Оглавление

2. 1
3. 2
4. 3
5. 4
6. 5
7. 6
8. 7
9. 8
10. 9
11. 10
12. 11
13. 12
14. 13
15. 14
16. 15
17. 16
18. 17
19. 18
20. 19
21. 20
22. 21
23. 22
24. 23
25. 24
26. 25
27. 26
28. 27
29. 28
30. 29
31. 30
32. 31
33. 32
34. 33
35. 34
36. 35
37. 36
38. 37
39. 38
40. 39
41. 40
42. 41
43. 42
44. 43
45. 44
46. 45
47. 46
48. 47
49. 48
50. 48

1

По мосту бежала женщина в красном платке. Петляя между гружённых товаром челноков и прикрывая глаза ладонью от солнца, она то появлялась, то исчезала из виду. Подойдя совсем близко к ограждению, женщина на секунду остановилась. В тот же момент с моста в реку полетела большая спортивная сумка.

Юрка чуть с камня от радости не навернулся. Рома сидел к нему спиной и слышал, как его друг от восторга не знает куда себя деть. Ещё бы — неделю назад Ромин отец обронил, что контрабандисты нашли новый способ переносить товар через границу, а сегодня они с Юркой решили впервые после зимы понаблюдать за мостом — и сразу такая удача.

— Долго летит. — Рома проследил взглядом за сумкой. Та бесшумно упала в воду, и её быстро понесло по волнам на другую сторону реки.

— Лёгкая небось. Сигаретами гружённая. — Рома услышал, как Юрка опять заёрзал на своём камне. Точно свалится в воду, а потом тёте Инге объясняй, где они в такую жару лужу нашли и как туда Юрка упал. Хотя про лужу они уже один раз врали, надо придумать что-то другое. Она, конечно, не поверит, но про речку нечего и заикаться — тётя Инга за такое им сразу обоим головы открутит. — Ты посмотри, куда её вынесет, родимую.

Рома опустил бинокль. Куда её вынесет, родимую, его не интересовало, и он, не отрывая взгляда от моста, кинул бинокль Юрке. Тот крякнул, когда поймал его, а потом засопел, высматривая новую цель.

Рома поудобнее устроился на камне и прищурился. Женщины в красном платке нигде не было видно. Немногочисленные пешеходы двигались по мосту хоть и быстро, но в едином ритме и выглядели почти одинаково: усталые, серые, сгорбленные под весом рюкзаков с товаром. Рома вздохнул и достал из кармана ветровки блокнот и карандаш.

Он попробовал нарисовать женщину в платке по памяти, но не смог и сердито зачирикал набросок. С «чёртовых пальцев» — двух тонких высоких камней, которые высовывались из воды и были похожи на «козу», — открывался неплохой вид на мост и на крепость по ту сторону границы. Каждую весну, как только спадала вода после апрельских дождей, сразу после школы Рома с Юркой бежали к реке и залезали в свой штаб — пещеру под ивой на берегу, которую они случайно обнаружили несколько лет назад.

Потом они сбрасывали кроссовки, ну или в Ромином случае зимние ботинки, закатывали штаны и по колено в ледяной воде шли до «чёртовых пальцев», чтоб оттуда смотреть на то, что происходило на мосту, или подглядывать за рыбаками на той стороне. Главное было вовремя спрятаться, если шли пограничные лодки: заходить в реку было не только опасно, но и запрещено.

Роме нравилось сидеть на «указательном пальце»: этот камень был выше, и, если правильно поставить стопы, зацепиться пальцами ног и выпрямиться, то можно было одновременно охватить взглядом обе крепости по разные стороны реки и мост между ними. В Ромином блокноте были десятки набросков этого моста со всех возможных ракурсов, но каждый раз, сидя на камне, он поражался, насколько чужеродным и нереальным мост выглядел вблизи.

Отец говорил, что мост перестроили недавно — лет, может, десять назад, то есть на самом деле очень давно. Это произошло сразу после отделения, и Рома, конечно же, был слишком маленьким, чтобы помнить, как два города когда-то составляли единое целое. На фотографиях старый мост казался частью обеих сторон: такой же серый, как река, ровный и ничем не примечательный, как мост через железнодорожные пути в Приречном — Ромином родном городе. Новый же мост как будто был доставлен сюда инопланетянами: белый, высокий, он дугой соединял противоположные берега реки и ярко блестел в лучах весеннего солнца. Оба города как будто решили с размахом заявить о независимости друг от друга, как супруги, которые празднуют развод пышнее, чем свадьбу.

Рома снова поискал взглядом женщину в платке. Может, она уже перешла границу? Да нет, слишком быстро, даже если бы она всё ещё бежала: с одного конца моста до другого идти двадцать минут в среднем темпе, они с Юркой засекали. Юрка вообще знал всех челноков чуть ли не по имени и первым обратил внимание на незнакомую женщину. Рому это слегка уязвило, ведь он считал своим талантом замечать несоответствия и странности.

— Шмотри, забирает! — Одной рукой Юрка придерживал бинокль, другую засунул в рот и от волнения кусал ногти. Рома прищурился. Водоворотом сумку вынесло на другую сторону, и к ней с берега против течения шёл небольшой катер. Не пограничники, у них лодки больше и громче. Значит, отец был прав — товар всё-таки переносили средь бела дня.

— Ой, заграбастают касатика! — тонко запричитал Юрка. Нашёл кому сопереживать. Рома, наоборот, даже разозлился от творящейся несправедливости. Почему это им можно у нас воровать, а ихние ничего с этим не делают?

С катера высунулся мужчина и багром вытащил сумку из воды, подцепив её за красный платок. И ничего — ни на той, ни на этой стороне как будто и не заметили, что произошло. А может, притворились, что не заметили.

