Оглавление

1. Нарт-орстхойский эпос вайнахов
2. Нарт-орстхойский эпос вайнахов Составитель Х. М. Цечоев
3. От составителя
4. Джуртубаев М. Ч. О вайнахском эпосе
   1. Точка опоры
   2. Концепция
   3. Противоречия
   4. Нарты и орстхойцы
   5. Нарты и местные герои
   6. Происхождение орстхойцев
   7. Народ о нарт-орстхойцах
   8. Противостояние
   9. Главный герой
   10. Нарты и благодать
   11. Война с нартами
   12. Карабулаки
   13. Аланизмы
   14. Библиография
5. I. ЖИЛИ-БЫЛИ НАРТЫ…
   1. Как нарт-орстхойцы сгинули со света
   2. Как погибли нарты эрхстуа
   3. О вамполож¹
   4. Гарбаш (великан-чудовище)
   5. Орштхойцы (карабулаки)
   6. Семь сыновей вьюги¹
   7. Урузман, Орзми, Солса и Патараз, сын Хамчи
   8. Оршамар Арш
   9. Сын нарта
   10. Сын землепашца и нарт-орстхойцы
   11. Нарт-орстхоец Бексултан Бораган¹
   12. Нарт-орстхоец Няртби
   13. Сказание о нарте Усе
   14. Варанды
   15. Нарт-орстхо Саид
   16. Путешествие нарта¹
   17. Орстхоевец–нохчо и орстхоевец-галга
   18. Теча и его возлюбленная Цай
   19. Нарт-эрстхоевец и кровник
   20. Лopca и Солса
   21. Нарт-эрстхоец Кускуз
   22. Башни нарт-эрстхойцев
   23. Мельничные жернова нарт-эрстхойцев
   24. Как орстхойцы страну отвоевали
   25. Гунойцы и энкалойцы
   26. Гунойцы и айткалойцы
   27. Из-за чего разорили орстхойцев
6. II. СОСКА СОЛСА И СЕЛА-САТА
   1. Могучий Села
   2. Сказание о Села Сате
   3. Как Соска Солса победил Сартала
   4. Как родился Соска Солса
   5. Солса и Батига Шитка
   6. Сноровистая Села Сата
   7. Спор между Села Сатой и Мялха Азой
   8. Гарбаши (великаны-чудовища)
   9. Соска Солса и тазовая кость
   10. Соска Солса и человеческий череп
   11. Сеска Солса и вампал
   12. Соска Солса и разбойники
   13. Соска Солса и Горжай
   14. Сильный Солса
   15. Почему Сеска Солса стал одноглазым
   16. Сиксолса и Гуй
   17. Соска и Солса и накыстцы
   18. Сеска Солса и Селий Пиръа
   19. Как Сеска Солса похитил девушку
   20. Сеска Солса и Бетта Лир
   21. Сказание о нарте Соска Солса
   22. Сеска Солса и Кинда Шоа
   23. Как Кинда Шоа похитил девушку
   24. Похищение дочери Сеска Солсы
   25. Эшк¹ и Сеска Солса
   26. Две дочери, мать и Сеска Солса
   27. Предание о Сески Солсе
   28. Сиска Солса и старый пес
   29. Почему говорят «говрабаьри»
   30. Превратилась в голубку
   31. Сеска Солса и волк
   32. Я превосхожу тебя
   33. Сеска Солса и лесной голубь
   34. Соска Солса и Боткий Ширтка
   35. Бийдолг Бяри и Сеска Солса
   36. Молитва Сеска Солсы
7. III. ПАТРИЖ ХАМЧИЙ (БЯТАР)
   1. Нарт Хамча и его сын Патараз
   2. Хамчи Патараз и Мялха Аза
   3. Волшебное кольцо
   4. Как изжили обычай «цет»
   5. Хамчи Патараз и Хромой Тимур
   6. Солса и Патараз
   7. Хамчи Патриж
8. IV. НАРТЫ И МЕСТНЫЕ ГЕРОИ
   1. Сказание о великанах-вамполож¹
   2. Тимар с обгоревшим боком¹
   3. Герой-богатырь Тинин Вюсу
   4. Тинин Вюсу и Эржи Хожа¹
   5. Сказка про охотника и нарта
   6. О Хане Гаммалте
   7. Кто первым поселился в Насыр-Корте
   8. Отцовское наследство
   9. Дочь князя Айза и Муса
   10. Лял-Султа
   11. Два друга
   12. Зулай
   13. Медвежье ухо
   14. Турпал Термола
   15. Ачамза-курган¹ (сын Лоаман Ха²)
   16. Конец владычеству нарт-орстхойца
   17. Путешествие трех князей
   18. Байнал-Бусани
   19. Гардалой
   20. Нарт-орстхойцы и несчастный человек
   21. Невиданное дело
   22. Сказание о нарте Сеска Солсе и Охкыр Канте¹
   23. Любимая Альбика
   24. Жена Пхагал Бяри и нарт-орстхоец
   25. Пхагал Бяри
   26. Пхагал Бяри и Сеска Солса
   27. Сеска Солса и Бятар
   28. Бятар и вампал
   29. Бятар и девушка
   30. Как Бятар проложил ущелье Ассы
   31. Колой Кант
   32. Сеска Солса и Колай Кант¹
   33. Колой Кант
   34. Нясар и Козаш
   35. Внук Козаша и Германч
9. V. МЕЖДОУСОБИЦЫ НАРТОВ
   1. Спор Гепака и Амира
   2. Нарт-орстхоец Гожак
   3. Наур и Гожак
   4. Три брата нарт-орстхойца
   5. Сын Оршмы
   6. Нясар, его сын Сай и Ачам
   7. Нарты из Энгеноя
10. VI. СКАЗАНИЯ О СЕМИ БРАТЬЯХ-НАРТАХ
    1. Приключения нартов
    2. Хорачоевское сказание
    3. Сын земледельца и братья нарт-эрстхой
    4. Надмогильный памятник нарт-орстхойцев
    5. Гибель семи нарт-орстхойцев
    6. Ялхой-мохкское сказание
    7. Чухиева шайка
    8. Куда девались нарты-эрхустойцы
    9. Хребет семи братьев нарт-эрстхойцев
11. VII. БОТКИЙ ШИРТКА
    1. Странствия Ботки
    2. Гарског-хромоножка
    3. Орхустойцы и Ботоко Ширтга
    4. Смех, идущий за позорищем
    5. Ответы Батоко Шертуко, или Цена Соска Солсы
    6. Соска Солса и Батыг Шертга
12. VIII. ОСМЕЯНИЕ НАРТОВ
    1. Гезама Али и Толам-Аго¹
    2. Куллуби — победитель нарт-орстхойцев
    3. Старик-бедняк и нарт-орстхойцы
    4. 60 орхустойцев и Цазик¹
13. IХ. ГИБЕЛЬ НАРТОВ
    1. Почему была наслана зараза
    2. Отчего бог истребил орштхоев¹
    3. Как погиб род нарт-орстхойцев
    4. «Нарты верили в 6ora…»
    5. Гибель орштхоев¹
    6. Погибли в пещере
    7. Сеска Солса и Жербаба
    8. Чтобы котел говорил о нас
    9. Сирая вдова и нарты
    10. Нарты выпили медь
    11. Когда оживут нарты
    12. Царь нарт-эрстхойцев Наураз
    13. Башня Наураза¹
    14. Сказание о девушке-нарт
    15. Последний нарт
    16. Нарты из Герменчуга
    17. Разгром нартов

Нарт-орстхойский эпос вайнахов
Составитель Х. М. Цечоев

От составителя

Перед читателем самое полное на сегодняшний день издание нарт-орстхойского эпоса вайнахов. К сожалению, многие читатели недостаточно хорошо знакомы с этим выдающимся памятником народной словесности; мы надеемся, что данный сборник даст широкой публике достаточно ясное представление о нем.

