Глава 2

Сюртук Шумахера

Доброго вечера! Пишу по совету моей у подруги М. Н., которая ведет блог о […]! Дело в том, что я нашла в квартире фрак, бирку на нем от 6/9 1917 г. с фамилией человека, который проживал тогда в этой квартире, от портного Аксель Суни, а его, в свою очередь, нашла во «Всем Петербурге», но там про него буквально одна строка, и я хотела спросить, вдруг вам что-то попадалось, связанное с именем портного? Хочется узнать про фрак и его владельца побольше», – написала мне в 2022 году Е. Б., одна из сотрудниц книжного магазина «Подписные издания».

Признаюсь, что приник к экрану смартфона я не от факта, что найден «фрак», который оказался вовсе не фраком, – мало ли находок совершается в старых петербургских квартирах? Звоночком и важным маркером стала пришитая к одежде бирка с рукописной датой пошива – 6 сентября 1917 года. С одной стороны, кто бы мог подумать, что через полгода после Февральской революции кому-то понадобится такая верхняя одежда с весьма буржуазным прошлым. С другой стороны, здесь отсутствуют противоречия. Вплоть до 1920-х горожане продолжали донашивать свой дореволюционный гардероб. Чтобы окончательно удостовериться в том, что Февральская революция далеко не сразу разрушила социальную перегородку, можно обратить внимание на дату 24 октября 1917 года по старому стилю, когда департамент герольдии Сената утвердил последний дворянский герб. А находкой из старого шкафа оказался подлинный мужской визитный сюртук.

Чуть более чем за полгода до даты на бирке император Николай II отрекся от престола. Российская империя прекратила свое существование, а пламя революции распространялось по всей стране. Оно проникало в самые глухие уголки. 4 сентября 1917 года, всего за два дня до даты на бирке, Временное правительство объявило о новом государственном порядке – Российской республике, в этот период и была сшита одежда.

Для большинства городских жителей период конца 1910-х – первой половины 1920-х годов стал эпохой перемен, жизнь и условия городского быта менялись каждый день и, по большей части, не в лучшую сторону. В июне 1917 года москвичи заказывали пошив пиджачной пары за 300 рублей, а некоторые – за все 400–500 рублей, к концу ноября стоимость возрастает до 1000 рублей, и это не предел для периода 1918–1920 годов, когда для покупки одежды требовалось выложить заработную плату за 10 лет[8]. В апреле 1923 года пальто для москвича стоило уже 1 миллиард рублей. «Про дороговизну? Но то, что поразит сегодня – через месяц будет не в пример поразительнее»[9], – о стоимости на рынке одежды и не только весьма иронично писал москвич Никита Окунев, для которого эта проблема стояла так же остро, как и для многих других городских обывателей.

Из рукописного текста на бирке известен заказчик – Христоф Адольфович Шумахер, с 1912 года – служащий петербургского отделения Азово-Донского коммерческого банка, проживавший в доме № 49 по улице Жуковского[10]. Он заказал пошив предмета у Акселя Адамовича Суни, портного финского происхождения, владевшего портновской мастерской в доме № 3 по Надеждинской улице (современная ул. Маяковского), а также пошивочным ателье в городе Терийоки (современный город Зеленогорск)[11].

С момента своего пошива и выдачи заказчику визитный сюртук хранился в квартире Шумахера 105 лет, пока в 2022 году его не извлекли из пыльного платяного шкафа. К сожалению, судьба сюртука на сегодняшний день неизвестна. До меня дошли лишь печальные слухи о том, что артефакт принимал участие в одном из Петербургских свопов[12] одежды – очевидно, нашедший его смутно представлял себе эпоху пошива.

«Одежда давно ушедших поколений по сути мертва, она существует лишь в качестве диковинки; ее единственная подлинная жизнь в последующие эпохи – в энергичном потомстве, ею порожденном»[13], – пишет историк моды Энн Холландер, подразумевая цикличность моды и деятельность дизайнеров одежды, которые должны чтить опыт прошлого. Одежда прошлых эпох хранит немало тайн, и многие из них нам еще предстоит разгадать.

