Оглавление

Об алгоритме творения

Мир тебе, друг. Входи.

В первой части этой книги мы с тобой действительно открыли алгоритм творения вселенной, как его понимали древние знающие. Мы увидели, что в самых разных символах мифов, эпоса и сказаний, былин и сказок, народных песен и знаковых, мантических систем скрыт один и тот же смысл, описание одних и тех же этапов творения вселенной. Причём, на мой взгляд, это знание является не только очень древним, оно является верным, соответствующим действительности. Давай же вспомним, к чему сводится открытый нами с тобой алгоритм творения.

Этапы

В большинстве историй творение вселенной начинается с пробуждения в полной пустоте «первого Я», первого сознания. Реже, описание творения начинается с перехода «первого Я» из незримого, непроявленного, чудесного «божественного мира» в пустоту, где вскоре начнётся творение. Порой этот этап описывается подробно, в несколько шагов. Но, вернёмся к пробуждению «Я». Этот этап описывается самыми разными символами.

Это пробуждение Брахмы на цветке лотоса распустившемся в космической пустоте. Это разделение «космического яйца» на «верхнее и нижнее», «лёгкое и тяжёлое». Размыкание объятий близнецов Геба и Нут в мифологии древнего Египта, то есть, всё то же разделение. Причём здесь разделение? Дело в том, что пробуждаясь, разворачиваясь из сна счастливой цельности, «первое Я» не просто видит окружающую пустоту, оно, прикосновением своего внимания к окружающему «ничто», даёт ему название, своим восприятием творит его, то есть создаёт его из частицы себя. Ошибочно определяя увиденное как «не себя», невольно давая ему такое название, оно неосознанно творит его, то есть, разделяет свою изначальную цельность на «первое Я» и «не Я». Это пространство пустоты, которое и станет вместилищем будущей вселенной, не зря называют Вак — «слово» или Сарасвати. Сарасвати в индуизме называют «богиней мудрости», «богиней знания» порождённой Брахмой как «первая женщина» в целях начала творения вселенной, ведь она создаётся прикосновением сознания «первого Я», его первым словом, первым восприятием. Вот откуда идея «слова» и мудрости. Мы с тобой понимаем, что ни о каком слове в современном нашем понимании речи тогда быть не могло, но это было первое восприятие, первое движение сознания, первое впечатление, первая оценка. Ты видишь, что трагическая отделённость человека от окружающего мира, неспособность ощущать единство себя со всем, эта ключевая проблема любого человека имела начало уже тогда, на самом первом шаге творения вселенной.

Этот момент лишний раз напоминает нам о том, что настоящее творение вселенной не может восприниматься умозрительно, со стороны, к чему так склонны учёные-материалисты, оно именно проживается от первого лица и это совершенно не странно, ведь каждое сознание во вселенной является частицей того первого сознания сотворившего её.

Нередко постепенное проявление «первого Я» из непроявленного «божественного мира» символически описывается как схождение того или иного героя в «мир смерти», «мир мёртвых». Учёные не понимают этого, но наш мир, мир конечности, мир, где всё обречено — родившись однажды, обязательно умереть, вполне может быть назван «миром мертвых», особенно в сравнении с тем «божественным миром» из которого исходит «первое Я».

Следующим этапом творения вселенной будет первый большой взрыв. Он также описывается самыми разными символами. Зто — и движение вперёд, в целях охоты, рыбалки или просто так, и акт сексуального влечения, приводящего к погоне за своей жертвой, и вхождение в воду, падение в неё, разрывание героя на части, распятие себя, на кресте, на мировом древе, в самом пространстве, появление великолепной гордой птицы, быка, оленя, льва и львицы, и многое многое другое.

Простой причиной первого большого взрыва часто подаётся именно влечение, желание — спастись от одиночества, объединиться с чем-то, найти это что-то за пустотой, коснуться этого, упереться в это. Также, мотивом этого мощного движения вперёд и вширь, могут указываться нам гнев или радость. Но, всё это — упрощения. Я вновь, в который раз предлагаю тебе, время от времени закрывать глаза, чтобы увидеть то, что видело перед собой проснувшееся «первое Я». Полагаю, что, находясь в этой пустоте и темноте в полном одиночестве, ощущая себя ничем кроме сознания, ничем кроме точки зрения, ощущая от леденящего присутствие этой пустоты острый неуют, хотеть оно могло только одного. Оно хотело исчезнуть из этого пространства, не понимая, что оно сотворено прикосновением его собственного внимания. Возможно, что воспоминание о счастье «божественного мира», из которого оно сюда проявилось, уже почти улетучилось, но контраст с окружающей реальностью был слишком велик.

Некоторые мифологические образы указывают нам на то, что, находясь в этом положении, пытаясь ухватиться за слабый отголосок воспоминания, «первое Я» всем своим сознанием устремилось к «божественному миру», устремилось назад, устремилось домой. Это я считаю настоящей, реальной причиной воспламенения первого большого взрыва.

Именно это устремление «Я» к «божественному», символически называется «жёрдочкой», «перекладинкой», «калиновым мостом», «радужным мостом Биврёст», по которым герой пытается перейти через «речку Смородинку», «Пучай-реку», и прочие символы окружающей его пустоты. То есть, герой пытается преодолеть окружающее пространство как препятствие на пути домой, на пути в «божественный мир».

Во множестве мифологических эпизодов герой падает в реку, падает просто или по причине того, что мост или перекладинка подламываются. Как понять этот символ? Это совершенно очевидно указывает нам на то, что вернуться в «божественный мир», вернуться домой, найти с ним стойкий контакт «первому Я» не удаётся. Что вполне закономерно, ведь будь иначе, никакого творения вселенной не произошло бы, оно прекратилось бы едва начавшись. Краткое прикосновение «первого Я» к «божественному миру», объединение с его малой частицей, с тем, что я называю «искрой», и приводит к воспламенению первого большого взрыва. Этот взрыв, как выход в «воды космического пространства», как распространение вперёд и вширь, и символизируется падением героя в реку с того моста, что указывал на недолгий контакт «Я» с «божественным миром».

Здесь в действие вступает ещё одна величина. Вновь закрой глаза и задайся вопросом — что существует в этом мире пустоты кроме тебя, как точки зрения, и окружающей тебя тьмы? Ведь здесь есть кое-что ещё. Кроме пустоты вокруг тебя, пустоты внешней, есть та, тьма или пустота, что находится внутри, позади, «за глазами», не перед ними, а именно — за. Полагаю, что именно эта тьма и стала «сырьём» для первого большого взрыва. А воспламенила это сырьё «искра», частица «божественного мира», миг прикосновения к нему «первого Я». Так возникло творящее «триединство» воспламенившее первый большой взрыв. Именно этим моментом объясняется важность цифры «три» в самых разных культурах человечества, ведь именно на этом этапе, благодаря именно этому «триединству» из полного «ничто» впервые возникает «что-то».

Причину возникновения первого большого взрыва можно описать несколько иначе и, пожалуй, вернее. Он возник в пространстве пустоты как проявление, как проекция «божественного мира», той малой его части, того недолгого контакта с ним, которого смогло достигнуть «первое Я» в своём устремлении. Ведь творение всегда, а тем более в этом, самом первом в истории случае, это проявление в материи незримого божественного, то есть, его материализация.

Именно здесь кроется причина неудачи. Ведь «Я» не собиралось разливаться во всю ширь пространства первым большим взрывом, оно собиралось сбежать от этого пространства. И, как только оно осознало, что вернуться домой не удалось, что вместо спасения от пустоты оно полностью отдалось ей и вот-вот исчезнет, затеряется, растворится в ней, «первое Я» перешло к отступлению. Сложно сказать — что послужило причиной, а что было следствием. Обнаружение ли себя проваливающимся в пустоту привело к прекращению контакта «Я» с «божественным миром», или прекращение этого контакта привело к отрезвлению и осознанию своего реального положения — сложно сказать. В любом случае, расширение первого большого взрыва прекратилось и перешло к схлопыванию, к сжатию в точку, к возвращению к своему истоку.

Много мифологических символов говорит нам об этом этапе. Это оскопление Урана, символизирующего первый большой взрыв, его сыном Кроном, символизирующим схлопывание. Согласись, что этот символ очень ярок. Отрезание мужского детородного органа прямо указывает нам на прекращение — роста, расширения, творения. Этот важный этап перехода от расширения взрыва к сжатию, часто символизируется отрезанием, отрубанием, отделением. Также нередко можно встретить символ частичного повреждения тела героя, символизировавшего первый большой взрыв, как указание на всё тот же переход взрыва от расширения к схлопыванию. Прямым указанием на подобный переход будет замена головы героя на другую, как это было в случае с любимым индуистским богом Ганешей. Самым ярким примером схлопывания взрыва в точку будет срубание головы героя, отделение её, как это было в случае с Брахмой в мифах индуизма, или с Мимиром в мифологии германцев. Образ оскоплённого Кроном Урана, как ты сам понимаешь, объединяет в себе оба символа — и отрезание, и повреждение.

Часто этап схлопывания символизирует образ обратный тому, что символизировал взрыв. Это возвращение героя назад, если его движение вперёд было символом расширения взрыва. Это схождение героя с древа или креста, если распятие на них символизировало взрыв. Это соединение частей разрубленного тела, как это было с Осирисом в известнейшем египетском мифе, ведь его разрубание символизировало опять-таки взрыв.