В нарт-орстхойском эпосе вайнахов многое (мотивы, сюжеты, герои и т.д.) совпадает с нартскими сказаниями других народов Северного Кавказа: абазинским, абхазским, адыгским, карачаево-балкарским, осетинским. Но многое в нем является и оригинальным, неизвестным в других национальных версиях Нартиады. Одной из отличительных черт вайнахских сказаний является, например, то, что в них нарты — это эпический народ, который всегда отождествляется с орстхойцами (карабулаками) — одной из трех этнических общностей вайнахов; им же приписываются многие деяния эпических героев.

В нартоведении принято считать, что нарт-орстхойские сказания, в отличие от других эпосов Северного Кавказа, не делятся на циклы. По этой причине они издавались и издаются или в различных сборниках, наряду с другими фольклорными произведениями вайнахов, или без всякой системы. Но это ошибочный взгляд.

По нашему мнению, героический эпос вайнахов состоит из девяти разделов. К первому из них относятся сказания, где нарт-орстхойцы представлены народом богатырей, сражающихся со злыми великанами и совершающих набеги на своих соседей, в том числе чеченцев и ингушей. Также в этот раздел включены и произведения, повествующие о подвигах нартов, с сюжетной линией, схожей со сказаниями других народов, у которых бытует нартский эпос. Далее следует самый большой цикл, в котором представлен главный герой нарт-орстхойского эпоса — Соска Солса (Сеска Солса). В третий цикл вошло несколько сказаний о другом нартском герое — Хамчи Патаразе. Три этих раздела, по всей видимости, являются наследием эпоса самих орстхойцев, это их взгляд на самих себя.

Если брать в целом отношение к нарт-орстхойцам в эпосе чеченцев и ингушей, то оно резко отрицательное, за исключением того факта, например, что в более поздние времена имело место частичное обожествление Соска Солса (Сеска Солса) вайнахами: в честь этого персонажа в горной Ингушетии возводились святилища, ему же посвящались и ритуальные молитвенники (Далгат, с. 118; с.133).

Нарт-орстхойцы, как отмечали исследователи, в сказаниях вайнахов преимущественно представлено как воинственное и алчное племя, постоянно жаждущее борьбы в поисках славы и добычи. Но всячески воспеваются и идеализируются «местные герои», мирные богатыри, как защитники родной земли, которые насмерть сражаются с нарт-орстхойцами. Сказания об их подвигах и победах над нартами составляют четвертый цикл, являющийся одним из самых больших.

Далее следуют повествования о междоусобицах нарт-орстхойцев, семи братьях-орстхойцах и о проныре Боткий Ширтке (не являясь нарт-орстхойцем, он выступает то в роли советника орстхойцев, то насмехается над нартами). Небольшой цикл составляют сказания, в которых нарт-орстхойцы выставлены простаками, которых легко одурачить. Это отражение того периода, когда горцы перестали бояться орстхойцев, сильно ослабевших в бесконечных войнах и междоусобицах, и поэтому уже не представляли для вайнахов серьёзной угрозы. В последнем, самом большом разделе, насыщенном богатой исторической информацией, включены тексты, рассказывающие о гибели нартов, после нашествия которых исчезла благодать.

Все сказания, помещенные в данном издании, снабжены комментариями составителей фольклорных сборников, из которых мы и перенесли их. Кроме того, мы сочли нужным в качестве предисловия к книге поместить одну из глав (посвященную вайнахскому эпосу) большой монографии карачаево-балкарского фольклориста, заслуженного деятеля науки КЧР М. Ч. Джуртубаева «Происхождение нартского эпоса» (книга имеется в свободном доступе в Интернете). Полагаем, что она будет интересна не только специалистам, но и всем любителям и ценителям народной литературы.

Х.М.Цечоев

Джуртубаев М. Ч. О вайнахском эпосе

Точка опоры

Первые записи эпических сказаний ингушей и чеченцев были произведены Ч. Ахриевым (1871 г.) и У. Лаудаевым (1872 г.). Большая заслуга в ранней фиксации вайнахских сказаний и их исследовании принадлежит Б. К. Далгату; ряд текстов записан И. Магомаевым и Н. Семеновым. Многие тексты были опубликованы и после революции, в записи Х. Ошаева, С. Эльмурзаева, И. Дахкильгова, А. Мальсагова, Д. Мальсагова, Т. Эльдарханова, М. Кибиева и др. Весь этот наличный материал был издан в качестве приложения к монографии У. Б. Далгат (1972 г.), он и является основным источником в нашем исследовании.

Как пишет автор, ею были учтены не только все дореволюционные публикации, но и «значительное число сказаний, изданных в разное время на языке оригинала в советских изданиях», а также привлечены некоторые рукописные материалы и новые записи, произведенные в последние годы. «Публикация текстов, хотя и составляющих приложение к исследованию, осуществляется автором по принципам академического издания, в сопровождении научного комментария» (Далгат, с. 6). Весьма ценным представляется и составленный И. А. Дахкильговым сборник «Ингушский нартский эпос» (Нальчик, 2012), в который вошли многие тексты, отсутствующие в работе У. Б. Далгат, как опубликованные в различных фольклорных сборниках, так и неизвестные.

Циклов сказаний, посвященных подвигам и приключениям тех или иных героев, в вайнахском эпосе всего три: это сказания о Соска Солсе и Села-Сате, о Патаразе, о Боткий Ширтке. Песенно-стихотворных текстов нет, все произведения изложены в прозаической форме. В отличие от эпосов осетин, абхазов, адыгов и абазин, сказания вайнахов объединены сквозной темой — борьбой за землю, которую ведут чеченцы и ингуши, обитатели гор, с племенем нарт-орстхойцев (карабулаков), занимавшим равнину. «Местные богатыри» сражаются с персонажами, которые в других версиях Нартиады являются ее героями; грань между эпическими нартами и собственно орстхойцами-карабулаками — чисто условная; поэтому противники вайнахских («местных») богатырей именуются нарт-орстхойцами. Но, естественно, все симпатии сказителей на стороне местных героев, защитников родной земли от захватчиков-нартов.

Исследование У. Б. Далгат начинается с обзора этнической истории Северного Кавказа; к сожалению, ее воззрения нигде не выходят за рамки предписанного канонической версией. Она твердо верует в существование неких «субстратных пракавказцев», далеких предков «адыгов, осетин, чеченцев, ингушей и дагестанских народностей», с которыми столкнулись пришедшие из Средней Азии «ираноязычные» аланы; неясно, правда, почему среди перечисленных потомков «субстрата» оказались и осетины-иранцы. Не задается она и вопросом о том, почему ни один из народов «кавказской языковой семьи», веками проживая в одном и том же небольшом регионе и являясь потомками одного «субстрата», не понимает языка другого этноса, даже соседнего.

«Почти все появившиеся на Северном Кавказе пришлые племена, не исключая и сармато-алан, были кочевниками. В момент своего появления кочевники такого рода отличались традиционными чертами жестоких завоевателей». Кто имеется в виду под «пришлыми племенами», У. Б. Далгат не объяснила.

Но позже началась эпоха культурных, торговых и иных контактов. «Существует точка зрения, что сарматы и особенно аланы участвовали в этногенезе не только осетин, рассматриваемых в качестве их прямых потомков, но и других народов, в том числе вайнахов и адыгов». Во взаимодействии скифо-сарматов и местных племен и развивалась, по мнению исследовательницы, культура народов Северного Кавказа; она добавляет и влияние сасанидского Ирана (Далгат, с. 9—10).

