СЕРГЕЙ ПЕРВОЗВАНСКИЙ

ОСТАНОВИТЕ ЗЕМНОЙ ШАР! Я ХОЧУ СОЙТИ!

Повести и рассказы Сергея Первозванского — философские размышления, которые органично вплетены в канву увлекающего с первых строк остросюжетного повествования. Главный герой произведений книги, самый обыкновенный, на первый взгляд, парень Сергей, преодолевает долгий путь к осознанности и пониманию своего места и предназначения в жизни.

В поисках ответов Сергей отправляется в долгое путешествие по Европе и Азии, по Африке и Крайнему Северу, скитается по тюрьмам и попадает на другие планеты. Герой встречается с хорошими и плохими людьми, с умными и безразличными, с богатыми и такими же искателями, как и он, с ангелами и демонами, во сне и наяву, в прошлом, настоящем и будущем…

Но никто не может помочь ему понять и ответить на главные вопросы: кто мы, зачем существуем в мире, за что страдаем и почему радуемся, откуда идем и куда направляемся… Пока однажды в одном загадочном и изумительно величественном храме в Катманду Сергей неожиданно встречает давным-давно ожидающего его учителя. И только тогда он понимает, что конец путешествия — это только начало его пути…

Летая праздно и безмолвно, один, в тоске своей, Творец

Решил создать, себе подобный, природы мыслящий венец.

Чего не сделаешь со скуки!

Сумел творенье наградить сознаньем, чтоб терпело муки, когда настанет час грешить!

Сказал и сделал! Вот планета! На ней Эдэм! В него вселил Адама с Евой!

Но, при этом, любовь строжайше запретил!

Шерше ля фам! Ах, Ева, Ева! Хотела только пошутить.

И вдруг, вовсю забывшись, дева дала себя сооблазнить!

Один был кодекс во Вселенной. Один судья и прокурор.

И сразу же за этой сценой исполнен страшный приговор!

Теперь на нас лежит изгнанье во мрак и холод, грязь и ложь!

И вечно чуда ожиданье про рай, который не вернешь!

Но мы, гордясь происхожденьем, решили Богу подражать!

Установили наблюденье! Законы стали издавать!

Всё запретили без разбора! Нельзя убить! Нельзя украсть!

Нельзя, с друзьями в разговоре, хулить и хаять сильных власть!

Любить нам можно лишь однажды! Куренье, игры, пьянство — грех!

Под подозреньем все и каждый, кто любит женщин, деньги, смех!

А я не соблюдал запретов! Любил вино! Курил табак!

Имел друзей! Зимой и летом смеялся, пел, ходил в кабак!

Не мог унять я жизни жажду! Гулял, любим был и любил!

И не один раз, и не дважды! А столько, сколько было сил!

Но час пробил. Конец терпенью. Ничто не вечно под Луной.

И, по Всевышнего веленью, судьба распорядилась мной.

И, оторвав меня от тела, и, на съеденье кинув псам,

Со мной творила, что хотела. Сказала: «Виноват ты сам!»

А я не плачу и не каюсь. И пусть я даже виноват,

Я жизнью никогда не маюсь. Я вновь смеюсь и жизни рад.

Всегда меня надежда греет, что снова буду счастлив, мил.

Что, всё же, жизнь меня полюбит, за то, что я её любил!

Мне с тела терны отрывая, издаст амнистию Творец.

И распахнутся двери рая.

И вручат грешнику венец!

20/VIII — 1982

 

РАБ

История, которую я сейчас расскажу, произошла в действительности. Я не изменил в ней даже имен и названий населённых пунктов. В мире накопилось так много зла и горя. Может быть, это происходит оттого, что писатели и сценаристы всего мира наперегонки стремятся высосать из пальца как можно более страшные и кровавые истории. Но, как известно, мысли материальны. Вот они и воплощаются в жизни. Я же попробую рассказать страшную историю, случившуюся в самом деле. Может быть, от этого зла станет хоть чуть-чуть меньше.

* * *

Вахтовый самолёт летел на высоте 12000 метров. Мы вылетели из Киева поздней ночью. Только что под крылом, в чёрной бездне, огромным мигающим красным пауком проплыло назад московское Садовое кольцо. Начинало светать. Землю заволокли тяжёлые грозовые тучи. Нигде, разве что в космосе, нельзя увидеть таких величественных, грозных, фантастически прекрасных красочных пейзажей, как в самолёте, летя над тучами навстречу рассвету.

Серебристая машина, казалось, неподвижно и бесшумно висела в пространстве и только лёгкое подрагивание крыльев напоминало о стремительном движении. Салон спал. Мы летели на крайний Север.

Вот уже три года я работал в Новом Уренгое и Ямбурге вахтовиком-строителем. Каждые две недели мы летали туда и обратно. Но несколько месяцев назад со мной что-то произошло. Я начал бояться полётов. Мне казалось, что я держу самолёт в своих руках. И стоит хоть немного расслабиться, как мы грохнемся оземь с этой страшной высоты. Тогда я ещё не верил в Бога и боялся. На Север я попал случайно, по нужде. И поэтому работал, кем придётся. Грузчиком, бетонщиком, стропальщиком, кочегаром, пом-буром и т. д. Работа была очень тяжёлая, по 12 часов в сутки, без выходных. А при шестидесятиградусном морозе и скудном питании, в условиях северной ночи, часто на высоте… Короче, это был горький хлеб.

Спать в самолёте я не мог и поэтому, раскинувшись в не очень удобном кресле, блаженствовал, жадно впитывая последние часы тепла и покоя. Бесшумно распахнулась дверь кабины и в салон вошла, как всегда милая, стюардесса в передничке и наколке, катя перед собой столик с завтраком. Игорь Дудзяк, мой сосед, мирно спал, уткнув искривленный нос мне в плечо. Он, как всегда, хорошо выпил перед полётом и с неохотой пытался открыть слипающиеся глаза, когда я начал толкать его. Потянулся, расправляя затёкшие шею и спину. Не хотелось просыпаться, но и пропускать аэрофлотскую кормёжку было жалко. Тогда ещё пассажиров иногда баловали деликатесами. Я не был хорошо знаком с Игорем. Он работал плотником самого высокого разряда, я — разнорабочим, и наши задания редко совпадали. В экспедиции он был лет на пять больше меня и, кажется, считался неплохим парнем. Родом из Карпат, он разговаривал с типично гуцульским акцентом.

Положив пластмассовые подносы на столики перед собой, мы ожесточённо пытались разгрызть резиново-куриные потрошки, обсыпанные восьмидесятилетним зелёным горошком. Игорь первым бросил это занятие и, выпив стакан тёплой минералки, пробасил разочарованно:

— Да-а! Это не медвежатина! Не! — Он поковырялся в зубах, тоскливо взглянул в окно и спросил: — Эх, Серёга! Ты хоть когда-нибудь ел медвежатину? — Я уже знал, что мой сосед большой любитель поговорить. У него был простой крестьянский стиль разговора. Но рассказывал всегда интересно, умно, с шутками и лукавинкой.

— Да нет! Не приходилось. А что? Неужели в Карпатах ещё медведи водятся? Я знаю ты охотник. — Я тоже отодвинул тарелку и повернулся к соседу. Игорь задумчиво взглянул в иллюминатор на, выходящее из-за туч, огромное красное солнце и медленно ответил:

— Нет, Серёга! В Карпатах медведей убивать нельзя. Медвежатиной я баловался в Забайкалье.

— Да ну! — Удивился я. — И туда тебя занесло. Ты знаешь, я тоже там бывал пацаном. Мы со стариками возвращались с Сахалина и Курил. Отец и мать там служили после войны, а я родился. Отец рассказывал, что два политзека прямо над Байкалом из огромной скалы бюст Сталина вырубили. Неужели сохранился?

— Не сохранился. Скалу ещё при Хрущёве взорвали. Лучше бы они, суки, там себя повзрывали, — вдруг ожесточённо матерясь угрюмо прохрипел Игорь. Непривычно было слышать это от всегда добродушного и весёлого великана. Какое-то неприятное воспоминание затуманило его взгляд. Он помолчал ещё с минуту, уставившись в никуда. Потом криво усмехнулся, сплюнул губами и неожиданно начал рассказывать. Ещё три часа, до самой посадки в Уренгое, рассказывал он эту гнусную историю и, наскоро скомкав конец, быстро закончил только тогда, когда низкие полночные тучи оказались над самолётом, колёса коснулись мёрзлого бетона и серебристая машина плавно подрулила к строго ожидающим пограничникам.

Я три года пробыл на Севере. Тонул в болоте, попадал в смерч, блудил в ночной тундре, обмораживался, горел, знакомился с хорошими и плохими людьми. Много всего было. Но сейчас, спустя десять лет, когда я вспоминаю это время, у меня перед глазами встаёт не Северное сияние, не попутные огни буровых, напоминающие в темноте посадки сквозь тучи космических кораблей инопланетян, не бескрайние, снежные чёрно-белые ночи и забитые гнусом и мошкой бесконечные дни. Я всё это помню, но помню умом. А на сердце грязным слизким камнем лежит история, не пережитая мной. История людей, которых я никогда не увижу и которых, наверняка, уже нет в живых. Эта история не только могла бы произойти с любым из нас. Она десятки лет происходила со всей нашей огромной страной. И, может, только теперь, рассказав её, я смогу избавиться от этого, невольно взятого на себя груза.

Самолёт только что пересёк Уральские горы и, в начинающейся внизу тундре, хорошо были видны абсолютно круглые огромные озера — следы первых сталинских ядерных испытаний. Сначала я смотрел Игорю прямо в глаза, потом опустил их, потом вообще отвернулся к иллюминатору. А он всё говорил и говорил мне в затылок, как бы боясь, чтобы я не прервал его. Спешил выговориться.

— Я попал в Забайкалье одиннадцать лет назад. Набил дома морду одному подонку — прорабу в нашем леспромхозе. Запер его, пьяную скотину, в сарае. Собрал вещички в сидор, взял молодую жену под мышку и рванул тропами через перевал в Мукачево. Знал — искать будут. Этот не прощал.

Зима уже началась. Один я бы в два дня прошёл. Всё детство здесь босиком пробегал. Но жене, Инге, я её из Прибалтики привёз после службы, тяжело этот переход дался. Хоть и крепкая баба-рыбачка, чудом не замёрзла. Только старый дедов тулуп и спас. Потолкались мы с недельку в Мукачево. Я даже на стройку плотником устроиться успел. Общагу получили. Только не дал гад и тут пожить. К концу недели подстрелили меня. Среди белого дня пальнули прямо из окна недостроенного дома. Не знаю, какого пьяницу собутыльника послал он убить меня. Наши так не стреляют. А только промахнулся пёс. Щеку прострелил.

Упал я, отлежался немного. Опять жену подхватил и во Львов. Сбежал. Пока добирался на попутках, вспомнил. Года три назад товарищ мой, одноклассник, тоже сбежал. Увёл у соседа дочку Надьку и махнул на Север. Поскитался с ней по российским снегам и, наконец, осел где-то в Забайкалье. Однажды, с какой-то оказией, передал мне письмо. Звал приезжать. Места, писал, почти, как дома, даже лучше, чище. А заработки сумасшедшие. Адрес я наизусть запомнил. Подумал, подумал, посоветовался с Ингой и, доехав до Львова, без промедления рванул на вокзал, сел в поезд на Москву, а оттуда дальше.

Две недели добирались до посёлка Ленинского и, наконец, добрались. Посёлок стоял прямо на пресловутом Баргузине и последний отрезок дороги от Тазовска мы добирались по зимнику. Ну, просто Дикий Запад! Вокруг, сколько ни смотри, тайга, тайга. Для меня вид огромного дремучего леса не был непривычен. Я чувствовал себя хорошо и спокойно. Как будто, домой возвращался. Но Инга была напряжена и нервничала.

Посёлок представлял собой немыслимое скопление всякого жилья. Чего тут только не было! Хижины, шалаши, вигвамы, чумы, бочки, балки. Вот только нормальных домов раз, два и обчёлся. И, всё же, в центре всего этого бедлама возвышался единственный в посёлке трёхэтажный дом — местный райсовет. У фасада, как положено, располагалась кое-как заасфальтированная площадка, в центре которой стоял обязательный Ильич с вечно протянутой рукой.

Прямо от монумента шла единственная прямая улица, которая тоже, естественно, носила имя любимого вождя. И это была единственная спланированная деталь в облике населённого пункта. Всё остальное находилось в полнейшем хаосе. Ни улиц, ни дорог, ни, даже, тропинок иногда. Домики, если можно было так назвать, наезжали друг на друга. Всё было завалено каким-то хламом и отбросами. Везде висело бельё, торчали провода, антенны, какие-то палки вместо столбов. Чтобы пробраться сквозь это нагромождение, постоянно приходилось через что-то перелазить, отбиваться от голодных собак, бегавших здесь в изобилии. Никаких табличек с указанием улиц или домов не было и в помине. И никто никого не знал. Детишки бегали чумазые, как чертенята и никто не присматривал за ними, хотя машин было множество. И ездили они, как попало. В большинстве своём это были трактора, краны, вахтовки и автобусы.

Единственной деталью, напоминающей, что в этом муравейнике ведётся какое-то хозяйство, были трубы парового отопления. Они шли прямо по поверхности, во всех местах пересекаясь друг с другом как угодно. Сверху, снизу, большие, маленькие. Они заходили в каждый, даже самый захудалый шалаш, что уже придавало ему какую-то солидность.

Наконец, пролазив часа три через заборы, трубы, кучи мусора, стерев с себя пот и, виновато поглядывая на Ингу, я решил идти напролом и начал вваливаться прямо в «дома». По дороге мы набрели на несколько магазинчиков и столовых с громкими названиями типа «Ницца», расположенных почти в таких же убогих, но огромного размера грязных перекошенных лачугах. Несмотря на это, ассортимент товаров поражал.

Перекусив наскоро в какой-то вонючей забегаловке, мы обнаружили, что кроме старой картошки и котлет из хлеба там ничего нет, но напитки были такие, каких я и в больших городах не встречал. Магазины были завалены японскими и корейскими товарами. Чего там только не было! От всевозможных женских неделек и детских принадлежностей до самых современных комплектов мебели, радио и, только появляющейся тогда, видеоаппаратуры.

Поражённые этим изобилием, кстати, не очень дорогих товаров, мы ошалело выскочили на наполненный смрадными ароматами морозный воздух, не забыв перед этим спросить огромную тётку, обслуживающую этот супермаркет, не знает ли она моего друга Стёпу. И мне сразу же повезло. Тётка не знала, как найти Стёпу, но показала, как найти того, кто знает.

Спустя десять минут я распахивал не то дверь, не то люк времянки, расположенной на самом краю посёлка в почти ещё чистом месте, если не считать огромных куч мусора за задней стеной каждого жилища. Я невольно представил себе, что здесь будет весной и ужаснулся. Из открытой двери на нас дыхнул затхлый и удушливый перегар домашнего пара, и я смело шагнул внутрь.

Когда глаза немного привыкли к полумраку, я увидел пьяно смотревшую на меня, без тени удивления или досады, растрёпанную бабу в грязной засаленной фуфайке. Она стояла у двух, сложенных один на другой, ящиков, служивших, очевидно, тут кухонным столом и чистила картошку. Посередине тёмной грязной комнаты, единственной в этом доме, за таким же, как и кухонный, столом, накрытым газетами, сидели два мужика, пили самогон и закусывали консервами. Всё убранство составляли эти два стола, три стула — тоже ящики, ящик со сваленной в него грязной одеждой и ящик-тумбочка, на котором стоял цветной японский телевизор «Сони». Свет проникал внутрь сквозь маленькое окошко, через которое ничего не было видно. Мужики угрюмо посмотрели на меня, выпили и снова посмотрели.