Также на схлопывание первого большого взрыва часто указывают — сон героя, его болезнь или смерть. Эти символы совершенно оправданы, ведь схлопывание первого большого взрыва — это отступление, поражение, акт страха и слабости. Ещё одним, очень известным символом схлопывания первого взрыва, будет история о пожирании Кроном своих детей. Эти дети, будущие боги-олимпийцы, символизируют не просто вещество первого большого взрыва, они символизируют его составляющие, его аспекты, указывая нам на то, что он не был однороден.

Чем же заканчивается схлопывание? Об этом рассказывает нам история всё того же Крона. Его жена Рея, вместо последнего из рождённых ею детей — Зевса, подала ему, обёрнутый в пелены камень, который он и поглотил. Этот символ прямо указывает нам на новый шаг на пути к появлению вещества, на возникновение феномена плотности. Ведь вся сверхтончайшая материя первого большого взрыва сжалась в бесконечно малую точку, плотную точку, на что и указывает нам символ камня. Больше Крон никого не поглощал, а значит, на этом процесс на какое-то время остановился. На эту же плотность, на сжатие в точку, как я уже говорил, указывает символ отрубленной головы героя в целом символизировавшего первый большой взрыв.

Предположу, что этап этого сжатия был не только долог, но и крайне болезненен для «первого Я». Ведь для него, это не просто возвращение к началу. Да, в начале, после своего пробуждения из состояния счастливой цельности, «Я» ощущало одиночество, заброшенность, острый неуют от леденящей пустоты окружающей его, может быть даже опасность исчезновения в ней. Но тогда, оно не знало чем рискует, не знало что может потерять и ещё не было ничем напугано.

Теперь же, совершенно не желая того, впервые для себя обретя телесность, чуть не потеряв её, растворившись «в нигде», ощущая эту «обожжённость» пустотой, «замаранность» ею, оно пытается спрятать от неё своё новоприобретённое тело, сжимая его в точку, выдавливая его из этого пространства, и не находит при этом, никакой возможности скрыться полностью. Впервые проснувшись здесь однажды, оно теперь никуда не может отсюда деться. Хотя теперь, оно чувствует не неуют, оно в ужасе от окружающей пустоты. Ведь теперь ему есть что терять, а она грозит ему гибелью, как ему кажется. Единственным выходом из этого положения ему видится повторение пройденного, то есть — новый большой взрыв. Но тогда, воспламенение получилось случайно, как результат его устремления домой, в «божественный мир». Теперь же, когда «Я» знает, что это невозможно, когда оно знает, к чему это приводит, это — не вариант.

Этот этап творения вселенной наиболее ярко показывает нам, что алгоритм творения имеет прямое отношение к жизни каждого человека. Неудача, отступление, поражение, отчаяние, депрессия — всё это мы видим здесь. Соответственно, для каждого человека было бы очень важно узнать, как «первое Я» вышло когда-то из этого безвыходного положения. Мы много говорили об этом в первой части книги. Всё сводится к принятию. Первый большой взрыв был результатом непринятия «первым Я» сложившейся ситуации. Состояние испуганной, болезненной сжатости в точку будет длиться до тех пор, пока «Я» не осознает своё единство с окружающим пространством, пока оно не поймёт, что является творцом этой пустоты, творцом окружающей действительности. В результате, возникает понимание того, что от неё не нужно бежать, так же как не нужно к ней стремиться, что она является неотъемлемой частью самого «первого Я» единой с ним. В связи с этим возникает ещё одно понимание, столь же важное. К «божественному миру» также не нужно пытаться сбежать, ведь ты всегда остаёшься его неотъемлемой частью. Ты видишь, как это могло бы быть важно для любого человека с его вечной дилеммой отделённости от окружающего мира.

Созрев для всех этих пониманий, «первое Я» выходит на то, что я называю «вторым творением», или «настоящим творением вселенной». Формально, дальнейшее происходит в соответствии со структурой фрактала, когда каждый элемент какой-то структуры своей формой повторяет её форму в целом. Кстати, то что мы с тобой рассматривали до сих пор, я называю «первым кругом творения». Так вот, отдельные идеи, образы возникшие в результате первого круга и, в завершении его, сжавшиеся в единую плотную точку, становятся теперь новыми «первыми Я» в своих новых пространствах пустоты создаваемых ими же. То есть, творение вселенной происходит, не только как расширение, но и как умножение и умельчение, а значит, и как всё большее сгущение.

Таким образом, «первое Я» выходит из состояния своей болезненной сжатости благодаря началу новых первых кругов творения. Для них всё повторяется так же. Это снова одиночество, страх, неприятие ситуации, страстные, судорожные порывы и прочее. Но, для «первого Я», в его новообретённом состоянии всепринятия, с этого этапа начинается спокойное, гармоничное разворачивание вселенной в пространстве в постоянном неразрывном контакте с «божественным миром» как его проекция в этом самом пространстве. На каждом новом этапе, умножение и умельчение первых кругов творения продолжается, в результате чего, разворачивание вселенной становится всё более спокойным и гармоничным. По этой же причине, оно становится почти бесконечным.

Этапы творения в цифрах

Полагаю, что нам важно упомянуть о цифровой символике в мифологии в контексте творения вселенной. Постепенное проявление «первого Я», постепенный его переход из «божественного мира», ещё в состоянии цельности, в состоянии счастливого сна, в состоянии «мирового яйца» — символизирует единица. Пробуждение и разделение на «Я» и «не Я» — двойка.

Невольное создание «триединства», состоящего из самого «первого Я», «тьмы за глазами» и «искры» — тройка.

Следующая цифра, по ассоциации с «четырьмя сторонами света», могла бы символизировать само пространство пустоты, но чаще, она символизирует первый большой взрыв разливающийся во все стороны этого самого пространства. К тому же, четвёрка является следующим шагом после тройки, то есть, после воспламенения взрыва, а значит, всё вполне логично, ведь за воспламенением следует сам взрыв.

Схлопывание первого большого взрыва в точку символизирует пятёрка.

Обретение «первым Я» нового состояния, состояния принятия происходящего, происходит на этапе шестёрки. В предыдущей части книги мы обсудили всё это подробно, особенно в контексте космогонической символики арканов Таро.

В связи с образами первого большого взрыва в мифологии часто можно встретить символы цифр «шесть» и «семь». Я уже говорил о том, что сам взрыв, вещество его составляющее не было однородным. Именно на количество этих составляющих, этих аспектов и указывают нам символы этих цифр.

Для семи составляющих первого большого взрыва, есть одно несложное объяснение, известное современным эзотерикам уже не первый век. Дух, символизируемый цифрой «три», входит в материю, символизируемую цифрой «четыре», что даёт в сумме «семь», и эти «семь» и являются количеством аспектов первого большого взрыва как материализации, как проявления духа в материи. Несмотря на удобство этой трактовки, каждая цифра которой соответствует реальности, даёт она очень мало.

Символ цифры «три» вполне применим к идее духа воплощающегося в материю, ведь это тот самый образ творящего «триединства», в результате возникновение которого, в пустоте впервые появляется что-то, а именно — первый большой взрыв. Главная проблема здесь в этом самом пространстве, в материи, в которой воплощается дух. Да, она часто символизируется цифрой «четыре», на основе идеи «четырёх сторон света».

Отсюда идея «четырёх райских рек», Ганги, Ямуны, Сарасвати и Нармады, берущих начало от великой горы Меру. Меру — это известный символ «оси мира», символ «первого Я», действительно объединяющего собой — непроявленный «божественный мир», пространство, в котором будет твориться материальная вселенная, и мир «потусторонний», мир «тьмы за глазами», мир «сырья» для построения вселенной. Хотя в «первом Я» нет ничего, что напоминало бы «ось», оно действительно, подобно некоему узлу, связывает собою эти миры. То, что символ Меру говорит именно о «первом Я», подтверждается образом, семи концентрических кругов гор и семи морей, окружающих её. Это явные символы первого большого взрыва и его составляющих.

Таким образом, пространство окружающее «первое Я», действительно нередко описывается через символ цифры «четыре». Вся сфера восприятия «Я» условно делится на четыре «взгляда», четыре потока внимания, символизируемых — «четырьмя райскими реками», четырьмя ликами Брахмы и четырьмя его головами, но фактически, в ней нет ничего, чему могла бы соответствовать эта цифра.

Во-первых, в пустом однородном пространстве нет никаких направлений. Они существуют лишь для нашего мышления, даже не разума, не сознания, а именно — мышления, рассудка. Мало того, даже если бы эти направления были, то, поскольку для, всё того же нашего мышления, пространство является трехмерным, этих направлений было бы шесть, как минимум. Следовательно, хотя цифра «четыре» и является символом пустоты, в которой начинается творение вселенной, ничего реального, соответствующего этой цифре, в ней нет. А потому, я считаю подобную эзотерическую трактовку происхождения символа цифры «семь» недостаточной. Давай попробуем найти более убедительное, более реалистичное объяснение.

Строго говоря, составляющих первого большого взрыва, как и любого следующего, — шесть, но часто, образ самого взрыва в целом, учитывается как ещё одна идея, ещё один образ, ещё один аспект, что в сумме даёт — семь. Откуда же взялось представление о шести аспектах?

