Оглавление

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта №18-011-00118

Благодарности

Это исследование стало возможным благодаря поддержке и помощи многих людей, которым я хочу выразить признательность. Я благодарю анонимных экспертов Российского фонда фундаментальных исследований, профессора Матса Розенгрена и руководство Уппсальского университета за приглашение на международный семинар Doxologi Workshop 13–14 июня 2018 года, руководство Чувашского государственного педагогического университета за шаги навстречу, Микаэля Нюдаля и мою супругу Елену Воробьеву за помощь во всём. Спасибо.

Введение

Я хочу начать с обозначения своей собственной эпистемологической позиции, начать с «объективации объективирующего субъекта» и обозначения общей стратегии проведенного исследования. Это задаст верный вектор читательского внимания и позволит ответить на некоторые возможные вопросы и возражения.

Я буду писать о философской концепции Матса Розенгрена с позиций, которые можно назвать эпистемологическим конструктивизмом. Я считаю, что точка зрения конструктивистов достаточно последовательная, рациональная и, если так можно выразиться, «суровая», т.е. менее идеализирующая познавательный процесс, не боящаяся иметь дело с наблюдаемой изменчивостью и ситуативностью человеческого знания, с многообразием тех факторов, которые влияют на результаты человеческого познания, а потому более трудоёмкая. Поэтому здесь вы не найдёте привычной критики позиций конструктивистов ни в каком виде, не найдете обвинений в релятивизме, скептицизме, нежелании служить Объективной Истине и т. д. Моя задача иная. Я хотел показать новизну и продуктивность той версии конструктивизма, которую предлагает Матс Розенгрен; показать, как новые трактовки понятий эпистемологии меняют привычные представления о познании и как эти новые представления позволяют подходить к имеющимся познавательным проблемам.

Ещё я хотел отметить, что само противостояние эпистемологических реалистов и конструктивистов, простите за каламбур, не является конструктивным в том смысле, что, чаще всего, оно не расширяет и не углубляет понимания тех проблем и вопросов, по которым, собственно, и расходятся первые со вторыми. Мне представляется, что те понятия, которые используют оппоненты в споре друг с другом, не проясняют проблемные моменты, а используются для дискредитации теоретического противника. Например, сторонники эпистемологического реализма часто заявляют, что конструктивизм неизбежно приводит к релятивизму, и называют его сторонников «постмодернистами», «релятивистами» и «антиреалистами», рассматривая эти ярлыки как однопорядковые и по-настоящему ужасающие явления. На мой взгляд, обозначив оппонента случайным набором «страшных слов», мы не приближаемся к пониманию спорного вопроса, но лишь отстаиваем право думать по-своему. Не факт, что за этими оппозициями (реализм/антиреализм, модернизм/постмодернизм и т.д.) в эпистемологии скрывается та реальность, для обнаружения которой их начали использовать. Постоянное использование «страшных слов» в теоретической борьбе приводит к тому, что они лишаются исходного смысла и превращаются в бранные слова, в пугало, картонную страшилку для неокрепших умов. Возможно, это последствие борьбы за престижные места в академической системе. Не знаю. На мой взгляд, более правильным был бы другой подход.

Более конструктивным мне кажется иной путь — не использовать в процессе теоретического исследования проблем те оппозиции, которые используются в ходе борьбы. Или же использовать их более осмысленно и осторожно. Например, почему реализму противопоставляют антиреализм? А почему не номинализм? Есть же многовековая традиция противопоставления одного другому. Чему вообще здесь противопоставляется постмодернизм? Модернизму Шопенгауэра и Фейербаха? Неужели сторонники сущест­вования объективной реальности и корреспондентной концепции истины взялись клеймить «проклятых постмодернистов», пытаясь защитить теорию познания Шопенгауэра? Очевидно, что нет. «Постмодернизм» возник в схватке как первый попавшийся инструмент. Я считаю, что необходимо разработать более осмысленную и детальную систему противопоставлений и начать осознанно её использовать. Например, оппозиции догма­тизм/скептицизм, абсолютизм/релятивизм, реализм/номинализм, фундамен­та­лизм/контекстуализм, эссенциализм/функционализм и др. дополнить полутонами; тогда картина будет более сложной и антирелятивист не всегда будет антискептиком.

Если моё исследование позволит хоть на толику приблизить читателей к пониманию того, что стратегический путь решения эпистемологических проблем лежит не в упрощении картины познавательных процессов, а в осмыслении их сложности, то я буду считать свой труд ненапрасным.

***

Книга содержит результаты исследований, которые первоначально были опубликованы в рецензируемых научных журналах открытого доступа:

Воробьев, Д. Н. Доксология Матса Розенгрена как проект риторической философии познания: контекст и концептуальные основания // Современные проблемы науки и образования. — 2014. — №3. URL: http://www.science-education.ru/ru/article/view?id=13732 (дата обращения: 24.11.2018).

