Василий Иванович Лягоскин

Серая Мышка

Первый том о приключениях подполковника Натальи Крупиной

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Василий Иванович Лягоскин, 2017

Рухнула страна, ушла в небытие ее тайная служба. Подполковник КГБ Наталья Крупина, агент три нуля один, решила, что ее служба закончилась. Что новой России она не нужна. Но судьба таких, как Наталья, Серая Мышка, предопределена. Они рождаются, чтобы служить Родине; чтобы противостоять врагу — в каком бы обличье он не предстал. Военно-морской флот Японии и таинственный клан якудза; тайный клуб американских миллиардеров и колумбийские наркобароны… Трепещите — Серая Мышка на тропе войны!

18+

ISBN 978-5-4485-2042-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Серая Мышка
2. Глава 1. Август 1998 года. Электропоезд «Владимир — Мстера»
3. Глава 2. Шестидесятые годы двадцатого века. Рязанский областной специализированный детский дом
4. Глава 3. Август 1998 года. Подмосковье
5. Глава 4. Август 1998 года. Нахабино. Подземный бункер
6. Глава 5. Август 1998 года. Ковров. Проходные завода имени Дегтярева
7. Глава 6. Август 1998 года. Ковров — Москва
8. Глава 7. Август 1998 года. Ковров — Москва
9. Глава 8. Август 1998 года. Москва — Ковров
10. Глава 9. Сентябрь 1998 года. Москва — Нахабино
11. Глава 10. Афганистан. Начало восьмидесятых двадцатого века
12. Глава 11. Сентябрь 1998 года. Муром — Нахабино
13. Глава 12. Сентябрь 1998 года. Нахабино
14. Глава 13. Восьмидесятые годы двадцатого века. Подмосковная база КГБ СССР
15. Глава 14. Сентябрь 1998 года. Женева. Банк «Насьональ»
16. Глава 15. Конец сентября 1998 года. Нахабино
17. Глава 16. Третье ноября 1998 года. Рязань — Москва — Рязань
18. Глава 17. Первое Мая 1999 года. Россия. Ковров. День «Х»
19. Глава 18. Май 1999 года. Ковров. Привокзальная площадь
20. Глава 19. май 1999 года. Ковровский вокзал
21. Глава 20. Май 1999 года. Москва. Ресторан «Плакучая ива»
22. Глава 21. Первое мая 1999 года. Продолжение. Ковров — Осипово
23. Глава 22. Май 1999 года. Москва — Осипово
24. Глава 23. май 1999 года. Москва. Ресторан «Плакучая ива»
25. Глава 24. Май-июнь 1999 года. Москва, Мюнхен, Тель-Авив и дальше
26. Глава 25. Июнь 1999 года. Москва — Красногорк
27. Глава 26. Июнь 1999 года. Москва — ближнее Подмосковье
28. Глава 27. Июнь 1999 года. Подмосковное имение
29. Глава 28. Июль 1999 года. Красногорск — Торжок
30. Глава 29. Август 1999 года. Остров Зеленой Лагуны — Воронеж
31. Глава 30. Август 1999 года. Нововоронежская АЭС
32. Глава 31. Октярь 1999 года. Москва — Вашингтон
33. Глава 32. Новый, 2000 год. Остров Зеленой Лагуны — Москва

Глава 1. Август 1998 года. Электропоезд «Владимир — Мстера»

Мария Павлюченко, она же Наталья Крупина

Электричка привычно запаздывала, однако редкая толпа, растекшаяся по второй платформе станции Ковров-1, волновалась и глухо гудела совсем не по этой причине. Мария осторожно опустила тяжелую сумку на асфальт. Она автоматически фиксировала — совсем того не желая — как перекатываются, словно волны, от одного края платформы к другому одни и те же слова. А точнее — имена и фамилии:

— Ельцин, Черномырдин, Кириенко…

Эти фамилии сегодня награждались двух- и трехэтажными эпитетами особенно зло. Злиться народу было от чего. Застывшая в оцепенении, в ожидании еще более крупных неприятностей, провинция льнула к телевизорам. А потом шумно обсуждала новости и московские разборки, со смаком вставляя в бесконечные споры новое слово «дефолт».

Наконец этот самый дефолт упал на головы простого люда двойным и тройным повышением цен. Так что в августе одна тысяча девятьсот девяносто восьмого года дорогим россиянам в очередной раз предложили потуже затянуть пояса.

Мария Павлюченко стояла внешне абсолютно невозмутимо. Но сейчас и она едва сдерживалась, чтобы тоже не выматериться громко, на весь перрон. Еще утром в ее кошельке было пятьсот рублей. Деньги по нынешнем временам небольшие, но для Марии имевшие гораздо большую ценность, чем абстрактные миллионы и миллиарды, которыми россиян тоже развлекали с экранов телевизоров. Потому что этими рублями (пятьюстами, конечно, а не миллионами) был оплачен ее месячный труд. Попросту говоря — это была ее зарплата за июль, и сегодня она всю ее извела. Извела на продукты, так и не набив полностью одну большую сумку.

Город Павлюченко не любила. Точнее — опасалась поездок в Ковров. Чем многолюдней была толпа, окружавшая ее, тем большей была вероятность наткнуться на кого-нибудь из прошлого. Из той жизни, где она не была ни обычной женщиной средних лет, внешне замученной каждодневной работой, ни даже Марией Павлюченко. Поэтому в Ковров она ездила максимум два раза в месяц — в дни аванса и получки. О поездках дальше, во Владимир, а тем более в Москву, даже не помышляла.

— А зачем? — решила она уже давно раз и навсегда, — в Коврове магазинов тоже хватает. И товар здесь не намного беднее, чем в столице. А уж цены — как раз по моему кошельку.

В прошлую — июльскую — поездку сумка была гораздо тяжелее. Но и тогда Мария несла ее внешне очень легко. Подними ее тогда кто посторонний, он немало удивился бы силе этой такой хрупкой на вид женщины. Мария словно оглядела себя со стороны — да, она ничем не отличается от стоящих рядом теток и явно не страдает от избытка силы.

Совсем рядом с Марией опустила свои баулы женщина роста и объема громадного, обладавшая, как оказалось, высоким визгливым голосом. Она словно продолжала разговор с кем-то, хотя подошла на перрон одна.

— А рису-то, рису — совсем нет, — почти прокричала она плаксивым голосом перед собой.

На этот голос и вынырнул из толпы крепенький мужичок, рядом с теткой показавшийся ребенком. Он опустил увесистый рюкзак на асфальт рядом с теткиными баулами и облегченно вздохнул.

— Ничего, — неожиданно густым басом прогудел он, — появится твой рис. Вот нарисуют новую цену — раза в три больше, и сразу появится.

Необъятная в талии женщина только вздохнула, заставив затрястись свои килограммы.

— Ну-ка, мамаша, дай на хрен пройти.

Эта привычная в здешних местах фраза в другое время заставила бы Марию улыбнуться. А потом задать — хотя бы себе, чтобы лишний раз не нарываться — вопрос:

— Куда-куда пройти?

Вместо этого Павлюченко на мгновение замерла, а затем неторопливо, совершенно естественно повернулась к обладателю громкого голоса. В те годы, о которых Мария запретила себе даже думать, ее учили читать голоса. Даже не сами слова, а интонацию, малейшие нюансы — ту информацию, что люди прячут между слов, сами того не замечая. Информацию, которая подчас говорила о человеке больше, чем слова, которые он произносил. Мария была таким знающим человеком. Можно было запрятать и от себя, и от других прошлое. Но то, что въелось в плоть и кровь, не вытравишь — оно вылезет само, когда понадобится.

Она оглядела — спокойно, и как бы не заинтересованно — парня, который как раз отодвигал одной рукой тетку, хотя пройти мимо можно было и с одной, и с другой стороны платформы.

— Крутой, — определила она поначалу, но тут же поправилась, — нет — только ощущает себя крутым. Причем это ощущение пришло совсем недавно. Еще кружит голову. Что — деньги? Оружие? Скорее оружие.

Она остановилась на последнем варианте, и внутренний компьютер внутри, который анализировал окружающее пространство независимо от сознания — на уровне инстинктов — тут же согласился. Парень старался сдерживать рвущееся наружу ощущение собственной значимости, силы и вседозволенности. В то же время ему явно было не по себе; так чувствует себя ребенок, залезший без спроса в вещи отца. Парень словно бессознательно твердил себе:

— Отберут игрушку, да еще надают ремнем по заднице…

Тетка, а за ней мужичок поспешно подхватили свои баулы и отступили к самому краю платформы. Они даже не попытались огрызнуться, потому что за этим наглым мордатым качком остановились еще двое. Не такие крупные, но не менее нахальные. И тоже — подчеркнула для себя Мария — словно хмельные от открывшихся перед ними возможностей.

Павлюченко уже отметила, как старательно прижимают все трое под куртками что-то короткое, небольшое, но очень значимое для них. Им определенно казалось, что делают они это ловко и незаметно для других.

— Оружие, — теперь уже без всякого сомнения повторила она и… осталась на месте, замешкалась.

Не отступила вопреки вбиваемой в себя все последние годы привычки держаться подальше от таких личностей. Хотя нога парня в тяжелом импортном башмаке уже замахнулась, чтобы снести с дороги ее сумку. Мария чуть заметно усмехнулась — в той сумке, куда нацелилась чужая нога, было килограммов двадцать пять. Поэтому от пинка она даже не шелохнулась. Однако внутри что-то жалобно звякнуло.

— Мед, — охнула Мария и сунулась к сумке, склонившись низко и удобно — для широкой ладони, которая тут же приготовилась хлопнуть с размаху по натянувшейся материи дешевых брюк.

— Леха! — предупреждающе бросил один из его спутников.

Этот парень шагнул вперед, останавливая первого, хватая за локоть рукой — той, что не прижимала сейчас к другому боку оружие. Пока неведомое для Марии оружие. Это был не пистолет — его незачем прижимать к боку; не укороченный АКМ. Их в городе с началом чеченской кампании появилось много — чуть ли не у каждого милиционера. Но эта компактная и смертельно опасная игрушка не могла так удобно прижиматься к телам, практически скрываясь под куртками — какими бы широкими они не были. Чтобы так спрятать АКМ под мышкой, нужен немалый опыт, а его у молодых, но ранних явно не было.

Поэтому она, уже разгибаясь с тяжелой сумкой в руке, взмахнула другой — внешне неуклюже. По крайней мере так восприняли ее движение дружки Лехи. Сам Леха стоял вплотную к Павлюченко и ее движения даже не заметил. Пальцы, такие обыкновенные на взгляд, но на самом деле тренированные и чувствительные, быстро пробежались по грубому коричневому кожезаменителю Лехиной турецкой куртки.

