Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ СОСТАВИТЕЛЯ

В условиях реализации компетентностного подхода к содержанию гума­нитарного образования изу­чение курса «Исто­рия» студентами различных специальностей и на­правле­ний це­лесообразно строить не на фактологических, а на соци­ально-личностных осно­ваниях. История в таком ключе — это не столько последовательность событий, которые необ­хо­димо ме­ханистически запомнить, а больше причинно-следст­венные связи между этими событиями, познание которых обес­печит ус­воение и овладение студентами общена­уч­ными методами и мыслительными операциями, а именно: анализ; синтез; сравнение; обобщение и др.

Педагогическая практика показывает, что если преподава­тель постоянно вовлекает студентов в активный про­цесс дока­зательства, предлагает задания, требующие поиска ключе­вой идеи, алгоритма, ме­тода решения, то это не только развивает ин­терес к предмету, но и способствует формирова­нию самостоя­тельности. Как следствие, содержание почти любого исторического курса должно базироваться не только на точности приводимых при­меров и достоверности фак­тов, но и на их проблемном, разви­вающем характере. Исходя из этого, основную цель изучения истории можно обозначить как «деконструкцию», то есть изменение ракурса мышления, выход из-под вла­сти обыденных представлений, осознание необосно­ванности навязанных смыслов, наконец, интерпретацию скры­тых, глубин­ных культурных кодов.

Фактически, «История» — дисциплина не столько оз­накомительная, сколько мировоззренческая. Это курс, в рам­ках которого студенты могут получить представления о нацио­наль­ной культуре и идентичности, сформировать в созна­нии систему ценностей и смыслов, пройти определенные этапы со­циализа­ции. Соответственно, фундаментальный принцип исторического образования в высшей школе можно весьма ус­ловно сформулировать следующим образом: «минимум фак­тов при максимуме аналитики». При таком подходе огромное зна­чение приобретают меж­дисциплинарные связи — история начинает со­четаться с поли­тологией, филосо­фией, культуроло­гией и т. д. Отрыв же ис­тори­ческого знания от этих дисциплин контрпро­дуктивен, так как ведет не к расшире­нию рамок соз­нания, а к их сужению, за­ост­рению на деталях в их локальном, а не глобальном контек­сте.

Преподавателю ВУЗа требуется осознание того принципи­ального факта, что итогом его работы должно стать не ознаком­ление студентов с палитрой исторических событий в России и мире (о которых они могут самостоятельно узнать из учебной и научно-популярной литературы), а формирование и развитие у них креативно­сти, неорди­нарности мышления, воспитание стремления к творчеству. В сущности, «История» для современных студентов не должна быть исклю­чительно наукой о прошлом. Напротив, каж­дое занятие должно быть структурировано таким образом, чтобы уча­щийся осознавал исторические парал­лели между от­дален­ными событиями и событиями недавними. Вдобавок, дос­тижения студентов в ВУЗе определяются не только суммой конкретных знаний, умений и навыков, но и сово­купностью выработанных в ходе обучении личностных качеств, в том числе обеспечивающих психологическую готовность к профессиональной деятельности. В самом понятии личности оттеняются, прежде всего, интегративные социально-психологические особенности человека: мировоззре­ние, самооценка, характер, чувство собственного достоинства, ценностные ориентиры, принципы об­раза жизни, нравственные и эстетические идеалы, социально-политические позиции и убеждения, стиль мышления, эмоциональная среда, сила воли. Вот к их формированию и развитию и следует приложить свои усилия преподавателю истории.

Собственно, ценностные ориентации являются важнейшим компонентом структуры личности, ее ядром, опреде­ляют функ­ционирование и развитие личности. Они выполняют функцию регуляторов поведения и про­являются во всех областях челове­ческой деятельно­сти. Именно система аксиологических ориенти­ров является основой формирования мировоззрения, проявляется в отношениях к процессу жизненного, личностного и профессионального самоопределения, положительный ре­зуль­тат последнего определяется тождеством системы личностных смыслов и адекват­ным этим смыслам выбором профессиональ­ной дея­тельности. В этом случае субъективные ценности личности, гармонично переплетаясь с приоритетами профессио­нальной деятельности, образуют ценно­стно-смысло­вое единство и способствуют формиро­ванию целостной личности.