Рома покачал головой: умно. Хоть и неправильно. Он пролистал блокнот, нашёл схематичное изображение моста и подрисовал стрелку там, где пропала из виду странная женщина: должно быть, кто-то проделал дыру в металлической сетке, достаточно большую, чтобы туда влезла сумка, но недостаточно заметную, чтобы её можно было увидеть с блокпостов.

Катер с треском развернулся и скрылся за каменным выступом ниже по реке.

— Кто ж такой цирк ради сигарет устраивает? — Рома повернулся к Юрке, чтобы обсудить только что произошедшее, но тот уже потерял всякий интерес к приключениям сумки и вовсю пялился на противоположный берег. В последнее время Рома стал подмечать, что его лучший друг ведёт себя странно: например, он резко перестал общаться со всеми одноклассницами и всячески избегал их; постоянно собачился с матерью — тётей Ингой, которая была самой доброй и приятной женщина на свете, а в его речи начали проскакивать отцовские выражения. Правда, это происходило, только когда Юрка не волновался, потому что когда он волновался, то начинал причитать, как бабушка.

— Глянь, какая краля. — Ну точно как Юркин отец говорит. Рома посмотрел на противоположный берег. Краля не краля, обычная девчонка. Или девушка, так далеко было не разглядеть. Но точно не рыбак. И чего она здесь забыла?

Противоположный берег был ещё более отвесным: тётя Инга рассказывала, что давным-давно его специально ровняли так, чтобы создать высокие гладкие стены. Чтобы вражеской армии было труднее забираться. А Рома тогда спросил: вражеской — это нашей, что ли?

Видимо, подняться на эти стены было сложнее, чем спуститься. Или где-то на той стороне тоже существовали пещеры, подобные штабу, что в принципе было бы логично. Девчонка подошла к воде, пару секунд постояла, видимо, глядя на своё отражение, а потом легла на спину прямо на камни, закинув ногу на ногу. Странная какая. Что здесь делает?

Пару секунд Рома и Юрка сидели и молча наблюдали за девчонкой на другом берегу, как за каким-нибудь зверьком, боясь пошевелиться и спугнуть её. Та лежала и вообще не шевелилась. Рома поймал себя на мысли, что не дышал с того момента, как её заметил, и громко выдохнул. Юрка фыркнул. Видимо, поняв, что ничего интересного больше незнакомка делать не будет, он положил бинокль на камень и спрыгнул в воду.

— Ну её. Пошли миногу поищем. — Юрка зашагал по воде к штабу, придерживая джинсы в районе колен.

— Рано ещё, нерест после второй грозы будет.

— Нерест-херест. — Юрка сплюнул в воду и пошуршал по воде на берег. — Тогда пошли костёр зажжём, у меня копыта вон синие как у трупака.

Рома схватил макушку «чёртова пальца» руками и дотянулся босой ступнёй до второго камня. Зацепив бинокль пальцами ног и аккуратно перенеся через воду, он потёр его о ветровку и приложил к глазам.

Девчонка всё ещё лежала на камне, но теперь Рома мог разглядеть её получше. Тёмные штаны, кислотно-зелёная куртка, белые кроссовки. Лица видно не было: девчонка положила руки под голову и отвернулась, да и маленький театральный бинокль, который Юрка стащил у мамы, просто не дотягивал.

Рома полистал блокнот и нашёл чистую страницу. На его набросках встречались только жители Приречного, а челноки рыскали по городу слишком незаметно или шли по мосту слишком торопливо, чтобы их можно было запечатлеть. Рома потёр о штаны вспотевшую ладонь и сам чуть не свалился с камня. Спокойно. Подумаешь, впервые будешь рисовать человека из другой страны.

Он стеснялся рисовать при других и брал с собой блокнот, только если шёл в штаб. Юрка вроде как спокойно к этому относился, в отличие от остальных одноклассников. Рому, как и всех учительских детей, дразнили, ещё когда его мама вела в школе уроки живописи и черчения, а потом всё стало ещё хуже. Как обычно, хватило одного раза, когда его заметили рисующим в блокноте на перемене, кличка Живописник прикрепилась намертво, точнее, её более короткий вариант. Поэтому Рома старался рисовать в одиночестве и там, где никто не сможет подобраться со спины. Типа камня посреди реки, в которую нельзя заходить.

Мама всегда учила начинать с набросков пропорций. Столько-то голов в длину, столько-то в ширину, и никак иначе. В человеке всё должно быть правильно и пропорционально. Рома усмехнулся: видела бы ты меня сейчас, мама. Десять голов в длину, полторы в ширину. И на каждой руке по три локтя, иначе как объяснить то, что постоянно ими обо всё стукаешься. Страшно сказать отцу, что зимние ботинки уже жмут, а ведь купили их только в октябре. Опять будет ругаться, что на Роме всё горит.

Рома оторвал взгляд от блокнота, посмотрел в бинокль и почувствовал, как уши заливает жаром. Пока он считал эти головы, девчонка успела переменить позу: теперь она лежала, вытянув ноги и подняв одну руку вверх. Вот чудная. Отец называл жителей другой стороны не иначе как чертями ненормальными, и Рома в этот момент был готов с ним согласиться. Ну что ей на месте не сидится.

Рома перевернул страницу блокнота. Одна голова, две, три. И ракурс такой неудобный. Роме вдруг стало стыдно. Это же не она ему позирует, а он, считай, подглядывает. Он снова разозлился, вырвал набросок из блокнота, скомкал его и бросил в реку. Бумажку завертело в воронках течений и медленно понесло к противоположному берегу.