В следующее мгновение она уже отступила, нарочито согнувшись под тяжестью куртки. Отступила с испуганной и недоумевающей улыбкой на губах. Причем если испуг был наигранным, то недоумение поселилось не только на лице, но и внутри. Потому что опытная рука, скользнувшая по твердому металлу, нагретому под курткой — так, что накачанная Лехина плоть не ощутила ничего — определила почти невозможное. Невозможное для этого такого обычного перрона с толпой, поджидающей самую обыкновенную электричку. Под курткой прятался не менее надежный и опасный, чем Калашников, но мало кому известный агрегат.

— Впрочем, разве может быть сейчас что-то невозможным? — задала она себе вопрос, — вот и мальчики раздобыли себе вместо игрушек пистолеты-пулеметы «Бизон».

Она машинально провожала взглядом бритые затылки парней, а мозг сам вспоминал и разворачивал перед глазами таблицу — технико-тактические данные оружия, которым до сих пор оснащались лишь спецподразделения. Леха еще раз обернулся, нахально ощерился, и зашагал дальше, подталкиваемый крепкой рукой подельника. Тому было лет двадцать-двадцать два, но в этой маленькой группе он, очевидно, пользовался непререкаемым авторитетом.

Тихо свистнула электричка, предупреждая о своем прибытии, и только после этого диктор запоздало объявила на весь вокзал — на удивление чисто и четко:

— Электропоезд «Владимир — Мстера» прибывает ко второй платформе, — затем, практически без паузы, — по первому пути проходит грузовой поезд. Будьте осторожны!

Последнее объявление тоже несколько запоздало. Рев грузового состава нарастал и обрушился на платформу, когда электричка еще не остановилась. Ее двери, естественно, не открылись, пока хвост тяжелого состава не прогрохотал по стыкам рельсов.

Мария не сдвинулась с места, хотя до дверей пятого вагона было не больше трех метров. Рядом стояла все та же тетка необъятных габаритов и мужичок, опять приклеивший на лицо невозмутимое выражение. Большая часть пассажиров столпилась впереди — там, где из первых двух вагонов им было удобнее сходить на конечной станции. Самой Павлюченко нужно было проехать всего три остановки; там, напротив вывески «Гостюхино», как раз обычно и останавливался пятый вагон. Рядом с этой железнодорожной станцией вольготно расположились несколько жилых домов и контора Осиповского лесничества. Один из трех потемневших от времени бревенчатых домов и был пристанищем Марии в последние семь лет.

Она продолжала размышлять о том, какими неведомыми путями могло попасть некогда секретное оружие, разработанное для войск специального назначения, в руки накачанных недорослей. Наталья машинально подняла голову к окну вагона и едва смогла удержать на лице выражение равнодушия и легкого нетерпения. Глядевшего на нее сквозь пыльное окно человека она видела впервые в жизни. Но его взгляд, царапнувший почти физически, заставил тревогу, что уже поселилась внутри, заполнить тело и душу без остатка.

— Зверь, — обозвала она сразу же незнакомца.

Мария имела в виду сейчас не злобность этого нечем не примечательного на первый взгляд человека, а звериную сущность, неестественную способность предчувствовать неприятности, и еще более удивительный талант такие неприятности избегать. Павлюченко сама была такой, но в ней зверя было распознать намного труднее. А в ее нынешнем обличье — практически невозможно.

Она равнодушно отвела взгляд от окна и шагнула к открывшейся двери. Даже повернулась, так же невозмутимо проводив хвост грузового состава. И все это время она ощущала на себе этот липкий взгляд, пытающийся распознать потенциального врага.

Пятый вагон был зримо разделен на две части. В большей — в передней части вагона — не очень громко кипела жизнь. Оттуда до остановившейся в дверях Марии доносились все те же слова и фамилии, что уже надоели ей на перроне. Именно туда устремилась необъятная тетка со своими баулами, и ее хвостик — невозмутимый мужичок с рюкзаком. Она заполнила своей тушей проход так, что узлы ей пришлось нести впереди и позади себя. Мимо четверки, заполнившей вторую от заднего конца вагона пару сидений, тетка промчалась не останавливаясь. Поняла, наверное, что такие соседи могут быть очень неприятными. Мужичок послушно двинулся за ней.

Мария тоже сделала несколько шагов по проходу; вдруг остановилась — как раз рядом с этой четверкой — и заняла скамью через проход от нее. Еще вчера; даже сегодня утром, она бы пробежала мимо, не останавливаясь. Более того, Мария даже не села бы в электричку, где уже находились три человека с оружием. В конце концов, следующий электропоезд прибывал меньше, чем через час. Уж в нем-то, наверное, никакого оружия не оказалось бы.

— А может, и не три, — почти весело и с непонятным для себя облегчением подумала она, с невинным взглядом рассматривая соседей.

Несколько секунд ей хватило, чтобы зафиксировать всех четверых в памяти, оценить степень опасности каждого и выделить главного. Им был, несомненно, тот, в ком Павлюченко разглядела звериное начало. Двое других напоминали Леху с дружками. Больше всего — тем же чувством превосходства над остальными людишками. Только рядом был старший — битый волк — и этим парням приходилось сдерживаться. Однако получалось это у них не всегда. По крайней мере, на Марию они посмотрели как на какое-то недоразумение, осмелившееся опустить свой зад на сиденье рядом с ними. Они явно были не прочь шугануть эту тетку — Марию — подальше отсюда, но решения здесь принимал главный.

И опять — в который раз за сегодняшний день — Павлюченко поправила себя: главным был не он. Самым опытным — да; самым опасным — несомненно, но не главным. Главную роль — по соображению Марии — играл портфель. Самый обычный импортный кожаный портфель; с подобным обычно выходил к своим зрителям Михаил Жванецкий. Только этот был гораздо внушительней размерами. Портфель прижимал к своему необъятному животу четвертый член команды. В этом человеке все было круглым — и щеки, и туловище, и руки, на одной из которых блеснула цепочка. Мария поняла, что толстячок был живым якорем и тележкой для портфеля. А чтобы оба они не потерялись, их наверняка сковали наручниками. Лицо толстячка, в отличие от трех других, не было ни хищным, ни злобным. Оно сейчас было полусонным и вполне добродушным.

В компании остальных оно смотрелось столь чужеродно, что даже не такой опытный человек, как Павлюченко, понял бы, как распределялись в этой команде роли. Двое качков — охранники, силовая поддержка; а в случае необходимости и живой щит. Для толстячка и, главное, для портфеля. Командир — самый опытный и битый настолько, что у Марии естественное любопытство едва не перебила такая же естественная опаска — это что же такое везли в чемоданчике, если его охраняет такой волчара? И тут же любопытство пересилило. Теперь Мария поразилась другому:

— Это что за времена такие настали, что курьеры такого уровня в электричках передвигаются? Их что, тоже дефолт достал?

Она еще раз скользнула равнодушным взглядом по портфелю, по его ручке, и все-таки заметила, что цепочка действительно крепилась наручниками — и к важному грузу, и к его живому «якорю». Толстяк постарался спрятать их внутри длинного рукава пиджака, но электропоезд как раз тронулся, дернувшись — и вслед ему дернулся этот кругленький мужичок, на миг забывший о наручниках.

— В общем, — заключила Павлюченко, — четверка смотрится в обшарпанном вагоне электрички странно. Ей самое место в роскошном салоне «Мерседеса»; на крайний случай — в смежных номерах вагона СВ. И трое бойцов — толстяк не в счет, он опять прикрыл глаза — знают это, а точнее чувствуют. Чувствуют себя униженными, и потому глядят на остальных пассажиров яростно. Особенно, конечно, на Павлюченко.

Мария, наконец, закончила свой бесцеремонный осмотр и делано зевнула — одновременно с толстяком. Она улыбнулась этому обстоятельству и отвернулась к окну. Четверка вдруг встрепенулась; все тоже дернулись взглядами к окошку. Кроме старшего — тот повернул голову к пыльному окну плавно, однако первым, почти одновременно с Марией, оглядел привокзальную площадь. Там творилось что-то непонятное, явно выходившее за рамки привычного. Неторопливая, вальяжная и сытая железнодорожная милиция вдруг засуетилась; даже забегала.

Однако ни к грабителям с автоматами, ни к электричке вообще эта суета отношения не имела. Последняя протяжно загудела и двинулась в сторону Нижнего, оставляя позади зеленое здание вокзала. Совершенно спокойный голос прохрипел в динамиках: «Следующая остановка Ковров-два», — и Павлюченко отвернулась от своего окна. Она отстраненно подумала, что в первый раз назвала Леху с подельниками грабителями. Отстраненно потому, что снова — теперь уже с этого угла зрения — прокручивала короткую встречу с тройкой качков. Да — их злое нетерпение было вызвано одним — парни шли на дело. Шли опробовать свои «игрушки», которые явно достались им случайно.

— Ну дожи-и-ли.., — мысленно протянула Павлюченко, — кого же они грабить тут собрались? Меня?.. Или их?.

Она не посмотрела в сторону соседей, но почувствовала, как напрягся там старший, и еще раз удивилась его звериной интуиции.

— Нет, — успокоила в мыслях себя Мария, — то, что в одной электричке оказались две бандгруппы — это дикая, невероятная случайность… Ага, в которую ты тоже вляпалась. Теперь эти случайности попрут.

Последнее было уже не предположением, а утверждением, потому что дальние двери вагона разъехались в стороны, и вагон первым вошел Леха. И он, и его дружки были по-прежнему в наглухо застегнутых куртках. В теплом, сейчас даже жарком вагоне это смотрелось, по меньшей мере, странным, но парням было не до того. Они вроде бы не крутили головами по сторонам, не зыркали взглядами по лицам пассажиров, но однозначно оценивали сейчас обстановку. А точнее — искали, с кого вагона начать. Искали настоящую добычу.

И если они не оценят правильно опасность, исходящую от старшего четверки, скорее всего этот вагон они и будут грабить. Хотя бы потому, что здесь сидела Мария. Это Павлюченко поняла по оживившемуся лицу Лехи, который буквально устремился к ней. Бойцы — соседи Марии — на закаменевшее, ставшее на миг страшным, лицо своего начальника отреагировали одновременно и одинаково — дернулись руками к предплечью. К оружию — это было понятно; но тут же расслабились, вслед за старшим. Потому что тот — как и Мария — оценил не только выпуклости под куртками троицы, но и их твердое намерение пока миновать этот вагон.

Леха действительно пробежал мимо, попытавшись обжечь Марию взглядом. И она действительно сжалась в мнимом испуге — пусть потом, когда две эти команды схлестнутся, ее никто не будет воспринимать хоть как-то серьезно. А во взгляде — почти таком же, как на перроне, Павлюченко сейчас прочла густо примешанное к презрению чувство предстоящей расправы.

