Оглавление

От редакции

Редакция «Время прозы» представляет первую книгу серии — «Маяки». В сборник рассказов современных авторов вошло двадцать девять произведений, посвященных маякам — символам одновременного служения и помощи, одиночества и расставания, ориентирам не только на поле морских просторов, но и в вопросах духовных поисков.

Как службу маячников в профессиональном сообществе подразделяют на службу в «аду» (если маяк построен в открытом море на скале), «чистилище» (если башня стоит на одиноком острове) или «раю» (когда прожектор источает свет с берега континента), так и рассказы книги отличаются по художественному темпераменту. Одни — суровые и пугающие, другие — полетные и меланхоличные, третьи — светлые и вдохновляющие. Найдет читатель в книге тексты мистические и реалистические, исторические и фантастические, а еще метафоричные и парадоксальные.

Главной же целью редакции при подготовке сборника стал выпуск такой книги, которую читатель не захочет оставить после прочтения на сиденье в метро, а непременно решит принести домой, чтобы добавить в семейную библиотеку. А потому каждый рассказ сборника отличает не только острый сюжет и образный художественный мир, но и многосложность содержания, способная стать читателю бесконечным источником вдохновения в жизни, к которому можно возвращаться на протяжении многих лет.

Рассказы книги были отобраны на конкурсе, большей частью написаны специально для сборника и публикуются впервые. Все это делает читателя очевидцем появления новой серии сочинений больших смыслов, созвучных произведениям лучших представителей русской литературы, которые давно стали ориентиром не только национальной мысли, но и мировой.

В книге читатель прочтет рассказы как известных прозаиков, так и не представленных пока широко в литературе авторов, при этом талантливых и перспективных, показывающих на примере произведений малой формы мастерство и способности.

Редакцию серии возглавил писатель, автор хтонической прозы Алексей Небыков, который знает цену литературному труду, творческому поиску и специально для сборника «Маяки» написал рассказ, чтобы в числе первых говорить о духовных началах человека и о вере в него.

Редакция убеждена, что литература есть высочайшее искусство, которое не терпит фальши и упрощения. А потому читатель «Маяков» будет огражден от агрессии нецензурной лексики, найдет в сборнике только чистый русский язык, а еще восхитительные рисунки художника-графика и искусствоведа Алисы Бошко, написанные специально для каждого рассказа. В наши дни созданные человеком иллюстрации в изданиях становятся редкостью, но в книгах серии «Время прозы» по-прежнему будут охраняться традиции и вера в человеческую сущность.

Приглашаем вас в удивительное путешествие по страницам большой русской литературы. И когда книга «Маяки» отзовется в ваших сердцах, не пожалейте минут, чтобы рассказать о сборнике, поделиться с друзьями, подарить другой экземпляр близким на праздник или без повода. Так, вместе, сумеем сделать эпоху в современной литературной жизни.

Алексей НЕБЫКОВ. Всяких полно. Живых мало

Мне всегда нравилось медитировать

так же сильно, как другим людям

нравится есть мясо…

Эдуард Лимонов

Годный день третий

— Витя, отвори створы. Дышать нечем… — тихим голосом договаривался кто-то из темноты, подталкивая вверх крепко сшитую металлическим затвором дверь лаза в фонарную плавучего маяка. — Я ведь и снаружи вползти могу, раскрошу стекло… — И что-то зашаркало внизу, заскребло, заворочалось. — Где-то валялись здесь блины варочной…

— Сергей Алексеич, довольно злодеить! Воды вам оставил, припасы есть! Дайте долежать спокойно.

— Долежи, долежи. Нам с Астрой Валерьевной чем жилее будешь… — И Виктор расслышал лязг раскрывающихся внизу дверей.

Сергей Алексеевич Резник, санитарный врач из Москвы, заметное столичное лицо, участник главных в стране рабочих групп и общественных советов, выглянул на морской свет из основания дрейфующего маяка — сигнального буя. Затем, обернувшись к воде спиной, стал карабкаться к макушке лампы, цепляясь за швы, за металла выступы. Но скользко оказалось тянуть себя, мучительно, и обвалился он в воду под испуганные всхлипы потопчицы Астры.

Сигнальный буй, заточивший случайных по морю попутчиков, был из тех, что в середине двадцатого века пришли на смену судам с особой маячной надстройкой, ходившим вдоль опасных мелей и притонувших скал. Якорение поплавка непогодой было расстроено, и кружил его невод морской неизвестно сколь давно.

— Витя, отвори створы. Давай уже по-нашему, — уговаривал снизу Сергей Алексеевич. — Ты ведь вторую седьмицу мучишь себя. Силы совсем выйдут, создашь нам с Астрой Валерьевной неудобства. Я, конечно, пообсохну и снова в набег пойду. Ты меня знаешь, я — решительный.

— Сережа, оставь его. Нужно категорически что-то делать с Даниловной. Неспроста я не ладила с ней, сквернохарактерной! Чуешь… как портит нам атмосферу. Общество ее небезвредно. Там, считай, заселились уже продукты распадения, вишь как неудачно тенями ее перекосило.

— Астрия, не говори пустости. Птомы созревают на третий день. Слышишь? И ничего… — убеждал Сергей Алексеевич, выжимая рубашку, поглаживая себя по животу. — Нам с тобой не ясно еще сколько по потокам шастать. Как предлагаешь выкручиваться?..

