Информация
от издательства

Художественное электронное издание

Художник — Валерий Калныньш

Арамазд, С.

Гора Солнца : роман / Севак Арамазд ; пер. с арм. Альберта Налбандяна. — М. : Время, 2019. — (Серия «Время читать!»).

ISBN 978-5-9691-1853-9

Жанр своей новой книги Севак Арамазд определил как роман. Но можно ли в полной мере считать романом повествование о том, как проводит каникулы мальчик из затерянного в горах Армении маленького села? Он ходит по склонам и ущельям за стадом овечек, бегает-играет с ватагой сверстников, слушает рассказы отца, помогает маме, сочиняет стихи, скачет далеко-далеко на коне с хозяином здешних мест — полевым сторожем, чтобы увидеть гору Солнца… Первые радости, первое настоящее горе… В этой немудрёной повседневности автор мягкими, но точными мазками рисует извечную картину познания маленьким человеком мира и самого себя, — и в этом смысле всё, что происходит с Арегом за три летних месяца, без сомнения можно назвать началом его романа с жизнью.

© Севак Арамазд, 2019

© Альберт Налбандян, перевод, 2019

© «Время», 2019

ДВА СЛОВА

Вместо предисловия

После долгих лет скитаний я наконец вернулся в тот дом, где прошло моё детство. Всё это время меня не покидало ощущение, что жизнь моя вот-вот закончится и я не успею его увидеть. Дверь была заперта. Трижды я постучался, но никто не ответил. Заглянул в окно — в нём мелькнуло моё бледное отражение. Собрался постучать снова — и вдруг словно чья-то невидимая рука распахнула передо мной дверь. С трепетом в сердце вошёл я внутрь, полагая, что сейчас из полумрака навстречу мне выбежит моё детство и я с безграничной тоской обниму его и крепко-крепко прижму к груди, однако дом оказался пуст. Не было никого. Со дня моего ухода ничья рука не прикасалась к находящимся в нём предметам. Всё оставалось на своих местах. Не было только его. Подавленный, опустив голову, вышел я во двор и уже хотел уйти навсегда, как вдруг почувствовал за спиной чьё-то присутствие. Оглянулся — под садовой изгородью в неестественно ярких лучах осеннего солнца неподвижно сидел какой-то старик и смотрел прямо перед собой. Холодок пробежал у меня по спине: показалось, что это мой умерший отец сидит и ждёт моего возвращения, однако, подойдя ближе, понял, что это совершенно незнакомый мне человек, которого я никогда прежде не встречал. Я всмотрелся в него, и меня поразила безжизненность его взгляда, устремлённого в одну точку. Старик не откликнулся на моё приветствие, не ответил ни на один вопрос. Точно был слеп и глух. Меня охватила странная слабость, и я почувствовал, что не могу покинуть этот дом. Как заворожённый молча сел рядом со старцем — и началась эта история.

Автор

Глава первая

УЩЕЛЬЕ ФИАЛОК

1

День незаметно клонился к закату.

Тень круто взметнувшейся впереди горы, поначалу казавшаяся случайным фиолетовым пятном на её покрытом скальными морщинами лбу, медленно скользя, перешла реку, начала осторожно карабкаться вверх по противоположному склону Ущелья Фиалок и чуть позже стремительно разрослась, вобрав в себя всё окрест. Воздух обесцветился, оттенки размылись, и небо словно опустилось на одну ступень. Припозднившаяся дикая пчела, поджарая и узкокрылая, трижды молниеносно облетела голову Арега, присела ему на спутанные на затылке волосы, слегка перевела дух, а затем, издав пронзительный звук, взлетела и растворилась в воздухе. Позади него серая мышка нерешительно приблизилась к его голой пятке, молча вытянула мордочку, обнюхала, потом проворно повернулась и убежала, спряталась в своей норке, что темнела в траве чуть в стороне. Большой зелёный сверчок вскочил ему на колено, оттуда — мимо его уха — перепрыгнул на куст шиповника и приземлился на первом попавшемся листке. Арег и тут ничего не почувствовал.

Сидя на торчащем из травы, точно вместе с травой выросшем белом камне, он не мигая смотрел на землю: прямо у его ног, рядом со свежей метёлкой пырея, покачивались от лёгкого ветерка две астры: одна на длинном и слегка изогнутом стебле, а другая, поменьше, на нежной и тоненькой ножке. Большая уже спрятала свой пес­тик, готовясь ко сну, в то время как маленькая, будучи, по-видимому, совсем ещё юной, стояла открыто и прямо, не догадываясь о том, что наступает вечер. Арег сосредоточился именно на этой маленькой астре и затаил дыхание, стараясь не пропустить тот миг, когда она закроет свои лепестки, однако, увы, ничего не происходило. Ещё до начала зимы отец сказал ему, что на ночь астры смыкают лепестки, а на заре раскрываются снова, и Арег решил непременно увидеть этот момент.

— Цветы же не люди, разве они могут засыпать и просыпаться? — усомнился он тогда.

— Да, дорогой Арег, — улыбнулся в ответ отец, — все они люди: камень, дерево, собака, цветок…

Арег изумился, подумал, что это шутка, но в то же время какое-то неведомое чувство подсказало: отец говорит правду. И вот сейчас он намеревался выяснить наконец, каким образом цветок становится человеком. Может быть, смыкая свои лепестки, он превращается в человека, ложится на траву, закрывает глаза и спит, а когда наступает утро, снова делается цветком? И этот человек-цветок представлялся Арегу точно таким, как он сам: жилистым, крепким и крупным мальчиком с грустными глазами.

— Ну же, закрывайся! — не выдержал он и шёпотом обратился к астре, стараясь изо всех сил не моргнуть: боялся, что цветок закроется именно в этот миг, а он его упустит. От его дыхания астра слегка дрогнула, потом снова стала беспечно покачивать своими раскрытыми лепестками. Но нет, эта маленькая астра слишком нежная, чтобы быть человеком; Арег подумал, что она никогда не сможет стать Арегом, потому что… И неожиданно сердце его сжалось от какого-то необъяснимо сладостного волнения, которое охватывало его каждый раз, когда он встречал в школе Астхик1. «Вот в Астхик она точно может превратиться!» — подумал Арег и ужасно обрадовался тому, что Астхик не мальчик, а девочка, которую он любит. И он снова мысленно увидел её перед собой: длинные бархатные волосы, длинные ресницы над сияющими глазами, красивый нос, красивые губы, круглое личико и необычно белая кожа. «Завтра увижу Астхик и скажу: “Я люблю тебя”», — произнес вслух Арег, и это показалось ему настолько простым, что он удивился: почему раньше не осмелился на такое? Твёрдо решил, что завтра скажет Астхик эти слова, но лишь после того, как старенькая учительница армянского привычно вытрет свои испачканные мелом маленькие пальцы и в очередной раз похвалит: «Арег, отлично!» Арег победно улыбнулся, вздохнул всей грудью, переполняясь чувством радости и гордости, и вдруг, опомнившись, сообразил, что упустил из виду астру. Быстро глянул под ноги и не поверил глазам: цветок закрылся. Всего мгновение назад он легко и улыбчиво покачивался на ножке, и вот уже молчит, замкнутый и отчуждённый. Какое-то время Арег пристально смотрел на цветок, словно ожидая чего-то, но тщетно: астра была закрыта, и, казалось — навсегда. Он понял, что непростительно упустил момент. Наверное, уже никогда в жизни ему не посчастливится увидеть, как закрывается астра, и в груди поднималось горькое чувство бессилия. Сердце у него сжалось: слова «любовь», «любить» — вовсе не лёгкая и приятная игра, как, например, прятки, а что-то неуловимо ускользающее, как то мгновение, когда смыкаются лепестки. Астхик отвергнет его, скажет нет. Показалось даже, что он услышал это «нет», и так смутился, что краска залила щёки, однако тут же вспомнил, что он сильнее всех мальчишек, и живо представил, как в углу школьного двора на удивление легко укладывал на лопатки своих соперников. Но это воспоминание странным образом не только не развеяло, но ещё больше усугубило разочарование. Он почувствовал себя пропащим человеком.