— Ты там идёшь или чего? — Юрка уже вовсю хозяйничал в пещере: распинывал ногами камешки и мусор, который успело нанести рекой за зиму, подбирал с пола тонкие ветки и скидывал их в «очаг», даже скрипучий садовый стул успел вытащить на солнце.

— Иду. — Рома буркнул скорее для себя, спрятал бинокль в карман и в последний раз бросил взгляд на другой берег. Девчонка сидела на камне спиной к нему и потягивалась, подняв обе руки вверх. Юркин отец был дальнобойщиком и говорил, что люди во всех странах одинаковые, но Рома ему не верил. По телевизору показывали Африку и Австралию, и там, конечно, люди выглядели по-другому. Но вот в ста метрах от Ромы сидела девчонка его возраста, а волосы у неё были абсолютно белые, белее, чем мост.

2

Костерок из полусырых тонких веток больше дымил, чем горел, но это был первый костёр в штабе в этом году, поэтому смотреть на вялое пламя было всё равно радостно и уютно. Юрка протянул Роме слегка подгоревший хлеб на прутике и щелчком пододвинул поближе спичечный коробок с солью.

— Юрец, из тебя бы получилась отличная бабушка. — Рома поперекидывал хлеб из одной руки в другую, чтобы остудить, и поковырял сгоревшую корочку ногтем.

— Это ты просто бабушек настоящих не видел.

Это правда. Про родителей матери в Роминой семье никогда не упоминалось, а родители отца жили далеко. Последний раз Рома ездил к ним, когда ему и пяти лет не было, и он мало что помнил. Пыльная дорога, жаркий и вонючий автобус, лягушки в тростнике и рыжие коровы с большими глазами и пушистыми ресницами. Мама купила ему журнал с картинками, чтобы не доставал её в пути, и они случайно забыли его в автобусе. Мама тогда очень ругалась на отца.

Рома откусил кусок тёплого хлеба и достал блокнот. Последний набросок девчонки ему не понравился: он не знал, как передать цвет кислотно-зелёной куртки, и просто добавил штриховки. Получилось слишком темно. А белые волосы как нарисовать?

Рома быстро начирикал Юркин портрет: блестящие тёмные глаза, лохматая голова, нос пуговкой. Добавил большие очки, платок в мелкий цветочек на голове и развернул блокнот. Баба Юра.

— А чегой-то ты кралю нормально нарисовал, а меня вот так? — Юрка почему-то обиделся, — Баб вперёд братков ставить — это не по понятиям.

— По каким таким понятиям?

Юрка как будто смутился.

— Не знаю. Батя так говорит.

Помолчали. Юрка ворошил затухающий костёр палочкой, Рома сидел на старой автомобильной покрышке и смотрел, как речные камешки блестят и переливаются в лучах заката, когда с них сходит волна.

Где-то вдалеке выше по течению раздался низкий гул.

— Да бли-и-ин, ну почему сегодня. — Юрка потёр ступни одну о другую, быстро запрыгнул в кроссовки на липучках и начал мучить садовый стул. За зиму стул проржавел и выцвел, казалось, что он скорее развалится, чем сложится. Рома торопливо зашнуровывал зимние ботинки.

Ритуал этот был знаком и даже успокаивал: спрятать стул в глубине пещеры как можно выше, разобрать круг камней, которые образовывали «очаг», выложить ими внутренность старой покрышки, чтобы не унесло течением. Проверить, не осталось ли чего ценного, и залезть наверх.

Обычно шлюзы открывали после дождей, чтобы не затопило деревни выше по реке. За считаные минуты Пирра выходила из берегов, и уровень воды мог подняться на пару метров. Для жителей городов это было не опасно: теоретически в это время на берегу никого не должно было быть.

У них было минут пять, чтобы собраться и залезть на иву. Дальше наверх, перелезть через погнутую сетку-рабицу, на стену и уже оттуда смотреть, как река белеет и мутнеет и несёт ветки и прочий мусор куда-то дальше в море.

Вода быстро прибывала. Рома отряхнул руки и посмотрел на тот берег. Интересно, девчонка ещё там или уже свинтила? Сейчас они и выяснят, как она туда забралась.

Девчонка всё ещё лежала на спине, не обращая внимания на гул шлюзов. Она там живая вообще?

— Ну всё. Уходим. — Юрка уже зацепился за уступ на стене пещеры и начал лезть наверх. Рома посмотрел на «чёртовы пальцы»: затопило до половины. Минуты две у них ещё есть.

— Эй! — Рома приложил руки ко рту рупором. — Белобрысая! Сваливай, а то унесёт!

Значит, Юрка, когда волнуется, превращается в бабушку, а он, Ромка, превращается в Юрку.

— Чего разорался, может, она по нашему-то и не понимает. — Юрка уже сидел наверху на ветке и внимательно наблюдал за противоположным берегом. — Кинь ей камень, что ли. И сам сваливай.

Рома его не слушал. Он с трудом пробирался к «чёртовым пальцам», вода доходила почти до пояса, волны несли по дну мелкие камешки, которые стукались о подошву ботинок. Рома забрался на «мизинец», выпрямился, насколько это было возможно, и замахал руками.

— Э-э-эй!

Не слышит. Отец говорил, что в детстве они постоянно купались в реке. А потом выше построили дамбу и шлюзы, появились водовороты, и людей начало выносить к мосту. Позже их находили то на той, то на этой стороне, а иногда и вовсе не находили: течение было таким сильным, что тела уносило в море. Маму так и не нашли.

— Уходи-и-и!

Вода мутнела.

— Беги, девонька! — Юрка тряс ветку так, что всё дерево дрожало. На голову ему летели листья и отцветшие серёжки ивы. Да их уже все погранцы заметили, а она всё лежит.

Рома оглянулся вокруг, похлопал себя по карманам. Блокнот, ключи, бинокль.