Сначала раздается скрип петель шкафа, чувствуется запах нафталина, затем я вижу черное сукно и старый крой – истории моих находок все примерно одинаковы. Поэтому для меня история сюртука Шумахера символична. Во-первых, перед нами уникальный случай консервации предмета на одном месте, в той самой квартире, где заказчик и владелец проживал более века назад. Во-вторых, после революции 1917 года названные буржуазными и ненавистные многим сюртуки, фраки, смокинги стали чуждыми элементами в городском гардеробе, настала эпоха пиджачных двоек и троек. Одежда, пошитая на заказ не совсем вовремя и к тому же в весьма сложный послереволюционный период, является редким свидетельством работы совсем небольшого процента частных мастерских, большинство из которых было вовлечено в пошив обмундирования для фронта.

Глава 3

Коллекция и люди

Работник почты, кузнец, городской и земской врачи, совладелец экспедиторской конторы, купец, владелец магазина письменных принадлежностей, приказчик, оператор крана на железной дороге, счетный чиновник, ректор института, инженер, лесничий (и садовник) – к этим и многим другим профессиям принадлежали бывшие владельцы одежды из коллекции, на основе которой проводилось исследование и написана книга. Все они являлись частью «самодеятельного» городского населения, что позволяет через их одежду показать определенный срез повседневности в городском костюме.

«Самодеятельное» население – социально-профессиональная группа населения, живущего собственными доходами, иными словами – это большая часть городского населения Российской империи согласно переписи 1869 года, и оно составляло ³А от общего числа[14]. Оставшаяся часть городского населения была представлена «несамодеятельным» населением, живущим за счет глав семейств.

Самой крупной частью «самодеятельного» населения в размере 39 % являлись работники обслуживающего труда: «личная прислуга» (прислуга в семьях), «домовая прислуга» (дворники, швейцары, сторожа, прачки), приказчики, прислуга в трактирах, кафе и ресторанах, извозчики и кучера – по сословному принципу в нее входили преимущественно жители крестьянского происхождения и отставные нижние чины. Затем шла часть поменьше, она составляла 20,7 % «самодеятельного» населения и представляла ремесленников, как хозяев, так и рабочих в различных сферах: обработки металлов, дерева, производства одежды и обуви, изготовления предметов роскоши (ювелиры, часовщики), производства хлебных мучных изделий. Вслед за ремесленниками шли фабрично-заводские и железнодорожные рабочие в количестве 10,7 %: металлисты (рабочие адмиралтейства, верфи, портовых заводов) и текстильщики (прядение, окраска ниток, ткачество, набойка тканей, производство бумагоделательное, бумаготкацкое, ситцепечатное, тюлевое, клееночное и непромокаемых тканей), рабочие табачного, сигарного и папиросного производств – их в большей степени формировали крестьяне.

Остальные группы занимали менее 5 % каждая: торговцы – 2,9 %, хозяева предприятий «трактарного промысла» – 1,5 %, хозяева крупных промышленных предприятий – 0,1 %, живущие капиталом, землевладельцы, владельцы домов – 3,5 %; преподаватели и воспитатели – 1 %; представители сфер науки, литературы, искусства – 1,4 %; врачи – 1 %, представители гражданской администрации – 2,9 %, служащие армии и флота – 2,3 %, студенты – 0,9 %, учащиеся – 2,5 % и другие.

