелюсь предположить, что порядки можно и поменять.

— Старые люди не любят новые вещи. А я стар. И порядки тоже.

— Но я подозреваю, что это не основная причина.

— И правильно делаешь — основная причина гораздо страшнее! У власти не могут быть все, даже если попытаются между собой договориться. Если все отвечают за всё, это значит, что никто не отвечает ни за что. Если каждый должен или обязан всем, а все — каждому, значит никто никому ничего не должен и ничем не обязан. А если каждый занят всем, это значит, что никто не занят ничем.

Хоншед задумался надолго. Всё его мировоззрение рухнуло под натиском доводов императора как домик из щепок от удара ногой. Но их умственная битва ещё продолжалась и сдаваться он ещё не собирался. Да, не надо много ума, чтобы начать войну — много ума понадобится, чтобы её не проиграть. Главное теперь — не ошибиться и подыгрывая императору не переубедить самого себя. Многие попадали в ловушку собственных заблуждений — немногие выжили.

— Мне даже страшно у Вас об этом спрашивать, но если под конец у власти всё равно оказываются чиновники, то почему они сами не назначат своего, нужного им для себя императора и всё не успокоится?

— Когда-то, ещё в детстве, мой учитель ответил мне на этот вопрос и я хорошо запомнил ответ. Никогда нельзя до власти допускать никакие службы, в смысле людей из государственных служб по охране порядка в государстве, военных или службы государственной безопасности. Вы получите или плохое управление государством или разросшуюся до невероятных размеров коррупцию. Впрочем, зачастую эти две беды могут и совместиться. Поэтому глупостей и не делаем.

— А чиновники сами не могут бороться с этой кор… кору… корр…

— Чиновники против коррупции это как пчёлы против мёда или то же самое, что собаки против мяса. Ты можешь представить себе нечто подобное? Вот и никто не может, а жизнь тем временем продолжается.

— А как же тогда в Империи приходит к власти новый император? В королевствах власть короля обычно передаётся по наследству.

— Но только не в моей империи! Здесь всё происходит совершенно иначе и каждый следующий император никак не связан ни с предыдущими императорами, ни их окружением. Именно поэтому Империя до сих пор не развалилась — мы разорвали порочный круг.

— А можно узнать, каким образом вы находите нового императора, если не по его наследникам? — не удержался Хоншед. — Как в Империи появляется новый император, если он не наследует власть или не назначается предыдущим императором хотя бы?

— Последние тысячи лет, а точнее всю последнюю тысячу лет уже точно, у нас в Империи всех императоров назначает имперский совет. Подробности можешь прочитать где угодно — ты грамотный.

— То есть, у имперского совета больше власти, чем даже у императора? Простите, если я неправильно понял — я в этом не разбираюсь.

— Только во время смены императоров если не нашли подходящего или что-то пошло не так. Нового императора начинают подбирать ещё при жизни действующего. И совсем даже не одного! Так что Империя никогда не остаётся без власти, за исключением редчайших случаев.

— И насколько редчайших? — от напряжения Хоншед аж вспотел.

— Несколько раз в тысячу лет — не чаще. Последний такой случай был около двухсот с лишним лет назад, про него уже почти все забыли сейчас, но кому положено — те всё помнят, что в летописях записано.

— А почему тогда просто не запретить все выступления и подстрекательства против государственной власти как вредные?

— Потому, что наши императоры глупостей не делают. Самый лучший способ разжигания экстремизма это борьба с экстремизмом.

Новое неизвестное слово снова поставило Хоншеда в тупик. Император это заметил и подсказал как учитель отстающему ученику.

— Впадание в крайности. Ничто так не раздражает и не подрывает уважение к власти, как её бессмысленные действия, особенно запреты и ограничения. Придумайте как можно больше бессмысленных запретов и ограничений или требований и вас обязательно возненавидят!

— Но разве запрет ругать императора бессмысленный?

— С чьей-то личной точки зрения — да. Проще бороться с последствиями человеческой глупости, чем с самой человеческой глупостью.

— А подстрекать окружающих к перевороту?

— Есть целых пять шагов на пути к государственному перевороту: ввести как можно больше бессмысленных запретов и ограничений для обыденной жизни граждан, ввести как можно больше бессмысленных запретов и ограничений в творчестве, начать всеобщие преследования нарушителей и установить суровые наказания за нарушение бессмысленных запретов и ограничений, а в дополнение начать преследование за критику и довершить преследованием за инакомыслие. Примерно в таком порядке. Чтобы не сделать пятый шаг, лучше не делать первый.

— А если к власти прорвутся эти… как их… — Хоншед задумался, вспоминая новое, только что услышанное слово. — экстремисты?

— Экстремистов нельзя не допускать к власти, а иначе они возьмут её сами. — наставил император Хоншеда на путь спасения.

— А если заменить всех чиновников разом? Всё изменится?

— Не бывает не берущих взятки чиновников — бывает мало денег. Не бывает честных и порядочных людей — бывает мало предложили.

— С этим я не могу согласиться потому, что я видел обратное.

— За сколько бы ты согласился убить или замучить своего лучшего друга — Дэанева? — неожиданно спросил император. — Или предать, продать, подставить или чего ещё там с ним захотят враги сделать?

— Ни за что! Даже вся Империя с Объединёнными Королевствами столько не стоят! Он спас меня из тюрьмы, когда меня…

— И сколько таких как ты на все тобой перечисленные места?

Хоншед умолк и загнул пальцы на руках. Пальцы не закончились.

— Итого: меньше десяти, а было столько уверенности! Общественная ценность человека определяется разностью приносимой пользы и наносимого вреда. — подытожил император.

— Неужели всё так просто?

— Но ты же когда-то был разбойником?

— К сожалению.

— А теперь ты уполномоченный представитель своего короля и от его имени ведёшь переговоры с императором.

— Я очень старался измениться к лучшему.

— Тогда продолжай стараться и дальше. А ещё постарайся сделать полезные выводы из нашего разговора, когда вернёшься домой.

— Я весьма рад, что наши встречи проходят в такой дружественной обстановке, не хотелось бы нажить врага в лице самого императора.

— Теряя с такой скоростью врагов я скоро без друзей окончательно останусь. — пошутил император напоследок.

Хоншед уходил разгромленный, но не побеждённый. Он уносил не победу, но, в каком-то смысле, гораздо лучше. Он теперь знал, что истинную правду об Империи надо искать не вокруг императора и не во дворце, а там, где никто никогда бы и не подумал искать.

— Если бы не твоё неполное образование, то из тебя получился бы хороший имперский советник. — догнали его слова императора.

Император смотрел вслед удаляющемуся Хоншеду. Рядом, немного позади, стоял один из имперских советников и с глубоким сомнением смотрел в ту же сторону. Хоншед скрылся за широкой дверью и взгляд императора повернулся к советнику, тот молча смотрел перед собой.

— Думаешь, получилось? — неуверенно спросил император.

— Я думаю, что стоит попробовать — хуже не будет. На мой взгляд он достаточно предсказуем, чтобы его использовать в своих целях.

— Я не заметил в его рассуждениях сильной логики — она у него с изъянами, хромает и виляет из стороны в сторону.

— Логика у него есть, но своя, собственная. Не надо искать логики в мышлении озлобленного на несправедливость жизни, помешанного с детства на справедливости человека. У Хоншеда ненависть переплетается с верностью, а это хорошее основание для подвигов и ошибок.

— И на пути ошибок вы собираетесь его искусно направлять?

— Сила Империи в управлении хаосом. Как император уже на протяжении многих лет Вы прекрасно знаете, что Хаос это более сложная разновидность Порядка, а Порядок это более сложная разновидность Хаоса. Искусство управления чем угодно заключается в налаживании правильного взаимодействии между ними. Только и всего.

— Когда я в свои молодые годы только стал императором, я думал, что хаос это развал, а порядок это процветание. А потом один из моих советников объяснил мне великую истину их взаимодействия и объяснял, пока я не понял. Хаос это не разрушение! Хаос это созидание!

— Вот именно сейчас то же самое происходит и с Хоншедом.

— Может его переманить к нам и назначить командовать или чему-нибудь учить солдат в армии? Будет приносить пользу.

— Умным служба в армии противопоказана. Военный должен быть не умным, а исполнительным. Из Хоншеда не получится ни слуга, ни военный, но из него получится отличный разведчик, что нам и надо.

Император задумался. Образ Хоншеда ещё стоял перед его глазами, но к добродушной внешности прилагалась неудержимая ничем ярость и подпустить к делам государства, тем более — Империи, человека, у которого настроение может возобладать над здравым смыслом…

— Я за Империю не боюсь, пока ещё никто не смог её разрушить за тысячи лет, я боюсь за миллионы, десятки миллионов людей, которые могут погибнуть в случае моей ошибки. Они верят в то, что видят или слышат, но они совсем не думают и не задумываются. Они вообще никогда ни о чём не думают никто! Они не думающие — они верующие! Бесполезно людям верующим объяснять, что Бога нет. И точно так же бесполезно убеждать их не влезать в очередное пекло.

— Чтобы очистить этот мир от верующих, его придётся сжечь. Но я готов пойти даже на это! — улыбаясь возразил советник.

— Мир не сожжёшь, это в силах только богов, а боги про нас давно забыли, очень давно. — грустно ему ответил император.

— Мы предали своих богов, а боги не прощают, когда их предают.

— Люди тоже. Предательство оправдывает любую ответную жестокость, а жестокость вообще оправдывает всё.

— Боги это не люди. Жестокость смертных — ничто в сравнении с жестокостью богов. — загадочно предостерёг советник.

— Если бы Хаос был религией, то я был бы верующим.

— Вы преуменьшаете свои умственные способности. Полноценные люди в религиях не нуждаются. Религия это удел неполноценных. Но Вы же знаете, сколько в Империи рабов. У рабов и религия рабская.

— Это не вызывает никаких сомнений. А ты-то сам во что-нибудь, кроме правильности пути Хаоса, ещё веришь? — спросил Император из чистейшего любопытства, хотя уже заранее знал ответ, который он слышал многие годы ото всех имперских советников.

— Религия и я несовместимы! — злорадно возразил советник.

Император глубоко вздохнул. Не надо бояться попасть в ад, если ты уже в пекле. Он ещё раз внимательно посмотрел на своего советника, имперского советника, одного из многих. Таких в ад не берут — такие адом руководят! Самому бы там не оказаться ещё при жизни…

— А что Хоншед один сможет сделать, если о нём никто ничего не знает? — осторожно задал наводящий вопрос император.

— Хорошие подстрекатели в прославлении не нуждаются.

— Как бы его у нас не распяли живьём на крюках или ещё чего похуже не сделали. А то всё дело сорвётся по чистой случайности.

— Случайностями мы давно научились управлять — не распнут. И кого попало у нас не распинают — распятие на крюках или что-то похожее нужно ещё заслужить. А сколько этих самозваных спасителей у нас уже было и ещё будет? Прямо уже слышу на каждом углу вопли о гибели очередного спасителя Империи. Распяли, распяли спасителя… Как будто его одного только и распяли! Много чести!

— Выглядит он для Империи не очень грозно, не поверят в него.

— Поверят, ещё как поверят! Он всех заставит в себя поверить! Ничто не вселяет в людей такого безграничного ужаса, как добрый шут с оружием в руках. А это как раз про него и его поведение.

— Значит, не поймут. А если он ведёт или поведёт свою игру на две или три стороны? Как мы об этом узнаем? Вызовем и спросим?

— Он себя выдаст. Каждое действие или бездействие что-то да значит. Он всего лишь бывший разбойник с замашками борца за справедливость. Такие не умеют надёжно скрывать свои намерения.

— А если ему это уже удалось? Его же послали на разведку, а он об этом нам ни слова не сказал. Что ты на это скажешь?

— Я бы забеспокоился, если бы он об этом рассказал. Такие, как он всегда служат целям, а не людям. Просто иногда люди о своих настоящих целях даже не догадываются, особенно, когда ими другие пользуются. И ещё как умело пользуются! И было бы очень хорошо, если бы он подольше не догадывался о своей истинной цели.

Император промолчал. Только законченный дурак может спорить с имперским советником на полном серьёзе, а дураки никогда не становятся императорами в Империи. Он посмотрел на плотно заваленную убитыми площадь. Что же, будем надеяться, что вся Империя не будет в скором времени похожа на эту площадь или хотя бы её половина.

* * *

Добраться засветло до ночлежки не получилось, но и опоздали они не намного. Хозяин встретил их со всем возможным радушием, к тому же стремительно возраставшим по мере получения им всё новых и новых денег. Пустая комната оказалась большой и пьянка возобновилась уже с новой силой. Под сбивчивое пьяное пение обсуждались последние события. Нестройные хриплые голоса горланили:

Повсюду кровь — идёт война.

Мы сеем смерть — нас ждёт победа.

Владеть Империя должна

От края всем до края света.

Мы жжём дома и режем вдов.

Над нами знамя гордо реет.

Мы рубим головы врагов,

Нам наша слава душу греет.

Горит земля и города,

Враги напрасно торжествуют.

За императора всегда

Везде наёмники воюют.

Нам император дал приказ,

Сотрём с лица земли народы.

Наш император любит нас,

А остальные — лишь уроды.

Мы мир от гибели спасём

Неполноценных уничтожив,

Мы недоразвитых убьём

И совесть нас не потревожит.

Захватим мир любой ценой

И нам никто не помешает.

Всех недовольных мы убьём,

Нам император разрешает.

Мы смерть по миру принесём

Всем тем, кто с нами не согласен.

Мы власть Империи несём,

А без Империи нет власти.

Пусть слёзы льют враги дождём,

А мы над смертью посмеёмся.

Врагов Империи убьём,

Домой с победой мы вернёмся.

Гимн звучал нестройно и хрипло, но слушать было можно. Велиол отправился к хозяину за новым ведёрком непонятного состава пойла, которое было похоже на смесь пива с бормотухой и воняло дрожжами, хорошо что не дерьмом. Как назло, хозяин только что ушёл и ему пришлось его дожидаться некоторое время. Из его комнаты начинали раздаваться недовольные вопли пьяных и полупьяных наёмников.

— Да иду я сейчас! — на всю ночлежку заорал Велиол. — Хозяин с новой выпивкой никак не придёт. Откуда наливать — я не знаю.

В совмещённой со столовой прихожей ночлежки, а заодно и кухней одновременно, громоздились многочисленные бочонки вдоль стен. По виду некоторым был не один десяток лет, а некоторые были почти новые. В полу красовалась дверь в погреб с верёвочной петлёй. В общем и целом это была самая обычная ночлежка, но хозяин куда-то некстати запропастился. Велиол вышел во двор, чтобы поискать снаружи.

Во дворе тоже никого не оказалось и Велиол несколько раз обойдя вокруг ночлежки вернулся обратно. За время его недолгого отсутствия хозяин так и не появился. Велиол потянул за верёвочную петлю и приподнял дверь погреба — внутри тоже никого не оказалось. Хозяин как сквозь землю провалился. Велиол открыл дверь погреба и с масляным светильником спустился вниз. Погреб, как и полагается погребам, был заставлен и завален всем подряд, в углу стояла большая бочка.

Велиол подошёл к бочке, поставил на неё светильник и пошарив за ней рукой вытащил обёрнутый кожей свёрток. При тусклом свете он с осторожностью развернул свёрток, вытащил из него бумажный свиток с печатями на верёвочках и перечитал написанное на свитке, потом из наружного свитка вынул внутренний и распихал их по карманам.

Выпивка у наёмников уже заканчивалась, отчего их вопли становились всё громче и злее. Велиол прошёлся ещё раз по всей ночлежке, с особой тщательностью проверил все тёмные углы и закоулки, где мог спать пьяный хозяин и повторно вышел искать его во двор. Вопли его сопровождающих были слышны даже там. Велиол обошёл весь постоялый двор по кругу, вернулся обратно в дом, ещё раз обошёл его, стал перед распахнутой входной дверью, высунулся в неё и заорал что есть мочи так, что его не услышали бы только глухие:

— Курва придорожная! Где ты есть со своим пойлом?! Паскудина! Я твой дом сейчас подожгу, если ты не появишься немедленно!

На вопли семеня и спотыкаясь прибежал хозяин с новым бочонком.

— Вот, как раз для вас нашёл, почище и посвежее, почти не воняет.

Велиол смотрел, как наполняется ведёрко с ощущением, что в него мочится лошадь или осёл, в крайнем случае бык — пенился напиток с такой силой, что зависть бы вызвал даже у хорошего мыла. Нацедив с трудом до середины ведёрка или чуть выше и распушив пену до краёв хозяин улыбнулся и хотел было уже откланяться, как Велиол вспылил и разорался на него чуть ли не громче прежнего, угрожая побить:

— Что ты сделал?! Гадина! Ты зачем такую пену поднял? Мы что, пену пить будем? Или тебя опять искать неизвестно сколько?

Хозяин извиняясь принёс деревянный черпак и начал болтать им в пене, переливая сквозь неё пойло, чтобы хоть немного сбить пену. От увиденного Велиол пришёл в такую ярость, что хозяин бросил черпак и выбежал за дверь оставив бочонок и ведёрко Велиолу.

— Ну и катись! Тварь безрукая! Сейчас увидишь, как надо!

Велиол вынул из кармана свиток и стал дуть в него, как в трубочку, на пену, которая от этого стала стремительно спадать и оседать.

— Вот! Вот! Вот! Учись, как надо делать! Недоумок! Тоже мне тут нашёлся умелец! — заорал он с вызовом и злостью вслед сбежавшему неизвестно куда хозяину. — Сейчас всё будет, наливаю всю остальную выпивку! — крикнул он ожидавшим его в комнате наёмникам.

Он вылил остатки содержимого из бочонка в наполнившееся почти до краёв ведёрко на донышко перевёрнутого черпака, чтобы не поднялась новая пена и размешал его в нём черпаком, почти окончательно с ней покончив. Осторожно держа двумя руками, чтобы не расплескать, он отнёс почти полное ведёрко в комнату обрадовавшимся наёмникам. Устроившись на своём месте он разлил напиток по кружкам и став на не очень крепкие ноги, поднял свою вверх, пытаясь произнести нечто выдающееся уже заплетающимся от опьянения и усталости языком.

— Чтобы конец не просыхал! — пошатываясь выкрикнул Велиол и свалился на спину, облившись из кружки с ног до головы.

Под громкое ржание и гогот все оставшиеся осушили свои кружки, а Велиол вышел во двор смыть воняющее дрожжами пойло. Когда он вернулся назад, всё было уже кончено — вокруг перевёрнутого стола в лужах собственной блевотины лежали пять пованивавших дерьмом, обгадившихся в последних предсмертных судорогах мёртвых тел. Он взял в руки ведёрко, посмотрел на ещё оставшееся на дне пойло и вылил на мёртвые тела с ощущением выполненного долга.

— Если человек — дурак, то это надолго. А если — никаонец, да к тому же ещё и наёмник, то это уже навсегда. — подвёл он итог.

Помочившись для приличия на лица убитых Велиол вышел из комнаты к ожидающему его в прихожей хозяину. Сам хозяин совершенно не был потрясён, заглянув мельком в комнату и увидев там содеянное. Пока он соображал, как побыстрее убрать в комнате, Велиол подошёл к очагу и бросил в него ненужные больше свитки. У одного из свитков была оторвана одна печать вместе с державшей её верёвочкой.

Дней десять назад он уже был здесь, это была единственная дорога через Нивнылат из порта в порт, а точнее — самая короткая. Но тогда он обошёл ещё несколько ночлежек на других дорогах, чтобы потом в одной из них остановиться, когда будет ехать имперским заложником. Велиол прекрасно знал, что никогда нельзя быть уверенным в способе доставки заложника, что его вещи могут забрать, а самого его раздеть полностью и обыскать, что даже письмо или записку отберут, что ему придётся есть и пить со всеми одно и тоже из одной посуды и что всё подозрительное будет сразу отнято и вызовет ненужные подозрения.

Он сам назначил встречу самому себе и спрятал два свитка в таком месте, где никто их случайно не найдёт. Он знал, что никто прочитать написанное на свитках не сможет. Он знал, что никто не додумается и не догадается даже лизнуть печати. Он знал, что никто не заподозрит в свитке с печатями самое грозное и смертоносное оружие. Он знал не только это, но даже малой части его знаний хватило, чтобы надолго и всерьёз расстроить игру Империи в её собственную неуязвимость.

Владелец ночлежки уже получил взятку и готовился пустить на соленья мясо тел, а кости скормить собакам, чтобы не осталось никаких следов происшествия. Велиол не собирался убивать хозяина ночлежки как ненужного свидетеля. Чонтонин всегда щедро вознаграждал своих слуг, а деньги порой скрывали тайну лучше, чем смерть.

* * *

На следующий день, чтобы внести в задачу выбора новой жены для своего короля некоторую ясность, Хоншед посетил императорский гарем. Видимо, к его приходу не были готовы потому, что никуда его не пустили дальше приёмной. Зато ему предложили вступить в гарем на совершенно законных основаниях и уже было начали расписывать все прелести проживания в гареме, но своими рассказами так сильно ему испортили настроение, что он повернулся и отправился в имперскую канцелярию за разрешением, но до канцелярии не дошёл.

По дороге он случайно стал свидетелем жестокой и яростной драки между взрослыми подростками, немного младше его самого. Хоншед видел множество драк и во многих даже сам участвовал, но эта драка показалась ему чем-то таким подозрительной. Обычно в драке или два дурака друг друга бьют или дураки бьют умного и протекают обычно драки немного не так. В обычной драке или долго идёт сначала разбор причины драки, потом возня, разогрев и катание по земле, чтобы тот, другой, понял, или сразу же проламывание камнем головы или протыкание живота ножом, чтобы противник уже больше не встал.

Но на этот раз после не очень долгих взаимных побоев победитель сбил проигравшего на землю, несколько раз ударил его ногой в живот и со словами, что сейчас помочится ему прямо в ноздри, а потом изнасилует в зад и сунет ему за обе щеки, взялся за штаны. Что-то необычное было в этом поведении — так отыгрываются за что-то крупное, не за кражу или оскорбление, а за что-то более серьёзное. В пользу этого вывода говорили слишком умные лица дерущихся. Он хорошо усвоил поучительный опыт с подростком и был настороже, но понимал, что у одного и того же следствия могут быть совершенно разные причины.

Хоншед почувствовал в причине драки нечто более важное, то, что уже давно искал в Империи — необычное и подозрительное. Двое умных на его глазах сцепились насмерть, а это бывает гораздо реже, чем найти под ногами золото. Здесь точно есть ниточка, за которую можно ухватиться, но хвататься надо умело, чтобы не оборвать. Он по своему опыту хорошо знал, что подбегать и разнимать дерущихся бесполезно, как и пытаться их помирить. Надо было действовать от обратного, это могло сработать. Он твёрдым шагом уверенно подошёл к победителю поближе и стал рядом с ним, чтобы его видели оба подравшихся.

— На меня только не брызгай, когда ему струю в лицо пустишь. — начал он. — Я ещё ни разу не видел, чтобы хоть кто-то струёй прямо в ноздри попал из такого положения, да ещё и с первого раза.

— А ты отойди — тогда не забрызгаю. — В руках говорившего уже появился член — времени на соображение оставалось мало.

— Тебе ослиц надо иметь с такими размерами, а не дурням всяким рожи поливать и время тратить! — Хоншед знал, что в таких случаях лесть почти всегда срабатывала. Побеждать ради лести бывает гораздо приятнее, чем побеждать ради только победы.

— Я сейчас этого козла поимею, а потом прикончу! Слышишь, ты, козёл! Мой член это последнее, что ты увидишь в своей жизни! — со злобой прокричал он уже лежащему на земле парню.

— Мне даже интересно стало, чего он тебе такого сделал? Деньги в долг взял и не вернул или увёл твою бабу? Или назвал не так?

— Хуже! — с этими словами он ещё раз пнул лежавшего на земле, но член в штаны уже убрал. — Один богатый господин хотел открыть в Нижнем Городе мастерскую, а нам обоим предложил работать в ней на него за приличные деньги. Ты представляешь себе такое счастье?

— Вполне. А почему вы тогда так передрались, если он предложил вам двоим как раз два места? Понятно, если бы одно.

— Потому, что он сказал, что из нас двоих один будет начальником другого и будет получать на четверть больше. А этот не согласился.

— Быть начальником? — подколол Хоншед.

— Ты шутишь?! Чтобы я был начальником! Этот же дурак ничего и ни в чём не соображает. Он же руководить не умеет!

— На себя посмотри! козлина! — раздался снизу голос.

— Так, я всё понял. — прояснил Хоншед. — Вы не поделили должность и деньги. А что вам помешало просто сразу согласиться и потом уже между собой всё поделить? А руководили бы по очереди.

От услышанного стоявший перед ним юноша открыл рот и не смог его закрыть. Он уставился на Хоншеда и быстро заморгал глазами.

— Такая мысль тебе в голову не приходила?

— Мы не сообразили! А когда господин спросил, кто из нас будет у кого начальником, то мы заспорили и он сказал, что мы ему больше не нужны, раз мы такие недружные и несобранные.

Хоншед почувствовал подвох — он его почувствовал ещё при виде драки, а теперь окончательно подтвердил свои подозрения: кто-то вёл игру и эта игра требовала жертв, но большего пока он понять не мог.

— И что ты теперь будешь делать? И с этим тоже. — он показал на лежащее на земле побитое дёргающееся молодое тело.

— А я теперь не знаю. А ты бы что сделал?

— Что я бы стал делать? Ну вот посмотри, голова большая, лоб широкий, лицо умное. — он потрогал руками тело. — Крепенький и здоровенький, таких не очень много. Я бы не стал его убивать, но это не я с ним поссорился. Пойдём, поищем того господина.

Поиски в Нижнем Городе, где и произошла драка, их не привели ни к чему изначально — в нём никаких господ не было никогда и они для приличия просто поспрашивали городскую стражу на перекрёстках и у ворот. В Средний Город они тоже прошли беспрепятственно и в этот раз — в первый раз при входе у ворот Хоншед предъявил бумаги с печатями короля и стража просто ему поклонилась, а в этот раз он ей показал бумаги с печатями аж самого императора и стража перед ним аж грохнулась на землю прямо лицом в грязь.

Такого пресмыкательства перед собственной властью Хоншеду ещё видеть ни разу не приходилось и ободрённые успехом они пробежали втроём по ни разу не виданному теми, обоими Среднему Городу и там быстро выяснили, что и в нём похожего на их описание господина никто никогда не видел. С такой же лёгкостью, но с чуть меньшим самоунижением стражи у ворот они прошли аж в сам Верхний Город и там быстро узнали, что никого похожего никогда не было и в нём.

Оставался дворец, но в него соваться было бессмысленно, да и кто из дворца мог додуматься открывать мастерскую в Нижнем Городе? В общем получалось, что никто никого не нанимал, а просто стравливал двух умных дураков, только непонятно зачем. Хоншед вспомнил слова императора, попрощался с бестолочами и хмуро отправился в дворцовую библиотеку. Попутно его занимал вопрос, почему вчера ко дворцу пропустили такую толпу? Разве трудно было закрыть ворота? Не сами жители же Верхнего Города устроили такое самоубийство?

В библиотеке на него снизошло просветление после первой же прочитанной страницы, которую ему показали пальцем служители. Через считанные часы после разнимания драки ему хотелось пойти в гарем и сдаться им от осознания собственной глупости. Когда же он уже научится сначала думать, а потом действовать? Это же столько времени потеряно впустую и столько лишнего внимания привлечено!

Подход в Империи к поискам нового лучшего императора был предельно прост — в состязании побеждает сильнейший. Это было ему, в некоторой степени, понятно. Непонятно было — почему. Чтобы упростить себе рассуждения, он мысленно поделил людей на глупых, средних и умных, таким образом попытавшись наглядно представить себе, кого из них можно было бы допустить к власти посредством отбора в такой огромной Империи, чтобы её не развалить.

Дураки отпали сразу — ни одно государство не выдержит управления дураками достаточно долго, даже при условиями, что этими дураками будет кто-то руководить. Доказать он это утверждение не мог, но верил своему королю, который часто говорил ему нечто подобное.

Средние люди отпали тоже — их и очень много и не потянет управление такой империей человек среднего ума. Ещё раз он поблагодарил мысленно своего короля за мудрые наставления перед отъездом. Если человек среднего ума оказывается у власти, то в больших количествах неизбежно окружающие такого человека дураки его раздражают, а умные, напротив, им управляют, а это прямой путь к ошибкам и развалу.

Умные люди оставляли гораздо больше вопросов. Как направлять и как подчинять мышление умного человека? Как надёжно предсказать его поведение? Как заставить его делать нужные вещи? Как имея дело с умным не поступить как в той поговорке говорится о глупости, рыбу топить от незнания? Как противостоять продуманному коварству или в ещё большей степени — хитрости? Умный это не дурак — умный не только думать может, но и до правильных выводов додуматься.

Он размышлял на ходу к гостинице в Нижнем Городе. Можно было снять комнату хоть в самом Верхнем Городе, но он считал, что лучше остановиться там, где всё время происходит что-то необычное, а Нижний Город подходил для этого исключительно хорошо. Даже сейчас он видел, как по улице прокатили утыканную изнутри гвоздями бочку, из которой раздавались вопли, а следом со смехом двигалась целая толпа зевак. Надо будет встретиться с этими двумя и разузнать, что тут ещё происходит, а заодно поискать и остальных избранных для испытания.

Добытые сведения следовало как полагается обдумать и разгадать в них главную загадку — зачем? Да, он прочитал множество описаний и упоминаний про то, как, но ни одного не нашёл с ответом — зачем? В чём цель таких смертельных для большинства участников испытаний? Зачем и как отбираются лучшие и по каким признакам? От усталости он улёгся спать пораньше, чтобы продолжить на свежую голову.

* * *

Дакам после убийства сопровождавших его наёмников не повернул назад к себе домой в Утием — не для того позволил он завезти себя в такую даль, чтобы просто так взять и вернуться. Его впереди ожидали всего несколько дней пути верхом до ближайшего портового города, а оттуда он любым попутным кораблём доберётся до столицы Империи. Теперь уже большую часть условий предстоящей игры задавал он сам. Конечно, он придёт к императору как заложник своего государства, но чуть позже, а пока он позаботится о разных важных делах, которые те два недалёких придурка, окажись они сейчас живы, помешали бы ему сделать, а допускать этого было нельзя.

Безусловно, их найдут и его хватятся. Хорошо бы, чтобы не забыли хватиться или не закрыли на всё глаза, иначе всё пойдёт не как надо. В это время он будет уже далеко и пусть всю область прочёсывает имперская гвардия или даже вся имперская армия. Даже приятно подумать, что здесь они устроят, когда будут его искать, а заодно пытаться найти заговорщиков, которых здесь нет и никогда не было.

В это время он будет уже в столице и может прийти к императору с врученными ему при отъезде письмами, но нарочно не сделает этого, а несколько дней походит по столице и встретится там с нужными ему людьми. Люди эти пока ещё даже не знают, какую важную роль предстоит им сыграть в предстоящей большой игре. Более того! Даже сам он ещё не знает и не определился до конца с этой ролью.

А чего вы хотели ещё тут увидеть? Это межгосударственные игры! Тут никакой определённости нет изначально! Известна, и то не всегда, только сама конечная цель. Во всяком случае свою цель он понимал, а всё остальное было неважно. Разумеется, что его уже предали, может быть, уже не один раз и не в одном месте, но именно из таких условий он всегда и везде научился исходить. Предательство это неотъемлемая часть серьёзных отношений и на него тоже можно полагаться.

Итак, людей он в столице найдёт и правильно их озадачит. После и, возможно, вследствие этого произойдут некоторые события. Какие — неизвестно никому, даже самому ему. Но именно эти события он сам и будет потом направлять и каждый раз на них ссылаться. Они придадут ему необходимый вес и покажут его силу другим. В таком бессвязном, созданном им же самим хаосе событий никто не сможет разобраться и поймать его ни на слове, ни, тем более, за руку. И это будет его первая, хоть и не самая главная победа. Ему в этой хитрой игре нужна победа и только победа — проигравшие игроки никому не нужны.

Само собой разумеется, что императору давно уже не двадцать пять лет, а в два с лишним раза больше и это все знают, а поэтому он такой быстрый, вроде как заложник, там будет не один и поэтому, чтобы не получить раскалённым железным прутом в свою любимую и упругую попу, надо будет найти всех остальных и попытаться устранить всеми возможными способами. Причём устранить это не обязательно убить, а можно просто переубедить, влюбить, охмурить, облапошить, соблазнить, подкупить, переманить и ещё много чего сделать, что бывает во много раз полезней, чем просто убить и радоваться.

Он ехал по Нивнылату и осматривал окрестности. Довольно скоро впереди показалась ещё одна местная ночлежка. Ещё немного и будет порт — эта ночлежка на пути была последней. Хозяин принял его не с меньшей радостью, чем богатого купца. На всякий случай Дакам, для вида, показал ему свои деловые бумаги, задав на самом деле ничего не значащих несколько вопросов, чтобы закрепить впечатление.

Пока всё шло по намеченному. Ещё немного и он уже будет на приёме у императора. Не вызывает сомнений, что император спросит, почему он остался один и где охрана из наёмников? Разумеется, что оба наёмника погибли, пытаясь его защитить. Отсюда же следует хорошее объяснение его решения поехать в столицу Империи заложником, а не вернуться или скрыться. А теперь применим к полученной картине по нескольку направлений предательства и всё перепишем заново.

Хозяин той ночлежки всё может рассказать и про местные дела он тоже знает и местные тоже слишком много знают, поэтому нападение исключаем сразу, но вместо него будет предательство уже самих наёмников. В это поверит кто угодно — нет такого предательства, на которое любые наёмники не пойдут за двойную плату. А самое главное — местные жители ничего не смогут про это рассказать. А, значит, сюда приедут отряды имперских карателей, чтобы выяснить обстоятельства происшествия и провести всеобщее устрашение, чтобы уничтожить и возможную угрозу бунта и возможный заговор. Это для меня хорошо.

Разумеется, что про мои дела хорошие тоже все догадаются и сразу же ко мне возникнут вопросы, как я такой весь изнеженный смог так легко уложить сразу двух наёмников и они меня даже ни разу не поцарапали. Само собой, что я расскажу им только правду, что я не просто приехал побыть в Империи заложником, а ещё и в случае необходимости помочь, если случится что-то совсем неожиданное.

Ночлежка выглядела так, будто из неё только сейчас уехали предыдущие постояльцы: всюду грязь и мокрые полы с разводами в пятнах неизвестно чего. Стены ещё не обсохли то ли от выблеванной на них выпивки, то ли от струй выпущенной на них мочи. Единственная, как было сказано, гостевая комната хоть и была почти дочиста отмыта, но сразу бросалось в глаза, что перед этим она была загажена так, будто в ней ночевал целый взвод имперских наёмников.

Спрашивать напрямую о предыдущих жильцах было небезопасно, а делать вид, что ничего подозрительного не заметил — ещё больше, поэтому он просто посмотрел по сторонам и ярко выразив удивление спросил, что тут, наверное, всю ночь рвали дырки потаскухам. Хозяин ухмыльнулся и погладил руками всклокоченную бороду.

— Да, были тут одни недавно, только без потаскух. Так нажрались, что даже потаскух снять не успели, всё песни горланили. Я уж бояться начал, как бы по-пьяни мою хибару не подпалили забавы ради, но ничего, без поджога обошлись, только стены все заблевали. А с утра укатили разом, незадолго до твоего приезда, так что повезло тебе.

Хозяин врал. Дакам не видел этого ни по его лицу, ни по голосу, но точно знал, что хозяин врёт. Он ещё раз оглядел комнату и посмотрел на уставшего и невыспавшегося хозяина. Нет, чтобы так устало выглядеть, надо встать не ранним утром даже, а среди ночи, а всё остальное время мыть полы и стены. И мало кто из владельцев подобных заведений не выпьет хоть чуть-чуть по случаю отъезда настолько хлопотных гостей, а тут никакого запаха или перегара.

Когда хозяин ушёл, Дакам осторожно, чтобы за ним тайком не подсмотрел хотя бы тот же хозяин, осмотрел комнату. Посреди ночи наёмники с места без причины не снимутся, значит внезапно появилась не самая малая причина. Но врать об этом-то зачем? Он вспомнил своих сопровождающих и отмахнулся от глупых подозрений. Чтобы почти в одном и том же месте, почти в одно и то же время произошли аж два и почти одинаковых случая — такого не бывает. Что же их спугнуло?

В любом случае место это неспокойное и надо как можно быстрее сваливать отсюда, как только немного передохну. Он поставил табурет и стол поближе к двери, чтобы её нельзя было тихо открыть, задвинул все засовы на окнах и двери, поел и лёг спать не раздеваясь. Утром он не задерживаясь на завтрак прикупил еды и отправился в порт.

Ещё несколько тревожных дней, проведённых на какой-то не вызывающей большого доверия посудине и он сошёл на берег в порту аж в самой столице Империи. Попутный ветер — великая вещь. Говорили, что можно было при неудачных обстоятельствах проболтаться в пути две недели. Но судьба оказалась в ударе и он успел даже чуть раньше намеченного. Одного взгляда на печати его сопроводительных писем оказалось достаточно, чтобы городская стража распахнула перед ним все ворота Верхнего Города как перед самым богатейшим или самым знатным жителем столицы Империи.

Связанные с поиском жилья заботы закончились и Дакам прошёлся по Нижнему Городу, сравнивая одну помойку с другой. Да, чем страна меньше — тем порядка в ней больше. Империя была тому наглядным подтверждением. И если Верхний Город не блистал красотой, то Нижний Город вообще утопал в грязи, преступности, бедности, попрошайничестве, нищете, пьянстве и всех прочих непотребствах. Местами на улицах валялись голые люди в бессознательном или близком к такому состоянии. Одного такого на глазах Дакама подняли на четвереньки, а установив поудобнее начали насиловать в зад. От встряски тела и ещё неизвестно чего ещё, изо рта насилуемого потекла пенящаяся струйка мутной и сильно смердящей жидкости.

Удивляло полное отсутствие женщин в таком же состоянии, что поначалу озадачило Дакама, но тут же он вспомнил про порт и похотные дома столицы и вопросы пропали сами собой. Не прошло и дня, как в поле его внимания оказался нужный юноша весьма бедного вида, как нельзя лучше подходящий для выполнения его замысла. Дакам, проделав для убедительности вокруг несколько кругов и повертев головой, подошёл к нему почти вплотную и произнёс как можно строже.

— Сможешь руководить напарником за четверть оплаты сверху? И не вздумай напортачить! Сам ещё должен останешься!

* * *

С утра Хоншед отправился встретиться с его новыми знакомыми — вчерашними драчунами. К счастью, он сообразил спросить у них, где они живут. Но ни один из них ни ночью дома не ночевал, ни утром не приходил. Может быть, пьют на радостях от примирения или того, что живы остались? — подумал он, только не очень уверенно получилось.

Через несколько часов бесплодных поисков Хоншед рассвирепел и начал опрашивать стражу о двух придурках примерно его возраста, но чуть помладше. Как бы странно это ни выглядело, стража почти сразу отправила его к мусорщикам, которые показали ему два избитых и зарезанных тела как раз тех самых вчерашних его знакомых.

Такого Хоншед увидеть не ожидал. Он почесал голову и осмотрел с предельным вниманием оба лежащих на земле голых тела. Следы вчерашней драки были, но никаких следов борьбы холодным оружием не было, как будто их обоих убили не во время драки, а неожиданно ударили как раз куда надо и всего лишь одним единственным, но точным ударом ножа. Сами они такого сделать не могли никак.

— Прикончили обоих на улице, видимо деньги хотели найти.

— Немного же было у них денег, раз даже одежду забрали.

— Одежду другие забрали. Этого нашли за поворотом к переулку у ворот, а этого — недалеко от стены вокруг Среднего Города.

— То есть, валялись они в разных местах? — неожиданная догадка внезапно озарила мысли Хоншеда. — Не в одном? В смысле, рядом не валялись один поблизости от другого? Я правильно понял?

— Конечно в разных! Несколько убитых сразу в одном месте редко встречаются. А так то там одного прибьют, то тут другого зарежут.

Хоншед ещё раз осмотрел тела и отправился изучать город. Ему всё случившееся показалось подозрительным до предела. По дороге к названным ему местам он случайно забрёл на одну из городских площадей, на которой очередной проповедник надрывался изо всех сил, развлекая и привлекая толпу своими туманными и мутными речами.

— Ударим Абстракцией по Аналогии! — выкрикнул проповедник, вытаращив глаза, — Ответим Аналогией по Абстракции! — закричал он, указывая рукой в пространство, — Ударим Порядком по Хаосу! — выкрикнул он, аж подскочив от возбуждения, — Ударим Безумием по Мракобесию! — проповедник притопнул ногой, — Ударим Хаосом по Заблуждению! — проповедник едва не забился в судорогах.

Можно было пройти мимо, но искушение было слишком велико, да и некоторая известность ему не повредит, если применять её с умом и он протолкавшись поближе вступил в спор с проповедником.

— Боги есть — Порядка нет! — выкрикнул он в промежутке между бессвязными изречениями проповедника и тот его услышал.

— Воистину! Порядок это и есть Боги! — проповедник мгновенно переключился на новое направление проповеди.

— Даже у богов есть половая принадлежность! — развил наступление Хоншед, мысленно подёргав на лицо проповедника с козлиной бородой и представив, как его семя стекает у того по лицу.

— И Боги породили своей волей всех людей и сделали тех слугами своими по воле своей, чтобы люди вечно им служили.

Поток сознания у проповедника, видимо, не мог прекратиться независимо ни от чего, а только менял направление. Хоншед вошёл уже во вкус и предвкушая крупную пакость подогрел обстановку.

— Еумхаова точно был женщиной! Мужчина бы таких наставлений не давал. — продолжал наступление Хоншед, предчувствуя победу. — И Урсаимхакион его в задницу пялил! И Асхартураот его имел!

— И заповедал он тогда людям избегать всякой скверны, а любить лишь угодное богу! — отразил проповедник попытку всё опошлить.

— Кого любить? В какое место? — не отступал Хоншед. — У богов нет влагалищ — они только и могут, что член сосать, или зад свой под член подставлять. А богини могут на одну мохнатую дырку больше!

Проповедник умолк и ненадолго задумался. Над площадью нависла зловещая тишина, в которой иногда раздавались голоса и выкрики. По всем признакам Хоншед понял, что смог привести проповедника в некое замешательство и толпа заметила его неуверенность, чего нельзя в толпе ни при каких обстоятельствах было допускать и чего ему нельзя ни в коем случае было упускать. Пробил час решительных действий.

За время препираний с проповедником Хоншед успел протолкаться к возвышению, на котором тот стоял и теперь уже залез на него и стал рядом с проповедником. Вскинув руки вверх он запрокинул голову назад, проорал дурным голосом нечто совершенно нечленораздельное и ударил с размаху проповедника ногой в живот с такой ужасающей силой, что звук удара огласил всю площадь, а проповедник согнулся пополам и задом упал на землю. Хоншед спустил штаны и показав толпе свои оголённые перёд и зад удовлетворённо, с расстояния помочился в лицо проповеднику. Толпа одобрительно взвыла.

— Порастлевал бы кого-нибудь, а некого! — выкрикнул он.

Покрутив болтающимся членом перед разгорячённой толпой и для полноты развлечения попрыгав с голым задом Хоншед натянул штаны и с многозначительным видом указал пальцем на проповедника. Толпа с мычанием и воплями двинулась на возвышение, схватила проповедника с ещё стекающими с бороды и одежды каплями мочи, подняла на руки над собой и с воем потащила куда-то за угол.

«Вот так вот вам всем! Вот так! Вы ещё не знаете, с кем связались! Я в своё время Объединённые Королевства заставил вздрогнуть, пусть это и не я тогда был, а всё сделал орден. И вашу Империю вздрогнуть заставлю! Вы все меня решили поставить в тупик своими действиями, а я вас всех поставлю в тупик своими поступками. Никто из вас не постигнет путь моего безумия! Дураков у власти боитесь? Вы ещё уполномоченных государственной властью на безумие посланников тут не видели!» — рассуждал Хоншед по дороге в императорский гарем.

Он уже знал, что два убийства были не случайными, что все, якобы, испытания на самом деле имели совершенно иную цель, которую пока он ещё не разгадал, что всё вокруг — сплошное враньё и все врут, что настоящую правду придётся найти самостоятельно и это может очень плохо для него закончиться. Он вспомнил про Вымершее Королевство и догадка пришла сама собой — это никакой не отбор, это воспитание самого достойного из всех подходящих. Это наведение несведущих на желание топить рыбу. Это такое тайное соревнование, в котором выиграет первый догадавшийся, что рыбы в воде не тонут.

Вчера он заранее зашёл в имперскую канцелярию за разрешением в любое удобное для него время посетить гарем императора, пока ходил в библиотеку и, что удивительно, получил его без малейших затруднений. Расследование расследованием, а обеспечение своего прикрытия тоже пускать на самотёк нельзя, пока оно не рухнуло, к тому же у него по обеспечению этого прикрытия осталось всего одно последнее дело. По дороге он вспоминал всё, что уже успел выяснить или прочитать о гареме императора и пытался заранее найти скрытый подвох.

Императорский гарем был местом для Хоншеда очень странным. В первую очередь странным был подход к отрезанию всего. Если по разным книгам, как считал Хоншед, надо было для службы в гареме всем мужчинам отрезать яйца, то в действительности оказалось всё иначе.

Во имя непонятно какой справедливости отрезаемые части мужчин определялись жеребьёвкой через бросание ими шестигранной игральной кости. Могли отрезать или не отрезать половой член или отрезать или не отрезать яички. Мало того! Некоторым вместо отрезанных собственных яичек в мошонку зашивали огромные круглые камни, вроде гальки. Якобы, всё это надругательство над мужской пиписькой было предназначено для удовлетворения всевозможных вкусов и потребностей многочисленных содержавшихся в гареме женщин, некоторым из которых нравилось играть в разные игры и тискать в руках тяжёлые и огромные от вшитых внутрь камней мешочки. Ужас!

Он пересчитал на пальцах и умножил в уме два на три. Тогда получалось, что некоторые отправляются в гарем как были. А как же бабы, член и семя внутрь? Оказалось, что даже такое было предусмотрено в гареме! Некоторым женщинам, он так и не стал выяснять почему, нравилось быть беременными некоторое время, а потом они избавлялись от ребёнка или у них от природы случался выкидыш. А некоторые вообще были бесплодными. В общем, понять умом вменяемого человека это заведение, куда он сейчас направлялся, было невозможно.

Тогда он отказался от предложения попасть в гарем. Прямо при нём кому-то выпало отрезание члена и зашивание камней и его под вопли с проклинанием несчастной судьбы поволокли в дверь. О чём он, этот дурак, думал, когда соглашался на жребий, Хоншеду было непонятно. Может он решил, что ему повезёт и он проскочит на один шанс из шести? Под плотоядными взглядами на его крепкое тело со стороны принимающих в гарем служителей Хоншед повернулся и ушёл.

И вот сейчас он вошел в гарем не потому, что сам захотел, а потому, что пришлось, так уж получилось. Меньше всего ему хотелось видеть изуродованных телесно нравственных уродов, но долг потребовал, да и отчитываться за проделанную работу всё равно придётся. При себе у него было разрешение из имперской канцелярии войти в гарем и приказ выяснить всё об Империи от своего короля — более чем достаточные основания, чтобы поступиться собственной брезгливостью.

Побродив некоторое время по совершенно пустому зданию Хоншед удивился больше, чем даже сам этого ожидал. Где калеки? Где охрана? Где всё бабьё, наконец?! Это же гарем! Куда все подевались? Или всех нарочно вывели, а его пустили? Ты же хотел увидеть гарем? Так иди и смотри, сколько влезет… на пустые комнаты и голые стены.

— Удивляешься? — раздался за спиной голос императора.

От неожиданности Хоншед аж вздрогнул. За ним уже следом ходит аж сам император?! Час от часу не легче! А что же дальше будет?

— Не то слово! А где все? Женщины хотя бы здесь должны быть!

— Должны — не значит, что есть. Здесь вообще никогда никого не было и уже не первую сотню лет, если не тысячу.

— А зачем тогда гарем и куда все деваются?

— Нужные мне жёны живут со мной, а все ненужные сразу отправляются обратно. А всех взятых сюда на службу мужчин, с даже якобы отрезанными частями тела, как ты уже успел выяснить, убивают через некоторое время или они сами подыхают от заражения.

— А зачем тогда всё это? Неужели никто не знает правду?

— В настоящую правду никто не поверит, если она не похожа на ту правду, которую люди хотят услышать. — заметил император.

— Это я понимаю, но зачем тогда пустой гарем?

— Толковому ребёнку игрушки не нужны, а бестолковому и целой лавки с игрушками будет мало. Мне полагается иметь много игрушек, но это совсем не значит, что я в них нуждаюсь.

Хоншед сделал вид, что всё понял, хотя до полной ясности понимания было ещё далеко. Ему показали нечто важное и очень скрытое, но так и не объяснили что. Ну ладно, ненужных баб можно и обратно поотправлять, чтобы не мешали, но евнухов тогда зачем плодить, чтобы убивать? Чтобы никто не догадался? Это чтобы в Империи хоть кто-то удержался от предательства? Нет, что-то здесь нечисто — думал он — но вида не показывал. Император ему солгал, но вопрос только в том, зачем и почему? В Империи никто не говорит правду.

Хоншед, пока было время, хотел было разобраться в соревновании получше и поискать ещё ребят вместо убитых сегодняшней ночью, но тратить время и бегать по городу не пришлось — по дороге обратно в гостиницу он снова стал невольным свидетелем очередного уличного выступления. Некий, очень похожий на двух вчерашних ребят юноша на перекрёстке во весь голос обличал, грязно ругал и проклинал некоего Шенвеха и клятвенно обещал его то во все дыры и щели поиметь, то прилюдно опустить, то убить или сильно покалечить потому, что на такое хорошее, предложенное им двоим денежное место, такая дрянь, как этот Шенвех, не годится. Ну что же, пора познакомиться не только с участниками представления, но и с его заказчиками.

* * *

Цункаим стоял на одной из немногочисленных площадей Нижнего Города столицы и наблюдал за препираниями одного из слушателей с проповедником. Через некоторое время от словесных препираний этот слушатель с наглой рыжей мордой перешёл к действию и поднявшись на возвышение ударил проповедника ногой в живот и спустив штаны помочился ему на лицо. Повертев перед возбуждённой его действиями толпой своим болтающимся членом и попрыгав с оголённым задом он обратно надел свои штаны и резким движением указал толпе на лежащего на спине проповедника. Толпа схватила того и понесла на руках непонятно куда с воем и с воплями. Да, в Империи не соскучишься.

Надо будет познакомиться с этим рыжим, правда не совсем рыжим, но пусть называется так. У него хорошо получается работать на толпу, а это может оказаться полезным. — думал Цункаим следуя на приличном расстоянии за рыжим, чтобы тот его не заметил. Через некоторое время и несколько поворотов улиц тот вошёл в императорский гарем. Любопытно, а зачем? Не красоту же свою отрезать, которую он только что всей площади показывал. Надо будет проследить, где он живёт.

Вышел рыжеватый парень из гарема довольно скоро. Судя по его не изменившемуся в размерах бугорку между ног, ходил он в гарем не работать устраиваться. Почему-то Цункаима это порадовало — что-то в этом рыжем парне было притягательное, что-то совсем не похожее на большинство местных жителей. За своё недолгое пребывание в Империи Цункаим успел разобраться в её обитателях.

Он шел по городу следом за рыжим и проводил его до гостиницы, в которой тот, скорее всего, и жил. Значит, не из местных. Тогда всё уже немного понятнее, почему он и ведёт себя так весело и необычно. Любопытно, а сам он откуда? Из других стран или всего лишь из других краёв Империи? Надо будет с ним познакомиться. Оставался, правда, открытым немаловажный вопрос: кем на поверку может оказаться его новый знакомый — внешность обманчива.

Через несколько часов рыжий парень вышел из гостиницы в той же самой одежде, в которой туда вошёл и быстрым шагом пошёл в ту же сторону, с которой пришёл. Вот это уже было любопытно. Решил опустить ещё одного уличного проповедника или что?

Цункаим пошёл следом — он уже не боялся быть обнаруженным. В большинстве случаев люди такого склада, как этот рыжий, ни в какой степени не умели обнаруживать за собой слежку. Единственное, чего надо было избегать, так это хождения следом. Лучше было его почаще обгонять и возвращаться назад прямо под встречным взглядом. Местных никто не замечает — к ним все привыкли.

Рыжий кого-то искал, кого-то спрашивал, у кого-то что-то узнавал и шёл дальше. Через час или два уже стало ясно, что занятие он себе нашёл надолго и основательно. Можно было посетить гостиницу.

Выбор был всего из двух решений: или подойти и под любым предлогом познакомиться и выяснить всё; или устроить рыжему самую неожиданную проверку, чтобы выяснить правду. В пользу второго ещё и говорило то, что можно было в случае чего и сразу исправить ошибку, если он ошибся в этом рыжем парне. Да — в гостиницу.

Пройти в комнату рыжего постояльца оказалось проще простого — в Империи деньги вообще творили чудеса. Мельчайшая монета и все двери для доставки показанного запечатанного письма были открыты. Вообще, денежная система в Империи был почти та же самая, что и в Объединённых Королевствах — отличалось только название. Монеты по ценности просто делились на два. Кто, для чего, когда, из каких соображений и зачем придумал такое решение — терялось в древности, но было достаточно удобно и путаницы не было.

Единственное, что в денежной системе Империи удивило бы непосвящённого человека, так это способ вычисления стоимости монет. В своё время этот способ немало удивил и Цункаима. Если за основную была принята целая монета, то её половина стоимости называлась так же, а вот четверть называлась трёшкой, восьмая часть четвертушкой и так далее. В детстве он долго не мог понять, почему две монеты ценой в одну восьмушку не стоят как четвертушка, но приравниваются, зато, к осьмушке. Потом учитель математики объяснил ему двоичный счёт и он всё понял, раскладывая монеты в ряд и заменяя две предыдущие одной следующей. Для неграмотных людей было довольно удобно.

Было и обратное деление, точнее — объединение стоимости монет в другую, большую сторону. Так существовали более крупные монеты двойной, тройной, пятикратной, восьмикратной или даже десятикратной степени. Мелкие монеты чеканились медными, средние, которые подешевле, уже серебряными, а которые подороже и более дорогие из золота. Но даже возможность увидеть большую золотую монету была редкостью и за всю свою жизнь выпадала немногим. Чтобы заполнить пробел между стоимостью металлов и не превращать кошельки в гири в руках и на поясах своих жителей, для чеканки монет промежуточной стоимости применяли сплавы серебра с медью и золота с серебром.

Потратив ничтожные деньги он уже стоял посреди комнаты парня и быстро изучал её обстановку. Он — точно не торговец, он — точно не наёмник, он — точно не чиновник, он — точно не проповедник, он — ещё точно много раз не тот, за кого его можно было принять.

И эта неопределённость была опаснее всего. И эту неясность надо было устранить как можно быстрее. Он ещё раз осмотрел комнату: на окнах ставни с задвижками, на дверях — засовы, ни лазов на потолке или в полу, ни других дверей. Скрыто проникнуть ночью никак не получится. На столе стояла обычная посуда и кувшин с водой — это уже лучше, но только для поддержки. Проникнуть надо как-то иначе.

Впрочем, засовы можно и открыть, если найдётся кому. Здесь вряд ли найдётся хоть кто-то, кто за деньги, а тем более — хорошие деньги, не согласится помочь. Можно отправляться на поиски подручного. Он заранее размешал местной дури в кувшине, чтобы выпивший не подох от выпитого, даже если выпьет сразу весь кувшин.

Подручного удалось найти меньше, чем через несколько часов. Это просто удивительно, на что способны дети бедняцких слободок, если предложить им всего лишь никчёмную медную восьмушку. Правда, во время поисков помощника он таки нажил себе весёлые приключения.

Пока Цункаим бродил по переполненным всяческим отребьем улицам Нижнего Города и предлагал большие деньги за мелкую услугу, к нему подошли двое местных и предложили решить все вопросы поисков. Для пущей убедительности они на два голоса рассказали ему, что у них есть несколько вечно нуждающихся в деньгах знакомых с вечно голодными детьми разного возраста.

Когда они вошли в дверь одного из разваливающихся и не освещённых внутри домов, эти же двое и попытались на него напасть сзади, за что и поплатились тут же на месте. Как будто нельзя было в их голосе разобрать что-то вроде разговора?!

— Сначала берём всё, особенно деньги. А потом насилуем.

— Хорошо, только насиловать первым буду я — у него всё круглое, будто женское.

— Ладно, да он и сам почти как девочка — хорошенький.

Стилет вонзился в сердце первого, а второй успел понять только то, что его приятель упал на него согнувшись пополам, но так и не успел понять почему. Через мгновения под ногами лежали два мёртвых тела в подходящих размеров одежде, надо было только пятна крови смыть местами. При таком везении появлялась вера в успех.

Он вручил одну мелкую монету нанятому ребёнку сразу, а ещё две показал, но пообещал отдать сразу после выполнения работы. Ребёнок понял, что нужно сделать, с такой лёгкостью, как будто каждый день в чужие дома проникал. Впрочем, здесь это могло быть в порядке вещей для местных. Уже темнело и они подошли к гостинице и заняли место для наблюдения. Через несколько часов появился и сам рыжий парень.

* * *

Хоншед вернулся в гостиницу и сразу же улёгся спать. Он позволил себе роскошь лечь спать совершенно голым, чтобы лучше отдохнуть и выспаться перед очередным тяжёлым днём, а сон в одежде напоминал ему о днях в убежищах и прочих помойках, где за сниманием штанов с попы могло последовать снятие головы с плеч. В дверь неожиданно постучали, как только он с трудом начал засыпать. Кого ещё принесла нелёгкая и кто ещё о нём знает? Началось паломничество!

Он открыл дверь и увидел на пороге юношу немного младше себя, примерно своего роста и с голубоватыми или серыми глазами, слегка вьющимися светлыми или похожими на такой цвет волосами. Парень улыбнулся, прошёл мимо него к столу и тут всё выяснилось, когда он спросил, как будто угадав немой вопрос Хоншеда «За каким ты сюда пришёл?»:

— Ну ты же вызвал меня на всю ночь? Рыженький ты мой!

До Хоншеда начало доходить, что происходит.

— Ты, наверное, перепутал двери. Я на ночь никого не заказывал, а мальчиков тем более. Пьянствовать я сегодня не в состоянии, поэтому зайди как-нибудь в другой раз. Поищи, кто тебя вызвал.

Парень удивился и вышел за дверь. Хоншед немного походил по комнате соображая, что это такое было сейчас и лёг спать дальше. В неизвестно каком часу ночи его разбудили удары ладонями по щекам и чем-то похожим на плеть по голеням. Он попытался было вскочить, но не получилось: его руки и ноги были хорошо связаны за спиной. «Опять попался на ровном месте!» — со злостью подумал он.

— Опять выходки вашего ордена дурацкие! — промычал он сквозь на рот намотанную тряпку и сразу же умолк, увидев перед собой того самого парня, который несколько часов назад ошибся дверью.

— Не кричи пожалуйста. Обещаешь? Иначе не развяжу, а так тут и оставлю лежать! — тихо сказал тот убирая тряпку. — Я не собираюсь тебя ни убивать, ни грабить, ни даже насиловать.

— Что ещё нужно вашему ордену от меня? — уже спокойнее спросил Хонщед. — Мы же уже обо всём поговорили. Что ещё случилось?

— Я не из ордена. Я видел тебя сегодня на площади, когда ты пнул ногой проповедника и отправился оттуда в гарем. Я совсем недавно в Империи, никого здесь не знаю и хотел с тобой познакомиться.

— Странные у тебя способы знакомиться! — огрызнулся он, хотя в уме тут же похвалил парня за смекалку, вспоминая того подростка.

— Прости, но я тебе пока ещё не доверяю. Мне днём понравилось, как ты себя вёл на площади, но я ещё молодой и не очень сильный — я не справлюсь, если ты на меня нападёшь, а исключать этого я никак не могу. Я не очень давно в Империи, но уже точно знаю, что никому здесь нельзя доверять — повсюду одни враги и предатели.

— С этим трудно спорить! Как тебе удалось проникнуть сюда? Все ставни на задвижках, засов на двери я сам лично закрыл.

— А ты под кровать заглядывать не пробовал? Перед тем, как спать ложиться. Или тебя давно не резали, судя по твоим шрамам?

— А как же! Как пришёл, так сразу и посмотрел. И ни одна сволочь нигде не притаилась и не спряталась. И под кроватью — тоже!

— А когда ты во второй раз ложился спать, ты тоже проверил?

От стыда за собственную глупость Хоншед аж покраснел и у него с непривычки зачесались яйца так, что он аж заёрзал задом по кровати. Парень протянул руку и почесал ему крестец.

— Я так понимаю, что ты это хотел сделать сейчас?

— Только пальцы совать никуда не надо — воздержимся от извращений.

— Не дождёшься! — издевательски ответил парень.

— Как ты оказался под кроватью, если я сам дверь закрыл за твоей спиной? Или под кроватью лаз придумали нарочно на такой случай?

Парень двумя пальцами дотронулся до пупка Хоншеда и, когда тот нагнул голову вниз, чтобы посмотреть, что парень собирается с ним делать, резко ударил его ладонью по лбу с такой силой, что Хоншед опрокинулся на спину и едва не кувырнулся через голову.

— Так понятно или ещё раз повторить? — спросил парень.

— Не очень. Как ты вернулся в комнату, если я всё время не сводил с тебя глаз? — Хоншед сейчас чувствовал себя редким дураком.

— Правильно, а ещё ты несколько мгновений не сводил с меня глаз, пока я вертелся перед тобой у стола и ты отошёл на шаг или два от двери.

— Нужно мне с тебя глаз не сводить! Подумаешь, невидаль в штанах! Мужеложец малолетний!

— Видишь ли, все люди мыслят почти одинаково и совершенно без разницы, кто, чем, как и перед кем вертит. Когда перед твоим взглядом кто-то крутит сиськами, письками, дриськами, попками или ещё чем, то ты всё равно будешь смотреть на это с восхищением, отвращением, вожделением, завистью или ещё чем угодно. И ты будешь смотреть на это, только на это, а не на то, что у тебя за спиной. Так часто на ярмарках делают карманники: девки оголяются, а кошельки вынимаются.

До Хоншеда вдруг дошло: пока он смотрел на чужой голый зад, он в переносном смысле оголил свой и кто-то проскользнул в комнату за его спиной и спрятался под кроватью, скорее всего небольшого роста ребёнок. Всё остальное было просто как раз почесаться. От осознания собственной непроходимой тупости он тихо взвыл и завалился на бок.

— Вот видишь, всё было совсем не сложно. И не пей больше воды из кувшина, чтобы снова слишком крепко не заснуть — я тебя еле разбудил. Ты же в Империи — здесь деньги открывают любые двери без исключений, хотя с тобой мне пришлось повозиться — очень уж всё в твоей комнате надёжно запиралось на засовы и задвижки.

— Я удивляюсь только, почему ты меня до сих пор не убил. Или ты собираешься меня сначала долго и мучительно пытать, чтобы узнать, что я скрываю? Я тебе и так всё расскажу, без пыток.

Парень усадил Хоншеда перед собой и ещё раз проверил на руках и ногах удерживающие того верёвки, всё ещё не доверяя ему.

— Я знаю о тебе только то, что ничего не знаю, а это необычно и не располагает к доверию. — начал парень. — Ты привлёк моё внимание на площади, ударив ногой в живот и помочившись на лицо проповедника. Ты мне понравился и я решил с тобой познакомиться. Но я пока не смог выяснить о тебе почти ничего, даже побывав у тебя, а это для меня необычно. Кто ты? Откуда ты? Что ты здесь делаешь?

— А почему такое пристальное внимание ко мне только? Вокруг со всех сторон множество незнакомых тебе людей. Или ты их всех тоже собрался посетить и допросить с пристрастием?

— Незнакомых — да, необычных — нет. А ты — необычный. Тебе это ни о чём не говорит? А мне говорит о многом!

— И чем я такой необычный? У меня что, две мохнатые пиписьки? Или щель на попе поперёк? Или яйца на подбородке?

— Поведением. — оборвал парень поток возмущений Хоншеда. — Ты ведёшь себя необычно и ты очень умный. И я ничуть не удивлюсь, если тебя наймут найти меня и убить. А ещё ты можешь оказаться одним из тех, кто сможет внести ясность в недавние события.

— А ты на преследовании не помешался ненароком? Кому ты здесь нужен, чтобы тебя убивать, да ещё и нанимать меня для этого?

— Пока я сюда добирался, наёмники убили двух моих лучших друзей. Это было не здесь, но недавно. Я уцелел только чудом и приехал сюда, чтобы отомстить за них и за себя. И я не пропущу ни одного человека, способного меня найти, вычислить и убить.

— А вот это уже серьёзно. Почему ты сразу не подошёл?

— Доверие в Империи часто становится опасной глупостью.

— И чем я тебе тогда смогу помочь? Я даже не знаю кто ты!

— Тогда уже давай познакомимся, наконец. Начнём с тебя и говори, пожалуйста, правду. Ненавижу, когда мне врут! Кто ты, откуда, зачем ты здесь и что ты тут на самом деле делаешь?

Хоншед решил поиграть с парнем в эту игру, тем более, что выбора у него не было. Парень был не простым и внутреннее чутьё подсказывало Хоншеду, что наладить с ним отношения просто необходимо. Все странности поведения парня теперь были понятны и объяснимы.

— Я из Елмаденвинала, изучаю местную обстановку, чтобы помочь моему королю с выбором жены из Империи. На самом деле я больше изучаю Империю, чтобы разобраться, что здесь происходит в действительности. Звать меня — Хоншед или Шод и я ещё толком ни в чем не разобрался тут и вряд ли разберусь в ближайшее время.

— Хоншед? Знакомое имя… Вроде мелькало недавно… А! Так это тебя приказано было поймать и задницей на кол насадить или шкуру с тебя живьём содрать. Может ещё что-то — я уже не помню.

— Мы договорились познакомиться. — напомнил Хоншед парню.

— Извини, забыл — отвлёкся. Меня зовут Цункаим и я второй сын короля Тацхи, в Империю отправлен государственным заложником.

— Вот поэтому я и стараюсь не бывать в твоём королевстве — чуть что и сразу попой на кол или рёбрами на крюк.

— Разбойничать не надо! — назидательно высказался Цункаим. — А как ты из всего этого дерьма вылез и при короле оказался?

— Я старался! Я после того, как меня поймали, сбежал из тюрьмы дворца с наследным принцем и пока я с ним гулял по всем известным помойкам Объединённых Королевств, в его королевстве на самых верхах власти творилось такое, что меня простили по возвращении.

— Я вижу, что не только простили, но и повысили.

— Ага, даже фамилию приделали, я её сам себе придумывал.

— Ну, в общем, я совсем не расстроен, что ты из всего этого так хорошо вывернулся. Мне бы совсем не хотелось, когда я тебя уже лучше знаю, чтобы тебя оприходовали как полагается в таких случаях.

— А тебя как угораздило так пострадать? И где ты так вляпался?

Лицо парня сразу погрустнело — такие воспоминания не забудешь, не сотрёшь из памяти, как мелкую неприятность.

— Мы, то есть я и два моих друга, ехали через проклятый Сминоквац втроём. — начал Цункаим от волнения несколько сбивчиво.

— За каким ослиным членом вас туда понесло всего лишь втроём? Это же одно из самых непотребных королевств! Хуже только Империя и Лимунтад! Причём Империя намного хуже Лимунтада!

— Мы недооценивали насколько. И мы бы благополучно проехали, но нас предали. Кто-то сообщил врагам, кто мы, куда едем и ночью на ночлежку, где мы остановились, напали. Я перед нападением только и успел, что всех разбудить, иначе нас бы так и схватили, как мы спали, не с голым задом, как тебя сейчас, но немногим лучше.

— Ты уже побывал у императора? Или никто здесь не знает, кто ты есть? — неосторожно ляпнул Хоншед не подумав.

Парень призадумался. Да, тут и он допустил ошибку. Если Хоншед решит предать его, то неизвестно, чего ему это будет стоить, а убивать Хоншеда не хочется. Хотя, по виду Хоншед ему не врал. Надо будет с ним обсудить всё в немного другой обстановке, а не сейчас второпях.

— Я собирался уже зайти к императору, но решил повременить. — ответил он уклончиво. — Я не знаю, что теперь делать.

— А я знаю — завтра же надо пойти к императору, пока за тебя тут не взялись те же самые люди, которые приказали тебя убить или похитить. Ты думаешь, что тебя тут не знают в лицо? Или ты один умеешь такие засады устраивать на людей? Наверняка тебя ещё в Сминокваце уже выследили, да и в Империи ты не спрячешься — не то место и не те люди. Вопрос твоего убийства, похищения или того, что тебя здесь предадут, это всего лишь вопрос времени, причём недолгого.

Цункаим задумался, потом сел позади Хоншеда и взялся руками за связывавшие того верёвки. Хоншед сначала обрадовался было, что его собираются развязать, но Цункаим лишь в некоторой степени ослабил узлы и ещё больше обмотал ему руки верёвкой.

— Выпутаться сможешь? Проверь, пока я смотрю.

— А развязать меня ты не хочешь? Хотя бы только руки. — перебирая пальцами узлы злился Хоншед на Цункаима.

— Давай не портить такое хорошее начало наших с тобой хороших отношений твоей безграничной глупостью? Ладно? Ты сейчас всё ещё на меня обижен, а я всё ещё не настолько хорошо тебе доверяю, чтобы полностью развязать прямо сейчас в этой комнате. Давай завтра встретимся около дворца на площади, где недавно было побоище.

— А если тебя узнают? Не боишься вляпаться опять?

— Если верить сказанному тобой, а рассуждаешь ты правильно, то или меня здесь уже все кому надо и не надо знают и можно больше не скрываться, или меня никто не знает и тоже можно не скрываться.

— Всё равно смотри по сторонам, а то я тоже думал…

— Не беспокойся — не выследят. И, пожалуйста, Шод, когда развяжешься не пытайся меня догнать — всё равно не сможешь.

С этими словами Цункаим скрылся за дверью, а Хоншед уже почти развязал руки. Ещё некоторое время потратив на распутывание ног он уселся на кровать и уставился в стену перед собой. Куда он, придурок, такой, влез? В какую игру? Зачем? Почти подросток, на несколько лет его младше, не напрягаясь уделал его как последнего слабака при том, что это был всего лишь юный, добрый, неопытный мальчик, которому только и хотелось, что с ним познакомиться. А что будет, когда в игру вступят уже сильные и опытные игроки? Пойдут от него, несчастного, клочки по закоулочкам! Как есть пойдут!

На следующий день Хоншед ждал Цункаима на площади. Ждал он уже так долго, что начал терять последнее терпение.

— Договорились же встретиться вовремя. — пробормотал он себе под нос. — Ну и где эту юную задницу носит?

— Прямо позади твоей собственной. — раздался за спиной голос и что-то острое укололо его в правую ягодицу.

— Да чтоб тебя…! — начал было он и обернувшись умолк.

Перед ним стоял совершенно незнакомый ему парень примерно его возраста в каких-то чуть ли не обносках.

— Ты кто? — от удивления Хоншед сделал шаг назад.

— Цункаим. Ты же со мной собирался здесь встретиться. — голос был похож, но всё равно казался как будто незнакомым.

— Ты — не Цункаим, я тебя вообще не знаю и в первый раз вижу.

— Тебе снова почесать хвост, которого нет, или ты так уже вспомнишь? — вопрос оказался настолько неожиданным, что Хоншед сам зачесался.

— Всё равно не верю. — продолжал он упорствовать.

— Верят в богов старые бабки. В каких захотят — в таких и верят. А ты глаза из попы вынь и пользоваться ими научись.

Голос говорившего стал тем же самым, знакомым, но внешность… Это было невероятно! Не каждый день Хоншеду везло так удивиться. Внезапно, хотя и довольно медленно, до него стало доходить, что его новый знакомый не такой простой, как показалось ночью. Он тоже достаточно времени провёл при дворе, но никогда не видел, чтобы хоть одного, хотя бы дворянина, не говоря уже о принцах, учили изменять внешность и голос, а ещё проникновению в запертые помещения. Он с видом глубокой задумчивости сделал несколько шагов то в одну сторону, то в другую, а когда отошёл от Цункаима на достаточное расстояние, выхватил мечи, повернувшись в его сторону. Тот смотрел на поведение Хоншеда удивлённым такими его противоестественными действиями взглядом и ждал завершения представления.

— А теперь ты скажешь мне правду! — почти прокричал Хоншед.

— Какую правду? Мы сюда поговорить пришли!

— Или слово скажет правда, или слово скажет сталь! — Хоншед не был уверен, что поступает правильно, хотя готов был пойти на самые крайние меры для спасения дела. — Мне тебя убивать не хочется и ты меня вчера не убил, хотя и мог, но если ты сейчас не скажешь мне, кто ты на самом деле, то я тебя изрублю прямо сейчас. Я не хочу этого делать, но ставки слишком высоки, чтобы ими рисковать.

Цункаим посмотрел на него некоторое время раздумывая и не сразу решившись признаться, но всё же ответил глядя на мечи.

— Я — Цункаим, ночная тень, тайный убийца. А теперь убери свои мечи, нам надо очень серьёзно поговорить об этом. Из-за тебя положение только что резко поменялось и как бы не к худшему.

— Это Империя, здесь любые перемены только к худшему. Я уже за недолгое время это понял. Значит, никакой ты не сын короля?

— Я — второй сын короля, убери мечи, а то все сбегутся.

— Сын короля, пусть даже второй, становится тайным убийцей? И ты хочешь, чтобы я в это поверил? В этот безумный бред?

— Убирай мечи, пошли отсюда. Ну до чего же ты тупой!

— Зато всё ещё живой! А ты сейчас мёртвый будешь, если мне всё не объяснишь! А будешь упираться — позову стражу, дворец рядом.

— Хорошо, я сначала объясню кратко, ты уберёшь оружие, а потом я расскажу подробнее. Так ты согласен или мне снять штаны и задом повернуться? Может это тебя успокоит, если я на четвереньки встану?

— На голову себе натяни штаны свои грязные, чудик озабоченный!

Цункаим посмотрел по сторонам, вздохнул и начал рассказ.

— Император уже стар и очень скоро начнётся борьба за его место, а закончиться эта борьба может чем угодно и для любого государства, плохо в том числе, поэтому чем старше становится император, тем на места заложников чаще отправляют заранее подготовленных бойцов и убийц, чем всяких безвредных и бесполезных дворянских сынков.

От удивления Хоншед раскрыл рот и опустил мечи, едва не уронив их от неожиданности на землю. Он готов был услышать любую ложь, но правда оказалась гораздо хуже. И намного! В библиотеке он прочитал о только самой поверхностной части борьбы за власть в Империи, но сейчас узнавал уже ненаписанное.

— То есть вместо дворян посылают бойцов и убийц? — спросил он всё ещё не понимая размаха надвигающегося бедствия.

— Нет, это из дворян делают бойцов и убийц и не только.

— Так значит… — начал он было говорить и умолк.

До него вдруг дошло, что ни о какой женитьбе короля, скорее всего, речь даже не заходила, что это всего лишь прикрытие для его участия в этом дурдоме. Но и окончательно исключать эту возможность он не стал — бывают и совпадения, тем более в таких делах.

— А я тебя видел во дворце, когда ты всем подряд размахивал. Я в прошлый раз тебя не узнал, когда здесь увидел вблизи, потому, что во дворце я тебя видел с очень большого расстояния и не разглядел.

Хоншед весь аж перекосился от досады и со скорбным выражением лица убрал мечи. После столь разгромного поражения ему оставалось только убить себя, чтобы самолюбие насмерть не замучило.

— А здесь разглядел? А вчера меня голого разглядеть не удалось?

— А вчера ты с мечами в руках не прыгал — я тебя тогда по движениям запомнил. Ты же сам знаешь, что труднее всего изменить жесты, походку, привычки, выражения лица и самые привычные движения?

— Ничего я не знаю! Ничего я не понимаю! Я попу пальцами вытираю! — сорвался Хоншед на пронзительный крик.

— Ничего, научишься, у нас будет на это много времени.

— У нас? На что? На вытирание попы? Когда прогадим всю работу.

— Не переживай, собачки попку хорошо вылизывают и её остаётся только сполоснуть после этого. — съязвил Цункаим.

— Тьфу на тебя! Пошляк! Тут серьёзные дела, а ему смешно!

— А как тут не смеяться? Или ты на полном серьёзе подумал, что в других местах никто не просёк, что если в Империи придумали такой простой, надёжный, а, самое главное, такой дешёвый способ сохранения государства, то не воспользоваться им будет просто глупо?

— И в чём это будет выражаться? — у Хоншеда иссякли духовные силы сопротивляться разворачивающемуся вокруг него безумию.

— Почти все государства, за исключением совсем увязших в своих внутренних войнах, попытаются продвинуть на место будущего императора своего человека. В Нижнем Городе столицы Империи будет настоящая резня даже по сравнению с тем, что здесь обычно творится.

— Понятно. — слегка покачнувшись от ужаса ответил Хоншед. — Мало того, что всех, кто поумнее табуретки, стравят между собой как бойцовых собак на ярмарке, так ещё и приезжие умельцы, вроде тебя, под конец добьют оставшихся. Аж противно!

— Ага! Надо только будет проследить, чтобы под конец единственный выживший оказался нашим и дело будет сделано.

— И много тут вас таких соберётся? — у Хоншеда уже не было сил даже на то, чтобы должным образом ужаснуться.

— Где-то по два, чаще по одному от каждого сильного королевства. А больше не нужно! Приедем под видом заложников и начнётся игра на выживание. Думаю, что она уже давно началась — очень уж часто в Нижнем Городе стали происходить стычки подростков с убийствами врагов и что-то умных подростков становится всё меньше и меньше.

— А от вашего королевства, Тацхи, уже кто-нибудь прибыл или вы только под самый конец подбросите своего соискателя?

— Зачем? Неважно, где ты родился и кем — важно, кто привёл тебя к власти. Всегда можно кого-то найти на месте и двинуть вперёд.

— А если он погибнет или его убьют соперники?

— Найдём, кем заменить, поэтому-то и не привозим никого.

— Всё это гнусно, подло, гадко, мерзко и противно. — подытожил Хоншед. — И зачем обязательно всех убивать? Выберите одного, того, что получше или больше устраивает, и делайте из него, что захотите.

— Это не мы будем решать, кого выбрать, а имперский совет. И для того, чтобы он сделал правильный выбор, мы должны не оставить ему другого выбора. Вот такие правила у этой игры.

— А может пусть выбирают сами? Зачем нам в это лезть? Ну ты же сам пойми, насколько малы шансы продвинуть одного из тысяч.

— Ты не понимаешь. Имперский совет сделает с ними то же самое. Это неотъемлемое правило — к власти через убийство других.

— Вот поносная блевотина! — разъярился Хоншед. — А нельзя это всё разломать, чтобы не сработало? Давай всем втихаря всё расскажем и пусть все узнают правду или ещё что-нибудь сделаем.

— Ты всё еще не понял? — Цункаим наклонил голову набок. — это Империя и здесь и так все всё знают. Более того! Как только ты им всё расскажешь, они сами бросятся друг друга резать. Сейчас в игру хоть вовлекают самых подходящих, а если сделать по-твоему…

— Меня бесит моё бессилие! — Хоншед погрустнел и притих.

— Это называется вилка. Как бы ты ни пошёл — ты теряешь что-то ценное и ничего не можешь сделать. Ты же играешь в каумкатму?

— Плохо я в неё играю! Она сложная!

— Значит пора научиться — ты уже большой мальчик.

— А к императору не пойдём? Ради этого же пришли!

— А зачем? Пусть пока считает меня пропавшим по дороге сюда.

* * *

После красивого убийства сопровождающих его наёмников Велиол получил свободу действий, которая была ему так необходима. Двор и придворные дела могли подождать вместе с императором, а вот настоящие дела откладывать было нельзя. Пока слухи дойдут, а имперский совет примет решение вычистить карателями эту местность после их великолепной резни, здесь будет неспокойно, что и требовалось.

За это время он успеет найти в столице Империи нескольких подходящих дураков и всего лишь немного направив их глупость в нужном направлении, сделать их орудием в своих руках. Главное — это начать игру и втянуть в неё всех остальных участников. Труднее всего, когда никто и никак не вовлекается в игру и не удаётся ни за что уцепиться. Но только не в столице и не в Нижнем Городе! Там, где все готовы поубивать друг друга даже даром, большие деньги творят настоящие чудеса! А на деньги Чонтонин никогда не скупился.

Вдали показался порт. Вот и хорошо, а утром будет корабль и после небольшой морской прогулки он будет уже вершить судьбы и направлять события одним словом. Только бы не разыгралась буря! Можно и сейчас поискать корабль, но не годится начинать важные дела на ночь глядя. Он приехал для вершения больших дел, а не для поиска мелких приключений и совершения непростительных глупостей.

Велиол помнил, как в глухих портах процветает похищение людей. Легко увезти что угодно или кого угодно в местах, где море не задаёт лишних вопросов. И досмотр на кораблях местами часто такой, что и днём-то половину всего пропустят, не бесплатно, разумеется, а уж ночью так вообще раздолье. Опаснее всего приходилось женщинам и детям. Чаще всего похищенную жертву насиловали всю дорогу, а потом выбрасывали посреди моря или продавали. В последнем случае старались увезти живой товар подальше от мест, где за такие дела в лучшем случае вешали на крюки, а в худшем и пытали месяцами на площадях на потеху и в назидание толпе, в места, где с этим попроще.

Он представил себе, как беззащитных девушку или юношу, чуть ли не подросткового возраста, хватают ночью в порту сзади, зажимая рот ладонью и тащат на корабль. Жертва поначалу пытается ещё кусаться, дёргаться, сопротивляться, вырываться, но её бьют по брюху и связывают, а потом пробуют во все места и держат взаперти, а она пока ещё бьётся и пытается освободиться, но к ней опять и опять приходят для того, чтобы избивать или насиловать, пока она не сделается вялая как тряпка и больше не сможет сопротивляться. Некоторые притворялись такими, чтобы вырваться, но редко и мало кому это удавалось — чаще всего похитители наизусть знали все возможные уловки своих жертв и не попадались на них, а жестоко за них наказывали.

Он живо представил эти картины перед глазами и улыбнулся. Пока он шёл по пристани, невдалеке от него крадучись проскользнула тень человека и скрылась в темноте перед ним. «Ничего необычного, такое в таких местах как порты часто бывает,» — подумал Велиол — «дела обычные.». На мгновение он задумался, кем бы могла быть эта тень и насколько для него может быть опасен её владелец, а потом вернулся к своим прежним размышлениям о более важных для него вещах.

В порту оказалась небольшая, но совмещённая с большим кабаком гостиница. Велиол снял себе на ночь одну из комнат и присмотрелся к посетителям кабака внизу — в основном кабак был забит матросами, но местами виднелись и городские жители, видимо, пришедшие сюда за дешёвыми потаскухами. И вообще ничего подозрительного, что вызывало больше всего подозрений в наличии скрытого подвоха.

Велиол поднялся в комнату и запер окна и дверь на засовы. Теперь у него было время спокойно подумать, не опасаясь, что его затащат за ноги в трюм и отвезут неизвестно куда, хотя куда отвезут — известно. Ещё раз оглядев комнату на предмет скрытых лазов и прочих неприятных неожиданностей он разделся догола и лёг в кровать. Сегодня ему надо выспаться хорошо — на корабле спать придётся вполглаза.

Император уже давно достаточно стар и в Империи уже начался отбор юношей для выращивания нового императора. Женщины императорами в Империи не становились, да и в имперский совет тоже не попадали. Велиол вспомнил свой, ещё детский вопрос, почему так редко у власти оказываются женщины. Неужели потому, что им ума или сил для этого не хватает? Ему тогда толково объяснили, что дело не в уме и, тем более, не в слабости, а в образе мышления, который на их почве возникает. Вдобавок беременность может закончиться и смертельно, а тогда уже рухнут многие из намеченных государственных дел и тогда надо будет неожиданно снова начинать поиски нового императора. Да и к тому же через ребёнка проще будет надавить на его мамашу. Кому это нужно и кто это вытерпит? Как будто других забот нет!

В общем, не годятся женщины во власть, совсем не годятся. Значит, в Империи будут искать, а скорее всего уже вовсю ищут, подходящего воспитанника среди юношей приблизительно старшего подросткового возраста. Если верить моим познаниям о людях, то для лёгкого управления в дальнейшем им понадобится кто-нибудь из нынче совсем бедных, даже нищих, и весьма озлобленных на жизнь подростков. Ну что же, это упрощает мою задачу многократно — таких в Нижнем Городе столицы Империи должно быть полно, сведения проверены.

Разумеется, что в случае малейшей его ошибки при попытке нанять нужных людей, они сразу же могут его и предать, если вдруг им предложат больше, но это если найдутся те, кто предложат, и найдут, кому предложить. Верность купить легко — её гораздо труднее продать.

Подростки вспыльчивы и непредсказуемы, впрочем, это весьма распространённое заблуждение, в которое чаще всего верят сами же подростки. В этом возрасте резко возрастает самомнение и потребность в деньгах, а это значит, что спрос на деньги порождает склонность к их добыванию, а раздобыть подросткам деньги почти негде, что печально для подростков. Следовательно, для них необходимость что-либо своё продавать за деньги, а бывает что и за еду, никуда не денется: себя или своё время, свои силы, свой труд, свою верность и преданность и ещё что угодно потому, что больше нищим подросткам продавать нечего и отсюда возникает невероятная, хоть и отрицаемая ими же, их продажность. Нет людей надёжней и вернее, чем продажные.

В общем, с подростками трудностей точно не будет, а вот охотиться на них будет он совсем не один, а ещё много кто и вряд ли такое, хоть и ожидаемое, но соперничество хоть кому-то может понравится. Надо будет в столице присмотреться к охотникам — они всегда себя чем-то выдают. И при первой же возможности переманить на свою сторону.

Велиол пересчитал в уме и по пальцам одной руки все государства, которые могли вступить в такую серьёзную игру, и успокоился. Силы были слишком не равны и в его пользу. Надо будет ещё обработать на досуге императора, чтобы у него мозги заработали в нужном для него направлении, а также попробовать свои силы на имперском совете — люди они и в имперском совете есть люди — могут и поддаться.

Перебирая в уме возможные направления развития событий, он под самую полночь заснул поглаживая себя между ног. Ему на незнакомом месте снилось всё подряд и вперемешку. То снились пытки его врагов особо изощрёнными способами, то половые сношения разных людей в особо извращённых проявлениях, то случайно изнасилованная им и его приятелями ещё в юношестве подруга, ими же под его любование и убитая, то давно покойные враги, то летящие с неба огненные шары и вздымающиеся навстречу им целые облака дыма, то вспышки света ослепительной яркости и вздрагивающая под ногами земля.

В живот на самом захватывающем видении ткнулось что-то острое. Он мгновенно проснулся и дернулся в противоположную сторону, не успев ещё прийти в сознание от неожиданности нападения. В комнате никого не было, а за окном уже рассвело и щели в ставнях начали просвечивать. Из простыни на уровне живота торчала толстая щепка, едва различимая в утреннем сумраке комнаты. В разгаре совокупления кто-то, наверное, разломал старую гостиничную кровать или ещё что-то, а щепки так и остались, как разлетелись. Он пошарил руками, выкинул щепку и лёг дальше спать как ни в чём ни бывало.

Поздним утром, несколькими часами позже, он прогулялся по пристани. На его счастье в столицу как раз готовился отойти большой корабль и Велиол не упустил эту благоприятную возможность. Всего-то несколько дней шатающейся под ногами палубы и он уже изучал закоулки Нижнего Города, подыскивая нужных помощников. На одной из площадей он увидел вещающего проповедника, собравшего вокруг себя огромную толпу. Потолкавшись на площади он разглядел в толпе и, причём, почти рядом двух подходящих юношей с явными признаками ума на лицах. Это была удача! Только бы наклонности не подвели…

Так оно и вышло: через день, ранним утром два придурка волнуясь и переглядываясь между собой уже стояли перед ним у одних из ворот Среднего Города. Всего-то стоило немного прогуляться за ними почти по пятам: одного проводить лично, а за другим послать в той же толпе нанятого человека под уже не вспомнить каким, но тоже выдуманным предлогом, вроде бы тем же, что и первого. Почёсывая немытые зады и теребя под штанами отростки спереди они стояли перед ним оба.

— Я не намерен тратить свои деньги впустую! Мне нужен лучший слуга из дешёвых, а не просто дешёвый. Возьму на службу лучшего!

* * *

Едва ли не держась за руки Шенвех и Киамит побежали по улицам прочь, сворачивая как можно чаще и выбирая направления, где улицы были поуже, покривее и потемнее. Человек высокого роста в просторной одежде подошёл к человеку в капюшоне, внимательно рассмотрел его с ног до головы сверху вниз и удовлетворившись осмотром с издевательской ухмылкой произнёс:

— Так вот чем занимается королевский посланник вместо поисков новой жены для своего короля. Удивительно, не так ли?

Хоншед посмотрел на человека в просторной одежде снизу вверх и снял с головы капюшон. Перед ним стоял кто-то лет на десять старше него и смотрел прямо в лицо, как будто целился из арбалета. Хоншед по своему личному жизненному опыту хорошо знал этот взгляд и уже видел его не раз — взгляд мясника на забиваемое животное. По спине Хоншеда прошла дрожь и пробежал холод. Человек продолжал молча и бесстрастно смотреть на него, наклоняя голову то вправо, то влево.

— Должны же быть у меня и какие-нибудь развлечения, кроме как бегать по дворцам и болтать языком! — сообразил Хоншед наконец.

— Например спасение государственных преступников? — голос у человека не выражал почти ничего и это больше всего пугало.

— Я не знал, что это преступники. А в чём они обвиняются?

— В нарушении спокойствия и угрозе безопасности Империи.

— После того, что я увидел на площади перед дворцом императора, я очень сильно сомневаюсь, что два полуголодных юноши могут представлять хоть какую-то опасность для Империи. Они даже друг друга убить неспособны толком, чему я сам был свидетелем.

— В нашей Империи соблюдаются даже самые ничтожные законы. Империя стоит на соблюдении строжайшего порядка. Любая угроза и любое нарушение этого правила немедленно уничтожаются.

— Насколько я знаю, борьбой с преступностью и нарушением спокойствия должна заниматься городская стража. Но ты-то уж точно не стражник и даже не начальник имперской стражи. Кого-то похожего я недавно видел во дворце императора! И сдаётся мне, что тебя!

— Я — имперский советник Мадэас. Возможно, что меня ты видел недавно во дворце на приёме у императора.

— И почему тогда первый человек в Империи после императора гоняется за грязными нищими по ночам? И это, разве, не странно?

— Я думаю, что ты уже знаешь ответ на этот вопрос. Меня даже не удивляет, что ты, Хоншед Ченалкин, решил ни с того, ни с сего вдруг вмешаться в наше государственное дело и совершить очередную свою глупость. Слишком уж ты предсказуем!

— Так вот, кто управляет Орденом Замкнутого Пути! Так это ваши люди распоряжаются везде, где только получится. — взвился Хоншед, услышав свою неизвестную фамилию, которую сам недавно узнал.

— Орден и сам хорошо справляется, без нашей помощи. Но раз ты уже познакомился с орденом, то это упрощает мою задачу. Как у представителя дружественного нам государства, у тебя есть посольская неприкосновенность, но даже она тебя не спасёт, если ты влипнешь где-нибудь здесь в неприятности, а потом сам не сможешь справишься. И никто тебя спасать не прибежит, как бы тебе того ни хотелось и как бы ты ни звал на помощь. А поэтому постарайся не доставить нам хлопот своей внезапной гибелью. Иначе нам придётся вызывать нового посла и начинать опять всё дело с начала. Ты слишком переоцениваешь свои возможности — плохая привычка для выживания в Империи.