И все, казалось бы, складывалось вполне благополучно, но тут вмешались другие кочевники, «колыбелью которых были степи Монголии и Туркестана», «производительные силы которых были крайне ограничены» и которые почему-то радикально отличались от «кочевников-иранцев» (т. е. сармато-аланов), пришедших из Средней Азии. «После гуннского нашествия, в середине IV в., на северо-восточном Кавказе в ближайшем соседстве с гуннами появляются тюркоязычные кочевые племена „болгар“ — кутургуров, утургуров, савиров, куманов, а несколько позже аваров. Пришельцы были воинственными кочевыми племенами, которые производили грабежи с целью захвата добычи (неужели только они одни? — М. Дж.)». И далее У. Б. Далгат дает цитату из «Очерков истории СССР» (1958 г.): «Подобно гуннам, они оставили скорее своего рода негативные, нежели позитивные, следы в материальной культуре этого времени» (Далгат, с. 11—12).

Как и весь сонм официальных историков, о причинах такой брутальности тюркоязычных кочевников У. Б. Далгат, разумеется, ничего не говорит; следует принимать на веру, что средневековые тюрки отличались от всех прочих обитателей планеты повышенной агрессивностью и неистребимой склонностью к насилию. Вероятно, их производительные силы действительно «были крайне ограничены», вот и приходилось обирать до нитки все окрестные народы и племена (исключительно мирные и добрые).

Об участии тюрков в этногенезе народов Северного Кавказа исследовательница также не говорит, но отмечает: «С X по XIII столетие северная часть северокавказских степей была занята тюркскими племенами кипчаков. Процесс тюркизации некоторых кавказских народов (балкарцев, карачаевцев, кумыков и др.) имел немаловажное значение для формирования их духовной жизни» (Далгат, с. 13). О том, почему «тюркизации» подверглись именно эти народы, как это могло произойти и какие факты свидетельствуют в пользу такого мнения, ничего не сказано. Не говорит У. Б. Далгат и о том, почему, если эти кипчаки целых три столетия доминировали на всей равнинной части Кавказа, о них нет упоминаний в фольклоре ни одного из народов, населяющих этот регион, нет и этнонима кипчак в их языках (исключение составляют ногайцы).

Далее автор переходит к рассмотрению того общего, что имеется во всех версиях Нартиады, соглашаясь с В. Ф. Миллером, который полагал, что богатырские сказания северокавказских народов представляют собой «один эпический цикл», что проявляется «в обрисовке и характеристике нартских героев, в нартской номинологии, в своеобразии разработки мотивов героизма, в сюжетных и художественных деталях, наконец, в генеалогических отношениях нартских героев». «Сходство нартского эпоса у кавказских народов», как указывал в своих работах Е. И. Крупнов, объясняется «относительной однородностью и единством северокавказской материальной культуры и этнической среды» (Далгат, с. 15).

Концепция

Монографию У. Б. Далгат можно считать наиболее основательной попыткой разработки «субстратной» теории происхождения Нартиады. По мнению сторонников этой теории, Северный Кавказ некогда населял только один народ, говоривший на одном языке; и якобы этот народ послужил субстратом в этногенезе современных этносов региона. Но, так как эта теория была чисто умозрительной, то и все концепции, построенные на ее основе, были такими же умозрительными и состояли исключительно из предположений. Не составила исключения и концепция У. Б. Далгат. Пытаясь подкрепить ее, она, как и другие сторонники «субстратного» происхождения нартского эпоса, оперирует материалами только одной версии (в данном случае — вайнахской). «Вполне естественно, — пишет она, — что если в собственно кавказский этнический субстрат и проникали иноплеменные сюжетные комплексы, то они вживались в местную фольклорную среду. Применяя сравнительно-исторический метод в изучении богатырского и героического эпоса чеченцев и ингушей, мы будем исходить, во-первых, из понятия фольклорной общности „кавказского субстрата“, во-вторых, из тех специфических условий — исторических, этнических, идейно-эстетических, языковых, в которых формировались и бытовали эпические произведения».

В поисках истоков нартских сказаний У. Б. Далгат обращается к древним пластам вайнахского фольклора. «В качестве наиболее архаического составного, но далеко не исходного элемента вайнахского эпоса нужно признать теогонические рассказы о языческих богах и героях». «Более тесно примыкают к героическому эпосу сказания и предания чеченцев и ингушей о героях-богатырях — родоначальниках. В качестве наиболее древнего исходного начала героического эпоса вайнахов мы признаем сказания о великанах-богатырях, образы которых расцениваются как весьма архаическая типовая категория» (Далгат, с. 17—18).

«Достаточно обширный ареал распространения народных рассказов о великанах на Кавказе» «подтверждает (? — М. Дж.) предположение о существовании здесь некогда сформировавшегося древнего богатырского цикла». «Основными, если не исключительными, признаками персонажей указанного типа являются их физические качества — колоссальная величина, неимоверная сила, способность съедать огромное количество пищи, добываемой примитивными способами, начиная от каннибализма и кончая охотой, рыболовством и скотоводством» (Далгат, с. 18).

Но тут начинаются противоречия, причем непреодолимые. «В сказаниях и богатырских сказках великаны-богатыри не имеют героических функций. Если подходить к этим образам с позиции общепризнанных представлений об активном поведении героических персонажей в эпосе, то деятельность великанов-богатырей отличается достаточной пассивностью». Автор объясняет это эволюцией «народных представлений о различного рода великанах» — «с одной стороны, сохранялись их древние атрибуты, с другой — эти образы подвергались более реалистическому осмыслению».

«В последнем случае богатырство исполинов, способных перебрасывать скалы, совершать колоссальную работу, получало новое качественное выражение», т. е. пассивное богатырство переходило к активной героике. И если «большинство сказаний о древних великанах-богатырях имеют относительно „бесконфликтный“ сюжет», то в эпико-героическом контексте «наблюдается усложнение конфликтных ситуаций, в основе которых почти всегда лежит антитеза активного героизма эпических персонажей и пассивного могущества великанов» (Далгат, с. 18—19).

Как и почему персонажи древнего «великанского эпоса» поделились на два враждующих лагеря, — одни превратились в героев, а другие в их противников (причем нартами в эпосе вайнахов именуются эти противники), У. Б. Далгат не объяснила. И далее она отмечает: «Помимо сказаний древних циклов о великанах-богатырях, у вайнахов широко известны и героические сказания о нарт-орстхойцах, входящие в состав общекавказской Нартиады», считая это «фактом одновременного сосуществования эпических сюжетов в разных повествовательных жанрах». Циклический эпос в сравнении с разрозненными сказаниями «представляет собой более позднюю по времени и сложную по своей системе художественную форму», возникшую в результате переработки древних сказаний о великанах (Далгат, с. 19; с. 25).

Таким образом, согласно концепции У. Б. Далгат, героический эпос вайнахов состоит из нескольких пластов:

«Первая эпическая группа — сказания о великанах, исполинах, богатырях-родоначальниках (последние постоянно имеют положительную характеристику). К этой группе относятся эпические рассказы такого рода:

а) о великанах циклопического типа;

б) об исполинах, не относящихся к типу циклопов (включая представление о будто бы реально существовавшем исполинском племени людей прошлого);

в) о могучих богатырях-родоначальниках (полумифических-полуисторических)».