Эту тему мы также разбирали подробно ранее. Какую бы мотивацию мы не предполагали в «первом Я» на этапе воспламенения первого большого взрыва, всё будет сводиться к абсолютности. Хочет ли оно заполнить окружающую его пустоту, объединиться с ней, хочет ли оно полностью отторгнуть, изгнать её, заменить её собой, хочет ли «первое Я» вернуться в «божественный мир» — в любом случае оно пытается стать всем, представляет себя всем. Соответственно, составляющими того, что у «Я» получилось, составляющими первого большого взрыва становятся все идеи, все образы что уже существовали среди «нигде» на тот момент. Считай. «Мировое яйцо», в котором «первое Я» ещё спит в состоянии счастливой цельности — это единица. «Я» пробудившееся и разделившееся на «Я» и «не Я» — ещё два образа. То есть, мы уже имеем — тройку. Далее случайным образом возникает «триединство». В нём есть две новых единицы, два новых образа. Это — «искра божественного мира» и «тьма за глазами». «Первое Я», также входящее в «триединство», мы уже посчитали ранее. Плюсуем к тройке эту новую двойку и получаем — пять. Само «триединство» в целом как совершенно новое явление — это ещё одна единица, ещё один образ, то есть, в сумме — шесть. И, как я уже говорил, возникший в результате этого первый большой взрыв также можно считать ещё одной новой единицей, ещё одной идеей, ещё одним образом. Вот откуда берутся, столь любимые множеством культур человечества, символы цифр «шесть» и «семь». Вскоре мы встретим множество примеров того, что они символизируют первый большой взрыв через указание на его составляющие. Например, когда Уран в начале «Теогонии» Гесиода «помещал» своих детей титанов в их мать Гею, их также было — шесть братьев и шесть сестёр. Дети-титаны, как и сам их отец Уран, символизируют первый большой взрыв. Их мать, «широкогрудая» Гея символизирует пустоту пространства, а вовсе не «землю». То, что Уран «помещает» детей в неё, выглядит странным, но, с пониманием настоящего смысла этой символики, всё становится на свои места. «Помещение» детей в мать Гею, в пространство пустоты означает, что взрыв продолжает расширяться. То, что в связи с их количеством звучит символ цифры «шесть», лишний раз указывает нам на образ первого большого взрыва, на образ аспектов его составляющих. А то, что мы имеем здесь два раза по «шесть» и символы двух полов, напоминает нам о том, что составляющие первого большого взрыва, при его переходе от расширения к схлопыванию, также изменившись, уплотняясь от этого стягивания к центру, теперь уже становятся составляющими этого самого схлопывания.

Ещё одним символом составляющих схлопывания первого большого взрыва в той истории, являются дети Крона поглощаемые им. Здесь мы вновь встречаем символ цифры «шесть», но теперь, это уже — три брата и три сестры. Таким образом, в символах детей Урана мы видим указание на составляющие первого большого взрыва и его схлопывания в точку, а в символах детей Крона — указание на составляющие схлопывания и на важные аспекты второго творения, ведь эти дети, будущие боги-олимпийцы, станут хозяевами мира, а значит — важной частью новой, бесконечно творящейся вселенной. Пусть тебя не смущает наложение нескольких символов на каждый конкретный аспект, в мифологии — это дело обычное, встречается ещё и не такое. Повторение одних и тех же смыслов в виде различных символов, их смешение, наложение друг на друга, искажение и полное переворачивание, — всё это можно обнаружить в любой длинной мифологической истории. В первой книге мы говорили о возможных причинах этого. В первую очередь — это составители. В естественном человеческом желании собрать всё по конкретной теме, о конкретном типаже, имени, не понимая, что найденные ими эпизоды зачастую являются отдельными и независимыми историями или не считая это принципиальным, имея порой лишь уцелевшие обрывки или тексты на малопонятном языке, далеко не всегда понимая настоящий смысл древней мифологической символики, древние собиратели текстов, переписчики, переводчики и толкователи создали много великолепной путаницы. Именно её мы и будем с тобой с наслаждением распутывать и расшифровывать.

К слову, о путанице. Нам следует немного прояснить момент перехода «первого Я» в состоянии «мирового яйца» из «божественного мира» туда, где, пробудившись, оно сначала невольно сотворит пространство пустоты «не Я», а потом, начнёт творение вселенной. Находясь в состоянии «мирового яйца», «первое Я» ещё цельно, на что указывают частые символы его двуполости в этом состоянии, а главное, своим сознанием оно ещё находится в неразрывной связи с «божественным». Но, ведь ничего кроме сознания оно из себя и не представляет. А если, своим сознанием оно ещё находится в «божественном мире», то что же тогда проявляется здесь, в «нигде»? Сложно сказать. Но, пробуждается, выходя из состояния счастливой свёрнутости в самого себя, «первое Я» именно здесь, в «нигде». А значит, и находилось оно в этом состоянии уже здесь здесь. Хотя, учитывая, что оно являлось лишь сознанием, сложно сказать, что именно могло находиться «уже здесь», в нашем «нигде», которое вскоре начнет становиться нашей вселенной.

Если ты хочешь вникнуть в вышеописанное подробнее, имеет смысл вернуться к первой книге. Там ты найдёшь огромное количество очень убедительных примеров. Вообще, я уверен, что, без серьёзного вникания в идеи первой части этой книги, дальнейший наш путь будет крайне сложен. Ведь мы здесь возьмёмся за длинные истории, вскоре ты поймёшь почему я их так называю, а это штука очень непростая. В них много наслоений, много путаницы, много искажений, повторений и сложностей. Но, если ты чувствуешь что готов, я предлагаю нам с тобой обратиться к нескольким известным мифологическим традициям и рассмотреть их в свете алгоритма творения. Мы встретим там множество очень разных и интересных образов, и ты сам сможешь убедиться в том, какой порой неожиданный смысл они в себе таят. Будут ли мои аргументы убедительны — судить тебе. Я предлагаю начать с мифологии индейцев мезоамерики. В первой книге мы уже затрагивали эту интереснейшую традицию, но теперь, возьмёмся за неё всерьёз.

Мифология мезоамерики

Молодой бог кукурузы

Отец: Неудачная попытка

Как ни странно для столь отдалённой от нас культуры, образы индейцев мезоамерики вполне узнаваемы. Вот некий человек играет на священных инструментах. Звуки его музыки доносятся до великих владык, до «громов», и те отправляют к нему посланцев, дабы призвать его к себе. Посланцами, в разных версиях, являются жабы, совы и прочие.

В образе человека играющего на священных инструментах, мы видим «мировое яйцо», постепенно проявляющееся из чудесного, непроявленного «божественного мира» в мир материальный. Этим миром, миром ограниченности, миром, где всему возникшему однажды наступит конец, «миром смерти» и правят «громы», «владыки смерти». Можно сказать, что до пробуждения «первого Я» из состояния «мирового яйца», никакого «мира смерти», никакого материального пространства просто не существует, но, поскольку «мировое яйцо» где-то постепенно проявляется, это «где то» нужно как-то именовать. Игра мужчины на священных инструментах символизирует эманации сознания, ещё спящего в состоянии счастливой цельности «первого Я», ещё находящегося в единстве с «божественным миром», в общении с ним. Несмотря на то, что на самом деле воспринимать эти эманации здесь просто некому, они действительно являются чем-то феноменальным для окружающего «ничто». Заинтересованность «владык» и символизирует для нас эту феноменальность, её беспрецедентную новизну для этого места, если это место можно назвать «местом».

Посланцы, отправляемые «владыками» к человеку, ясно символизируют воздействие пробуждающее «мировое яйцо», воздействие выводящее его из состояния сна, состояния свёрнутости в самое себя. Эти символы говорят нам о том, что «первое Я» пробудилось от своих счастливых грёз под воздействием ощущений от этого самого, окружающего его «ничто». Так ли это? С той же долей вероятности, я мог бы предположить, что «первое Я» пробуждают воздействия «божественного мира». Как знать. Возможно, этот момент мы проясним в дальнейшем.

Наш герой является к «громам», к «владыкам смерти», и это символизирует пробуждение «первого Я» в зияющей пустоте. Здесь мы не находим сложной символики, которая могла бы объяснить нам мотивацию «первого Я» приведшую к воспламенению первого большого взрыва, но нам символически указывается на то, что спровоцировала это проявление «Я» именно пустота пространства символизируемая здесь «владыками смерти». Когда человек является к владыкам, те заявляют, что раз уж он вознамерился стать повелителем мира, что вполне естественно для образа символизирующего «первое Я», ведь именно оно будет творцом всей вселенной, так вот, он должен съесть всё предложенное ему угощение, и дают ему огромное блюдо с праздничным кушаньем. Совершенно очевидно, что перед нами очередной образ безграничной, окружающей «первое Я» пустоты, которую оно должно заполнить первым большим взрывом. Хотя, как часто и бывает в мифах, здесь есть заметное искажение логики. Ведь «первое Я» не будет пытаться втянуть, поглотить эту пустоту, оно попытается, безгранично расширившись, заполнить её собой, слившись с ней таким образом. То есть, формально можно было бы говорить о поедании первого большого взрыва пустотой. Но, если учесть, что своим бесконечным распространением, первый большой взрыв пытается заставить пустоту исчезнуть, мы вполне можем говорить здесь о поглощении этой самой пустоты пространства, символизируемой огромной тарелкой с кушаньем. Символ поедания, в образах первого большого взрыва, нередко встречается в мифологии.