— То-то я и вижу, что даже моих так переоцененных возможностей оказалось вполне достаточно, чтобы помешать замыслам даже самых всемогущих людей в Империи.

— В Империи живут несколько десятков миллионов. И только в её столице не меньше нескольких сотен тысяч жителей, а из них больше половины в Нижнем Городе. Скольких из даже здешних сотен избранных ты собираешься спасти в одиночку? А по всей Империи в борьбу вступят уже десятки тысяч. Их ты тоже всех самостоятельно спасёшь? А самое главное — зачем? Неужели ты думаешь, что в силах что-то в Империи один изменить, если ты даже двоих спасти не можешь?

Имперский советник посмотрел Хоншеду в глаза и впервые за весь разговор улыбнулся. От его улыбки Хоншеда всего пробила дрожь. Он повернулся в ту сторону, в которую побежали Шенвех и Киамит, и тут его поразила внезапная догадка. Он забыл про имперского советника и что есть сил бросился бежать вслед за ними, надеясь ещё успеть.

Через несколько поворотов он увидел распростёртое на спине тело Шенвеха посреди чёрной в лунном свете лужи крови. Он подошёл немного ближе и увидел у того несколько раз проткнутый ножом живот и перерезанное от уха до уха горло. Да, недалеко же вы убежали… Но как такое оказалось возможно? Хоншед представил себе, как ночью те двое бежали по улицам Нижнего Города на бегу поворачивая и непрерывно петляя. Ничего не понимаю, как они попались?

Ещё через некоторое время он после очередного поворота увидел и тело Киамита в том же состоянии, что и тело Шенвеха, только уже без головы — голова лежала чуть поодаль. Ну и что это такое? Да с двумя бегущими в разные стороны лбами попробуй так расправиться!

Он мысленно представил себе всю последовательность событий и призадумался. Получалось, что за ним следили непрерывно, иначе не нашли бы место, куда он их двоих отвёл. С другой стороны, сам он их нашёл с помощью предсказателя и его точно так же могли найти. Ещё вспомнил выследившего его и заявившегося к нему ночью Цункаима и представил себе, сколько ещё таких, как он, ходит вокруг.

Получается, что его сделали участником представления, в котором ему досталось место шута. Да, хорошо же он себя поставил на новом месте! Что может сделать человек, который всеми своими стараниями не смог даже просто предотвратить убийство двух придурков? Глупее бывают, разве что, стражники Агхаба. Теперь вся Империя узнает, что Хоншеда может обмануть любой дурак и ему можно будет подсунуть любую дуру или дрянь. Может, именно в этом и заключался замысел его короля? Чтобы он так всё испортил, чтобы король сам под шумок всё сделал и никто ни о чём не догадался? Это казалось настолько невероятным, что было похоже на правду.

Велиол и Дакам издали смотрели на судорожную беготню человека между двумя мёртвыми телами. Самое интересное, что их он даже не пытался заметить, хотя они даже не очень-то и скрывались. Советник оказался прав — приезжий в Империи не соскучится. Человек быстро повернулся и пошёл в их сторону. Они оба даже не сговариваясь одновременно спрятались за углами домов и пошли следом за человеком.

Только что, всего несколько часов назад, они наблюдали, как он бил и пинал ногами двух придурков, потом гнал их через паутину переулков и узеньких улиц, потом долго бил по чём попало, унижал и что-то им говорил, а потом пришёл Мадэас и оба придурка побежали как раз в их сторону. Дакам первым просто побежал за светленьким, а Велиол устремился за тёмненьким.

Решение разделиться было для юношей роковым. В темноте плохо видно, кто за тобой бежит, а перепутать людей ничего не стоит. Когда Шенвех услышал, что за ним кто-то громко топает на бегу, то сразу же остановился и повернулся назад. Бегущий помахал ему не останавливаясь рукой и подбежал почти вплотную. «Наверное, это как раз тот, о котором им рассказывал человек в капюшоне.» — подумал он и в это мгновение подбежавший ударил его ножом в живот. Шенвех согнулся пополам от боли, а человек зашёл сзади, схватил его за волосы, свалил ударом под колено и в одно движение медленно перерезал горло.

В это время Дакам в обход обогнал Киамита, перебежал ему дорогу поперёк улицы, будто бежал совершенно не за ним, и скрылся. Парень остановился, огляделся и ненадолго призадумался, куда теперь бежать и что это такое только что мелькнуло перед ним? Он уже тихим шагом прошёл немного дальше, чтобы случайно не привлечь к себе лишнего внимания. Один взмах мечом сзади отрубил ему голову с такой лёгкостью, что она отлетела в сторону и покатилась по грязной дороге.

Теперь они оба шли за человеком, с которым только что говорил их советник. Им было приказано не трогать его, а только проследить куда он отправится. Человек прошёл через почти весь Нижний Город и под конец пути зашёл в убогую гостиницу. Дакам и Велиол переглянулись. На этом задача была выполнена и можно было расходиться по домам.

— А теперь не дёргаться обоим! — раздался у них за спиной тихий голос. — Идите следом в гостиницу и не заставляйте меня стрелять.

— Ты один, а нас — двое. — начал Дакам. — Даже с одним из нас ты не справишься, это я тебе совершенно точно говорю.

— Один — не справлюсь, но я тут не один. А вы уже подумали, что можно вот так разгуливать здесь и делать всё, что вам захочется? Мы вас ещё не убили только потому, что хотим знать, кто вы такие.

— А где остальные? — осторожно продолжил Велиол.

— Гораздо ближе, чем ты можешь себе представить.

Дакам и Велиол посмотрели по сторонам. Никого не было видно и даже мест не было видно, где можно было спрятаться, но для них это не было достаточным основанием для уверенности. Они оба отлично знали, что устраивать засады это искусство и хорошую засаду никогда не видно, пока не станет слишком поздно. Постоянно оглядываясь по сторонам они прошли к дверям гостиницы и вошли внутрь. Их обоих одновременно посетила мысль, что тут можно было бы рвануть в стороны, резко захлопнуть входную дверь и начать обороняться изнутри, но неизвестно, кто у них окажется тогда позади.

Они оба подошли к указанной им двери, постучались и замерли. За дверью сначала была тишина, потом дверь открылась и на пороге они увидели того самого рыжеватого парня, за которым только что совсем недавно следили. Парень был голый, без штанов, а в руках он держал на них направленный тяжёлый арбалет.

— Заходите, гостями будете! — крикнул им сопровождающий.

Хоншед отошёл в сторону от двери на несколько шагов, пропуская в комнату гостей и приказав им стать в дальний от двери угол. Следом за неизвестными в комнату вошёл Цункаим с арбалетом наперевес. У Хоншеда от удивления отвисла челюсть.

— Не ожидал меня увидеть с гостями? — начал тот вместо приветствия и указал арбалетом на двоих в углу. — Знакомься, вот эти двое только что проследили за тобой от места твоей встречи с недавно ими же убитыми ребятами аж до гостиницы. Про ребят я сам догадался.

Хоншед посмотрел на двоих своих ровесников в углу и сел на табурет. Он пытался осмыслить происходящее, но у него не получалось — всё происходящее было похоже на бред больного лихорадкой.

— Так вот они, наёмные убийцы неизвестные, какие при свете. — немного придя в себя начал он. — Сейчас они выглядят уже не такими смелыми и уверенные в себе, какими, наверно, были там.

— Ясное дело! Против нас оказаться внезапно, это не беззащитных детей на улицах убивать. — подхватил Цункаим.

— Судя по тому, как вы с нами справились, вы совсем не беззащитные дети. — начал разговор Велиол, прощупывая настроение.

— Вы так расскажете, кто вы такие, или подождать, пока откроется лавка пыточных приспособлений? — подключился Хоншед.

— Тронете нас и сами окажетесь в пыточных, причём в имперских пыточных. — уверенно предостерёг Дакам. — Здесь вам не ваши родные помойки, а Империя! Образец порядка и законности!

— Итак, про нас вы уже от имперского советника узнали. — не отводя в сторону арбалета продолжал Цункаим. — А вы даже настолько уверены, что все знают, где вы, что пытаетесь нам угрожать?

— Это Империя, а мы здесь в качестве заложников, так что мы никогда не остаёмся одни, даже в уборной. Вы могли выследить нас, но не могли видеть никого, кто шёл за нами. — Дакам даже не запнулся.

— А почему же сейчас всё ещё никто не врывается спасать вас? — вмешался Цункаим. — Уже прошло достаточно времени, чтобы хватились вас обоих и гостиницу должна была уже окружить стража, а ещё сюда, следом за ней должна была примчаться имперская гвардия.

— Может быть и так, а может быть и нет — всё зависит от замысла имперского совета. — вмешался Велиол. — Мы же имперские заложники, а это многое по собой подразумевает. Как только тронете нас — начнётся война с Империей. А оно вам надо и того стоит?

— Поэтому государственные заложники по ночам развлекают себя убийствами несчастных подростков и выполнением тайных приказов имперских советников? Так? Для этого вы сюда приехали?

— Зато вы сюда просто погулять приехали, особенно Хоншед. — в ответ уверенно возразил Велиол оценивая противников.

— Мадэас вам и про меня рассказал? А почему же вы тогда меня не убили прямо там, на улице? Или советник запретил?

— Советник приказал проследить, чтобы с тобой ничего не случилось, а привычка ходить ночью по трущобам плохо заканчивается.

— И вы по доброте душевной согласились? — с предельной долей недоверия спросил Хоншед. — За дурака меня считаете?

— Мы тут, если ты ещё не заметил, тоже по делам, причём государственной важности. А ты думал, что мы здесь только для того, чтобы помогать имперскому совету заниматься истреблением детей?

— А чем вы ещё тут занимаетесь, если я сам всё видел?

— Дырочку в своей попе ты тоже не видишь, а она у тебя там точно есть. — удачно подловил Хоншеда Велиол. — Или ты не знал?

Хоншед на ходу начинал терять уверенность и в себе и в силе своих убеждений. Он рылся в памяти, перебирая последние события и отыскивал допущенную ошибку, но не находил.

— Я с твоего позволения продолжу, пока ты меня не застрелил и не натворил ещё более серьёзных дел. — поостерёгся Велиол. — Ты, наверное, подумал, что такую резню в Империи среди подростков устраивают ради прихода власти нужного человека и удобства управления? Ты даже представить себе не можешь, насколько ты сейчас ошибся!

— И в чём же я ошибся? — Хоншед уже больше недоумевал.

— Для того, чтобы поставить у власти нужного человека, не нужно убивать всех остальных. Всех остальных нужно убить исключительно для того, чтобы они не довели мир до гибели потому, что не оказались вовремя у власти. — договорил Велиол уже остолбенело хлопающему глазами от полного непонимания всего происходящего Хоншеду.

— И как же нищие люди могут погубить аж целый мир? — уверенность Хоншеда полностью исчезла, уступив место сомнениям.

— Знаниями, способностями, поисками ненужных истин, изобретением вредных вещей, подстрекательством к самоубийственным глупостям. Нищие это беда, но умные нищие это просто бедствие.

— В том, что ты говоришь, есть определённый смысл, но я всё ещё не готов поверить настолько безумному объяснению.

— Если бы ты, Хоншед, не был таким умным, ты бы не был таким жестоким. — неожиданно высказался Велиол.

— Жестокость это высшее проявление справедливости. — Хоншед возразил почти мгновенно и не задумываясь.

— И все они думают совершенно так же. Теперь ты понимаешь? В мире будут накапливаться обиженные и до крайности озлобленные на него умники. Ты представляешь себе мир, населённый тобой же?

Хоншед опустил арбалет и уставился в стену перед собой. К такому повороту он был совершенно не готов. Снова вспомнился неприятный случай с тем подростком. А что, если они правы? А что, если он поторопился с выводами? Опять поторопился! Уже в который раз!

— Я — не обиженный на весь мир умник! — с небольшим опозданием опроверг он Велиола, но опровержение прозвучало как-то слабо и неуверенно. — И я ничего серьёзного никогда сделать не мог.

— Только стать всего лишь представителем своего короля?

Хоншед заткнулся и сжал губы. Спорить с очевидным оказалось не так просто, как доказывать свою исключительность.

— Скажи мне, Шод, а ты глупости совершаешь нарочно или только по глубокому недомыслию? Тебе недавно уже аж целых восемнадцать лет исполнилось, а ты всё ещё ведёшь себя как четырнадцатилетний, а то и двенадцатилетний мальчишка, неожиданно утром обнаруживший своё пузо облитым в первый раз появившимся у него семенем и возомнивший у себя от этого величайшие способности к оплодотворению всех портовых потаскух, причём одновременно.

Хоншед молчал. Сравнение с оплодотворением потаскух оказалось как удар серпом по яйцам и выбило его из колеи окончательно. Любой даже ребёнок знал, что почти все потаскухи или были изначально бесплодны или становились такими через несколько лет.

— Я глупостей не делаю — я их случайно совершаю. — заявил он.

— Оно и видно. То ты покупаешь чих-то сыновей, которые в тот же день пытаются тебя обокрасть, хорошо, что не зарезать. То ты начинаешь спасать от взаимного истребления каких-то нищих умников с их ничем не обоснованными притязаниями на лучшую жизнь. То ты чуть не убил двух представителей двух сильных государств. То ты ещё что-нибудь придумаешь. Сколько ещё это будет продолжаться?

— Я делаю то, что я считаю нужным. — Хоншед изобразил упрямство, чтобы выиграть время и успеть хоть что-нибудь сообразить.

— Все делают только то, что считают нужным, просто у некоторых получается что-то полезное, а у большинства всё то же самое, что и у тебя — дурь. Ты даже отдалённо не представляешь себе всей тяжести выбора, который людям иногда приходится делать, особенно людям с большой властью. Я понятно намекаю?

— Например? — Хоншед положил арбалет на стол.

— Если бы ты выбирал между возможностью спасти своего горячо любимого Дэанева и миллион жителей моей страны, то что бы ты выбрал? Даже можешь не считать, что из твоего королевства.

— Дэанева бы спасал — я его лично знаю, а этот миллион я в глаза не видел. Для меня это было бы правильно.

— Уже хорошо, что для тебя бы. А среди этого, тобой пожертвованного миллиона тоже найдутся десятки тысяч таких же как ты, которые тоже не задумываясь пожертвовали бы тобой и тысячами ради кого-то одного из своих. Всё относительно, как ты понимаешь.

— И что? Теперь сидеть и ничего не делать?

— Меняться! Есть вещи, с которыми ничего нельзя поделать, кроме как приспособиться. Мы все умрём и с этим ничего не поделаешь. Но можно с осознанием этого жить спокойно, а можно биться об землю.

До Хоншеда внезапно дошла очевиднейшая истина. Он загнул мысленно пальцы и умножил на десять. Получалась полнейшая чушь.

— А ты, случайно, не заврался? Друг любезный. — Хоншед почувствовал в себе неожиданный прилив сил и духа. — Новый император нужен раз полсотни лет, а остальные сорок лет вы что делаете? Да за это время два поколения вырасти успеют! С ними что делаете?

— Они сами себя за это время успевают истребить. Во время поисков нового императора просто вмешивается иногда имперский совет и попутно себе отбирает лучших, пока они себя сами не истребили.

Хоншед задумался и вспомнил, что Велиол говорил ему недавно.

— Тогда как они могут угрожать всему миру, если они сами себя по твоим же словам истребят? Заврался ты окончательно!

— Тебе скоро уже двадцать лет, а ты всё ещё такая бестолочь! Они действительно себя угробят, но вместе со всем миром. Ты готов рискнуть? Или ты думал, что всё у всех получается с первого раза?

Хоншед заёрзал голым задом на табурете, у него внезапно разболелась голова и перепутались мысли. Он понимал, что верить нельзя никому, но даже собственным толкованиям очевидного он верить не мог. Он вспомнил и снова представил себе головоломные задачки Дэанева, которые тому давали решать придворные учителя. У него создавалось ощущение, что его поручение было похоже на такую задачку, только в разы сложнее, которую он самостоятельно решить не мог никак, но не мог только он, а другие решали её с лёгкостью.

Ему хотелось всё бросить на самотёк и удариться в развлечения. Он больше ничего не мог ни понять, ни сделать. Он мог только проверять ответы и все они были правильные и среди них не было двух одинаковых. Его затрясло и он весь напрягся даже внешне.

— Хочу потаскуху! Прямо сейчас! Голую! — заорал Хоншед, когда у него в разные стороны разъехались глаза от умственного перенапряжения. — Хватит с меня! Хватит уже с меня думать и придумывать! Я хочу тыкать и втыкать! Я не понимаю больше ничего! Каждый раз всё сказанное тобой оказывается правдой и каждый раз очередная правда опровергает предыдущую. Я не понимаю, как такое может быть и почему! Я — тупой! Я — придурок с членом до коленок!

— Первая умная мысль за всё время разговора. — подметил Дакам.

— Убью обоих и дело с концом! — Хоншед схватился за арбалет.

— Может лучше потаскуху? — продолжил Дакам. — Я тебе новое положение покажу. Ощущения будут просто незабываемые. Обещаю!

— Мы нашим новым друзьям потаскуху снимем обязательно, и не одну, может быть, но сначала мы закончим с нашими делами. — успокоил всех собравшихся Велиол. — Это явление называется единством и борьбой противоположностей в соединении с двойственностью личного восприятия и множественной сущностью всех проявлений, когда одна очевидная истина полностью противоречит всем прочим, но при этом не утрачивает своей истинности. Понять такие сложные явления при отсутствии образования и опыта ты не можешь, а поэтому и колотишься от перенапряжения своих умственных способностей.

Хоншед положил арбалет на стол и посмотрел на Цункаима. Вид у того был не намного лучше, чем у самого Хоншеда и на лице было не то выражение полного непонимания, не то полной запутанности ума.

— Кам, крикни хозяину, чтобы привёл потаскуху! С меня хватит! Я не хочу больше ни во что вникать! Я хочу напиваться и трахаться пока у меня стоит! И мне уже все эти государственные дела без разницы! Я устал! И я хочу, чтобы всё было просто, как дырка в заднице!

— Будет сейчас тебе и дырка и задница, и дырки в заднице и любая задница с дырками, хоть с одной, хоть с двумя, только вот с тремя уже не найдём, да и не надо нам такой неправильной задницы. — затарахтел незаметно подошедший к Хоншеду почти вплотную Дакам, нежно поглаживая того по спине. — Вон, уже и потаскушку привели, так что снимай штаны и начинай мерить глубину дырок, а потом я тебе что-то новенькое покажу, что с потаскухой можно делать и не только с потаскухой. И юный друг твой пусть к нам присоединяется, нечего ему стоять у двери с арбалетом и смотреть, как другие развлекаются. Самому пора уже попробовать, а не только смотреть и завидовать.

— Было бы чему завидовать! — отразил выпад Цункаим, положив арбалет на пол и начиная раздеваться. — Я первый раз кому-то сунул в девять лет и на больше, чем неделю, не прерывался.

За дверью раздавались вскрикивания потаскухи, рычание, шлепки, сопение, стоны, пыхтение и смех. Мадэас постоял возле двери ещё немного и вышел из гостиницы. Почти всё прошло, как и было задумано в самом начале. Теперь оставалось только доложить об успехе императору, что половина дела с Хоншедом уже сделана. Лишь бы только не произошла не вовремя ненужная случайность и всё не испортила! Но и для борьбы со случайностями он знал хороших умельцев.

* * *

Император сидел за столом и внимательно слушал доклады имперских советников один за другим. По мере выслушивания настроение у императора улучшалось всё больше и больше — такого с ним не было уже давно, чтобы всё шло по заранее намеченному замыслу и ни одна сволочь не испаскудила всё дело уже в самом начале. Но на этот раз то ли судьба была в ударе, то ли удары судьбы прошли мимо, но успехи с впечатляющей частотой шли один за другим.

— Что с новым утиемским заложником? Куда он делся?

— Исчез после пересечения границы Нивнылата.

— А сопровождение куда смотрело? — император притворился, но только для приличия, что сильно удивлён. — Потаскухам в зад?

— Заложнику и двум наёмникам вслед. — не дрогнув ответил один из советников. — К следующему месту встречи не приехал никто.

— А место встречи изменить нельзя? Или у вас одно место встречи на всю жизнь, раз и навсегда? Про него уже все знают или некоторых ещё забыли оповестить? Вы хоть что-то в тайне сделать можете?

— Всё было в строжайшей тайне — мы нашли неподалёку два тела убитых наёмников, а точнее наши люди нашли. По их мнению именно заложник обоих наёмников и убил собственноручно.

— А зачем? Убиться и войну нам устроить? Не получится!

— Судя по следам расправы, нам подсунули не простого заложника из Утиема. Я бы сказал, что наёмного убийцу, если не хуже.

— И куда же тогда он делся? Домой поехал? — император нарочно подыгрывал советнику, заранее зная ответ.

— В столицу, сюда. Вопрос только, с какой целью?

— Вот вы эту цель и выясняйте! Дальше что?

— Чонтонинский заложник исчез вместе со всеми наёмниками, его сопровождавшими. — продолжил другой советник.

— А эти куда делись? — съехидничал император.

— Не доехали до ночлежки — никто не знает, почему. Неподалёку от Брошенных Земель нашли следы резни, как раз по их дороге к той ночлежке, хозяин которой тоже пропал без вести.

— Тоже разберитесь, кто там у вас так хорошо работает.

— А не пережмём? Как бы не привлечь лишнее внимание. А то как все тамошние проходимцы начнут баламутить общественное сознание и как местные взбунтуются, а потом подавлять придётся. Хлопотно.

— Когда имеешь дело с дикарями, надо проявлять к ним запредельную жестокость. — подняв палец вверх мудро заметил император.

— Заложник из королевства Тацха ещё не прибыл и сведений о нём нет — слишком далеко. — третий советник завершил доклад.

Ещё не прибыл? Ну-ну… Я посмотрю, как он теперь прибудет. Вы ещё у меня узнаете, что такое император в действии. Интересно, кого из вас он прикончит первым? Это вам не добрый и ласковый Хоншед, который одного из вас ночью встретил и прикинулся полным дураком. Я посмотрю, что с вами всеми сделает Цункаим, когда узнает, что это вы распорядились убить его друзей детства по дороге сюда в Сминокваце. А он узнает! Обязательно узнает! Я об этом позабочусь.

Император торжествовал. Это же был настоящий праздник! А всего лишь надо было заплатить нескольким предсказателям и нанять всего двух придурков из помоек Нижнего Города. И как всё быстро завертелось! А то ли ещё будет! Это я ещё остальные доклады не слышал!

— Заложника из королевства Тацха мы ещё подождём, а что там за мышиная возня случилась в Нижнем Городе? Мне доложили, что присланный для того, чтобы изучать обстановку в моей империи Хоншед из королевства Елмаденвинал влез в какую-то драку ночью, да ещё и в Нижнем Городе и столкнулся там с одним из имперских советников.

— Это было недоразумение. Просто наш гость не знает наших обычаев и принял их за какие-то происки местной власти.

— Это тебе он сам сказал или ты это сам выяснил? — император не мог до конца поверить в успех, пока не получит подтверждение.

— И то и другое и независимо друг от друга. Двое из числа избранных успешно провалили всё испытание и я отправился устранить возникшую угрозу безопасности. Неожиданно я встретил обоих вместе с пинавшим их ногами Хоншедом, которого и спросил о происходящем. По-видимому, он не до конца правильно понял прочитанное о порядке смены императора в нашей империи. Вот и всё.

Император задумался. У него складывалось такое впечатление, что или он что-то упустил, или он чего-то не заметил. Вроде бы всё шло в лучшем виде, но как бы не обнаружилась какая-нибудь мелкая мелочь, которая всё испортит под самый конец. Ему казалось, что советники в лучшем случае догадываются о его замыслах, а в худшем — всё о них знают и уже приняли ответные меры против него. Хотя в Империи, будучи её императором, трудно даже за несколько лет не помешаться на подозрительности, не говоря уже про десятки лет.

— А никому здесь не кажется странным, что посланник аж самого короля достаточно могущественного королевства, прибывший к нам с особо важным поручением, вместо посещения дворцов и разговоров с дворянами о будущей жене своего короля рыскает по Нижнему Городу ночью и спасает никому не известных двух придурков то от взаимного истребления, то от убийства имперским советником? Я обращаю ваше внимание на то, что это был сам Хоншед, который прославился у себя дома такими выходками, что по сравнению с ними померкли бы даже проделки наших имперских наёмников. Даже никаконских! Не говоря уже о выходках наших имперских карателей. И почему это вдруг ни с того, ни с сего это совершенное чудовище, Хоншед, который и сжигал живьём людей, и лично подбросил чумную крысу в небольшой город, пытал, истязал, убивал всех без разбора, согласился заразить столицу собственного королевства непонятно какой заразой из Вымершего Королевства, чтобы убить короля и всю правящую знать ради всеобщей свободы, решает вдруг спасти аж в Империи совершенно неизвестных ему двух придурков? Я вас спрашиваю!

Советники молчали, не зная, что ответить. Всё изложенное императором казалось и странным и не вписывающимся ни в образ Хоншеда, на в цель его приезда. Неожиданными были не предъявленные факты, а их предложенное сочетание. Император окинул всех взглядом.

— Большая часть из подвигов Хоншеда ему приписана. — первым начал один из советников. — К тому же хорошо известна его сильнейшая любовь к умненьким ровесникам. Короче говоря, хотите привести Хоншеда в ярость — найдите умного, здорового, красивого, крепкого и порядочного его ровесника и без причины начните обижать разнообразными способами. Или почти ровесника — без разницы.

— Так, значит, этот Хоншед вполне себе управляем? Такое, как мы видим у него, поведение, не похоже на поступки развитого, взрослого человека. Оно мне больше напоминает поведение дикаря.

— В недоразвитых странах и население недоразвитое. — отметил к месту один из имперских советников. — А Хоншед хоть и происходит из одного из самых развитых королевств — Елмаденвинала, но тем не менее весьма дикого, как и все Объединённые Королевства.

— Кстати, о недоразвитых государствах. Может быть вы ещё не все заметили, что оба пропавших заложника не откуда-нибудь, а из самых процветающих Утиема и Чонтонина. И как раз между этими двумя независимыми государствами расположена довольно слабая половина из наших царств на материке Тивахлатма. Оскелаот и Тинаот — помойка всей Империи. Рядом не намного лучшие тех Сехит и Кнамив. Только, разве что, Кеанинат и Нивнылат производят иногда впечатление своим средней степени развитием. А теперь скажите мне как мои советники, насколько трудно им будет у нас оторвать все эти царства, если мы их сами удержать военной силой не можем?

— Таким большим куском недолго и подавиться. — подметил один из советников. — И поделить между собой никогда ещё ни одно завоевание никто не смог. Империю не так легко развалить, как это может с первого взгляда показаться. Это не они тогда завоюют половину куска Империи — это Империя присоединит их к себе.

— Может быть не мешать им тогда сделать эту глупость?

— Видите ли, мы можем оказаться не в лучшем положении, если на Империю нападут сразу две страны с хорошо развитыми промышленностью и производством. Порох и пушки сейчас весьма дороги, но не настолько, чтобы не воспользоваться их преимуществами перед большинством видов холодного оружия. Когда повсюду буйствуют война и потрясения, то становится не до производства дорогих видов оружия, но как только становится получше, то время и деньги появляются.

— А нам кто мешает изготовить порох и пушки? Мы — Империя!

— Как только вы изготовите новое оружие — оно в скором времени пойдёт по вам же. И так до бесконечности. В архивах упоминаются не только порох и пушки, но и летающие железные кони, стреляющие по земле потоками свинца. Потом упоминаются взметнувшиеся в небо по всей земле похожие на грибы столбы огня и дыма.

— И что теперь делать? Воевать камнями и палками?

— Помешать противнику использовать порох. Просто не позволить ему развить свои промышленность и производство настолько, чтобы у него появилась дешёвая возможность производить порох и пушки. Да и не только их! И для этого у нас есть мощные средства!

— Я уже знаю эти средства — непрерывные гражданские войны до полного истощения сил. Мы должны не просто заставить всех остальных непрерывно бороться за выживание — мы должны заставить всех бороться за выживание на грани вымирания. Все малые войны всегда шли на пользу развитию их участников — нам нужна всеобщая и всеохватывающая война, в которой только мы будем иметь преимущество над истощившими себя противниками.

— Всё уже сделано давно и в лучшем виде. Повсюду за пределами нашей империи непрерывно идут бесконечные войны всех со всеми, а также всевозможные восстания. Мы научились и воевать без оружия и побеждать без оружия. Не так уж важны разные удобства, как возможность их иметь. А иметь их мы будем всегда.

— А у нас будут порох и пушки? — император пытался добиться в этом вопросе хоть какой-то ясности хотя бы для себя.

— Нам они не нужны. Пока их нет — мы и так побеждаем, без них. Если они появятся у нас, то скоро появятся и у всех. И тогда никакого военного преимущества мы не получим, кроме огромных расходов на войну. Историческая неизбежность заключается в том, что всегда найдутся предатели, которые продадут нашим врагам всё, что угодно.

— А пересажать предателей на колья или перевешать на крючья вы не пробовали. — разозлился император на всеобщее разложение.

— Даже если мы превратим весь мир в свою империю, то рано или поздно произойдёт раскол и начнётся очередная война. Нам всё равно придётся воевать против своего же оружия. Вопрос только в расходах.

— Хорошо, а если кто-то другой пока всё тихо успеет освоить что-нибудь эдакое? Пушки, порох, ещё что-нибудь.

— Накопить, чтобы потратить — вот подход в использовании сложного вооружения. Если не будет возможности накопить, то и не будет возможности и потратить. Империя позаботилась о том, чтобы нигде в пределах нашей досягаемости не дошли до производства чего-нибудь сложнее арбалета или камнемёта.

— А как же быть с чумой? Одна крыса и город взят. А недавно при осаде крепости через стену полетели бутылки с такой гадостью, что с погибших шкура живьём слезала. С этим что делать? Эти вещи будут поопасней пороха и пушек. Что скажете?

— Вопрос в затратах и времени в том числе. Крысу для заражения города чумой достаточно поймать. То ядовитое пойло в бутылках тоже любой толковый алхимик сделает за месяц. А для изготовления пушек и пороха целое производство нужно налаживать. Случись чего — нам понадобится то, что можно произвести легко и быстро, а не годами по десять бочек в год производить порох. Сами же сказали, что есть вещи поубойнее пороха и пушек. Вот на них и надо рассчитывать.

Император задумался. Оказывается, он всю жизнь и не подозревал, что вокруг всё может превратиться кромешный ад и пекло. Не даром в Империи вся власть императора опиралась на власть советников, которые и воплощали приказы императора. Напрямую ни один император в Империи никогда ничем не распоряжался.

— Тогда позаботьтесь о том, чтобы никто не развился дальше, чем сейчас ни в Империи, ни за её пределами. Меня устраивает сегодняшнее положение, а при хорошей жизни главное это отсутствие перемен. И не расходитесь далеко — скоро время дневного приёма.

На дневной приём к императору явились все четверо. Цункаим был здесь впервые, Дакам и Велиол уже успели побывать по одному разу и только Хоншед загибал пальцы, чтобы подсчитать, сколько раз он уже здесь был и по какому поводу. Рядом с императором Икерантоэмом на расстоянии двух шагов стоял имперский советник Мадэас.

— Итак, все в сборе. — начал император. — и все потерявшиеся по дороге нашлись и прибыли на место назначения. Даже не потерявшиеся гости почтили нас своим присутствием. С утра мне уже доложили о небольшом ночном недоразумении в Нижнем Городе, в котором, как уже выяснилось, все вы четверо приняли участие. Империя большая и хлопот с её управлением много, поэтому иногда возникает путаница в делах. Только сегодня утром я выяснял у своих советников, где могли потеряться трое имперских заложников, а уже под вечер ко мне приходят сразу все пропавшие и даже один не пропавший. Как выяснилось, Мадэас уже успел задействовать Велиола и Дакама в своих целях и не успел вовремя доложить мне об этом, что и вызвало такую путаницу, а Цункаим расскажет нам сейчас, что с ним произошло.

— Когда мы проезжали через Сминоквац, на ночлежку, где мы под видом едущих в гости друзей остановились на ночь, напали неизвестные наёмники. Они точно искали нас потому, что хозяина даже не тронули. В живых после нападения остался только я и только потому, что сразу спрятался подальше от того места.

— А почему ты решил, что это были наёмники? — император говорил с видом добрым и заботливым, проявляя большое участие.

— Они были вооружены и одеты как наёмники. Для разбойников у них было слишком дорогое оружие, да и слишком хорошая одежда. Не в том смысле, что я видел её всю, но то, что я увидел из не закрытого доспехами было слишком дорогим, да и доспехи тоже были слишком дорогими для разбойников. Отрядом солдат они тоже не выглядели — у солдат одежда одинаковая, а эти были одеты и вооружены всем подряд. В общем, они больше всего были похожи на именно наёмников.

Воцарилась тишина. Сейчас решался вопрос, кого и в чём обвинят. Любое покушение на имперского заложника всегда и везде считалось более, чем достаточным поводом для объявления Империей войны, не говоря уже о необходимости проведения полного расследования. Ну и главное — кто и зачем устроил нападение?

— Мадэас, когда имперский совет начнёт расследование?

— Считайте, что уже начали. Нам тоже очень хочется узнать, кто и зачем пытался испортить отношения Империи с дружественными нам государствами, к тому же ещё и очень влиятельными.

— Цункаим, а почему ты сразу после приезда не пришёл ко мне? — вопрос императора казался наивным и естественным.

— Я никому не доверял после случившегося и я остался один. Если кто-то уже один раз попытался убить меня ещё на пути в Империю, то мог попытаться сделать это ещё не один раз и после моего приезда — у него вполне могли здесь оказаться все возможности для этого и свои люди в столице или даже во дворце. Потому и не пошёл один.

Император встал и прошёлся несколько раз перед ними. Ему сейчас предстояло принять важное решение, весьма вероятными последствиями которого станут обширные карательные мероприятия или боевые действия. Вопрос только, против кого? Дело сейчас вполне могло и до мировой войны дойти, чего уже давно не было. Император сел на своё место и отдышавшись произнёс речь.

— У меня не вызывает никаких сомнений, что на верхних уровнях власти в Империи появились предатели. Также не вызывает сомнений, что предатели проникли даже в ближайшее моё окружение, включая и не вызывавший ранее подозрений имперский совет. Я расцениваю как обширную государственную измену покушение на имперского заложника после его отправки в Империю. В связи с открывшимися сейчас обстоятельствами предательства, я принял решение ввести в Империи особое положение, сроком до полного устранения всех предателей на всех уровнях власти, вплоть до имперского совета.

— В имперском совете нет предателей. — возразил Мадэас.

— То, что ты не видишь предателей, ещё не значит, что их нет! Ещё ни один предатель не выглядел предателем нигде и никогда, пока себя на чём-нибудь не выдавал или его самого кто-нибудь не предавал. Они этим и опасны! Мне странно слышать, что имперский советник этого не понимает. Или есть неопровержимые доказательства?

— Наши методы непогрешимы, факты неопровержимы, доводы неоспоримы. — пошутил Мадэас. — В имперском совете предатели не заводятся и даже если бы завелись, то долго бы не продержались. Это чуть ли не основа существования власти в Империи, а вместе с ней и всей самой Империи. Моя честь — моя верность. Это наше правило и в имперском совете не задерживаются те, кто ему не следуют.

— А как я могу быть уверен, что ты сам не предатель?

— Если бы я был предателем, то Вы были бы уже давно мертвы и в случае, если бы кто-либо из других советников оказался предателем, с Вами было бы то же самое. В имперском совете у предателя не может быть другой цели, кроме убийства всех остальных членов совета вместе с императором. Все прочие цели оказавшегося в имперском совете предателя просто совершенно бессмысленны.

— Звучит весьма убедительно. А что у нас с остальными уровнями власти? — император ещё не смог представить себе размах бедствия.

— Всё как всегда и не больше, чем обычно. — Мадэас как будто не то шутил, не то был несерьёзен. — Все свои действия наш имперский совет просчитывает исходя из возможности наличия предательства на любом уровне власти. Без этого Империя давно бы развалилась.

— И что мне теперь делать? Не вводить особое положение? — без уверенности у императора возникло замешательство.

— Никакое особое положение не спасёт. Оно и раньше не спасало, и теперь не спасёт. И ничем нынешнее положение не отличается от ни от предыдущего, ни от совершенно древнего. Уже были приняты соответствующие меры, каратели обработали подозрительные места и все подозреваемые уже в пыточных. Всё нужное уже сделано.

Император встал и прошёлся ещё раз. Все его замыслы снова обрушились как неудачная постройка. Дакама и Велиола непонятно как, но перехватил имперский совет сразу после прибытия в столицу, если не раньше. Цункаим пришёл хоть и не сразу, но тоже без малейших намерений устраивать истребление имперского совета. Его затея устроить в Империи развал изнутри во время доставки имперских заложников с грохотом провалилась — надо было придумать что-то другое.

Но как такое могло произойти? Они все четверо встретились при не просто подходящих, а самых подходящих условиях для того, чтобы не просто друг друга убить, а до смерти замучить. Это же был бы такой неопровержимый довод в пользу войны, что никакой имперский совет не усомнился бы даже на час! Почему же всё пошло наперекосяк?

Император посмотрел на Цункаима. Советник уже доложил ему не так давно, при каких обстоятельствах он познакомился с Хоншедом. И что помешало им друг друга поубивать? Один — головорез, другой — убийца. Тоже мне! Поладили между собой как родные! Что помешало Цункаиму этого Хоншеда хотя бы изнасиловать? И был бы повод для убийства! Почему никто не подсказал Цункаиму, что тем нападением на него руководил Хоншед? Никому ничего поручить нельзя!

Ладно, там всё было не продумано, а во второй раз тогда что было? Убили двух новых приятелей Хоншеда, причём уже убили второй раз! Цункаим захватил обоих убийц, под прицелом отвёл их к Хоншеду, но чем всё закончилось? Пьянкой и всеобщим тисканьем потаскухи! Ничего, сейчас я всё это согласие и благополучие разрушу напрочь.

— Хорошо, не будем пока ничего предпринимать — не надо нам ни скоропалительных решений, ни поспешных выводов. Теперь все наши заложники займут полагающиеся им места и будут заниматься чем им захочется в пределах положенного заложникам. А тебя, Хоншед, ждёт много нового. Ты, думаю, уже догадываешься, почему?

— Не совсем. Я ещё здесь не всех обошёл, кого надо.

— А больше никого и не надо обходить. Я и Мадэас тебе уже всё и рассказали и объяснили. Как ты уже мог убедиться, власть в Империи не передаётся по наследству, как это принято во всех королевствах, а, значит, не имеет никакого смысла для твоего короля заключать брак с кем-то из моей семьи просто потому, что через несколько лет у власти будет уже человек из другой семьи. А на ожидание, того, кто придёт к власти после меня, у тебя просто не хватит времени. Тебе же действительно нужно всё закончить как можно быстрее?

Хоншед молчал. Он понимал, что сейчас произойдёт что-то если не плохое, то явно не хорошее для него, благо для этого он сделал всё от него зависящее. Но с императором, даже с чужим, не поспоришь.

— Поэтому твои поиски среди самых верхов имперской власти уже закончены. Дожидаться прихода нового императора ты не можешь, а у всех имперских советников положение почти такое же, как и у самого императора, то есть они все избираются своим же советом.

Хоншед завертел головой и задвигал руками, всем своим видом показывая, что хочет что-то сказать. Император показал на него пальцем.

— Ваше Императорское Величество, разве должность имперского советника не передаётся по наследству? Как же тогда поддерживается нужный состав имперского совета? Разве не может случиться так, что все в имперском совете окажутся избраны неправильно.

Хошшед замялся и начал вспоминать нужные слова, но император и так понял, что он пытался сказать про государственную измену.

— Может, именно поэтому имперский совет состоит из нескольких десятков советников, чтобы никакая случайность не могла на него повлиять. Конечно, может случиться всё, но за последние две тысячи лет сбоев не было ни разу, а раньше я уже и не помню, что было. Хотя, не совсем из нескольких десятков — их там почти сотня, но во дворце их обычно несколько десятков, а остальные находятся в разъездах.

— Я понял, а кто стоит ниже имперского совета?

— А об этом ты очень скоро узнаешь. В Империю входят ни много, ни мало, всего десять царств и каждое царство управляется на месте уже своим царём, а император управляет уже царями через имперский совет. Поэтому ты теперь будешь не сидеть в столице и заниматься по ночам поисками приключений на свою голову, а поедешь сам ко всем царям всей моей империи, познакомишься с их местными порядками, а всё остальное ты и сам прекрасно знаешь, что делать.

— Ваше Величество, а может мне просто надо посетить самые, как бы лучше выразиться, благополучные и процветающие царства? Вряд ли мой король заинтересован в женитьбе на ком-то из бедствующего и даже просто неблагополучного царства. Это же совсем не выгодно!

— Понятно, что не выгодно, только есть у меня большие сомнения, что в благополучных царствах ты сразу найдёшь нужное тебе. Ты сам понимаешь, что ты такой не один занимаешься поисками. Часто нужные браки заключаются прямо с рождения. И чем царство благополучнее, тем твои шансы найти там хоть кого-то свободного меньше.

Хоншед таким решением императора был и обрадован и расстроен одновременно. Обрадовало его то, что появилась возможность больше узнать об Империи, что от него, собственно, и требовалось. А больше всего расстроило то, что придётся уехать из столицы, где сейчас и разворачиваются самые важные события.

Он вспомнил слова имперского советника о повсеместном состязании за место императора и успокоился. Всех всё равно не спасти, да и люди тут в этом деле такие участвуют, что уже и не жалко. А нужных и надёжных людей он везде может найти, не только в столице.

— Когда мне лучше отправиться? — показал он свою готовность.

— Лучше было ещё вчера, но и завтра будет ещё не поздно. Ты же не собираешься отправляться в дальний путь на ночь глядя?

Приказ императора был отдан — у него есть время до завтра.

* * *

После отъезда Хоншеда Цункаим большую часть времени таскался по кабакам и домам похоти вместе с Дакамом и Велиолом. Ему было и удивительно и подозрительно, зачем, имея такие деньги на своё содержание, ходить по дешёвым и малопривлекательным потаскухам, когда можно было за чуть большие деньги снимать и моложе и красивее.

В ту ночь всё было так же, как и во все остальные, за исключением того, что Велиол с Дакамом, закончив на время с потаскухой, решили для лучшего разогрева и большего возбуждения потискать и поласкать друг друга. Цункаим посмотрел на них немного и вышел в уборную.

Вернувшись он ожидал увидеть обоих парней или спаривающихся между собой, или с потаскухой, но из любопытства решил подглядеть за ними в замочную скважину. В похотных домах комнаты нечасто запирались на ключ, а замочными скважинами называли дырки в дверях и стенах для наблюдения за происходящим в комнатах. Цункаим знал, что многих людей возбуждает наблюдение за другими совокупляющимися между собой, а то и с животными, людьми поэтому догадывался, что так называемые замочные скважины могут быть и в стенах комнат в самых неожиданных местах, но на этот раз он их не нашёл.

Он остановился у двери, пригнулся и прильнул глазом к замочной и действительно замочной скважине, поигрывая пальцами правой руки с частью тела между ног, чтобы не вызвать ненужных подозрений. Со стороны он должен был казаться подглядывающим за совокуплениями старших подростком и не бросаться в глаза.

За столом сидели голые Дакам и Велиол и передавая друг другу небольшой кусочек бумаги тихо разговаривали. Слов было не разобрать, а по губам читать в темноте получалось плохо ещё и потому, что руки они оба держали прямо перед лицом и разобрать получалось из всего сказанного только самые короткие и почти нечитаемые обрывки слов. Под конец один из них поднёс бумажку к огню и сжёг её. Цункаим порезче распахнул дверь, будто бы только что вернувшись из уборной и поигрывая на ходу членом в руках.

— А я думал, что вы тут задницы друг другу рвёте!

— Передохнуть решили, о делах поговорить.

Цункаим не стал спрашивать, о чём они только что говорили и что это был за кусочек бумаги, решив подождать более удобного времени для расспросов, а заодно и присмотреться, что за игру ведут эти двое у него за спиной. Лишние вопросы к таким людям, как эти двое, могут закончиться отрубленной головой или купанием в луже вниз лицом, а такие случаи на улицах бывают сплошь и рядом. Он отлично помнил участь почти своих ровесников Шенвеха и Киамита, которых эти двое прикончили даже не поморщившись.

Ублажение плоти продолжилось как ни в чём не бывало, но как-то без особого рвения и скоро само собой закончилось. К тому времени, как Цункаим слез последним с потаскухи, Дакам и Велиол уже были и одеты и обуты и вдвоём отправились на улицу за выпивкой. Когда он вышел на улицу и огляделся по сторонам, то не увидел вокруг никого: ни Дакама, ни Велиола. Немного походив по улице он так разозлился на двух долболобов, что пошёл во дворец один.

В какой-то мере он был даже рад случившемуся, не считая тревоги за свою сохранность: когда рядом бесследно исчезают аж два хорошо обученных убийцы, то трудно сохранять спокойствие. Ему надо было поразмыслить над замеченным на трезвую голову, а не нажираться до поросячьего визга с ними, как уже бывало не раз.

Всё произошедшее могло быть просто совпадением и его просто не вовремя вынесло в уборную, иначе он бы всё и так увидел. А может и так, что его выхода нарочно ждали, чтобы поговорить с глазу на глаз, но зачем это делать в потаскушном доме, будто больше негде изучить эту вряд ли срочную записку. Или её им прямо туда и принесли, но непонятно тогда, кто и когда, если он с ними до того времени не расставался ни на мгновение. И уж совсем бредовое предположение, что эту записку им передала потаскуха — всё, что угодно, только не это.

Вокруг было темно и Верхний Город в чём-то походил на Нижний. Только в отличие от него здесь были построены не бедняцкие лачуги, а богатые, роскошные каменные особняки, но в темноте заметить разницу было сложно, хотя дорогой камень и дешёвые доски выглядели в ночном свете лун и звёзд совершенно неодинаково. Благоустроенные пороги домов иногда вызывали у Цункаима непонятное мальчишеское желание смеха ради нагадить под какую-нибудь из дорогих дверей, но неизвестно было, успеет ли сделавший это надеть штаны прежде, чем его зарубит или заколет мгновенно выбежавшая охрана дома. Он уже хорошо знал, что даже Верхний Город столицы Империи опасен даже днём и охрана есть в каждом доме, причём не старичок с дубиной или кистенём, а самое меньшее — наёмник с топором и арбалетом или луком. С такими людьми связываться шутки ради ему не хотелось.

Цункаим однажды ночью увидел, как неизвестный ему вор проник аж в самый Верхний Город из Нижнего по стенам и не зная местности попытался по стене залезть в окно крупного особняка. Пока он карабкался, из одного из соседних домов тихо вышел охранник с арбалетом и так ловко выстрелил в того снизу вдоль тела, что стрела вошла примерно в заднюю часть и так в теле и осталась, разворотив по пути все встреченные на пути внутренности.

Вор, даже не сумев толком вскрикнуть, с глухим звуком упал прямо на каменную мостовую и схватился уцелевшей, не сломанной рукой за своё покалеченное туловище. Подошедший охранник удовлетворённо хмыкнул, потыкал ножом тело вора, нащупывая стрелу, почти догадываясь, где она может быть, разрезал ножом ещё живого и уже от этого разрезания окончательно подохшего вора, вынул стрелу и вытер её об одежду того, пока кровь не успела присохнуть. Саму стрелу в темноте хорошо разглядеть не удалось, но Цункаим и без этого догадался, что это была цельно стальная и плоская стрела с широким и зазубренным наконечником, довольно дорогая, чтобы тратить её на вора.

Убрав стрелу охранник распорол у вора штаны спереди. Цункаим в некоторой степени удивился, что такой никчёмный отброс может кого-то привлечь, но понял, что слегка ошибся. Охранник ножом откромсал всю выступающую между ног часть воровского тела, встал, посильнее размахнулся и запустил её то ли шутки ради, а может быть, чтобы сделать кому-то мелкую пакость, прямо на балкон соседнего дома.

Мысли снова крутились вокруг той записки. Его выход в уборную, наверное, предсказать было невозможно, значит Всё было сделано не по намеченному замыслу. Может быть, никакой тайны нет? Но как-то это совсем не вязалось ни с запиской, ни с внезапным исчезновением обоих его приятелей. Главной загадкой оставалось появление записки. Откуда в потаскушнике появилась настолько важная записка? Её туда кто-то подбросил для Дакама или Велиола? Но это же бред! Потеряют, украдут, перепишут, засветят или ещё что непотребное сделают. И как угадать, куда её спрятать или положить и откуда достать, если заранее не договариваться? Нельзя такие вещи делать без согласования!

Естественно, что на ум тут же пришла догадка со связным, который оставлял записки в определённых метах, а Дакам или Велиол или оба сразу их находили. В это предположение укладывалось всё, кроме той случайной возможности попасться на глаза и немедленного раскрытия связного. Впрочем, вряд ли кто-то будет искать записки по щелям и не за теми щелями туда люди ходят. Кое-что прояснялось.

Но, тем не менее, оставался вопрос: а когда? Когда и кто куда ходит и когда и кому докладывает? Так связь со своими не наладишь, если у каждого нет чёткого расписания, но именно чёткого расписания у них и не было, это Цункаим знал точно. И тут его внезапно озарила точная и до безумия простая догадка. А что если этот связной ходит за ними следом и просто в нужное время отправляется в ближайший к ним потаскушник примерно за час до их прихода туда? Вот и всё! Теперь будет, что и домой доложить при случае. Ну и за сколько я вас расколол?

Цункаим уже довольный своей догадкой подходил ко дворцу, когда позади него как из-под земли бесшумно выросли Дакам и Велиол. Он даже некоторое время не замечал, как они тихо шли за ним на расстоянии нескольких шагов. Случайно повернув голову на повороте улицы он увидел краем глаза у себя за спиной очертания человека и пока тот не подошёл ближе, мгновенно, до боли в мышцах резко, прыжком повернулся назад и увидел их обоих. Обошлось лёгким испугом.

— Ну и куда ты делся? Мы тебя там обыскались, пока не смекнули, что ты нас не заметил и пошёл во дворец отсыпаться.

— Да вас там обоих не было, когда я вышел! Я только штаны успел натянуть, когда вы за дверь вышли, а на улице вас уже не было!

— Ну так мы тоже в уборную зашли. Я не люблю стоять на улице с расстёгнутыми штанами — так и кажется, что сзади кто-нибудь нож в спину подойдёт и воткнёт. — возмущался случившемуся Велиол.

Цункаим стоял и молчал. Ему очень хотелось напрямую спросить у них про ту записку прямо сейчас, пользуясь таким удобным случаем, и прикидываясь не полным, но ничего не знающим дураком.

— А я подумал, что вы записку ту получили неизвестно от кого и в неизвестном направлении умотали. Я когда собирался дверь открыть, в замочную скважину посмотрел, хотел увидеть, что вы друг с другом без меня делаете, а вы сидите на голых задницах и записку друг другу передаёте, будто заняться больше нечем на кровати.

Ход был умнейший. Теперь он выставил себя как просто любопытный и если уже им донесли, как он за ними подглядывал за дверью, то у него появилось неопровержимое оправдание своих действий.

— А! Это мне давно передали, а я забыл про неё и только случайно вспомнил. И хорошо, что вспомнил! Прочитал, а сжечь забыл. Вот бы дело было, если бы я её в похотном доме посеял! Прочитать её бы всё равно никто не смог, но шорох был бы немалый. — объяснил Велиол.

Цункаим понял, что Велиол ему не нагло, но искусно врёт, но вида не подал. Что это за послание такое особой важности, которое можно было забыть вовремя прочитать при том, что его надо было после прочтения сжечь? И почему надо было его показывать совершенно постороннему Дакаму? Или не такому постороннему, а совсем наоборот? А, может быть, это послание именно Дакаму и предназначалось? В итоге вопросов получилось даже больше, чем ответов, зато взаимного доверия между ним и его новыми друзьями поубавилось и намного.

После того происшествия Цункаим старался повнимательнее и без лишней самоуверенности следить за Велиолом и Дакамом. Эти двое у него вызывали день за днём всё больше подозрений, а напрямую задавать им ещё и лишние вопросы ему не хотелось. Вопросы убийцам вообще опасно задавать, особенно неуместные и лишние, а ещё вдвойне опаснее задавать их тому, кто сам ходит с ними рядом.

* * *

Дакам и Велиол наблюдали за растерявшимся от неожиданного их исчезновения Цункаимом со стороны уборной. Тот на ходу подтягивая штаны и оглядываясь по сторонам выбежал на улицу. Выждав ещё некоторое время, они не спеша двинулись к выходу из дома похоти.

— А молодой, наверно, сейчас на улице бегает и нас ищет.

— Ничего, Дакам, пусть побегает, может протрезвеет. Он, поди, до конца следующего и последующего года записки по всем щелям будет искать, которые мы в потаскушниках друг другу якобы передаём.

— Ага! Только не за теми щелями мы сюда приходим! Нам нужны щели тёпленькие, мокренькие, глубоконькие и скользкие.

— И дырявые! — не удержался не добавить Велиол.

— Пошляк ты, Лио! Как есть — пошляк! Я вот чего, Лио, с детства не понимаю. А почему к нам никакая зараза не пристаёт? Мы же всем, кому только можно, понавставляли во все дыры и щели, а за всю свою жизнь вообще ни разу ничего не подцепили. Я думаю, что и ты тоже.

— Понятия не имею! Но это здорово, что мы такие. Вон, Шод оставался девственником аж до восемнадцати лет. С ума сойти можно!

— Этот Хоншед вообще очень странный человек. — задумчиво, не очень уверенно, произнёс Дакам, теребя себя пальцами между ног.

— Дак, ты думай головой, а не тем, что сейчас трогаешь. Это мы с тобой на серебре завтракали, досыта ели, носами вертели, нам все давали, мы не вынимали, дыр на штанах не зашивали. А Хоншед почти с детства жил вообще без всего, тут поневоле одуреешь.

— Зато сейчас он — доверенный человек самого короля одного из наиболее влиятельных королевств. Большая честь хоть для кого! Я бы и сам не отказался от такого везения.

— Не завидуй, сегодня возвысили — завтра повесили.

— А тебе не жалко его? Лио, скажи честно. Я уже к нему привык.

— Всех жалко, но мы должны быть и мы будем безжалостны. Нам нельзя проявлять жалость ни к себе, ни к, тем более, другим.

— А Цункаима? Он же совсем ещё маленький! Эти дураки тоже додумались, ребёнка на убойное задание послать. Они в Объединённых Королевствах совсем одурели что ли? Окажись я на месте его отца, то таким хорошим сыном не пожертвовал бы ради такой мелкой мелочи, как якобы заложник в Империи. Жалко же!

— Сегодня тебя сильно пробило на жалость. Утиемцам это чувство свойственно. Нам всем надо держаться вместе, Дак, иначе конец.

— Конец будет не нам. Ладно, пошли за молодым, он уже поди весь Верхний Город оббегал, пока нас отыскивал, а у нас ещё дела есть.

Они вышли из похотного дома и на ходу прикинув, куда бы мог со злости на них пойти Цункаим, пошли в предполагаемом направлении. Искать его им долго не пришлось — парень плёлся далеко впереди по пустынной улице по направлению к дворцу, почти не оглядываясь по сторонам. Недопустимое легкомыслие для такого места и времени!

— Если он и дальше будет продолжать вести себя так беспечно, то закончится это плохо. — заметил Велиол и оглянулся по сторонам.

Но не с их опытом слежки можно было повторять его ошибку и они пошли за ним так же незаметно, как недавно следили после убийства Киамита и Шенвеха за пытавшимся их спасти Хоншедом. Сначала это занятие показалось им обоим бессмысленной тратой сил и умений, но ради освежения навыков поупражняться всегда бывает полезно и они это помнили. Но их слишком простые упражнения в искусстве слежки продолжились недолго и очень скоро всё резко изменилось — впереди на дороге мелькнула и почти сразу же исчезла за домами человеческая тень. Она исчезла настолько быстро, что это не могло быть простым и случайным совпадением — случайно так не исчезают.

Кто-то шёл по дороге за Цункаимом впереди них, но шёл настолько искусно, что даже они его не сразу смогли заметить. Весёлая игра тут же превратилась в смертельно опасную. Вопрос был и прост и сложен одновременно: ждать или действовать. Если дождаться и увидеть, что собирается сделать неизвестный с Цункаимом, то можно получить все сведения сразу, возможно бесценные. Но тогда можно лишиться Цункаима, если его хотят убить. Если выследить и схватить неизвестного, то можно влипнуть и самим потому, что неизвестно, за Цункаимом ли он следит или тоже, как они, его прикрывает. Последняя возможность, учитывая происхождение Цункаима, была слишком вероятна.

Но выяснить, кто это был, им было не суждено — больше тень так ни разу и не появилась. Вполне возможно, что их обоих или одного из них заметили, приняли необходимые меры и слежка сорвалась. Озадаченные они решили пока ничего не говорить Цункаиму до выяснения всех обстоятельств. Никакая глупость не может быть опаснее полной уверенности, а оснований для уверенности хоть в чём-то у них не было никаких и обнаружения их в ближайшее время не ожидалось.

Дела были отложены до следующего раза. Дорога уже сворачивала ко дворцу и пора было догонять Цункаима. Сначала Дакам хотел в назидание за безответственное поведение ночью на улице и забавы ради накинуть ему на голову одежду, спустить штаны, заткнуть рот и легонько изнасиловать, но немного подумав решили не применять сразу крайние меры, а просто немного напугать на будущее, чтобы понимал, где ходит.

Как две бесшумные тени они оказались по бокам и недалеко позади от него и некоторое время шли рядом. Внезапно повернув голову Цункаим увидел одного из них и от неожиданности аж подпрыгнул, прямо прыжком развернулся назад и от удивления остолбенел, увидев своих друзей, которых даже не сразу узнал в ночной темноте.

— Ну и куда ты делся? — спросил его Дакам, улыбаясь до ушей.

Очень быстро разговор зашёл о замеченной Цункаимом записке, но Велиол, чтобы Цункаим не наделал глупостей раньше времени, слегка соврал про то, что записку передавали ему. Он заметил, что Цункаим в это не поверил, но виду не подал. Ко дворцу подходили уже втроём.

— И долго вы за мной шли? — наконец перешёл он к важному.

— Примерно после того, как ты второй раз повернул. — не сильно преувеличив ответил Дакам. — Хотели посмотреть, что ты будешь делать, если один останешься, раз уж ты от нас убежал.

— Ну и много насмотрели? — Цункаим был раздражён своим промахом и раздосадован лёгкостью, с которой его допустил.

— Достаточно для того, чтобы понять, что за тобой надо получше и почаще присматривать, особенно ночью. Велиол может подтвердить.

— Надо было почаще смотреть по сторонам! Расстроили вы меня!

— А нечего бегать как припадочный с поносом! И кто тебе сказал, что тебя должны дожидаться и провожать? Может у нас внезапно возникли срочные дела? Тебе пора уже становиться взрослым! — Велиол продолжил наставление и Цункаим повернулся к нему.

— Я и так достаточно взрослый! — буркнул Цункаим и захрипел.

Удавка передавила его шею и запрокинула голову назад. Несмотря на темноту, в глазах резко потемнело, сердце заколотилось, а руки ещё пытались ухватить стоящего за спиной Дакама. Сейчас Цункаим был больше всего похож на тряпочную куклу, которую трясут за шею.

В голове проносились потоки путающихся мыслей. Вот и всё! Как же так? Почему я так легко попался? Вот и конец! Почему так сильно напрягся мой член? Неужели, все эти рассказы на самом деле правда? Сейчас из меня польётся и я так и подохну в собственном дерьме! Как они так могли со мной поступить? Они же были мои друзья! Почему?

Даже в темноте Велиол заметил, как у Цункаима под хрип и сипение из передавленного, но всё ещё не до конца, горла от удушья напряглось всё внизу, как это бывает у повешенных, что уже показывало на возможность близкой смерти, если его удушение вовремя не остановится. Его кишечник с громким звуком выпустил ветры, ноги пытались ударить или хоть как-то достать стоящего за его спиной Дакама, пальцы рук елозили по шее в безуспешных попытках пролезть под удавку и освободить проход воздуху и крови.

— Он у тебя сейчас обмочится. — спокойно сказал Велиол.

— Главное, чтобы не обгадился! — ответил Дакам и отпустил руки, но не до конца освободив Цункаима, чтобы тот не вырвался.

У того было такое лицо, как будто он готов был заплакать. Всё ещё дёргая конечностями Цункаим продолжал пытался вырваться, но уже начинал понимать, что угроза миновала. Попытавшись успокоиться и осознав, что его не собираются убивать, он прокашлял.

— Отпусти! Отпусти! Ты меня сейчас чуть не задушил!

— А мог и задушить, как ту свою детскую подружку, которая была у меня первой, а потом решила потребовать у моих родителей денег.

— Чего ты хочешь? Можете меня изнасиловать хоть вдвоём, только не убивайте. А я-то думал, что мы теперь настоящие друзья!

— Вот именно, — продолжил за Дакама Велиол. — поэтому ты не валяешься сейчас на дороге с дерьмом в обмоченных штанах, а живой стоишь тут с торчащим членом, как будто мало ты сегодня им напользовался. Теперь ты понимаешь, почему ребёнок не годится для взрослой работы? Видел бы ты своё лицо, когда тебя Дакам начал душить!

— И что было не так с моим лицом? — Цункаим кипел от злости.

— На нём как будто было написано: «Они меня предали! Они меня сейчас убьют! Как они могли?! Они же были мои лучшие друзья!».

Цункаим не ответил — Велиол как будто прочёл его мысли.

— Дети мыслят чувствами, какими бы умными они не были.

— А я в чувствах ничего плохого не вижу! Они жить помогают!

— Они жить мешают, когда ими сам не управляешь. Ты, например, умер сегодня, считай, дважды и всё только из-за своих чувств.

— Каких ещё чувств? Я что, в кого-нибудь влюбился?

— Ты обиделся на меня и Дакама и расстроился, в итоге потерял на время бдительность. А ещё ты начал доверять первым встречным.

— Каким ещё первым встречным? — не понял Цункаим.

— Нам. Кто мы тебе такие? Что нас и тебя связывает? Мокрые и не очень свежие дырки потасканных девок. Вот и всё! А ты было решил, что мы стали друзьями? А с какой стати нам с тобой дружить?

— Но я думал, что мы и вправду теперь друзья!

— Хорошо, что так оно и есть, иначе я бы сейчас не разговаривал с тобой, но ты должен запомнить, что друзьями люди становятся не через тыканье в общих баб и выпивку в обнимку. — с этими словами он погладил по спине и обнял уже успокоившегося Цункаима.

То ли от волнения, то ли от радости, что чудом сегодня остался жив и здоров, Цункаим прослезился и всхлипнув дёрнулся. Да, видимо, он всё ещё остался ребёнком, раз так легко расплакался от такой мелочи.

— Дак, отпусти его — он уже успокоился. Надеюсь, что он хоть немного усвоил хотя бы часть уроков от всего сегодня пережитого.

— Всё равно так не делают! — не унимался отпущенный Цункаим.

— Делают глупости, а ошибки только исправляют. — продолжил в том же духе уже Дакам. — Разве что некоторые их только совершают.

— Так иди, сын мой, и больше не совершай глупых ошибок. — Велиол издевательски передразнил речь проповедника.

Никто из них так и не заметил, что невдалеке за углом стоял наблюдатель и следил за ними. Он даже не особо скрывался и неспроста, но для него их умения были просто детской игрой. Даже самые искусные умельцы не могут противостоять многократному превосходству.

* * *

Хоншед издали наблюдал схватку двух мальчиков примерно двенадцати лет на каменном полу. Сын царя начал поединок с мягкой борьбы, чтобы, видимо, растянуть удовольствие от схватки. Одежда на них отсутствовала полностью, что в боях без правил было явлением более чем обычным.

Броски следовали за жёсткими захватами и очень скоро полностью поглотили своей зрелищностью внимание Хоншеда. Когда противник царского сына уже почти не мог бороться, в ход пошли сильные удары и на полу появилась первая кровь, а глухие звуки ударов кулаков и ног по спине и груди стали раздаваться всё чаще. Царский сын, оттягивая неизбежный исход поединка, старался бить не в самые жизненно важные части тела противника, причиняя больше боли, чем повреждений, но точность ударов всё больше и больше возрастала.

От силы его побоев противник упал на пол и пытался закрывать руками то лицо, то голову, то промежность, то хотя бы мешочек в ней, а чаще просто пытался сжаться или подобраться, чтобы очередной точный и сильный удар нанёс поменьше повреждений. Сын царя от избиения перешёл к изысканным издевательствам и унижениям.

Пол уже был заляпан кровью и местами скользил, но, видимо, сыну царя показалось этого мало. Ему с лёгкостью удалось бросить парня к ногам отца и Хоншеда и перехватить новым захватом. Он нажал коленом противнику на низ живота и на пол брызнула струйка жидкости.

— А хочешь, я сделаю так, чтобы он обгадился? А потом заставлю его съесть его же собственное дерьмо! — спросил у них царский сын, больше обращаясь к Хоншеду, на которого стремился произвести наибольшее впечатление своими умениями драться и бороться.

— Да ну! Смотреть противно будет. — с трудом нашёл, что ему ответить Хоншед, стараясь не показать отвращения к происходящему.

— Ну, как хочешь. Я каждый день убиваю по одному своему ровеснику! Правда здорово? Ты в мои годы так не мог! В Империи мало кто может похвастаться такой возможностью. А я могу!

— А тебе их не жалко? Вон, посмотри, как смотрит, уже язык скоро выпадет. Уже обмочился, а скоро ещё и обгадится, если ты его дальше бить продолжишь. Он уже даже почти не дышит, сдохнет сейчас.

— Не, ещё дышит, смотри, как можно проверить.

С этими словами сын царя ударил подростка в бок по рёбрам возле печени с такой силой, что у того вздрогнуло и сжалось всё тело, а рот как открылся, так больше и не закрывался. Развернувшись он с разворота ударил схватившегося за бок парня по ничем больше не закрываемой мошонке подъёмом ступни. Парень схватился за промежность и сел на заляпанный кровью пол со стоном и тихим поскуливанием.

— Всё, надоело, пора заканчивать, он уже никуда не годится.

С этими словами сын царя ударил противника ногой по шее снизу. Раздался хруст и голова повернулась под противоестественным углом. Юное тело распростёрлось на полу и немного подёргавшись обмякло как мешок с тряпками. Победитель удовлетворённо хмыкнул.

Хоншед посмотрел на сына царя. Умный, красивый, здоровый, милый, крепкий, стройный мальчик со светлыми, слегка вьющимися, коротко подстриженными волосами, слегка измазанный чужой кровью, улыбающийся и помахивающий ему рукой.

— Дай пять! Видел, как я его уделал? — восторженно хвастался он Хоншеду сверкая глазами от возбуждения и восторга.

Хоншед вспомнил, сколько он сам убил своих сверстников, да и не сверстников тоже, включая детей. Он вспомнил тот случай, когда они с Дэаневом в Лимунтаде вырезали не меньше десятка детей примерно возраста от восьми до пятнадцати лет, если верить их внешнему виду. Безусловно, он убивал много и много кого. Но никогда не делал этого просто ради забавы и больше ничего, кроме забавы!

Он посмотрел на убитого, рассмотрел его, насколько это было ещё возможно после таких побоев. Да, мальчики были похожи, убитый не был похож внешне, но при жизни тоже не сильно уступал его убийце по уму и силе, да и уродом не был, насколько можно было судить с его мужской точки зрения. Рядом стоял сын царя и улыбался.

Хоншед ещё раз посмотрел на сына, потом на его отца. Это же надо было додуматься так изуродовать мышление своего же сына! Мальчик улыбается, как будто совершил подвиг! И кем он вырастет? Его же будут ненавидеть все! Он сам себя скоро начнёт ненавидеть! Если он будет продолжать и дальше так развлекаться, то у него никогда не будет ни друзей, ни даже приятелей, ни поддержки, ни сочувствия. Ничего!

Неужели он совсем ничего не понимает? Если он так будет убивать всех на него похожих ровесников, то сам окажется в полном одиночестве и окружении одних негодяев, лизоблюдов, предателей, подонков, льстецов и подхалимов. Когда же это началось? Не с рождения же он был такой? Почему он согласился в таком участвовать? Неужели ему было сразу не противно вести себя как законченный выродок?

И как после всего уже не первый месяц или год происходящего будут относиться подданные к такому сыну такого царя? Улучшат время и укокошат сразу же. Ну и как после такого прошлого править? Когда все будут говорить, что у него в детстве была любимая забава своими руками, причём голыми, убивать пойманных для него на улице ровесников. Постой, а почему я рассуждаю догадками, когда оба участника событий стоят рядом. Я же спросить у них могу!

— А вы не боитесь, что ваши подданные возненавидят вас за такие развлечения? У него же, Хоншед показал на убитого, родители были и браться, сёстры. А вы за год убиваете сотни таких ребят и этого никак не скроешь, как ни старайся. Многие уже пробовали.

В ответ раздался такой смех, что Хоншед чуть сам не упал на пол и обалдев от удивления уставился на никаонского царя и его сына. Они смеялись оба, мальчик даже забыл, что даже не оделся после боя и стоит перед гостем как есть. Впрочем, это обстоятельство его нисколько не смущало.

— На каждый день мы по нескольку желающих находим. Если бы у них была бы возможность, они бы в очередь выстроились. — с трудом прерывая смех ответил ему царь и погладил сына по голове.

— А разве они не понимают, что им не выиграть, и всё равно идут?

— Амунемис, беги скорее мыться, пока на тебе кровь не засохла. — мальчик побежал со всех ног по дворцу даже ничего не накинув, а его отец продолжил. — Они даже ничего не знают! Их находят на улице и предлагают огромные деньги за один рукопашный бой с ровесником. Ну кто тут откажется? Искать никто не будет и незачем. А почему тебя этот человеческий мусор так волнует?

— Я иначе всё это воспринимаю. Я всегда любил дружить, люблю дружить и никогда не разлюблю дружить с хорошими ребятами. А Вы не боитесь, что когда-нибудь случится и так, что кто-нибудь убьёт уже Вашего сына. И что Вы тогда будете делать? Успеете застрелить?

— Ты уже успел заметить арбалетчиков? А ты наблюдательный! — Хоншед ничего не заметил, но вида не показал. — На самом деле ни у кого никогда не было никакой возможности повредить Амнемису. До боя всех противников успевают накормить и напоить, а еда и вода там совсем не простые. Противник делается медлительным и рассеянным, да ещё и слабым, но сам этого никак не замечает и ощутить не может, так что победа обеспечена без всяких сомнений.

Хоншеда замутило. Бедных мальчиков сначала обманывают, вдобавок ещё и слегка отравляют, а потом безжалостно убивают. Гадость! И для чего это нужно? Неужели не нашлось других забав? И этот вопрос уже точно следовало задать. Он осторожно начал издалека.

— Только я всё равно не понял, зачем всё это нужно? Убийства надоедают, как и одни и те же потаскухи день за днём.

— Потаскухи у него есть в любом количестве. Амунемис мне даже иногда показывает, что он придумал с ними проделать. У мальчика на редкость богатое и хорошо развитое воображение.

— И что он придумывает? Завязать груди на спине морским узлом?

— А ты шутник! Да нет ничего такого с ними он не делает, всё как обычно, просто сцепятся в очередном новом для него положении, привяжут себя друг к другу или разоденутся как смогут. В общем, ничего необычного, но для него это всё в новинку, как в первый раз.

— А зачем тогда ему надо мальчиков убивать? Баб тискал бы за все места и был бы счастлив и доволен! Чего ему ещё не хватает? Он что, возбуждается от убийств или кончает? Или у него без этого не встаёт?

— Чтоб у меня стоял, как у него! Нет, просто его больше ничего не волнует, вообще, даже бабы, хотя чуть-чуть они его возбуждают, веселят или радуют, я не знаю, как это называть. Но больше он вообще ни на что не смотрит, разве что книги читать любит.

— Ну и что? Что здесь плохого и ужасного? Бабам вставляет, книги умные читает и драться умеет. Чего ещё ребёнку надо?

— Ты не понимаешь, его больше ничего не привлекает вообще! Он почти не разговаривает ни с кем, ест одно и то же, причём чуть ли не бедняцкую еду, не смотрит ни на какие увеселения, не улыбается и почти не смеётся. У него почти всегда такое выражение лица, как будто он только что похоронил всех своих самых любимых людей и скорбит о невосполнимой утрате. Читает он одно и то же и не смотрит больше ни на что. Я до трёх лет не знал даже, будет ли он вообще говорить.

— Это что-то нездоровое. Может он болеет?

— Никто не знает, но все придворные лекари не в состоянии ничего сделать. Мой сын или читает, или бабствует, или дерётся. Больше его не радует ничего. Иначе он сидит и смотрит перед собой, покачиваясь вперёд-назад или из стороны в сторону. Зрелище жутковатое.

Хоншед вспомнил улыбающееся лицо Амунемиса и задумался.

— На все вопросы он отвечает «Не хочу.» или «Зачем?». Я не представляю и не хочу представлять, что будет, когда он станет царём.

Хоншед попробовал представить себе Амунемиса через несколько десятков лет и ужаснулся. Пожалуй, в Империи сейчас всё не так уж и плохо по сравнению с тем, что могло бы в ней быть.

— А как Вы додумались до этих боёв? Как догадались?

— Никак, случайно. Во время одного из прошлогодних ежегодных мероприятий произошли обширные народные волнения и Амунемис, пока все вокруг бегали, потребовал у одного из охранников лук и принялся стрелять по толпе, да так хорошо и с таким весельем, что я даже сначала не понял, что его так развеселило.

— Но так это по толпе, а мальчики-то взялись откуда?

— Я решил сначала взять его на охоту, но ему охота совершенно не понравилась — он, оказывается, терпеть не может, когда убивают животных, у него их есть целая куча и он их всех безумно любит. На казнях и пытках ему тоже скучно и он их только придумывать может и то без малейшего веселья. Потом я решил поучить его военному делу, но у него совсем нет способностей для управления войсками, зато вдруг обнаружились немалые способности к драке с оружием и без.

При последних словах царя у Хоншеда пробудилось неподдельное любопытство — начиналось что-то знакомое и понятное.

— Он посмотрел на упражнения копейщиков и мечников, оживился и попросил дать ему попробовать. Разумеется, справиться с воином он так и не смог, но с такой бодростью оживился, что месяц не унимался, пробуя все виды оружия и со всеми противниками.

— Вот и прекрасно! Занимался бы делом и весел был.

— Я тоже так подумал, но скоро всё закончилось и после одного из поединков Амунемис уселся, уставился перед собой и сказал «Слишком сильные, мне их сейчас не победить, нужен кто-то послабее, мне по силам.» Тогда я и решил привести ему ровесника для драки.

— Я уже почти догадываюсь, чем всё закончилось.

— Сначала я решил просто предоставить Амунемису возможность хорошо подраться, но всё пошло немного не так и он забил соперника до смерти, но был счастлив до умопомрачения, причём весь день.

Хоншед вспомнил несколько своих случаев и промолчал.

— А потом все быстро сообразили, что и как. Сами докумекали. И с тех пор ему приводят по одному его ровеснику в день, благо всегда и везде у нас есть кого найти на убой, а ещё уйму времени он проводит в изнурительных телесных упражнениях и самостоятельно обучается всевозможным боевым искусствам в перерывах между чтением книг и тисканьем баб. Так и живёт. А что с этим дальше делать я не знаю.

Всё изложенное царём было печально и ужасно. Хоншед устал и от зрелищ и от переговоров и отправился погулять по столице Никаона.

* * *

Сам король едва скрывал радость, что спровадил Хоншеда в Империю с глаз долой и от любимого Дэанева подальше. А ещё может и от его там пребывания большая польза получится, если всё пойдёт как у него было задумано. А сейчас надо приготовиться к очередному и для него лично приготовленному зрелищу, благо Хоншед уже далеко и не сразу об этом достижении узнает, если оно, конечно, сработает. А для всей Империи это пусть будет самой неприятной неожиданностью. А разболтать он им не сможет, как бы они его потом не спрашивали.

Со времени его отплытия прошло почти два месяца и Хоншед уже давно приплыл в Империю с мечтами о подвигах. Об этом ему совсем недавно уже доложили, а самый главный подвиг совершается, как раз, не там, а здесь. Пока он там всех будет отвлекать своими глупостями, я здесь хорошо подготовлюсь к новой, весьма возможной войне с очередными желающими на его королевство напасть и между собой поделить. Столь обширные, на первый взгляд, Объединённые Королевства только против любого для них внешнего врага объединённые, а между собой ни разу не дружные, а скорее совсем наоборот и только успевай оглядываться. В таком враждебном окружении новое мощное оружие будет совсем не лишним, а может и просто незаменимым.

На сегодняшнее развлечение королю пообещали нечто, из ряда вон выходящее. Как всегда Тинтаос не поверил ни одному слову и ожидал, что, как всегда, ему пообещают нечто выдающееся и необыкновенное, но при показе, в лучшем случае, получится очередное представление шутов, тем более, что показать чудо ему пообещал очередной учёный.

Для сомнений были серьёзные основания. То ему показывали некое приспособление для полёта по воздуху, наподобие воздушного змея. В тот раз изобретатель с разбега спрыгнул с крепостной стены, пролетел несколько сотен шагов и потеряв управление так побился при ударе об землю, что чудом ничего себе не сломал. И зачем такое нужно? Если в полёте по воздуху возникнет необходимость, например для переправы или быстрого перемещения, то надо в первую очередь не убиться при посадке, а не лететь кувырком с большой высоты. Они бы устройства свои сначала доделывали, а потом показывали: что доделали, для чего и как использовать, сколько стоит и как пользоваться.

Единственным полезным изобретением на его памяти была солнечная печь. Золото расплавить она оказалась не способна, хотя свинец и олово благополучно расплавила прямо у него на глазах. В будущем её вполне можно было изготовить и более мощной для монетного двора, чтобы положить конец подделкам и поднять пробу золота.

Другой научной глупостью оказалась паровая пушка. В отличие от пороховой пушки она действительно стреляла и не взорвалась, но тот котёл, который приходилось таскать за ней, делал её хуже требушета и для войны не годился. К тому же для неё нужны были настолько точно вылитые ядра, что ни про какое боевое применение речь не шла.

И на этот раз на поле установили котёл, развели огонь в ящике под ним и отошли подальше. Из трубы над котлом повалил пар или дым и вокруг котла стал быстро собираться туман. Изобретатель обещал для своего изобретения настолько большую убойную силу, что в качестве издевательства король приказал собрать на поле побольше нищих для большего смеха, когда вся затея изобретателя провалится.

Шипение усилилось и учёный стремительно побежал подальше от своего детища. Король наблюдал за испытаниями со своего кресла на расстоянии нескольких сотен шагов и уже готовился было посмеяться над очередным неудачником, как всё изменилось в одно мгновение.

Нависшее над полем облако тумана вспыхнуло ярким огнём, каким горят масло или свечи, а мгновения спустя раздался грохот как от ударившей поблизости молнии. Стоявший впереди него Дэанев схватился за уши и застонал как от боли, еле устояв на ногах от полученного как из воздуха удара будто подушкой по всему телу. Мимо них пролетели несколько крупных кусков разорванных взрывом тел нищих, которые неосторожно подошли поближе к не то котлу, не то бочке. Некоторые метались как попало с вытаращенными от ужаса глазами, а из ушей у них тонкими струйками текла кровь. У почти всех стоявших подальше наблюдателей от страшного грохота просто заложило уши.

Такого Тинтаос не видел ещё никогда в жизни. Это было совсем не то, что те неработающие или стреляющие через пень-колоду пушки, а нечто из ряда вон выходящее. Там, где недавно толпились ожидающие оплаты нищие, теперь лежали разорванные тела с вываливающимися наружу внутренностями. На некоторых убитых из числа нищих красовались помятые и скомканные неизвестной силой старые стальные доспехи королевской стражи, смеха ради надетые на них и оказавшиеся совершенно бесполезными против нового вида оружия.

Первым приказом короля было схватить изобретателя и привести к нему немедленно. От злости на случившееся недоразумение он готов был приказать сделать с ним нечто доселе невиданное, но, мгновение поразмыслив, смог взять себя в руки, успокоиться и собрать всю свою силу воли, придать себе уверенный вид и снова сесть в кресло. Дэанев уже, как сумел, тоже успокоился и только то тряс, то вращал головой, но не мог заставить умолкнуть звон в ушах. Учёного привели.

— Ты чуть не убил своего короля! — начал он, злобно глядя на трясущегося человека средних лет с облезлой от лысины головой.

— Но Ваше Величество! Я же говорил Вам, что надо находиться на гораздо большем расстоянии! Вы же сами не захотели! Вы не слушали меня, сказали что Вам так далеко ничего не будет видно!

Король задумался и махнул рукой. Действительно, он говорили ему и не один раз, но король не поверил в успех очередной бессмыслицы, что может произойти что-то серьёзное и закончится успехом.

— Ладно, за это я тебя прощаю, но ты бы мог и поубедительнее настаивать, раз твоё изобретение оказалось таким грозным.

— Но я был уверен, что оно сработает! Я Вас не обманул!

— Лучше бы оно сработало немного потише — у меня до сих пор в ушах звенит, а некоторых моих подданных вообще убило насмерть.

— Ваше Величество…

— Я тебя прощаю. Такое полезное изобретение стоит гораздо большего. А ты не думал, как сделать его таким, чтобы его можно было не только поставить и применить, а ещё и забросить на расстояние?

— Ваше Величество, в книге, перепечатке тех древних табличек, не рассказывалось так подробно. Там были описаны устройства, которые могли бросать подобные приспособления на целые десятки вёрст.

— А где их взять и как сделать, не было там случайно написано?

— Мы не смогли понять — всё слишком сложно написано.

— А историков трясти вы не пытались? Пусть вместо непрерывных восхвалений подвигов прошлого вспомнят и что-нибудь полезное.

— Мы пытались! Мы даже не все слова понимаем из этих книг, это колдовство какое-то получается. Но кое-что мы выяснили!

— И что же вы поняли? — у короля перехватило дыхание.

— Знания древних людей можно использовать. Примерно год назад Ваш сын возвратился из того долгого путешествия по Канакхатуме со своим новым другом и немногим позже многое рассказал нам о своих наблюдениях в том самом Вымершем Королевстве.

— Опять путешествие и эти помойки! Но продолжай.

— Как только мы узнали о том, что может быть в любом из тамошних тайников или хранилищ, то сразу же отправили тысячи людей на поиски. Почти все погибли сразу, но некоторые выжили и проникли в глубины Вымершего Королевства в доселе неизвестные места.

— И что вы там нашли? — король начинал терять терпение.

— Да ничего! Небольшое количество исследователей тех же самых древних знаний и больше ничего. Почти все оставшиеся погибли, мы не смогли задерживаться там больше — у оставшихся выпали волосы, потом ногти, а следом и зубы повыпадали. Это проклятое место погубило почти всех, кого мы туда послали.

— А вот моего сына и его приятеля оно не погубило!

— Мы до сих пор не понимаем, почему? Но мы смогли понять, что в древних знаниях скрыт непостижимый нам пока смысл.

— Об этом я и так догадываюсь. Что вы нашли?

— Древние знания рассказывают о невероятных приспособлениях, которые могли летать по воздуху и сбрасывать на города устройства с огнём солнца, заключённым внутри них, такой разрушительной силы, что одним своим взрывом они превращали целые города в развалины, а их использование было похоже на вспышку в небе нового солнца, но только близкого и всё вокруг испепеляющего или даже нескольких новых солнц и вздрагивание земли под ногами, которая трескалась.

— Опять сказки! Где мы, а где новое солнце?

— Так было написано. Всё равно мы проверить не можем.

— Мало ли чего и где было каким-то дураком написано! Вы учёные или безмозглые придурки, чтобы всему верить? Верят бабки чокнутые в церкви, молельне, храме, монастыре и я не знаю ещё где. Они туда и ходят чтобы верить неизвестно во что. А доказательства где?

— Мы не можем повторить — мы не знаем, как это было сделано.

— А может оно и к лучшему. — внезапно передумал король. — Вы если даже такой мелочью, как эта недоделанная бочка, — он показал пальцем на место взрыва. — столько разрушений сумели натворить, я даже боюсь представить, что бы вы сделали с тем, о чём говорите.

— Мы всегда действуем с предельной осторожностью…

— Я вижу, почти всех убитых уже унесли. Куда всё это подевалось, то, о чём ты мне сейчас рассказываешь? Где самодвижущиеся телеги, летающие железные птицы, стреляющие на десятки вёрст камнемёты, сметающие города бочки, вся остальная чудесная дребедень? Или где хотя бы следы её существования? Покажи хоть одно доказательство!

— Говорят, что есть места, где сохранились их следы, но прошла не одна тысяча лет и уже всё давным давно засыпано песком.

— Ты не понял вопроса! Куда всё это великолепие девалось вместе с его изготовителями? Внезапно разучились и перестали делать?

— В летописях упоминается об этих чудесных изобретениях очень мало и редко. Есть всего две или три короткие книги полностью о тех событиях, а в остальных встречаются только их краткие упоминания. Там, в этих трёх сохранившихся книгах, написано, что примерно в тысячном году была настолько большая и разрушительная война, что после неё во всём мире не осталось никого и ничего. Выжило настолько мало людей, что у них еле получилось даже просто выжить, не то что сохранить хотя бы часть имевшихся научных знаний, а обрушившийся с неба огонь сжег все сложные средства производства подчистую. Ничего не осталось! В смысле вообще ничего и нигде!

— А что помешало им возродить всё это хотя бы через тысячу лет? Если верить вашим рассказам, то знания-то сохранились.

— Мы думали над этим. Видимо чего-то важного не хватает, чтобы на одних только знаниях всё восстановить. Скорее всего, дело в сырье, которое оказалось после столь опустошительной войны недоступным.

— Чушь какая-то! А куда оно подевалось? Оно же добывается!

— Всё не так просто. Если сейчас обрушатся все рудники, а всё железо тоже исчезнет, то мы не сможем ничего добыть.

Король снова задумался и, на этот раз, надолго — в словах учёного был скрыт глубокий смысл. Действительно, производство средств для производства средств производства как-то называлось и он даже очень давно про это знал и учил на уроках чего-то, про что уже не помнил.

— Я понял твою мысль. Когда нечего есть, уже не до науки.

— Совершенно верно, только это ещё не всё! Всё, что можно было легко добыть на поверхности, уже давно было добыто и утрачено, а до новых залежей уже не добраться без больших затрат и трудов.

— Твои рассуждения впечатляют! Оказывается, учёные не совсем в большинстве своём бесполезны. А до хоть каких-нибудь свидетельств мы могли бы добраться без больших затрат? Хотя бы денежных.

— Есть место, которое стремились разрушить больше всего и туда упали сотни рукотворных солнц, так было написано. Я думаю, что это место и сейчас выглядит как и тысячи лет назад потому, что там никто не живёт уже тысячи лет. Я даже знаю, где оно находится.

— Захватывающе! И где находится эта новая помойка мира?

— В самой середине Никаона под названием «Кулак пустыни», так его называют в последнее время. Больше я ничего не знаю.

— Ну это уже проще. С Империей мы дружим, а послать несколько десятков человек я могу без особого труда и денежных затрат.

— И ни один из них не вернётся назад — уже пробовали много раз и за последние столетия никаких успехов не добились.

Король от удивления чуть не свалился с кресла. Он ожидал от не по должности бестолковых своих учёных чего угодно, только не этого.

— Это ещё почему? Там что, всё так плохо, что намного хуже, чем в том пресловутом Вымершем Королевстве? Не пройти, а подохнуть?

— Кулак Пустыни находится в горах, но вокруг пустыня: воды нет, еды нет, растительности нет, ничего нет. Именно так было написано и нет ни одного упоминания, что кто-то вернулся из этого пекла.

— Но переходят же люди как-то даже через большие пустыни! Верблюды для этого есть, в конце концов. Или там настолько большая пустыня, что её ни на чём ни пройти ни проехать?

— Несколько сотен вёрст вокруг и ещё примерно полторы, если не две сотни вёрст в поперечнике, согласно его описанию в книге.

— Тьфу на тебя! Да это же мелочь! Мне купцы рассказывали про в разы большие переходы по пустыням на верблюдах.

— Я тоже об этом думал, но не в пустыне, видимо, дело.

— Ладно, иди сооружать ещё что-нибудь полезное, только не убей себя раньше времени — ты можешь ещё мне понадобиться.

Изобретатель ушёл, а король задумался. Неужели можно получить в своё распоряжение такую власть, что её будут бояться все? Неужели все сказки оказались правдой? Неужели можно заполучить хоть что-то из тех древних чудес? Неужели есть оружие, способное решить почти все вопросы межгосударственных отношений. Сейчас он не знал ответов на эти вопросы, но знал, кто поможет ему их найти.

* * *

Вернувшись во дворец, он увидел в своей комнате сидящего на его кровати Амунемиса. От неожиданности Хоншед вздрогнул, а от предчувствия нависшей угрозы весь похолодел. Перед ним сидел не очень вменяемый по его понятиям сын царя и если ему в голову неожиданно вдруг взбредёт напасть на Хоншеда, то придётся выбирать между позволить себя убить или убить сначала сына царя, а потом убить и себя самого, чтобы не оказаться в пыточных. Впрочем, тут даже убивать не обязательно — достаточно просто прикоснуться.

— А я тебя ждал. — начал Амунемис как только увидел Хоншеда.

— Прошу прощения, что заставил ждать себя так долго. — проявил он осторожность, пытаясь догадаться, зачем пришёл Амунемис.

— Ты слишком чужой для этой страны, ты можешь погибнуть.

— Я уже несколько раз чуть не погиб. А откуда ты узнал?

— Спросил у окружения отца, от них иногда бывает польза. Ты похож на меня в молодости. То есть, я хотел сказать, что я похож на тебя в детстве. Ты чем-то похож на меня, то есть я похож на тебя.

Хоншед не знал, что ему ответить. Амунемис говорил медленно и с трудом подбирая слова. Спорить с ним не хотелось, но и соглашаться сразу со всем было нельзя, чтобы не вызвать лишние подозрения, да и не с чем пока было соглашаться. Предстояла очень опасная игра в слова с непредсказуемым для него исходом.

— А откуда они могли знать, каким я был в твоём возрасте? Они же меня тогда видеть не могли? — вопрос был слишком опасный потому, что мог задеть самолюбие подростка разоблачением его выдумки, чем легко мог привести его в неудержимую ярость и Хоншед напрягся.

— Я сам догадался, они только мне рассказали, откуда ты.

— Ты очень умный и внимательный. Жаль только, что ты всё время один. — ответ на это утверждение должен был внести ясность.

— Я никогда не бываю один. Они говорят со мной и советуют мне.

— Кто? Советники царя? Или твои советники? — спросил Хоншед и огляделся по сторонам. — я никого больше рядом с тобой не видел.

— Люди в моей голове. Они говорят со мной, они советуют мне, но иногда они хотят настоящего безумия и я им отказываю. Тогда они на меня обижаются и долго со мной не разговаривают. Злыдни!

— Может быть, это и к лучшему? Я не хочу, чтобы в голове у меня звучали чужие голоса. Я сам решаю, что мне делать.

— Может быть, а может и наоборот. Может быть, если бы тебе всё время советовали, что делать, то ты не наделал бы столько глупостей.

Хоншед весь насторожился. Ребёнок рассуждал слишком взрослым образом для его возраста. Всё его поведение сейчас никак не вязалось с его поведением днём после того поединка. Вспомнились опять слова его отца и начали появляться зловещие предчувствия.

— Может быть и так, а, может быть, я всё равно бы их не послушал и понаделал бы глупостей даже больше, чем без их советов. Прошлое непредсказуемо и многообразно. Я так думаю иногда.

