Оглавление

1. Черный дар
2. Глава 1
3. Глава 2
4. Глава 3
5. Глава 4
6. Глава 6
7. Глава 7
8. Глава 8
9. Глава 9
10. Глава 10
11. Глава 11
12. Глава 12
13. Глава 13
14. Глава 14
15. Глава 15
16. Глава 16
17. Глава 17
18. Глава 18
19. Глава 19
20. Глава 20
21. Глава 21
22. Глава 22
23. Глава 23
24. Глава 24
25. Глава 25
26. Глава 26
27. Глава 27
28. Глава 28
29. Глава 29
30. Глава 30
31. Глава 31
32. Глава 32
33. Глава 33
34. Глава 34
35. Глава 35
36. Глава 36
37. Глава 37
38. Глава 38

Глава 1

На рассвете в окошко бабки Поветихи постучали. Стук был совсем негромкий, но чутко спавшая знахарка тут же подняла голову. Дед Сучок мирно похрапывал на лавке в углу, кошка свернулась у него в ногах.

— Померещилось что ли? — бабка хотела, было, лечь снова, но, посмотрев на едва серевшее окошко, раздумала.

— Хватит зоревать, скоро коров доить. Старая стала, пока-то со своей Пеструхой, да с Поляниной Зорькой управлюсь! Оглянуться не успеешь, а уж в стадо выгонять надо.

Бабка сунула ноги в короткие валенцы, с которыми она по старости не расставалась и в летнюю пору. И тут снова раздался осторожный стук в окно.

— А и впрямь стучит кто-то. Неужто Светана рожать надумала? Нет, не похоже, что это ее мужик за повитухой пришел. Он у нее горячий, сейчас бы уже пол-избы разворотил, не то, чтобы в окошко скрестись.

Поветиха, кряхтя и охая, прошаркала к двери, разминая ноги.

— Ну, кого это в такую рань принесло?

— Это мы, бабушка, — Поляна и Яся.

— Ох-ти! Неужто вернулись?

Бабка кинулась, было, отпирать засов, да остановилась. Раньше в деревне про запоры-то никто и не знал, не от кого было двери запирать. Но в последнее время столько всего приключилось, что люди стали собственной тени бояться. А уж дом открыть чужаку — это и вовсе невиданное дело.

— Бабушка, ну отвори же!

— Голос, вроде, Ясин, — старуха прильнула глазом к щелке в двери, — но поостеречься не мешает. А ну-ка кто прикинулся, чтобы старую обмануть, из избы выманить? Сколько раз уже на волосок от смерти была. И все этот Чужак, все напасти от него.

В неверном утреннем свете бабка все же рассмотрела две женские фигуры. Но за ними стояли еще и две мужские! Поветиха в изнеможении опустилась на пол у порога, обливаясь холодным потом.

«Все, настал мой час! Не зря Чужак грозился ноги повыдергать, если я не перестану людям помогать. А как не помогать-то, коли в том нужда есть? Не Чужак же у Светаны роды принимать будет!» Бабка скосила глаза на мужа: не защитит ли? Нет, Сучок даже не проснулся, да и какой из него защитник — старый совсем уже.

А за дверью настойчиво упрашивали:

— Бабулечка, чего же ты боишься? Разве не видишь, мы это: я и мама.

— Она, верно, нас остерегается.

Голос-то знакомый! Неужто Славень?

Поветиха, превозмогая слабость в ногах, встала и вновь прильнула к щелке. Черный капюшон скрывал половину лица мужчины, но вот он откинул его назад.

— Славень! — Поветиха глазам своим не верила. Руки сами собой потянулись к засову.

— Ахти, гость наш дорогой! Где ж тебя, горемычного, десять лет носило? Почто жену с дочкой-то оставил, на одиночество обрек?

— Тише, тише, бабулечка, — Славень шагнул через порог и стиснул старуху в объятия, — не то всю деревню разбудишь. А мне пока на люди показываться не стоит. Да и Поляне с Ясей осмотреться надо. Вот разве что Зариму прятать не будем, — Славень указал на черноокую красавицу, робко поглядывающую на Поветиху из-под покрывала.