— Я все равно не желаю терпеть все это! И ты говорил, мы скоро прибудем…

Виктор позабылся на мгновение, перестав различать недовольные внизу голоса, брезгливые Даниловны волочения. Он припоминал, как на шаткой лодке сумел с этими изменившимися вмиг людьми сперва неделю выстоять на открытой воде, затем радоваться незапно пролившемуся небу, а там и дрейфующему на волнах сигнальному маяку, хранящему и воду, и припасы живым на сохранение…

Солнце тонуло в море. Набегал не-свет. Виктор захотел приподняться, выглянуть из купола стекла, чтобы различить на море искристые камешки надежды, хлебные крошки спасения. Но силы давно оставили его, и он лишь чуть невесомо завис на руках, да так и опал обратно на спину в тесный туннель, окружающий стержень лампы фонаря, где он уже не первый день истощением томился.

Рука его левая, прихватившая дно стеклянного глаза, сорвала в ходе напрасной попытки будто наклейку какую-то. И закружила она в закатном цвете, зашуршала по воздуху, заладила и, казалось, даже запарила, опустившись точно перо рядом с Виктором.

Виктор приподнял наклейку, и затеплился у него в руках образок — неизвестный святой, лик поизбит натурой и временем, но все равно будто в полутьме светится… Оторвав взгляд от находки, вдруг разглядел Виктор на полу прямоугольную площадку, примыкающую к стержню фонаря, не развиденную им в прежние дни, будто и не существовавшую, но проявившуюся ясно только теперь.

Он сковырнул прямоугольник пальцами и под ним увидел батарею, провода, разбросанные на полу болты, шайбы и куски изоленты. Провода поднимались вверх внутри тела фонаря к лампе, но один из них будто был недозакреплен на аккумуляторе или выскочил от сотрясений непогоды.

— Спаси и сохрани, — проговорил Виктор и примкнул отошедший провод к зацепу.

В тот же миг купол маяка окрасился солнечным светом, лампа пришла в движение, заскрипели механизмы, и полетел по шири морской надежды цвет.

Забываясь сном светового кружения, Виктор слышал внизу дикое оживление, звуки голосов ожесточенных, нечеловеческих, удары в затворенную лаза дверь и тяжелый плеск воды, изумивший тишину окрестностей…

Годный день второй

— Ты прежде убивал людей?.. — шептались в темноте.

— Нет, конечно. Но в последние дни мне разное снится… Две недели недоедаем. А запасы выйдут совсем… через четыре дня. Пойми, примерно на третий день без еды для нас, непривычных к голоду, мучения станут невыносимы. Появятся мысли… и у Виктора, и у Даниловны. К тому же на исходе запасы воды.

— Сережа, что же делать?..

— Не дать пропастине забрать четверых. Нельзя ослабнуть. Нужен протеин… Станем есть, будут силы для борьбы и остального. Сама знаешь…

— Мне кажется, — всхлипывали в темноте, — я не смогу… Какое оно?

— Тише, Астрия, разбудишь. Откуда же я знаю: в лавках его не купишь. Но полезное точно. Все в дело пойдет, ничего не надо организму выкидывать.

— Там, на корабле, я думала, ты не всерьез…

— Надо выживать. Все обернулось круто…

Утро встретило спасающихся в плавучем буе попутчиков угрюмо. На небе не было лица, тучи набегали с четырех сторон и обещали непогоду.

— Как бы не случилось бури, — вглядывался в небо Сергей Алексеевич. — Помотало нас неделю назад жестоко, прокричались все… А чего, Витя, такой смурной?

— Прикачало небось, чего пристал, — заступалась за Виктора Даниловна, дама солидная во всех смыслах. — Давайте лучше за перекус, пока не началась мотанка.

— Все-то ты, Даниловна, о кормлении. Пропустила бы хоть денек, — недобро намекала Астра Валерьевна.

А Виктор и вправду был ошеломлен. Непокой прошедшей ночи сделал его свидетелем жутких задумок помещенных с ним рядом сожителей. Разговор о вредительстве мог касаться только его или Даниловны, неповоротливой и бестревожной, смирившейся с испытаниями, неудобствами и принявшей все провиантные заботы на себя.

— Думаю попробовать до волнения наудить рыбы. Накрошишь сухарей на прикорм, Даниловна? — сообщил Виктор всем и, присев на корточки рядом с Даниловной, зашептал ей вполголоса: — Собирай припасы срочно, задумали нас с тобой придушить… Все что есть съестного — в пакет, — а вслух проговорил: — И баллоны давай пустые в лодку, Сергей Алексеич. Станет дождь заливать, наполню.

— Наполни, наполни, — стал ворошить двадцатилитровые бутылки в противоположном углу доктор, но, заметив, что волочит Виктор целый с водой баллон, завыступал: — Этот-то, Витя, куда? — И, будто начав подозревать, подошел к Виктору, вцепился в баллон, вырвал его у Виктора из рук и откатил в сторону.

— Как это я прихватил… и не заметил, — кисло улыбнулся Виктор.

— Что там, Даниловна? — подошел к побледневшей хозяйке буя Сергей: — А-а-а, это все наши припасы у тебя? Давай сюда. — И, достав из припасов один небольшой сухарик, доктор отдал его Виктору: — Держи. Накро́шишь сам. Да и в лодке-то не уплывай далеко, а то волной оторвет от нас и будешь скитаться.

Недолго крутился Виктор по морю, хотя непогода все не разрешалась. Внезапный неудержимый крик зазвучал над водой. Виктора звала к маяку Астра Валерьевна, сообщая жестами из створов буя, что нечто необратимое притворилось.

Задохнувшийся от скорой гребли Виктор ввалился внутрь маяка. В углу, окрашивая пол сливой, хрипела на исходе Даниловна. Шея ее была неестественно подломлена, взгляд застыл, а пальцы эпилептически впивались в металл маяка.