С каждым тяжелым шагом бандитов к Марии возвращалось старое — та жизнь, в которой она была Натальей Крупиной, подполковником КГБ; сотрудником отдела, у которого не было названия. Отдела, который, несмотря на свою реальность, не оставил в сером здании на Лубянке ни одного следа, ни одной бумажки. Так, по крайней мере, утверждал непосредственный и единственный начальник, которого она знала в лицо, и которому она верила безгранично. Однако начальник и сам мог не знать всего. Поэтому в один не самый прекрасный день Наталья Крупина исчезла. А на свет появилась Мария Павлюченко. И сегодня — в этом вагоне — она могла оставить не один след, который могут сравнить с тем, что осталось в Москве. Если Леха с парнями вернутся. Еще не поздно было попытаться перебежать в другой вагон — это было бы так естественно. А там она бы, если потребовалось, отдала бы и жалкую двадцатку, что осталась в кошельке, и сумку с разбитой банкой меда и… Она даже улыбнулась, представив себе, как Леха идет по проходу, держа в одной руке «Бизон», а в другой — тяжеленную сумку.

Наконец, можно было стерпеть и шлепок по заднице, или что похуже — только чтобы потом проходить по делу в качестве второстепенной свидетельницы. А в том, что дело будет, она не сомневалась. Так и поступила бы Мария Павлюченко. Но теперь на жесткой деревянной скамье съежилась, якобы отходя от убийственного Лехиного взгляда, подполковник Крупина — именно она сейчас сделала выбор. Выбор, который перечеркивал спокойную жизнь последних лет.

— Слышь, Волчара, — чуть слышно обратился к командиру один из бойцов; обратился неслышно для передней части вагона, но не для Павлюченко, теперь Крупиной, — а ребятки — серьезные…

— Ребятки — фуфло, — отрезал так же тихо Волчара, бросив очередной подозрительный взгляд на притихшую Крупину, — а вот стволы у них действительно серьезные.

— Стволы?! — чуть громче удивился второй боец.

Наталья Крупина мысленно восхитилась: «Осенил же кого-то боженька обозвать его так точно!», — имея в виду командира группы курьеров. Сама Наталья в бога не верила. Ну не поверила до сих пор и все. А притворяться, изображать из себя истово верующую, как многие сейчас вокруг, не спешила. Впрочем, раньше для дела она могла изобразить кого угодно; так то для дела… А какие могли быть дела у Марии Павлюченко — так, делишки.

Дело начиналось сейчас, когда снова поехала на роликах тугая дверь и в вагон — теперь уже со спины Натальи — вошли качки; двое — без Лехи. Что по неписанным канонам западных боевиков, что крутили в каждом видеосалоне, означало одно — они все таки выбрали пятый вагон. Дальнейшие их действия Крупина могла разложить по секундам — в соответствие с графиком движения электропоезда. Сейчас эти двое остановятся в тамбуре, дождутся, когда двери электрички закроются, и она двинется от станции Ковров-два,. А потом ворвутся назад, уже с автоматами и черными масками на лицах. Как будто их не видели уже несколько раз.

— Но так положено, — усмехнулась про себя Наталья, — если только…

Об этом: «Если только», — не хотелось даже думать, и она пока продолжила раскручивать перед собой то действо, которое должно будет развернуться здесь через пару минут. Леха одновременно с двумя первыми ворвется в задние по ходу двери, и кто-то из троих проорет что-то типа: «Тихо! Всем оставаться на своих местах — это ограбление!». И, быть может, даже пальнет короткой очередью в потолок.

— Вот тут бы больше подошел Калашников, — еще раз усмехнулась Крупина, — от него и грохота побольше, и пороховыми газами салон сразу затянет. А главное — тяжелые акээмовские пули семь-шестьдесят два прошьют потолок насквозь.

Как поведут себя пульки от «Бизонов», учитывая, что края металлической крыши вагона были сглажены, не могла бы сказать даже подполковник Крупина. Но рикошета — решила она — не избежать. Наталье приходилась стрелять из этого короткоствольного оружия с необычным стволом прямоугольного сечения, но в других — в полевых условиях.

— А здесь, — усмехнулась она незаметно еще раз, — можно и в себя попасть — после нескольких рикошетов.

Поэтому она уже приглядела для себя место на грязном полу. Место, куда нырнет, как только раздастся первый выстрел. А может и раньше. Внутренний голос — тот, что сейчас «играл» за бандитов — возразил:

— Зато в соседних вагонах не слышно. Ребята сделают свое дело, и аккуратно выйдут на следующей остановке. И махать платочками электричке не будут. Когда еще весть об ограблении дойдет до машиниста, да тот свяжется с дежурным на станции, который сразу не поверит в этот бред; да в свою очередь свяжется с милицией, ну и так далее… Найдут, — поняла Наталья, — этих найдут. А меня?

Впервые сегодня Крупина подумала о том, что эта поездка на электричке может стать для нее последней. И что в гнездышко, которые Наталья всеми силами старалась сделать уютным все эти годы, она, быть может, никогда не вернется. До отправления электрички оставалась одна минута, и Крупина продолжила:

— Потом Леха и один из передних останутся у дверей, а третий пойдет по проходу, собирая жалкую добычу, пока… не нарвется на Волчару. И кто-то из них все-таки выйдет на платформе двести шестьдесят второго километра, где минут через десять обратно, в Ковров, пойдет встречная электричка. А может, не выйдет ни один. Потому что в крайнем случае придется вмешаться мне…

Так, или примерно так, рассуждал и Волчара. Только он, естественно, в своих раскладах совсем не учитывал тетку на соседнем сидении. А вот то, как он зыркал глазами на задние двери, за которыми прятался Леха, и на передние, которые начали открываться, пропуская в вагон грабителей, показывало — о следующей остановке и встречной электричке он тоже знает.

Он уже вытянул из нутра черной кожаной куртки — настоящей, а не из кожзама — пистолет. Обычный, надежнейший пистолет системы товарища Макарова. Он зло бросил бойцам, немедленно повторившим его действия:

— Я держу тех двоих. Серега — заднюю дверь, Пашка — хвоста.

Слова действительно были злыми, но относились они не к парням, не заслужившим пока кличек, а к тем непредвиденным обстоятельствам, которые он ну никак не ожидал встретить в электричке. Не ожидал, хотя к жизненным пакостям был всегда готов.

— Как пионер, — машинально подумала Крупина, лихорадочно вспоминая, прокручивая назад картинку с самого перрона ковровского вокзала, — Хвост! Еще и хвост! Как же я проморгала? Не меня же он имел в виду… Да… — семь лет вынужденной командировки..

Командировкой она неожиданно назвала свою жизнь в лесничестве, в глухом углу. Глухом — несмотря на пролетающие совсем рядом бесчисленные поезда из Москвы в сторону Нижнего и обратно. И теперь эта командировка заканчивалась.

Хвост она определила сразу, как только процедила — за считанные секунды — сквозь мелкое сито профессиональной оценки пассажиров в передней части вагона. Им мог быть только мужчина средних лет, отличавшийся от остальных и одеждой, и манерой поведения. Пассажиры сейчас замолчали, и беспокойно вертели головами, очевидно тоже почувствовав, как сгустилась атмосфера в вагоне. А этот — определенно москвич — даже не поднял, не отвернул голову от окна. Хотя, несомненно, отметил, как нагло и бесцеремонно рассматривала его Крупина. Не смотрел он и на четверку, на которых все чаще останавливались взгляды его соседей.

Сейчас из передней части вагона можно было видеть толстые, напряженные затылки двух бойцов, и лица — Волчары и «якоря». Последний был явно испуган, так что вцепился в свой портфель уже двумя руками — словно в нем была защита от страшной действительности окружающего мира. А вот в лицо Волчары, как бы он не стремился оставаться невозмутимым, было страшно смотреть. Особо глазастые пассажиры могли рассмотреть и тусклую вороненую сталь пистолетов.

Электричка, наконец, остановилась, и тот же хриплый голос объявил:

— Станция «Ковров-два», — выход на левую сторону.

На ближней к передней двери скамье засуетилась, подхватывая сумки, семья — отец, мать, и двое совсем маленьких детишек. Крупина нарисовала себе еще одну картину. Сейчас эти четверо счастливчиков торопливо сходят по железным ступеням, стараясь не оглядываться на широкие спины качков, затянутых кожезаменителем.

Двери вагона закрылись почти неслышно для сидящих внутри, и Наталья машинально отметила, как поплыло назад одноэтажное здание станции — тоже зеленого цвета — и как затрещала в тамбуре, за тонкой перегородкой, молния Лехиной куртки. Он негромко матюгнулся, очевидно дернув язычок молнии слишком сильно, и закусив подкладку. Или оружие, к которому были непривычны руки парня, зацепилось за что-то. Дальняя дверь поехала в сторону, открывая всем бледные, неестественно спокойные физиономии двух налетчиков и автоматы в их руках. В то же мгновение за спиной Крупиной заскользила на роликах вторая дверь, и в вагон еще более бледной копией двух первых грабителей ступил Леха. Все трое были без масок, и в груди Натальи что-то противно заныло. Этого она боялась больше всего; об этом старалась не думать — но… эти решительные лица означали одно: «Вариант — ноль!». Конечно, сами парни свой вариант вооруженного грабежа называли как-то по другому, но к подполковнику Крупиной сейчас возвращались прежние навыки и термины. Тот вариант, который сейчас полоснул по сердцу, означал, что бандиты свидетелей оставлять не собирались.

Пассажиры, скорее всего, об этом не догадывались; большинство из них уже нырнули руками в сумки, карманы — за кошельками. А один из двух передних действительно закричал, хоть и не так цветисто, как предполагала Наталья:

— Сидеть! Сидеть! Сидеть!..

Очередь из «Бизона» почти вся ушла прямо вверх, прошив крышу. Лишь две визгнули, затерявшись в задней части вагона и заставив Леху опять матюгнуться, а потом скривить физиономию в пренебрежительной улыбке — так же, как и двух молодых бойцов-курьеров. Так они отреагировали на бросок Крупиной под сидение своей лавки. Она сейчас собрала своей курткой всю грязь, что не успели вымести уборщики, и один из двух парней процедил сквозь зубы:

— Подстилка!

— Зато я сейчас практически вся в мертвой зоне, и контролирую и вашу четверку, и весь вагон — по ногам, — ответила ему мысленно Наталья, едва удержавшись от улыбки.

Она сейчас не сомневалась, что Волчара отметил ее стремительный нырок под сиденье, и задаст себе потом вопрос: «Что за тетка здесь такая, умеющая двигаться как опытный боец?». Если, конечно он вообще будет в состоянии задавать и себе, и другим какие-то вопросы.

Тройка курьеров была готова к бою. Крупину они не то, чтобы вычеркнули из всех списков; просто посчитали, что уж с ее-то стороны им ничего не грозит.

— А зря, — подумала Наталья — время подумать на отвлеченные темы пока было, — в лучшие годы подполковника Крупину в рукопашной могли одолеть разве что четверо противников — вместе; да и те были не самыми последними рукопашниками Комитета. Теперь нет ни Комитета, ни вообще Союза Советских… И из тех четверых остался в живых только один, оказавшийся заклятым врагом.