— А про меня опять забыли! — пробурчал домовой Шустрик, запамятовав, что он невидим для посторонних. — Хоть бы здешнему домовому представили, а то он на меня горшок со щами опрокинет — пропадет продукт.

Шустрик принюхался к витающему в избе запаху вчерашних щей, и в животе у него заурчало. Поветиха, выбравшись из объятий кузнеца, стрельнула глазом на застывшего рядом с Ясей незнакомого парня.

— А это еще кто?

— А это — муж мой, бабушка! — Яся счастливо улыбнулась. — Зовут Атеем.

— Больше никого не привели? — старуха пошарила глазами по двору, на мгновение забыв о гостеприимстве.

— Не привели, бабушка, это — все! — засмеялась Поляна, обнимая старуху.

— Как это — все! — возмущенно засопел Шустрик. — Я что, пустое место?

…Поляна обняла корову за шею и нежно погладила ее по теплому носу.

— Зоренька, красавица моя! Соскучилась по хозяйке?

Зорька покосилась на нее лиловым глазом, шумно вдохнула знакомый запах и привычным движением подставила шею: чеши! Это была любимая ласка коровы и одновременно знак ее полного доверия.

Поляна почесала Зорьке шею, подкинула в ясли сена и принялась доить. Какое блаженство — снова услышать звуки молочных струй! Сытные вздохи жующей жвачку коровы, щебет воробьев под стрехой, дальний зов пастушьего рожка: все такие родные звуки легкой дрожью отдавались в сердце женщины. Ни о чем другом не хотелось думать. Поляна всеми силами старалась заглушить тревожный гул колокола, которым встретила их Самозвонная роща. Березы мирно шелестели на ветру, а колокол стонал: «Беда! Беда!» Этот стон слышали все: Славень и Атей, Яся и Зарима. Даже домовой Шустрик.

В сердце Поляны колокольный звон отдавался тревогой и страхом. Она сразу вспомнила рассказы старой цыганки Зельфы о том, как пробуждается в березовой роще невидимый колокол, предупреждая о беде, грозящей людям.

— О чем задумалась, доченька? — Поветиха ласково взглянула на Поляну из-за Пеструхи, которую заканчивала доить.

— Да так, бабушка, столько всего пережить пришлось за последнее время. Я тебе после обо всем расскажу. А вот как у нас в деревне, все ли ладно?

— Какое там ладно! — старуха тяжело вздохнула.- Еще до твоего ухода все наперекосяк стало, помнишь, поди. А как ты ушла — и вовсе все перевернулось с ног на голову. Веришь ли, из дома боязно выходить.

— Это отчего же, разбойники озоруют, что ли?

— Тут свои, деревенские, хуже разбойников стали. А все — Чужак. От него все зло. Он и мужиков наших испортил.

— Как это?

— А так. У него в огороде не репа, да капуста растут, а мак, да конопля. Он из них зелье делает, да мужиков и угощает. А те и рады одурманиться. Дела забросили, рожь не сеяли, коров — и тех бабы пасут. У плетней лебеда выше пояса — никто косу в руки не берет. Сена не заготовили вдоволь: много ли бабы с ребятишками накосят! Как скотина зимовать будет — ума не приложу?

— Ну, а бабы, бабы-то куда смотрят? Неужели на мужиков своих управы не найдут?

— Сначала ругались, иные даже отлучали своих любезных сама знаешь, от чего. Не помогло. Теперь, смотрю, и бабенки некоторые в хату к Чужаку шастать стали. Совсем стыд потеряли!

— А что же старики? Разве они не видят этого безобразия? Почему слово свое не скажут?

— Нету стариков, повымерли все. Один за другим, словно кто мор на них наслал. Одна я осталась, да Сучок мой. И то Чужак стращает, грозится ноги повыдергать, коли людям помогать не перестану.

Бабка опасливо покосилась на дверь сараюшки и перешла на шепот.