— Мне нужен Степан Дрозд. Говорят, Вы знаете, как его найти. — Сказал я, пытаясь не дышать носом.

— Знаю! — Хрипло ответил один, притянул к себе ящик-стул и, указав на него, налил третий стакан. — Пей! — Пьяно пробасил он. Инга стояла у захлопнувшегося люка-двери, вцепившись мне в спину и молчала. Я покачал головой:

— Спасибо! Я не пью. Вы объясните, как найти Стёпу.

— Не пьёшь?! — Прорычал хозяин. Он посмотрел на меня, как на своего злейшего врага, глаза налились кровью, но тут же взгляд потух и он криво усмехнулся. Я был в два раза крупнее их обоих, да и мой неразлучный топор с длинной ручкой как всегда торчал из-за пояса.

— Следующий балок! — Неопределённо махнул рукой второй мужичок и равнодушно отвернулся к собутыльнику. Было ясно, что от них уже ничего не добиться. Хозяйка тоже повернулась спиной и начала колупаться спичкой в керогазе.

Мы, как пробки из бутылки, выскочили на, показавшийся вдруг таким свежим, воздух и полезли через огромную, обмотанную стекловатой трубу к следующему балку. Раздосадованный на весь этот огромный базар, на Стёпу, на себя, я без стука отворил дверь и со злой решимостью шагнул в чёрный проём.

Картина, которую мы увидели там, была настолько безобразна, что даже видавшая виды Инга вскрикнула и выскочила вон. Комната почти ничем не отличалась от той, из которой мы только что вышли, только в углу стоял настоящий топчан, правда, без пружин и без ножек, прямо на полу брюхом. Вокруг были разбросаны бутылки и всевозможные объедки, куски хлеба, консервные банки, бычки, тряпки. На топчане лежали двое. Не сразу можно было догадаться, что это мужчина и женщина. Одинаково длинные, слипшиеся волосы. Одинаково искажённые, вспухшие, расплывшиеся в неестественной гримасе, лица. Бесформенные фигуры в ватных штанах и ватных жилетках.

Мужчина лежал поперек кровати на животе, положив голову на бедро своей подруги, лицом ко входу. Изо рта его что-то, видно, текло, но уже застыло. Так и висела эта желеобразная жёлтая струя между его ртом и раздвинутыми ногами женщины. Было такое впечатление, что эта пара, после обильного возлияния, как раз только решила заняться сексом, но хмель внезапно сморил незадачливых любовников. Единственное, на что хватило горе-кавалера — это расстегнуть фуфайку на груди у милой. Вот из этой расстегнутой одежды, благодаря отсутствию всякого белья и выглядывало бело-синюшным блеском то единственное, отвратительно дряблое, несвежее тело, которое давало возможность определить пол этого существа.

— «Даже сапог не поснимали! Свиньи!» — с отвращением подумал я и вышел вслед за Ингой. Но она уже перелазила через очередной заборчик и радостно махала кому-то рукой. Я удивлённо поднял глаза и в дверях соседнего балка-бочки увидел Стёпу. Стоя на верхней ступеньке крыльца, он выплёскивал из ведра воду и не видел нас.

— Гей! Степан! — Радостно крикнул я и полез за женой. Но друг детства неожиданно безразлично взглянул в нашу сторону, постоял секунды три и молча пошёл внутрь. Мы с Ингой переглянулись. Отступать было некуда.

Самое удивительное, что мы увидели внутри, был сам Степан. Он был совершенно трезв. Я с недоверием присмотрелся к другу и понял, что не ошибся. Странно было видеть здесь трезвого человека. Огромная бочка, в которой жил мой товарищ, была разбита на несколько маленьких помещений. Во всем чувствовалась заботливая рука хозяина. За тройной дверью шёл коридор, потом маленькая кухонька с отделением для туалета и умывальника-душа и, наконец, небольшая комната. Всё поражало, после увиденного недавно, исключительной чистотой, аккуратностью и теплом.

В углу, над ковриком и хорошей кроватью висел маленький образок с рушником. На полу были постланы чистые половики, на единственном окошке тюлевые занавески и шторки. В противоположном от образа углу стоял на полированной тумбочке цветной телевизор, рядом шкаф, книжная полка. И, среди всего этого домашнего уюта, мрачным пятном выделялась угрюмая Стёпина физиономия.

Войдя перед нами, он поставил в угол кухни ведро, прошёл в комнату и, так же молча, сел за стол, положив на него руки в позе прилежного ученика, уставив невидящие глаза в окошко перед собой.

— Что случилось, Стёпа? — спросил я, садясь перед ним. Ещё минуту он помолчал и вдруг в глазах появились слёзы.

— Надька сбежала! — сдавленным хриплым голосом выдавил он из себя. Помолчал ещё немного и, наконец, беднягу прорвало. Мы с Ингой еле живые от усталости и голода, намерзшись и насмотревшись местных чудес, были вынуждены на закуску, с порога выслушать эту, всем давно знакомую, историю покинутого, обманутого и обворованного мужа-простака.

Скромница Надька, которую он, соблазнив, утащил из родительского дома и таскал за собой по всей огромной стране в поисках длинного рубля, оказалась порядочной стервой и, спутавшись с каким-то залётным бродягой, стащила все их многолетние сбережения, аппаратуру, меха, купленные по дешёвке у местных охотников, смылась сегодня утром, вероятно, на том же автобусе, который привёз сюда нас. Всё это Стёпа выпалил одним духом и, уже спокойно добавил, выговорившись:

— Ладно! Хрен с ней! Как пришла, так и ушла, стерва. Давай обедать! — После обеда он немного оживился: — А вам повезло, браточки! Сегодня переночуете у меня, а завтра утром автобус идёт прямо в тайгу, в бригаду Власова. Зарплату и магазин повезут. Им как раз повариха нужна и ты уж при ней лесорубом пристроишься. Не переживай, возьмут. Я записку напишу. У меня этот Власов давно на крючке. Я и сам в его бригаде начинал. Да он на Надьку глаз положил. — Стёпа скрипнул зубами. — Сволочь! Еле сбежал оттуда. Теперь, видишь, технологом-учётчиком пристроился. Моя очередь его, гада, трахать настала. Я своё выжду! Он у меня весь в руках. Но ты будь поосторожней с ним. Да и бригада там лихая. Хотя, я знаю, ты и сам не подарок. — Хозяин встал и пошёл на кухню, чем-то там гремя. — Заработки неплохие. Только запомни, если хочешь выбраться отсюда — не пей! — Остановившись на пороге, очень серьёзно сказал Стёпа, глядя мне прямо в глаза и как-то изучающе на Ингу. — В общем, ты и сам, кажется, всё понял.

— Гуляют москалики! — иронично спросил я.

— Да какие тут москалики?! — Горько отмахнулся друг. — Тут девяносто процентов хлопцев с Украины. Приехали зарабатывать себе по два метра забайкальской земли. Москали по своим хатам дома помирают. А мы вот по всему свету. Тут даже вывески в кинотеатрах на украинском языке печатают. Да что толку! Тут теперь одно кино. А, ладно! К чёрту всё! Давай праздновать встречу! — и он запел: Рідна мати моя…

* * *

Автобус вышел из посёлка в шесть утра. Прямая дорога вела по разбитому и почерневшему уже зимнику. Чувствовалось приближение конца холодов. Но лес казался ещё мёртвым.

В бригаду прибыли поздно вечером. Похожий на мешок с картошкой бригадир, прочитав записку, косо взглянул на меня, на мой топор, недовольно хмыкнул и долго, нагло, в упор разглядывал Ингу. Она, не смутясь, ответила ему тем же. Опустив глаза первым этот обрюзглый мужлан развернулся и пошёл к автолавке, у которой в темноте уже крутились и орали какие-то мужики.

— Эй! Где нам переспать? — Крикнул я вдогонку. Мне всё здесь не нравилось. Но со своим уставом, как говорится… Ладно! Поживём, увидим. Бригадир махнул рукой куда-то в сторону тёмной массы недалеко от площадки, где остановился автобус, и ушёл. Где-то дальше горели огоньки. Крик у приехавшего магазина усиливался.

Вблизи тёмная масса оказалась довольно приличной избушкой, вроде сторожки стрелочника. Открыв двери, я зажег обрывок журнала и мы осмотрели внутренности. Всё необходимое здесь было. Кровать, стол, две табуретки и даже ведро для воды с тазом. Всем остальным нас по-братски снарядил Стёпа. Достав свечу, мы ещё раз осмотрелись, Инга прибрала и начала стелить. Перекусили мы ещё в дороге. Я, закрыв двери на огромный деревянный засов, проверил маленькое окошко, забранное крестообразной железной решеткой, заткнул щели в стеклах и завалился спать, прижавшись к уже посапывавшей жене.

Когда я проснулся, было ещё совсем темно. Тело свело от холода. Часы показывали пять. Я встал, набросал дров в буржуйку, стоящую под окном, за ночь она потухла и остыла и вышел из домика. Вокруг было темно и тихо. Я осмотрелся. Наша сторожка стояла немного в стороне от небольшой поляны, в которую упиралась, кончаясь на ней, дорога. В центре поляны стоял автобус-лавка, а вокруг, в идеальном порядке, такие же маленькие домики-сторожки. Их было девять. И ни души вокруг.

Я подошёл к автобусу. Задняя дверь была открыта, прилавок тоже. На стенных полках стояли консервы, хлеб, банки с помидорами и огурцами. На полу валялись несколько мешков картошки. Вдоль стены стоял целый штабель ящиков водки. И никого… Ни шофера, ни продавца, ни кассира. Пока мы ехали с ними сюда, никто не проронил почти ни слова. Будто военную тайну боялись раскрыть. Да я с женой и не лез к ним. А сейчас и вообще исчезли.

Я вылез из автобуса и пошёл к первому домику. Дверь в него была открыта настежь и болталась на одном завесе. Войдя в маленький коридорчик, увидел слева такую же маленькую кухоньку и открыл двери в комнату. Комната была совершенно пустая, холодная, чисто побеленная, с целыми стеклами на окнах. Но не своей пустотой и мраком она пугала. В ней не было потолка. Вернее он был, но валялся на полу кучей щебня и мусора. Я быстро вышел на улицу и оглянулся. Дом как дом. Крыша на месте. Бомба в него не попадала.

Неприятное чувство засосало под ложечкой. Вспомнились карпатские сказки про леших и ведьм. Говорили, что, когда умирает старая ведьма, она мучается, зовет кого-нибудь, чтобы передать свой бесовский дар. И, чтобы освободить её, в комнате ломают крышу.

Тьфу ты, бред какой-то. Я поправил топор на боку и пошёл к следующему домику, по дороге удивляясь, куда же делись отсюда собаки. Вчера, вроде были. Дверь была затворена, но не заперта. Рывком вошёл в точно такой же коридорчик, мельком взглянул в пустую кухню и открыл дверь в комнату. Та же история. Чистая пустая комната. Окна, пол, чистые стены. Потолок грудой на полу. Резкий крик ночной птицы заставил меня вздрогнуть. Четверть века пролазил я в одиночку по горам и ни о чём подобном даже не слышал.

Да где же они все подевались?! Скрепя сердце, я пошёл в третий дом, четвёртый, в пятый — везде одно и то же. И не то, чтобы я боялся, но было жутко. И только, подходя к восьмому и девятому домику, почувствовал, что здесь кого-то найду. И не ошибся. Толкнув дверь, я понял, что она чем-то подперта изнутри, но не сильно. Поднажав, я подвинул дверь и, просунув голову внутрь, увидел, что открыться ей мешает лежащий поперек коридорчика человек. И не один.

Начинало светать. Бледные тени проникали внутрь. «Мёртвые они, что ли?» — подумал я, но тут же по запаху понял, в чём дело. На кухне было то же самое. Человек пять мертвецки пьяных мужиков валялись прямо на полу. С трудом я вошёл в комнату. Потолка здесь не было тоже, но он, видимо, был убран с пола. Посередине стоял длинный стол и лавки. Очевидно, это была бригадирская. В углу стоял сейф настежь раскрытый и в нём стопками лежали пачки денег. «Вот и вся бригада в сборе!» — Я разглядывал лежащих под ногами в самых разных позах незнакомых людей, с которыми мне предстояло, наверное, долго работать и качал головой. Нет! Мне здесь не нравилось!

Пьянка только-только закончилась. Один единственный, самый стойкий гуляка, лежал на лавке и во рту его торчала потухшая сигарета. Он попытался встать, услышав, как скрипнула дверь, но, подняв голову, свалился с лавки, успев при этом матюкнуться. Кто-то глухо вякнул под ним. Кассирша, лежащая у сейфа, хрипло промычала что-то вроде: «Угу-гу», но повернуться не смогла. Я вышел.

Можно было продолжать сон. Знакомство состоялось. Вернувшись в уже нагревшийся домик, осторожно подвинул спящую жену, обнял её и тревожно заснул.

Из сна меня вышибло сознание, что что-то происходит. Вскочив с постели, я увидел расширенные от страха глаза Инги. Впервые я видел у неё такие глаза. Даже, замерзая на перевале в Карпатах, она не боялась. Тяжёлые удары сотрясали дом. Опомнившись и, вырываясь из тяжёлого сна, я попытался сосредоточиться. Кто-то выламывал двери.

Ни один солдат по тревоге не одевался так быстро, как я в этот раз. Засов был готов слететь. Не одевая даже телогрейки, я схватил топор и, выдернув задвижку, ударил дверь ногой изо всей силы. Мне повезло, что страх и рассудок ещё не успели овладеть сознанием. Только ярость била из всех щелей. Кто-то отлетел от дверей, отброшенный пинком.

Я выскочил на маленькое крыльцо под навесом и увидел всю бригаду на дорожке перед входом. Не было только кассирши и бригадира. Все еле-еле держались на ногах. Тот, кто ломился в дверь, выламывая её прикладом ружья, валялся у порога в грязном сугробе, пытаясь выбраться из него. И, хотя половина из них была зачем-то с ружьями, меня начал разбирать смех. Я один спокойно мог бы справится с этой пьяной, вразнобой качающейся сворой.

За спиной встала Инга. Я не видел её и не хотел оборачиваться на всякий случай, но чувствовал, что она уже не боится. Впереди всех стоял невысокий, оборванный мужичок, впрочем, они все были, как из концлагеря. Дёргаясь и подпрыгивая от нетерпения он, не решаясь подойти ближе, кричал что-то непонятное. Он был меньше всех ростом, но, кажется, исполнял здесь роль заводилы или шестерки. Слова сыпались из него, как из решета, но, в общем потоке, можно было разобрать только: «Эй, ты… Слышь… Давай идем! Ну ты чё…» и тому подобное. Вся компания находилась в таком же состоянии, очевидно, отлично понимая товарища и, хмурясь, поддерживали и качались.

Наконец до меня дошёл смысл предложения, состоящего в том, что если я сейчас же не пойду с ними делать «прописку», они меня… дальше было непонятно.

— Я не пью! — коротко отрезал я и засунул топор за пояс.

— Шо-о-о?! Слышь, он не пьёт! — затараторил малыш. — Так мы пьём! А ну пошли! — Он сделал попытку подбежать ближе, но его никто не поддержал. Просто не поняли, в чём дело. Пришлось возвращаться на прежнюю позицию. — Да, ты кто такой? Да, ты откуда такой приехал?

— Изо Львова! — Улыбаясь, немного соврал я. Что-то случилось. В малыша как-будто клин воткнули. Он замер на месте, уставившись на меня, как на каменного гостя.

— Откуда?! Изо Львова?! — Я кивнул, удивлённый такой реакцией. Малыш обернулся на секунду к бригаде. Радостная улыбка раздвинула его густую кучерявую бороду и он, обалдев, как от невиданного счастья, раздвинул руки и двинулся ко мне, чуть ли не протрезвев. — Братан! Зема! Дорогой! Не бойся! Мы пошутили. — Подойдя вплотную, он изо всех сил обнял меня, даже попытался поднять и, обернувшись к бригаде, заорал во всю глотку: — Братва! Я ставлю за него! Пошли! — И он радостно потянул меня за рукав вслед за развернувшейся в сторону автолавки бригадой.

