Оглавление

Est deus in nobis.

Есть в нас бог (Овидий).

ПРОЛОГ

— Ну что, Атей, дальше идём?

И Бессмертный показал зубы в весёлой, беззлобной усмешке. Вечер был неплохой, да и день хороший, так что витязь не утомился. Собеседник, же в ответ лишь повёл плечом, не соглашаясь. Нет, не то что бы устал. Хотел, если честно, другого…

— Чего, скажешь, Тивда… Видишь, темно, да и туман уже упал на эту чащу. Разрешишь, быть может, и крылья одеть? Уж больно охота в деле эту диковину проверить… Я про такое только в сказках слыхал

— Сам же помнишь, витязь, последние слова Мёртвой Царевны… Нельзя нам себя показывать. Мы ведь Альме обещали, — напомнил уже другой, Атей.

Этот богатырь был поосанистей, повиднее, остальных. Выделялся среди этих воинов статью.

— Да не беспокойся, Кащей. Чего ты думаешь, разбудят да уведут Братья твою жену из убежища? — усмехнулась и языкастая Сана, — не устоит славница перед твоими побратимами?

— Ты, вот, славница, и умом остра, а вот…

— Что, и красивая очень? — подбоченясь, заявила Бессмертная.

Ватага услышав такое, дружно захохотала, даже Тивда, не сдержавшись, хлопнул себя по коленям. И сам он любил пошутить, и ценил острое словцо, вовремя и к месту ввёрнутое другими. Улыбнулся славнице Кащей, поглядел с удовольствием на милое лицо. Нет, девица была хороша собой, только не за это шла о ней слава по всей Сибири. А как о несравненной лучнице, не дававшей промаха из богатырского лука и на полверсты.

И другое было бы чудно, конечно, для обычного человека. Не было рядом с этими охотниками ни единой собаки. И то, что разговор шёл в кромешной тьме, под громадными ветвями вековых сосен, кидавшими чёрные тени на землю. Да что была чернота любой ночи для Бессмертных, видевших всё в темноте, лучше, чем при свете Солнца!

— Ладно Атей… До рассвета полетим, уговорил, но, лесами обойдём Оум, Саргат и Крепость. Нечего нам на глаза смертным попадаться. Худо будет, если Мара обидится, да Сестёр за нами пошлёт.

— Ладно тебе нас пугать, Тивда, — прошептал Курей, — мы Договор чтим, и порядок ведаем. Всё, готовимся!

И восемь витязей и поляниц, сбросив мешки на землю, из поклажи достали самое дорогое, что имели с собой, в этой глуши. Это были крылья, ещё драгоценной Акастовой работы, добытые неугомонным Тивдой. Сам-то Кащей, любовно огладив ремни подвеса, быстро одел крылья, перевесив мешок с грузом себе на грудь. Неспешно обошёл остальных побратимов, поглядел, всё ли ладно, поправил ремни на плечах Тии.

— Здесь нельзя торопится. Эта постромка может в плечо впиться. Мелочей в подготовке нет, — и пригладил ремень и плечо девушки.

Правду сказать, недолюбливали остальные Бессмертные старейшего из них, присматривали за ним. Хотя, этот витязь, был мудрее каждого из ватаги, едаже поумнее самого Атея.

— Спасибо, Кащей, — тихо проговорила славница, осмотрев верно уложенные ремни на свой груди.

— Чего уж там… Ну всё, в небо!

Тивда встал на пригорке, развел руки в стороны, проверяя крепления, затем, сложил крылья у боков, и прыгнул с места, сразу, саженей на пять в высоту, и три раза очень мощно махнул своими мощными крылами, разом разметав мелкие ветки на земле. Тут же сделал на побратимами большой круг, перевернулся в воздухе, как пловец в реке, и поднялся выше, исчезнув в непроницаемом холодном тумане.

Холодная капля влаги предательски упала за шиворот Курею, и тот зябко поёжился.

— Вот, как оно, — пробормотал волхв, — привыкнуть всё не могу.

Но, тут же подпрыгнул, сразу сильно взмахнув крыльями. И его чуть не приложило о громадную сосну, но ловкий Бессмертный смог увернуться, и поднялся выше, миновав опасный уровень. За ним потянулись и другие Бессмертные, словно громадные гуси -лебеди за своим вожаком.

Тивда оглянулся, заметил, что все летят в едином строе, за ним. Никто не отстаёт, держат порядок. То, почитай целый день, переругивались между собой, а тут, разом все примолкли. Так ведь немудрено, увидев и прочуствовав такое. Сам Кащей, словно заново родился, настолько здесь, в небесной вышине, было ему хорошо. Но, и забывать о деле не с руки, и предводитель опять поглядел на своих, прикинул направление.

Их небесный клин потянулся на Юго- Восток, оставляя справа Великую Обь. Шли быстро, надеясь миновать открытые места, пока было темно, и над землёй висел густой и плотный туман. Не могли их увидить смертные, как надеялся этот Избранный, притом ещё взятый самой Еленой Прекрасной.

Кащей глядел теперь не отрываясь, на Восток, где само Вечное небо наливалось предчуствием Света, новым ярким рождением Солнцебога. Сначала весь горизонт окрасился розовым, краска отразилась и на цепи низких облаков. Белых лёгких барашков, гонимых ветром, словно обуял стыд, за то, что они лишь присутствовали при этом таинстве. Но, цвет облаков быстро сменялся золотым, словно ярое золото становилось червонным.

— Спускаться надо! — крикнул Тивда, — рассветает!

Надо было быстрее решаться. И то, скоро туман уйдёт, а места здесь хотя и не людные, но пастухи со своими стадами не были здесь редкими гостями. А не хотел он, что бы их заметили, да весть о том по всем землям разлетелась. Могло всё получиться именно так, и не то что бы это было хорошо, как сразу прикинул Кащей… Суета такая начнётся, а он попадал раньше в переделки, и больше этого не хотел. Сразу припомнил, как сам висел ребрами на колу, даже зубы свело…

— Там, смотрите! Чужаки напали на нашу торговую ватагу! — крикнул глазастый Курей, указывая товарищам.

— Где? — не понял Атей, подлетая ближе.

А Кащей сделал разворот, поднялся надо всеми, и крикнул:

— Налево погляди, на поляне…

— Что делаем, Тивда? — спросила Сана.

Старейший заметил, как на ряд повозок, которые защищали лишь несколько гантов с луками и стрелами в руках, надвигались ряды чужаков. Неприятелей было с сотню, или даже больше. Плохи дела были у торговцев, охи плохи…

— Вниз, бьём их только крыльями, убиваем всех! — крикнул Кащей — надеюсь, Мара нас простит, — уже шёпотом произнёс он.