— Витенька, как же так, — убеждал доктор. — Приподнялась, тут качнуло, ну и опрокинулась. И враз головой в барьеры. Хрустнуло что-то, захрипело, и запах, знаешь, такой пошел!.. Конечный!

— Даниловна, милая женщина! Что же, как же!.. — припадал к утихающей Виктор. — Это ты все, негодяй! И фурия твоя Астра Валерьевна, — пожалел уже о вырвавшихся словах Виктор, различая, как тянется доктор к старой плитки блинам.

Некогда было страдать-надумывать, схватил Виктор полупустой баллон с водой и поволок вверх под своды лампы маячного фонаря.

— Витя, брось, что ты?! — не сразу сообразил доктор.

И только когда Виктор затворил люк, Сергей Алексеевич осознал досадный промах — неприступная железная купола дверь, крепкое маячное стекло оградили Виктора от его вторжений.

Долго еще Сергей Алексеевич и Астра Валерьевна уговаривали Виктора снизиться, уверяли его в своей решительной безучастности, объясняли, что это, мол, сама Даниловна себя в проекции завернула и прекратительно подкосила. Но не слушал их Виктор, и вскоре жильцы подпольные его оставили.

Завязалась тогда внизу уборки кутерьма, споры частые, слезы, истерики. И впервые, засыпая в ту ночь, услышал Виктор ненасытное чавканье, а еще разговоры о засветившихся в темноте глазах.

Годный день первый

Виктор Карнов, студент пятого курса Дальневосточного университета, спешил на морской вокзал. Оттуда он думал выйти в шестидневное путешествие по маякам края, чтобы собрать для защиты на педагогическом материал о выдающихся строениях людей, что, как и учителя, дают в жизни направление, освещая верный путь.

В плане были маяки Токаревский, Гамова, Рудный, Слепиковского и целая россыпь других сигнальных башен, большей частью заброшенных на дальневосточных берегах. Окончиться путешествие должно было посещением разрушающегося маяка на скале Сивучья перед крутым мысом Анива, но предводитель группы сразу участникам сообщил, что погода может перезадумать, и тогда не каждый получится объект посмотреть, а куда-то и вовсе придется плыть на маломерных лодках.

Одиноких туристов на судне было немного, в этот раз четыре дюжины пассажирских мест почти все скупили участники конференции «Пища будущего»: врачи-диетологи, нутрициологи, санитарно-ветеринарные специалисты из различных городов нашей широкой страны. Они-то и поделились с Виктором гастрономическими проектами грядущего за очередным обеденным столом.

— А ведь и вправду говорят, приручить человека потреблять всякую, простите, мерзость — легко, — сообщал, перекладывая последние отрезы отварного языка из общего блюда к себе в тарелку, приветливый толстяк.

— О чем вы, товарищ Примов? — с досадой на свое промедление с закуской уточнял Сергей Алексеевич.

— Так вот о том самом, про что теперь утром ваш доклад был, товарищ Резник. Ну разве прежде могли мы с вами обсуждать концептуально, простите меня, Виктор, вопросы пожирания господина студента, например, — и Примов нерешительно открытой ладонью указал на Виктора, сидящего за столом напротив него.

— Боже мой, ну разве можно! Сережа, поправьте его, ведь вы не на самом деле! — закричитала Астра Валерьевна.

— Казалось бы, там, где случается что-то подобное, все человеческое пресекается, — продолжал Примов, поглощая язык. — И стоит только заявить о мыслях таковых, вас непременно объявят зверем или Сатурном, пожирающим собственных детей.

Сергей Алексеевич молчал, ожидая от Примова продолжения.

— И тогда приходят ученые, чтобы впервые о таком недопустимом заговорить. Мол, на то мы и приручены, чтобы обсуждать, и ничего ненастного не задумали. Случается проверка на всхожесть, а истины привычные претерпевают атаку. А далее обсуждение становится обычным, люди свыкаются, и вот кто-то уже сообщает: действительно, ну почему нет?

— То есть вы отрицаете благодатный эффект? Для планеты, для сокрушения голода, защиты от потепления? — вступалась за Сергея Алексеевича Астра Валерьевна. — Виктор, а вы что скажете?

— Ну, я, конечно, решительно против моего поедания, — пытался отшутиться Виктор, сообщая о неудобстве сложившегося разговора.

— Молодой человек, но такой несовременный, — досадовал Сергей Алексеевич. — Но ведь отдают же тела науке… почему же не насытить гладных? А потом, товарищ Примов, мы ведь не вдруг об этом говорим: древние поедали друг друга на протяжении столетий, а потом пришли борцы за человечность — выдавать насилие порабощения за идеалы гуманизма. Посмотрите находки, свидетельства…

— Да, да. Много раз слышал эти приговоры. Таким образом часто теперь порок возводится в свободы, заступники обращаются в насильников, а все органичное для человека зовется преступлением, — возражал Примов. — От недопустимого до общепринятого в общем-то один шаг.

— Простите, Сергей Алексеич, но как вы будете жить дальше, после совершения?.. — уточнял Виктор.

— Полагаю, как и прежде. А случись некоторая со мной стыдливость или если обитающие рядом начнут заявлять протест, можно ведь и иную создать личность, покинуть места, позабыв все, как недоразумение. В конце концов, стоит попробовать ради возможного благотворения человека.

— Как удивительно у вас сочетаются кровожадность и человеколюбие, Сергей Алексеевич… — не окончил фразу товарищ Примов, и внезапная жизнь, как всегда, доказала, чего стоят на деле любые масштабы и намерения человека.