Воробьев, Д. Н. Генеалогия истины. К вопросу о социальной легитимации эпистемологического реализма // Философская мысль. — 2018. — №8. — С. 21–33. DOI: 10.25136/2409—8728.2018.12.28540

Воробьев, Д. Н. Основные идеи и концептуальные предпосылки доксологии Матса Розенгрена // Философия и культура. — 2018. — №11. — С. 38–58. DOI: 10.7256/2454—0757.2018.11.28198

Воробьев, Д. Н. К вопросу о новизне и эвристическом потенциале доксологии как протагорейской версии современной гносеологии // Философская мысль. — 2018. — №12. — С. 93–102. DOI: 10.25136/2409—8728.2018.12.28540

1. Доксология как проект неориторической
теории познания

Философы XX века показали, что традиционная метафизическая теория познания, оформившаяся в Новое время, имеет ограничения и нуждается в пересмотре собственных оснований. Содержание её базовых понятий «объект», «субъект», «истина», «теория познания» и др. требуют дальнейшего осмысления. Эпистемическое знание и процесс его получения понимается в ней слишком абстрактно и упрощённо, как ничем (кроме самого объекта) не обусловленная репрезентация объекта в сознании виртуального гносеологического субъекта. Реальный субъект элиминируется из процесса познания, влияние методов, инструментов и условий познавательной деятельности на получаемый результат выносится за скобки. Вместо эмпирического познающего субъекта — человека как мыслящего, познающего, дейст­вующего, чувствующего, биосоциального существа, — в традиционной теории познания возникает «усечённая» версия познающего субъекта как некоего чистого сознания. Такая замена, как считалось, обеспечивает оптимальный результат, позволяет получать объективное, неискаженное «человеческим несовершенством» знание.

Как отмечает Л. А. Микешина, в современной философии все больше осознается, что при построении теории познавательной деятельности целостного (а не гносеологического) субъекта, необходимо исходить из принципа доверия познающему субъекту. Необходимо рассматривать познающего субъекта в целостности всех его ипостасей и проявлений [Микешина 2002, с. 12]. А для этого необходимо признать исторический характер самой естественнонаучной рациональности, социокультурную обусловленность наших представлений о рациональности и познании. Такое признание является необходимым условием включения в поле методологической рефлексии тех проявлений познавательной деятельности людей, которые традиционно игнорировались метафизической теорией познания. Это расширение выражается в натурализации теории познания, в стремлении обогатить теорию познания принципами частнонаучных дисциплин, обращающихся к наблюдаемым формам организации познавательной деятельности людей. Без осмысления роли и значения воплощенности человеческих знаний и неустранимой телесности человека, роли социальных институтов в процессе воспроизводства человеческих знаний (а также способов мышления и деятельности), значения коммуникативно-интерпретативной составляющей человеческого существования, осмысления релятивности и ситуативности человеческих знаний, вряд ли удастся приблизиться к созданию теории познания, адекватной наблюдаемым практикам жизни человеческих сообществ в нашем мире.

Одним из вариантов расширения поля философской рефлексии над познавательной деятельностью человека как биосоциального существа стало обращение в XX веке к современной риторике как теории аргументации, опирающейся на идеи прагматизма. Она получила название новой риторики, или неориторики, и была сформулирована Хаимом Перельманом и Люси Ольбрехтс-Тытекой в середине прошлого века [Perelman 1969]. Философия прагматизма, которая с момента своего возникновения обращается к традиционной риторической проблематике, формировала принципы коммуникативной рациональности, говорила о неустранимой контексту­альности и имманен­тности человеческого познания и, тем самым, создала условия для утверждения теории познания на принципах риторической философии [Косарев 2017].

Этот раздел посвящён теоретическим основам доксологии Матса Розенгрена как дескриптивной теории познания, развивающейся на базе неориторической версии философской антропологии. Для Розенгрена решение проблемы человеческого познания невозможно без ответа на вопрос, что делает человека человеком. Главная мысль раздела: в основе доксологии лежит идея функционального доксологического круга, когда продукты коллективного человеческого познания постоянно превращаются в условия и предпосылки познавательной деятельности.

1.1. Анализ конфликта между метафизикой и риторикой

Доксология — это проект теории познания, разрабатываемый шведским философом Матсом Розенгреном (см. на русском языке: [Розенгрен 2012], [Розенгрен 2014], [Розенгрен 2018]). Он считает, что те принципы метафизической теории познания, которые вызвали жёсткую критику философов XX века, были заложены уже в момент зарождения западноевропейской метафизики в споре с риторикой, и потому нужно начинать именно с анализа это спора. Можно сказать, что античная философия характеризуется конкуренцией «платоновской» и «протагорейской» традиций. Первая традиция — Пифагор, Эмпедокл, Парменид, Платон — настаивала на абсолютном, трансцендентном характере Истины, которая доступна лишь избранным, доступна «мистически-интуитивным» путем. Протагорейцы — т.н. первые «софисты» и риторы — настаивали на имманентном характере истинного знания. Для последних истинное знание — это всегда разновидность доксы, которая получает статус истинного знания по отношению к всеобщей человеческой мере (логосу), в процессе аргументации и конкуренции различных точек зрения, циркулирующих в некотором сообществе людей. Традиционная метафизическая теория познания возникла в результате победы «платоновского» проекта познания над «протаго­рейским», победы метафизики над риторикой в споре за право судить об истине. Именно развитие в философии платоновского проекта теории познания привело эпистемологию к кризису.

Розенгрена не удовлетворяет понятие эпистемология. Он инверсирует это понятие, отталкиваясь от платоновского противопоставления epistemē vs doxa. Эпистемология — это учение о том, как достигнуть знания, которое может считаться истинным, потому что соответствует некой сверхчеловеческой шкале, некой вне-человека-существующей мере. Подобная мера, по сути, является плодом коллективного воображения, мифологемой, имеет скорее религиозную, чем научную природу. Розенгрен считает,