Амунемис поднял голову и уставился на него снизу вверх, прямо в глаза, неподвижным, немигающим взглядом. В этом взгляде было что-то страшное, как и в непонятном выражении лица. Хоншед вспомнил, как ещё в раннем детстве до полусмерти напугал одного легковерного человека рассказом про заползающую в задницу змею.

«Есть змея такая, особенная, она человека укусит, он замрёт и даже пошевелиться не может от её яда особенного. Живой лежит, а пошевелиться не может. А змея та ему хвостом вперёд через дырку в заднице в самое нутро залезает и в нём сидит, греется. А когда человек умрёт, она вылезает и следующего ищет чтобы укусить и внутри погреться.»

Хоншед встряхнул головой, прогоняя бредовое воспоминание. Но у него сейчас было схожее ощущение, что внутри от копчика до затылка вдоль спины как раз шевелится такая змея, холодная.

— Очень верное наблюдение о прошлом. Шод, сними свою одежду полностью. Я хочу посмотреть, какой ты на самом деле.

Нехорошие предчувствия многократно усилились. Дела принимали опасный оборот. Неизвестно, что придворные подумают или сделают, если увидят его рядом с Амунемисом голым. А если увидит сам отец Амунемиса? А если Амунемис вдруг захочет поиграть с ним? Или попросит, чтобы он оприходовал Амунемиса? Что было бы ещё хуже для Хоншеда. А что, если это такая хитроумная ловушка? Что, если сейчас Амунемис начнёт звать на помощь? Впрочем, всё равно у него нет выбора и всё равно, в случае чего, поверят не ему.

Он снял верх и не очень уверенно взялся за штаны, посмотрел ещё раз на лицо Амунемиса и, не увидев ни малейших изменений, продолжил. Он стоял голый перед сыном царя и готовился к худшему. Происходящее один в один ему напоминало встречу в тюрьме с Дэаневом.

Амунемис встал и подошёл к нему почти вплотную. Он провёл по каждому шраму несколько раз пальцами, потом просто погладил кожу на спине и груди. Хоншед начинал дрожать от страха. Он представлял себе, что может взбрести в голову почти безумному подростку, развлекающему себя убийствами сверстников и слышащему голоса в голове. Неожиданно Амунемис тихо заговорил, указывая на шрамы.

— Вот это сделала стрела из лёгкого арбалета, она пробила доспех и затупила свой наконечник. Вот это шрам от ножа, очень острого, без единой зазубрины. А это кинжал кончиком пробил кольчугу. Здесь из лука стрела только поцарапала, наконечник был зазубренный. У тебя в щелях почти не растут волосы, ни под мышками, ни в попе.

— Про волосы ты сам увидел, а как про шрамы догадался?

— Это просто, надо внимательно посмотреть и тогда…

— Изучаешь новую игрушку? — в дверях стоял царь. — Только не испорть — это наш гость и посол аж целого королевства.

— Я знаю, я только хочу посмотреть на него получше, он хороший.

У Хоншеда сразу отлегло. Если все, включая царя, уже увидели, что здесь происходит, и никто его ни в чём не обвиняет и не возмущается, то, значит, всё уже обошлось и можно хоть немного расслабиться.

— Приказать привели вам девок? Развлечётесь оба. — неожиданно спросил царь, которого, похоже, нисколько не смущало происходящее перед ним, что его сын разглядывает голых гостей.

— Не надо, я ему своих приведу, хочу посмотреть, как он будет над ними выделываться, может покажет мне что-то новенькое. — ответил за Хоншеда Амунемис, указав отцу пальцем на член гостя. — С таким большим и красивым он должен многое уметь с женщинами делать.

— Хорошо поешь и как следует расслабься. Тебе предстоит и очень тяжёлая и очень долгая ночь. — напутствовал Хоншеда царь.

Не прошло и нескольких часов, как комната Хоншеда превратилась в настоящий дом похоти. Он порадовался, что не так давно поучился у Дакама и теперь показывал приобретённое умение. Уроки Дакама для него не прошли даром и Амунемис часто прерывал развлечение и подходил поближе, чтобы с любопытством посмотреть на очередной хитрый способ совокупления Хоншеда с очередной девицей. После неизвестно какого раза Хоншед выпустил из рук женщину и повернувшись на спину разлёгся на кровати, поглаживая расслабившийся член.

— Всё, больше не могу, нет сил и больше не встаёт.

— А я могу! Я хоть всю ночь могу, пока двигаться не устану.

— Ты ещё ребёнок, а я хоть чуть-чуть, но спускаю каждый раз. Все твои девки теперь беременные будут. Я об этом не подумал.

— Не будут — им всем нутро поотбивали, чтобы не беременели.

Хоншеда снова замутило. Ну как так можно?! Что за страна такая!

— А если больше не встаёт, выпей один маленький глоточек из той бутылки, должен крепко стоять всю оставшуюся ночь.

— Прости, но я лучше не буду. Я не уверен, что алхимия безвредна.

— Вспомнил тот случай? Ну как хочешь, а мне совсем не нужно — у меня и так хорошо поднимается. Присоединяйся, если передумаешь.

Хоншед не помнил никакого такого случая, но виду не подал и спорить не стал. Он уже засыпал от усталости под шлепки тел и сопение рядом, отгоняя дурацкую мысль, что Амунемис решит и его использовать как девушку. Ясно было пока только одно — с этим царством никаких ни близких, ни даже дальних отношений заключать нельзя.

Нельзя потому, что скоро у них будет безумный, хоть и не злобный, царь. Нельзя и потому, что у действующего царя нет ни одной дочери. Нельзя потому, что местная знать ничем не лучше царя и связываться с ней так же опасно. Нельзя потому, что нельзя давать повод помешанным на власти людям. И ещё много почему нельзя. Хоншед заснул под вздрагивания кровати от одного из любимых развлечений Амунемиса.

Утром Амунемис и царь смотрели вслед удаляющемуся Хоншеду и видели, как он ускоряет шаг всё больше удаляясь от них. Он уходил и ни разу не обернулся, как это часто бывает. Вскоре он скрылся из виду и тогда стало ясно, что дело сделано. Царь погладил Амунемиса по голове и довольно улыбнулся обращаясь к сыну.

— Вот видишь, а ты сомневался, что получится.

— Я и сейчас не уверен и сомневаюсь. Мне до сих пор жалко того парня, которого мне пришлось убить ради правдоподобности.

— Не расстраивайся, он всё равно бы долго не прожил с его заболеваниями, а так он своей смертью обеспечил свою семью деньгами на всю оставшуюся жизнь. Правильно умереть — большое искусство.

— Может надо было просто изобразить, что я его убил?

— Нет. Правда и только правда может заставить поверить в любую ложь. Не беспокойся, ты устроил хорошее представление.

— Угу, а ещё мне придётся поменять всех перепорченных им в эту ночь своих подстилок. Я до сих пор не могу забыть, как семя каплями стекало с его длинного конца, и к тому же довольно толстого.

— Не переживай так сильно, я обо всём уже распорядился. В конце концов, не так уж он плох, просто слишком взрослый для того, чтобы становиться твоим приятелем. Разница в возрасте, как ты понимаешь.

— Ну да, ты прав. Лет через десять я вырасту и всё изменится.

— Лет через десять, возможно, уже не будет ни Объединённых Королевств, ни его короля, ни его самого. Впрочем, поживём — увидим.

* * *

Местность вокруг, на сколько хватал взгляд, была спокойна, но природа всегда спокойна, особенно пока нет бури, а люди могут и притворяться. Имперский советник Тиалвир осматривал сожжённый посёлок и сам разгорался сомнениями. В своей насыщенной событиями жизни он повидал немало сожжённых деревень, а некоторые и сам посжигал прямо вместе с их жителями, но здесь было что-то другое. Как должна выглядеть сожжённая разбойниками деревня? Правильно! Или как та, в которой всех жителей разбойники сначала убили, а потом подожгли все дома, чтобы хоть как-то скрыть следы? Тоже правильно! А здесь у него складывалось впечатление, что всё неправильно и поэтому подозрительно до предела! И прибрано всё под разбойничий налёт.

Где валяющиеся по всей местности порубленные, часто на кусочки, тела убитых? Почему их нет? Где груды обугленных костей, если всех жителей согнали в один дом и сожгли? Тоже нет! Складывалось такое ощущение, что каждую семью сожгли в своём собственном доме. Это что за жертвоприношение такое? Разбойники так увлеклись насилием, что утратили ощущение времени? И это при том, что ни одно сборище разбойников численностью больше пяти человек просто не успевает в Империи собраться вместе только потому, что на них тут же успевают кому положено донести куда положено, а после этого через несколько часов разбойники обычно украшают своими телами колья или столбы с крюками. И это те, кому ещё повезло! А остальные всю оставшуюся гниют в рудниках или каменоломнях. Правда, недолгую.

Не люблю загадки, особенно странные. Такое ощущение, что это не разбойное нападение, а местная попытка устрашения, благо, тут есть, откуда сюда быстро добраться. Но зачем Чонтонину такое устраивать? Этот вопрос не давал ему покоя. Запугать местное население, немного позже устроить крупное крестьянское восстание, потом пригнать войска и захватить побольше чужих земель, это понятно и одновременно бессмысленно. Ещё ни разу ни одно из Независимых Государств хоть что-либо противопоставить Империи в военном отношении не смогло никогда. На что же настолько дерзкая и бессмысленная выходка может быть рассчитана? На введение в заблуждение?

Первое, чему должен был научиться будущий имперский советник, это рассуждению не домыслами, а только доказанными истинами. Никаких предположений! Никаких догадок! Никаких непроверенных или неподтверждённых сведений! Никаких непроверенных доказательств или улик. Ничего непроверенного! Только достоверное, подтверждённое и доказанное! На этом держалась Империя уже тысячи лет!

Множество других государств, на развалинах которых возвышалась Империя, за тысячи лет разрушились только потому, что их правители пошли на поводу чувств и своих жителей за проходимцами, глупцами, мошенниками, верующими, да за кем ещё только можно пойти! Отказ от рассуждений на основании чувств был залогом надёжности работы имперского совета и основой существования Империи.

Многих иностранцев это ужасало, но эти непрерывно всем и всегда ужасающиеся иноземцы никогда не видели, что творилось в Империи, когда вдруг даже случайно нарушались основные правила управления столь огромным государством. Эти вечно недовольные и пугающиеся порой даже собственной тени приезжие не видели тех войн и потрясений, в которых пали даже самые могущественные государства, однако Империя выстояла и не один раз. И выстояла она благодаря не столько безграничной жесткости своего правительства и неукоснительного соблюдения им небольшого, но строжайшего набора только самых необходимых правил и законов, сколько холоднокровному и беспристрастному здравому смыслу, которым оно руководствовалось.

Одним из этих неукоснительных правил был сбор всех возможных доказательств перед принятием любого решения, причём сбор любой ценой. И если мёртвые обычно сообщают немного, то живые говорят гораздо больше, особенно если для этого применить нужные средства.

У всех живых людей частенько присутствовало дурное качество — бояться всех подряд, кроме тех, кого действительно следует бояться, а именно — представителей Имперской власти, поэтому довольно часто приходилось им напоминать, что в Империи, да и за её пределами, никого страшнее властей нет и быть не может. И чем дальше от столицы и самого средоточия власти происходило действие, тем чаще и строже приходилось напоминать об этом. И в этот раз тоже.

После осмотра посёлка и полного отсутствия доказательств чего-то более-менее определённого, Тиалвир с отрядом имперских карателей проехал в другой, ближайший в сторону побережья от сожжённого, и потому наиболее подходящий посёлок. Если здесь побывали каратели, наёмники, а может и ещё кто из Чонтонина, то там должны были хоть что-то знать об этом. А тем более, должны были знать о разбойниках, если это была их малопонятная и не очень умная выходка.

По предусмотренным правилам полагалось после приезда на место разбирательства оцепить посёлок, загнать всех жителей в свои дома и отдельно допросить каждого. Потом провести обыск в каждом доме и в случае обнаружения новых доказательств приступить к повторному допросу и так проделывать кругами до тех пор, пока не будет установлена окончательная истина. Если подозреваемые откажутся сотрудничать, к ним полагалось применить последовательно, в порядке возрастания все степени устрашения от первой до пятой. При отсутствии неопровержимых доказательств полагалось ничего не предпринимать, а выдать каждому жителю скромное денежное вознаграждение лично и объявить всем устную благодарность за верность и сотрудничество.

Каратели ворвались в небольшой посёлок со всех сторон, окружая его и перекрывая всем жителям пути к отступлению. Немногим позже согнали всех работавших на поле и разогнали всех по домам. Тиалвир обходя один дом за другим приступил к допросу, но не получил ни одного внятного ответа. У него создавалось навязчивое впечатление, что неизвестные убийцы проехали минуя все местные дороги сквозь не то поля, не то леса и незаметно напали на посёлок с неизвестной целью.

В какой-то мере это было хорошо потому, что после проверки всех ближайших поселений можно будет поставить в расследовании точку и закрыть это дело как не имеющее доказательств. Такое бывало не то, чтобы часто, но бывало ибо невозможно всегда выигрывать — иногда и у Империи случались мелкие проигрыши.

Всё изменилось где-то после середины мероприятия, когда уже почти две трети жилищ были осмотрены — при обыске одного из домов обнаружилось припрятанное под половицей сломанное оружие. Само по себе явление безобидное, если бы хозяин дома не запутался в показаниях, когда, у кого и при каких обстоятельствах он эти куски оружия приобрёл. Получалось, что или этим оружием с ним расплатился один постоялец, или один из нескольких постояльцев, или он его вообще на дороге нашёл и хотел где-нибудь продать. В таких случаях полагалось устроить независимый допрос всем остальным жителям и при возникновении расхождений в показаниях начать устрашение.

Обычно хватало первой степени устрашения, чтобы перепуганное до полусмерти население рассказало всё и вся, включая даже то, что и не помнило. Любой, кто проводил расследование, прекрасно понимал, что преступники будут путать следы и показания будут расходиться. И добиваться от бестолковых местных жителей связных показаний было всегда бесполезно, а в таком запутанном случае, как этот, бесполезно даже полностью. Следовало только собрать нужные доказательства и ограничиться относящейся к иностранному вмешательству их частью, но как раз на этом месте всё пошло не по предусмотренному.

Рассчитывая на быстрое завершение расследования Тиалвир закончил допрос и приказал согнать всех жителей вместе. После предупреждений он задал всем те же вопросы, что и каждому, но не получил ни одного ответа вообще. Складывалось такое впечатление, что люди собравшись вместе потеряли страх и почувствовали свою силу.

Происходящее было более, чем странным и противоестественным. Толпа безоружных людей стояла в окружении вооружённых карателей и не боялась. Он оглянулся по сторонам и осмотрел карателей. Форму имперских карателей никогда не красили. Своего коричневого, пятнистого цвета она достигала сама по мере засыхания забрызгивавшей её крови. У имперских карателей был обычай ничем, кроме воды, не стирать свою форму, чтобы с неё не смылась кровь. Строй вооружённых, забрызганных человеческой кровью, похожих на мясников карателей мог напугать кого угодно. Он ещё раз пристально посмотрел на толпу.

На что все они надеются? На то, что где-то неподалёку находится в засаде вражеский отряд и дожидается, когда ему подадут особый знак, чтобы внезапно напасть и отбить их? Но это было невозможно и Тиалвир снова повторил свой вопрос. Никто снова ничего не сказал и тогда он отдал тот самый, так всегда им нелюбимый приказ:

— Приступить к первой степени устрашения!

Каратели враз оживились. От стояния вокруг у них, наконец, появилась возможность перейти к любимому делу. Тиалвир вспомнил свой первый карательный поход и скривился. Тогда он был ещё неопытен и наделал множество мелких ошибок. Он помнил каждую из них, будто те события происходили сейчас. Тогда он основательно поторопился и не дождавшись, не дав людям достаточно времени, чтобы как следует испугаться, чересчур быстро дошёл аж до пятой степени устрашения, превратив всё пространство вокруг себя в кромешное пекло. В тот раз он ходил среди карателей и удивлялся самим же содеянному.

Одного из жителей каратели медленно жгли на небольшом огне, по мере сгорания добавляя дрова. Старосту подвесили за ноги на воротах и били промеж ног цепью, уже измочалив одежду и превращая самые нежные части тела в кровавое месиво. Другому жителю несколько карателей железным прутом дробили пальцы, начали они с ног, поэтому до коленей добраться дожны были не скоро. Чуть поодаль, намотав на руку длинные волосы, каратели в голову молодой женщины на глазах её мужа или жениха забивали длинные и толстые гвозди, а может и не гвозди, а что-то похожее. Тиалвир прошёл дальше, иногда вздрагивая от непривычки. На пороге одного из домов один каратель выхватил из рук женщины грудного ребёнка. Раздался визг:

— Не трогай ребёнка! Гайдобина проклятая!

Каратель подбросив перехватил ребёнка за ногу и с размаха ударил женщину по лицу наотмашь головой ребёнка. Раздалось верещание и крики. На пути дальше Тиалвир видел всё более яростную работу его карательного отряда. Другой каратель прямо у него на глазах натянул одним движением заверещавшего от боли то ли как недорезанный поросёнок, то ли как та неосторожная кошка, которой наступили на кончик хвоста деревянным башмаком, ребёнка, примерно годовалого возраста, на торчащий столбик забора и глядя на свой торчавший от возбуждения член и, слегка откинувшись назад, с силой выдернув столбик, показал остальным карателям подёргивающееся на весу тельце.

— Гы! Га! Го! Га! Гы! Га! Га! Смотрите! Куколка шевелится!

Раздалось бурное ржание, добавляющее работающим карателям веселья. Ребёнок соскочил с обломка столбика и каратель быстро успел ударить его снизу ногой, пока тот падал, с такой силой, что ребёнок отлетел в сторону на десяток шагов. В каратели отбирали чуть ли не с детства и ко времени выполнения боевых задач каратели полностью теряли всякий человеческий облик, если вообще когда-либо его имели.

Другой каратель поддев носком ноги подбросил упавшее на землю тельце ребёнка в воздух, перехватил за ноги и насадил задом на жердь как огородное деревенское пугало. Размахивая над головой уже мёртвым телом ребёнка, насаженным как знамя на древко, он с диким улюлюканьем и песнями двинулся вперёд по деревне. Тиалвир встряхнул головой, отгоняя картины прошлого и подтянул к себе старосту, показывая пальцем на его жену. Время терпения закончилось

— Ты даже не представляешь, никчёмная тварь и человеческий мусор, какое это удовольствие, прибить гвоздями грудь очередной потаскухи к столу и слушать, как она тебя умоляет её просто всего лишь изнасиловать. Ты будешь отвечать или нет? Выкидыш потаскухи!

Конечности у старосты вдруг неожиданно задрожали, а по штанам расплылось большое мокрое пятно. Староста грохнулся на колени, уткнулся лицом в грязь и заверещал от ужаса, рассказывая всё подряд.

— Они здесь были, он был один, они его прислали, они сказали, он сказал, я испугался, они его прислали, он принёс половину меча, сломанный меч, сказал, что другую половину принесёт и по ней мы его и узнаем. А я не знаю больше ничего, мы маленькая деревня, мы даже с одним из них не справимся, мы боимся, поймайте их, убейте их, они в прошлый раз говорили, что мы должны молчать и вы нас не тронете.

— Заткнись! Ничтожество! — рявкнул Тиалвир. — Ты настолько и жалок и труслив, что тебя даже карателям было бы противно убивать.

Раздалось верещание и в воздухе начала расходиться вонь.

— Если вы все немедленно каждый расскажете мне всё, что здесь и когда было, то я ограничусь лишь тем, что убью каждого десятого.

Речь произвела должное впечатление: жители один за другим грохнулись на землю в грязь плашмя и заголосили на все лады. Разобрать в этом почти овечьем блеянии что-либо связное было невозможно при таком скоплении народа и Тиалвир приказал приводить жителей в дом старосты к нему на допрос по одному и не калечить по дороге раньше времени. Каратели накидывали петлёй цепь на шею каждого жителя и волокли в дом старосты по земле, с некоторых спадала одежда.

После окончания допроса жителя выволакивали наружу и тащили к начальнику карательного отряда. Тот подбрасывал на ладони монетку и если четыре раза подряд выпадала одна и та же сторона, то сразу же выводили на середину посёлка, где каратель с размаху бил его со всей силы тяжёлой кувалдой по спине между лопаток. Раздавался глухой и от этого ещё более страшно звучащий удар тупого куска стали по мясу и хруст ломающихся костей, а искалеченного человека уволакивали в кучу лежащих подальше стонущих тел. Не заморачиваясь обещанием точно казнить каждого десятого, Тиалвир поступил немного строже и под истребление попал почти каждый восьмой житель. За блеяние — объяснил имперский советник, выходя из дома старосты.

Он быстрым шагом прошёл к своей лошади, вскочил на неё и отдал приказ возвращаться в столицу. Все необходимые сведения уже были получены, собраны и проверены, поэтому и доклад императору будет полным. Тиалвир отлично знал, что будет содержаться в этом докладе и кому придётся очень скоро испытать на себе всю карательную мощь Империи. Ни одна страна, даже сильнейшая из всех сильных, не смеет угрожать Империи даже косвенным образом, а, тем более, прямым, ни одно нападение не остаётся безнаказанным. Многие народы пытались выступить против Империи, но ни один из них даже частично так и не смог сохраниться до нашего времени. Империя стала тем плавильным котлом, который за столетия объединил сотни больших, средних и маленьких народов и народностей в один единый огромный народ. Один народ, один язык, одна власть, одна цель, один император.

* * *

Хорошо, когда в порт ведёт одна дорога. Хорошо не только для разбойников, которые как раз на ней и разбойничают, а ещё и для наблюдения за дорогой. Криулзав следил за дорогой из укрытия и видел всё: как отряд карателей промчался в сторону посёлка, как сгоняли его жителей, как имперский советник уехал и оставил завывающих жителей. Он видел и почти что слышал всё, но даже не собирался вмешиваться в происходящее в посёлке. Дуракам не надо мешать совершать ни маленькие глупости, ни, тем более, большие.

Он прекрасно знал, что бестолковая толпа вызовет своей тупостью подозрения в чём угодно. Он прекрасно знал, что в лучшем случае будет лёгкая расправа над жителями, а в худшем — жесточайшая бойня, и он знал, кого во всём обвинят. И это была его самая главная цель — чтобы имперский советник увёз в столицу те самые нужные сведения, только нужные не советнику, а ему. И он этого блестяще добился!

Когда император стареет, в Империи начинается настоящее пекло и каждый раз несколько независимых государств, обычно из числа или самых сильных и благополучных, или просто благополучных, влезают в эту бесполезную борьбу за власть, чтобы урвать себе чужие земли, а если повезёт, ещё и захватить имперский престол. Шансы на успех невелики, но количество попыток часто переходит в качество выигрыша. Все остальные, особенно кто поумнее, в этом дележе не участвуют по той простой причине, что лакомый кусок слишком велик и подавиться им недолго до такой степени сильно, что потом даже следов от своей, собственной страны уже не останется, одни воспоминания.

Но это совсем не значит, что нельзя вмешаться в делёж и направить его на пользу себе! Когда каждый игрок в борьбе за власть уверен, что в ней никто, кроме него, не знает всех остальных игроков, это значит, что все они в своей самоуверенности ослепли до такой степени, что не видят ничего вокруг себя по той причине, что тупо уверены, что этого нет потому, что просто не может быть и не бывает. Вот такая вот запутанная цепочка умозаключений получается, как ни верти.

Не так давно ему без малейших препятствий удалось проникнуть в Империю и до сих пор не привлечь к себе внимания настолько, что на него просто смотрели, как на заурядного проезжего. Ему сначала было пришла мысль поехать в столицу и там развить свою деятельность, но уроки наставников не были забыты. Именно первое или самое первое, что приходит в голову, нельзя делать ни в коем случае! Или ни в коем случае нельзя делать именно того, что первым приходит в голову. Или ни в коем случае нельзя… Он точно уже не помнил чего, но, в общем, учили как-то так. Он поступил как его учили и не прогадал!

Вместо рыскания под угрозой разоблачения по столице, он засел на дороге из порта в порт и скоро дождался отряда наёмников. На самом деле, наёмники вовсе не возвращались, а доставляли в столицу заложника. И он уже знал какого! Чудеса разведки можно порой совершать не выходя из безопасного укрытия, тем более, что укрытия и не требовалось. В одну сторону проехал отряд наёмников, а обратно на одного человека больше. Значит, не обманули! От ночлежки до ночлежки…

Уверенность в собственной безопасности — самая большая угроза. Ни одна из сильных стран просто не рассматривает по-отдельности ни одну маленькую страну как угрозу. Что может сделать страна другим странам, если она даже внутри себя ничего сделать не может? На этом предположении за тысячелетия сгорели многие могучие государства и ещё больше сгорит. Но история всегда ходила по кругу.

Ничего не стоило несколько ночей подряд останавливаться в одном и том же посёлке в разных домах просто переодеваясь и никто ничего не заметил. Ничего не стоило под конец оставить кому-то сломанный и почти ни на что другое, кроме перековки или переплавки, не годный обломок лезвия меча и побольше, по меркам нищих, заплатить, чтобы ничего не подозревающий дурак показал его тому, кто придёт немного позже, покажет остальную часть меча и попросит показать ему другой обломок. Не бывает у двух даже неотличимых внешне мечей одинаковых, изломов! Даже две палки не ломаются одинаково! Все знают это и понимают, что сломанный предмет это условный знак, чтобы узнать своих людей по совпадению двух никогда не повторяющихся изломов. А особенно хорошо это понимают все имперские советники!

Безусловно, имперский советник догадался, что лезвие это знак, но не догадался, что никто никуда не проехал и никто никого не ждёт. По дороге никто не проезжал, кроме собственных имперских наёмников с имперским заложником. Теперь по всей Империи пойдут заведомо неверные слухи, что заложник из Чонтонина был на самом деле заслан и руководил тайно заброшенным в Империю отрядом. Империя начнёт искать в Нивнылате, по всем его помойкам, чонтонинских вредителей, которых там нет и никогда не было! Заложников из Чонтонина начнут пытать с такой жестокостью, что любо-дорого будет смотреть. Причём не одного или двух, а всех! Чонтонин станет на дыбы и начнёт уже настоящую скрытую войну против Империи, к которой немедленно присоединятся все остальные, а закончится его подлог настолько роскошной войной, что мёртвых складывать будет некуда.

Всё только что им представленное, выглядело настолько прекрасно и прелестно, что Криулзав даже на какое-то мгновение замечтался. За всего лишь месяц работы довести межгосударственные отношения до того, что скоро все ближайшие соседи устроят между собой самую настоящую бойню с десятками, если повезёт, миллионов жертв, обезлюдят и доведут себя до полного истощения. Но и это ещё не всё!

Даже в случае возможного провала затеи с развязыванием новой, а, если повезёт, и вообще мировой войны, будут сорваны всякие поиски нового императора в Империи уже только потому, что каждая сторона со своего направления начнёт яростное истребление по Империи всех, кто хоть сколько-нибудь подходит на должность нового императора. И что вы тогда будете делать? Без императора ваша империя не протянет и десяти лет! Имперский совет возьмёт власть в свои руки? В добрый путь! А откуда вы после такого истребления умных будете пополнять имперский совет? Всех дурачков по улицам соберёте или потомственную знать к высшей власти допустите? Успехов! Я даже и представить боюсь, что у вас тогда начнётся. Поставите императором кого попало, а сами будете выжидать, когда всё изменится? Коротких ожиданий! А теперь вспомните, как в Империи дошли до таких правил.

Ещё ни разу нигде и никогда ни один совет не смог договориться до единого решения. У человека поведением управляет одна круглая или, точнее, овальная голова. Если поведением управляет не одна круглая, а две овальные или круглые части тела, то это значит, что поведением управляет задница, только задница и ничего, кроме задницы. Император сам принимает решения — имперский совет их только утверждает и пропускает. Попробуете принимать решения советом — узнаете, что такое дурдом и как в нём жить. Очень скоро узнаете!

Вы смогли построить свою многотысячелетнюю империю на одном незыблемом правиле, которое не нарушалось только потому, что никто ещё не нашёл способа, как его нарушить и вам кажется, что так будет всегда. Но со временем всё меняется и правила меняются тоже вместе со всем, точнее, способы их нарушения. Вы там, у себя в Империи нашли способы управления хаосом и как строить из него порядок, но не учли того, что хаос не подчиняется ни вам, ни кому-то ещё. Вы сочли, что при вашем подходе к управлению империей, неблагоприятное для вас, а я бы сказал — губительное, стечение обстоятельств не наступит никогда, но вы за те тысячелетия относительного спокойствия забыли, что управлять можно и окружающими обстоятельствами. И мы этому научились! И вы очень скоро узнаете, насколько хорошо научились!

Криулзав достаточно насмотрелся на поднявшуюся после отбытия имперских карателей суету в посёлке. Здесь, в посёлке, все важные события уже закончились и он отправился следом за отрядом карателей, возвращавшимся назад под предводительством имперского советника. Теперь он приедет в столицу Империи совсем не с пустыми руками, а готовый менять одну государственную тайну на другую, пока не стравит между собой всех заложников, а потом натравит их на всех возжелателей императорского места, кто поумнее табуретки. Что бы ни творилось на окраинах, решающая битва всё равно будет в столице, куда стекутся уцелевшие, чтобы умереть в битве за власть.

Но мы-то знаем, что на этот раз победителей у вас не будет, а сами вы ни на что не способны, кроме как устанавливать у себя в Империи порядок огнём и жесткой силой, причём собственного населения против собственного же. А я заставлю вас так перестараться в установлении этого порядка, что вы от него сами же и подохните! Всё хорошо в меру, а вы давно забыли это понятие за редкостью его использования и теперь сами же при моей поддержке уничтожите всё, что создавали столько тысяч лет жертвуя всем и всеми.

Вот, сколько всего полезного для своей страны может сделать всего лишь один хороший празвалорский разведчик!

* * *

Записок больше не появлялось: ни в кабаках, ни в похотных домах, ни в прочих менее подходящих местах больше ни разу ему не удалось Велиола или Дакама застать ни с одной бумажкой в руках. Возможно, что его друзья стали осторожнее, а может и придумали другой способ для передачи сообщений. В любом случае узнать содержание записок не представлялось возможным и Цункаим просто смирился с неудачей и поражением до тех пор, пока он и оба его друга в очередной раз все втроём не пошли в очередной ночной поход по щелям и дырам.

Как всегда, дом похоти нашли в Нижнем Городе, что уже перестало удивлять Цункаима. Потаскухи там были страшные и грязные, но для людей с деньгами приводили кого угодно, хоть из Верхнего Города. С большими деньгами в Империи вообще можно было делать что душе угодно. При наличии соответствующих денег можно было взять в потаскухи хоть принцессу — вопрос только в количестве денег.

В некоторых домах похоти попадались и вполне милые девушки, на которых даже захотелось бы запрыгнуть, если немного их отмыть. На поиске таких девушек Дакам с Велиолом и сосредоточились. Цункаим находил в этом некое развлечение, наподобие того, которое находят не обласканные судьбой дети копаясь в мусоре возле богатых домов. Порой им удавалось найти много чего такого, что не все обеспеченные и даже богатые люди могли бы себе позволить приобрести.

На этот раз им попалась девка вполне себе ничего и Цункаима они пропустили вперёд. Вообще, Дакам и Велиол в каком-то смысле были наставниками Цункаима или покровителями. Они помогали ему советами, подсказывали нужные решения, предостерегали от совершения глупостей, а с девками часто пускали его вперёд, пока они не вдули на полную им в передок так, что семя едва наружу не вытекало.

Насчёт вытекания с потаскухами был отдельный вопрос. Казалось, что в Империи все граждане женского пола могли только потаскухами и стать. Через некоторое время при ближайшем рассмотрении удалось выяснить, что не так потаскух и много, как на первый взгляд кажется. На самом деле большая и основная часть потаскух была простыми рабынями, которые попали в рабство по разным причинам. Просто мужчин после продажи в рабство чаще всего отправляли работать руками, а женщин — тремя дырками. Как-то раз Цункаим даже вспомнил свои познания в арифметике и посчитал, что соотношение между не потаскухами и потаскухами почти такое же, как и работающих потаскухами рабынь к потаскухам, рабынями не являющимися. Открытие немало и больше своей неожиданностью, чем точностью, тогда его удивило.

Как и у большинства рабов, жизнь у потаскух была несладкая. Если рабов больше берегли, потому что за них были деньги уплачены, то из потаскух выжимали всё, что можно было выжать и сразу. Владельцы и управляющие в домах похоти стремились показать свой товар лицом и не лицом тоже и делали для этого всё возможное. Когда посетитель за что-то платит, он должен это получить потому, что чем больше он получает услуг, то тем больше он платит. И если посетитель хочет перёд потаскухи без чужого семени, то потаскухе промывают перёд несложным приспособлением. И если хочет зад без дерьма, то делают всё то же самое и с ним. Рот, к счастью, потаскухи мыли сами.

Чаще всего в Нижнем Городе посетители домов похоти довольствовались потаскухами как они есть, но только потому, что у них денег на излишества не было, но если деньги были, то потаскуху готовили под посетителя, как тот захочет. Пользы в таких приготовлениях для девушек было мало, а вреда много и при слишком частом промывании они быстро заболевали, а затем довольно скоро дохли. Как Цункаим выяснил немного позже, промывали нутро часто не просто водой, а неким, в значительной степени предохраняющим половой член посетителя от заражения всевозможными заболеваниями раствором, для приготовления которого использовали далеко не самые полезные вещества и пить их много или слишком часто или вливать ещё куда-то в большом количестве было точно нельзя. Но кого волнует здоровье рабов?

Цункаим как-то раз подсмотрел одно такое мероприятие, скривился и передёрнулся от увиденного: девушка едва дышала и вся корчилась от явно не приятных ощущений. Ему на мгновение даже стало жалко с этими женщинами сношаться, зная, через что им пришлось пройти, чтобы потом лечь под него чистыми во всех отношениях. Но если это будет не он, то будет кто-нибудь ещё и как бы не гораздо хуже. Так он успокоил свою совесть и продолжил пользоваться потаскухами как ни в чём ни бывало. Не был исключением из общего правила и этот раз.

Цункаим слезая с бабы по привычке провёл взглядом по стенам и в одной из щелей прямо напротив себя увидел что-то белое. Всё ещё не веря своему счастью он, стараясь не привлечь к себе внимания Дакама и Велиола, провёл рукой по стене и незаметно выдернул бумажку. Для выхода за дверь время было самое подходящее.

Он попытался выпустить задом воздух, не смог и тогда просто рыгнул, погладив рукой живот и подложив записку себе под зад. Он почти уже придумал, под каким предлогом выйдет за дверь, но для обмана и его полной правдоподобности всегда нужны веские доказательства. С видом, что его тошнит или мутит, он сглотнул несколько раз, как будто его сейчас вырвет и тут же сделал вид, что ничего этого не было.

Всеми силами своей воли успокоив себя, он зажал записку в кулаке, оттопырив указательный и средний пальцы на другой руке и радостно почёсывая ими на ходу все места, прошёл от кровати к двери вокруг стоявшего слева от него стола на ходу скабрезно пошутив для отвлечения внимания от своей левой руки с зажатой в ней запиской.

— Хорошо начинать первым — дырки ещё почти чистые.

— Лучшее — детям! — выкрикнул вдогонку ему Велиол.

Цункаим вышел за дверь и делая вид, что заперся в уборной, стоя в полутьме под еле коптящим на цепи под низким потолком, тусклым не к месту масляным светильником с непотребно запылившимся с одной стороны и давно закоптившимся с другой стороны стеклом, развернул сложенную вчетверо маленькую записку. Он прекрасно понимал, что если она предназначалась Велиолу или Дакаму, то прямо сейчас один из них уже осматривает и ощупывает стену и не находя ожидаемой записки мгновенно догадывается, кто её взял. Он отлично понимал, что его тогда могут убить прямо здесь ещё до того, как он её прочитает.

Единственное, что радовало Цункаима, так это как раз то приятное обстоятельство, что его не утопят в полном дерьма ведре — во многих домах, и дом похоти не был исключением, вместо вёдер и кадушек использовалась труба в полу, куда всё и стекало. Дальнейшая судьба его нечистот Цункаима заботила мало, но порой через эти трубы любили непонятно каким способом проникать крысы и мыши, что заставляло перед использованием постучать по крышке или плеснуть воды.

Умереть в уборной Цункаиму не хотелось, а тем более так рано. По своему недавнему личному опыту он хорошо знал, что любой из них: что Велиол, что Дакам убьют его без малейших колебаний, если у них в этом возникнет хоть малейшая необходимость. Главное теперь было не дать возникнуть этой необходимости. Никак. Совсем никак.

Но с другой стороны всё могло быть и так, как ему рассказывал Велиол. И вряд ли Велиол и Дакам были настолько глупы, что не догадались бы, что рассказу Велиола он почти не поверил и начал сам искать способы перехватить записку. Никто не вернулся бы так быстро к уже раскрытому способу связи, а значит это что-то срочное и никем из них не ожидаемое, скорее всего запасной выход на чрезвычайный случай.

Цункаим поднёс развёрнутую записку поближе к светильнику и попытался разобрать написанное мелкими буквами на желтоватом то ли от жёлтого света, то ли от природы обрывке бумаги. От прочитанного у него в попе сжалась дырочка. Он сначала было решил, что прочитал что-то неправильно и ошибся в нескольких буквах, благо было темно, и перечитал странную записку ещё раз. Сомнений не оставалось — по счастливому случаю и с таким трудом перехваченная им записка начиналась словами: «Цункаим, в следующий раз не бери себе того, что не тебе предназначено. Маленький ты ещё слишком для таких серьёзных и взрослых игр. Лучше почаще радуй свою писечку, чтобы не навлечь большие неприятности на свою хорошенькую попочку.».

* * *

За столом сидели Дэанев и король Тинтаос. Вошедший подошёл не скрываясь и стал перед ними, как будто его пригласили.

— Какого… — начал было король, но вдруг осёкся. Все двери были заперты, приёма не было и беспрепятственно войти никто не мог.

— Не надо никого звать, я пришёл, чтобы сообщить вам печальную новость. Хоншеда больше нет, он просил передать вам его мечи, арбалет и всё остальное оружие, Дэаневу и Вам, на память о нём. Ему так хотелось, чтобы вы его не забывали! — говоривший замолчал.

Дэанев положил руки перед собой на стол, опустил на них голову и несколько раз глубоко вздохнул, затрясшись от рыданий. Король скорчил недовольное выражение лица, но, похоже, тоже был опечален.

— Вот и всё! — произнёс Дэанев не поднимая головы. — Ублюдки! Ненавижу их всех! Чтобы вся эта Империя в огне сгорела вместе с их императором и его подданными! Чтоб их всех чума забрала!

Король смотрел на судорожные рыдания своего старшего сына и в глубине души радовался, что почти два года назад после знаменитого побега Хоншеда из тюрьмы, который подстроил ему Дэанев, не успел изловить и расправиться с Хоншедом — Дэанев ему этого не простил бы. Ему было, в какой-то мере, даже самому жалко Хоншеда — за год он успел к нему привыкнуть, а иногда помощь Хоншеда оказывалась просто бесценной. Но Хоншеда, по словам неизвестного говорившего, больше не было, а жизнь продолжалась. Кстати, а чего это?

— Подожди, а почему мы должны тебе верить? — король пришёл в себя первым от удивления и взял себя в руки. — Ты принёс нам очень весомые доказательства, но недостаточные. Ты, может быть, где-то нашёл или украл эти вещи, а теперь хочешь, чтобы мы тебе поверили? А может быть и так, что ты сам или убил Хоншеда или предал, а теперь пытаешься войти к нам в доверие? Разве так не может быть?

— Ваши сомнения понятны. — говоривший оставался спокоен. — Я бы на вашем месте тоже не поверил ни одному моему слову. Шод на этот случай просил рассказать вам, если вы не поверите мне, что когда он отбил Дэанева у работорговцев, то плёткой отхлестал его по заду в наказание за глупость. Об этом случае они оба никому больше не рассказывали, во всяком случае Хоншед не рассказывал.

— Прекратите! Прекратите вы оба! — раздался глухой голос не перестающего рыдать Дэанева. — Я тоже никому не рассказывал про тот позорный случай. Не надо было Шоду ехать в Империю, не надо было совать голову в это пекло. Я так и знал, что всё так закончится!

— Он сделал это ради тебя. И ради себя тоже — ты сам прекрасно знаешь, что бывало с королями, у которых было мало наследников.

— Я знаю, но всё равно это невыносимо! Мы хотели узнать больше про Империю, а в итоге потеряли всё, что имели.

— Дэанев, как бы это прискорбно для тебя не звучало, но твой даже самый лучший друг это ещё не всё, что у нас есть.

— А что у нас ещё осталось? Или кто у нас ещё остался? — Дэанев поднял залитое слезами лицо, раскрасневшиеся глаза быстро моргали, губы сжались и дрожали. — Да, у меня есть ещё несколько надёжных ребят и у тебя найдётся несколько верных и преданных подданных. А все остальные спят и видят, как залезть на престол.

— Переворот ещё никого на троне удержать надолго не смог. А следом полезут ближайшие соратники, а за ними даже не ближайшие.

— А их это не волнует! Понимаешь? Не волнует! Совершенно! Ты даже не представляешь, кто населяет наше собственное королевство и я тоже не представлял, пока мы не прогулялись по нему и соседним во время того путешествия. Всем на всё без разницы! Да за возможность сесть на трон хотя бы на один день половина твоих подданных умрёт не задумываясь! Единственное, почему они этого ещё не сделали, так это потому, что не смогли договориться, кто сядет первым.

Речь сына произвела впечатление на отца. Король мельком посмотрел на молча стоявшего напротив них гостя и показал ему пальцем на место за столом. Всю жизнь Тинтаосу не хватало уверенности в себе, но причину этой неуверенности он так и не нашёл. Да, он был женат на не самой лучшей женщине, но межгосударственные браки нередко заключаются не по любви, а только из государственных соображений и по сравнению с некоторыми королями ему ещё и повезло.

Он вспомнил о короле, которому подсунули слабоумную жену и та не нашла ничего лучше, как через год броситься вниз головой с башни на мостовую. Разумеется, что часть родственников королевы объявили это самоубийство преднамеренным убийством и тут же начали войну, истребили почти всё население королевства, растащили его по кускам, а короля в конце концов предало его же ближайшее окружение и передало в руки разъярённым родственникам погибшей жены, которые перегрызлись между собой за право наиболее жестоко его умертвить.

Кончилось тогда для короля всё печально. Чтобы не умертвить его раньше времени, тогда порешили начать с унижений и так увлеклись, что сдали в придворный похотный дом, где того насиловали, унижали, мочились и гадили на лицо, а потом отправили на площадь в колодках и привязали к столбам на возвышенности посередине. Ещё несколько месяцев развлечение продолжалось на площади, пока к делу, наконец, не подключились палачи, которые умертвили несчастного за месяц.

У него с женой было всё проще — она родила Дэанева и начала не быстро, но бесповоротно сходить с ума. Следующие дети получались один хуже другого и лучше бы не получались вообще. После пятого и последнего ребёнка его жена сошла с ума уже окончательно и быстро загнала себя в могилу. Причину её смерти придворные лекари так и не смогли толком установить, потерявшись в догадках. Одна из наиболее вероятных причин звучала так: жена увлеклась алхимией для сохранения своей красоты и столь предалась употреблению всевозможных веществ, что медленно себя отравила насмерть. Хорошо, что хоть успела перед всеми этими увлечениями самоуничтожением Дэанева родить.

— Но пока мы ещё живы и у власти, так что ещё не всё потеряно. Я бы предложил нашему гостю из дальних краёв представиться и тогда мы вместе сможем подумать над тем, что нам теперь делать.

— Я не из таких уж и дальних краёв. Я — Цункаим из королевства Тацха, второй сын короля. — представился неизвестный.

Хоншед вздрогнул так, что его подбросило над кроватью. Это надо же такому и присниться! Он тяжело дышал и сердце стремительно колотилось. В сны с чудесными пророчествами он не верил, но и назад вернуться хотелось живым и целым. А ещё было непонятно, почему в этом будет замешан Цункаим? Единственное, что его пока связывало с Цункаимом, это ночной приход со связыванием, дневная встреча с не пойми чем и ночной привод этих двоих, закончившийся общим тисканием потаскухи с втыканием всего во все места. Может быть, они ещё раз встретятся и тогда уже их отношения станут гораздо крепче?

Он пощупал себя промеж ног. Лучше бы голые потаскухи снились! Или просто натягивание баб. А то снится такое, что потом не заснёшь! Он сел одетый, как спал, на кровати, посмотрел по сторонам и крепко призадумался. Тёмной пасмурной ночью комната обычной придорожной ночлежки казалась ему при погашенном светильнике и закрытых на задвижки плотных ставнях совершенно тёмной, без малейших признаков проникающего снаружи или горящего внутри неё света. Самое время, чтобы сейчас кто-нибудь появился из темноты и ткнул его чем-нибудь острым в самое жизненно важное место, в задницу, например, в которой он сейчас находится, причём настолько глубоко, что самому вылезти возможным никак не представляется.

Из столицы, где нужно было узнать как можно больше, император отправил его с письмами в столицу Никаона, где ему приказано было вручить эти письма местному царю и пообщаться с местной знатью. А потом через почти всё побережье добраться до столицы Гахшеона и то же самое проделать и там. И так со всеми царствами в Империи!

Вот поэтому сейчас он торчит в этой ночлежке на полдороги, никак не дождётся рассвета и видит безумные страшные сны о пересказе подробностей своей гибели Цункаимом своему королю и своему другу, а в чём-то почти родному Дэаневу. А вместо прогулок по столице Империи, сбора важных сведений о ней и подслушивания по углам разговоров он теперь тащится сотни вёрст и протащится ещё многие тысячи, чтобы вовремя выполнить никому не нужное поручение чужого императора вместо нужного поручения своего короля. В памяти всплывали годы его работы посыльным и это наводило его на нехорошие мысли.

Тогда всё закончилось достаточно плохо, как бы в этот раз не закончилось ещё хуже. Но нет худа без добра: хочешь изучать Империю — передвигайся по Империи. Только хочется иметь на это время, но как будто зная это, император установил жёсткие сроки доставки каждого письма и нарушать их не советовал. Жалко, что он тогда не догадался спросить императора, что делать, если его попросят задержаться. Ведь царю не откажешь — не тот человек, которому отказывают.

Хоншед ещё раз попробовал заснуть и это ему с трудом удалось. На следующий день ему предстояли очередные десятки вёрст по роскошным землям Никаона и полная неизвестность впереди. Дакам, Велиол, Цункаим и столица Империи остались далеко позади. Может быть, он когда-нибудь их ещё увидит, а, может быть, и нет и, может быть, это и к лучшему — не те они люди, которых каждому хочется увидеть.

* * *

Император слушал доклады имперских советников и всё больше и больше недоумевал. Как он мог так ошибиться? Почему всё пошло не как было им задумано, а с обратной точностью? Где он просчитался и почему? Что им было упущено? Когда всё успело так измениться?

Хоншед по всем понятиям должен был рассвирепеть ещё в первый раз, когда его знакомых убили на улице. И уж точно должен был озвереть после убийства Киамита и Шенвеха. После такого что Дакам, что Велиол должны были превратиться в куски окровавленного мяса под ударами Хоншеда и при содействии Цункаима.

После такого происшествия должны были быть испорчены отношения всех и со всеми: Утием и Чонтонин должны были бы скорее всего начать войну против Елмаденвинала и Тацхи, а после выяснения всех обстоятельств, уже вчетвером навалиться на Империю. И тогда сразу на четыре направления никаких военных сил Империи не хватило бы и конец бы ей пришёл скорый и верный ему на радость.

А вместо этого столь ожидаемого праздника души, как донесли его тайные осведомители, Дакам и Велиол с лёгкостью договорились той ночью с Хоншедом и Цункаимом до того, что сняли одну потаскуху на всех и вытворяли с ней такое, что весь пол в комнате семенем залили, так стекало, текло и вытекало. Ну и как это согласуется с готовностью Хоншеда убить любого за своих друзей? А готовый отомстить со всей жестокостью за своих убитых старых друзей Цункаим тут же заменил их на новых, причём на Дакама с Велиолом. Ну не сволочь разве, хоть и молодая? Сучка с членом! Щель мошоночная!

Надежда легко сделать пакость собственной империи улетучилась. Но как такое могло произойти? Где же он ошибся? Он искал ошибки в своих рассуждениях и нигде их не находил. С докладом подошёл уже Тиалвир. Император прервал размышления и прислушался.

— Мы провели необходимое устрашение и выяснили, что в одну из областей Нивнылата был заброшен отряд Чонтонинских наёмников.

Император чуть не вскрикнул от радости. Неужели получилось? Но как? И почему в Нивнылате? Неужели на его стороне кто-то ещё ведёт игру? Надо попытаться узнать как можно больше — это шанс!

— В глубине Нивнылата, неподалёку от Брошенных Земель, этими наёмниками был вырезан и сожжён небольшой посёлок. Местные жители не связаны с нападавшими, но сильно ими напуганы.

— Местные жители любого места Империи должны быть напуганы моим гневом, а не отрядом неизвестно ещё чьих наёмников.

— Расследование показало, что наёмники были чонтонинские.

— А как ты думаешь, почему Чонтонин вдруг взял и позволил нам обнаружить своё присутствие? Разве для преступника не более важно скрыть следы своего преступления или перевести подозрения на всех, кроме него? Я бы на месте наёмников Чонтонина сделал именно так.

— Вполне вероятно, я бы даже сказал, что весьма вероятно, только имперский совет не использует в своих рассуждениях догадок.

— Но ты же не станешь отрицать, что я прав? — император упирал и давил на отрицание отрицания как на последнюю надежду.

— Не стану, поэтому без более весомых доказательств мы не будем принимать никаких действий против Чонтонина, тем более, что у нас в гостях их заложник и он может пролить свет на обстоятельства и как произошедшей резни, так и на своё таинственное исчезновение.

Стоявший рядом Велиол очнулся от оцепенения. Наступал тот миг, которого ему и надо было дождаться, который и был ему нужен.

— Проще всего мне будет ответить на второй вопрос. Я подслушал разговоры сопровождавших меня наёмников и выяснил, что они собираются меня убить незадолго до приезда в порт. Кто-то хорошо заплатил им за это и я догадываюсь, кто и зачем. Если бы они осуществили свой замысел, то все подозрения пали бы на Нивнылат, где произошло бы нападение. Для обеспечения прикрытия они вырезали бы в округе несколько посёлков и выдали бы это за следы борьбы.

— А конечная цель? — спросил Тиалвир.

— Война Чонтонина против Нивнылата и всей Империи. Чонтонин бы не простил моего убийства, которое, к тому же, подорвало бы всякое доверие к Империи со стороны других государств.

— Можно считать, что это был ответ на первый вопрос, не считая, что мы пока не услышали, кто заказал твоё убийство. — Тиалвир уже просто жаждал услышать ответ, пусть и с долей домыслов.

— Обычно так поступают именно те, на кого в меньшей мере падут подозрения и кто в итоге получит самую большую выгоду для себя, то есть в нашем случае с готовившимся на меня нападением это должны были быть Объединённые Королевства.

— А кто именно из них? И почему не кто-то из числа Независимых Государств? — уже напрягся и сам Император.

— Независимые Государства находятся слишком близко и первыми попадут под удар в случае войны. Да и военных сил у них для войны с Империей не хватит, даже у всех вместе взятых. А самое главное, что ещё один заложник из Независимых Государств, из Утиема, тоже чуть не погиб по дороге сюда. Я не думаю, что это случайное совпадение.

Догадка Велиола произвела убийственное впечатление: она объясняла всё и не противоречила ничему. Действительно, после вскрытия всех сбивающих с толку наслоений догадок открылась так тщательно кем-то скрываемая истина. Именно количество отброшенных ложных толкований и доказывало правильность последнего вывода.

Император не верил своему счастью. Он делал все усилия, чтобы о его радости никто не догадался. Надо будет подбросить им побольше сомнений, чтобы закрепить столь неожиданный успех.

— Похоже на правду, но давайте мы спросим ещё и второго заложника — Дакама, который тоже пережил почти то же самое.

Стоявший рядом Дакам едва не сбил с ног Велиола, вылезая вперёд на самое лучшее для рассказа место перед императором.

— Со мной всё было почти так же, как с Велиолом, только я начал догадываться о намерениях своих сопровождающих гораздо раньше и забеспокоился. Когда мы остановились почти сразу после пересечения границы Нивнылата, чтобы помыться в реке, то начальник наёмников Чимвог сразу же, как только увидел меня голым, пообещал меня изнасиловать, что и сделал в ближайшей ночлежке, в которой мы в ту ночь остановились переночевать. Я предлагал ему обойтись потаскухой, но он сказал, что у меня попка лучше и тут же её опробовал.

— Возмутительно! — разъярился император. — Заложник должен быть неприкосновенен почти как иностранный посол.

— Я знаю, поэтому я догадался, что мне теперь живым до столицы не добраться и тогда я принял решение убить их обоих.

— Прискорбно, что тебе не удалось их живыми захватить, а потом сдать имперским властям, тогда бы мы узнали много полезного. Я так полагаю, что и сопровождавшие Велиола наёмники не сами умерли?

— Я их отравил, их было слишком много, чтобы справиться с ними одному, но я проявил сообразительность и хитрость.

— Но правда всё равно всплыла и теперь мы знаем всё.

— А кто напал тогда на меня? — вмешался в разговор Цункаим.

Вопрос поначалу всех удивил и едва не вызвал замешательство, но Тиалвир первым нашёл достоверное объяснение.

— Тот же самый, кто подстроил нападение на Дакама и Велиола. И сделал он это, чтобы отвести от себя подозрение. Наверняка тем наёмникам сказали, что их нанимает сам император.

— Да! Он мне именно так и сказал! — выкрикнул Цункаим.

Все с удивлёнными лицами уставились на юношу.

— Я в прошлый раз опасался предателей в самых верхах Империи, поэтому не рассказал вам сразу всё. В ту ночь, когда в Сминокваце на меня и моих друзей напали, я убил всех наёмников, а одного захватил живьём и пытал, чтобы он сказал мне, кто их нанял.

— И кого же он тебе назвал? — оживился Тиалвир.

— Он сказал, что я не поверю, но их нанял император, чтобы все и подумали, что меня похитили, чтобы развязать войну. А потом сказал, что на самом деле их нанял мой же собственный король и отец.

— Да, действительно, трудно будет в такое поверить. — император усмехнулся. — А главное и самое возмутительное, что кто-то действовал от моего имени, чтобы под самым серьёзным предлогом натравить на Империю всех самых сильных из числа её ближайших её соседей и это ему почти удалось. Ведь обратите внимание, как хитро и тонко всё было задумано! Это же никто бы ни за что не догадался, если бы дело прошло, как им было надо! Заложника из Чонтонина чуть не убили по дороге сюда прямо в одном из царств Империи. Заложника из Утиема тоже чуть не убили по дороге, причём почти на том же самом месте. А заложника из Тацхи едва не убили вообще чуть ли не у себя дома. Как вам такое? И всё это произошло якобы по моему приказу!

— Нет, не всё. — задумчиво и тихо произнёс Цункаим.

Все уставились на него, ожидая дальнейших разъяснений.

— Есть ещё одно очень сильное королевство и оно тоже отправило в Империю своего человека для укрепления отношений.

Повисла мёртвая тишина и каждый перебирал в уме сильнейшие из государств и пытался вспомнить упущенное. Озарение настигло почти всех одновременно и поразило как удар молнии.

— Хоншед! — в один голос чуть не заорали Тиалвир с Мадэасом.

— … которого я отправил мотаться по своей империи! — закончил убийственное умозаключение уже сам император.

* * *

Криулзав гулял по столице и злобствовал. Такое многообещающее начало и такое скудное продолжение! Все заложники на месте, а столь ожидаемой расправы над чонтонинским заложником не последовало и не предвидится. Все гуляют по столице и занимаются своими делами.

Неужели советники императора просекли, что им подбросили ложные сведения? Кто мог всё перевернуть обратно с головы на ноги? Где этот подонок и как его найти? Мало того! К двум имперским заложникам, известным ему, добавился ещё и неизвестный — Цункаим. Дрянь малолетняя! Хорошенький ублюдок! Наверное, сын какого-нибудь высокопоставленного дворянина, если не самого короля, если сам он из Объединённых Королевств. Троица хорошеньких уродов!

Ненависть была отличительной чертой Криулзава. Если он каждый час не испытывал этого чувства, то начинал считать, что заболел. Его родное государство было во всех Независимых Государствах одним из самым неблагополучных, если не самым неблагополучным. С детства он видел только бедность, грязь, издевательства, голод, преступность, нищету, насилие и жестокость во всех их проявлениях. Празвалора во все времена славилась полным отсутствием всего хорошего, а когда в соседней Империи начинали готовиться к смене императора, то жизнь становилась ещё хуже и без особой надежды на улучшение в будущем даже после прихода к власти нового императора.

Государство непрерывно потрясали то перевороты, то бесконечные гражданские войны, в которых выживала от силы половина мужского населения и четверть женского. Криулзав прекрасно помнил, как в той первой гражданской войне, которую он помнил, убили большую часть его семьи. Вторая война сделала его круглым сиротой, а один воин, из того, спалившего их деревню отряда, забавы ради его изнасиловал. Он тогда был подростком, почти ребёнком и ему было невероятно больно, порой казалось, что сейчас он умрёт, но он выжил.

Он кричал и звал на помощь, но помочь ему было некому. Закончив развлечение, насильник отшвырнул его пинком в сторону, оставляя на земле за ним тёмно-красную мокрую дорожку из капель вытекающей крови. Со временем разорванная задница неплохо заросла, хотя порой и болела, но рваные душевные раны — нет. У душевных ран есть плохая способность не заживать вообще. Криулзав навсегда запомнил это ощущение собственной беспомощности и восприятие себя куском живого мяса, с которым каждый может сделать что захочет.

А в третьей гражданской войне на своём веку он уже сам принимал участие, вытворяя временами такое, чего вменяемый человек не смог бы даже и подумать. Он помнил телесную и душевную боль и унижение. Он мечтал найти как раз именно того человека, который его изнасиловал и пытать его днями, неделями, месяцами, годами, десятилетиями; тысячекратно причинить ему ту боль, которую тот причинил ему, и причинять её многократно раз за разом до бесконечности.

И он искал этого человека годами, искал везде и не находил. Да, он сам прекрасно понимал, что того уже, возможно, скорее всего, больше нет в живых, но всё равно продолжал искать. Месть и ненависть стали его смыслом жизни, заменили ему саму жизнь и самого себя.

Война за войной делали его раз от раза ещё злее. Он искал всех, кто хоть раз обидел его, сделал его сиротой, убил его семью, разорвал ему задницу и душу, бил и насиловал его родителей, но не находил. Сам в конечном итоге превратившись в такого же ублюдка с мечом и членом наперевес, убивающего, насилующего, пытающего, сжигающего и не только не уступавшего ни в чём, сделавшим с ним такое, но и намного их в этом превосходившего. Криулзав превзошёл своих учителей.

Он помнил ту последнюю войну. Тогда он уже не искал мести — он сам стал местью всем людям. Однажды они захватили небольшой посёлок. Ему забавы ради приглянулась молодая беременная женщина и сначала он просто изнасиловал её поставив на четвереньки и держа за круглый живот, а потом пинком ноги опрокинул на бок и со всей силы ударил ногой в самый низ беременного живота. Удар был такой силы, что женщина скорчилась и взвыла. Он всем своим весом вскочил ей на круглый живот и выдавил ребёнка наружу. В довершение развлечения он заставил женщину съесть свой же убитый им плод. Её рвало и она стонала от боли, но продолжала есть. А когда закончила, он поднял её за болтающиеся груди, пристально посмотрел в глаза и спросил:

— Я обещал тебе, что я тебя не убью, если ты это сделаешь?

Женщина закивала и беззвучно затрясла головой, глядя на него вытаращенными от ужаса глазами, всё ещё на что-то надеясь.

— Я передумал. — с этими словами он распорол ей живот вдоль и поперёк, любуясь на вывалившиеся наружу внутренности.

И сейчас он шёл по столице Империи, соседнего с Празвалорой, но не идущего ни в какое сравнение с ней государства и смотрел на её не подозревающих о том, кто перед ними, жителей. С каким бы диким и нескрываемым удовольствием он убивал бы каждого встречного и любовался на его предсмертные судороги. Зависть часто закрывает собой здравый смысл. Ему больше не хотелось никакого счастья для себя — ему хотелось только всех несчастий другим, чтобы уравновесить свои потерянные и до предела изуродованные пропавшие годы жизни.

Поэтому он и пошёл в разведку. Поэтому он и отказался от войны в своей стране, чтобы принести её во все другие страны. Если счастья и радости не было в его прошлом, то пусть их не будет ни у кого в будущем! Среди прочих стран Празвалора не славилась ни военной силой, ни, тем более, богатством, но жизнь её жителей в условиях непрерывной борьбы за выживание против самих себя с детства наделяла их не просто высокими, а прямо таки невероятными способностями к тому, чтобы выдавать себя за кого угодно и почти ничем не раскрываемому притворству. Удивительно, только мало кто за пределами Празвалоры знал об этих полезных для разведки умениях празвалорцев и, видимо, не без той же самой причины, по которой о них и не знали.

Мимо по улице прокатили толстую бочку с привязанным к ней снаружи человеком. Спина была привязана к бочке, а лицо и вся передняя часть прокатывались по булыжникам твёрдой мостовой. Криулзав ещё немного проводил бочку взглядом и мысленно сплюнул на уже почти начинающее кровоточить раскатываемое человеческое тело.

И это всё, на что им хватило воображения! И они ещё считают себя непревзойдёнными умельцами пыток и казней! В Празвалоре кого-то убивали быстро только тогда, когда на истязание должным образом не хватало времени. Он вспомнил, что сам вытворял на последней войне и пожалел, что времени хватало не всегда. Но ничего непоправимого в его случае не видел — когда здесь будет полыхать гражданская война, уже никто не будет его поторапливать и торопиться ему будет некуда.

Вопрос был только в том, что нужно для начала этой войны, в которую под любым предлогом и непрерывно переходя со стороны на сторону влезет Празвалора, сделать и тогда других победителей не будет, когда после войны не останется ни одного уцелевшего жителя других государств. Для этого можно было тупо и без особого труда поубивать всех имперских заложников одного за другим, подбрасывая в каждый следующий раз имперскому совету новые улики против других заложников по цепочке и представляя всё происходящее как обычное сведение счетов между заложниками государств по указанию сверху, но после предыдущего провала на такое решение можно было не рассчитывать — слишком просто на такую обманку никто не поведётся и сразу же обнаружится подвох. А это в его деле недопустимо!

Ему для правильного решения не хватало знаний об Империи, того, как она устроена и управляется на самом деле. Он знал, что на самом деле всё происходит не как все знают. Он знал, что за одним скрытым смыслом всегда скрывается другой скрытый смысл, а за ним ещё один и ещё, и ещё, и ещё, а за истинным скрытым смыслом снова начинается ложный, а за ним ещё один ложный, а за ним ещё и ещё и так пока не закончится воображение. Для того, чтобы понять, как должно было всё быть устроено в Империи, ему не нужно было ничего выяснять — нужно было разобраться, как именно всё устроено в данном случае.

Криулзав хорошо понимал, что спрашивать никого ни о чём нельзя ни в коем случае в первую очередь. Он знал, что любой вопрос это не только вопрос, но и наполовину ещё и признание. Также он знал, что в повторении услышанного за всеми подряд без понимания содержится вторая половина признания. Он хорошо помнил, сколько раз прокалывались на этом засланные в Празвалору иностранные лазутчики.

Одного такого ему даже удалось поймать лично. Чем-то внешне он был похож на хорошенького чонтонинского Велиола, но вдруг решил, что можно проникнуть в Празвалору и чего-то в ней разведать кем-то там прикинувшись. Хватило его ненадолго: в каком-то разговоре он в порядке попытки прикинуться местным упомянул празвалорский жгучий перчик. Ни один местный никогда не возьмёт в рот эту гадость! А он сказал, что ни разу не пробовал этого вкуса. Любой празвалорец от услышанного вздрогнул бы! И вздрогнули! Разумеется, что через пару мгновений Криулзав уже рассказывал ему про вкус этого жгучего перчика, который растёт, по большей части, на Мёртвом Побережье, а тот придурок слушал его раскрыв рот, чем себя и выдал с головой.

Само собой, что этот празвалорский жгучий перчик действительно растёт повсюду и на Мёртвом Побережье тоже, как и много ещё какой растительной и животной дряни, из-за которой этот берег и называют мёртвым. Само собой разумеется, что перчик этот не только дико жгучий, но ещё и постепенно разъедающий человеческую, да и не только человеческую, кожу и всё остальное. В чудесных способностях очень многих растений Мёртвого Побережья этот лазутчик сам очень скоро убедился. Криулзав с лёгкостью схватил его, связал и после одобрения начальства применил к нему тот самый жгучий перчик.

Сначала Криулзав обработал перчиком ступни, потом ладони, а для лучшего действия добавил местной крапивы. Существует широко распространённое заблуждение, что разведчики не ломаются, но самому Криулзаву много раз приходилось его полностью опровергать. После нескольких часов жжения парень уже не мог даже связно говорить, но ещё даже не представлял, что ждёт его впереди, а Криулзав знал.

Разведчик оказался из Империи — другой сломался бы раньше, но Криулзав прекрасно понимал, что правду можно тоже подбросить и не поверил ни одному его слову. Полученные сведения оказались полностью бесполезными, но для устрашения всех прочих засланных Империей лазутчиков, которые могли оказаться поблизости, он устроил целое представление, о котором те непременно узнали бы.

Парень был уже сломан и со слезами просил его просто убить, но в Празвалоре лазутчики просто не умирают. Криулзав поленился распыляться и закончил всё быстро. Сначала он кормил парня всеми видами дури, которая только росла на Мёртвом Побережье в изобилии. Тот то кричал, то пел, то трясся, то бился или колотился. Криулзав подождав, когда у парня за несколько дней разовьётся зависимость, перестал ему давать всю дурь и тот колотился от ломки. Самое весёлое развлечение Криулзав оставил напоследок для уже почти бесчувственного тела.

По такому случаю Криулзав даже выбрал себе помощника из числа собравшихся на зрелище. Под его чутким руководством и с нескрываемым благоговейным подобострастием помощник приготовил раствор того самого перчика и залил в приспособление для вливания. Он уже было собирался поливать кожу снаружи, но Криулзав его остановил.

— Сначала надо изнутри! Главное — это ничего не перепутать!

Криулзав влил один из растворов парню в зад. От чудовищной боли тот сжался и только постанывал, не в силах даже громко закричать.

— Вот, смотри, он сейчас испытывает обжигающую боль в кишках.

Помощник понимающе кивнул и поклонился в знак уважения.

— А сейчас можешь вынимать и он уже ничего не сможет сделать. Следи, чтобы раствор на собственную шкуру не попал.

Глаза парня уже от боли едва не вылезали из глазниц.

— А теперь вот это мы вольём ему в мочевой пузырь и загоним до самых почек, чтобы и другие внутренности захватило.

— А если рот ему полить этим раствором или в ноздри заливать по каплям? Тогда жжение будет в самых чувствительных местах!

— Нельзя — тогда он задохнётся и сразу подохнет.

Издали всё происходящее казалось похоже на разговор врачевателя со своим учеником, только урок был страшноватый.

— Теперь пережми ему член, чтобы наружу не вылилось, и намажь головку. Дальше надо вливать в пупок, надрежь немного и воткни вот это. Хорошо, уже достаточно. А когда закончишь, можно приступать к натиранию снаружи, а потом капнешь в глаза, только в рот не попади.

Когда всё перечисленное было проделано, они стояли рядом на возвышении посреди площади и смотрели, как почти вся кожа парня багровеет, сосуды на ней разбухают подобно венам стариков, а глаза под воздействием едкого раствора превратились в красного цвета шарики, едва не вылезшие наружу из глазниц и через несколько часов крепкое тело здорового, красивого парня превратилось в ярко багрового цвета подобие человека с ободранной кожей, бьющееся в судорогах от боли.

— Обрати внимание, что если бы я его всей той дурью не поил, то сейчас бы он уже подох от боли в коже и внутренностях.

Парень прожил ещё несколько часов и умер. Люди начали расходиться с площади, где уже не происходило ничего любопытного. Криулзав посмотрел по сторонам и встряхнул головой, отгоняя внезапно нахлынувшее приятное воспоминание недавнего прошлого.

Он с удовольствием устроил бы такое с каждым жителем Империи, особенно с этими тремя красавчиками, даже с умотавшим ещё до его приезда их приятелем Хоншедом, которого даже ни разу ещё не видел. Кстати, отсутствующий Хоншед предоставлял замечательную возможность повернуть всё так, как ему надо, именно своим отсутствием.

Больше всего ему хотелось учинить расправу над Цункаимом, этой малолетней паскудлой с миленьким детским личиком подростка, кругленькой женской попкой и здоровеньким телом крепенького сильного юноши. Чтоб его эти двое мужеложцев изнасиловали, а, если повезёт, и прирезали где-нибудь или в уборной в дерьме утопили!

Но жизнь зла и бывает польза даже от козла — он вспомнил о замеченных за ними частых ночных походах по местным домам с продажными девками. Пора применять полученные навыки по назначению.

Через несколько дней он уже знал все их места развлечений и даже время пребывания каждого из них в каждом положении с каждой девкой. Он мог бы выловить их и перебить или отравить одним касанием, но не в этом заключалась его задача, его цель. Единственное, что ему иногда не по делу слишком затмевало её, было желание расправиться с Цункаимом. Иногда он представлял, как вливает ему в мошонку тот самый празвалорский жгучий перчик и заставляет хорошенького мальчика плясать от боли. Но это было не так часто, чтобы он забывал про свою главную цель — войну всех прочих государств до их полного истребления, чтобы весь мир принадлежал Празвалоре.

Проходя мимо какого-то дома он увидел неспешно идущую кошку. Накопившиеся ненависть и ярость нашли выход. Он подкрался к ней сзади так же бесшумно, схватил за хвост и размахнувшись запустил в окно второго этажа под жуткий визг несчастного животного.

Он любил издеваться и мучить животных, ему нравилось ощущать своё превосходство и наслаждаться чужим бессилием. Он помнил, как в детстве мазнул вытяжкой из того самого жгучего перчика дырку под хвостом чьей-то лошади, да так удачно, что обезумевшая от жжения и ужаса лошадь сама загнала себя насмерть.

Стрелы с покрытыми смолой, в которую был добавлен сок всё того же жгучего перчика, наконечниками были отличительной чертой лучников Празвалоры. Они не убивали врагов сразу, а заставляли сначала корчиться от боли, позволяя взять их в плен, а потом уже наиграться с пленными вдоволь, наистязавшись всласть. Иногда вместо перчика на оружие наносилась так называемая кровь медузы, из давленных медуз же и получаемая, но более дорогая, зато более ядовитая.

Для того, чтобы незаметно убить Цункаима, ему хватило бы издали выстрелить в него иголкой, но тогда пропало бы и всё удовольствие от расправы и медленного убийства. К тому же он хотел поймать их всех троих и убивать на глазах друг у друга. Они будут смотреть, но ничего не смогут сделать. Это ли не настоящее счастье? Лучше — подождать. Всё равно спешить некуда — игра в приход к власти только началась и он всегда успеет в неё грамотно сыграть. Во имя Празвалоры!

* * *

Цункаим даже под несколькими одеялами дрожал от холода. Вся их одежда промокла насквозь и лежала рядом грудой мокрого тряпья. По обе стороны от него под теми же несколькими старыми, тощими, одно на другое сложенными одеялами, лежали Дакам и Велиол, чтобы хоть немного согреться. Он обоими своими холодными боками ощущал их голые и тоже дрожащие от холода мокрые спины. Чтобы хоть немного получше согреться в этом охватывающем снаружи, пронизывающем и проникающем под все одеяла холоде, он положил руки на их бока, но случайно его ладони оказались прямо на их задницах.

— Кам, ну не надо, не сейчас. — сквозь сон дрожащими от холода губами пробормотал Дакам. — И повернись лучше на бок — когда ты лежишь спиной на холодной земле, сильнее мёрзнет спина и ты сам.

Цункаим повернулся на левый бок и прижался передом к Велиолу, сзади к нему спиной прижался Дакам и стало немного теплее. В щели завывал ветер, а снаружи шёл снег. Дождь уже закончился, но вместо него пошёл снег, а не выглянуло солнце. Непонятно было, когда холод пойдёт на убыль, но надо было как-то ночевать и спать — больше почти двух дней не спать уже было невозможно. Главное было только не замёрзнуть всем сразу ибо топлива для костра не было.

«До чего же хорошие ребята!» — думал Цункаим. — «Могли меня здесь бросить подыхать одного и уже добрались бы домой сами, но не бросили, когда я ушиб или подвернул ногу. Они сами здесь из-за меня, дурака редкого, застряли, того и гляди замёрзнут, но всё равно терпят меня. Зря так часто я слишком плохо думал о них!»

Цункаим обнял Велиола и покрепче к нему прижался. Тот взял его руку в свою. Цункаим немного успокоился и начал засыпать, начиная понемногу согреваться. Становилось теплее, только твёрдая земля гор нещадно давила на левый бок, будто была каменной. Впрочем, почти так оно и было. Их угораздило попасть в горах в бурю внезапно, даже без малейшей подготовки, а всё из-за него, из-за его глупости.

В тот день их понесло в никаонские горы всего лишь на пол дня, к ночи они собирались уже вернуться в столицу. Лошадей они оставили поближе, как раз там, где была построена конюшня для проезжающих через горы торговцев, где перед уходом те оставляли лошадей, чтобы плохо приспособленные для каменистых горных дорог животные случайно не переломали себе ноги на высокогорном перевале.

Они вовремя добрались, куда им было надо и уже возвращались, но не учли, что вечер в горах это не вечер на равнине! Потемнело за час и они оказались в темноте. Пока плелись назад, свернули слегка не туда и немного заблудились. Голодные и злые легли спать, но днём так и не смогли найти дорогу обратно, хотя и шли по солнцу. Там, где должен был быть проход, оказались крутые стены гор и никакого прохода.

Назад они шли уже два дня и конца пути не было видно, шли даже не останавливаясь на сон, чтобы не погибнуть от усиливающегося непрерывно голода или под внезапным завалом. Цункаим от недосыпа, в один прекрасный миг, не заметил вертлявый камень, споткнулся и ударил колено, да так сильно, что начал хромать. Их и без того маленькая скорость ещё больше уменьшилась. И вот когда уже появились почти знакомые очертания местности, через которую они проходили, когда в самом начале пути вошли в горы, тут и начался проливной дождь, а за ним следом и снежная буря. Сразу резко похолодало и надолго.

Они нашли расщелину и забились в неё, но намного лучше от этого не стало. Одежда промокла и очень хотелось спать. В заплечных мешках нашлись два прихваченных для других целей одеяла, но толку и от них было мало. Сложив намокшую одежду рядом они втроём завернулись в одеяла и улеглись прямо на землю, благо дождь уже закончился и под навесом было сухо. Три тела лучше сохраняли тепло, а Цункаим оказался между прочих двух и даже почти согрелся. Он даже почти не замечал ни твёрдой земли, ни холода и закрыв глаза смог заснуть.

Открыв глаза он увидел перед собой каменный пол своей комнаты во дворце. Он лежал рядом с кроватью голый с одеялом в обнимку. Не до конца понимая, что произошло, продрогший за ночь Цункаим поднялся на ноги, закрыл окно и осмотрелся. Постель вся лежала на полу там, где он только что валялся. За столом играли в каумкатму Велиол и Дакам. Велиол посмотрел на него и показал Дакаму пальцем.

— Ну это же надо, так нажраться! Аж завидки берут!

— А что ещё было? И почему я на полу?

— Ты умудрился нажраться больше обычного и мы с Дакамом тебя еле дотащили. Ты хоть молодой и не крупный, но тяжёлый.

— А я никого из вас ничем не обидел? Ничего обидного не сказал?

— Наоборот! Что тебе там такое захватывающее всю ночь снилось, что ты нас почти всё время звал обоих? Да ещё и непрерывно бубнил, какие мы хорошие, даже за попы нас одно время хватать пытался.

— Мне приснилось, что мы в горах промокли, ночуем и мёрзнем, а спим все под одним одеялом прижавшись вплотную друг к другу.

— Ну и сны тебе по-пьяни снятся! А ещё что занятное снилось?

— Да больше ничего! Мы втроём в горах заблудились и плутали, а я понял, какие вы хорошие друзья, что меня там не только не бросили, а наоборот, ждали, собой грели, в общем выручали. А я — дурак, что лезу не в своё дело всё время и записки отыскиваю, какие не следует.

— Какие записки? — на лице Велиола отразилось удивление.

— Ну ту, в доме похоти, которую я из щели в стене вытащил.

— И что было в той записке? — лицо Велиола стало серьёзным.

— А разве не ты её написал? Там было про то, что я лезу не в своё дело; беру то, что не мне предназначено и чтобы я занимался бабами, а не делами взрослых, чтобы моя попа была в сохранности.

— Покажи мне записку. — потребовал Велиол. — Дакам, твоих рук дело? Лучше сознавайся сразу — я тебя сильно бить не буду.

Дакам скривил морду и уставился на Цункаима.

— Я вообще ничего не писал и записки в щелях не искал. Это надо быть больным на голову, чтобы хоть что-то важное оставить в щели на виду. Кам, покажи нам эту записку немедленно. У меня тут возникают нехорошие предчувствия относительно её происхождения.

— Да вот она! Читайте! — он отыскал записку в ящике. — Я сначала хотел её сжечь, а потом решил припрятать на всякий случай.

— Первое твоё умное решение в этом деле. — заметил Велиол, показывая записку Дакаму и пытаясь рассмотреть её на просвет..

— А скажите мне тогда, что было в той записке, которую вы сожгли в тот раз? Я тоже хочу хоть что-нибудь понимать и не испаскудить всё дело случайно по своему незнанию или непониманию. Хватит уже играть со мной в прятки, раз дела пошли серьёзные!

— Не ты один скрыто подглядываешь за нами в потаскушниках через дыры и щели. — серьёзно начал Велиол. — То представление с запиской предназначалось не для тебя и тебе вообще ничего ни о чём не надо было знать, иначе ты наделал бы больших глупостей. В записке не было ничего, но мы показывали, что кто-то передаёт записки нам.

— А откуда тогда взялась перехваченная мной записка?

— Что-то пошло не так. — продолжил Дакам. — Вмешался ты и не очень удачно, если тебя заметили. Кто-то решил, что ты ищешь оставленные нам записки, подумал, что ты можешь нас этим спугнуть и не очень жёстко тебя отогнал от своего места наблюдения.

За окнами горланя песню прошёл отряд имперских наёмников. Все ненадолго смолкли, прислушиваясь к восхвалению и воспеванию себя и только себя. Скромностью, очевидно, имперские наёмники нигде не отличались. Судя по звукам, отряд прошёл дальше и скрылся за поворотом улицы. Слова, как ни странно, продолжали вертеться в памяти.

Наёмник не знает пощады к врагам,

Приказ императора в бой нас ведёт.

Наёмник из тяги к любимым деньгам.

И брата родного спокойно убьёт.

Земля полыхает на нашем пути,

Поля мы накормим костями врагов.

Наёмник всё может — нам только плати,

За деньги наёмник убиться готов.

Наёмник за деньги пойдёт в бой любой,

Нас жажда наживы от смерти хранит.

Имперскую власть мы несём за собой,

Нас сам император поблагодарит.

Имперские деньги нам силу дают,

За деньги наёмник идёт убивать.

Наёмники славу за деньги куют,

Нам платят за то, чтобы не отступать.

Прослушав то ли всё, то ли только то, что успели, Велиол заметил, что слышит здесь подобные песнопения уже далеко не в первый раз и все они так похожи между собой, как будто их писал один человек.

— Вряд ли один. Просто переписали одно и то же по двадцать пять раз и на каждом разе исказили. И хороших сочинителей стихов среди них не было, вроде Пэнлоэна, как там его… как раз про это… «Война, наёмник торжествуя…». А на чём вы остановились, когда начали мне рассказывать про эти записки? — продолжил Цункаим.

— Да уже всё рассказали, не было никаких записок. Но ты должен сам понимать, что возможность предательства на любом уровне тоже никто не отменял. — назидательно завершил Дакам.

— Я так и не смог обнаружить предателей в Тацхе. Вообще, у меня богатое королевство и за деньги мало кто пойдёт на предательство, да и люди у нас в королевстве очень порядочные в большинстве своём.

— Не бывает порядочных людей — бывает мало денег. — заметил Велиол, опираясь на свой богатый жизненный опыт.

— Ну хорошо, я не спорю. А кто пойдёт на такую глупость?

— Уточни. — заинтересовался Дакам.

— Тот, кто предал своих друзей, тем более предаст и своих врагов. А, значит, предатель может разве что получить свои деньги, а потом в неизвестном направлении смотаться. И кому это надо?

— Поясни. — не понял Дакам.

— А куда бежать из Тацхи? На помойки Сминокваца? Или, тем более, на свалки человеческих отбросов Лимунтада? Предатели никому не нужны изначально. — мудро изрёк Цункаим, удивив обоих.

— Один — один. — отметил умную мысль Велиол.

Им хотелось рассказать или спросить Цункаима про ту ночь, когда он один пошёл ко дворцу, а они заметили слежку за ним, но пока ещё не решались. Вопрос был не столько в потере доверия к ним, за такие дела хорошие, со стороны Цункаима, сколько в немалой возможности того, что Цункаим прекрасно и сам всё знает или наоборот — совсем ничего не знает. В обоих случаях весьма вероятным было совершение многочисленных глупостей Цункаимом в непредсказуемом порядке.

Ещё не менее вероятен был случай, что Цункаим ведёт свою игру и просто водит их за нос и прочие продолговатые части тела. Дакам тем больше убеждался в противоестественности происходящего, чем чаще пытался найти ему вменяемое объяснение. И Велиол тоже.

Цункаим был не такой дурачок, чтобы использовать детские хитрости. Если бы за ним ходило по ночам его прикрытие из его же родного королевства, то им бы он точно об этом сказал. Иначе он рисковал без этого же прикрытия и остаться в случае почти обязательно обнаружения его прикрытия любым из них и он этого не мог не понимать.

С другой стороны, если это была не собственная охрана Цункаима, то кто-то мало ему в слежке уступающий. Кто в здравом уме посмеет следить за убийцей, которого сопровождают ещё двое убийц? А если это как раз и есть ловушка для них? Но такое предположение нелепо и неправдоподобно. Для подставы не нужен умелец такого уровня!

Более вероятно, что его пасут незаметно и тогда можно ему об этом и сказать. Но что натворит Цункаим, когда узнает, что за ним следят и уже давно? А если это и есть ловушка? Может быть цель не он, а они? Недаром же тень мелькнула именно так, что её не успели рассмотреть и больше не появилась. Тогда кому-то нужно, чтобы они как раз и рассказали Цункаиму о слежке за ним, чтобы он задёргался.

Оставался вопрос: а зачем? Впрочем, на этот вопрос можно было и не пытаться найти ответ — именно невозможность разгадывания и делает скрытые замыслы такими опасными. Каумкатма потому и считается одной из самых сложных игр, что в ней трудно предугадать ходы противника даже на два вперёд, а про три даже говорить нечего. Хотя, некоторые считают, что карты и кости тоже не уступают в сложности каумкатме, правда, в несколько другом направлении.

— Вы оба такие серьёзные, как будто что-то случилось! — весело и неожиданно вывел их из глубокой задумчивости Цункаим.

— Случилось. — ответили Дакам и Велиол почти хором. — Той ночью, когда ты нас потерял, мы пошли тебя догонять и заметили, что за тобой кто-то шёл следом. Один раз мелькнул и сразу исчез.

Всё получилось почти само собой. Раз уж у них дела дошли до полной откровенности, то, в конце концов, лучше было всё рассказать, а в случае чего и приврать, что не следили, а искали, а позади шли, чтобы не мешаться и вообще догнали не сразу, ночь всё таки.

— Вот тебе и раз… — Цункаим аж присел. — А я хотел на порог в порядке развлечения нагадить кому-нибудь. А тут вокруг меня такое…

— Мы сначала подумали, что это за тобой твоё прикрытие ходит и тебя охраняет, но возникли у нас в этом большие сомнения.

— Лио, а давно это было? — спросил он и тут же умолк, вспомнив, что сам всё прекрасно знает. Велиол это заметил и промолчал.

Веселье мгновенно улетучилось и вместо него на несколько долгих мгновений повисла тревожная, гнетущая и тягостная тишина. Весёлая и относительно спокойная беззаботная жизнь последних недель опять превращалась в борьбу за выживание против неизвестно кого.

— Моё прикрытие вы бы не увидели ни в каком случае, даже если бы оно и существовало на самом деле — его даже я не могу засечь. — продолжил Цункаим сжав губы так, что даже закусил верхнюю.

— Так значит оно всё таки есть! — выкрикнул Велиол.

— Понятия не имею. Вопрос размещения моей охраны решаю не я и после гибели моих друзей в Сминокваце уже ничего нельзя сказать.

Они оба уставились на него. Что значит понятия не имею? Как это можно не знать и не догадываться о наличии собственной охраны?

— Я тебя понимать перестал. — озадаченно спросил Дакам. — Оно есть или нет? Как можно не знать о своём прикрытии?

— Легко! Не знаешь — не выдашь. Когда меня отправляли, сделали всё так, чтобы предугадать наши действия было невозможно. Каждая следующая точка выбиралась полностью случайно и даже мы сами не знали, где окажемся. Но всё равно нас выследили в Сминокваце и я до сих пор так и не смог понять, как? Откуда они могли узнать?

— Они не знали — они ждали вас во всех местах, через которые вы могли бы проехать, а в Сминокваце таких мест не так много, я думаю.

Цункаим задумался над словами Велиола. В них было совершенное и точное объяснение, как наёмники сумели его перехватить — не один отряд, а несколько! Никаких чудес, а просто сила денег. Но кто?

— И прикрытие твоё точно так же может быть назначено? — мигом догадался Дакам. — Неизвестно где и неизвестно когда? Я прав?

— Ни места, ни личности, ни времени — кто угодно, когда угодно и где угодно. Любая вражеская разведка бессильна против полной непредсказуемости. — восторженно довершил догадку Цункаим.

Велиол сидел и задумчиво молчал, потом он встал и сел снова.

— Зато предательство всесильнее разведки. — наконец высказался он. — Избыток совпадений слишком редок, чтобы его не заметить и я, кажется, знаю, кто и зачем вступил в игру и на чьей стороне.

* * *

В этот день в честь празднования очередного торжественного дня в столице Империи проходил крупный парад имперских войск. По всем правилам парад лично принимал сам император. Рядом собрался весь, без малого, имперский совет. Вообще, должен был собраться весь, но не все имперские советники успели приехать из тех, кто был в отъезде по разным делам государственной важности. Первыми на параде, как всегда было принято в Империи, проходили колонны имперских наёмников, не очень стройно, зато громко горланя очередной свой гимн.

Война всегда одна — других войн не бывает,

Война вопрос решает верности стране.

Солдат свою страну до смерти защищает,

Наёмники воюют на каждой стороне.

Наёмник лучше всех задачу понимает,

Как деньги заработать он может на войне.

Солдат свою страну до смерти защищает,

Наёмники воюют на каждой стороне.

Наёмник — не солдат, он зря не погибает.

И не нужны наёмнику награды на стене.

Солдат свою страну до смерти защищает,

Наёмники воюют на каждой стороне.

Имперские наёмники всегда были для Икерантоэма некой загадкой. Почему едва ли не основная ударная составляющая вооружённых сил Империи состоит из наёмников? Почему не из, ну хотя бы, солдат или гвардии? Почему надёжнее заплатить, а не присягнуть? Впрочем, присягу легко нарушить, а от хороших денег уже так легко не откажешься и не отмахнёшься. Деньгами верность покупается надёжней, чем словами. Солдаты, это хорошее средство, когда надо защищать Империю от внешних врагов, а для завоевательных походов нужны только наёмники. Правда, он уже не мог вспомнить ни одного завоевательного похода в обозримом прошлом, да и в ближайшем будущем ничего подобного не предвиделось, но готовым ко всему надо быть всегда.

Наёмник лучше всех приказы выполняет,

Нет разницы наёмнику, на чьей он стороне.

Солдат свою страну до смерти защищает,

Наёмники воюют на каждой стороне.

Пока война идёт — наёмник процветает,

Наёмник хлеб себе найдёт в любой войне.

Солдат свою страну до смерти защищает,

Наёмники воюют на каждой стороне.

Без разницы наёмнику — он просто нападает,

Хоть изнутри угроза придёт, а хоть извне.

Солдат свою страну до смерти защищает,

Наёмники воюют на каждой стороне.

Наёмник свои деньги при жизни получает,

Наёмнику неважно, чья смерть по чьей вине.

Солдат свою страну до смерти защищает,

Наёмники воюют на каждой стороне.

Он уже давно знал ответы на эти вопросы, но не переставал их себе задавать. Когда-то ему ещё было не ясно, почему так, но это было ещё до того, как обстоятельства толкнули его на путь императора. Солдаты служат за небольшое, но постоянное жалование, а наёмники получают оплату большую и сдельную. Солдат не будет рисковать за маленькие деньги, поэтому годится только для обороны. Свою жизнь люди будут защищать и бесплатно, а для наступления нужны уже наёмники, которые хоть умрут за деньги. Можно, конечно, и не за деньги, а за какую-нибудь бредятину, но бредятина имеет крайне вредное свойство улетучиваться из головы со временем и чем она бредовей, тем быстрее.

Любовь к своей стране от смерти не спасает,

Важна задача выжить наёмнику вдвойне.

Солдат свою страну до смерти защищает,

Наёмники воюют на каждой стороне.

Без разницы наёмнику, кого он убивает,

Наёмнику важней гораздо выгода в цене.

Солдат свою страну до смерти защищает,

Наёмники воюют на каждой стороне.

Неважно, выиграет кто, а, может, проиграет,

И кто кого как победит в какой войне.

Солдат свою страну до смерти защищает,

Наёмники воюют на каждой стороне.

Наёмники скрылись из виду, а перед высоким балконом дворца уже проходили гвардейцы. Император смотрел на проходящие вслед за колоннами наёмников гвардейские колонны и вспоминал, как отбирают в имперскую гвардию: готовность выполнять любые приказы требовалась безукоризненная. Родители, дети, прочая семья и жена гвардейца на весь его срок службы становились в Империи невыездными заложниками. Если гвардеец бежал или не выполнял приказ, а бывало, что и просто выполнял его плохо, то всех заложников убивали наиболее мучительным образом на страх всем остальным гвардейцам.

Имперский гвардеец должен как можно быстрее и предельно точно выполнить любой, даже самый безумный приказ. Основным и едва ли не самым главным из всех требований к имперскому гвардейцу была в первую очередь безграничная преданность императору, а во вторую — имперскому совету. «Как бы не наоборот.» — усмехнувшись подумал император. — «Они скорей больше верны имперскому совету, нежели мне, своему императору.» Тем временем, до него уже доносился гимн проходящих мимо дворца имперских гвардейцев.

Имперский гвардеец не ведает страха,

С отвагой и смелостью в бой он идёт.

Гвардеец и мёртвый восстанет из праха,

Когда император приказ отдаёт.

Хранит императора гвардии сила,

Приказ выполняется точно любой.

Империя власть от врагов защитила,

Имперская гвардия стала стеной.

Враг внутренний внешнего даже опасней,

Не знает гвардеец пощады к врагам.

Империей правит совет беспристрастный,

Над ним император господствует сам.

Изменник дрожит, заговорщик трепещет,

В Империи силой господствует власть.