Он теперь снижался быстро, так, что аж уши заложило. Да и ветер свистел, а ремни державшие крылья, просто впились в грудь, готовясь лопнуть. Спасало Бессмертного большое умельство… А тут Тивда смог ударить крыльями так, что их медная обивка сразу разрезала пополам с десяток чужаков, а чёрные перья враз сделались красными от крови злых находников. Дикий вой наполнил лес. Тивда не медлил, и уже стоял на земле, принялся рубить крыльями остальных. Чужие пытались кидать в него дротики, но где смертным тягаться в бою с Бессмертными? Ни один медный наконечник даже не коснулся его одежды.

— Справа, слева, обходите их! Никому не давайте уйти! — дико и страшно закричал Кащей, зло ощерив зубы, словно злой медведь.

Сам бросился в вперёд, так и рубил своими крыльями, не давая опомниться врагам, Наземь падали отрубленные руки, ноги, головы. Тивда был покрыт кровью с головы до ног. Тут, он резко смог остановить удар, заметив Сану рядом. Та поднырнула под раскрытое крыло падшего, и осуждающе качнула головой

— Прямо уж быстр очень, — медленно и тихо прошептала она.

А на лоб ей упала кровавая капля, окрасив жемчужную подвеску в алый цвет. Славница просто замерла от злости, и покраснела. Кащей сделал пару шагов назад, и развёл руки в стороны: « Извини, дескать… Не виноват». Правда, тут уже спокойно выдохнул и осмотрелся, опуская и складывая крылья, сбрасывая с них кровь и грязь. Дело, кажется, было сделано, и заняло пару минут, не больше.

Всё, все чужие были убиты, или корчились, порубленные и умирающие, пытались подняться, или отползти к лесу, скользя по гладкой, словно лёд, кровавой траве. Салит и Атей ходили по полю, бранному полю, и с клевцами в руках. Белые крылья, сложенные за спиной, волочились по земле. Нижний край, покрытый перьями, стал просто кроваво- красным от крови.

— Лучше смотри, — всё повторял Атей, — никто не должен уйти…

— Да вижу я! — отвечал Салит, перебрасывая клевец из правой руки в левую.

Витязь не чурался даже такой тяжкой и злой работы, глядел в оба, и изредка нагибаясь добивал всех ещё живых. Пощады не было никому. Тут не только глаза помогали, но и чуткое обоняние, позволявшее понять, кто ещё жив, и жаждет от них спрятаться. Кащей же шёл по краю поляны, осматривая густые, местами обломанные только что, во время боя, кусты орешника. Нельзя сказать, что нечто учуял, но просто показалось, что слышит какой-то шорох. Очень, очень тихий. Бессмертный привык доверять сам себе, сделал пару неслышных шагов, что бы не спугнуть добычу, нагнулся, и ухватил в кустах замотанный в войлок шевелящийся сверток. Разом вытянул, и вытащил из под нижних ветвей, будто привычно отряхнул прилипший мусор.

— Что такое, Тивда? — крикнула непонимающая случившееся Сана, — кого поймал?

Но тут маленькие ручки обвили, словно поймали, шею витязя, а на него смотрели пронзительные голубые глаза маленькой девочки, от волнения поджавшую нижнюю губу.

— Всё хорошо, маленькая, — тихо проговорил богатырь.

А к Тивде уже подходили ханза, простые погонщики, а впереди всех, спешил купец, с посохом в руках. Мужчина иногда спотыкался, утирал рукавом красное и потное от волнения и страха лицо.

— Ах спасибо, витязи, спасли нас, — начал он простецкую речь, оглядывая крылатое воинство, — вот, возьмите, в дар… — и протянул кожаный кошель, — не подумайте плохого, от чистого сердца! А я, купец Раст Гораздович, у Крепости живу, в усадьбе, у речки Прони. Будете в тех местах, заходите в гости, буду рад. С товаром, в Саргат идём. А тут, на засаду нарвались, было бы худо, если не ваша помощь…

— Так уж вышло, Раст Гораздович. Да ты про нас помалкивай, что встретил в этих местах. Такое вот дело, — негромко, но значительно проговорил Тивда, — а то я ночью к тебе заявлюсь, и тут уж не обижайся, всех порешу…

— Да кто же тебя не знает, Кащей Бессмертный? — и купец низко поклонился, — молчать буду. Так тебя то и не видел никто, уж почитай лет сто двадцать…

Раст приметил и других Бессмертных, но тут предпочёл вообще ни слова не произнести. Ибо каждому известно, что: «Молчание-золото».

— И вот ещё… — продолжил Тивда, — ребёнка я нашёл, девочку. Кто в твоём обозе с семьёй шёл?

— Помню… Вчера, молодые ко мне прибились… Но, одёжа была без родовых знаков, не знаю, чья семья. И да, двое детей на руках у молодицы было, точно… — рассказывал Раст.

И тут прикрыл глаза, да сделал знак, согнув пальцы, делая тайные хасты, отгонявшие нечистую силу. Да и Тивда сам помнил обычаи, что не больно жаловали волхвы Близнецов. Бывало, требовали отдать одного из таких детей в другое селение, что бы не злить духов. А эти, как видно, решились сами уйти из селения. И странно конечно, да вот, как уж вышло…

— Ладно, купец, спасибо за вести. Но и нам пора, прощаться станем, — громко проговорил Тивда, — но не забудь, что мне пообещал, а то я заставлю тебя вспомнить о своих словах.

Купец тут опять схватился за платок, стал тереть лоб так, словно хотел стереть до крови.

— Вот, Тивда, мешок возьми, — вдруг сказала Тия, — а то ведь упадёт девчонка. Как хоть её назовёшь?

Кащей задумался лишь на мгновение, затем озорная улыбка осветила его лицо, и он ответил:

— Раз я сам рядом с деревом ребёнка нашёл, так тому и быть. Не оставлю, с собой заберу. А имя, уже выбрал, Елью назову!

— По этой что ли, имя нарёк? — и Тия рассмеялась, показав на ствол дерева.

— Точно.

Ответил так Кащей, и соврал. Выбрал прозвание найдёнышу по имени своей повелительницы, самой Елены Прекрасной. Только, не мог такого никому сказать. Решил что не стоит, да и на душе тяжко и муторно стало.

А пока Старейший прилаживал на груди мешок с девочкой, Побратимы успели собрать самое ценное с побитых тел. Атей глубокомысленно изрёк, заметив удивление в глазах купца:

— Не пропадать же добру! И то, всякую нужную мелочь на золото и меха меняем.