Человек не может съесть всё, предложенное ему хозяевами, что совершенно прямо указывает нам на неспособность взрыва к бесконечному расширению, на неизбежность остановки и обращения назад к своему источнику, к сжатию в точку, то есть, на то, что эта попытка обречена на неудачу. Дальше, как это встречается в мифологии очень часто, следует ещё один образ того же. Боги предлагают человеку сыграть в мяч. Так же, как образ богов индуизма пахтающих океан, образ игры в мяч читается прямо и просто. Одно движение мяча вперёд — это расширение первого большого взрыва, и одно движение назад — это его сжатие, схлопывание в точку; вот и вся игра. Боги играют с человеком железными мячами и, в итоге, убивают его ими. И здесь тоже всё очень просто. Смерть — самый простой и понятный образ сжатия, схлопывания большого взрыва в точку, а железный мяч — ясное указание на плотность этой точки, на мощь этого сжатия. Мы совсем недавно говорили о камне, который Крон проглотил вместо своего сына Зевса. Убитого богами человека хоронят — ещё один образ того же сжатия, сворачивания «первого Я» внутрь самого себя. То есть, этот небольшой эпизод, несколькими повторяющимися образами ясно указывает нам на первый круг творения, от устремления «первого Я» к «божественному миру» и воспламенения взрыва, до его схлопывания в точку.

Новый эпизод. Женщина и кукуруза

Далее в повествовании возникает жена человека. Совершенно очевидно, что это отдельный и самостоятельный миф, внесённый в общее повествование гораздо позже. И дело даже не в образах эпизода, что мы будем сейчас рассматривать, дело в том, что эпизод, явно продолжающий историю мужчины что мы сейчас рассмотрели, мы встретим далее. А поскольку, это отдельный и самостоятельный миф, мы, скорее всего, вновь увидим в нём описание самого начала.

Во множестве сходных версий рассказывается о том, что родители этой женщины, а получается — девушки, всячески препятствовали её беременности. Есть версия, по которой девушка живёт в стеклянной коробочке, запечатанная туда родителями. Некий влюблённый в нашу героиню мужчина очень хочет быть с ней. Конечно, всё большое повествование в целом, подразумевает под этим мужчиной всё того же, убитого «громами», но мы с тобой понимаем, что это новый герой, что это другой герой.

Мужчина, ради проникновения к любимой, обращается в блоху и проникает в одежду приготовленную для его любимой. Девушка одевается, и блоха кусает её в нужное место. Девушка беременна. Очень часто, в самых различных версиях, девушка не хочет этой беременности, не хочет этого ребёнка. Девушка избавляется от плода и хоронит его. В других версиях говорится о рождении мертвого ребёнка. Вскоре на могиле вырастает куст кукурузы.

Что же мы можем увидеть в этом коротком и драматичном эпизоде? Давай начнём с его конца. Выросший на могиле младенца кукурузный куст — это символ первого большого взрыва. Соответственно, сам ребёнок, символически породивший его, это — образ «первого Я». Почему ребёнок мёртв или выкинут матерью, и почему он захоронен? «Первое Я» отделено от прекрасного, незримого, непроявленного «божественного мира», отделено и заброшено в мир материи, мир ограниченности, «мир смерти». Таким образом оно действительно мертво и захоронено. Ощущение «первым Я» своего полного одиночества, отсутствие какой-либо связи с силами породившими его, с условными «родителями», символически описывается здесь образом «нежеланного ребенка», «прерванной беременности» или «выкидыша». На это же указывает символ «захороненности». Интересно, что младенец похоронен в земле, а куст кукурузы из него вырастает на поверхность, в мир где живёт его мать, то есть — в «божественный мир». В этом можно увидеть символ того, что первый большой взрыв действительно является проекцией частицы «божественного», проекцией или результатом действия «искры», результатом её воспламеняющего эффекта, без которого взрыв не мог бы возникнуть. Таким образом, первый большой взрыв является проявлением «божественного мира», тогда как сам его формальный создатель, «первое Я», затеряно в низменной материальной пустоте. Вот почему, ребёнок похоронен в земле, а куст кукурузы, как его проявление, возвращается к матери, в её мир.

Сделаем ещё один шаг назад в рассматриваемом нами эпизоде. Беременность женщины — это, судя по всему, образ «мирового яйца». Пока ребёнок находится в этом состоянии, состоянии счастливого сна, в состоянии единства с «божественным миром», он фактически в этом мире и находится. Мы уже говорили о сложности определения местоположения «мирового яйца». Когда же женщина рожает или выкидывает ребёнка, когда она его хоронит, что следует рассматривать как символ того же, мы видим образ пробуждения «первого Я» именно в мире материи, в мире ограниченности, в «мире смерти».

Делаем ещё один шаг назад. Женщина, или точнее девушка, одевается и получает укус блохи от которого зачинает. Похоже, что здесь мы видим символы тех сложностей, которых я хотел избежать. В традиционной оккультной литературе есть упоминания различных слоёв и аспектов того, что я здесь условно называю «божественным миром». Также там есть описания долгого, многошагового процесса пробуждения этого «божественного мира». Ведь в течении бесконечно долгого процесса пралайи, как это называется в традиции индуизма, в период между полным сворачиванием предыдущей вселенной и началом разворачивания новой, этот «божественный мир» находится в состоянии полной инертности, полного ничто. Пробуждение же этой инертности к новому творению происходит, как минимум в несколько шагов, в несколько этапов, и участвуют в нём несколько начал, потому что, как я уже сказал, «божественный мир» не является однородным.

Образом этой самой изначальной инертности, полного ничто «божественного мира», является символ девушки, хранимой родителями от возможной беременности в стеклянной коробке. Ты понимаешь, что символ именно беременности, здесь совершенно не случаен. Речь идёт именно о долгом периоде — «не проявления», «не творения», «не рождения». Очевидно, что девушка символизирует женское начало, женский аспект «божественного мира», находящийся на этом этапе в состоянии полного «ничто». Также мы видим в этом эпизоде символ мужского, более активного аспекта этого же мира. Это мужчина обернувшийся блохой.

Факт того, что девушка одевается и, судя по всему, выпущена из своей стеклянной коробки, хотя коробка присутствует лишь в некоторых версиях, указывает нам на то, что женский аспект «божественного мира» перестаёт быть «ничем», он собирается, он уплотняется. Символ стеклянной коробки очень удачен, он говорит о закрытости и, одновременно, прозрачности, то есть — о пустотности, нейтральности, пассивности, о полном неучастии. Выход же из коробки и одевание девушки, действительно говорит об уплотнении, о назревании в полном «ничто» чего-то существенного. Слитым с символом одевания мы видим символ воздействия чего-то внешнего, воздействия мужского аспекта. Означает ли это, что мы видим здесь два символа одного и того же, что это уплотнение женского божественного начала естественно приводит вскоре к назреванию будущего «первого Я» и выбрасыванию его в мир материи? Или речь действительно о двух отдельных аспектах, о воздействии активного, мужского божественного аспекта на созревший аспект женский, в результате чего происходит постепенное зарождение того, что позже проявится в мир как «первое Я»? Судя по тому, что упоминается в древней оккультной литературе, верен скорее второй вариант, и не случайно здесь явно проступает аналогия с яйцеклеткой и сперматозоидом. Но, я предпочитаю не говорить об этих этапах творения. Я верю в их реальность, но, на мой взгляд, они слишком сложны и тонки, чтобы пытаться их описывать. Я предпочитаю говорить о том, что действительно можно увидеть, прочувствовать и понять. Здесь же, нам всё же пришлось коснуться этих сложных моментов по причине того, что мы встретили очевидные символические указания на эти непостижимые этапы предшествующие уже явному и более-менее понятному творению вселенной.

Итак, всё это в итоге привело к первому большому взрыву, символизируемому выросшим на могиле ребёнка кустом кукурузы. Тринадцать его початков обращены на восток, а двенадцать — на запад. Порой, число тринадцать трактуют как символ мужчины, а двенадцать — как символ женщины, делая из этого вывод о андрогинности, в данном случае, куста. Мне же всё видится несколько иначе. Сейчас будет немного сложно, поэтому собери всё своё внимание.

Символ куста кукурузы, выросшего на могиле ребёнка, вполне мог бы символизировать выход «первого Я» на второе, уже настоящее творение вселенной. Куст мог бы символизировать «древо мира», то есть, каждый из его початков мог бы указывать нам на пробуждение нового «Я» в его новом пространстве пустоты. Даже числовая символика была бы здесь вполне уместна. Равное число початков смотрящих на восток и на запад, символизировало бы то, что в каждом новом мире расширение взрыва приведёт к его схлопыванию, а лишний початок смотрящий на восток, «мужской» початок, указывал бы на преобладание принципа расширения. И действительно, несмотря на то, что каждый взрыв в итоге приходит к сжатию в точку, каждая из этих точек через какое-то время вновь раскрывается в новое творение возникновением множества новых «Я» начинающих свои первые круги творения, то есть, принцип расширения во вселенной преобладает, он не находится в равновесии с принципом сжатия. Именно потому, вселенная беспрерывно расширяется.