«Вторую эпическую группу составляют рассказы о трех типах героев:

а) о нарт-орстхойцах, в числе которых встречаем такие общекавказские эпические имена и образы, как» Сеска Солса (Соска Солса), Урузман (Орзми), Хамчи, Патарз (Патриж), Ачамза, Техшоко, Германчи, Шертга, Кинда Шоа, Чопа-Бороган, Гожак, Наур, Села Сата;

«б) о местных героях — ингушских и чеченских (в системе нарт-орстхойского эпоса), которые имеют, например, такие имена: Колай Кант, Охкыр Кант, Эшк, Горжай, и др. (преимущественно у ингушей); Ахмед, Толам-Аго, Чуара Нельбиевич и др. (у чеченцев)»;

в) «о безымянных нартах либо нарт-эрстхойцах и т. д. (у чеченцев); обычно речь идет о «семи братьях»; по аналогии «семь братьев-нартов» — у аварцев, даргинцев, лаков; встречается и у осетин.

Эти образы преимущественно наблюдаются в сказках богатырских и новеллистических. В богатырских сказках герои-богатыри имеют свои имена, например, Пахьтат, Фушт, Ботг и др.

К третьей эпической группе мы относим сказания, предания и легенды, которые непосредственно не относятся к нарт-орстхойскому эпосу». «Здесь тоже фигурируют местные герои, но они в основном находятся вне художественной системы нарт-орстхойских сказаний. Из местных героев назовем таких, как Баркум Кант, Нясар, Лорса, «Сын Лоаман Ха», Тинин Вюсу и др. В третью группу включены сказания и легенды о хромом Тимуре (Астах Темыр), т. е. Тамерлане» (Далгат, с. 26—27).

Противоречия

Таким образом, в отличие от всех других сторонников «субстратной теории» происхождения Нартиады, считавших достаточным основанием предполагаемое существование в далеком прошлом зачатков эпоса в среде гипотетической «пракавказской общности», У. Б. Далгат увидела истоки нартских сюжетов и образов в древних мифах о великанах, сохранившихся в фольклоре народов Кавказа. Но, подгоняя материал под свою концепцию, исследовательница совершенно не заметила, что в таком случае границы героического эпоса как жанра перестают существовать, поскольку включила в него и космогонические мифы, и мифы о языческих божествах, и сказки, и генеалогические легенды, и даже былички (см. тексты, приложенные к ее монографии), как и сказания о нарт-орстхойцах. С таким же успехом могли расширить до необъятных размеров свои эпосы и другие народы Кавказа.

Кроме того, выдвинув это предположение, У. Б. Далгат стала заложницей своей же концепции. Так, о великанах она пишет: «Следует заметить, что природа этих образов совершенно однородна. В основе их существа лежат древние мифологические представления людей, олицетворявших в образах страшных исполинов темную силу» (Далгат, с. 28). О том, когда, как и почему олицетворения «темных сил» превратились в положительно окрашенных героев, в монографии ничего не сказано.

К тому же исследовательница пишет: «Образы великанов по своей художественной сути лишены героического содержания и принадлежат к наидревнейшему эпическому типу». Но затем выясняется, что это не так, и великаны великанам все же рознь. «В сказаниях чеченцев и ингушей, которые следует признать наиболее архаическими, зафиксированы различные образы великанов. Однако если великаны-чудовища типа дэвов и каджей имеют древнеиранское, авестийское происхождение, то великаны-богатыри эпического вида — порождение местной богатырской традиции» — имея в виду, например, богатырей-родоначальников (Далгат, с. 28).

Иными словами, «свои», кавказские великаны — это богатыри и относятся к «эпическому виду», а вот древнеиранские дэвы и каджи — это чудовища. Несмотря на то, что и первые, и вторые «лишены героического содержания».

Не попыталась У. Б. Далгат ответить и на вопрос о причинах вражды нартов именно с великанами, поскольку объединила в одну группу образы богатырей-родоначальников и мифологических великанов, олицетворения стихийных сил и природных объектов. Все сводится к одной и той же фразе об «эволюции эпического образа вообще; от наиболее древнего его архетипа (в пределах внутреннего развития эпического образа от мифического существа к великану-человеку) — до ярко выраженного героя, оформленного во всем эпическом комплексе» (Далгат, с. 29).

Это лишь некоторые из многих противоречий, заложенных в концепции У. Б. Далгат, пытавшейся обосновать ее на материале чеченских и ингушских сказаний. Признать ее выбор удачным нельзя и потому, что в эпосе вайнахов нартами именуется реальное племя — орстхойцы (карабулаки); большую часть текстов, представленных У. Б. Далгат в качестве героического эпоса чеченцев и ингушей, составляют именно сказания о нарт-орстхойцах, противниках вайнахских героев. Пройти мимо этого факта невозможно, но невозможно и объяснить, почему «эволюция эпического образа» привела к отождествлению злобных великанов с орстхойцами, а богатырей-родоначальников превратила в «местных» героев. Как и то, почему тот же процесс не произошел в среде других народов Кавказа, признаваемых потомками одного и того же «субстрата».

«В большинстве нарт-орстхойских сказаний (выделено нами. — М. Дж.) сюжетное их развитие осуществляется в плане драматических коллизий, столкновений местных положительных героев с отрицательными нарт-орстхойцами». «Надо заметить, что местные герои в отличие от воинственных нарт-орстхойцев, совершающих походы и набеги, выступают в сказаниях исключительно в роли положительных героев. В большинстве случаев их изображают мирными тружениками, занимающимися земледелием и скотоводством, и вместе с тем они в сказаниях предстают людьми мужественными, могучими и отважными, способными охранять родную землю и своих родичей» (Далгат, с. 30).

Таким образом, если даже образы местных героев и восходят к «великанскому эпосу» народов Кавказа, то неясно происхождение образов «злых» нартов (орстхойцев), собратья которых в остальных национальных версиях Нартиады не представляются в виде великанов-людоедов. У. Б. Далгат делает попытку найти выход, предполагая: «Не являются ли так называемые местные герои вайнахских сказаний олицетворением местных иберо-кавказских племен, потомков древних кобанцев, населяющих северокавказские предгорья и горы, а нарт-орстхойцы — поэтическим синтезом разного рода пришельцев-кочевников?» (Далгат, с. 30).

Исследовательница не замечает, что в этом случае она противоречит себе же; получается, что «поэтическим синтезом» пришельцы-кочевники-нарты стали только в эпосе вайнахов, но не у остальных потомков древнимх кобанцев. Далее следует еще более странное предположение: «Скорее всего здесь мы имеем дело не с каким-либо конкретным народом, а с обобщением каких-то исторических явлений, с образами, синтезирующими внешних и внутренних завоевателей, насильников разного рода, совершавших набеги в ту древнюю пору»; «…отрицательное (в основном) восприятие образов нарт-орстхойцев не может иметь сколько-нибудь определенный этно-исторический эквивалент» (Далгат, с. 31).

Как же не может, когда вайнахский эпос прямо и определенно называет противников «местных» героев «нарт-орстхойцами» и никаких «пришельцев-кочевников» (за исключением черкесов, ногайцев и кабардинцев) в сказаниях и преданиях вайнахов нет, а потомки орстхойцев-карабулаков и сейчас живут в Чечне и Ингушетии? Кроме того, если согласиться с предположениями У. Б. Далгат, получается, что другие народы Кавказа под именем нартов воспевали в своих сказаниях «разного рода кочевников, завоевателей, насильников», и только вайнахи — местных «иберо-кавказцев».

«Сам факт художественного проецирования в нарт-орстхойском эпосе вайнахов событий большой исторической давности, изображение походов и набегов воинственных нарт-орстхойцев на мирных тружеников — местных героев, их специфическая поляризация, идейно-художественная интерпретация упомянутых образов — все это, как и многое другое, свидетельствует в общей системе кавказской Нартиады об исконной (? — М. Дж.) древности нарт-орстхойского эпоса вайнахов» (Далгат, с. 31).