О нем она не хотела вспоминать все эти долгие семь лет; постаралась выкинуть его из головы и теперь. Тем более, что качок — потрошитель кошельков — неумолимо приближался ко второй половине вагона. Вот его ноги задержались рядом с другими — в фирменной джинсе и добротных полуботинках, явно принадлежащих «хвосту». Последний дернулся — опять таки судя по ногам — но быстрее отреагировал на эту попытку вскочить бандит у дверей. Его палец очевидно уже готов был нажать на курок автомата, и выполнил команду даже быстрее, чем ее донесли нервные окончания. «Бизон» тихо, как швейная машинка, прострекотал, и Наталья увидела «хвоста» целиком — от джинсы и полуботинок до искаженного болью лица и руки, зажимающей куртку там, где расползалось большое темное пятно.

Дело у потрошителя пошло быстрее, судя по тому, как шустрее он стал продвигаться по проходу. Наконец его тяжелые башмаки миновали последний ряд скамеек, занятых пассажирами, и ускорились, направляясь теперь прямо к четверке и невидной для него Крупиной. Секунды стремительно бежали, приближая электричку к следующей остановке — туда, где должны были высадиться победители.

— Или победитель, — поправила себя Наталья, наконец-то увидевшая бандита целиком.

Парень ее вниманием не удостоил; он почти опустил руку с автоматом к полу. Даже к такому легкому, по сравнению со многими другими, стволу надо было привыкнуть. Парень же, как правильно отметила еще раньше Крупина, взял его в руки впервые. В другой руке он держал сумку, унизительно тощую для такой грозной физиономии, и еще более грозного оружия. Наталью качок так и не заметил, или не захотел замечать. Он сразу остановился напротив четверки, и начал поднимать руку с «Бизоном», который держал как пистолет. В следующий момент он дернулся, напоровшись грудью на два сухих выстрела.

Волчара даже не попытался договориться с парнем.

— Совершенно правильно, — одобрила его действия Крупина оттуда же, с пола, — хотя с такого расстояния хватило бы и одного выстрела.

Тогда пистолет успел бы остановить не только автоматчика, рванувшегося к ним от передней двери, но и Леху, который секунды полторы изображал из себя застывший столб. А потом он все-таки успел, раньше Волчары. Леха нажал на курок, и не отпускал его, пока не начинил маленькими злыми пульками сначала Серегу с Пашкой, один из которых и должен был держать его под прицелом. Вместо этого парни тупо переводили взгляды с пистолета Волчары на парня, упавшего к их ногам. Потом они уже ничего не переводили, потому что из их глаз, как и из здоровых молодых тел жизнь вытекла — быстро и безвозвратно. А стальной град переместился на Волчару, так и не успевшего повернуть к нему ствол пистолета. Они отбросили тело командира курьеров на скамью, и нашли новую жертву — «якоря». Жертва эта была большая, удобная и не требовала много времени для прицеливания.

«Якорь» умер мгновенно, прошитый остатком очереди в грудь и лицо. И тяжелая сумка, в которую он вцепился в последние мгновения своей жизни, не помогла — пули пронзили тело чуть выше ее. Будь этот курьер поменьше размерами, сумка могла бы спасти его, потому что Наталья поняла — по звуку — что в ней находится что-то очень напоминавшее бронированный кейс. Впрочем, несколько пуль попало и в изумленное багровое лицо, которое тут же стало страшным, рваным. Но Крупина не отвела взгляда в сторону; видела когда-то картины и поужасней. Она автоматически фиксировала все, что видела из-под своей скамьи, и прежде всего — Лехины ноги.

Наконец он двинулся вперед. Наталья сначала увидела его побелевший палец, застывший на курке «Бизона», который сейчас был не опасней любой другой железяки, равной ему по весу и размерам. Затем показалось и Лехино лицо — по-прежнему белое, с вытаращенными глазами. В них сейчас не было ничего разумного; метался лишь тупой безграничный ужас.

Согласно тем же законам видеожанра, он должен был сейчас браво подойти к одному из мертвых противников, и тупым носком ботинка перевернуть безвольную голову с одной стороны на другое. И еще процедить что-то сквозь зубы. В реальной же жизни он не успел сделать ничего. Не пожелал, а скорее, не успел. Потому что Наталья решила, что пришло ее время. Ее рывка из-под скамьи не заметил никто в вагоне, включая Леху, к которому этот рывок был направлен. В этом было высшее мастерство; прыжок должен быть не сильным, не эффектным — но точным и максимально эффективным.

Удар в вытянутую к месту кровавой бойни шею качка был еще больше стремительным, а для Лехи еще и милосердным, почти ласковым. Парень не упал, не умер на месте, как можно было ожидать. Его просто повело в сторону, как после мощного алкогольного удара по мозгам. Такого потерявшего всякие ориентиры человека можно было легко вести перед собой, подталкивая в спину; таким он и был нужен Крупиной. Наталья легонько толкнула парня на скамью, где сидела раньше сама. Электричка в это мгновение, наконец, остановилась, зашипев воздухом, который открывал двери. Значит, у Крупиной было не больше минуты, чтобы завершись все свои дела в вагоне номер пять. Ей еще нужно было разобраться с единственным участником разборки, который остался невредимым, если конечно не считать ее саму. А может и меньше минуты — если у «хвоста» в соседнем вагоне, по всем правилам, был напарник. Очередей из «Бизонов» он мог и не слышать, но товарищ Макаров говорил гораздо громче.

Браслет на руке «якоря» был импортным, супернадежным, как и дипломат в сумке, к которому он крепился. Надежный для абсолютного большинства обывателей, но не для немногих посвященных. Сложную и тонкую систему замков на импортных браслетах невозможно было взломать, не имея ключа. А вот грубо расколошматить всю внутреннюю начинку — не тянуть две половинки из прочнейшего сплава в стороны, а напротив — вколотить одну в другую — было вполне возможно. Та половина наручников, которую нацепили на руку «якоря», для таких экспериментов не годилась; она туго обхватывала эту самую руку, еще теплую и послушную. Вторую половину браслета — на ручке дипломата — установить вертикально на скамью не составило для Натальи никакого труда. Несильный, но точный удар; хруст заморского механизма… Браслет распался на две половины, и Крупина удовлетворенно улыбнулась — единственный удар был столь несильным, что на лакированном деревянном сидении не осталось даже малейшей вмятины. Русская сосна оказалась тверже импортной стали!

Наталья подхватила потертую сумку за изящную и прочную ручку. Другой рукой она дернула кверху за воротник турецкой куртки Леху. Тот послушно потопал к выходу, подталкиваемый в спину жесткой рукой. Дверца поехала, закрываясь за ними, и в это же мгновений в противоположном конце вагона открылась другая дверь. Она впустила в вагон, заполненный смертью, ужасом оставшихся в живых пассажиров и кислым запахом пороха, плечистого красавца. Это без всяких сомнений был напарник «хвоста». Человек опытный, несомненно, не раз побывавший в передрягах, он все же застыл в дверях, обозревая открывшуюся перед ним картину. А потом бросился к напарнику, наконец-то застонавшему на линолеумном полу.

Наталья отметила и этого красавчика, очень похожего на известного голливудского актера, которого она совсем недавно видела на экране своей «Электы» — дешевенькой видеодвойки; и общую картину разгрома в вагоне; и наконец — уже готовясь спрыгнуть на ступеньку — шевеление в куче мертвых тел. Волчара вдруг открыл глаза и посмотрел на нее мутным взглядом.

— Живой! — удивилась Крупина, спрыгивая на платформу из железобетонных плит, и бесцеремонно скидывая рядом Леху.

Разбитые коленки и содранная кожа на ладонях парня были первыми, и самыми легкими в грядущей череде неприятностей, ждущих его. Наталья легко вздернула Леху обратно на ноги, и мысленно перечислила всех, кто мог сделать в будущем ему очень больно.

— Милиция, которая, как известно, меня бережет; хозяин «Бизонов»; наконец — еще один хозяин, который не дождется тяжелого дипломата, который по-прежнему прятался в сумке. Ну и меня саму, — хмуро усмехнулась Наталья, — ты не скоро забудешь.

Дипломат был нелегким, но намного тяжелее — вздохнула Крупина — была ее хозяйственная сумка. Впрочем, гораздо важнее безвозвратной потери сумки со всем ее пятисотрублевым содержимым было появление на платформе еще одного возможного недоброжелателя — Лехиного, и, возможно, ее самой. В закрывающиеся двери четвертого вагона выпрыгнул еще один плечистый здоровяк.

— Что их там, по одному образцы лепят, что ли? — проводила она взглядом человека, который даже не оглянулся на них.

Здоровяк одним лихим прыжком перепрыгнул через канаву, что тянулась вдоль всего перрона, и исчез в лесу. В том самом сосняке, который практически вплотную подступал к полотну Горьковской железной дороги на двести шестьдесят втором километре, считая от Курского вокзала российской столицы.

Не понравились — ох, как не понравились Наталье эти прыжки. Слишком правильными они были, тренированными. Именно такими, как учил, вдалбливал в стриженые головы до седьмого пота инструктор в родном Рязанском училище. Единственная голова — ее, Натальина — была тогда стриженой хоть и коротко, но не на ноль. Но доставалось ей не меньше, а зачастую побольше, чем остальным. Хотя бы вот этому здоровяку, чья массивная фигура в считанные секунды растворилась меж толстых сосновых стволов. И эту фигуру она помнила; не смогла забыть, несмотря на два с небольшим десятка лет, что пролетели с тех трудных, но таких счастливых дней.

Наталья тепло улыбнулась, увлекая Леху в тот же сосняк, но по хорошо натоптанной тропинке. Ей нечего было делить с давним знакомцем. Разве что дипломат, да «Бизон», что поместился в одной с ним сумке. Не тот пистолет-пулемет, в котором Леха извел весь рожок, а другой, подхваченный у убитого Волчарой грабителя. Ну, еще и самого Леху. Но парня она готова была отдать целиком, не делясь. Естественно, предварительно расколов до самого донышка. Так что старого знакомого она не боялась, но хотела, чтобы и милиция, и вся та свора, что скоро зашевелится, искала подольше Марию Павлюченко, а не Наталью Крупину. Последнюю человек, сейчас крадущийся в лесу, вряд ли забыл.

Узкая тропка, натоптанная множеством ног, петляла между вековых сосен. Она вела к бывшему Ащеринскомиу карьеру, заброшенному давным-давно вместе с двумя десятками домов и людьми, в них обитавшими. Теперь там доживали свой век несколько стариков, да в последнее время все чаще стали наезжать дачники. Наталье туда не было нужно. Ее вполне устроила небольшая полянка справа от тропы, куда она довела до сих пор не упиравшегося Леху. Здесь она и уложила парня на потерявшую уже изумрудную сочность траву.

— Сначала дипломат, — прошептала она чуть слышно, вынимая последний из сумки, — максимум две минуты — как раз столько нужно Басмачу, чтобы добраться до вон того, скажем, куста.

Дальше она размышляла беззвучно. Ее пальцы стремительно накручивали диски цифровых замков. Маленькие желтые диски крутились гладко; точнее почти гладко — для любого другого. И для выпускников Рязанского десантного училища тоже. Слушать, вернее, слышать такие замки Наталью учили много позже и в другом месте. Один за другим диски останавливались там, где это заставили сделать их чувствительные подушечки пальцев Натальи.