— Да не пью я! — Уже не так резко отнял я руку.

— Не бойся ты! Я же сказал, что ставлю. — Улыбаясь мне, как родному брату, почти трезвым голосом сказал парень. Вблизи ему казалось лет тридцать, тридцать пять.

— Нет! Спасибо. Всё равно не пью. — Он помолчал, внимательно всматриваясь в меня и, хлопнув по плечу, сказал одобрительно:

— Ладно! Правильно делаешь! Потом поговорим. Отдыхай пока. Меня зовут Олег. — Он протянул грязную, твёрдую руку.

— Меня Игорь! — Чем-то тёплым повеяло от его улыбки впервые за последнее время.

— Туда не ходи пока, браток! — Он кивнул в сторону поляны, подмигнул с улыбкой и, круто развернувшись, пошёл, покачиваясь, вслед бригаде.

— Когда на работу? — Крикнул я.

— Наработаешься ещё! Отдыхай. — Донеслось до меня. Вдруг он снова резко вернулся и, вырвав карабин из рук только успевшего выбраться из сугроба товарища, тут же упавшего обратно, молча воткнул его мне в руки и ушёл, промычав: — Твой! — В этот день к нам больше никто не приходил. На следующий тоже. И на третий. Мы с Ингой облазили всю ближнюю тайгу. И, поскольку карабин был заряжен, я поохотился. Век бы так жил…На пятый день пришёл Олег. Лицо было опухшим. Борода превратилась в клочкастую грязную паклю. Волосы слиплись. Его била дрожь. Шапки не было, фуфайки тоже. Лоб был синего цвета и рассечен. Но глаза, хоть усталые и больные, были полны какого-то лихорадочного веселья и блеска.

— Привет, зёма! Как настроение? Отдохнул? Завтра, кажется, на работу. — Он потоптался у порога и, получив приглашение, вошёл. — Ну, рассказывай! — Усевшись на краешек табуретки, выпалил гость.

— Что рассказывать? — Не понял я.

— Да как же, что?! — Даже подскочил Олег. — Всё! Как там дома? Во Львове. Я уже пять лет там не был! Или я ещё не говорил тебе? Я ведь тоже почти оттуда!

Как раз пять лет назад я закончил во Львове строительный техникум и, оказалось, что наше общежитие было как раз по соседству с домом Олега. Там я многих знал. Так что, сильно врать мне не пришлось. Земляк чуть не расплакался, когда я начал описывать знакомые места и людей. Он оказался очень хорошим парнем. Добрым и простым. Мы сразу подружились и с первого дня работали только вместе. Олег был слабоват, хоть и работал на валке третий год. Но зато весел и умен. Единственным его недостатком была необыкновенная вспыльчивость и чрезмерное самолюбие. Он не выносил шуток над собой ни в какой форме. Бросался в драку с пол-оборота и за это бит бывал постоянно. Мужики в бригаде были крепкие.

Сцена, свидетелем которой я был в первые дни приезда, повторялась регулярно каждый месяц. В двадцатых числах автолавка привозила деньги, водку и продукты. И пьянка не прекращалась до тех пор, пока по посёлку, казалось, не начинали бегать черти. Заводил всю эту кутерьму сам бригадир и, в пьяном виде, обсчитывал мужиков, как хотел. Процентов двадцать общего заработка шло ему в карман.

Особенно страдал от этих загулов Олег. Я не знаю, как они там рассчитывались, но денег ему не хватало даже на еду и к концу месяца его рацион составлял только хлеб. А питаться у нас он ни за что не хотел. Гонор не позволял.

Единственными людьми, не принимающими участия в этом бардаке, были я с Ингой. Бригадир чувствовал, что мы всё понимаем и ненавидел меня с каждым днём всё больше. Но нам было всё равно. Я блаженствовал в эти дни дармового отдыха. Один раз, во время затянувшейся на неделю гульбы, даже на Байкал успел сходить. Наохотился всласть. Дичи принес на месяц. Все остальные ели консервы с картошкой.

После каждой пьянки Олег с виноватым видом приходил ко мне, садился в уголке, взявшись за голову и молчал. Я никогда не лез ему в душу — не приучили, но однажды не выдержал.

Уже четвёртый день бригада не просыхала. Шёл конец весны, но по ночам ещё бывали заморозки. Сразу после приезда автолавки я получил деньги и ушёл в тайгу на три дня. Был поздний вечер, когда я, нагруженный дичью, возвращался домой. Посёлок встретил гробовым молчанием. Я уже знал тогда, что домики вокруг поляны строила специально нанятая для этого бригада латышей из пяти мастеров. Они раньше намеченного срока с отличным качеством сдали посёлок и пришли за расчётом, но бригадир, как всегда, обманул их, не выплатив и половину обещанных денег. Мастера долго не спорили. Зашли в дома, попрощались со своей работой и на утро ушли. А на следующий день во всех домах обвалились потолки…

Проходя мимо домика бугра, я скорее почувствовал, чем увидел — что-то мохнатое валялось за углом в темноте. Это оказалась голова Олега. Он лежал под углом дома весь мокрый, грязный, полураздетый. Волосы уже вмерзли в лужу, но он не чувствовал ничего. И только кровавая слюна капала из разбитого рта.

Сбросив рюкзак, я взвалил земляка на плечи и понёс к себе. Инга даже не удивилась, увидев нас. Она слышала крики и возню в посёлке. Такое происходило каждый раз и каждый раз Олег получал. Он был козлом отпущения и странно, как до сих пор не погиб.

Смыв кровь и раздев бесчувственное тело, мы уложили его на лавку за столом и хорошо укрыли. Я насильно влил в него кружку крепкого чая с малиной и оставил приходить в себя. Олег лежал тихонько, как мышка. Мы с женой тоже улеглись и заснули, оставив на всякий случай зажжённой свечу.

Среди ночи я проснулся от чувства тревоги и услышал бормотание. Встав, прошёл в угол к лавкам. Олег лежал с широко открытыми невидящими глазами и что-то тихо говорил.

— Что ты говоришь? — Спросил я. Но он не обращал на меня внимания и продолжал. Я нагнулся, чтобы расслышать слова. Расслышал, но всё равно ничего не понял. Он говорил по-французски. Не знаю, насколько чистым было произношение, но это был настоящий французский язык. Недоумевая, я уставился на этого грязного несчастного полупьяного подзаборника, поправил на нём тулуп и пошёл спать. Ещё несколько раз вставал я ночью к Олегу, давал ему пить, проверял, жив ли он ещё, поправлял тулуп и вслушивался в не умолкающий монолог на незнакомом языке. Уже перед рассветом он ещё немного постонал и затих, наконец, а я забылся во сне.

Показалось только несколько минут прошло и, вдруг, тяжёлые удары снаружи, как в день приезда, опять потрясли двери. Я вскочил с кровати, сказав жене не вставать и тут же встретился взглядом с огромными испуганными и жалкими глазами, выглядывающими из-за стола на лавке. Подойдя, я натянул тулуп ему на голову и пошёл открывать.

В дверях толпились человек пять или шесть мужиков из бригады. Они были пьяны, глаза хищно рыскали по комнате, но войти не решались.

— Что случилось, мужики? — Спросил я, держа дверь полузакрытой. Они молчали, напирая, пытаясь всунуть в проём хоть голову. Я, не очень напрягаясь, вытолкнул их и вышел следом. Тут нельзя было церемониться.

— Олег пропал. — Наконец просипел один. — Ночью вышел из балка и исчез. Может, он у тебя? — Мужики смотрели угрюмо и недобро. В бригаде не любили и боялись меня. За два месяца я не выпил с ними ни грамма. А зарабатывал в два раза больше. И при этом не давал себя обманывать. Да и бугор настраивал людей. Но мне было всё равно. Я уже решил пробыть здесь только до осени и не дольше. А уж это время я выдержу. Да и они тоже перебьются.

— Если он не у тебя, надо идти искать. Замёрзнет. Ты же знаешь, он с приветом. Уйдёт в тайгу раздетый, пьяный и всё…

— А кто выгнал его ночью из балка раздетого, пьяного? Кто бил? Кто закрыл дверь изнутри? — Мужики стояли, опустив головы и молчали. Видно было, как они боялись.

— Бугор это! — наконец выдавил один.

— Ну вот, пусть бугор и ищет. У меня его нет. Вчера ночью валялся вон там. Ищите! Козлы! — Рявкнул я с ненавистью и захлопнул за собой дверь. Инга уже встала и что то готовила. Олег лежал бледный и трясущийся, привалившись спиной к деревянной стене под окном. Глаза были больными, с синими кругами, кожа лица потрескалась, но на губах, как всегда уже играла лёгкая ироничная ухмылка. Я сел за стол против него и, качая головой, сам не зная зачем спросил, как у нашалившего ребенка, глядя в глубокие грустные чёрные глаза:

— Слушай! Кто ты такой?! — Вопрос был чисто риторический. Я не ожидал ответа и не напрашивался на исповедь. Но Олег, видно, ждал этого вопроса и готовился к нему годы. Такое у меня ощущение создалось. Заметно было, как давно он сам с собой мучился. И только некому было излить душу. Улыбка сошла с лица. Глаза опустились. Опустилась и голова. На меня смотрел только его затылок. Инга уже растопила буржуйку. Подала нам есть. Перед Олегом даже чарку поставила похмелиться, но он отодвинул её и начал говорить. И всё говорил, говорил, говорил. Еда остыла. Спешить нам было некуда. Бригада была в запое. Я слушал.

— Моё первое воспоминание относится ко временам, когда отец служил в Белоруссии. Было начало весны. Мне года три. Я стою на заснеженной лесной поляне, может это была роща и дорогу мне преграждает ручей, довольно широкий. Водичка такая чистая-чистая. Журчит живая. И мне зачем-то очень надо на ту сторону. Можно пойти куда-то искать переход. Можно вернуться назад. Наверное, мама где-то недалеко. Но я, не раздумывая, разбежался и перепрыгнул эту воду. С тех пор всю жизнь вот так и прыгал, пока не запрыгнул сюда. А тут, видно, вместо противоположного берега болото оказалось. Никак не выберусь.

Когда мне исполнилось шесть лет, отца перевели в Германию командовать полком стратегической авиации. Он был умным человеком и сразу заставил меня общаться с немецкими детьми. Мы с мамой жили не в военном городке, а в городе и к семи годам я уже довольно бегло разговаривая по-немецки, пошёл в школу с французским языком обучения. Таким образом к тому моменту, когда отца перевели во Львов командовать воздушной армией ПрикВО, я уже закончил школу, имея вполне европейское образование. По привычке следуя указаниям отца, я поступил в ЛВВПУ, но отслужив два года, понял, что специальность армейского политработника не для меня и поехал в Ленинград поступать во ВГИК.

Артист, правда, из меня тоже не получился. Папино протеже срабатывало ещё несколько раз, но, когда я пропустил первые полгода учёбы, начальство развело руками. Где я только не болтался в это время! Богема с руками и ногами захватила меня. Года два я скитался по стране с какой-то джаз бандой. И, хотя это всё-таки была больше банда, образ жизни был-таки джазовый.

Следующие два или три года я кочевал по всяким притонам, подвалам, мастерским питерских и московских художников. Сам даже увлекся на время живописью. Говорят, получалось что-то.

И вдруг женился. Моей женой, совершенно случайно, на горе ей самой, оказалась хорошая, простая ленинградская девчонка лет на пять моложе меня. Она была влюблена, прекрасно готовила и не устраивала мне сцен. Да я и повода не давал. Все были в восторге.

И вдруг я затосковал. Ни с того, ни с сего. Всё было прекрасно, но, видно, пришло время прыгать. Мы жили на Васильевском острове, в большом старом доме с колоннами. Я стоял на балконе. Был вечер. Внизу играли детишки. Жена кормила дочку, тихонько напевая что-то. А мне стало тошно. Тошно до дурноты. Я чуть не прыгнул вниз, чтобы прекратить эту муку. Вошёл в комнату, сел в кресло. Нет! Не то. Не могу! Встал и пошёл к выходу.

— Куда ты, Олежек? — Удивлённо спросила жена. Не отвечая, я вышел из квартиры и спустился на улицу. В Ленинграде был конец июня. Белые ночи. Я брёл, брёл по опустевшему чудному городу и мне не становилось легче. Наконец вышел к Неве, сел на гранитную тумбу прямо против Петра, разделся догола и полез в воду. Купаться здесь было запрещено, но мне было наплевать. Я пытался понять, почему мне так плохо. Ещё полночи прошатался над рекой и к утру понял.

Всю мою жизнь, от самого рождения до последнего момента я всегда был кому-то должен! Я устал отдавать долги! Мне надоело! Мне надоело быть рабом собственной благодарности. Отец столько вложил в меня и теперь ждал блестящей карьеры. Как же не оправдать таких надежд?! Мать каждый вечер ожидала звонка с отчётом о прошедшем дне. И, если я не хотел получить истерику с упреками и «скорой помощью», я должен был регулярно отчитываться и делать вид, что всё хорошо. Жена — хорошенькая, спокойная, домашняя кошечка ожидала видеть меня таким же домашним, тихим и умиротворенным добытчиком-супругом. И я должен был соответствовать её запросам. Ведь это так немного и так нормально. Только-только появившемуся ребенку, который едва научился отличать мать от отца, я уже должен был всю оставшуюся жизнь. А как же иначе?!

Я должен был друзьям, начальству, сотрудникам, Родине, просто прохожим, Господу Богу, будущим поколениям. Даже своему телу и то я должен был предоставить покой, комфорт, изысканную еду, изысканную любовь, изысканное общение… Сколько ещё??! Нет! Всё! Хватит! Не могу больше!

Я даже побежал куда-то, когда понял весь кошмар своего положения. Куда мне деться от себя, от всего этого? У меня не было с собой ни денег, ни вещей. Но это даже радовало. Я, вообще, никогда не был привязан к вещам, имуществу, еде, каким-то связям. Хоть тут был свободен.

Целый день я провалялся на скамейке в Летнем саду и даже есть не хотел. Пьянящее чувство дурной полной свободы захватило и подавило все остальные чувства. Уже под вечер какая-то коровистая блондинка на высоких каблуках остановилась прямо против скамейки, нагло рассматривая меня в упор. Я нехотя пожал плечами, встал и, взяв её под руку, поплелся на буксире. Через полчаса мы были у неё дома. Молча выпили вина, она постелила и начала раздеваться. «Теперь я буду должен и ей» — Мелькнуло в голове. Я встал и пошёл к двери. Уже на лестнице услышал крик:

— Идиот! Ты куда? — Ещё неделю я прошатался по городу, подрабатывая грузчиком то в столовых, то в магазинах. Избегал больших улиц, друзей, знакомых. Избегал рабства памяти, рабства привычек, рабства изнеженного усталого тела. Я хотел родиться заново. Но здесь это было невозможно. Ещё два дня и я бы сломался.

Как-то вечером, поужинав чем-то гнилым, последний раз искупался в Неве, залез в медленно едущий товарняк и поехал в сторону юга. Новая жизнь началась.

Меня трудно было удивить путешествиями и приключениями. Во время своих скитаний по огромной стране с рок-группой я такого насмотрелся… Но, что говорить! У меня была другая цель. Я жаждал свободы! И не находил её снова и снова.

Опять я зависел от всех: от ментов, от хулиганов, от хозяев, на которых приходилось ишачить ради куска хлеба, от холода, от жары. Я был на грани самоубийства или помешательства. А тут ещё случайно нос к носу столкнулся в Новороссийске с подругой жены. Сначала она чуть не заорала от ужаса, увидев меня, да ещё в таком виде, давно записанного в покойники. А потом, придя в себя, так начала проклинать и материть, что пришлось убегать, сломя голову.

