Молодяков В. Э.

Россия и Германия: дух Рапалло (1919–1932)

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК 94:327(47+57+430)"1919/1932"

ББК 63.3(2+4Гем)61-6

М75

Изображения на обложке: Г. В. Чичерин, до 1928 г. (wikimedia.org), Ульрих фон Брокдорф-Ранцау, 1928 г. (timelessmoon.getarchive.net), а также с ресурса Shutterstock.com

В оформлении макета использованы иллюстрации из собрания автора и с ресурса wikipedia.org

Автор:

Молодяков В. Э., кандидат исторических наук, доктор политических наук, профессор Университета Такусёку (Токио), автор более 40 книг.

Россия и Германия… Кажется, трудно найти страны, которые воевали бы друг с другом так ожесточенно – и на поле боя, и в книгах, и в фильмах. Между тем мало с каким другим народом, с какой другой культурой у русских было столько духовной близости, как с немцами. «Ни одна страна не стоит ближе к России, чем Германия, – писал выдающийся ученый-геополитик Карл Хаусхофер. – Только Германия способна понять русскую душу. Германия и Россия были друзьями много столетий. Их экономические структуры взаимно дополняют друг друга. Они должны идти вместе». На фоне многочисленных конфликтов забылись времена, когда Россию и Германию связывали нормальные, добрососедские отношения. Но позитивный опыт партнерства в ХХ веке у нас есть. Это 1920-е годы, оставшиеся в тени как предыдущего, так и последующего десятилетий, потому что годы без войны запоминаются хуже, чем военные.

УДК 94:327(47+57+430)"1919/1932"

ББК 63.3(2+4Гем)61-6

© Молодяков В. Э., 2025

© ООО «Проспект», 2025

Пролог. «С ДУШОЮ ПРЯМО ГЕТТИНГЕНСКОЙ…»

Россия и Германия… Кажется, трудно найти страны, которые воевали бы друг с другом так ожесточенно — и на поле боя, и в книгах, и в фильмах. «Русские прусских всегда бивали», — гордо говорил генералиссимус Суворов двести с лишним лет назад. Времена менялись, и счастье далеко не всегда оказывалось на нашей стороне. Но образ как будто намертво застыл в памяти — русские и немцы могут только сражаться.

Между тем мало с каким другим народом, с какой другой культурой у русских было столько духовной близости, как с немцами. Шиллера и Гете, Канта и Гегеля, Бетховена и Вагнера в России знали лучше и любили больше, чем где бы то ни было, кроме их родины. Германская наука и система образования всегда оставались для нас эталоном и примером для подражания — недаром пушкинский Ленский «из Германии туманной привез учености плоды». Русские сатирики, особенно в эпохи войн и конфликтов, немало позубоскалили над «герром профессором», но тот же Ленский — пожалуй, самый романтический персонаж русской литературы — вернулся домой «с душою прямо геттингенской», то есть восторженной и возвышенной. Геттинген был и остается одним из лучших университетов мира. Значит, между Наукой и Поэзией нет непреодолимой пропасти.

Россию и Германию трудно представить союзниками. На фоне многочисленных конфликтов забылись времена, когда наши страны связывали нормальные, добрососедские и партнерские отношения. Золотой век российско-германских отношений был в последней трети XIX столетия при Бисмарке и Вильгельме II, но после двух мировых войн он кажется слишком давней историей. Короткий период сотрудничества Советской России и Третьего рейха в 1939—1941 годах, от пакта Молотова — Риббентропа до вторжения вермахта на территорию СССР, остается слишком неоднозначной и болезненной темой. Но позитивный опыт партнерства в ХХ веке у наших стран есть.

Это 1920-е годы, оставшиеся в тени как предыдущего, так и последующего десятилетий. Годы без войны всегда запоминаются хуже, чем военные. Между тем именно двадцатые годы, период становления и укрепления советской власти в СССР и неустойчивой веймарской демократии в Германии1, показали всю выгоду сотрудничества: в области политики и экономики, науки и техники, литературы и искусства. Казалось, что наследие Бисмарка переживает второе рождение, несмотря на идеологическую непримиримость и интриги Коминтерна, которые чуть не толкнули Германию в пучину новой революции в октябре-ноябре 1923 года.