Рома достал бинокль. На корпусе была странная гравировка: пять вертикальных линий в круге. И на одном из окуляров было выцарапано «АНИ». Кто такая Аня и кто был настолько безграмотен, Рома не знал. Бело-золотой театральный бинокль принадлежал тёте Инге, правда, неизвестно зачем он ей был нужен, ведь театров в Приречном отродясь не было.

Ой попадёт Юрке. Рома вцепился в камень пальцами, размахнулся и что было силы кинул бинокль в сторону противоположного берега. Бинокль полетел по высокой дуге, блеснул на солнце и через две бесконечных секунды приземлился на близнеца «чёртовых пальцев» на той стороне. От удара его разнесло на две части, и обе синхронно булькнулись в воду.

Юрка охнул. Девчонка подскочила на месте. Жива! Рома закричал что-то нечленораздельное и замахал одной рукой. Второй он держался за камень: вода прибывала, и тяжёлые ботинки скользили, утаскивая его вниз.

— Беги, растяпа! — Откуда Юрка такие слова-то берёт. Не выясняя, кому это адресовалось, Рома сполз в воду и начал пробираться к берегу, держа блокнот в зубах. Вода доходила до груди, приходилось грести руками, чтобы продвигаться вперёд.

Оставляя за собой мокрый след, как улитка, Рома с трудом залез на иву и обернулся. Девчонка металась по пятачку, который ещё не был затоплен водой. Юрка уже не тряс ветку, а просто вцепился в неё так, что пальцы побелели, и смотрел на другой берег, раскрыв рот.

Девчонка остановилась на секунду, словно раздумывая, и нырнула в воду.

Всё как будто разбилось на мелкие кусочки в мозаике. Рома видел, как вода затапливает «мизинец», как мелкие цветочки и ивовые серёжки падают из Юркиной шевелюры, как девчонку несёт вдоль берега в мутных водоворотах.

На миг её белая голова пропала: то ли ушла под воду, то ли слилась с фоном белых волн.

И вот девчонка вынырнула ниже по течению, почти у самого моста. Она тяжело подтянулась на руках и высоко забросила одну ногу на небольшой выступ. Очень медленно, было видно, что мокрая одежда тянула её вниз, она начала забираться наверх, цепляясь за какие-то не видимые Роме выступы на стене и удивительно далеко вытягивая ноги, как они только так гнулись.

Мозаика снова собралась воедино. Казалось, что Рома отошёл от картины в галерее и увидел не только отдельные мазки, а всё целиком. Мост красновато блестел в лучах заката, река замедляла свой бег, как будто успокаиваясь после гневной вспышки, противоположный берег был всё так же тих и таинственен.

Девчонка появилась на вершине стены. Её куртка потемнела от воды, кроссовки она держала в руке. Вторую руку она вскинула в странном приветствии. Рома знал, что она не могла видеть их с Юркой в листве, но тоже поднял правую руку, сложив пальцы в козу.

3

От этой липкой тишины хотелось кричать. Майя лежала на спине и смотрела в потолок, прислушиваясь к звукам отеля. Где-то на несколько этажей выше Рита включила и почти сразу же выключила пылесос. Где-то у реки пару раз крикнула чайка. Кто-то прошёл по коридору, в ритм шагов вплёлся странный тихий звук, как будто вода из-под крана капала на ковёр. Вместе они образовывали странный вальс: шаг-шаг-кап, шаг-шаг-кап, шаг-шаг-кап.

Майя вытянула руку вверх и аккомпанировала в такт этому вальсу, пока шаги не затихли в конце коридора. Открылась и закрылась дверь в кабинет отца. Всё стихло.

Майя нашарила на тумбочке пачку печенья, забытую постояльцами, и захрустела, стараясь создать побольше шума и чувствуя, как крошки скатываются вниз от рта куда-то под шею и шуршат там на свежепостеленных простынях.

Плеер утонул в реке, а лучше бы она утонула. Без музыки в наушниках мир как будто растворялся в своей тишине, и если закрыть глаза, то он и вовсе переставал существовать. Ничего не было. И Майи не было.

Пискнула рация: «Майя, ты где?»

Майя здесь. И мир здесь.

Майя засунула руку в карман рабочей робы и нащупала рацию. Не открывая глаз, она положила её на переносицу и ответила: «На минус втором».

Голос у Риты звучал взволнованно: «Я тут такое нашла, не знаю, что делать. Приди посмотри».

А вот это уже интересно. За год работы в отеле Майя чего только не видела: люди ставили кровати друг на друга (зачем?), рисовали на стенах всё, что могли, всем, чем могли, выкидывали телевизор из окна в реку, уезжали, забыв чемоданы, паспорта и один раз даже собаку (как?). Но какими бы неожиданными ни были разрушения, причинённые постояльцами, они отлично разбавляли рабочую рутину каждодневной уборки.

Пока Майя поднималась на лифте, она гадала, что же это может быть. Вчера из отеля съехала группа школьников, которых загнали в Пирресни на экскурсию. Эти были хуже всех. Ладно парни. В их комнатах просто не было воздуха, валялись носки и воняло колбасой. А вот девочкам было мало просто разбросать грязные вещи: надо было завернуть трусы в простыню, накидать мокрой туалетной бумаги, насыпать сверху кофе и засунуть это всё в наволочку.

Тупые подростки.

Майя посмотрела на своё отражение в зеркале лифта. А ты-то кто?

Горничная без зарплаты, которая живёт и работает в отеле. Богачка, выпендрёжница, единственная дочь. Странная девочка, которая постоянно ходит с плеером. Теперь уже без плеера.