— Эй, парень, проснись, твои ягнята слопали всё поле! — вдруг, точно отдалённый гром, коснулся его слуха чей-то басистый голос, эхо которого волнами прокатилось в гигантской пустынности Ущелья Фиалок.

Застигнутый врасплох, Арег встрепенулся и стал озираться по сторонам: никого не смог разглядеть на противоположном медно-рыжем каменистом склоне, но тут же понял, что кричал полевой сторож Ванатур. Потом заметил, что ягнят рядом и в самом деле нет, и ужаснулся. Он быстро поднялся с белого камня, на котором сидел, и кинулся вверх по холму — туда, где тянулись узкие полосы засеянной ячменём земли, разделённые островками травы, обильно пробившейся между булыжниками. Ещё не успев обогнуть куст дикой розы, вспомнил, что оставил свою книгу рядом с белым камнем, и рванулся было назад, но тут снова прогремел голос Ванатура, на сей раз — словно с небес:

— Парень, книга никуда не убежит, говорю тебе: ягнята затоптали ячмень. Или мне самому прийти?..

У Арега сердце оборвалось при мысли, что сторож расскажет о его проступке и опозорит его перед отцом. Стремглав подбежал он к камню, подхватил на ходу книгу и хворостину, краем глаза заметил, как на противоположном склоне ущелья от длинной тени нависших скал отделилась белая фигура Ванатура: сидя на белом коне, он одной рукой держал уздечку, а другой размахивал в воздухе чем-то странным, похожим на длинную изогнутую дубину. Ванатур находился так далеко, что с этой стороны ущелья на вид казался не больше орла, усевшегося на уступ скалы, но ведь хорошо известно, что он так же зорок, как орёл, и ничто не укроется от его глаз.

— Иду, дедушка, я за хворостиной вернулся!.. — крикнул Арег в ответ и уже сделал было шаг в направлении холма, когда перед ним сверкнула, словно плывущая над землёй, его любимая астра, которую он в спешке чуть не затоптал. Неимоверным усилием ему в последний миг удалось отпрянуть, отвернуть в сторону. Он неловко свалился на бок, больно ударившись коленом об острый камень, спрятавшийся в траве, однако быстро вскочил на ноги и тревожно оглянулся: астра стояла, как была, кротко склонив головку в сторону заходящего солнца. Он любил, любит и вечно будет любить Астхик — независимо от того, скажет она «да» или «нет»: он готов ко всему. С чувством достойно принявшего своё поражение человека глянул на разбитое колено и великодушно игнорировал ноющую боль: так даже приятней, убедительней. На ходу потерев ушибленный бок, положил книгу под мышку и, крепко сжав хворостину и уже больше ни на что не отвлекаясь, устремился вверх по склону.

— Бел-бел-бел, — остановившись на краю поля, позвал он сначала ягнят, а затем телёнка: — Бжо-бжо-бжо!.. — Однако клич его замер, не дождавшись никакого отголоска.

Ягнят не видно, но телёнок Чернуш — большой, его нельзя не заметить. Арег внимательно осмотрелся и наконец обнаружил их следы: протоптанная извилистая дорожка тянулась через поле к видневшимся впереди высоким кустам на каменном островке. Он ступил на поле и сразу же ощутил своеобразный, словно процеженный аромат, исходящий от остроконечных листьев озимого ячменя. В густой зелени, обрамлявшей каменный островок, он вскоре разглядел спины своих ягнят с мягкими колечками шерсти, а потом увидел и телёнка, его круглую, слюнявую мордочку и проворный длинный язычок, которым он лениво и как бы нехотя подтягивал к себе стебли травы и уплетал, аппетитно похрустывая. Самый большой из ягнят, молодой барашек с только что пробившимися рогами, жадный и строптивый, перестал жевать и дерзко уставился на Арега, точно недовольный тем, что ему помешали насладиться сочным лакомством. Его нахальный вид выдавал в нём зачинщика этого проступка. Арег выдворил этого барашка с поля первым.

— И тебе не совестно? Постыдись, постыдись! — попенял ему Арег теми же словами, какими иногда укорял его отец, а затем вывел с поля остальных ягнят и телёнка и погнал их вниз.

— Чернуш, — обратился он к телёнку, — назначаю тебя сторожем, присматривай за ними, больше не подпус­кай к полю, пока я буду искать того непутёвого. — Арег имел в виду их единственного козлёнка, своего ужасно бестолкового любимчика: глазом не успеешь моргнуть, как его точно ветром сдуло — то он на дне ущелья, то на вершине горы. — Ты понял, Чернуш?

Телёнок промолчал; наклонив голову, он безучастно посмотрел вслед уходящему Арегу, потом вытянул морду и стал обнюхивать книгу и хворостину. Ясное дело: хво­ростина и есть хворостина, ею погоняют, но книга не похожа ни на один известный ему предмет, даже на тот плос­кий камень, с которого он слизывает соль, насыпанную для него людьми. Чтобы убедиться в этом, Чернуш коротко лизнул своим шершавым языком буквы на обложке — и вдруг вспомнил материнское вымя, ощутил тугие соски и головокружительный вкус молока; он вздёрнул голову, устремил взгляд куда-то поверх ущелья и издал короткое и тоскливое мычание.

Арег обошёл все каменные островки на ячменных полях, но козлёнка так и не нашёл. С минуту он постоял в растерянности, потом, подминая траву, поднялся на макушку последнего островка и посмотрел вниз, в глубь соседнего лога. Там на противоположном берегу мелкой речки, на гребне небольшого утёса, окружённого густыми зарослями шиповника, он обнаружил своего козлёнка, который, издали заметив хозяина, махнул куцым хвостом и умоляюще заблеял.