В тот ясный день белая волна-убийца вдруг появилась в прибрежных водах Японского моря. Эти блуждающие без причины и здравого смысла волны встречаются и на мелководье, и на глубокой воде вопреки прогнозам и геофизическим ожиданиям, воспаряют на высоту не менее двадцати шести метров, чтобы обрушиться с силой превыше тысячи килопаскалей механического напряжения на зазевавшиеся корабли, раскалывая корпуса, срывая фальшборты и прикрученные стальными болтами лебедки.

Волна ударила в самый центр идущего по морю корабля. Судно вмиг все оказалось под водой, затрещало страшными повреждениями. В центре палубы зазияла пробоина диаметром не меньше четырех метров, а устроенный на корме застекленный ресторан со всеми его навестителями был смыт в море.

День завершительный

Патрульный катер «Мангуст» неуверенно шел на сигнал. В навигационных картах мелей или опасных камней в зоне не значилось. Тем не менее луч призывал золотым цветом, привычно означающим морскую для судов глубокой осадки погибель.

Уже на подходе спасатели прибрежных вод Олег и Игорь различили давно не виденный, вышедший из всех употреблений корпус плавучего маяка крепкой оснастки и вместительного строения. Откуда враз появился он у российских берегов, да еще и выдавающий всем живым призывы… Казалось, призрак качался на воде, завлекая жертвы себе в подношение.

— Держи ровнее, Олег, — помогал Игорь. — Сей раз привяжемся и обсмотрим находку. Эко его помотало. Гляди! Утратил основы, а все равно светит.

Игорь привязал катер к бую и уже силился приоткрыть в тело маяка дверь, но ход не давался, точно скрывал собывшееся внутри. Тогда спасатель показал жестом Олегу, что не управиться здесь без инструмента, и, взобравшись на крышу рубки «Мангуста», стал карабкаться к куполу маяка.

Желтый свет лампы сперва ослепил его, но и на оборотном ходе сигнала сложно было что-то разглядеть сквозь разошедшееся трещинами стекло маяка.

— Будто бились в фонарную снаружи! — кричал Игорь, пока Олег корежил ломом в основу маяка дверь.

Петли скрипели, натужились, но в конце концов решили уступить. Завалилась входная створка наружу, овевая спасателя тяжелой вонью.

— Боже мой!..

— Что там, Олег? Есть кто живой?!

— Всяких полно, живых нет! Что за ярая смерть! — кричал, сдерживая тошнотворные позывы, Олег. — Нечистые здесь заточены, спаси Господи! Жрали друг друга до последних соков…

— Олег, передай-ка стержень. Будто есть в башне живой. Точно! Явится шевеление. Вызволим редкого на ясный свет.

В истощенном, болезном состоянии доставили Виктора на материк. Долго еще он возвращался к жизни, не имея ни духа, ни крепости, чтобы все случившееся обсказать, все повторял беспонятливым сестрам и служителям порядка, что можно ведь и не истреблять друг друга.

* В названии рассказа использована цитата из фильма «Замысел» Дмитрия Зодчего (2019).

Анна БЕЗУКЛАДНИКОВА. Не уходит

Легкомоторная лодка качалась на волнах так, что Ева то и дело вздрагивала. Плавать она не умела, а спасательные жилеты на станции не предлагали. Она покосилась на Вадика. Муж держал ее за руку и что-то чуть слышно бормотал, глядя на оставшуюся позади едва видимую полоску берега. Ева знала, что ему не понравится эта поездка, но больше терпеть не могла.

Лодка прыгнула на волне, Еву неприятно подкинуло, и она ударилась спиной о корму.

— Ну и лихач нам попался, — нервно возмутился Вадик.

Ева посмотрела на гномовидного провожатого, прячущегося в брезентовый тяжелый плащ. Старик следил за курсом и всю поездку был угрюм и молчалив. Вечернее солнце давно скрылось за тяжелые синие тучи, и темное небо сливалось на горизонте с неспокойным морем. Если присмотреться туда, вдаль, можно было различить, словно единственную звезду на небе, мигающий свет старого маяка.

— Не могу представить, как это — жить отшельником среди моря, — шепнул Вадик. — А если, к примеру, аппендицит? Или пивка с чипсами захочется?

Ева потерла правый висок, с той стороны, где сидел муж. Обычно помогало, если начинала гудеть голова. Лодка резко повернула, и волна окатила лицо Евы мокрыми брызгами. Она возмущенно цокнула. Вадик пожал плечами, ему-то хоть бы что.

Наконец перед ними показалась драконьей спиной темная каменная гряда, на которой одиноко высилась седая башня маяка. Лодка медленно подобралась к острову. Старик заглушил мотор, взял канат и ловко закинул его за железный столбик, затем подтянул лодку к бетонной плите, служившей чем-то наподобие причала. И показал жестами, что надо выходить. Видимо, глухонемой, подумала Ева. Она аккуратно вылезла из лодки, чуть замочив левый ботинок. Внутри него тут же стало мокро, еще не хватало заболеть. Старик быстро собрал канат обратно в лодку и завел мотор. Вадик присвистнул ему вслед.

Маяк был совсем близко, но как до него добраться? Башня стояла на каменном возвышении: видимо давным-давно для того, чтобы заложить для нее фундамент, выдолбили часть скалы. По сырому от дневного прилива песку они дошли до каменной гряды, огляделись и обнаружили вполне устойчивую железную лестницу, ведущую наверх. Ева старалась подниматься по ней аккуратно — ступеньки были мокрые, местами покрытые слизью морской зелени. На середине пути остановилась, чтобы отдышаться.