— Гляди-ка, не забыла! — вроде бы удивилась она, беззвучно распахивая дипломат.

Крупина предполагала, что могли перевозить в кейсе с такой охраной, поэтому не присвистнула от изумления, когда увидела ровные стопки пачек. Она подняла одну, надорвала упаковку. Стодолларовые купюры были упакованы вручную, в узкие бумажные ленты без всяких банковских реквизитов.

— Можешь не пересчитывать, — раздался знакомый с детских лет голос, — там ровно миллион.

Наталья вздрогнула, как дернулась бы от испуга любая другая тетка средних лет, неожиданно услышавшая чужого в лесу; губы же расплылись в широкой улыбке, которую Басмач не мог видеть — она стояла на коленях перед раскрытым дипломатом. Как и задумывала, кстати.

Басмач успел к кусту даже раньше срока, а значит, больше времени оставалось на Леху. На целых двадцать секунд больше.

— Закрой дипломат, — скомандовал Басмач.

Крупина послушно щелкнула замками.

— Теперь ползи сюда с ним.

Наталья теперь совсем опустилась на четвереньки, нагнула голову к земле так низко, что ее лица под низко опущенной вязаной шапочкой практически не было видно, и стала разворачиваться — так же на четвереньках.

— Стоп! — поступила новая команда, — давай задом.

— Эге — воскликнула мысленно подполковник, — а Басмач-то тоже не хочет показывать своего личика. А может, хочет вместе с миллионом и мной попользоваться, на халяву?

Назад Наталья ползла еще более неуклюже и медленно, оценивая расстояние до Басмача с точностью до миллиметра. Еще она знала, что тот готовится обрушить на ее затылок что-то твердое — пистолет, а может, палку или камень — что он мог еще подобрать в лесу? Но для этого он должен был подпустить Крупину к себе почти вплотную.

— Ох, Басмач, — почти ласково протянула беззвучно Наталья, — учили тебя, учили — в Рязани, в Афгане, где там еще? Ну, нельзя же попускать к себе так близко женщину, которая за полторы минуты смогла раскрыть цифровые замки. Положим, про замки ты мог не знать. Но подумать, что миллион баксов в обычном чемоданчике не носят, должен был?

Чуть слышно скрипнула куртка; потом треснула ветка под подошвой ботинка, на который перенес вес своего тела Басмач. Он явно замахивался для удара. Наталья четко видела, даже не оглядываясь назад, как вытягивается плоский живот человека, стоящего позади, и как начала опускаться вниз его рука, вооруженная неведомым пока оружием. Ее ладонь выпустила ручку дипломата; обе руки уперлись в толстый слой лесной подстилки, и кованые каблуки наших, отечественных башмачков, устремились назад, поочередно. Правый впечатался в живот Басмача — тренированный, защищенный, твердый — и пробил эту защиту. Левый пошел выше, не так резко — навстречу большому лбу потерявшему равновесие Басмача. Наталья оказалась на ногах раньше, чем ее давний знакомый упал на землю. Теперь скрываться не было необходимости. Пятнадцать минут — не меньше — Басмач будет в отключке. А потом… потом Крупина будет уже далеко. Где? Она и сама пока этого не знала.

Рядом застонал и зашевелился Леха. Совсем скоро он пришел бы в себя без посторонней помощи. Однако у Крупиной не было времени ждать так долго. Поэтому она действовало грубо, но действенно. Маленькая мушка прицела «Бизона» — единственная остро выступающая деталь оружия — прочертила рваную кровавую полосу через все лицо парня; она оттянула левый край нижней губы; порвала ее и закончила свой путь, немного не добежав до конца квадратного подбородка.

Леха очнулся разом. Ужас совершенных убийств еще не пришел к нему, зато по порванной губе поползла нехорошая улыбка — он узнал Крупину. Вот только выражение лица у склонившейся над ним теткой было совершенно другим, чем прежде. Оно было не испуганным, не заискивающим. Сейчас на парня смотрели холодные серые глаза, которые обещали новую боль — гораздо нестерпимей. И Леха вдруг понял, что эта тетка действительно может принести ему эти страдания, как приносила наверняка раньше — другим людям. Но на других Лехе было наплевать, а вот на самого себя… Его улыбка стала жалкой, и он даже перестал ощущать боль от той раны, что перечеркивала его физиономию. А Крупина начала говорить почти ласково, что только подчеркивало страшный смысл ее слов:

— Слушай меня внимательно, Леха. Слишком много серьезных людей возьмутся за тебя скоро. Может быть, ты пожалеешь, что не умер там, в вагоне, со своими дружками.

Леха дернулся, а Наталья продолжила — еще мягче и страшнее:

— Сначала менты. Им пять трупов в электричке не подарок. А отвечать за них — тебе одному. Потом в тюряге тебя ждет совсем райская жизнь, когда доберется весточка от хозяина вот этой игрушки, — Крупина ткнула ствол «Бизона» почти прямо в глаз парня, и тот сжался, тщетно пытаясь вдавить затылок в твердую сосновую кору, — а на десерт тебя поимеют те ребята, у которых сегодня пропали вот эти бумажки.

Наталья снова достала из дипломата пачку с надорванной оберткой, и обратно доллары посыпались уже по отдельности — веселым зеленым водопадом. Баксы явно переменили ход мыслей парня — в ненужную для Натальи сторону, и поперек его лица тут же начала свою страшную пробежку вторая рана. Букву «икс» мушка так и не дочертила до конца, потому что Крупина увидела, что в Лехины глаза вернулись страх и послушание.

— Но до тюрьмы еще надо дожить, мальчик, — продолжила она, и парень снова сжался, непостижимым образом уменьшаясь в размерах, — а ты умрешь здесь и сейчас, если не ответишь на один простой вопрос: «Где и у кого вы взяли эти игрушки?».

Вопросов было два, но Лехе было не до таких тонкостей. Он с ужасом уставился в черное отверстие дула, которое надвигалось ему в левый глаз. Что-то еще трепыхнулось в голове, даже начала зарождаться мысль:

— Вот сейчас перехватить левой рукой дуло, — читала его мысль Крупина, — а правой…

Додумать парень не успел, потому что «Бизон» плавно, на первый взгляд медленно, а на самом деле так, что перехватить его не успел бы гораздо более опытный рукопашник, развернулся, и ткнулся прикладом в его правое колено. Леха дернулся, пронзенный дикой, невыносимой болью. Глаза его начали закатываться; парень готов был опять провалиться в спасительное забытье. Но кто бы ему дал сделать это?!

«Бизон» поплыл так же медленно и неумолимо — к правому колену, и Леха судорожно подтянул эту ногу к груди. Он обнял руками колено, словно величайшую ценность. Хотя и не знал пока, что оно, это колено, действительно осталось у него одно. Потому что в том месиве костей, жил и мяса, которой сейчас стремительно заполнялось кровью в месте несильного на вид удара прикладом, человеческого колена — таким, каким его создала природа — уже не было и никогда не будет. Наталья знала, что тут не смогут помочь даже лучшие хирурги мира, и совершенно не жалела о содеянном. Всю вину она переложила на самого парня. Точнее он сам на это пошел — еще там, на перроне, когда пнул ногой сумку. Или раньше… Вот об этом «раньше» он и заговорил взахлеб. Уточняющих вопросов почти не потребовалось. Удивительно, как может всего один удар (ну — еще ожидание второго) научить парня говорить грамотно, быстро; опуская ненужную словесную шелуху.

Уже через две минуты Крупина знала о Лехе все. И о безоблачном детстве с родителями — одними из первых удачливых ковровских бизнесменов; о доме, которые они построили на обширном пустыре рядом с больничным комплексом завода имени Дегтярева. И о старом заброшенном коллекторе — обычной бетонной трубе с внутренним диаметром чуть больше полуметра, которая как раз проходила через подвал Лехиного (и родителей, конечно) особняка. Труба эта заканчивалась в непроходимых кустах, где почему-то никто не захотел строиться.

Нелепая смерть родителей в автокатастрофе перечеркнула Лехину жизнь. Поначалу он ударился в загул — длинный, страшный и беспробудный. А когда очнулся, оказалось, что у него больше не было ни дома, ни денег, которые никогда не переводились в кармане. Остались только два друга детства… Леха замолчал — вспомнил, что друзей сегодня тоже не стало.

На вопрос — идти работать на завод — за жалкие гроши, или постараться решить проблему с деньгами разом, без особых усилий, ответ нашелся сразу — в пользу второго варианта. Другой вопрос — с чего начинать? — тоже отпал сам собой, когда Леха вспомнил о старом коллекторе.

В коттедже, как оказалось, новый хозяин не жил. Он сдавал его личностям неприметным и часто меняющимся. Таким, которым было некогда обшаривать надежный, на первый взгляд подвал. Скорее всего, пропади что из этого подвала, временные жильцы вряд ли побежали бы с заявлением в милицию. По крайней мере, после первого «похода» дружков в подвал некогда родного Лехиного дома реакция была именно такой. А вчера подвал оказался пустым. Если не считать трех «Бизонов», сиротливо выстроившихся в углу в пирамидку. Сам Леха их, скорее всего, даже трогать бы не стал. Но его друг, успевший отслужить в каких-то крутых войсках, решительно засунул их в рюкзак. А потом еще и посмеялся, обрисовав подельникам изумленные физиономии жильцов, обнаруживших пропажу. Ни он, ни двое других будущих грабителей не предполагали, что когда-нибудь встретятся с хозяевами оружия.

На следующий день, то есть сегодня, банда пошла на дело…

— Третий коттедж на первой линии. Зеленый, с красной черепичной крышей. Ворота металлические, тоже зеленые, — повторила Крупина адрес.

Парень утвердительно кивнул — прямо навстречу стальному прикладу. Наталья не пожалела силы, направляя автомат в его широкий лоб. А что ей жалеть Леху? Разве он жалел кого, поливая пулями пятый вагон. К тому же ей не хотелось, чтобы Леха очнулся раньше, чем ее старый знакомый.

— Да, — довольно подумала подполковник, оглядывая сползающее на подстилку тело, — с ним менты не меньше недели будут возиться, пока приведут в память… если вообще приведут. А больше и не потребуется.

Где-то вдалеке чуть слышно прогудела электричка, отходящая от станции «Гостюхино» сюда, в направлении Натальи и двух бесчувственных мужских тел. Почти сразу же ей отозвалась та, которую совсем недавно покинула Наталья. Ну и Леха с Басмачом, соответственно. Это означало, что тот ужас, что творился в пятом вагоне, еще не доплеснулся ни до машиниста, ни до дежурного по станции. А для Натальи — увеличивался шанс оторваться от преследования, которое еще не началось, и обойтись без контакта.

— Пять минут, пять минут, — пропела Наталья на мотив старой песенки из «Карнавальной ночи».