Но если нарт-орстхойцы вайнахского эпоса — «поэтический синтез разного рода пришельцев-кочевников», притеснителей чеченцев и ингушей, то кого следует видеть в героях эпических сказаний абхазов, абазин, адыгов, осетин, карачаево-балкарцев? Или эти агрессивные «пришельцы» враждовали только с вайнахскими племенами, а для остальных были благодетелями? И кто, в таком случае, создавал сказания о богатырях-нартах — сами «кочевники» или «автохтоны-пракавказцы»?

Но, к сожалению, такими вопросами У. Б. Далгат не задавалась. Поэтому и неудивительно, что в заключение II главы своей монографии она пишет: «В данном разделе книги мы старались на материале вайнахского и кавказского фольклора вообще сформулировать определенную концепцию. Сущность ее состоит в признании у многих кавказских народов древней великано-богатырской эпической традиции. На ее основе, на наш взгляд, и развивался героический нартский эпос» (Далгат, с. 103).

Разумеется, предметом нашего анализа будут сказания о нарт-орстхойцах, поскольку именно их, вопреки мнению У. Б. Далгат, и можно считать героическим эпосом чеченцев и ингушей, повествующим о борьбе их предков с воинственными иноплеменниками.

Нарты и орстхойцы

Относительно нарт-орстхойцев и нартов Ч. Ахриев пишет (в 1870 г.): «Во всех ингушевских сказках и песнях героями являются нярты (нарты) и орхустойцы с противоположными характерами. Первых изображают как людей в высшей степени добрых и нравственных, а потому не удивительно, что слово «нярт» сделалось между ингушами нарицательным именем. Ингуш, желая выразить посильнее похвалу кому-либо, говорит «нярт воI сана ва из», т. е. «он молодец, как сын нарта». Нарты «в памяти народа… являются рыцарями, защитниками слабых, и вот почему они ведут беспрерывную борьбу с орхустойцами, являющимися в народных сказаниях как люди злые, коварные, завистливые…

…По какому-то странному обстоятельству местом действий орхустойцев, как и няртов, служит Галгаевское ущелье, между тем как постоянное жительство этих героев, как уверяет народное сказание, есть Осетия, именно Санаби… Число няртов, как в сказках, так и в песнях, не определено, но орхустойцев считается 60 человек, и все они одного происхождения» (Далгат, с. 106).

По характеристике Ч. Ахриева, «нярты верили в бога и поклонялись ему»; «орхустойцы» хотя и верили, но всегда вели борьбу с богом (основанием для этого вывода является только один небольшой текст; имеется в виду языческое божество Села, чужое для карабулаков. — М. Дж.). «В наказание за это бог постоянно противодействовал их желаниям и предприятиям»; «…они, видя, что борьба их не равносильна, решились на отчаянную смерть: они расплавили красную медь и выпили ее…» (Далгат, с. 106—107).

По мнению сказителя Ганыжа, «нарты и орстхои во времена Моисея жили на плоскости примерно там, где находится Назрань». «Б. Далгат на основании этого пишет: «Если это и так и если это не есть позднейший перенос места жительства нартов вместе с переселением самих ингушей на плоскость, то это говорит много в пользу того, что нартский эпос развился на плоскости, а занесен и сохранился в горах» (Далгат, с. 108—109).

«По сказаниям, все орстхои вели бродячий образ жизни, были людьми сильными, жаждущими борьбы, они были злыми и коварными. Один из орстхоев будто бы даже соблазнил Мать вод — Химиханана. Сказитель Газбык (не разделявший нартов и орстхоев) говорил, что все орстхои грабили и обижали народ и помогали «только своим орстхоям». Сказитель Ганыж (разделявший нартов и орстхоев) уверял, что орстхои были храбрее нартов. Орстхои умерли, выпив расплавленную медь. Нарты были людьми богоугодными и благочестивыми. Жили они в селении Яндырка около Назрани. Нарты сами стали просить у бога смерти. И нарты, и орстхои погибли у Татар-Тупа (у нынешней станции Эльхотово).

В плоскостной Чечне и Ичкерии, по сведениям У. Лаудаева, различие нартов от орстхоев исчезает вовсе, и там о нартах говорится примерно то же, что об орстхойцах у ингушей. Лаудаев сообщает, что нарты в представлении чеченцев — «керестан-исполины, они везде являются угнетателями народа» (Далгат, с. 108—109).

На основе всех этих и других сведений Б. Далгат пришел к выводу «о тождестве орстхойцев с нартами других народов Кавказа». «Орстхойцы, утверждает он, есть копия с нартов кабардинцев, осетин и балкарцев. Основные черты этих героев у северокавказских народов одни и те же». Он же указал и на присутствие в эпосе вайнахов двух групп героев. «Во-первых, нарт-орстхойцев, справедливо подчеркивая при этом, что собственно чеченцы не всегда отличают нартов от эрхустойцев, называя „63 нартов“ то нарт-эрхустойцами, то просто нартами. Во-вторых, тип „чеченских (в смысле вайнахских. — У. Д.) нартов“, имея в виду сильных мирных обитателей, на которых нападали орстхойцы» (Далгат, с. 109).

Точка зрения Башира Далгата о тождестве нартов и орстхойцев предпочтительнее, в ее пользу свидетельствуют сами эпические тексты. Но считать утверждение Ч. Ахриева об их различном нравственном облике ошибочным нельзя. На наш взгляд, он опирался на какие-то, не дошедшие до нас сказания, в которых отражалась память о периоде междоусобиц и столкновений на религиозной почве внутри карабулаков.

А. О. Мальсагов пишет: «Нарт-орстхойцы — герои в фольклоре вайнахов, известные многим народам Северного Кавказа под именем нарты. Нельзя отождествлять эпических нартов со сказочными. В последнем случае они, как правило, выступают в роли злых и глупых великанов. Такая тенденция особенно наглядно проявляется в чеченском языке» (Сказки и легенды ингушей и чеченцев, с. 338).

Согласиться с мнением о различии нартов эпических и сказочных в вайнахском фольклоре трудно, поскольку и те, и другие враждебны людям и выступают по отношению к ним в роли притеснителей. Различие в облике — нарты сказочные выглядят хтоническими чудищами-людоедами, а эпические нарты (в большинстве случаев) описаны как люди, — объясняется тем, что образы первых возникли в период ранних и весьма враждебных контактов вайнахов с карабулаками, а образы вторых относятся к более позднему времени и более близкому знакомству двух этносов.

Нарты и местные герои

По характеру своей эпической деятельности нарт-орстхойцы резко противопоставлены местным героям, что особенно наглядно по перечню основных черт тех и других, составленных У. Б. Далгат (в сокращении):

Местные (вайнахские) герои. Имеют имена собственные. Число их не определено. В народном восприятии идеализированы как положительные герои. Наделены не только силой и мужеством, но и благородством, умом и другими добродетелями. Воспринимаются как местные жители. Отдельным особым обществом не являются. Живут в башнях и повсеместно признаются основателями родов и фамилий. Занимаются мирным трудом, они пастухи и земледельцы; на нарт-орстхойцев не нападают. Выступают защитниками родной земли, стоят на богатырской заставе. С богами не борются, напротив, это люди богоугодные. Воспринимаются как реальные лица, коэффициент фантастического в их обрисовке относительно незначителен.