— Дурачок! — недовольно фыркнул Арег и побежал вниз по склону.

Перейдя речушку, он несколько раз обошёл утёс, но не сумел отыскать прохода в непролазных зарослях. Как козлёнок проник внутрь сквозь эту плотную колючую стену и оказался на вершине утёса, понять было невозможно. Он прижимался к камням, и его тонкие, хрупкие ножки подрагивали от страха.

— Как влез, так и спускайся! — приказал Арег.

Козлёнок глянул на него сверху и отозвался жалобным блеяньем: «Ме-е…»

Арег махнул рукой, втянул голову в плечи, лёг на землю и осторожно пополз сквозь кустарник. Весь исцарапанный, он вскоре вылез по другую сторону зарослей, поднялся на ноги и, отряхнувшись, стал пытаться вскарабкаться на утёс. Однако в своей верхней части эта каменная глыба оказалась такой гладкой, что продолжать восхождение было невозможно. Тогда Арег опёрся ногой на небольшой выступ, напрягся всем телом, протянул руку и, кое-как ухватив козлёнка за заднюю ножку, стал подтягивать его к себе, но тот заупрямился и, горестно вскрикнув, застыл на месте, оцепенев от ужаса. Арег повторил попытку, встал на цыпочки, вытянулся и на сей раз так дёрнул козлёнка за ногу, что тот упал на живот, распластался и начал сползать, осыпая Арега щебнем; при этом один из острых обломков врезался ему в щиколотку. Арег вскрикнул от боли и чуть не свалился вместе с козлёнком, но неимоверным усилием сумел удержаться; боком прижавшись к скале, он другой рукой схватил козлёнка за передние ноги и стащил его себе на плечи, после чего осторожно спустился. Когда наконец он снова продрался сквозь кусты шиповника и опустил козлёнка на землю, грудь и руки у него были ободраны в кровь; боль была такая, словно его искусал целый рой разъярённых ос. Мордочка и ноги козлёнка тоже были исцарапаны; он так перепугался, что не смел шевельнуться. Потерянный, жалкий, он дрожал всем телом. Арег взял его на руки, обмыл водой из речушки его раны, точь-в-точь как заботливая мама моет грязнулю-сына.

— Ну, теперь иди, — перебравшись на другой берег, Арег опустил козлёнка на тропинку и шлёпнул ладонью по его пушистому хвосту. Козлёнку не было и двух месяцев; совсем ещё несмышлёныш, он не знал, как ему надо себя вести после всего, что случилось: может ли он снова прыгать и резвиться, бегать куда ему вздумается, шалить или он должен спокойно ждать, пока Арег решит, как ему следует впредь поступать? Он сделал несколько неуверенных шагов, потом остановился, выжидая, и, повернув голову, посмотрел назад кротким и невинным взглядом: нет, пожалуй, я лучше понаблюдаю, как умывается Арег. Арег улыбнулся. Наклонившись над водой, он увидел в ней своё отражение и очень понравился самому себе. Он — герой. Всё, что он делает, он делает на глазах у Астхик, ради неё, словно она незримо стоит рядом, следит за каждым его шагом и восхищается им. Арега обрадовала мысль, что сейчас он уже достоин Астхик, в нём крепла надежда, что теперь-то она не останется к нему равнодушной.

Ведя за собой козлёнка, Арег выбрался из лога и, миновав ячменные поля, увидел, что его ягнята улеглись в тени невысокого бугра. Прилепившись друг к другу, они мирно дремали, а телёнок, лёжа чуть в стороне, рядом с хворостиной, быстро поматывая головой, отгонял назойливую мошкару и безмятежно жевал свою жвачку, полузакрыв глаза. Его хвост покоился на книге Арега. Арег рассмеялся.

— Братец Чернуш, — упрекнул он телёнка, — книги читают не хвостом, а глазами. — Наклонившись, Арег бережно приподнял и передвинул телячий хвост, освободив книгу. Телёнок хотел было поднять глаза на Арега, но поленился и продолжал жевать как ни в чём не бывало. Надоел ты мне со своей книгой, откровенно говорил весь его облик.

— В чём дело? — призвал Арег к порядку барашка, заметив, что тот недовольно фыркнул, когда мимо прошёл козлёнок, едва не коснувшись его морды. Козлёнок, впрочем, не обратил на того никакого внимания; приблизившись к телёнку, он лизнул его в нос своим маленьким, тонким языком и пристроился рядом, словно говоря: Чернуш — мой друг.

2

Арег воткнул хворостину в землю и по тени определил время: было около шести. До возвращения домой ещё два часа. Лучше почитаю, решил он.

Взял книгу, лёг в тени бугорка, упираясь головой в бок Чернуша. Каждый вдох и выдох телёнка мягко покачивал голову, и читать ему вдруг расхотелось. Метким взмахом руки отбил летевшего прямо на него здоровенного зелёного жука, из тех, что обычно садятся на цветущие верблюжьи колючки, и задремал. Всем своим существом почувствовал, что он тоже всего лишь камень, жук, аромат, трава, телёнок, ягнёнок, цветок, куст, речка — никакой разницы. И его снова переполнило глубокое сострадание ко всему: он жалел солнце, потому что оно солнце, жалел небо, потому что оно небо, жалел камни, горы, деревья, ягнят, потому что они — то, что они есть; он испытывал постоянное чувство вины за то, что они таковы, и чтобы утешить, изо всех сил пытался представить себя солнцем, травой, облаком, червячком, листочком, деревом и собакой: словно только он стал самим собой по собственной воле, а всех прочих вынудили стать тем, что они есть. Мир несчастен, за это он его и любит. Почему это так, ему неведомо. Доподлинно всё это знает лишь некий другой Арег, который незримо следит за ним: он не старше и не младше, у него нет возраста, и он всегда тут, рядом, и нет ничего такого, о чём бы он не знал. И эта его «тайна», хоть о ней и молчат, известна всему миру: это видно по взглядам людей, по их голосам, словам, и когда они зовут его по имени — «Арег!», и гладят его по голове, и улыбаются ему одному, — он безошибочно чувствует, что они имеют в виду не его, а именно того невидимку-Арега…

— Наш маленький старичок, — частенько говорила об Ареге мама, с улыбкой глядя, как он, малыш четырёх-пяти лет, по-взрослому заложив руки за спину, задумчиво вышагивает по двору.