В научно-педагогической среде иногда бытует мнение, что информация сама по себе гарантирует определенный формат ус­воения, и достаточно знать, скажем, об истории репрессивной политики в России в XIX — XX веках, чтобы стать идеологическим противником применения таких методов. Однако наличие зна­ний как таковых отнюдь не является единственным условием формирования общественно полезных качеств — эти качества нужно развивать на базе знаний, а для этого требуется создание определенной научной «оболочки» исторических курсов.

Конечно, далеко не все студенты высших учебных заведе­ний по-настоящему стремятся к получению новых знаний, а уровень фактологической подготовки по «Истории» многих из них остав­ляет желать лучшего. Однако отсутствие глубоких познаний по предмету зачастую не усложняет, а, напротив, об­легчает задачу преподавателя, так как они бывают лишены шаблонного исто­рического соз­нания и открыты для новых идей. Здесь принци­пиально важно, чтобы студент научился не доверять препода­ва­телю, не соглашаться с ним слепо, а спорить и диску­тировать — в современных условиях, характеризующихся активным применением методов информационного противоборства, подобная критичность восприятия приобретает крайне высокую ценность. Ведь с распространением массовой культуры ее потребитель оказывается «замкнут» в бесконечно повторяющемся наборе утверждений, создающем безальтернативную картину мира.

Отсюда, настоящее издание будет полезно не только преподавателям дисциплины «Философия истории», но и при изучении любых исторических курсов, так как ориентирует студентов на формирование мировоззрения. Для решения этой задачи хрестоматия содержит выдержки из значимых научных и философских работ, затрагивающих вопросы историософского характера.

А.А. Иванов

РАЗДЕЛ 1. ИСТОРИЯ КАК НАУКА

1.1. Тойнби А. Дж. История, наука и вымысел

Существует три различных метода рассмотрения и представления предметов нашей мысли, в том числе и явлений человеческой жизни. Первый — установление и регистрация «фактов»; второй — выведение посредством сравнительного исследования установленных фактов общих «законов»; третий — художественное воссоздание фактов в форме «вымысла». Обычно предполагается, что установление и регистрация фактов являются методом истории, а явления из области этого метода — общественные явления цивилизаций; что выведение и формулировка общих законов являются методом науки, что в исследовании человеческой жизни наукой в качестве науки выступает антропология, а явления из области этого научного метода — общественные явления примитивных обществ; и, наконец, что вымысел — это метод драмы и романа, а явления из этой области — личные отношения между человеческими существами. Все это, в сущности, можно найти в работах Аристотеля.

Однако распределение этих трех методов между тремя областями исследования обосновано в меньшей степени, чем можно было бы предположить. Например, история не занимается регистрацией всех фактов человеческой жизни. Она оставляет в стороне факты общественной жизни примитивных обществ, на основании которых антропология выводит свои «законы», и передает факты биографии, касающиеся индивидуальных жизней, хотя почти всякое индивидуальное существование, представляющее достаточный интерес и значение для того, чтобы быть зарегистрированным, проходило не в примитивных обществах, а в том или ином из цивилизованных обществ, которые обычно рассматривались как область истории. Таким образом, история занимается лишь некоторыми, а не всеми фактами человеческой жизни. С другой стороны, помимо регистрации фактов, история прибегает также к помощи вымысла и пользуется законами.

История, подобно драме и роману, выросла из мифологии, примитивной формы представления и выражения, где, так же как и в сказках, которые слушают дети, или во снах, которые снятся искушенным взрослым, граница между фактом и вымыслом остается открытой. Например, говорили, что «Илиада» для всякого, кто начнет читать ее как историю, окажется полной выдумкой, но равным образом и для всякого, кто начнет читать ее как вымысел, она окажется полна истории. Все истории похожи на «Илиаду» в том отношении, что не могут полностью освободиться от элемента вымысла. Простой отбор, упорядочение и показ фактов — метод, относящийся к сфере вымысла, и совершенно право общераспространенное мнение, настаивающее на том, что не может быть «великим» историк, не являющийся великим художником, и что Гиббон и Маколей — более великие историки, чем «драйездасты» (имя, вымышленное сэром Вальтером Скоттом, который сам в отдельных своих романах был большим историком, чем в любой из своих «историй»), избегавшие фактических неточностей своих более вдохновенных собратьев. В любом случае вряд ли возможно написать две связные строчки исторического повествования, не прибегая к таким вымышленным персонификациям, как «Англия», «Франция», «консервативная партия», «Церковь», «пресса» или «общественное мнение». Фукидид драматизировал «исторических» персонажей, вкладывая «вымышленные» речи и диалоги в их уста, но его oratio recta, хотя и более живая, на самом деле не менее вымышлена, чем тяжеловесная oratio obliqua, в которой современники показывают свои сложные фотографии общественному мнению.

