Сборник поэзии: «Почёт ли — смерти приговор на Земле?»
Пролог
Зачем на том эпохальном сне культуры прячешь свой родственный день, как идеал потери и сомнения к личному? По этим снам ты всходишь, как строка и спрятанная нить земли. Её прошедшей влаги и сухого утра, оно неспешно обнимает этот день. Знаком ли свист плохой разлуки на том краю земли, где свили однорукие цели — причины ждать другого поворота судеб? К тебе ли схожим диалектом сражается их полуденный восторг и месть, что ты уже страшнее, что выгода на интеллектуальном солнце прямого поворота тени земли? Страдаешь и устрашаешь своей надеждой ждать упрёка к смыслам похоронного времени, встречая этот свист у самого холодного дня времени года. Как был вопрос, ты задаёшь ему и точный возраст другой мифологемы счастья, по времени к чему уходишь на длительное памятью расположение земли под страхом медленных невзгод. Когда бы ушли твои роли о сожалении и ужасах приготовленной, последней ночи к талой причине быть хаотическим и нужным восторгом внутри патетического зрения, встречающихся глаз впереди радости иллюзии? Вместе с ней ты как бы снова исчезаешь, и страхом увенчанный мир располагается на твоей маске умышленного чувства юмора. К чему ты был сегодня джентльменом и расторопным желанием описать самый трудный день своей равнодушной жизни.
Не спрашивая о чутье, его заводит между тленным опытом похоронившей маски — твоя имманентная притча быть дураком без наследственного положения и мнения чуткого судьи перед работой благородства на наитии. Как же холоден и трепет, что сиюминутно струится на ладони неприхотливого ужаса смерти, по которому стекают капли умеренной страсти стать идеалу её красоты — нужнее чем быть человеком. Не схоронив свой попустительский набор юмора по понедельникам в особо тщетной панораме схожего дня, ты расстилаешь своё положение мерой руки и натягиваешь ужасную боль нерадивого путника смерти, проходящего по стене из каторги и любви к одинокому преткновению мечты. Как бы не бывало плохо от стороннего меча твоей природы идеалов состояния к личному — ты устремляешь свой взор на естественное право стать лучшему в своей жизни, как магический оборотень привлекательного философского наследия бытия перед собой. Но не спеша, так близко ходит интеллект дремучей суеты мироздания, в чём сходство поэтического разума гнетёт и утверждает твою аналогию новой жизни и пленительного ада рассуждения о своём конце. Не жизненной ли сказкой ты напророчил цель на собственном аду из преткновения природы и философской схожести быть жизнью на причале ветреного смысла бытия?
Что — то нечеловеческое и очень знакомое уводит тень расслоения мысли и ханжества внутри состояния блага над рождением другого идеала. Такого, что ещё вчера ты бы отдал жизнь на перо одной модели смерти, но сладок был потерянный манер у ценности своей мечты. Как чёрный шар на многолетней слаженной природе откровения её личной заслуги, перед ментальным бытием сознательного определения своей сущности. Как же твоя пленительная старость учит сегодня о формах философского умо снисхождения на земле? Что ещё одно поколение мысленного счастья забыть свой фатализм — становится новой культурой и перманентной системой давно забытого идеала социального возраста? Сражаясь ли с заслугой по отчим дням твоих надежд ты обустраиваешь век и солидарный аппарат на тоненьком участии своего эго перед материальной заслугой быть человеком самому себе. Или же кому — то из большего чувства особой культуры риторического проявления мира свободы права. В этом сборнике поэзии, как учит этическое наследие вины перед романтикой культуры — снова восстанавливает день твоя нарочитая мудрость — свой последний фатализм на земле, его целостные системы и пародии на идеалах жизни перед творением благородства. Многие обращались бы к тебе, но тон родства и собственного блага уж станет снисходителен и мал, что вольность от эпитета к твоей любви. Как звучному условию мира и предчувствия элегии стать человеческим. Но таким, какое бывало в картинах твоей моральной фобии безумия и становления личного к социальной власти культуры. В ролевом смятении её перманентной особенности жить среди людей, таких же как и твоё сознательное эго.
Усталый подвиг равноправия
Ведёшь тщедушный разговор,
А твой надзор так близко недалёк,
Он вынул фобии отчисленное я,
Чтоб преподать тебе — бесчисленный урок.
Пока торгуешь снедью от былин,
Пока ты жалок в чувствах на покое —
Ты ждёшь иллюзий в собственной груди,
Им места нет в прелюдии — со мною.
Искать ли то пространство бытия
Или забыть случайный ропот разговора,
Пока идёт в надмении длина
Твоей руки из медленного взора?
Ты ищешь ей опальный элемент,
Чтоб завтра душу смертью — отводить,
А боль потом в уме души — хранить
И думая в предтечи отдавать.
Зачем же спор на равном берегу
Сложил твои слоновьи глаз приметы,
Ведь ты один и словно на бегу —
Всё исчезаешь в призраке последнем?
Когда б надеждой вспахано — во вне
Искусство думать в каждой тишине,
Чтоб смерть держать за это опахало —
Такое же, как миф вопроса в нас?
Не угадаешь им растерянный износ,
Не занимая вопль внутри — своей прохлады,
На равноправном, численном и плавном
Системой обнаруженном следу.
Он жив, что зов чутья на этом сне,
Им ветер сложит крылья — в глубине
И ты увидишь лик потворный мира —
За этот ли вопрос на самом дне?
То что оставил человек не мне —
Не быть тому — предчувствием управы,
А только формой облачать сквозь дым —
Безоблачное дерево — за ним.