«Ни одна страна не стоит ближе к России, чем Германия, — писал выдающийся ученый-геополитик Карл Хаусхофер. — Только Германия способна понять русскую душу. Германия и Россия были друзьями много столетий. Их экономические структуры взаимно дополняют друг друга. Они должны идти вместе». Так получалось не всегда. Но когда получалось, выигрывали обе стороны. «Не будет преувеличением сказать, что советско-германские отношения имели стержневой характер для европейской политики Страны Советов на протяжении почти всей первой четверти ее существования», — справедливо отметил историк И. Ф. Максимычев.

Символом эпохи стал договор, заключенный между нашими странами в итальянском городе Рапалло 16 апреля 1922 года. Выражение «дух Рапалло» стало настолько общеупотребительным, что не нуждалось в пояснениях. Не любивший большевиков, но считавшийся с ними веймарский министр иностранных дел Густав Штреземан клялся в верности «рапалльской политике». И даже Гитлер, задумавшись весной 1939 года о необходимости нормализовать отношения с нашей страной, которую до того истово проклинал по любому поводу, заявил о желании инициировать «новый рапалльский этап».

Рапалльский договор не открыл эру сотрудничества, но зафиксировал уже идущие процессы, по многим причинам остававшиеся в тайне. Перед лицом общего противника тайное стало явным.

Как и почему это произошло?

Глава первая. ТЮРЕМНЫЙ САЛОН КАРЛА РАДЕКА

К финалу Первой мировой войны Россия и Германия — непримиримые противники с ее первых дней — пришли примерно с одинаковым итогом.

Германии пришлось признать себя побежденной, хотя на ее территории не было ни одного вражеского солдата. Измотанная войной и блокадой, лишенная союзников (Австро-Венгерская и Оттоманская империи фактически прекратили свое существование), страна поверила обещаниям американского президента Вудро Вильсона, что ее ждет справедливый «мир без аннексий и контрибуций». В ноябре 1918 года она объявила о прекращении боевых действий, запросив перемирия. Под давлением генералов с одной стороны и социал-демократов с другой кайзер Вильгельм II, считавшийся символом прусского милитаризма, а потому объявленный главным злодеем и виновником войны, отрекся от престола и уехал в Голландию. Однако сразу же выяснилось, что официальные заверения «апостола мира» Вильсона более недействительны и что Германии придется сдаться на милость победителей.

Рассчитывать на милость ей не приходилось. Победившие союзники, собравшиеся в Париже, предложили ей такой «мир», что министр иностранных дел граф Ульрих Брокдорф-Ранцау (запомним это имя!) отказался подписывать его и подал в отставку. Разумеется, об условиях мира с побежденными никто не советовался. Под угрозой оккупации и продолжения блокады новое берлинское правительство, незадолго до того, в январе 1919 года, пережившее кровавый мятеж радикалов-спартакистов во главе с Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург, было вынуждено согласиться на все предъявленные условия.

В Версальском мирном договоре, заключенном 28 июня 1919 года, содержится весь сценарий Второй мировой войны, по крайней мере ее европейской части. Неслучайно в середине 1930-х годов леди Асквит, вдова британского премьер-министра времен Первой мировой войны, на вопрос, где родился Гитлер, невозмутимо ответила: «В Версале».

В 1925 году в предисловии к первой и долгое время единственной полной публикации этого важнейшего исторического документа в нашей стране эксперт Народного комиссариата по иностранным делам (НКИД) Юрий Ключников, бывший глава внешнеполитического ведомства омского правительства адмирала Александра Колчака, ставший «сменовеховцем» и вернувшийся в красную Россию, писал: «Под напором множества центробежных сил арестантский халат Версальского мира, скроенный в угоду чисто временной комбинации международных сил, треснул по швам и то и дело лопается то в одном, то в другом месте. Версальский мир, стремившийся парализовать возможность будущих международных конфликтов, в действительности стал новым источником для этих конфликтов. Он завел мир буржуазных стран в страшный тупик, из которого рано или поздно будет, конечно, найден выход, но только отнюдь не версальскими путями».

Дальновидный Ключников оказался совершенно прав. И не он один — таких цитат не счесть, хотя в наши дни об этом вспоминают нечасто. Самую резкую оценку «миру» дал Владимир Ленин — вождь победившей в России большевистской революции. Именно победа большевиков стала причиной того, что наша страна не была представлена ни на мирной конференции, ни на параде в Париже 19 июля 1919 года, как будто не ее солдаты с завидной регулярностью спасали английских и французских союзников от разгрома в Европе.