С другой стороны, история наняла на службу некоторое количество вспомогательных наук, которые формулируют общие законы не относительно примитивных обществ, но относительно цивилизаций, — то есть экономику, политологию и социологию.

Хотя в этом и нет необходимости для нашей аргументации, мы можем показать, что точно так же, как история не свободна от использования методов науки и художественного творчества, так и наука с художественным творчеством никоим образом не ограничиваются тем, что считается их собственными методами. Все науки проходят через стадию, на которой выяснение и регистрация фактов являются единственным доступным для них родом деятельности, и антропология едва выходит из этой фазы. Наконец, драма и роман не представляют собой вымысел, полный вымысел и ничего, кроме вымысла, касательно личных отношений. Если бы это было так, то их плод, вместо заслуженной похвалы Аристотеля за то, что он «истиннее и философичнее истории», состоял бы из бессмысленных и невыносимых фантазий. Когда мы называем литературное произведение плодом художественного вымысла, то имеем в виду лишь то, что нельзя ни героев отождествлять с любым человеком, жившим во плоти, ни вымышленные эпизоды — с любыми частными событиями, действительно имевшими место. Фактически, мы имеем в виду, что вымышленным является передний личный план произведения. Если мы и не упоминаем о том, что задним планом являются подлинные факты общественной жизни, то попросту потому, что это кажется настолько самоочевидным, что не требует доказательств. Действительно, мы осознаем, что высочайшей похвалой, которую мы только можем воздать хорошему произведению художественного творчества, будут слова «жизненно правдивый» и что «автор показывает глубокое понимание человеческой природы». Чтобы быть точнее, скажем: если роман имеет дело с вымышленной семьей йоркширских шерстяных фабрикантов, то мы можем похвалить автора, сказав, что он, несомненно, знает фабричные города своего Уэст Райдинга во всех отношениях.

Тем не менее, аристотелевское различение между методами истории, науки и художественного творчества, в общем, остается ценным, и, возможно, мы поймем почему, если рассмотрим эти методы вновь. Мы обнаружим, что они отличаются друг от друга пригодностью для распределения «данных» различной величины. Выяснение и регистрация отдельных фактов — это все, что возможно в той сфере исследования, где данных оказалось мало. Выведение и формулировка законов одинаково возможны и необходимы там, где данные слишком многочисленны для того, чтобы свести их в таблицы, и не слишком многочисленны, чтобы их обозреть. Форма художественного творчества и выражения, называемая вымыслом, является единственным методом, который может употребляться или который стоит употреблять там, где данные неисчислимы. Здесь, в трех этих методах, мы сталкиваемся с существенной разницей в количестве. Методы отличаются по своей пригодности в трактовке различного количества данных. Можем ли мы разглядеть соответствующую разницу в количестве данных, действительно представленных в трех соответствующих сферах нашего исследования?

Начиная с исследования личных отношений, являющихся сферой художественного вымысла, мы можем сразу же увидеть, что есть немного индивидов, чьи личные отношения представляют такой интерес и такое значение, что их можно было бы взять в качестве подходящего предмета для той регистрации отдельных личных фактов, которую мы называем биографией. За редкими исключениями, те, кто изучает человеческую жизнь, сталкиваются в сфере личных отношений с бесчисленными примерами повсеместно знакомых опытов. Сама идея исчерпывающей записи этих отношений — абсурдна. Всякая формулировка их «законов» была бы невыносимо пошлой или невыносимо грубой. В подобных обстоятельствах данные не могут быть существенным образом выражены, кроме как в некоего рода нотации, которая дает интуицию бесконечного в конечных формах. Такой нотацией является художественный вымысел.

Обнаружив, наконец, в количественных выражениях частичное объяснение того факта, что в исследовании личных отношений использование метода художественного вымысла обычно, давайте посмотрим, не сможем ли мы найти подобные же объяснения для обычного использования законополагающего метода в исследовании примитивных обществ и метода фактографического в исследовании цивилизаций.