И побратимы продолжили свой грустный промысел. Но, полный мешок годных для мены разностей получился. Салит взял этот мешок, не думая, спокойно повесил на шею.

— Всё, улетать надо! — спокойно проговорил Тивда, оглядев остальных.

Высоко прыгнул вверх, расправил крылья, и поднялся повыше, саженей на двадцать, как решил сам купец Раст. Ну, а за ним и другие Бессмертные поднялись в небо. Эта стая, сделав круг над поляной, потянулась на Юго-Восток, к Белым горам, как радостно понял Раст Гораздович.

***

Обратно летели уже, и каждый с грузом. Конечно, что для Бессмертного лишних три пуда? Почти ничего. Но, с этим весом драгоценного нефрита, добирались немного медленнее. Приходилось чаще садится на землю, пережтдать светлое время дня. А сейчас, на очередной стоянке, славницы развели огонь, да стали варить добрую похлёбку из пойманной в реке белорыбицы. Атей да Салит, голыми руками, на спор, взяли в холодной воде по паре больших рыбин. А Курей, как самый умный, костёр разводил.

Ну а Сана и Тия, почистив, да нарубив большими ломтями, положили рыбу в котёл, варить. Нашлась и толика ячменной крупы, а добрых трав для приправы, тоже набрал Курей.

— Дочь твоя, Ель, отощала совсем, Тивда. Верно, в тебя пойдёт, ты же у нас — Кащей, — подколола товарища языкастая Тия.

Старейший поглядел на розовенькие щёчки девочки, задорные голубые глаза, и, в общем остался собой доволен.

— Да вроде бы ест. Вот, и сейчас…, — проговорил он.

Правда, девчушка сидя на пеньке, и болтая ногами, ела только сладкую малину, собранную в лесу. На лежавшие рядом с ней, в миске, сухари и копчёное мясо, даже внимания не обратила. Тивда подсел рядом, пытаясь накормить ребенка. Но, та лишь улыбалась, да отталкивала его руку, когда он пытался положить ей в рот мясо. Витязь только тяжело вздохнул, посмотрев на девочку. И вправду, показалась она теперь совсем худенькой, в своей серой рубашонке. Ещё раз поглядел на девочку, тяжело вздохнул, словно что решил для себя. Кащей подождал, пока Ель доест ягоды, и сунул её в свой нагрудный мешок.

— Я скоро вернусь! — крикнул он побратимам, и поднялся в небо.

Ель привычно устроилась в мешке, и таращилась на лес, проносящийся под ними. Глаза не закрывала, не боялась, лишь только негромко повизгивала от восторга. Ну а Тивда, приметил большую усадьбу, словно спрятавшуюся среди деревьев, и спустился там, укрывшись за тыном. Да, ограда была сработана добротная, из стволов молодых сосен. Он, проверил гладкость брёвен, провел по ним ладонью. И ворота, красивые, резные, ладные. Ну, а Ель только таращилась из своего убежища, да скромно помалкивала. Правда, не удержалась, тут же попробовала ладошкой дерево, но сейчас же отдернула ручку, словно обожглась, и посмотрела на витязя.

— Да знаю, ведьма здесь живёт. Но, она добрая… — пробормотал он почти спокойно.

Кащей всё прислушивался, да принюхивался, пытаясь разобрать, кто ещё мог быть в усадьбе. Не хотел чужим показываться, берёгся. Наконец решился, да разом, в один прыжок перемахнул через ограду, рассчитанную на смертных людей, н не на Бессмертных.

Он огляделся, и подошёл к резному крыльцу дома. Но, тут дверь распахнулась, и навстречу вышла женщина, лет тридцати на вид, в нарядной одежде, но без племенных и родовых вышивок. Хороша была собой, просто глаз не оторвать. Милое лицо, с едва проглянушими веснушками, синие глаза, полные губы, а светлые волосы не были прикрыты накидкой, были заплетены в тугую косу. За ошейник держала упиравшегося пса. Тот точно не желал находится здесь рядом, тянул носом, принюхиваясь к гостю. И никак не мог успокоится.

— А, Кащей, ты ко мне пожаловал… А я всё думала, зайдёшь, не зайдёшь. Давно уж тебя почуяла.

— Привет и тебе, Гайда, — и витязь поясно поклонился, — так с просьбой я пришёл… Коли не прогонишь!

— Да вижу уже, — усмехнулась она, — Рада, что пришёл. В дом заходите. Я пока баню истоплю, — и она прошла мимо, оставив открытой дверь.

Ну а Тивда присел на завалинке, да снял крылья со спины. Выпустил и маленькую Ель из её убежища, вынул девочку из кожаного мешка и посадил на лавку. А к ней сразу пришёл знакомится пёс, тыкаясь носом в её рубашонку, а её живо заинтересовали собачьи уши. Затем, подошли и две лесные кошки, посмотреть, кто тут пришёл? Те походили рядом, да и улеглись рядом с девочкой. Вскоре вернулась и хозяйка усадьбы.

— Ну что, Ель? Пошли в баню, — спокойно и тихо сказала Гайда, беря девчушку на руки, — отмыться надо с дороги. А ты посиди пока, — сказала хозяйка Тивде.

Ель ничего, не кричала, вела себя спокойно. Оглянулась на Кащея, и не вырывалась из чужих рук. Ну, а витязь, пока неспешно проверил поклажу, остался собой доволен. Вроде бы всё было, как надо, пока что…

Где-то через час женщина вернулась к дому, с Елью, закутанной, как куколка, в серую ткань, так, что наружу лишь её розовый носик торчал. Ведьма зашла в дом, поманив за собой кошек. Те последовали её приказу. Вроде бы сначала неспешно так, с высоко поднятыми хвостами, а затем просто бегом. Обратно женщина вернулась с корзинкой, в которой лежало бельё и полотенца.

— Ну что, витязь… Теперь и твой черёд. Баня истоплена, пойдём. Добро своё здесь, в сенях оставь.

— Хорошо, — ответил он, и улыбнулся.

В самом деле, не идти же с оружием да поклажей в баню? Оставил в сенях не только палицу и кинжал, но и дорожный плащ. Повесил за ремешки на вбитые в стену деревянные клинышки. Да ещё и проверил, ровно ли висит. Не хватало ему упреков за всякую ерунду…

— Ну чего ты там, витязь? Пойдём, а то вода остынет. Или в своих лесах уже привык только росой умываться?

— И росой хорошо. лишь бы вечным привратником в Царском дворце Оума не поставили.

— Вот, корзинку помоги донести, — произнесла, улыбнувшись, женщина.