Нарты (нарт-орстхойцы). Имеют имена собственные, в числе которых есть и общенартские. Число нартов — обычно 60—63. В народном представлении воспринимаются как угнетатели-пришельцы, грабители и насильники. Сильны и мужественны, наделены хитростью, воинственны. Живут в башнях. В некоторых случаях считаются родоначальниками. Составляют отдельное общество. Основными занятиями нартов являются походы за добычей, разбой. Постоянно нападают на местных героев. Лишены патриотических черт, стоят на заставе только в редких случаях, когда имеет место побратимство (Соска Солсы) с местными героями. Богам (чужим, вайнахским. — М. Дж.) не подчиняются, ведут с ними борьбу. Воспринимаются как определенный народ, существовавший в прошлом (выделено нами. — М. Дж.). Коэффициент фантастического в обрисовке нарт-орстхойцев довольно значителен» (Далгат, с. 110—112).

Добавим к этому, что в некоторых сказаниях нарты изображены великанами-людоедами, иногда с одним глазом во лбу, а иногда многоголовыми. Если бы карабулаки-орстхойцы изначально были частью вайнахского этноса, ничего такого о них не говориться не могло. Характерно также примечание У. Б. Далгат: «В числе перечисленных тем мы не найдем темы труда. Эта тема не составляет предмета внимания тех эпических рассказов о нарт-орстхойских героях, в которых традиционная типология образов сохраняется полностью и которые со временем еще не подверглись деформации» (Далгат, с. 116).

И это вполне понятно. Было бы странно, например, встретить в русских былинах описание мирного труда «злых татаровей» или хазар. Но, разумеется, в вайнахских сказаниях достаточно часто говорится о трудовых занятиях местных героев. Казалось бы, все вполне ясно: в вайнахском эпосе речь идет о борьбе чеченских и ингушских героев с нартами, представителями чуждого иноязычного племени — слишком резко они отличаются друг от друга. Но такого вывода У. Б. Далгат не делает (как и другие нартоведы). Чтобы объяснить процесс появления нарт-орстхойского эпоса, она вновь выстраивает цепь предположений.

1. «Вполне возможно предположить, что вайнахи, „получив“ нартов от других северокавказских народов, спаяли их со своими древними преданиями и сказаниями». (Иными словами, получается, что в создании нартского эпоса участвовали не все потомки «кавказского субстрата», которому, по мнению У. Б. Далгат, и принадлежат эти сказания).

2. «…вполне вероятно предположить, что исторические орстхои-карабулаки могли запечатлеться в памяти народа как люди суровые и мужественные» и «рассказы о набегах и грабежах сильного воинственного племени орстхоев-карабулаков в ретроспективном восприятии народа смешались с древними эпическими образами».

3. «Попав в эпос, орстхойские герои спаялись с более древними эпическими образами, преимущественно (но не исключительно) отрицательного содержания — разного рода пришельцами и завоевателями, олицетворенными в тех или иных эпических персонажах».

4. «Присоединение к понятию „нарт“ слова „орстхой“, на наш взгляд, есть свидетельство местного осмысления и приспособления древней общенартской героической традиции к вайнахским условиям только определенного исторического периода» (Далгат, с. 114—115).

В эту цепь предположений поверить трудно, поскольку неизвестно, когда и от какого народа вайнахи «получили нартов» (или от всех сразу?) и почему у них не было «общенартской героической традиции»; неясно и то, почему образы нартов вдруг получили у них отрицательную окраску и зачем вайнахи присоединили к термину «нарт» свой этноним «орстхой»; если же «разного рода пришельцы» и до того времени олицетворялись у чеченцев и ингушей в образах нартов, то непонятно, почему У. Б. Далгат говорит, что они «получили» их у других народов (каких?).

Происхождение орстхойцев

Высказав предположение, что нарт-орстхойцы являются «олицетворением пришельцев», У. Б. Далгат, тем не менее, почему-то считала их одним из вайнахских племен. Никаких оснований для такого мнения не существует, но такова точка зрения и других нартоведов. Отмечая, что вопрос об отношении нарт-орстхойцев эпических к орстхойцам этническим представляет большую сложность, У. Б. Далгат пишет: «На наш взгляд, в данном случае имеет место частичная идентификация эпических героев с реально существовавшим вайнахским племенем карабулаков, о котором в фольклоре сложено немало фантастических рассказов, легенд и преданий» (Далгат, с. 113).

Почему же эти «фантастические» произведения были сложены именно об орстхойцах, если они являлись только одним из вайнахских племен, притом не самым большим? «По некоторым историческим сведениям, орстхои-карабулаки в период межродовых и межфамильных раздоров были наиболее воинственным и непокорным обществом, которое устрашало и подавляло слабые фамилии и роды, выселявшиеся с равнины на плоскость. В те далекие времена орстхои-карабулаки активно участвовали в поимке пленников и продаже их в Дагестане, в (кумыкском. — М. Дж.) селении Эндери, бывшем на Северном Кавказе центром работорговли» (Далгат, с. 113).

Но У. Б. Далгат не говорит, почему эти вайнахи-орстхойцы подавляли только своих соплеменников и только их продавали в рабство и почему рассказы об орстхойцах носили фантастический характер (что характерно для народных представлений о врагах-иноплеменниках), как и о том, почему у соседних народов (например, у тех же кумыков, ногайцев, осетин, кабардинцев) нет сказаний о войнах с карабулаками.

«Установлено, что вайнахские племена были одними из наиболее ранних обитателей Кавказских гор и ущелий, хотя точных исторических данных о времени их водворения в горы пока что не имеется. Местами первых поселений вайнахских племен считаются верховья Аргуна и Ассы». По чеченскому преданию, «некий аккинец, по имени Арштхоо, выселившись из своего общества (горного Аккинского общества) и спустившись со своим родом в Бамутское ущелье, основался у источников, называемых Черными Ключами (по-кумыкски — Карабулак). От населения, основанного здесь Арштхоо, образовалось особое общество, называвшее себя… Арштхой» (Далгат, с. 38; с. 41).

«По рассказам сказителя Ганыжа, некогда жили три брата: Га, Орштхо и Нахчо, от которых произошли все галгайцы, орстхойцы и нохчи. В представлении ингушей указанные братья пришли в горы с востока и поселились в месте Галга — и отсюда уже расселялись по всей чеченской и ингушской земле. Орстхои поселились в Датихском ущелье Галгаевского общества по течению реки Асса». «В ауле Датих первыми из потомков Арштхо были Дзаг Арштхоев и двоюродный брат его Чопа, сын Борага. Этот эпоним, как увидим, вошел и в богатырский эпос» (Далгат, с. 42—43).

«Арштхои начали расселяться по ущелью реки Асса и образовали много селений по ее течению до самого Аки-Юрта на плоскости. Там их стали называть русские и кумыки карабулаками» (Далгат, с. 43). В чеченских преданиях этих братьев зовут Ако, Шото и Га. «И здесь упоминается некий акинец Арштхо, который фигурирует как патроним арштхоев-карабулаков. В сказании „Об основании аула Оббоно“, записанном Ч. Ахриевым, говорится, что „наши предки происходят от орхустойцев“ и что они были славными героями и прославили себя между народами» (Далгат, с. 113).

Убедительное, на наш взгляд, объяснение этнонима дает А. О. Мальсагов: «По всей вероятности, «орстхой — арштхой — аьрашхой» происходит от «аре» (равнина, плоскость), ш — показатель множественности, «тIа — послелог, «хо — словообразоватеольный суффикс. Таким образом, «орстхо — арштхо — аьрашхо» (житель равнины) в противоположность «лоамаро» (горец)» — (Далгат, с. 115).

Ч. Ахриев считал, что к историческим «преданиям ингуш отчасти должны быть отнесены сказания об орхустойцах». «При этом он рассуждал о них как о народе: «Об этом народе мною было сказано несколько слов в III выпуске «Сборника сведений о кавказских горцах». Таким образом, Ч. Ахриев фактически связывал эпических героев из «сказаний об орхустойцах», которые он записал и опубликовал как эпические произведения, с орхустойцами в их этническом понимании» (Далгат, с. 112—113).