То есть, мы можем предполагать, что эпизод начавшийся с появления в событиях девушки, всё же говорит нам о втором творении. Но тогда, это означало бы, что начинается он с четырёхкратного повторения подряд разных образов назревания новых «мировых яиц», а это немного странно. Повторяющиеся эпизоды — это дело обычное, но несколько разных отдельных символов одного и того же подряд — это что-то новое. Я имею в виду, что назревание новых «мировых яиц» мы должны были бы увидеть — в образе стеклянной коробки, где держали девушку родители, в мотиве одевания девушки, в её беременности, и даже, в образе захоронения её мёртвого ребёнка. По-моему, многовато.

Если считать весь эпизод с девушкой не отдельным, а продолжающим историю мужчины и «громов», первый образ в истории девушки, образ стеклянной коробки можно было считать повторением образа захоронения погибшего мужчины символизирующим то же самое, то есть — сжатие первого большого взрыва в точку. Тогда назревание новых «мировых яиц», связанное с выходом «первого Я» из состояния болезненной сжатости, символизировалось бы тремя образами: одеванием девушки, её беременностью и погребением младенца. Всё равно многовато.

К тому же, у образа кукурузного куста как символа «мирового древа» есть один серьёзный минус. Как ты уже понял, «мировое древо» — это, упрощённо говоря, бесконечно расширяющаяся вселенная, состоящая из множества новых первых кругов творения, всё более множащихся с каждым новым этапом. Несмотря на то, что каждый из первых кругов — это расширение сменяющееся схлопыванием, вся она в целом, состоящая из множества этих кругов, благодаря их беспрерывно растущему множеству, планомерно и неостановимо разворачивается. Я хочу сказать, что «мировое древо» беспрерывно растёт, для него в целом, нет никакого убывания.

Насколько этому принципу соответствует куст кукурузы? Ведь женщина собрала с него початки, вылущила зерна и размолола их в муку. Да, сам куст остался, но, после произошедшего, очень сложно сказать, что он символизирует беспрерывно растущее мировое древо. Так что, с идеей истории девушки, как полноправного продолжения истории мужчины, всё выходит не очень. Похоже, что она всё-таки действительно отдельно и самостоятельно повествует нам о творении вселенной с самого начала.

Но, будет ли такая трактовка более убедительной? Может ли куст кукурузы выросший на могиле ребенка символизировать первый большой взрыв и, соответственно, указывать на первый круг творения? В принципе — да, но, в таком случае, нам очевидно нужно разобраться в символике этих чисел.

Символ тринадцати кукурузных початков смотрящих на восток и двенадцати початков смотрящих на запад — очень ярок, просто кричащ. Давай же попробуем в нём разобраться. В первой части книги мы рассматривали символическое, оккультное значение сторон света. Четыре стороны света в этом смысле, символизируют четыре основных этапа первого круга творения по аналогии с четырьмя этапами земных суток. «Восток» — это направление на восход солнца, и соответственно — этап восхода солнца, в чём мы видим совершенно ясный символ пробуждения «первого Я». «Юг» — это направление на солнце находящееся в зените, что ясно указывает нам на этап первого большого взрыва во всём его беспредельном расширении. «Запад» — это направление на закат солнца, что ясно символизирует нам переход первого большого взрыва к схлопыванию. И соответственно «север», это направление на солнце отсутствующее, ушедшее от нас до рассвета, что ясно указывает на ночь и символизирует сжатость «первого Я» и первого большого взрыва в точку.

Также полагаю, что упоминание любой из сторон света в оккультных текстах нужно воспринимать буквально. Неважно, двигается ли кто-то «с востока» или «на восток», если звучит именно это направление, значит речь именно об этой фазе творения вселенной, о пробуждении «первого Я», о самом начале.

Так как же нам понимать — «тринадцать початков глядящих на восток и двенадцать — глядящих на запад»? Конечно, количество початков наводит на идею множества новых «первых Я», а значит — на идею второго творения, но это не единственный вариант. В первой части книги мы подробно рассматривали двенадцать титанов, двенадцать детей Урана, символизировавших составляющие первого большого взрыва. Также, мы упоминали их и здесь, в предисловии выше. Ты понимаешь, что в символике числа «двенадцать» ясно присутствует указание на шесть составляющих первого большого взрыва преобразовавшихся в шесть составляющих его схлопывания. Початки глядящие на восток, очевидно напоминают нам о пробудившемся «первом Я», а початки глядящие на запад, указывают на этап схлопывания первого большого взрыва. В связи с этим, резонно предположить, что «восточные» початки одновременно символизируют и расширение первого большого взрыва как первого активного проявления «первого Я».

Как же понять совмещение двойственности внутри каждой цифры и двойственности двух направлений? Полагаю, что эти два символических направления нужно не суммировать и не противопоставлять друг другу, их нужно, каком-то смысле, наложить друг на друга.

Сейчас объясню что я имею в виду. «Двенадцать», присутствующее в обоих числах, указывает на шесть составляющих первого большого взрыва преобразовавшихся в шесть составляющих его схлопывания в точку. То, что символика обоих фаз, расширения и схлопывания, присутствует в обоих направлениях початков, в направлении символизирующем расширение и в направлении говорящем о склопывании — опять-таки не странно. Мы можем вспомнить детей Урана, вместе с ним символизировавших первый большой взрыв. Их было — шесть братьев и шесть сестёр, что символизировало не только шесть аспектов расширения взрыва, но и шесть аспектов его схлопывания. Появившиеся в повествовании несколько позже дети Крона — три брата и три сестры, все вместе символизировали всё те же аспекты схлопывания первого большого взрыва, но вместе с тем, и аспекты будущих расширений, аспекты второго творения вселенной. В символе кукурузного куста мы видим подобное, с той лишь разницей, что дети Урана и дети Крона присутствуют в разных эпизодах, предположительно разделённых временем, что не мешает им символизировать тесно связанные между собой этапы творения. В образе же куста, все эти символы присутствуют одновременно.

Символ числа «тринадцать», в приложении к символу «востока», указывает нам на то, что схлопывание первого большого взрыва не приводит к полному исчезновению, что, поскольку всё сжимается в точку, эта точка и остаётся в итоге, как ещё одна единица. Но, дело даже не в этом. Тем более, что эта единица скорее должна быть связана с символом «севера», в связи с её состоянием сжатости. Дело здесь в другом. Вместе и несмотря, на расширение и сжатие со всеми их аспектами, проходя через все изменения в качестве их непосредственного автора и, одновременно, стороннего наблюдателя, во всём происходящем присутствует ещё одна единица, это — само «первое Я». Совершенно естественно, что оно символизуется лишним кукурузным початком, глядящим именно на восток, а не на юг, запад или север. Ведь состояние стороннего наблюдателя, естественное и постоянное состояние «первого Я», связано именно с символом востока. Вот, какие смыслы можно извлечь из символа кукурузного куста, выросшего на могиле умершего ребёнка. Не удивлюсь, если, в более ранних вариантах этого текста или изображениях этих символов, присутствовало что-то подобное, что позже было искажено при пересказах, переписываниях, переводах, объяснениях или просто попытках понять.

Насколько всё это убедительно — судить тебе, но если мы правы, дальше нам встретятся символы схлопывания этого самого первого большого взрыва. Ведь подобных символов включённых в его собственный образ, обычно недостаточно, что мы видели на примере тех же самых детей Урана в «Теогонии» Гесиода.

Итак, девушка, то есть — уже мать, срывает початок, мелет и растирает его зёрна, и делает из этого варёное тесто. Кажется у индейцев это называется томаль. В этом образе можно рассмотреть символ схлопывания первого большого взрыва в точку. Сорвать початок, вылущить из него зёрна, растереть их в муку, — прочесть всё это как символы уменьшения, исчезновения, сжатия первого большого взрыва «в ноль», в точку, будет вполне корректно.

Наша героиня берёт тесто с собой когда отправляется на рыбалку с другими женщинами. Сама тема воды, образ приближения героини к ней, указывает на то, что болезненно сжавшееся в точку «первое Я» готовится к новому разворачиванию вовне, к новому творению. Как ты уже понял, это творение начинается с созревания новых «мировых яиц».

Когда женщина собирается поесть, выясняется, что тесто пропало, испорчено. Женщина выбрасывает его в воду, и его съедают рыбы. Мы видим здесь, пусть и не аппетитный, но символ именно созревания, преобразования «мировых яиц». Почему он именно таков — понять не трудно. Ведь в результате этих изменений, произошедших с тестом, героиня выбрасывает его в воду, а иначе, она бы его съела, что было бы совершенно неуместным символом на этом этапе событий. Тесто попавшее в воду, а тем более — съеденное рыбами, ясно указывает нам на постепенный переход, на проявление «мировых яиц» в их новых «нигде».

В некоторых версиях мифа, один кусочек попадает на панцирь черепахи и уносится ею. И образ черепахи, и особенно — её панциря, и образ её «уплывания» — всё говорит нам о процессе проявления «мировых яиц» в их новых пространствах, о процессе всё большего погружения их в материю.

Мальчик

Начиная с этого этапа, кусочек теста описывается как живое существо — мальчик, а черепаха — как «бабушка» и, фактически, — его кормилица. Мальчик живёт в пещере с бабушкой черепахой и её мужем крабом и их многочисленными слугами. Появление в тексте двух новых героев, мужчины и женщины, прямо указывает нам на то, что новые «мировые яйца» разделились на «первые Я» и пространства «не Я», то есть, на то, что пробуждение новых «Я» произошло. А то, что наши герои живут в пещере, то ли у воды, то ли в воде, ясно указывает нам на то, что место действия переместилось в пространство материального мира, в глубины материи.