— Про тебя сколько раз спрашивал, не вернулась ли. Как сбежали вы с Ясей, он седмицу мрачнее тучи ходил, погоню снарядил, да все напрасно. Ты его остерегись, дочка, как бы он тебе не напакостил.

— У меня теперь защитник есть, — светло улыбнулась Поляна.- И у дочки — тоже.

— Ну-ну, — Поветиха вытерла руки о передник и подхватила подойник.- Поживем — увидим.

Глава 2

Поляна хозяйским взглядом окинула свое подворье. За те несколько месяцев, что их не было дома, тут мало что изменилось. Разве что двор зарос муравой, да на огороде лебеда вымахала в пояс.

— И Серок нас не встречает, мама! — Яся словно подслушала мысли Поляны.

Славень хмуро глядел на дом, в котором столько раз бывал в мечтах, и пытался скрыть бушующие в душе чувства. Вот он, дом — почерневший от дождей за десять лет, с рассохшимися на солнце ступенями крыльца, с крышей, уже покрытой там и сям золотистыми пятнами лишайника. Неужели вот сейчас он переступит порог, который уже и не надеялся никогда переступить. Порог, за которым он оставил свое счастье? Возможно ли обрести это счастье вновь?

— Ну, и долго вы собираетесь топтаться перед избушкой? — Шустрик нетерпеливо толкнул приятеля в бок, выводя его из оцепенения. — Не понимаю, как можно было бросить великолепный замок ради этой хибарки? К тому же там уже есть домовой, так что быть мне не при делах.

Поляна тронула рукой калитку, та со скрипом отворилась. Нащупав руку мужа, женщина шагнула к крыльцу, улыбнулась Славеню счастливо и молодо.

— С возвращением тебя в родной дом, любимый.

В избе все было на своих местах, только покрытое пылью и паутиной.

— Смотри-ка, Атей, вот моя любимая голубая миска, — радовалась Яся, словно бы не замечая ни пыли, ни тяжелого спертого воздуха так долго пустовавшего жилища.

— Да, не хоромы! — Шустрик был явно разочарован. — Тесновато тут будет жить. Хорошо хоть Зарима у бабушки Поветихи осталась, вместо дочки и помощницы. Ай!

Домовой замахал руками, отбиваясь от кого-то невидимого.

— Да прекрати же щепаться, старый хрыч! Мне твоя изба даром не нужна. Мне другую обещали, новую. Что ж, мне и погостить у тебя нельзя? В конце концов, я — друг семейства. Стой, положи ухват на место! Да что же ты мисками швыряешься, разобьешь же!

Яся поймала неведомо, кем пущенную в Шустрика голубую миску, и расхохоталась, глядя на приплясывающего домового. Остальные тоже, конечно, поняли, кто это так неласково встречает их друга.

— Прости его, домовой-батюшка! — Поляна улыбнулась невидимому стражу своего жилища. — Позволь Шустрику погостить в нашем доме. Построим Ясе и Атею новую избу — он к ним уйдет. А тебе — спасибо, что дом наш охранял. Вот я сейчас кашки-то сварю и всех накормлю. Соскучился, поди, по кашке?

Судя по тому, что Шустрик перестал отмахиваться, старый домовой оставил его в покое. Мало того, Шустрик вдруг тоже стал невидимым, и только слабое

шуршание в углу за печкой выдавало присутствие в доме двух хранителей.

— Должно быть, они поладили! — Атей улыбнулся Ясе.

— Вот и хорошо. По крайней мере, не будут путаться под ногами, пока мы станем наводить порядок в доме.

…На следующее утро полдеревни стояло под окошками избы Поляны и Славеня. Весть о том, что они вернулись, облетела округу в считанные минуты.

— Слыхали, Яся-то с женихом вернулась. Писаный красавец!

— Да какой там жених, они уж, поди, на Купалу слюбились, уж слишком уверенно он по деревне шагал. А Яся, Яся-то аж светилась вся от счастья!

— И когда же это ты все разглядеть успела, Ветка?

— А я дома сижу, к Чужаку в хату не шастаю. Вот и вижу все, что на улице делается.

— Язва ты, Ветка, вот что я тебе скажу. Подумаешь, зашла пару раз к мужику в огороде помочь. Он же бобыль.