С высоты остров показался небольшим: за каменными выступами и кустами отовсюду проглядывалось море, а внизу, на северной стороне, у воды, стоял деревянный сарай и более обустроенный причал с катером. Чуть поодаль возвышался небольшой холмик, а рядом с ним — черная каменная плита.

— Что это там, чья-то могила? — спросила Ева.

Вадик молчал. Он выглядел напряженным и всю оставшуюся дорогу до входа на маяк насвистывал что-то себе под нос. Чем выше они поднимались, тем гуще и тяжелее становился воздух. Ветер раздувал Еве капюшон так, словно хотел вытолкнуть ее с лестницы. Добравшись до верха, они прошли к крыльцу маяка и постучали в дощатую дверь. За ней что-то скрипнуло. Еве показалось, что кто-то разглядывал их через узкую щель.

— Здравствуйте, — уверенно сказала Ева.

— Кто там еще? — раздалось басом. — Никого пускать нельзя, не положено.

— Помогите мне, пожалуйста. Кроме вас, никто не сможет…

Скрипнул засов, и дверь открылась. Смотритель маяка, Афанасий Горов, был бородат и хмур, похожий на батюшку из московского храма, к которому Ева тоже обращалась за помощью, но тот не справился. Хотя нет, не сильно похож, просто из-за густой бороды такое впечатление. Этот был выше и шире в плечах, лобастый. Зыркнул на Еву, потом на ее мужа. Вздохнул:

— Поня-ятно.

В узкой, обитой деревом комнатушке, служившей Горову кухней, было навалено много всякой рыбацкой утвари: сети, удочки, ведра… Вадик, разглядывая тяжелые острые копья, толкнул Еву под бок — смотри какие! Ева взволнованно дернулась. Горов прищурился:

— И давно это с тобой?

— Два года, четыре месяца и восемь дней, — ответила Ева. — Сразу после аварии на трассе. Я сначала по врачам ходила, но все бесполезно. Прописывали таблетки, но толку ноль. Не уходит…

Горов усмехнулся, помешивая варево на плитке. Запах стоял такой, что, даже не будучи голодной, Ева согласилась поесть. Вадик сидел молча, наблюдал за ней и слушал разговор. Было заметно, что он понимал: назад дороги нет.

— Потом в церковь ходила и к бабушке одной на Алтай летала.

— Про меня откуда знаешь? — спросил Горов, разливая по глиняным плошкам рыбный суп.

— В самолете по пути домой разговорились с женщиной. Я от усталости выболтала ей все как на духу, а она и рассказала, как прошлым летом вы ей помогли. С матерью она мучилась, не помните такую? Зоя Сергеевна из Москвы.

Горов кивнул:

— Сказала Зойка, что это не я ей помог, а жена моя?

— Нет, а это имеет значение? — спросила Ева, обжигая рот ухой.

— Ишь ты… Значение! А золото, золотишко-то, привезла?

Про золото Зоя Сергеевна, конечно же, предупредила. Ева достала из кармана сверток, развернула. Блеснуло старое бабушкино ожерелье. Горов подобрел. Перемешал острием ржавого ножа табак в трубке, прижал его большим пальцем. Когда трубка достаточно разгорелась, он задымил ею и начал рассказывать про свою жену, как любила она наряжаться, а больше всего по душе ей было золото.

— Душу за него могла продать, — улыбнулся Горов, поглаживая пальцем потемневшую от времени застежку. — Мне ничего от тебя не нужно, а вот ей эта побрякушка подойдет. Сейчас покажутся первые звезды — и можно будет идти.

Суп был наваристый и жирный, в другое время Ева не смогла бы его даже попробовать, а тут, замерзшая и уставшая, съела все до дна и даже собрала остатки черствой корочкой ржаного хлеба. Предчувствие долгожданной свободы согревало ее не меньше рыбного супа.

— Отдашь ей золото сама, — сказал Горов, надевая плащ.

— А где она?

Горов хрустнул шеей и молча вышел на крыльцо, оставив дверь открытой. Ева подхватила сверток и поспешила за ним. Вадик поплелся следом, опасливо озираясь:

— Мутный тип, а? Может, ну его?

— Нет, я все решила.

— Будто так уж и плохо тебе живется, — Вадик попытался встать на ее пути. — Давай еще раз все обсудим, это же на самом деле не такая уж и беда. Учитывая обстоятельства…

— Я больше так не могу.

— Отговаривает, что ли? — крикнул Горов.

— Имею право, — бормотнул Вадик.

Ева обошла его и поспешила за смотрителем, который уже начал спускаться по лестнице. Они прошли до середины, и затем Горов перелез на тропинку, которая вела в обход скалы к причалу. Они сошли на песок.

— Так это что же… Ее могила? — догадалась Ева.

Горов кивнул и махнул рукой:

— Иди. Дальше сама. Положи там.

Волны шелестели на берегу. Где-то позади, в зарослях колючих кустов, ухала сова. Ветер тормошил травянистые бугорки. На небе мигала яркая звезда, будто о чем-то предупреждая или напоминая, но Ева уверенно шла к могиле жены Горова. Достала сверток и положила сверху, на холмик. Поежилась от холодного ветра. Ну и что дальше? Вадик стоял рядом и хмуро смотрел вместе с Евой, как из-за черной мраморной плиты пополз по земле туман. Серое облако дотянулось до свертка, скрыло его и начало вытягиваться наверх, обретая едва уловимый глазом силуэт. Спустя секунду на Еву и Вадика смотрела бледная молодая женщина.