Есть версия, по которой мальчик испражнился на панцирь черепахи во время их пути в пещеру, отчего и возник всем известный узор панциря. Несмотря на сомнительность этого образа, в нём также можно увидеть указание на проявление вовне, да разворачивание. Сложно согласиться с тем, что то, что мальчик выделил из себя, символизирует прикосновение сознания, прикосновение внимания «первого Я» к окружающему ничто. Именно этим прикосновением, то есть — отделением малой части себя, «Я» и сотворило пространство, ведь не зря мы говорим о разделении на «первое Я» и пространство «не Я». Тем не менее, несмотря на неаппетитность этого образа, похоже он говорит нам именно об этом, о пробуждении «Я», и невольном сотворении им окружающего пространства из частицы себя.

За пробуждением новых «первых Я» должны следовать символы новых первых больших взрывов в их новых пространствах. Похоже, что именно они и следуют далее.

Мальчик растёт. Он развлекается стрельбой в рыб, предположительно из лука. Тем самым, он учит их пугаться и убегать, то есть — уплывать. Как часто бывает в мифах, к этому пристраивают понятную людям мораль. Наученные спасать свою жизнь, рыбы не дают людям выловить себя полностью и впоследствии умереть с голоду. Но я, вижу в этом иное. Стрельба в рыб — ясный символ расширения, распространения новых взрывов вперёд и вширь, а испуганно убегающие рыбы — указание на схлопывания этих взрывов. Конечно, направление убегания рыб соответствует направлению стрельбы мальчика, что, казалось бы, противоречит образу расширения переходящего в сжатие, но идеи двух этих действий различны. Мальчик атакует, что символизирует движение вперед и вширь, рыба же, испуганно убегает, что символизирует отступление первого большого взрыва к своему истоку, его схлопывание в точку.

Хотя, в убегающих рыбах также можно увидеть и символ расширяющихся взрывов. Мало того, в них можно увидеть идею неспособности каждого первого большого взрыва дотянуться до чего бы то ни было, идею бесконечно убегающей от него цели, что не странно, ведь убегает от него пустота.

Ещё одним символом схлопывания взрывов, символом уплотнения, в связи с этим, их материи и появления новых плотных точек, служит следующий момент. От стрел мальчика у рыб якобы появляются кости. В этом я вижу ясное указание на уплотнение вещества, новых первых больших взрывов и их составляющих, при переходе к сжатию. Заметь, стрелы мальчика объявляются причиной появления костей у рыб, а ведь эти стрелы символизируют новые большие взрывы, фактически являющиеся причиной последующих их схлопываний символизируемых появлением костей. Мелочь, но очень точная и, я бы сказал, изящная.

Думаю, ты заметил, что, раз за разом, мы видим здесь символы множественности, то есть, речь здесь действительно идёт о втором творении, состоящем из множества новых первых кругов.

Мальчик своим мачете разрубает ладонь дедушке-крабу, превращая её в клешню. Клешня, как и рыболовный крючок о котором мы поговорим позже, очевидный символ захвата, подтягивания, забирания. И значит, превращение некой, гипотетически человеческой ладони, в клешню, это ещё одно указание на переход от расширения взрыва к его схлопыванию. На это же указывает сам символ повреждения части тела героя мифа, о чём я уже говорил. Если рассмотреть этот образ подробнее, как символ некоего разделения, он вновь скажет нам о том же. Конечно, для символизирования перехода от расширения к сжатию скорее подошёл бы образ слома, какого-то предмета или части тела, но, по сути своей, разделение и является таким сломом.

Возвращение к матери

Полагаю, что следующий эпизод также является отдельным и самостоятельным мифом. Так ли это? Сейчас разберёмся.

Мальчик покидает своих воспитателей и отправляется на поиски матери. Мать, в это время, чинит глиняные горшки, а мальчик, забравшись на дерево, раз за разом стреляет в них, вновь разбивая.

Почему я считаю этот эпизод новым, отдельным мифом? Во-первых, в предыдущем эпизоде мы видели достаточно символов множества новых первых кругов творения, указывающих на то, что речь идёт о настоящем творении вселенной, о втором творении. Описывать его развитие в новых образах нет никакого смысла, ведь дальше всё происходит в соответствии с этим же алгоритмом.

Во-вторых, мы видим, что место действия вновь сменилось. К тому же, и это — в-третьих, мальчик наблюдает за своей матерью с дерева, что совершенно ясно символизирует начальное нисхождение «божественного» в мир материи. Хотя, кто из них в этом эпизоде символизирует «первое Я» — это ещё большой вопрос. Странным кажется то, чтоб мы вновь имеем дело с множественным числом, но мы попробуем разобраться и с этим.

Каверзы мальчишки, раз за разом стреляющего в горшки своей матери и разбивающего их, в общем вполне понятный, это символ размыкания «мировых яиц», символ пробуждения «первых Я». Но почему, мама, перед этим, чинит их? То, что изначально горшки описываются как предположительно повреждённые, кажется странным и малопонятным. Здесь нам нужно вспомнить эпизод предыдущего мифа, когда процесс одевания девушки символизировал появление и проявление в материальном мире «мирового яйца». Полагаю, что то же самое мы видим здесь. То есть, мы можем сказать, что починка горшков фактически означает их создание, что символизирует проявление, возникновение «мировых яиц» как чего-то определённого, хотя, говорить об их вещественности конечно же невозможно.

Мальчик символизирует не просто силу пробуждающую, размыкающую эти «мировые яйца», он символизирует то, что находится внутри них, а, в гораздо большей степени, — в «божественном мире», и что выходит из них, разрушая их, размыкая их, разделяя их на себя — «первое Я», и на пространство «не Я». То есть, если обратиться к широко ныне используемому всеми слову «портал», то «мировое яйцо» является именно таким порталом, входя в который в «божественном мире», «первое Я» выходит из него в мире материальном, разворачиваясь, размыкая это самое яйцо. Множественное число символа горшков мне здесь совершенно непонятно. Я искренне не вижу в этом никакого смысла. Возможно, дело просто в искажениях, обычных для долгой истории существования любого мифа, или же это связано с попыткой логично вписать этот эпизод в общую большую историю.

Кстати, разбивает горшки мальчик три раза, что вновь напоминает нам о «триединстве», необходимом для воспламенения взрыва, для его возникновения и расширения. В первой части книги мы не раз встречали символ «триединства» в виде трёх повторяющихся событий разнесённых во времени. В мифологии — это, опять-таки, обычное дело. Иногда символ «триединства» используется раньше соответствующего ему этапа, что мы видим и здесь, ведь пока что «первое Я» лишь пробуждается, воспламеняться первым большим взрывом ему ещё рано.

После произошедшего, мальчик наконец-то открывает себя матери. Как ты видишь, это прямо соответствует символу разбиваемых горшков, ведь и то и другое говорит нам о пробуждении «первого Я», о его проявлении на свет, хотя, речь скорее идёт о пробуждении в темноте.

Иногда сюда вклинивается ещё один небольшой эпизод. И, для его начала, образ «триединства» был бы очень кстати. Мальчик дразнит скорпиона, а когда тот бросается на него, убегает к матери прося её о защите. Думаю ты согласишься со мной в том, что в этом маленьком эпизоде мы видим всю историю первого круга творения. В начале этого эпизода мы видим попытку «первого Я», большим взрывом напасть на окружающую его пустоту, показанную здесь как нечто агрессивное, ядовитое, разъедающее. Надеюсь, что ты уже вспомнил змея Мидгарда Ёрмунганда с его ядовитой слюной, которого пытался поймать Тор на своей легендарной рыбалке. Там змей также символизировал пустоту, её леденящее, разъедающее, отравляющее воздействие, или точнее, именно таково ощущение «первого Я» от этой пустоты. В первой части книги мы разбирали этот эпизод подробно.

После чего, «первое Я» в форме первого большого взрыва, почувствовав невозможность достижения желаемого, отступает перед разъедающим ядом и холодом пустоты, убегает и прячется сжимаясь в точку. В данной версии — мальчик убегает от скорпиона к матери, прося её о защите. Этот эпизод явно рассказывает нам о первом круге творения. И кстати, в нём совершенно не наблюдается никаких ненужных символов множественности.

Мама ругает мальчика за разбитые горшки, вообще не признаёт его, а он напоминает ей историю своего рождения.

Трактовка этого момента зависит от того, считаем ли мы его эпизодом следующим за ситуацией со скорпионом, или же он является продолжением ситуации с разбиванием горшков. Иначе говоря, признаём ли мы эпизод со скорпионом частью этих событий?

На мой взгляд, этот эпизод конечно же является отдельным мифом, краткий но ёмким. А значит, первое общение мальчика со своей матерью нам следует расценивать как продолжение его каверз с разбиванием её горшков. То есть, мы сейчас находимся на этапе, когда «первое Я» пробудилось в пустоте. Судя по всему, хотя это и не принципиально, на данном этапе мама символизирует именно эту самую пустоту пространства. Её гнев на действия мальчика, её нежелание признавать его своим, это совершенно ясные символы воздействия пустоты на «первое Я», точнее, это символы его ощущений от неё. «Я» ощущает эту пустоту чуждой и враждебной, ощущает что ему здесь не место, вот что символизирует для нас поведение матери в этом эпизоде.