Ну а что витязь, взял конечно. Надо же было помочь. А он всё одно этого веса даже не почувствовал. А баня, на вид вполне обычно выглядела. Да что там, сам ведь её и строил, сам брёвна таскал, и печь складывал. Теперь спокойно отворил дверь, пропустил хозяйку усадьбу вперёд, и поставил корзинку на лавку. Здесь красиво было, уютно, нарядные плетёные коврики разложены, приятно присесть. Света вполне хватало, попадавшего через небольшие оконца, прикрытые кусочками слюды в наборной раме.

— Ну что, раздевайся. Или в сапогах мыться станешь? — был залан совершенно неожиданный вопрос.

— Я быстро, — и Тивда принялся снимать свою одёжку.

Изредка поглядывал, как раздевается сама Гайда. Сняла оборчатую юбку, накидку, затем, пришёл черёд расшитой рубахи, в два движения, нагнувшись, сняла и башмаки. И осталась сидеть, расплетая волосы. Делала это не спеша, видела, как он любуется ею. Прекрасная, полная грудь женщины просто приковывала взгляд. Бёдра, сильные стройные ноги она вытянула перед собой, чуть поиграла мышцами. Тивда видел, как ловкие пальцы убирают волосы, как женщина сняла височные кольца, серьги. Он почувствовал, что ему стало жарко, подумал правда, что из-за горячей парилки, здесь, за стеной.

— Помоги ожерелье снять, а то в волосах запуталось, — попросила она.

Разве витязь не должен помочь женщине? Тивда вскочил с места, подошёл ближе, она повернулась спиной. Цветочный аромат, сложный и влекущий чувствовался рядом. На шее, под тонкой, атласной кожей, билась жилка. Рисунки украшали её спину и плечи. Он убрал волосы, и не торопясь распутал волосы, осторожно снял золотую цепь с дисками, и украшенную самоцветами. Правда не мог оторваться от другого, тех самоцветов, будто горевших на прекрасных округлостях, так манивших его взгляд. Тут она быстро повернулась, взглянув сначала в его глаза, затем, женщина опустила взгляд ниже.

— Зачем же сразу в парилку? — медленно и чуть хрипло проговорила ведьма, — вижу устал ты с дороги… А я тебе помогу… Можно чем и другим заняться… — и она просто впилась в его губы своими.

Тивда ощутил прикосновение её тела к своему, погладил гладкую кожу на спине красавицы, ощутил крепость её ягодиц, податливую мягкость грудей. Они медленно опустились на скамейку, не переставая касаться друг друга. Любовный пыл у Кащея не угасал долго, но нашлось время и для парилки.

Баня у Гайды оказалась знатной, жаркой да духовитой. И дорогое мыло имелось, а не просто зола или песок.

— Сама варю, — похвалилась ведьма, намыливая мочалкой ему спину, — с цветами… Чувствуешь, какое хорошее?

— Точно… — расслаблено проговорил Тивда, и схлопотал березовым веником по спине, а затем, и чуть пониже.

— Чего разлёгся? Давай, теперь и мне тоже так сделай…

И женщина разлеглась на полке. Кащей разом окатил её тёплой водой из липовой шайки, и принялся натирать мочалом от самых пяток до шеи. Затем в дело пошёл распаренный берёзовый веник, а затем, снова мыло. Пахнущая цветочным мылом вода была немилосердно смыта, и ведьма перевернулась на спину, озорно посмотрев на Кащея.

— Я уж думала, вдруг разонравилась, — громко сказала ведьма, — или уж ты устал, притомился тут со мной…

— Должна уж помнить, что Бессмертные не знают усталости…

Тот снова быстро поцеловал её губы, и привлёк к себе. И Тивда обнял её, стал осыпать быстрыми поцелуями. Когда наконец, он немного раскрасневшись, отстранился, Гайда быстро поцеловала его в щеку, провела острыми ноготками по спине витязя, привлекая внимание :

— Так вот что, див… Оставь девочку со мной. Здесь ей лучше будет, чем приёмышем в Гандвике. Подумай. Знаю я те слова, что Елена Прекрасная говорила,: «Не место Бессмертным среди Смертных».

— Посмотреть надо… Раскинь на неё кости, Гайда. Как Боги скажут, так пусть и будет.

— Да где же ты её взял? Вижу ведь, что не твоя? -проговорила она, отирая полотенцем татуированное тело витязя, — нашёл что ли? Так у неё и сестра-близнец осталась. У Ели я заметила на правом предплечье родимое пятно, размером с жёлудь. Одну из двух ты взял, витязь, разбил семью, разлучил сестёр.

— Схватка была, подобрал её в кустах. Родителей рядом не было, — оправдывался он, — Не бросать же девчонку?

Вот как… И перед его глазами опять встала картина того дня, та быстрая схватка. И, не мог припомнить, чтобы заметил семью ханза с детьми. А он, выходит, близнецов разлучил? Худо это вышло, как подумал Бессмертный…

— Вот это да… — тихо, с улыбкой продолжила говорить ведьма, — Удивил, право слово… Падший, и ребёнка спас? — усмехнулась она.

— Вот так вышло… — и Кащей вздохнул, и потёр правый бок, — я, вот, висел на бронзовом колу почитай, пятьдесят лет… А Альма спасла, смерти не побоялась, не просила ничего взамен… С тех пор я Завет дал, никого без помощи не бросаю…

— Жаль, я раньше не знала, — и ведьма погладила его по щеке, а затем поцеловала, — ладно, надо одеваться и идти в дом. А то и обедать нам пора.

Тивда оделся сам и помог хозяйке. Всё глядел, как она поправляет свои уборы перед медным зеркалом. Наконец, пошли обратно, ведьма первой, а витязь чуть позади и сбоку, словно приглядывал за красавицей. Поднялась она на высокое крыльцо, отворила дверь, дёрнув за резное, искусно сработанное, кольцо.

— Заходи что ли, гость дорогой… — сказала женщина, и поклонилась ему по обычаю.

— Благодарю, хозяйка, — и див преклонил в ответ голову, снял шапку и вошёл внутрь.

В сенях было темновато, да Тивда не этого отличал, видел и в темноте, не хуже, чем другой при свете солнца. А Гайда зажгла масляный светильник от тлевшей в медном сосуде конопляной верёвки, и пошла по крутой лестнице в горницу, в жилое. Здесь, на лавке, сидела-не скучала Ель вместе с кошками. Точно ведь не скучала — резвилась, и пушистые зверьки её берегли, не царапали, не кусали. Но и уйти не давали.

— За стол садись, — проговорила Гайда, оборотившись к Ели, — готово всё.

Та кивнула совсем по-взрослому, и села на лавку у стола. Ведьма же открыла большой ларь, и достала резную шкатулку. Неспешно, медленно поставила эту вещь, словно большое сокровище, на широкий стол. Приготовила и постелила расшитое полотенце. Наконец, из шкатулки вынула замшевый мешочек, встряхнула его три раза, но, потрясла головой, да положила обратно.