— Что это еще за… — прошептал он.

Женщина подошла ближе, рассматривая лицо Евы. Дотронулась до ее щеки ладонью, но Ева почувствовала лишь холодок по коже. Легкий ветерок с моря расшевелил ей челку, но и в этом движении воздуха ей узнавалось дыхание иного мира. То же самое она чувствовала от прикосновений мужа. Женщина откинула длинные волосы, и Ева увидела на ее шее бабушкино ожерелье. Значит, приняла подарок, подумала Ева. И, словно подтверждая это, женщина резко схватила Вадика за воротник и потащила за собой в туман. Ева зажмурилась, а когда открыла глаза, то увидела лишь серую дымку, которая стелющейся полоской скрылась за мраморной плитой.

Ева почувствовала, что наконец-то ей стало спокойно. И даже захотелось спать.

Горов не сводил глаз с могилы, потом высморкал нос и вытряс пепел из трубки. Они направились обратно к маяку, думая каждый о своем. Ветер погнал прочь черную тучу, и неожиданно показалась луна. Она осветила берег и проложила блестящую дорожку по черной недвижимой воде вдаль, вплоть до самого горизонта.

На следующее утро Горов стоял на берегу и смотрел, как забравшая Еву лодка медленно теряется в дали синих волн. Если бы его спросили: хотелось бы ему уплыть отсюда вместе с ней на Большую землю? Он, вероятно, не нашелся бы что ответить.

Когда-то давно, после долгой службы на Северном флоте, Горов вернулся в родную деревню и начал жить в ожидании того, что предложит ему судьба. А она явилась к нему однажды утром с просьбой починить калитку в доме через улицу, в виде молодой незамужней Фроси. По весне деревня проверяла свои хозяйства: крепки ли заборы, не подтекают ли крыши, не отсырели ли подвалы. Люди достраивали, чинили и ремонтировали, помогали друг другу по-соседски. Жужжали пилы, стучали молотки — на несколько недель деревня превращалась в дружный оркестр — и просьба Фроси Горова не удивила.

То, что Фрося пошла именно к Горову, для деревни было странно — за ней ходил полоумный сын местного батюшки. Страшно ходил: ночами стучал в окна, караулил у церкви, дразнил длинным языком и пучил глаза. Но все равно, какой-никакой, но жених. Натерпелась от него Фрося. Спустя несколько дней его нашли мертвым на берегу моря, резкие утренние волны не жалели его раскуроченной пулей головы. Был он левша, а револьвер держал в правой руке.

Только после свадьбы Афанасий узнал, что была у Фроси мания — тянуло ее, как сороку, ко всему блестящему, особенно сводило ее с ума золото. Как проклятая замирала она в городе перед витринами с украшениями, и не дай бог в гостях супруге товарища по службе, желающей произвести впечатление, достать к обеду золоченые ложки.

Горов жену любил и странности эти старался не замечать, зато деревня все чаще гудела и шепталась у них за спиной. Если пропадали у кого серьги или обручальные кольца — злились и думали на Фросю. А когда из единственной на всю округу церкви исчез золотой напрестольный крест, которым местный батюшка святил воду на молебнах, к дому Горовых пришла толпа. Участковый требовал досмотра, деревня гремела и проклинала Фросю.

В доме золота не оказалось, подтверждений наветам не нашлось, недовольные люди еще немного поругались и разошлись. Но после этого случая Горов принял предложение от бывшего капитана и уплыл с Фросей жить и работать на маяк, вдали от озлобленной деревни. И хотя крест потом батюшка нашел за престолом — завалился в щель между досок, — про Горовых начали ходить слухи, будто уплывали они не с пустыми руками. А все потому, что старуха, чей кривой домишко стоит на берегу у станции, видела краем подслеповатого глаза, будто грузили Горовы с собою в катер полный золота сундук.

Осенью, когда к маяку приплыли лихие люди, Горов занимался ремонтом генератора. Тот чихал всю ночь, а Горову и без этого не спалось: батюшкиным проклятием ходил за ним призрак бывшего жениха Фроси, как помер, так и ходил — с раскуроченной головой, пуча один глаз, и все тряс левой рукой, насмехался.

Фрося на заднем дворе кормила кур и попала к грабителям в руки запросто, без сопротивления. Под дулами револьверов запустила их на маяк — ничего там не нашлось. Грабители велели Фросе брать лопату и спускаться на берег — показывать, где зарыт злосчастный сундук с награбленным золотом. Когда Горов с маяка увидел, как держат его жену и роют землю у причала, так и кинулся туда, захватив ружье, но жену спасти не успел — одного-то он уложил разом, а второй, подбитый в плечо, успел пальнуть два раза: в сторону маяка и со злобы в грудь Фросе. Упала она в яму, на свои спрятанные от чужих глаз сокровища. Там Горов ее и похоронил, а тела грабителей завернул в брезент с камнями, отвез туда, где море поглубже, и сбросил в воду.

Спустя пару недель поздней ночью потянуло Горова на могилу к Фросе, и призрак, как обычно, увязался следом. И звезды видели, как явилась к Горову жена, обняла его, чтобы утешить, а когда заметила призрака — схватила того за горло и потащила за собой в другой мир. За пьянкой однажды рассказал он эту историю механику с Большой земли. Тот оживился и попросил помочь теще, которую мучил умерший внезапно во сне тесть. Горов пожал плечами. Так на остров начали приплывать просители, и тем, кто вез для Фроси подарки, Горов помогал.