Но, из всего выплюнутого ей на меня, я понял, что дома всё ещё ждут, любят и ищут. Я проклинал эту встречу, плакал, кусал локти, бился головой о скамейку, на которой ночевал. Но процесс поисков свободы был не закончен. Тут же, ночью, я забрался на очередной товарняк и покатил в сторону Москвы. Было уже холодно и я чудом доехал. В Москве легче прожить бродяжке. Но оставаться здесь мне не хотелось. Свободой тут и не пахло.

Через несколько дней после прибытия я спрятался в универмаге среди ковров и остался на ночь. Мне нужна была только тёплая одежда, немного еды и денег на дорогу. Риск был большой, но игра стоила свеч. Ради свободы можно было рисковать свободой.

Вечером я уже катил по железной дороге, как почти свободный белый человек. Вот так и оказался здесь. У меня не было документов, да их и не спрашивали. Вот уже три года не вылажу из этой зелёной паутины. Поменял, идиот, часы на трусы. — Олег тяжело вздохнул и развёл руками. По его воспалённым глазам уже давно текли слёзы. Но голос был ровным, как бы со стороны. — Сам видишь, Игорек! За что боролся, на то и напоролся. — Инга встала и отвернулась к стене, стараясь скрыть нахлынувшие чувства.

— Да, брат! Вижу, наелся ты свободы! Досыта наелся.

— Обиднее всего, бугор узнал, что я без документов. Они думают, что я беглый зек. А я молчу. Так удобнее. Строю из себя ухаря. Думаешь они на свои пьют?! Фигушки! Мои пропивают каждый месяц. Я уж и рад бы вернуться, сдаться, да не за что. А и смогу ли?! Я, когда приехал сюда, был без копейки, без куска хлеба, без сапог. Бугор два месяца кормил, поил меня. А потом выставления начались. Вот до сих пор и выставляю. Так до смерти, наверное, выставлять буду. Они меня не отпустят. Да и недолго уже, чувствую. — Он положил голову на стол и замолчал. С поляны доносились пьяные крики.

— Послушай, Олег! Если бы у тебя были деньги, чтобы вырваться отсюда, ты бы уехал? — Сам не зная зачем, вдруг спросил я. Он аж подскочил на лавке. Уперся в меня горящими глазами и минуту молчал. Потом вновь опустил голову.

— Кому я нужен?! Где меня ждут? Всё кончено, Игорек! Я — вечный раб! Раб этого леса, раб бригады, раб водки, раб своего огромного «Я»! Да и откуда мне взять денег? Бугор подохнет, а не выпустит. Он в розыск подаст.

— Ну и что?! Пусть подаёт. Послушай, у меня есть идея. — Олег не поднял головы, но весь напрягся. — Тебе, вообще, ничего не придётся делать. Только молчи и не отходи от меня. Я сегодня же, нет, завтра утром пойду к бугру и скажу, что ты все деньги за год вперед проиграл мне. Ты только подпишешь доверенность. И я буду получать твои зарплаты. Мне эта сука не откажет, знаю один его грешок. Кормиться и жить будешь у нас. А осенью, до холодов, смотаемся отсюда. Мне это болото тоже надоедать начало — не нравится что-то длинный рубль.

— Ничего не получится. Он не отдаст деньги. — С оттенком обречённости и надежды пробормотал Олег. Я только достал из сумки тонкую тетрадь и дал ему.

— Пиши доверенность! Деньги получишь в октябре, в посёлке. Всё до копейки. Не переживай, земляк, — добавил я, словив его настороженный взгляд, моим рабом ты не станешь! У нас крепостное право отменили. Будешь вольным. Дай только срок!

* * *

Короткая осень заканчивалась. Обстановка в бригаде была накалена до предела. Но я не обращал внимания, хотя и чувствовал, что взрыв может произойти в любую минуту. Бугор жаждал крови. Оставались уже считанные дни до отъезда. И мы делали всё, чтобы никто не догадывался об этом. Я даже мясо на зиму солить начал. Машина должна была прийти сразу же после октябрьской получки, в двадцатых числах. И бугор, всё же, что-то подозревал.

Он скрипел зубами и отдавал мне обе получки. Было больно смотреть на него. Олега нельзя было узнать. Он не отходил от меня ни на шаг. Да и правильно делал. Пришибить могли за любым деревом. После того памятного разговора, весной, он совершенно не пил и почти не общался с бригадой.

В письме, переданном Степану ещё месяц назад, я описал обстановку и просил прислать машину как можно раньше. В назначенный день, ровно в шесть утра, под нашими окнами, как бы чувствуя опасность, осторожно заурчал мотор. Стёпа сам был за рулем. Мы были готовы. За два дня до этого привезли получку и бригада была в отрубе.

Не делая лишнего шума, мы покидали в фургон свои рюкзаки, что заняло ровно пять минут. Вездеход, развернувшись на месте, хлопнул на прощание глазами и, по замерзающим лужам, рванул в обратный путь. На крыльцо бригадирской избы вышел кто-то не узнаваемый и застыл, разинув рот, не понимая, что происходит.

Мы вырвались!

В посёлок прибыли к обеду. Навигация заканчивалась. Морозы поджимали. Два небольших ледокола ещё ломали иногда нетолстый лед на реке, но утром должен был уйти последний пароход. И до весны отсюда не выбраться. Мы были на седьмом небе от счастья, что успели так удачно выкарабкаться.

Олег весь светился. Глаза его горели, борода стояла торчком, руки тряслись. Степан привёз нас прямо к себе. Он тоже был на чемоданах и уезжал с нами и тоже инкогнито. Заканчивался зелёный кошмар. Денег мы заработали даже больше, чем рассчитывали. А главное Степан, захлёбываясь от радости, с первых же слов доложил, что того подонка, из-за которого мы вынуждены были бежать из дому, привалило сосной насмерть. А может, кто-то и помог ему. Не ушёл, всё же, от судьбы, гад. Так что, можно было возвращаться. Всю дорогу старый товарищ мечтал, как чудно заживём мы после возвращения и был весел и полупьян от радости.

Олег тоже сначала радовался, шутил, но, чем ближе подъезжали мы к посёлку, тем больше он хмурился. Уже по дороге в знакомую бочку он не выдержал и остановил меня:

— Игорь! Я боюсь! Куда мне деваться? Что я скажу дома? Столько времени прошло! Кому я нужен?

— Ты что мозги отморозил? — Оторопело остановился я. — Знаешь что, парень, не хочешь ли ты схлопотать по морде, чтобы протрезветь! Я столько времени за тебя бился и ты думаешь, что сейчас вот так отпущу, потому что тебе вздумалось нюни распускать?! — Я взял его за плечи, осторожно, чтобы успокоиться самому и его убедить. — Значит, так! Сейчас мы доезжаем до Москвы, потом все вместе катим в Питер. Я сам пойду с тобой. Даже нет! Я пойду первый. Всё подготовлю. Ты же знаешь, я это умею. Чувствую, всё будет отлично. Не бывает, чтобы всегда было плохо. Взгляни на меня! Видишь! Наша чёрная полоса кончилась! Ну а, если, всё же, не получится, поедешь с нами, в Карпаты. Карпаты это сказка, Олежек! — Инга, слушавшая весь этот разговор, подошла к бедному парню, взяла его за руку и повела внутрь, приговаривая:

— Послушай, миленький! Я уже почти год хочу тебя нормально рассмотреть. А ну-ка, пошли! — И она увела его, подморгнув мне. Мы ещё заранее договорились, как будем действовать, чтобы хоть как то отогреть нашего, больного душой, ребенка. Стёпа остался помогать Инге, а я побежал по магазинам делать необходимые покупки. Тем более, что в здешних магазинах было что покупать.

Через два часа, нагруженный свертками и пакетами, я вернулся в бочку и остановился на пороге в недоумении. Наверное, я, в спешке, не туда попал. На лавке, прямо перед входом сидел молодой красивый парень лет тридцати в одном свежем бельё. Лицо его было совершенно незнакомо и только в глазах угадывался знакомый, озорной с грустинкой блеск. На необычно белых щеках алел здоровый румянец, густые красивые волосы были уложены и расчёсаны после бани. Увидев меня, он застенчиво, как девушка, разулыбался, встал, демонстрируя свою стройную спортивную фигуру и румянец на щеках разалелся ещё гуще.

— Это ты, Олежка?! — Оторопело спросил я, не в силах сойти с места. Кульки посыпались у меня из рук. — Что они с тобой сделали? Где твоя борода? Где твоя вечно грязная, рваная фуфайка? Где твои неразлучные сапоги шестидесятого размера? Где космы? Неужели ты и от этого освободился? — Он рассмеялся, довольный моей иронией. А я продолжал заливаться, — Сколько же веков ты проторчал в этой дыре? Ты же совершил преступление перед человечеством. Тебе у Феллини сниматься надо. Ты хоть раз за это время смотрелся в зеркало? — Из-за перегородки довольно выглядывали Инга со Стёпой. Они явно гордились своей работой. Как будто нового человека родили. Да почти так оно и было. — А ну-ка одевайся, бродяга! Нечего тут нагишом перед дамами разгуливать. — Весело крикнул я, разворачивая разбросанные пакеты. Самую лучшую одежду специально выискал я для нового друга. Итальянский костюм и туфли. Японское пальто, шляпу, дипломат. Ну и всю остальную амуницию, необходимую в джентльменском наборе. Прошло ещё пол часа.

Олег вышел из-за перегородки. Инга тем временем накрывала прощальный ужин. Я сидел спиной ко входу и, вдруг, увидел, что жена остановилась и замерла, почти открыв рот. Стёпа тоже, замолчал на полуслове. Я медленно повернулся и увидел ещё одно чудо за день. Перед нами стоял мужчина из французского каталога. На этот раз я молчал. Только сидел и смотрел. Потом обернулся назад и начал есть. Это был шок!

— Ну что? Как? — Услышал я сзади тревожный голос. Я встал из-за стола, подобрал с пола свой рюкзак, достал из него толстую пачку денег и, подойдя к Олегу, положил ему в руку. Там хватало на две машины.

— Это твои! Ты знаешь, браток, а ты действительно преступник. Гноить здесь такого парня… Да у меня слов нет! — И я обнял его, испытывая при этом чувство глубокого умиления. Даже слёзы чуть не выступили. Всё же, я имел некоторое отношение к этому превращению.

За ужином мы смеялись, говорили, пели украинские песни. Степан предсказывал Олегу великое будущие, а Инга тревожно поглядывала в его грустные беспокойные глаза.

Вечер только начался. Впереди была последняя ночь. Билеты лежали на столе. Я со Стёпой смотрел телевизор. Инга убирала. Олег курил у порога. Я видел, как он нервничает. И, наконец, не выдержал.

— Я пойду пройдусь, Игорь! — Сказал он, обращаясь, почему-то, именно ко мне. — У меня здесь недалеко дружок живет. Вместе из Москвы добирались. — Я пожал плечами. — Как хочешь. Только не долго. Пароход уходит в шесть. В четыре надо выйти.

— Да! Да! Я скоро! — Пробормотал он и попытался как то бочком выскользнуть в дверь.

— Постой! Ты хоть сапоги одень. Куда ж так, в туфлях. Грязь. Тут ещё не Париж.

— Да ничего. Вроде, подморозило немного. Я быстро. — И убежал. Инга выглянула из кухни и огляделась.

— А где Олег? Куда он побежал?

— Я знаю?!.. — Недовольно пожал я плечами. Тревожно и тоскливо стало в груди.

— Не надо было его отпускать! — С упреком сказала жена. — Напрасно, Игорь! — И, взяв ведро, ожесточённо начала мыть под нами полы.

Прошёл час. Другой. Третий. Олега не было. Часы показывали полночь. Час ночи. Закончились программы. Как раз показывали Ленинград. Никто не появился. Матерясь и скрипя зубами, я встал, одел телогрейку и вышел в сырую, холодную ночь.

Фонарей в посёлке не было. Только кое-где над входными дверями горели лампочки. Даже собаки уже не лаяли. Я брёл по щиколотки в грязи, проклиная весь этот край, своих врагов, холод, Олега и себя дурака. Зачем я отпустил его. Да ещё и в таком одеянии, и с деньгами. Тьфу, дурак и есть.

Сердце билось тревожно и заставляло бегать между перекошенными тёмными хибарами всё дальше и дальше. Шёл четвёртый час. Два раза я возвращался домой. Безрезультатно. Инга со Стёпой тоже не ложились. Пора было идти к пристани, а я всё искал.

Вдруг какой-то свет замаячил впереди и я увидел, что выхожу на центральную площадь посёлка. перед райсоветом. Посередине стоял знакомый уже памятник Ленину и рядом с ним горел одинокий, единственный здесь фонарь. Под фонарём кто-то стоял. Сердце забилось сильнее. Я уже чувствовал, кто это. Но всё равно побежал.

Человек стоял, упираясь в фонарный столб, очевидно, давно. Лица не было видно — оно было в тени, так как свет бил прямо сверху и непонятно было, то ли он спит, то ли умер давно. Запыхавшись, я не сразу мог говорить, а тронуть его боялся. Но нет, это был не Олег. На человеке был какой-то подранный грязный халат или пальто. Причём накинуто оно было на голое тело, во всяком случае так казалось. Ноги из-под него выглядывали тоже голые, одетые в высокие расшнурованные ботинки, больше похожие на сплошные комья грязи. Голова в двух местах была разбита и из слипшихся волос кровь уже не текла. Он даже не обнимал фонарь, а просто упирался в него.

— Эй! — Прошептал я, подходя и осторожно дотрагиваясь. В этот момент ноги незнакомца, от слабого прикосновения, не выдержали и подогнулись. Он бухнулся со стуком на колени, всё так же упираясь в столб, проскрежетав лицом и зубами по металлу трубы. Прошло ещё пару секунд и бедняга, наконец, уперевшись руками в землю, медленно — медленно повернул ко мне своё, страшное изуродованное лицо, с налитыми кровью, совершенно пьяными глазами и промычал что-то, вернее, пробулькал.

— Чего ты здесь торчишь, братан? Иди домой. Простудишься. — Опустив голову в землю, он опять что-то прохрипел и, наконец, сказал, не поднимая головы:

— Оставь меня, Игорь! Оставь! Иди себе. — Это был Олег.

Он перевернулся и сел на голый разбитый асфальт. Я стоял, не в силах ни говорить, ни двигаться. Ярость поднималась в груди комом и душила.

— Ты видишь, не судьба мне отсюда вырваться. Пропал я! Пропал! Я вечный раб. — Он похрипел ещё, собираясь силами и всё время вздрагивая всем телом. И вдруг, как сидел, так и бросился на меня, раскорячив руки и растопырив пальцы, со страшным истеричным криком. Но не удержавшись, перевернулся, упал, ударившись голой грудью о лужу и начал биться в ней, стуча кулаками о землю и продолжая кричать:

— Пошёл вон отсюда! Спаситель засраный! Пошёл вон, селюх! Рогуль! Быдло! Какое тебе до меня дело?! Вали отсюда! Козел! — И тут я сделал то, чего не смогу простить себе никогда. Олег уже почти подполз ко мне, пытаясь схватить за ногу. Я один раз отступил на шаг, он бросился снова. Я ещё раз отступил. Ярость и отвращение боролись во мне. Жалости не было. И, когда он бросился в третий раз, я, не отступая, изо всей силы ударил его ногой прямо в грудь. Аж хрякнуло что-то внутри.

Удар, видно, сбил ему дыхание. Он застыл на минуту, потом захрипел, задёргался. И, вдруг, перевернулся на спину, лежа всё в той же огромной луже и захохотал.