— Нет, так не ладно будет, — сказала ведьма сама себе, — Слушай меня, Ель… — обратилась уже к девочке, -Вот, возьми мешочек, и потряси, хорошо потряси. Тут, с умом надо делать, торопиться незачем…

Девочка сделала то, что ведьма требовала. Не спорила, только глядела исподлобья на Кащея, видно, для себя уже плохого ожидала. Гайда же закрыла глаза, стала качаться на лавке, тихо напевать что-то про себя. Затем, долго творила хасты, мановала. А Ель положила перед ней мешочек с альчиками, покрытыми рунами.

Видел и не раз Тивда эти знаки, старейшие у гантов. Но редко ими пишут, только священные гимны. Руны- это связь смертных с Богами, так Боги говорят с людьми, давая силу гадалкам. А те, толкуют то, что говорит Велес. Ведь это он, брат Елены, даровал людям рунные знаки.

Ну а Гайда открыла глаза, и стала доставать по три кости за один раз, и класть на полотенце. На три счёта всё и закончила, только тогда посмела вздохнуть. Три раза по три, самое священная волшба. Тивда это знал.

Ведьма же стала читать, священным стихом:

— Найдёныш должен здесь остаться…

Умения и сил набраться…

Но в злой да трудный час

Придёт её пора сражаться…

Гайда быстро это проговорила, тут же спрятала кости в мешочек, промокнула платком свой вспотевший лоб. Нацедила себе полный ковшик квасу, и мигом осушила.

— Вот так… Слышал волю? Ничего не поделаешь… А исполнится ей четырнадцать годков, отправлю девочку на Алатырь, уму-разума набираться. А здесь научу, всё что сама знаю. Ладно, а теперь и поесть надобно. Всё готово! Почуяла я, ещё вчера, что гостей надо ожидать!

И стала выкладывать угощение на стол. Пироги, духовитое запечённое мясо, ячменная каша, щедро сдобренная луком. В середине оказался большой жбан с яблочным взваром, просто источавшим чудесный запах. Для Ели Гайда мелко порезала мясо, и положила в небольшую плошку, вооружив девочку удобной ложкой. Та принялась за еду, хитро улыбалась, поглядывая на ведьму и дива, весело болтая ногами. В общем, была совершенно счастлива и спокойна.

Тивда, почувствовал голод, и отдал должное и мясу, и отличным пирогам, не оставил без внимания кашу. Выпил яблочного напитка, почувствовал, что сыт. Он встал, погладил по плечу девочку, и спокойно проговорил:

— Ну, Ель, мне пора. А ты, останешься с Гайдой…

Но тут обычно спокойная девчушка нахмурилась, и вцепилась в рукав куртки витязя, да так крепко, и неожиданно сказала, почти закричала:

— Ты куда? Я с тобой!

Бессмертный прямо обомлел. Посмотрел на ребёнка, словно заново его узнавая.

— Ты же говорить не умеешь. Молчала всю дорогу, — тихо проговорил витязь.

— Не хотела и не говорила, — упрямо произнесла девочка, — а вот, и ты меня бросаешь. И родители меня бросили! Никому я не нужна! — и она горько разревелась.

Ведьма долго поглаживала ребенка по голове, успокаивала, затем, поцеловала в розовую щёчку. Ель всё так же, зарёванная, обняла женщину за шею. Ну а Тивда облегчённо вздохнул, и принялся снаряжаться. Мешок на грудь, кинжал да клевец к поясу, да и крылья за спину, и, всё было готово. На крыльцо вышла Гайда, с Елью на руках.

— До свиданья, ведьма! — крикнул он, поправляя кладь на своей груди.

— До встречи, див! — ответила хозяйка.

А Ель тоже помахала своей маленькой ручкой. Кащей усмехнулся, махнул обеим своим крылом, и прыжком поднялся в небо. Несколько взмахов крыльями, и он был уже высоко. Затем сделал круг над усадьбой, пару раз перевернулся в воздухе, и полетел к реке, где его уже заждались побратимы.

Cognosce te ipsum.

Познай самого себя.

ЧАСТЬ 1 Ученица Красы -травницы

ГЛАВА 1 Семья, живущая на отшибе

Обычный день на усадьбе и начинался, как обычно. Солнце ещё только встало, выкатилось из-за дальнего леса на востоке, а уж поселяне и все на ногах, при важном деле. Ничего необычного не было, всё шло по раз и навсегда заведённому распорядку. У кого скрипит верёвка у колодца, хозяева воду в кадки набирают, а кто и печь растапливает, если не в доме, так на летней кухне, расчетливые хозяйки принимаются за стряпню, готовить еду для своих домашних. Мужчины, так своим делом занимаются. Одни корм дают, или выгоняют коров к деревенскому стаду, где пастух Атмай, уже постукивает кнутовищем о свой рыжий сапог, ожидая, пока все коровы да бычки соберутся. Селение было богатым, а значит, и животины было в достатке.

Радко выгонял своих овец со двора, из большого, сложенного из сосновых брёвен сарая. Вёл это стадо, как обычно, старый козлище, и его подопечные были ему вполне послушны. Особенно, с помощью пары хозяйских собак, с умом и толком, помогавших хозяину. Шли овцы почти что строем, теснились друг к другу, иногда, громко блеяли. Их густое, но нестройное стадо, выходило из ворот, на околицу. Козёл, гордо неся грозные рога на своей голове, вёл подопечных из деревни. А дальше, стадо и само знало дорогу, к выпасам, принадлежавшим их деревне по обычаю, да и по Правде Варты.

А жена Радко, Млада, принялась за тесто, поставленное ещё с вчерашнего дня. Сняла полотенце с кадушки, поправила пальцами высоко поднявшуюся опару.

— Вот, смотри и учись, Ёлка, как добрый хлеб выходит. Сейчас, печь натопится, и примемся с тобой караваи в жерло ставить. А из оставшегося хороших пирогов напечём. Ты уж начинку приготовила?

— Так конечно, матушка! — проговорила девушка, кивнув головой, так, что тугая коса качнулась.

Поглядела с радостью на своё дитятко женщина. И то, красавицей уродилась. Высокая да ладная, с тяжёлой, чуть рыжеватой косой. Да и Солнышко благословило, щедро осыпав лицо девицы веснушками.

— Умница моя… Что ты без тебя делала… Братья твои, Арпад да Залей помошники конечно, но там, в общинном доме пропадают, наставляют их.

— А чего так? Могли бы и с нами жить. И нам лучше, и веселей же.