Как сладкий час в исчадии в аду —
Берёшь свою гитару на ходу
И форма счёта временем прошла
Сегодня думать в мифах — об иное.
Она — твой мимолётный ориентир,
Она свобода в пропасти слепого,
Когда ты видел интеллектом мир
И жил сквозь призму облачного дня.
Дав равноправный облик от меня —
По правому лицу — из нот мотива
Ты ищешь сердце медленно, ревниво —
Пока за этим светом мысли — сам
Ты не устал над подвигом — хранить
Звезду различий в юности управы,
Как этот день от смерти равноправный,
Что очерк звёздам задаёт — под стиль.
Ведёшь ли этот спор на медном сне,
Его реальность стала полноправной
И лик луны всё ищет свет во мне,
Как будто он зовёт — на этом сне.
Где нет времени думать
На сером постоянстве у идей
Ты хочешь знать, задумывая слово,
Что хочет бытие любить —
Какой ценой у истины прямой?
Осталось воли к малому уму
Сегодня, думая не так и много,
За долгим светом мифы обойду
И жизнью утомлённой проведу —
Один сюжет на призраках забытых,
Им сорок лет мучения и слёз
Заранее из слепленного яда —
Ты не пронёс и в тождестве ума —
Настало бытие другого взгляда.
Ему пророки задают вопрос:
«Что делать нам, когда и жизни нет,
А тот портрет стоит внутри лицом,
Повёрнутым над обществом — потом?»
На сером постоянстве нет идей
И формы авангарда спели рядом,
Где думали одни потёртым ладаном,
Через искусство сожаления последнего.
Оно — богатый к нежности маньяк,
Лежит и охраняет сердце лени,
Им тешит отрок мужество подряд,
Чтобы понять, как жить без утомления,
Но твой пророк души — устало спит
И скромный голос, говорящий правильно
Не отражает сердце, сквозь гранит,
Не ищет пользы блага над прямой.
Задев её ты строишь мир земной,
Окольной честью ближе к именам,
Их слепит рай и доблестный стоит —
Манер успокоения, как блик,
Ему спросило нужным — обаяние.
Нет смерти думать к праву и уму,
Настало равенство, пока идёт борьба,
Но срыв покрова — малая судьба,
Ещё не спетой ценности на свете,
За ней присмотрит слово мудреца,
Оставит часть покоя от Вселенной
Над смыслом отношения им стать,
Пока свобода думает опять
И охраняет мысли судеб — непреклонно.
Одна стоишь и тает на восток
Природа чувства к спелому взрослению,
Ей философский почерк, как исток —
Твоя надежда к лирике из роз,
Над чёрной негой спаянной души —
Одни расстались думать во Вселенной,
Ушли и не оставили нам след,
Пока на звёздной каторге — рассвет
Уходит в поклонение им — думать.
Но что же делать в разуме пути,
Когда нет места слову в бытие,
Оно рассталось притчей на лице
И мудро тешит звон прямой тоски,
Когда нет места праву — предлагать
Ту роскошь боли в длинной суете
Из жизни этой в сказанном — летать
По поднебесной чувства к малой высоте?
И рок не остановит мысли вспять,
Он думал также честью на уме,
Как слон, блуждая в этой темноте
По нужному условию — быть квантом,
Приобретая сложный час судьбы —
Ты роль его в культуре — над душой,
Опальной роскошью идти ему — вослед,
Как слово неприкаянное — думать.
Одинокому пониманию твоей печали
Тефлоновой мечты не затворить
Судьбу от тех советов посторонних,
Когда под одиночеством ходить
Ты стал — в наличном своде лет.
Над нимфой в обездоленный совет
Искал ты пищи к личному уму,
Где твой источник — видит ли вину
По сотням разметавшихся страниц?
Отдашь им слово в личности своей
Внутри от нарочитых дней печали,
По смерти ли — прийти опять к твоей
Судьбе готического слова на лице?
Что будущий — ты ищешь за умом,
Сложённый вид проторённой дороги,
Ей открываешь солнце день за днём
И пашет твой тефлоновый проём,
Там где один устал — уму сомнением
Внутри обычной роли за мечтой,
Там были ложь и юмор на лице —
Таком же лишнем — в праве отнимать.
Искал ли счастье в одиноком сне,
Но город нищих в памяти растратил
Свою добычу страха для двоих
И одинокий склеп — под миром бытия.
Ты осуждал тот ветер верениц,
Искал у птиц затерянное счастье,
Но всех их выбил в юморе — под стих,
Что одиноко пишешь на Неве.
В почтамт — там относя ему углы
Вопроса мести к равному начальному,
Истории — доступному лицу
И без него — тот вымысел прощая.
Ты сам прошёл обратно к наглецу
Испить кровавый полдень на дозоре,
Где совесть ищет прах и это горе
Внутри растраты мифа о добре.
Ему тефлоновый замер сквозь идеал
Сегодня прав — он думает, что воля
Твоя — простору мысленная гладь,
Где одинокий ветер будет думать.
Искать морали верные шаги
И ей просить обдумать — это счастье,
На долгом берегу по той Неве —
Напрасно ли, но лучшему по мне.
Нерадивый почерк в силе обаяния
Минутный шум в потерянных ушах
Застыл — под правом смерти на тебе,
Чтоб думать в этом мифе — о любви,
Держа скульптуру счастья и погибели.
Ты — старый вал из низменной гряды,
В тебе пребудет слава — сквозь ходы
Моральных граней пищи от Богов
И тёртой формы времени до нас.
Чтоб думали мы этим — по любви,
Но шаг искали в счастье бытия
За этим ли пр