Пора было идти. Четыре часа минуло уже давно. Я развернулся и побежал. А сзади меня всё догонял и бил, бил в спину его страшный хохот. Он и сейчас ещё стоит в моих ушах.

Игорь замолчал. Самолёт заходил на посадку. Низкое уренгойское серое небо почти слилось со снегом и только чёрные пятна пограничных дублёнок, оцеплявших аэропорт, выделялись на унылом пейзаже. Здесь была граница огромной зоны — нашей Родины.

12.02.1995 г.

ПУТЕШЕСТВИЕ В МАЙЮ

Часть 1

МАРИНА

Андрей лежал на огромной белой кровати и испытывал необыкновенное блаженство. Десять лет он ждал этой ночи. И вот, наконец, она пришла. Долгожданная майская ночь. Всё, как в сказке. Луна. Музыка. Ветерок шевелит шторы. Через стеклянную дверь в ванную доносится шум воды и угадывается обнажённый силуэт моющейся Марины. Боже мой! Какая необыкновенная встреча! Какая странная судьба. И именно сегодня, когда он уже окончательно потерял надежду! Неужели, наконец, такое счастье. Вот как бывает…

Впервые Андрей увидел Марину на вступительных экзаменах в институт. Он был высоким парнем с приятным спокойным лицом. Некоторым оно казалось, правда, несколько простоватым. Его наивная добродушная физиономия вытягивалась по стойке смирно и деревенела, как флюгер на ветру, как только где-то показывались стройные длинные Маринкины ножки. Но она смеялась и категорически не принимала всерьёз, зная, конечно, что он, как, впрочем, и многие другие, влюблён до безумия.

Несколько раз, ради шутки или от скуки, ходила с ним в кино. А он не мог идти рядом. Она умела возбуждать во всем теле такой огонь, что он вынужден был, придумывая на ходу какой-то предлог, останавливаться, прижиматься к близлежащему парапету или долго шнуровать кроссовки, чтобы не было видно топорщащихся джинсов.

Маринка, конечно, всё понимала. Она смеялась, подшучивала и разжигала его ещё больше. А после кино, встречались они, как правило, днём, без всяких угрызений совести, бежала на другое свидание. Андрей страдал, ревновал, бил, кого знал, из её ухажеров. Но ничего не помогало. Он был ей безразличен.

А самое страшное было то, что Марина была необыкновенная лгунья. Она лгала всегда, во всем и всем. По поводу и без повода. Она лгала даже тогда, когда это было совершенно не нужно и, больше того — когда это шло ей во вред. Она не могла иначе. Это была её страсть, её образ жизни. И это было бы просто смешно, если бы не было так невыносимо. Увы, она делала это так непосредственно и мило, что Андрей скрипел зубами, вздыхал, терпел и прощал.

Он терпел не так её, как сам себя со своей любовью, ревностью, муками. Целых пять лет он не спал по ночам, что, впрочем, способствовало его успехам на научном поприще, и, наконец, плюнул.

Плюнуть он решил как раз во время выпускного бала, когда Маринка, в очередной раз, пообещав ему одному и вечер и ночь, тут же с кем-то сбежала. Коварно улыбаясь, как он себе представлял.

* * *

Через несколько дней, получив направление в Киев в «Институт стали и сплавов», новоиспечённый инженер, не попрощавшись, уехал и постарался всё забыть.

Работа в институте оказалась, на удивление, необыкновенно интересной. А он, будучи талантливым молодым человеком, сам неожиданно и незаметно для себя, не отвлекаясь и не тратя времени на такие пустяки, как женщины, иногда, правда, о чем-то вздыхая, получил квартиру, стал старшим научным сотрудником. И, вообще, заработал уважение, авторитет и всеобщее внимание, как загадочная угрюмая личность. А, кроме того, холостая личность.

Прошло пять лет после окончания института. Родители Андрея жили во Львове. Его отец и дед были известными львовскими ювелирами, имели своё дело и долго не могли смириться с тем, что единственный наследник не продолжил родительской династии. Но, наконец, видя его успехи, сочтя, от нечего делать, всё божьей волей, простили непутёвого отпрыска и, в знак примирения, подарили любимцу японскую автомашину.

Здание, где работал Андрей, было на Подоле и добираться до Дарницы, где он жил, было не близко. Голубая маленькая «Нисаночка», не торопясь, везла его по переполненной вечерней автостраде. В салоне звучала музыка. Только что зажглись фонари, но было ещё светло. Андрей любил это время вечера. Он ехал и наслаждался красками заката над почти чёрным, залитым искорками огней, городом.

Трудная, необычная задача стояла сейчас перед ним. Ещё не встречались в его жизни такие преграды, которые он не смог бы преодолеть сам. Не считая единственной сердечной неудачи. Но с тех пор он десятой дорогой обходил подобные препятствия. И был почти спокоен. А теперь вот столкнулся вплотную. И самым неожиданным образом. Ни обойти, ни объехать.

Вчера утром, как ком с горы, Андрея вызвал начальник отдела и в лоб, без подготовки заявил:

— Андрей Сергеевич! У нас срочная командировка в Индию. Другой кандидатуры, кроме Вашей, мы не видим. Это и тема Ваша, и характер работы Ваш. Да и стиль тоже. Там дипломат нужен. Работы на три года. Но сначала надо подготовить документацию. Поедете на месяц. Осмотритесь, познакомитесь с персоналом, получите и установите аппаратуру и вернетесь. А к концу лета отправитесь обратно. — Весь этот монолог он выпалил скороговоркой, не поднимая головы, не глядя на ошеломлённого Андрея и, даже не спрашивая согласия — такая командировка считалась голубой мечтой поэта. За неё бились и даже кусались.

Наконец начальник поднял голову от своих бумаг и озабоченно уставился на, открывшего рот, сотрудника.

— Андрей Сергеевич! Вы подходите нам, как я уже сказал, по всем статьям. Кроме одной! Вы знаете, какие у нас традиции. — Он замялся. — Короче, нужен женатый специалист. Вот так-то! Послезавтра отправляйтесь в Бомбей. Документы и билеты Вам подготовят. Язык знаете. Вернетесь к концу мая и, уж будьте добры, как-то решайте этот вопрос. Случай, конечно, экстренный. Но Вы человек, как известно, серьёзный. Трёх месяцев, я думаю, будет достаточно. Итак, собирайтесь! Он лукаво улыбнулся, снова опустил голову и махнул рукой, давая понять, что аудиенция закончена. Обалдевший Андрей вышел из кабинета. Все уже всё знали и поздравляли наперегонки. Незамужние сотрудницы бросали горящие взгляды. Два дня он промотался по городу, решая свои дела и вот завтра утром вылетать, а он даже ещё и не подумал о главном задании. Билеты и документы лежали в кейсе.

Он медленно подъезжал к мосту Патона и вдруг увидел на краю тротуара женскую фигурку с цветами. Лица не было видно за букетом. Она, видно, очень спешила, это было видно по её напряжённой позе, но не решалась останавливать шикарную иномарку.

Андрей, вообще-то, почти никогда никого не подвозил, а тут вдруг решился. Домой ехать было ещё рано. К друзьям не хотелось — начнутся проводы. А тут, кажется, по пути. Он мягко остановил машину у тротуара и открыл дверцу. Зажегся свет и в кабину неуверенно просунулась очаровательная головка с волной густых золотистых волос и огромными зелёными глазами…

Это была Марина. Андрей узнал её сразу и, как бывало прежде, окаменел. Но только на мгновение. Он уже научился владеть собой. Марине тоже хватило секунды, чтобы всё понять и взять себя в руки. Она мягко улыбнулась и села в машину. Это была она и не она. Вроде, всё оставалось то же: губы, волосы, глаза, фигура даже. Но на лице было совсем другое выражение. В её улыбке теперь не было ни лукавства, ни иронии, ни вечного надменного превосходства. Это была простая добрая и, немного усталая, улыбка.

Они сидели и молча смотрели друг на друга. Андрей не испытывал ни возбуждения, ни стеснения. Ему казалось, что в его голову и грудь вливают что-то приятное и тёплое. То, что, оказывается, случайно выплеснулось пять лет назад, а он и не заметил. Так и ходил пустой всё это время. За те несколько минут, что они проникали друг в друга, совсем стемнело. Машина стояла прямо под фонарём с открытой дверью и в неё заглядывали прохожие.

Наконец Марина опустила глаза, как-то непривычно грустно вздохнула и сказала тихо:

— Я еду на день рождения к подруге. Подвезёшь? — Андрей продолжал молчать и смотрел, не отрываясь. Марина обеспокоенно заглянула ему в глаза и снова спросила: — Что с тобой, Андрюша? — Он молчал. — Ты извини меня! — Она опустила глаза. — Ну, я пойду. — И повернулась к выходу.

— Марина! — Он ничего не собирался говорить. Губы сами раскрылись. — Марина! Выходи за меня замуж! — Сам себе удивляясь, ещё секунду помолчал и тихо добавил: — Я люблю тебя! — Марина застыла, сидя спиной к нему. Ноги она уже выставила из дверей и так сидела, не шевелясь, наверное, минуту. Андрей застыл в ожидании. Ему показалось, что Марина, не оборачиваясь, сейчас встанет и уйдёт в темноту, не сказав ни слова. А то и рассмеется, как бывало. И это будет конец. В голове даже промелькнул сюжет: мост, Днепр, полёт вниз, холодные волны…

Она медленно, даже как-то скованно повернулась. В её глазах не было ни улыбки, ни лжи. Только нежность и слёзы:

— Я так долго искала тебя! — Прошептала она и тихо нерешительно обняла. — Я согласна, Андрюша! — Прохожие, улыбаясь, пробегали мимо. Где-то внизу рокотала река, а они всё сидели и сидели, обнявшись.

Часть 2

ПОЛЁТ

Андрей проснулся и сразу всё вспомнил. Тёплая волна нежности пробежала по телу. Он радостно улыбнулся и открыл глаза. Уже рассвело. Пели птицы и было очень свежо. Осторожно повернулся в постели и тут же улыбка слетела с губ. Рядом никого не было.

Андрей встревоженно приподнялся, шаря глазами по комнате и балкону.

— Марина! — слова еле пролезли сквозь сдавленное спазмой горло. Как был, обнажённый, выскочил на кухню, в другую комнату, в ванную. Квартира была пуста. За секунду обшарил бумаги на столе — записки не было тоже. Ничего! Только лёгкий цитрусовый аромат её духов — и всё. Как будто приснилась эта ночь. Нет! Не может быть! Что-то острое воткнулось в сердце и больно ранило. — М-м-м… Неблагодарная! — Простонал Андрей и, обхватив руками голову, опустился на кровать. Ну, почему она ушла?! Ведь всё было так хорошо. И ей было хорошо! Он знал, он чувствовал это. Она любила его этой ночью. Ну, что же случилось? Зачем снова этот обман? Как же так можно? Как жестоко! Как больно! Как больно!

Слёзы просились из глаз. И не приходили. Легче не становилось. Но пришла реальность. Андрей взглянул на часы. До отлёта оставалось три часа. Наконец он взял себя в руки. Привычно стиснул зубы и начал одеваться.

Всю дорогу на такси до Бориспольского аэропорта ехал привычно угрюмый, сосредоточенный, закрытый на все замки молодой человек. И только в аэровокзале он позволил себе несколько раз оглянуться. Безумная надежда зажгла на секунду глаза. Вдруг сейчас распахнутся стеклянные двери в зал ожидания и ворвется сверкающая прекрасная Марина с цветами, любовью и нежностью. И он, как всегда, всё простит.

Нет! Двери не распахнулись. Они вяло поворачивались, пропуская озабоченных пассажиров с чемоданами и детьми. Уже, проходя таможню, неожиданно для самого себя, Андрей ядовито прошипел: «Ненавижу!» Молодой таможенник обалдело уставился на него и возмущённо запротестовал: «Что Вы сказали, господин!» Андрей опомнился. Быстро извинился и прошёл на посадку, не оборачиваясь.

Самолёт летел навстречу ночи. Через три часа полёта начало смеркаться. К обеду Андрей не притронулся. Не развлекла его даже посадка в Душанбе. Из самолёта не выпустили — в этой стране было чрезвычайное положение. По аэродрому бегали вооружённые люди, гоняли БТРы. Пассажиры тревожно замерли, ожидая заправки. И вот опять небо. Последние лучи, заходящего далеко на западе, Солнца. И ночь.

Андрей смотрел на быстро таящую багряную полоску света на горизонте и, ему казалось, что с этим светом уходит надежда. Надежда на, так недолго сверкнувшее счастье, на любовь, на что-то ещё, такое хорошее и большое.

Чёрные холмистые громады облаков далеко внизу грозно и величественно надвигались на еле заметный мифический горизонт. И, наконец, поглотили его, растворившись в темноте сами. Самолёт спал. И был, казалось, неподвижен. Мрачный пассажир, сидевший у правого борта над крылом, изо всех сил зажмурил глаза и застыл. Одиноко загорелась табличка: «No smoking! Fasten set belts!» Под крылом была Индия — страна чудес и богов!

Часть 3

ИНДИЯ

Андрей дважды был в Индии, но ему казалось, что никогда не сможет привыкнуть к её неповторимому, странному и тонкому очарованию. Здесь всё было не так, как везде. Начиная от коров, бродящих по центральным улицам столицы и дервишей с глазами принцев и кончая необыкновенно прекрасными белыми храмами, любой из которых был старше всей европейской цивилизации. Ему всё нравилось в этой стране: её неповторимая религия, в основе которой лежал загадочный и манящий закон кармы и перевоплощений. Её дремучие джунгли, наполненные самыми экзотическими животными, вдруг резко переходящие в огромные города. Её баснословные сокровища, богатство и могущество вплотную соседствующие с вопиющей нищетой и бесправием.

Когда самолёт коснулся земли, уже светало. Усилием воли Андрей подавил в себе тоску и весь отдался знакомому и волнующему чувству любопытства и восторженности. Он был скрытым романтиком.

Бомбейский аэропорт больше походил на огромный сарай, наполненный орущими, спешащими и чего-то просящими людьми. Но Андрею он, как и в первый раз, показался волшебным караван-сараем из «Тысячи и одной ночи». Всё в нашей жизни относительно и зависит от восприятия. Неторопливо и снисходительно, как часто свойственно большим и добрым людям, наш путешественник проталкивался сквозь толпу чёрных, жёлтых, белых людей со всего света. Никто его не встречал — он хорошо знал язык, дорогу и не торопился. Успокаивало и то, что эта страна во всем мире славилась своими традициями ненасилия и дружелюбия. Звучали, конечно, и здесь иногда взрывы и выстрелы, но, глядя на это лазурное небо, яркую зелень, на этих приветливых маленьких людей, трудно было поверить в то, что здесь может существовать зло.

У выхода из аэропорта на Андрея, как стая воробьёв, набросились человек десять чёрных, как негры, индусов и наперебой, крича и хватая за руки, за рубашку, начали предлагать свои такси или рикши. Все они казались на одно лицо и он, не глядя, улыбаясь, кивнул одному не очень настойчивому старичку таксисту. Старик мгновенно деловито разогнал конкурентов, угодливо, но настойчиво вырвал из рук клиента дорожную сумку и, семеня, побежал к своему старинному, как и он сам, красному «Форду». Дорога из аэропорта в город проходила по отвратительному, разбитому, до смешного напоминающему отечественные, шоссе. С обоих сторон, над узкой полосой асфальта, нависали сплошные зелёные стены. Огромные, невиданные в западных странах деревья, переплетенные лианами, стояли так плотно, что не верилось, что там ещё кто-то может жить. Только высоко наверху было видно, как густо населён этот зелёный мир.