Пересказывать историю русской революции 1917 года — Февральской и Октябрьской — нет необходимости. Напомню только о постоянном присутствии в ней «германского фактора». Охота на немецких «ведьм» в конце 1916 года, увенчавшаяся удалением от власти Бориса Штюрмера — русского премьера со слишком нерусской фамилией — и убийством царского фаворита Григория Распутина, была связана с тем, что союзники, опасаясь сепаратного мира между Петроградом и Берлином, считали обоих «проводниками германского влияния». Опасались напрасно: о возможности такого мира много написано в художественных произведениях и ничего в документах эпохи, но руку приложили. Февральская революция привела к власти Временное правительство кадетов (Партия народной свободы, или конституционные демократы) и октябристов (Союз 17 октября) — самые антигерманские политические силы России. Сменившие их социалисты (эсеры), меньшевики, «трудовики» уже не контролировали ситуацию ни в стране, ни на фронте и, пытаясь хоть как-то удержаться у руля, всеми силами цеплялись за поддержку союзников. Осенью 1917 года власть в России, по расхожему выражению того времени, «валялась на мостовой».

Подобрали ее большевики — самая радикальная политическая сила — во главе с Лениным. Они не скрывали, что первым их декретом будет Декрет о мире: Россия выйдет из войны. Противники — от бульварных журналистов до серьезных историков и политиков — называли большевистских лидеров германскими шпионами и периодически предъявляли общественности разнообразные компрометирующие документы. Несмотря на кажущуюся правдоподобность этих историй, все документы как назло оказались фальшивыми или недостоверными. Получение большевиками «золотого ключа» от немцев до прихода к власти так и не было доказано с должной убедительностью. Сотрудничество началось после большевистского переворота.

В. А. Серов. Выступление В. И. Ленина на II Всероссийском съезде Советов. Ноябрь 1917 года. 1955

Ленин сдержал свое слово, начав с Декрета о мире. Измученная войной Россия встретила его с восторгом. У многих восторг по поводу новой власти прошел очень быстро, но дело было сделано. В пограничном городе Брест-Литовск (нынешний Брест в Беларуси) начались мирные переговоры представителей Советской России и провозгласившей свою независимость Советской Украины с делегациями Германии и Австро-Венгрии, которые наконец-то почувствовали себя победителями.

Брестский мирный договор, заключенный 3 марта 1918 года, поразил всех тяжестью выдвинутых условий, предусматривавших не только обширную контрибуцию, но и передачу победителям значительной территории бывшей Российской империи. Версальский мир окажется еще более жестоким, но это будет почти через полтора года. В первые месяцы 1918 года большевистская партия стояла на грани раскола. Нарком по иностранным делам Лев Троцкий отказался подписывать договор и прервал переговоры. Левые коммунисты во главе с Николаем Бухариным и левые эсеры, входившие в Совет народных комиссаров (Совнарком), подумывали об отстранении «капитулянта» Ленина от власти и даже о его аресте. Но Владимир Ильич, честно назвав мир «похабным», настоял на его заключении. По его указанию в Брест-Литовск отправился заместитель Троцкого Георгий Чичерин, только что вернувшийся из эмиграции, — подписывать договор на предложенных условиях, без дальнейших попыток что-либо изменить.

Четырнадцатого марта 1918 года Чичерин разъяснял IV Чрезвычайному Всероссийскому съезду Советов: «Какое могло быть обсуждение в то время, когда наступление германских войск продолжалось в беззащитную страну и когда переговоры могли создать лишь фикцию, иллюзию соглашения, лишь иллюзию того, будто мы можем иметь какое-либо влияние на исход переговоров, как будто между народами России, Австрии и Германии происходит какое бы то ни было соглашение». Съезд согласился с предложением Ленина ратифицировать договор. Тридцатого мая Чичерин был назначен наркомом по иностранным делам вместо Троцкого.

Георгий Чичерин. 1920-е

Между Германией и РСФСР, как тогда называлась наша страна, были установлены дипломатические отношения. Двадцатого апреля в Берлин прибыл советский полпред2 Адольф Иоффе и получил в свое распоряжение дом 7 на бульваре Унтер-ден-Линден (дословно «под липами») в центре города, остававшийся советским посольством до начала Великой Отечественной войны. Представлять Германскую империю в большевистскую столицу 23 апреля 1918 года приехал граф Вильгельм фон Мирбах. Приехал, как оказалось, ненадолго, но не знал этого. Посольство получило особняк в Денежном переулке (дом 5), неподалеку от Арбата. По соседству размещалась французская военная миссия: остававшиеся в Петрограде посольства союзных и нейтральных держав, не признавших новую власть, переехали в Вологду и готовились к эвакуации.