Наконец, мать приглашает сына поесть. Мы помним подобный мотив в самом первом, уже рассмотренном нами, эпизоде. Приглашение героя поесть, символизировало там первый большой взрыв. То же самое оно символизирует и здесь. Хотя, первый большой взрыв не поглощает окружающую пустоту, а сам входит в неё, наполняет её, на мой взгляд, символ поедания совершенно соответствует образу этого взрыва. Ведь он не просто перемещается будучи тем чем является, он появляется из ничего, его становится всё больше и больше, можно сказать, что он наполняет сам себя. Вот почему, речь здесь может идти о поедании. В тексте этого эпизода нам не объяснили причин произошедшего, не объяснили — что изменилось, но тем не менее, мы видим, что воспламенение первого большого взрыва произошло.

Дальше мама моет своего сына. Этот образ также нередко встречается в мифах о сотворении вселенной, например в мифах Японии. В данной ситуации, текущая вода, в связи с идеей «утекания», судя по всему, символизирует схлопывание первого большого взрыва в точку. То есть, мы ещё раз прошли очередной, отдельный и независимый эпизод, рассказывающий нам о первом круге творения. Этап схлопывания первого большого взрыва показан здесь очень не броско, но, судя по тому, что дальше мы увидим явные символы второго творения, раскрыли мы этот эпизод совершенно верно.

По стопам отца

Дальше мальчик спрашивает маму о флейтах отца. Она, в различных версиях, либо не отвечает ему, либо отвечает, но предостерегает сына от повторения судьбы его отца. Флейты спрятаны. Всё это новые символы нежелания сжавшегося в точку «первого Я» проявляться вовне, символы серьёзных трудностей, которые ему нужно преодолеть для разворачивания к новому творению. Но, творение должно произойти, такова воля неба, воля «божественного мира», а потому, мальчик находит спрятанные матерью флейты и начинает играть священную музыку, музыку ритуала, ту, что когда-то играл его отец.

Мы вновь видим символ эманаций сознания распространяемых вовне. Идёт ли здесь речь о назревании к проявлению в мир новых «мировых яиц», или это символ созревшей готовности «первого Я» выйти из состояния болезненной сжатости к новому творению вселенной? Полагаю, что этот образ применим к обоим вариантам, тем более, что они неразрывно связаны, ведь разворачивание «первого Я» происходит именно путем назревания множества новых «мировых яиц» готовящихся к творению.

Ты помнишь, что в ситуации отца мальчика, играющего на тех же священных инструментах, казалось, что играет он просто так, для своего удовольствия и, что его встреча с «громами» произошла лишь по их инициативе, в связи с их любопытством. Здесь же, цель мальчика вполне очевидна — он ищет встречи с «громами». Это можно трактовать как то, что речь здесь идёт именно о «первом Я», выходящем из состояния болезненной сжатости в новое творение и, на своём болезненном опыте, знающем с чем ему предстоит встреча. Но, это новое разворачивание вовне, стало возможным именно благодаря новому обретению контакта «Я» с «божественным миром», что соответствует его положению в самом начале, при первом пробуждении из состояния «мирового яйца». Отсюда, повторение образа игры на священных инструментах как символа эманаций сознания пронизанного «божественным» распространяемых вовне.

Как и когда-то, «владыки смерти», «громы» слышат его музыку и, раз за разом, отправляют к нему своих посланцев. Это муха, сова и летучая мышь. Есть версия, по которой мальчик прячется от посланцев в своей тростниковой флейте и его никак не могут найти. Это очередной образ того, как трудно было «первому Я» вновь решится на этот самый выход вовне, на выход в творение. Но чаще, мальчик принимает посланцев. Каждый раз, он приглашает посланца владык побыть, посидеть с ним. После чего, возвещает каждому из них, что за это им будет дарована вечная жизнь. С третьим и последним из посланцев, мальчик отправляется к «владыкам смерти».

Как и в ситуации с отцом мальчика, мне очень хотелось бы увидеть в символе посланцев проявление «божественного мира» стимулирующее «первое Я» к творению, но никаких признаков подобного я здесь не вижу. Поэтому, вновь приходится трактовать образы «посланцев владык» как ощущение «первого Я» от окружающей его пустоты, как её касания. Хотя, в первой части этой книги мы убедительно доказали необходимость нахождения «первым Я» постоянного контакта с «божественным миром» для возникновения самой возможности начала настоящего творения вселенной. Возможно, что мы встретим символы этого важнейшего момента в других эпизодах.

Три встречи мальчика с тремя посланцами можно было бы трактовать как символ «триединства». Оно нередко изображается тремя отдельными, разнесёнными во времени, ситуациями. Но «триединство», это этап невольного воспламенения «первым Я» первого большого взрыва, а для этого здесь ещё рано.

Полагаю, что идея вечной жизни для посланцев владык, как и прочие мотивы дарования людям или богам бессмертия в этих мифах, проистекают из того, что, в отличии от первого взрыва, очень скоро приведшего к концу, второе творение вселенной, каковое и происходит в образах рассматриваемых нами сейчас, будет длиться бесконечно долго, почти вечно. И происходить это будет, в том числе и потому, что, найдя правильное отношение к ситуации, «первое Я» осознаёт своё единство с окружающей его пустотой, с тем, что оно при своём пробуждении с первого взгляда определило как «не себя», как «не Я». Вот, на что указывает символ просьбы мальчика к посланцам — посидеть с ним подольше. Ведь посланцы символизируют эту самую пустоту. Можно сказать, что, выходя на настоящее творение вселенной, «первое Я» обещает пространству пустоты бесконечно долгое и гармоничное участие в этом в своём творении. Вот, что означает просьба мальчика — посидеть с ним, вот, что означает обещанное посланцам бессмертие.

Мальчику, как и его отцу когда-то, предлагается огромный сосуд с острой праздничной едой. Здесь можно вспомнить миф о путешествии Тора с друзьями в Уттгард. Там они так же соревновались в поедании. Мальчик ест не останавливаясь, ест бесконечно долго. В мифе этому даются объяснения. Например, он незаметно сбрасывает еду под стол и её оттуда уносит крыса или муравьи. Но, дело совершенно не в этом. Дело в том, что, в отличии от первого большого взрыва закончившегося очень скоро, второе творение длится бесконечно долго. Ведь оно состоит из, бесконечно умножающегося количества, новых первых кругов творения. Их количество растёт в геометрической прогрессии. Так же бесконечно увеличивается их разнообразие, ведь каждые новые, семь или даже четырнадцать составляющих предыдущего первого круга, отличаются друг от друга, и, становясь новыми «первыми Я», творцами своих вселенных, они всё более увеличивают это разнообразие, увеличивают его, практически беспредельно. При этом, их масштаб становится всё мельче, вплоть до возникновения атомов и далее.

Далее нашему герою предлагают выпить огромный сосуд с киселём. Здесь также можно вспомнить Тора с его рогом из которого он пытался выпить мировую бездну, всё из того же мифа о путешествии в Уттгард. Мальчик пьёт и пьёт не останавливаясь, тогда как «громы», которые тоже пьют, уже не могут больше продолжать. Это также объясняется, то ли хитростью мальчика, то ли везением, ведь в сосуде есть дырка, через которую, незаметно для владык, вытекает кисель. Но, настоящая причина, как ты понимаешь, всё в том же — второе творение не остановить. Как и в случае с Тором, испитие мальчиком киселя здесь, это испитие бездны, испитие бесконечного пространства пустоты. Этот символ говорит нам о беспрерывном разворачивании творящейся вселенной в этом самом пространстве. Символ вновь не очевиден, но, первый большой взрыв, пытающийся заполнить собой бесконечность, вполне можно увидеть как попытку покрыть её собой, захватить её, забрать, а значит — и выпить. В ещё большей степени это касается и настоящего творения вселенной, состоящего из множества таких взрывов.

Ты можешь сказать, что символ «питья» гораздо больше соответствует образу схлопывания взрыва, его «утеканию» в точку. Это было бы верным в отношении первого большого взрыва, но, в таком случае, питьё не описывалось бы как длящееся бесконечно. Ведь этот этап первого круга творения — ярок, мощен, но краток. Здесь же, нам прямо указывается на то, что действие мальчика длится бесконечно долго, что, в приложении к образу второго творения, ясно указывает на, почти бесконечное, разворачивание вселенной в пустоте пространства. Повторюсь, это вселенная входит в пространство, разворачивается в нём, она наполняет его, что казалось бы указывает нам на то, что это пустота выпивает вселенную, но учитывая то, что в результате своего распространения, как и в случае с первым большим взрывом, вселенная заменяет собой пустоту, вселенная заставляет её исчезнуть, образ бесконечно долгого поглощения мальчиком киселя вполне уверенно может трактовать как поглощение пустоты пространства творящейся вселенной. То есть, в образах «поедания» и «выпивания» здесь, мы видим два символа одного и того же, а не символы двух противоположных фаз, как можно было бы подумать. Символы двух фаз, как кажется, ждут нас дальше.