Арег улыбнулся: теперь он уже большой, почти как «облако». Невольно повёл плечами, чтобы усесться поудобнее, словно желал убедиться, что он в самом деле большой, и устремил взгляд в небо. На нём не было ни облачка: то же самое неподвижно-сияющее небо  — от горизонта до горизонта, только контуры гор уже чуть-чуть потускнели и орлы, что кружат над Ущельем Фиалок, спустились ниже. Они то пропадали из поля зрения, то появлялись вновь, и казалось, что само время застыло в ожидании чего-то важного. В той части горизонта, где в небо, подобно гигантскому клинку, вонзилась острая вершина Красной горы, неожиданно появилось бледное белое облачко, пытавшееся, как застенчивая девушка, скрыть в густых волосах своё румяное лицо. Сердце Арега тревожно встрепенулось. Астхик для него, вот как это облачко, далека и недоступна: она в небе, а он на земле, и эта мысль привела его в отчаяние. Он закрыл глаза, чтобы спрятать стыд, поскольку больше всего стыдился Чернуша, ягнят, даже травы и камней: казалось, всем им известны его мысли; он не стыдился только козлёнка, потому что козлёнок хотя и не понимал многого, но странным образом был на него очень похож, был его задушевным другом.

Арег не знал, что такое любовь. Когда случайно услышал фразу «я люблю тебя», она ему так понравилась, что он стал подыскивать случай, чтобы сказать кому-нибудь эти слова. И, впервые встретив в школе Астхик, почувствовал, что может сказать их только ей. Но когда однажды в школьном дворе радостно-решительно остановился перед нею, чтобы выпалить «я люблю тебя», язык точно присох к нёбу, и он не смог вымолвить ни слова. Он так и остался стоять перед Астхик, огорошенный и багрово-красный от смущения: тем, кого любишь, невозможно сказать «я тебя люблю». Почему? — он до сих пор не может понять.

Тени камней и кустов заметно выросли, но пока не достигли той длины, когда нужно возвращаться домой. Его собственная тень — вот она: одиннадцать шагов. Нет, ещё слишком рано.

— Если проголодались, можете попастись, — предложил Арег Чернушу, — только далеко не отходите, а я пойду в ледник, немного снега поем.

Ледником он называл узкую и глубокую расщелину, в которую никогда не проникали лучи солнца и где всегда, даже в самые знойные летние дни, можно было найти снег. Арег заскользил вниз по крутому, лишённому растительности склону, и, когда достиг дна, ему показалось, что он покинул мир и оказался под землёй. Это была скрытая от глаз тесная дыра, ведущая в глубь мёрзлой почвы. В холодном полумраке смутно виднелась бесформенная масса покрытого ледяной коркой снега, напоминающая надгробный камень. Арег соскрёб пальцами смешанный с землёй верхний слой и вытащил из глубины снег незапятнанной белизны, он был влажен и в сжатой ладони легко превращался в комок. Арег слепил несколько таких снежков и набил ими карманы. Уже собирался уходить, когда ему вдруг почудилось, что из-под «надгробного камня» доносятся какие-то глухие, идущие издалека звуки. Казалось, это голоса умерших, и Арега обуял ужас. Вспомнились слова покойной бабушки о том, что мертвецы под землёй так же живы, как и здравствую­щие на земле. Он торопливо выбрался наверх. И когда снова оказался под лучами приветливого солнца, радости его не было предела: он живёт на земле, а не под землёй! На миг он представил, как, должно быть, ужасно подземное существование: холод, вечный мрак, люди двигаются впотьмах и не видят, а только окликают друг друга. У Арега даже сердце защемило от жалости к этим несчастным. Он поднёс к губам снежок, но съесть не смог. Вернулся, положил снежки на ледяную корку и выскочил наружу.

Уже наверху, на холме, ноздри ему защекотал густой аромат. По правую сторону открывался дугообразный косогор, окаймлённый приземистыми утёсами, у подножий которых желтели последние весенние обереги — так в здешних краях называют эти красивые пахучие цветы. Не ожидавший их увидеть Арег тут же побежал к утёсам. Оберег — его самый любимый цветок, потому что только он наделён такой обворожительной, такой чарующей скромностью; он необычайно красив, а его аромат может свести с ума, но при этом в нём нет и тени жеманства: сияет солнце или свистит ветер, он знай себе стоит, тихо склонив головку, и грустно лишь то, что ему отпущено всего три дня жизни на расцвет и увядание. «Они только что расцвели, ведь это поздние цветы, — подумал Арег, воодушевляясь и лаская обереги взглядом. — Будто меня дожидались». Он стал увлечённо рвать цветы, то и дело вдыхая их острый запах, и когда решил, что собранного достаточно, прошептал вполголоса:

— Остальное — в будущем году.

Внезапно из-под отколовшегося когда-то от скалы каменного пласта словно сверкнуло синее пламя. Он опустился на колени, сдвинул камень в сторону и — о, чудо! — обнаружил фиалку: несмотря на сломанный стебель, она была ещё жива, хотя чуточку поблёкла. Он осторожно поднял цветок и поместил его в середину букетика, лелея надежду, что обереги оживят его и вернут лепесткам прежнюю свежесть…

Ягнята уснули, не выдержав скуки ожидания, и только один барашек продолжал жевать с неизменным усердием. Чернуш поднялся на ноги, но не пасся, а задумчиво стоял на месте. Уставший козлёнок крепко спал, уткнув мордочку в колени. Арег сел на вершине бугра, высыпал цветы себе на колени и стал их складывать по одному в ладонь. Потом перевязал букетик стебельком пырея и пришёл в восторг: в центре красовалась окончательно проснувшаяся фиалка, а вокруг неё теснились обереги.

— Астхик отнесу, — прошептал он.

И тут же представил, как рано утром кладёт цветы в свой ранец, а потом в школе, улучив подходящий момент, тайком протягивает их Астхик и говорит: «Я люблю тебя». Астхик с улыбкой принимает букетик, вдыхает его аромат и еле слышно шепчет: «Я тоже тебя люблю». Картина получилась необыкновенно красивой, и Арег начал мысленно прокручивать её снова и снова, точь-в-точь как заучивают урок. Всё это время он блаженно улыбался, погружённый в мечты, и так увлёкся, что не заметил, как переполошившиеся вдруг ягнята вскочили и стремглав устремились вниз, в глубь Ущелья Фиалок. Арег очнулся лишь тогда, когда снизу до него отчётливо донеслись чьи-то шаги и тяжёлое, шумное дыхание. Он положил цветы на траву и прикрыл их лоскутом, в который заворачивал хлеб, — точно боялся, что кто-то может проникнуть в его тайну.

Шумное дыхание выдавало приближение лошади. Арег вскочил на ноги, но никого не увидел. И хотя с минуты на минуту ожидал её появления, однако когда откуда-то снизу выросла внушительная фигура скачущего верхом Ванатура, вздрогнул и перепугался: вспомнил, что по его, Арега, вине ягнята потоптали ячменное поле.

— Ты чего своих ягнят проспал, парень? — обрушился на него громовой голос Ванатура. — Вон какие они у тебя тощие — нет на них жира даже с ноготь толщиной. Глянь сколько травы кругом, а ты бедную скотину к полю привёл. А если они раздуются да передохнут от ячменя? Папаша твой, небось, думает, что сына вырастил да к делу пристроил!..