Майя приподняла пальцем верхнюю губу и постучала по металлическим брекетам. Звук отозвался где-то в задних зубах. Ну что за монстр. Почему надо было поставить их именно сейчас? Не могли подождать, когда она будет взрослой и некрасивой и ей уже будет наплевать на свой внешний вид?

Лифт пискнул и раскрыл двери. Майя вышла в коридор и сразу наткнулась на брошенный Ритой пылесос. На этаже было подозрительно тихо. Толстые бордовые ковры скрадывали шаги, небольшой радиоприёмник на тележке напротив раскрытой двери номера тоже молчал. Странно. Обычно Рита при уборке включала радио на полную, да ещё и подпевала, нещадно коверкая слова, шумела всеми щётками и тряпками сразу и вообще была единственным живым человеком, а не восковой куклой в этом отеле.

Майя заглянула в номер. Рита сидела напротив окна на кровати и нервно крутила пальцем прядь своих густых рыжих волос. Она была старше Майи лет на восемь и единственная из взрослых общалась с ней на равных: не сюсюкалась, ругала только по делу, а иногда даже пела при ней матерные частушки. А ещё Рита была очень красивая: длинные ноги, тонкая талия, большие глаза.

Уже в детстве Майя поняла, что семья её очень богата, а по меркам маленького Пирресни просто неприлично богата. До десяти лет Майе покупалось всё: куклы Барби, игрушечные домики, тамагочи, приставки, даже собаку купили, правда, не той породы, что она выбрала. Короче, жизнь у Майи была лучше, чем у большинства детей, и у неё не было ни малейшего повода хотеть чего-то ещё: у неё и так всё было. Поэтому, глядя на Риту, Майя долго не понимала, что же она чувствует, потому что до этого ничто так сильно не скребло и не ныло где-то за рёбрами. Никакие деньги не сделают твои ноги такими длинными, не поменяют цвет кожи с синевато-бледного на золотистый и не научат так заливисто смеяться. Впервые в жизни Майя чувствовала зависть.

При этом она любила Риту, поэтому не на шутку испугалась, когда застала её такой: тихой и сосредоточенной.

— Смотри. — Рита указала куда-то в угол окна пальцем в резиновой перчатке.

Майя ожидала увидеть всё что угодно, но не чёрное пятнышко плесени под подоконником. Из-за этого вся паника?

— Не знаю, откуда оно. — Рита отдёрнула занавески. Плесень ползла вниз от окна до плинтуса и скрывалась в углу. Да, некрасиво, но не смертельно. Вечно весёлая Рита выглядела настолько напуганной, что Майя ожидала увидеть за занавеской как минимум труп. Майе не полагалось этого знать, но в истории отеля было и такое.

Рита кашлянула.

— Надо Жанне Андреевне сказать.

Вот оно что. Мать любила пронестись по этажам, если подозревала, что работа идёт слишком медленно. Если она узнает, что Рита уже минут двадцать копается в одном номере, влетит всем. Про мать ходили всякие слухи, но в основном все побаивались невысокую полноватую женщину именно за её нервозность и непредсказуемость. Она могла созвать всех горничных без предупреждения и отчитывать их целый час за неправильно свёрнутые полотенца, а потом вручить всем по шоколадке совершенно без повода. Впрочем, Майе шоколадки не полагались. Но и уволить её не могли.

Поэтому она хотя бы знала, чего ожидать от матери: если вкратце, то ничего хорошего.

— Маме ничего не скажем. Помоги мне. — Майя взялась за стенку шкафа и начала рывками тащить его к окну, намереваясь закрыть пятно.

— Я всю прошлую неделю этот этаж убирала, ничего тут не было! Может, уксусом протереть? — Рита подошла с другой стороны и стала подталкивать шкаф к окну.

— Ага, и потратим ещё полчаса на то, чтобы он выветрился. Весь этаж надо сдать до трёх, а у тебя ещё сколько номеров?

— Четыре. — Рита работала быстро, у Майи на её этаже оставалось ещё номеров шесть, и это не считая кабинета отца, который было дозволено убирать только матери, но эта обязанность иногда передавалась и Майе по странному наследству.

— Не нужно, чтобы было чисто. Нужно, чтобы выглядело чисто, — поделилась Майя местной отельной мудростью и сердито рванула шкаф на себя. Дверца со стороны Риты резко раскрылась, заставив ту отшатнуться.

— Эй! Давай ты с другой стороны потолкаешь, я сильнее, буду тянуть. — Рита ловко поймала дверцу на полпути и мягко закрыла её с негромким щелчком. Майя снова почувствовала гнетущий гул за рёбрами. Как можно быть такой красивой и при этом такой хорошей? И так грациозно делать абсолютно всё?

Майя подошла к другой стенке шкафа.

— Раз, два, взяли! — Красивая, хорошая, сильная и ловкая. Не то что она. Сжав зубы, Майя зло толкнула шкаф плечом. Рита вскрикнула.

Бам!

Дверца шкафа снова открылась, в этот раз прилетев Майе ровнёхонько по лицу.

Больше никаких звуков не было, поэтому Майя не сразу поняла, что произошло. На пушистый бордовый ковёр бесшумно приземлились осколки зеркала из шкафа, на ворс упали и без следа впитались капельки крови. Рита молча пялилась на Майю, прикрыв рот рукой в зелёной перчатке. Это было настолько похоже на кадр из чёрно-белой мелодрамы с какой-то леди-актрисой, что Майя расхохоталась.

— Ты леди в перчатках, а я нет! — Майя громко высморкалась в руку. На ладони осталась кровь. Болел нос, верхняя губа онемела. Майя потыкала зубы пальцем и почувствовала, что в брекетах образовался зазор, видимо, слетело несколько замочков. Это рассмешило её ещё больше.

— Мать это… ха-ха! С катушек слетит. — Майя осела на пол, продолжая хихикать. Рита опомнилась и побежала в ванную за полотенцами.