Выступая 4 июля 1918 года на V съезде Советов, Чичерин признал, что «положение Советской России, оказавшейся между двумя империалистическими коалициями, как между двух огней, является неслыханно тяжелым». Германский посол получил официальное приглашение на съезд, но не явился. Через два дня, 6 июля, левые эсеры Яков Блюмкин и Николай Андреев застрелили его прямо в здании посольства, надеясь спровоцировать «революционную войну». Мятеж левых эсеров, как известно, был сразу же подавлен, но большевистское руководство основательно испугалось возможной реакции Берлина. Поэтому в тот день в посольстве с извинениями и соболезнованиями побывали не только Чичерин и председатель Всероссийской чрезвычайной комиссии (ВЧК) Феликс Дзержинский, но также формальный глава советской власти — председатель Всероссийского центрального исполнительного комитета (ВЦИК) Яков Свердлов и сам председатель Совета народных комиссаров Ульянов-Ленин. Среди визитеров оказался и Карл Радек, вооруженный огромным револьвером, который, по словам одного из очевидцев, размерами напоминал осадную мортиру.

В большевистских кругах Радек считался главным экспертом по германским делам. Что это был за человек? Революция вывела на свет божий множество экзотических персонажей, но Радек выделяется даже на их фоне. Когда-то это имя знал весь мир или, по крайней мере, все, кто регулярно читал газеты. На их страницах часто мелькали фотографии маленького человека с уродливым лицом, оттопыренными ушами, умными глазами, лохматой бородой (сбривавшейся на время нелегальных поездок за границу), в роговых очках, огромной кепке и с неизменной трубкой в зубах. Потом его дружно забыли, а в Советской России еще и прокляли. В наши дни историк В. Б. Румянцев дал ему очень точную характеристику: «Карл Радек явил собой пример классического революционера и идеального коммунистического журналиста. Он всю жизнь прожил без принципов, сносился с генштабом воюющей против России страны, потом заигрывал с Троцким, а затем сдавал троцкистов, отправляя их на смертную казнь. Изворотливый, шустрый, беспринципный — он так умел приспосабливаться к любой власти, что сталинскому режиму пришлось отказаться от публичного смертного приговора». Немецкая биография Радека, написанная Д. Меллером, называется «Революционер, интриган, дипломат»; американская, принадлежащая перу У. Лернера, — «Последний интернационалист».

Карл Радек. 1919

По-своему все эти определения верны. Напомню основные эпизоды авантюрной жизни Карла Бернгардовича Собельсона, как его звали на самом деле. Он родился в Галиции, на границе трех империй в австро-венгерском Лемберге (ныне украинский Львiв), в семье учителя-еврея. За участие в нелегальном кружке был исключен из гимназии, но, сдав экзамены экстерном, поступил на исторический факультет Краковского университета, который благополучно закончил. Позже учился в Берлине и Лейпциге. Говорил на многих языках, лучше всего на немецком, но на всех с галицийским акцентом. Смолоду связался с революционным подпольем, причем перепробовал все что можно: в 1902 году вступил в Польскую социалистическую партию, в 1903 году — в РСДРП, в 1904 году — в партию «Социал-демократия Королевства Польши и Литвы», входившую в РСДРП. В поисках заработка уехал в Швейцарию, затем в Германию, сделав себе имя как журналист и активист левого крыла социал-демократии. Беспокойный характер и острый язык нажили ему много врагов. С началом Первой мировой войны большинство германских и австрийских социалистов дружно поддержало свои правительства. Радек занял принципиально пацифистскую позицию и уклонился от призыва на военную службу, в результате чего ему пришлось эмигрировать в Швейцарию. Там он примкнул к интернационалистам циммервальдской ориентации (пораженцам) и сблизился с Лениным, Зиновьевым и Бухариным. В качестве заграничного представителя большевиков в Стокгольме (Временное правительство не пустило его в Россию) он вел переговоры с германскими властями о проезде «пломбированного вагона» с русскими социал-демократами и вместе с другим авантюристом Яковом Ганецким (Фюрстенбергом) пылко отрицал связи «интернационалистов» с германской разведкой. Сразу после захвата большевиками власти Радек приехал в Петроград, где как знаток европейских дел возглавил отдел внешних сношений ВЦИК и отдел Центральной Европы НКИД.