— Он-то бобыль, да ты — мужняя жена. Совсем стыд потеряла?

— Да я и заходила-то за мужиком своим. Он от Чужака не вылазит, все зелье какое-то нюхает. Понюхает — и дурак дураком сделается. Пропади он пропадом, Чужак этот!

— Да, не видать ему теперь Яси, как своих ушей, даром, что вербочку у нее на Весень отобрал. Вон у нее теперь какой защитник!

— И-и, милая, не больно-то он из-за Яси убивался. Слыхала я, что он к Поляне подкатывался, да отшила она его.

— А Поляна ему и вовсе не по зубам: мужняя жена, не вдова. Славеня ты видела?

— Нет, не видела еще. Где ж его столько лет носило?

— Должно быть…

Ветка не успела договорить: на крыльце показался высокий черноволосый мужчина.

— Славень! — в один голос ахнули селяне.

— Узнали? — усмехнулся Славень.- Ну, здравствуйте! А что, кузница моя еще не развалилась?

Бабы, до этого тараторившие без умолку, вдруг оробели и словно воды в рот набрали. Мужики тоже, молча, переминались с ноги на ногу.

— Да цела, цела твоя кузница, дядя Славень! — выступил вперед заводила деревенских парней Сил.- Я там работаю помаленьку: без кузнеца в деревне, сам знаешь, не обойтись. Мне б только подучиться немного. Пособишь в этом?

— Как не пособить, самого учили! — Славень широко улыбнулся.- Вот завтра и начнем.

…Чужак явился в тот же день, к вечеру. Молча, шагнул через порог, окинул пронзительным взглядом женщин и уперся в серые глаза Славеня.

— Вернулся, значит?

Кузнец оценивающе оглядел неприятного гостя и усмехнулся:

— А здороваться тебя не учили?

— Ты и так здоров, чего тебе лишнего желать? Дело у меня к тебе.

— Дело, говоришь? Ну да, без дела только друзья в дом приходят, а в друзьях ты у меня сроду не числился. Так чего тебе надо? Может, за дочкой пришел?

У Яси, прятавшейся за спиной Атея, сердце упало: что это отец говорит, неужели спасовал перед Чужаком?

— Дочка твоя мне без надобности — баб на деревне хватает: и в огороде помочь, и ночь скоротать. Я об избушке толкую, той, в которой родители твои жили. Мне Поляна поселиться в ней разрешила, а теперь что — прочь прогоните? Молодых в ней поселите?

— Ой, батюшка, нет! — Яся выглянула из-за плеча Атея.- Я в тот дом никогда жить не пойду: там Синюшку убили. Мы же новую избу строить собирались.

— Верно, дочка, новой семье — новое жилье. А ты — живи пока, — повернулся Славень к Чужаку.

Гость скривил губы в улыбке:

— Ну, вот и славненько. Заходи как-нибудь в гости, кузнец, потолкуем.

— Не о чем нам с тобой толковать. Иди, ужо.

Чужак еще раз стрельнул глазами в сторону Поляны и пошел вон из избы.

— Уф! — облегченно вздохнули женщины.

— Не нравится мне этот мужик, — заметил Атей.- Темный он какой-то.

— Не то слово: черный. Черный колдун, — мрачно подытожил Славень.- Я эту породу людей хорошо знаю. Слишком хорошо.

— Ладно, хватит о нем толковать! — Поляна с улыбкой подошла к мужу, понимая, какие воспоминания терзают его.- Давайте лучше вечерять. Каша в печи перетомилась. Сейчас молочка налью в кринку…

— Не трудись, Поляна, молоко наверняка прокисло.

— Как это прокисло, Славень? Я же только что Зорьку подоила. Где это видано, чтобы парное молоко прокисало?

— А помнишь, мамочка, однажды так уже случалось? И тоже после прихода в дом Чужака.

— Вот и я говорю: колдун в доме был, поэтому молоко непременно скиснуть должно.

Поляна качнула подойник: молоко скисло.