— По обычаю так заведено. А через два года, обрежут им волосы, и своим хозяйством смогут обзавестись. Залей же нам помогать станет, как младший, а тебя, гоядишь, и замуж выдадим.

— Не хочу замуж. Вот, учусь же вечерами у наставницы Дирки, травницей, как она сделаюсь. Хорошее дело, и нужное. А то вот сон я видела, матушка, — и девица посмотрела в глаза Млады, — сестру свою пропавшую… Жива она, точно… А где она, так Елена и не указала, сама я должна пропавшую найти…

— Так искали мы, искали… — грустно прошептала женщина, повесив руки, — и Раста Гораздовича спрашивали, не видал ли чего? Или он сам, или его уноты из каравана. В тот день напали чужие, мы и бежать кинулись. А повозка наша перевернулась, тебя я вытащила, отец скарб потащил… Колеса подняли, повозку перевернули, мешки на месте, а сестрички твоей, нет… Так вот и пропала она… Виноваты мы с Радко, а что ведь поделать? — и женщина заплакала, утирая рукавом слёзы.

— Не надо, не плачь… Главное, жива она, точно. А так, глядишь, и найдём сестричку…

— Да где де ты её найдёшь? Далеко всё это приключилось, за Оумом. А мы в Варте сейчас. Почитай, с тыщу вёрст от тех мест, если не более… Ну ладно, поплакали, давай хлеб да пироги печь, а то отец с поля голодный вернётся… Но смотри, без Красы сама ведовством не занимайся, себе худо сделаешь, да на нас беду накличешь!

— Хорошо, хорошо, матушка, — чуть испуганно ответила девица, принимаясь за труды.

Вскоре два тяжёлых противня отправились в печь, тяжело гружёные караваями. Вокруг стоял запах ни с чем не сравнимый, волнующий, зовуший- влекущий, хлебный…

Даже Зубок прибежал, сторож дома, весело помахивая хвостом. Улёгся рядом, высунув наружу красный язык, словно хотел спросить: « А чего ты тут делаешь, хозяйка? Что такой запах по всей усадьбе?».

Млада улыбнулась, вытащила свежие кости, положила в старую щербатую миску, и поставила перед псом. Тот благодарно вильнул хвостом, и принялся за угощение.

— Ну а ты можешь к своей Красе отправляться. К вечеру возвращайся, все вместе ужинать станем, — медленно проговорила Млада.

— Спасибо, матушка!

И Елка кинулась одеваться, пока строгая маменька не передумала. Взяла с собой плетёную из лыка суму, в неё положила хлеба на дорогу, да свою любимую деревянную чашку, воды напиться.

ГЛАВА 2 Покои ведьмы

Ёлка шла быстро, но под ноги глядела. И то, в лаптях, ходить завсегда надо осторожно, а то ногу сучком наколоть можно. И больно, да и обидно, глядеть надо под ноги-то. И идти было недалече от их селения, до усадьбы ведьмы, всего две версты. Можно и по реке, но обратно, против течения, не хотелось так сильно шестом упираться, уж проще, на своих двоих дойти. Вправду, лучше бы на сохатом, но не было у неё своего лося, только у тятеньки имелся, кликали этого красавца Верный. Отец верхом на нём скотину на пастбище гонял.

Ну, а девица так и шла, на посох опираясь. Иногда, убирала от своего лица длинной палкой густые ветви, или, шебуршила лежащие ветки или кусты, стараясь вспугнуть змей. Убивать лесных обитателей не желала, но и быть покусанной тоже не хотела. Так ведь было уже один раз, что укусила её гадюка в ногу. Ничего, пережила, хотя и опухла лодыжка, а такие видения она увидела- словами не описать, никто бы и не поверил. Да она никому и не рассказывала. А зачем? Скажешь, матушка и батюшка заругаются, в лес не выпустят, так и сиди в дому, шерсть пряди. Нет, девица и это умела, да не нравилось ей такое дело. Унылое больно, медленное, неторопливое. Но вот, продралась сквозь плотные кусты орешника, и оказалась у ведьминой усадьбы, украшенной коровьими черепами, висевшими на кольях добротной ограды. Заметила и пса, подбежавшего к калитке, и весело крутившего хвостом. Сама и отворила, услышав, как сильно заскрипели ивовые петли, притягивавшие дверь к брусьям входа.

— Ну что, здравствуй Дружок, — поздоровалась девица, взъерошив шерсть на голове здоровенного кобеля, — вот, тебе, — и протянула тому кусок хлеба.

Тот мигом заглотил, и не жуя, с достоинством проводил гостью до крыльца дома, да ещё и носом подтолкнул к всходу. Ёлка улыбнулась, поправила подол, и постучала в дверь.

— Да заходи уже, — раздался глухой голос за дверью.

Девица потянула за дверное кольцо, открывая вход. Петли, уже старые, из плетей дикого винограда, скрипели немилосердно, да гостья к этому давно привыкла. В сенях, на стене, висела на стене малая лампадка, чуть освещавшая темноватое помещение. Здесь, Ёлка повесила свой дорожный плащ, да оставила лапти, чтобы не натоптать в дому. А одела деревянные сандалии, лежавшие здесь же. Простая штука, из дощечки, но с двумя кожаными ремешками, поддерживающими стопу. Такую же обувку и в баню одевали, что бы не обжечься.

— Вот и я! — громко произнесла девица, проходя в подклеть.

Темно не было, всё же два оконца пропускали довольно света через рамы, с медными переплётами с кусочками слюды. Здесь стояла в углу печь, сложеннаяиз камней на глиняном растворе, и дубовые полки на стенах, с разложенными на них горшками и горшочками, и связками трав. Стол, так же не был свободен. И у него сидела хозяйка дома, растирая зелье в каменной ступке пестиком.

— День добрый, красавица! — дружелюбно проговорила ведьма.

— И тебе, Краса!

Неясно, кто же так назвал травницу таким именем. Была она хрома и горбата, с одной рукой короче другой. Но, была обучена хорошими наставницами, и пользовала своими зельями болящих хорошо, так что многие выздоравливали. Но, никто, кроме Ёлки не захотел обучаться у ведьмы, так что девица была её единственной ученицей.

— Вот, здесь и пирожки, и заедки тебе испекла. И с маком, и яблоками и мёдом. Попробуй… — с улыбкой сказала травница, поставив перед гостьей деревянную миску с угощением.

Не стала отказываться девица, попробовала вкусное печиво, порадовала хозяйку. Знала, что очень рада ей Краса, и любит она побаловать свою ученицу. Запила вкусным ягодным взваром, сдобренным мятой.