Известность Карлуше, как называли его товарищи по партии, принесло участие в брест-литовских переговорах, когда он вместе с Бухариным категорически выступил против мира на германских условиях. «Рабочий класс будет развращен вами же, потому что вы звали на бой и сразу же распустили по домам», — заявил он, требуя продолжения «революционной войны». В итоге возобладала линия Ленина-Чичерина: мир был подписан и ратифицирован, оппозиционерам пришлось смириться. Позже Чичерин назвал позицию Ленина в период Брестского мира «неподражаемым политическим реализмом». Следует признать, что он был прав. В августе 1918 года в Берлине Иоффе по указанию Ленина и Чичерина заключил с Германией дополнительные соглашения, которые нарком охарактеризовал как «дань, уплачиваемую нами за наше революционное законодательство, которое мы теперь можем свободно продолжать».

Пятого ноября 1918 года дипломатические отношения между РСФСР и Германией были разорваны после инцидента, случившегося несколькими днями ранее. На берлинском вокзале Фридрихштрассе носильщики — случайно или намеренно — уронили и разбили ящик с дипломатической почтой, предназначенной Иоффе, откуда посыпались листовки и брошюры на немецком языке, призывавшие к революции. Москва назвала это грубой провокацией, но было уже все равно. Через несколько дней империя Гогенцоллернов рухнула. В Германии заполыхал революционный пожар, в огне которого сгорел и Брестский мир. Германское посольство выехало из Москвы уже после отречения кайзера (9 ноября) и прекращения огня на Западном фронте (11 ноября).

Новая власть в Берлине не спешила признавать большевиков и сразу же отказалась от советской помощи голодающему из-за продолжавшейся блокады населению. Возникавшие по всей Германии Советы рабочих и солдатских депутатов требовали немедленного возобновления отношений с Москвой, но социалистическое правительство Эберта-Шейдемана, стремившееся поскорее «замириться» с победителями, не желало об этом слышать. Вот тут-то и пригодилась энергия неугомонного Радека. Уже в конце 1918 года он отправился в Германию для участия в Первом съезде Советов этой страны. Официальную делегацию из Москвы, в состав которой входили такие видные большевики, как Иоффе, Бухарин и Николай Крестинский, будущий полпред в Берлине, завернули на границе. Только Радек и несколько его товарищей, свободно владевшие немецким языком, сумели нелегально проникнуть на германскую территорию. Тридцать первого декабря он принял участие в учредительном съезде союза «Спартак» — основы создававшейся коммунистической партии Германии во главе с Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург.

Карл Либкнехт. 1912

Роза Люксембург. 1919

Этого не желали терпеть ни социал-демократы, ни консерваторы, объединившиеся перед лицом общей опасности. Одиннадцатого января берлинские власти разгромили представительство Российского телеграфного агентства (РОСТА), а 16 января отдали приказ о поимке Радека. Днем раньше Либкнехт и Люксембург были арестованы и убиты «при попытке к бегству». «Поистине реакция не могла выбрать более достойных жертв, — с горечью сказал их давний друг Лев Троцкий, выступая перед Петроградским советом 18 января. — Какой меткий удар! И немудрено: реакция и революция хорошо знали друг друга, ибо реакция воплотилась на этот раз в лице бывших вождей бывшей партии рабочего класса, имена которых останутся навсегда записанными в черную книгу истории как позорные имена ответственных организаторов этого убийства».

Двенадцатого февраля 1919 года Радек, проживавший по документам на чужую фамилию, выданным ему Бременским советом рабочих и солдатских депутатов, был арестован и в бронированном автомобиле препровожден в следственную тюрьму Моабит. Говорят, при аресте он страшно перепугался и умолял пощадить его. Возможно, это так — Радек знал, что со спартакистами, мятеж которых был только что подавлен, берлинская полиция не церемонилась. Взаимное озлобление достигло крайней степени.

Большевистский эмиссар оказался в строгой изоляции и под тщательной охраной, что, правда, спасло его от «случайного» выстрела в спину. Следствие не дало никаких результатов, ибо доказать прямую причастность Радека к мятежу спартакистов не удалось. Постепенно положение узника менялось: 20 марта он писал жене о корректном обращении, чистой камере и сносной пище на фоне избиений и пыток, которым подвергались другие арестованные в той же тюрьме. Вскоре он стал получать книги и газеты — все, что просил и что можно было найти в Берлине. Из газет он узнал, что назначен полпредом Украинской советской республики: желанной свободы это не принесло, но дало ему статус почетного пленника. Тюремная камера Радека превратилась, по расхожему выражению, в «политический салон». Пролетарский писатель Макс Бартель, книга стихов которого «Завоюем мир» вышла в СССР в 1925 году в переводе Осипа Мандельштама, позже вспоминал: «Перед нами стоял не заключенный, а человек, который дает аудиенцию и сознает это».