Именно столько времени обычно шла электричка до платформы, куда уже собралась возвращаться Крупина. Времени было вполне достаточно, чтобы высыпать миллион долларов в сумку и неторопливо обыскать Басмача.

— Емельянов Николай Юрьевич, — прочитала Крупина в красной книжечке хорошо знакомые фамилию, имя, и особенно отчество.

Они могли удивить кого-то другого — загляни только он, или она — в лицо Басмача. Лицо это вполне соответствовало детскому прозвищу, и могло скорее принадлежать узбеку, киргизу, или какому-нибудь туркмену. Между тем Наталья знала, что в паспорте, которой и Басмачу, и ей самой выдали в один день, только в разные годы, в графе национальность стояло: «русский». В этой книжице, в удостоверении, про национальность ничего не говорилось; зато сообщалось, что Емельянов является майором Московского СОБРа. Вот теперь Наталья действительно удивилась.

Майору СОБРа никак не подходила роль обычного топтуна, да еще так далеко от Москвы. Если российскому телевидению можно было доверять, то собровцы — это штурм; это мордой в грязь, или в капот автомобиля. Наконец это ноги шире плеч и удар резиновой дубинкой или кованым сапогом между ног подозреваемого. Для слежки больше бы подошел кто-то неприметный, не с таким широким разворотом плеч, и тем более не такой физиономией, как у Басмача.

— Впрочем, — подумала Наталья, возвращая удостоверение на место, — это ваши игры, ребята. Разбирайтесь сами.

Она поправила вязаную шапочку на голове Басмача, прикрыв левое ухо. Последнее было приметным — памятным и самому Емельянову, и Крупиной. «Бизон», так и не сделавший ни одного выстрела в лесу, но сослуживший хорошую службу, лег в сумку поверх зеленых купюр. Резко зашипела молния, закрывая такое необычное содержимое сумки. Ровно через минуту подполковник Крупина стояла на платформе, где уже собралась небольшая толпа пассажиров. Еще через две электропоезд вез ее к Коврову — все дальше и дальше от леса, где остались лежать Басмач и Леха, фамилию которого Наталья так и не спросила. Там же остался и бесплотный дух Марии Павлюченко, умершей во второй раз, теперь уже окончательно.

Глава 2. Шестидесятые годы двадцатого века. Рязанский областной специализированный детский дом

Тени прошлого

Областной детский спецдом занимал бывшую усадьбу богатого рязанского фабриканта. Фабрикант этот в свое время не успел удрать, воссоединиться с капиталами, которые перевел в один из почтенных швейцарских банков незадолго до Октябрьской революции. За годы советской власти рядом с центральной усадьбой выросло несколько строений, но все они казались временщиками, только портящими вид великолепного старинного ансамбля.

Пугающую приставку «спец» детский дом носил, в общем-то, незаконно, хотя расставаться с ней не спешил. В спецдомах, как известно, воспитывают (или пытаются делать это) малолетних преступников или детей с неизлечимыми болезнями — то есть таких, которые не нужны никому, кроме государства. Государства, которое мало кто уважал, но обращался к нему всякий раз, когда попадал в беду.

Рязанский детдом правильнее было бы назвать экспериментальным. Чья-то высокомудрая голова придумала совместить в этом старинном здании Дом малютки, где растили отказных грудничков, и собственно детский дом. В таком заведении, полагал ученый экспериментатор, можно было попытаться создать настоящую семью — где старшие заботятся о малышах, где младших потом не травмируют, переводя в очередной приют — для детей постарше; к новым воспитателям и воспитанникам.

Ученый защитил диссертацию и издал толстенный труд. Новоиспеченный доктор педагогических наук быстро забыл о Доме, а он продолжал жить своей жизнью. Персонал тихо радовался тому, что приставку «спец» не отобрали, так же, как и двадцатипроцентную надбавку к зарплате, положенную по этой причине.

Имена, отчества и фамилии дети получали прямо здесь, из уст директора Дома — пробивного, и одновременно доброго (бывает и такое) Юрия Ивановича Рябова. Фамилию директор подбирал мгновенно — сообразно обстоятельствам поступления ребенка в детдом. Имена практичный Юрий Иванович давал согласно таблице, раз и навсегда занявшей место под стеклом его служебного стола. В таблице тридцать одному дню месяца соответствовало столько же женских, и мужских имен. Как только из родильного дома, или из милиции привозили очередного несчастного малыша, толстый палец Рябова тут же находил в календарике число, и мальчик или девочка обретали имя. С отчеством было еще проще. Юрий Иванович не без основания считал всю шумную ораву воспитанников своими детьми. Поэтому все выпускники Дома, закрывая за собой старинные тяжелые двери, имели паспорта с одинаковыми отчествами — Юрьевич. Или, соответственно, Юрьевна.

Третьего ноября шестидесятого года нянечка, первой вышедшая утром на широкое каменное крыльцо, нашла сверток. Девочка в нем молча и сосредоточенно сопела, несмотря на сырую осеннюю погоду и редкие снежинки, не желающие таять на ее лице. Эти белые крупинки так и не успели растаять, когда малышку впервые увидел Рябов. И она тут же получила фамилию — Крупина. Имя Наталье нашлось напротив третьего числа, ну а отчество… Отчество она получила, как только нянечка подхватила на руки сверток. Родителей доблестная рязанская милиция так и не нашла.

Наташка Крупина была не первой, кто попал в этот Дом подобным образом. Летом одна тысяча девятьсот пятьдесят шестого года на том же крыльце был найден еще один подкидыш — смуглый и узкоглазый. Юрий Иванович в тот день читал книгу о народном разбойнике Емельяне Пугачеве. Мальчишка тут же стал Емельяновым, а заодно Николаем Юрьевичем. Жизнь повернула так, что ему не пришлось стать Абдуллой или, к примеру, Саидбеком. А директора ни его смуглое лицо, ни широкий приплюснутый нос, ни черные глаза, весело поблескивающие в свертке, не смутили. Он еще и в графе национальность, нисколько не сомневаясь, поставил — «русский».

Мальчик так и пробегал Колькой до десяти лет. А потом в Дом привезли киноленту о славном революционном прошлом «Всадники революции». Зрительный зал, заполненный воспитанниками и воспитателями, дружно болел за «наших». Пока посреди фильма чей-то звонкий мальчишеский голос не перекрыл и шум в зале, и пулеметную очередь в динамиках:

— Колька, когда ты вырастешь, точно будешь похож на этого басмача.

Киношный герой был никаким не басмачом, а как раз командиром красных конников. Однако сходство его с Колькой, несмотря на разницу в возрасте, было несомненным, и кличка намертво приклеилась к мальчишке.

В годы развитого, или — как его назвали позднее — загнивающего социализма, у каждого детского дома были шефы. У этого Дома кроме богатого оборонного предприятия был еще один необычный шеф — Рязанское десантное училище. Опытный инструктор вел здесь секцию рукопашного боя, а лучшие его ученики, как правило, становились курсантами. Басмач к шестнадцати годам вытянулся и раздался в плечах. Он стал если не лучшим, то одним из самых перспективных в секции. Однажды он дождался, когда в столовой не останется ни одного воспитателя и показал всем внушительный кулак:

— Я теперь не Басмач, понятно? Я просто Николай. Николай Юрьевич Емельянов, всем понятно?

Понятно было всем. Меж собой воспитанники все проблемы решали без участия воспитателей, и крепкий кулак был одним из самых весомых аргументов. Басмач — не сразу, конечно — снова стал Николаем, и скоро переехал из Дома в казарму будущих десантников. Но до того состоялся его первый контакт с Наташкой Крупиной. Первый, но, как он безосновательно надеялся, не последний.

Секция рукопашного боя в Доме была престижной. Попасть в нее было нелегко, а для девчонки — совсем нереально. По крайней мере до того памятного дня прецедентов не было. Инструктор, руководитель секции, регулярно проводил отборочные соревнования — по бегу, прыжкам, подтягиванию на перекладине. В тот очень памятный — и для Натальи, и для Николая Емельянова — вечер мальчишки подтягивались. Старались изо всех сил, потому что тренер объявил: победитель автоматически зачисляется в секцию. Лучший из парнишек подтянулся сорок раз — результат для двенадцатилетнего пацана очень даже приличный.

Инструктор одобрительно кивнул, и начал очередной счет — за ловко забравшимся на перекладину подростком. И только по изменившемуся вдруг настроению в спортивном зале он почуял неладное. На перекладине — судя по задорно торчащим в стороны косичкам — висела девочка. Она начала подтягиваться очень быстро, словно боялась, что ее сейчас погонят из зала. Инструктор действительно хотел сделать это, даже подошел поближе к турнику, но… девчонка уже побила рекорд сегодняшнего вечера и он остановился. А зрители — уже сами не замечая — начали считать вслух:

— Сорок два, сорок три, сорок четыре…

Движения необычной претендентки замедлились, но тренер вдруг заметил, как в ней что словно лопнуло, прорвалось наружу неистовой энергией. И девочка опять начала подтягиваться мощно, равномерно — как поршень паровой машины. А взрослый мужчина, понявший, что видит сейчас перед собой рождение чуда, какое удается увидеть редко какому наставнику, считал вместе с залом:

— Шестьдесят семь, шестьдесят восемь…

Когда счет перевалил за сотню, он спохватился — чудо чудом, а закон сохранения энергии никто не отменял. Тренер понял, что эта удивительная девочка будет подтягиваться, пока не свалится с турника без сознания. И он скомандовал: «Хватит!», — и даже подхватил ее за ноги, чтобы помочь опуститься на дощатый пол. А девочка, которая, оказывается, тоже шептала со всем залом, в последний раз вытолкнула сквозь зубы: «Сто двадцать пять!», — и подтянулась вместе с повисшим на ней взрослым мужиком. И только после этого отпустила перекладину.

Тренер подхватил ее на плечо, и так отнес ее к столу, покрытому обычной кумачовой скатертью. Крупина не слышала, что говорил сейчас этот человек. А он, закончив свою короткую речь, вручил Наташе приз, естественно рассчитанный на мальчишку — большой пластмассовый автомат на батарейках. Автомат громко трещал, и имел почти настоящий пламегаситель, внутри которого горела красная лампочка.

Соревнования, как обычно, закончились праздничным шефским ужином, и зрители дружно потянулись в столовую. Они оглядывались на растерянную Наталью, прижимавшую к груди игрушку. В зале оставались лишь несколько парнишек — в основном из самых старших. Им, конечно, не к лицу было рваться в столовую впереди всякой мелюзги. Уж их-то мест никто бы занять не решился. Главным в этой компании был Басмач, который и сам стал забывать, что его так зовут. А тут ему напомнили.

Емельянов подошел к замершей у стола девочке и протянул руку:

— Ну-ка, дай сюда!