Полевой сторож подъехал и остановился перед Арегом. Смешанное чувство стыда, восхищения и страха лишило Арега дара речи, он стоял и не мог отвести глаз от Ванатура, в руке которого была вовсе не изогнутая дубинка, как ему показалось издали, а длинная и толстая змея, которая лихорадочно извивалась вдоль крупа лошади, тщетно силясь поднять свой острый и тонкий хвост. Маленькая плоская голова с открытой пастью была зажата между большим и указательным пальцами Ванатура, и Арег отчетливо увидел выпуклые, отливающие стеклянным блес­ком глаза змеи.

— Вон на той скале хотел прилечь и вздремнуть немного, да вдруг проснулся, вижу: змея обвила ногу моему Кайцаку2, — лёгкая улыбка тронула губы Ванатура. — Решил — отнесу малышу, может быть, в школе ему пригодится. Ты ведь ученик? — мягко спросил он.

— Да… верно… — промямлил Арег.

— Вижу, ты уже совсем большой. Змей не боишься случайно?

— Нет… да… — Арег судорожно глотнул слюну.

— Значит, не хочешь? Ну если вашей школе она не нужна, то мне и подавно.

Небрежным движением Ванатур отшвырнул змею прочь, — та, шмякнувшись о землю, несколько мгновений оставалась неподвижной, а потом стремительно метнулась в траву и исчезла.

— Ты чей сын?

— Арама.

— Так ты Арег?

— Да.

— Ты, стало быть, Арег. — Ванатур одобрительно кивнул головой и неожиданно улыбнулся.

Арег понял, что нравится полевому сторожу и при­ободрился.

Арег уже во второй раз встречался с Ванатуром лицом к лицу. Однажды мать высыпала на крышу хлева пшеницу для просушки и, посадив рядом Арега, которому тогда не было и трёх лет, велела ему отгонять воробьёв, норовивших поклевать зерно. Сразу после ухода матери воробьи дружно налетели на угощение, а Арег с огромным интересом наблюдал за тем, как они молниеносно склёвывают зёрна. Их оживлённый щебет, мелькание крылышек, то, как они щёлкали клювиками и забавно попрыгивали на своих тоненьких лапках, привело Арега в такой восторг, что он стал радостно хлопать в ладоши. Именно в этот момент появился какой-то великан на такой же великанше-лошади, и голова его почти касалась крыши хлева. Это был Ванатур. От удивления Арег разинул рот да так и застыл на месте: огромный рост Ванатура, его длинные белые волосы, роскошная белая борода, белая лошадь, узорчатое седло и серебристые стремена — всё это предстало его взору сошедшим откуда-то видением. «Иди ко мне, я посажу тебя на Кайцака», — сказал Ванатур и, подхватив Арега под мышки, посадил перед собой. Оказавшись на лошади, Арег ощутил себя взметнувшимся к небу, таким же высоким, как небо, и это чувство безграничной высоты было вызвано Ванатуром, было самим Ванатуром. Эта картина чётко запечатлелась в памяти Арега и ничуть не потускнела с годами: Ванатур был как бы вне времени, отдельно от всего и не имел возраста — всё тот же всадник с роскошной белой бородой на белой лошади, что круглый год кружит по горам, бывает в самых разных местах и в любую минуту может неожиданно появиться на вершине горы, прямо перед тобой, или прогреметь с гребней далёких скал, точно из-за линии горизонта. Говорили, что он участвовал во всех трёх последних войнах, но не получил даже царапины, а у себя дома он прячет сундук, набитый орденами, которые никогда не представали перед чужим взором. Арег ни разу не видел его пешим, и когда в селе шутили, дескать, Ванатур родился в седле, нисколько в этом не сомневался. Кайцак, конь Ванатура, был столь же знаменит, что и хозяин, всегда неотделим от него и вне любых сравнений: Кайцак — и точка.

Своим появлением на свет Арег был обязан Ванатуру. Однажды Ванатур спас жизнь его матери, когда она была им беременна: в глубоком и душном ущелье её неожиданно ужалила прятавшаяся в сорной траве чёрная змея. Услышав шум и крики, Ванатур появился на вершине горы верхом на своём Кайцаке. Пустив коня вскачь, он вскоре оказался рядом, спрыгнул с седла, крепко перевязал колено матери своей плёткой, вытащил нож, вскрыл ужаленное место и высасывал отравленную кровь до тех пор, пока не вытянул весь яд. Потом, когда родился вполне здоровый Арег, отец хотел назвать его Ванатуром в честь спасителя, однако тот возразил. «Арам, — сказал он, — ты знаешь, что у меня нет наследника. Если хочешь выразить свою признательность, назови его именем моего блаженной памяти отца Арега. Это самое верное». Отец охотно последовал совету Ванатура, и Арег стал Арегом. История эта произвела на него такое глубокое впечатление, что ему всегда казалось: он был свидетелем происшедшего и во всех подробностях помнит, как Ванатур спас его матери жизнь.

— Вот ты столько читаешь, кем же ты хочешь стать? — спросил Ванатур, скользнув по книге Арега своим острым взглядом. — Верно ведь говорят, что Арамов сын родился с книгой в руке, — и, погладив длинную бороду, он рас­катисто рассмеялся с высоты своего Кайцака.

— Не знаю… — Арег пожал плечами и, смущённо опустив голову, стал тереть одну ногу о другую.

На миг ему захотелось сказать: «А о тебе говорят, что ты родился верхом на Кайцаке», но он вовремя одумался: это будет означать, что Кайцак и книга — одно и то же. Арег лишь беззвучно пошевелил губами, почувствовав, что Ванатур пристально наблюдает за ним. Он поднял голову и, встретив испытующий взгляд полевого сторожа, смешался.

— Ну в общем, будешь книгочеем… Писателем вряд ли… Или, подожди, как это называется?.. Ага, ты станешь поэтом, — улыбнулся Ванатур; подавшись вперёд и сложив в руке свою плётку, он с любопытством уставился на Арега, точно ища в нём что-то необычное.

Арег беспомощно огляделся и залился густым румянцем. «Как он догадался?» — мелькнуло в голове, но вслух он ничего не сказал. То, что самая сокровенная тайна его души была так громогласно высказана, заставило его прикусить язык. Он вспомнил свои тайком написанные стихи и даже взмок от стыда.

— Так и есть, — окончательно утвердился в своём мнении Ванатур. — Видно, что для жизни ты не очень-то годишься… Ну да ладно, — сказал он, как бы отпуская грех, — но когда вырастешь, обязательно напиши обо мне что-нибудь путное, скажем, так: «И Ванатур…» — он не смог закончить, поскольку залился таким весёлым смехом, что по Ущелью Фиалок прокатилось эхо его могучего голоса. — Напишешь?

Опустивший очи долу Арег лишь слегка кивнул головой.

— Молодец! Значит, не забудь, напиши, — наказал Ванатур, поглаживая ладонью колеблющуюся гриву коня. — Имя тебе, малыш Арег, дал я, — по-родительски доверительно добавил он и как бы невзначай поднял плеть. Кайцак легонько подпрыгнул на месте и повернул в сторону ущелья, покачивая на своих крепких, мускулистых ногах упругий, тугой, как натянутая тетива, круп и водопадом сбегающий длинный хвост.