Первое, что можно заметить, это то, что две другие сферы исследования касаются человеческих отношений, но не отношений хорошо знакомого, личного свойства, входящих в непосредственный опыт каждого мужчины, женщины и ребенка. Общественные отношения человеческих существ простираются далеко за пределы самого дальнего возможного диапазона личных контактов, и эти безличные контакты поддерживаются благодаря социальным механизмам, называемым институтами. Без институтов общества не могли бы существовать. Действительно, общества сами являются институтами, просто институтами высочайшего рода. Исследование обществ и исследование институциональных отношений — одно и то же.

Мы можем сразу же увидеть, что количество данных, с которыми сталкиваются исследователи институциональных отношений между народами, гораздо меньше, чем количество данных, с которыми сталкиваются исследователи личных отношений. Далее мы можем увидеть, что количество зафиксированных институциональных отношений, относящихся к исследованию примитивных обществ, будет гораздо большим, чем количество отношений, относящихся к исследованию обществ «цивилизованных». Так, количество известных примитивных обществ достигает примерно шестисот пятидесяти, в то время как наш обзор обществ, находящихся в процессе цивилизации, дал нам возможность идентифицировать самое большее двадцать одно. Теперь шестисот пятидесяти примеров (количества, лишающего необходимости заниматься вымыслом) будет вполне достаточно, чтобы дать исследователю возможность начать формулировку законов. С другой стороны, у тех, кто изучает явление, примеров которого известна лишь дюжина или две, отбивается всякая охота делать что-либо, кроме как сводить факты в таблицу. Это, как мы видели, та стадия, на которой «история» оставалась так долго.

На первый взгляд может показаться парадоксальным утверждение, что количество данных, которые исследователь цивилизации имеет в своем распоряжении, до неудобства мало, в то время как наши современные историки жалуются, что завалены массой своих материалов. Но в силе остается то, что фактов высшего порядка, «умопостигаемых полей исследования», сравнимых единиц истории до неудобства мало для того, чтобы применять научные методы выведения и формулировки законов.

Тойнби А. Дж. Исследование истории: Возникновение, рост и распад цивилизаций. Т. 1. М.: АСТ, 2009. С. 99—104.

1.2. Блок М. Разоблачение лжи и ошибок

Из всех ядов, способных испортить свидетельство, самый вредоносный — это обман.

Он, в свою очередь, может быть двух видов. Прежде всего, обман, связанный с автором и датой: фальшивка в юридическом смысле слова. Все письма, опубликованные за подписью Марии-Антуанетты, не были написаны ею; среди них есть сфабрикованные в XIX в. Тиара, проданная в Лувр в качестве скифско-греческого памятника III в. до н.э., названная тиарой Сайтоферна, была отчеканена в 1895 г. в Одессе. Кроме того, существует обман в самом содержании. Цезарь в своих «Комментариях», где его авторство нельзя оспаривать, сознательно многое исказил, многое опустил. Статуя, которую показывают в Сен-Дени как изображение Филиппа Смелого, — бесспорно, надгробное изваяние этого короля, исполненное после его смерти, но по всему видно, что скульптор ограничился воспроизведением условной модели, и от портрета здесь осталось только имя.

Эти два вида обмана порождают различные проблемы, решение которых не влияет друг на друга.

Большинство письменных документов, подписанных вымышленным именем, лживы также и по содержанию. «Протоколы сионских мудрецов» не только не написаны сионскими мудрецами, но и по существу крайне далеки от истины. Предположим, что мнимый диплом Карла Великого окажется на самом деле документом, сфабрикованным два-три века спустя. Можно держать пари, что великодушные деяния, приписываемые в нем императору, также вымышлены. Однако категорически этого утверждать нельзя. Ибо некоторые акты были изготовлены с единственной целью воспроизвести подлинники, которые были утеряны. В виде исключения фальшивка может говорить правду.