Однако понимание орстхойцев как особого, отличного от вайнахов народа отражается и в сказаниях. Герой по имени Чопа Борган был женат на лесной женщине (по мнению ингушей, лесные женщины отличались чрезвычайной красотой, в отличие от лесных мужчин). От нее у Чопа Боргана (в других сказаниях он именуется нарт-орстхойцем) был сын, который смертельно ранил своего отца в отместку за убийство дяди.

«Умирая, он завещал, чтобы в комнате, где он будет лежать мертвый, никого не было. Так и сделали. Но одна из женщин из любопытства осталась с трупом. В полночь комната вдруг осветилась, это явилась лесная женщина со своими прекрасными дочерьми оплакивать Чопу». Она почувствовала человеческий запах и сказала дочерям: «Кто слышит наш разговор, да не удовлетворятся души его потомства!». Произнесши это заклятие, лесная женщина исчезла вместе с дочерьми. От женщины, спрятавшейся в комнате, произошли орстхойцы (карабулаки). Известно, что они самый беспокойный народ в мире и ничем не удовлетворяются» (Далгат, с. 261—263).

У. Б. Далгат приводит и анекдот о том, как некий орстхоевец, со словами: «Я, Муцарг, увожу тебя», трижды уводил и продавал в рабство одного галгая. В третий раз галгай спросил: «Все орстхойцы имеют имя Муцарг или это ты — один и тот же — все уводишь меня?». О других чеченских и ингушских племенах и родах ничего такого почему-то не говорится. И опять же остается неясным, почему орстхои оставили по себе недобрую память лишь в фольклоре вайнахов, а и не других народов Северного Кавказа. «Еще и поныне, — пишет У. Б. Далгат, — ингуши и чеченцы рассказывали были и небылицы о своих отношениях с орстхойцами в далекие времена» (Далгат, с. 114).

Почему же нет таких же былей и небылиц о взаимоотношениях других ингушских и чеченских обществ? И разве сам смысл фразы У. Б. Далгат не говорит о том, что речь идет о совершенно чуждом для вайнахов племени? «Племенные столкновения в прошлом были не только между галгаями и орстхойцами, но и между орстхойцами и нохчами (нохчо — самоназвание чеченцев). Старик Муслим Мамергов, чеченец, рассказал в 1958 г. И. Дахкильгову следующее предание: «Некий орстхоевец по имени Няртби (кар.-балк. нартбий «нартский князь». — М. Дж.) был суровым и воинственным человеком. Он притеснял нохчоев и издевался над ними, отбирая их земли. Один чеченец, говорят, рассердившись на Няртби, воткнул ему кинжал в пах. Няртби, придерживая рану одной рукой, другой вытащил свой меч из ножен и побежал за чеченцем. С разбегу он ударил его по голове мечом. Конец меча застрял в голове чеченца, весь же меч торчал наружу, свешиваясь назад. Убегающий в страхе человек не сразу почувствовал, что в голове его меч, он продолжал бежать… и тогда он был похож на удода. Видя это, орстхоевец Няртби, говорят, остановился и принялся хохотать. Указывая на бегущего, он кричал: «Смотрите, смотрите, вон бежит удод»; так со смехом он и умер» (Далгат, с. 114).

Все эти рассказы, как и другие данные прямо говорят о том, что орстхойцы-карабулаки изначально вайнахским племенем не были. Если же придерживаться другой точки зрения, перед нами предстанет весьма странная картина: один из мирных вайнахских родов (лоамаро) переселяется с гор на плоскость, разрастается в мощное племя и переименовывает себя в «равнинников» (орстхой), однако соседи называют его «черными родниками», но не по вайнахски, а по-кумыкски.

Затем это племя вдруг превращается в «воинское колено», но начинает воевать не с иноплеменниками, а со своими сородичами (чеченцами и ингушами) — отнимает их земли, ловит и продает их в рабство, совершает на них набеги, грабит и насильничает; более того, в фольклоре вайнахов оно становится эпическим племенем (с которым сражаются «местные» богатыри) с непонятным именованием «нярт», многие представители которого почему-то носят не чеченские и ингушские имена, а тюркские (см. ниже). Поверить в такие превращения трудно. Нарт-орстхойцы — явно не-вайнахское племя.

Народ о нарт-орстхойцах

Следует сказать, что эволюции образа местных героев в вайнахском эпосе нет, в то время как эволюция образа орстхойцев по материалам сказаний прослеживается ясно. Это является еще одним свидетельством в пользу мнения о том, что они были иноязычным племенем, представления о которых у чеченцев и ингушей по мере все более близкого знакомства с ними постепенно менялись. Как известно, иноплеменники-враги в фольклоре часто изображаются злыми великанами. То же самое мы видим и в эпосе вайнахов.

«Д. Г. Жантиева в своем интересном докладе на тему «Героический эпос горцев Северного Кавказа», ссылаясь на известную ей рукописную работу Ф. И. Горепекина «Ингуши» (т. IV, кн. 2), пишет следующее: «Жили нарты в подземельях… Они были настолько сильны, что вырывали большие чинары с корнями и рукой очищали их от листьев. Тело их, обросшее длинными волосами, прикрывалось кожей диких зверей. Последний представитель этого народа — нарт Тэймысхан встретился одному чеченцу, который спросил его: «Зачем вы, нарты, ходите по свету и причиняете зло повсюду?». Нарт пытался перехитрить чеченца и убить его, но это ему не удалось; он спрятался в подземелье, и больше нартов никто не встречал» (Далгат, с. 164).

По мнению У. Б. Далгат, этот «вид нартов-богатырей, запечатлевшийся в чеченских преданиях, относится к наиболее древнему типу». «В чеченских сказаниях такие древние нарты не имеют положительных характеристик. Эти великаны, живущие вдали от людей, обычно враждебны людям. Подобные образы довольно часто встречаются и в чеченских сказках, например, в записи Т. Эльдархановым чеченской сказки „Завет отца“. Здесь о нартах сказано, что это великаны неимоверной силы; живут они в пустынном месте, усеянном трупами людей, убитых ими. У нартов есть кони, борзые и соколы» (Далгат, с. 163—164). Почему же народ отождествил этих злобных и диких великанов именно с нартами, а затем и с карабулаками-орстхойцами, а не с каким-то другим племенем?

У. Б. Далгат считала, что образы этих великанов, имевших неприятный облик и злобный нрав, позднее были эстетизированы и нарты обрели вполне человеческий облик. «В большинстве случаев в чеченском языке нарты приводятся в классе „ду-ду“. К классу „ду-ду“ относятся мифические существа, например, ешап, убар (упырь), малейк (ангел), алмас. Вместе с тем о нартах иногда говорится как о людях в мужском классе» (Далгат, с. 172). Но вот что говорится в одном из сказаний: некий князь «долго шел, пока не встретил огромного нарта. Увидев его, нарт из своей ненависти к людям, бросился на него, но предусмотрительный князь убил его стрелой» (Далгат, с. 355). То же самое, например, в сказании «Разгром нартов»: «Между людьми и нартами возникали раздоры и войны». «От жажды нарты очень ослабели. Тогда люди и истребили их» (Далгат, с. 342). Противопоставление людей нартам есть и в других текстах.

Признаками наиболее древнего типа великанов, несомненно, являются черты хтонизма. Очевидно, однако, что нарты в ранних сказаниях вайнахов — это мифологизированный образ опасных и сильных врагов-иноплеменников. Потому-то у них, враждебных людям и живущих в пустынных местах, есть кони, борзые и соколы, что для хтонических чудищ (в которых У. Б. Далгат увидела прообразы нартов) было бы, по меньшей мере, странно.