Гвардеец убьёт хоть беременных женщин,

Что на императора могут напасть.

Имперский гвардеец всегда защищает

Имперскую власть и имперский совет.

За власть императора в бой он вступает,

Несёт императора волю для всех.

Слушать и дальше воспевание себя в защите власти ему наскучило и он обратился к стоящему рядом одному из имперских советников.

— У меня бывает порой такое ощущение, что им слова пишет один и тот же человек, причём и тем и другим. Под эти песнопения хорошо только строем в ногу ходить и больше ничего.

— Совершенно верно, для этого и пишутся эти песни.

— А если под эту песню надо будет идти не на парад, а на войну?

— Это не ты идёшь на войну — это война приходит к тебе! Так однажды сказал один из древних мудрецов и был прав.

Император замолчал, поражённый, как всегда, краткостью и точностью ответа своего советника. С чуть ли не детства он поражался этой способности своих советников ставить окончательную точку в любом разговоре. И так бывает каждый раз из года в год. И каждый раз он задаёт кому-нибудь из них новый вопрос и получает очередной убойный и не оставляющий шансов на возражение ответ.

Гвардейские колонны уже прошли, а после них мимо балкона одна за другой проходили колонны имперской армии. Эти пели непонятно что и каждый про своё. От разнообразия рябило в глазах и слова песен путались в голове. Замыкали шествие колонны имперских карателей.

Икерантоэм вспоминал, отдавал ли он хоть раз хоть один приказ карателям и не мог вспомнить. Если бы когда недавно на площади перед его дворцом бунтовщики учинили очередную попытку переворота, он приказал бы подавить беспорядки не гвардии, а карателям, тогда бы те что натворили? Он представил себе и его передёрнуло. Мимо него всё ещё громко топая сапогами проходила последняя колонна карателей в своей покрытой пятнами засохшей крови форме.

Однажды он и сам был свидетелем работы имперских карателей. В то время он был ещё ребёнком и обитал в одной из развалюх Нижнего Города вместе со своей полунищей семьёй. Впрочем, скоро стало уже безо всякого «полу». Есть крыс ему и его семье приходилось всё чаще, отец от безысходности отправился на заработки в какой-то рудник, заработал смертельную и ничем не излечимую болезнь внутренностей и уже через год умер, плюясь и кашляя кровавым гноем. Мать, чтобы не подохнуть с голоду, второй раз вышла замуж за ростовщика, который, как выяснилось немногим позже, уже был должен громадные по местным понятиям деньги за украденную у него и взятую им в залог вещь.

Чтобы расплатиться с непомерными долгами и не быть проданным за них в рабство, ростовщик недолго думая начал торговать направо и налево своей новой женой, матерью Икерантоэма, да с таким рвением, что та заразилась от кого-то неизвестно чем и уже через несколько лет сгнила живьём. Икерантоэм узнал об этом слишком поздно и то после того, как всё случилось. Он хорошо помнил тот разговор с отчимом.

— Твоя мать не любила, когда её долбят все подряд и мне приходилось её крепко связывать, а потом я расплачивался ей за свои долги. У неё был крепкий зад, но всё равно она скоро подохла и оставила тебя мне. Сучка! Я хотел было тебя взять за ногу и ударить головой об угол дома или столб, но передумал и решил продать в похотник — твой рот уже дорос не только для еды, но и до её зарабатывания.

Отчим то ли преувеличивал, то ли подвирал, но Икерантоэм тогда и в том возрасте не мог этого проверить и до следующего дня отчим не дожил. Вообще, восьмилетних детей часто сильно недооценивают — при хорошей сноровке смертельный удар ножом в шею может нанести даже пятилетний, главное — хороший и острый нож, сданный в залог неплохой кинжал тоже прекрасно подойдёт. Недалёкий отчим так и не сумел при жизни понять очевидную и жизненно важную для выживания в Империи простую истину: убийство — лучший способ воспитания неуправляемых детей, а жадность погубила многих.

* * *

После случая с найденной в похотном доме запиской и скрывшейся в ночи тенью Цункаим стал осторожнее и перестал шастать по ночам со своими приятелями. Он посоветовал и тем не таскаться, отыскивая на свои головы и попы ненужные приключения, но два красавца с ним не согласились, ответив, что государственные дела для них важнее их собственной безопасности. Цункаим их пожалел, но согласился.

Теперь он больше гулял днём, а от посещения потасканных баб вообще отказался. Разве что, иногда он позволял себе слегка выпить, да и то во дворце. Временами он посещал дворцовую библиотеку и залы для всевозможных занятий. В общем, вёл пристойный образ жизни.

Заложники находились в Империи на неком особом положении. Во многом их можно было сравнить с послами, но были несколько существенных отличий. В первую очередь заложникам строго запрещалось покидать пределы Империи. Самовольный выезд заложника считался объявлением войны со всеми вытекающими последствиями.

Менее строгие ограничения касались передвижения заложников по самой Империи. Отсутствовать несколько дней заложник мог вообще без всяких объяснений, а для поездки в другой город надо было получить разрешение и предъявлять его по дороге и по прибытии.

Ещё одно важное правило касалось действий послов и заложников. Каждое действие посла считалось исполненным по приказу власти его страны. Исключение делалось только для случаев самозащиты. А вот у заложников была полная свобода действий в тех же границах, что и у любых других иностранцев в Империи. Больше никакой существенной разницы между послами и заложниками не было.

Цункаим быстро научился пользоваться всеми, хоть и незначительными, преимуществами своего высокого положения. Поскольку нападение на заложника кем угодно выше простолюдина, особенно дворянином, было равносильно объявлению войны государству заложника, то заложникам полагалось носить особые знаки различия, которые ни при каких обстоятельствах за пределами дворца снимать или скрывать было нельзя и строжайше запрещалось, даже в потаскушниках, банях, уборных и где угодно. Неким своего рода исключением на этот случай было разрешение снимать их в помещении, если заложник оставался в нём надолго или должен был раздеваться, например купаться.

Впрочем, цепь с украшением на шею, браслеты, кольца, нашивки с вышивкой и прочая мелочь были такими красивыми и так нравились Цункаиму, что он и сам бы никогда не снимал бы все эти вещи, кроме как если только мылся во дворце. Нападение заложника на заложника тоже считалось объявлением войны, поэтому все заложники во дворце хорошо знали друг друга и вели себя прилично до безобразия.

Нападение заложника на простого жителя Империи никак не истолковывалось и разбиралось властями как нападение жителя на жителя. С дворянином уладить случай с нападением было сложнее, но тоже не смертельно и этими правилами вовсю пользовался имперский совет. В случае войны заложникам полагалась очень страшная участь, поэтому все распоряжения имперского совета выполнялись ими не на страх, а на совесть. Если простой подданный Империи мог в случае обширной войны рассчитывать отсидеться в тихом, укромном и как можно более отдалённом от неё месте, то заложник своё неизбежное будущее представлял предельно чётко и боролся с любыми врагами Империи с бурным рвением и без малейших колебаний, как и было задумано.

Убивать людей Цункаиму приходилось редко, в основном когда все прочие способы устранения угрозы не подействовали. Основная доля устраняемых им неприятностей создавалась проклятыми подростками юного возраста, лишь немного младше самого Цункаима. У него часто складывалось такое впечатление, что появление семени внизу ведёт к прекращению работы мозга вверху. Сам Цункаим тоже пережил нечто подобное раньше, но не до такой же безумной степени!

В тот, самый обычный день, он шёл по Верхнему Городу, чтобы наставить на путь истинный очередного подростка из Нижнего Города и тем самым ввести в бесконечную игру за место императора нового игрока. Цункаима многие подростки принимали за своего и это хорошо помогало ему в работе с ними. Доверие вообще чаще всего вызывают к себе люди, которым доверять как раз не надо никогда.

Сначала Цункаим испытывал к этим несчастным детям неподдельную жалость, но, едва познакомившись поближе, утратил её большую часть. Нищета и бедность никогда не способствовали никакому духовному развитию и бывало, что даже иногда милые лица детей из нищих или бедных семей порой скрывали за собой сознание и мышление чудовищ. Цункаим иногда представлял, что мог оказаться на их месте и каждый раз его передёргивало и становилось немного не по себе.

Повернув за угол Цункаим услышал невдалеке громкое обсуждение и тихонько подошёл. После недолгого подслушивания он понял, что в основном речь идёт о связи у человека облика внешнего с духовным и почему нельзя полагаться на собственную предвзятую оценку.

— Если кто-то тебе лично понравился, — говорил тот, который был немного постарше. — это ещё не значит, что ты не ошибся. Это может быть и твоё личное заблуждение и точное суждение. Надо, чтобы оценили несколько человек и тогда можно будет уже достаточно точно судить, кто он есть, или просто тебе понравился. Может быть, он просто красивый и тебе с ним переспать захотелось?

— А у тебя всё совсем не так что ли? — спросил тот, что помоложе.

— Для того, чтобы понять, красивый человек или не красивый, мне совсем необязательно испытывать к нему половое влечение. Ты же не испытываешь половое влечение к своей лошади, хоть она и красивая?

— Не к этой. Одну маленькую лошадь я как-то пробовал изнасиловать, уж очень она мне понравилась, но не те размеры нужны для того, чтобы изнасиловать лошадь. Но ты прав — оценить не значит хотеть.

— Потом расскажешь про разницу между хотеть и делать. Видишь, наше громкое обсуждение привлекло к себе неподдельно пристальное внимание этого хорошенького юноши. Молодой человек, позвольте по случаю нам представиться. Он — Былим, я — Рахсаким. Мы торгуем по всей Империи, а ещё с некоторыми независимыми государствами.

— А почему не со всеми? Я — Цункаим, заложник из Тацхи.

— Все для торговли малопригодны, особенно некоторые.

— О, да! — вмешался Былим. — С некоторыми торговать попросту нечем. Я не понимаю, как они так вообще живут, без всего.

— А «они» это кто такие? Я ещё не все местные государства знаю.

— Самый лучший пример это Празвалора. — пояснил Рахсаким. — У них там гражданская война уже сотни лет не прекращается. Страну разбазарили, торгуют собственным населением, как живут — вообще непонятно, а что их собственные правительства с их же собственным населением делают — это ни в сказке сказать, ни поносом жидким не обгадить, как ни старайся. Вот такая вот страна есть неподалёку.

— Да ты шутишь! — Цункаим не поверил услышанному.

— О, нет! — вмешался Былим. — Он совсем даже не шутит, а, скорее, наоборот — основательно смягчает. Меня один раз, не так давно, случайно занесло в Празвалору по торговым делам и я тогда…

— …занесло по собственной глупости. — перебил Рахсаким. — И ты еле оттуда ноги унёс, хорошо ещё, что с товаром не поехал.

— А как это в государстве могут быть несколько правительств, а не одно? Или все остальные незаконные, вроде бунтовщиков?

— А вот это — Рахсаким поднял вверх указательный палец — они как раз и пытаются выяснить или друг другу доказать.

— Я всё равно не понимаю. В моём родном королевстве такого уже несколько тысяч лет не было. Есть король и все довольны.

— А у них кто бы ни был — всё равно все недовольны. Да, Былим?

— А почему их тогда ещё не завоевали до сих пор? — не унимался Цункаим. Подобная страна просто должна быть завоёвана и от своего неполноценного и недоделанного населения очищена, как Империя.

— Тише ты! Услышат! — зашипел на него Рахсаким. — Это же додуматься надо, чтобы посреди улицы такое ляпнуть! По-твоему Империя населена неизвестно кем, а не своим собственным населением. По сторонам смотри! Знаешь, сколько здесь вокруг ненужных ушей?

Цункаим огляделся по сторонам, но нигде ничего и никого подозрительного не заметил. Он огляделся ещё раз и пожал плечами.

— Да шучу я! Шучу! Расслабься! — продолжил Рахсаким, глядя на перепуганного Цункаима. — Империя этими детскими болезнями переболела ещё в невероятно древние времена, многие тысячи лет назад, а Празвалора задержалась, вот её трясёт и встряхивает непрерывно.

— Это я понимаю, у самого прыщи были, но почему их никто ещё не завоевал? Ну не может государство жить в таком состоянии!

— Это женщина без мужика родить не может, а всё остальное ещё ой как может. — влез Былим. — Кому они нужны? Кто на их острове жить может? Это же помойка! У них там есть аж даже целое Мёртвое Побережье! Настолько там растительность вредная и заразы много.

— Но сами они там как-то живут! — не унимался Цункаим.

— Они там не живут — они там выживают. И они там жить в мало подходящих для выживания условиях за века привыкли, а все остальные люди — нет. И пусть они все там друг друга хоть окончательно и полностью истребят — всем остальным от этого только лучше станет.

Цункаим задумался. Хорошо, что Империя — не Празвалора! Ему очень повезло, что Империя не позволила устроить у себя такое, что в ужасе были бы все соседние государства. Если даже в благополучной Империи творится настоящий ужас, то что же тогда должно твориться в стране, которая приводит в ужас даже жителей самой Империи? Это же страна победившего и воинствующего невежества и мракобесия.

Он ещё немного поговорил обо всём со своими новыми знакомыми, вспомнил о своих важных делах и побежал их доделывать. Он так и не заметил то там, то здесь мелькающего за его спиной человека. Он так и не задумался о слишком подозрительной случайности такой удачной встречи. Он так и не подумал о том, что чрезмерная подозрительность ещё никого ни разу не погубила, в отличие от излишней доверчивости, которая сгубила людей больше, чем любая чума. И он обо многом ещё не подумал, о чём не то что мог, а обязан был подумать.

Жизнь во дворце потихоньку притупляла чутьё и расслабляла, чего допускать было ни в коем случае нельзя, но что происходило неотвратимо и непрерывно. Цункаим, выбрав правильный образ жизни, начал терять хватку тайного убийцы, а это неизбежно приводило к ошибкам. И сегодня он допустил, возможно, свою последнюю ошибку.

* * *

Цункаим во время разговора с Былимом и Рахсакимом так увлёкся их рассказом о происходящих в Празвалоре ужасах, что не заметил от излишней сосредоточенности на нём стоявших неподалёку, на небольшом расстоянии позади него двух человек. Люди редко замечают что-то на месте, где этого по собственному их разумению не должно быть.

Велиол и Дакам издали наблюдали за Цункаимом, который утратив почти всякую осторожность увлечённо разговаривал с настолько ему незнакомыми людьми, что в его положении ему к ним даже подходить близко было бы верхом неосторожности. Ну чего ещё можно ждать от шестнадцатилетнего подростка, которому поручили делать взрослую работу? Было бы странно, если было бы наоборот.

Цункаим закончил болтать, почесал правую ляжку и пошёл узкими улочками в неизвестном направлении. Опять пошёл очередного дурня в резню всеобщую втягивать, думали Дакам и Велиол, провожая его с нескрываемой завистью в мыслях. Они уже давно топтались на месте и конца этому топтанию было не видно. А тут целый необъятный простор для бурной деятельности, есть чему позавидовать.

— Пошли в дом похоти потискать потаскух, Лио. Должны же мы на что-нибудь полезное потратить наше имперское жалование!

— Цункаим за нами теперь не таскается, ведёт благопристойный и правильный образ жизни. Как он от скуки ещё с ума не сошёл?

— Вот это меня и беспокоит, как бы чего не натворил.

— Мелкие пакости должны случаться постоянно, чтобы хоть как-то избежать крупных. Вот когда ничего плохого и долго не случается, это повод забеспокоиться всерьёз и крепко призадуматься, всё ли ты учёл, или что-то важное упустил. Иначе очень скоро будешь мёртв.

В доме похоти было, как всегда, уныло и скучно. Вдоволь навтыкав одной потаскухе они заказали другую и отдыхая дурачились всеми доступными способами, а их Велиол знал немало. Сначала они какое-то время изображали двух любовников лапая и тиская друг друга за всё и сразу, а под конец катаясь и обнимаясь на кровати. Потом облизывали друг другу все места, что почище, не жалея рта и языка, потом делали вид, что впихивают уже в задницы друг другу, а потом им это надоело и они сели за стол пить, пока не приведут новую потаскуху.

Велиол сидел за столом и глядя на кружку с выпивкой перед собой вертел в руках карандаш. Дакам ходил вокруг стола, сверкая голым, не сильно загоревшим задом перед носом у Велиола. Нагулявшись он до краёв налил себе и опёршись на стол обоими локтями рядом с глубоко задумавшимся Велиолом уставился в ту же самую точку, что и тот.

— А задница у тебя всё-таки женская Дак. Хорошенькая! — улыбаясь отметил Велиол, с восхищением хлопнув Дакама по ягодице.

— Думаешь, куда бы ещё подбросить очередную записку?

— Думаю, чего в неё написать. — поиграв пальчиками между ног у Дакама прошептал ему на ухо Велиол. — Хватай меня за попу.

Через час Велиол уже сидел за столом и мелким почерком писал на небольшом клочке тонкой бумаги очень странные и непонятные из-за своей кажущейся невероятной сложности мелкие значки. Дакам стоял рядом за его спиной и опёршись руками на стул, наклонившись через плечо, смотрел на послание неизвестно кому, пытаясь разобрать хоть что-то, но, как ни старался, не получалось. Он ещё больше навис над спиной Велиола, присел, положил руки на его бёдра и прижался к его спине лицом. Велиол довольно и удовлетворённо мурлыкнул.

— Думаю, что ещё можно туда написать. Может быть, их ещё хоть кто-нибудь и найдёт, а, если повезёт, ещё и прочитать попытается.

— И что там он прочитает, когда разгадает?

— Понятия не имею! Ты же знаешь, что я там пишу.

Дакам точно не знал, но догадывался: Велиол на самом деле ничего никому не писал, никаких зашифрованных посланий он не оставлял и оставлять не собирался, а всё им за долгое время написанное и по разным щелям распиханное было полностью бессмысленным набором из ничего не значащих и выбранных случайным образом значков.

Десятки зашифрованных записок были спрятаны по всевозможным потайным местам во всевозможных кабаках и домах похоти. Из этих десятков обнаружены были почти все, но Цункаиму попалась именно не одна из них, а вообще чужая и обнаруженная им только потому, что была спрятана хуже всех, чтобы он смог её найти первым. До сих пор никто из них так и не смог выяснить, кто подбросил ту записку.

— Лучше нет влагалища, чем задница товарища! — с похотливым и сладострастным выражением лица произнёс Велиол, быстро вставая со стула и хватая не успевшего разогнуться и всё ещё локтями на стол опирающегося Дакама сзади, своим передом прижавшись к его заду.

— Может, лучше подождём следующую бабёнку? — вяло и только для вида сопротивляясь покушению на его задницу возразил Дакам.

— Ну где же вы, бабёнки, бабёнки, бабёнки? Мохнатые что-то там или немытые. — пропел Велиол себе под нос, шлёпая своим передом по заду Дакама, но не дожидаясь приведения всего прочего в рабочее состояние, будто играя или заигрывая таким образом.

— Сознавайся, что ты придумал? — догадался Дакам о новом, ещё не известном ему замысле своего друга. — Сознавайся, а то укушу!

— За писю меня укусишь или за попу? Сладенький ты мой!

— До чего зубами дотянусь, в то место и укушу.

Дакам говорил с каждым разом всё громче, подыгрывая так же всё громче отвечающему Велиолу, видимо, придумавшему новый блестящий замысел и сейчас пытающемуся его воплотить. Дакам уже почти готов был почувствовать внутри себя напрягшийся отросток Велиола, когда тот выпустил его из своих объятий и заорал на весь дом похоти дурным голосом так, что Дакам весь аж дёрнулся.

— Где моя потаскуха?! Почему я вместо новой потаскухи членом в попу мужика пялю?! Я за что деньги заплатил?! Где владелец этого, во все щели тыканного клоповника?! Владельца сюда! Сожгу сейчас!

Чуть ли не почти сразу же после истошных воплей Велиола дверь в комнату открылась и в неё вбежал перепуганный хозяин.

— Что желают уважаемые господа? Чем я могу вам услужить?

— Вот это мой друг. — Велиол размашисто взмахнул рукой, указав пальцем на Дакама и обеими руками развернул того спиной и задом к аж оторопевшему от неожиданности всего происходящего хозяину. — Вот это попа моего друга. — Велиол указал пальцем на две половинки в самом низу спины Дакама и наклонил того руками в почти согнутое положение. — А вот это дырка в попке моего друга. — Велиол указал пальцем на дырочку между разведёнными подыгравшим ему Дакамом в стороны половинками. — А теперь скажи мне, за что я заплатил тебе свои деньги? За вот эту его или за твои другие дырки? Где заказанные нами потаскухи? Я тебя спрашиваю, член висящий!

— Сейчас же будут, прямо немедленно! Я сейчас же прикажу…

— Ты сейчас же отправишь её, куда я тебе скажу. Сейчас у нас есть несколько срочных дел, но мы их очень скоро закончим и займёмся по их окончании уже туда пришедшей потаскухой. Всё понятно?

Объяснять ничего дополнительно хорошо напуганному хозяину не пришлось и они оба вышли одеваясь на ходу и то и дело поворачивая непонятно куда и непонятно зачем. Велиол шёл первым и вёл за собой Дакама. Добравшись до заброшенного и полуразвалившегося дома на окраине Нижнего Города возле одной из внутренних крепостных стен, Велиол вошёл внутрь и запер за собой дверь на засов.

— Ну вот мы и пришли. — повернулся он ухмыляясь к вошедшему следом Дакаму. — Здесь ты и останешься. Навсегда!

Не растерявшись от неожиданной угрозы предателя, Дакам спиной прижался к запертой двери, на ходу выхватывая оружие и готовясь отразить нападение мысленно проклиная свою неосторожность.

— Испугался? Не ты первый! Тут кто хочешь испугается.

— Ну ты и шутишь… — Дакам убрал оружие и осмотрел помещение внимательно. — Я так понимаю, что мы сюда не девкам попихать пришли, судя по состоянию того, что когда-то было кроватью.

— Но девка сюда придёт и как раз та, которая нам нужна.

— А как ты догадался, что это именно она? Я так и не понял.

— А никак, пусть придёт хоть одна из них, любая. Помоги мне поднять крышку подвала, она очень большая и очень тяжёлая.

В полу действительно можно было заметить большую дверь, но без ручек и колец. Поднять её без лома было бы затруднительно. Велиол с осторожностью пошарил рукой в дыре в полу и вытащил оттуда большой крюк, а следом ещё один. Крюком он потыкал в грязную дырку в полу и нащупав под слоем грязи что-то железное, зацепился за него и потянул. Крюк остался стоять завалившись набок. Велиол проделал то же самое чуть рядом и махнул рукой Дакаму, призывая помочь.

Вдвоём они подняли крышку над крутой, уходящей вниз каменной лестницей. Велиол спустился вниз, при свете промасленной лучинки осмотрел всё и удовлетворившись увиденным вылез обратно. Погасив лучинку он с грохотом опустил крышку и направился к двери.

— А как же потаскуха? Она же сюда придёт. — удивился Дакам.

— Она сюда не придёт — мы её сюда принесём, а она уже нас ждёт в том месте, которое я указал хозяину. Ты же не хочешь, чтобы про это место знала каждая потаскуха и всем рассказывала?

— Я думал, что ты её убьёшь потом, чтобы не рассказала.

— Я придумал гораздо лучше, скоро сам всё увидишь.

Они уже подходили к одному из недалеко стоявших домов, когда в наступающей темноте увидели возле него ту самую потаскуху. Велиол подошёл к ней сзади, накинул на голову мешок, ударил кулаком в живот, чтобы та не могла кричать и быстро связав натянул на неё другой, большой мешок и закинул на спину как овцу или козу.

Почти бегом они вернулись в заброшенный дом, подняли крышку в полу и при свете подожжённых факелов расположились внизу, закрыв за собой дверь в полу. Если бы они оба точно не знали, где находятся, то можно было бы подумать, что это подвал замка или крепости.

Велиол снял внешний мешок с потаскухи, развязал её и оставив на голове второй мешок полностью раздел и то и дело ударяя кулаком по бокам и животу, чтобы не вырывалась, привязал к столбу с перекладинами у одной из стен. Дакам помогал Велиолу по мере необходимости бить или привязывать вырывающуюся девушку.

— А теперь, никчёмная тупая овца, ты расскажешь нам, что было в той записке, которую ты нашла в своём потаскушнике.

— Я ничего не находила, я не видела никаких записок никогда.

Велиол с размаха ударил девушку ногой в передний край щели так, что у неё от боли перекосилось и скорчилось всё тело.

— Щель дырявая! Подстилка детородная! Насадка щелевая! Гниль отсосная! Дыра смердящая! Мокрощёлка меховая! — Велиол сразу же начал давить на сознание девушки. — Ты хоть понимаешь, дыра с щелями, что я с тобой сейчас делать буду, пока ты не скажешь?

— Я ничего не знаю! Я ничего не брала! — голос девушки сразу же сорвался на рыдания и визг, на пол потекла моча.

— Я тебе грудь прибью гвоздями к столу и оторвать заставлю!

— Не надо!!! Не надо!!! Я ничего не брала! Я всё скажу, что вы хотите знать! — Велиол ударил девушку в живот кулаком и она умолкла.

— Хорошо избитая девушка в уговорах не нуждается. — завершил свои расспросы Велиол, подводя итог услышанному.

— Только не бейте меня! Только не калечьте и не уродуйте!

— Не переносишь боль? Не нравится, когда пытают? А ты знаешь, какие только удивительные и хитроумные приспособления придуманы для причинения боли? В самое твоё любимое и чувствительное место можно воткнуть раскалённый стержень из железа или полый медный с маслом или кипятком внутри. От масла и кипятка мясо не шипит, но боль получается невыносимая и давать уже ты никогда не сможешь.

— Не надо!!! — при этих её словах Велиол сунул девушке пальцы в щель спереди, нащупывая шишечку между складок. — Не трогайте! Не надо меня калечить! Я всё вам расскажу! — речь пошла по кругу.

Велиол нажал пальцами так, что девушка застонала и сжалась.

— А теперь запоминай своей пустой башкой. — продолжил Велиол не убирая пальцев из щели. — Ты пойдёшь и найдёшь эту записку, где бы она ни была и принесёшь мне. Я сам тебя найду. Если послезавтра не будет записки, то я привезу тебя сюда ещё раз и клещами разберу с ног до головы по маленьким кусочкам, не считая прижигания и много чего ещё, о чём ты предпочтёшь даже не знать.

До смерти напуганную потаскуху отвязали от столба, избили, снова связали, посадили в мешок и отнесли неподалеку от того места, где её схватили. Чтобы та смогла высвободиться, с неё сняли мешок и развязали руки. Велиол торжествовал и чуть ли не бегом, петляя бросился в сторону дворца, на ходу объясняя Дакаму подробности.

— Ты понял, что теперь будет? Понимаешь, что начнётся?

— Она сбежит или повесится, а, скорее всего, утопится.

— Нет, она будет первый день от страха гадить кирпичами, а потом попытается хоть что-то выяснить и спросит всех своих товарок, но все они не смогут ничего толком сказать, но пойдут слухи. Слухи! Дак. И эти слухи расползутся по городу со скоростью звука!

— Плохо, что наши голоса она запомнила наверняка и сможет нас, в случае чего, легко узнать, а где она окажется — мы не угадаем.

— А не надо угадывать — я точно знаю, где она окажется через два дня. Вряд ли она сможет скрываться от нас дольше.

— И где же? — Дакам не мог сдержать своего любопытства.

— Там, где ты и сказал. Ты видел, как вешают голую девушку? Это невероятно забавное зрелище! Содержимое так и прёт из всех щелей и дыр! А грудь как дёргается! Я обещаю тебе обязательно его показать.

Похищением потаскухи дело не закончилось. Велиол тем же утром вломился в дом похоти, где накануне снимал её и устроил владельцу с порога чуть ли не погром. На крик Велиола из комнат выбежали даже голые потаскухи, побросав своих посетителей.

— Курва кривоногая! Где моя потаскуха? Ты деньги получил, а сам потаскуху не прислал! Я из тебя сейчас потаскуху сделаю двузадую!

Хозяин метался от стены к стене, из угла в угол и пытался хоть как-то укрыться от побоев, которые Велиол наносил ему то и дело. На вой и вопли сбежались уже местные жители. Заметив, что зрителей у него прибавилось, как и слушателей под окнами, Велиол перешёл от слов и угроз к более решительным действиям. Хозяин заметался сильнее.

— А ну-ка выводи всех своих потаскух на улицу! Где та самая, моя потаскуха, которую я у тебя вчера вечером заказал? Куда ты её дел?

Пока дело не дошло до поджога его заведения, хозяин выгнал всё в то время находившееся в доме бабьё на улицу как есть, в голом виде и построил всех на улице прямо вдоль почти всего дома похоти. Велиол осмотрел внимательно всех и быстро заметил нужную.

— Ты почему не пришла вчера куда сказали? Дрянь!

— Господин, я сейчас всё Вам объясню. Прямо на том самом, Вами указанном месте, неизвестные напали на неё, надели на голову мешок и отнесли в замок или крепость, где всю ночь били, угрожали, хотели заставить её найти какую-то записку, а потом выбросили с мешком на голове почти на том же месте, где накануне похитили.

— Их голоса были похожи на ваши! — взвизгнула потаскуха.

Велиол подскочил к ней вплотную и замахнулся кулаком.

— Ах ты дрянь! Да я тебе сапог в дыру вгоню! Ты что несёшь? Как я мог тебя пытать и бить, если я тебя, сука, в ту ночь не дождался?!

— Могу предоставить любую другую давалку за счёт заведения. — вмешался хозяин, предчувствуя мирный поворот событий.

— А ты думаешь, что я не мог другую потаскушку снять через час? Ты меня оскорбил своей выходкой! Ты хоть понимаешь, кто я такой?!

— Да, господин заложник Чонтонина. Ваше высокое положение…

— … не позволяет всяким там владельцам домов похоти в Нижнем Городе гадить мне прямо на лицо. Ты это хотел сказать?

— Разумеется, весь ущерб немедленно будет возмещён.

— Тогда берёшь вот эту — Велиол ткнул пальцем в потаскуху. — и вот эту, а ещё вот эту и вот эту и отправляешь… нет, я сам их поведу.

Велиол погнал по переполненным людьми улицам Нижнего Города четырёх голых девиц прямо перед собой, указывая направление поворота криком под восторженными взглядами толпы. Не в каждый день выпадает возможность поглазеть на то, за что обычно надо заплатить.

Никто не обратил в созданной суматохе внимания на человека с той самой незапоминающейся внешностью, о которой так мечтают воры и разведчики. Толпа провожала взглядами голых потаскух, но не одного из самых опасных людей в столице. Хозяин долго смотрел на толпу из любопытных и зевак, а когда она скрылась из виду за поворотом, пнул всех девиц и загнал их обратно к заждавшимся посетителям.

Велиол и не думал разводить из рядового полового сношения целое мероприятие на весь день. Вместе с Дакамом он загнал баб в ближайшую гостиницу и засадив каждой по разу выгнал всех на улицу. Дакам тоже не стоял в стороне, принимая соразмерное участие.

— И, всё же, она тебя узнала по голосу. — заговорил Дакам, когда с женской частью мероприятия было покончено.

— Так было задумано. — заговорщически подтвердил Велиол.

— Ты всё ещё мне по-прежнему не доверяешь?

— Видишь ли, Дак, тут всё дело не в тебе и доверии к тебе, а в том, что с тобой злые люди могут сделать, если захотят узнать побольше.

Дакам с любопытством уставился на своего друга.

— Если все будут знать, что я тебе доверяю хоть чуть-чуть, то сразу решат, что из тебя можно будет получить всё нужное, что я бы никогда не согласился рассказать. Обратное тоже верно. Так что чем доверие у меня с тобой меньше, тем для нас обоих же лучше.

Дакам перевернулся на спину и уставился в потолок.

— Конечно, всё это печально, только намного лучше, чем оказаться не на моём или твоём месте, а, например, всю жизнь проработать под руководством надсмотрщика за рабами в каменоломнях или просто на полевых работах в селе, причём всю свою жизнь.

— Я думаю, что умер бы после первой же порки. — подтвердил его опасения Дакам. — За всю свою жизнь я приказал запороть кого-то до смерти всего лишь один раз и то за что-то весьма серьёзное.

— Итак, девицу мы засветили очень хорошо, так что таскающийся за нами хвост просто теперь обязан её изловить и вытянуть из неё, что про нас она знает, а она ничего не знает и знать не может.

— А ты видел этот хвост? Я пока не засёк никого.

— Не будь хоть ты глупее Хоншеда. Про дырку в попе помнишь?

— Значит или хвост за нами есть и тогда он вцепится в эту девицу, или его нет и тогда мы снова увидим её как ни в чём ни бывало.

— Но есть, как полагается, и очень серьёзная загвоздка: наш хвост может подозревать, что мы его таким образом хотим выявить и ничего не предпринимать ещё долго, если не вообще.

— Тогда сработает запасной замысел с якобы украденной запиской.

— В каумкатме это называется вилкой или двойным шахом, но, как ты понимаешь, и вилку и двойной шах можно предвидеть.

— А что будет, если он и это предвидит и не проявит себя?

— А вот этого я тебе не скажу. И на этот случай у меня есть ход.

Велиол по своему обыкновению врал. Никакого запасного замысла у него не было. Никаких развилок в игре он вообще не просчитывал, а в доме похоти погром устроил только по собственной прихоти. Но и в этих на первый взгляд бессмысленных поступках был скрыт глубокий смысл: невозможно разгадать случайные действия.

Велиол хорошо помнил уроки проведения разведки: просчитать по мере получения сведений можно всё. Любой хитроумный замысел вычисляется и раскрывается, это всего лишь вопрос времени. Но тот же Хоншед не так давно навёл шороху и даже нагнал страху на могучий Орден Замкнутого Пути своими якобы непредсказуемыми метаниями по всем помойкам Объединённых Королевств. И ведь поверили же!

Все тайные уловки Хоншеда мог тогда с лёгкостью поломать любой хороший предсказатель, но именно предсказателей и не задействовали для его поимки, а то все поиски не продлились бы и месяца. А с чего, кстати, к простому разбойнику было такое трепетное отношение? Значит, не такой он простой, раз так с ним носились. Выяснить бы ещё и причину и тогда многое прояснится. К тому же не стали бы присылать послом абы кого, если этот абы кто на самом деле не…

А вот это мы скоро выясним, очень скоро, даже в самое ближайшее время. На пути Хоншеда по всем царствам обязательно встретится Иелатан и дочь его царя. До чего же отвратительного нрава девка! Хоть и красивая на лицо и всё прочее. Велиол быстро вспомнил собранные о ней рассказы и поморщился. От неё уже мало что можно будет утаить.

После бессонной ночи, таскания на плечах потаскухи, препираний с её хозяином и прочих развлечений им обоим очень хотелось поспать хотя бы несколько часов. Под окнами гостиницы, к тому же, собралась и не торопилась расходиться довольно большая толпа желающих при первой же возможности увидеть продолжение утреннего веселья. Шастать по городу с таким сопровождением было бы верхом глупости, с учётом того, кто мог ходить за ними следом в толпе.

Сейчас как раз предоставлялась возможность выследить свой хвост и самим сесть ему на хвост, как бы смешно это ни звучало. А состязаться в слежке с таким умельцем, которого до сих пор даже они ещё не смогли засечь, несмотря на все приложенные для того усилия, будучи даже хоть немного сонным и уставшим, это значит предоставить ему недопустимое преимущество. Игра приобретала всё большую остроту и ставки в ней стремительно возрастали, весьма стремительно.

Проснулись они глубокой ночью от стука в дверь. За дверью стояла та самая потаскуха, которую они пугали прошлой ночью. Удивления с непривычки не смог сдержать ни один из них. Девица протянула через порог маленький кусочек бумаги. Дакам, первым отойдя от удивления и сообразивший, что надо делать, схватил потаскуху за руку, втянул её в комнату, захлопнул ногой дверь и завернув девице руки за спину повалил её на кровать, задом усевшись ей на спину сверху.

Велиол взял в руки бумажку, развернул и попытался прочитать при тусклом свете масляного светильника. Но даже при таком плохоньком освещении он узнал бы эту записку даже из тысяч других — это была его собственная записка из тех, что были распиханы им по щелям и не подающихся расшифровке. Только вчера он требовал от потаскухи как раз такую записку, которой у неё по его замыслу никак не могло быть, а сегодня она приносит ему то, существование чего вчера отрицала до последнего. Тут было над чем задуматься и от чего вздрогнуть.

— Где ты это нашла? — первым начал допрос Велиол.

— В щёлочке. — девица приготовилась к новым побоям.

— В какой? В половой? Где ты ещё можешь найти щёлочку?

— Под столом, снизу, если нагнуться и заглянуть.

— Сучка траханная! Где ты нашла этот стол? Ты же вчера говорила, что никакой записки не брала? Дыра брехливая с поносом!

— Я могу показать где, только не бейте снова по лицу!

— Я тебе ноги переломаю, стерва такая, если не покажешь! Дакам, одевайся и пошли смотреть, что всё это значит. У тебя вообще лица не будет, если на этот раз хоть что-нибудь перепутаешь или наврёшь.

Девица вела их как раз к тому дому, в подвале которого её держали прошлой ночью. Велиола и Дакама по мере приближения охватывали всё большие подозрения и ожидания ловушки. Девицу им явно подсунули, чтобы заманить в ловушку, но при грамотном подходе в ловушке окажутся не они. Скорее всего, их поджидают в том самом доме или в его подвале, чтобы когда они зайдут захлопнуть западню.

Всё изменилось прямо перед самыми дверями дома. Девица повернула и пошла в кривой переулок возле городских трущоб вдоль одной из городских стен. Велиол и Дакам быстро переглянулись. Самым для них подозрительным было то, что всё изменилось в самом конце.

Дакам понял, что сейчас всё и начнётся, поэтому схватил потаскуху за руку, развернул к себе и ударил кулаком в живот. Велиол, как будто прочитав его мысли, закинул тело на спину и они вдвоём побежали в тот самый дом рядом, с подвалом под тяжёлой дверью. Теперь можно было уже не опасаться за тайну — девица уже ничего не расскажет.

Внутри дома им в нос ударил затхлый и резкий запах пыли, будто в комнате только что выбивали ковёр или сверху сыпали муку. Пока они открыли дверь в подвал, у них уже от духоты кружились головы, а ног они почти не чувствовали. Дакам толкнул потаскуху вниз по лестнице и сам чуть не кувырнулся следом. Во всём происходящем было что-то странное и подозрительное, но голова уже ни у кого не соображала.

Первым в сознание пришёл Дакам. Он почувствовал, что его ноги и руки нарастяжку привязаны к перекладинам, увидел, что рядом такой же голый на похожем приспособлении растянут Велиол, а в углу валяется на полу та самая потаскуха со свёрнутой на спину шеей.

— Мальчики проснулись! — прозвучал злобный мужской голос из другого угла комнаты. — Жалко, что Цункаима с вами нет! Я бы ему в зад вогнал вот эту прелесть с крюками, намотал на неё кишки, а потом вытащил их наружу из его женской попочки! Ненавижу его!

Велиол посмотрел на Дакама и заплакал. Это был конец, отсюда их никто не вытащит. На этот раз они провалились. Теперь будут пытки, даже не допрос, а просто истязания до смерти. Он посмотрел на друга и подумал, что его ждёт. Может он сумеет заглотить язык или разбить голову? Тогда можно будет просто умереть и всё закончится. Велиол с трудом попытался пошевелить головой и не смог. Тогда остаётся подавиться своим языком, когда боль станет невыносимой.

Человек в комнате снял всю одежду и сложил в угол. Поближе к её середине он поставил ведро с водой, наверное, чтобы мыть руки. Для удобства он разложил всё, что у него было для пыток, на столе. Когда все приготовления были закончены, он подошёл к ним вплотную и по мере разгона принялся водить руками по их животам, рукам, ягодицам и ляжкам. К своему делу человек начинал готовится загодя.

— Хорошие тела! Откормленные! Много мяса! Много тела! Много кожи! Много мучений можно сделать с такими телами. Очень много!

Человек провёл пальцами по животу Велиола, провёл по мошонке и щели до самой дырочки, просунул в неё палец и нажал со всей силы на железу. Велиол задёргался и застонал от боли. Человек медленно и с восхищением вынул палец и засунул Велиолу за щёку.

— Не нравится вкус? Не нравится запах? — спрашивал он, проводя по лицу, губам и под носом Велиола вынутым пальцем. — Ни разу не приходилось ещё питаться собственным дерьмом? Не знаете, какое на вкус человеческое собственное дерьмо? Узнаете! Хорошо узнаете!

Парни на столбах были обездвижены до такой степени хорошо, что не могли пошевелить ничем, даже нижней челюстью, а языки были по краям пришиты местами к нижним губам, чтобы их невозможно было проглотить и задохнуться. Так заматывают, чтобы жертва сильнее чувствовала боль и не могла себя повредить. Велиол с грустью посмотрел на Дакама, с которым неизвестный проделал то же самое, что и с ним. Дакам тоже плакал и было от чего. Только это им теперь и оставалось.

Дверь в подвал, наверняка, была опущена, но даже с открытой дверью их вопли здесь никто не услышит. Попытаться договориться или подкупить неизвестного было бесполезно — не для того их сюда он с таким трудом притащил. Собственное прикрытие спохватится только через день или два их отсутствия, недаром они вошли сюда с потаскухой, которую, по закономерному мнению их же прикрытия они сейчас и допрашивают, а мешать им ни в коем случае нельзя. Это был уже не просто шах — это был уже шах и мат. На этот раз их игра была проиграна окончательно и уже навсегда — помощи ждать было неоткуда.

* * *

Утренний доклад императору начался с особо тревожных новостей, каких в Империи не слыхали уже давно: пропали сразу два заложника из Утиема и Чонтонина, по одному от каждого государства. Тут было с чего встревожиться и переполошиться: такое бедствие просто так не случается, такое бывает или перед войной, или ещё хуже.

Случай с готовящимся на Империю нападением любой из стран отбросили сразу как несостоятельный и бредовый: все остальные заложники, как Утиема, так и Чонтонина, в полном составе обнаружились в столице. Оставались два возможных пути произошедшего: заложники сговорились и вместе сбежали домой в неизвестном направлении оба или с ними что-то случилось, причём второе было гораздо вероятнее.

Побег исключили как пока преждевременное заключение, ведущее к одновременному объявлению войны с Утиемом и Чонтонином. Да и оба посла от этих государств в один голос твердили, что ни о какой ни войне, ни вообще о чём-то подобном идти не может и речи. Но, тем не менее, в случае отсутствия заложника война должна быть объявлена и единственный способ её предотвратить, это найти заложника.

Вообще, в здравом уме заложник убегать бы никогда не стал: войн Империя уже как несколько сотен лет не вела точно, нового заложника пришлют через месяц, дома и в самой Империи объявят государственным преступником, вместо хорошей жизни заложника в Империи придётся вести жизнь беглеца неизвестно где. Какой смысл убегать?

Тряхнули службу прикрытия заложников, которая отвечала и тайно попутно ещё и обеспечивала безопасность имперских заложников. Но выяснить, где уже два с лишним дня находятся Велиол и Дакам, так и не смогли — оба исчезли сразу после выхода из гостиницы в Нижнем Городе и больше нигде не появлялись ни разу. Попытались допросить владельца потаскушника, который последним видел заложников, но и тот ничего не смог рассказать по сути дела, кроме как упомянуть, что у него пропала потаскуха, причём довольно ценная.

Исчезновение потаскухи никого бы не взволновало, но слишком уж выглядело подозрительным одновременное исчезновение и сразу двух заложников, и снятой ими потаскухи на следующий день. От хозяина потребовали назвать место, куда он отправил потаскуху и служба прикрытия проверила все дома вокруг того места но безуспешно.

Временно было решено считать, что заложники были ночью подло убиты с неизвестной пока целью. Это решение развязывало руки всем имперским службам безопасности, у которых появилась возможность перевернуть весь Нижний Город хоть по камушку.

Но переворачивать им особенно не пришлось ничего. Проверка для обеспечения полноты поисков первых же ближайших к месту похищения потаскухи мест особого использования обнаружила во втором из них обоих заложников, а точнее два изуродованных до полной неузнаваемости, частично расчленённых человеческих тела.

Опознать оба тела удалось только условно, по самым косвенным из всех возможных признаков: ни зубов, ни лиц, ни пальцев, ни внутренностей, ни половых частей, ни языков, ни вообще чего-либо хоть как-то позволяющего точно установить личность. Придворный учёный по требованию императора измерил сохранившиеся черепа и рост обоих убитых и пришёл к выводу, что размеры совпадают.

Служба прикрытия имперских заложников изучив место выдвинула предположение, что замысел похитителей был крайне продуман: даже при непрерывном наблюдении никто не хватился бы заложников даже через несколько дней после того, как они приволокли в этот подвал ту потаскуху. Любой работник любой имперской службы безопасности с лёгкостью догадался бы, что её туда повели допрашивать и это стало бы закономерной ошибкой с учётом приказа не вмешиваться в работу имперских заложников без угрозы их безопасности.

Никакие вопли или призывы о помощи не привлекли бы внимание снаружи, с учётом того, для чего использовался обычно подвал. Даже вышедший один человек не привлёк бы внимание потому, что зашли в дом два человека своим ходом, значит второй может его просто ждать внутри. Это был сильнейший и глубоко продуманный ход, но всё ещё непонятно чей. Ясно было только то, что против многочисленных тайных служб Империи начал играть намного более сильный противник, чем все они, эти тайные имперские службы, вместе взятые.

Это же надо было вычислить, что заставит обоих заложников пойти вдвоём с той самой потаскухой в тот самый дом, причём добровольно, и войти в него! На такую совершенную глупость люди такого ума как Велиол и Дакам пойти просто не могли! Легко догадаться, что указанная им потаскухой цель была рядом и они решили переиграть замысел пытающегося заманить их в ловушку противника. А сами похитители в доме или подвале дома ждали не ожидающих засады заложников.

Надо было предвидеть их тот самый, хитроумный ход прямо перед предполагаемой ложной засадой и тем самым повернуть в настоящую. Как с ними могли расправиться, осталось ненужной подробностью — службы имперской безопасности знали достаточно хороших средств и приёмов для того, чтобы даже в одиночку без особого труда используя преимущество неожиданности справиться с двумя ничего не подозревающими парнями, даже с такими крепкими, как эти двое.

К вечеру весь дворец уже гудел как растревоженный улей — такого или не было давно, или вообще никогда. Были приняты чрезвычайные меры по усилению безопасности заложников. Всем остальным заложникам было временно запрещено до получения особого разрешения от имперского совета покидать пределы дворца и выходить во двор.

Тем временем, весь имперский совет был собран в полном составе, за исключением разъехавшихся далеко и надолго. Решались всего два вопроса: кто и зачем такое сделал с двумя имперскими заложниками?

Второй вопрос решился достаточно быстро: кроме устрашения для объяснения случившегося других причин просто не оставалось. Если бы заложников хотели просто убить по любой другой причине, то для лучшей скрытности спрятали бы тела получше. Заложники погибали часто по собственной глупости, так что никого бы исчезновение двух простых заложников не удивило бы — не в первый раз.

Но эти двое сами легко могли укатубошить за ночь не один десяток человек и даже не вспотели бы. Чтобы справиться даже с одним таким умельцем, надо было иметь кого-то посильнее простого наёмника. И с этого направления просматривалась цель убийства: напугать и сильно напугать всех остальных заложников, которые из обеспеченных людей в полной безопасности на полном содержании превращались в ничем не защищённые цели для расправы и хорошо, если не лёгкой.

Да, можно было запереть всех заложников прямо во дворце и пока всё не уляжется держать взаперти, но если что-то похожее произойдёт ещё раз и во дворце, тогда вся практика использования заложников за один раз рухнет и тогда конец всякому миру на многие столетия. Мелкие войны Империи по всем углам превратятся в мировые, а там и до полного разорения имперской казны на бесконечных и обширных войнах недалеко. Крепкий мир держался на заложниках войны!

Но кому такое могло быть выгодно?! Какой безумной стране могло вдруг захотеться стравить Империю с окружающими странами, а следом неизбежно втянуть и свою страну в убийственные войны со всеми её частями? Кто мог пойти на государственное самоубийство?

Вывод приходилось делать при полном отсутствии не то что улик и вещественных доказательств, а даже любых свидетельских показаний. Будут ли ещё новые убийства или всё закончится этими двумя, но должен в любом случае быть сделан хотя бы предварительный вывод и он должен быть сделан как можно скорее, а лучше сейчас. На кону стояла безопасность Империи, которую той или прошлой ночью попытались подорвать неизвестные враги. В конце концов, если бы не удалось ни вычислить, ни угадать страну, которая стояла за двумя убийствами, то виновных назначили бы хоть жребием. Не пришлось.

Вызванные на совет придворные учёные почеркав на бумаге и, для большей наглядности, на чёрной доске вычислили, что с наибольшей вероятностью двойное убийство было выгодно Празвалоре. Ещё были некоторые подозрения относительно Цуныриса и Вемибеласа, но для их разведок такие дела были запредельно сложны — в этих странах и ещё нескольких подобных разведку не вели только ленивые, а из всех отправленных в Празвалору разведчиков не вернулся почти никто.

Но почему целью стали не заложники Празвалоры? Тогда было бы и меньше подозрений, и меньше риски провалиться, но этот вопрос до поры, до времени оставался без ответа. В любом случае расправа над празвалорскими заложниками с последующей военной расправой над ней самой была назначена не раньше, чем через несколько месяцев, а пока для всех шло разбирательство подлого убийства. Расследовавшие дело учёные получили место в тюрьме за высказывание оскорбительных домыслов относительно расследуемого дела.

Сейчас всех больше занимал вопрос: почему Велиол и Дакам? Как будто нет менее опасных людей! И почему не попытаться всё свалить на Нивнылат, в котором недавно проводилось устрашение? Тогда была бы заваруха внутри самой Империи, но нападать на самые сильные из независимых государств, да ещё и на саму Империю? Это же безумие! Всё было проделано настолько безумно и безграмотно, что вполне выглядело и, скорее всего, было чистой правдой. Бред!

Немедленно вспомнили про две попытки убить как Велиола, так и Дакама со стороны Объединённых Королевств, как потом выяснилось. Но доказательств как тогда, так и теперь не было никаких, кроме двух рассказов о подслушанных случайно разговорах, которые могли быть выдуманы самими заложниками. Объединённые Королевства могли с лёгкостью совершить подобное убийство, чтобы подорвать глубинные основы Империи, но пользы для них от этого подрыва было бы мало. Зачем разрушать государство на другом конце света? К тому же все их заложники тоже пострадают, а на это мало кто пойдёт.

По этой же причине отбросили прежде больше всех подозреваемую Празвалору. Учёные за время пребывания в тюрьме сообразили, что в их рассуждениях, как это часто у них бывает, оказалась ошибка и есть ещё много других, более подходящих подозреваемых. Правительство Празвалоры, конечно, всё поголовно состоит из подонков, сволочей и выродков но не из придурков и самоубийц. Не та страна и не те люди!

Но польза есть и от Празвалоры! Появилось дельное предложение пойти в рассуждениях от обратного и вычислить, кому столь выгодно подставить Празвалору под имперский кулак. И, как ни странно, такие быстро нашлись — те самые Утием и Чонтонин, которые больше всех пострадали от убийства, точнее их заложники пострадали.

Причинами оказались обыкновенные зависть Празвалоры к самым благополучным из Независимых Государств и ненависть как раз этих государств к вечно попрошайничающей и продающей даже своих людей именно в них занимающихся вредительством странам. Празвалора так достала Утием и Чонтонин, что те решили её просто уничтожить силами близко находящейся к ней Империи.

Разгадать остальные части замыслов Утиема и Чонтонина было так же просто, как перемножить несколько чисел. Их, обоих заложников и Цункаима заодно для отвлечения внимания, подставили Празвалоре в качестве приманки, а остальное сделали они сами. А дальше сделали жертвами, чтобы натравить Империю на Празвалору.

Недоразумение прояснилось, тайные замыслы раскрылись, война с Празвалорой откладывалась. Если Велиол и Дакам сами нарушили все соглашения с Империей о пребывании в ней заложников, то и никаких последствий их убийство за собой не влекло, даже для Празвалоры. А Чонтонин и Утием теперь много раз подумают прежде, чем затевать и проводить подобные игры за спиной имперского совета.

Император с любопытством слушал своих советников. Когда взрослые люди начинают вести себя как маленькие дети, пытаясь утаить за спиной то, что мгновение назад вертели в руках, это уже не смешно — это уже нелепо. Велиол и Дакам совместно пытались натравить Империю на Празвалору. Ну что за два хорошеньких придурка?! У них там что, разведчиков подбирают по внешности, приятному виду и размеру полового члена? Это же надо было так разведки свои развалить!

Утием и Чонтонин вероломно предали Империю в её бескорыстном стремлении к мировому господству. Да что за придурки у власти у них там? Совсем обалдели что ли? Все их великие тайные замыслы были перещёлканы имперским советом за считанные часы! Может быть, им хотелось устроить в Празвалоре переворот и привести там к власти не такое придурочное правительство? Любой переворот всегда делается в корыстных целях меньшинства, подстрекающего большинство. Ну а снизу ещё ни один переворот успехом не увенчался.

Но как было задумано! Империя обрушивается на Празвалору всей своей военной мощью. Завывший от ужаса народ свергает своё правительство и зовёт на помощь всех, прося пощады. Империи помойка не нужна и её проще уничтожить вместе с населением, но тут появляется Чонтонин и предлагает сделать всю грязную работу даром. Занавес!

Любопытно, что потом они собирались делать с неполноценным и недоразвитым, но ещё уцелевшим населением Празвалоры, которое к тому времени войска Империи не успели уничтожить? Что применили бы для его истребления? Морильные ямы для умерщвления голодом и заразой выкопавших и в них же посаженных людей, закапываемые по очереди следующими жертвами? Детские виселицы для детей промеж двух столбов? На одной верёвке можно повесить сразу много детей! И я помню, что разок такое видел даже в Империи. А потом заселили бы освободившиеся земли своим лишним населением и жили бы долго и счастливо. Как будто бы такое в первый раз было с Празвалорой!

А потом у них нарушились бы связи, развалилось бы хозяйство, на местах расцвела бы коррупция и через несколько сотен лет произошло бы отделение. А ещё, лет через так сто, на месте прежней красовалась бы новая Празвалора, причём точно такая же поганая и как бы ещё не хуже и всё снова пошло бы по замкнутому кругу. Правильно говорят: захочешь наказать любого дурака — исполни все его желания.

* * *

После гибели Дакама и Велиола Цункаим замкнулся в себе. Он всё больше ходил один по городу по всем их излюбленным местам, где в недавнем прошлом они так любили бывать и развлекаться. Он больше не боялся, что его убьют, временами ему этого даже хотелось. Иногда его вообще посещали мысли о самоубийстве.

Цункаим вернулся во дворец как раз в самый разгар мероприятия и сначала не поверил случившемуся, решив, что это какой-то всеобщий розыгрыш и он просто по своей большой занятости забыл про него и в ближайшие часы, а может завтра, всё закончится и Дакам с Велиолом появятся как ни в чём ни бывало, просто пьянствуют где-нибудь или с потаскухами развлекаются. Сомнения Цункаима со свойственным ему бездушием уничтожил имперский советник Мадэас.

— Твоих друзей убили сегодня ночью. Обоих. Прими мои соболезнования. — Мадэас даже не добавил слово «искренние», но Цункаим и так понимал, что ждать от Мадэаса чувств или даже просто соболезнований по любому поводу, это всё равно, что ждать, пока ветер высушит море. — Не дёргайся раньше времени. Тела уже сожгли, впрочем, ты всё равно не смог бы их опознать. Мы и то едва сумели.

— Почему? Почему я бы не смог их узнать?

— Они больше напоминали разделанные живьём туши животных.

Цункаим, сам неожиданно для себя, заверещал, согнулся и заревел, как не ревел ещё ни разу в жизни, прижав обе ладони к лицу. Он даже не пытался успокоиться чувствуя, как его колотит.

— Кто?! Кто это сделал?! Я убью!!! Я убью!!! Я убью его!!! Я ему внутренности вырву!!! Я с него шкуру сдеру!!! Я живьём его сожгу!!!

Поток проклятий и пожеланий у Цункаима не иссякал. Юношу бил настоящий припадок и речь временами становилась неразборчивой.

— Когда мы его поймаем, я позабочусь, чтобы твои желания были, по возможности, выполнены, а пока отправляйся к себе. Мне сегодня достаточно двух убитых заложников. Тебя утешать мне уже некогда.

Мадэас проводил Цункаима взглядом и отправился по своим делам. Цункаим шёл в свою комнату и плакал на ходу. Его друзей за этот год убили второй раз, а он опять ничего не смог сделать! Его собственная комната была пустой и чужой без любимых друзей, которых он опять не уберёг. Цункаим сел на кровать и снова заплакал.

Он хорошо помнил рассказы Велиола и Дакама о двух нападениях на них по дороге в Столицу и как вчера помнил нападение на него. Но на него пока никто не собирался нападать и даже следить за ним пока не пытались. А ведь он был третьим из всех заложников, на которых в дороге напали! Может быть, если верить услышанному во дворце, они всё придумали, но нападение на него не было придуманным и должно было повториться. Если враги убили двух из трёх, то рано или поздно должны будут напасть и на него. Вопрос только в том, когда?

Блуждая в очередной раз вечером по Верхнему Городу на одной из улиц он снова встретил Былима и Рахсакима. Он впервые обрадовался за эти несколько последних дней. Хоть кто-то знакомый и кого не надо подозревать! Былим увидел его и заговорил первым.

— Кам, привет! Как тебе теперь здесь живётся? Мы слышали, что в столице объявили о страшном событии: всего несколько дней назад, а может и чуть раньше, неизвестно кто жесточайше убил двух заложников, таких же как и ты. Наверное, тебе сейчас очень страшно, а ты ещё и ходишь без охраны, хоть и по Верхнему Городу.

— Убили моих лучших друзей! Теперь мне уже ничего не страшно!

— Мне так жалко! Они хорошие, наверно, были ребята, если ты так тяжело переживаешь их гибель. Рахсаким! Ты слышал?

Пока Рахсаким поворачивался, Цункаим снова чуть не разревелся.

— Их не просто убили! Их истязали! Замучили! Ни за что!

— А мы их видели? Мы тебя довольно часто встречаем.

— Да! Они были оба немного постарше меня и чуток повыше! Вы, наверняка, их рядом со мной видели. Они были шире меня в плечах и намного крепче. Один — светленький, другой — тёмненький.

— Ты их, наверное, очень любил, если так болезненно переносишь их утрату. — вмешался подошедший Рахсаким.

— Мой папа говорил, что я очень привязываюсь к своим друзьям, а иногда привязываюсь к ним даже больше, чем к родным.

— Бедный! Былим, ты представляешь себе, что ему за эти дни пришлось пережить? Так рано и пережить такое горе!

— Это уже не первый раз! — начал было Цункаим и умолк.

— А что ещё случилось? — насторожился Рахсаким.

— Уже неважно. У меня уже один раз убили двух друзей.

— Да это же ужас какой-то! За что на мальчика такие беды!

— Судьба у меня, видно, такая — беду своим друзьям приносить.

— И что теперь ты будешь делать? Нельзя же оставлять всё так!

— Я не знаю, чего мне будет это стоить, но я разыщу того, кто это с ними сделал, поймаю его и буду пытать месяцами. Я хочу, чтобы этот человек всю свою оставшуюся жизнь испытывал только нестерпимую боль. Я хочу, чтобы его семью и всех его друзей и родных убили точно так же, как он убил моих друзей, а его заставили смотреть.

— Ты совершенно прав! — чуть не подпрыгнул Былим. — А мы по случаю тебе помочь не можем? Есть же догадки, кто это мог сделать?

— Говорят, что каждого из них приказало так убить правительство его же собственной страны. Я не представляю, как можно было лично зная их отдать подобный приказ! У меня бы рука не поднялась любого из них даже ударить! Ну почему надо было убивать именно их?! Я никогда бы так не сделал! Неужели нельзя было ради достижения целей государственной важности пожертвовать не ими, а никому не нужной человеческой дрянью, о которой никто и не вспомнит?

— Значит, всякая дрянь для принесения в жертву не годилась. — по своему обыкновению рассудительно заключил Рахсаким.

— Мне кажется, что всё дело было не в жертве, как все думают, а в чём-то совсем постороннем, о чём никто не догадался и догадываться бы никогда не стал. Самый лучший способ что-либо хорошо спрятать, это спрятать это не внизу и не на поверхности, а посередине.

Былим и Рахсаким уставились на Цункаима и подались вперёд, как будто в первый раз услышали нечто подобное, доселе неслыханное.

— А что вас так удивило? Всё, что лежит на поверхности, рано или поздно заметят. Всё, что спрятано внизу, рано или поздно раскопают и упрутся в ничто. А вот всё, что спрятано посередине, скорее всего, по много раз проскочат и не заметят. Книгу хоть раз перелистывали?

— Разумеется… Неоднократно… — медленно, размышляя на ходу согласился Рахсаким. — А имперский совет, по своему обыкновению, со всем своим привычным рвением докопался до самой глубины, а на середину внимания не обратил. А тебе как раз середина и нужна.

— А откуда ты знаешь про имперский совет? — Цункаим внезапно почувствовал некое подозрение, что знает меньше нужного.

— В Империи все знают про имперский совет и как он действует, а окажись ты здесь немного раньше, то и не такого бы насмотрелся.

Цункаим успокоился и мысленно себя обругал за чрезмерную мнительность. Вообще, об имперском совете знать больше следовало ему, а не местным торговцам. Надо было меньше времени ему проводить в кабаках и с местными потаскухами, а больше делами заниматься.

Середина произошедшего скрывалась в тумане. Ясно было, что его друзья должны были сыграть некое представление для того, чтобы все подозрения пали на Празвалору. В Империи никогда не делали тайн из того, что могло внезапно всплыть и оглаской сильно усложняли жизнь всем любителям пошептаться и набить себе на этом цену. О заговорах Утиема и Чонтонина против Празвалоры протрубили на каждом углу по всей Империи, только ему было не до заговоров.

Совершенно ясно было и то, что Велиола и Дакама сдали разведке Празвалоры их же собственные правительства. Это должно было быть сделано в самом начале игры, перед их отправкой, чтобы Празвалора почувствовала возможность выиграть у Империи. С этого мгновения у Празвалоры должна была появиться уверенность, что всё идёт именно по её замыслу, это подталкивало её к решительным действиям.

Когда всё, с подачи Утиема и Чонтонина, пошло наперекосяк, теряя последнюю и редчайшую возможность осуществить свой величайший замысел, Празвалора пошла на крайние меры и попыталась исправить положение, чего и добивались от неё Утием и Чонтонин. Последствия исправления стоили жизни его лучшим друзьям, а Утием и Чонтонин сделались жертвами происков Празвалоры. Так было задумано, только имперский совет всех переиграл и нашёл истинных виновников.

Посередине оставалось одно важное событие: кто мог их убить? И это событие было тем самым вопросом, на который надо было найти в ближайшее время ответ. Осмелиться на такое даже за большие деньги ни один вменяемый человек не мог — никакая жажда наживы не сравнится с риском оказаться в имперских пыточных. Тут нужна не просто сильная — тут нужна всепоглощающая ненависть, которая больше ничем не утоляется. Тут нужен смертник или помешанный.

Вряд ли такой человек остановится на одном убийстве и вряд ли он хоть кому-то подчиняется. Как можно заставить подчиняться того, кто не боится ничего? Это должен быть вольный исполнитель с воистину неудержимой жаждой мести, а такие не останавливаются. Имперский совет не мог этого не знать, но нарочно всё пустил на самотёк, чтобы показать всем, что будет, если Империя допустит слабину.

Его замученные друзья по замыслу их убийцы должны были стать ярчайшим примером для всех остальных, а за ними должны были последовать и другие расправы. Вопрос — над кем? Если бы их убийца действовал обдуманно, то вообще больше не пытался бы высунуться, но действует он больше на чувствах, поэтому следующей замученной жертвой должен быть он, Цункаим, как их друг и приятель, последний из их тройки. Тогда Утием и Чонтонин будут оправданы, если жертвы не прекратятся и виноватой сделается уже Празвалора, на которую за всё содеянное и обрушится гнев Империи, чего и добивались Утием и Чонтонин. Положение в игре сейчас примерно такое.

Цункаим вышел из глубокой задумчивости, посмотрел на Былима и Рахсакима, прикинул, насколько могут они быть ему полезны в непростых поисках празвалорца и принял окончательное решение.

— Я думаю, что сам смогу найти убийцу и сделать с ним всё, что я хотел бы с ним сделать. Вряд ли вы сможете мне помочь, а вот с вами может случиться всё, что угодно. Вас же не будут охранять как меня.

Ход удался: Былим и Рахсаким пожали плечами, но успокоились. В играх на незнании надо всегда делать несколько поворотов, чтобы или убедить своим согласием, или убедить своим незнанием, или убедить своим отказом. Тот, кто будет его искать, обязательно попробует найти сначала всех, с кем он хоть раз поговорил, а с этими он будет видеться часто, а они совсем не разведчики, чтобы не засветиться.

Он точно знал, что за ним следит сейчас тот, кто убил его друзей и ждёт удобного случая, чтобы сделать с ним то же самое. Даже если не сейчас, то рано или поздно начнёт следить, поэтому надо будет ходить здесь почаще и встречать Былима и Рахсакима почаще, но случайно и этим вызывая у врага подозрение, что делает это нарочно.

Цункаим вспомнил ту записку, в которой кто-то предупреждал его не лезть не в своё дело. Так вот зачем было нужно убрать его из игры! Троих бы ни за что не удалось переиграть! Цункаим только сейчас по чистой случайности сообразил, что сам он был для этих двоих посторонним. Они же из почти соседних стран! Они же думают одинаково и дела у них совместные, а он был издалека, непричастный ко всему и потому до предела опасный. Обоих его друзей враг мог успеть ещё до начала игры за долгое время изучить и разгадать, а он был неизвестен, а потому непредсказуем и этим до предела опасен.

Ну что же… Сыграем! Невозможно ни предсказать, ни вычислить, на какую сторону упадёт высоко подброшенная монета. Правила игры поменялись на его собственные. Велиол и Дакам недаром считали его непредсказуемым — пора показать противнику, что они были правы.

* * *

Это было его торжество. Это была его бессмертная слава. Это была его победа. Он победил двух из трёх и оставил третьего на вкусное. А похожего на девочку мальчика он оприходует чуть позже, когда у него всё будет готово и никто не помешает ему насладиться окончательной победой. То будет его великая и окончательная победа!

Криулзав имел полное право торжествовать — он один сделал то, с чем не смогли бы справиться, наверное, несколько служб из внешней разведки Празвалоры. Все эти раскормленные государственные или у него на содержании находящиеся службы только и умеют, что брать за свои услуги на много лет вперёд непомерные деньги, строить великие замыслы на них, а потом с треском и грохотом их проваливать. Но он-то совсем не такой! Он — вольнонаёмный разведчик, наёмник и всем доказал теперь своё право называться лучшим из лучших разведчиков, захватив и убив сразу двух злейших врагов Празвалоры.

Да ещё как убил! Это же надо было видеть! Они кричали, визжали, плакали, мочились, гадили, текли, как те беременные сучки. Но никто так и не пришёл к ним на помощь! Они оба прокляли тот самый день, когда родились живыми или не умерли ещё раньше. Они оба мечтали только умереть, но всё равно продолжали жить — мясо их тел предало сознание их душ и продолжало жить, пока душа страдала и корчилась от боли. Это был настоящий праздник мучений и боли!

Но дело было ещё не закончено, пока был жив Цункаим. Он видел, как этот мальчишка встретился со своими знакомыми на улице и говорил с ними о чём-то. Наверняка оплакивал своих убитых им друзей! А как он чуть не разревелся! Ничего! Скоро твоя молоденькая плоть испытает невиданную доселе боль и ты испытаешь все мучения твоих и после смерти любимых приятелей. Очень скоро!

Криулзав следил за Цункаимом и его двумя знакомыми с настолько близкого расстояния, что мог бы убить его, да и успел бы потом убить и его собеседников тоже, всего лишь одним первым же выстрелом, но тогда пропадала великая цель — нести этим счастливчикам страдания и боль, которые они все заслужили своим положением.

Он понимал, что ненависть его делает предсказуемым и уязвимым для врагов. Он знал, что его попробуют просчитать и вычислить. Он в полной мере осознавал, что Империя уже давно поставила на уши все службы разведок, а не ищут его сейчас только ленивые. Он даже догадывался, что в Празвалоре уже, скорее всего, одумались и попытаются исправить совершённую с такой поспешностью ошибку. Но будет уже поздно! Исправлять ошибки всегда оказывается слишком поздно!

Никто не может остановить смертника! Он уже вышел на свою обо всём догадывающуюся цель и его никто и ничто не остановит! Жертва будет принимать меры для своей защиты, просить о помощи, ей даже попробуют помочь и не кто-то, а вся Империя. Но все их усилия будут бесполезны! И это будет ещё одна его победа. Уже над Империей!

Криулзав торжествовал. Теперь ни у кого не останется выбора: ни у Империи, чтобы не обрушиваться всей своей силой на Празвалору; ни у населения Празвалоры, чтобы не разбегаться в предчувствии скорой расправы над ним карателей Империи. Он разрешил вопросы выбора для каждого и оставил каждому только единственную возможность и никакой другой! Он заставит всё отребье Празвалоры расползтись как по ближним государствам, так и по всей Империи.

Империя сама выдавит из его страны всю отраву и пустит её себе в кровь. Да, Празвалора не велика ни площадью, ни численностью населения, но её способность превращать всё вокруг себя в окончательное пекло распространялась и на каждого её жителя. Но если сейчас они в Празвалоре ждут лучшего будущего, то если отнять у них эту надежду и как можно скорее, то решительность перевесит ожидание.

Население Празвалоры разбежится по всей Империи, ближним Независимым Государствам, отдалённым Объединённым Королевствам и вообще, куда глаза глядят. Но сколько же времени удастся убежавшим продержаться в Империи, если она будет воевать против Празвалоры? Да нисколько! А уж истребление всех жителей Празвалоры в Империи будет поставлено как надо! Вне всяких сомнений! Никто не спасётся в Империи! Бежать в Империю будет бесполезно и бессмысленно после начала войны с ней. А Империя на достигнутом не остановится и следом потребует выдать всех остальных из всех прочих стран.

А куда протянет Империя свои лапки — прощай и независимость и благополучие и всё остальное. А потребует она неспроста! Население Празвалоры даже из разорённой своей страны жить никому не даёт, а когда расползётся, то и подавно не даст. А Империи в первую очередь! Пока не стравят свои новые страны или с Империей или между собой, а если повезёт — и то и другое — не успокоятся. Люди такие!

И тогда весь мир вокруг Празвалоры превратится в одну большую, огромную Празвалору! Мир до предела раздробленных и разорённых стран, погрязший в междоусобных и гражданских войнах, дошедший до точки невозврата и перешагнувший любую черту должен стать ему наградой за всё перенесённое им в детстве и местью всем остальным за его погубленную жизнь. Празвалора принесёт себе спасение через её собственное уничтожение во имя её же самой!

Но сейчас он стоял перед непростым выбором: убить сначала Цункаима, который ждёт покушения или убить нескольких других заложников, чтобы усыпить его бдительность. Но если начать убивать всех заложников подряд без разбору, то их попробуют закрыть во дворце и тогда ему будет очень сложно до них добраться.

В то же время сейчас могут не ждать нового нападения на заложников и это делает Цункаима более уязвимым. Все уже решили, что дело сделано и благополучно провалено. А ничто не открывает столько уязвимостей, сколько уверенность в собственной безопасности.

С другой стороны, если удастся изловчиться и так же убить хотя бы одного имперского заложника прямо во дворце, то рухнет вся защита Империи посредством заложников. Действительно, какой смысл брать в заложники самых влиятельных людей, обещая их безопасность, если на самом деле никакой безопасности обеспечить нельзя?

Выбор был непростой. Конечно, самым лучшим решением было бы убить Цункаима прямо во дворце, перед этим убив ещё нескольких, не входящих в круг его друзей или знакомых заложников. Но сложно! До чего же будет сложно это сделать! Зато будет аж тройной выигрыш!

Криулзав испытывал такое немыслимое удовлетворение, перебирая в уме все возможные способы убийства, какого не испытывал даже от изнасилований, которых он совершил за свою недолгую, но бурную и переполненную злом жизнь предостаточно. Ни одна бьющаяся в судорогах от унижения или визжащая от ужаса и боли женщина, девушка или девочка в удушающем захвате его рук не доставляли ему во время даже самого жёсткого изнасилования такого удовольствия, как истязания и пытки, а также убийства и размышления об убийствах.

Наблюдая издали за непринуждённо разговаривающим с друзьями Цункаимом и замышляя новые жестокие и жесточайшие убийства, он почувствовал настолько сильное возбуждение, что уже забеспокоился, чтобы его не выдал ненароком вставший член. Но сознание и злоба не дали плоти взять вверх и наблюдение продолжилось.

Трудный выбор злил Криулзава и приводил его в бешенство. Выбор должен быть простым как палка, иначе это уже не выбор. В жизни всё должно решаться просто, иначе становится непонятно, как жить и что делать. Если бы сейчас перед ним было единственное решение! Он бы не колебался тогда ни одного мгновения. Но нет! Всё перепуталось до крайности, усложнилось и затуманилось. Ненавижу сложности!

Как будто и без того их было мало, добавился и ещё один выбор — ждать. И ожиданием изматывать противника, пока он уже не уверится в безнадёжности ожидания. Ещё один выбор! Добавился! Как будто у него их и без него было мало! Выжидать ещё или действовать сейчас? Убивать первым или отодвинуть подальше? Где убивать, кого, как и в какой последовательности? Я всё равно убью Цункаима! Запытаю!!!

Он представил себе, как один за другим втыкает в зад Цункаима тонкие вертелы из похожего на тростник растения, с другой стороны протыкая живот и любуясь, как заострённые окровавленные стебли выходят наружу. Он уже представлял, как не выдержав столько хоть и тонких, но многочисленных прутьев, под нечеловеческие вопли ненавистного ему мальчика с женской попкой разорвётся дырочка в ней, а кровь брызнет или закапает прямо ему на руки. Хотя про вопли он в некотором смысле преувеличил — с проткнутым животом не очень-то покричишь и это ещё одно прекрасное дополнение к происходящему.

Из глубин разъярённого сознания всплыла мысль, что Цункаим всё ещё нужен ему. Да как он мог забыть?! Кто ещё, кроме Цункаима, мог прочитать зашифрованные записки, которых он смог перехватить где-то несколько десятков, но прочитать не смог ни одной? Ни одной! Что за шифр они в этих записках использовали? Если я не могу до сих пор прочитать ни одной, то зачем я их отыскивал? Зачем он в каждой дыре осматривал каждую щель? И забыв о щелях в человеческом теле!

Он отыскал многие из оставленных Велиолом неизвестно кому тех записок, что были распиханы по щелям кабаков и потаскушных домов за все прошедшее с обнаружения первой записки месяцы, но так и не смог ни найти того, кому они предназначались, ни расшифровать, что в них написано. Даже вереща и рыдая от боли Велиол повторял, что у этих записок не было ни содержания, ни получателя.

Так я этому и поверил! Но у меня есть ответ, кто может знать ключ к шифру тех записок и кому он тогда послал единственную читаемую записку, чтобы убрать соперника. Я-то знаю, кому на самом деле писались эти записки, а потом как будто бы прятались по щелям. Цункаим! Эта подкладная щель Утиема и Чонтонина. Иначе откуда бы он узнал, что было в ней написано, если бы не прочитал? И как бы он прочитал, если бы не нашёл? И как бы он её нашёл, если бы не искал?

Криулзав гордился своей прозорливостью: он смог разгадать самый хитроумный замысел своих врагов! Это как же надо было исхитриться всем троим, чтобы передавать зашифрованные записки не самим и не через кого-то, а оставлять их друг другу и только потом передавать не читая! Но и это ещё не всё! Они всё представили так, что со стороны могло показаться, что эти записки предназначались вообще не им!

Но что содержалось в этих зашифрованных посланиях? Донесения о численности войск Империи? Расположения крепостей и береговых укреплений? Записи переговоров имперского совета? Перечни слабых мест Империи, по которым надо ударить в первую очередь?

Эти сведения не должны быть утеряны! Всё, что может опрокинуть Империю в самый ответственный миг, должно быть найдено и немедленно применено по его прямому назначению. Эти похотливые дурни даже не представляли, как они, сами того не зная, помогали чужой для них Празвалоре в её священной войне против Империи!

Но если они передавали свои записки Цункаиму, а он — им, то где тогда его записки к ним? Их записки он почти все перехватил, но ещё ни разу не смог перехватить записку к ним от Цункаима. Где он их все прятал, да так, что ни одну не удалось найти? Неужели, во дворце? Но как тогда их заполучить? Поздно! Половина важнейших сведений уже ушла в неизвестном направлении к своему получателю.

Криулзав едва не дёрнулся от внезапно охватившей его радости от неожиданной догадки. Есть человек, который всё упущенное им знает чуть ли не наизусть! И этот человек — Цункаим! Вот кто расскажет с пристрастием всю не доставшуюся ему половину сведений.

Цункаим под его взглядом продолжал стоять и болтать как ни в чём ни бывало. Хорошенькое детское личико, сильные мужские ручки, не тонкие крепкие ножки, круглая, почти женская, попка, рёбрышки под нежной детской кожей, внутренности в плоском животике, мозги в не по годам умной голове с широким лобиком…

Но гвозди в голову он ему забьёт в последнюю очередь. Он помнил каждую смерть и как она у кого наступала. Он видел, как дёргалось и навсегда замирало тело и следом потухали стекленея глаза, если они у жертвы к тому времени ещё были. Плоть Цункаима должна испытать запредельную боль и тогда его сознание выдаст ему все скрываемые с таким старанием ото всех тайны, а тело удовлетворит все, даже самые изощрённые потребности, какие у него только есть.

Криулзав незаметно прошёл дальше и ещё раз увидел сбоку краем глаза лицо Цункаима. Надо будет, когда всё закончится, срезать с него целиком лицо и сделать чучело, а ещё лучше — выделать кожу и надевать на женщин перед их изнасилованием. Так делают многие богатые люди, а теперь и он сможет позволить себе такую роскошь. Он уже на ходу начал придумывать хитрый замысел, ещё лучше первого, как ему поймать и обработать этого мальчишку. Эта расправа должна будет на десятки, если не сотни лет, стать своеобразным произведением искусства для всех, кто может объединить истязание плоти с разведкой.

* * *

Царь Гахшеона встретил Хоншеда на редкость радушно. Добрая, на редкость приветливая обстановка во дворце располагала к тому, чтобы как следует расслабиться после проделанного пути. Все гадости мрачной имперской столицы уже казались давно минувшими, отчего легко могло возникнуть обманчивое впечатление, что грызня, резня, мышиная возня и все прочие ужасы истребления несчастных подростков по всей Империи не касаются никоим образом царства Гахшеон.

Встреча с царём была недолгой, но яркой. Хоншед ещё помнил все страсти воспитания Амунемиса и удивился, что здесь всё было тихо и на редкость прилично. После окончания приёма царь пригласил его к себе и без лишних ушей изложил своё предложение.

— Насколько ты знаешь, наш император в очередной раз устроил в Империи очередное истребление всех умненьких, но непокорненьких.

— Да, я знаю зачем, но всё равно всё это печально и ужасно.

— И я того же мнения. Но если нельзя перечить императору, то мы можем этого и не делать. Ведь нигде же не сказано, что нельзя отговорить некоторых участников этого государственного размаха убийства от совершения самоубийственной глупости? Не так ли?

— Конечно! А чем я могу в этом помочь? К тому же один.

— А мы сделаем хитрый ход. Мы отправим тебя на поиски, благо в моей столице народу не много, а ты хорошо чуешь нужных людей. За несколько дней ты их выловишь и приведёшь ко мне, для большей сохранности. А когда всё закончится и во всей Империи останутся одни придурки, то у меня будет хороший запас умников на все лады.

От радости Хоншед чуть не бросился обнимать царя. Наконец-то на его пути встретился человек, не требующий убивать этих несчастных, а собирающийся их спасать. Ну разве не счастье?!

Несколько дней Хоншед лазил по столице Гахшеона и показывал к нему приставленным царским людям на тех, кого бы он выбрал к себе в друзья. Очень скоро при дворе собралась целая толпа. Увидев плоды своих трудов Хоншед преисполнился гордости за себя и отправился к царю докладывать о достигнутых успехах. Царь отправил его в город поискать ещё несколько дней и под вечер последнего дня Хоншед сам явился сообщить, что почти все ценные люди найдены. Царь душевно поблагодарил его и отправил отдыхать после трудного дня.

Хоншед проснулся посреди ночи от того, что кто-то, конец ощутил женское нутро, внезапно насадил своё тело на его любимый отросток на всю его длину. Открыв глаза он увидел перед собой в темноте комнаты совершенно голую девицу, скачущую на нём верхом.

Порадоваться внезапно свалившемуся на него удовольствию он так и не успел — в комнату ворвались вооружённые люди с факелами, на него направили арбалеты и копья, вдалеке зашуршали извлекаемые из ножен мечи. Голая девица как ни в чём ни бывало соскочила с его всё ещё стоящего члена и прошла через вооружённую толпу. Среди толпы выделялись царь и ещё несколько его приближённых людей.

— Ну что, тут и суд уже не нужен. Преступление налицо! — начал царь и продолжил. — Покушение на достоинство, честь и личную неприкосновенность моей старшей дочери подтверждено целой толпой свидетелей и мной лично. Можете засвидетельствовать.

— Она сама! — заорал Хоншед. — Я спал! Я вообще не приглашал её никуда! Она сама вошла и на меня села, я от этого и проснулся!

— У себя во дворце она может ходить везде, где захочет и делать в нём всё, что захочет. Если она вошла и увидела тебя голым, то это ты её соблазнил и этого будет полностью достаточно.

— Но это моя комната! Хоть я тут и в гостях.

— Это ничего не меняет. За своё тяжкое преступление ты понесёшь соответствующее наказание по законам нашей страны.

— Я — уполномоченный представитель своего законного короля и у меня есть посольская неприкосновенность!

— А на заговорщиков и лазутчиков неприкосновенность не распространяется. Ты теперь обвиняешься в государственном преступлении против Гахшеона, ты снова стал государственным преступником.

— И что вы со мной теперь сделаете? В прошлый раз меня собирались на кол задом насадить на потеху зрителям.

— Твоё королевство настолько в области пыток неразвитое, что мне даже смешно слушать о таком неграмотном способе умерщвления. Ты очень скоро поймёшь, что мы можем пытать человека месяцами, а он даже умереть не сможет без нашего соизволения.

— Я себя голодом уморю или жаждой!

— Глупенький! Так все говорят, но ещё никому на моей памяти так сделать не удавалось. Очень скоро ты в этом убедишься.

Повисла неловкая тишина. Хоншед подумывал броситься на всех и получить смертельные ранения или успеть схватить своё оружие. Его размышления прервались внезапно схватившими его сзади руками, да сделавшими это так ловко, что через считанные мгновения он уже не мог пошевелить ничем, но член ещё стоял и покачивался.

— Впрочем, уже начал убеждаться. Сейчас ты будешь полностью и надолго обездвижен и сам увидишь, какое удовольствие тебя ожидает, не буду хвастать раньше времени.

Хоншеду на голову надели мешок и поволокли неизвестно куда. Он только догадывался, что не на площадь, но точнее сообразить не мог. Дорога показалась очень долгой, под конец его привязали к столу под громкие разговоры исполнителей расправы над его телом.

— Всё ещё сомневаешься, или мы будем договариваться? — рядом прозвучал знакомый голос царя, узнаваемый даже сквозь шум.

— Будьте вы все прокляты! Прокляты!!! Сгорите вы все в пекле!!!

— Ну что же, раз так, тогда шутки закончились. Но у тебя ещё есть время, чтобы рассказать мне всё, что ты тут делаешь на самом деле.

Хоншед почувствовал, как ему в зад вошло что-то металлическое и холодное, но гладкое. Хорошо ещё, что не острое, горячее и шершавое как напильник. На свою беду он предельно плохо переносил боль и на длительную стойкость к истязанию можно было не рассчитывать.

— Выньте это из меня! Я и так вам всё расскажу, что знаю.

Руки схватили его за мошонку и обвязали её верёвочкой. Он почувствовал, как два яичка беспомощно торчат снаружи. Пальцы неизвестного пощёлкали по ним и наступило тягостное затишье.

— Разумеется, расскажешь. Но за своё тягчайшее преступление ты должен понести соответствующее наказание. Не так ли?

— Какое наказание? У вас нет права наказывать меня за…

— У меня есть право сделать с тобой всё, что я сочту нужным.

— И вы всё равно решили замучить меня до смерти? Что ещё?

— Мы решили, что ты должен испытать не телесную, а душевную боль и прилюдно признать своё подлое предательство. Ты насобирал и привёл много людей, которые были бы тебе дороги, а поэтому или ты будешь корчиться от боли в пыточных, или пожертвуешь ими всеми.

Хоншед понимал, что его заставляют сделать страшнейший выбор. Он понимал, что или он сейчас пожертвует собой, или всеми, как ему ещё недавно казалось, им спасёнными людьми, а заодно, может быть, ещё и собой, ведь имея дело с предателями никогда нельзя исключать возможность любой внезапной подлости с их стороны. А имея дело с порядочными людьми тем более! Если человек только что сделал одну подлость, почему бы ему сразу же не сделать и другую? Или его замучают медленно и точно до смерти, а потом и скорее всего, то же самое сделают и со всеми остальными или неизвестно что сделают с ними, а потом и с ним. Царь вполне мог его просто запугивать, чтобы показать подлейшим предателем, а потом и отпустить ради народной расправы над ним. Хорошая же о нём тогда пойдёт по миру слава!

Выбор был однозначно в пользу второго решения. Да, он мог бы по примеру чужой доблести отказаться, чтобы спасти остальных, но сам прекрасно понимал, что пытки его сломают очень быстро. Тогда царю будет легко показать, что его власть сильнее всех. Нет, подобного преимущества врагу предоставлять было нельзя ни в коем случае.

— Хорошо, уговорил, я готов ими всеми пожертвовать ради своего спасения? Теперь ты доволен? Можешь праздновать свою победу! Ты теперь победитель, а я — законченный дурак и полный неудачник. Я и себя погубил своей глупостью, и целую толпу хороших людей заодно. Умереть мне надо было ещё в раннем детстве! Таких придурков, как я, надо после рождения головой об угол убивать, чтобы в дураков не вырастали. Правильно говорил про меня один мой учитель!

— Очень хорошо, а теперь ты это повторишь на площади, толпа на ней уже собралась, только тебя ждут с твоим признанием.

— Признаю!!! Всё признаю! Ведите меня на площадь!

— Не так быстро и не радуйся раньше времени. Я прекрасно знаю твоё умение менять свою сторону на противоположную, а поэтому не вздумай сейчас прикинуться и сказать одно, а на площади выкрикнуть что-нибудь совершенно иное. Всё равно ты никого из них не спасёшь, так что или ты приносишь в жертву ради своего спасения всех не так давно тобой найденных людей, или твои вопли будут ещё долго раздаваться из наших пыточных. Ты меня достаточно хорошо понял?

Спорить было бессмысленно, с царями не спорят. Он ещё немного, больше для успокоения собственной совести, попрепирался и по шагу за шагом согласился на все условия. Сооружение с ним вынесли на городскую площадь и сняли с головы мешок. И он только тогда осознал, насколько же много на площади собралось всевозможнейшего народа, наверное, как тогда, почти год назад, в его королевстве, когда он сидел в королевской тюрьме и ждал от судьбы неизвестно чего, хотя, сейчас уже известно чего. Он молча закрыл глаза, подождал, открыл, посмотрел на толпу перед собой и шепотом произнёс всего лишь одно слово:

— Жертвую…

— Тебя не слышно! Говори громко и отчётливо!

Хоншеда затрясло. Да пропади всё пропадом! Сами разбирайтесь и со своими бедами и со своими царями. На то вы и умные! Он получше отдышался, набрал побольше воздуха и заорал что было сил.

— ЖЕРТВУЮ!!!

Больше говорить было нечего — приговор себе был вынесен. Его и остальных увели с площади, но и отвязывать не торопились — надели обратно мешок на голову и куда-то унесли. Когда они пришли, у него с головы сняли мешок. Он увидел вокруг себя обнесённую каменным забором площадь, почти всю заставленную сложными сооружениями. Рядом потирая руки от удовольствия стоял царь.

— Ну что? Скучная часть мероприятия закончилась — начинается весёлая и прибыльная. А ты думал, что всё закончилось на площади?

— Снимите верёвку с моих яиц, пока они не почернели!

— Ты не переживай, сняли мешок — снимут и верёвку. Сейчас тебе предстоит весёлое развлечение: ты будешь смотреть, что мы сделаем с каждым из твоих новых приятелей прямо здесь и прямо сейчас. А ты будешь смотреть, как их будут убивать. А я уже получил деньги с каждого желающего на это посмотреть. Или ты думал, что у нас всё и всегда делается на открытых площадях для толпы безумствующих от возбуждения нищих? Качественно исполненные, искусные, длительные и особо изощрённые умерщвления и пытки стоят очень дорого и выполняются лучшими учёными, а показываются изысканному обществу за большие деньги, очень большие, невероятно большие.

— Какими ещё учёными? — от неожиданности Хоншед забыл про всё остальное. — С каких это пор палачи стали учёными?

— Причинение боли это наука! Истязание это наука! Умерщвление это наука! Нанесение увечий это наука! Такие вещи знать надо!

Хоншед умолк и больше ничего не говорил от пережитого потрясения. Он всегда считал почти всех учёных просто разновидностью придворных шутов, забавных, но совершенно безвредных. Но чтобы учёные подались в палачи? Собственноручно пытать и убивать? Это было для его ума непосильной попыткой понять подобное безумие.

Тем временем безумие разворачивалось прямо вокруг него. Людей, которых ещё несколько дней назад он так старательно выискивал для спасения, юношей и девушек примерно его возраста, волокли за руки, ноги, шеи, головы, закрепляли в очередном жуткого вида сооружении, а потом проделывали над их телами такое, что волосы у него становились дыбом на всём теле, а по спине проходила дрожь.

Только что к приспособлению с толстыми, выставленными немного вверх круглыми опорами, скреплёнными между собой крепкими деревянными поперечинами, прямо поверх них, этих поперечин, толстыми верёвками привязали очередное голое тело того самого, встреченного им прямо на улице сына плотника, при встрече потрясшего его рассказом о том, как отец пообещал спустить с него шкуру, если тот ещё раз посмеет заявить, что имеет право на своё собственное мнение. И тогда Хоншед клятвенно пообещал ему, что лично забьёт плотника насмерть плетью, если тот посмеет хотя бы попытаться сделать что-то подобное с ним и теперь всё будет иначе. Дурак! Зря пообещал!

Рабы вращали рукоятку. В самый низ живота парня, прямо над лобковой костью, медленно вращаясь вошло нечто похожее на сверло или плотницкий бурав с острыми, крючковатыми шипами на конце. Раздались вопли, было видно, как из разорванного живота крюки выдирают и наматывают на бурав кишки. От немыслимого отвращения ко всему только что увиденному Хоншеда замутило, голова слегка закружилась и нестерпимо захотелось блевать. Он закрыл глаза, чтобы не видеть, и больше всего хотел заткнуть уши, чтобы не слышать этих нечеловеческих и душераздирающих воплей. Вообще не слышать!

— Зачем вы это делаете?! — заорал он. — Зачем? Зачем так делать? Это же невыгодно! Они могут работать! Их можно продать, наконец!

— Зато весело! За всю жизнь они столько не заработают. На рынке рабов за них столько не заплатят. А здесь я за каждого из них получил в десятки раз больше, показывая их смерть за деньги.