Полагаю, что большинство читателей узнают среди перечисленного «самодеятельного» населения своих предков, ведь в воспоминаниях от поколения к поколению обычно передается нарратив о профессиях. Если самая крупная социально-профессиональная группа населения представлена более чем третью от общего числа, то немного по-другому выглядит статистика среди сословных групп. Взяв за основу данные по Санкт-Петербургской губернии, можно сделать вывод, что самым многочисленным сословием являлись крестьяне, именно их следует считать предками большинства из ныне живущих в городе, учитывая их активную интеграцию в другие сословия во второй половине XIX века. Согласно переписи 1910 года, крестьяне составляли абсолютное большинство – 69 %, среди остальных: мещане, военное сословие, дворяне, почетные граждане, купцы. При этом необходимо учитывать, что большинство указано по губернии, с деревнями и селами, что значительно уменьшает процент крестьян непосредственно в городах. Таким образом, с точки зрения сословных и социально-профессиональных групп мы видим тех, кто составлял большинство городского населения рубежа веков – бывших крестьян, занятых в обслуживающем труде, ремесле и на производстве. Было бы не вполне корректно сделать из этого вывод о том, что именно им принадлежало большинство сохранившегося до наших дней исторического текстиля, в том числе предметов городской одежды. У многих из них в гардеробе отсутствовали сюртуки разных видов, смокинги, фраки, котелки и цилиндры, брюки с шелковыми лампасами и яркие галстуки из тонкого шелка – в будущем они будут признаны буржуазными. А обладатели вышеперечисленных вещей после 1917 года предпочтут переместить их на антресоли и в сундуки, что и обеспечит их сохранность. И только во второй половине XX – начале XXI века они «перейдут» с антресолей в частные и государственные коллекции. Одним словом, многие из этих вещей сохранились именно благодаря своей непопулярности в первые 5–8 лет после революции, их было сложно перешить в период дефицита одежды, что окончательно поспособствовало надежной консервации. Что касается применения статистических данных к вопросу о бывших владельцах из моей коллекции, то в одностороннем порядке ответить на него сложно – в основном она принадлежала представителям «самодеятельного» населения с крестьянским и мещанским происхождением. Основываясь на результатах анализа коллекции, я сделал вывод, что самую высокую степень консервации получали вещи в семьях интеллигенции, врачей и инженеров, что объясняется востребованностью этих специальностей в 1920-1930-е годы вне зависимости от разрушения социальных перегородок. Представители этих профессий, в отличие, например, от купцов, проживали в указанный период в сравнительно удовлетворительных условиях.

Некоторые выводы на основе изучения предметов из коллекции можно сделать и о возрасте владельцев. Большинство из них – семейные пары, образованные в 1900-е годы, то есть рождение каждого из супругов относится к 1880-м годам. К концу 1900-х годов в этих семьях сформировались быт, постоянный адрес проживания и профессия. Они же стали основными героями воспоминаний их потомков сейчас, через призму жизни и быта именно этого поколения ведется настоящее исследование.

Исследовательской и иллюстративной базой издания служит моя личная коллекция городской повседневной одежды, бытовавшей на территории Российской империи во второй половине XIX – начале XX века. Значимой частью коллекции являются предметы одежды, относящиеся к мужскому костюму.

Коллекция была основана в 2012 году, когда был приобретен первый предмет. С тех пор, неизменно пополняясь, количество единиц городской одежды переросло шесть сотен, к чему можно добавить еще несколько сотен фотографий разных периодов, документы, графику. В 2019 году значительный объем коллекции позволил перейти от этапа накопления к этапу исследования и анализа.

География поисков повседневной городской одежды рубежа XIX–XX веков широка: Санкт-Петербург, Москва, Ярославль, Нижний Новгород, Киров, Новосибирск, Тула, Выборг, Гомель и другие города, но за редким исключением поиски не выходят за пределы современной Российской Федерации.

Если география поисков сохраняет стабильность, то хронологически коллекция медленно, но верно раздвигает рамки. Временами этот процесс не удается контролировать. Предмет, первоначально атрибутированный началом XX века, может в будущем стать значительно более старым в результате дополнительных изысканий. Так, например, произошло с дамским «халатом» из плюша, который потомки обозначили как винтажный, затем он был ошибочно отнесен мною к 1900-м годам, и лишь недавно подробный осмотр силуэта, фасона, материалов позволил установить, что он является вечерним дамским салопом[15] середины 1860-х годов. Кроме того, костюм как стандартный официальный и повседневный комплект одежды развивался беспрерывно, что отражалось в мелких деталях, материале, длине элементов и многом другом. Проследить такие изменения в исследовательской практике удается лишь отслеживанием изменений на десятки лет вперед и назад от изучаемого периода, и речь не только об изменениях под влиянием моды. Так что, изучая одежду рубежа XIX–XX веков, требуется вникнуть в ее особенности, начиная как минимум с середины XIX века и заканчивая серединой XX столетия.

Глава 4

Брюки из мешковины

«Недавно была на открытии выставки в музее-квартире Рихтера, посвященной его родителям. И он рассказывал, как после революции „интеллигенция“ (пианисты) шли провожать кого-то уехавшего из Житомира и выглядели как стадо оборванцев, и только мама и тетя выглядели неплохо, лишь потому, что мама умела шить и перешила и перевязала все, что только можно, умело скрывала заплатки вышивкой, перешивала скатерти и шторы на одежду…»[16] – гласит комментарий под одним из моих тематических постов в социальной сети. В среднем городской житель обновлял свой гардероб несколько раз в год, из чего следует, что в начале XX века, в эпоху доступности готового платья, каждый был обеспечен хоть какой-то одеждой, и ее объем был гигантским. Социальные катаклизмы первой половины XX века, помноженные на утилитарность одежды, тем более мужской, сильно сократили объемы одежды той эпохи и стали препятствием для создания материального пласта русской истории для будущих поколений.