Было раннее утро. Громко пели птицы, кричали какие-то животные. Скрипящий и гремящий во всех суставах «Форд», тащился как мог по горбатой извилистой дороге, не встречая на пути ни одного селения, ни одного человека. Утренняя свежесть вызвала неожиданные ассоциации и подбросила в память вчерашние события. «Ещё и сутки не прошли, — тоскливо подумал Андрей, — а как всё изменилось. И как всё далеко!»

Он постарался отвлечься от тягостных воспоминаний и с удивлением заметил, что в прошлый раз дорога была, кажется, несколько другая. Ровная, широкая, да и более оживлённая.

— Почему мы едем по этой дороге, шофер? — удивлённо спросил он по-английски. Этот язык здесь знали все.

— На главной дороге ремонт, сагиб, — почавкав губами, коротко ответил старый индус и снова замолчал. Какое-то замешательство и недоброжелательность послышались в его голосе. «Принимает меня за англичанина или американца» — безразлично подумал грустный пассажир, продолжая рассматривать зелёные заросли. Чихая и тарахтя, машина выскочила из-за одного из бесчисленных тут поворотов и вдруг, впереди, совсем близко, показался человек во всем белом. Он стоял прямо посередине дороги и, видимо, не собирался уступать её едущему автомобилю. Андрей взглянул на чёрного водителя и удивлённо отметил, как тот весь напрягся и даже как-то сжался.

Прямо перед стоящим «Форд», подпрыгивая и дёргаясь, остановился. Пассажир удивлённо наблюдал за человеком, который тоже оказался белым. Это был высокий и красивый мужчина, лет сорока, в европейском костюме. «Откуда здесь белый? Что происходит?» — едва мелькнуло в голове.

В это же мгновение зелёные заросли раздвинулись и из них выскочило шесть или семь полуголых индусов. Они бросились к машине, рванули дверцы. «Ограбление!» — только и успел подумать незадачливый путешественник, когда сильная струя парализующего газа ударила в лицо. Еле успев закрыть глаза, он рванулся назад и потерял сознание.

* * *

Сознание возвращалось медленно и тяжело. Сначала пришла боль во всем теле и страшная резь в дыхательных проходах. Голова раскалывалась. Сколько прошло времени, где он теперь, что с ним — в мозгу возникали вопросы. Надо было отвечать на них.

Андрей потихоньку открыл слезящиеся глаза и, как в густом тумане, обнаружил себя лежащим на охапке грязной травы в какой-то, то ли деревянной, то ли тростниковой полуразваленной хижине. Сквозь дыры в крыше и стенах проникал приятный зеленоватый свет. Немного привыкнув, пленник решил осмотреться. Он попытался приподняться, повернул голову и отпрянул от неожиданности. Прямо над ним, немного сбоку, по-индийски сложив ноги, сидела девушка и с интересом спокойно разглядывала его.

— Ты кто? — настороженно спросил Андрей, присматриваясь к своему сторожу. Девушка была белая. Явно европейского типа. На бедрах, поверх белых коротких брюк, висело по пистолету. Сбоку лежал короткий израильский пулемет-автомат «Узи». Лицо девушки было опущено вниз, к лежащему человеку и поэтому было в тени. Наконец, Андрей смог лучше рассмотреть его и удивлённо потряс головой. Она была очень красива, но удивительно было не это, а то, что незнакомка поразительно напоминала Марину. Единственным отличием было то, что она имела чёрные, как вороново крыло, волосы. — Кто ты? — Ещё раз спросил Андрей и, спохватившись поправился: Хау а ю? Вот из ё нейм?

— Меня зовут Марго — Ответила она по-английски и снова замолчала, не отрывая глаз от молодого человека. Он уже освоился и осмелел.

— Послушай, Марго! Кто ты и что здесь происходит? Как я сюда попал? Что всё это значит? — Приподнявшись на локте, он увидел за спиной девушки в стене хижины маленькую дверь. Марго перехватила взгляд и улыбнулась. Улыбка, правда, получилась грустная. Наконец она заговорила. У неё был приятный низкий голос:

— Не нацеливайся на дверь, иностранец. Отсюда убежать невозможно. Ты находишься в самом центре великого леса. Вокруг болота и дикие звери. Тропинка с этого островка только одна, но и она надёжно охраняется. Если хочешь, выходи. Я тебя здесь не держу. Но боюсь, что за стенами этой хижины ты не увидишь Биг-Бена. — Пленник не заставил себя просить дважды. С трудом поднявшись на четвереньки, его ещё мутило и качало после паралича, выполз наружу, встал и начал осматриваться. Вокруг была сплошная стена леса. Огромные деревья стояли прямо в воде. Не было видно даже той тропинки, о которой говорила Марго. «Кажется, я здорово влип!» — Подумал про себя несчастный и снова заговорил:

— Может, ты мне хоть что-то объяснишь? Кстати, почему ты упомянула о Лондоне?»

— Как это, почему? — насмешливо ответила амазонка. — Прекрати притворяться. А, впрочем, можешь поразвлекаться, если тебе нравится. Лучше тебе от этого не станет. Мы всё знаем! — Она презрительно отвернулась, привычно подбросив в руке пистолет.

— Да что за цирк тут творится? Говори, чёрт бы тебя побрал! — взорвался Андрей. — Надоели ваши восточные секреты! — Он схватил девчонку за плечи и сильно встряхнул её.

— Отпусти! — она приставила пистолет к его животу, легко вырвавшись из ещё слабых рук. — Ну, ладно! Я тебе расскажу твою же историю, чтобы ты в будущем не тратил зря времени, придумывая сказки. Ты англичанин. Приехал из Лондона вести переговоры с местным правительством о продаже урана, который здесь недавно нашли. Потом вы наделаете из него бомб и сюда же их набросаете. — Она победоносно взглянула на остолбеневшего парня. — Жаль только, что такие красивые люди, как ты, занимаются такими грязными делами, — смущённо добавила Марго и отвела взгляд. — Но ты за это ответишь!

— Да вы что тут, с ума сошли? — У бедняги отвисла челюсть. — Кто тебе такую чушь сказал? Неужели ты не понимаешь, что твои друзья просто дурят тебе голову! Они же обыкновенные бандиты. Какой англичанин? Какой Лондон? Какие бомбы?! Ну и денек! — Он уже кричал и настолько забылся, что кричал по-русски. Марго оторопело смотрела на него, ни слова не понимая. — Пойми ты, — перешёл снова на английский пленник, — я украинец, с Украины, с Киева. Слышала такой город — Ки-ев! — Орал он. Посмотрел вокруг — ни кейса с бумагами, ни сумки не было. Засунул руку в карман пиджака — слава Богу, документы на месте. — Ну, взгляни! Видишь, штамп, подпись, число, фотография, Украина, Киев! Ферштейн? — Он немного успокоился. Но тут уже пришла пора удивляться его хозяйке. Девушка схватила паспорт, визу и внимательно изучала их. Наконец она со стоном опустила руки и закрыла глаза.

— Это ужасно! — Губы её побелели. — Неужели меня всё время обманывали?! Нет! Не может быть! Просто произошла страшная ошибка. Но тебе она будет стоить жизни. Отсюда живыми не выходят. Надо что-то делать! — В прекрасных глазах был страх, жалость и что-то ещё.

Вечерело. Стояла тяжёлая влажная жара. Но Андрей был покрыт липким холодным потом. Он с надеждой смотрел на Маринкиного двойника и, молча, ждал, понимая, что его жизнь сейчас в её руках. Марго села прямо на землю, приглашая его последовать её примеру и начала говорить:

— Я, кажется, придумала. Не беспокойся. У тебя есть один шанс и я помогу использовать его. А пока надо ждать, ещё рано. — Девушка опять, не стесняясь, начала рассматривать молодого человека, откровенно любуясь им. — Давно я не видела таких красивых людей. Ты мне нравишься! Как тебя зовут, человек из Украины? — Андрей молча указал на паспорт. — Да-да! — Она открыла жёлто-голубую книжечку. — Какое странное имя — Андрей! Красиво звучит. Я даже не знаю толком, где этот Киев. По-моему, Украина — это почти то же, что и Россия. Раньше было две Германии, только теперь они соединились, а вы наоборот. Да?

— Послушай, Марго! Расскажи лучше о себе. Я не люблю говорить о политике.

— Да, правильно! Я тоже. — Она задумалась, вспоминая что-то. — Я, француженка. Мой отец работал во французской спецслужбе. Это, как у вас КГБ. Потом его пригласили сюда инструктором по терактам. Кто? — Я не знаю. Отец всегда хотел иметь сына. И меня воспитывал по-мужски. Я принимала участие почти во всех операциях. Когда мне исполнилось восемнадцать лет, мать сбежала с каким-то американцем. Вот и гоняю я, скоро уже два года, по джунглям. Помогаю местным непримиримым вершить суд и сеять добро. — Она горько усмехнулась. — Ну и насмотрелась же я этого добра по-индийски. Выть хочется. Но, всё! Достаточно! Как только стемнеет — бежим. Я знаю ещё одну тропинку через болота. Там нас не догонят. — Глаза её уставились в одну точку. Она сидела, обняв колени руками, как будто что-то рассчитывая.

Андрей залюбовался её застывшей в трансе фигуркой. Казалось, он уже видел всё это. Загадочно улыбаясь, спросил:

— Хочешь, покажу фокус? Смотри! — И жестом факира вытащил из внутреннего кармана фотографию. На снимке Марине было лет двадцать. Она стояла в шубке, на берегу замёрзшей Москва-реки, на фоне заснеженного Кремля и поразительно напоминала Марго. Девушка всмотрелась в изображение и вскрикнула удивлённо:

— Такого не может быть! — Прошептала она. Потом рассмеялась. Но, чем больше смотрела, тем угрюмее становился её взгляд. Наконец, она оторвалась от фото и зло отдала его обратно. Помолчав с минуту, угрюмо спросила: — Кто это? Твоя жена? — Все мысли и чувства читались на её лице, как в открытой книге. Трудно скрывать ревность в двадцать лет.

— Нет, не жена, — без тени сожаления, сам себе удивляясь, ответил Андрей. — Так, знакомая. Просто её зовут так же, как мою бабушку — Марина.

— Марина! — Повторила Марго, сразу улыбнувшись. — Почти, как меня. — Она снова, нежно взглянула на собеседника и задумалась. В джунглях похолодало. Солнце почти зашло. Темнело с каждой минутой. Лес затих. Только хлюпало под кем-то болото. Марго резко вскочила, очнувшись от своих грёз. — Пора! За тобой придут только утром. За ночь мы должны добраться до замка раджи Шакура. — Она заскочила в хижину, вытащила оттуда здоровенный фонарь, пулемет-автомат и какой-то рюкзак. — Пошли! — Она всунула в руки Андрею оружие и рюкзак. Взяла длинную палку и смело вступила прямо в мутную зелёную воду, провалившись сразу выше колен. Бывший пленник, не спрашивая, пошёл следом. Марго постоянно щупала перед собой почву багром, но шла довольно уверенно.

Через некоторое время они вышли на сухое место и присели отдохнуть. Тяжёлый, наполненный густыми испарениями и влагой воздух, обступившая темнота и сети лиан не позволяли идти быстро. Марго включила фонарь, на свет которого тут же слетелись тысячи москитов, и осматривалась.

— Объясни мне, куда мы идем. Я сегодня целый день, как младенец. То усыпляют и носят, то пугают и водят. Хоть скажи, где это кончится? — не выдержал напряжённого молчания Андрей.

— Ой, извини! Я и забыла, что ты здесь гость, — смущённо улыбнулась Марго. — Где всё это кончится я ещё не знаю. Но сейчас мы идем в замок раджи Шакура. В пятнадцати-шестнадцати милях отсюда, совершенно заросший джунглями, есть древний брошенный город. Джунгли, неизвестно почему, не смогли одолеть в этом городе только один старинный замок. Ему, наверное, несколько тысяч лет. Но разрушен он совсем немного. Правда, там очень страшно, даже днём. Почему его так называют — никто не знает. Но для индийцев этот город — табу. Они даже говорить о нём боятся. — Глаза Марго блестели. Она махала руками, вставала, снова садилась и вся была поглощена странными воспоминаниями. — Однажды мы с отцом летали туда на вертолёте. Но как только начали осматривать это место, поднялась такая страшная буря, какой я никогда не видала даже здесь. Казалось, камни сейчас посыпятся с неба. Я сильно испугалась, а отец рассердился, хотя видно было, что и ему не по себе. Мы хотели улететь, но мотор вертолёта не заводился. Потом, оказалось, он совершенно исправен. Хорошо, что у нас была рация.

Слуги пришли через пять часов и мы возвращались по этой самой дороге. Никогда не забуду того дня — он как заноза в моей памяти. — Марго нахмурилась, зябко поежившись. Андрей снял с себя грязный, порванный пиджак и набросил на спутницу. Она удивлённо и с благодарностью взглянула на него, но пиджак не сняла.

— Когда мы подлетали к мёртвому городу, милях в пяти восточнее, я видела дорогу. Если нам удастся добраться до неё, ты спасен. Если нет… — Она замолчала и резко поднялась. — Идем! Свет фонаря выхватывал совсем небольшой кусок леса. Идти было трудно. Андрей шёл сзади вплотную, время от времени натыкаясь на спину своего проводника и спасителя. Автомат и рюкзак больно натерли плечо. После шока трещала голова, но он упрямо шёл молча, и только удивлялся, откуда столько силы и энергии у этой небольшой почти ещё девчонки-француженки. Почему она вдруг решила его спасать, рискуя собой? На романтичную мадмуазель она не похожа.

Они шли уже часа три, когда где-то далеко сверху послышался стрекот. Марго, как вкопанная, остановилась и выключила фонарь.

— Вертолёт! — Прошептала она, как будто кто-то мог их услышать. Рокот приближался. В чёрном звёздном небе показалась горящая яркая точка. Она быстро приближалась и росла. От этой точки исходил широкий луч, который шарил по джунглям, освещая их, как днём. — Мы пропали! — В ужасе закричала Марго. — Это отец. Он убьёт нас!

— Успокойся! — Странная уверенность неожиданно охватила Андрея. Он обнял девушку и бросился с ней на землю, прикрыв собой. Где-то он уже видел такую сцену, наверное, в каком-то боевике, и, хладнокровно вспомнив это, почему-то, улыбнулся. Уверенность, что, несмотря ни на что, всё кончится благополучно, не оставляла. Всё, происходящее в этот день, казалось каким-то нереальным фарсом, сказочным приключением. Голливуд, да и только. И, если бы не кровоточащие царапины и мокрая холодная одежда, он был бы уверен, что спит.

Вертолёт пролетел и исчез во мраке. Через минуту стало тихо. Андрей лежал, накрыв дрожащую Марго своим телом, и не торопился вставать. Сначала это было только инстинктивное желание защитить слабую женщину — извечный инстинкт самца. Но прошла ещё минута, прошёл первый приступ страха, а они всё лежали. Он чувствовал аромат её молодого горячего тела, свежий запах её густых волос. Ощущал щекой бархатную поверхность нежной шеи, лёгкий пушок на ней. Что-то странное проснулось в них. Как будто искра проскочила, зарядив высоким напряжением обоих.

Так прошла ещё минута. Андрей сам не понял — всё случилось помимо его воли и желания. Губы коснулись тёплой влажной шеи, потом вдруг ещё, и ещё. Поцеловал легко мочку уха, щеку, глаза. И, наконец, губы. Марго лежала, вся сжавшись, как испуганный зверек и, вдруг, как будто освободившись от шока, обхватила сильными маленькими руками могучую шею, прижалась всем своим молодым жаждущим телом к такому же ждущему большому телу, судорожно и неумело покрывая поцелуями невидимое в полной темноте лицо…

* * *

До мёртвого города они добрались, когда первые алые лучи солнца осветили просыпающиеся джунгли. Просыпались птицы и звери, удивлённо и недовольно крича, заметив пробиравшихся через их царство двух усталых людей. Замок раджи возник из буйной зелени леса неожиданно, как призрак. Прямо из недр земли торчали, упираясь в голубое небо глазурью эмалей, полуразрушенные башни. Огромные, разноцветные когда-то купола, потерявшие свои краски за тысячи лет, напоминали высокогорные астрономические обсерватории. Высоченные чёрные гранитные стены, кое-где разрушенные, возвышались над растительным буйством природы, казалось, совсем неподвластные времени.