— Отвратительно! Меня сейчас вырвет! — Хоншеду плохело.

— Что может быть прекрасней, чем чужие мучения? — обращаясь к нему спросил царь. — А я тебе скажу! Прекраснее, чем чужие мучения, могут быть, разве что, собственные успехи. Но с успехами сейчас у нас всё плохо, так что будем наслаждаться чужими мучениями.

Хоншед почувствовал, что его сейчас вырвет. Хотелось блевануть в лицо этому царю и пусть присоединяет его к остальным. Ещё немного и он это сделает. Пусть потом облёванный царь приказывает разогреть лом, который он так и не соизволил приказать вынуть из его задницы, хоть до красна. И гори оно всё в глубоком пекле!

Он открыл глаза и повернул голову. Хотелось блевать и кружилась голова. С настойкой на грибах и травах вчера вышел явный перебор и сегодняшний день теперь мало на что годился. Прямо посередине под голыми ягодицами ощущалась холодная рукоять меча, видимо, ночью брошенного и забытого им на кровати. Ночлежка по дороге в столицу Гахшеона не могла похвастаться ни хорошей выпивкой, ни хорошими комнатами, но завтра его уже будет встречать сам царь и надо будет не повторить приснившихся ошибок — игры закончились.

Опасения Хоншеда за возможность повторения событий его недавнего сновидения оправдались примерно наполовину — царь действительно повёл его смотреть казни, но, в отличие ото сна, осуждённых и приговорённых было всего несколько человек и выглядели они совсем не так, как ему приснилось. Наоборот! Если на лицах было хоть некое соответствие между внешностью и духовностью, то страшно было бы даже подумать, что за преступления совершили эти люди.

Зато изощрённость казней не уступала увиденной во сне. Попутно Хоншед пересказывал царю свой сон, а тот проникся к нему большим уважением от подробностей услышанного и при первой же возможности приказал писцам тщательно записать всё рассказанное Хоншедом.

Тем временем, одного из приговорённых привязали к раме как окорок так, что тот не мог даже пошевелиться. Раму подняли на высоких, гладких столбах прямо между ними. Больше всего Хоншеду сооружение напомнило устройство тяжёлого арбалета. Суетившийся возле тех столбов палач присмотрелся повнимательнее и немного подвинул под привязанным телом длинный лом. Ещё раз осмотрев лом и подвешенное над ним тело, он взмахнул рукой и рама на верёвке пошла вверх.

Хоншед уже догадывался, что произойдёт дальше и смотрел на всё происходящее исключительно из приличия и любопытства: заклинит раму на столбах или нет? Царь взмахнул рукой и тело в раме с высоты десятка саженей устремилось вниз. Раздался удар и чавкающий звук, а верхушка лома вышла прямо из темени, выдавив наружу часть мозга.

— Ну, как тебе? — оживился царь. — Лом прошёл вдоль всего тела насквозь и нигде не вышел, где не надо. Хороший учёный может приноровиться настолько точно, что лом попадает прямо в дырку в попе.

— А зачем такие сложности, если всё равно убивают насмерть?

— Не всех! Некоторых насаживают на короткий и толстый кол так, что им ещё долго корчиться приходится перед тем, как подохнуть.

Хоншед задумался, глядя на пронзённое ломом тело. Совпадение из приснившегося было уже вторым по счёту — царь тоже назвал палача учёным, а искусство умерщвления скоро назовёт наукой.

— Ну и как? — вывел его из глубокой задумчивости голос царя. — Только честно! Мне при дворе хватает и своих лизоблюдов, не хватало ещё только приезжих к ним добавлять. К тому же ты у меня в гостях и поэтому тебе позволено гораздо больше, чем всем прочим.

— Что, ну и как? — Хоншед ещё не пришёл в себя.

— Изобретение для насаживания на колья с разгона. — царь даже в какой-то мере удивился невнимательности гостя к такому зрелищу.

— А, это! Мне бы не понравилось — я люблю простые убийства.

— А само изобретение? Ты видел, как оно проткнуло тело снизу до самого верха и череп насквозь проломило как яичную скорлупку.

— Тьфу! Гадость изобрели! — подытожил Хоншед. — Не люблю я изощрённые казни, хотя выглядело всё довольно любопытно.

Во дворце случилась неожиданность: один из юных слуг царя, подслушав оценку Хоншедом, как выяснилось чуть позже, придуманного аж самим царём способа казни, попытался Хоншеда зарезать, чтобы и перед царём выслужиться и награду получить, но без опыта подобных дел прокололся и тут же попался. Хоншеду, естественно, никто ничего не сказал раньше времени, зато ему довелось посмотреть на расправу.

Уже голый парень с завёрнутыми за спину руками стоял на коленях боком к Хоншеду перед царём, а один из придворных поточнее примерился несколько раз, чтобы не промазать и воткнул длинную и тонкую шпагу парню в самый низ живота прямо над лобковой костью так, что конец шпаги вышел сзади как окровавленный прямой хвостик. Парень скорчился и заорал от боли, насколько мог с такой раной.

— Обрати внимание, это называется железный хвост! — обращаясь к Хоншеду восторженно воскликнул царь. — Тебе нравится?

— Отвратительно! Вы разве не понимаете? Он же теперь неделю, а может и больше, подыхать будет! Просто убить нельзя? И за что?

— Вот именно! Так и было задумано! Впрочем, как уважаемому гостю, я дарю тебе право избавить его от мучений.

Хоншед подошёл к скорчившемуся от боли парню и положил свою ладонь ему на спину. Тот вздрогнул от неожиданности.

— Прости! — с этими словами он всадил ему в сердце меч. Парень дёрнулся и упал на пол, быстро заливая его своей кровью.

— Кстати, к вопросу за что. За попытку тебя убить. Мы просто тебе не успели вовремя сказать, настолько быстро всё предотвратили.

Хоншед посмотрел на убитого парня с досадой и злостью.

— Если бы вы мне раньше сказали, то я бы этого не сделал. Пусть он живьём бы сгнил. Подонок! А за что он хотел меня убить?

— Передо мной хотел выслужиться за твою оценку моего изобретения. Не бери в голову — здесь такое постоянно случается.

Разговор о государственных делах и женитьбе собственного короля не клеился. Хоншед после всего увиденного не рвался к союзу с таким государством, а у царя почти все вопросы были сосредоточены вокруг недоступных или выходящих за пределы понимания Хоншедом целей. Вместо решения предполагаемых государственных вопросов обсуждение постепенно съехало на перечисление способов пыток и казней, на изобретении новых способов которых которых гахшеонский царь был просто помешан. Один из рассказов Хоншеда просто убил.

Один местный учёный, уж точно неизвестно для чего, наверное для того, чтобы дома двигать, изобрёл некое приспособление из колёсиков и верёвочек. Хоншед из царского рассказа, содержащего многие неизвестные ему научные понятия про силы, рычаги, натяжения, разности, дроби, колёса и прочее, не очень хорошо понял его устройство.

Вращая рукоятку ворота, как у обычного глубокого колодца, можно было заменить парой человек десятки быков. Может быть, оно и было бы полезным где-нибудь в каменоломнях, но, к несчастью, угодило на глаза царю, который и придумал для него другое, необычное применение в духе своих, извращённых по мнению Хонщеда, наклонностей.

Хоншеда порадовало, что ему не пришлось увидеть всё то, про что ему рассказывал царь. Приговорённого как сетью обвязали верёвками, а концы верёвок привязали к тому злосчастному приспособлению. На площади усилиями всего лишь двух человек это не по назначению использованное приспособление потянуло за верёвки с такой силой, что сначала переломало жертве все кости, а потом наружу выдавило мясо и раздавленные внутренности. Ну не гадость? В самом деле!

Когда обсуждение изобретаемой царём мерзопакости закончилось, Хоншед пошёл напоследок погулять по столице Гахшеона. Он шёл почти как в своём сне, хотя местность была совершенно другая и совсем не похожая на ту, которая ему приснилась. И лица у так хорошо им по приснившемуся узнаваемых людей были совсем другие, но тоже были узнаваемы. И всем им предстояло умереть по воле императора.

Всё увиденное и пережитое следовало хорошо переобдумать, не то, что просто обдумать. Опять всплыли в памяти его ошибки последних месяцев. До каких пор он всё ещё будет вести себя как обгадившийся грудной ребёнок? Хорошо, что в этот раз его неожиданно спас пьяный сон от пойла, после которого можно увидеть собственные похороны и баб долбить во все дыры и щели хочется так сильно, что кажется, что яйца вот-вот разорвёт, поэтому надо сегодня найти бабу — не хочется окатить себя своим же семенем во сне или всю ночь работать руками. Опять про баб и осеменение! Ну сколько можно?!

Он попытался придать мыслям нужное направление. Если бы царь сегодня не проявил к нему небывалую снисходительность или охрана допустила бы хоть малейшую ошибку, то его бы сейчас уже зарезали, а не приснись ему накануне такое зловещее пророчество, то ещё неизвестно, чем бы он обрадовал царя, как бы не сам ему предложил всех спасать от происков императора. Дважды дурак!

Впрочем, вторую глупость он, после показанных ему царём казней, точно не сделал бы, так что просто дурак. Ну хоть одна красивая баба здесь на весь город есть?! Вставить хочу! Опять про баб и вставить! И чего так тянет? Непонятно — ещё ни разу такого не было.

Думать больше не было сил ни о чём: перед глазами вместо людей мелькали груди, промежности, задницы, ягодицы и собственный член уже стоял не расслабляясь. Хоншед с большим трудом удерживая член в штанах и порой то потрясая кошельком, то поглаживая выпирающий бугром спереди член сумел познакомиться с какой-то девицей и сразу же потащил её в кровать. Всё дальнейшее он помнил очень смутно.

После какого-то по счёту раза он уже окончательно сбился со счёта и выпуская очередную ничтожную каплю семени в детородное нутро своей новой подруги неосознанно подумывал о том, что здесь будет с его ребёнком, если она после такого необъятного вдувания вдруг забеременеет и родит. Впрочем, в лучшем случае, шансов на выживание у его ребёнка будет от силы четверть по сравнению с местными детьми. В сознании начался новый накат и все вопросы о будущем возможных детей отодвинулись далеко и надолго. Член опять стоял колом!

Он снова вцепился в девушку и пыхтя продолжил, но кончить уже не получалось никак. Ладно, всё равно когда-нибудь надо было дойти до её задницы. Девушка вздрогнула и застонала, но ему было уже без разницы и до задницы. На то и женщина она, чтобы без устали давать во все дыры и щели! Он уже больше чувствовал скорее боль, чем хоть какое-то удовольствие, потел и тяжело дышал, а сердце от напряжения колотилось как ужаленное. Казалось, что ещё немного и он сдохнет!

Потом всё расплылось и провалилось как от сильного перепоя и он уже не помнил больше ничего. Ему казалось, что его тело стало одной сплошной болевой точкой и по ней непрерывно бьют. Он лежал голый на спине и даже больше не пытался пошевелился. Рядом удивлённая и потрясённая его неожиданным поведением девушка смотрела на него вытаращенными глазами и не сводила взгляд с его то замирающего, то дёргающегося, как во время выпуска семени, члена. Она дотронулась до его побагровевшей головки и её обладатель дёрнулся и закричал от боли. Девушка отпрянула назад и оставила его лежать одного, больше не решаясь подойти — такого ужаса она ещё ни разу не видела.

Царь слушал доклады своих советников с нескрываемым любопытством. Он уже предвкушал, как будет использовать открывшиеся ему почти безграничные возможности делать самые подлые пакости всем, кому только сможет. Только подумать! А выглядел таким умным! Царь отвлёкся от своих размышлений и прислушался к советнику.

— Нашёл себе подходящую бабу и пытается кончить и спустить. И никак не может! Не зря мы ему перед уходом подлили эту настойку! А ещё, если учесть, что ему налили в той ночлежке, то ещё немного и он мёртвым позавидует. Что будем делать с ним дальше?

— Ничего не будем делать, но наблюдение не снимать. Не таким уж он и неуязвимым для подлостей оказался этот Хоншед, как мне порой тут рассказывали. Тех, кого нельзя купить или запугать, можно просто напоить, опоить, обкурить, обмануть, перехитрить, облапошить, заморочить, одурманить и делать с ними всё, что захочется. Он думает, что уже научился играть в наши сложные игры на верху государственной власти — не будем его разубеждать! В собственный бред надо верить, это заставит поверить в него и остальных. Не так ли?

* * *

Император издали без особого любопытства наблюдал, как два его имперских советника обсуждают какой-то мелкий вопрос. Имперские советники постоянно что-то между собой обсуждают, но в этот раз уж очень смешным оказался предмет обсуждения.

— Мало того! Бывают и любители рукотворных чудес. Один чудак решил сам породить целую череду из потомков самого себя, для чего в четырнадцать лет заделал ребёнка своей тринадцатилетней сестре, а ещё примерно через пятнадцать лет собственной дочери, а ещё через пятнадцать уже внучке, а в шестьдесят обрюхатил пятнадцатилетнюю правнучку, но напоследок успел ещё в семьдесят или в семьдесят пять сделать беременной праправнучку и подох. Вот и можно себе представить, какой удивительной была родословная у этой прапраправнучки, у которой отец, дед, прадед и даже прапрадед и прочие родственники были в лице одного единственного человека — того самого. Дети свои были у неё потом, после замужества, кстати, ничего получились почти все и без тяжёлых отклонений, но мальчик среди них был только один.

— А это не Хоншед был, случаем?

— Нет, что ты! Это ещё несколько столетий назад было дело.

— А повторять это не пробовали? Можно таким путём получать не только редкостных уродов, но ещё и что-нибудь полезное?

— Пробовали в нескольких орденах, цеховых объединениях и одна гильдия уличных скоморохов тоже пыталась проделывать внутри себя нечто подобное для выращивания уродцев, чтобы деньги зарабатывать уличными представлениями на площадях. Ничего ценного не получилось, а только чаще всего нежизнеспособные дети, которые дохли.

— Любопытно, а этому как такое удалось? Шесть поколений самих себя не всем удавалось даже близко наплодить, самое большее — три.

— Я так подозреваю, что всё дело было не в чуде, а в похотливости его бабья. Ещё большой вопрос, от кого там кто был беременный.

Император призадумался. Он хорошо помнил уроки по истории как Империи, так и её соседей. Он хорошо помнил, сколько передохло как маленьких, так и больших государств и только потому, что у короля не было наследников или они погибли, а то и дураками родились.

Империя изжила у себя эту опасную для государства уязвимость аж много тысячелетий назад. Больше никакого наследования, никаких не дорвавшихся до власти родственников, никаких не готовых и чудом у власти оказавшихся непонятно какой степени родства потомков, никаких слабоумных и слабовольных правителей, никаких схваток промеж равноправными обладателями прав на престол. Ничего!

Само собой разумеется, что за такое большое счастье пришлось дорого заплатить. Если раньше в борьбе за власть погибали сначала все непричастные, а потом и её зачинщики, то после перехода Империи к новым порядкам сначала стали погибать зачинщики борьбы, но зато в борьбу за власть по своему желанию могли вступить все. Когда власть показывает свою слабость, этим обычно пользуются. Чаще всего сами её обладатели. Чаще всего без большого ума.

По непонятной причине к власти больше всего рвались именно те, кто пользоваться властью не умел. И дело было не в отсутствии у них государственного ума, который как раз и был, а в непонимании самого устройства государственной власти, понимания, как она действует.

Основная задача власти в любом государстве — не просто показать каждому гражданину, что его могут убить, разорить, закрыть или уничтожить, что само по себе разумеется и может случиться где угодно и с кем угодно, а могут ещё и заставить что угодно делать или не делать, показать, что больше никакой свободы воли у него нет. Именно на это и направлены самые изощрённые пытки, а не на особо мучительное и жестокое умерщвление, как многие думают. Именно ломая волю, а не тело других людей и незаметно навязывая им свою волю под видом их собственной, можно построить государство, которое и просуществует если не вечно, то, во всяком случае, многие тысячи лет.

А эти неучи что начинали делать? Стучать по столу кулаком, топать ногами, орать и распоряжаться. Такой отсталый общественный строй бывает у дикарей: проснулся вождь, потрогал яйца, схватил дубину и отдубасил всё своё окружение, а те в свою очередь своё и так доходят последовательно до последнего дикаря в племени.

Заканчивается такое правление тем, что недовольных становится от раза к разу всё больше и бить их становится всё сложнее и труднее. А в один прекрасный день до всех жителей не без посторонней помощи почти одновременно вдруг доходит, что и без придурочного вождя они прекрасно могут жить и каждый желающий может стать вождём. Вот в этом обстоятельстве и скрыт самый главный подвох: вождь племени нужен один, а желающих им стать много и начинается резня до самой победы последнего желающего. И даже мирные выборы нового вождя с подачи старого не всегда спасают! Когда вдруг все начинают видеть истинное положение вещей и говорить об этом, это дурной знак.

А Империя пошла по другому пути: она воспитала в каждом своём гражданине понимание, что у него есть все возможности, а если вдруг он чего-то в жизни своей не добился, то виноват в этом только он сам, а не государство и его прогнивший общественный строй. У каждого в Империи появилась цель и возможность её достижения, чего не было в других государствах. Достижение истинной цели приносит человеку чувство сильнейшего удовлетворения и собственной полноценности, а ложной — только глубокого разочарования.

Разумеется, что даже при таком продуманном и грамотном подходе к устройству государства нашлись недовольные и под всевозможными предлогами начали борьбу с ним изнутри. Но имперский подход учёл и действия предателей внутри неё и снаружи на любом уровне власти: от рядового гражданина до имперского советника или императора.

Самые надёжные люди это предатели — всегда известно, чего и за сколько можно ждать от них и когда. Но предатели этого не признают и мало того, что считают себя совершенно непредсказуемыми, да ещё и уверены в невозможности своего раскрытия. Как будто Империи для того, чтобы их использовать, обязательно их обнаруживать!

Вот и сейчас по его Империи мотыляется Хоншед, королевский посланник и доверенное лицо своего короля. Само собой Хоншед клялся ему в своих сугубо мирных намерениях относительно своего пребывания в Империи. Разумеется, что ни о каких мирных намерениях даже речи быть не может, а Хоншед на самом деле здесь ведёт разведку или занимается распространением вредоносных сведений.

Итак, Хоншед меня предал и думает, что я ни о чём не догадываюсь или догадаюсь не скоро. А я всё знал заранее, но нарочно не предпринял никаких мер потому, что сам предатель и желаю Империи скорее подохнуть. Имперский совет наверняка знает о моих помыслах и тоже ничего не делает потому, что всё идёт как раз как надо.

То есть я предал свою Империю, Хоншед предал меня и, возможно, ещё неизвестно кого, но в итоге всё идёт как надо. Всегда надо искать истинную причину потому, что именно в ней скрыт настоящий корень всех бед и несчастий. Все присланные заложники тоже предадут меня и друг друга, может быть, они предадут и свои страны, но даже в этом случае каждая сторона будет в большом выигрыше.

Получается, что сила дружбы в предательстве! Что между людьми, что между государствами. Он вспомнил математику. Умножение себя на себя для отрицательных чисел меняет их знак. Вроде бы так, но как можно так всё просчитать, чтобы в итоге получился не полный бред, а выверенный расчёт? Понятно, что наибольший вред всегда приносили неожиданности, а предательство чаще всего случается неожиданно. А если заложить предательство как ожидаемое действие, тогда что?

Размышления императора зашли в тупик и он снова обратился к не очень понятным его слуху речам его имперских советников. Вообще, странно звучало бы, если бы его советники в имперском совете не назывались имперскими, но советников у него было много, а вот в совет Империи входили только имперские советники, которые потому так и назывались. Вот среди них предателей точно не было и не потому, что люди туда попадали особенные, а потому, что не выдать себя будучи в имперском совете предателем просто невозможно.

Вот и получалось, что имперский совет сам поддерживал чистоту в своих рядах, да ещё как поддерживал! Написанные на бумаге требования к имперскому совету оказались настолько сильными, что навсегда отбили охоту всевозможных проходимцев и предателей проникать или даже пытаться проникнуть в него. Жалко, что порядочных людей в его Империи хватало только на имперский совет, не читая того, что кроме преданности своей империи никакой другой порядочности там даже и близко не было. Он вспомнил, что иногда вытворяли во имя Империи его имперские советники, поморщился и направил свои размышления в другом направлении, слушая, что говорят его имперские советники.

— Подобные ошибки в управлении государством часто допускали правители без необходимых навыков руководства и опыта. Они плохо понимали, как люди воспринимают свою и вообще историю, поэтому не делали нужных выводов и не принимали необходимых мер, а мы у себя в Империи приняли все нужные меры чуть ли не изначально.

— Нас в истории запомнят не за это.

— Запоминаются только две вещи: первое впечатление и последнее высказывание. Чем я могу быть полезен своему императору?

Икерантоэм с досадой заметил, что подошёл к советникам слишком близко и привлёк излишнее внимание. Теперь ему придётся говорить с ними о государственных делах и прочей тягомотине.

— Я обдумываю свои похороны. — пошутил он в ответ.

— Не сомневайтесь, что всё будет проведено в самом лучшем виде.

— Неважно, как меня похоронят — мне важно, как меня запомнят.

— Как похоронят, так и запомнят. — пошутил другой советник. — обо всех высокопоставленных людях в истории остаются только даты.

— А как же великие деяния и свершения?

— Все свидетели когда-нибудь умрут, а без живых свидетелей хоть приписывай, хоть вычёркивай — никто не проверит.

— Хорошо же историкам живётся! — восхитился император. — Ни проверить, ни на вранье поймать их за руку нельзя.

— Только не у нас. Мы давно уже нашли способы распознавать любое враньё. Врать в Имперской истории настолько же бесполезно, как пытаться высохнуть под водой. Пытались многие — не смог ни один.

Император отошёл подальше и сделал вид, что глубоко задумался и не хочет, чтобы его отвлекали. От всевидящего ока имперского совета лучше держаться подальше, когда играешь против него. Самым в этом деле печальным было то, что имперский совет может знать всё, но не скажет ничего. Может быть, его игра уже давно ими раскрыта? Когда имеешь дело с имперским советом, всё даже подуманное тобой может быть использовано против тебя. Даже подуманное!

Имперский совет. Примерно сотня человек, примерно по десятку от каждого царства, правит империей с такой силой, что даже император против них оказывается бессилен! Где их только сами же они нашли? Где нашли каждого императора — понятно. А себя они откуда находят и как они такими становятся? И должность у них не пожизненная! От сорока, нет, примерно тридцати лет и примерно до шестидесяти. Куда они деваются, когда стареют? Раньше он себе не удосуживался задать этот вопрос. Наверно, отправляются обратно руководить и советовать по месту жительства. А как они в этот совет выбираются, догадаться и додуматься нетрудно, учитывая, как выбирают императора.

Император озадачился. Игра за место императора оказалась только малой частью игры за власть. И как он раньше-то этого не заметил! А если ещё умножить количество выживших на количество убитых, то у него в Империи самая настоящая гражданская война идёт, получается, и все довольны. Неудивительно, что все окружающие страны в ужасе!

Получается, уже тысячи лет в Империи вовсю идёт всеобщая резня под благовидным предлогом и конца этому не видно? А он со всей его императорской властью не может этому ни помешать, ни даже слегка воспрепятствовать. И зачем такой император нужен?

Напрямую не получилось? Ну что же, раз не получается развалить гнусную Империю, значит надо начать её укреплять. Как раз от этого Империя скорее развалится. Если нельзя противостоять, значит нужно возглавить. Зря он, что ли, учил эту распроклятую философию? Когда тебе причиняют вред, это ещё переносимо. А вот когда против твоего желания пытаются осчастливить, вот это уже действительно тяжело.

Ну что, дорогие верноподданные, вы готовы стать ещё счастливее? А я вам в этом деле помогу всеми силами. Вы же все чего-то хотели от жизни? Вам всё было мало? А я вам дам ещё больше! Самый лучший способ наказать любого дурака, это исполнить все его желания.

* * *

Он открыл глаза во дворе какого-то дома лёжа голым на земле. Его живот выглядел раздувшимся, как у беременной ослицы, а в заду торчало что-то металлическое, прохладное и твёрдое, во всяком случае на это было похоже. Он поднял лицо с земли и посмотрел по сторонам.

— С возвращением! Поздравляю! Твоё знакомство с Гахшеонскими алхимиками состоялось. Ну и как тебе впечатления?

У Хоншеда неимоверно болела и кружилась голова, очень хотелось блевать, но, судя по судорогам в пустом желудке, делать это было просто нечем. Человек рядом это заметил и обратился к другому.

— Дай ему попить, пока он свой желудок не выблевал.

Он попробовал попить, а в это время другой человек выдернул что-то из его попы. Напиться ему не удалось — начались новые судороги, от которых вода полилась у него изо рта и попы одновременно. Рядом, за его спиной, двое вели свои разговоры о нём и его состоянии.

— Нет, вливай разбавленный, но побольше, ещё посильнее разбавь. Нет, в рот не надо — он пить всё равно ещё долго не сможет.

Что-то металлическое снова вошло в его зад и внутрь хлынула жидкость. Желудок дёрнулся и остатки воды были выблеваны наружу.

— Пей, пей, больше пей и маленькими глотками. — люди поднесли к его губам ковш и он последовал их совету. Живот снова задёргался и внутренности сжались, а изо рта и ноздрей потоком хлынула вода, но пробка в заднице не дала неизвестно чему вылиться наружу.

— Выньте это у меня из попы! Хватит уже меня накачивать и надувать неизвестно чем! Я уже достаточно хорошо себя чувствую!

С этими словами он встал на ноги, выдернул что-то из попы и закатив глаза повалился на землю. Последним, что он ещё успел ощутить, перед тем, как потерять сознание, были новые схватки в животе и две струи потоками изо рта и зада. На время наступила темнота и пустота, потом ему снова удалось прийти в замутнённое сознание, приоткрыть глаза и уже без такой тупой самоуверенности на четвереньках кое-как отползти подальше от образовавшейся из вылившейся из него грязной жидкости лужи. Рядом двое продолжали разговаривать.

— Вот, что бывает с теми, кто с непривычки пробует местную дурь или её им подсовывают. Я так понимаю, что правильно второе?

— Я ничего не пробовал. — медленно и вяло шевеля опухшими губами промычал Хоншед. — Я помню, как выходил от царя, погулял по городу, мне очень хотелось бабу, до невозможности, так хотелось, что не было сил терпеть. Я хотел просто подёргать, но решил, что с бабой будет лучше и нашёл себе девицу на всю ночь, но расслабиться не получилось, а только ещё больше захотелось, до нестерпимости, а потом у меня всё начало болеть и я больше ничего не помню.

— Ну тут всё ясно и понятно. А тебе в детстве не рассказывали, что если ты вдруг почувствовал, что с тобой происходит что-то неладное, то надо или к лекарям пойти, или самому задуматься и догадаться, что надо принять необходимые меры?

— А с каких пор желание мужчины вставить бабе требует принять ещё какие-то меры, кроме как пойти, найти, вставить и спустить?

— А такое неудержимо невменяемое желание тебя не удивило и не насторожило? Или у тебя всегда было так и только так?

— Нет, но я думал, что с возрастом я изменился и у всех так.

— Да, дуракам законы природы не писаны и не известны.

Хоншед почувствовал нестерпимое желание помочиться. Как раз в это время второй человек выдернул затычку из его попы и кишечник и мочевой пузырь опорожнились одновременно. Опять вокруг его колен стала собираться лужа. Второй человек снова приставил холодный металлический наконечник простенького, как уже успел заметить краем глаза Хоншед, приспособления к отверстию в его попе.

— Может хватит уже вливать? У меня и дырочка в попе уже болит, и внутренности болят, и мышцы живота начинают болеть. Сколько раз вы уже меня так изнасиловали этим устройством?

— Раз десять, пока ты был в отключке и блевал своим языком.

— Ох… Бедная моя попка… Тогда может хватит?

— Ладно, последний раз для надёжности и хватит. Залей покрепче.

Он стойко перенёс последнее вливание лекарства в задницу и даже снова попытался попить, но получилось только снова всё выблевать и причём самым позорнейшим образом. Хорошо, хоть затычка в заду не выскочила и живот снова сделался как у беременной женщины.

— Вообще, ты парень крепкий и мог бы очухаться самостоятельно, только мы решили без причины не рисковать, чтобы ты не повредился умом окончательно и бесповоротно, поэтому приняли меры.

— Может вы расскажете тогда и что со мной случилось?

— С тобой случилась твоя глупость. Сейчас мы закончим твоё приведение к вменяемому состоянию и я расскажу тебе остальное.

На некоторое время наступила тишина. Хоншед лежал голым боком на земле в грязной луже и старался не думать о том, как он сейчас выглядит со стороны: с толстым хвостом и затычкой в голой заднице, перемазанный грязью и собственными дерьмом, блевотиной и ещё неизвестно чем. Хорошо, что сейчас никто его не видит из его друзей или, хотя бы, знакомых. Вот люди бы гадостей насмотрелись!

Скоро ему снова захотелось помочиться и он грустно посмотрел на вяло вытекающую из его полового члена тонкую струйку прозрачной мочи, хорошо, что не смеси крови с мочой. Радовало уже то, что хоть желание непрерывно блевать пошло на убыль и голова уже понемногу переставала кружиться и болеть. Заметил это не только он один.

— Всё, вынимай затычку и ты свободен. Оставь пузырёк с противоядием и можешь считать свою работу законченной.

Второй человек, избегая стоять сзади, чтобы не попасть под вполне ожидаемую струю, ловко выдернул металлический наконечник из его задницы и оставив довольно большой пузырек с мутной зелёной жидкостью отправился восвояси. Не в силах сдерживать судороги внутри, живот Хоншеда опять вытолкнул наружу мощной струёй из попы всё своё содержимое и, вроде бы, немного успокоился.

— Я так понимаю, что на ошибках ты учиться не собираешься? — начал первый человек не представляясь и безо всяких предисловий.

— Кто ты? Я тебя не помню? Или я успел и с тобой познакомиться?

— Орден помнит, орден видит, орден знает, орден следит, орден не допустит, чтобы ты всё провалил по собственной глупости.

— Так значит и ты из Ордена Замкнутого Пути?

— Не приведи судьба! Просто меня они попросили присмотреть за тобой, пока ты не придёшь в жизнеспособное состояние.

Хоншед попробовал сесть и у него неплохо получилось. Надо будет ещё найти, где бы поскорее помыться и выяснить, куда подевались все его вещи. Оружие тоже не должно было пропасть, если он, как смутно помнил, оставил его в гостинице. Кажется, оставил в гостиннице.

— Скажи, я сейчас очень жалко выгляжу? Только честно.

— Выглядишь ты поганенько. Тебе надо сейчас научиться не шатаясь ходить, начать побольше пить воды и окончательно выздороветь, а я тебя потом отведу к той девице, у которой ты оставил все свои вещи, насколько я видел, когда тебя у неё забирал.

— Хорошо, только сначала я хочу помыться. Любопытно, а если я в таком виде пройду по столице Гахшеона, то что мне за это будет?

— В попку не изнасилуют, а больше ничего не будет. Я тебе могу и целые улицы показать, населённые такими, как ты сейчас. Если бы ты не прохлопал тот светлый миг, когда траванулся, то вообще бы ничего не было. Я так подозреваю, что накануне ты принял тоже что-то сильное и видел расчудесные видения с введением в женское тело?

— Не было видений с женским телом, а всё остальное так и было.

— Ну тогда всё ясно. Ты — не местный и язык змеи не пробовал ни разу и про него, скорее всего, даже и не слышал. Ведь так?

— Что такое «язык змеи»? — спросил Хоншед, уже больше ничему не удивляясь и попытавшись из положения сидя голым задом на земле в грязной луже перейти в положение тоже сидя, но хотя бы на корточках. Придавить согнутыми ляжками живот было, в некотором смысле, ошибкой и жидкость из мочевого пузыря и кишечника снова полилась на землю прямо ему под ноги, но сил на отвращение уже не было.

— Это такая чудесная смесь из двух веществ, делается из местных растений и стоит очень дёшево. Никто не знает, почему, но каждое из двух веществ по-отдельности действует слабо, их готовая смесь тоже действует не очень сильно, а вот если принять одно, а примерно через день другое, причём неважно в каком порядке, что удивительно, то начинается вскоре такое умопомрачение мозгов, что ни в сказке сказать, ни поносом не обгадить. У мужчин вдобавок от него ещё и член стоит непрерывно, сколько ни кончай. Главное — только не переборщить.

— А если переборщить? — Хоншед похолодел и передёрнулся.

— Если немножечко, то ничего ужасного не будет. Просто будет всё тело болеть, а у мужчин ещё и член будет болеть особенно сильно.

— А если ещё больше переборщить?

— Можно или сразу сдохнуть не приходя в сознание, или дурачком полным сделаться на всю оставшуюся жизнь, поэтому все начинают с маленьких количеств, а ты, видимо, перебрал для первого раза или не рассчитал. Я думаю, что так оно и было.

— А почему тогда ты сказал, что я на своих ошибках не учусь?

— Мне так сказали, когда платили, что ты — редчайший дурак и за тобой надо присматривать, пока ты себя не угробил.

— Понятно. А как тебя зовут? Я должен помнить, кто мне помог.

— Гуалмир. Я тут местный и знаю много хороших мест.

— Ой, нет! Благодарю премного! Хватит с меня пока хороших мест и надолго! — с этими словами Хоншед привстал с корточек, с трудом разогнув ноги, зато руками опёршись на колени, чтобы слишком резко не выпрямиться. К его радости, больше ничего из его тела ниоткуда не полилось и это внушало надежду на благополучный исход.

— Молодец, ещё немного и сможешь распрямиться.

Чтобы распрямиться и принять стоячее положение, Хоншеду понадобилось ещё некоторое время. Он сначала постоял, потом сделал ещё несколько неуверенных шагов и мелкими шажками отправился вслед за Гуалмиром, взявшимся показывать ему обратную дорогу.

На обратном пути Хоншед предложил зайти на конюшню или ещё куда, где можно слегка помыться и приобрести человеческий облик. В одном из переулков обнаружилось нечто вроде общественной бани, в которой Хоншеда удалось быстро и дочиста отмыть и теперь он шёл к своей подруге хоть и совершенно голый, зато чистый и с белой кожей. Оставалось надеяться, что им оставленную одежду она не выкинула и не продала. Впрочем, его увезли от её дома совсем недалеко и обратно добрались они на удивление быстро, как будто и не уходили.

Девица действительно была дома и даже узнала Хоншеда. Первым, что он от неё услышал, было, что в задницу она ему до послезавтра не даст, как бы ни уговаривал. Но Хоншеду было не до её задницы — он сам сейчас находился глубоко в заднице своего состояния. Зато его новый приятель Гуалмир ей понравился и уже меньше, чем через час, он уже прыгал на ней верхом, пока Хоншед собирал по комнате свою разбросанную одежду. Смотреть на жадно совокупляющегося с девушкой Гуалмира у него не было сил и он голым просто лёг рядом и заснул.

* * *

Вовремя зарезанный отчим не успел его продать, но кормиться ему теперь было нечем — никого в Империи не волновали причины, которые толкнули его на убийство без достаточных на то оснований — он подлежал отлову как убийца, то есть преступник и соответствующему для его преступления наказанию. В самом лучшем случае, на который он только мог рассчитывать, после суда его утопят или повесят. Но это в лучшем случае! Плакать и умолять судей о пощаде на суде было бесполезно совершенно — миленькое детское личико, веснушчатые круглые щёчки, пухленькие губки, вздёрнутый кверху носик и прочие детские прелести не производили впечатления на судей.

Но юность вовсе не означает глупость — он помнил, что его никто не видел, точнее никто не видел, как он сам зарезал отчима. И зарезал он его настолько умело, что вопли того было слышно недолго. А если представить всё так, что на него точно не подумают? Если его не было дома, то и зарезать отчима он тоже не мог! А если не он, то кто?

Икерантоэм не был маленьким дурачком и чётко понимал, что если кроме него в деле не будет ни одного другого подходящего подозреваемого, то, следовательно, единственным подозреваемым будет он сам. Других жильцов, кроме него, в доме не было, а отчим был уже мёртв. Утащить и бросить на улице тело он не мог — просто не смог бы поднять. Если бы сегодня на дом напали разбойники, вынесли всё ценное и заодно убили бы хозяина, то никаких других доказательств невиновности ему бы не потребовалось, но разбойников не было.

Завтра снова придут за деньгами, вещами, ещё чем-нибудь и что им тогда сказать? Они всегда приходят с чуть ли не самого раннего утра! Чтоб они все сгорели с этими своими закладами! А вот это мысль!

Если дом ростовщика сгорит, а он чуть не погибнет в огне, то никто на него никогда ничего не подумает, а тело хозяина обгорит аж до полной неузнаваемости. Кто потом разберёт, что с ним случилось? Он собрал все, какие только смог найти, вещи, деньги, одежду и прочую мелочь поценнее и отнёс всё найденное вниз, в подвал, потом, как бы ненароком, разлил масло для светильников по кухне, разбросал по дому солому и старые промасленные тряпки, раскидал хворост возле печки, а когда все приготовления были закончены, осторожно поджёг тряпки у входной двери, опрокинул на них горящий светильник и бросился к своей больше похожей на лежанку на полу кровати.

Сначала огонь распространялся по полу медленно, дом наполнился едким дымом и вонью от горящих промасленных тряпок. Икерантоэм ещё ни разу в жизни не видел больших пожаров и смотрел на устроенный им собственный поджог с нескрываемым любопытством. Ещё немного и чёрный дым от горящего масла заполнил комнату, стало труднее дышать, защипало глаза и начался кашель от едкого и удушливого дыма. Огонь перекинулся на держащие крышу столбы и пошёл наверх по лестнице в комнату хозяина, как и было задумано.

Дышать становилось тяжело, Икерантоэм попытался встать и лицо тут же обожгло жаром и смрадом пожара. Он лёг на живот и двинулся к входной двери ползком — у пола дыма было гораздо меньше, хотя и обдавало жаром с боков и сверху. Хорошо, что в доме не было замков, которым ростовщик почему-то не доверял, а только засовы на дверях, иначе он даже в комнату отчима не смог бы проникнуть, незаметно от него привязав нитку к засову, чтобы открыть его снаружи, поэтому их не придётся открывать и опасаться, что замок внезапно заклинит. Зато все засовы, которые и сыграли с отчимом злую шутку, не оправдав его надежд на безопасность, он предварительно тщательно смазал.

Все поверхности уже разогрелись и обжигали руки. «Хорошо!» — подумал он. — «Теперь у меня на руках будут настоящие ожоги.». Он с трудом открыл засов на входной двери и с визгом выбежал на улицу, пытаясь на ходу снять загоревшуюся на нём одежду.

Тушить пожар вообще никто не собирался и большей частью деревянный дом превратился в огромный костёр, над которым ветер мотал столб пламени, задевая другие, вплотную стоящие дома. Через некоторое время горела вся улица и огонь остановился только тогда, когда он сжёг дома напротив улиц, через которые уже не смог перебраться.

В ту ночь погибли несколько десятков человек, сотни остались без жилья и вообще без всего. Искать убийцу мелкого ростовщика после такого происшествия никто даже и не собирался, благо его дом сгорел первым и многие решили, что именно из-за него все и пострадали.

Все, да не все! Пошли слухи, что дом ростовщика подожгли, чтобы не возвращать ему долги. Тогда решили, что поджог устроили жители одного из соседних округов и началась большая заваруха. Почти сразу вспыхнула всеобщая резня и обширные беспорядки. Разумеется, что в Нижний Город власти немедленно прислали карателей для наведения там порядка любыми средствами, коих каратели знали много.

Тогда он впервые увидел их работу воочию. Это было совсем не то быстрое порубание живьём на куски, которое недавно устроила имперская гвардия под окнами его дворца — это было тогда с непривычки для него нечто из ряда вон выходящее и потрясающее. Первым делом каратели окружили местность плотным загражением, чтобы никто не мог ускользнуть. А потом они начали крюками вылавливать всех подряд из живой стены оборонявшихся и укрывшихся позади завалов.

Каратели никого не убивали сразу — они уволакивали свои жертвы подальше и пытали тех часами на виду остальных. Проходили дни, но каратели не снимали оцепление, продолжая свою расправу. Голодная и от того ещё больше озлобленная толпа попыталась прорвать не выглядевшее неприступным оцепление, но каратели на удивление легко для не предназначенных для боёв соединений даже с места не сдвинулись.

Икерантоэм смотрел на происходящее с другой стороны, стоя очень далеко за спинами карателей — он просто боялся возвращаться на пепелище раньше времени, а потому скитался по городу без дела. Когда до него дошли слухи о происходящем, он уже не успел никуда пройти, а просто приходил иногда посмотреть на происходившее день за днём истребление жителей. И хорошо, что не успел! Как он быстро понял.

Однажды, когда он пытался утащить из вырастающей каждый день кучи убитых тел хотя бы маленький кусочек хотя бы несвежего мяса и только выжидал для этого случая поудобнее, на его плечи сзади легли чьи-то тяжёлые руки. Он весь от неожиданности сжался, опасаясь, что его сейчас поволокут на расправу, что всё раскрылось и теперь его будут или пытать здесь или отдадут воющей и беснующейся толпе там.

— Любуешься содеянным? — произнёс взрослый мужской голос у него за спиной, от звука которого он вздрогнул.

— Каким содеянным? Я ничего не делал!

— А кто поджёг дом ростовщика, в котором ты жил?

— Он сам загорелся, когда… — он резко замолчал.

— …когда ростовщик собирался тебя продать в местный потаскушник для ублажения посетителей. Ты это хотел сказать?

— Примерно это. Я уже собирался убежать из дома и прятаться, где придётся в городе, пока мне девять лет не исполнится, когда ночью ни с того, ни с сего загорелся дом и я чудом выбрался и едва не сгорел.

— Когда в следующий раз будешь поджигать очередной дом, следи, чтобы на тебя в слишком большом количестве не попадало масло для светильников — оно весьма хорошо горит, особенно на одежде.

— Я не поджигал дом и масло я на себя не разливал, когда…

— …когда поливал им пол и стены. Ты это хотел сказать?

Икерантоэм замолчал, не зная, что ещё может выболтать.

— Видишь ли, юный мой друг, у людей произношение, выражение лица и движения тела говорят чаще всего намного больше, чем все их слова вместе взятые. — продолжил человек за спиной. — В собственную ложь надо безоговорочно верить и самому, чтобы в неё поверили ещё и все остальные. Ты умышленно убил одного человека, случайно убил десятки, разорил сотни не совсем чужих тебе людей, а из-за тебя каратели убьют ещё несколько тысяч вообще ни к чему не причастных человек. И тебя ничего не смущает? И ты считаешь, что прав?

— Только не говорите никому! Ладно? А то меня схватят и живьём изжарят или шкуру сдерут. Я просто не хотел, чтобы меня бесплатно в попку тыкал каждый желающий или в рот брать заставлял. Противно!

— И ты готов легко ради собственной безопасности, благополучия и выгоды не задумываясь и без колебаний убить целые тысячи?

— Если понадобится — хоть всех!

— Это хорошо, я знаю одного человека, которому ты понравишься. За попку свою можешь не переживать — ему нужны слуги, а не мальчики для кровати. Я скажу тебе, когда и куда прийти.

Икерантоэм замолчал и потрясённый прозорливостью человека тут же согласился прийти, когда и куда ему тот сказал. Его даже удивляло, что человек не выдал его властям, что сделал бы почти каждый другой за награду, которую платили за пойманных преступников. «Наверное, человек нашёл способ, как продать его намного дороже, чем властям.»

Он переждал два дня где попало и назначенной ночью, пробираясь по даже для взрослого человека опасным улицам Нижнего Города, на подгибающихся ногах подошёл к очередной развалюхе возле одной из внутренних стен крепости. Внутри горел пробивавшийся наружу свет и раздавался непонятный и больше похожий на звуки драки шум. Икерантоэм, с неистово колотящимся от страха сердцем, прижался ухом к стене и услышал за досками хорошо ему знакомые звуки с постаныванием и вскрикиваниями. Только вдобавок неизвестная ещё и кричала, причём явно не от удовольствия, скорее пыталась позвать на помощь.

— Ребята! Хватит! Мне больно уже! Больно! Дырочка болит!

— Терпи! Маленькая сучка! — раздалось за стеной. — Терпи, пока окончательно не сдохнешь и мы тебя здесь гнить не оставим!

Икерантоэм открыл дверь и вошёл. Увиденное при свете факела его не только потрясло и поразило своей неожиданностью, но заодно ещё и обрадовало до глубины души, как долгожданное чудесное спасение. Он увидел привязанного к столбу Дендара, его соседа с другой улицы, на пару лет старше него, и не преминувшего ни разу воспользоваться этим преимуществом, чтобы поиздеваться, избить, обобрать, унизить или что ещё ему в голову взбредёт проделать над Икерантоэмом.

Напротив привязанного к столбу и тоже голого Дендара в углу ещё двое крепких голых парней, всего лишь немного постарше Дендара, в две дырки насиловали какую-то избитую до синяков и кровоподтёков девку. Та верещала, стонала, билась и временами пыталась позвать на помощь, но бесполезно — её тут же били несколько раз кулаком в живот и продолжали насиловать как ни в чём не бывало, если не глубже. На происходящее смотрел сидящий на чурбане человек, а рядом стоял тот самый взрослый мужчина, с которым он тогда разговаривал.

— Становись рядом и смотри. — обратился к нему тот мужчина.

Икерантоэм молча стал рядом и замер от необычности всего происходящего, чтобы сдуру ненароком не помешать важным людям.

— Дендара ты, разумеется, знаешь. — продолжил мужчина. — Но не тебе одному он успел напакостить. Вот этим двоим он тоже немало гадостей сделал за свою жизнь, за что его сестра, та, что в углу, сейчас по всей строгости за всё ответит и уже вовсю отвечает, а этот важный, сидящий на толстом чурбане господин всё происходящее оплачивает, а всё потому, что зрелища такие очень любит и просто обожает.

Икерантоэм стоял и наблюдал, как его враг смотрит, как два уже его врага насилуют его же старшую сестру, а та верещит и стонет от боли. Его не покидало странное ощущение неправдоподобности происходящего, ожидания некоего неожиданного подвоха, скрытого подозрения, что всё это подстроено и вдруг внезапно закончится.

— Тои, а что бы лично ты хотел сделать с Дендаром и его старшей сестрой? — обратился к нему сидящий на чурбане человек.

— Я хочу, чтобы его сестру и дальше насиловали до смерти прямо у него на глазах, а потом задушить его собственными руками!

Он и сам даже не понял, почему столь быстро принял именно такое решение, как будто бы обдумывал его раньше часами. Всё произошло настолько быстро, что даже он сам не смог бы ничего объяснить.

— Какой умный и сообразительный мальчик! — всё время до этого молчавший сидя на чурбане важный мужчина с восхищением оценил его предложение. — Я просто в полном восторге! Давайте сделаем всё в точности, как он предлагает! Я уверен, что нас ожидает просто замечательное зрелище! Друзья мои, приступайте! Я просто не дождусь!

— Наш юный друг ещё немного неопытен в способах убийства. — вмешался мужчина постарше. — Женщину очень трудно изнасиловать прямо до смерти обычным способом. Когда закончите получать от неё удовольствие — возьмите черенок от лопаты и втыкайте поглубже.

К утру, когда было ещё темно, девушка подохла, истекая кровью из разорванных внутренностей, а два парня отвязали Дендара и бросили на пол всем под ноги. Только тогда Икерантоэм заметил, что у того все конечности перетянуты тонкими верёвочками по нескольку раз и тело больше похоже на огромный окорок. От застоя крови почти все конечности уже почернели, а между ног болтался такой же перетянутый почерневший отросточек с мешочком внизу. Теперь все отмершие части можно было только или отрубить или отрезать и тем самым сделать из тела Дендара бесполый обрубок. Это было просто сказочное зрелище!

— Исполнено великолепно! А теперь мы приступаем к исполнению второй части твоего желания. Ты можешь задушить его прямо сейчас!

Икерантоэм подошёл и вцепился в шею Дендара, но ему не хватало сил, чтобы задушить его до конца или опыта.

— Советую тебе перевернуть его на спину и применить верёвку. — подсказал мужчина, протягивая ему кусок тонкой верёвки.

Икерантоэм чуть не подпрыгнул от восторга и сразу же последовал дельному совету, но всё равно, даже упершись ногой в шею сзади ему так и не удалось придушить окончательно Дендара — тот задыхался и хрипел, но всё ещё продолжал сопротивляться.

— Не хватает опыта? — с улыбкой спросил его мужчина. — завяжи верёвку вот такой петлёй и накинь задом наперёд на шею сзади.

Икерантоэм попробовал и потянув за концы почувствовал, как тело под ним начало дёргаться в судорогах, а его содержимое устремилось наружу. Ему это удалось! Он убил второго своего врага всего лишь за одну неделю! И это только начало! Убил одного — убью и остальных!

— В новый день с новыми достижениями! — улыбаясь подытожил стоявший рядом с господином на чурбане мужчина. Я думаю, что мы с тобой увидимся ещё много раз — ты подаёшь большие надежды.

* * *

После всего пережитого в Гахшеоне Хоншед въехал в Иелатан с до предела отвратительным настроением и хорошим сопровождением из довольно крупного торгового каравана с охраной из никаонских наёмников. Перед отъездом из столицы Империи он постарался выяснить в библиотеке и по слухам, какие царства в ней наиболее благополучные и начал своё непростое путешествие с них, но если такие безобразие и мракобесие происходят в столицах лучших царств Империи, то что же тогда творится, в лучшем случае, в худших? Ужас!!!

Ну почему нельзя насаждать что-то хорошее, полезное? Хотя бы не насаждать, а предлагать? Зачем изобретать всякую гадость, а потом на неё любоваться? Причём на такую гадость, от которой даже видавших всякие гадости людей, вроде него, неудержимо рвёт. Это же всё равно, как если бы он, заработав понос, пригласил побольше людей полюбоваться зрелищем, как из его дырки польётся содержимое кишечника с шипением и вонью. И какой больной на всю голову человек пойдёт на такое добровольно смотреть? Разве что в наказание!

Приключения в Иелатане у Хоншеда начались ещё незадолго до его прибытия в столицу. На каком-то из мест ночёвки он стал свидетелем доселе непревзойдённого по своей отвратительности даже для своего, повидавшего многие непотребные вещи взгляда, зрелища. Сначала он услышал за стеной непонятный шум и решил, что это забрались воры и бросился их ловить, но увиденное превзошло все худшие ожидания. По комнате бегал хозяин дома за своей внучкой, причём голый, потом изловчился поймать её за руку и срывая с неё до предела поношенную одежду поволок на кровать. Хоншед на своём хоть и недолгом веку насмотрелся уже всякого, но это было уже слишком. Когда втрое старше его дедок полез как бык на тёлку на свою девятилетнюю внучку, если вообще не на правнучку, а та взвизгнула, у Хоншеда сорвало крышу.

Он даже не стал доставать оружие, а просто ударил деда ногой в голову с такой силой, что тот слетел с девочки и откатившись грохнулся спиной на пол, болтая стоявшим членом. Следующий удар ногой пришёлся уже по мешочку между ног и дед взвыл, как показалось на первый взгляд, от нестерпимой боли, но, как внезапно догадался Хоншед, от получаемого от побоев и жуткой боли удовольствия.

— Да! Мой сладенький! Да! Рыженький ты мой! Ударь! Ударь меня сильнее! Бей меня! Пинай! Изнасилуй меня, мой хорошенький! Ах ты моя рыженькая прелесть! Ударь меня больнее! Избей меня! Ах ты моя рыженькая попка! Сделай со мной всё, что захочешь! Мой мальчик!

Хоншед потерял от злости всякое самообладание и ударил старичка в шею ногой с такой силой, что сломал тому шею. Внучка его, неожиданно, увидев произошедшее с её дедом, вскочила с кровати, схватила со стола нож и с пронзительным воплем бросилась на Хоншеда. С непривычки подвергаться нападениям детей с ножом, он даже толком не успел опомниться перед тем, как этим же самым ножом её и зарезал.

И вот, после таких приключений он прибыл в столицу, как нарочно подгадав, к очередной изысканной казни, будто все события Гахшеона пошли по второму кругу. Но как же он ошибался! Для него, как будто ждали, приготовили доселе невиданную им изысканную гадость.

Всё поджидающее и увиденное им здесь превзошло всё увиденное им раньше вместе взятое. Сразу же закончив с бумагами царь немного расспросил его про дела в столице Империи, впечатления от предыдущих царств, увиденное в дороге, произошедшие с ним приключения и прочую мелочь, а потом упомянул, что сегодня будет новая казнь и на неё Хоншеду было бы хорошо посмотреть потому, что никогда ничего похожего на предстоящее зрелище тот не видел нигде.

Понимая, что сейчас его заставят смотреть на очередную невероятную гадость, действующую на его сознание как изнасилование в попу раскалённой кочергой, Хоншед попытался было сослаться на плохое с дороги самочувствие и недосыпание, но царь только больше воодушевился и пообещал его взбодрить предстоящим зрелищем. Хоншед был готов уже изобразить обморок, но понял, что и это бесполезно.

Царь отвёл его смотреть на казнь прямо на возвышение посреди переполненной народом площади. К столу многочисленными верёвками был привязан какой-то чуть постарше Хоншеда парень, уж неизвестно за какие дела приговорённый к такой ужасной участи. Рядом возились несколько исполнителей приговора с каким-то приспособлением в руках, на которое Хоншед старался не смотреть, чтобы не приснилось.

В ту самую, крупную вену на половом члене парню воткнули очень толстую иглу, но пустую внутри. Из прозрачной склянки наверху приспособления внутрь тела через иглу в набухшей вене потекла мутная, зеленоватая жидкость. Сначала у парня начались небольшие судороги по всему телу, а потом всё сильнее и сильнее, неожиданно напрягся до предела и стал колом подрагивающий член. Хоншеда от всего увиденного сильно замутило. Сначала он попытался бороться с тошнотой, но не помогло и его вырвало. Он, сам того не желая, непроизвольно шагнул вперёд и опёрся обеими руками на грудь парня, ощутив ладонями, как внутри бешено колотится его сердце. Внутрь вены полилась новая жидкость и сердце последний раз дёрнувшись остановилось, а парень с невероятной силой последний раз напрягся так, что содержимое его живота вылетело наружу изо всех отверстий тела и умер от ядовитого зелья, которое в него влили. Рядом стоял царь и улыбался.

— Ну как тебе? — спросил царь, предвкушая ответ.

Губы и лицо у Хоншеда изрядно побледнели, даже чуть посинели, а стоял на ногах он от всего только что увиденного весьма некрепко.

— Отвратительно! Я такой гадости ещё ни разу не видел!

— Вот! А я её изобрёл, точнее учёные мои додумались.

— Да за такое изобретение их самих надо так же умертвить!

— Таким образом вливать можно что угодно через любую крупную вену прямо в кровь! Просто мужчина сопротивляться не может, когда в ту вену вливают, в которую ты видел, а так он дёргается и вырваться пытается, шевелится как может, а этим сам так и не пошевелишь. Что хочешь влить можно: хоть уксус, хоть ослиную мочу, хоть последнюю отраву. Раньше мы только в задницу или в рот заливать, что захочется, умели, а теперь и прямо в кровь научились, чтобы оно прямо по венам в самое сердечко попало и конец придёт человечку изысканный.

Хоншеда передёрнуло от словесных оттенков этого утверждения.

— А что-нибудь хорошее этим изобретением сделать можно? — не удержался Хоншед. — Лекарства давать какие-нибудь?

— Обязательно попробуем! У нас уже все осуждённые для опытов люди приготовлены. Один умник наш даже исхитрился таким образом свинячье семя прогнать одному смертнику по венам. Было весело.

— Вы бы кому-нибудь это семя… — он не договорил.

— И это мы пробовали! Девка забеременела даже!

Хоншеду при попытке представить, что они сделали, стало плохо.

— Знаешь, что самое весёлое? Что он вот так лежит и с ним ничего больше не делают: ни рубят, ни давят, ни колют, ни режут, ни задом на кол не насаживают, а его неразумное собственное же сердечко убивает само же себя по собственной же глупости потому, что иначе просто не может! Оно кровь обязано качать, а тут как раз бы и не надо.

— ГАДОСТЬ!!! — заорал Хоншед, уже не в силах сдерживать себя дальше, глядя на такое надругательство над плотью. — Неужели кому-то может нравиться на такое смотреть? Уж лучше бы вы его зарубили!

— Зарубили это льющаяся кровь и открывшееся мясо, а тут всё чистенько. А знаешь, сколько воды можно так влить? Мы и воздух тоже пробовали закачивать, но жертвы слишком быстро подыхали.

У Хоншеда от увиденного, услышанного и представленного им сделалось такое лицо, будто сейчас он разрыдается или разревётся.

— Бедный мальчик! — заорал он чуть не плача, хотя казнённый парень был намного старше него. — Чем он заслужил такое наказание?

— Мальчика мы на прошлой неделе так оприходовали, но ребёнок подох слишком быстро. Для таких казней нужны люди постарше.

Они такое сделали с ребёнком! Хотя и дети бывают разные (он тут же вспомнил тот случай в Лимунтаде) но всё равно, там он просто их всех перебил, детей, а здесь над ребёнком проделали такое…

— А знаете, — он внезапно будто двинулся рассудком и припомнил недавние события в Гахшеоне. — давайте я сейчас разденусь и вы мне в попу зальёте четверть ведра воды, а потом я дам струю во весь рост. Вот будет потеха! Особенно, если в морду кому-нибудь попаду.

— Звучит заманчиво, только это у нас уже было.

Хоншед умолк и больше ничего не говорил. После им увиденного и услышанного сегодня ему показалось очень добрым то, прошлогоднее решение его короля насадить его попой на кол и оставить подыхать на площади. Может быть, это было бы больнее и продолжительнее, но не так извращённо, как то, что ему только что показали.

Человеческое нутро было для Хоншеда чем-то вроде почитаемой и неприкосновенной для всего прочего снаружи святыни. Половой член, проникающий внутрь влагалища или, в самом крайнем случае, в находящуюся рядом, а в случае с мужчинами вообще вместо него, прямую кишку, был в его понимании единственным потому, что естественным, приемлемым случаем проникновения чего-либо в человеческое тело и поэтому единственно возможно допустимым.

Он полагал человеческое тело чем-то священным и насильственное проникновение в него считал кощунственным и особо унизительным деянием. Когда одна часть человеческого тела входит в другое человеческое тело, это уже что-то не совсем обычное, а нечто совсем особенное. Это как бы своеобразный знак особого доверия одного человека к другому человеку и если это делает кто-то без твоего согласия, то это уже не простое, обыкновенное насилие над человеком, а особо унизительное, подменяющее собой самое дружеское отношение.

Все прочие способы проникновения чего угодно, кроме, разве что, оружия, куда-либо внутрь человеческого тела Хоншед считал жутким извращением. Исключением было, разве что, хорошо известное и широко распространённое промывание кишок через несчастную дырку в заду, которое, наконец, он и сам недавно пережил, но тут уж ничего не поделаешь, сам дурак — сам нарвался, ничего тут не поделаешь, если голова дурная и природа человека так устроена.

Поэтому Хоншед считал приемлемым человека зарубить, заколоть, зарезать, забить и прочее подобное. Но Хоншеду совсем не нравились ни удушение во всех его видах: верёвкой, руками, подушкой, мешком из кожи, бычьим пузырём, заколачиванием в ящике и чем угодно ещё; ни повешение, ни утопление, ни морение голодом, ни закусывание до смерти змеями или осами, а, тем более, отравление ядами.

Хоть всё оружие у него и было и заражено и отравлено, но он такое применение отравы считал приемлемым потому, что шло оно в некое дополнение к основному назначению оружия — рубить и колоть. Вот, сбросить человека с высоты на камни, чтобы он разбился — можно, а отравить — нельзя потому, что это подло и отвратительно, да ещё и не в меньшей мере противоестественно. Куда это годится, чтобы всякую отраву пускали в человека через рот или ещё как? Никак нельзя!

Народ уже начал расходиться с площади, а царь не стал его больше задерживать и Хоншед пошёл в гостиницу. После увиденного расхотелось даже снимать потаскух. Он успел поесть, погулять немного возле города и ближе к закату отправился обратно в гостиницу спать, пока в городе не стемнело. Но заснуть ему ещё долго не удавалось.

«Я так больше не могу! Я так больше не могу! Это невыносимо! Я так долго не выдержу! Я так с ума сойду или со мной что-нибудь ещё хуже случится. Они меня такими делами скоро доконают совсем.» — думал он лёжа у себя в комнате на кровати под одеялом и, временами, поглаживая руками то грудь, то живот, то непонятно почему вставший колом член. — «Я такого ужаса ещё не видел, даже в худших королевствах! До чего же всех будущих жертв жалко! Я раньше думал, что это в Объединённых Королевствах помойка. Но как же я ошибался!»

«Я понимаю, что можно наделать больших гадостей даже хорошим людям сдуру, по-незнанию. Если вдруг меня поймает лесной хищник, то съест не потому, что ему это нравится, а потому, что ему есть надо и он другой пищи не знает и знать не может. А чтобы люди, к тому же умные, такое творили нарочно… Это вне моего понимания!»

Захотелось напиться, лечь на бабу и всё забыть, но таскаться ночью по городу или просить хозяев, чтобы привели потаскух, было невыносимо лень. Он поворочался и заснул. Утром он проснулся от резкого и сильного, столь знакомого ему, дёргания внизу живота между передом и задом и с облитым собственным семенем пузом. Опять! Всё, хватит, надо завязывать с лишними размышлениями, пока не чокнулся. Бабы, выпивка и больше ни о чём не думать!

На облитом собственным семенем животе сегодняшние неприятности Хоншеда не закончились. Едва он вышел из гостиницы, как его на улице встретили, видимо уже давно его там поджидавшие, посыльные царя и передали ему требование сегодня же вечером прийти во дворец и не опаздывать. «Начинается…» — подумал он. «Сейчас начнёт или на новые казни заставлять смотреть, или на новые пытки. Зря вчера я не похвалил его представление. Правда меня когда-нибудь погубит!»

На самом деле всё происходившее сначала было довольно скучно и даже весьма уныло. Хоншед несколько часов простоял рядом с царём, который разбирал переписку и занимался прочими государственными делами. Хорошо, что не пытками! На улице уже стемнело и конец нудного занятия чувствовался просто собственным нутром, как внезапно в комнату вошла примерно его возраста девушка и уставилась на него так, будто бы только его и ждала всю прежнюю жизнь.

— Тот самый посланник из Елмаденвинала? — спросила она царя.

— Тот самый, а ты, как моя старшая дочь, уже могла бы и сама это выяснить, а не спрашивать у меня видимости ради.

Она провела тыльной стороной ладони по заду Хоншеда и он почти вздрогнул от её неожиданного и неуместного прикосновения.

— А можно, я с ним поиграю? — спросила она.

— Можно, только помни, что у нас он в гостях и пострадать не должен, как многие из предыдущих. Некоторые вообще не выжили.

Девица взяла его за руку и поволокла за собой. Уже не оставалось и не могло даже возникнуть сомнений, что ради неё сюда его и вызвали, просто всё время валяли дурака и создавали видимость приличия. Он оказался в её комнате и она бросилась раздевать его с порога.

Было и страшно и захватывающе. Вспоминался тот самый поганый сон, который он, возможно и ошибочно, приписал Гахшеону. «Как бы в этот раз всё не сбылось в точности.» — подумал он и снял обувь. На нём ещё оставались штаны, но девушка их тоже спустила на пол.

— Ого, какой у тебя! — его снова охватила гордость за собственное тело и возможность производить впечатление не на кого-нибудь, а на саму царскую дочь, которая всегда имела, что хотела.

— Большой? А папа знает, чем тут мы занимаемся? Я бы не хотел в самое неподходящее время узнать, что совершил преступление.

— Папа сам всё видел. Вылезай из штанов на полу и ложись.

Сначала всё шло как обычно, а потом начались новые приключения и конца им не было видно. Когда в комнате один за другим начали появляться всё новые и новые люди, то Хоншед без особого труда через некоторое время понял, что попал в такой дом похоти, что все прочие по сравнению с ним просто самые настоящие монастыри.

— А теперь мы переходим к самому интересному. — сказала она.

Спорить с царской дочерью вышло бы, по его мнению, себе дороже и Хоншед надеялся только, что его не начнут протыкать или резать её потехи ради. Его надежды во многом оправдались, хоть и весьма своеобразно. Слуги привязали его по рукам, ногам и телу к девушке лицом к лицу широкими полосами мягкой ткани, а потом заправили его стоящий член в нужную дыру с подозрительной сноровкой и обмотали оба тела тканью ещё раз, но уже широкой, а не полосами, по рукам, ногам и туловищам. Ощущение было весьма необычное.

— Ну и как мы теперь двигаться будем? Я же намертво привязан и даже пошевелиться толком не могу! — неуверенно возмутился он.

— Не волнуйся, сейчас подвигаешься. — при этих словах он почувствовал, как на него сверху ложится ещё кто-то третий.

— Не смей ничего совать в мой девственный зад! — от нехорошего предчувствия заорал он изо всех сил, только было уже поздно.

Его тело оказалось зажато между двумя и он оказался подстилкой и накидкой одновременно. «Извращенцы!» — думал он — «Теперь задница будет болеть не меньше недели, если не больше, да и вообще, извращение всё это. Как есть извращение!». Что-то приятное, но только спереди, во всём происходящем было, но выглядело как извращённый разврат или развратное извращение: развратно, извратно и до предела непотребно. К тому же, свою любимую, чудом спасённую множество раз, но всё-таки потерявшую девственность задницу ему было жалко. В то же самое время он чувствовал, как сам двигается внутри придавленной аж двумя тяжёлыми мужскими телами девушки.

— Тебе хорошо, мой миленький? — спросила она.

— Мне было хорошо, пока мне в задок не начал долбить этот козёл сверху! Зачем это нужно? Ты же всё равно не чувствуешь, как он втыкает в моё, а не в твоё тело. Может быть, лучше он к тебе сзади пусть пристроится или привяжется, или его пусть привяжут?

Сначала всё происходящее виделось ему как очередное извращение и ни на что больше похоже не было. Но немногим позже, когда ему не столько хотелось двигаться, сколько спустить и кончить, но всё никак не получалось, а хотелось жутко, до нестерпимости, он почувствовал, как тело под ним напряглось и заговорило уже другим голосом.

— Я телом чувствую твоё сознание! Я телом ощущаю его дрожь! Я телом осязаю его движения. Я слышу и чувствую твои мысли!

Хоншед изрядно перепугался и на всякий случай умолк — что-то в речи дочери царя было настораживающим, это не был обычный бред сумасшедшего или озабоченной совокуплениями девицы.

— Ты — не тот, кем себя считаешь! Ты — не тот, кем тебя считают! Я знаю, кто ты на самом деле! Я вижу твоё прошлое!

От страха он забыл даже про боль и зуд в лишённой девственности собственной дырки в попе. На этот раз в ней вполне мог и кол образоваться. И это хорошо, если кол! После знакомства с имперским искусством пыток ему даже кол уже не казался чем-то ужасно жестоким.

— Рыженький ты мой! — девица говорила ещё много чего подряд, но ему больше всего запомнилось только это предложение потому, что она через раз повторяла его снова и снова. Кроме того, она ещё много наболтала про него такого, чего и сам он о себе не знал. «Но как она и откуда могла всё это узнать?» Он, даже не сильно задумываясь, тут же сам нашёл ответ на свой вопрос, вспомнив о предсказателе в столице.

Когда всё закончилось во всех смыслах этого слова, слуги отвязали его от девицы и она как была голая, так и ушла. Страшно было даже и подумать, не то, что представить, какие тайны о его прошлом, настоящем и будущем она сегодня узнала и чем это для него закончится.

Ночевал он там же и проснулся только к полудню. Девица больше у него или у себя, неизвестно, кому была предназначена эта комната, не появлялась и он утром помывшись ушёл из дворца на удивление тихо и незаметно. Пока он проходил от комнаты до ворот царского дворца, то всё время опасался, что сейчас раздастся звон арбалетной стрелы и он тут и встретит свой конец, но всё обошлось и ничего не случилось. «Видимо, такие дела у них тут в порядке вещей.» — подумал он войдя в гостиницу и собрав свои вещи, чтобы немедленно уехать.

Только в десятках вёрст от столицы он смог окончательно успокоиться и устроившись в ночлежке подумать над всем произошедшим. По всем признакам и недавним словам прорицательницы получалось, что происхождение у него не совсем такое, как он раньше думал. В любом случае надо побыстрее сваливать из Иелатана в Хидвол, пока за ним в неразберихе не погнались. Уж неизвестно зачем, но не хотелось бы.

На следующий день он к позднему вечеру смог добраться почти до самой границы Иелатана с Хидволом и уставший улёгся спать в одной из тех поганых разбросанных вдоль дорог ночлежек. Наутро всё было тихо и спокойно, угроза, считай, миновала и можно было не торопясь отдохнуть и обдумать услышанное и уже частично забытое. Он, в той мере, в какой это можно было называть в таких условиях, помылся холодной водой во дворе и согреваясь ходил голый по комнате.

Хоншед ладонями провёл по ягодицам и потрогал пострадавшую в ту ночь дырочку между ними. Дырочка от прикосновения всё ещё побаливала. Он похлопал себя по заду. Такую попку испортили! Твари!

Но попка попкой, а жизнь продолжалась и ему надо было двигаться дальше. Но теперь надо было попутно выяснить, кто на самом деле он такой и чем это для него теперь грозит. Было слегка печально, что ему несмотря все приложенные усилия всё же так и не удалось всю жизнь оставаться девственником сзади. Таки его хоть где-то, но поимели!

Зато, не очень-то и многим пожертвовав, он очень много важного и нужного для себя узнал. Своё собственное происхождение, например, для него раньше было весьма туманным, зато теперь в нём появились местами не только проблески света, но даже самые настоящие солнечные лучи. Если чокнутая прорицательница ему не соврала, что навряд ли, то его происхождение наполовину королевское, что приятно. Ещё бы выяснить, как относятся при дворе к побочным детям — он ещё ни одного пока не видел и это наводило на тревожные размышления.

Теперь все события последних лет представали ему в совершенно и безусловно другом свете. Даже отправка его в приют перед войной перестала быть случайным счастливым совпадением. Но если Тинтаос и никто другой на самом деле был его отцом, то Дэанев оказывается ему сводным братом, как, однако, и все прочие дети короля, если, конечно, королева не нагуляла их от неизвестно кого, а она вполне могла.

Также, даже не вызывало сомнений и то, что, самое большее, через несколько месяцев, а в тяжёлом случае через несколько недель, король и не только его король узнают обо всём, что узнала девица. И если его король и так всё знал, но хранил в строжайшей тайне, то теперь тайне конец и вместе с ней конец и его прикрытию. Теперь все цари узнают, что переговоры с ними ведёт незаконный сын короля. Императору тут же донесут и неизвестно, чем это для него, Хоншеда закончится.

Вся его удача оказалась его же чистейшей выдумкой. Просто ему в некотором роде помогали выжить и не ловили. Побег из дворца с Дэаневом тоже был, скорее всего, подстроен и попал он во дворец, точнее в его тюрьму, только для того, чтобы познакомиться с младшим братиком и показать, как они хорошо поладят, если встретятся. Поладили.

Теперь всей этой красоте пришёл такой же конец, как и девственности его задницы. Теперь он может сам оказаться заложником или быть принятым за лазутчика. Король хорошо знал, куда надо его отправить подальше от любопытных глаз королевского двора. Но ему и здесь, на расстоянии многих тысяч вёрст, удалось всё запредельно испаскудить!

Впереди на его пути был Хидвол, его царь и полная неизвестность. Все благополучные царства закончились на Иелатане, дальше были не самые лучшие, а после них уже откровенные помойки. Он уже всерьёз опасался, как бы ему при таком не блестящем раскладе не погибнуть в очередной неожиданной передряге или по чьей-то глупой прихоти, раз он допустил, хоть и не нарочно, чтобы все узнали, кем он является на самом деле. Теперь он выполнял поставленную перед ним королём задачу не как хоть и королевский, но сводник, а как хоть и не законный, но сын своего короля. Только теперь об этой тайне узнали все.

* * *

Парады в Империи проходили порой настолько часто, что казалось, что прошедший парад переходит в следующий. Император принимал очередной парад и опять, как и во время предыдущего, вспоминал все события давно и безвозвратно минувших лет своего детства и юности. Как же всё это было давно и куда всё это счастье подевалось! Было же счастье в его жизни! Точно было! Жалко, что ничего уже не вернуть…

Добрый господин исчез надолго. Икерантоэм с нетерпением ждал и надеялся на его возвращение и, возможно, помощь, но каждый долгий следующий год проходил за ещё более долгим предыдущим годом под неизменным знаком вечной нужды и бедности, а добрый господин всё не появлялся. Через несколько дней после окончания тех беспорядков он облазил развалины сгоревшего дома ростовщика и собрал все припрятанные деньги и всё, что ещё можно было продать.

Ему было уже двенадцать с половиной и он всё меньше надеялся в жизни на доброго дядю, а всё больше полагался на себя. Он всё лучше учился стравливать людей, особенно своих врагов, между собой и под конец добивать победителя, который был уже уверен, что ему больше ничего не угрожает. Он запоминал всё, не забывал ничего, а особенно хорошо запоминал любое причинённое ему зло. О том зле, которое он причинил другим людям, он тоже никогда не забывал ибо никто не поражает внезапнее и неожиданнее давно забытого врага.

Последнее время он часто заглядывался на девиц, высматривая, какой из них он бы смог засунуть в первый раз. Но это были всего лишь детские мечты — ни на кого страшнее чумы у него просто не хватило бы денег. Это была особенность государственного подхода Империи к внутренним делам, одна из многих: бедняки не должны размножаться.

Чтобы иметь право защитить свои права в суде, надо было немного заплатить. Немного, по меркам не нищего, а нищим и беднякам заплатить было нечем. Даже просто позвать стражу стоило денег. Это не касалось обычной работы стражи, которая ловила и казнила преступников часто на том же месте, где поймала. Могли схватить и по ошибке, тогда, чтобы иметь право на оправдание, надо было предъявить некие небольшие деньги. Не заплатить, а только предъявить, но не за оправдание, а за право на оправдание. Денег нет — считай виновен.

Платить в Империи надо было за всё. И платить непрерывно! Даже за право просто находиться в Империи надо было платить. Ещё заплатить за право жить в городе, столице, доме, за сам дом и ещё много за что ещё. Да, это были мелкие деньги для хорошо зарабатывающих по меркам Империи людей, но для скатившихся ниже уровня бедности в Империи они становились неподъёмными совершенно. Падающего — толкни, утопающего — окуни, бедного — разори, слабого — умертви. Империя для сильных, а слабым в ней не место.

Почти всё, что успевал заработать Икерантоэм, приходилось почти сразу же тратить на многочисленные мелкие поборы. Кое-что, самую ничтожную мелочь, ему ещё удавалось откладывать на чрезвычайный случай, чтобы за неуплату не угодить на каторгу. Временами, когда он купался в море, то рассматривал и трогал своё красивое, молодое тело и подумывал, сколько бы смог им зарабатывать, приторговывая собой, но становиться живой игрушкой в чужих руках ему вовсе не хотелось, да и сам он видел последствия неудачной такой торговли. Один из его знакомых так подрабатывал по разным случаям, но недавно заразился и живьём сгнил меньше, чем за неделю, валяясь полуголым на улице и вереща от боли, глядя на пожирающие тело кровоточащие язвы.

Икерантоэм иногда купаясь или раздеваясь хлопал себя по всем самым привлекательным местам, прикидывая в уме, сколько бы за них заплатили даже за один раз попользоваться, но этот раз он оставлял на самый крайний случай, когда придётся выбирать уже между торговлей собой и пожизненной каторгой. А если он будет жить предусмотрительно, не делать глупостей и продумывать всё наперёд заранее, то такой случай никогда и не наступит. Но всё же такой случай у него наступил.

Подрабатывая то там то тут он переутомился и заболел. Лёгкая простуда без лечения и отдыха перешла в тяжёлую, работать с которой он уже не смог. Со всех работ его тут же прогнали, а найти новую работу он себе не мог, пока окончательно не выздоровеет. Только тогда он понял, какую допустил ошибку, слишком переоценив свои возможности. Всё бывает в первый раз, но этот первый раз мог стать и последним.

Десяток дней без работы быстро начали поедать его сбережения, но самым худшим было то, что ему негде оказалось работать — места его работы оказались давно заняты и освобождаться не торопились. Через ещё несколько дней он понял, что шаг за шагом движется к руднику, а может быть, ещё куда и похуже. Можно было ждать, пока не появится новое место работы, но слишком долго ждать было не в его правилах. Всех дожидается только смерть и то лишь потому, что бессмертная.

Он быстро нашёл всех, кого взяли на его места работы. Если бы не строгость имперских законов! Но и от строгости бывает польза! Всего лишь понадобилось познакомиться с обоими и рассказать, чего нельзя было делать, и один из них тут же решил, что Икерантоэм собирается ему таким образом навредить. Скажи дураку, чего делать не надо и он именно так и сделает. Скажи дураку, как делать и он сделает наоборот.

Само собой разумеется, что бывший хозяин тут же поймал глупого недоумка прямо возле тайника с его деньгами, который Икерантоэм за печью в недавнем прошлом случайно нашёл, но трогать предусмотрительно не стал. Расправа оказалась быстрой и скорой: дурака передали стражникам, а те выволокли его на улицу, раздели, обожгли огнём всё тело и бросили подыхать в грязи с покрытой волдырями кожей.

Разумеется, что бывший хозяин с радостью вернул Икерантоэма назад, особенно, когда услышал рассказ того про своего нового бывшего работника. Икерантоэм рассказал, что у всех бывших хозяев его предшественника что-то пропадало, но прямых доказательств не было.

Весь рассказ Икерантоэма от начала до конца состоял из домыслов и предположений, но произвёл на хозяина такое впечатление, будто бы он сам всё видел собственными глазами, не оставляя сомнений в правдивости рассказанного. Но ещё оставался второй работник и глупости он совершать совсем не торопился, в отличие от первого полудурка.

Со вторым работником он встретился через день и тот его сразу же поблагодарил за оказанную помощь. Икерантоэм терял уверенность в себе, но выбор был слишком суровым: или умереть медленно, или как можно быстрее избавиться от этого бодренького здоровячка, которого ему всё больше становилось жалко. Если бы у него только был другой выход! Но выхода не было и жестокий выбор был сделан.

Икерантоэм прекрасно знал, что всё услышанное когда-нибудь обязательно будет где-нибудь рассказано. Ни один хозяин не потерпит ни ругающего его работника, ни работника, настраивающего против него других работников. В ход пошла отборная и целенаправленная ложь с необходимой для обмана примесью правды, которую пришедший ему на смену ровесник принимал за чистую правду, хорошо помня первые советы Икерантоэма, которые пошли ему только на пользу.

— Если бы я вовремя узнал, куда попаду — никогда бы в жизни не стал работать на твоего нового хозяина! — говорил Икерантоэм с ужасом и придыханием. — Ты не представляешь, через что мне пришлось пройти! Он же меня чуть ли не каждый день бил или насиловал!

Дальше следовал очень правдоподобный рассказ о жутком насилии над всем, что можно было только подвергнуть насилию.

— А все остальные работники у него только потому помалкивают и ничего не возражают, что боятся от страха перед ним рот раскрыть. — довершил он свой рассказ от удивления раскрывшему рот своему приятелю, свято и без малейших сомнений верившему каждому его слову.

Столь мощное загаживание мозгов не могло не сказаться на поведении приятеля, который в один прекрасный день сказал своему хозяину всё, что про него думал и призвал всех остальных работников расправиться с вредоносной гадиной. Разумеется, все тут же бросились бить смутьяна и выкинули на улицу, где его и схватила городская стража.

Несчастного юного борца за справедливость повесили, растянув на крюках за рёбра, на ближайшей столичной площади. Икерантоэм чуть позже пришёл посмотреть на него, увидел изуродованное до неузнаваемости побоями стражников или палачей, а раньше такое миленькое и хорошенькое детское лицо, вытянутые из окровавленной груди, зацепленные ржавыми крюками на цепях рёбра, чуть живое стройное, не по годам развитое тело и заплакал от жалости, последний раз в жизни.

Икерантоэм так и не узнал, кто приказал его хозяевам завалить его работой так, что ему пришлось не спать ночами, а работать сутками. В его сознании даже не вспыхнуло ни намёка на то, что все враждебные стечения обстоятельств, которые оставили его без работы и выкинули на улицу, чтобы там умереть, устроил ему один единственный человек и это был как раз тот самый человек, помощи которого столько лет он ждал с таким нетерпением. Схватка против судьбы за императорский трон для Икерантоэма уже началась и шла довольно успешно, хотя он сам про это ещё ничего не знал. Ему рано было ещё знать всё это.

Неожиданно ему на плечи легли чьи-то взрослые руки. Икерантоэм обернулся и увидел того самого, доброго господина, который смотрел на него и улыбался своей холодной добродушной улыбкой.

— Привет! А давно мы с тобой не виделись! А ты подрос!

Икерантоэм промолчал, собираясь от неожиданности с мыслями.

— А я Вас ждал! Я всё думал, куда же Вы пропали? Знаете, сколько у меня всего за это время произошло?! Даже всего сразу и не перескажешь! Но вот этого мальчика мне действительно жалко! — он показал на крючья и шмыгнул носом, вытирая кулаком слёзы на щеках.

— Не плачь, ты всё сделал правильно, это правила такие жестокие у игры под названием «наша жизнь». Мы не можем их поменять.

Икерантоэм всхлипнул и положил свои ладони на руки человека на своих плечах. Тот погладил его своей ладонью по голове. Икерантоэм смотрел на своего висящего на крючьях ровесника и уже не плакал. С ним снова был тот самый, добрый, дядя, который всегда ему поможет, когда без помощи действительно не обойтись.

Он так и не узнал, что именно этот человек хорошо заплатил за то, чтобы его хозяева завалили его работой настолько, чтобы он ослабел и от бессонницы и от усталости до такой степени, что простудился, чего с ним почти никогда не случалось. Он так и не узнал, что именно этот человек немало заплатил за то, чтобы его выкинули на улицу все хозяева. Он так и не узнал, что именно этот человек приплатил хозяевам за наём тех двух, наскоро нанятых ребят. Он так и не узнал, что где-то на немыслимо высоком для его понимания верху государственной власти его уже заочно избрали для участия в борьбе, из которой живым скоро выйдет всего лишь один победитель, а все остальные — погибнут. Он много тогда не знал и не скоро узнал. Имперский совет не отвечает на незаданные вопросы, особенно, когда нет, кому отвечать.

Наёмник прёт на цель как бык на вилы,

Он защищает честь своей страны.

Из ненависти он питает силы.

Горит огонь! Враги побеждены!

Добей врага, свой нанеся удар!

В тебе бушует ярости пожар!

На этот раз пели где-то ещё, он вдруг вспомнил эту песню, которую много десятилетий назад услышал возле одного из немногочисленных мест их найма в столице. Да, мест было мало, но не найти такое место было трудно — все дороги проходили мимо, или почти все.

Император отогнал в памяти внезапно нахлынувшие воспоминания из детства. У него до сих пор стояли перед глазами картины расправы карателей над городскими не то бедняками, не то нищими. А впрочем, немногим позже он увидел и не такое. Однажды он даже от безысходности хотел податься в имперские наёмники, но его не взяли.

— Ты — слишком умный! — заключил почти сразу посмотревший на него наниматель и отправил его восвояси. — Подчинённый не должен быть умнее начальников и в этом залог непобедимости наёмников Империи. — довершил он, словно вынес окончательный приговор.

— А куда мне можно ещё податься? — в отчаянии спросил он.

— Да хоть в гвардейцы! Там как раз нужны умные и честные.

За оградой раздался свирепый голос начальника отряда наёмников, ругающий кого-то за нерасторопность: «Шевелитесь быстрее! Чего вы телитесь как беременные овцы?! Перестроиться по четыре!»

Да, здесь точно не разгуляешься и по службе не продвинешься. Кто ещё по доброй воле согласится признать себя бараном, если только не баран? А баранов исключительно гоняют на убой, другой участи ни у одного барана быть не может. Но я же не баран! В самом деле!.

Нам император отдаёт приказы

И мы его величеству верны!

Не испытав сомнения ни разу

Мы защищаем честь своей страны.

За воротами стройными рядами прошёл большой отряд имперских гвардейцев. А вот возьму и пойду вместо наёмников прямо в гвардию! Это будет гораздо лучше, чем становиться наёмником. Впрочем, и там он получил похожий ответ, но надежды не утратил.

Непобедимость Империи обеспечивало ей хорошо продуманное по своей глубине устройство её вооружённых сил. Имперская гвардия по большей части защищала внутренний порядок от крупных волнений и смут. В тяжёлых случаях, если армия не справится, она могла отбить и нападение внешнего врага. Наёмники составляли основу войск для то внешних, то внутренних войн у окружающих Империю государств. А недостатка в этих войнах никогда не было.

В самой Империи по никому не понятной причине именно Никаон славился своими наёмниками, которые за чужие деньги, причём немалые, воевали где угодно и за кого угодно. В Империи самую большую часть наёмников составляли именно никаонские. За то, чтобы нанять имперских наёмников, другие страны платили казначейству Империи, а та ещё и доплачивала им сверху. Таким образом измена исключалась полностью или около того — Империя всегда заплатит больше. Столь мудрое решение переместило все, то и дело вспыхивающие, войны далеко за пределы границ Империи надолго. Империя щедро платила за право для неё воевать на любой стороне. Единственным государством, против которого не воевали никаонские наёмники была сама Империя и то потому, что не было сумасшедших против неё воевать.

Остальную часть вооружённых сил Империи составляли её армия и каратели. Армия в основном располагалась по всем углам для обозначения присутствия вооружённых сил Империи. Чаще всего просили у Империи прислать войска ближе всех её окружающие и разобщённые Независимые Государства. Реже помощь требовалась Объединённым Королевствам, но больше для придания им уверенности в себе.

Находясь везде и повсюду армия Империи больше занималась тем, что угрожала своим присутствием её возможным врагам, чем завоеваниями. Когда войну выиграть невозможно, то её и не начинают.

Зато имперские каратели без работы не сидели. Уже одно их упоминание приводило в ужас всех желающих выступить против Империи, а одной мысли о том, что следом за имперской армией и гвардией придут наводить порядок они, с избытком хватало, чтобы у кого угодно и навсегда отбить желание воевать с Империей. Так сама почти не воюя Империя выигрывала все войны последние сотни лет, если не тысячи.

«Да, бывает и так. Угрозы действуют иногда получше грубой силы. С этим не поспоришь.» — думал император, глядя вслед удаляющейся колонне имперских карателей. Когда каждый понимает, что именно он может оказаться той самой жертвой, то даже в одном случае из десяти хорошо подумает, стоит ли рискнуть уже имеющимся ради неизвестно чего и только что ему обещанного неизвестно кем.

Икерантоэм вспомнил, сколько своих ровесников он убил, пока его не пригласили в императорский дворец и не предложили временно занять какую-то ничтожную придворную должность наподобие посыльного или уборщика — он уже точно не помнил какую. А скольких ещё он убил потом по приказу! И каждый раз тот самый добрый господин, оказавшийся имперским советником, вдруг появлялся как из ниоткуда и хвалил его за правильно сделанный выбор. И это не считая того, что начинал Икерантоэм не с самого низа! На самый низ имперские советники не опускаются! Но участь низов его тогда ещё не волновала.

Он дослужился аж до уровня поверенного в делах, а потом даже до помощника имперского советника. Ещё немного и он мог бы сам стать имперским советником, но тут старый император умер и началась бурная, хоть и недолгая, череда дворцовых заговоров. Он сам разоблачал заговорщиков одного за другим, пока не очистил от них дворец. Когда работа была закончена, то выяснилось, что во дворце почти никого не осталось, кроме прислуги, да имперского совета.

Тогда он ещё не знал, что именно так в Империи происходит обновление верховной власти уже тысячи лет. Тогда ему казалось, что с ней произошло нечто из ряда вон выходящее и всё вот-вот рухнет. И тогда он даже нисколько не удивился, когда имперский совет после совещания тайно вызвал его и предложил на несколько дней временно занять место умершего императора и какое-то время исполнять его обязанности, пока не изберут нового, а изберут уже очень скоро.

Несколько дней, потом несколько недель, потом несколько месяцев, потом несколько лет, а потом и всю оставшуюся жизнь. Он справился с поставленной задачей и его выбрали. Теперь он знал, что так было и так будет всегда, пока существует Империя. Теперь он знал, что так и было задумано с самого начала. Теперь он знал, что про якобы заговор сообщили тогда многим, а выжил только он один и только потому, что оказался самым лучшим. Точно так же могли тогда убить и его, но это совершенно ничего не изменило бы в игре, только сейчас на его месте принимал бы парад всего лишь другой человек.

Тебя, наёмник, ждут поля сражений

И в твоём сердце ненависть горит.

Ты в бой идёшь не зная поражений…

Где-то рядом снова запели про доблесть наёмников, но песня слишком быстро смолкла и дослушать последнюю строчку четверостишия ему так и не удалось. В отличие от предыдущих однообразных гимнов наёмников, этот звучал как-то непохоже на все остальные. Может, его кто-то другой сочинял? Впрочем, это было совсем неважно.

Икерантоэм смотрел вслед последней удаляющейся колонне парада и думал о том, где окажутся все эти войска, если он допустит хотя бы одну, даже малейшую ошибку как в управлении своей империей, так и в своём великом тайном замысле по её полному и окончательному разрушению. А где-то далеко по ней сейчас носится Хоншед и вытворяет на своём пути такое, что как бы всё не пошло прахом.

* * *

В Хидволе после всего увиденного Хоншеду было почти скучно. В качестве развлечения местный царь отвёл его посмотреть на применение вывернутого наизнанку изобретения неизвестно какого века, неизвестно какого учёного. Для развлечения толпы на площадях когда-то в праздники ставили наполненную водой бочку с вставленной в её верхнее днище или в бок длинной, тонкой трубой из полого стебля какого-то растения. В трубу сверху наливали совсем немного воды, несколько кружек или около того, но давление бочку едва не разрывало изнутри, а доски стенок расходились и вода лилась наружу через щели.

А тут всё было сделано наоборот: какого-то несчастного подвесили за ноги, а в зад воткнули длинную трубу с небольшой бочкой наверху. Когда из трубы наверху выдернули затычку, вода с высоты хлынула по трубе внутрь жертвы. Тело в области живота стремительно и до безобразия отвратительно раздулось, а потом из разорвавшегося отверстия пупка наружу вылезли противнейшим образом наполняющиеся водой кишки. Хоншед вспомнил свой недавний похожий опыт в Гахшеоне и передёрнулся от внезапно нахлынувших неприятных сравнений.

Зато царь смотрел на происходящее с нескрываемым умилением. У скривившегося от увиденного Хоншеда была было мысль промолчать, но желание сказать взяло вверх над здравым смыслом.

— А зачем такие ухищрения? В бочке утопить не проще было?

— И такое мы делали! Главное и самое ценное в утоплении, так это удушение без удушения. Вот такое чудесное противоречие.

— Ничего я там чудесного не вижу. Вода вдыхается и выдыхается, а дышать всё равно нечем. Водой только рыбы дышать могут.

— Вот именно! Дышать никто не мешает, а удушение всё равно наступает. А какие при этом судороги в теле бывают!

— Да я обгадился, когда в детстве чуть не захлебнулся, пока в реке купался! Хорошо ещё, что до земли успел дойти перед тем, как сознание потерял. Изблевался весь, пока в себя пришёл! Ужас!

— Вот! А мы можем растянуть утопление на целые дни! Ты ещё не видел, какие приспособления для этого придумали мои учёные.