Просто так прийти к Радеку было нельзя. Но кто хотел к нему попасть — попадал. «Здесь бывали лица, — писал немецкий историк К. Шлегель, — которые, по идее, могут встретиться друг с другом только в театральной пьесе, в романе3, но ни в коем случае не в реальной жизни. Тут имели место самые неправдоподобные комбинации и альянсы». Кто же здесь бывал? И как они сюда попадали?

Тюрьма Моабит. Берлин

Начнем со второго вопроса. Рассказывает ветеран германского левого движения Рут Фишер, в ту пору — молодая коммунистка, приехавшая в Берлин из Вены и связанная с лидером швейцарской социал-демократии Карлом Моором. Моор — примечательная фигура, поэтому сперва несколько слов о нем. Сын австрийского офицера, он порвал с семьей, но тем не менее унаследовал неплохое состояние. Жил в Швейцарии, где познакомился с Лениным и Зиновьевым, в нужный момент поручившись за них перед властями. Швейцарские власти поверили поручительству состоятельного и респектабельного господина, просившего за политэмигрантов. Итак, слово Рут Фишер, которая в конце 1923 года с помощью Сталина и Зиновьева станет одним из лидеров германской компартии, но уже через полтора-два года насмерть рассорится и со Сталиным, и с Коминтерном. Это сохранило ей жизнь и дало возможность написать несколько интересных книг по истории германского и мирового коммунистического движения.

«Радек, — вспоминала Фишер, — который слышал о моих австрийских приключениях, захотел со мной познакомиться и прислал ко мне Моора, чтобы тот привел меня к нему в тюрьму Моабит. К моему величайшему изумлению, Моор сначала повел меня в военное ведомство на Бендлерштрассе, где ему автоматически были открыты все двери. Офицер дал мне пропуск, на котором имя, сословие и описание внешности явно были подделаны, и с этим пропуском я три раза в неделю имела доступ в камеру Радека. Я воспользовалась этим на всю катушку. Тюремная камера Радека стала для меня своеобразной классной комнатой, в которой я занималась на продвинутом курсе по изучению коммунизма… Он глубже, чем какой бы то ни было другой русский партийный вождь, был знаком со всеми деталями немецкой коммунистической политики».

Сам факт появления коммунистов — причем не только немецких, но и иностранных — в тюремном салоне Радека особого удивления не вызывает. Кому, как не им, было стремиться к посланцу красной Москвы, хотя Карлуша категорически запретил визиты тем, кто находился на нелегальном положении или в розыске. Но почему они получали пропуска, к тому же сомнительные, в военном ведомстве? Там был свой человек? И да, и нет. К Радеку приходили гораздо более неожиданные гости.

Однажды в камеру без всякого предупреждения явился Вальтер Ратенау. Один из богатейших и влиятельнейших людей Германии как при старом, так и при новом режиме, он возглавлял совет директоров электротехнической компании AEG. Организатор военной экономики, еврей, масон, консерватор, республиканец и патриот в одном лице, Ратенау объявил себя «конструктивным социалистом» и продолжателем дела Маркса, который, по его словам, «создал только теорию разрушения». Запомним его имя — оно встретится нам в следующей главе уже в совершенно ином контексте.

Максимилиан Гарден. 1911

Другим неожиданным гостем был влиятельный публицист Максимилиан Гарден (тоже еврей, как Радек и Ратенау), разоблачений которого в кайзеровские годы как огня боялись власть имущие. Гарден не был социалистом: в политике он защищал линию Бисмарка на партнерство с Россией, в литературе придерживался символистской ориентации, поэтому Радек не проявил к нему любезности. Но статью в его журнал «Ди Цукунфт» написал, не пренебрегая возможностью говорить публично. После этого появление в радековском «салоне» Талаат-паши, бывшего великого визиря (первого министра) Османской империи, и его военного министра Энвер-паши выглядит уже не столь удивительным. Бежавшие в Германию после разгрома своей империи, они вынашивали планы сопр

...