Марго была права. Что-то странное и страшное чудилось за стенами покинутого дворца. Ни одна травинка не росла на его, выложенных красным кирпичом полах и во дворе. Глазницы маленьких окон зияли чёрными провалами. Сыростью и гнилью веяло из пустых арочных проёмов огромного дома. Бассейны, фонтаны, колодцы — всё было пусто, засыпано пылью и мертво.

Два беглеца стояли в воротах замка-призрака, не решаясь войти. Осторожно ступая, они, наконец, осмелились пройти через развалины ворот, площадь перед домом и подошли к двери.

Смертельный ужас охватил их вдруг. За дверью не было ничего. Как будто пустой чёрный космос, или слепой глаз, открылся их взорам. Даже свет не проникал туда через входное отверстие. Вдруг холодом пахнуло из страшной чёрной дыры и странный шорох послышался оттуда, как будто кто-то тяжело выдохнул. Оцепеневшие люди отпрянули назад, не в силах убежать, парализованные этим адским чудом. Оно и пугало и притягивало к себе. Андрей вдруг почувствовал, что ему очень хочется зайти туда. Как будто кто-то зовет его. Пытаясь сохранить остатки уходящего сознания, он судорожно сделал шаг назад, потянув за собой Марго, уже двинувшуюся ко входу. Странное желание сразу пропало.

— О, Господи! Что это такое? — Крепко прижал к себе перепуганную насмерть спутницу. Но не успели они прийти в себя, как в небе послышался, мгновенно нарастающий, шум нескольких мощных моторов. Вертолёты летели очень низко и поэтому беглецы услышали их в последний момент. Хищными птицами вынырнули из-за леса страшные машины и, не успев приземлиться, начали выплёвывать из себя вооружённых чёрных людей в белых чалмах.

Убийцы приближались к бедным жертвам, на ходу вскидывая свои короткие автоматы. Было понятно без предупреждения, что пленные им не нужны. Времени на раздумья не было. Не говоря ни слова, Андрей изо всех сил схватил девушку за руку и, как в омут головой, бросился в разверстый чёрный зев страшной дыры. Последнее, что он, уже на лету, успев обернуться, увидел, были вырывающиеся из стволов автоматов сверкающие искры. Звука выстрелов они уже не слышали.

Часть 4

МАЙЯ, ИЛИ УСПЕТЬ ПОГИБНУТЬ

Как затравленные звери стояли двое молодых людей и испуганно оглядывались по сторонам. Им показалось, что они пробили какой-то пузырь. Хотелось продолжать куда-то бежать, прятаться. Но сзади, почему-то, оказались огромные чугунные, окованные блестящей медью ворота, закрытые на множество засовов и замков. Они вдвоем стояли на огромной площади, залитой сияющим лунным светом. Глаза постепенно привыкали.

— Что же это такое творится?! Ну, Индия!.. — Оторопело прошептал Андрей, стиснув руку Марго, прижавшуюся к нему. Взгляд растерянно скользил по огромной мраморной площади, выхватывая в призрачном освещении то прекрасный белый фонтан, то башню с часами, упиравшуюся в самое небо, то роскошный, инкрустированный золотом и драгоценными камнями, павильон. Но самое сильное впечатление производил небывалых размеров фантастически прекрасный дворец, стоящий посередине площади. Ничего замечательнее этого чуда Андрей не видел в жизни. Даже Тадж-Махал не мог сравниться с ним ни размерами, ни роскошью, ни архитектурой.

Изумлённые открывшимся перед ними великолепием, несчастные беглецы не успели как следует рассмотреть всё, что, как по мановению волшебной палочки, открылось перед ними. Из главных ворот дворца выбежал человек в белых одеждах и, махая руками, улыбаясь и, что-то радостно крича, бросился им навстречу.

Луна была полная и светила чуть ли не как солнце. Можно было собирать иголки на гладких блестящих чёрных плитах, устилавших всю площадь. Человек, бегущий к ним, был смугл, но не черен. Он был очень красив и строен. Под одеждой принца угадывалось сильное тренированное тело. Трудно было сразу определить его возраст, но, очевидно, странному хозяину было лет сорок пять — пятьдесят.

— Добро пожаловать, дорогие мои! Добро пожаловать! Приветствую Вас и поздравляю с прибытием в страну любви и жизни — в страну Майя! — Радостно запричитал он, схватив руки Андрея и Марго и прижимая их к своей груди.

— Вы даже не представляете себе, как здесь Вам рады и как давно мы Вас ждем! Всё давно готово, Андрюша, Марго, проходите. Проходите скорее во дворец. Здесь всё Ваше! — Тараторил он, не замечая удивления гостей. Андрей оторопело уставился на говорящего, не двигаясь с места.

— Откуда Вы нас знаете? Кто это ждет нас? Как мы сюда попали? — Второй раз за два дня Андрей неожиданно оказывался там, куда совсем не собирался и против своей воли. Ему это надоело и сильно не нравилось. Но выбора, кажется, не было.

— Потом! Всё потом. Вы у самых близкий друзей! — Настойчивый индус не хотел слушать возражений. Его лицо излучало благодушие, гостеприимство и беспредельную радость. Не переставая что-то говорить и, не выпуская их рук, он мягко, но настойчиво, повёл своих гостей, или пленников, ко дворцу. Миновав колоннаду, уходящую куда-то высоко-высоко, они переступили порог и вошли в огромный зал. Усталый мозг с трудом воспринимал картину, возникшую перед глазами. Зал был ярко освещён и поражали не только его размеры и красота колонн, статуй, фресок и витражей. Поражала немыслимая, даже по восточным стандартам, роскошь, с которой он был обставлен.

Мраморные фонтаны, выложенные разноцветными драгоценными камнями из которых били благоуханные разноцветные струи, постоянно меняющие свою высоту. Галереи, балконы, лестницы, портики притягивали глаз. Разбросанные вокруг ковры неимоверной толщины с подушками, тончайшей работы, столики из слоновой кости, ломились от стоящих на них всевозможных графинов, кувшинов и подносов из серебра и золота. Прекрасные хрустальные вазы и блюда были наполнены едой и питьём, невиданными экзотическими фруктами. В воздухе разливались тончайшие ароматы. Откуда-то звучала тихая и нежная мелодия, совсем не похожая на монотонные индийские напевы. Она была какая-то совсем новая, странная и завораживающая. И при всем этом — ни одного человека вокруг. Ни прислуги, ни музыкантов, ни гостей. Огромный зал был совершенно пуст. Листья пальм и других тропических растений, стоящих тут в изобилии, монотонно покачивались, неся свежесть и прохладу неизвестно кому.

Таинственный хозяин, глядя на пришельцев влюблёнными глазами, привёл их в центр зала и указал на большой пушистый ковер, уставленный подушками и едой.

— Прошу, дорогие мои! Ложитесь. Как говорит небезизвестная пословица — сначала гостя надо накормить, напоить, в баньку сводить, спать уложить, а уж потом и разговаривать. Правильно, Андрюша? — Он усадил гостей. — Не стесняйтесь. Вы у себя дома, хотя это и странно звучит. Я очень надеюсь, вам всё здесь понравится. Наберитесь терпения и отдыхайте. А я скоро приду и всё объясню. — Ласково улыбаясь, он начал кланяться и пятиться назад, пока, наконец, не исчез за одной из бесчисленных статуй.

Андрей и Марго оторопело взглянули друг на друга.

— Послушай, Марго! Что это может быть? Ты же живешь здесь, должна знать! Я ничего не понимаю.

— Да я в жизни ни о чем подобном не слышала. Даже представить себе не могла, что такое может быть. Прямо колдовство какое-то. Может, ты слышал, что это за страна такая — Майя?

— Да-да! Ведь он сказал — страна Майя! — Андрей задумался. — Нет, я уверен, что такой страны, по крайней мере, здесь нет. Хотя, постой! Ведь Майя, в переводе, не знаю даже с какого языка, значит иллюзия, призрак! Значит, мы попали в страну-призрак. И всё, что окружает нас — не существует на самом деле. Тогда где мы? — Бедняга помотал головой. — Ничего не понимаю. Но я знаю одно — мы каким-то чудом спаслись от верной смерти. И спасением своим обязаны загадочному незнакомцу. Поэтому давай доверимся ему и спокойно дождемся объяснений. А пока воспользуемся тем, что Бог послал, или кто там ещё. Надеюсь, мясо это не призрачное! — Он, схватив кусок нежного ароматного мяса, впился в него зубами. Марго не долго раздумывала. Молодой организм победил сомнения и она последовала примеру своего спутника.

Наконец голод и жажда были утолены — еда и питьё оказались вкуснее всего, что они когда либо пробовали. Андрей откинулся спиной на подушку. Сладкая истома овладела всем телом. Возбуждение после всего перенесённого отпустило. Страх и настороженность прошли. Всё было хорошо. Очень хорошо. Музыка ласково убаюкивала. Усталое тело растворялось и улетало. Глаза закрывались сами собой и не было сил сопротивляться этой сладкой и приятной усталости.

Уже, почти не сознавая себя, он взглянул на Марину, нет — это, кажется, Марго, или ещё кто-то. Сознание отключалось. Прекрасная девушка лежала на ковре, подложив под голову нежную руку и сладко спала, улыбаясь и шепча что-то во сне. «Надо поцеловать её» — ещё успел подумать Андрей и всё провалилось в какой-то радужный, лёгкий и быстрый, как ветерок, сон.

* * *

Андрей очнулся от забытья и сразу же всё вспомнил. Он хорошо отдохнул и чувствовал себя великолепно. Все страхи, переживания, воспоминания о безумной гонке по ночным джунглям, смертельная опасность — всё куда-то ушло и не тревожило из глубины памяти. Настроение было отличное. Он открыл глаза и совсем не удивился, увидев себя лежащим на атласной кушетке из резного красного дерева, помытым, причёсанным и переодетым, как восточный принц. Ему даже в голову не пришло задуматься над тем, кто, как и, главное, зачем всё это сделал.

Рядом на такой же софе лежала Марго и выглядела восхитительно. На ней был наряд любимой жены султана. Чёрные пышные волосы были аккуратно уложены и переплетены жемчужными нитками. На лбу блистала, не имеющая цены, бриллиантовая диадема. Прекрасные глаза, только что открывшиеся, удивлённо и с восхищением разглядывали Андрея.

Теперь можно было повнимательнее ознакомиться с этим сказочным замком. Они встали и обнаружили, что находятся на большом балконе, выходящем в тот же зал куда они зашли вначале. Балкон был очень высоко, под самым куполом, но ни лестниц, ни каких либо дверей, ведущих снизу, не было заметно. Стоя у высоких перил, как два пришельца, прилетевших неизвестно откуда, они осматривали загадочный дворец, пытаясь угадать, откуда же придёт их таинственный покровитель. За огромными зеркальными резными окнами всё ещё была ночь и так же ярко светила луна. Всё так же тихо лилась откуда-то странная музыка.

И, вдруг, они вздрогнули. Сзади, где кроме расписанной цветными эмалями стены, казалось, ничего не было, раздался голос:

— Здесь не принято говорить, — Доброе утро! Поэтому я говорю: С пробуждением! Как отдохнули, дорогие мои? — Спаситель сидел на огромном ковре, сложив по-индийски ноги и ласково осматривал их. — Садитесь. Пришло время рассказать Вам всё! — Андрей и Марго осторожно взошли на ковер и опустились в его пушистый ворс напротив хозяина, который, опершись на локоть, начал рассказывать: — Меня зовут Аяд! Я живу в этой стране со времён её создания. Мы с братьями были хозяевами Индостана ещё тогда, когда здесь почти не было людей. Мы относились к племени самых могущественных духов на этой планете. Никто не смел посягнуть на наши владения.

Но глупые люди не знают страха и не видят своего будущего. Они начали лавиной наводнять полуостров, приводя с собой полчища своих духов и новых лживых богов. Война следовала за войной. Люди погибали миллионами и проливали кровь на земле век за веком, а в пространстве и под землей ещё более страшные битвы не прекращались между духами и богами. Но духи бессмертны, а люди бесчисленны. Наконец родился великий смертный, принц Шакур, которого мы поддерживали. Он сумел построить самое мощное, по тем временам государство. В нём объединились несколько больших княжеств. И принц стал самым сильным властителем Индии. Войны закончились. Народ вздохнул облегчённо. Но недолго царил мир.

Откуда-то из глубин Вселенной, неизвестно из каких далей, явился новый свирепый и страшный Бог. Он был одинок, но его сила была безгранична. Народ за народом подчинял он своей власти, обрушивая друг на друга. Не прошло и тысячи лет, как большинство людей и духов уже поклонялись ему, называя, правда, разными именами. И только наша гордая страна долго была ещё свободной.

Мы сопротивлялись, как могли, но силы были неравны. Страшная война между нами разгорелась семь тысяч лет назад и продолжалась очень долго, разрушая города, калеча и убивая людей. Он всё-таки победил и расправился с нами страшно. — Аяд говорил сдавленным тихим голосом и, видно было, очень страдал, вспоминая своё славное боевое прошлое. Он смотрел прямо в глаза своим слушателям. А они не могли оторваться от этого, горящего чёрным огнём, пристального, зовущего верить ему, завораживающего взгляда и поэтому не заметили, как ковер, на котором они сидели, плавно оторвался от каменной поверхности балкона, взлетел над ним, сделал круг над всем залом и вылетел через отверстие в куполе прямо в беззвёздную лунную ночь. Дворец с площадью остался позади.

Они летели над волшебным лесом, освещённым сказочным зеленоватым светом. Внизу, то тут, то там поблескивала вода рек и озер, отражая сверкающее небо. Как будто глаза земли всматривались в ночных странников. Ковер летел не быстро. Ветер шевелил волосы, но, околдованные своим необыкновенным рассказчиком слушатели, ничего не замечали вокруг.

— Новый бог уничтожил всю нашу страну, наши обычаи, нашу веру. Он не смог уничтожить меня с братьями, но поступил с нами коварно и страшно. Он оставил нам наш родовой замок, но переместил всё это в область Майи. Ты правильно догадался, Андрей. Майя — это иллюзия. Всего этого, на самом деле, нет. Тут нет реальности. Нет времени, нет пространства, нет даже света. И, всё же, здесь есть мы! И поэтому здесь всё возможно.

Одного не учел наш враг. Ему был необходим контроль за нами, а значит, должен быть вход. Ну, а где есть вход, там всегда можно устроить и выход. Таким образом я и спас Вас. В реальности Вы уже не существуете — через тысячную долю секунды Вас убьют. Но здесь эта тысячная доля никогда не закончится. И Вы, вместо того, чтобы истекая кровью, быть разорванными шакалами, неожиданно, как драгоценный подарок, получите друг друга, жизнь и Вечность — но всё это только здесь.

Андрей, задумавшись, отвёл глаза от рассказчика и вздрогнул. Марго испуганно прижалась к нему.

— Что это? — воскликнули оба одновременно, стараясь пододвинуться к центру ковра.

— Не бойтесь! Вы под моей защитой! — Величественным жестом Аяд взмахнул рукой вдоль почти невидимого горизонта. Где-то очень далеко угадывался фосфоресцирующим блеском океан. — Смотрите, как прекрасна моя страна! Она бесконечна, как бесконечна фантазия, прекрасна, как сон девушки. Наполнена приключениями и неожиданностями, которые, впрочем, не опасны. В реальности будут проходить века, обливаться кровью войны, настанет конец света. А вы будете молоды и любимы. Ни одна капля чувства не уйдёт из вас и ни одна слеза никогда не омрачит Вашего взора. — Марго слушала волшебника, открыв рот. Глаза её горели. Она прижалась головкой к сильному плечу друга и диадема в её волосах сверкала, как все отсутствующие звёзды. Чудная ночь раскинулась вокруг них.