— Пора и к делу приступать, — проговорила ведьма свою привычную присказку.

И стала опять показывать и рассказывать девушке о тайной силе трав, как следует с ними обращаться. Простые снадобья, вроде толчёной ивовой коры, или сушёных ягод малины, пригодных для снятия жара. Ландыш и корень валерианы, хорошо подходящих для усталого сердца, настой репейника, для лечения печени. Мёд и лист подорожника, для лечения порезов и ран.

За всем таким делом, отвлёк обеих настойчивый стук в дверь. Залаял и пёс, словно предупреждая хозяйку о пришедших. Краса недовольно вздохнула, сполоснула руки в умывальнике, отёрла чистой тряпицей, и пошла открывать дверь. Ёлка осталась при травах, и следила за порядком. Знала, мог заглянуть Рыжик, домашний хорёк, и устроить в сенях свой порядок, перевернув все плошки и горшочки. Да собственно, он уже был здесь, вместо приветствия ткнувшись носом в ногу Ёлки. Но и девица не дремала, быстро взяла того на руки, отвлекая. И выпустила хорька поносится по двору, делом заняться, мышей ловить.

— День добрый, Краса, — проговорила посетительница, — вот, дочку свою привела, посмотри, полечи её, сделай милость! А я, вот, и гостинчика принесла, — поставила корзину у порога.

— Пусть подойдёт, погляжу, — дружелюбно ответила ведьма.

— Стасья, иди сюда, — подозвала девочку женщина.

Та подошла с неохотой, пугаясь вида горбуньи. И то, много всякого ведь говорили в селении о Красе, и Ёлка слышала эти рассказки.

Что мол, и сглазить может, и проклясть. А ночами, дескать, в небе летает, на помеле. Если честно, Ёлка тогда мать и упросила отдать её в обучение к ведьме. Видела во сне такое, что летит в небе, смотрит вниз на леса, поля… Правда, не сама летит, а несёт её крылатый витязь. А тут и самой захотелось в небо подняться, вдруг ведьма научит? Пусть не на крыльях, а на помеле.

И Стасья подошла, а Краса усадила болящую на лавку у дома, на свету. Пальцем поманила Ёлку, та неохотна сделала пару шажочков.

— Так что скажешь, девица? — прошептала ведьма, ухватив свою ученицу за руку, — смотри, как тебя учила… Не головой, а сердцем гляди…

А голос был сейчас у ведьмы тяжёлый, тяжкий, словно тянул за собой, тащил и волочил, выворачивал. Ёлка прикрыла глаза, стараясь сосредоточится. Моргнула несколько раз, но, вот, и поймала в себе тот настрой, нужное состояние…

И увидела другое… Печальное, бледное лицо Стасьи, и чёрную полосу из густого вязкого тумана на её груди. Ученица глянула на наставницу, и тихо прошептала:

— Вижу я всё… Ей грудной сбор нужен. Пить настой этот, а ещё и Через три месяца всё пройдёт. Но, студится ей нельзя, худо будет.

— Всё верно… И настой ивовой коры пусть пьёт две недели, — добавила довольным голосом горбунья

— Спасибо тебе Краса, и тебе Ёлка, — женщина поклонилась, — здоровья вам обоим!

Страждущие ушли. Но, ушли жти, пришли другие. Тут, Краса сама занималась загноившимся порезом у хозяина семейства. А Ёлка только помогала. Долго трудилась ведьма, а потом, обмывая руки в корытце, проговорила недовольно:

— Вот, плохо стало, как Альма ушла… А хоть куда как строгой была Мёртвая Царевна, да столько болящих не было при ней. Госпожа, бывало, наложит руки, и всё, ожил человек, хоть и у самых ворот Царства Смерти стоял…

— А что же, а тебя не излечила Альма? — не поняла девица, — не снизошла, мимо, что ли, прошла?

— Так я ударилась спиной через год, как Альма уснула, — печально ответила Краса, — видишь, не повезло мне, — и промокнула платком горькую слезу, внезапно скатившуюся с ресницы.

— Глядишь, и я тебя излечу… Я смогу, не сомневайся!

— Да что ты говоришь! — и Краса прикрыла ладонями рот Ёлки, — услышит ещё Елена Прекрасная, да воздаст тебе полной мерой, и даст ведь, что просишь… Что же хорошего было у Альмы? Почитай, такая же горбатая, как и я, ни счастья, ни радости. Кроме, разве что, силы великой… Ну, а с той силы Царевне не было никакого прока. Так и служила Елене, считай, сто пятьдесят лет… Но, воительницей была, куда до неё Ильзе Первозвнной!

Слушала это Ёлка, широко раскрыв глаза, да почти открыв рот. Совсем другое говорила ведь Краса о Мёртвой Царевне, непохожее, что сказитель Горазд вешал из их селения, когда пел на пирах. Не рассказы о подвигах и дальних походах госпожи и её необоримого войска. А о том, как тяжело было нести Царевне эту ношу, невыносимую для любого другого. А она, тащила это на себе, и не один год…

— Ладно, хватит грустить! Пойдём, пирогами закусим, да опять за дело возьмёмся! — вернула от раздумий Краса свою воспитанницу.

Сразу раздумала унывать девочка. Ёлка кивнула, и понесла тяжёлую корзину внутрь дома. Горбунья шла позади, вздыхала, да с тоской смотрела на свою ученицу, да на свои больные руки и ноги.

ГЛАВА 3 Старейшина Оума

— Ну что там ещё? — недовольно пробормотал дюжий мужчина, сидевший в резном кресле.

И что бы разогнать тьму в горнице, по углам горели лучины, вставленные в бронзовые подставки. А у каждой лучины стояла бронзовая же лохань с водой, у которую падали угольки и зола. Масляные светильники берёг, а свечи- и того пуще. Говорили за глаза, что жадноват старейшина, ох и жадноват. Но, всё же толковый был он хозяином усадьбы, берёгся от пожара, самого тяжкого и страшного, что могло случится даже в добротном доме, собранном из громадных брёвен. Каждый знал, даже малый незамеченный уголёк мог причинить большую, а то и непоправимую беду, обездолить целую семью. Зато, так тепло здесь было зимой, и прохладно сейчас, в жаркое лето.

Так занят ведь очень был сейчас хозяин дома, неспешно вязал узлы для послания другим важным людям. Даже поправил свисающие рукава своей рубахи, спрятав под золотые запястья, что бы не мешались. Вернее сказать, именно одному вятшему мужу, который силой и честью был выше многих во всей округе, а то и во всей Сибири, во всей Руси. Поэтому исполнял всё тщательно, тут не могло быть никаких промашек. Проверил ещё раз, пробежав ловкими пальцами по посланию. Затем, сложил хитрое вервие в большой глубок, растопил воск, да запечатал своей печатью. Наконец, устало вздохнул, да своим посохом постучал по двери, и оглянулся на стену, уже немного словно раскрашенную охряной краской. Как то сразу веселее на душе становилось, и рука сама потянулась к ковшу с квасом.