— Маме ничего не скажем, ничего страшного ведь не случилось, правда? Ничего не случилось, только маме не говори.

4

— И матери родной ничего не говорит! — Жанна Андреевна громко шептала за дверью, периодически переходя на визг и не догадываясь, что Майя подслушивает.

— Жанна Андреевна, я правда не знаю, что произошло. — Хорошо врёт, точно актриса мелодрамы.

— Твой этаж был.

— Понятия не имею, что она на нём делала.

— Она здесь живёт и может ходить где хочет. — Это отец. Она опять не услышала, как он подошёл. Майя любила угадывать людей по шагам, и обычно ей хватало дня-двух, чтобы научиться узнавать постояльцев, чего уж говорить про мать и персонал отеля. Братки и партнёры отца звучали все одинаково: широкие, тяжёлые шаги, как те, что Майя слышала сегодня утром, а вот отец ступал бесшумно, словно сливаясь с другими звуками отеля и всегда появлялся там, где его не ждали.

Все трое столпились у двери. Мать, конечно же, прилетела через минуту и стала виться у номера словно комар. Майя успела запереться в ванной и теперь тихо рыдала от страха, оперевшись спиной на дверь. Ссора в номере вообще не помогала ей успокоиться, поэтому на вопрос отца «Что случилось?» она могла только икать в ответ.

— Мне кто-нибудь объяснит, что произошло? — Голос отца, как всегда, был сух и спокоен.

— Я уро-о-од, — икала Майя. Мать снова торопливо что-то зашептала. Рита переминалась с ноги на ногу.

Непонятно, кто из женщин был напуган больше, но отец чувствовал себя в этом звенящем облаке страха словно рыба в воде.

— Ты, — это маме, — в холле никого, заезд через час. Со стойки опять исчезли все брошюры. Разберись.

Что-то в его тоне подсказало Майе, что они сегодня уже успели поссориться. Из-за неё?

В комнате воцарилась тишина. Майя задержала дыхание, чтобы перестать икать, и представила, как отец смотрит своим взглядом сначала на мать, потом на Риту. Как Рита хлопает ресницами, как мать опускает глаза, что-то шепча себе под нос, наверняка ругательства. Родители никогда не ссорились при Майе, но она могла расслышать отголоски битв в красноречивом молчании отца и в визгливых интонациях матери, когда она отчитывала горничных.

Её торопливые удаляющиеся шаги ни с чем не спутаешь. Мать ничего не ответила отцу и проиграла этот бой, а значит, сегодня достанется кому-то из персонала.

Майя чуть слышно выдохнула. С уходом матери из номера исчез этот напряжённый звон. Отец с Ритой начали негромко переговариваться, наверное, рассматривали ковёр и осколки.

— Вадим Сергеич, сюда с прошлой недели никто не заселялся, я девятого числа тут убиралась и всё закрыла. Не знаю, что произошло, я на этаже была.

— Ну да. — Отец ответил очень нейтрально, чтобы не обидеть Риту, но Майя знала, что он не поверил. — Как закончишь этаж, убери тут всё.

— Но Жанна Андреевна сказала…

— Задержишься на пару часов. Или спешишь куда? — Зашуршала бумага. Деньги? Майя прижалась ухом к двери в ванную. — Плесень сможешь вывести?

— У нас отбеливатель в прачечной есть, им можно. — Снова шуршание бумажек.

— Вот и славно. Потом зайдёшь ко мне в кабинет.

Отец постучал костяшками пальцев по двери, по дереву резко царапнул перстень. Майя отшатнулась. Когда он успел подойти?

— Кончай реветь. Если всё так плохо, вызову тебе машину, поедешь в больницу. Если нет, умойся и выходи. Даю тебе, — тонко звякнул металлический ремешок на часах, — двадцать минут, а потом ломаем дверь.

Майя икнула. Она сидела в полной темноте, чтобы не видеть своё отражение в зеркале. На ощупь она добралась до раковины и включила холодную воду. Ноздри слиплись от крови, до зубов было не дотронуться, так они болели. И было странное чувство, что в итоге она осталась в дураках. Но Рита же так её умоляла.

От дверцы шкафа отвалилось зеркало, пол был залит кровью, номер был непригоден для въезда как минимум сегодня, работа встала часа на два — мать могла уволить и за меньшее. И от неё всё равно бы влетело, поэтому Майя нашла логичным взять вину на себя. А ещё ей понравилось это ощущение маленькой власти над Ритой: теперь у них был общий секрет, и, конечно же, она Риту не выдаст. Но ведь может. Отец точно догадался, в чём дело, ну и ладно. На самом деле Майя была не виновата: не решаясь оставить вещи в прачечной, за которой неустанно следила мать, она развесила мокрую одежду в незанятом номере. Откуда ей знать, что плесень нарастёт за несколько дней?

Она думала, что неделю назад ей повезло — но её маленькая невинная тайна вдруг обернулась столькими неудачами сразу, которые наваливались одна на другую, и в итоге всё закончилось здесь — в тёмной ванной. Или ещё не закончилось?

Помимо школы Майе разрешалось ходить только на дополнительные занятия по химии и биологии к Софье Марковне. Которая позвонила на прошлой неделе и сказала, что отменяет все уроки на ближайшие дни. На вопрос «Почему?» она сухо ответила: «Уезжаю к племянникам». Ага, конечно. Майе было далеко до способностей отца, но она безошибочно распознавала фразу «Не твоё дело», как бы она ни звучала.