Хоншед почувствовал себя как перед приступом поноса. Он всегда представлял себе учёных как людей, которые посвятили свою жизнь в большей или меньшей степени добыванию знаний или передаче их, в крайнем случае решению каких-то невероятно сложных и, кроме них, никому не нужных задач. Но чтобы учёные занимались изобретением гадостей и при этом продолжали называться учёными?

— А можно в эту бочку на шесте вместо воды разболтанное дерьмо налить? Получится чудесный противоток дерьма в кишках с глубоким скрытым тайным смыслом. Как Вам такое предложение?

От услышанного царь сначала потерял, а потом даже не сразу обрёл дар речи. Хоншед уже мысленно представил себе, что именно его сделают следующей жертвой расправы на потеху толпе, но царь вздохнул несколько раз, взял его за плечи, потом трепетно провёл по телу двумя ладонями, бережно похлопал по плечам и бокам, а под конец всплеска выражения восхищения несколько раз встряхнул и обнял.

— Это же… Да ты… Невероятно! Немыслимо! Да ты превзошёл… Иди к этим учёным неучам и расскажи им, как надо придумывать!

— А чего я такого необычного вдруг придумал? — оторопел от неожиданности царского удивления и восторга Хоншед.

— Они мне придумали качельки для утапливания. Льётся ручеёк и попеременно наполняет бочонки, а на коромысле две бочки подвешенные ходят вверх-вниз то погружая голову, то выныривая, но твоё изобретение лучше их всех вместе взятых. Это же такое можно устраивать и показывать! Это же можно хоть песком внутренности набить и так и оставить. Иди к этим учёным недоучкам и расскажи им, кто они есть.

Повернувшись в указанную царём сторону Хоншед приглядевшись увидел нескольких непонятного возраста человек, привязывавших под бочкой очередное дёргающееся тело к столбам вверх ногами. Видя незавидную судьбу своего предшественника тело пыталось вырываться и мычать сквозь хорошо затыкавшую рот повязку, но все возможные и вероятные попытки к сопротивлению были заранее пресечены.

Глядя на упорные старания, так называемого, местного учёного по запихиванию в ту самую, многострадальную дырку в заду очередного несчастного подопытного конца какого-то, похожего на толстую трубу приспособления, Хоншед не удержался от уже давно изводившего его чуть ли не с прямо самого приезда в Империю вопроса.

— А почему все тут, в Империи, так помешаны на дырках в задах и вставляемых в задницы трубах? Ну не вижу я в упор никакого смысла в этом действе! И противно, и грязно, и вонь, и даже порой смрад и до полной непотребности всё это выглядит гадко и отвратно.

— Ты просто не понимаешь глубокого смысла. Внутренний мир человека окружён внешним, окружающим его миром. Через отверстия в теле, то есть через рот и зад эти миры соединяются и соприкасаются. Таким образом держа силой власть над естественными устройством и ходом вещей и оборачивая его вспять мы переворачиваем сам порядок мироздания и подчиняем вселенную своей воле.

У Хоншеда от услышанного им разболелась и едва не закружилась голова при попытке хотя бы частично этот уму непостижимый, по его собственному мнению, бред осмыслить. За свои восемнадцать лет он успел услышать много бредовых высказываний, но это превосходило их все вместе взятые. Такое просто так в голову не придёт! До такого ещё додуматься надо! Привязать устройство вселенной к дырке в заднице! Это что же надо употребить, чтобы так бредить?

— А почему бы тогда не начать ходить на руках или сидеть стоя на голове, чтобы обратить естественный порядок вещей?

— А потому, что так не достигается нужное, иначе можно было бы вселенную перевернуть всю просто шагая задом наперёд. Обращение природного естественного порядка вещей всегда приводит к смерти, а от стояния на голове или хождения задом наперёд ещё никто не умер.

— Тогда какое отношение дырка в заднице имеет ко вселенной?

— Такое, что эта дырка и является частью вселенной.

У Хоншеда сложилось такое впечатление, что он разговаривает не с учёным, а с тяжело душевно больным или обдолбанным всякой дурью до полной невменяемости деревенским дурачком. Но надо было выяснить, на самом деле перед ним дурак или ему просто морочат голову с неизвестной пока целью. Он вспомнил одно из напутственных наставлений: никто не говорит правду, а тем более всю правду, но если такое вдруг покажется, значит правда скрывает за собой настоящую правду. Придётся продолжать этот балаган, пока хоть что-то не прояснится.

— Если уж на то пошло, то всё является частью вселенной. Тогда я могу поворачивать всю целую вселенную как мне захочется вращаясь то в одну сторону, то в другую и так до бесконечности.

— Так ты не затронешь единый порядок вещей. А если бы ты хоть раз пропустил через человеческое тело верёвку, натянул её до прямого состояния и посмотрел, что получилось, то ты бы знал, что человек не просто кусок мяса с дырками, а, своего рода, труба, кольцо или обруч, на часть вселенной надетый. И вселенная уже проходит сквозь него, а не окружает, как то растение или камень.

— У барана будет всё то же самое. Баран перевернёт вселенную?

— У барана нет сравнимого с человеческим сознания, которое к его телу безотрывно прикреплено и является частью вещества. И обращая движение вещества в теле мы обращаем сознание, которое является у вселенной полным и единым, а у каждого человека — всего лишь его частичным отражением. Примерно так, если упростить.

Хоншед почти ничего не понял, но сделал вид, что ему всё понятно и умолк. Среди своих слабостей он безусловно признавал свою почти полную неспособность разбираться в научных рассуждениях. Он даже почти догадывался о причинах такой неспособности, но сделать с ней, как ни старался, ничего не мог. Само научное мышление требовало по меньшей мере признания неких не подвергаемых сомнению истин или правил, на что Хоншед был почти совершенно неспособен.

Он часто видел занятия Дэанева и всегда удивлялся, как тот может без малейших сомнений верить всему, что ему говорит учитель. Зачем полностью доверять совершенно постороннему человеку или чему-то написанному в какой-то книге неизвестно кем? Верить можно только тому, что видел и слышал сам или самостоятельно проверил.

Однажды он даже высказал свои соображения на этот счёт учёному и получил настолько непонятный ответ про целое направление в науке с непонятным и длинным названием, которое как раз и рассматривает похожую точку зрения, что даже усомнился в собственных взглядах на жизнь, однако быстро всё забыл и успокоился. В конце концов недоверие и сомнение тоже являются оборотной стороной веры во что-либо, как ему один раз объяснил Дэанев и с этим объяснением трудно было не согласиться, несмотря на редкую несговорчивость Хоншеда.

Он вышел из глубокой задумчивости о воспоминаниях прошлого и снова попытался осмыслить всё услышанное. Дурак такое придумать не смог бы, но смысла в сказанном было не больше, чем в гадании на волнах в бурю. А, может, смысл и был, но скрытый или недоступный для его не очень сильного понимания научных измышлений.

Хоншед начал подозревать, что не всё так просто, как ему вначале показалось. Всё услышанное было похоже на речи проповедников, но в скрытый в них смысл он вникнуть никак не мог. У него создавалось ощущение, что вся эта всеобщая круговерть изощрённых извращений на самом деле была не причиной, а следствием какой-то скрытой деятельности. Но кто мог заигрывать со вселенной настолько дурацким и бессмысленным способом? Ясно было что кто-то всех одурманивает и морочит своим бредом, но кто это — пока оставалось загадкой.

Хоншед оставил учёного и вернулся к царю. Вид у его взгляда был затуманенный и царь это заметил. На самом деле он мог бы не делать удивлённого и отсутствующего вида, но решил изобразить игру по навязанным ему правилам, чтобы не вызвать лишних подозрений. Пусть пока все думают, что выигрывают, а он верит всему, что видит.

— Ну как? Видел, какие у меня учёные? Такие вещи говорят, что не сразу даже поймёшь, о чём говорят! Я их никогда не понимаю, что бы они мне сказать не пытались, а говорю им сразу, чтобы всё сделали, а мне потом показали. Тогда посмотришь и сразу всё понимаешь.

— А если они дворец подожгут, чтобы показать, как его потом правильно тушить или все деньги предложат раздать из казны, чтобы Вам показать, как бороться с бедностью или восстанием?

— Но я же не полудурок, чтобы им верить! Я же понимаю, что мне предлагают! Это я разобраться не могу в их рассуждениях, а оценить я любое предложение могу запросто. Я же образование получил!

Хоншед промолчал, чтобы не довести дело до ссоры. Он и раньше встречал полуграмотных людей, которые считали себя мерилом всего, но царь Хидвола с лёгкостью превзошёл их всех своей дремучестью и самомнением. Дома к его королю часто приезжали послы, а то и сами короли других королевств, но никто из них не блистал такой непроходимой тупостью! Но как такой дурак мог сделаться царём, да ещё и на месте царя удержаться? Второе всего удивительнее.

— Да, образование это великая вещь. Я получить его так и не смог.

— Тебе простительно, а я за него заплатил такие деньги, что любой дурак мог бы за них умным сделаться при таком образовании. А я и до получения образования был очень умным, а после получения лучшего в своём царстве образования стал вообще умнейшим человеком.

Хоншеду начинало становиться смешно. Дурак себе купил дорогое, даже дорогущее образование и решил, что сделался умным. Неудивительно, что все придворные учёные дурят его всяким бредом, а он его воспринимает как современную науку и гордится своей невероятной и дорогущей образованностью высочайшего уровня. Ну и дурак!

Не желая смотреть на продолжение гнусного представления, он под наиболее благовидным предлогом получше подготовиться к поездке в более дальние страны проверил, что все переданные Императором для царя Хидвола письма им отданы и отправился в гостиницу. Там-то все предназначенные для него судьбой беды его и настигли.

Прямо у дверей гостиницы его встретили очень похожие на тех, что перехватили его в Никаоне, люди, ткнули в лицо приказ доставить его местному главе Ордена Замкнутого Пути, а потом спросили, есть ли у него желание посопротивляться. Хоншед уже хорошо выучил к этому времени, что на любые три его самых тайных и хитроумных замысла у ордена всегда наготове пять встречных и не допускающих малейшей возможности противостоять им своих мер предосторожности.

На этот раз его привезли не в особняк, а в какую-то заброшенную и не подающую внешних признаков жизни башню. Внутри оказался не то, чтобы хорошо, но довольно неплохо сохранившийся подвал с теми же или похожими на них приспособлениями, что ему тогда удалось по пути краем глаза рассмотреть в том особняке.

Хоншеда раздели догола, усадили в напоминающее остов непонятного приспособления железное кресло из малость заржавевших от не слишком частого использования прутьев, привязали к ним верёвками, забили кое-где клинья и зажали до полной неподвижности. Он голым задом почувствовал снизу холод медного сидения кресла. Продолговатое и больше похожее на щель отверстие прямо посередине сидения у кресла оказалось неспроста и он почувствовал, как внутрь него вошёл холодный и толстый стержень. Вот и сны сбываться начали.

В подвал вошёл человек обычного вида и уставился на Хоншеда не то как на вещь, не то как на заготовку для вещи. Хоншед старался, как умел, не показывать страха, но полностью скрыть его никак не мог. Не в силах выдержать напряжённое ожидание он спросил первым.

— И что всё это значит? Вы решили всё-таки замучить меня? Если вы хотите что-то узнать — просто скажите и я всё расскажу, только не истязайте меня. Что я вам плохого сделал? Я совершенно не переношу боли! Зачем вам нужны мои бессмысленные мучения?

— Поток сознания иссяк или мне подождать ещё немного?

— Я уже молчу, говорите всё, что вы мне хотели сказать, но только не пытайте. Я сделаю всё, что вы мне скажете, расскажу всё, что знаю.

— Начнём с того, что ты нарочно не делаешь того, что тебе говорят сделать и самоуверенно говоришь то, чего совершенно не понимаешь и о чём понятия не имеешь. Поэтому ты сейчас находишься в худшем положении, чем в прошлый раз, а при следующей нашей встрече твоё положение будет ещё хуже и так будет повторяться из раза в раз, пока ты не вобьёшь себе в голову всё, что тебе скажут умные люди.

— А какие люди ещё на свете бывают, кроме умных? — сострил он от резкого прилива раздражительности, о чём сразу же пожалел.

— Дураки, полудурки, придурки, полупридурки, недоумки. Ты уверенно продвигаешься в этом списке от последнего места к первому.

— Я учусь на своих ошибках и совершаю их всё меньше. — почти соврал Хоншед, но на человека это заявление сильного впечатления не произвело и обличение недостатков Хоншеда продолжилось дальше.

— На ошибках не учатся только насекомые, но я не вижу, чтобы на твоём теле было три пары конечностей, а ведёшь ты себя как та самая безмозглая муха, которая залезла под стеклянный колпак.

— Тогда зачем ты мне всё это рассказываешь, если я такой безмозглый и бестолковый, а учить меня это всё равно, что мёртвого лечить?

— Скоро ты отправишься в более дальние края и увидеться с тобой будет сложнее, хотя и там у нас есть представительства ордена. В тех краях уже не будет столь бдительного за тобой присмотра, как здесь, а царства там такие, что каждое гораздо хуже любого из тех, в которых ты накануне побывал. Некоторые по своему недомыслию считают, что чем в государстве больше запретов, тем больше порядка. Они жестоко и глубочайше заблуждаются, но я тебе не буду объяснять почему.

— Просто люди хотят свободы выбора и чтобы им не указывали, с какой ноги штаны снимать, когда на горшок садишься.

— Дикарям свобода противопоказана. — услышав знакомые слова Хоншед вспомнил и своё недавнее похожее высказывание, поэтому заткнулся, едва собравшись что-то возразить в ответ неизвестному.

Весь разговор больше напоминал ему избиение на улице младшего старшими, а потому более сильными. Сопротивляться им было почти бесполезно, зато можно было надеяться выжить и потом отомстить, а при должном умении ещё и суметь отомстить. В своё время нелёгкого детства Хоншед один раз именно так и сделал, заставив многих родителей оплакивать своих убитых детей. Больше никто его не трогал — никто не поверил, что ребёнок смог такое сделать самостоятельно.

— А у тебя ещё остались невысказанные глупости? — неизвестный обратил своё внимание на затянувшееся молчание. — Или ты роешься в своей памяти, чтобы найти хорошо забытые за ненадобностью?

— Развяжите меня уже или хотя бы выньте из попы этот стержень! Я плохо себя чувствую, когда меня вот-вот насадят на вертел. — снова появилась надежда, что дело до пыток не дойдёт и Хоншед попытался её развить или хотя бы надавить на жалость. Не получилось.

— Ты уж прости, царской дочери в наличии нет, а ощущения в заду тебе должны быть уже знакомые, Хоншед Ченалкин.

— Я и так вам всё расскажу! Только скажите, что вы хотите узнать. Я боли боюсь! Только не мучайте меня! И так уже напугали сильно.

— А это напоминание, чем надо было думать, чтобы здесь опять не оказаться. Или ты подумал, что стал умнее ордена прочитав несколько бестолковых книжек для неполных придурков? А ведь ещё мы можем влить в твою многострадальную задницу скипидар или вообще уксус внутривенно. Хочешь испытать новые ощущения?

— Подонки ублюдочные! Будьте вы все прокляты! — от перенапряжения голос Хоншеда сорвался на визг. — Ублюдки подоночные!

— Можешь попросить книгу с перечнем известных ругательных и бранных выражений или вспомнишь и расскажешь всё, что тебе тогда наговорила ясновидящая дочь Иелатанского царя?

— Я всё скажу! Она сказала, что я на самом деле…

— Я уже знаю, кто ты.

— Но почему тогда вы называете меня по другой фамилии, не как у моего короля? Если я его сын, то и фамилия должна быть его.

— Потому, что твоя венценосная бабка по королевскому отцу нагуляла твоего папу на стороне и он и есть незаконный сын Ченалкина.

— Обалдеть! И кто ещё знает?

— Кому надо, тот и знает, а тебе всё равно никто не поверит.

— А кто такой был этот Ченалкин? Я никогда о нём не слышал.

— Ты много чего не слышал и много чего не знаешь.

— А ради чего тогда вы собираетесь меня истязать и пытать? Ради моего полного незнания? Что вы хотите узнать у ничего не знающего?

— А мы и не собирались тебя пытать, это так, для придания серьёзности нашему разговору, чтобы ты лучше соображал.

— Ну и развлечения у вас! У меня от этого проклятого кресла попа даже внутри замёрзла и железка в ней торчит непонятно зачем.

— Наш орден развлечениями не занимается, у нас и так никому не бывает скучно, если ты ещё не заметил.

— Да с вашими умениями можно мёртвого разговорить!

— Это Нучаб у себя в ордене развлекается, думая, что вылавливает и воскрешает, какие-то там, души давно или недавно умерших людей, а на самом деле занимается воплощением бессмертных демонов.

— Каких ещё демонов? С хвостом и зубами до ушей?

— Ты даже не имеешь представления о том, что такое демоны и как с ними надо уметь обращаться. Твоё сознание набито народными суевериями, предрассудками, домыслами, бреднями и прочими лишними бессмыслицами. Ты даже не имеешь представления о самом понятии бессмертных сущностей, которых и называют… А впрочем, объяснять подобные вещи тебе при твоём уровне понимания окружающего мира и наблюдаемой действительности я считаю настолько же бессмысленным, как обучение высшей математике не умеющих даже считать.

— А что такое высшая математика? Там что, числа большие?

— Это недоступная твоему пониманию, придурок, вещь! Наука!

— Почему это я придурок? Я читать и писать умею, даже считать!

— Тогда сосчитай мне сумму бесконечной последовательности.

— А как это можно сосчитать бесконечность? Это же невозможно!

— А поэтому заткнись и слушай, что тебе говорят люди, которые, в отличие от тебя, знают, что возможно, а что невозможно!

— Я всё равно не верю! Ты мне врёшь, пользуясь моим незнанием!

— Почему ты придерживаешься такого бредового мнения?

— Потому, что вы считаете, что лучшая доказуха это чистуха!

— Ты не в имперской пыточной на допросе, чтобы мы добивались от тебя признания неизвестно в чём или согласия неизвестно с чем.

— Тогда зачем вы меня притащили сюда и врёте?

Человек подошёл к столу, взял карандаш и лист бумаги, написал на нём что-то и показал Хоншеду. Из увиденного тот понять смог только плюсы и минусы, а от остального зарябило в глазах. Человек свернул лист бумаги, запечатал сургучной печатью и положил на стол.

— Когда ты вернёшься к себе домой, в свое королевство, если ещё вернёшься, возьмёшь своего лучшего друга и вместе с ним пойдёте к вашему придворному математику и пусть уже он вам объясняет и про бесконечность, и про бесконечные понятия, и про что ещё захотите. Я ничего и никому не объясняю, тем более придуркам.

Хоншед понял, что снова тупанул и проиграл и угрюмо заткнулся.

— А теперь перейдём к тому, что действительно важно.

— Раздавливанию и отрыванию щипцами моих яичек?

— Нет, к твоему посещению Тивахлатмы, где ты ещё не был и куда сейчас направляешься. Тебя там ждёт множество разнообразнейших и увлекательнейших искушений и возможностей совершить множество больших глупостей, наживая неисчислимые приключения.

— Я буду их избегать и меня не удастся сбить с толку.

— Не доходят только не отправленные письма и не сдаются только не осаждённые крепости. А ты как крепость не смотришься, в лучшем случае как сарай, да и то без дверей. И от этой доступности для всех и каждого несчастья тебе надо знать, чего там надо больше опасаться.

— С учётом всего пережитого в Империи, мне надо больше всего и в большей мере опасаться за свой хорошенький зад.

— А хочешь, мы тебе сейчас язык змеи в задницу вольём по капле? Помнишь его? Или тебе он так понравился, что ты хочешь повторить?

От услышанного Хоншед весь похолодел и съёжился. Он ожидал от ордена любой подлости, но только не настолько сильной. От волнения у него втянулись внутрь яички, напрягся член и вспотела спина.

— Ну почему вы все в этом ордене такие сволочи?! Неужели нельзя с вами просто взять и договориться?! Что вы за люди такие?!

— Это с таким дураком, как ты, договориться нельзя. Только в этот раз можно так тебя им накачать, что у тебя совсем крышу снесёт.

— Ну если вы так сидите на всякой дряни, что у вас без неё уже не встаёт, что я могу сделать? Не голым же задом перед вами вертеть!

— А ты оказался весьма догадлив, для полного придурка. Только у нас вещества есть и посильнее змеиного языка. Их названия тебе ни о чём не скажут, но змеиного языка они сильнее в десятки раз и некоторые действуют сразу, а некоторые много дней спустя, когда накопятся. Но все они вызывают, кроме ярких видений и громких голосов, ещё и сильнейшее половое возбуждение с ещё большим стояком на многие и многие дни. Только вот, на вкус большинство из них — редкостная гадость, причём настолько страшная, к тому же вдобавок и вызывающая рвоту, что любители сильнодействующей дури скоро приспособились принимать её раствор не через рот, а совсем наоборот. И тогда пошло, поехало, покатилось, понеслось, разогналось… А ты не задумывался ещё, почему здесь все так помешались на дырках в задницах? Это уже следствие, а причина была совсем другая. Гораздо страшнее!

— Извращенцы!!! — высоким от внутреннего напряжения голосом заорал Хоншед, представив себе только что нарисованную перед ним картину. — Сборище извращенцев!!! Как же я всё это ненавижу!!!

— Но, как ты понимаешь, трудно здраво рассуждать о вещах, которых не знаешь, поэтому мы решили тебе сделать небольшой подарок.

От нехорошего предчувствия Хоншед весь похолодел снова.

— Мы решили дать немного, чтобы ты не сделался окончательным дурачком, средства тебе попробовать, чтобы ты знал.

— Не смейте вливать в меня эту гадость!!! — Хоншед задёргался и не в силах даже толком пошевелиться, отчаянно заорал так, будто сейчас его собирались одновременно убить, ослепить и оскопить.

— Уже влили, ты просто не заметил, пока разговаривал. И можешь не натуживаться. — ухмыльнулся человек, заметив попытку Хоншеда напрячься и вытолкнуть всё наружу. — Средство уже давно впиталось и подействует на мозги через несколько часов.

— Будьте вы все прокляты! — орал он, пока его начали отвязывать от железного кресла. — Вы изнасиловали мой почти девственный зад, а теперь хотите изнасиловать и мой несчастный девственный мозг!

— Вот насчёт почти девственного мозга очень точно подмечено.

— А если я с ума сойду или дурачком сделаюсь?

— Тебя это скоро совсем не будет волновать. Поверь, не ты первый это мне говоришь, пытаясь надавить на жалость, которой нет

Хоншеда привязали к столбу с двумя перекладинами, растянув ноги в стороны на нижней, а руки на верхней и оставили. Ничего не происходило. «Может, на меня не подействует?» — подумал он. — «Жалко, что руки привязаны, а то я бы ими поработал и ничего бы так не хотелось. Проклятие! Раз хочется, значит оно, всё таки, действует.»

Ноги свела судорога и между них будто пронёсся ветерок. Хоншед напряг ягодицы и весь напрягся следом, уже ощущая знакомые толчки внутри, когда семя выталкивается наружу. Ну значит, началось… Хоть бы поскорее закончилось! Через несколько часов ему вовсю казалось, что с ним совокупляются многочисленные женщины, гладят, ласкают, сжимают и тискают, но это был всего лишь ветерок. Несколько раз его приходили напоить. Удивительно, что сам он был в полном сознании, но дикие ощущения не притуплялись, всё было как во сне. Под конец этого безумия, через десятки часов, если не много дней помутнения и беснования он почувствовал, что больше совсем ничего не хочет, а его мужской отросток висит расслабившись и хочет помочиться.

После снятия с перекладин столба повторилось его пересаживание на кресло с привязыванием всего до полной неподвижности. Затекшее от неподвижности тело воспринимало продолжение плохо. Когда всё, включая впихивание в зад неизвестно чего, было закончено, появился неизвестный. Хоншед выглядел измученным и усталым.

— Теперь, когда я хорошо разнообразил твой жизненный опыт, мы можем продолжить разговор предметно. Или ты хочешь повторения?

— Я хочу ещё! Не знаю почему, но хочу, пока не сдохну! — неожиданно для самого себя заорал Хоншед. — У меня без этой дури теперь вообще стоять не будет или всё когда-нибудь восстановится?

— Позавчера ты был другого мнения. Добро пожаловать в лёгкую и недолгую зависимость. А во что превращаются люди в тяжёлой и уже не прекращающейся зависимости, я тебе могу показать.

— Сознавайся, твоих рук дело? Вы этим торгуете?

— У нас есть источники дохода получше, а этим торговать в Империи так же бесполезно, как песком в пустыне. Всё, что ты можешь или захочешь попробовать, растёт рядом и готовится за час. Но теперь ты знаешь, чем для тебя это может закончиться. Тошнить уже начало?

— Желудок пустой и голова кружится! Может ещё надо влить?

— Не надо, желание добавить скоро пройдёт, а вот ума прибавится.

— Я бы сам такую дрянь вообще ни за что не попробовал! Это кем же надо быть, чтобы такое над собой проделывать? — к Хоншеду шаг за шагом начинало возвращаться его незамутнённое сознание. — Кто же такую дрянь мог изобрести? Алхимики с похмелья доигрались?

— Неважно, а гораздо важнее, чтобы ты от чего-нибудь подобного не подох раньше времени, что при твоих наклонностях непросто.

— У меня не было никаких наклонностей, пока ты в меня эту дрянь через попу насильно не влил! Мне вообще ничего не хотелось!

— А напиваться неизвестно чем с примесью вонючей и горькой половины змеиного языка до потери памяти по пути в столицу Гахшеона и потом выпить вторую половину тебя тоже я заставил?

— Это была случайность! Я не собирался в такое влипать.

— Свои оправдания можешь высказывать своему королю. А любая случайность всегда происходит, если ей хорошо помогать.

— Хорошо, что ты не судья, тогда на пощаду я мог бы не рассчитывать. А так, может ещё и живым отсюда выберусь.

— В этом ты можешь нисколько не сомневаться, иначе ты или уже был бы мёртв, или пускал семя и слюни на столбе как дурачок. Только беспощадный к себе имеет право на беспощадность к другим.

— Тоже мне нашёлся беспощадный к себе! Себя, любимого, ты не очень-то истязаешь, а всё больше других и не сам. Хочешь чистенькие ручки свои не испачкать? Порядочность изображаешь?

— Если бы ты испытал хотя бы четверть из того, что пришлось мне пережить, прежде чем оказаться на моём месте, то всю оставшуюся и недолгую жизнь верещал бы от ужаса по ночам, истекая дерьмом. — с этими словами неизвестный подошёл вплотную к зажатому в кресле и неподвижному Хоншеду поближе, наклонился к его лицу и посмотрел в глаза долгим, немигающим взглядом, какой бывает у мёртвых.

Хоншед вспомнил ужасы, которые он повидал сам за своё недолгое и не вездесущее пребывание в Империи, попытался представить нечто худшее, не смог и ничего не ответил. На этот раз он решил допустить, что может и сам быть неправ, а не то, что все вокруг ему врут.

Неизвестный развернулся и ушёл, видимо, удовлетворённый только что произведённым на Хоншеда впечатлением. Отходя ещё некоторое время от пережитого, тот просидел в глубокой задумчивости, стоит ли помочиться почти что себе под ноги прямо сейчас или потерпеть ещё немного, пока отвяжут. Решив, что в его положении всё простительно, а от ещё одной лужи на полу ничего уже не изменится, он расслабился и посмотрел на прерывистую, тонкую и вытекающую почти толчками, как семя, струйку мочи, льющуюся прямо ему на ляжку. Как мало бывает надо человеку для того, чтобы почувствовать себя счастливым!

К ночи его уже вернули в гостиницу обратно. Намерения Хоншеда после посещения ордена резко поменялись. Он очень хорошо помнил всё из того, что мог вспомнить и понимал, что повтор Гахшеонской и Хидвольской ошибок недопустим и следующая глупая ошибка станет последней в его жизни. И это если ему хорошо, можно сказать, очень хорошо повезёт! А такое вряд ли случится несколько раз подряд.

Предстояло долгое и опасное путешествие к царствам Тивахлатмы. Хоншед сначала хотел было проделать весь путь морем, но ветер был встречный, а дело было срочное. Ну что же, придётся проскочить как можно быстрее сушей, а потом коротким путём через пролив.

Утром, едва он вышел из гостиницы, чтобы оседлать свою лошадь и уехать отсюда и своих недавних приключений подальше и поскорее, к нему подошли те же самые люди, что и накануне и указали пальцем в сторону порта. Хоншед сначала подумал, что ему предстоит повтор недавнего урока неизвестно чего, но их главный вдруг заговорил.

— Предсказать нельзя только случайности, да и то не всегда. А все твои глупости предсказуемы как восход солнца.

— И в чём же я теперь провинился? Не на том боку спал? Не с той ноги с кровати встал? Не теми пальцами попу чесал? Не те…

— Не тем путём двигаться решил. — оборвал тот поток остроумия Хоншеда, глядя на его ёрзание под своим пронизывающим взглядом.

— О да! Вот в чём-чём, а в путях-то вы разбираетесь!

— Ветер скоро поменяется, а твоя способность находить приключения на свою голову и всё прочее никуда не денется. Поедешь морем.

Хоншеда будто вошь укусила между мошонкой и задним проходом. Он подпрыгнул, топнул ногами, сжал кулаки, взмахнул руками, низко нагнул голову к подбородку и кувырком полетел на землю от удара по ногам сзади, прямо под колени. От боли он завыл и даже прослезился.

— Недавний урок не пошёл тебе на пользу, чего и следовало ждать.

— Я сам решу, каким путём куда мне добираться. Без вас! Если вас так сильно беспокоит моя дальнейшая участь, напрягите свои учёные умы и вспомните, что корабль может легко утонуть, особенно в бурю.

— Это не вызывает ни малейших сомнений! Но гораздо вероятнее, что ты на обратном пути влипнешь в такую беду, что даже наш орден тебе на помощь прийти не успеет. И не забывай, что тебя в тех местах уже все знают и, я думаю, не везде с наилучшей стороны.

— А я ни с кем там даже не поссорился! У меня посольская неприкосновенность, пока я сам что-нибудь не натворю.

— Во-первых, ты сам уже ответил на свой вопрос, а во-вторых, для того, чтобы нажить себе лютых врагов, совсем необязательно с кем-то ссориться. Или ты уже совсем страх потерял и смерти не боишься?

— Умереть не страшно — страшно умереть не вовремя.

— Надо же, такая умная мысль и вдруг тебя посетила. Ты её лучше запиши, чтобы не забыть. А когда запишешь, подумай, что у тебя ещё и друзья дома остались без малейшей защиты в случае чего.

— Если вы тронете моих друзей или хотя бы…

— Трудно удержать внутри себя своё же собственное дерьмо, когда ты уже мёртв. Или ты с этим пока ещё не сталкивался? А если резко и внезапно подохнет Империя, то все окружающие страны потонут и захлебнутся в хлынувшем на них из неё потоке дерьма.

— Так, значит, Империя может и подохнуть? А что надо сделать…

— И тут же возродится вновь, как бывало уже неоднократно. Империя бессмертна и воскреснет, а ты и твои друзья уже нет.

Хоншед заткнулся и встал на ноги. Спорить с такими доводами мог, разве что, полный дурак. Он, как всегда, забыл, сколько по дороге дел успел натворить и сколько врагов нажить. Наверное, там его, на обратной дороге, помнят, любят и ждут, очень ждут, причём с нетерпением. Ну что же, пора наконец научиться прислушиваться к советам и более старших, и гораздо более мудрых людей, особенно когда они правы.

Крупный торговый корабль вёз Хоншеда вдоль южного побережья Чанатрогды стараясь держаться не слишком далеко от берега. Больше всего Хоншеду хотелось бы пройти мимо северного берега Никаона и оказаться чуть ли не сразу в столице Нивнылата, но за несколько дней, пока он добирался до порта и дожидался попутного корабля, ветер так и не поменялся на попутный. Единственное, что его пока удивляло во втором путешествии морем, так это близость берега. Не в силах обуздать своё любопытство он спросил у одного из матросов:

— А почему мы держимся так близко к берегу? Ожидается буря?

— Бури не предвидится, но держимся подальше от Празвалоры.

Хоншед не знал, что это за страна, Празвалора, но легко догадался, что есть в мире страны и похуже Империи, хорошо, что хоть, наверно, поменьше. Он с трудом представлял себе что-либо худшее, чем Империя с её нечеловеческими порядками, но после второго просветления сознания в ордене уже научился делать предположения.

Из новых развлечений в дороге он для себя нашёл, к месту, весёлое занятие: стоя на самом носу корабля мочиться по направлению движения и смотреть, как струя ветром распыляется на брызги. Каждый раз вспоминая всё, что с ним недавно проделали, Хоншед удовлетворённо и весело смотрел на длинную и мощную струю, представляя, как она не разлетается каплями по ветру, а, наоборот, упирается прямо в лица некоторых господ, попадая в открытые глаза и проникая в ноздри. «А вот женщины так делать не могут и никогда не смогут, разве что сидя над своей целью.» — думал он, радуясь, что не родился женщиной.

Дней пять корабль шёл вдоль берегов Хидвола, временами заходя в порты, потом ещё девять или десять вилял вдоль берегов Иелатана, не пропуская ни одного крупного порта, зато после выхода из последнего порта Иелатана устремился прямо в открытое море.

Сначала предполагалось, что при таком ветре удастся быстро дойти до Болотного Мыса и обогнув его почти сразу достичь южного берега Нивнылата, но ветер некстати поменялся и судно повернуло в сторону Огочи ждать попутного ветра. Дожидаться у моря погоды Хоншеду не хотелось, тем более, что сушей до пролива было не больше пяти дней пути, а там уже можно было добраться до середины или, если повезёт, и прямо до недалеко находящейся оттуда столицы Нивнылата при любом ветре, а заодно и посмотреть на не входящую в Империю страну.

Дорога к другому берегу могла бы показаться достаточно скучной и однообразной, если бы не одно случайное происшествие. Хоншед уже привык находить и тут же терять людей, но этот случай оказался даже для него чрезмерно диким. К тому же на этот раз жертвой нелепого до невероятности по своей глупости случая стал один весьма неглупый и довольно забавный парень, из как раз таких, с которыми Хоншеду так нравилось дружить, знакомиться и вместе развлекаться.

* * *

Король Елмаденвинала сегодня уже изучил письма и предавался не самым приятным размышлениям. Империя пока молчит, но уже намекает, что пора бы и ей получить своего нового заложника. Само собой, что по собственному желанию на такое дело не пойдёшь, но потянуть время пока ещё можно, во всяком случае пока Хоншед ищет ему жену.

В любом случае он уже знает, кого пошлёт заложником в Империю. Они там от меня ждут кого-то полезного и нужного? Будет им и полезное и нужное! Я им туда своего второго ущербного сына спроважу на радость их врагам, причём без единой сопровождающей бабы! Пусть он их поприветствует нежной любовью и никогда не возвращается.

А самое забавное, что даже если он хоть изнасилует всех жителей в Империи, то всё равно та ничего предъявить королю не сможет — все дела заложника не касаются его короля, в отличие от посла, который в чужом государстве представляет руководство своей страны. Вот послу нельзя делать, что ему захочется, а заложнику — можно делать почти всё, что ему вздумается и за это ему почти никогда и почти ничего уже не будет. Это хорошо, а в моём случае — просто замечательно!

Принесли очередное письмо и положили ему на стол. Ну что ещё за срочное послание? Кто-то посмел объявить войну, не иначе. Король не спеша вскрыл письмо, прочитал первые строки, не поверил, прочитал ещё раз и положил подальше на стол. Отдышавшись он взял письмо и дочитал до конца. Да, в истории его королевства и не такое бывало, но не с такими разрушительными последствиями. После случившегося в далёкой Империи самое время было звать на помощь главу Ордена Замкнутого Пути, попутно надеясь, что тому под силу окажется справиться с нахлынувшим нежданно откуда на его королевство несчастьем.

Тинтаос послал за Твэдхом и предался мрачным размышлениям. По мере осознания размера бедствия он пытался представить себе, чего и сколько ещё может случиться и как с этим бороться. Вот почему надо было этому несчастью грянуть именно сейчас? И почему обрушилось оно целиком и полностью именно на него? Почему никогда ничего не может пройти по намеченному, как было задумано? Почему, когда всё идёт почти как надо, всегда случается что-то непотребное и следом за ним начинается такое, что некуда убитых складывать? Гадство!

Чтобы хоть немного успокоиться, Тинтаос взял в руки свой меч. Да уж! Ничто так хорошо не возвращает уверенность в себе, как хорошее орудие убийства в собственных руках. Он вспомнил клинки Хоншеда, которые тот ему иногда показывал и хвастался. Он посмотрел на свой меч и усмехнулся. На лезвии не было ни зазубрин, ни углублений или насечек с отравой, ни прочих замысловатых ухищрений. Королевский меч уступал мечу разбойника в своей убийственной способности, зато выглядел несомненно лучше и гораздо внушительнее. Вот так всегда: внешность противоречит способностям и возможностям чаще, чем хотелось бы. А хотелось на этот раз неспроста, совсем неспроста.

Король сел в кресло и поперёк положил меч на колени. Когда-то он тут сажал себе на колени доступных девок, сидя в этом кресле; потом качал на коленях своих детей, рассказывая им сказки; потом обнимал на нём своих любовниц, предвкушая глубину их отношений во всяких смыслах этого слова; потом просто иногда сидел на нём скривившись и поглаживая очередную разболевшуюся внутренность. А теперь он в полном смятении духа сидит на этом кресле и ждёт человека, который один из немногих, наверное, способен справиться с нахлынувшими на него несчастьями. Во всяком случае, он на это надеялся.

Твэдх пришёл быстро. У Тинтаоса возникло неожиданное подозрение, что его вызова тот, как будто, дожидался. Впрочем, окажись оно и так, этому не следовало бы удивляться — Твэдх наперёд все тайны как будто знал заранее. Скорее всего ему доложили ещё когда письмо шло по морю. Орден мог бы работать быстрее любой королевской службы. Твэдх пришёл и не решаясь беспокоить короля уселся в другое кресло. Король заметил его, но не торопился обращаться, с большим трудом и нерешительностью собираясь с тяжёлыми мыслями.

— Прочитайте вот это письмо. Я всегда опасался, что это случится, но не ожидал, что случится так скоро. — начал издалека Тинтаос вставая с кресла и откладывая ненужный больше меч в сторону.

Твэдх взял со стола письмо, прочитал его без выражения малейших чувств на лице и положил на место, потом прошёлся молча несколько раз по комнате и сел обратно в кресло. Король, даже оцепенев от внутреннего напряжения, смотрел на него со стороны и молчал. Твэдх ещё немного поразмыслил, встал с кресла, перечитал письмо и сел за стол короля. Он развернул письмо на столе, пересчитал по буквам что-то в уме, потом пересчитал на пальцах и отложил письмо в сторону. Чуток подумав, Твэдх снова взял письмо, пересчитал непонятно что на пальцах ещё раз и пересел в кресло в глубокой задумчивости, поигрывая в руках вынутым из кармана дешёвым украшением на цепочке.

Тинтаос ходил по комнате то кругами, то из угла в угол. Вот, к чему иногда приводит излишняя предосторожность! Он всегда знал, что это несчастье когда-нибудь случится и оно даже случилось, но никогда не подозревал, что всё произойдёт настолько скоро! В углу развалившись в кресле сидел Твэдх и покачивал простенькой безделушкой на тонкой цепочке. Наконец, король не выдержал такого напряжённого молчания и заговорил первым, высказывая самые страшные свои опасения.

— То есть, если я всё правильно понимаю, он узнал наконец, что на самом деле является моим сыном и ещё не знает, что с этим делать?

— Да, причём не так давно. Я бы не придавал этому особого значения, если бы не возможность широкой огласки — внебрачные дети не могут ничего унаследовать по закону, но их существование почти всегда становилось источником больших смут и народных волнений.

— А за каким? Я всегда не понимал, почему? Ну нет у внебрачного наследника почти никакой возможности сесть на престол! Перед ним, в лучшем случае, десяток законных наследников бывает.

— Обиженных и обездоленных очень часто любят в народе.

Твэдх, как обычно, был точен и не оставлял ни одной возможности для возражения. Король тем временем всё больше распалялся.

— Видимо, сами такие, ну да ладно. Надо было его убить ещё когда всё выяснилось! Но я решил, что запасной сын совсем не помешает!

— А потом подрос Дэанев и появился второй сын, правда, похуже и опасность остаться без наследников, законных наследников, исчезла.

— А этого я решил оставить на всякий случай непредвиденных обстоятельств, даже в приют определил, чтобы в люди вывести.

— А получилось вывести только в разбойники, да и то с трудом.

Тинтаос оценил шутку, но сейчас ему было не до шуток.

— Во всём виноваты были ошибки моей молодости. Я тем вечером по дороге уже не помню куда случайно встретил эту крестьянку. Мне тогда невтерпёж хотелось кому-нибудь повтыкать, а она оказалась как раз на дороге. Я ей даже денег предложил, хотя мог взять и бесплатно. Она оказалась ещё целой и я порвал её первым! Незабываемое и ни с чем другим не сравнимое ощущение полной победы!

— Почему же сейчас Вы так этим расстроены?

— Потому, что меня угораздило тогда пхнуть ей в перёд, а не в зад! Потому, что я не подумал, что она после этого родит. И потому, что я с ней потом подолбился ещё несколько раз, а замуж её тогда ещё только собирались выдавать и родственники сразу всё списали на мужа. Она сама мне после свадьбы рассказала, что её муж так напился, что даже не помнил, чем свадьба закончилась. Кто разберёт мужицкие дела?

Твэдх усмехнулся, но промолчал.

— Когда она забеременела от меня за полтора или вообще за месяц до свадьбы, это я точно знаю — она сама мне сказала, мне захотелось узнать, что у меня получится. Не будут ли мои дети уродами, слабоумными, больными, а может быть и вообще сумасшедшими?

— А потом ничего из Ваших опасений не подтвердилось и Вы уже не знали, что дальше делать с ненужным ребёнком.

— Я хотел его сразу же после появления своего третьего законного сына убить, но у меня не хватило духа — он оказался слишком похож на меня молодого, мой первый опыт создания детей. Мы не дали ему даже фамилию, чтобы никто не догадался! Мы спрятали его ото всех. Его даже родной брат не узнал, когда я отправил его в тюрьму на него посмотреть год назад, когда устроил ему попадание туда, подумал, что после такого испуга он образумится и возьмётся за ум.

— И он взялся! И что самое удивительное, хорошо взялся.

— И всё это с таким трудом созданное великолепное положение попало под смертельную угрозу только потому, что кто-то, впрочем, нам известно кто, каким-то чудесным образом узнал и сразу же разгласил одну из наших самых больших государственных тайн!

— Лучший способ сохранить любую тайну, это сделать вид, что её не существует и в прошлый раз нам всё прекрасно удалось.

Король сел в кресло и задумался. Твэдх пересел за его стол и глядя на письмо, глубоко задумавшись размышлял о чём-то важном. Король продолжал взволнованно излагать свои опасения.

— Я боюсь не разглашения тайн — я боюсь доказательств их существования! Уже наверняка болтают, что Хоншед мой внебрачный сын, только не докажут! Как и чем они могут это доказать?

— Живых свидетелей нет, живых родственников со стороны другой половины семьи нет, никаких бумаг нет. Кто не поленится поискать — ничего не найдёт. В прошлый раз же все поверили в устроенное нами представление, даже мой всезнающий орден, как ни странно.

— Слова дочери царя в Империи перевесят все сомнения.

Твэдх взял со стола злосчастное письмо и ещё раз вдумчиво прочитал, потом положил на место и прошёл из угла в угол несколько раз.

— Слова девицы, колотящейся в судорогах под привязанным к ней сверху мужиком, которого вдобавок сношает в задницу другой мужик, сгодятся в качестве доказательств? Ещё куда ни шло, если бы её пёрли в обе дырки два мужика, но не такая слойка из мужиков.

Король скривился, но против правды, а сомневаться в написанном у него не было никаких оснований, не попрёшь, какой бы она ни была.

— Если бы это изрекла площадная гадалка или предсказательница, то я бы ни на мгновение не забеспокоился, но это царская дочь!

— Знаете, а это хорошая мысль, про гадалок. Можно заплатить им, хоть всем, и пусть вещают правду на каждом углу. После их рассказов никто в настоящую правду не поверит никогда и ни за что.

Король задумался над предложением Твэдха, но ему не хватало уверенности, что такое простое решение окажется верным.

— Но мы опоздали! Дочь царя успела всё рассказать раньше.

— Раньше это понятие относительное. Знаете, мне как-то раз попадалась книга, в которой рассказывалось, что время идёт неравномерно в зависимости от расстояния. Когда времени пройдёт побольше, то ни один человек не разберёт, кто и когда первый начал говорить правду и какую из них тоже. Как Вам такое решение?

Король призадумался над услышанным. Решение выглядело достаточно простым и надёжным, но немного неполным. Короля осенило.

— Меня тут озарило. А может у всех гадалок быть один источник?

— Необязательно, только мы всех убедим, что так оно и есть.

Объяснять подробности таким людям, как Твэдх, не требовалось — у него была способность из одного слова выстроить всю необходимую последовательность решений и доказательств с выводами.

— Я боюсь, что некоторые из них начнут изворачиваться и лгать, а запугать или уговорить их может оказаться весьма непросто.

— Не бывает несговорчивых людей — бывает мало денег!

— Превосходно! Если в доказательствах ошибки не было, значит её надо выдумать. Вот это и называется государственный подход! Знаете, я вот чему всегда удивлялся: учёных у нас много, а условий для жизни учёных почти нет. Книг полно, а условий для писателей — никаких. В чём причина такого противоречия? Откуда их всех столько берётся?

— Спрос рождает предложение, а знания часто хорошо продаются. Просто Вы никогда этим не интересовались — не до того было.

Король помнил, как ленился учиться и промолчал. У него ещё была не менее важная задача с добыванием свидетельств из того самого Кулака Пустыни. Есть умное правило управления страной: никаких трат на вещественно не доказанные обещания даже большой пользы.

— Мне тут недавно показали нечто выдающееся. — с большим сомнением начал он. — Оказывается, некоторые изобретатели не всегда бывают проходимцами и мошенниками. Один из них сделал настолько мощное взрывное устройство, что чуть не убил всех на поле.

— Догадываюсь, что Вам хочется таких устройств много?

— Я думаю, что если бы у нас было много таких устройств, да ещё и пригодных для метания, то внешняя угроза быстро бы миновала.

— Не миновала бы. — почти мгновенно возразил Твэдх. — Точнее, миновала бы, но не надолго. Как только что-то появляется у одних, то следом оно появляется и у всех остальных. Это закономерность.

— Поэтому нет смысла посылать за доказательствами возможности существования такого устройства в Кулак Пустыни в Никаоне?

— Есть. Нужны доказательства, что там ничего нет. Если не мы, то другие обязательно попробуют их добыть, а это, хоть и на время, даст им преимущество, чего нельзя допустить ни в коем случае.

Король задумался и надолго. Получалось, что как ни крути, а лезть за доказательствами придётся в любом случае. Он особенно не любил поиски вида найти неизвестно что неизвестно где и неизвестно как.

— Меня вот что волнует. Если этот Кулак Пустыни настолько недосягаем, то кто сможет в него проникнуть? Меня волнует не пустыня, а то, что там есть, кроме неё. Мы то, в пресловутое Вымершее Королевство с трудом проникаем, а если там окажется ещё худшее пекло?

Твэдх покачал безделушкой на цепочке.

— Есть чудесная вещица, вот эта, никто не знает почему, но иногда она светится в темноте. А в некоторых местах того самого Вымершего Королевства она светится особенно ярко. Таких понаделали много, но разобраться в тайне этого свечения так и не смогли, хотя почти любой алхимик знает состав этой смеси. Я бы посоветовал тому, кто поедет в Империю искать сведения в Кулаке Пустыни, прихватить с собой одну такую и посмотреть, будет ли она там светиться. Это так, предположение, но я бы не пренебрегал такой возможностью.

— А толку от этого свечения? — король посмотрел на безделушку с недоверием и попытался разглядеть хоть какое-то свечение.

— Чаще и быстрее всего люди заболевают в тех местах Вымершего Королевства, где эти безделушки светятся наиболее ярко.

— А кого послать? Я полагаю, что надо выбрать лучших из тех, кто побывал в нашем Вымершем Королевстве и вернулся живым.

— Именно так, причём отправить несколько заложников.

— Да, как раз Империя намекала на отправку новых заложников. А если поручить это дело Хоншеду? Он как раз побывал несколько раз и в том королевстве, и уже хорошо успел ознакомился с Империей.

— Не получится пока. Хоншед — наш посол в Империи, а нам для таких дел нужны заложники, а не послы. Заложники не действуют от имени короля, а послы действуют как бы от имени короля. Если наши послы попадутся, то мы окажемся с Империей в состоянии почти что войны, а заложники ни за что не отвечают, а мы за них и подавно.

— А кого послать? Кого-нибудь из тех, кого недавно собрал во дворец Нэв? Или найти новых людей? А, может быть, нанять кого-нибудь из тех, кто уже побывал в том самом Вымершем Королевстве?

Твэдх надолго задумался над вопросом короля. Сейчас решался не просто важный вопрос, а можно сказать, вопрос всего их дальнейшего существования. Верность против силы и могущества — такого выбора перед ними жизнь уже не ставила давно. Любой из верных им людей, хоть из числа друзей Дэанева, хоть ещё кто, без колебаний отправился бы в пекло, чтобы добыть нужные им доказательства. Но сумеет ли он ещё добраться туда живым, да ещё и вернуться обратно? А если предложить любому из хоть раз побывавших и невредимыми вернувшихся из Вымершего Королевства наёмников отправиться в Кулак Пустыни, то не предадут ли они всех, кто им вообще без разницы?

— Друзья Дэанева пусть останутся во дворце. — Твэдх медленно и сосредоточенно говорил, как будто читал. — Дэанев нам вряд ли простит гибель любого из них. Я прикажу найти кого-нибудь из числа тех, кого они там повстречали, в этом Вымершем Королевстве, когда через него проезжали. Сила обаяния у наших мальчиков такая, что найдётся немало желающих им помочь, особенно если добавить в награду щедрое вознаграждение. Большие деньги творят великие чудеса.

Твэдх встал с кресла, развернулся и вышел, не спросив разрешения у короля. Тинтаосу иногда казалось, что Твэдх больше король, чем он сам, но как сложилось, так сложилось. Его даже не удивило, что Твэдх заранее принёс безделушку, как будто заранее знал, что разговор у них зайдёт о Кулаке Пустыни. Он ещё раз перечитал письмо и усмехнулся. Ну что же, так даже лучше. У Империи теперь убавилось поводов для обвинения его в недостаточном к ней уважении, если он послал к ним для поиска своей будущей жены пусть и незаконного, но своего сына, а правду скрыл для лучшего сохранения тайны ради большей безопасности мероприятия. Забыли, в каком окружении живём?

* * *

С этим парнем он познакомился случайно прямо на дороге. Внимание Хоншеда привлекло необычное занятие парня: тот стоял на коленках со спущенными штанами, смотрел куда-то прямо на землю перед собой и быстро потряхивал двумя пальцами своим половым членом.

«Странный способ удовлетворить похоть,» — подумал Хоншед. — «есть и получше и поудобнее способы.» Но тут из травы перед парнем прямо к его выставленному вперёд приподнявшемуся отростку метнулось что-то длинное и пёстрое, а парень от неожиданности вздрогнул, дёрнулся и даже взвизгнул. «Змея!» — озарило внезапно Хоншеда. — «Они же почти все ядовитые! А мелкие, так те особенно ядовитые. Он что, умом тронулся или местной дурью накачался до полной невменяемости?» — подумал он, соскакивая с лошади, но парень уже встал на ноги, поморщился и потряс на глазах твердеющим отростком, кривясь от боли. Несмотря на случившееся, испуганным он не выглядел.

— Ты что натворил, передурок придурковатый?! — с налёту заорал на него подбежавший поближе Хоншед. — Это же змея! Ты же сейчас подохнешь! Кто тебе здесь из члена яд змеиный высосет? Хоть одного дурака покажи такого мне в округе. Я точно не буду это в рот брать.

— И не надо! Чего ты так разорался? — укушенный парень был на удивление спокоен. — Это ты не здешний, видимо, раз местных змей не различаешь. Знаешь, как долго и твёрдо член после укуса этой змеи будет стоять? Целый день точно, сколько ни спускай! Только поначалу больно будет часок, так что надо потерпеть и потрясти посильнее.

Хоншед вспомнил про змеиный язык и заткнулся. На его глазах половой член у парня раздувался всё больше и больше, а головка, в которую, видимо и пришёлся укус ядовитой змеи, стремительно багровела и подрагивала с частотой ударов его сердца. Выглядело жутковато.

— Нравится? — спросил парень.

— Красиво, но всё равно слишком страшно. Я бы так не рискнул.

Он вспомнил свой опыт с тем составным зельем, которое тайно ему подсунули в Гахшеоне, вспомнил отраву, влитую в кровь казнённому в Иелатане парню, вспомнил много чего ещё и передёрнулся.

— Теперь тебе придётся искать бабу, чтобы такой роскошный стояк зря не пропадал. — подытожил он, чтобы закончить разговор.

— А моя подстилка меня послала и я теперь сам себя радую, благо, разница небольшая. Надо только с дороги уйти, чтобы не мешали.

— А чего другую не найдёшь? Ты же, вроде, красивый.

— Я и эту с трудом нашёл. Я слишком слабый и меня все обижают.

— Обижают в первую очередь не потому, что ты слабый. Обижают в первую очередь потому, что ты их боишься, хотя под укус ядовитой змеи подставиться не побоялся, что странно и удивительно.

— А смелых здесь уже давно всех закопали.

— Смелость это не значит глупость. — назидательно подняв палец вверх подвёл итог Хоншед и вскочив на лошадь поехал дальше.

Слова парня об участи всех смелых и отважных наводили Хоншеда на невесёлые размышления о его возможном будущем, если он вскоре не задумается над своим не всегда хорошо продуманным поведением. Что в Объединённых Королевствах, что в Империи, что рядом с ней, а скорее всего, и в других местах необдуманная смелость и граничащая с глупостью откровенность, как и правдивость, были не в почёте.

Но неудержимое любопытство возобладало над всеми прочими его недостатками быстрее и Хоншед сбавил скорость настолько, чтобы не отъехать слишком далеко и узнать, чем закончится опыт со змеёй. Сам бы он никогда не подверг себя такой самоубийственной опасности, но поучиться на чужом и таком важном опыте очень хотелось.

Немного погодя парень догнал его и пошёл рядом с его лошадью. В его движениях было нечто такое, будто его только что ударили между ног носком ботинка и не один раз, а потом добавили под зад.

— Можно я рядом с тобой пойду? А то вечером одному становится немного страшновато. — начал он, едва с ним поровнявшись.

— А как же весь день стоять и всё такое? — удивился Хоншед.

— Надоело! Болит и никакого удовольствия! Как палка деревянная, только болит и всё чувствует! Зря только попробовал!

— Первый раз что ли? До этого так всё делал?

— Я у ребят знакомых подсмотрел. Они мне потом рассказали, как и что надо делать, вот я и решил сам попробовать! Глупость сделал! А теперь даже идти становится тяжело — конец об штаны трётся.

Нытьё парня уже начинало слегка раздражать, но ещё не настолько, чтобы не послушать рассказы о его злоключениях дальше. Взрослый человек сам себе нажил приключения, а теперь на них жалуется!

— Снимай штаны и пусть болтается. Сам не додумался?

— Я побоялся по дороге ходить без штанов и с торчащим колом отростком. Ещё местные увидят и подумают, чего не надо.

— Как подумают, так и передумают. Я могу и голову следом снять, а не только штаны. Кого ты тут испугался до такой степени?

Парень ему ничего не ответил, а молча пошёл следом. К вечеру они добрались до придорожной ночлежки, даже не удосужившись узнать, как друг друга зовут и как следует познакомиться. Хоншед помнил не так давно данное им обещание не делать глупостей и не торопился, не узнав как следует человека, начинать с ним откровенничать.

Эта ночёвка должна была стать предпоследней и судьба могла приготовить новую пакость как раз под конец всего хорошего. С утра, как раз перед отъездом, Хоншед снова увидел этого парня после завтрака и тот на радостях, что не придётся шагать по безлюдной дороге в полном одиночестве, сообщил, что собирается наняться в порту на любые заработки, а то совсем с деньгами плохо в их деревне.

По дороге Хоншед уже собирался было познакомиться с парнем получше, как тот высмотрев что-то в траве у дороги попросил его чуток подождать и на ходу развязывая штаны пошёл к этому месту. Хоншед смотрел на происходящее немигающим от удивления взглядом.

— Ты, кажется, вчера говорил, что идти не можешь. Зачем тогда ты сегодня повторяешь ещё вчера уже однажды сделанную глупость.

— Я тебе чуть позже расскажу, когда пойдём дальше.

По вздрагиванию парня Хоншед понял, что змея укусила его точно туда, куда надо и тот быстро вскочил в точности повторяя вчерашнее.

— Странно, — задумчиво произнёс тот, глядя на укушенную змеёй головку и старательно разминая её пальцами. — вчера было больнее и вставать начал почти сразу, а сегодня почти не больно и висит как ни в чём ни бывало. Может, после первого раза прошло мало времени?

— А это потому, что ты вчера его многочасовым стоянием измучил, вот он и не хочет сегодня напрягаться. Отдохнёт и снова встанет.

— Плохо! Тогда у меня никто ничего не купит, а я так надеялся, что на этом средстве хоть немного разбогатею! Раз такое, чуть ли не одноразовое действие, то и покупать у меня никто ничего не будет. Можно возвращаться в деревню и дальше бедствовать, пока не сдохну!

Хоншед заподозрил неладное и приступил к допросу.

— А никуда ты не пойдёшь, пока всё не расскажешь!

— А теперь можно и не скрывать! У многих людей член в старости начинает плохо вставать и они для его укрепления принимают всякую дурь перед половым сношением, от которой иногда или дохнут, или со временем и её количеством сходят с ума или дураками становятся.

Хоншед похолодел от своей догадки, но молча продолжал слушать.

— А от укуса этой змеи, особенно в головку, член, даже у стариков, сразу встаёт колом и больше никаких тебе побочных проявлений.

— Лететь с большой высоты, может быть, наверное, тоже приятно, только недолго. Ты уверен, что люди так рисковать будут?

— Не будут, нечем теперь им рисковать, раз не действует средство. Я хотел в ближайшем порту попытаться договориться с держателями домов похоти, чтобы я их посетителей приводил в нужное состояние.

— Посетитель придёт сначала к тебе, твоя змея его укусит в член и он пойдёт всю ночь долбить не вынимая, пока не надоест? Придумано блестяще! На этом же озолотиться можно будет! И чего тебя понесло в паршивый порт, если ты с таким предложением прямо в столицу мог бы поехать и там развернуться, учитывая количество потаскушников.

— Там не водятся эти змеи, во всяком случае, так мне сказали. Да и от них, как видишь, толку мало, если на следующий день уже не стоит и вставать вообще не собирается. Да и плоховато мне делается.

Хоншеда поразила страшная внезапная догадка. Он ещё раз быстро посмотрел на багровеющий, но, тем не менее, так и не напрягшийся и продолжающий висеть отросток парня и, следом, на его стремительно бледнеющее и синеющее лицо с блуждающими глазами.

— А ты уверен, что и в этот раз тебя укусила та самая змея?

— А какая же могла быть ещё? На голове два полукруга из чёрного и жёлтого цветов, сама серая, на теле полосы: красная, серая, жёлтая, серая, белая, красная с чёрным пояском, серая, чёрная…

Парень сбился и ещё раз перечислил все полоски на теле нужной и безопасной змеи, пересчитал их по пальцам и осёкся.

— У этой были двойные тонкие белые полоски между широкими, а не одни широкие полосы… Я решил, что это чисто внешняя разница.

— А оказалось, что это совсем другая змея! И что, дурак такой, ты теперь будешь делать? Член себе отрубишь и кровью истечёшь?

— Вряд ли это поможет — уже больше часа прошло, я и ног уже не чувствую почти, ещё сильно тошнит и нестерпимо гадить хочется. Но, может, ещё обойдётся, если повезёт — меня и раньше змеи кусали…

Не обошлось. Хоншед помог ему раздеться потому, что сам тот уже плохо соображал, что делает. Начались жар и сильные судороги.

— Попробуй лечь и не двигаться. Может быть, станет лучше, а то у тебя уже с конца капает непрерывно, а раньше так вообще текло.

Не стало. Парень мелко задёргался, глаза резко закатились, изо рта с лязгающими зубами пошла кровавая пена. Со следующей судорогой струями хлынули рвота и понос. Через четверть часа, если не раньше, всё было кончено и парень, имени которого Хоншед в спешке даже не удосужился спросить, лежал голый на земле в лужах из собственного дерьма и блевотины, с закатившимися глазами, без признаков жизни.

В глубочайшем упадке духа и мрачнейшем настроении Хоншед под лучами яркого полуденного солнца медленно поехал дальше, на ходу обдумывая печальную судьбу так и оставшегося неизвестным как ему, так и всем нуждающимся в его помощи остальным, искателя быстрой удачи, оставшегося лежать мёртвым и голым рядом с дорогой.

Надежды Хоншеда быстро добраться морем до столицы Нивнылата оправдались примерно наполовину. Ветер через три дня после выхода из порта Огочи поменялся чуть ли не на встречный, корабль изменил направление на ближайший порт и пришлось оставшуюся часть пути проделать по суше. Одно было несомненно прекрасно: что ему всё же удалось успеть морем проскочить мимо как самих Брошенных Земель, так и местности, лежащей близко к их обширным, раскинувшимся по их обеим сторонам, окрестностям в самой глубине Нивнылата.

Брошенные Земли получили своё название не просто так: они отличались от Вымершего Королевства только тем, что местами не было в такой степени ядовитых выбросов отравленного воздуха. Все прочие прелести Вымершего Королевства присутствовали там в той или иной мере повсеместно. От расползающейся вокруг заразы и накатов ужаса даже рядом с ними земли приобрели дурную славу и люди навсегда и давно бросили как их самих, так и прилегающие к ним окрестности.

По унылым дорогам среди бескрайних полей Нивнылата ему предстояло ещё примерно пять с лишним дней пути. Но тоски он опасался напрасно и судьба подготовила ему очередной повтор уже произошедшего, но в совершенно другом исполнении. Нарочно не придумаешь!

На первом же придорожном постоялом дворе, где кормили смесью дерьма с помоями, Хоншеда удивила надпись мелом рядом с большим деревянным, стоящим прямо у входа корытом с уксусом: «Мойте руки перед едой!!!» Такого стремления к чистоте он ещё нигде не видел и в задумчивости остановился перед корытом, ожидая подвоха.

— Мыть руки будешь? — раздался голос у него за спиной.

— А? Нет, я же в заднице не ковырялся. Мой, если хочешь.

Парень окунул руки в корыто и отряхнул. Хоншед недоверчиво посмотрел на него и сделал то же самое, чтобы на вызывать подозрений.

— Всё же решил не рисковать? — обратился к нему парень.

— Жизнь и так достаточно сложна, особенно, когда её умышленно усложняют ненужными дополнительными сложностями.

— Да уж, хуже чумы осложнить жизнь только война может.

— А откуда полезла? — осведомился Хоншед осторожно.

— Да из всё тех же Брошенных Земель! Будь они прокляты!

— Так они же далеко на юге отсюда? Как оттуда долетело?

— На двух ногах пришло. Каждый раз, когда начинаются волнения в округе, начинается беготня туда и обратно. Недавно не очень далеко отсюда побывал отряд имперских карателей и навёл шороху. Слухи о тех событиях распространились быстро и некоторые люди рванули от беды подальше в недоступные места, наподобие Брошенных Земель, а потом и обратно. Вот и принесли на себе всякую заразу.

— А уксус помогает не заразиться? Чего-то мало верится.

— Так учёные говорят — я сам не знаю. Им виднее — они учёные. А от лишнего раза руки даже в уксусе помыть вреда точно не будет.

«Соображает.» — подумал Хоншед. Но вспомнил наставления и до лучших времён отложил желание пообщаться получше. Сидя за одним столом они утром даже не разговаривали, пока их спокойный завтрак не был прерван одним чрезвычайным происшествием.

На углу общего стола сидел неопределённого возраста мужик и как мог быстро поедал из деревянной миски свою похлёбку, будто куда-то невероятно торопился так, что не боялся подавиться. Род его занятий, даже с трудом, Хоншеду определить не удалось даже приблизительно, хотя одет он был для деревенщины слишком хорошо и даже вооружён плотницким топором и ножом. Внезапно всё резко поменялось.

Мужик вскочил так, что даже опрокинул табурет, схватился руками за низ живота и резко спустил штаны. Хоншед отскочил, чтобы его не забрызгало, но вместо самой ожидаемой жидкости из полового члена хлынула на пол струя сильно смердящей жидкости непонятного цвета, по мере вытекания всё больше смахивающего на цвет кровавого гноя. Зашатавшись мужик рухнул боком на пол и перекатился на спину под удивлёнными взглядами всех присутствующих.

— Доигрался с потаскухами. — злорадно подметил кто-то рядом.

Кожа лежащего на полу человека на глазах начала покрываться волдырями, буграми, пузырями, ещё непонятно какими образованиями на коже, одно за другим лопающимися и превращающимися в кровоточащие, источающие каплями гной и распространяющими вонь язвами.

— Мясоеда! — громко вскрикнул кто-то ещё от удивления и ужаса.

Тело задёргалось и немного поколотившись в судорогах замерло.

— Уберите это! — заорал хозяин. — Оно заразное до предела!

Вошедшие на его крик люди, видимо наёмные работники, зацепили полумёртвого или уже мёртвого крюком за челюсть и волоком, задевая спущенными штанами за ножки стульев и табуреток, выволокли тело из дому. Хозяин прибежал к месту, где тот сидел, с кувшином, судя по запаху, обычного уксуса и полил стол, табурет и оставленный след на полу, после чего счёл свою задачу по борьбе с заразой выполненной.

Под видом выйти помочиться Хоншед почти сразу вышел следом за утащившими тело, посмотрел, куда его бросили, незаметно пробрался к телу и осторожно, чтобы самому не перемазаться, собрал вытекшую из язв жидкость на ходу рассуждая «Ничего, смажу этой заразной дрянью меч и стрелы и будет вам всем тогда счастье. Да ещё какое!»

Выяснилось, что спрашивавший у него про мытьё рук парень тоже идёт в столицу Нивнылата и Хоншед сам догадался зачем, хотя по возрасту парень был явно не подростком. Чтобы не заводить опасные для него знакомства, Хоншед поехал вперёд, но старался задерживаться и останавливаться почаще для правдоподобия заботясь о лошади, чтобы не терять парня из виду. И, как вскоре выяснилось, не зря!

На следующем постоялом дворе они снова встретились утром и на этот раз Хоншед постарался задержаться с отъездом, чтобы обогнать и перегнать парня по дороге. У него созрел целый замысел, как он тихо и незаметно проведёт свою собственную разведку подальше от всевидящих глаз ордена и выяснит, что на самом деле происходит вдали от имперской столицы и неизменно вездесущего там имперского совета. Всё погибло в одночасье, как и следовало бы ожидать.

Хоншед обогнал парня на дороге и заметил, что у того изменилась походка. Вместо уверенного шага парень плёлся, как будто у него был жар или он вот-вот готов был упасть в обморок. Хоншед вспомнил их недавний завтрак за одним столом с больным, но вид у мужика и того парня был совсем разный, чтобы они заболели одним и тем же.

Предчувствуя неладное Хоншед отбросил ненужную осторожность и подъехал поближе. Парень шёл крепко сжав челюсти, глядя себе под ноги, тяжело пыхтя и уже покачиваясь из стороны в сторону. Хоншед ещё немного проехал вперёд и слез ему навстречу.

— Только не говори мне, что ты в полном порядке. — начал он едва подойдя поближе, так, чтобы парень его точно услышал.

— Нет, я отравился и, наверное, в той дыре, где тот мужик подох.

— А я так думаю, что ты заразился, только я не знаю чем.

— Я уже и сам точно не знаю — соображаю с трудом. Живот болит и голова кружится. Больше ничего не болит — отравился помоями.

Едва успев договорить своё предположение, парень согнулся, спуская штаны и одновременно приседая. Лицо у него покраснело и рвота хлынула потоком. От неожиданности такого поворота парень упал на четвереньки со спущенными штанами. Хоншед обошёл его сзади.

— Э-э-э, да у тебя кровища хлещет наружу! — заметил он.

— Что это?! — с ужасом почти прохрипел парень.

— Это зараза пристала. Точно. Наверное, ты не выживешь.

Не в силах удерживать равновесие парень завалился на бок уже не пытаясь подтянуть штаны. По ягодице от незаметной дырочки текла и не останавливалась тонкая струйка крови пополам с непонятно чем.

— Ещё завтра и всё — так долго хлестать не может.

Но, как не раз уже было, Хоншед ошибся в лучшую сторону. Через несколько часов парень задёргался и умер не приходя в сознание. Сам Хоншед на следующий день отделался лёгким расстройством и втайне радовался, что с ним такого не случилось, как с тем парнем.

Устойчивость ко всевозможной заразе уже давно вызывала сильные подозрения Хоншеда. Он часто замечал, что к нему и большинству его друзей всякая зараза почти не липнет, а вот безмозглое население она косит, как будто нарочно выбирает. Он много раз пытался разгадать не по его уму сложную загадку, почему так происходит, но так и не смог продвинуться к разгадке ни на шаг. «Надо будет спросить при случае в ордене или порыться в библиотеке.» — думал он.

В любом случае, он был рад и счастлив такой своей неуязвимости к одной из самых больших опасностей, если, конечно, ей не злоупотреблять, а то как бы не получилось наоборот. И пусть все остальные хоть все поголовно передохнут от чумы и прочей гадости, если его догадка останется верной! А чтобы прикончить его самого, враждебной среде потребуется что-нибудь посильнее мясоеды, мора, гнили, чумы и ещё неизвестно какой дряни. Он оказался хоть в чём-то и намного сильнее многих! Смерть всегда рядом, но за некоторыми она ещё побегает!

С такими соображениями Хоншед приехал в столицу Нивнылата. В тот же день он оказался на приёме у царя и передал все письма. Царь пожелал ему доброго пути, посоветовал быть осторожнее в далёких и не самых благополучных краях и подкинув несколько своих писем для царей соседних царств отпустил на все четыре стороны. И всё!

Никаких изощрённых и вызывающих своим ужасающим способом рвоту казней, никаких чудовищных и убийственных издевательских в своём исполнении опытов над людьми, никакого надругательства над человеческим телом. Ничего такого вообще и ничего похожего!

То ли вследствие, то ли случайно совпало, но, как выяснил Хоншед, недавно тут неподалёку побывал отряд имперских карателей, цель их приезда ему точно выяснить не удалось, и устроил всем такое, что всё им до этого увиденное было просто детской забавой. Конечно, ему не удалось узнать ничего лично, тем не менее сомневаться в правдивости услышанного не приходилось. Не та среда — другие люди.

В памяти Хоншеда всплыли слова человека из ордена. Неужели они действительно правы? Неужели только страх может привести людей к человекообразному состоянию? Неужели только строгость и послушание и больше ничего? Сам он всегда считал, глядя на законодательную деятельность своего короля в том числе, что если до и после принятия закона разницы не видно, значит это ненужный закон.

Теперь получается, что всю свою сознательную жизнь он глубоко и слепо заблуждался насчёт самой человеческой природы и жил совсем не в страшном, а в очень благополучном королевстве. Более того! Все королевства, которые раньше он считал просто наихудшими, на самом деле оказались вполне пристойными по сравнению с даже лучшими в Империи царствами! А в не самом лучшем царстве Империи он вдруг совсем не увидел никаких проявлений дикости, которыми гордились и красовались лучшие царства Империи, но только после того, как в нём побывали для общего устрашения имперские каратели.

А, может быть, каратели тут совсем ни при чём? А, может быть, на этом острове или материке Империи всё будет совсем иначе? Он же не спрашивал, почему и какие царства хорошие или плохие. Может быть, у жителей Империи совсем другие способы оценки относительно его? Может быть, ему надо было не узнавать мнения, а самому собирать и оценивать сведения о царствах, которые он собирался посетить? Легко решать задачи прошлого исходя из условий настоящего.

Опять это высказывание человека из ордена! Ну почему они всегда правы?! Почему эти люди всегда оказываются правы?! Почему нельзя просто жить и радоваться жизни, а надо всю дорогу самим себе устраивать самоубийственные гонки по замкнутому кругу, как это бывает в крупных городах на лошадиных скачках? Сначала всё идёт хорошо, а потом кто-нибудь обязательно кувырнётся вместе с лошадью под ноги остальным и начинается свалка из убитых и покалеченных.

Сравнение оказалось на удивление точным. Каждый раз очередное королевство затевало непонятно кому нужную заваруху и так успешно втягивало в неё всех остальных, что по завершении всеобщего веселья убитых негде было хоронить. Ещё детстве, давно, как-то раз один его знакомый на деньги поспорил, что сможет разогнаться, подпрыгнуть и упав сверху на свою подругу на лету попасть ей в нужную дырку. Всё удалось почти полностью, за исключением попадания стоящего члена в лобок и перелома члена пополам. Ох и долго же тот знакомый орал!

То был подросток, но чтобы взрослые люди, находящиеся у власти, вели себя так безответственно? А чем он лучше? Сколько прошедшие месяцы ни обрушивали на него всевозможные испытания, от простых до сложных, он все их благополучно провалил. А ведь он выполняет и несёт всю ответственность за важнейшее задание, от успеха которого зависит жизнь и его и его друзей и ещё миллионов других людей, его и не только его сограждан. Ладно, на них ему без разницы, но на себя и своих друзей забивать ослиный бивень-то не стоит!

Впереди по дороге ждал уже Кеанинат, последнее на его пути относительно развитое и благополучное царство. Дальше будут царства от плохих до ужасных и лучше уже не будет: чем дальше от столицы, тем хуже должно было всё становиться, как он смог выяснить. Но, может быть, всё как раз окажется наоборот и ордену не придётся в очередной раз беспокоиться за его сохранность хотя бы здесь.

* * *

Король Тинтаос поздним вечером снова сидел в своём кресле, как и тогда, почти месяц назад, когда он обсуждал так некстати раскрывшуюся тайну его отцовства Хоншеда и поход в Кулак Пустыни, куда уже отправился хорошо подготовленный разведывательный отряд, а Твэдх в самую последнюю неделю принёс обещанные безделушки.

Сам Твэдх сейчас размеренно ходил перед ним по комнате, сложив руки за спиной. Уже месяц, как отряд направился на поиски, повезло даже с попутным ветром, но ждать известий от него было ещё всё так же рано, как зимой лета. Сейчас Тинтаоса больше занимали странные последствия огласки того, что Хоншед был его сыном. Странные, если не сказать — непостижимые. Не зря для того, чтобы в них разобраться хотя бы наполовину, он позвал Твэдха, который пока молчал.

— Главное, чего я не понимаю, — начал король. — это на чьей стороне играет Империя? Мне докладывают, что перед каждым приездом Хоншеда в очередную столицу очередного царства, для него нарочно устраивают нечто из ряда вон выходящее. Что это значит? Запугивают или приветствуют? Это устрашение или уважение? Я не понимаю!

— Именно это и есть основная цель Империи — непонимание. Как все мы знаем, понимание — уже половина победы, а Империя всегда привыкла выигрывать в любой игре, будь то война или переговоры.

— И они думают, что мы не сможем ни о чём догадаться?

— Они знают, что мы всё уже знаем, но сделать ничего не можем.

— А если мы начнём вытворять всё то же самое? Что тогда?

— Это не посланец Империи путешествует по нашим королевствам в поисках жены для своего императора. Это наш посланец ищет жену для своего короля в Империи. Есть существенная разница.

Король удручённо замолчал. Неприятно быть слабым или бороться в меньшинстве и также неприятно только защищаться, но решение на этот раз оставалось не за ним и с этим ничего было не поделать. Было с чего злиться и делать глупости. А что если так оно и есть?

— Может быть, они нас дразнят? Может, это и есть самый тайный замысел Империи? Заставить нас ничего не понимая принимать необдуманные решения и совершить непоправимую ошибку?

— Почти все великие замыслы разбились о мелкие подробности, а точнее, многие великие замыслы были разрушены ничтожно мелкими пакостями. Так пошёл великий завоеватель в поход, а с ним возьми да и приключись чулера и через неделю нет ни великого завоевателя, ни его завоеваний. А предсказать события на годы вперёд вообще трудно и не потому, что ничего нельзя предвидеть, а потому, что слишком там открывается много ветвлений и развилок — бесполезное занятие.

— Поясните, я запутался в таких сложных рассуждениях.

— Любая наша ошибка легко может быть уравновешена ошибкой в действиях Империи. Для надёжного выигрыша нужно продумывать и просчитывать ходы перед самым концом игры.

— А когда наступит конец игры и как его не пропустить?

— А вот именно этого нам никто и не сообщит. Когда-то, а, может, и вообще никогда. Империя очень любит вести такие игры.

— Ну и пусть ведёт! Устал я уже от этих игр с Империей! Всё у них не как у людей! Из всего делают непонятно что и попробуй догадайся.

— Потому Империя и существует уже не первую тысячу лет.

— Чтоб она в пекле горела ещё сто тысяч лет! Я научился находить закономерность в поступках всех Объединённых Королевств, но эти с каждым разом всё глубже загоняют меня в тупик.

— А в этом их сила. Мы старались так же действовать, но так и не сумели, а они — смогли. Я имел в виду несколько тысячелетий назад.

— Я не хочу копаться в древних событиях — я хочу сейчас.

— А сейчас придётся учиться на ходу ибо нет у нас, точнее у Вас и не только у Вас ничего подобного. Тут они нас обыграли.

— Для того, чтобы обыграть, нужно сначала начать играть, а игры я пока никакой не вижу. Всё, что я пока увидел, это разглашение тайны, что Хоншед на самом деле — мой внебрачный сын и больше ничего.

— В которую никто у нас не верит потому, что считают это полной выдумкой и домыслами врагов королевства, как я и обещал.

— Я помню, а я ещё не верил в успех столь безнадёжной затеи.

— Всё упиралось в умение, а оно нас не подвело. Поток оголтелой клеветы превзошёл поток сознания и все слышавшие этот бред начали верить в прямо противоположное. Это закон человеческого мышления и он почти всегда срабатывает, надо только не перестараться.

Король насторожился. Он по своему личному опыту знал, что меру надо знать во всём, но любая мера имеет некоторые отклонения от неё и безопасность была только вопросом величины этих отклонений.

— А если бы вы перестарались? А если бы недостарались? Как бы всё было тогда? Мне совершенно не нравятся решения в которых шаг влево или шаг вправо приводит к неизбежному провалу.

— Никак. Наш орден избегает любых опасностей и неоправданных рисков, если это возможно, иначе мы бы столько не просуществовали, а перестараться было намного сложнее, чем бездействовать. Когда величина и качество успеха измеряются деньгами, его легко предвидеть.

— Успокоили. А вот что меня теперь действительно беспокоит, так это поход в Кулак Пустыни, который как бы не закончился войной. На сколько хватит у Империи терпения наблюдать, как мы ведём разведку в её пределах, да ещё и поблизости от самой столицы?

— Империи без разницы, кто ведёт в ней разведку — она сама всем сначала предлагает самостоятельно провести в ней всю необходимую разведку, а потом ставит всех в тупик её итогами. Нам же предложили послать Хоншеда на разведку. А что мы от него узнали в итоге? И это ещё не считая докладов прикрывающих его наших сопровождающих.

— Вот вернётся, тогда и узнаем. Он что, нам письма писать будет?

— На самом деле, он просто прикрывает наше прикрытие, которое прикрывает его, но сам он об этом ещё не догадался. И так было ясно, что ему будут впаривать откровенную ложь и вводить в заблуждение, но мы знали об этом с самого начала, поэтому начали работать на опережение и вести наблюдение задолго до его приезда. И не ошиблись!

— А Империя знает, что мы уже узнали об их уловках?

— Она достаточно хорошо знала все наши намерения ещё задолго до начала нашей игры. Империя давно поняла, что в серьёзных делах нельзя опираться на тайны и просто избегает их появления.

— Это значит, что настоящие тайны она так хорошо спрятала, что и не догадаешься, что у них тайна, а что — нет. Я, как король, сделал бы именно так. Если мы не можем найти тайны Империи, это ещё не значит, что у неё их нет! В играх бывают разные правила!

— И выигрывают обычно те, кто правильно умеет их нарушать.

Король уставился на Твэдха, не зная, что ему возразить.

— А если правилами как раз и является нарушение правил? — еле смог он придумать подходящее возражение без особой веры в успех.

— Игра, в которой правилом является нарушение правил, мне пока ещё не попадалась. Но из этого вовсе не следует вывод, что подобной игры не существует. Вообще, было бы неплохо спросить придворных математиков — они любят нерешаемые задачи. Одну такую решали не одну сотню лет, а выглядела она как детская задачка про треугольник.

— И чем всё закончилось? — Тинтаос насторожился.

— В королевской библиотеке лежит её решение толщиной с целую книгу, точнее это книга и есть, а мы приводим этот пример нашим послушникам, что похоже — не значит то же, а частный случай — не то же самое, что и общий. До некоторых доходит быстро, а на остальных мы даже не смотрим — зачем нам бестолковые послушники?

— Хорошо у вас в ордене всё поставлено! Я вам прямо завидую! — король чуть не подпрыгнул. — Мне бы так в королевстве!

— Не переживайте — мы Вам будем помогать, чем только сможем. Пока Империя пытается справиться с последствиями своего успеха, с которыми она может и не совладать, мы используем её огромную силу против неё же. В то время, как Империя уничтожает своих врагов и не видит вокруг себя никого, кроме врагов, мы сделаем так, что она сама подорвёт все свои внутренние силы, наращивая свою военную мощь.

Король перестал понимать, о чём Твэдх ему говорит. Сначала говорил про силу Империи; потом про её непредсказуемость; потом про не то Хоншеда, не то его тайну; потом про государственные тайны Империи, которых у неё нет, поэтому они у неё точно есть, просто слишком хорошо спрятанные; потом про то, как сокрушить Империю её же собственными силами. Откуда только эта проклятая Империя взялась ему на голову? Жили же как-то раньше люди без империй и хорошо жили!

— Иногда я просто завидую всему тому сброду, который мой сын и второй сын… — король прервался, заметив нелепицу в своей речи. — мой первый незаконный и первый законный сыновья притащили сюда из своего первого путешествия. Это же какое счастье! Жить, почти ничего не делать, напиваться, сношаться и ни о чём не думать!

— Сомнительное удовольствие и сомнительное счастье. Всё их, так называемое, благополучие основано полностью на их личных отношениях с Дэаневом и больше ни на чём. Достаточно ему их разлюбить и они сразу же отправятся служить в соответствующие их дворянскому званию и положению при дворе должности, то есть старшими помощниками младшего почесывальщика левого медного яичка заместителя начальника главного надзирателя над евнухами при вспомогательном гареме крупного чиновника Вашего королевского двора.

— Если бы не Дэанев и не мои опасения расстроить его сверх меры своей излишней жестокостью, то я бы их всех в лучшем случае отправил бы прямо туда, где он их нашёл, а в худшем — всех бы перевешал или сразу всех отравил, а потом сделал бы не поморщившись вид, что так и было задумано врагами короны или врагами Дэанева. Один раз, пускай и не в таком далёком детстве, он уже втюхался в одного своего приятеля, но тогда мне удалось всё быстро и почти безболезненно для него исправить. Но это было тогда — сейчас-то всё посложнее будет.

— Я помню, Шинхар мне рассказывал, тогда было главным, чтобы случайно не отравился Дэанев. Я был против такого решения, но меня тогда не послушали, тем более, что я тогда ещё не был главой ордена.

— Шинхар бы меньше рассказывал, а больше слушал! Тоже мне! И это мой советник по государственной безопасности! А болтает как…

Король не договорил. В молодости он считал, что воспитание детей должно быть жёстким или очень жёстким и на то были свои причины. В детстве Тинтаоса так избаловали, что ему пришлось лет пятнадцать, если не двадцать, самому выбивать из себя всю привитую ему раньше родительскую дурь и прежнее воспитание, чтобы суметь удержаться у власти. Уроки молодости были хорошо выучены и перенесены уже на собственных детей, но, видимо, с переизбытком отцовского старания.

— Я сам его спросил. От нашего ордена ускользает очень мало и не просто так — мы умеем работать с тайнами. Нужные тайны приносят пользу, а ненужные — только вредят. И тому есть множество подтверждающих примеров. Если бы не та излишняя поспешность, с которой убили Эмвига, то не было бы никакого побега Дэанева с Хоншедом.

— И кто бы тогда сейчас мотался по Империи, собирая сведения по её задворкам? Хоншеду хотя бы ещё можно доверять. Пока.

— Это игра в случайности, здесь итог всегда непредсказуем.

— А как же тогда вы умудряетесь всё просчитать и предсказать?

— Попробуйте спросить придворных математиков — у них лучше получится объяснить сложную науку, чем у меня. Империя играет в те же кости, но по другим правилам. Скоро мы узнаем, как встретили отряд наших разведчиков и тогда у нас будут основания для выводов.

— А Вы не боитесь, что мы получим наш отряд обратно по частям? Или вообще ничего не узнаем о его судьбе. Их могут схватить, убить и в песок закопать, как будто так и было. И что мы тогда будем думать?

— Не сделают они такого ничего — им тоже надо знать, что там, в глубине пустыни, спрятано. И они тоже будут ждать, когда наш отряд вернётся. И когда он вернётся, они сами отправятся на поиски.

— И какие будут последствия у их поисков? У Империи для таких исследований своей собственной пустыни больше возможностей, чем у всех остальных государств даже вместе взятых. Что она там найдёт?

— Скорее всего, ничего не найдёт, а если даже что-то найдёт — она не сможет этим воспользоваться, скорее всего. А если сможет — сама же себя этим и погубит, почти наверняка. Так что, в любом случае всё обойдётся как раз для нас без отрицательных последствий.

— А если Вы ошибаетесь и последствия будут ужасными? Что мы тогда будем делать? Вы и эту возможность предусмотрели?

— Я не боюсь последствий — я боюсь их отсутствия.

* * *

Царь Кеанината встретил Хоншеда на удивление приветливо, почти как родного и тут же завалил расспросами о столице Империи, слухах, новостях, сплетнях и самых ярких происшествиях. Выслушав свежие сплетни, сравнив количество преступлений на тысячу жителей и виды новых пыток царь успокоился и перешёл к делам. Едва они закончили с письмами, как он поволок Хоншеда за собой, уговаривая помочь ему в одном деле, как человека со стороны, в отношениях с его сыном.

Из полученных на ходу объяснений Хоншед понял, что у царя один из его сыновей умный, но бестолковый, а как с этим бороться, царь не знает, а подросткового возраста сын ему не доверяет. Но с человеком, который приехал издалека, он, может быть, разговорится и найдёт или общий язык или взаимопонимание, а там, глядишь, и образумится.

Дрейлима они застали в его собственной комнате на широкой кровати, занимающимся самоудовлетворением и увлёкшимся им настолько, что даже не заметившим, как они довольно громко топая вошли.

— Может, не надо ему сейчас мешать? — настороженно, приличия ради спросил у царя Хоншед, чтобы не вмешиваться в семейные дела, из которых потом не вылезешь, как он знал по собственному опыту. — Парень занят важным и приятным делом, а мы его будем отвлекать.

— Обязательно будем! При том количестве бабья, которое я ему на каждый его день рождения покупал дюжинами, он продолжает развлекаться руками! Где это видано?! Где это слыхано?! Я тебя спрашиваю!

— Может, заразиться боится? У меня тоже такое было!

— Я для него целый гарем при дворе держу из одних девственниц! Чем от них можно заразиться?! Беременностью полового члена?

— А, может, ему девочки не нравятся? Может быть, ему мальчиков надо? — неожиданно высказал свою самую смелую догадку Хоншед.

— Я ему и парней купил! Всё равно без толку — дрочит и всё тут! Я бы даже не стал сильно возражать, если бы он как-нибудь ещё с ними развлекался, но и этого не хочет.

— Может, возраст ещё не подошёл? Может, позже захочет?

— Когда захочет? В сорок лет? И поверь, к мальчикам он совсем не равнодушен. Сейчас увидишь всё сам. Эй, привести последнего!

Стражники привели чуть ли не ровесника Хоншеда.

— А теперь отрубите этому бесполезному дурню голову!

— Пап, ты что творишь?! А с кем я дружить буду?! — внезапно до неожиданности Дрейлим соскочил с кровати нисколько не смутившись своего вида и бросился закрывать собой неизвестного парня.

— Вот видишь, могу и девку привести — то же самое будет. Этого дурня увести, а ты оставайся и разберись, как человек со стороны, что к чему и как с этим бороться. Во времени я тебя не ограничиваю.

После того, как за царём закрылась дверь, Хоншед уставился на Дрейлима, стараясь не обращать внимания на его вид.

— А почему ты ни с кем ничего не хочешь? — начал он для быстрого развития разговора в нужном направлении.

— Очень хочу, только нельзя! — ответил ему таинственно Дрейлим и поводил пальцем по комнате в разных направлениях.

Хоншед не очень понял, о чём Дрейлим пытался ему сказать этими жестами, но начал догадываться, что всё не совсем просто.

— Может, прогуляемся, погода хорошая и свежий воздух.

— И не подслушивают. — продолжил Дрейлим. — Расслабься, тут никто не подслушивает и не подглядывает. Можешь, успокоиться.

— А в чём тогда дело? Приводи бабьё и давай развлечёмся.

— А вот этого нельзя. Второй раз я одну и ту же глупость не делаю.

Хоншед начинал понимать, что дело не в парнях и бабах, а в совсем далёких вещах и вещах совсем не приятных, даже, скорее, страшных.

— А что будет, если ты себе кого-нибудь заведёшь? — осторожно и не нарываясь на встречное сопротивление начал он.

— Сначала всё будет хорошо, а потом любому, кого бы я ни выбрал, будет очень плохо. Дядя у меня тут развлекается как может.

— А папе на дядю пожаловаться нельзя? — только сказав глупость, Хоншед понял, насколько большую глупость он сказал.

— А папа против дяди не пойдёт. У нас так получилось, что почти вся власть оказалась у дяди, а папа только царствует.

— Бред какой-то! Как такое может быть, чтобы царь и без власти?

— Легко! Войска признают руководство только дяди, а папа у меня даже муравейник завоевать не сможет. И это при том, что мы рядом и граничим с такими долбанутыми странами в Империи, что без меча в уборную не сходишь! Только императорской властью и спасаемся.

До Хоншеда вдруг всё разом дошло. Но как император и, тем более, имперский совет могли такое допустить у себя в империи?

— А разве войска вашего царства не подчиняются непосредственно императору или имперскому совету? Я думал, что это так.

— Имперские — подчиняются, а местные — только царям.

Дольше можно было не спрашивать. Имперская столица далеко, а в местные разборки царей, тем более внутренние, империя не вмешивается. То есть все мелкие войны приходится вести самостоятельно.

— И давно твой дядя тебя и твоё окружение так зажимает?

— А как у меня семя в первый раз брызнуло, так всё и началось. У меня вообще друзей не осталось, всех дядя мой извёл, брат короля. Не знаю, чем они ему так досадили?! Перетравил всех до единого. Жалко было, ты не представляешь как! Хоть бы его самого тоже отравили!

Хоншед вспомнил рассказы Дэанева об Эмвиге.

— Ну ничего, ты не расстраивайся очень. У меня тоже долго баб не было, а когда попробовал, то ещё больше расстроился, что из-за такой мелкой ерунды так волновался и убивался. Не то удовольствие!

Дрейлим посмотрел на круглый зад Хонщеда.

— Да ладно! С такой задницей и баб так долго не было?