Арег застывшим взглядом продолжал смотреть вслед Ванатуру, хотя тот давно скрылся из виду. Он так разволновался, что с трудом сдерживал слёзы. Он был рад и горд тем, что полевой сторож назвал его поэтом, и в то же время ему было жаль, что Ванатур слишком быстро оставил его и ушёл. А ему так хотелось хотя бы раз коснуться рукой Кайцака…

3

В воздухе явственно появился горьковато-пряный аромат тимьяна. Это означало, что наступают сумерки и пора отводить ягнят домой. Чернуш уже пустился в обратную дорогу и тяжёлыми, медленными шагами, слегка покачивая головой, шествовал впереди. С губ его капля за каплей стекала слюна. За телёнком поочерёдно следовали барашек, потом — по порядку — другие ягнята, и только козлёнок ещё медлил, глядя то на Арега, то на уходящих ягнят. Казалось, он понимал, что Арег задумался об очень серьёзных вещах, и не хотел его отвлекать. А Арег думал о стихах.

Он понятия не имел, что такое стихи; когда в первый раз что-то сочинил и с удивлением узнал, что написанное им называется стихотворением, почувствовал: нечто очень большое, больше, чем само небо, что всегда было в нём, — не нуждающееся в словах, кровное, родное, — сразу обрушилось, превратилось во что-то мутное и непонятное. Сердце болезненно сжалось от ощущения безвозвратной потери, ему показалось, что он совершил тяжкое преступление, от которого не сможет прийти в себя до конца жизни…

«Бо-о!..»

Арег очнулся: Чернуш остановился и смотрел на него.

— Иду, иду… — задумчиво откликнулся Арег.

Взяв в одну руку книгу и цветы, а в другую — хворос­тину, он поспешил за ягнятами. Произнести «я поэт» так же трудно, так же невозможно, как и «я тебя люблю», — есть некая странная связь между этими двумя фразами. Он ускорил шаг.

Вечерние тени в Ущелье Фиалок становились всё гуще с каждой минутой, и погружённые в них камни и кусты, холмы и утёсы постепенно теряли знакомые очертания, превращая ущелье во внушающую страх пропасть, из невидимых глубин которой всё яростней дул холодный ветер, и ему так же грозно вторил шум реки. Арег невольно содрогнулся и вдруг со всей остротой почувствовал течение времени, которое, подобно этой реке, низвергается с недоступных вершин, стремительно мчится сквозь него, как сквозь пропасть, и спешит в непроглядные дали; и нелепыми показались ему собственные движения — чередующиеся шаги его ног: одна — другая, одна — другая, равномерные помахивания рук: вверх — вниз, вверх — вниз, покачивание головы: вправо — влево, вправо — влево… Всего этого много, и даже слишком, чтобы быть просто человеком, и в то же время мало для того, кто незримо живёт у него внутри, в неведомой глубине… Кто он и что он, почему он здесь, почему мир такой, какой есть, почему он исчезает, когда закрываешь глаза, почему тут же появляется снова, когда глаза открываешь, есть ли он, этот мир, или его нет, есть ли он сам или его нет, что означает «есть», что означает «нет» — все эти вопросы, не успевая оформиться в законченную мысль, как невидимые потоки, неслышно смешались в нём, превратившись в бездонную скорбь: небо, горы, травы, ветер — всё-всё отдалилось, стало безгранично чуждым и неузнаваемым, как воспоминание о том, что едва ли было, едва ли не было, едва ли когда-то могло быть или не быть. И Арег всем существом почувствовал непоправимую случайность всего и вся: случаен мир, случайны жизнь, время, небо, свет и тьма, и не за что уцепиться, нечего ухватить, чтобы опереться на него или почить навеки. «Неужели это всё?» — без слов, снова и снова недоумевал он, и безграничное чувство обманутости горьким комом подступало к горлу.

Острая боль пронзила пятку. Он машинально топнул ногой и оглянулся: коричневого цвета молоденький жук с белой полоской на шее отлетел в сторону и конвульсивно забился в пыли. Глухо жужжа и неистово сотрясая крыльями, он делал невероятные усилия, пытаясь перевернуться и встать на лапки, но вновь и вновь опрокидывался навзничь. Арег потёр рукой пятку и какое-то время не сводил пристального взгляда с жука, который с отчаянным упорством боролся за свою только начавшуюся жизнь. Вот так, всё происходит непроизвольно: жук непроизвольно укусил его, он непроизвольно ударил жука, жук непроизвольно получил рану, он непроизвольно пожалел его, жук непроизвольно стал бороться за свою жизнь, он непроизвольно наблюдает эту борьбу, которая происходит в огромном Ущелье Фиалок под безразличным взглядом сумеречного неба. Арег передёрнул плечом, и внезапно душа его наполнилась гнетущей, безысходной печалью. Он торопливо зашагал прочь, но, сделав несколько шагов, остановился и посмотрел назад: жука уже не было видно, только трава раскачивалась и клонилась до земли под вет­ром, дующим из пропасти…

Издали послышалось блеяние. Спотыкаясь на камнях и в траве, Арег бросился вверх — по той же тропе, по которой ушли ягнята, и когда наконец вышел из Ущелья Фиалок, сразу же окунулся в спокойные, рассеянные лучи заходящего солнца. Время здесь словно остановилось: увлекшись игрой теней и света, день забыл о том, что ему пора уходить, между тем в глубине Ущелья Фиалок ему уже молча стелила постель его мамаша-ночь, одетая в чёрное. Арег поискал глазами и нашёл ягнят: напротив, на дне укрытой тенью холма круглой ложбины, они набрели на островок густой травы и в последний раз перед возвращением домой самозабвенно паслись в вечерней прохладе, оживлённо сопя и причмокивая. Ягнята запасались силами для обратной дороги, чтобы поздним вечером, прильнув к материнскому вымени, а иногда и бодая его головкой, как бы для того, чтобы сделать струю ещё обильнее, сполна насладиться горячим, вкусным, жирным и пахучим молоком. Только козлёнок был далёк от этих ожиданий. Он не щипал траву — одиноко и задумчиво стоял неподалёку на довольно крутом валуне. Заметив Арега, радостно заблеял и, перепрыгивая с камня на камень, покинул ложбину и направился вверх по склону — к Арегу. Однако через несколько шагов передумал и нерешительно остановился у скособочившегося на краю тропинки куста верблюжьей колючки.

— Иди, иди, не бойся! — подбодрил Арег, поманив козлёнка рукой, потом снова взглянул в сторону ягнят и мысленно пересчитал: все тут — один телёнок, один козлёнок и семь ягнят.