Зачем он это сделал, Николай сам бы не смог ответить. Игрушка ему была не нужна — он скоро должен был взять в руки настоящий автомат. Крупиной пластмассовый автомат тоже, в общем-то, не был нужен. Но это была первая в ее жизни собственная вещь. С игрушками в Доме проблем не было. Но то были общие; их мог взять любой, а эту… Наташа спрятала автомат за спиной и покачала головой:

— Уйди, Басмач, не дам!

Николая давно уже не называли так. Конечно, с кулаками на эту малявку он не набросился, но в свои руки сгреб, попытавшись дотянуться до игрушки. А его левое ухо оказалось как раз напротив лица Крупиной. В двенадцать лет у Наташи все было острым — и локти, и коленки, и почти невидные под футболкой грудки. Но самыми острыми у девочки были зубы, которыми она и вцепилась в это ухо, в смуглую мочку. Мягкую плоть ее зубы отхватили, даже не заметив — неожиданно и для Николая, и для самой Крупиной.

Емельянов только коротко вскрикнул и выхватил из нагрудного кармана белоснежный платок. Без такого платочка не ходил ни один воспитанник — с гигиеной в Доме было строго. Платок сразу же окрасился в красное, а Емельянов испарился из зала так быстро, что едва не сбил с ног заместителя директора по воспитательной работе. Этого человека дети зло и вполне справедливо называли «замом по режиму». Он имел удивительную способность появляться в самый критичный момент. Вот и сейчас он со строгим лицом протянул девочке руку: «Что там у тебя во рту?».

Этот человек работал в Доме недавно. Он не вжился в коллектив, но вцепился в него мертвой хваткой. Поговаривали, что даже директор пытался избавиться от заместителя, но у него ничего не получилось. Вот такой человек протянул ко рту Натальи руку. Девочка улыбнулась, не раскрывая пока рта. Она вдруг представила, что этот неприятный и ей, и ее друзьям человек стоит на паперти и выпрашивает милостыню.

— Да пожалуйста, — подумала она вполне по-взрослому, — мне не жалко.

И аккуратно выплюнула на ладонь кусок уха и кровь вперемежку с собственными слюнями. Мужчина, наверное, очень пожалел об этом. Дело в том, что Виктор Борисович, «зам по режиму», очень боялся крови. А сейчас на его собственную ладонь выплюнули что-то столь чудовищное и отвратительное, что он без слов опустился на деревянный пол. А пока падал в обморок, успел «насладиться» презрительной ухмылкой девчонки. Дети — это общеизвестно — вообще очень жестокие создания. А Наталья сейчас была переполнена эмоциями — и победой на турнире, и позорным бегством Басмача. Наконец тем, как менялся в лице — от багрового, до пугающе белого — цвета, а потом падал без сознания этот неприятный мужчина.

Это было зрелище! Это было великолепно! На это выскочили из столовой и толпились за спиной Натальи воспитанники и воспитатели. Пока, наконец, не появился Юрий Иванович, и не разогнал всех по местам. Виктора Борисовича унесли, а для Наташи этот инцидент имел самые неожиданные последствия. Басмач, когда ему рассказывали про позорный обморок, хохотал как сумасшедший. Так, что оторвал платок от присохшего уха, и на костюм опять закапала кровь. Он готов был пожертвовать еще одной мочкой, лишь бы увидеть эту сцену собственными глазами. Емельянов во всеуслышание заявил, что не имеет никаких претензий, и что Наташа была вправе защищать свой приз всеми доступными ей способами.

Единственным неразрешенным вопросом осталась пропажа злосчастной мочки. Скорее всего, его замела невнимательная уборщица; а может, утащили в норку мыши, которые не переводились в старинном особняке, как бы их не травили. Но еще долго старшие воспитанники рассказывали младшим страшную сказку о кровожадном Борисыче, который откусил и сожрал ухо Басмача.

«Зама по режиму» с тех пор за спиной, а иногда и в глаза называли Ухом. Он терпел и копил злобу на Наталью. И она, наконец, прорвалась наружу. Что-то видимо стронулось в голове воспитателя, если он решил наброситься на тринадцатилетнюю девочку. Задумывался ли он о последствиях, когда подкараулил ее одну в том самом зале? В зале, из которого Крупина выходила только на уроки, ну еще на вполне необходимые мероприятия — еду, сон, прогулки. Которые, оказывается, тоже имели немалое значение в системе тренировок. За год Наталья вытянулась, округлилась. Но внешне не стала сильнее, хотя тренер удивленно качал головой, наблюдая за ее спаррингами.

Об этом Виктор Борисович тоже не подумал, когда подпирал дверь спинкой стоящего рядом стула. Наталья усмехнулась:

— Значит, Виктор Борисович, свидетели вам не нужны? Ну-ну…

Мужчина навис над Наташей, которая спокойно шнуровала кеды, сидя на длинной скамье у стенки зала. Руки Виктора Борисовича уже почти сжали Наташины плечи, которые за этот год налились силой. Но не на силу в первую очередь делал акцент в ее тренировках тренер. Крупина скользнула со скамьи на пол и змейкой перетекла между ног Уха. Уже там, сзади, стоя, звонко хлопнула крепкой ладошкой по обтянутой брюками заднице. Виктору Борисовичу оценить бы сейчас этот удар, от которого онемела вся правая ягодица. Но очевидно он был недостаточно сильным, чтобы привести Виктора Борисовича в чувство. Он лишь привел его в крайнее возбуждение.

Ухо снова пошел на Крупину, широко разведя руки. Последняя не убежала, хотя дверь, подпертая стулом, находилась за ее спиной. Она спокойно дождалась, когда Борисыч подойдет вплотную, опять сводя руки на уровне плеч девочки, и только тогда нанесла удар. Без замаха, неожиданный, такой, как учил инструктор — в самое уязвимое мужское место.

«Зам по режиму» отступил назад, хватая широко открытым ртом воздух, и наклонился, зажимая ладонями ушибленное место. Крупина сделала вбок один шаг и правой ногой нанесла классический каратистский удар — только без громкого «Кий-я!», означавшего чистую победу.

Неизвестно, сколько пролежал на полу спортивного зала Ухо после ухода Натальи. Наверное, последний удар прочистил ему мозги. Уже следующим утром он положил на стол директора — на тот самый кусок оргстекла — заявление об увольнении. И навсегда исчез из жизни Крупиной.

Емельянов успешно поступил в училище, а Наталья еще четыре года прожила в доме. Она продолжала заниматься в секции, неплохо успевая по основным учебным дисциплинам. Не только потому, что таким было требование тренера, но и благодаря способностям Натальи, которые позволяли без особых усилий учиться на четыре и пять. Могла бы и на одни пятерки, но для нее главное было — секция.

Основным местом ее тренера было все-таки училище. Он так и не рассказал Наталье, какой разговор состоялся у него летом семьдесят седьмого года с заместителем начальника училища по учебной работе. Замначальника тоже когда-то был учеником тренера. Теперь генерал-майор встречался со своим старым другом только на «площадке» для преферанса, хотя о давних тренировках не забывал.

Сейчас генерал возмущенно тряс головой:

— Ты думай, что говоришь, Михаил Михалыч! Девку в курсанты! Да будь она хоть трижды чемпионом. Только представь себе — вот заходит она сюда, и…

Генерал-майор молодцевато щелкнул каблуками ботинок и отрапортовал себе самому, кинув правую ладонь к отсутствующему козырьку:

— Товарищ генерал майор! Курсант Пупкина представляется по случаю возвращения из декретного отпуска… А там, — замначальника яростно ткнул в окрашенную светло-серой краской стену, где под портретом Ленина сиротливо висел график отпусков преподавателей, — будет висеть график месячных по курсам. Понимаешь, майор (именно такое звание имел тренер) — не месячных отпусков, а просто месячных!

Тренер сознавал, что затевает практически безнадежное дело, пытаясь протащить Крупину в курсанты десантного училища — вопреки всем уставам, приказам, а главное — традициям. У него был один козырь — маленькая слабость генерала. Слабость, которая уже не один раз помогала майору в его спорах с начальником. Заместитель начальника училища по учебной части был яростным, просто патологическим спорщиком.

— Хочешь пари, Николай Антонович? — хитро прищурил глаз майор, переходя на дружеский тон.

Он словно очутился сейчас не в кабинете начальника, а в собственной холостяцкой квартире, где обычно и расписывали пульку три офицера и один генерал.

— Пари?! — поперхнулся генерал-майор.

— Да, пари! Ящик армянского коньяка и… моя девочка против лучшего выпускника по твоему выбору. Если Крупина побьет его, она — курсант. Если нет — и суда нет.

Генерал еще немного посопротивлялся; затем естество пересилило, и он сдался.

Так случилось, что лучшим отделением последнего курса командовал старший сержант Николай Емельянов. Его и вызвал к себе замначальника училища.

— Заходи, курсант, — весело пригласил в кабинет Николая генерал-майор после обязательного приветствия старшего сержанта.

Емельянов застыл столбом у двери, провожая взглядом генерала, который остановился у стола.

— Боевое задание для тебя, сержант, — продолжил начальник, — точнее, для твоего отделения. Выделишь лучшего рукопашника, чтобы заломать на ринге одну девчонку.

В голове Емельянова зародилось смутное подозрение, и он осторожно спросил:

— Разрешите обратиться с вопросом, товарищ генерал-майор!

— Давай, сержант.

— Разрешите узнать фамилию девчонки, товарищ генерал-майор!

Тот хохотнул и подвинул к себе бумажку с ходатайством майора-тренера:

— Вот! Крупина Наталья Юрьевна.

Николай не изменился в лице, но внутренне содрогнулся. Он даже нарушил привычную, вымуштрованную за четыре года строевую стойку. Нет, он не боялся проиграть Наталье; в собственных силах был уверен. Но против Крупиной вышел бы, только подчинившись прямому приказу. Басмач вдруг подумал, что Наталья, если ее прижмет, опять вцепится зубами в любое незащищенное место на теле. Он не хотел, чтобы это любое место оказалось на его теле. Тем более, что в зубы Крупиной могло попасть не ухо, а что-нибудь гораздо ранимее и нужнее. Не оторви когда-то судьба Николая от его родителей, быть бы ему сейчас правоверным мусульманином. Становиться им сейчас, в двадцать с небольшим лет, да еще таким экзотическим способом, он не хотел. Поэтому он украдкой от генерала, опять что-то высматривающего на столе, потер короткую мочку левого уха и четко отрапортовал:

— Предлагаю сержанта Семенова, товарищ генерал-майор.

Сержанта Семенова генерал тоже хорошо знал, потому утвердительно кивнул головой, хотя предполагал, что Емельянов лучшим рукопашником считает себя. Он даже чуть поморщился, посчитав, что сейчас сержант Емельянов сделал что-то, недостойное будущего десантника…

Поединок проходил в обычной учебной аудитории, довольно просторной и пустой по случаю предстоящего ремонта. Были и зрители — совсем немного, во избежание ненужной огласки. Генерал-майор уже жалел, что ввязался в этот глупый спор. Впрочем, он знал боевую выучку выпускного курса; сержант Семенов был среди лучших. Поэтому лишь улыбнулся, увидев Наташу Крупину — обычную на вид девчонку, мимо которой на улице он прошел бы, даже не взглянув на нее. Не по причине преклонного возраста, конечно — просто генерал был вечно погружен в мысли о работе, и на девушек обычно не отвлекался. Николай Антонович поманил к себе пальцем Семенова:

— Ты, сержант, полегче там. Не сломай ей что-нибудь.