— Только не надо меня в неё пялить ничем! — дёрнулся Хоншед — Недавно меня уже один раз отпялили в зад — было довольно больно и совсем не приятно. Может быть, у других людей другие ощущения, но мне совсем не понравилось! Больше в попу не хочу! Никогда!

— А! Так это с тобой произошло приключение у той сумасшедшей предсказательницы?! Ясновидящей дочери царя Иелатанского.

— Ты тоже про неё слышал? — Хоншед аж передёрнулся.

— И не только слышал… — Дрейлим провёл рукой по своей попе, как будто закрывая её от невидимой угрозы. — Больная, на всю голову озабоченная стерва!

— Так и ты тоже от неё пострадал? — бдительный взгляд Хоншеда не упустил движение царского сына. — Очень больно было?

— Боги миловали! Но тоже мог пострадать. Хорошо, что у них нет нашего Тык-Тыка, иначе было бы тебе совсем плохо.

— Кто такой Тык-Тык? Я про него ни разу не слышал.

— Это наша местная достопримечательность, мы на нём деньги зарабатываем, показываем на площадях за деньги. Народу всегда много. Если хочешь, сходим на него посмотреть. Или так расскажу.

Отказываться совсем от знакомства с местной достопримечательностью было бы слишком невежливо и Хоншед ограничился рассказом. Дальше последовало жутковатое повествование о ярмарочном уродце, который приобрёл в здешних краях всеобщую известность.

Тык-Тык был слабоумным с рождения. А, может быть, он сделался таким позже, но этого уже точно никто не помнил. Тык-Тык почти не умел говорить, а из немногочисленных произносимых им слов почти непрерывно повторял только «Тык! Тык!». Единственное, чем вместо недодаденного ею разума наделила его природа, был огромный, раза в два больше обычного, половой член, который Тык-Тык не выпускал из рук почти никогда. Кто, кем, откуда и где были его родители, тоже так и осталось неизвестным, а Тык-Тык рассказать ничего не мог.

Тык-Тыка изловили на улице в глубинах городских трущоб, где он голый охотился на женщин, чтобы изнасиловать их. Откуда он взялся и как дожил при таком отсталом уме до взрослого состояния осталось неизвестным. Видимо, кто-то зачем-то его содержал, а потом выкинул на улицу. Тык-Тыка хотели поначалу повесить или утопить, но потом решили зарабатывать на нём деньги, показывая на площадях. Иногда мужья приводили ему своих особенно похотливых жён в наказание за излишнюю блудливость. Иногда он просто насиловал кого-нибудь под громкие и одобрительные возгласы собравшейся толпы.

— Так что, мы хоть и не в столице живём, но и не без развлечений с достопримечательностями. Пойдём, всё-таки я его тебе покажу.

Понимая, что увернуться от просмотра не получится, Хоншед смирился и побрёл следом за голым Дрейлимом неизвестно куда. Придя в тёмное помещение за окованной железом дверью тот показал ему прикованного к стене ошейником на цепи голого человека, мычащего, непрерывно гладившего свой стоявший колом половой член и то и дело с ударением повторяющего «Тык-тык! Тык-тык! Тык-тык! Тык-тык!».

— Ему, то ли на прошлой неделе, то ли в прошлом месяце привели девятилетнюю развлечься, но, едва он с ней начал развлекаться, как она почти сразу же и сдохла. Визжала, коза! — дополнил увиденное Дрейлим.

Хоншеда замутило от представленного. Если бы тогда в Иелатане с ним всё случившееся проделал бы этот членистохоботный, то вряд ли он тогда бы выжил — точно истёк бы кровью из разорванной дыры. А ведь он ещё постоянно жаловался на своё извечное невезение!

— Пошли назад — я от взгляда на него всё время возбуждаюсь.

Не ожидая ничего хорошего Хоншед пошёл обратно, проклиная все размножальные способности человека. Ну почему передача семени из одного человека в другого должна сопровождаться какими-то сложностями, трудностями, обрядами, мероприятиями? Почему перетекание мутной белой жидкости в любое отверстие человеческого тела должно почти всегда сопровождаться невероятными извращениями?

У Дрейлима обнаружился целый склад игрушек для развлечения с человеческим телом. По многообразию и полноте этот склад мог сравниться, разве что, с пыточной, да и то не с каждой. Хоншед, проклиная всё на свете, стойко переносил все опыты сына царя над своим телом.

Царский сын был, уже в его юном возрасте, окончательно повёрнут на диких, по личному мнению Хоншеда, извращениях. Он Хоншеда не бил, не мучил, не пытал, не унижал и даже не насиловал, но то, что он с ним проделывал… Это выходило за пределы вменяемого человеческого понимания. Хоншед случайно в одном из перерывов посмотрел на его лицо и увидел текущие по щекам слёзы. Парень явно и жёстко страдал.

— Шод, прости меня, мне очень жалко тебя и я не хочу всё это над тобой проделывать, но я ничего не могу сделать против неудержимых своих желаний. Наверно, ты меня за это люто ненавидишь. Вот скажи мне честно, я на правду не обижусь, ненавидишь?

— Нет, мне просто тебя жалко. Мне тяжело смотреть на такие твои мучения. И мне иногда, непонятно почему, даже приятно развлекать себя некоторыми из твоих игрушек. Только всё равно невероятно хочется спустить побольше и чтобы всё это поскорее закончилось.

— Тогда спускай побыстрее и пошли гулять. Я как раз тебе покажу свою новую шпагу. Может, научишь меня какие-нибудь приёмам.

Дрейлим опробовал новую шпагу не доходя до назначенного места, прямо на улице средь чуть ли не белого дня на первом встречном.

— Смотри, какой острый клинок! — воскликнул он.

С этими словами Дрейлим с такой силой ткнул проходившего мимо мальчишку шпагой в живот, что проткнул его насквозь…

— Шод, смотри, как он согнулся и скорчился весь! Наверняка я все кишки ему продырявил и даже сопротивления не заметил.

Хоншед взял его за плечи, повернул к себе лицом и очень мрачным голосом обратился к сознанию царского сына.

— Послушай меня очень внимательно. Больше никогда, слышишь, никогда так не делай! Ты мне очень понравился даже вместе со всеми своими странностями, но я не могу смотреть, как просто так убивают людей, а тем более, хороших детей. Я не хочу случайно снести с плеч твою голову, а я могу не сдержаться, чего бы мне потом это ни стоило. Людей нельзя убивать просто так, забавы ради, никого нельзя убивать забавы ради. Убивать можно только за вредные дела или ради важной цели. Просто так убивать можно только плохих людей.

Дрейлим сначала уставился на Хоншеда немигающим взглядом как на умалишённого, потом быстро подошёл к продырявленному им подростку и выдернул у него из-под полы заношенной рубашки кошелёк, а потом держа двумя пальчиками перед носом показал Хоншеду.

— Твой? Или это его был? Подозрительно много денег для нищего.

— Мой при мне, — Хоншед проверил кошелёк. — а этот… Ничего себе! Откуда у него столько денег? Он же выглядит как нищий!

— От менее бдительных, чем ты. Или ты карманников не видишь?

Хоншед заткнулся и мысленно прочёл себе нравоучение о том, как не вмешиваться в дела, в которых не разбираешься.

— Сейчас мы зайдём поболтать к одному моему приятелю. Он тебе понравится. У меня с ним особенное до невероятности развлечение.

«О, нет! Ну только не опять!» — пронеслось в голове Хоншеда, но вида он предусмотрительно не показал. Довольно скоро они подошли к облезлому дому на самых задворках столицы Кеанината. Единственным оказавшимся дома человеком оказался ровесник Дрейлима, которого тот поволок в комнату раздевая на ходу. В конце концов Дрейлим раздел парня и привязал к низкой кровати верёвками.

На этом представление не закончилось и Дрейлим тоже раздевшись присел рядом на кровать, легонько провёл острием своего кинжала по животу парня и приставил его к углублению пупка. Подросток замер и затаил дыхание. Хоншед с ужасом ожидал, что будет дальше. Наконец Дрейлим проницательно заговорил, обращаясь к Хоншеду.

— Ты знаешь, за пупком очень тонкая стенка живота и если нажать посильнее, то лезвие с лёгкостью войдёт внутрь. Оно проткнёт кишки, а может и сердечную мышцу зацепит. Он тогда быстро умрёт.

— Не надо его убивать! Он хороший! Видишь, как смотрит.

— А знаешь, я очень боюсь его убить, что я могу одним движением его заколоть и он умрёт. Мне очень страшно подносить лезвие ножа к его пупку и понимать, что ещё чуть-чуть и я останусь без него.

— Тогда зачем ты это делаешь? А если вдруг рука дрогнет?

— Понимаешь, меня это очень возбуждает, когда я чувствую, что я могу легко его потерять, просто убить и он умрёт. Я чувствую возбуждающий страх, возбуждающий меня настолько, что я делаю это с ним снова и снова, хотя мне очень страшно с ним что-нибудь сделать.

Сын царя убрал кинжал и прижался лицом к животу парня, перекатываясь по нему из стороны в сторону, потом ладонью с нежностью и лаской погладил по животу и принялся развязывать верёвки на руках.

— А если о нём твой дядя узнает? — не удержался от неизбежных вопросов на обратном пути Хоншед. — Не отравит или не зарежет?

— Не узнает, если кто-нибудь не ему проболтается.

Хоншед понял намёк и промолчал. Они подошли ко дворцу, вошли за ограду, но тут сын царя повернул не к себе в покои, а к уборной для прислуги в углу дворцовой ограды. Дрейлим пропустил его в уборную первым и закрыл за спиной дверь на задвижку. Хоншед осмотрелся по сторонам и увидел посреди маленькой комнаты сидение и кучу дерьма под ним в деревянной кадке. Запах в помещении был ещё тот.

— Смотри! Это уборная для простолюдинов. Здесь воняет!

С этими словами Дрейлим нагнулся к уху оторопевшего Хоншеда и прошептал так, чтобы никто больше не смог его услышать.

— А теперь скажи мне, что тебе сказала эта предсказательница? — и уже громко, так, чтобы его было слышно даже за толстой дверью. — Видишь, как много нагадили? Полную кадушку насливали!

— Это уже намочились, а не нагадили. — подыграл ему Хоншед.

— А теперь берём в углу поганую метлу и макаем в кадку.

Дрейлим взял из тёмного угла сильно потёртую метлу и схватив покрепче двумя руками окунул в кадку с дерьмом. От размешивания содержимого кадки вонь резко усилилась, а метла стала больше похожа на круглую, длинную, вынутую из ведра с коричневой краской кисть. Дрейлим выжидательно посмотрел на Хоншеда.

— Она сказала, что я сын короля, Хоншед Ченалкин.

— А кто такой этот Ченалкин? Я никогда о таком не слышал.

— Сам не знаю, а орден помалкивает и не считает нужным, чтобы это ещё кто-то узнал, хотя все и так уже, наверно, знают.

— Метла готова к бою! Сейчас мы покажем этим деревенщинам, с чем в руках им надо показывать их место в Империи.

Хоншед еле успел отскочить, чтобы его не забрызгало, когда выйдя из уборной Дрейлим сразу же взмахнул наполненной смесью дерьма и мочи метлой и ударил ей первого же проходящего мимо придворного по голове. Брызги так и полетели в стороны, а содержимое потекло по лицу, стекая на грудь. Придворный весь перекосился, но промолчал.

«Ну и осиное гнездо!» — думал Хоншед. — «Хорошо, что я завтра же отсюда уезжаю.» Ему было во многом жалко Дрейлима, но даже на недолгое время вмешиваться в семейные дела он совсем не хотел. Как бы ни повернулось дело, он всегда окажется крайним, а у царей очень хорошая память на ошибки чужие и очень короткая на свои. Хорошее на его пути закончилось — надо готовится к трудностям.

Пока Хоншед на следующий день всё дальше и дальше, проклиная на ходу всё увиденное, отъезжал от столицы Кеанината, к царю зашёл довольный, аж сияющий от радости Дрейлим и заговорил став рядом.

— Ну, как у меня получилось? Он во всё поверил?

— Я думаю, что даже лучше, чем с той предсказательницей или ясновидящей. Нужное впечатление мы на него надолго произвели. Тык-Тыка вернуть ярмарочным скоморохам. Всем помогавшим, а особенно пострадавшим, заплатить побольше, чтобы остались довольны. Метлу из уборной выбросить. — царь улыбнулся. — А ты хорошо придумал с этой метлой. Теперь он ещё долго нас не забудет!

* * *

По выжженной и раскалённой солнцем пустыне с трудом переставляя ноги двигался маленький отряд. Атвуир с ощущением полной безнадежности в очередной раз посмотрел вокруг и выдохнув продолжил идти не останавливаясь. Он уже не раз проклял то мгновение, когда не столько из желания, сколько за деньги согласился пойти на край света в самое пекло. Но не в такое пекло, какое он сейчас видел!

В пустынях обычно жарко или очень жарко, но в этой жара была не самой главной бедой — даже днём на солнце было довольно терпимо. Отсутствие воды было гораздо страшнее, но и это было привычно для переходов по пустыням, хотя в этой на сотни верст её протяжённости уже не было ни одного источника воды, а Кулак Пустыни как раз и находился в самой середине этой области. Но водой можно было ещё запастись и перевозить её на верблюдах, которые у них большей частью и везли почти одну только воду. Но если бы только это!

Настоящим ужасом пустыни в глубинах Никаона были сильнейшие накаты ужаса неизвестного происхождения. Совершенно внезапно, ни с того, ни с его в голове начинали звучать непонятные голоса, людей и животных охватывал ужас, а конечности сначала начинали дрожать, а потом неудержимо трястись всё сильнее и сильнее. Хуже всего было с животными: они разбегались во все стороны, а найти убежавшего верблюда в пустыне да ещё и пешком было почти невозможно.

Нескольких верблюдов они так уже потеряли, потом связали всех в одну длиннющую цепочку верёвками, а сами шли, привязав себя к той же верёвке между верблюдами. На вид хорошая затея закончилась разбитыми коленями, а верблюды вместо того, чтобы при очередном приступе ужаса, разбегаться во все стороны, начинали кататься по слегка присыпанной песком каменистой земле, давя бурдюки с водой.

В путь удалось отправиться только с четвёртого раза! Три раза пришлось возвращаться! Каждый раз пройдя ещё немного дальше, чем в предыдущий, им приходилось после очередного усложнения предстоявшей задачи поворачивать обратно и начинать всё заново! Это уже не ад! Это — пекло! И в это пекло все они с упорством самоубийц лезут в четвёртый раз и, возможно, что не в последний!

Они боялись, что их примут за лазутчиков и схватят — все заранее знали, кто они такие и куда они направляются. Их ответы, что им надо пройти через Кулак Пустыни вызывали судорожный смех. Торговцы и лавочники потирали руки в ожидании немалых прибылей с дураков.

И в этот, четвёртый, раз они прошли уже больше, чем за все предыдущие три раза вместе взятые! Впереди уже маячили низкие горы Кулака Пустыни, за которыми, может быть, лежало, а, может, всего лишь предполагалось ими то, ради чего они полезли в это пекло — то самое недоступное древнее место, не то город, не то подземелье, но то, куда им ещё надо было попасть и которое им ещё надо было найти.

Древние и не вызывавшие особого доверия к своей достоверности предания гласили, что многие тысячи лет назад за эту местность обрушился огонь солнца. Тысячи рукотворных солнц упали прямо с неба и земля под ними закипела, поглощая города в огне. Над городами, даже самыми небольшими, в небесах вспыхнули тысячи солнц и жар от них был настолько сильным, что песок и железо плавились и сплавлялись вместе. Земля вздрогнула и все строения на ней обрушились, а воздух пришёл в движение и сбросил всех с ног. Неведомая болезнь поразила всех вокруг и люди стали беззубыми, волосы их и ногти выпали, а изо рта шла кровь. Так было везде, но здесь, в этих местах, за невысокими поднимавшимися вдали горами, скорее даже просто на обыкновенной возвышенности, небесный огонь бушевал особенно сильно.

Там, в глубине, в пещерах или ещё неизвестно где, могли случайно сохраниться древние тайны далёкого прошлого, которые они должны были найти, а может, и убедиться, что там ничего нет и никто никогда не найдёт никаких знаний о древнем оружии.

Твэдх считал второй исход мероприятия предпочтительным и даже не скрывал этого при всей своей любви к тайнам и скрытности. «Если вы ничего не найдёте,» — говорил он — «то не расстраивайтесь. Это для нас даже лучше, чем найти возможность повторения тех разрушительных войн далёкого прошлого. Главное — чтобы никто, если мы не найдём, не нашёл. Люди ещё не готовы к обладанию такой силой.»

Понимать речи главы Ордена Замкнутого Пути было уделом самых избранных, но Атвуир к их числу не относился. Для него предстоящая задача сводилась к походу, осмотру и умозаключению. У него и у всех остальных его помощников были при себе те самые дешёвенькие безделушки со светящимися камушками, но сейчас они не светились.

Да мало ли чего в летописях напишут? В сказках рассказывают про живые самодвижущиеся лестницы, которые сами людей поднимали с яруса на ярус в огромных дворцах из железа, искусственного камня и невероятной прозрачности стекла огромных размеров. И про волшебный огонь в бутылках, которые светили прямо из ничего.

А теперь затея с походом в Кулак Пустыни за доказательствами или подтверждением их отсутствия всё больше казалась ему ещё большим безумием, чем в начале. Пойти в такое пекло только для того, чтобы в самом конце после всех лишений, мытарств и мучений убедиться, что там совсем ничего нет! Ну что может быть безумнее? Впрочем, какой мир — такие и безумцы и с этим ничего не поделаешь. Ему ненароком вспомнились давно забытые слова одной почти детской песенки.

Искать, что не надо — отыщем!

И там, где не надо, пройдём!

А лёгких путей мы не ищем!

И трудности мы создаём.

«Так оно и есть!» — подумал Атвуир. — «Идём куда не надо за чем не надо и путь выбрали такой, что не приведи судьба.» Но продолжить самобичевание за собственное самодурство ему на этот раз не удалось и глубокие размышления его были прерваны очередным накатом.

Первыми взревели верблюды и рванули за связывающие их вместе верёвки. Через всего лишь считанные мгновения наступила очередь и людей и большинство упало на землю как пьяные. Впрочем, неточное сравнение с пьяными было слишком неточным — в глазах потемнело и помутнело, а изображение расплылось по краям и начало качаться и раскачиваться волнами. Пустой желудок запросился наружу.

Атвуир падая ударился коленом о так некстати подвернувшийся на присыпанной неглубоким песком земле крупный камень и даже через накатившее умопомрачение ощутил сильную боль. «Плохо.» — глядя на цветные вспышки в глазах подумал он — «Если я повредил колено, то мне из этой пустыни уже не выбраться.» Было чему порадоваться!

Верблюд пятясь назад за верёвку тащил его по земле. Атвуир всеми силами пытался остановить взбесившееся животное, но ему просто не хватало для этого собственного веса и он пропахивал борозду в песке пересчитывая по пути все камни, ожидая, как один из них сломает ему ребро или распорет брюхо. Рывком ему, даже не с пятого раза, удалось перевернуться на спину, но не развернуться ногами вперёд и от ударов разного размера камней начали страдать его зад и спина.

«Давно такого не было.» — воспоминание попыталось всплыть под ударами неизвестной силы по голове, но потонуло. — «Раньше всё на этом заканчивалось, а сейчас, похоже, только начинается.» Тем временем прекращаться нахлынувшее бедствие совершенно не собиралось.

Теперь понятно, почему это место никогда никто не посещал. Это в сказках чудеса бывают, а в жизни всё как-то без них обходится. Чудес в жизни бывает мало, а лучше бы их и совсем не было. Основной причиной недоступности Кулака Пустыни была не сама пустыня и не эти накаты безумия, а их удачное сочетание! Да на лошади эту паскудную сотню вёрст можно было за день отмахать! Но вокруг же пустыня!

Подождите, а что же будет в самом Кулаке Пустыни? Они же за всё это время до него так и не дошли! Хотя нет, вру — дошли. Здесь они в прошлый раз уже были, когда разбежались верблюды. Значит, в Кулак они уже входили, а почему он об этом ничего не помнит? Странно…

Такое помнить трудно! Значит, голова накрылась и в прошлый раз и они повернули назад. Значит, в прошлый раз их приложило не со всей силы, а так, погладило. Значит, вокруг этой помойки тоже лупит, но не с такой силой, как в глубине, а с ударами в глубине им ещё предстоит столкнуться. Как будто без этого бед им было мало!

Все воспоминания и соображения перепутались. Они уже один раз тут были и дали дёру! Ну, может, этот раз окажется успешнее. Они на этот раз подготовились основательно и всерьёз, но неведомой силе их приготовления оказались без разницы. Внезапно всё закончилось так же резко, как и началось и ему предстала картина разгрома отряда.

Один, самый последний в хвосте, верблюд куда-то исчез вместе со своим погонщиком. Верёвка была перерезана и, что самое удивительное, не со стороны привязанного к ней верблюда, а после, то есть верблюд где-то сейчас носится вместе со своим погонщиком, хотя теперь неизвестно, кто кого погоняет. Местами на земле виднелись большие мокрые пятна, это было хуже всего, значит, хотя бы один, если не все бурдюки, повреждены и протекают. А воды больше нет! И набрать её здесь негде, только если не повернуть назад и не начать всё сначала.

Атвуир осмотрел все бурдюки с водой на оставшихся верблюдах и как смог пересчитал её количество. Получилось впритык достаточно, чтобы пройти насквозь и нигде не задерживаться. Нет, на ещё хотя бы один удар такой силы воды не хватит и они тут все лягут. Он осмотрел собравшихся вокруг него спутников и отдал приказ возвращаться.

В летописях было написано, что в древности здесь была дорога из чистого железа. Чистейшая сказка! Это же сколько нужно железа для того, чтобы построить из него аж целую дорогу? А ещё по ней то туда, то сюда проезжали целые вереницы огромных повозок размером с небольшой дом. Ну в это ещё можно было поверить, в одну повозку. Ну и где сейчас эта дорога? Или железо испарилось как вода?

Насчёт ровной дороги мысль была неплохая, но катить по камням и неровностям что-либо на колёсах было совершенно невозможно. Если бы можно было бы погрузить воду на волокуши, салазки, ещё что, на чём груз перевозят по снегу, то ещё куда ни шло, но по песку волоком и на верблюдах ничего не утащишь. Значит придётся придумать решение с бурдюками, чтобы перестать, наконец, терять много воды после каждого наката. Кулак Пустыни назвали так не для красоты, видно не они одни пытались проникнуть сюда и, видимо, неспроста.

Кулаку Пустыни дали столь грозное название не просто так и не за слабое внешнее сходство. Этот кулак не только крепко удерживал свои сокровища, но и нещадно бил всех желающих до них добраться. И по силе уже полученных всего лишь на подступах ударов Атвуир понял, что худшее ждёт его впереди, причём намного более худшее.

По мере роста глубины продвижения к цели Атвуиром всё больше овладевали сомнения в самой возможности найти что-либо уцелевшее там, куда всего лишь очень трудно добраться. И вообще, а с чего вдруг люди решили, что в глубине Кулака Пустыни есть какие-то сокровища или знания, если там никто ни разу не был? Или это просто выдумки тех, кто хотел, но не смог посмотреть и начал выдумывать небылицы?

Как люди вообще любят наделять чудесными, важными, нужными, полезными, таинственными и ещё непонятно какими замечательными свойствами те вещи, которые нельзя раздобыть или до которых нельзя добраться! Любое редкое животное, а особенно хорошо, если оно ещё и смертельно опасное, так это всегда просто неисчерпаемый источник лекарств от всех человеческих болезней. А любой редкий, а особенно, дорогой камень оберегает и всё такое прочее от бед и несчастий. Сами себе всё время врём и сами себя обманываем! Вот как это называется.

* * *

После Нивнылата и Кеанината поля и равнины закончились и снова начались высокогорья. Ещё дома во дворце он слушал невероятные по своему содержанию рассказы учёных о том, что весь их мир круглый, а солнце не вращается вокруг него, а наоборот — он сам вращается и вокруг солнца и ещё вокруг своей оси. Поверить в такое он с первого раза не смог и ему показали приспособление, наглядно показывающее устройство мира и причину смены дня и ночи.

Некоторое время подумав он признал, что увиденное им похоже на правду, но как тогда вся вода не стекает вниз? Учёный объяснил, что в мире все предметы притягиваются не вниз, а к середине шара, которая очень глубоко и поэтому кажется, что всё везде плоско. Но горизонт с высотой отодвигается именно потому, что их мир круглый.

Про горизонт Хоншед хорошо знал и окончательно согласился. Тот же учёный объяснил ему, что внутри шар очень горячий и похож чем-то на куриное яйцо, а все горы образовались из его скорлупы. Понять, как твёрдая земля внутри может быть жидкой, Хоншед не смог, но для себя уяснил, что многого не знает. По мере наблюдений за природой в своих путешествиях он подметил, что горы похожи на хлебную корку, которая лопнула и тесто вылезло наружу. Один из придворных учёных подтвердил, что это примерно так и было, а ещё кора могла помяться, как бумага или кожа и в местах изломов образовались горы.

Подтверждение невероятных рассказов учёных он видел сейчас как вокруг себя, так и перед собой. Возникало такое ощущение, что земля треснула и поднялась как хлебная корка. Учёный объяснял, что суша в таких местах поднялась из моря, когда расплавленный камень излился на поверхность через трещины в земной коре. С высоты невысокого и с довольно пологими склонами хребта Хоншед посмотрел на равнины по его обеим сторонам и порадовался, что не придётся ехать через все горные перевалы, какие только могли бы здесь быть.

Ещё можно было бы пройти оставшуюся часть пути морем, но, как назло, Тивахлатма на востоке выдавалась в море такими длиннющими выступами суши, что морем путь удлинялся в раз пять, если не десять и погода могла в любой день испаскудиться и напакостить сверх меры бурей или встречным ветром. К тому же, пока он добирался морем до Нивнылата и через пролив, узнал от моряков, что корабли на севере и востоке Тивахлатмы ходят редко и недалеко, а иногда и вообще мимо неё проходят, ибо не лучшие места в тех краях, чтобы заходить в них без крайней необходимости. Торговля от этого лучше не становилась. Недаром, чтобы хоть как-то восполнить ущерб торговле от неудачного расположения и внутреннего положения, все столицы оставшихся ему для посещения четырёх царств располагались на берегу посередине.

Ещё моряки рассказывали, что если на крепком и быстром корабле пойти на восток или запад от Империи, то можно плыть очень долго и прийти в неё с другой стороны. Но такого никто не делал уже тысячи лет, а все попытавшиеся это проверить не вернулись назад, никто. Эти утверждения изрядно поколебали веру Хоншеда в круглую землю, но сам он тоже сомневался, что можно пройти на маленьком и непрочном корабле казавшееся бесконечными водные пространства.

Количество поганых мест по мере продвижения на восток выросло и стало почти таким же, как в его родной Канакхатуме. Спокойствия и безопасности ради он взял подальше от Мёртвого Плоскогорья и ехал с чувством глубокого удовлетворения, что поступил мудро и не сделал очередную глупость. Но приближался вечер, границу Кнамива он уже пересёк и надо было искать подходящее место для ночлега.

Неподалёку от границы, как это часто бывает, оказалось построено нечто среднее между ночлежкой и постоялым двором, напоминающее больше деревню с большим домом посередине. Хоншед проехал мимо всех домов, развернулся, проехал ещё раз и остановился возле самого большого. На вид все дома были старые и нуждались в починке.

Он хорошо понимал, что дальше будет хуже, что люди будут беднее и злее и уже мысленно приготовился встречать выбегающего на него с ножом или топором хозяина дома, как дверь перед ним открылась и на нетвёрдых ногах перед ним возник бородатый мужик, несущий голую женщину на плече голым задом вперёд. Хоншед отпрянул в сторону.

— Видишь, где нашёл свою потаскуху? — обратился мужик явно к нему, указательным и средним пальцами правой руки нашаривая сразу обе дырки в заду лежащей у него на левом плече женщины. — Ой, что я с ней сделаю сейчас! Ох! Ты даже не представляешь! Да? Сучка?! — обратился он к уже лежащей без всякого сознания женщине.

С этими словами мужик потащил совершенно пьяную женщину на плечах в сторону одного из ближайших покосившихся домов. Хоншед не стал дожидаться и наблюдать, чем закончится вынос тела и вошёл в дверь большого дома. Внутри было несколько почти пустых комнат, в которых поперёк стен располагались двухъярусные кровати, а в самой большой комнате посередине стоял ещё и небольшой стол, за которым с чем-то пенящимся в кружках сидело человек шесть.

Через некоторое время в одной из комнат обнаружился годовалый, на вид, ребёнок, неприкаянно перемещавшийся из комнаты в комнату. Хоншед несколько раз прошёлся по всем комнатам дома, безуспешно пытаясь отыскать среди них комнату хозяина, сообразил, что хозяин и сам живёт как постоялец и подошёл к собравшимся за столом.

— Бери любую койку! Они все у меня почти не загаженные. — под громкий хохот собравшихся обратился к нему один из них, тот самый, который выглядел постарше остальных и наиболее трезвый.

— Твои гости напиваются до загаживания коек? Или пойло у тебя с такими особенными свойствами, что с него гадить хочется?

— Пойло сам попробуй — отменное! А в койки у нас гадит вот эта маленькая дрянь, что жена мне родила без моего разрешения.

— А у вас жёны спрашивают разрешение, чтобы рожать?

— А как же! А то как получит кулаком в беременное брюхо и конец всем её трудам беременным. Это я решаю! Когда моя жена что делать будет. Скажу рожать — будет рожать. Скажу не рожать — не будет ни рожать, ни дышать. Я — хозяин своей жены! Мне решать!

Хоншед промолчал, но чтобы никого не обидеть взял со стола одну из кружек и положил вместо неё деньги. Закуски на столе не было, да и еды купить было затруднительно, хотя уже и одному только ночлегу под почти целой крышей в такой помойке, как эта деревня, уже можно было порадоваться. В одной из комнат заорал годовалый ребёнок.

Помня своё обещание не делать глупостей, Хоншед кончиком языка попробовал пойло из кружки, распознал в нём настоянное на травах и ещё чём-то пиво или медовуху, расслабился и медленно выпил. Сев на одну из кроватей он попытался понять, о чём идёт разговор за столом, но кроме ругательств и выкриков, другие слова звучали редко. Дверь с тихим скрипом открылась и в комнату пробрался маленький ребёнок.

— Я одного только не понял, — заорал хозяин. — где моя жена или потаскуха? Я не для того пил, чтобы потом терпеть!

— Выйди на улицу и помочись. А жену твою вынес этот… забыл я, как его зовут… ну с бородой! Раздел, положил на плечо и понёс.

— А чтоб его понос пробрал! Он мою опять со своей перепутал!

Видимо, проголодавшись голый ребёнок начал орать без перерыва. Хозяин подошёл к нему и затолкал в рот кусок тряпки. Ребёнок вышел из комнаты и больше не появлялся. Хоншеда всё происходящее начало беспокоить не на шутку. Он опять вспомнил полученные наставления и осторожно взял со стола последнюю кружку с пивом.

Едва он её допил, как в комнату снова пришёл младенец, но уже без тряпки во рту. Детский визг стал настолько громким, что стало трудно разобрать, о чём говорят за столом. Хозяин со злобой встал из-за стола и пнул ребёнка ногой в угол. Крик не прекратился, а только усилился.

Ребёнок орал не переставая как недорезанный поросёнок и под его визг пьянствовать становилось почти невозможно. Собравшиеся глядя как хозяин взялся за стол, похватали свои недопитые кружки. Хоншед с ужасом наблюдал, как ребёнка бросили на пол, а отец схватил стол и перевернув его ножками вверх накрыл им ребёнка, а сам стал на него сверху. Под крышкой раздалось похрустывание.

— А вы чего стоите? Становитесь рядом! — обратился он к остальным собутыльникам, слегка оторопевшими от увиденного.

Все приятели не долго думая стали на столешницу и стол прижался к полу ещё сильнее под хруст раздавливаемого им ребёнка.

— Раздавили как того клопа! Унасекомили!

Раздавленного до приплюснутого и почти раздавленного состояния ребёнка выкинули на улицу дворовым собакам. Пьянка продолжилась как ни в чём ни бывало. Дальше смотреть на происходящее трезвым и вменяемым было тошно, как и находиться в комнате. Хоншед выпил с осторожностью ещё одну кружку и задумался, как ему не выделяться из общего сборища своим безучастным к происходящему поведением. Умная мысль сама пришла ему в голову и выглядела вполне уместной в сложившихся обстоятельствах. Он закусил чем оставалось в сумке и сидя на кровати уставился на собравшихся, ожидая удобного поворота разговора, чтобы вставить своё слово. Ждать пришлось недолго.

— А жена моя сказала, что сбежит куда угодно, если я ребёнка ещё раз хоть пальцем трону! А я и не тронул! Даже пальцем!

— Вы бы ещё спели! — заорал Хоншед, — Ребёнок сдох! Ребёнок сдох! Ребёнок маленький подох! Вот было бы весело!

— И то дело! — гаркнул хозяин и песню подхватили все остальные собравшиеся за восстановившем своё положение столом.

— А как же ты теперь без ребёнка? Один останешься?

— А у меня ещё есть! Я его хотел в мешок посадить и об столб или угол дома ударить, но решил оставить пока. Может пригодиться!

— Да чего же вы так детей-то не любите?! — взвился Хоншед. — С таким подходом вы скоро вымрете как народ или ещё кто.

— Бабьё дурное рожает без перерыва. Куда их девать потом?

— Это у тебя рожает как попало, а у меня рожает, когда скажу! — в их разговор влез кто-то из-за стола, то ли пытаясь не завалиться вбок, то ли не блевануть через стол на остальных собравшихся.

— Ты ей нутро всё отбил что ли? Чего ты мне брешешь! Она у тебя тогда больше не родила бы никогда! Ладно бы ещё пробкой заткнул!

— Себя заткни пробкой! В рот себе воткни или в задницу. А чтобы женщина не рожала, ей семя надо лошадиное или свинячье влить и на несколько месяцев она неплодной будет. А потом снова влить. Она так и ходит как беременная поросячья кобылица. И не рожает!

— А всё ты врёшь! Я тебе сейчас кулаком в дыру заеду!

— А чтобы женщина родила хорошего ребёнка, надо семя ей вдуть ото всех нужных людей и побольше. От сильного ребёнку достанется сила, от ловкого — ловкость, от умного — ум, от смелого — смелость и так со всем остальным. А чем больше семени вдуешь — тем больше ребёнку того и достанется! Вот когда мы решили следующего ребёнка завести — половина мужиков моей деревни поучаствовала в зачатии! У жены аж лишнее семя наружу потекло! Беленькое!

— А вот сейчас из тебя наружу потечёт беленькое!

Утративший от опьянения последнюю вменяемость хозяин кинулся на гостя с кулаками прямо через стол и вцепился пальцами ему в лицо и шею. Со стола полетела пустая посуда, хозяин перебирая руками по телу гостя добрался до штанов и с рычанием сорвал их с того.

Хоншед не стал дожидаться окончания представления, поскорее на улице дожевал последний кусок и убрался подальше от сумасшедшего дома. Тогда он ещё не знал, что это был далеко не самый худший дом в селе, а во многом — даже лучший! От недавно выпитой с хозяином бормотухи уже начинала кружиться голова и подкашиваться ноги. Он присмотрел возле дороги укромное место возле кустов за деревьями, расстегнул всю одежду, чтобы не мешала спать и прилёг. Дальше была полная пустота и глухая темнота, за которыми не было больше ничего.

Хоншед пришёл в себя совершенно голым, лёжа спиной на земле с привязанными к согнутым в коленях ногам руками, чувствуя, как вяло мочится прямо на себя и вдобавок ощущая нестерпимое желание опорожнить переполненный живот. «Не обгадиться бы! Хотя, без штанов уже не так страшно…» — с трудом подумал он пытаясь оглядеться по сторонам. Он попробовал сначала расслабиться, потом натужился как мог, но, вопреки его ожиданиям, ничего не произошло, а раздувшийся как у беременной ослицы живот наполнился, как ему показалось, ещё больше. Хоншед почувствовал знакомое ощущение чего-то постороннего в заднице и с большим трудом посмотрел по сторонам, еле поворачивая нестерпимо болевшей и кружившейся головой.

В руках стоявшего рядом человека он увидел уже знакомое по его в недавнем прошлом приключениям в Гахшеоне приспособление для не то лечения, не то истязания и скривился, предчувствуя предстоящее в ближайшие мгновения надругательство над собственным телом. Приглядевшись человек рядом выдернул из его попы затычку и наступил ногой на середину живота, выдавливая содержимое наружу.

— Больно! Не дави! — сдавленным голосом заорал Хоншед.

— Послушных дураков учат, а упрямых дураков наказывают. — назидательно произнёс человек, вновь наполняя приспособление водой.

Вливание, больше похожее на изнасилование, повторилось, но сил на сопротивление у Хоншеда не было и голова кружилась, как будто в ней вращался мозг. Странно, что его уже не мутило и блевать почти не хотелось и это было самое подозрительное из всего происходящего.

— Местные напитки, а особенно дорогие, для твоего нутра, столь к ним чувствительного, и головы, столь к ним уязвимой, совершенно не предназначены. — произнёс человек, выдавливая ногой воду. — А вот в этот раз будет особенно тяжело потому, что противоядие немного не то, чтобы жжёт, но достаточно сильно раздражает кишки, а в рот его у тебя принять не получится потому, что ты его сразу же выблюешь.

— Может быть, уже не надо… Раз я уже почти в сознании…

— Надо! Пока твои печень и почки не успели превратиться в куски свинячьего дерьма! Благодари судьбу, что вообще выжил!

— Тебя тоже наняли, чтобы ты меня спас?

— А возможно что-нибудь иное? Здесь тебя бы местные обокрали, обобрали, потом изнасиловали, благо задница у тебя женская, потом в придорожную канаву бросили, травой присыпали, место забыли, а по случаю нахождения твоего мёртвого тела вид бы сделали, что всё так и было, когда они пришли. Ты не забыл, где находишься?

Хоншед не помнил, где он и как тут оказался. Он почувствовал, как внутри начало распространяться неприятное ощущение, когда по его кишкам полилось что-то новое и кишечник начал бурно протестовать против грубого вторжения и пытаться вытолкнуть жидкость наружу.

— Вынь! Вынь! Хватит! Больно! Кишкам больно!

— Я знаю. Терпи. Это ещё не больно, это просто пощипывает.

— Вынимай! Гадить хочу нестерпимо!

— А я деньги полученные на твоё лечение хочу отработать. И твоё нытьё мне всё без разницы. И можешь даже не пытаться, и можешь не натуживаться — затычка толстой как раз на такой случай сделана. Ото всех твоих натуживаний только тебе же больнее и будет.

Хоншед понял, что сопротивление в его положении полностью бесполезно и насколько смог расслабился. Насилуемое вливанием нутро продолжало дёргаться, но голова потихоньку начала проясняться. Ещё не до конца понимая, как он умудрился так вляпаться, он попытался в памяти восстановить последние события, но память была пуста.

— Откуда в такой помойке дорогие напитки? — Хоншед медленно начинал соображать и память начала понемногу возвращаться?

— А здесь дорогих напитков нет! Здесь подделки есть всего на все случаи жизни. Ты вкус различаешь вообще или пьёшь всё, что течёт?

— Я выпил чтобы хозяина не обидеть, разговор поддержать.

— А кто в ордене клялся, что больше не будет?

— Я не помню, в чём я клялся. Я обещал, что не буду…

— …И снова принялся за старое? Это каким же дураком надо быть, чтобы в Кнамиве пить с местными, не будучи местным!

— Я выпил всего несколько кружечек пива. От этого я раньше даже не пьянел! Что со мной будет от четверти ведра пива.

— Конец тебе будет скорый и верный! А кто тебе сказал, что это, с позволения сказать пиво, является обыкновенным пивом? Ты знаешь, из чего здесь они его делают и на чём настаивают? Ты видел, какие по местному обычаю они в него кладут грибы и травы?

— Зачем в пиве грибы? Его же делают из то ли зерна, то ли хлеба.

— Это местное пиво! Расслабь живот! Последнее вливание.

Проклиная, что у него есть кишки, Хоншед позволил неизвестному лекарю ещё раз их изнасиловать очередным вливанием и попытался с трудом встать на ноги. Получилось только перевернуться на бок и ещё раз обгадиться прямо себе под ноги. Блевать хотелось, но было нечем.

— Пиво стоит очень дорого для местных и они делают вместо него дешёвую бормотуху из помоев, брагу, вонючую бурду, бурлилку и ещё много всякой полуядовитой дряни, названия которых даже я не знаю.

— А теперь что мне делать? Я же ходить не могу!

— Почему? Можешь! Только под себя. Через час или два сможешь даже стоять на ногах. А мне пора — свои деньги я отработал.

Неизвестный ушёл, а Хоншед остался лежать на том же месте, куда вчера ненадолго прилёг, размышляя о случившемся. Думать связно не получалось, хотя голова уже была почти работоспособная. В памяти с трудом всплывали события как прошлого вечера, так и очень далёкого прошлого. Всплывали, перемешивались, перепутывались, тонули под собственной тяжестью и уходили. Возможно, что навсегда.

Хоншед вспомнил, что хозяин сделал со своим собственным ребёнком и порадовался, что родился не здесь. Да, у него было непростое и достаточно тяжёлое детство, но его никто не раздавливал столом и не затыкал тряпкой рот! Вряд ли ему здесь удалось бы даже вырасти.

Один похожий случай, но не с ним, ему хорошо запомнился. Такое зрелище он увидел впервые в жизни, а потому хорошо запомнил. Уже потом он видел подобное десятки раз, но лучше всего запоминаются и первый раз и первое впечатление. Многое из его памяти стёрлось или отодвинулось подальше, но некоторые вещи не удалось вытравить из памяти, сколько бы он раз не старался это сделать. Никак.

Хоншед хорошо помнил тот случай из своего детства. Тогда у них в деревне жил один парень чуть помладше, чем он сейчас и намного постарше подростка, жил со своей подругой и как-то перебивался, но не бедствовал. По не в меру догадливым умам ходило мнение, что сам ли парень один, то ли они оба сразу подворовывают кур где могут.

Разбирательства в деревнях не в почёте и староста вынес решение без долгих размышлений. Нанятый за сущие гроши местный наёмник вышиб дверь в их дом ногой и с оружием наперевес вломился внутрь. Чуть ли не считанные мгновения спустя, из дома кувырком выкатился тот парень, совершенно голый, болтая торчащим членом, видимо, тискался в кровати со своей подругой, когда его застали.

Хоншед помнил, как наёмник избил парня ногами, а когда тот уже с трудом шевелился, подошвами растоптал его лицо до неузнаваемости. Но на этом веселье не закончилось и когда избитое тело уже почти не могло сопротивляться, в ход пошли щипцы под громкое одобрение собравшихся жителей почти всей деревни, если не всей.

За воровство наказывали достаточно изысканно и жестоко. Сначала наёмник раздробил щипцами парню все пальцы на ногах, потом на руках, а когда целых пальцев уже не осталось взялся за лицо. Хоншед не мог больше смотреть на это истязание и отвернулся. Убиваемый наёмником парень ему в каком-то смысле нравился и он часто с ним встречался на улице, здоровался и мечтал, что, когда вырастет, будет похож на него. В детстве очень часто хочется найти безупречный образец для подражания и во всём походить на него, повторять за ним.

Вырасти хоть немного похожим на того парня Хоншеду хотелось не просто так — миленькое личико будет нравиться девушкам, а крепкое тело будет пользоваться спросом во всех отношениях. Вдобавок у парня был довольно крупный член и Хоншед уже хорошо знал, для чего и зачем он мужчинам нужен. Иногда он подглядывал в щели дома, когда парень развлекался со своей подругой на кровати.

Но теперь всё было кончено и наёмник, ухватив парня щипцами за ноздрю, рванул изо всех сил, раздирая такое милое личико по частям, как ощипывают птицу. Хоншед украдкой всплакнул, понимая, что тем парнем через несколько лет может оказаться и он сам. Как-то раз, под конец сильного и внезапно разразившегося в деревне голода Хоншед стащил в какой-то местной лавке уценённые объедки, чтобы немного подкрепиться и не шататься от голода как привидение.

Тогда никто ничего не заметил, но голод мог случиться и не раз, а у взрослого человека потребность в еде побольше, чем у ребёнка. Даже мелкое воровство не могло иметь оправданий, но по мнению Хоншеда в тот раз наказание оказалось очень жестоким. Неужели нельзя было просто выпороть мелкого воришку или заставить отработать украденное? Зачем так жестоко поступать с таким хорошим парнем?

Тогда Хоншед ещё многого не понимал, но уже обо всём имел своё мнение. Не все люди вызывали у него такое дружеское расположение, а некоторых он бы и сам с удовольствием убил, причём как можно более жестоко. Однажды проезжавшие через деревню не пойми кто его чуть не украли, а один раз какой-то мужичок изловил его возле стога и начал щупать и лапать, а потом спустил штаны, на ходу одновременно раздевая Хоншеда. Предчувствуя недоброе, Хоншед не стал дёргаться раньше времени, а увидев оголившийся крупный кожаный мешочек в области досягаемости, улучшив мгновение ударил по нему ногой.

А несколько лет спустя появился какой-то человек, поговорил с его родителями о чём-то и на следующий день отвёз его в одно далёкое и непонятное место, где было множество других детей. Больше он так и не увидел своих родителей, а немногим позже узнал, что его деревню сожгли, чтобы якобы хоть как-то противостоять надвигающейся чуме. Оказывается, к деревне уже подходили вражеские войска и власти по мере своих возможностей пытались вывезти хоть кого-то из-под удара противника. Не очень, малость, было понятно, почему начали с него и ещё нескольких детей, но упоминался монастырь и служба непонятно кому. Может быть, его взяли туда учиться за его умное лицо?

Теперь было понятно, кого и почему спасали. Король тогда просто приказал спасти его и для придания мероприятию обычного вида ещё несколько детей. Все остальные жители были просто брошены в зубы войны и вспыхнувшей прямо перед ней чумы. Было ли это чумой или чем-то ещё Хоншед выяснить не удосужился ни тогда, ни потом.

Голова прояснилась и Хоншед хотел было пойти к ближайшей реке помыться, но решил, что сегодня уже достаточно пообщался с водой и как бы не случилось перебора. Ведь придётся тогда сначала извлекать его из воды, а потом уже воду из него. А столь кстати оказывающегося рядом помощника на этот раз может и не быть. Он собрал свои вещи в охапку и шатаясь побрёл обратно в деревню отмываться. Предстояло ещё несколько дней пути до столицы Кнамива и ему нельзя было туда приехать в таком свинском состоянии, в котором он сейчас находился.

Когда Хоншед вошёл в царский дворец Кнамива, то у него с порога возникли нехорошие подозрения. Ощущение складывалось такое, что весь дворец переделали в детскую комнату: повсюду занавески, углы замотаны, полы вылизаны, собаки выгнаны и ещё много чего. Такое в богатых домах бывает, когда по дому ходит годовалый или двухлетний ребёнок. Хоншед снова вспомнил тот случай в ночлежке.

Говорили с ним и между собой все шёпотом. Царь пригласил его не голосом, а взмахом руки к столу, получил письма от императора и под недоумевающим взглядом Хоншеда пригласил его жестом за собой. В конце очередного коридора перед окованной железом дверью с диким количеством охраны вокруг они остановились и слуги открыли её.

Внутри комнаты всё было застелено коврами, посередине стояла не по назначению огромная детская кроватка, в которой должен был, по всем соображениям, находиться ребёнок. Судя по совершенно полной, ничем не нарушаемой тишине, ребёнок должен был спать. Царь тихо, на цыпочках подошёл к детской кроватке и знаком подозвал Хоншеда поближе, указывая пальцем под накидку на столбиках по углам.

Хоншед осторожно, крадучись, благо имел большой опыт и умение подкрадываться, подошёл к накидке и присев заглянул внутрь. То, что ему там показалось на первый взгляд, на второй оказалось правдой — в детской кроватке с длинными занавесками на столбах вокруг, среди одеял и подушек лежал совершенно высохший мёртвый ребёнок.

Чтобы не довести дело до ссоры он также тихо и подальше отошёл от кроватки, осторожно кивнул и попытался изобразить на своём лице неподдельное восхищение. Царь заметил и глубоко приседая на полусогнутых ногах подошёл к нему. Пока они шли обратно, царь всё так же шёпотом на ухо рассказал ему о своей дочери.

— Она у меня заболела, но мои придворные лекари её вылечили! С тех пор спит хорошо и не плачет. А поначалу так ревела!

Хоншед молчал, не зная, что сказать в ответ на бред. Как человек в здравом рассудке может не видеть, что его ребёнок мёртв?

— Её каждый день одевают, купают, с ней гуляют, свиту ей заранее подбирают, чтобы лучше всех было всё у неё.

— А когда она гулять выходит? — осторожно спросил он.

— Три раза в день. Колясочку ей сделали превосходную, а потом по двору она бегает или по дворцу, если погода плохая.

Царь целого царства размером с Елмаденвинал оказался полностью сумасшедшим, видящим живой свою мёртвую дочь. Хоншед с ужасом представил себе, чем для него может закончиться это посещение. Что ещё может взбрести совершенно больному на всю голову человеку?

Ответ на этот вопрос Хоншед знал хорошо, помня, что вытворяли в недавнем прошлом на его глазах достаточно вменяемые цари. Но если подобное сумасшествие вытворяли вменяемые цари, то что может натворить совершенно невменяемый? Как же он тогда правит или управляет, не знаю, как правильно, своим царством? Как его соседи ещё не напали на него? И куда смотрит император, если у него в империи одним из царств управляет совершенно невменяемый царь?

— А ещё мы по всему королевству шуметь запретили. Все песни по ночам и громкие разговоры тоже запретили, чтобы нашу каситусеньку никто не разбудил ненароком. Молотками стучать запретили, чтобы с непривычки не испугалась от громкого стука. Всё теперь у нас для неё и больше ни для кого. Это у нас царевна самая настоящая будет!

Больше всего Хоншеду хотелось убраться отсюда поскорее, чтобы забыть всё увиденное во дворце как страшный сон или воспоминание о попадании в орден. И он ещё мог думать нехорошее о своём короле! Да у него самый лучший король в мире! А не как этот царь, который в недавнем прошлом рехнулся от потери дочери. Хоншед уже примерно догадался, как всё произошло, но в подробностях помешательства ему разбираться не хотелось — на сумасшедших он уже за свою, хоть и не очень долгую жизнь, достаточно насмотрелся и в своём королевстве.

Дети подыхали очень часто: рождались мёртвыми, дохли сразу же после рождения, заражались и простужались, травились и топились, в голодные времена мёрли от голода, по деревням и сёлам попадали под копыта лошадям и коровам, возле дремучих лесов их утаскивали себе на вкусное хищники. Но никто сразу не сходил с ума от потери одного единственного ребёнка! От потери пятерых сходили, бывало.

Он сам часто лично видел суровость воспитания детей: ребёнок содержался иногда рядом с домашними животными, не носил одежды, а кормили его чем попало. Но пережившее такое воспитание дети часто вырастали как раз гораздо более сильными, выносливыми, а зачастую и более умными, чем те, с которых любящие и заботливые родители с детства сдували каждую пылинку и отгоняли каждую муху.

— А когда она у нас вырастет и выйдет замуж за самого лучшего из всех возможных женихов, то мы ему даже прикасаться к ней не дадим всякими непотребными своими частями тела! Мы её искусственно, по нашему обычаю оплодотворим. Слыханное ли дело! В дочь царя как в простолюдинку членом тыкать и семя выпускать своё отвратное кому ни попадя. Дочь царя должна быть священна и неприкосновенна!

Царь, наконец, не без труда закончил расписывать Хоншеду во всех подробностях великое будущее своей мёртвой дочери. Наслушавшись бредовых замыслов о выходе замуж за великого царя и грядущего для его царства процветания и выгоднейшего межгосударственного союза Хоншед раскланялся, расшаркался и вежливо, но быстро ушёл.

Повернув очередной раз он облегчённо вздохнул, что избавился от рассказов сумасшедшего и даже чуть не заорал от радости, но вовремя вспомнил о царском запрете на крик и промолчав повернул ещё раз на полном ходу едва не врезавшись в хорошо знакомого по всей одежде и особым отличительным знакам на ней человека из столицы. Вот кого-кого, а самого имперского советника Хоншед здесь, во дворце, ожидал встретить меньше всего! Он остановился как вкопанный и уставился с недоверием на советника, ожидая самого худшего.

— Я так понял, что ты уже насмотрелся на единовластие?

— Наверное, император прислал Вас проверить, насколько хорошо я выполняю его поручение? Он может не беспокоиться, мне…

— Кому ты нужен вместе с твоим поручением? С твоим непомерно раздутым самомнением удивительно, что ты ещё не решил, что Империя существует исключительно для твоих в ней приключений.

— А возможно что-то иное? — Хоншед начинал дразниться.

— По возвращении тебя ждёт много потрясающих новостей.

— Каких? — начавшее улучшаться настроение сразу испортилось.

— Узнаешь. Не буду портить удовольствие от неожиданности.

Хоншед обошёл имперского советника, за всё время разговора даже не сдвинувшегося с места, и угрюмо зашагал дальше. Как будто мало ему было полностью сумасшедшего местного царя, чтобы к нему ещё добавился и сам имперский советник! А то я не знаю, что он здесь делает! Присматривает за слабоумным у власти, чтобы тот ничего не натворил во благо своей любимой дохлой дочери. Заговорщики!

Но как Империя допустила, чтобы у власти хоть и в дальнем, но не таком уж и маленьком её царстве оказался сумасшедший? Если можно с лёгкостью сменить императора, то почему не поменять царя? Разве в этом царстве не было других наследников, кроме этого? И почему это недоразумение всё ещё продолжается? Разве при дворе утихла борьба за власть? Почему все желающие сесть на престол, а их должно быть много, его ещё не отравили, не зарезали, не устроили несчастный случай? Удавили бы его, а потом изобразили бы так, чтобы всё выглядело как самоубийство. Это даже он додумался! Или утопили бы…

Здесь что-то нечисто! Здесь налицо явная уловка! И на этот раз его не удастся одурачить! А что, если его просто дурят? Он вспомнил, что видел в других царствах и его снова охватили сомнения. Он пробыл в каждом из них совсем недолго, но успел вынести некое суждение, как будто прожил несколько лет и побывал во многих местах.

Так вы решили меня обмануть? Вы решили, что я, как можно быстрее, по вашему же замыслу, прокачусь по всем вашим царствам и мне покажут в каждом из них такое, что я не обрадуюсь? А потом я уеду и расскажу своему королю такое, что или он мне совсем не поверит, или поверит, что было бы ещё хуже. А получив от меня такие сведения он точно не обрадуется. Вы решили через меня надавить на моего короля и его королевство? А плохо вам от самоуверенности такой не станет?

Хоншед чувствовал радость и торжествовал. Ещё бы! Он один, без посторонней помощи, сумел разгадать коварные замыслы императора и всего имперского совета. Да ещё как! И никто ещё не знает, что это ему, хоть и не без труда, удалось. Теперь он будет знать, куда смотреть в первую очередь! Новой лошади смотрят в зубы, чтобы не подсунули старую, и под хвост, чтобы не подсунули дутую. Но вот куда смотреть новой империи? Есть ли у неё хвост и где его надо искать? И как бы в итоге не получить копытом в лоб или струёй навоза в ноздри.

Опасался Хоншед не напрасно. Даже мельком взглянув на верхи, по которым его носило в имперской власти, можно было понять, что его ждёт, если он вдруг провалится раньше, чем отсюда уберётся. Совсем не хотелось дать понять, что ему всё известно — тогда он станет угрозой всем тайным замыслам как императора, так и его совета.

Из глубины сознания вынырнула и совсем шальная мысль, что его нарочно навели на эту догадку, чтобы он думал, что всё увиденное им раньше, было постановкой. Но эта мысль была бредовая и Хоншед её всеми силами заталкивал назад, во тьму глубин мышления, чтобы она не мешала думать над более правильными мыслями. Однако, прогнать надоедливую мысль окончательно оказалось не проще, чем пальцами затолкать обратно вырвавшийся наружу чулерный понос.

Но что Империя от него всеми силами пытается скрыть? Обычно в жизни принято скрывать плохое за хорошим, а эти что скрывают? Или всё плохое у них до такой степени плохое или очень плохое, что даже прикрывающее это хорошее выглядит ужасно? А, может быть, наоборот — всё так хорошо, что пытаются нагнать страху.

Последняя догадка была ему понятнее всего. Хоншед помнил, как в недавнем времени он распускал о себе слухи один ужаснее другого по всем углам, пользуясь тем, что никто не знает его в лицо, и выставляя себя в глазах общественности как полное чудовище. Так возникла его слава великого разбойника, которая чуть не привела его попку на кол. Как бы в этот раз не получилось без всякого «чуть», не дома.

Хоншед решил ничего не предпринимать и виду не показывать, что у него появились подозрения и догадки. В очередной раз он понял, насколько слаб в играх государственного уровня. Чтобы не привлекать к своей тупости лишнее внимание, он решил ограничиться, при случае, высказыванием некоторых подозрений, на которые у любого дурака с избытком ума бы хватило. Ему вспомнился поучительный рассказ про курицу и яйцо и кто из них появился первый. Ответа не было.

Он подумал, что прятать могут одно за другим и конца не будет. За хорошим будут прятать плохое, за плохим хорошее и так до бесконечности, а до правды без нужных знаний и понимания не докопаться. Но и правда может оказаться посередине. Он вспомнил, как один вор для пущей верности дела, крал сначала самое ценное, а потом всё подряд и бросал мешок с украденным, чтобы хозяева подумали, что спугнули вора вовремя, в то время как тот был уже далеко и самое ценное, которого не скоро хватятся потому, что думают, что спугнули вора, уносил с собой. Примерно так было и здесь, только непонятно, что спрятали.

Имперский советник стоял рядом с царём у окна. Хоншед был уже далеко и дворцовые слуги проворно убирали все признаки недавнего представления. Царь перебирал пальцами перед собой, переминаясь с ноги на ногу, имперский советник стоял неподвижно.

— Я сомневаюсь, что он поверил в то, что мы ему показали. Да ещё и всегда найдётся болтун в каком-нибудь придорожном кабаке, у которого язык указу не подчиняется и разболтает ему всё как есть.

— Не сомневаюсь, что так оно и будет. Хотелось бы только, чтобы так оно и было. Я не для того приехал сюда, чтобы всё рухнуло только потому, что в кабаке не нашлось болтуна. Я понятно говорю?

— Не сомневайтесь — в моём царстве болтунов хватает. А в придорожных кабаках — особенно. И я даже знаю в каких.

* * *

Это была уже пятая их попытка дойти до цели. Атвуир мысленно и не только мысленно уже проклял этот поход, который повторял одно и то же действие раз за разом и конца этому видно не было. На этот раз они пошли немного в обход, чтобы проскочить самым коротким путём под ударами Кулака Пустыни, но как бы и этот путь не оказался таким же длинным, как и четыре предыдущих.

Очередной удар, как и все предыдущие, обрушился внезапно и ещё до потери сознания Атвуир успел дёрнуть за верёвку от подвязок бурдюков на верблюде. Остальные сделали то же самое, как будто заранее сговорившись. Да, ничто иное не сплачивает людей лучше удара неизвестно чем по мозгам. Зашуршав по звенящим железным кольцам толстые верёвки плавно опустили огромные связки бурдюков с водой на землю как раз перед тем, как верблюды успели разбушеваться.

Спрашивается, кто мешал им так подвесить мешки с водой прямо с первого раза? Это же сколько сил и времени потеряно впустую! Если бы все умные мысли приходили бы сразу, а не после десятка бредовых и глупых, то жизнь человека достигла бы небывалых высот.

На этот раз они уже подошли к тем низеньким горам, которые в тот раз только издали рассмотрели. Временами по дороге встречались не то статуи непонятно из чего, не то невероятной древности устройства и приспособления из оплавленного, как и земля вокруг, железа. Такие, в некоторой степени оплавленные пятна железа встречались нечасто, но выглядели действительно жутковато, как будто бы нечто железное было вдавлено в обожжённую спустившимся с неба неизвестной природы огнём землю. Некоторые пятна были вдобавок ещё и украшены посередине такими же невероятно круглыми впадинами, совершенно ровных очертаний, без малейших изъянов, будто их на земле оставил твёрдый, невероятных размеров шар из непонятно чего.

Но на всё хорошее всегда найдётся хоть что-нибудь плохое. В свой пятый поход они выступили уже поредевшим на четверть отрядом без малейшей уверенности, что этот раз обойдётся без потерь. Ничто так не понижает боевой дух, как собственные потери, а битва с пустыней была ещё только в самом разгаре. Как бы всё мероприятие не закончилось бунтом в пустыне и полной гибелью всего их отряда.

Атвуир уже не раз ходил в похожие походы, но не в такие тяжёлые, как этот. Совместные трудности объединяют и сплачивают людей, но только до некоторой, предельной степени трудностей, после развития которой у каждого возникает желание спасать себя и только себя, причём не думая обо всех остальных. Пустые подбадривания не только не помогают, а делают всё только хуже. Люди замечают пустые обещания и больше не верят вообще никаким, даже правдивым. На этом неоднократно погорели многие любители давать обещания, не задумываясь о том, как будут потом их выполнять, а выполнять порой приходилось и часто в ущерб себе. Самая совершенная ложь звучит как «Хуже уже не будет.», но сколько бы она ни звучала, верить в неё не перестают.

Они собрали разбежавшихся верблюдов, подтянули назад мешки с водой и двинулись дальше. То, что им издали показалось высохшим и потому бесполезным озером, вблизи оказалось огромной, совершенно круглой впадиной в земле. Вокруг впадины была невысокая насыпь с такими же правильными очертаниями. Повсюду были разбросаны или просто зарылись в неглубокий песок похожие на куски пемзы камни.

Атвуир подошёл к рваному краю впадины и заглянул внутрь. Впервые за всё их многострадальное путешествие он понял, что Твэдх был прав и здесь не только песок и камни, а нечто большее, но не спрятано и закопано, а лежит прямо на поверхности. Эта впадина в земле никак не могла быть выкопана здесь лопатами землекопов, но, тем не менее, она существовала и, кроме как людям, больше создать её было некому. Атвуир спустился на дно в слабой надежде найти хотя бы следы воды, но даже на глубине в четыре человеческих роста, если не больше, всё было сухо как на поверхности. Пустыня оправдывала своё название.

Если бы действительно когда-либо существовало такое оружие, что сила его взрыва могла бы оставить на земле такие углубления, то уже одно само его существование было бы чудом! Атвуир видел взрыв не очень большого количества пороха, но размер образовавшегося углубления был ничтожно мал и не шёл ни в какое сравнение с тем, что он сейчас видел. Для того, чтобы в земле образовалось такое углубление, надо было взорвать неисчислимое количество бочек пороха.

Атвуир вспомнил, что после того, как один из алхимиков изобрёл и впервые показал действие пороха, многие заговорили о настоящем перевороте в приёмах ведения войны. Немногим позже один историк по старой памяти откопал в летописях упоминание о высказывании некоего древнего учёного, который утверждал, что не знает, чем будут воевать в шестой мировой войне, но в седьмой будут воевать камнями да палками. Он точно не помнил, сколько с тех пор прошло и минуло мировых войн, да и что такое мировая война он точно не знал, но пророчество заставляло вздрогнуть не на шутку.

Если Твэдх оказался настолько прав относительно возможности существования оружия такой разрушительной силы, то получается, что, возможно, почти всё, о чём написано в летописях, правда? И чудесные летающие устройства, и самодвижущиеся повозки, и многоярусные и до самого неба достающие дворцы с движущимися комнатами, и виды извергающего потоки огня оружия тоже существовали?

Так что же тогда произошло и куда всё это богатство подевалось? И почему до сих пор за шесть, если не больше, тысяч лет люди так и не смогли возродить ничего подобного? Если небесный огонь тогда смог уничтожить всего лишь вещи, а не знания об их устройстве, то почему за тысячелетия люди так и не смогли воссоздать всё, что у них было?

Вопрос был очень простой и одновременно невероятно сложный. У всего должны быть свои причина и следствие, но здесь их не было. Но если для него это была загадка, то, скорее всего, найдутся и такие, для кого найти причину будет столь же просто, как сосчитать до пяти? И в свете открывшихся здесь обстоятельств совсем необязательно, чтобы это был Твэдх или кто-то из Ордена Замкнутого Пути. До них ему ещё надо будет суметь потом добраться через все опасности морей и дорог на суше, а перед этим ещё суметь выбраться отсюда и не погибнуть. А до своей намеченной цели в глубине самого Кулака Пустыни они ещё так и не добрались и пока неизвестно, успеют и сумеют ли дойти туда живыми. Пока что была выполнена только часть их задачи, но на этот раз появилась и слишком большая возможность выполнить её всю, так что поворачивать назад прямо перед целью было ещё рано.

Атвуир вспомнил про ранее бесполезную безделушку и попытался рассмотреть хоть какое-то свечение камешка в ней. Под ярким светом солнца никакого свечения не было видно. Он получше замотал в ткань безделушку и прижался к отверстию глазом. Всё равно, камень даже и не думал светиться. Неужели здесь всё не как он думал? Странно, что такое сильное оружие не оставило даже следов проклятия Вымершего Королевства, в котором в некоторых, даже ровных местах порой такие безделушки светились неистово ярко, как те светляки.

Атвуир убрал безделушку и вылез из впадины. На этот раз они уже не просто подошли, а вошли в середину Кулака Пустыни. До тех мест, где они оказались, никто не мог дойти уже многие тысячи лет. Позади были вёрсты пустыни, впереди раскинулись горы и неизвестность. Но теперь их путешествие обрело смысл. Раньше они шли сюда неизвестно зачем, теперь они увидели, за чем шли.

К ночи они уже ходили по горам, хотя называть это нагромождение камня горами можно было лишь условно. Гора всего раз в сто больше человеческого роста выглядит ущербно. Столь знакомые им раньше и раскиданные по равнине выжженные углубления здесь попадались на каждом шагу. Атвуир каждый раз пытался увидеть свечение своей безделушки, но всё было тщетно — камень оставался тёмным.

Новый удар Кулака Пустыни обрушился на них ночью, когда почти все спали. Настолько сильных ударов им пока ещё испытывать на себе не приходилось. Голова, как многим показалось, превратилась в кусок чугуна, по которому со всей силы били молотом. В глазах вспыхивали разноцветные огни, в ушах стоял рёв и барабанный бой, конечности в мгновение ока свели судороги, а дыхание то и дело прерывалось, а порой вообще останавливалось. Верблюды с рёвом бросились бежать во всех направлениях без малейшей надежды их вернуть. После выхода в горы погонщики перестали привязывать к себе верблюдов — слишком велик был риск, что верблюд свалившись кувырком с откоса намотает на себя ещё и своего погонщика. Так спасительное на пустой равнине решение обернулось в горах гибельными последствиями.

Искать верблюдов ночью никто даже не попытался — заблудиться в бесчисленных пересечениях местности можно было даже днём. Под утро вернулось несколько верблюдов, но большую часть пришлось искать. По ходу поисков Атвуир заехал в одно из неглубоких ущелий и в самом его конце увидел огромную выемку в земле и обрушившуюся с одной из её сторон пещеру. Понять, что рядом с углублением была пещера, было бы трудно, если бы не огромное количество накрывших с одной стороны углубление камней. Атвуир подъехал поближе.

Край углубления был засыпан огромными камнями, а горный склон осел внутрь от вылетевшей из него породы. Атвуир спустился на дно и порядка ради достал свою безделушку. В утренней тени, на дне ямы камень подозрительно заблестел. Атвуир прикрыл камень согнутыми ладонями, наклонился и поднёс поближе к глазу. Камень светился!

Атвуир уже видел такое свечение камня, но только в самых гиблых областях Вымершего Королевства. Большинство людей там погибало за несколько недель, самые стойкие выдерживали несколько месяцев, но и у них начинали выпадать зубы и волосы, а потом слезать кожа. В этих краях находить свою смерть было некому, но если бы такие вдруг нашлись, то погибли бы через несколько дней, судя по сиянию камня.

Он погнал своего верблюда прочь, вспоминая слова Твэдха о схожести причин гибели в древнем Вымершем Королевстве и недоступном уже тысячи лет Кулаке Пустыни. Значит, проклятие Вымершего Королевства действует и здесь, но тогда откуда оно взялось в не покрытом такими ямами с ровными краями Вымершем Королевстве? Если здесь небесный огонь уничтожил всё, что скрывалось даже под землёй, ибо где можно было здесь ещё существовать, кроме как в пещерах, то чем было уничтожено такое большое Вымершее Королевство совершенно бесследно? Или существовали ещё и другие виды оружия столь разрушительной силы, не оставляющие никаких следов? Невероятно!

Атвуир вернулся к месту их ночной стоянки. Половины верблюдов не было, тащить оставшуюся воду оставалось только на себе или ещё неизвестно сколько ждать, пока отыщутся остальные верблюды. И это не считая того, что новый удар может снова разметать всех верблюдов по всей местности врассыпную и так может повторяться до бесконечности. Атвуир при первой же возможности рассказал всем остальным о своей находке и спросил, не повторилось ли такое с кем-нибудь ещё.

У одного из участников похода камень тоже однажды засветился в одной из расщелин, пока он искал верблюдов, но сравнить, насколько сильно, без личной проверки было бы затруднительно. Атвуир поехал вместе со своим помощником смотреть место, где засветился камень.

На этот раз он увидел не пещеру, а просто глубокую круглую яму в горе между нескольких склонов, на дне которой красовалась огромная насыпь из камней. Атвуир спустился вниз и обошёл по кругу высокую груду камней, держа в руках безделушку. Если на предыдущем месте камень в безделушке всего лишь ярко светился в темноте между ладонями, то здесь он прямо сиял чуть ли не при свете дня.

Но почему то, что на просторах Вымершего Королевства оказалось на поверхности, здесь лежит местами, да и то в самой глубине? Как из Кулака Пустыни эта проклятая земля могла попасть преодолев многие тысячи вёрст и рассыпаться по всему Вымершему Королевству? Он не знал ответа на этот вопрос и не представлял себе, как такое возможно.

К вечеру их накрыл очередной удар и часть нашедшихся верблюдов снова потерялась. Стало ясно, что пройти оставшийся путь целым отрядом никак не получится. Решили передвигаться на оставшихся верблюдах с остановками. Часть отряда осталась охранять воду, а другая часть на всех уцелевших верблюдах двинулась вперёд, пока не нашла подходящее место для привала, оставила там всю прихваченную воду под присмотром нескольких человек и двинулась назад.

Путь у них таким образом утроился, половина верблюдов пропала, но впереди был уже не Кулак Пустыни, а Никаон и обычная пустыня, которую они точно смогут пройти, особенно если отыщут хоть часть потерянных верблюдов. Горы и вместе с ними самые страшные удары Кулака Пустыни остались позади вместе с его хоть и редкими, но зато более смертоносными проклятыми ямами.

Атвуир на обратном пути почувствовал себя довольно плохо, как от сильного отравления тухлятиной. Это было единственное сравнимое с его нынешним состоянием воспоминание. Возможно, часть их запасов на жаре успела подпортиться или была уже испортившейся. Во всяком случае найти среди еды новую тухлятину они так и не смогли, да и во всём отряде отравились только двое: он и ещё слегка тот помощник, с которым они ездили смотреть второе место свечения безделушки.

Именно это совпадение и натолкнуло Атвуира на догадку, что с ним и с его помощником приключилось то же самое, что и приключается с большинством сунувшихся в пределы Вымершего Королевства — все они становятся жертвами его проклятия. Через несколько дней Атвуир обнаружил, что у него начали выпадать волосы, а дёсны начали слегка кровоточить. Но это ничего, у большинства это проходит, если сразу и нигде не задерживаясь покинуть королевство, а особенно те места, где камни в безделушках начинают светиться.

На постоялом дворе Никаона возле уходящей в пустыню дороги он ещё раз посмотрел ночью на безделушку. Атвуир вытащил из мешка с вещами огроменный камень, взятый им тогда из огромной кучи в яме и поднёс к безделушке, камень которой от его приближения слабенько засветился, как тогда, в яме. Он убрал и безделушку и камень обратно и лёг спать. За последние дни он стал чувствовать себя лучше, видимо древнее проклятие отступило, когда он покинул Кулак Пустыни.

Им оставалось только добраться кратчайшим путём до ближайшего порта, по дороге немного восстановиться и плыть в Елмаденвинал, не теряя времени в поисках представительства Ордена Замкнутого Пути, как он поначалу собирался сделать. Все тайны, что им с таким трудом удалось раскрыть, оказались настолько важными, что нуждались в непосредственном докладе Твэдху, безо всяких посредников.

* * *

Даже проезжать поблизости от Мёртвой Впадины Хоншеду совсем не хотелось и он поехал немного более долгим путём, зато гораздо более спокойным и безопасным. Ещё только не хватало нажить новые и, возможно что, последние приключения после всего произошедшего в Кнамиве! Когда-то в юности он любил книги про путешествия, читал и представлял себе, как люди борются с трудностями, преодолевают и превозмогают страх перед опасностями, совершают подвиги, решают сложные жизненные задачи и ещё много чего делают. Козлы!

Это было его второе крупное путешествие — первое он совершил в прошлом году вместе с Дэаневом. Ещё тогда он хорошо усвоил, что на успех дальнего путешествия больше всего влияют не выносливость и сила и даже не запасы еды и воды, а чистота щели вокруг дыры в заду и возможность эту чистоту поддерживать. Всего лишь раз было достаточно развить воспаление от езды на лошади с немытым задом, чтобы навсегда усвоить эту простую истину. И не только эту!

Холод, голод, снег, дожди, грязь под ногами, заросли, даже кусачие насекомые не шли ни в какое сравнение с даже слегка воспалившимся нутром, будь то лёгкие или кишки. Никакие опасности не вселяют более оцепеняющего ужаса, чем кое-как по каплям вытекающая струйка смердящей мутной жидкости бурого, если вообще не чёрного, цвета с хлопьями неизвестно чего, вместо желтоватой или прозрачной струи, вылетающей вперёд на несколько шагов или понос такой силы, что не верится, что кишки ещё внутри, а не висят и болтаются как хвост.

На этот раз он видел, что может с ним случиться, если он окажется слабее и точно не знал, слабее он, чем надо или нет. Хоншед надеялся умереть или от старости, но не глубокой, или быть убитым в битве, но не сгнить живьём от болезней или быть замученным в застенках. Пока у него получалось уворачиваться от серьёзных болезней, а из разнообразных застенков его или вызволяли, или выгоняли. Но это пока.

Уже подъезжая к самой границе Сехита с Кнамивом, всё так же как и раньше проходившей почти по самой вершине горного, не высокого а скорее, приплюснутого хребта, он заметил долгожданный кабак при дороге, чтобы не ночевать под открытым небом. Местность была ещё в границах Кнамива, но вряд ли здесь кто-то ещё соблюдал бредовые царские указы. Если не наглеть и проявить в кои-то веки хоть немного вежливости, то можно будет выяснить хоть немного правды.

Проявить вежливость не получилось — прямо с порога на Хоншеда блеванул первый встречный, а получив ногой по яйцам и кулаком под рёбра покатился назад в кабак. Началась потасовка и в ход пошёл меч. Когда зарубленных унесли, а кровь с пола смыли, Хоншед хотел было расплатиться и уйти, но хозяин вежливо попросил его задержаться и с довольным видом пересчитал поднятые с тел убитых деньги.

— А если ещё хоть одна падла попробует уйти не заплатив, то я все долги её продам ему! Всем понятно?! — хозяин кругом оглядел помещение с пьяными рылами, показывая пальцем на Хоншеда и оценивая произведённое на собравшихся пьянчуг впечатление.

Когда всё улеглось, Хоншед присел за стол и, наконец, дорвался до еды. Пока он ел, в дверь ввалилось ещё одно пьяное тело и уселось на небольшом расстоянии от него наискосок через стол. Поесть одному и отдохнуть, видимо, сегодня Хоншеду было не суждено. Прикончив до половины свой ужин пьяный выпил ещё и начал искать собеседников.

— А этих во дворе ты уложил? — начал он, обращаясь к Хоншеду.

Хоншед молчал, стараясь не вступать в грозивший неизвестно чем и как закончиться разговор неизвестно с кем. У пьяных вообще удивительная способность переходить от обниманий к избиениям граничит со способностью переходить от задушевных откровений к внезапным обвинениям во всём. А пить с ними Хоншед после недавнего зарёкся.

— Это ты правильно сделал! Одобряю! Развелось тут всякой дряни при последнем царе, как мух в свинарнике. А всё почему? А потому и развелось, что царь кроме своей мёртвой дочери ничего не видит. Как будто никто не знает, что всех своих живыхх детей он прячет!

Хоншед насторожился. Пьяный мог нести что угодно, только не то, что являлось государственной тайной. Или не являлось?

— А главное, что непонятно, зачем он скрывает, что у него дочь, та, последняя, подохла? Все слуги болтают, охрана болтает, все видят всё и молчат, а этот себе думает, что никто ничего не замечает.

— А что с прочими детьми случилось? — осторожно спросил он у пьяного, понимая, что пьяный может быть и подсадным.

— А кто ж его знает? Настоящих детей никто никогда не видел, а в своём дворце он только дохлую дочь держит, совсем дохлую.

Бред пьяного хорошо подтверждал собственные догадки Хоншеда: царь Кнамива только изображает сумасшедшего, чтобы ввести его или не только его в заблуждение. Остальных собственных детей царь, скорее всего, спрятал и ждёт, пока они вырастут, чтобы не убили втихаря.

— А ты знаешь, что царь сам свою дочь убил? А во всём жена была виновата! А жену он потом убил. А прислуга проболталась.

— Да откуда тебе знать?! Кто тебя во дворец-то пустит?! — заорал Хоншед на пьяного так, что едва того не протрезвил.

— Все знают! Вон, у любого спроси, что там на площади в столице творилось! Царь жену свою приводил, на возвышение посередине ставил, раздевал и совокуплялся с ней прилюдно, чтобы все видели, что у царя все наследники только законные и никаких других нет и быть не может. А один раз у него неприятность произошла и всё закончилось.

— У царя в один прекрасный день член на жену не встал?

— Член встал, а жена отказалась, она не пойми зачем свою дочь, ту самую, приволокла и кормить собралась, а муж её сзади тыкать. Жена кормить не может, а дочь орёт. Ну и пошла у них ссора. Тут царь так и рассвирепел, как схватит эту дочь свою двухлетнюю и на член вместо жены насадит. Жена в крик, дочери конец пришёл, а царь чокнулся.

— Ну и сам дурак твой царь! Нечего было в дурь впадать!

— А кто же спорит? Я вот всегда так и говорил. Я всегда…

Язык у пьяного начал заплетаться и речь превратилась в бессвязное бормотание. Через некоторое время пьяный снова начал по кругу свой рассказ, но Хоншед его уже не слушал. Он точно понял, что ему этого пьяного подсадили, чтобы напоследок убедить, что всё увиденное им во дворце было правдой. Истина должна была противоречить и сейчас услышанному и во дворце увиденному. Он вспомнил, что пьяный ему сказал под видом бреда. «А настоящих детей он прячет.» — вот настоящий ответ, под видом бреда сказанный, чтобы он подумал наоборот и начал думать прямо противоположное. Не на того напали!

Хоншед ещё раз прикинул в уме и у него всё сошлось: у царя есть и живые свои дети, которых он прячет, а сам изображает сумасшедшего и будет изображать, пока они достаточно не вырастут. Взрослых детей уже тихонько не поубивают. Этот самый невероятный вывод и должен был оказаться самым правильным. Вы хотели меня провести? Ну-ну!

Дней через пять или шесть он добрался до столицы Сехита и увидя её убожество едва не впал в тоску. Это как же надо было довести свою страну, чтобы столица собственного царства выглядела как помойка?!

Больше всего столица Сехита была похожа на Нижний Город, с той лишь разницей, что кроме него в ней не было ничего. Среди трущоб и развалюх стояло что-то на дворец похожее, чем и оказалось. Напротив дворца красовались деревянные и хорошо знакомые Хоншеду, только в гораздо более худшем состоянии, сооружения для пыток и казней.

Царь дома отсутствовал, но во дворце пообещали, что появится он скоро и Хоншед устроившись в ночлежке отправился осматривать все городские достопримечательности, которых оказалось немного. Среди прочих выделялся каменный портовый маяк невероятной высоты. Но, как удалось выяснить Хоншеду, он давно уже не горел, а использовали его чаще всего для сбрасывания преступников с высоты на камни.

«Хоть с преступностью борются. Уже хорошо.» — подумал он. Под конец прогулки он ещё раз посетил дворец, но царь ещё не вернулся и он пошёл гулять по второму кругу. В одном из обойдённых им кабаков у него чуть не украли кошелёк, но хозяин оказался бдительным и вор был схвачен прямо на месте преступления. Хоншед со злости, что его чуть не обворовали как последнего дурачка, предложил отрубить или переломать руки вору, что и было сделано. Закончив махать мечом он полюбопытствовал, что ещё здесь обычно делают с ворами.

— А вон там, у козла посмотри. — ответил хозяин кабака, показав Хоншеду на дверь во двор. — Одного такого недавно поймали.

Хоншед вышел во двор и огляделся: в землю были врыты две пары наискосок перекрещивающихся столбов, на которых лежало длинное бревно, как брёвна кладут обычно для распила. С одного конца бревна к нему было снизу, спиной вверх, привязано голое избитое тело таким образом, что руки обхватывали бревно за спиной и были связаны вместе наверху. Ноги привязанного человека были верёвками оттянуты к основаниям столбов так, что их почти невозможно было согнуть или поджать. Под задней частью тела было уже немало нагажено, видимо, держали его здесь давно. Хоншед подошёл поближе.

Вертевшийся рядом с козлом ребёнок развлекался с привязанным к бревну телом как умел. Держа в руках какие-то воняющие непонятно чем даже на расстоянии, но точно ничем вкусным и даже съедобным, объедки, он подошёл к заднице привязанного, провёл несколько раз по щели в ней, нажимая посильнее, чтобы достать поглубже и перемазать в дерьме получше и поднёс на вытянутых руках ко рту привязанного.

— Ешь, ешь, ты голодный, я точно знаю. Вкусно? Скажи, вкусно?

В ответ раздалось мычание и чавканье. Видимо, наказанный провёл под бревном настолько много времени, что голод стал уже предельно нестерпимым. Ребёнок позволил вылизать ему все пальцы и ладони, а потом обошёл привязанного сзади, достав из кармана плётку.

— А теперь другое развлечение — бой плетью против дырки в заднице с дерьмом. — с этими словами ребёнок ударил по ягодицам плетью, поглядывая под бревно, не начало ли выходить наружу дерьмо.

— Смотришь, когда он обгадится от нестерпимых побоев?

— Не-а, жду, когда затычка наружу вылетит. Я ему кусок дерева обстругал и в задницу запихал. Он теперь жрать может, а гадить — нет.

— А зачем? — Хоншед всеми силами пытался скрыть недоумение.

— А чтобы не гадил! Вон, сколько навалил. Целую кучу!

— Он у тебя сдохнет скоро с этой затычкой — вряд ли он сможет её вытолкнуть. У меня когда запор был, так я чуть не сдох дерьмо выталкивая собственное, чуть всю дырку себе не разорвал этим камнем.

Ребёнок призадумался и подойдя к заду просунул пальчик в дырку.

— Думаешь, не выйдет? Она совсем рядом, я её пальцем чувствую. Можешь сам проверить. Надо было потоньше сделать, наверное.

— Да и тьфу на него! Пусть подыхает! Нечего было воровать! А ты смотри, чтобы он тебя за пальцы не укусил ненароком, а то решит сделать гадость под конец своей никчёмной жизни хоть кому-нибудь.

— Не должен! Видишь, как у него привязана голова? Это чтобы он её не разбил и не подох раньше времени. А про укусить, это ты точно подметил, а то я собирался его заставить мне член сосать.

Дальше слушать выбросы плодов детского воображения у Хоншеда не хватило душевных сил и он снова отправился во дворец. Под вечер царь вернулся домой и Хоншеда всего лишь попросили немного подождать в приёмной. Но то, что потом произошло, потрясло его больше, чем всё увиденное до этого. От неожиданности Хоншед аж обомлел.

На троне перед ним восседал хозяин кабака, вокруг которого ходил тот самый ребёнок. Хоншед понял, что вляпался в такое дерьмо, какое надо ещё поискать и мимо не пройти. Видя его замешательство царь с довольной ухмылкой начал разговор первым.

— Удивился? Ну так не зря же я страной управляю! А ты подумал, что раз царь, то сидит и бумаги пишет? А я, когда дела заканчиваются, отправляюсь кабаком руководить, чтобы развлечься. А как, тогда, тебе мой сын понравился? Правда, сообразительный мальчик?

— У мальчика хорошее воображение, а больше я узнать не успел.

— У меня есть ещё две дочери, но старшая всё время занята собой, а младшая ещё слишком маленькая. Ну а сына моего ты уже видел.

— Сын хороший, только развлечения у него, на мой взгляд, скучноватые. Он же может чем-то более полезным для себя заниматься, чем дырки в задах у преступников самодельными пробками затыкать.

— А я ему напоследок так по яйцам ногой отвесил, что затычка из дырки прямо аж вылетела! — вмешался ребёнок.

— А ну не влезай в разговоры старших, пока тебя не спросят!

— Это я так, чтобы не забыть. Мы с Хоншедом уже познакомились же там, во дворе. Должен же я ему сказать, чем дело закончилось.

— А хорошо у вас борются с преступностью. Мне понравилось — не везде такое встретишь! — похвалил Сехит Хоншед, прикрывая для приличия и не к месту подставившегося царского сына.

— Государство у нас хорошее, хоть и бедноватое. У нас тут многих имперских бед нет просто потому, что украсть нечего, а когда украсть нечего и некому, то и государственным ворам развернуться негде.

— Ну, я уже видел, как у вас борются с обычными ворами. А как с высокопоставленными борются? Их же так просто не изловишь!

— Это да! Но уж если ухитришься изловить высокопоставленного вора, то это целое достижение. Знаешь, кого ты там у козла видел?

Хоншед растерянно помотал головой изображая полное незнание.

— Государственного казначея! Проворовался и попался!

— А я недавно такое видел в Кнамиве, что чуть не упал.

— Их царь всё ещё носится со своей мёртвой дочерью? Давно пора уже завести нового ребёнка и успокоиться! Сколько ещё можно с ума сходить? Если из пяти детей выжили трое, то это уже хорошо!

Относительно последнего высказывания царя Хоншед промолчал и решил не затевать ненужные споры, пока дело идёт настолько хорошо, насколько это было возможно при таких враждебных обстоятельствах. Ещё немного поговорив о новостях и сплетнях он закончил бумажные дела и отправился спать перед непростой и дальней дорогой — ему в Империи оставалось посетить всего два царства и тогда можно было с чистой совестью возвращаться к императору с докладом.

* * *

Император изучал донесения или доносы — весь вопрос был в том, как на них посмотреть. Вообще, согласно его положению, доставались ему доносы только важные — мало что из требующих вмешательства дел поднималось выше даже рядовых имперских служб. А имперский совет вообще не занимался написанием доносов — не требовалось. И если власть чего-то делать не хочет — её и не заставишь.

Опять куча доносов по всяким пустякам и почти ничего дельного… А это ещё что? Имперский заложник из Елмаденвинала привёл к себе в комнату нескольких дешёвых потаскух и развлекается с ними почти непрерывно. Это не подросток, а Тык-Тык новый какой-то! Император вспомнил, как скоморохи привозили в столицу некоего слабоумного с таким смешным именем или прозвищем. Хорошим ходом ответил ему Тинтаос. Ничего не скажешь! И заложника прислал, как полагается, и не жалко в случае чего. А ещё вопрос — на самом ли деле этот второй его сын, а точнее — третий, это если посчитать Хоншеда, является его сыном, а не вообще неизвестно кем неизвестно от кого, судя по его не очень соответствующему королевскому происхождению поведению.

И как бы это не очень соответствующее поведение плохо для него и всех остальных не кончилось в случае, как я уже подумал, чего. И что мне теперь в случае как раз этого «чего» делать? Это же будет как пат в каумкатме: одним надо ходить, но нечем, а другим тоже надо ходить, но некуда. Или Тинтаос мне таким странным образом отомстил за то, что я его без новой жены оставил? Так надо было сначала думать, а не разведчиков засылать сразу под видом сватов! Нет, такой бред просто так в голову не придёт! До такого бреда додуматься надо! Вести свою разведку не где нибудь, а прямо под носом у его имперской разведки! Легче только рыбу плавать научить! И в чём смысл такой бессмысленной мести? В полной её бессмысленности? Или Тинтаос от ненужных наследников своего престола так пытается избавиться? Чтобы потом, в случае чего, нужным не мешали. Опять «в случае чего»!

Это «в случае чего» порой приводило императора в бешенство и, не без последствий для душевного здоровья, доводило до белого каления своей многочисленностью и вездесущностью. Вся имперская внешняя и внутренняя политика тысячелетиями состояла из этого предположения «в случае чего» чуть меньше чем полностью!

Теперь к этим уже примелькавшимся возможным направлениям из всех возможных добавилась личная месть короля, предвидеть которую или предсказать невозможно. Мало того! Король сам придумал бредовый замысел, сам его провалил, а теперь пытается ему отомстить.

Люди часто мстят не тому, кому хотят, а кому смогут. Если у него, а если присмотреться, то и не только у него, не вовремя подохла жена и он до сих пор не удосужился найти себе новую, то я-то в чём виноват? И жена была у него, к тому же, гулящая, да и мать его погуливала не в зад, а в перёд. Погодите, а чей же тогда это сын, если она его нагуляла неизвестно когда и от кого? Точнее, когда нагуляла — нам известно не совсем, но достаточно точно. А вот нагуляла от кого — вопрос.

За окнами раздалась очередная нестройная песня. Парады, хотя бы на какое-то время, закончились, но ходить мимо дворца строем, топая и горланя корявые песни, войска Империи не прекращали ни на день. На этот раз, похоже, пели свой гимн имперские каратели.

Не знает жалости карательный отряд,

Совет имперский отдаёт приказы.

Любой каратель лично будет рад

Избавить мир от человеческой заразы.

Мы мусор человеческий убьём!

С жестокостью предельной уничтожим!

От боли слёзы льют враги дождём.

Не причинять им боли мы не можем!

Страдает враг и он — не человек.

Империю от грязи мы очистим!

Каратели следят за веком век,

Чтоб страх преследовал предателей за мысли.

«Уже за предательские мысли преследовать пытаются — совсем от безделья чокнулись в мирное время.» — с чувством глубокого удовлетворения подумал император. Так они скоро мою империю и без моей помощи развалят, причём окончательно. Скорей бы уже!

Он вспомнил изобретённую кем-то для него повозку с аж восемью осями. Он даже на ней прокатился по самой длинной улице. Ухабы та повозка действительно не чувствовала — хитрая подвеска из рычагов так хорошо гасила рывки вверх и вниз отдельных колёс, что в отличие от обычных телег, верхняя часть почти не вздрагивала. У той повозки был единственный недостаток — она очень плохо поворачивала и для езды по городу не годилась. А для загородных поездок она была почти не нужна — император покидал столицу очень редко и верхом.

Он подумал сейчас, что вся его империя, совсем как та многоосная повозка — никакие удары снизу не доходят доверху, а поломка одного или нескольких колёс не помешает ехать. Зато повернуть она почти не может, что было так похоже на Империю — неповоротливость.

Ему хотелось поспорить с очевидным, но это было бессмысленно: если что-то показалось и не поддаётся опровержению, значит, обычно, так оно и есть. «Так это же хорошо!» — подумал он. Конец придёт его империи, которая была как болезненная опухоль на теле мира. Только не потянула бы она и весь мир следом за собой, как не раз уже было.