— Послушай, Дух! — Андрей стряхнул с себя чары и осмелился перебить, — Почему здесь нет звёзд? Почему только Луна? Но, самое главное, почему ты рассказываешь нам всё так, будто уговариваешь? Или у нас есть выбор? — Что-то зловещее и недоброе на секунду промелькнуло в глазах Аяда. Но он тут же рассмеялся и похлопал молодого человека по плечу.

— Ты поразительно догадлив, Андрюша! Честь и хвала твоему деду. Я знаю, он тебя воспитывал. — Ковер летел, слегка покачиваясь, совсем низко. Верхушки деревьев можно было достать рукой. Какие-то тени угадывались на освещённых Луной дорожках несуществующего сказочного леса. По рекам, то тут, то там проплывали диковинной формы лодки. Но, кто в них, рассмотреть было невозможно, даже вблизи — тени и всё. — Это Ваши будущие друзья, — увидев заинтересованность, сказал Аяд. — Они, как и Вы, попали сюда в момент гибели и остались. Пока их нельзя увидеть, но всему своё время. Их тут довольно много. А, что касается звёзд, ты мог бы сам догадаться — ты же физик, изучал и трансцендентные науки. Звёзды — это живая объективная реальность. К тому же ещё и мыслящая высокоорганизованная субстанция. Даже свет их несёт зародыши новой жизни. Поэтому здесь ему делать нечего. Тут ничто не умирает, но и родиться не может. — Марго, почему-то, печально опустила голову. — А, что до Луны, то и это не она, а только отражённый фантом. — Рассказчик мельком взглянул на притихшую парочку, оценивая какое впечатление произвёл на них и решил продолжать. — Ну вот мы, наконец, и подошли к самому главному. — Ковер-самолёт подлетал ко дворцу. Он сделал ещё один круг над куполом и влетел внутрь.

Но, в последний момент, Андрей увидел на краю площади какое-то странное большое сооружение. Оно имело форму почти куба со ступенями и было совершенно чёрного цвета. «Да ведь это же некрополь! Мавзолей! — Чуть не закричал он, но вовремя сдержался. «Значит, здесь всё-таки умирают! Значит, что-то старый плут не договаривает! Что-то слишком уж он сладкий. Что это он так распелся перед нами?! Надо держать ухо востро, — как молния пронеслись в голове мысли и перед глазами снова возник знакомый зал. Ковер опустился на пол и путешественники, сойдя с него, присели на краешек бассейна с золотыми рыбками. — Итак, я спас Вас! И, Вы правы, взамен я хочу просить, чтобы Вы сделали то же в отношении меня! — Андрей и Марго удивлённо переглянулись. — Да, да! Я прошу — спасите меня! Я должен попасть в реальность. И могу туда попасть. Наша борьба ещё не окончилась. Для этого Вы должны, всего-навсего, добровольно согласиться остаться здесь вместо меня! — Могущественный дух замолчал на секунду, но чувствовалось, как он напряжён. Андрею показалось, что искры посыпятся сейчас из его сверкающих глаз. — Дороги назад у Вас нет! Там смерть — это ваш выбор. А здесь я обещаю такую роскошь, такое великолепие, каких не мог бы представить себе самый богатый и извращённый правитель. Вам гарантирована вечная молодость и любовь. Я позволю испытать такие чувства и наслаждения, какие в реальности просто невозможны. Ну, соглашайтесь! — Голос его загремел. Он встал и, как глыбой, навис над бедной растерянной парочкой. Марго была подавлена. Она готова была на всё согласиться и только привычка подчиняться мужской воле заставляла её молчать. Андрей сжимал намокшую ладошку и спокойно всматривался в потемневшее лицо духа.

— Не торопи нас, Аяд! Мы очень благодарны тебе за спасение. Но, всё же, я привык всё обдумывать. Дай нам время! — Аяд скрипнул зубами, но тут же глаза потухли и он рассмеялся.

— Ну, конечно. Время я Вам дать не могу — у меня его нет. Но срок даю. Думайте! А я скоро приду. — Он резко отвернулся и, не успев отойти десятка шагов, исчез, оставив за собой лишь лёгкое облачко тумана.

Марго тут же набросилась на Андрея:

— Почему ты не хочешь соглашаться? Тебе плохо здесь, со мной?! Ты хочешь, чтобы нас убили? Ведь он просто выставит нас под пули!

— Послушай, милая! Если бы мы не были ему нужны, он не возился бы здесь ни минуты. Такие ничего даром не предлагают. Я боюсь, чтобы цена сделки, которую нам хотят навязать, не оказалась слишком высокой. Что то тут скрыто ещё!

— Как может быть цена высокой, — взмолилась девушка, — он предлагает тебе всего-навсего жизнь и вечность! И любовь, — опустив глаза, добавила она.

— Не торопись! На краю площади я видел Мавзолей. Значит, всё же тут умирают. Бежим туда. Надо узнать всё!

Через десять минут двое людей, освещённых холодным мерцающим светом, стояли перед входом в мавзолей. Огромная чёрная громада нависла над ними и, казалось, вдавливала в землю. После блистающего разноцветия дворца они, как-будто, попали в преисподнюю. Дрожь пробегала по коже, идущих по низкой чёрной галерее искателей приключений.

Андрей у выхода из дворца прихватил факел и освещал дорогу. Проход оказался недолгим и вывел их в не очень большой зал. Всё тут тоже было чёрного цвета, но траурный мрамор был отполирован до такого блеска, что, казалось, они идут по зеркальному диску. Тысячи факельных отражений со стен, потолка и пола помогали освещать путь.

Вдруг, в центре этого мрачного помещения, дорогу преградил огромный стол из красного гранита. Нервы странников были напряжены до предела, волосы на голове шевелились, глаза вылезали из орбит от адского напряжения, зубы стучали. Марго уцепилась за руку спутника и, сама того не сознавая, тихонечко выла.

На столе стоял саркофаг. Андрей остановился, как вкопанный. Факел выпал из его руки и потух, дымя. Но откуда-то продолжал исходить свет, как будто стены аккумулировали его, а теперь отдавали. Крышка саркофага вздрогнула и начала медленно открываться. Она беззвучно отплыла в сторону и так же тихо опустилась рядом на стол. Охваченные ужасом люди хотели зажмуриться и не могли. Как будто кто-то сильно держал веки и поворачивал зрачки, одновременно настраивая их внутрь каменного ящика, в котором лежал мертвец.

Это была почти мумия. Но черты лица сохранились, а одежда совсем не истлела. Цвет лица и рук был почти чёрным, как и весь его мавзолей. Волосы и борода, аккуратно подстриженные, тоже были черны.

Два бедных маленьких сердечка, трепетавших рядом, готовы были разорваться. Холодом и сыростью повеяло из мрачного узилища скорби. Веки мертвеца вдруг вздрогнули и медленно открылись. Выражение лица не изменилось, но глаза повернулись к пришедшим. Губы, растрескиваясь, вздрогнули, изогнулись и, среди мёртвой тишины, прозвучал низкий скрипучий голос:

— Зачем потревожили покой мёртвого? Что хотите знать, живые?! — Андрей не посмел и не мог нарушить молчания. Слышно было только, как стучат зубы у Марго.

— Говорите! — Снова раздался громовой голос. — Зачем пришли?! — Молодой человек, наконец, смог взять себя в руки: — Кто ты? Почему ты здесь, мёртвый, среди вечно живых? И что нам ответить на предложение Аяда? Вечная жизнь, или мгновенная смерть? Скажи нам!

— Ха-ха-ха! — мёртвый человек приподнимался на своём скорбном ложе. — Ха-ха-ха! — Страшный смех сотрясал его иссушенное тело. — Вы хорошо сделали, что пришли сюда, люди! Я расскажу вам всё! Но рассказ будет долгий. Не беспокойтесь, сюда Аяд не придёт. И вы сделаете свой выбор. — Тусклый зеленоватый свет освещал чёрное лицо мертвеца, его красные глаза и зловещую улыбку. Казалось, всё происходит на дне морском — в царстве Нептуна. Но нет! Это царство оказалось куда страшнее страны утопленников.

— Меня зовут принц Шакур! — Заговорил он снова. — Несколько тысяч лет назад, по вашему времени, я собрал вокруг себя все племена Индостана. Несколько десятилетий длилась война и, наконец, мы стали самой мощной державой того мира. Шесть братьев духов были моими друзьями, будь проклят тот час, когда я узнал их и принял их помощь. Сообща мы объединили полуостров и стали его полновластными хозяевами. Но алчность человеческая, так же как и жажда власти духов не знает пределов. Мы решили захватить весь мир!

Мор, огонь, голод, меч, страшные эпидемии охватили соседние народы. Духи, как и мои воины, не знали ни жалости, ни пощады. Пустыни оставляли они за собой. Но, на свою беду, опустошив все соседние земли, они решили захватить Аравийский полуостров. Тогда там был цветущий сад и самое богатое государство на Земле. Что от него осталось сейчас, вы знаете — выжженная знойная пустыня, на которой по сей день не может ни расти, ни жить ничто живое.

И вот, наконец, шесть братьев-Духов достигли Синайского полуострова. Это было время, когда Моисей вёл своё племя из Египетского плена. Его живой Бог — и был единый Бог всей Вселенной. Он вёл свой народ, евреев, в Землю обетованную. И тут Духи всей мощью своей обрушились на странствующих несчастных людей. Огонь, молнии, песчаные смерчи и страшные болезни приготовили они для молниеносного удара.

Но ни одна песчинка не упала на избранный народ. Поражение и расплата была мгновенная и страшная. Ну и поделом! Столько бед и горя рассеяли братья по миру, что никакое наказание не было бы для них чрезмерно. Господь Моисея не уничтожил мою страну. Он просто перенёс её в пространство Майи. Он лишил её света и времени, людей и звёзд.

Но самая ужасная расплата была в том, что Всемогущий забрал у нас Смерть! — Андрей удивлённо взглянул на Марго. Она тоже ничего не понимала. А принц продолжал: — Знаете ли вы, кто такие братья-духи Индостана? Нет? Так слушайте! Вот имена шести духов зла: Чума, Оспа, Холера, Тиф, Спид и Аяд! Первые четверо уже несколько раз вырывались в реальность, благодаря таким же глупцам, как вы. Они заранее создают обстоятельства, которые приводят их жертвы на страшный алтарь. Но Господь успевал вновь заточить их в Майю, хоть и наделали они немало бед.

Братец Спид и сейчас резвится на воле. Смрадный ветер его дыхания сотрясает ужасом весь мир. Но и ему недолго осталось гулять — ибо глуп он, как и четверо младших. Но берегись, планета, если в реальность вырвется самый страшный, самый коварный, самый старший брат — Аяд. Все братья вместе не стоят одного его мизинца. По своей изворотливости, злобе и силе не имеет он равных. Вот уже скоро пятьсот лет готовит он ваш приход сюда. Ещё кони Чингисхана, скакавшие по равнинам ваших стран, начинали плести невидимую, но прочную сеть, затащившую вас в этот ад. Аяд, вырвавшись на свободу, будет таиться в самом сердце живого человека годы, а убьёт мгновенно в минуту наивысшего подъёма. Передаваться он будет через кровь цивилизации — деньги и ни обнаружить, ни истребить его тогда невозможно. Даже сквозь металлические стены проникнет он и спасения не будет. Целые материки превратятся в зловонные кладбища ещё вчера совсем здоровых и молодых людей. — Принц Шакур замолк на секунду. Его кровавые глаза мрачно смотрели на пришедших. Что-то клокотало в горле. — Ну что же вы стоите? Бегите, спасайте свои бесценные потроха. Отдайте ему свои бессмертные души ради этой жалкой горсти плоти и слизи!

— Но Аяд не просил у нас наши души! Наоборот, он спас нас от смерти. Разговор был только о согласии остаться тут навечно. Вечно жить, вечно любить, вечно…

— Глупец! Какой глупец! — Мертвец взмахом руки перебил Андрея. — Что ты знаешь о смерти?! Что ты знаешь о Вечной жизни?! Не бывает вечной жизни! Вечен только Господь! Не жизнь хотел подарить вам коварный Аяд, а смерть украсть вашу. Небытия не существует. Смерть — только метаморфоза. Ступенька на лестнице вечных превращений.

Всё, сущее во Вселенной, триедино. Как и сам Господь. Каждая живая душа имеет в себе Божью искру и живет в материальном теле. Но материя изнашивается, как одежда. Дух же в бессознательном состоянии, после смерти тела, влекомый своим божественным проводником, облекается в новое тело, соответствующее тому уровню, на который он поднялся. Вот почему смерть прекрасна! Она божественный и желанный посланец для тех, кто страдал и трудился всю жизнь с Богом в сердце. Только смерть поднимает их на пьедесталы и на сверкающие высоты духа, делает равными богам. Но она же — страшный убийца для тех трутней, которые с её приходом теряют инструмент для удовлетворения своих страстей и плотских прихотей. Смерть внезапно опрокидывает их, в тот момент, когда они, казалось, стали хозяевами жизни, и бросает на самое дно, к подножию бесконечной лестницы восхождения душ.

Аяд хочет отобрать вашу смерть, тем самым лишив вас возможности совершенствоваться. Ведь со смертью уходит и живая искра Божия. Ей нечего делать в теле, лишенном роста. Вот потому-то и бродят во тьме страны Майя стенающие тени. И не умереть им, но и не жить. Даже на страшный суд не призовут их — ведь они продали свои души. Во всей этой стране жив только один человек — это я! — Глаза мертвеца начали закрываться и тускнеть. — Ваше время кончается! — Ещё прохрипел он. — Спешите, если хотите успеть умереть! Аяда не бойтесь. Здесь он — ничто. — Властитель страны блуждающих теней опрокинулся навзничь и крышка саркофага, на этот раз с грохотом захлопнулась над великим грешником.

Ни одной секунды не позволил себе раздумывать Андрей. Он всё понял. Схватив Марго за руку, ни слова не говоря, опрометью вырвался из некрополя. Изо всех сил бежал он к окованным медью чугунным воротам, таща за собой ничего не понявшую и слабо сопротивляющуюся девушку. Ещё издали увидел у ворот огромную зловещую фигуру старшего демона. На этот раз тот не притворялся и вид его был ужасен. Огненные струи вырывались из глаз, змеи вместо волос, обвивались вокруг головы, руки и ноги напоминали паучьи клешни, лицо было черно и мохнато. Прямо на глазах он превращался в монстра. Молнии сверкали в потухшем низком небе.

— Стойте! — Закричал Аяд громовым голосом, в котором была ненависть и страх. — Стойте! Шакур обманул Вас. Вы погибнете. Погибнете навсегда! — он протягивал извивающиеся щупальца навстречу беглецам. Андрей не дал себе труда даже обминуть зловещего искусителя. Он просто сшиб его и это получилось на удивление легко. Не раздумывая, бросился прямо на огромные тяжёлые ворота. Марго уже не сопротивлялась и пролетела сквозь них рядом. Словно пузырь лопнул.

— Слава Богу! Успели! — Только и успел подумать Андрей. Яркое солнце, в ту же секунду, огнём обожгло глаза. Но ещё ярче резанули искры, летевшие навстречу. Несколько страшных ударов пробили грудь и живот. Последнее, что он увидел, была Марго, отброшенная пулями назад, к стене. Грудь и горло её были разорваны. Она успела ещё удивлённо взглянуть на своего друга. И всё ушло. Наступил мрак.