Кажется, не стоило бы упоминать о том, что, напротив, свидетельства, самые бесспорные по происхождению (которое указано в них самих), вовсе не обязательно правдивы. Но ученым, устанавливающим аутентичность источника, приходится так тяжко трудиться, взвешивая его на своих весах, что у них, потом не всегда хватает духа оспаривать его утверждения. В частности, сомнение легко отступает перед документами, предстающими под сенью внушительных юридических гарантий: актами публичной власти или частными контрактами, в случае, если последние должным образом заверены. Однако и те и другие не слишком заслуживают почтения. 21 апреля 1834 г., еще до начала процесса тайных обществ, Тьер писал префекту департамента Нижний Рейн: «Предписываю вам приложить все усилия, чтобы обеспечить с вашей стороны наличие документов для начинающегося главного следствия… Важно надлежащим образом выявить корреспонденцию этих анархистов, выяснить тесную связь событий в Париже, Лионе, Страсбурге — одним словом, существование обширного заговора, охватывающего всю Францию». Вот бесспорно хорошо подготовленная официальная документация. Что же до миража, каким морочат нас должным образом припечатанные и датированные грамоты, то достаточно самого скромного житейского опыта, чтобы он рассеялся. Всякому известно, что составленные по всем правилам нотариальные акты полны умышленных неточностей; я вспоминаю, как сам однажды, повинуясь приказу, датировал задним числом свою подпись под протоколом одного из высоких правительственных учреждений. Наши отцы были в этом отношении не более щепетильными. «Составлено такого-то дня в таком-то месте», — читаем мы в конце королевских дипломов. Но загляните в книгу расходов по поездке государя, Вы там не раз обнаружите, что в указанный день он на самом деле находился за несколько лье от того места. Бесчисленные акты освобождения сервов от личной зависимости, в подлинности которых не сомневался ни один здравомыслящий человек, утверждают, что они будто бы продиктованы соображениями чистого милосердия, — мы же можем положить рядом с ними счета по оплате свободы.

Но недостаточно констатировать обман, надо еще раскрыть его мотивы. Хотя бы для того, чтобы лучше его изобличить. Пока существует сомнение относительно его причин, в нем есть нечто сопротивляющееся анализу, нечто лишь наполовину доказанное. Кроме того, прямая ложь как таковая — тоже своего рода свидетельство. Доказав, что знаменитый диплом Карла Великого, пожалованный церкви в Ахене, подделка, мы избавимся от заблуждения, но не приобретем никаких новых знаний. А вот если удастся установить, что фальшивка была сочинена в окружении Фридриха Барбароссы, и целью ее было служить великим имперским мечтам, мы сможем по-новому взглянуть на открывшиеся перед нами обширные исторические горизонты. Так критика приходит к тому, чтобы за обманом искать обманщика, т.е. в соответствии с девизом истории, — человека.

Наивно перечислять бесконечно разнообразные причины, побуждающие лгать. Но историкам, естественно склонным чрезмерно интеллектуализировать человека, полезно помнить, что далеко не все резоны резонны. Случается, что ложь (обычно ей сопутствует комплекс тщеславия и скрытности) становится, по выражению Андре Жида, каким-то «беспричинным актом». Немецкий ученый, который сочинил на отличном греческом языке восточную историю, приписанную им фиктивному Санхопиатону, чтобы легко и с меньшими издержками приобрести репутацию солидного эллиниста. Сын члена Института, сам впоследствии заседавший в этом почтенном учреждении, Франсуа Ленорман начал свою карьеру в 17 лет, мистифицировав своего отца мнимым открытием надписей в Ла-Шапель-Сент-Элуа, целиком сделанных его рукою. Когда он был уже стар и осыпан почестями, его последней блестящей проделкой, говорят, было описание как греческих древностей нескольких обычных предметов доисторической эпохи, которые он попросту подобрал на полях Франции.

Мифомания присуща не только отдельным индивидуумам, но и целым эпохам. Такими были к концу XVIII в. и в начале XIX в. поколения предромантиков и романтиков. Псевдокельтские поэмы, приписанные Оссиану; эпопеи и баллады, сочиненные, как утверждал Чаттертон, на древнеанглийском языке, мнимосредневековые стихи Клотильды де Сюраиль; бретонские песни, придуманные Вильмарке; якобы переведенные с хорватского песни Мериме; героические чешские песни краледворской рукописи — всего не перечислить. В течение нескольких десятилетий по всей Европе как бы звучала мощная симфония подделок. Средние века, особенно с VIII до XII в., представляют другой пример такой эпидемии. Конечно, большинство подложных дипломов, папских декретов, капитуляриев, фабриковавшихся тогда в огромном количестве, создавались с корыстной целью. Закрепить за какой-нибудь церковью оспариваемое имущество, поддержать авторитет римского престола, защитить монахов от епископа, епископов от архиепископов, папу от светских владык, императора от папы — дальше этого намерения