Для ненависти к собственной империи были серьёзные причины: с детства Икерантоэм боролся за жизнь и вышел победителем, но какой ценой? Он много раз бывал и в других странах. Некоторые страны не уступали богатством Империи, но в них не шла непрерывная резня. В некоторых творилось не пойми что, но виноваты в этом были, как раз, их жители. А в Империи трудности создавались для их преодоления!

Но что не давало императору покоя, так это ничем не объяснимая и не имеющая видимых причин способность Империи возрождаться из ничего подобно сказочному существу. Если чашку разбить на хотя бы две половинки, то их можно склеить, но целой она уже не будет. Если разбить на мелкие кусочки, то вообще склеить не получится. Если всё растереть в порошок, заново слепить и обжечь, то получится такая же чашка, но не та, что была раньше, а новая, хоть и всё из той же глины. Его учитель философии называл это переходом количества в качество.

Империя была похожа на глину, только не обожжённую, а сырую. И каждый раз, когда глина высыхала и разбивалась от очередного удара, её поливали настоящие реки крови её жителей, чтобы снова напитать и сделать мягкой, а потом объединить и перемешать, чтобы заново из этого куска вылепить новую империю, но из того же, чем была старая.

А единственным способом, который смог найти Икерантоэм, чтобы положить конец этому кровавому бесконечному круговороту, было не ломать, как многие уже до него пытались, Империю, а сначала обжечь её и сделать её неспособной к обратному объединению.

Но что может стать как раз той печью, которая опалит своим жаром Империю и заставит её стать единым и неделимым целым последний раз? Только война! Только война не между собой, а со всеми сразу, на которую будут брошены все силы и которая будет проиграна. Война, в которой будут потеряны все достижения и которая окончательно убьёт веру в объединения ради победы. Тогда Империя станет не нужна и не сможет возродиться, как не смогут снова соединиться черепки, чтобы стать единым целым, а так и останутся лежать как мусор или грязь.

Рассуждения были правильны и хороши, но именно это императора в них и пугало. Скорее всего, и на этот случай, как всегда, найдётся не меньше двух, если не пяти способов устранения угрозы безопасности государства. Император выкинул дурную мысль из головы. Всё, что за час можно придумать, уже предусмотрено и расписано. Сокрушить за час то, что создавалось тысячелетиями, конечно, можно, только если в это не была заложена защита от уничтожения и это не создавалось как сама защита от разрушения. От сложных выводов и пространных рассуждений император запутался и бросил дурное занятие.

У него возникло желание прямо сейчас пойти к тому заложнику из Елмаденвинала и посмотреть, чем он занят. Спит или новых потаскух тискает? Что-то подсказывало императору, что не так всё чисто с этим подростком, как ему раньше казалось. Излишняя похотливость у королевских или царских детей встречалась, но редко и не так сильно. Как можно испытывать столь неутолимую тягу к совокуплению, когда все потребности удовлетворяются немедленно на протяжении поколений?

Для сомнений были более, чем достаточные основания. Император после прихода к власти сам бегал по бабам и снимал их по нескольку за ночь. Но через год ему это надоело как собачья песня и очень скоро у него было не больше одной женщины на каждый день недели, а ещё через год у него вообще остались две или три женщины, которые всем его устраивали. Ну надоело преодолевать исчезнувшие трудности!

Дверь в комнату оказалась незапертой. Император толкнул её и под раздававшиеся внутри звуки сопения, пыхтения, постанывания, глубоких вздохов и шлепков телом о тело вошёл. Как он и ожидал увидеть, в кровати были потасканные бабы, а одна из них стояла перед парнем на четвереньках, а он долбил её сзади. Да уж, разнообразием, привычным для избалованных детей высокопоставленных особ, этот юноша не отличался, что ещё больше усиливало подозрения императора.

— Может, прервёшься для разнообразия и передохнёшь? — чтобы оторвать юношу от любимого занятия одного присутствия императора было явно недостаточно, парень был явно повёрнут на совокуплении.

— Ой! Простите, Ваше Императорское Величество, я сейчас одену штаны, чтобы не болтать перед Вами стоящим членом. И дверь надо в комнату было запереть, чтобы Вам свой голый зад не показывать.

— Ничего страшного, у тебя хорошая круглая попка. В моём, почти престарелом возрасте аж зависть берёт, глядя на такое телосложение.

Парень слишком неуклюже для человека из семьи, где танцам учат едва ли не с рождения, спрыгнул с кровати; опять, будто снова забыв о приличиях, повернулся к императору голым и сильно вспотевшим, как от очень тяжёлой работы, хотя дворянам от природы сильно потеть не свойственно, задом и размашистым движением протянул руку к своим висевшим как попало на спинке кровати у изголовья штанам.

— Можешь не одевать, я уже всё видел. — нарочно сказал император, незаметно разглядывая не по годам крупного подростка почти без волос на теле и с крупным, раскачивающимся из стороны в сторону от каждого движения половым членом над висящей мошонкой.

— Я не знал, что Вы ко мне сейчас придёте, а то бы я подготовился.

— Не нужно, я хотел у тебя спросить одну мелочь, но забыл, пока к тебе дошёл. Большой дворец всем хорош, кроме больших расстояний.

Пока император говорил, он разглядывал юношу с ног до головы и его подозрения крепли всё больше: Тинтаос перехитрил сам себя, это не сын короля и даже не сын дворянина. Император сам был из таких и хорошо узнавал безродных людей простого происхождения.

Такое телосложение бывает у конюхов или землепашцев: широкие плечи, крупные руки, узковатый лоб и член до колен. Потаскуха была жена Тинтаоса, как есть потаскуха: простолюдинами не брезговала. И этого никто не заметил? Куда они вообще там смотрели? Наследственные черты видны даже в детском возрасте, а этот жеребец произошёл от мужика или рабочего, но никак не от короля. Точно никак!

Мальчик он, может быть и не плохой, но безродный со всеми вытекающими последствиями, а последствий уже будет много. Тинтаос не подумав нагулял первого сына и оставил его в живых. Это почти ясно, недаром у Хоншеда морда похожа на лицо Тинтаоса, как я почти сразу же заметил. Дэанева мне увидеть пока не удалось, но говорят, что сам он — почти вылитый отец. А этот — плод сношения с простолюдином самого низкого происхождения. И что покойная жена Тинтаоса нашла в этом детине? Хотя, посмотрев отпрыску между ног — понятно.

Император вышел из комнаты и вернулся в свои покои, разложив с уверенностью все доносы на столе в порядке их поступления. Тайны в Объединённых Королевствах они так искали! Тоже мне искатели тайн и загадок! Бедного Хоншеда ради этого в попу изнасиловали, чтобы с таким трудом и ужасными мучениями узнать, что он — сын Тинтаоса. А на лицо посмотреть не судьба? Или в попу смотреть забавнее?

Но этот внезапный ход я вам так разыграю, что мало не покажется! Получается, что в Елмаденвинале с наследниками просто беда! Один сын короля — незаконный, второй — хоть родной, но единственный, а третий — тоже незаконный, но об этом пока ещё никто не догадался и этот ход я пока попридержу. Ах, да! У него ещё и третий сын есть и те две дочери: слабоумная и малолетняя, но больного сына и такую дочь я всерьёз не воспринимаю как угрозу моему замыслу, а младшая пусть вырасти сначала попробует и дожить хоть до чего-то.

Правила игры поменялись! Господа! Теперь Елмаденвинал у меня с таким пристрастием попляшет, что им государственный переворот как праздник покажется! Не меньше! Главное сейчас — чтобы эта наглая рыжая морда по имени Хоншед не подохла где-нибудь по дороге, а как есть явилась обратно в своё королевство со всеми собранными у меня сведениями. Вы хотели провести меня своими уловками? А я вас всех проведу своими непредсказуемыми выходками! Вы ещё не знаете, на что способен человек, выживший в Нижнем Городе! А это что ещё за мулькина грамота? Поисковый отряд из Елмаденвинала внезапно вернулся живым из Кулака Пустыни? Ладно — сейчас не до них — пусть поживут пока, их поисковым отрядом я займусь в следующий раз.

* * *

Царь Сехита умудрился своим умелым руководством довести своё же царство до невероятной нищеты. Причинами тому были неудачное расположение царства и оголтелая борьба с преступностью. Царю всё время хотелось держать своё царство в руках как собственный кабак, а одному такое сделать с огромным царством невозможно. В итоге царь полностью развалил внешнюю торговлю, которая и так была не в лучшем состоянии — Нивнылат и Кеанинат перехватывали все торговые потоки, а Сехиту оставались одни отбросы торговли. Сам Сехит смог производить, разве что, еду и немногие товары для строительства, чем и погубил себя окончательно. Со всей внешней и внутренней торговли царь пытался драть непомерные налоги, которые доконали последнее производство уже окончательно. Теперь в каждом селе производили в каждом доме всё, что было нужно, а при необходимости получить что-то не производившееся у себя, обменивали свой товар на нужный для себя товар у соседей. Деньги стали редкостью и почти не ходили.

Проезжая по Сехиту, Хоншед наконец-то впервые в жизни ощутил себя самым настоящим богачом. По местным понятиям он был богаче любого местного дворянина с таким количеством имперских денег. По дороге местная молодёжь часто предлагала ему себя просто за еду. Он уже устал слышать предложения вроде «Беру в роток за хлеба кусок!» или «За одну накормленную дырку — две другие бесплатно!». Порой таким заработком промышляли даже дети, не говоря уже о подростках и взрослом населении, которое ценилось ниже и запросы имело чуток поскромнее. По мере приближения к границе с Тинаотом запросы раз за разом становились всё меньше и Хоншед решился таки на незначительную трату ради душевного успокоения и нового развлечения.

Тогда, на первом же постоялом дворе он выбрал из толпы наиболее понравившуюся ему девицу и снял комнату на ночь. Когда человек хочет помечтать, он покупает себе картинку и дёргает на неё, когда захочет или мысленно её представляет. А когда он хочет совокупиться, то идёт в дом похоти, по крайней мере. Хоншед прекрасно понимал, что подобные развлечения в таких местах могут плохо закончиться и его в недавнем прошлом от этого предостерегали. Но в беднейшем царстве, почти целиком превратившемся в потаскушник, не снять себе на ночь, наверно, самую дешёвую потаскуху в мире было бы преступлением и против здравого смысла и против своего кошелька.

Вечер у него прошёл как проходят обычно такие вечера и он только заткнул девицу, предложившую за ничтожную доплату вылизать ему в попе всю дырочку, запретив ей предлагать ему заниматься подобной, с его точки зрения, собачьей мерзостью. Выпив ещё для успокоения на сон грядущий, он затолкал все вещи в ящик под кроватью, предусмотрительно там сделанный, чтобы ночью ничего не украли не разбудив.

Проснулся он от неожиданных ощущений во всём теле, которое хотело пошевелиться, но не могло. Он как мог осмотрел себя и заметил, что привязан к продольным брёвнам по рукам и ногам, а рядом с ним гнусного вида человек вертит в руках уже хорошо знакомое Хоншеду по Иелатану приспособление. Наполнив склянку до краёв раствором с отвратительным запахом и непонятным цветом человек пощупал яйца Хоншеда и взялся за его член, теребя его и подгоняя внутрь крови.

Хоншед с ужасом смотрел на свой зажатый в чужой руке член и на толстую иглу в другой руке этого человека. Человек помял уже слегка привставший член Хоншеда и ткнул иглой в набухшую вену, но игла с лёгкостью проткнула кожу и прошла мимо вены. Человек выдернул и осмотрел иглу, а потом прицелился в крупную вену снова.

— Не надо!!! — голос Хоншеда сорвался с крика на визг. — Убейте меня просто! Зарежьте меня! Зарубите топором! Только не это!

Он открыл глаза и увидел щель и похожие на губы створки девицы прямо перед своим носом. Снятая на ночь девица сидела на нём задом наперёд головой к его промежности подняв голову и смотрела на него с ужасом и непониманием, держа в ладони его напрягшийся отросток. Он вспомнил, как просил её разбудить его ротиком. Разбудила.

— Извини. Продолжай. Тут мне такое приснилось…

Удовольствие было испорчено и Хоншед просто решил дать снятой девке заработать немного ещё за старания. Он думал, что когда она во сне начнёт ему сосать, он увидит нечто из ряда вон выходящее, такое, что снилось ему когда-то, лет пять назад, но в десятки раз лучше и на невероятном уровне исполнения, таком, что яйца в попу втянутся. Но недавно им увиденные имперские ужасы начисто затёрли все детские, и не только детские, светлые воспоминания — на их место всё чаще и чаще выходили тьма и пустота пополам с ненавистью и страхом.

Он вспомнил один случай из своего детства. Тогда он подрался с не сохранившем своё имя в его памяти ровесником и сумел удивительно легко с ним справиться. Когда противник лежал на спине, Хоншед уже замахнулся было, чтобы со всей силы ударить его кулаком по лицу, но пожалел хорошенькую мордашку и перевернув парня на живот ударил жёсткой ладонью плашмя по заду. От боли парень громко завыл.

«Тоже мне боец — завывает хуже бабы!» — подумал тогда Хоншед, отбивая парню ягодицы. — «Совсем боли боится.». Парень ещё раз не удержался и взвизгнул, а потом стиснул зубы и больше не издавал ни звука, сколько Хоншед ни лупил его. Тишину нарушали только глухие удары кулаком и звонкие удары ладонью по заду парня.

Довольно скоро Хоншеду надоело бесполезное занятие, хотя где-то в глубине сознания у него вертелась шаловливая мысль всё-таки выяснить, сколько ещё побоев сможет вынести парень перед тем, как снова заорать от боли. По своему опыту Хоншед знал, что даже слабое битьё может, рано или поздно, стать нестерпимым, но на себе не проверял, а случая проверить ещё на ком-то пока не предоставлялось.

— А ты ничего, — немного успокоившись и усевшись на отбитый зад парня, оценил его стойкость к боли Хоншед, — не такая дрянь, какую из себя изображаешь. — уже окончательно успокоившись оценил он того, погладив по голове рукой. — Может, мы лучше подружимся?

Дружили они тогда недолго — этого парня поймал на мелкой краже и забил до смерти один лавочник. Хоншед не смог тогда разобраться в тонкостях своих ощущений и понять, кто был больше прав: лавочник, убивший вора или его друг, потому, что это был его друг. Сейчас такие вопросы у него просто не возникали — ему и так всё было ясно.

Хоншед попытался представить, что бы он сделал тогда, сделайся в прошлом он таким же, каким стал сейчас, только намного раньше? Да, тогда бы он убил того мальчишку нисколько не задумываясь и никакая хорошенькая мордашка его бы не остановила. Напротив! Скорее, даже взбесила бы ещё больше. Он задумался над произошедшими в нём переменами. Оказывается, всей его доброты и порядочности хватило на меньше, чем год пребывания в Империи. Он представил себе, как два, почти два года назад, сбежал бы таким, каким он стал сейчас, тогда из тюрьмы с Дэаневом и что бы он с ним тогда сделал? Нет, не убил бы и не бросил бы погибать на половине дороги, но гнал бы пинками, куда ему надо, не слушая ной того и хнычь пополам с завываниями. Да уж! Повезло Дэаневу с другом, ничего не скажешь. Крупно повезло!

Утром он отправился в Тинаот и поблукав немного, всего за шесть, без малого, дней добрался до столицы. Царь обрадовался его приезду так, будто Хоншед привёз ему полный мешок золота или освободил от имперских налогов на год. Не дав даже спрятать подписанные бумаги, Царь поволок под локоть Хоншеда на площадь смотреть на, по словам царя, невиданное им доселе зрелище, которое чуть ли не нарочно приготовили к его приезду, как дорогому и любимому гостю.

Увиденное Хоншедом на площади больше напоминало воплощение из его недавних снов: продольно к лежащим на козлах брёвнам привязали подростка примерно двенадцати-тринадцати лет. Рядом человек с угрюмым и озабоченным лицом вертел в руках уже хорошо знакомое Хоншеду по Гахшеону и Кеанинату приспособление рядом с большим и заставленным до краёв многочисленными пузырьками столом.

«Опять будут заниматься своей излюбленной гадостью!» — злобно подумал Хоншед, но сделал вид, что его занимает происходящее и всё увиденное. Тем временем устройство затолкали в зад подростка и над площадью нависла тишина. Царь поднялся на возвышение и оглядев с довольным видом всех, особенно Хоншеда, произнёс речь.

— Многие считают, что если Тинаот находится на самой окраине и неизвестно, что находится дальше него, то здесь у нас творится мрак и полное запустение. Что мы здесь погрязли в дикости, глупости, грязи, невежестве и во всём отстали от всей прочей Империи. Сейчас вы все увидите воочию, что это совсем не так и новейшие способы наказания за преступления применяются и у нас. Через мгновения этот преступник ответит за все свои злодеяния, несмотря на свой юный возраст.

Царь взмахнул рукой, подавая знак. Лицо подростка исказилось от невероятной и непереносимой боли, видимо, внутрь ему влилось что-то невероятно едкое и жгучее. Хоншеда от увиденного затрясло и сам не до конца понимая, что делает, он заорал, выхватил меч и прыгнув к изголовью подростка, двумя руками со всей силы отрубил ему голову. На землю брызнули струйки крови, рядом раздался хохот царя.

— Купился! Купился как маленький! А вы ещё сомневались! Я так и знал, что он это сделает! — обратился царь к придворным.

Хоншед удивлённо посмотрел по сторонам, видя неудержимое ржание, переходящее в судорожное хихиканье над ним. Убрав свой меч он оглядел смеющихся и понимая, что выставил себя дураком, спросил:

— А в чём он был виноват? — снова раздались хохот и ржание.

— Да, в общем, почти ни в чём. Просто нам захотелось посмотреть, что ты сделаешь, когда такое увидишь. — пояснил ему царь и продолжил. — А он думал, что вырастет! Что у него будут бабы! Что он проживёт счастливо и долго, а умрёт от старости или доблестно сражаясь. А подох он прямо сейчас и от позорного вливания вонючих помоев да ещё и не куда-нибудь, а прямо в задницу! Ой, держите! Я сейчас умру от смеха! А точнее, он умер от того, что ему наш уважаемый гость отрубил голову да так, что у него аж член встал от возбуждения!

Хоншед смотрел на второго сумасшедшего царя с ужасом, которого ещё ни разу не испытывал. Второй сумасшедший царь в империи! Это же немыслимо! Тот, прежний, хоть был безобидно помешан, а этот на убийствах ради развлечения и розыгрышей рехнулся. Как будто читая его мысли царь запустил ему руку между ног и восторженно крикнул:

— А ты у нас молодец! Люблю таких гостей! Во, как стоит и не падает! Надо тебе будет привести побольше баб, чтобы такое хозяйство зря не пропадало. Точнее не простаивало! — снова раздался хохот.

Хоншед задом и передом чувствовал, как царь его прилюдно лапает и не знал, что ему делать. Больше всего ему хотелось убить царя и как можно быстрее бежать отсюда, но он прекрасно понимал, что сделают с ним после такого покушения и тогда все мучения были напрасны, не говоря уже о лично для него самого последствиях. Царь тем временем продолжал излагать свои предложения как ни в чём не бывало:

— Нашему царству нужны такие люди, как ты! Но мы не вправе ни тебя держать, ни удерживать. И я придумал, как ты останешься в моём царстве навсегда! — при этих словах царя на Хоншеда нашла дрожь и он представил себе, как из него делают чучело живьём или замуровывают в камень. — Ты оставишь нам своих потомков! Ты обрюхатишь, я уверен, сотню наших женщин и они родят нам тебя заново сто раз!

Хоншеду стало плохо и он зашатался на ногах. Это сколько же придётся ему здесь ещё проторчать? Он представил себе предстоящую работу и его передёрнуло. Это же растянется на месяц или два! Когда же он тогда вернётся домой или к императору? Если вообще вернётся, а с учётом возможности заразиться, такой вопрос всё больше разрастался и становился чуть ли не важнее всех остальных. А если одна из этих, с позволения сказать, кобыл наградит его чем-нибудь и он по дороге к императору или домой сгниёт живьём? И все подумают, что заразился он от какой-нибудь потаскухи, а не здесь по царской воле. Но упирать сейчас надо было на волю императора и Хоншед решился:

— Обрюхатить сотню баб?! Да я больше пяти раз в день вообще не могу семя выпустить! А императору точно не понравится, что я здесь у вас проторчал целый месяц без штанов и с бабами.

— Императору без разницы месяцем раньше или месяцем позже ты к нему вернёшься. Ты же письма нам не читаешь, а там всё написано, что можно с тобой делать, а что — нельзя. Есть у тебя ещё вопросы?

— А что там написано? Все письма к царям запечатаны!

— Оказать содействие по женитьбе твоего короля и предоставить в случае необходимости посольскую неприкосновенность. — царь взял принесенное Хоншедом ему письмо и сунул тому под нос — в письме было написано почти то же самое слово в слово. — Ничего про время твоего пребывания не написано. Ты можешь хоть год разъезжать, если понадобится. А содействие я тебе сейчас окажу, какое смогу.

Царь указал Хоншеду на большую толпу детей в углу площади. Не догадываясь вначале, зачем их привели, Хоншед решил было, что для воспитания примером, что бывает с негодяями, но сейчас понял, что и в этом своем умозаключении он глубоко заблуждался.

— Видишь этих детей? И видишь вот этого, которому ты в порыве страсти отрубил голову, чтобы он особо не мучился? Так вот, сейчас я прикажу сделать с этой сотней детей всё то же самое, что раньше приказал сделать с этим одним, а тебя заставлю на это смотреть.

— Но это же твои дети! То есть не лично твои, а людей твоего царства. Посмотри, какие хорошие! Неужели тебе их не жалко?! Тебя же за такое возненавидят и проклянут! У тебя давно восстаний не было?

— Раньше не было и сейчас не будет. Не в первый раз.

Хоншеда передёрнуло. «Не в первый раз.» — он уже и не такое, наверное, устраивал. Да и пошло оно всё вместе с Империей!

— Хорошо, я всё сделаю, только детей не трогай. — начал он было.

И тут Хоншеда озарило — он вспомнил опыты придворных учёных с людьми и животными по зачатию. Один придворный учёный с очень сложным названием его занятия показывал, как можно размножить на сотни, если не на тысячи самок одного единственного самца. Король в успех не поверил и опыт провели на женщинах, которых на несколько месяцев замуровали для чистоты опыта. Кончилось беременностью не всех, но почти всех, что короля в немалой степени потрясло.

— А знаете, учёные моего королевства открыли способ и получше, и побыстрее — я вам за несколько дней наспускаю побольше, а вы это семя разболтаете и сотне баб вдуете. Вот и будет вам сотня детей.

— Хочешь уклониться от просьбы царя? — Хоншед почувствовал в голосе царя недоброе и насторожился на всякий случай.

— Я хочу сделать как быстрее и проще. — уклонился Хоншед, не в первый раз подозревая очередной подвох со стороны царя.

— Вот сколько баб из предложенной сотни ты для нас обрюхатишь своим вытекающим из твоего собственного члена семенем по нашему велению, стольких детей из этой сотни, которую ты видишь, мы помилуем. А в обратном случае мы ради такого дорогого и уважаемого как ты гостя приготовились как раз принести в жертву богам сотню детей за все дела их паскудные. Ну, что скажешь? Берёшься?

— Ведите! Буду вдувать, пока всем не вдую по разу. — мрачно, как от полученного приговора, произнёс он себе под нос. — Но что все от меня смогут забеременеть, я вам не обещаю. Так что и вы пообещайте мне отпустить всех детей прямо сейчас, а ещё лучше — сразу, а потом ведите своё бабьё на случку. Поработаю я у вас производителем.

Во все последующие недели мир для Хоншеда сузился до размеров зада стоящей перед ним на четвереньках девушки с выпирающими губами приёмника семени внизу. В былое время, лет пять назад, если не больше, он бы обрадовался такому счастью — насношаться вдоволь и не за свой счёт, но теперь он понял, что такое перебор и как он тяжело протекает. Уж чего-чего, а женщин ему ещё долго не захочется!

Рядом стояла царская прислуга и внимательно следила, чтобы он не уклонялся от возложенной на него почётной обязанности, а исполнял её, как следует. Хоншед мысленно порадовался, что мужчина он не из стеснительных, поэтому с подъёмом полового члена при посторонних людях у него затруднений не возникало, но всё равно совокупляться с незнакомой женщиной, отсвечивая волосатой щелью зада и болтая из стороны в сторону мошонкой переда при совершенно незнакомых ему людях казалось примерно тем же самым, что гадить посреди улицы.

Каждые три часа ему приводили новую женщину и всё повторялось до такой степени однообразно, что он уже сбился со счёта. К тому же, у всех женщин были надеты на голову тканевые непрозрачные мешки. Неизвестно, зачем была нужна такая таинственность, но ни сил, ни, в больше мере, желания спрашивать у него не было.

Рядом то и дело проходила царская дочь и подавала ценные советы, иногда теребя его мошонку пальчиками, поглаживая и похлопывая его по голому заду ладонью и проводя кончиками пальцев по щели между ягодицами. «Хоть бы внутрь ничего совать не стала! Как в тот раз.» — подумал он. — «Ещё одна извращенка озабоченная! Любопытно, а почему же мне тогда, при такой важной занятости, средство не дали для стояния члена такое же, как язык змеи, например? Или такое, как дали в Хидволе? Тогда бы я с таким стояком не одной сотне женщин детей заделал бы за день! Это же как бы всё упростилось тогда! Ну хорошо, не за день — за неделю. Значит, есть в этом деле какой-то подвох! Тут хорошо бы ещё узнать — какой? И где зарыта подлость на этот раз?»

Поразмыслив ещё немного Хоншед сообразил, что дело не в члена стоянии, а в семени вытекании. Он вспомнил свой двухмесячной давности опыт, проделанный тогда над ним орденом, с вливанием в него неизвестной смеси, а потом сутки стоявшим от неё половым членом и втайне порадовался, что царь не додумался сделать с ним такое же. «А то меня до смерти сейчас бы затрахали.» — подумал он.

Царь сидел у себя в покоях и слушал доклады придворных о происходящем в комнате Хоншеда. Временами царь просто не мог сдержать смех и строил смеясь немыслимые рожи, обращаясь к придворным.

— А он-то подумает, что сотню баб обрюхатил, а на самом деле повтыкал десятку бесплодных потаскух! Не зря мы им на головы мешки одели, а до конца они ему не оголялись! Он в потёмках и не разобрал! Ой! Умора! Сколько ему ещё осталось? Ничего — пусть старается!

* * *

Помощник Атвуира уже умер, но сам Атвуир был ещё жив, хотя по его собственным ощущениям жить оставалось ему точно недолго. Его собственное тело, а точнее то, что им когда-то было, на первый взгляд могло показаться уже мёртвым и успешно разлагающимся: вонь от язв и нарывов привлекала полчища мух, а кое-где совсем сгнившую плоть уже начали поедать их личинки. Атвуир сейчас представлял собой так поражённого болезнью или проклятием человека, как обычно рисуют художники давно умерших при вскрытии могилы или склепа.

Он уже никогда не вернётся назад — это было совершенно ясно. До возвращения он точно не доживёт и это было странно — никогда ещё проклятие Вымершего Королевства не могло его поразить. Он прошёл их последний путь по пустыне мысленно ещё раз и не вспомнил в нём ничего подозрительного по сравнению с Вымершим Королевством: их безделушки светились и там, просто не так сильно. Воздух был тот же самый, только до безобразия сухо и жарко, но почему его так насмерть поразило только здесь? Должна же быть вменяемая причина?

Долго думать он уже почти не мог и снова отключился. Только пить и пить не трезвея крепчайшую выпивку до полного беспамятства, так, чтобы не чувствовать эту боль и тошноту. Ходить, а в последнее время даже стоять, он уже не мог и лежал на земляном полу в подсыхающей луже собственных истечений всех видов. Скоро он уже не сможет есть и пить и тогда всё закончится. Скорей бы уже! Сил больше нет!

Пока он ещё мог хорошо видеть, он подносил камень к безделушке и смотрел, как она тускло начинает светится. Любопытным было ещё и то, что светилась она неодинаково: через руку она светилась гораздо слабее, через толстую книгу — ещё слабее. А если камень безделушки был закрыт несколькими медными монетами, то не светился вообще!

Что это за свечение? Откуда оно? Это же не огонь светляка! Почему камень заставляет светиться камень? Что это за волшебство и почему оно совсем не проходит сквозь медь, а немного хуже сквозь не только медь? Что это за проклятие? Что, если проклятие и свечение вызваны одной и той же причиной? Значит, источником невидимого проклятия была не сама местность Проклятого Королевства или столь многочисленные проплешины Кулака Пустыни, а лежащие в них камни?

Он вспомнил выглядевшие как старые сказки для детей древние летописи в которых упоминался невидимый свет, проходивший сквозь и камень и железо, но хуже всего проходивший сквозь тяжёлые золото и свинец. Про медь ничего написано не было, но Атвуир догадывался. В некоторых источниках упоминалось также, что такой невидимый свет будучи сильным и проходя сквозь тело человека и животных способен был им нанести большой вред: вылезали волосы, выпадали зубы, кожа портилась и покрывалась язвами, гнили внутренности, хлестал понос, глаза слепли, кровь портилась и меняла свой цвет.

Атвуир сравнил описание со своим состоянием и обнаружил между ними много общего. Но источник! В книге упоминалось, что источником невидимого света было грибовидное облако, а не камень. Камень от жара облака должен был оплавиться! Так было написано! Всё это в большей мере было скорее похоже на сказку, чем на правду.

Но сейчас отправкой найденного им большого камня из непонятно чего решался вопрос гораздо более судьбоносный и важный, чем даже вопрос происхождения проклятия Вымершего Королевства: правда ли всё, написанное в древних летописях? Если всё, что было написано не во всех, но во многих древних книгах — правда, то возможно будет по мере сил человеческих повторить все или хотя бы некоторые чудеса.

Неужели можно будет всё это возродить? Плюющие свинцом трубы и ровняющие с поверхностью земли целые города снаряды огромных метательных устройств. Грохочущие и неуязвимые для оружия людей повозки целиком из железа на широких железных лентах. Летающие в небесах и обрушивающие на врагов свой огонь железные птицы. Всё, что можно только себе представить, включая подводные корабли. Тот мир, который исчез в далёком прошлом и, казалось, уже безвозвратно, может возродиться и это будет их мир, в котором не будет господствовать Империя, а будут править Объединённые Королевства.

Это была не сказка! Это была правда, которую все считали сказкой! Но почему никто не догадался до сих пор? Сколько тысяч раз послушники таскались по Вымершему Королевству с этими безделушками со светящимися камнями, смотрели на них, закрывали руками, видели не одну сотню раз, как свечение слабеет, но не делали никаких выводов.

Что нам помешало задуматься хоть раз и понять, чем вызвано такое явление? Все мы видели одно и то же, но настолько привыкли к этому, что не обращали внимания. Мы искали чудес, а правдой оказалась как раз древняя сказка. Все наши знания оказались бредом, а многолетние исследования — гаданием на камушках или палочках. Но все рассуждения нисколько не давали ответа на главный вопрос — почему?

Но почему об этом не догадался Орден Замкнутого Пути? Хорошо, послушники могли всё проглядеть, на то они и послушники, но не так поднаторевший в поисках надёжно скрытого знания орден, а особенно его руководство. Почему за тысячи лет многие тысячи лучших из лучших искателей и мыслителей ордена видя эти записи про свечение тех безделушек, что они принесли в Кулак Пустыни, не догадались никак сделать выводы, которые были доступны бы даже слабоумным?

Не догадались или нарочно не сделали? Орден вообще не любит ни строить никаких догадок, ни, тем более, следовать им. Но почему они тогда послали его сюда? Почему они поверили в догадку? Или уже не в догадку? Неужели ни один алхимик не додумался изучить кусочек и сделать выводы? Хотя да… кусочка у них ещё не было. Ну и что! А из Вымершего Королевства притащить мешок земли, над которым светились эти безделушки, кому-то лень помешала? Или мешок земли с той местности, где светились — не важно! Или уже притаскивали?

Да и тьфу на этот мешок! В Кулаке Пустыни тоже не всякий камень или песок заставлял безделушку светиться. Но я не верю в то, что для такого простого изобретения нужно ждать сотни лет, если не тысячи! Я не верю, что никто не додумался сделать безделушку с полностью в медь укрытым камнем, хотя бы, чтобы смотреть было удобно. А что? Взять медную трубу и заткнуть пробкой с одной стороны, можно даже медной пробкой, а в другой конец её смотреть — светится или нет.

Или не светилась? Или светилась, но не везде? Или решили, что не надо гадать и пусть камень торчит наружу? А закрыть его бумагой или ещё чем-нибудь очень тонким, чтобы свет не мешал наблюдать за тем, светится камень или нет? Если невидимый свет всё равно проходит не только сквозь бумагу, но и сквозь дерево, то какая разница?

Разница, наверно, была. Чем больше он думал над непрерывно возникающими вопросами, тем больше их у него становилось, в отличие от непрерывно уменьшающегося количества ответов. В конце концов, думать это уже не его дело, тем более сейчас. Пока он мог ещё стоять, он видел море, за которым находились Объединённые Королевства, до которых он уже никогда не доберётся. Через несколько дней его отряд отправится туда без него, а он останется догнивать здесь.

Сначала он хотел переждать всего несколько дней, пока ему станет получше и он сможет перенести переход на корабле. Потом ждал ещё несколько дней, но лучше так и не стало, а последние дней пять ему с редкостным постоянством становилось всё хуже и хуже, пока он окончательно не дошёл до теперешнего своего состояния живого мертвеца. Не надо было ждать! Никогда не надо ждать, когда надо действовать!

Скоро наступило уже на следующий день. Видимо, время шло для него слишком большими рывками, чтобы замечать его столь мелкие и ничтожные отрывки как дни, а тем более, часы. Отряд, а точнее всё то, что от него теперь осталось, погрузился на корабль и тот успешно под свист попутного ветра отправился в сторону Елмаденвинала. Камень и ставшие уже ненужными безделушки отправились к месту их назначения. Атвуир молился теперь, чтобы по дороге корабль не потонул и не унёс на морское дно все достижения их тяжкого труда.

Но и на этот случай орден предусмотрел запасной ход: все записи с его наблюдениями были переписаны, а камней он взял из той кучи так предусмотрительно не один, а пять, как и предписывал орден — всё и особенно всё важное не должно быть в единственном числе. Человек из ордена сегодня должен был зайти за ним, но немного задерживался и отряд погрузился на корабль и отбыл без него. Но камни могут ещё подождать и никуда не денутся. Всё равно им теперь некуда спешить с ним вместе. Куда из комнаты может подеваться мертвец?

Уже наступил вечер и солнце почти село, когда к дому захудалой во всех отношениях придорожной ночлежки около порта подъехал отряд хорошо вооружённых людей и телега с запряжённой лошадью. Когда телега остановилась, человек на телеге взял две длинные и толстые, в большей степени похожие на рукояти носилок жерди, сдёрнул с ящика на телеге покрывало из мешковины и просунул жерди в проушины по бокам тяжёлого ящика. С рывком и приседанием от его большого веса два человека подняли на жердях окованный железом вдоль и поперёк деревянный ящик и поволокли его внутрь ночлежки.

Хозяин едва увидев людей с отличительными знаками Ордена Замкнутого Пути предпочёл не задавать вопросов, а свалить подальше от своего заведения. Начальник отряда обошёл ночлежку и отыскал ещё живого Атвуира в одной из комнат. Неудивительно, что его не взяли с собой — такого приняли бы за больного чумой или моровой болячкой безо всяких сомнений. Кто с таким поплывёт в здравом уме?

— Твой отряд уже уехал? — Атвуир услышал голос рядом.

— Вы опоздали немного, корабль уже отплыл, но всё нужное вам я сложил в углу комнаты. Возьмите мою безделушку — четыре камня в темноте заставляют её светиться, каждый заставляет. Я теперь уже не смогу вам этого показать — я почти ничего больше не вижу.

Человек в рясе взял безделушку Атвуира, осмотрел и положил себе в карман. Из другого кармана он вынул круглый и похожий на медный чехол для свитков предмет, снял крышки с торцов и подошёл к вещам Атвуира. Руками в тяжёлых, расшитых свинцовыми пластинками, как рыбьей чешуёй, перчатках, отыскав камни он поднёс один конец чехла для свитков к каждому камню заглядывая в другой конец и прикрывая лицо другой рукой в свинцовой перчатке. Внутри чехла засветились в почти полной темноте неотличимые от камней безделушки камни.

— Да, ты прав — камень безделушки светится рядом с ними. Тебя убить или оставить умереть самостоятельно? Я вижу, что проклятие в этот раз поразило тебя необратимо, скорее всего. Вряд ли ты сможешь выжить после такого разложения, да и зрение не восстановится.

— Избавь меня от этого ужаса! Мне всё равно — днём раньше или позже. Я выполнил свой долг перед орденом, хоть и не ожидал, что на этот раз я попаду под это распроклятое проклятие! Я не знал, я просто никогда не думал после посвящения, что меня оно может поразить.

— Правильный выбор. — с этими словами человек в рясе дал знак перерезать Атвуиру горло дважды, чтобы кровь быстрее вытекла.

«Не думал он…» — мысленно усмехнулся человек в рясе — «Ваше дело — не думать, а с безукоризненной точностью выполнять приказы вашего руководства, то есть мои, в установленные сроки! Желательно, не задавая лишних вопросов и обязательно всегда строго добровольно и с безудержным рвением. Многие знания в некоторых случаях оказываются куда опаснее полного невежества, особенно если знания эти не совсем полные, а точнее — неправильно истолкованные.

Когда с Атвуиром было покончено, человек в рясе проверил ещё по разу каждый камень, положив их для надёжности на крышку ящика и подальше от остальных. Камни в несложном приспособлении всё так же засветились, как и в прошлый раз. Без всяких сомнений, Атвуир из пустыни принёс именно то, что и требовалось. Наёмники бывают разные: одни скотского вида с ещё более скотским поведением, а бывают и весьма приличные, от которых при правильном их использовании на деле пользы оказывается куда больше, чем от скотоподобных.

— Грузите камни в ящик! — распорядился человек в рясе.

Два человека двумя жердями за такие же проушины на крышке, как и по бокам ящика, подняли крышку деревянного ящика, оказавшегося внутри свинцовым и человек в рясе бережно разложил камни внутри, для большей сохранности переложив их соломой, чтобы не побились. Ящик погрузили на телегу и отряд развернувшись двинулся обратно, а человек в рясе оставил на столе ночлежки кошелёк с деньгами. Порой деньги затыкают рты лучше, чем смерть, гораздо лучше.

* * *

Царь Тинаота слушал доклады своих придворных о количестве баб, якобы оплодотворённых несчастным Хоншедом. Количество довольно стремительно росло и уже перевалило за половину. Царь подсчитал на пальцах количество необходимых для завершения работы дней и мило улыбнулся стоявшему рядом имперскому советнику.

— Успеваем? — ехидно спросил он у советника и усмехнулся.

— Более чем! Если бы не осторожность, можно было бы завершить уже сейчас, но я предпочитаю действовать с большим запасом.

— Я одного не понимаю, хотя получилось и очень весело — он там уже до яичек своих дотронуться не может, не говоря уже про половой член, о котором ему, наверное, уже подумать страшно: зачем нам было надо Хоншеду такое испытание на выносливость устраивать? Что мы в итоге узнаем? Посмеялись мы здорово, а дальше-то что?

Вместо ответа имперский советник взял в руки монетку, подбросил её так, чтобы царь не видел, на какую сторону она упадёт и зажав её в кулаке повернулся к царю с любимым своим вопросом:

— Угадай на какую сторону она упала? Орёл или решка?

— Сейчас угадаю! Наверное… Орёл! Нет — решка! Нет — орёл — я догадался, иначе бы ты меня так уверенно не спрашивал, что там.

— Так орёл или решка? — перебил поток рассуждений царя имперский советник, не моргая глядя тому прямо в глаза.

Царь пытался отследить по выражению лица имперского советника и его переменам после своих предположений, на какую сторону в его руке упала монета, но лицо советника не выражало ничего.

— А, ладно! Пусть будет — орёл! Не на корону же играем!

Имперский советник раскрыл кулак и царь увидел решку.

— Надо было загадывать решку! — царь чуть ли не подпрыгнул. — С такими твоими непрошибаемыми спокойствием и невозмутимостью просто невозможно у тебя выиграть ни в орлянку, ни в чёт-нечет! Как ты смог так хорошо всё скрывать, когда я пытался угадывать по лицу?

— Очень просто — я не знал. А ты не знал, что я не знаю.

— Опять ваши любимые уловки… Но я понял тонкий намёк.

— А раз понял, то продолжай доводить Хоншеда до изнеможения и не перестарайся ненароком — он должен считать, что у него и так всё получается, без помощи того пойла, что ты приказал ему подливать.

— Он даже не заметил привкуса, но уставать стал гораздо реже.

— Одной загнанной лошади тоже казалось, что у неё открылось не то второе, не то третье дыхание, а потом она подохла.

— Намёк понял, не переборщим, если знахарь нам не врёт.

— Никаких «если»! Я слишком хорошо знаю твою любовь к диким опытам над людьми. Думаешь, что на западе от Империи об этом паскудстве в твоём царстве ничего не знают? Или ты подумал, что это от имперского совета нельзя ничего скрыть, а от всех прочих можно?

— Мы на запад не ходим, это вы туда несколько раз ходили, но так оттуда к нам никто и не приплыл. Я даже не верю, что там кто-то есть.

— Ещё много кто есть, но мы не всем нужны, а это надо исправить.

— Война, которую так долго ждали, закончилась не начавшись?

— У нас ума хватило её не начать — мы слишком хорошо знаем и о тех, кто на востоке, и о тех, кто на западе. Друзей у нас там нет пока.

— Тогда бы они уже прислали флот и высаживались у нас, вырезая местное население и занимая самые выгодные участки для подскока в сторону столицы Империи. Почему они до сих пор этого не сделали?

— Потому, что едва ли не восемь тысяч лет назад, ещё в довоенные годы были написаны целые труды по военной стратегии, которые ты в молодости даже не открывал, хоть и царь. А если бы ты их открыл, то прочитал бы, что такое снабжение и как его тяжело наладить на слишком большом расстоянии. До ближайшей суши на запад больше двух с половиной тысяч вёрст, а на восток — больше тысячи.

— Да знаю я! — едва не заорал царь. — А на севере и юге от Империи разбросаны только мелкие острова, почти необитаемые, а дальше к полюсам находятся только вечные льды. То есть, я хотел сказать, на юге от Империи, а на севере от Объединённых королевств.

— Мне понравилась твоя оговорка, но вести войну на расстоянии в тысячи вёрст за морем возможно только при наличии сотен кораблей, а может быть и тысяч. Если в достаточном количестве почти ничего из продовольствия нельзя будет захватить на месте высадки, как у тебя в царстве, то придётся везти его через море вместе с подкреплениями, а это уже двойная уязвимость и совершенно непростительная.

— Это ты точно подметил — в моём царстве много не захватишь.

— Зато рядом есть Утием, который можно превратить в огромную промежуточную стоянку на суше для подскока на Тивахлатму, из которой выбивать укрепившегося противника придётся уже с мучениями.

— А как в Утиеме обстоит положение дел с верностью Империи?

— Примерно так же, как стоит член у твоего высокопоставленного, с позволения сказать, гостя — с каждым разом всё труднее и хуже.

Царь скривился. Тинаот очень удобно располагался для спокойного существования в мирное время, но в случае начала войны он будет отрезан от почти всякой поддержки. Если Утием втихаря снюхается с не такими уж далёкими заморскими захватчиками, чтобы предоставить и площади для расположения и продовольствие для питания, то мощная получится заваруха и для него и для ближайших соседей.

А если к этому делу ещё подключится Чонтонин… Тогда огромный остров будет разрезан с двух сторон и дела пойдут совсем плохо. Вот, что бывает, когда некоторым зажравшимся от хорошей жизни странам надоедает быть союзниками своих благодетелей и они начинают назло им строить замыслы во благо своих мнимых освободителей.

Царь смотрел в окно, рядом расхаживал имперский советник, а где-то за толстыми стенами Хоншед с проклятиями пытался поднять свой член и оплодотворить очередную бесплодную потаскуху. Как же всё и все они похожи! Вечная борьба за укрепление Империи это попытка в сто первый раз добиться беременности от бесплодной бабы, а беготня вокруг этого занятия имперских советников это столь же бесполезная, как и все усилия Хоншеда по их оплодотворению, деятельность.

Хотя и было во всём этом безумии зерно здравого смысла. Если бы Империя откатилась на восток, то Тинаот оказался бы не на отшибе, а в самой середине нового расположения островов образовавшегося тут государства и потекли бы через него все торговые потоки на запад. На мгновение царь представил себе процветающее будущее своего почти разорившегося царства и разогнал бредовые видения.

Даже получись, как он представил, то всё равно ему с этого ничего не обломится — здесь будет уже другое царство, в котором будут уже другие люди с другим царём. Каждое царство появилось на его месте не просто так и со своим царём. Какая жизнь — такие и люди, а какие люди — такие у них и цари. Как только здесь поменяется власть, а она поменяется, тут же со своих мест полетят все: от царя до деревенского старосты. Это сейчас денег нет, чтобы их присваивать, а как здесь всё изменится и деньги появятся, так следом появятся и те, кто их захочет как можно быстрее присвоить и как можно больше.

Сможет ли он противостоять этому? Да никогда! Поэтому пусть всё здесь остаётся как есть и никогда ничего не меняется — лучше быть в захудалом царстве не самым великим царём, чем в процветающем, но всего лишь старшим помощником придворного писаря. Не дождётесь! Я свою, хоть и помойку, на чужой, хоть и дворец, не променяю!

Царь завершил раздумья и уставился на имперского советника. Тот посмотрел на царя и впервые за всё это время улыбнулся. Вообще, как улыбались имперские советники, это надо было уметь! Наверно такой улыбкой улыбался бы кот своей пойманной мыши, умей он улыбаться. Но далеко выходящие за пределы обывательских проницательность и дальновидность заслуженно давали право имперским советникам себя так вести с кем угодно в их империи, включая даже царей.

— Раздумываешь, не переметнуться ли тебе на сторону заморского врага Империи вместо прозябания на её прогнившей окраине?

Царь уставился на имперского советника с чувством удивления или недоумения. Он что, мысли читать умеет? Но этого не может быть! Ни один человек не может услышать мысли другого! Это невозможно! Во всяком случае, я никогда не слышал о таком чуде! Царь вспомнил о не так давно преподанном ему советником уроке и успокоился.

— Я думаю, что ты уже догадался о моём ответе. Меня устраивает моё царство со мной во главе. Но есть у меня подозрения, что не всех в Империи, а также за её пределами, устраивает своё сегодняшнее положение, поэтому им как всегда захотелось большего — человеческая глупость бесконечна как и бедность. На этот раз я угадал?

— Не сомневайся — очень многих не устраивает и давно, поэтому сразу отправляй Хоншеда в последнее в его путешествии царство, как только он закончит здесь все свои дела во всех смыслах этого слова.

Дела Хоншеда заканчиваться пока ещё не собирались. Чтобы вдруг не сбиться со счёта в оказавшемся до предела однообразном занятии, он завёл себе дневник и записывал в него каждый раз, указывая время. Всё шло по часам и каждые три часа на листе появлялась новая запись о новом оплодотворении неизвестно кого. Мысленно Хоншед успокаивал себя тем, что это ещё и запись о ещё одном спасённом ребёнке.

Десять самых тяжёлых дней, особенно первых, когда ему казалось, что с каждым следующим разом его половой член приходит в рабочее состояние всё хуже и слабее, уже миновали, но появилась непонятная слабость во всём теле и непроходящая усталость. Как-то раз Хоншед в порядке развлечения попробовал день или два назад поподтягиваться и поототжиматься, но не смог сделать и половины от обычного.

«Все силы высосали через член!» — подумал он. Из любопытства Хоншед попробовал подсчитать, сколько семени вытекло из него и не очень уверенно насчитал от четверти до чуть ли не целой чарки, а ещё ему оставалось выпустить в ненасытные женские утробы столько же. «Даже потеря такого количества крови переносится в разы легче!» — злился он от полного непонимания природы такой своей неожиданной слабости — «Да что я с кровью-то сравниваю?! Это сравнивать надо с мочой или соплями!» Он задумался на несколько мгновений, представив, как у него вместо носа вырастает половой член, а потом он его засовывает в самую глубину влагалища, чтобы выпустить капли семени поближе к их конечной точке назначения. Опять конечная точка назначения! Он представил себе, где окажется тогда его рот и передёрнулся. «Тьфу! Гадость!» — подумал он и встряхнул головой, чтобы прогнать с глаз отвратительное видение — «И с другой стороны если зайти, то получается немногим лучше — прямо ртом над этим самым, который у женщин иногда от возбуждения чуть наружу не торчит.»

Но трудно и тяжело было раньше, а сейчас ему порой даже иногда начинало казаться, что он почти вошёл во вкус и начал получать некое удовольствие от работы. Вот что значит привычка! Как бы не войти во вкус, а то где потом найти столько бабья? Он потрогал себя между ног и по телу пробежала похожая на судорогу волна. За эти, почти одиннадцать, весёлых дней он вообще ни разу не одевался, даже разгуливая в тёмных коридорах дворца то в уборную, то в умывальную.

А вообще, зря он так сразу возненавидел не такого уж и плохого на первый взгляд царя. Может царю надо было его заставить совершить в какой-то мере подвиг, а как его ещё было заставить? Сам себя он не мог заставить лишний раз попу или подмышки помыть. А тут всё царь сразу поставил чётко и ясно, чтобы даже до его непроходимой и такой любимой тупости дошло, что шутки кончились. А что касается того, в первый день через попку отравленного подростка, то и подростки разные бывают, как он сам лично и не один раз убедился. Может быть, за свою недолгую жизнь этот подросток такого натворил, что его ещё не так наказать надо было, чтобы другие всю жизнь вспоминали вздрагивая от ужаса! Хоншед вспомнил тот, свой, случай с чумной крысой.

А если вдуматься, то многие хорошие и полезные вещи люди даже для себя делают из-под палки. Он вспомнил, как ему в раннем детстве не хотелось ни учится головой, ни упражняться телом, а хотелось под собственные вопли одобрения заниматься всевозможной бесполезной, зато весёлой и приятной ерундой. Как тут не задуматься?

А, может быть, они правы? Император, советники, цари, те многие другие, с которыми он поначалу был так не согласен. Сначала ему это непрерывное вдувание своего семени в целую сотню незнакомых баб совсем не понравилось и даже ужаснуло, а через какое-то время даже начало немного нравиться. А под конец он ещё и добавки запросит на посошок, чтобы дали кому вдуть побольше напоследок.

Размышления Хоншеда прервала дочь царя, которая привела ему на случку очередную женщину. Он с необычным, впервые появившимся за всё прошедшее с начала мероприятия время, ожиданием приятных ощущений лёг на спину и взмахом руки подозвал пришедшую заодно с царской дочерью потаскуху, чтобы та поработала ртом.

— Может быть, всё-таки попробуем, хотя бы в этот раз, ещё и пальчиком поиграть внутри? Разнообразим твоё удовольствие. Тебе понравится. — выжидательно спросила она Хоншеда взяв руками его член.

Уже собираясь в очередной раз гаркнуть в ответ что-нибудь вроде: «Даже думать не смей! Извращенка такая!» Хоншед вспомнил свои не очень связные размышления и задумался. «А что я теряю? Хуже мне с этого точно не будет. Зачем упрямиться и сопротивляться, может быть ещё более хорошему и приятному, чем было до этого?».

— Ладно, только бережно и нежно. Смотри у меня!

— Тогда вставай. — ответила женщина, становясь возле кровати на колени рядом с чашкой или плошкой с густой жидкостью.

Хоншед встал и почувствовал, как не вынимая изо рта, бабёнка так ловко провела скользкими пальцами по его заду и проникла внутрь, с ощущением лёгкой щекотки нащупав удивительно чувствительную и невероятно возбуждающую каждым прикосновением к ней область за дёргающимся и то и дело сжимающимся вокруг её пальца отверстием, что ему показалось, что она только этим всегда и занималась.

«Ну вот, а я боялся…» — успокоил он себя, чувствуя, как отросток спереди от этих прикосновений внутри поднимается чуть ли не прямо рывками. Ещё немного и девица выпустила его конец изо рта. Хоншед нагнулся, опёршись руками на кровать и широко расставив ноги подождал, пока девица поднесла к его наклонившемуся вниз члену чашку с маслом и окунула его в неё почти на всю длину. Он выпрямился и не обращая внимания на капающие на простыню капли масла с его члена залез на кровать, пристраиваясь к задравшей зад, стоящей как лошадь перед случкой, бабе. Когда всё было кончено и он вынул из влагалища быстро начинающий расслабляться член, тут же к нему подошла дочь царя держа в руках масляный светильник и Хоншед увидел в его свете стекающую с конца еле заметную белую каплю своего семени.

— Вот видишь, всё получилось, как обещал, отпускай её и дай мне отдохнуть часа три. — указал он дочери царя на свисающую каплю.

«Сколько же я ещё удовольствия упустил в своей жизни?» — думал он лёжа на кровати брюхом вверх и теребя пальцами всё ещё немного скользкий от оставшегося масла половой член. «Сколько ещё я сделаю глупостей и сам же себя накажу? В этот раз было так приятно и даже попка не болит! Почему я всё время делаю глупости себе же во вред и даже не учусь на них?». Ответа, как всегда, не было.

* * *

Слезами Цункаима и безуспешными поисками убийцы друзей дело после жестокого убийства Дакама и Велиола не закончилось, а только началось. Почти весь первый месяц после их убийства Цункаим пил и не трезвел. Он ходил по столице и завывая оплакивал своих друзей на каждом углу, как будто это были его ближайшие родственники.

Через месяц он стал гораздо меньше пить, но зато его поведение за этот месяц переменилось в корне: он стал угрюмым и замкнутым, под вечер приходил к себе домой и сидел уставившись в одну точку. Днём он хмурый ходил по городу оглядывая каждого встречного ровесника, мотая головой и что-то бормоча себе под нос. Иногда он ходил следом за некоторыми своими ровесниками весь день и причитая издали свои не то молитвы, не то заклинания, руками делал в их сторону в воздухе движения, как будто гладил их по спине или голове.

Через несколько недель он раскачиваясь ходил по улицам, обнимая стены и поглаживая их как живых людей, глядя в пустоту перед собой. Порой он обнимал перед собой пустой воздух и ласкал его как живого человека, строя невероятно страдальческие выражения лица и вздыхая как от безудержной тоски. Все или почти все, как жители столицы, так и приезжие, много раз его видевшие в таком состоянии, уже привыкли к нему, как и к сотням других слабоумных и блаженных и со временем перестали обращать на него внимание. Для них с почти самого начала всё было ясно — парень сошёл с ума. С кем такое не бывает?

Император то и дело получал доносы о совершенно непотребном и более несовместимом с должностью имперского заложника состоянии Цункаима, но закрывал на них глаза. Кому сейчас какое дело до состояния вчерашнего мальчишки? Пока он ещё никого не убил и даже ещё никому не нахамил. Может, он через год выздоровеет и всё положение само исправится. Мне заняться отправкой имперских заложников туда и обратно? А заодно попутно его родителям объяснить, что это не моя вина, что юноша рехнулся в расцвете лет и таким навсегда останется.

А о том, как это повлияет на отношения с другими странами, они в своих доносах, конечно, не пишут. А я и так знаю — плохо повлияет! Сейчас все страны как отзовут всех своих заложников одновременно и тогда что хочешь — то и делай. Войны со многими тогда уже точно не избежать, а выиграть её Империя точно не сможет и будет уничтожена полностью или почти полностью. И это было бы прекрасно! Если бы не сопровождающая эту войну гибель почти всего мирного населения. На такую жертву император пойти точно не мог. Тем более, что Империя через десятилетия возродится из ничего и всё начнётся сначала.

Так что придётся метания попридержать, чтобы не распугать ближних и дальних соседей, особенно дальних и очень дальних. Хорошие отношения с даже не совсем дружественными государствами надо беречь. Если достаточно долго портить межгосударственные отношения, то они окончательно испортятся. И не только межгосударственные.

Тем временем безумие Цункаима не стояло на месте и от непрерывной угрюмости он плавно перешёл к непрекращающемуся беспричинному и безудержному веселью. Теперь он ходил по столице и обнимал всех, кого захочет и смеялся. Чаще всего Цункаим обращал внимание на своих ровесников или ребят немного постарше, примерно возраста Велиола и Дакама. Дальше дела пошли ещё веселее.

— А вот и ты! Ну наконец-то я тебя встретил! — кричал Цункаим, обнимая очередного от неожиданности оторопевшего парня. — А давай померяемся всем?! У тебя точно всё должно быть огромным при таких широких плечах и круглой попе! — с этими словами он обнимал парня за плечи, оценивающе их тискал и едва ли не повисал у того на шее.

Другой человек за такие выходки прямо на улице при посторонних людях уже давно получил бы в лучшем случае кулаком по лицу, но на Цункаиме всегда красовались отличительные знаки аж самого имперского заложника и любой парень предпочитал не спорить с высокопоставленным сумасшедшим, соглашаясь на что угодно, тем более, что и Цункаим ничего такого, необычного и дорогого не требовал.

— А у тебя девушка есть? Вставляешь? А часто даёт? А сколько раз подряд получается? А в попку даёт? А у тебя долго стоит? Как долго? С такой круглой попкой ты должен всю ночь не прерываться!

Поток бессмысленных вопросов не прерывался, пока оторопевший парень стоял со спущенными штанами посреди улицы рядом с так же спустившим штаны Цункаимом, приготовившись к самому худшему. Но ничего страшного дальше не происходило и сравнив до полного удовлетворения любопытства и вдоволь полюбовавшись на сокровенные части тела друг у друга — один по собственному желанию, а другой по желанию другого — Цункаим и успокоившийся наконец парень оба натягивали штаны обратно и на Цункаима никто не жаловался. Зачем жаловаться на безобидного или сумасшедшего чудака столь высокого положения, как Цункаим, какому-то простолюдину обыкновенному? Только чтобы нажить себе высокопоставленных врагов или ещё чего похуже.

Городская стража видела всё происходящее на улицах, в том числе и вытворяемое Цункаимом, но упорно закрывала глаза на всё, даже на устроенное им на главной площади соревнование, кто дальше пустит струю. Тогда он и ещё два или три пойманных им парня построились чуть ли не прямо перед самым императорским дворцом и приспустив штаны опорожнили свои мочевые пузыри. Цункаим тогда оказался не то вторым, не то вообще третьим, но всё равно был счастлив.

Немногим позже к сравнению писек добавилось и взаимное разглядывание дырочек в попах. Посмотреть на невиданное доселе зрелище стала собираться целая толпа, которая день за днём росла и ходила за Цункаимом по городу, особенно мальчишки с подростками. Если бы в столице подобной дурью страдал простой горожанин, то почти никто не обратил бы на это внимания, но вытворяющий полное безумие сам имперский заложник притягивал к себе внимание безотказно.

— Хорошо — большая, а теперь покажи дырочку в попе. — теперь этот разговор стал для многих, встречавших Цункаима несколько раз, уже обычным. Дальше оголялись попы, половинки раздвигались ладонями в стороны и на общее обозрение выставлялись дырявые щели.

При такой поддержке сверху затея мериться, чем обычно меряются и показывать, что почти никому не показывают, приобрела широкое в прямом смысле этого слова распространение и Цункаима потихоньку начали почитать как пророка или проповедника нового учения. За ним ходила целая толпа и предлагала многим сделать с ними то же самое, что предлагал своим, тут же ставшими чуть ли не то последователями, не то учениками приятелям, Цункаим. У некоторых даже получалось.

— Дырку в попке ни в коем случае нельзя недооценивать. — вещал он. — Если она в неподходящее время серьёзно разболелась, то конец может прийти через неё скорый и верный всему остальному телу.

«Ну да. Кто бы сомневался!» — подумал император, читая недавно полученный донос. — «Теперь именно этот юноша стал той самой болезнью дырки заднего прохода в моей империи.» Только рано ему ещё о ней думать — лет через тридцать будет в самый раз. Но способности Цункаима делать нечто из ничего и увлекать за собой толпу произвели на императора неизгладимое впечатление. «Мне бы так!» — думал он.

Продолжением безумия стала игра в опускайку, которую придумал и всем показал Цункаим. Всё было предельно просто: все напивались до полного нетерпения, отыскивали ближайшего нищего и давали ему денег за то, чтобы он постоял на коленях под их струями. Если найти нищего не удавалось, то устраивался ничейный фонтан: собравшиеся становились плотным кругом спинами внутрь, спускали штаны, задирали верх одежды, принимали немыслимо раскоряченные положения тел и мочились во все стороны как можно дальше.

Когда императору принесли очередной донос, он даже не удивился. «Как это похоже на Империю! Как же это похоже!» — думал он. Такое тонкое сходство ещё уловить надо! То есть нашёлся один влиятельный скот, нашёл и силой своего влияния заставил присоединиться к себе в его деле нескольких других полускотов, а потом они объединившись в целое сборище силой своего большинства опускают кого захотят. Ну и чем это не Империя? Только делают они это не в переносном смысле, а в прямом, а в остальном — всё полностью совпадает.

Вершиной помешательства стало закономерное продолжение игры в опускайку: Цункаим раздобыл приспособление для вливания воды в задницу и очередной нищий оказался уже не обмочен, а обгажен с ног до головы. На устроенное Цункаимом на площади представление уже собралась посмотреть не просто большая, а огромная толпа, да такая, что вызвала бы своей численностью зависть у даже повидавших и повытворявших многое уличных скоморохов, привычных ко всякому.

На одном из деревянных помостов, на которых обычно то преступников казнили, то с которых проповедники вещали, к столбу для большей надёжности привязали нищего с медной мелочью в руках, а Цункаим со своими невольными подручными разместились перед ним полукругом. Влив каждому и себе по четверти ведра воды в задницу так, что животы у них раздулись как у беременных женщин, и едва сам дотерпев пока вода влилась в последнего участника представления, он с видом претерпевшего несчастья душевного страдальца и выражением лица как у заправского великомученика прокричал на всю площадь:

— Да родится сейчас вечная и неопровержимая истина! — с этими словами Цункаим взмахнул рукой, подавая знак остальным, и первым выпустил струю в лицо нищему. Остальные последовали его примеру.

На площади началось настоящее беснование. Многие вспомнили о недавнем случае с опущенным Хоншедом проповедником. Облитого с ног до головы и обтекающего жидким дерьмом нищего хлынувшая на помост возбуждённая толпа схватила руками, отвязала от столба и под неистовые вопли понесла по улицам в сторону порта.

На помосте посреди уже изрядно опустевшей площади Цункаим из предусмотрительно припасённого ведра ковшиком подмывал задницу от остатков дерьма. Его приятели к этому делу присоединились позже и удивлялись собственной мудрости, что заранее сняли штаны. Народ уже начал вовсю расходиться, не наблюдая на площади больше ничего любопытного. Довольный содеянным Цункаим оделся и обулся, разговаривая со своими приятелями из числа первых встречных.

— Ну как? Понравилось? Хоть немного? Только честно! — голос у него был заигрывающим и многообещающим. — Я повеселился!

— Ну, весело было немного… Нет, под конец было совсем веселее, я ещё никогда так не смеялся даже над скоморохами. Только вода ещё в животе болтается и гадить всё ещё хочется, а так было весело.

Цункаим его уже не слушал, а спускался с помоста. Он шёл домой и приплясывал на ходу. Он хватал за бока и прочие места каждого понравившемуся ему встречного и что-то говорил ему на ухо. Через каждые несколько сотен шагов он гладил себя по бокам и рукам, трогал себя за все места, до которых мог дотянуться, и разговаривал с ними, показывая встречным, с какой частью тела у себя он разговаривает.

— Смотри! Это моя конечность! Правда хорошая? Она порой бывает не в приподнятом настроении, тогда она лупит меня по лицу или хватает и теребит, где я не хочу или не где я хочу. Правда, конечность? — рука, обычно это была рука, у него шевелила пальцами перебирая по телу как будто чужая. Но я её радую, а раньше мы радовали её все вместе с друзьями, когда к потаскухам ходили. Остальные это могут подтвердить! Я не про людей, а про части тела! Правда, мои любимые? Некоторым из вас тогда чуть не досталось!

Теперь от Цункаима на улице шарахались уже почти все, за исключением только самых упорных последователей. К своему необычному поведению он добавил ещё и непотребную одежду, вырядившись в не сшитые между собой отрезы ткани, перехватив их поясками, ремнями, завязками, подвязками, ремешками, пряжками, верёвочками, лентами, ещё непонятно чем. Так он ходил по городу, отсвечивая всеми частями тела через щели между расходящимися отрезами тканей в своей новой одежде, которой он просто невероятно гордился и хвастался.

Череда представлений Цункаима не прошла незамеченной и в один прекрасный день его вызвал к себе император для личной беседы. Как на важное мероприятие, на беседу при дворе с императором Цункаим пришёл в своём самом лучшем наряде — том самом из отрезков ткани с просвечивающими во всех местах щелями голого тела.

— Ты не хочешь мне объяснить, что с тобой происходит в течении почти трёх последних месяцев? Что у тебя ещё такого произошло? — убедившись воочию в достоверности сведений из последних доносов начал император с любопытством разглядывая одежду Цункаима.

— Скоро начнётся война и меня, как заложника моего королевства, сразу изжарят живьём, раздерут крюками на части, сдерут с меня кожу или сделают ещё что-нибудь весёлое для вас, если я не успею раньше убить себя, что я постараюсь немедленно сделать, если узнаю, что для меня всё кончено. Мне, разумеется, очень жалко так рано умирать ещё не нагулявшись в столь молодом возрасте. Поэтому последние месяцы своей короткой жизни я буду делать что мне захочется, где захочется и когда захочется потому, что я сын короля и делаю что захочу.

Император молчал, не зная, что ему ответить на столь неожиданное заявление юноши, которого все уже давно считали невменяемым.

— Я не нарушаю никаких законов и нигде не написано, что нельзя делать хоть что-либо из того, что я делал последние месяцы. Конечно, Вы можете мне запретить развлекаться, но для этого Вам придётся не полениться написать императорский указ. Я хорошо знаю беспредельную любовь Империи к составлению и оглашению всевозможных, как полезных и незаменимых, так и бредовых и бессмысленных бумаг.

— А почему ты думаешь, что скоро начнётся война? Откуда у тебя такие сведения или ты что-то новое узнал и сам додумался?

Цункаим выпрямился и одёрнул вниз оказавшийся немного высоко лоскут своей одежды. Он поднял голову и опустил подбородок.

— Я — второй сын короля Тацхи, невидимый убийца, ночная тень. Я не думаю — я знаю. — медленным и низким голосом произнёс он в ответ и замолчал, глядя императору прямо в испуганное лицо.

— Я подумаю над столь смелым и дальновидным твоим умозаключением, а пока пошёл отсюда вон и оденься полностью или разденься окончательно, а то сейчас ты больше похож на огородное пугало или с большой натяжкой на празвалорскую потаскуху в порту. Лучше бы ты оказался на самом деле невменяемым, чем делал такие выводы!

* * *

«Вот что значит войти во вкус!» — думал Хоншед, содрогаясь от не просто сильного, а очень сильного удовольствия от получаемых им во время совокупления с очередной женщиной ощущений. Нечто схожее за всю жизнь он испытывал всего дважды: в Гахшеоне и Хидволе под воздействием невероятной силы дури. Но сейчас алхимической дури в нём не было, а удовольствие он получал самое настоящее.

Напоследок он позволил даже потыкать себя в задницу каким-то на палку или жезл переменной толщины похожим предметом, гладким и скользким от масла. Ощущения были совсем не такие, как тогда, когда на него навалился сзади тот здоровенный детина в Иелатане, а снизу в диком возбуждении колотилась дочь иелатанского царя.

«Вот что значит вопрос добровольного согласия!» — сравнивал он свои ощущения тогда и сейчас. Ведь происходит почти одно и то же, а разница просто прямо противоположная: тогда ему хотелось поскорее вырваться и подальше убежать, а сейчас хотелось только подольше не останавливаться и продолжать. Главное в любом деле это самого себя настроить и уговорить, а тогда и любое дело нравиться начнёт.

За последние дней двадцать он малость исхудал и сил и выносливости его тоже изрядно поубавилось. Но сейчас его это наблюдение уже мало беспокоило. «Когда это испытание на выносливость закончится, я всё быстро догоню обратно и отъемся.» — думал он, хотя последние дни ему заканчивать уже ничего не хотелось, а хотелось продолжать и продолжать, пока член будет вставать, пусть хоть просто вхолостую и без всякого выброса семени. Но количество баб уже подходило к ста и его договор с царём так же подходил к завершению. Вряд ли было бы разумным с его стороны попросить продолжения веселья.

Это был последний день и в его дневнике появилась круглая, сотая запись. Неожиданно почувствовав сильную, нахлынувшую от чувства выполненного долга усталость он лёг спать пораньше и утром подхватился ни свет ни заря. Наевшись и помывшись он отправился к царю с докладом, что их договор исполнен и он может отправляться дальше.

Царь, как ни странно, в такую рань уже проснулся и перебирал ему привезённые около месяца назад Хоншедом письма, как удалось тому тайком заметить. «Наверное, вечером уже донесли, что я всё закончил и время, как нарочно, подгадали. Ничего! Вы меня теперь своими мелкими хитростями не проведёте. Я теперь учёный!» — заметил он себе, но мудро промолчал. Царь на мгновение посмотрел на него, собрал со стола некоторые, по виду новые, письма, запечатал их сургучом и, так и не дожидаясь, пока печати остынут, вручил их все Хоншеду.

— Можешь ехать в свой Оскелаот, я тебе тут писем подбросил к их царю, чтобы своих гонцов лишний раз не отправлять за сотни вёрст со всякой государственной бумажкой, к тому же с тобой им надёжнее будет — я ещё не слышал, чтобы ты хотя бы одно письмо потерял.

Хоншед насторожился. Он уже когда-то занимался доставкой писем и знал, чем это занятие чревато. Но настораживала на этот раз не сама просьба, которую для императора он и так выполнял, а личность царя, который уже один раз показал свою подлую сущность и не было никакой уверенности, что не проявит её повторно даже на расстоянии.

— Не сомневайтесь, я через Мёртвую Котловину не поеду, так что, я думаю, ничего со мной не случиться. Вообще, мне повезло, что у вас так столицы расположены, что всякие помойки остаются далеко, если правильно ехать. Не хотелось бы мне наживать приключения.

— А ты их там и не наживёшь, там всё просто: раз и ты уже мёртв.

— Уже кто-то пробовал туда соваться и не вернулся? Иначе, откуда бы тогда про такие гиблые места ходила такая жуткая слава?

— Вернулись. Те, кому повезло вернуться. У нас там были рудники некоторое время, но мало кто из рабочих выживал и со временем даже каторжники закончились. Нехорошее место эта Мёртвая Котловина.

Хоншед вспомнил про похожие Ничейные и Спорные Земли, но ничего не сказал. Он втайне порадовался, что ему хватило мудрости так проложить свой путь, что не требовалось нигде срезать углы вот через такие вот Мёртвые и совершенно незнакомые Котловины. Он посмотрел на пачку писем, запихнул их в сумку и раскланялся.

Когда Хоншед через несколько часов был уже далеко за пределами столицы Тинаота, к царю зашёл имперский советник. Царь довольно и ехидно ухмылялся, вертя в руках перо. Сегодня он смог переиграть не самого слабого противника и не скрывал своей радости. Это же надо в таком захолустье, как его царство и такую пакость сотворить! Блеск и визг! А имперский советник пусть умоется и молча ему завидует.

— Радуешься, вспоминая, как ловко перехитрил очередного дурака или уже придумал новую подлость? — имперский советник не оценил великолепия победы царя и вернул его к суровой действительности.

— Восхищаюсь, как легко люди меняют свои убеждения на чужие, которые принимают за свои. У нашего юноши в голове произошёл настоящий переворот! А всего-то надо было напугать, вызвать жалость, поставить перед выбором, показать чудеса понимания, перевернуть на основании всего пережитого всю оценку воспоминаний и он поменял почти все свои убеждения на прямо противоположные.

— И ещё напоить хорошей вытяжкой, чтобы не заметил.

— Не без этого! Но ты заметь, как он даже не сомневаясь принял её действие за перемены в своём теле и ничего не заподозрил.

— Пьяных людей легко убедить в чём угодно, а одурманенных собственными успехами даже убеждать ни в чём не надо.

— Ещё бы точно выяснить, что перевернулось в его замутнённом и затуманенном сознании от полученных впечатлений? Пока я выяснил, что к принуждению он стал относиться гораздо терпимее. А смелости у него точно поубавилось — боялся даже забитых потаскух.

— После того, что с ним недавно проделала дочь царя Иелатана, он боится даже собственной тени, чтобы она его насиловать не начала.

— И за детей перепугался до полусмерти — рабское послушание.

— Раб не должен быть смелым — раб должен быть покорным. Чего ты ещё хотел от столетиями бывшего рабами народа?

— У них там в Объединённых Королевствах рабства нет, я слышал.

— Не все люди понимают, что на самом деле они — обыкновенные рабы. Хороший раб не должен понимать, что он раб, а должен считать себя свободным, но при этом беспрекословно слушаться.

— Но рабов можно продавать, а это уже трудно скрыть от раба.

— Мы все продаём себя, разница только в количестве и качестве.

— Да, ты прав. Хороший раб сам прибегает к своему господину.

— И при этом считает себя совершенно свободным. Именно управление рабами без кнута поддерживает Империю, возрождает её после развала и не даёт ей развалиться всё остальное время.

— Так сказал имперский советник. — съехидничал царь.

— Нет, много тысячелетий назад после великой войны так сказал и, что ещё более важно — обосновал и доказал свои слова её основатель, заложивший духовные и нравственные основы Империи.

— На пол не упади, а то разобьёшься как статуя. — заметил царь.

— У нас нет статуй, у нас нет знамён, у нас нет гербов, у нас нет ни памятников, ни святынь. И это неспроста — это лежит в основе.

— Гербы у нас есть, вон, висит над городскими воротами. — царь в очередной раз не удержался от едкого замечания советнику.

— Только для красоты. Это как имя для человека, не больше.

— Да я и не спорю — без имени жить было бы тяжело. В моём царстве безымянные бывают, разве что, потаскухи, да и то не все.

— Кстати, о потаскухах. Не вздумай от них избавиться, пока всё не закончится. Можешь не волноваться — Хоншед уже не вернётся.

— Во как! А я уже было собирался приказать поубивать их одну за другой потихоньку. Потерю десятка потаскух никто не заметит. Благо я додумался обойтись десятком, а не сотней, которую так просто и не истребишь незаметно. А кто там за месяц отследит один десяток?

— Бессмысленная работа — удел дураков. Ты не забыл, что их всех заразили перед тем, как отправить к нему? Зачем убивать тех, кто уже мёртв, просто ещё об этом не знает. Потаскухи передохнут, а Хоншед, имперский советник на мгновение задумался, может быть и нет.

— Ты до сих пор не уверен в его живучести? А я так думаю, что не только его. Иначе, для чего мы всё это мероприятие проводили?

— Мы довели его до переутомления и лёгкого истощения, чтобы он хоть немного заразился. Если в летописях написана правда, в чём я не сильно сомневаюсь, то заразиться он сам не сможет, но как та чумная крыса перенесёт всю заразу на себе и распространит её у себя дома.

— Как будто кроме него эту заразу туда привезти некому?! Да чуть ли не каждый пятый матрос таскает её с острова на остров и не одну.

— Вопрос не в том, кто её таскает, а в том, где распространяет.

Царь понял тонкий намёк и с усмешкой улыбнулся. Он вспомнил с удовлетворением, как Хоншед проклинал его в первые дни, а потом не мог нарадоваться своему счастью в последние. А мысль о том, что его императорский и одновременно королевский гость заражает себя всем подряд, при этом думая, что спасает к тому времени уже проданных в рабство царём детей и, что самое главное, ни о чём не подозревает как последний деревенский дурак. Такому счастью месяц не нарадуешься!

Тем временем сам Хоншед ехал по дороге в Оскелаот и вспоминал своё последнее приключение в мельчайших подробностях. Вот ведь у него как получилось! В Гахшеоне сначала всё было хорошо, но потом плохо закончилось для его несчастной головы. Потом в Иелатане тоже сначала было хорошо, но закончилось плохо для его могучей попы, на которую он всё время ищет приключения, пока голова отдыхает. Уже в Хидволе стало непонятно, для чего было хорошо, а для чего плохо. Но в отличие от прежних приключений, тут всё прошло с очень плавным, а не резким как раньше, переходом от плохого к хорошему.

Возникает закономерный вопрос: в чём подвох? Что за горе должно с ним случиться? В Гахшеоне он чуть не повредил голову. В Иелатане он, а точнее как раз ему, повредили попу так, что дыра неделю болела. В Хидволе чуть не повредили вообще всё, а тут не повредили ничего. Хоншед внимательно прислушался ко всем своим ощущениям: голова не болит, попка тоже, даже наоборот — ещё просит. Но не может же, в самом деле, обойтись без единой пакости в Империи хоть что-то?!

Внезапно до него дошло: заразили. Они точно его его заразили чем-то из влагалищ этих потаскух! Столь же внезапно вспыхнула и вторая догадка: это были не просто женщины, а потаскухи, причём, наверно, несколько десятков, иначе бы он заметил, что задница всегда одна и та же. Небось всех заразных подстилок в порту собрали! Твари! Решили, что я привезу всё это счастье домой и там перезаражу всех потаскух и придворных баб? Впрочем, разница небольшая, если сзади смотреть.

А ещё и место подобрали хорошо, сволочи: предпоследнее царство, чтобы не вызывать подозрений. Через два или два с половиной месяца он как раз вернётся домой и тогда всё и начнётся. Хотя, вру — раньше вернусь на месяц, если с ветром повезёт. Ну ничего, я вам это дело на корню разломаю! Ждите у меня вспышки нового мора во дворце как в пустыне дождя. Не дождётесь! Я там так свой писюн попридержу, что у меня он дальше ладошки не высунется! А вот у вас, подлюк таких, я в ближайшее время всех потаскух перетрахаю и перезаражу! Вы тут в Империи хотели устроить крупную вспышку мора? Тут в Империи вы её у себя очень скоро и получите! И ещё как получите!

Хоншеда охватила гордость за собственные догадливость и прозорливость. Его теперь не так просто перехитрить, как тогда, сразу после приезда в Империю. Кто же для него такую изысканную подлость мог придумать? Не сам же царь? Не по его уму задача! Да и незачем ему с ним так хлопотать и заморачиваться. Наверняка не обошлось без того имперского советника из Кнамива, как раз место и время подходящие.

Относительно собственной важности в деле спасения собственного королевства у Хоншеда порой возникали большие сомнения. Неужели он один единственный решает задачу государственной важности? Это невероятно и рискованно! Наверняка он прикрывает ещё какую-то деятельность своего королевства, но в подробности его не посвятили.

В такое построение вписывалось почти всё, кроме самого главного, а именно — недогадливость имперского совета. Ну не может сборище отборных негодяев не понимать, что происходит! Но понять, почему и зачем имперский совет упорно делает вид, что верит в происходящее, Хоншед не мог и это его беспокоило с каждым днём всё больше. Игра уже подходила к своему концу, а другая сторона делала вид, что свою игру даже не начинала. Что на самом деле задумала Империя?

* * *

Дома у Хоншеда тем временем творился настоящий переполох — в конце прошлой недели привезли заставляющий светиться безделушки камень аж из того самого, сотнями лет недоступного Кулака Пустыни! Твэдх тут же посоветовал королю держаться от невиданного камня как можно дальше потому, что видел он похожие вещи раньше и ничего в них не было хорошего, а вот вреда они людям вокруг себя приносили много. Любопытство любопытством, но против зловещего проклятия Вымершего Королевства защиты придумано пока ещё не было.

Но в этот раз в руках короля были не путанные рассказы, а твёрдое вещественное доказательство. Естественно, что в первый же день он в подвале своего же дворца убедился, что безделушка светится всё ярче по мере приближения к чудесному камню. Придворные учёные целой толпой показывали королю невиданные доселе чудеса со свечением и его самыми чудесными проявлениями. Больше всего короля потрясло свечение на листе бумаги картинки, которая своими очертаниями полностью повторяла очертания дырки в толстом листе свинца на небольшом расстоянии от него. У всех наблюдавших чудеса свечения сложилось устойчивое впечатление, что камень в каком-то смысле светит во все стороны особым невидимым светом, но почему этот невидимый в даже полной темноте свет, будучи не видим сам, заставляет светиться некоторые вещества, не знал и не понимал никто.

Учёные порывшись в книгах пришли к выводу, что камень светится особым невидимым светом, похожим на исходящее ото всех нагретых не до красна предметов, но другой, неизвестной природы. Ещё одним удивительным открытием стало то, что невидимый свет камня не мог проходить сквозь прозрачный хрусталь. Объяснить это чудо учёные не смогли, но высказали догадку, что в хрустале содержится свинец и он мешает невидимому свету проходить сквозь хрусталь так же, как и через чистый свинец. Король оценил шутку и долго смеялся.

Но гораздо важнее чудесного камня было подтверждение самим его существованием всех древних летописей, которые считались просто в большей части сказками. Многократно и бездумно перепечатываемые древние книги, по большей части раньше предназначавшиеся для развлекательного и досужего чтения как образчики широты воображения человека, внезапно стали неисчерпаемыми хранилищами знаний.

Король устроил самый настоящий смотр всех изобретений, которые хоть когда-то показывали ему или просто при дворе. Почти все они, за редким исключением, были разобраны, переработаны, сломаны, украдены и никуда не годились. В общей сложности, найти хоть что-то для хоть чего-то годного удалось в количестве нескольких десятков таких старых и готовых развалиться изобретений, что про них знали ещё две или три тысячи лет назад, просто забыли за ненадобностью.

На почти полном отсутствии чего-либо пригодного для применения в жизни огорчения не кончились. Первая же здравая оценка возможностей воплотить хоть что-либо из описываемого в книгах показала, что без многих утраченных ещё в далёкой древности после двух мировых войн сложных способов производства почти все древние научные знания оказались полностью бесполезны. Например, железная повозка на гибких, похожих на плоские цепи лентах была изготовлена из толстых листов стали неизвестным способом, а для движения она в огромных количествах использовала некое похожее на масло горючее вещество, которое делали тогда из вытекающей из глубин земли чёрной горючей жидкости. Где теперь взять хотя бы эту чёрную горючую жидкость?

Более здравая и продуманная оценка прочитанного в наиболее полном виде дошедших до настоящего времени древних и менее всего по сравнению с другими подвергшихся искажениям книгах показала, что для того, чтобы хоть как-то воспользоваться древними знаниями, надо сначала построить одни производства, потом на их основе развернуть уже другие производства и с их использованием заложить основы для третьего производства, на котором надо будет произвести средства для четвёртого производства, которое позволит построить пятое производство, на котором и будет произведено хоть что-то из прочитанного.

Всё это строительство должно было растянуться на стони лет, если не на тысячи! Ни о каком использовании большинства знаний древних людей даже речи заходить не могло! Единственной полезной догадкой оказалось предположение, что проклятие Вымершего Королевства, на жертвы которого было порой даже страшно смотреть, вызвано такими же камнями, как тот, привезённый из Кулака Пустыни.

Король ходил мрачнее тучи, а Твэдх околачивался рядом и читал по мере возможности утешительные нравоучения. Толку от них было так мало, что король опять уселся в своё любимое кресло и положил себе на колени злополучный камень, который почти тут же скатился ему на живот и так и остался лежать под ладонью короля. Твэдх заметил, что было бы хорошо убрать камень подальше от живота и всего, что ниже, от греха подальше. Король взял камень в правую руку и несколько раз повертел перед глазами, а потом положил на стол рядом.

— Потом отправлю в сокровищницу. Я поверить не могу, что всему причиной были какие-то камни, а разговоров ходило столько, что всех догадок и не вспомнишь. А это непонятное свечение! Учёные говорят с умным видом, что все называемые проклятием Вымершего Королевства беды происходят по его вине, что так написано в научных книгах. Но как может навредить невидимый свет? Я не понимаю? Он даже не греет! А тем более не обжигает. Под солнцем при чистом небе хотя бы обгореть можно, шкура местами облезет, а тут едва заметное в полной темноте, к тому же и ещё не собственное свечение. Как?

— Самое главное это не камни, а новый взгляд на прошлое. Нашим далёким предкам были доступны просто божественные возможности, но и они не спасли предков от гибели. Вопрос — почему?

— Потому, что предки были тупые! А потомки — ещё тупее! За сто или больше лет никто не удосужился ни разу пойти в этот проклятый Кулак Пустыни, поискать хоть какие-то доказательства и сделать хоть один правильный вывод. Я удивляюсь, что в этот раз додумались. Как можно было не додуматься до такой простой догадки? Неужели за тысячи лет в этом Кулаке Пустыни вообще ничего не находили?

— Находили. — от неожиданности король вздрогнул. — Ещё много чего и много где находили, а потом забывали на сотни лет потому, что не могли понять, что нашли, откуда оно взялось и что с этим делать.

— Я их прекрасно понимаю! Зачем я посылал отряд неведомо куда на поиски доказательств, если доказал только полную невозможность?

— Именно за этим и посылали. Теперь мы знаем, что наши противники не смогут воспользоваться ничем из многочисленных описанных в книгах самых разрушительных видов оружия прошлого потому, что никак не смогут воссоздать ничего подобного в ближайшие сотни лет. Что может быть надёжнее подобной безупречной защиты?

— Надёжней может быть этот… с пушкой в башне на этих… как он их там назвал? Похожих на цепи лентах… На гусеницах! В сарае.

— У противника через несколько лет появится то же самое.

— Значит надо, чтобы не появилось! Значит надо, чтобы противник не вылезал никогда из навозной лужи, куда мы его загоним. Значит мы должны позаботиться о том, чтобы везде, кроме нашего королевства и, может быть, некоторых наиболее полезных соседей из Объединённых Королевств никто не помнил ни кто он есть, ни кем он когда-то был, а нас почитал как благодетелей, хозяев, спасителей и кормильцев.

— Тогда придётся сделать их глупее собак, если вообще не всех по уму сопоставимых с ними домашних животных. Я пока ещё не видел дешёвых и быстрых способов превращения человека в животное, так что придётся с этим повременить. К тому же, заметьте себе, управлять животными гораздо труднее и сложнее, чем людьми. Вы много видели случаев, чтобы лошадь платила налоги, собака себя одевала, коза себя хоть в чём-то да ограничила, корова соблюдала законы, а кошка взяла и выполнила хоть одно распоряжение или указ? Я тоже не видел.

— Не надо мне безмозглых стад — я с людьми еле справляюсь.

— Совершенно верно! К тому же любому стаду безмозглых животных совершенно всё равно, кто им управляет, а человеку — нет.

— Но это не снимает вопрос нашего вооружения. Пушки-то самые обыкновенные мы как-нибудь научились делать! Одну даже разорвало на испытаниях. Я вот чего подумал. Если бы та, разорвавшаяся пушка стреляла не сплошными ядрами, а наполненными той жидкостью, что недавно мы использовали при взятии крепости, то вести войну с такой пушкой можно было бы гораздо увереннее, чем с простыми осадными орудиями. Если бы ещё научиться в ядра чумных крыс помещать или ещё каких-нибудь её разносчиков, чтобы те не дохли, а разбегались, то мы бы многие спорные вопросы уже давно бы решили.

— А через год ядра с чумными крысами полетят уже по нам и что с нами тогда будет? У наших предков были такие виды оружия, которые уничтожали целый город с одного выстрела. Где предки теперь?

— Может быть, им просто не повезло? Сколько у моих королевских предков было неудачных военных походов? Да чего я о предках! Я сам однажды чуть войну с одним из наших самых слабых соседей едва не проиграл по глупейшему своему недосмотру! И такое бывает!

— Я помню, предвидеть засуху в один из самых дождливых летних месяцев было сложно. Только это была случайность, а гибель предков со всем их убийственным оружием — закономерность.

— Не вижу я тут никакой закономерности. Просто забыли о каком-нибудь важном обстоятельстве и допустили серьёзный просчёт.

— Да, допустили. Предки допустили просчёт в росте ставок в игре. Каждый раз новая ставка оказывалась всё выше и выше предыдущей, пока не накрыла всех игроков. Они тоже начинали с чугунных ядер, а закончили сгоревшими в небесном огне городами. Хотите повторить?

— Не хочу, если вы сможете мне только что сказанное доказать.

Твэдх взял безделушку двумя пальцами за конец длинной цепочки, раскачал из стороны в сторону и положив руку на край стола оставил раскачиваться. Постепенно размах колебаний становился всё меньше, пока не стал совсем незаметным. Король смотрел на получившийся из украшения маятник с видом околдованного наблюдаемым зрелищем.

— Видели, чем закончилось в итоге раскачивание маятника?

— Конечно! — король вышел из оцепенения. — Чтобы маятник всё время раскачивался, его надо подталкивать, как в городских часах.

— Вопрос не в этом, вопрос в том, почему маятник раскачивается с каждым разом всё слабее и слабее, пока совсем не остановится?

— Откуда я знаю! Пусть учёные думают! Мешает ему что-то.

— Вот именно, что мешает. А если бы ничего не мешало?

— Тогда, наверное, он раскачивался бы, пока не упал.

— А если бы сопротивление воздуха и трение в звеньях цепочки не мешали бы ему двигаться, а наоборот — помогали? Что тогда?

— Откуда я знаю? А что бы с ним тогда было, действительно?

— Он бы раскачивался, пока не порвал бы цепочку и не улетел.

— Очень хороший пример! А что этот пример показывает?

— Маятник это народ, а цепочка это власть. Если в государстве…

— Я кое-что понял! Только я не понял, при чём тут оружие?

— А при том, что все войны протекают одинаково. Все перевороты и волнения обусловлены одинаково. Один придворный учёный смог в далёком прошлом объяснить мне, что раскачивания этого украшения и раскачивания маятника в часах описываются одним уравнением, как и раскачивание ветки под висельником, и раскачивание воды в чашке.

От услышанного у короля судорогами свело мозг. Много лет назад, когда он был ещё принцем, придворные математики пытались ему как могли объяснить, что такое половина от четверти, но больших успехов так и не добились, как ни старались — он с большим трудом научился складывать числа в уме и решать простейшие уравнения с одной неизвестной, не говоря уже про две, а тем более три. А сейчас глава ордена излагал ему нечто из области высшей математики, сравнимое только с тем по запредельной сложности, что учитель в детстве пытался объяснить ему про уравнение окружности. Нет! Вы только вдумайтесь! Как у окружности, которая круглая, может быть хоть какое-то уравнение?

— Я догадываюсь, что тут скрыт некий серьёзный подвох.

— Отрицание отрицания не является полностью законченным, а по своему содержанию ещё и подразумевает некое количественное такое влияние на переход из одного состояние в другое, что… Короче, или в стране всё затихает и приходит к незначительным колебаниям относительно некой точки равновесия, как в Империи, по нашим представлениям, или к раскачиванию до полного разрушения всего.

— Мне разрушение всего как раз и не нравится. А почему такое?

— Потому, что некоторым людям перемены нравятся больше, чем и спокойствие и сытая жизнь вместе взятые. Перемены любой ценой!

Король задумался. Он кое-что понял, но сравнение было слишком и очень далёким, чтобы можно было сразу разобраться во всём. Намёк с маятником был как можно более точным, если отбросить все научные сравнения. То есть любители перемен раскачивают общество до такой степени, что всё начинает рушиться под корень, под самое основание, а потом всё повторяется сначала и конца этому не видно. Точнее, пока многочисленные любители разрушать всё без разбора не переведутся окончательно или не поумнеют, что почти то же самое, и не начнётся в кои-то веки размеренное и неторопливое развитие общества с небол