К 1916 году текстильные и швейные предприятия (и мастерские) выполняли заказы армии, а женские журналы публиковали советы по перешиванию старых вещей. В 1917 году дефицит одежды и обуви стал проблемой, население всеми силами пыталось сохранить то, что было: прислуга господ старалась не выходить на улицу, чтобы сохранить обувь, а интеллигенция отказывалась от приглашений на обед из-за отсутствия нарядов[17]. Снабжение армии к тому времени стало делом чрезвычайной важности. Яркой демонстрацией судьбы одежды городского населения стал декрет «О реквизиции теплых вещей для солдат на фронте», вышедший осенью 1918 года: «Все должно быть отнято у тунеядствующих буржуев. Если понадобится, мы оставим их в одних комнатных туфлях, а лучшую теплую обувь и одежду отправим на фронт»[18].

В 1920 году перешивать и изымать на нужды фронта было уже нечего, в результате дефицит униформы решила «забота о фронте»: «…Раздается, например, каждой гражданке от 16 до 45 лет материал для пошива шести пар красноармейского белья»[19]. Реальные условия выполнения этого распоряжения нам неизвестны, степень обеспечения швей так называемой «раздаваемой» тканью оценить сложно, как и вероятность замещения нехватки «раздаваемой» ткани своим собственным гардеробом для выполнения требования. К 1921 году в пошиве элементов униформы было задействовано более 90 % швейной промышленности государства, которая еще в 1920 году объединилась под эгидой треста «Главодежда».

В 1920-е годы происходило своеобразное взаимное замещение, в результате которого гражданская одежда в переработанном виде попадала на фронт, а военная форма, «в том числе и из дореволюционных запасов, стала основой и для нарядов гражданских лиц»[20] и в прямом смысле слова меняла тенденции моды и городского костюма.

У владельца изношенной и прохудившейся одежды было несколько путей. Первый – обратиться к портным, некоторые из них продолжали работать для гражданского сектора. Однако никто не давал гарантий, что у клиента хватит средств для оплаты услуги, тем более что на следующий день ее стоимость могла существенно возрасти: «…Не так давно брались в магазине такую штучку сделать за 10 млн [рублей] (впрочем, поиски более дешевых портных давали мне потом и более высокие цены – 15 миллионов, 20 миллионов), а теперь 25 миллионов! Как-никак, а цена несуразная»[21], – писал москвич-очевидец сумасшедших цен на одежду в 1921 году, имея жалованье в 43 млн рублей и пытаясь починить старый костюм.

Усугублявшиеся проблемы с одеждой вынуждали городского жителя решать их любыми способами, используя все подручные методы. Например, сшить карманы из старых мануфактурных мешков, как было сделано на этом артефакте – мужских брюках периода дефицита. Искушенному современному обывателю издалека они могли бы показаться очередным творением Мартена Маржела[22] или напоминанием о венецианских традициях второй половины XVII века, где «одежду редко донашивали до дыр – гораздо чаще ее перешивали, перекрашивали или перепродавали;…а с помощью новых технических приемов – таких, как тиснение узоров горячими щипцами, можно было сделать дешевое платье похожим на дорогое изделие искусных мастеров»[23].

Чуть позднее, когда заплатки на брюках уже некуда было ставить, они могли пойти на заплатки для другой одежды. Благодаря этим вырезанным фрагментам обнажились карманы из мешковины от продукции «Товарищества мануфактур братьев Тарасовых», печатные надписи нанесены над предположительной датой фасовки.

Фасон брюк подразумевает их пошив во второй половине 1910-х – первой половине 1920-х годов, сукно сильно изношено, а помимо вырезанного фрагмента, видны другие многочисленные утраты. А что, если фрагмент напротив кармана был вырезан для ремонта жилета? Ведь именно так поступил поэт В. В. Маяковский, попросив сестру Олю организовать ремонт его брюк с помощью жилета для игры в фильме «Барышня и Хулиган», в котором поэт сыграл главного героя, простого деревенского парня[24].