Говорить про отмену занятий родителям, конечно же, не стоило. Надавали бы ещё больше работы. В прошлом году в сентябре Майя бросила модельную школу, отказалась от курсов английского и перестала ходить на гимнастику, поэтому отец решил, что раз у неё так много свободного времени, то она может и поработать на благо семьи. И шляться не будет где попало. Матери удалось уговорить Майю не бросать уроки у Софьи Марковны — своей бывшей учительницы, поэтому по вторникам, четвергам и пятницам у Майи было целых два часа вне школы и отеля. Значит, всё это время, пока Софья Марковна «гостит у племянников», Майя наконец-то может побыть одна.

В тот день ей повезло. На стойке регистрации никого не было, и когда тренькнул телефон, Майя оказалась ближе всех.

«Ага, да, спасибо», — одним ухом Майя прислушивалась к звукам отеля: не раздадутся ли шаги матери, не подкрадётся ли отец.

Мимо прошла Рита с ворохом белых полотенец и скорчила гримасу: видимо, мать опять бушует в прачечной. Майя улыбнулась уголками рта, хотя внутри ей хотелось орать от восторга: сегодня урока с Софьей Марковной не будет, как и всю следующую неделю, а может, и больше, и родители об этом не знают. И не узнают.

Ошалев от внезапной свободы, она едва доработала свою смену, накинула любимую зелёную куртку прямо на форму горничной и вырвалась на улицу, зайдя к себе в комнату только для того, чтобы захватить плеер.

Куда пойти? Можно заглянуть к Лизе. Они были родственницами, какими-то троюродными сёстрами, и только поэтому родители разрешали им общаться.

Можно спрятаться на пустыре и там поохотиться на кузнечиков. Можно пройтись по аллее и нарвать цветущих каштановых «свечек». Или взять Коко и пойти гулять за город. А можно…

Что её дёрнуло спуститься к реке? Туда нельзя было ходить, это все знали. Ещё и плеер утопила. Лучше б сама утопилась.

Вода из-под крана была холодной, но приятной, в отличие от воды в реке. У двери в ванную что-то зашуршало. Кто это? Из-за шума воды она не услышала шагов.

Майя тихо подошла к двери и включила свет. На полу перед дверью лежала фотография со свадьбы родителей. За дверью негромко щёлкнул переключатель радио, пару секунд шуршали помехи, а потом полилась спокойная музыка, кто-то меланхолично наигрывал на фортепиано.

— Нас с твоим отцом в ночь до свадьбы положили в разных комнатах, в квартире его родителей. Ночью я проснулась и пошла в туалет. И врезалась прямо лицом в раскрытую дверь. — Майя ушам своим не верила. Мать всегда говорила «твой отец», точно так же как «твоя собака», как будто это Майя его выбирала, но в этот раз она впервые говорила о нём… с нежностью? И что-то в этой фразе было неправдой, но Майя не могла понять что.

Майя подняла фотографию с пола и начала рассматривать. Папа — серьёзный и нарядный, крепко держит маму за локоть. Между бровями уже просматриваются морщины, но очки он то ли ещё не носит, то ли снял для фотографии. Мама неловко улыбается, одними уголками рта, как будто у неё тоже брекеты. Платье ей явно большевато, нелепо торчат плечики, волосы, такие же белые, как у Майи, завиты в мелкие кудри. Рядом с мамой стоят бабушка с дедушкой, низенькие и кругленькие.

— Посмотри на мой нос, — мама хихикнула. Майя подошла ближе к лампе и развернула фотографию. Нос как нос, а вот глаза как будто были слишком близко. И тени как-то странно падают. — У меня переносица опухла так, что я её видела без зеркала. Твой отец всё шутил, что Жанну украли, а ему ведьму в день свадьбы подсунули. До сих пор иногда так шутит. И глаза пришлось красить несколько раз, я так плакала, что синяки будут видны, что вся тушь смывалась.

Майя взглянула на себя в зеркало. Нос вроде как скривился на одну сторону, или он всегда такой был? Переносица на месте, и фингалов нет, но губа разбита. Майя вытерла кровь в уголках рта тыльной стороной ладони. Концерт для фортепиано закончился, и заиграл бодрый марш. Майя почувствовала себя увереннее. Может, мать уже успела на кого-то наорать и теперь успокоилась?

— Мама, — Майя тихо открыла дверь и выглянула, прикрывая лицо рукой, — только не ругайся. В больницу мне не надо, мне надо к стоматологу.

Мать стояла напротив двери в ванную, зажав в руках радио с Ритиной тележки, и задумчиво крутила ручку громкости.

— А где Рита? Тележка в коридоре, этаж пустой. — Громче, тише, громче, тише, марш то взлетал вверх, то затухал. Майя поморщилась.

— Папа попросил её зайти к нему в кабинет. — Майя отвела руку от лица, надеясь, что мать не будет слишком бурно реагировать.

— Он что? — Мать резко выключила радио. В воздухе снова повис этот звон, как будто кто-то дёрнул натянутую верёвку. Даже не взглянув на Майю, мать вылетела из номера и, со стуком поставив радио на тележку в коридоре, быстро поцокала каблуками по лестнице, не вызывая лифта. Что она такого сказала?

Где-то вдалеке раздался гром, а потом Майю снова облепила тишина. Она опять всё испортила.

5

Крупные капли дождя падали с неба и, попадая в глубокие лужи на асфальте, вновь взмывали вверх. Шла вторая весенняя гроза, значит, уже завтра можно будет пойти искать миножьи гнёзда. Раньше они с Юркой ловили их прямо голыми руками и продавали на рынке, но после того как увидели, какие раны эти странные трёхглазые животные оставляют на других рыбах, стали надевать шерстяные перчатки. А ещё во дворе кто-то рассказывал, что одному мальчику минога впилась в палец и проела его до кости, а он и не заметил. Байка, конечно, но на Юрку она произвела впечатление, после этого он начал ловить миног и бить их головой о камни с каким-то остервенением. У Ромы же, наоборот, после этой истории появилось к ним что-то вроде осторожного уважения.