В сказании «Тимар с обгоревшим боком» в роли Полифема выступает нарт-эрстхоец, который пас овец и на которого случайно наткнулся герой Тимар вместе с шестью своими братьями. Нарт был так огромен, что братья не смогли сдвинуть с места его шапку. Вход в жилище нарта, сделанного в скале, закрывал огромный камень. Тимар рассказывает своему гостю-охотнику:

«Он (нарт. — М. Дж.) зарезал барана, съел его, а нам бросил кости, потом, хватая нас по одному, насадил на шампур и положил его над пламенем, чтобы подпалить нас. Съев моих шестерых братьев, он лег спать, меня же оставил в живых, так как я только с боку подгорел».

Но Тимару удалось спастись и вернуться домой. Охотник, выслушав его рассказ, нашел нарта-людоеда, расправился с ним, оживил братьев Тимара волшебным черным оселком и женился на их сестре (Далгат, с. 273).

В другом варианте герой Тюнин Вису встречает великана-пахаря Эржи Хожу, который рассказывает ему почти то же самое: «Я и мои десять братьев отправились на охоту, где мы наткнулись на одноглазого нарта. Он всех нас поднял и опустил в кисет с табаком. Придя домой, он вытащил моих десятерых братьев из кисета, повертел их над огнем и, будто орехи, бросая их в рот, съел по одному». Но Эржи Хожа, которого нарт посчитал слишком худым, ночью ослепил нарта и выбрался из пещеры (Далгат, с. 282).

Как и все нарты, герой Сеска Солса гибнет, по вайнахским сказаниям, выпив расплавленную медь. Но есть сказание, в котором его смерть описана по-другому: «В давние воремена когда-то жил один мужчина по имени Сеска Солса. За один присест съедал он целого барана. Как заснет — неделю спал, а как бодрствует, так целый месяц ходит. А был он одноглазым. Сеска Солса не имел своего дома, потому и странствовал все время по долинам, горам и лесам». «На свете не было человека, кто мог бы одолеть Сеска Солсу. Однажды, когда он спал, его враги предательски выкололи его единственный глаз. Из-за этого Сеска Солса никуда не мог больше пойти и умер» (Далгат, с. 336).

В этих сказаниях также проглядывают ранние представления вайнахов о нарт-орстхойцах как о хтонических чудищах: одноглазый нарт разгрызает людей, как орехи (но имеет кисет), нарт Сеска Солса не имеет дома, спит неделю, а бодрствует целый месяц и гибнет, как циклоп, которому выкололи его единственный глаз. В кар.-балк. сказаниях подобными чертами наделены только глупые и безобразные эмегены-великаны, лютые враги нартов.

«В сказке „Три брата и нарт-эрстхойцы“ образы нарт-эрстхойцев, потеряв свое эпическое значение воинов-завоевателей, превращены в трех- или девятиголовых чудовищ» (Далгат, 1977, с. 46).

Исследовательница не заметила, что противоречит сама себе. Получается, что нарт-орстхойцы были вначале представлены как воины-завоеватели, и лишь затем превратились в многоловых чудовищ. Но выше она же говорила о том, что образы древних великанов, «имевших неприятный облик и злобный нрав, позднее были эстетизированы и нарты обрели вполне человеческий облик».

На наш взгляд, все как раз наоборот: в архаических текстах вайнахов нарт-эрстхойцы представлены хтоническими чудищами, а в более поздних — воинами-завоевателями, необыкновенно агрессивными, но не лишенными и многих достоинств. «Ож-Болат — положительный герой, он помогает людям и противодействует злу. Вместе с тем он называется нарт-эрстхойцем, которые, по сказаниям, всегда враждебны людям» (Далгат, 1977, с. 46). Есть и сказание, в котором главный герой эрстхойцев — Сеска Солса — представлен не нартом, а просто сильным человеком: «Кто обладает большей силой, чем я? — сказал Солса и отправился странствовать. Чтобы испытать свою силу, он кинул быка от Аксая через море в страну гажарий (азербайджанцев. — М. Дж.). Он шел, сомневаясь, что найдется такой же богатырь, как он сам. Долго странствуя, он дошел до трех братьев нарт-эрстхойцев, которые косили сено». Они направили его к своей матери; зная, что они причинят Солсе зло, она помогла ему бежать. Братья пускаются за ним в погоню, но одноглазый нарт-эрстхоец, который пас овец, спрятал Солсу под язык, а трех братьев-нартов связал волосом, вырванным им из своей спины (Далгат, с. 283—284).

Такими же чудищами предстают семеро нарт-эрстхойцев, живущие в башне, в другом варианте этого же сказания. Но спасает безымянного охотника (возомнившего себя самым сильным человеком на свете), спрятав в его в яме из-под выпавшего зуба, также нарт по имени Гонча, который пахал поле на семи кабанах. Прогнав преследователей, он рассказал охотнику о том, как он лишился зуба:

«Нас было семеро братьев, из которых самым слабым был я. И была у нас одна сестра. Ее похитил нарт-эрстхоец по имени Сарган, с одним глазом в середине лба. Мы семеро братьев отправились отбить ее. Миновав семь гор, мы прибыли в то место, где жил Сарган. Любезно приняв нас, справившись о нашем здоровье, Сарган разжег товгу (горский камин. — М. Дж.). После этого он повесил над камином длинный железный шампур. Накалив его докрасна, Сарган стал по старшинству насаживать нас на шампур, продевая каждого через сердце». До сердца Гончи шампур не дошел; когда Сарган уснул, он ослепил его и убежал. Нарт-эрстхоец бросил в него камень, осколок которого и выбил Гонче зуб. Характерно окончание сказания: «Ты же не житель равнины, — сказал Гонча охотнику в конце своего рассказа. — Иди домой и старайся жить честным трудом» (Далгат, с. 285—287).

Выходит, что разбойничали и насильничали жители равнины, карабулаки-орстхойцы, в противоположность мирным вайнахам, труженикам-горцам. Но, как видим, уже не всегда и не все нарты представлены людоедами или грабителями; это результат более близкого знакомства вайнахов и карабулаков.

Противостояние

Во многих сказаниях нарты противопоставляются людям, но и хтоническими чудищами не выглядят — это люди, только необыкновенно сильные, воинственные и жестокие. «Нарт-эрстхойцы жили по лощинам близ реки Ясса». «О них говорят, что они были высокого роста, плотные и каждый был сильнее семерых людей. Если у кого и случалась нужда в каком-нибудь обломке скалы или в топоре, они перебрасывались ими на расстоянии» (Далгат, с. 288). «На местности, которая называлась Кире, жили семь братьев и сестра. Узнав, что они там живут, один нарт-эрстхоец убил семерых братьев, снял с них кожи, а сестру их забрал себе в жены. Когда он ложился спать, то сказал уведенной им девушке: «Уснув, я сплю целую неделю, не просыпаясь. Пока буду спать, ты сшей мне шубу из кожи своих братьев». Мудрая вдова Жербаба подсказывает девушке, как избавиться от жестокого нарта. Она говорит ему, что без усов богатыря Тинин Вюсу и ножниц его матери Селасаты шубу сшить невозможно. Нарт вызывает Тинин Вюсу на поединок, но погибает от его руки (Далгат, с. 393).

«Гезама и его сын Гезама Али происходили из чеченцев. Однажды сын задумал отправиться с овцами в горы, где они давали хороший приплод. Толам-Аго был среди нартов именитый нарт. Толам-Аго узнал, что Гезама-Али с овцами находится в его крае. Имени Толам-Аго не смел назвать ни один