У входа в ущелье Арег присел на траву, положил рядом цветы и книгу и стал дожидаться, когда его маленькое стадо насытится. Опустил подбородок на кончик своей крепкой хворостины, сделанной из ветки шиповника, и улыбнулся: так он похож на настоящего пастуха.

Козлёнок медленно подошёл и устроился у его ног. Арег провёл ладонью по маленьким рожкам, пробившимся сквозь мелкие кудряшки головы, потом, вернувшись к прежней позе, замер. Козлёнок удовлетворённо зевнул, тряхнул ушами, сладко потянулся и устремил взгляд вниз, в ущелье, — совсем как Арег.

Они оба с одинаковым интересом созерцали окрестные холмы и уже кое-где желтеющие поля озимого ячменя, под кокетливый плеск которых в лёгком вечернем ветре, словно слегка опьянев, легкокрыло плясали в воздухе белые, как пух, семена высохших от зноя цветов; вдыхая волнами поднимавшийся оттуда, со дна ущелья, аромат обожжённых солнцем трав и кустов, который то усиливался, то ослабевал, и думали они об одном: это и есть мир, и этот мир принадлежит им.

Вот их село, с этой далёкой высоты похожее на усталого труженика, который вернулся домой после тяжёлой работы и теперь отдыхает, прислонившись спиной к скалам и опустив ноги в речную воду. Вот и река, что выбежала из ущелья и катится серебристой лентой в низину, исчезая где-то на дальних равнинах, в постепенно густеющей синей завесе сумерек. Вот и солнце, одетое в яркий пурпур, прилегло на ложе взметнувшихся на туманном горизонте гигантских гор и словно машет рукой: прощается с миром или подзывает к себе опоздавшие, затерявшиеся в тёмных уголках неба лучи? Четырёхглавая гора похожа на огромный синий цветок, в белоснежной чашечке которого висит огненная капля солнца, а её каменные губы нетерпеливо дрожат в предвкушении высшего наслаждения: испить эту небесную росу. Сердце Арега сжалось: есть какой-то единственный в своём роде и величественный смысл в том, что всё по отдельности является именно собой, отличимо друг от друга и имеет собственное имя, так же как и он: гора — несомненно гора, солнце — всецело солнце, небо — полностью небо, ветер — только и только ветер, камень — с головы до ног камень, трава — воистину трава, река — бесповоротно река. Мир словно состоит из отдельных имён, и он — одно из них…

4

— Ац-ац-ац-ац… и-ри!.. — где-то за спиной Арега послышался голос, такой слабый и невнятный, точно исходил из-под земли.

Арег повернулся, не вставая, но в сумеречной тишине услышал только, как его ягнята там, внизу, расправляются с травой. «Послышалось… Ветер, наверное», — пронеслось в голове, когда внезапно затылком он явственно ощутил мглистую пустоту затаившейся позади пропасти и поневоле поёжился.

— Ац-ац-ац!.. — снова донёсся издали голос, на сей раз точно со дна ущелья, и тут же замер.

Арег проворно поднялся и посмотрел на белевший по ту сторону ущелья громадный утёс, у подошвы которого в длинных и тусклых тенях вечерней зари хмуро и заговорщически безмолвствовали нагромождения камней, когда-то низвергнувшихся с высоты. Внизу ягнята закончили трапезу и, беспокойно озираясь, стали выбираться из ущелья, а Чернуш возле высохшего куста шиповника тревожно вздёрнул хвост и коротко промычал. У подножия утёса что-то происходило, это было заметно по колеб­лющимся теням камней, при этом создавалось впечатление, что и сами камни движутся и даже подпрыгивают. Потом в ноздри Арегу ударил едкий запах пыли, и вслед за этим у входа в ущелье показались чёрные морды пяти-шести крупных ягнят; на несколько мгновений они неподвижно застыли у ведущей вниз тропы, а затем всё ущелье наполнилось их дружным блеянием. Ягнята Арега откликнулись им снизу, и чужая отара, лавируя между окружающими вход в ущелье валунами, скользя и спотыкаясь, начала спускаться вниз. Всполошившийся Арег бросился вслед, крича во всё горло, размахивая руками и иногда швыряя камни в сторону вторгнувшейся отары: он пытался отогнать незваных гостей, чтобы те не смешались с его ягнятами, после чего разделить их снова было бы почти невозможно. Он подосадовал на мать за то, что так и не нашла времени проколоть ягнятам уши и повесить бирки. Задыхаясь в клубах поднятой пыли, Арег, весь в испарине, метался между своими и чужими ягнятами, и его беспомощные крики тонули в невообразимом шуме.

— Эй!.. — изо всех сил отчаянно заорал он, неизвестно к кому обращаясь. — Эй, чьи они, кто хозяин?.. Идите и заберите их сейчас же!..

Он, озираясь, покружился на месте и вдруг на вершине утёса, который привлёк его внимание, различил в сумерках знакомую фигуру Звездочёта Микаэла, если коротко — Мика, единственного сына пастуха Сета, нижнего соседа Арега. Звездочёт — сверстник Арега, прежде они часто играли вместе, но сейчас были в ссоре.

Зажав под мышкой настоящую толстую пастушью палку и выпятив острый подбородок, Мик стоял на краю утёса и безмятежно взирал на то, что происходит внизу. Рядом сидел его тощий и мохнатый пёс Ксто, глядя вниз так же равнодушно, как и хозяин. Арег почувствовал себя оскорблённым: Мик нарочно отпустил свою отару. Побелев от ярости, он ринулся было свести счёты с обидчиком, но вовремя вспомнил, что перестал с ним разговаривать, и лишь угрожающе зарычал, однако вместо грозного рыка из горла у него вырвался какой-то жалкий и непонятный звук, поскольку Арег всё ещё не выговаривал букву «р».

— Грю-грю-грю… Грррр, — в молчании сумерек разносился резкий, визгливый голос Звездочёта. — То-то-то… йири…

С завидной ловкостью действуя языком и губами и время от времени посвистывая, Мик стал неспешно спускаться вниз, одновременно с тем же проворством поигрывая в руке своей толстой пастушьей палкой. Ксто чуть помедлил, потом последовал за хозяином, радостно виляя тонким хвостом. На зов Мика его отара вдруг как по команде повернулась и двинулась в обратную сторону. Достигнув подножия утёса, Мик остановился на небольшом валуне, опёрся боком о палку и с неприкрытой хозяйской гордостью созерцал победное возвращение своей отары. В этой позе он был очень похож на своего отца Сета.

— Ты свою хворостину замариновать решил или она должна вместо тебя книжки читать? — насмешливо произнёс Мик своим тонким девчачьим голосом, не глядя в сторону Арега.

И чтобы показать ему, как настоящий пастух должен обращаться с отарой, картинно повертел палкой над головой, после чего с молниеносной быстротой обрушил её на спину слегка отставшего ягнёнка. От жестокого удара ягнёнок присел, потом подскочил точно ужаленный и с жалобным блеянием метнулся в гущу отары, чтобы спрятать голову в ногах своих собратьев.