— Есть! — улыбнулся сержант, попытавшись щелкнуть несуществующими каблуками спортивных туфель.

Примерно то же самое говорил в другом углу Наталье майор, сидевший на втором, и последнем стуле в аудитории.

— Покажи все, Наташа, на что способна. Только не сломай парня, он-то ни в чем не виноват.

Он сидел внешне спокойно, но внутри у него все дрожало — что случалось с ним очень редко. Ведь сейчас его лучшую ученицу ждал первый настоящий экзамен. В комнату вошел со стулом в руках командир учебной роты, в которой служили, точнее, дослуживали сержанты Емельянов и Семенов. Комроты оставил стул у третьей — нейтральной стены комнаты, и пошел на середину зала. Он был назначен генералом арбитром этого поединка. Еще у стены стояло полтора десятка курсантов — отделение старшего сержанта Емельянова.

Капитан наконец дождался разрешающего кивка генерала и громко хлопнул в ладоши. Семенов пошел вдоль строя однокашников, чуть картинно играя мускулами. Он был в спортивных трико и майке; накачанный и быстрый. Сержант повернулся к Наталье, и поднял руку, чтобы подозвать ее пальцем. Никакой славы, как считал Семенов, эта схватка принести не могла, и потому закончить ее надо было побыстрее.

Однако в том углу, куда протянулась его рука, сидел, улыбаясь, только пожилой инструктор. И точно также улыбалась ему Наталья; только совсем из другого места. Сержант не стал командиром отделения только потому, что соображал немного потуже, чем Емельянов. Вот и теперь не насторожился. Через пару секунд он был рядом с Крупиной и тоже улыбался, протягивая вперед руку:

— Полный контакт?

Наталья кивнула и вложила ладошку в широкую и твердую ладонь Семенова. Она мгновенно пробежала пальцами по этой ладони, оценив мозоли — не грубые, скороспелые, а эластичные, рожденные многолетними тренировками. Ребро ладони было жестким, но тоже живым, не механическим наростом на костях запястья. И эта могучая ладонь утопила в себе Наташкину, сжала ее осторожно, но крепко. А потом рванула к себе и ладошку, и всю Крупину заодно. Так — на первой минуте — он хотел закончить поединок, облапив девчонку медвежьими объятьями. Крупина не захотела, или не смогла — как успел подумать сержант — сопротивляться. Она послушно дернулась к нему, только вот не ткнулась в широкую грудь, а ухитрилась чуть-чуть изменить направление рывка, прошмыгнуть меж могучим торсом Семенова, обтянутым майкой и согнутым локтем парня — как бы ни было мало расстояние между ними. Ладонь курсанта, а за ней и вся рука последовала за Натальей, неестественно выворачиваясь.

И только остановившись за его спиной, Крупина отпустила эту ладонь; резко и коротко, но болезненно заломав ее, скорее обозначив прием. Семенов, как уже отмечалось, особым умом не отличался, но сейчас и он понял, что эта боль, коротко стрельнувшая в запястье, могла быть сейчас сильнее, нестерпимее. А пока он это соображал, маленький крепкий кулачок так же обозначающе ткнул в затылок сержанта, заставив того лязгнуть зубами. Почти одновременно жесткое ребро ладони девушки так же ощутимо обозначило красную полосу на шее курсанта, заставив его голову дернуться в обратном направлении. Наталья опять сжала пальцы в кулак и, не дожидаясь, пока голова Семенова займет вертикальное положение, обозначила еще два удара в почки. Теперь уже вполне ощутимо и болезненно, хотя и безвредно.

А потом пришла пора поработать в плане обозначения Наташиным ногам. Маленькая стопа в мягкой туфле несильно, но обидно пнула сержанта в ягодицу. Бедный сержант дернулся этой частью своего тела вперед, только чтобы не получить еще раз туда же. Вот теперь Крупина не обозначила, а резко и сильно ударила — все той же стопой — по ногам, в области коленей. Сержант грохнулся бы со стуком о деревянный пол стриженным затылком, если бы его не подхватили маленькие, но такие цепкие руки. Впрочем, эти руки все-таки опустили тяжелое тело на пол, а потом сцепились в замок и обрушились на лицо Семенова. Во всяком случае, так подумал он сам, закрывая глаза и съеживаясь в ожидании сокрушительного удара. Впервые в жизни он остро ощутил как медленно, тягуче движется время. В ушах громадными молотками стучал пульс, и парень уже представил, как крепкий замок сцепленных ладоней падает на его нос, заставляя его кроваво размазываться по лицу. И только когда он несмело открыл глаза, Наталья улыбнулась и ударила — по полу, рядом с головой. И сержант вдруг почувствовал — не понял, а почувствовал — что не только направление удара, но и его силу эта девчонка тоже обозначила. Что опусти она свой замок по-настоящему, в полную силу, пришлось бы кому-то здесь не только красить пол, но и менять проломленную доску.

Поддайся сержант инстинкту, он так и остался бы лежать на полу, пока противник не отойдет подальше. Однако с той стороны, где стояли его однокашники, раздался ехидный смешок. Никто из курсантов не успел понять, что их товарищ уже несколько раз должен был проиграть, остаться лежать тут в нокауте, а может, и что похуже. Его падение было воспринято как досадный промах, и смешок повторился, уже поддержанный многими. Поддержанный несмело, потому что рядом сидел с поскучневшим лицом генерал-майор. Уж он-то понял, что сегодняшнее пари проиграл. Ротный тоже оценил мастерство Крупиной, но сидел с невозмутимым лицом, ожидая команды начальника. И только тренер оценил все в полной мере. Оценил, но не одобрил. Потому что победа и ему, и главное — самой Наталье — нужна была зрелищной, не вызывавшей никаких сомнений. И Наташа словно поняла его. Она отступила в сторону ротного командира, сжавшего рукой спинку стула.

Сержант вскочил на ноги ловко, по-киношному — одним броском с прогибом. Он бросился на Крупину под одобрительный ропот товарищей. Только Басмач сейчас молчал; пожалуй, он все-таки болел за Наталью. А она, если бы захотела, остановила бы этот живой таран встречным ударом, броском на месте, другими приемами, отточенными в многочисленных спаррингах.

— Но зачем? — задала она себе вопрос, успев пожать плечами и отступив в сторону.

Ровно на столько, чтобы Семенов, бешено размахивающий конечностями, даже случайно не задел ее. Ее руки и ноги тем временем словно работали сами — точно и уверенно. Они придали пролетающему мимо телу строго горизонтальное положение и еще большую скорость. Сержант все-таки успел сообразить, что размахивать руками бесполезно и обхватил ими голову, которая летела прямо в крашеную кирпичную стену. Но Наталья знала, куда направить эту живую торпеду. Семенов с грохотом врезался в стул, заставив капитана отпрыгнуть в сторону со спинкой в руках.

Сержант сел, потерянно тряся головой. И снова кто-то невидимый внутри него предательски зашептал:

— Брось, сдавайся!

Он опять тряхнул головой — теперь уже упрямо — и встал, сжимая в каждой руке по ножке от стула. В умелых руках это было страшным оружием. Это, конечно, были не нунчаки, которыми Семенов владел виртуозно, но и они удлинили руки сержанта на целых полметра. Он теперь подступал к девушке осторожно; палки в его руках не останавливались, сплетая сложную вязь, которую, казалось, пробить голыми руками невозможно.

Генерал бросил взгляд на тренера. Майор сидел совершенно невозмутимо и, кажется, даже немного улыбался. Крупина тем временем кружила по залу и отступала от деревянного оружия, которое все резче, уже со свистом рассекало воздух. Наконец она решила, что зрители достаточно завелись, и остановилась. А сержант не смог бы остановиться, даже если бы захотел. В зале дважды громко треснуло — после того, как ножки поочередно обрушились на девичьи руки. Отделение испуганно замолчало. Даже Емельянов поверил, что это хрустели человеческие кости.

Но уже через секунду на пол шлепнулись обломки ножек, укоротившихся больше, чем наполовину. А руки Крупиной вытянули у сержанта их остатки. Семенов практически не сопротивлялся. Эти обломки тоже громко упали на деревянный пол, а крепкий кулачок внешне не сильно ткнулся в промокшую от пота майку Семенова. Тот отскочил назад на несколько шагов, зашипев от боли, а Наталья была уже рядом. И еще один удар потряс его, и снова сержант отскочил. Еще пару таких ударов, и он бы впечатался спиной в стену; если бы не упал раньше.

В тишине громко проскрипел стул под генерал-майором. Он встал и вытер тыльной стороной ладони вспотевший лоб. А потом скомандовал:

— Довольно.

Через неделю начальник подписал приказ о зачислении курсантов на первый курс. Примерно посреди длинного списка, согласно алфавита, своим женским окончанием бросалась в глаза фамилия: «Крупина Наталья Юрьевна».

Глава 3. Август 1998 года. Подмосковье

Охотники. Последний в жизни спектакль

В большой гостиной богатого подмосковного особняка горел камин. Негромко потрескивали сухие березовые дрова. Двое мужчин сидели, развалившись в креслах. Они протянули ноги к огню — слишком близко, учитывая, что обувь на ногах была дорогой, модельной. Да и весь облик собеседников говорил о богатстве, сытости, уверенности. Однако опытный взгляд смог бы определить, что небрежность, с которой эти люди носили свою шикарную одежду; часы, стоящие целое состояние, которые один из мужчин крутил на пальце, не глядя на них — так вот: эта небрежность была не приобретенной длинной вереницей предков, или хотя бы вдолбленной с детских лет. Хозяин и его гость так же естественно чувствовали бы себя, сидя на корточках у таежного костра, в казенной телогрейке. Тем более, что такой опыт они имели, и весьма богатый.

Однако к хорошему люди привыкают быстро. Возвращаться к старой зэковской жизни не собирался ни хозяин — Николай Иванович Крючкин по кличке Крюк, ни его гость — Федор Михайлович Некрасов; он же Топор. Кличку Топор получил в те давние времена, когда они давались раз и навсегда. Некрасов свой первый срок получил после того, как погонял с топором в руках по улицам родного городка прохожих. В пьяном виде, конечно. Задеть он никого не задел, однако среди пешеходов, которые бросились от него врассыпную, оказались городской прокурор с супругой. Федор Михайлович — тогда просто Федька — отмотал по полной, пять лет. В колонии, где стал Топором и познакомился с Крюком.

Крюк уже тогда был вором в законе. Крепкого парня он приметил и взял под свое крыло. Так, вместе, они и шагали по жизни. Сначала воровской, а потом, с приходом в Россию капитализма, по той, что была скрыта от взг

...