Много лет прошло с тех пор. Устал ли он от одиночества? Горов усмехнулся. Нет, здесь он все-таки не одинок. За спиной стояла его жена и другие призраки — уже одиннадцать душ, приют на острове которых был оплачен золотом.

…Ева налила в чашку заварку, добавила кипятку.

Села за кухонный стол и начала размешивать ложечкой сахар, бренчать ею по стенкам чашки. Чаинки кружились хороводом вокруг ложечки, и пока они медленно и плавно опускались на дно, Ева по привычке нет-нет да и оборачивалась через плечо — но Вадика больше рядом с ней не было.

Ева убрала его фотографии с книжных полок. Одежду и обувь увезла в ночлежку, приставку и коллекцию моделей кораблей продала за копейки на сайте продаж. Выдохнула. Все правильно сделала. Новая жизнь требовала перемен, которых Вадик бы не допустил. Долго она не могла в это поверить и поначалу никак не решалась заглянуть в зеркало — боялась, что, как в первый раз, снова его увидит за спиной, услышит в голове его голос. Но нет. Жена смотрителя маяка крепко держала его на острове, и не мог он больше упрекнуть Еву в подстроенной ею аварии. И никто больше не сможет. Ева пила чай, и собака впервые за долгое время спокойно лежала у ее ног.

Екатерина БЕЛЧЕС. Пора

В латунных широтах теплого моря я встречаю новый вечер. Я стряхиваю крошки брызг, расправляю лучи, смело смотрю вперед. Я ртутный поток жизни, шаровая молния тысячи линз, хрустальная нить океана. Я маяк, я свечу кораблям.

Я свечу ночью, когда звезды улыбаются жемчужным амфорам мело. Я свечу, когда чайки спят, а морские рыбы шепчут друг другу на ухо колыбельные-сказки. Я свечу, и мой луч отражается на самом кончике трубки капитана, отскакивает от золотой кокарды на фуражке и падает на перстень морского волка.

Я свечу в тумане, когда Киноварь Солнце спит. Лишь тугие волны лижут уступы моего бедра. А воздух напитан пряной полынью воды. От моего не-света рвутся сосуды, лопается планета, рассыпаются в кло чья вселенные. От моего не-света погибает мир.

Я не хочу уходить, я не хочу погаснуть. Но вчера пришли люди, долго махали картузами — козырьками, пузырились кителями — кафтанами, кричали в тишину: «Пора!»

— Пора!

— Пора что? — спросил я у чайки-наседки. Она свила гнездо у самого фонаря, малышам чаинкам так слышнее сердце океана. Чайка сверкнула глазами цвета погибшего льна и улетела.

— Пора что? — шепчу я утренним облакам, когда латунные звезды завернулись в теплые одеяла сна, а Киноварь Солнце окатило все янтарным покрывалом. Облака дышат свежестью и ветром, облака молчат.

Кряхтит лишь старый смотритель — маячник. Он знает все правды мира, но молчит. Смотритель протирает большое лицо часов Фуко, стучит костяшками пальцев по вяленой рыбе, гладит алтынный подстаканник. На его ресницах лежит пыльца дальних стран и утренняя роса.

— Пора что? — Я смотрю ему в лицо. Его лицо — лицо друга. Он отвечает за меня, а я за него. Мы равны, мы квиты. Он не может больше молчать.

Смотритель надевает китель и фуражку. Становится у самого подножия моего корня. Его борода развевается на ветру, а седые пряди выбиваются из-под каскетки.

— Пора, друг! — говорит смотритель. — Новое время, новые люди, — трет смотритель бровь. И чуть слышно: — Новый маяк. Но для начала придется не быть.

Не быть значит умереть. Умереть можно. Умереть не страшно, когда ты знаешь, что путь твой на огненной оболочке земли пройден, а круг дней замкнулся. И бирюзовая вязь неба и травяные лучи ждут тебя у дома.

Но умереть и знать, что катера и лайнеры не смогут найти узкий проход Босфонел, нельзя. Оплетутсяволнами, поймают резак и воткнутся в спину горы. А сверху полетят волшебные брызги сердца океана. Нет. Я скажу ему нет. Так нельзя.

— Я ничего не могу сделать, друг, — погладит мою шершавую спину смотритель.

— Борись за нас! Ты еще не зима, ты осень. А осенью океан полон надежд. Ты же знаешь.

Смотритель опускает глаза. Он устал. Ему уже снятся травяные лучи и теплое терпкое молоко коз. Ему снится лен, босые ноги в реке и бумажные кораблики. Соленый друг с взъерошенной гривой кивает:

— Пора!

Киноварь Солнце расплавило паутину утра, разошлось золотой лавой по глади, причесало корабли крупной золой. Сегодня день летнего солнцестояния, сегодня много дня и мало ночи. И я решаюсь. Я делаю глубокий вдох и ныряю на дно. В самую пучину. К сердцу океана.

Сердце океана подскажет мне путь. Я вижу чешуйчатых рыб с горбами-плавниками, кораллы высочайшей пробы, я вижу соль — слезы на лицах медуз. Сердце океана стучит. Сердце океана зовет. Сердце океана откликается.

Я сплю и вижу сон. По моим лестницам бегают суетливые люди, меняют мне рубашку, расчесывают мои лучи, укрепляют мой корень. А я молчу. Мне поменяли наружность, но мое нутро осталось. Мне распушили ресницы, и мои глаза раскрылись шире. Я вижу косяки сельди и малышей дельфинов. Я чувствую нутром моторы лайнеров и лодок, я знаю их давно.