Мужчина поглядел в угол, откуда всё раздавался унылый и однообразный скрип. На игрушечном коньке всё раскачивался отрок, не спеша, но и не прекращая это действо. Савир вздохнул, нахмурился, подошёл близко, поднял руку… И погладил бритую голову, с несколькими светлыми локонами, свисавшими на тонкую шею.

— Да, батюшка, — проговорил юноша, доверчиво подняв на отца свои громадные синие глаза.

— Всё хорошо, Рата, всё хорошо… — пробормотал старейшина Великого Оума.

Отвернулся, да вздохнул опять в печали. И то, всё ведь хорошо в доме. И жена, Астья, подарила ему четверых детей — погодков. Умила, Сарта, красавицу Живу, и вот… Рата народился… Сам хорош собой, а умом, не удался. Сколько не возил его даже в Гандвик, и к ведьме Гайде в Белые горы, не помогло ничего. Так и остался его младший, по разуму, как пятилетний ребёнок. Да ещё и шапочку малую раздобыл, носит, не снимая, даже и спит в ней. Раньше, Савир всё надеялся, народится вот, новая Мёртвая Царевна, и излечит его ребёнка, скорбного головой. Но, прошло уж восемь лет, ушла куда-то надежда, растворилась, растаяла, как снег весной. Правда, любил Савир Катович младшенького, и тот словно помогал ему. Сядет вот так рядом, улыбнётся, и тут же и голова проходит, и все тревоги улетучивается. Поэтому хотел было ударить Рату, что бы не отвлекал, а тут погладил его, на удачу. И затем, ещё раз дал знать уноту, потянул за кожаный ремешок, и глухо звякнул колокольчик.

А в горнице было ещё темновато, хотя солнечные лучи храбро пытались пробиться через окно, затянутое бычьем пузырём. Всё же был ещё ранний час, и Ярило только начал подниматься по небосводу на своей золотой колеснице.

— Звали, Савир Катович? — отворив дверь проговорил унот, низко поклонившись.

Молодой паренёк, в опрятной одежде, из серого льняного полотна, но с нарядной плетёной опояской, сделал поясной поклон, уставившись в свои новые башмаки и онучи, перехватывавшие штаны и голень. Удобно так было ходить по летнему времени, много лучше и приятней, чем в сапогах.

— Да тебя Улейка, и не дождёшься, — и с деланной строгостью грохнул пустым ковшом от кваса об стол, — Только за Смертью тебя посылать! — погрозив палкой, грозно произнёс хозяин дома.

— Так Альма уж три года как спит беспробудным сном, — дал ответ юноша, подняв голову от пола и хитро улыбнулся, — не придёт она.

— Ишь, сразу все распоясались, страх потеряли… А то вот, стоять вам как Зия с Окастом, в царском дворце, на манер чучел. (Елена Прекрасная наказала за гордыню Зию сделав из него глиняную фигуру, а из Окаста- чучело, сняв с него кожу и набив соломой. Книга «Ильза Первозванная»).

— Так Елена Прекрасная зазря никого не казнила.., — посмел тут возразить унот.

— У, я тебе! Вот, дожил я, наслушался… — и опять погрозил палкой, — Ишь ты, нашёл время шутки шутить… Был бы человек, а вина ему завсегда найдётся, — глубокомысленно возразил старейшина, — вот, не рассуждай, а бери эту суму с посланием,

— Да у меня своя сума же есть? Чего уж твою таскать?

— Сказано, мою суму бери, она уж получше твоей будет, не худая. Да езжай к купцу Расту Гораздовичу. Помнишь где тот живёт?

— А то. Недалеко от Крепости. Большая у него усадьба, слов нет. Тоже бы такую хотел!

— Не завидуй. Вот, бери своего сохатого, езжай, да не мешкай. На кухне, у Бортихи, в дорогу себе поесть чего набери. Ну всё, иди.

— Понял, Савир Катович, — и унот снова поклонился.

Затем посланец ловко убрал свои ещё детские локоны под шапку, и покинул горницу. По раннему возрасту голова его была выбрита, лишь несколько локонов свисали с гладкой кожи. А придёт время посвящения, и обрежут ему родные и остальные пучки волос на голове, оставив лишь косичку за правым ухом, как и у всех мужчин племени ханза или гантов, кто как говорил. А вожди и другие вятшие люди, прошедшие особое Посвящение, больше голов не брили и не стригли, вот и Савир Катович ходил нестриженным, уж почитай как двадцать лет.

Подождал старейшина, как закрылась, скрипя, дверь за унотом, быстро вскочил с кресла, да на носочках подошёл к дверному полотну, прислушиваясь. Не утерпел, даже заглянул в щёлочку, а не стоит ли кто, не подглядывает и не подслушивает? Затем, беспокойно вздохнул, и покряхтывая больше для порядка, а не от болезней, вернулся своему креслу. Долго прислушивался к шуму во дворе своей усадьбы. Услышал, как скрепят ворота сарая, как гремят копыта сохатого по бревенчатому настилу, как кричит Улейка:

— Открывай ворота! Всем счастливо оставаться!

Гонец уехал, старейшина опять огляделся, стараясь ничего не забыть. И тут словно в сердце кольнуло.

— Чуть про свои художества не забыл, — прошептал он, — вот оно как бывает…

Тот только осуждающе покачал головой, да принялся за своё дело. Мигом убрал бронзовое писало со стола, да смахнул и бросил в бронзовую жаровню деревянную крошку. Ладонью, на ощупь, осторожно проверил вощенную поверхность, так что бы чистота была настоящей. Не мог он ошибиться, и сам себя подвести. И чувствовал, как лесной зверь в густой чаще, что следят за ним. Правда, старейшина был очень и очень осторожен, и недаром. Сегодня в эту короткую летнюю ночь Савир Катович составлял не одно послание, а сразу два. Он налил себе тёмного кваса из ендовы, разом выпил, и прошептал, сам себя успокаивая:

— Не сможете меня за руку поймать, как ни старайтесь! Ума вам всем не хватит! Кто вы все такие, сирые да убогие… Не найдёте, как ни старайтесь… А мне бы вот, с самой Альмой разумом потягаться, а ещё с самой Еленой Прекрасной. Но, о таком можно было только мечтать, или в снах подобное увидеть. Вот и приходится здесь, среди вас, недостойных, прозябать…