Когда же мальчика, как и его отца когда-то, приглашают поиграть с «владыками смерти» в мяч, он разворачивает железные мячи в сторону владык и убивает их. Подобное объяснение победы, конечно же ничего нам не даёт, но настоящая её причина нам уже известна. Я уже говорил тебе о том, что сам символ игры в мяч прямо указывает на первый круг творения. Движение мяча в одну сторону и его движение в другую, символизируют расширение первого большого взрыва и его схлопывание в точку. Вот почему, сам символ игры в мяч здесь уместен. Нам не указали прямо на эти фазы игры, но они явно подразумеваются. В символе игры в мяч здесь, можно увидеть очередное указание на то, что второе творение состоит из множества первых кругов творения

Интересен момент «разворачивания мячей». Он указывает нам на то, что мячи были направлены в противоположную сторону относительно той, в которую они двигались, когда ими был убит отец мальчика. Мы понимаем, что смерть отца символизировала схлопывание первого большого взрыва в точку, вот о каком движении железных мячей в тот раз идёт речь. Соответственно, то, что мальчик «развернул» их движение, указывает нам на то, что состояние, сжатия новых «первых Я» в точки, преодолено движением вперёд и вширь, преодолено расширением. Можно сказать, что здесь мы видим символ преобладания принципа расширения над принципом сжатия, благодаря чему и происходит творение вселенной. То, что таким образом мальчик побеждает «владык смерти», ясно указывает нам на них как на символы пустоты пространства материального мира, каковая и преодолевается творящейся вселенной. На первом круге творения, символизируемого историей отца мальчика, ужасающая сила этой пустоты оказалась непобедимой, но теперь, вселенная начала своё бесконечное распространение, бесконечное разворачивание.

Крокодил и не только

Здесь же, часто повторяется мотив соперничества с крокодилом. Крокодил хочет проглотить мальчика, тот просит его распахнуть пасть пошире, чтобы мальчик смог уместиться туда, но, когда доверчивый крокодил как можно шире распахивает челюсти, наш герой вырывает его язык. Я думаю, что данный эпизод попал в эту последовательность по ошибке. Полагаю, что, как часто и бывает, сказитель и собиратель мифов пытался объединить все найденные им эпизоды воедино совершенно не понимая их настоящего значения. Ведь это даже не очередной образ второго творения, это образ первого творения. Разверстая пасть крокодила, это явная пустота, мировая бездна окружающая «первое Я». Она, условно говоря, пытается поглотить пробудившееся «первое Я», по крайней мере, так оно это ощущает, и она же, грозит поглотить первый большой взрыв которым «Я» разлилось в ней.

Мы видим здесь явное наложение смыслов, ведь дальше, в эпизоде с языком крокодил очевидно символизирует сам первый большой взрыв. Мы уже не раз говорили о символах перехода расширения первого большого взрыва к схлопыванию. Вырванный мальчиком язык крокодила, совершенно очевидно говорит нам именно об этом важном этапе. Он говорит о повреждении, о прекращении, о движении назад. Сложно применить что-то из этого к образу самой пустоты пространства. Очевидно, что в этих строках крокодил символизирует первый большой взрыв.

Также очень правдоподобным кажется, что образ крокодила распахнувшего пасть, крокодила пытающегося проглотить мальчика, при этом, символизирует пустоту пространства. Можно ли и в этом увидеть символ крокодила как указание на образ первого большого взрыва? В общем — да. Если увидеть в распространении взрыва проглатывание «первого Я» находящегося где-то в центре, в истоке, если одновременно, увидеть в просьбе мальчика к крокодилу о распахивании его пасти пошире, символ того же расширения взрыва, происходящего через «первое Я» и по его воле, если переход взрыва от расширения к схлопыванию связывать с волей «первого Я» символизируемого здесь мальчиком, что совершенно верно, то связь символа крокодила с образом первого большого взрыва кажется очевидной. То, что этот символ одновременно имеет признаки самой пустоты пространства, не кажется мне особо критичным. Все эти символы создавались не для классификаций, столь любимых современным человеком, они создавались для познания, что у нас с тобой сейчас вполне получается.

Образ борьбы мальчика с крокодилом мог бы быть применим ко второму творению, если бы в нём мы видели указание на множественность, на то, что взрывы и их сжатия, символизируемые распахнутой пастью и вырванным языком крокодила, происходят во множестве, создавая единый непрекращающийся поток разворачивающейся вселенной. Здесь же, я этого не вижу. Хотя, как знать…

Расставание с матерью

Дальше, мальчик говорит своей матери о том, что он уходит. В этом можно увидеть указание на бесконечное разворачивание, бесконечное распространение творящейся вселенной, на то, что её поток не остановим. Хотя, на деле сложно говорить о каком-либо расставании мальчика с его матерью, ведь она, судя по образам их второй встречи, символизирует ту самую пустоту пространства, что также символизировали «владыки смерти». Но если, смерть «владык», победа мальчика над ними, являются совершенно понятными образами победы творящейся вселенной над пустотой, образами покрытия её, заполнения её, то образ расставания с ней, конечно же странен. Повторюсь, единственное, что я в нём пока вижу, это указание на бесконечное движение вселенной, на то, что она беспрерывно уходит всё дальше и дальше.

Далее мы видим ещё один интересный эпизод. Мальчик уходит. Мама смотрит ему вслед. Её груди полны молока, она его сцеживает, капли падают на землю и из них вырастают белые цветы. Поскольку индейцы, переводя образы своих мифов в понятные им, земные категории, считали мальчика кукурузой, его мама у них тоже является растением. Сложно сказать, каким растением она считалась в древности, но теперь, это марихуана — «санта роза». На мой же взгляд, цветы, вырастающие из капель молока упавших на землю, это очередной образ разворачивания вселенной состоящего из множества новых взрывов, из множества новых первых кругов творения.

Воскресение отца

Поскольку не одно поколение индейцев собирало различные мифологические эпизоды в длинные истории, было бы наивным надеяться на то, что на этом всё заканчивается. Нет, далее мы встречаем ещё один. Мальчик пытается воскресить своего отца. В общем-то, здесь всё довольно просто. И так понятно, что рождение этого мальчика, второе творение, это и есть воскресение его отца, умершего в результате завершения творения первого. Мальчик находит могилу отца, выкапывает его кости, собирает их и семь раз прыгает через них. Отец воскресает. Сын велит ему забраться к нему на спину и закрыть глаза ни в коем случае не открывая их. Успешное завершение всей этой затеи должно было сделать отца бессмертным, но, с дерева падает лист, отец пугается, спрыгивает с сына и тут же превращается в оленя. Сын опечален. Он даёт отцу платок, чтобы тот, хотя бы отгонял от себя комаров. Странный образ.

Официальная мораль здесь такова, что отец, вольно-невольно стал пищей, а значит, благом для людей, а люди, так же как и отец мальчика, должны были стать бессмертными, но, по его вине, не стали, они будут умирать, но возрождаться на том свете.

Совершенно очевидно, что в этом небольшом эпизоде, в новых образах, мы видим, очередное и неоднократное, описание второго творения, настоящего творения вселенной. Выкапывание мальчиком костей отца из могилы, это — вполне различимый символ нового разворачивания испуганно сжавшегося «первого Я» вовне, к новому творению вселенной.

То, что мальчик через эти кости прыгает семь раз, причём, предположительно — туда и обратно, совершенно ясно указывает нам на новые большие взрывы, с их семью составляющими, и на их новые схлопывания, то есть — на расширения и сжатия, из которых и состоит в сумме, новое творение вселенной.

Отец забравшийся на спину сына и их предположительное движение вперёд, это ещё один, очередной и ясный, символ начавшегося разворачивания вселенной. В нём вновь можно увидеть указание на то, что новое пробуждение к жизни испуганно сжавшегося «первого Я», происходит благодаря началу новых первых кругов творения, то есть — за счёт следующего поколения, которое в этом эпизоде символизирует его сын.

Идея бессмертия здесь не случайна, ведь, начиная с этого момента, вселенная действительно входит в режим бесконечного самоумножения, бесконечного самовоспроизведения и, соответственно, бесконечного разворачивания в пространстве. Также не случаен здесь образ, неизвестно откуда взявшегося дерева. Это она, эта самая вселенная, то есть — «древо мира».

Как понять символ закрытых глаз отца? В нём можно увидеть, и образ новых этапов «мировых яиц» находящихся в фазе счастливого сна, и символ полного единения принципов отца и сына на этом этапе. Соответственно, то, что отец всё-таки открыл глаза, может указывать на невозможность полного единения этих принципов. Очевидно, хотя и немного странно, что на данном этапе отец символизирует уже не изначальное «первое Я», что было бы естественно, и что, как кажется, мы видели в эпизоде его воскресения, а символизирует он здесь уже новые «Я». На этапе новых «мировых яиц» они находятся в единении, и с «первым Я», и с «божественным миром». На момент воспламенения первых больших взрывов — так же. А вот, в фазе пробуждения новых «Я» и в фазе перехода от расширений к схлопываниям, новые «Я» этот контакт теряют. Да, в образе отца сидящего на спине мальчика и открывшего глаза, мы видим символы лишь одной фазы единения и одной фазы разъединения, без символов, что ясно уточняли бы принадлежность их к тому или иному этапу первого круга, но это не принципиально. Всё равно мы понимаем, что сначала два принципа находились в единении, но потом, это единение прервалось, на что ясно указывает образ отца сидящего на спине сына и образ отца спрыгнувшего с его спины.

Не стоит расценивать печаль мальчика как указание на то, что всё могло произойти иначе, что его отец действительно мог стать бессмертным. Мы ведь понимаем, что речь здесь идёт не об отце