Мне оперили крылья и прибавили им густой мускульной силы. Я вырос. Я маяк-великан. Я просыпаюсь. Я блещу на солнце и свечусь новой чешуей. Я маяк-благодарность. Я маяк новой эры. Эры Водолея.

— Эй, — кричу я смотрителю. — Эй! — щекочу ему волосы лучами. — Это все тот же я. Ты знаешь мое нутро. — Но смотритель молчит. Смотритель спит. Я тихонько накрываю его теплым одеялом ласковых дум, доношу ему ветер воспоминаний, глажу его брызгами соли и ветра. Смотритель ушел в страну травяных лучей и теплого молока коз.

Завтра придут люди, будут тихо говорить, встанут навытяжку и отдадут честь. А потом смотрителя опустят в тихие воды, и он поплывет в самое нутро океана. Его будут приветствовать рыбацкие лодки и корабли, лайнеры и крейсеры. Они погудят ему вслед и дунут облаком волн. Но я знаю, что смотритель спокоен. Лепестки времени раскрылись, осыпалась пыльца перемен, и созрела пора. Его пора вернуться в сердце океана.

Дарья МОРДЗИЛОВИЧ. Журнал Морригана

LP.1

Керби увидела ее первая. Я выключил лампу и сошел с маяка, когда услышал ее лай — со стороны западного берега.

Женщина от тридцати двух до тридцати пяти лет, славянской внешности, рост примерно метр шестьдесят пять, волосы длинные, русые, глаза серые, цвета графита, с сизоватым разводом вокруг зрачка, на левой щеке небольшая родинка; одета в синий клетчатый сарафан (стопроцентный хлопок, страна производства: Турция), босая; видимых повреждений не обнаружено.

Когда я прибежал на место, то увидел, как Керби, вцепившись зубами в одежду, пытается оттащить женщину от воды. Каким-то чудом она умудрилась добраться до острова на обломке корабля — как если бы оказалась в океане по трагической случайности; и этот путь был так долог, что она потеряла сознание и порядочно нахлебалась воды. К счастью, мне удалось ее реанимировать, после чего я отнес ее в дом, где обтер полотенцем, переодел в сухую одежду и уложил в гостевой комнате.

LP.3

Три дня она пролежала в беспамятстве. За это время мы с Керби добыли крольчатины в лесу — на случай, если ей не по вкусу баранина. Ко всему я срезал стебли сельдерея, выкопал картофель, собрал поспевшие яблоки, чтобы приготовить сок, если она не захочет вина. Хотя на мое вино до сих пор никто не жаловался.

Она пришла, когда я косил траву за садом, чтобы заменить подстилки в хлеву, и опять Керби заметила ее раньше меня. Она сказала, что боится собак, и попросила убрать пса подальше. Я заверил, что Керби добрячка и вовсе не собиралась на нее нападать, лишь предупредить хозяина, чтобы тот не стоял задом к даме.

Я представился ей Морриганом, смотрителем маяка. Что это за место, спросила она и вдруг спохватилась: вы англичанин, вы знаете русский? Я ответил, что не только русский и что у острова нет имени; точнее, его наверняка вычитаешь в каких-нибудь ископаемых картах или летописях и, может, кто-то из предшественников моего предшественника что-то слышал, но мне он достался таким — безымянным. Но где же, где он находится, спросила она, территориально где. В Атлантическом океане, сказал я для того лишь, чтобы она успокоилась.

Однако стало только хуже. Выяснилось, что Лара (для друзей), или Лариса, Полетова (через Е, а не Ё) — так она назвалась, — понятия не имеет, как оказалась на острове и тем более — в Атлантическом океане. Последнее, что она помнит, — как легла спать в своей однушке в центре Энска, не дождавшись мужа с работы. Где Энск и где этот ваш океан, повторяла она, вы меня разыгрываете, что ли. Нет? Значит, я сплю! Мне пришлось бросить косу и схватить ее за руки, чтобы она перестала себя калечить.

Я заверил ее, что такое случается, люди порой что-то забывают из-за сильных потрясений. Забыть, как я оказалась посреди океана?! Когда мне и на то, чтобы съездить к тетке в Москву, денег не хватает? Я что, выиграла в лотерею, в которой не участвовала? Это какая-то ошибка! Может, меня похитили? Боже, да кому я нужна, нам с Олежкой еще двадцать лет платить ипотеку… Где телефон, мне нужно ему позвонить!

Кое-как мне удалось завести ее на кухню и напоить крепким чаем без сахара. Я объяснил, что телефона у меня нет, аппаратура на острове допотопная, так что от мира мы фактически отрезаны. Спросил, болела ли она, а может, у нее есть друзья, которые могли бы устроить ей такой «сюрприз». Лара покачала головой. Теперь она выглядела совсем потерянной. Тогда я сказал, что на острове ей бояться нечего и я буду рад разделить с ней свое скромное жилище и стол. Я вас не знаю, сказала она тихо. Я рассмеялся. Теперь знаете.

А корабли здесь часто ходят, спросила она. Случается, ответил я. Но вам ведь как-то доставляют припасы, лекарства — раз в месяц-то точно должны. У меня все свое, вы сами видели сад, а еще я держу овец. Ну а лекарства? Болеть я никогда не болел. А если с вами что случится, если вы сорветесь с лестницы, со скалы? Вас же проверяют? Если со мной что случится и маяк не зажжется, тогда, полагаю, мне пришлют замену. Так когда же меня спасут? А вас ищут? Не знаю, должны, наверное, Олежка и родители… Я пожал плечами. В таком случае будем надеяться, что найдут.