Арег не ответил. Найдя гладкий камень, он удобно устроился на нём вполоборота к Мику и стал следить за своими ягнятами. От нагревшегося за день камня исходили волны тепла, и Арег вспотел. Сменил позу и, сорвав подвернувшийся под руку высохший стебелёк дикого ячменя, начал разминать его пальцами, глядя на темнеющий горизонт.

Удивительно, с какой неуловимой скоростью мрак заполняет мир: только что было светло, всё было хорошо видно, а сейчас, хотя прошло совсем немного времени, так темно, что почти ничего невозможно разглядеть; при этом всё происходит у тебя на глазах, но настолько незаметно, что, как ни старайся — не уследишь. Арег пожал плечами и обомлел: гора, огромная гора, которая, кажется, всего минуту назад своей необъятной массой закрывала весь небосвод, теперь полностью исчезла, растворившись в сумраке, и там, где сверкала её отливавшая золотом вершина, сейчас искрится маленькая — не больше булавочной головки — звезда.

— В этом ущелье по вечерам пасётся наша отара, — неожиданно перестав свистеть, заявил Мик не терпящим возражения тоном. — Что здесь делают ваши ягнята?..

— Звёзды считают, — нечаянно слетело у Арега с языка; в тот же миг он беспокойно заёрзал на месте: может, не стоило так жестоко намекать на его кличку, слыша которую Мик просто приходит в бешенство? Звездочётом его прозвали за своеобразную внешность и манеру держаться: он постоянно откидывал назад свою грушевидную голову на тонкой шее, а смуглое лицо как-то заносчиво задирал вверх, словно своими маленькими бегающими глазками без конца что-то выискивал в небе.

Арегу стало не по себе, он виновато взглянул на Мика, однако, к его удивлению, Звездочёт в ответ лишь усмехнулся, затем, спрыгнув с валуна, поднял с земли камень и неуловимым движением, почти не целясь, запустил его в небольшую птицу, которая, присев неподалёку на груду камней, тревожно попискивала. Ксто тут же сорвался с места, схватил зубами упавшую птицу и вернулся, чтобы сдать добычу своему хозяину. Небрежным движением руки Мик остановил пса.

— Оставь себе, — великодушно сказал он.

Арег отбросил в сторону стебелёк, который мял в руке, и поднялся.

Однажды весной терпение Арега лопнуло, и он «навсегда» рассорился с Миком. Сейчас ему вспомнилось утро того дня, когда он, по обыкновению проснувшись на ранней заре, побежал в сад, чтобы посмотреть, насколько выросло его абрикосовое деревце. Войдя босыми ногами в арык и бодро разбрызгивая его холодную воду, он пересёк огород и вдруг заметил в дальнем конце сада покачивающиеся овечьи спины. Не на шутку встревоженный, бросился туда — это были оставшиеся дома больные овцы Сета; преодолев невысокую изгородь, они набросились на абрикосовое дерево, до земли пригибая, ломая и обгладывая его гибкие ветки и жадно жуя клейкие молодые листья. У Арега потемнело в глазах; онемев от обиды и боли, смотрел он на эту жуткую картину и не мог поверить, что его любимого дерева уже нет… Потом с громким криком обрушился на овец Сета, пытаясь отогнать их ногами и кулаками, однако овцы продолжали пиршество как ни в чём не бывало. Внезапно сквозь шум до слуха Арега донёсся чей-то смех, по ту сторону изгороди появился Мик и побежал в сторону большого стога сена. «Звездочёт!» — истошно крикнул Арег и, перемахнув через изгородь, кинулся следом. Разозлившись, Мик поднял с земли камень и изо всех сил швырнул в Арега. Камень попал Арегу в руку. Придя в ярость, Арег подобрал его, чтобы возвратить удар, когда неизвестно как возникшая сзади мать перехватила его запястье и вытащила камень из судорожно сжатых пальцев сына. «Пусти, пусти!» — сопротивлялся Арег, пытаясь вырваться. «Он не в себе, сынок, он не понимает, что делает, — вполголоса сказала мать и добавила: — Нельзя никого бить камнями, потому что в камне есть кровь». — «Да ты посмотри, что он сделал с моим деревом!» — не мог успокоиться Арег. Потом высвободил руку и, до глубины души оскорблённый, большими шагами пошёл к дому. Впервые в жизни почувствовал он себя побеждённым и с безысходной горечью мысленно упрекнул мать в том, что она удержала его. Он убежал и спрятался в хлеву, чтобы не показать, как ему стыдно. В хлеву было темно, только проскользнувший через ердык3 луч солнца косо ударился о каменную плиту пола, и внезапно в памяти Арега вспыхнуло сказанное матерью: «в камне есть кровь». Выскочив наружу, он взял небольшой камень с изгороди и в мастерской отца до тех пор бил по нему огромным молотком, пока тот не распался на две части. Внимательно изучил оба осколка, но так и не нашёл никакого следа крови. Тогда он как безумный бросился к матери, которая, щурясь под лучами солнца, цедила на балконе утреннее молоко. «Ты сказала, что в камне есть кровь, — крикнул он, тыча ей в глаза два осколка, — на, смотри, никакой крови здесь нет… Ты меня обманула, обманула!» — Арег был готов заплакать. Мать на мгновение застыла от неожиданности, потом залилась смехом. «Мой мальчик, — ласково сказала она, поставив ведро на пол и одной рукой обняв сына, — я тебя не обманула: если ударишь человека камнем до крови — это означает, что в камне есть кровь». — «Как это?» — изумился Арег, чувствуя, что, хотя до него и не дошел до конца смысл слов матери, она говорит правду. «Вырастешь — поймёшь», — нежно гладя его по голове, заключила мать. Немного погодя, взяв из кладовки лаваш и выбежав из дому, Арег тут же собрал вокруг себя соседских ребят и, аппетитно хрустя хлебом, воодушевлённо объяснял: «Никогда нельзя бросаться камнями, потому что в камне есть кровь». Глубокомысленно кивая головами, дети не спускали глаз с лаваша. Словно в подтверждение своих слов, Арег разделил лаваш на части и каждому дал по куску. «Вот так он будет наказан!» — подумал он о Мике.

5

Арег круто повернулся и, больше не глядя в сторону Звездочёта, погнал ягнят домой. Стемнело уже настолько, что тропинка была еле видна, а вход в ущелье, где он оставил книгу, хворостину и цветы, и вовсе слился с сумрачным сводом небес. У Арега было такое ощущение, что он вмес­те со своим маленьким стадом шагает через колючки и кустарники прямо в небо…

— Ха-ха-ха!.. Думаешь, я не знаю? — Вертя в руке свою палку, Мик откровенно потешался. — Ты эти обереги для Астхик собрал. Ха-ха-ха!..

Арегу показалось, что голос Мика ухнул у него прямо в голове, а сердце разорвалось на части. Он был застигнут врасплох и не знал, что делать. Нет

...