Над заводом мигнула молния. Рома начал считать «Раз, два, три, четыре» — грянул гром. Так близко. Рома слез с подоконника, открыл шпингалет на двери своей комнаты и тихо прокрался на кухню. Отец пришёл домой около часа назад и если сейчас проснётся, то Роме опять придётся закрыться у себя и лечь спать голодным.

Окно на кухне было раскрыто, громко хлопала белая занавеска, и дождь лился прямо на пол. Рома несколько секунд наблюдал за странным тревожным танцем белой ткани, потом спохватился и закрыл окно. Прислушался. Нашёл в холодильнике бутылку молока, допил остатки и поставил её к другим пустым бутылкам под стол.

Дождь громко колотил по козырьку подъезда. Рома осторожно заглянул в комнату отца. Тот спал на животе, накрыв голову ладонью, ноги свисали с края кровати, фуражка валялась прямо на полу.

Рома медленно стянул с отца ботинки и тихо поставил их под кровать. Поднял фуражку, отряхнул её от пыли и положил на тумбочку. Пару секунд он наблюдал, как у отца вздымается спина и на лопатках натягивается синяя рубашка. Дышит. Живой.

В последнее время отец сильно уставал и сразу после работы ложился спать, даже не переодевшись. Рома пробрался в коридор и на полу обнаружил служебную куртку.

Порылся по карманам, нашёл покоцаную рацию и пару монет. Посчитал, положил обратно, повесил куртку на вешалку в виде оленьих рогов. Даже вместе с его деньгами на кеды не хватит, нечего и просить.

В тот день, когда они с Юркой видели белобрысую девчонку на том берегу, Роме было страшно возвращаться домой. Он промок почти полностью, правый ботинок порвался и хлюпал при ходьбе, на левом ободралась половина шнурка. Отец в последнее время был не в духе, заговаривать о покупке новой обуви с ним точно не стоило. Было решено пойти к Юрке домой и уже оттуда позвонить отцу и отпроситься ночевать.

Тётя Инга стояла в коридоре и смотрела на двух подростков, скрестив руки на груди. Она была очень похожа на Юрку: такая же худая, с тёмными птичьими глазками и оттопыренными кончиками ушей под короткими тёмными кудрями. Когда она злилась, то уши у неё краснели, и пока что этого не произошло, а значит, у них ещё был шанс выйти сухими из воды.

— Мы с Ромкой дорогу перебегали, и его поливальная машина окатила. — Юрка решил сразу выложить самую правдоподобную, по его мнению, версию.

— Вот как. Хоть извинились потом?

— Кто, мы? А чё мы-то? — Юрка скинул кроссовок и загнал его пинком под вешалку. — Папа не звонил?

Тётя Инга покачала головой и посмотрела на Рому. Тот смутился и отвёл глаза, чтобы не ввязываться в беседу. В последнее время тётя Инга обращалась к нему как к взрослому, с Юркой же всё ещё общалась как с ребёнком. Юрка от этого бесился, а Рома не знал, что ему делать, ему это вроде как льстило, но и злило одновременно. Зачем она так делает?

Позже они сидели на кухне и пили сладкий чай из бело-оранжевых чашек. Роме дали какие-то штаны и домашние тапочки, Юрка от усталости клевал носом. До отца Рома не дозвонился, с работы тот уже ушёл, а домашний телефон не отвечал.

Тётя Инга листала Ромин блокнот: очередной портрет мамы, какой Рома её помнил, набросок завода, мост со стрелкой. Рома ждал хоть какой-то реакции, но она только вскинула брови, когда увидела несколько мокрых страниц и отпечатки зубов на обложке. Наконец тётя Инга дошла до рисунка девчонки с той стороны.

— Это кто? — Она задумчиво осмотрела рисунок, помешивая чай ложечкой.

— Никто. Сам выдумал.

— Хорошо получилось. Не тратил времени на набросок, а сразу показал всю фигуру несколькими линиями.

— Мне не нравится. Это неправильно. — Рома потянулся было забрать блокнот, но тётя Инга легонько шлёпнула его горячей чайной ложечкой по руке.

— Зато красиво. Только волосы можно было заштриховать темнее.

— А если они светлые? Ну, совсем белые? Как показать белый цвет на белой бумаге?

— Хочешь, научу?

Рома тогда аж застыл от восторга и чуть не поперхнулся чаем: в маленьком Приречном не было художественной школы, и он был готов хватать крупицы знаний откуда угодно. Мама говорила, что у него талант, что он должен стать художником, но кто ещё мог учить его, когда мамы нет? С недавних пор с тётей Ингой у них сложился странный ритуал: он приносил ей свои рисунки, она покорно их пролистывала, никогда не ругала и не поправляла его, изредка хвалила за какую-то деталь, но чаще просто задумчиво смотрела и возвращала их обратно.

Тётя Инга встала и вышла из кухни. Рома посмотрел на Юрку: тот уже вырубился, положив голову на стол, и мелко подрагивал ногами, которые свисали со стула, не доставая до пола.

Рома тихо вошёл в гостиную. Половину комнаты, как у всех, занимала большая стенка с сервизами, книгами, фотографиями в деревянных рамочках. Рома скользнул взглядом по массивному телевизору и полке с видиком и приставкой. Они с Юркой давно не играли, а жаль.

Тётя Инга открыла бар в стенке, внутри зажёгся холодный белый свет и, отразившись от зеркал, осветил её лицо. В тёмной комнате казалось, что она раскрыла какой-то сундук с драгоценностями или пещеру сокровищ. Судя по тому, с какой любовью она смотрела на соде