— Теперь понятно, почему в деревне такое безобразие творится, — Поляна вспомнила рассказы Поветихи.- Это Чужак, черный колдун виноват.

— Нет, родная, не все так просто. Мой отец был колдуном, да и меня этим «даром» наградил. Однако таких бед от колдунов не бывает. Тут что-то другое скрывается. И я непременно разберусь, что именно.

— Но теперь у тебя нет прежней силы. И у меня — тоже, — огорченно промолвила Поляна.

— Колдовской силы нет, но человеческая — осталась. Значит, мы не только можем, но и должны бороться со злом. На то мы и — люди!

— Ага, дедушка Арсай тоже мне говорил не раз, что человек для того и создан, чтобы зло побеждать и в добро его переделывать — в этом смысл нашей жизни, — Атей взволнованно затеребил свою ладанку на груди, и — странное дело — ладанка показалась ему горячей.

Яся ничего не сказала, но на сердце у нее стало тревожно и зябко.

Глава 3

Ночью Славеню не спалось. Мысли, одна тяжелей другой, терзали голову. Он то вставал, чтобы остудить пылающее нутро водой, то снова ложился, стараясь не потревожить домочадцев.

Под утро, забывшись тяжелым сном, он увидел склонившегося над лавкой отца.

— Что же ты, сынок, дар мой сохранить не сумел? Как теперь жить станешь — обыкновенным-то человеком?

— Да пропади он пропадом, этот твой дар, отец! Не хочу я людям зла, не заставляй меня снова браться за старое.

— Если и хотел, да не смог бы я тебя уже заставить. Истребила твои способности Поляна проклятая, не зря я тебе не велел на ней жениться.

— Что ж, отец, тебе — твое, а мне –мое. Уйди, дай спокойно жить, по-человечески.

— Живи, коли сможешь. У меня теперь другой наследник будет. Уж он-то меня не подведет.

— Наследник? О ком ты говоришь, отец?

— Поживешь — узнаешь.

Старый колдун исчез, истаял в темноте ночи. А Славень, словно в колодец, провалился в сон без сновидений.

Наутро только неясная тревога осталась от забытого при пробуждении видения. Наскоро выпив кружку парного молока с ломтем ржаного хлеба, Славень заторопился в кузницу. Атей увязался вместе с ним.

С замиранием сердца кузнец вошел в обветшавшее строение. Нет, оно не выглядело совершенно заброшенным: Сил что-то мастерил здесь в последнюю пару лет. Все инструменты были на месте, наковальня не покрыта слоем пыли, в емкости для закаливания металла — чистая вода. И все же что-то неуловимое подсказывало: нет в кузнице хозяина. Настоящего хозяина.

Славень тронул мехи горна, повертел в руках щипцы, поднял большой молот. Нет, он не показался ему тяжелым. Ручка удобно легла в ладонь, забывшую, что такое — трудовые мозоли.

— Ну, как, дядя Славень, все в порядке? — Сил возник на пороге кузницы, широко улыбаясь.

— В порядке, в порядке. Есть работа?

— А то! Тетка Росина сегодня коня приведет подковать, а подковы еще не готовы.

— Тетка Росина? Неужто овдовела, раз сама конем занимается?

— Нет, не овдовела, только от мужа ее толку, как от козла молока. Он от Чужака не вылезает, как и остальные наши мужики. Все какую-то дурь нюхают. Они и меня звали, да только мне это не интересно. А некоторые парни, друзья мои, тоже попались в сети.

В сети… Славень живо представил жирного черного паука в центре липкой паутины и сердцем почувствовал, как паутина эта накрыла всю его родную деревню. Да, с этим Чужаком нужно разобраться. Зря он, похоже, не выгнал его из отцовского дома. Хотя пустившее корни зло так скоро не вырвешь, это Славень понимал очень хорошо. Понял он и то, что не только мирная работа кузнеца предстоит ему в деревне. Придется бороться. Бороться со Злом.

«Поляна мне поможет, хоть и она лишилась своего светлого дара. И Яся, конечно, ведь у нее-то добрая сила осталась. И Атей», — кузнец тепло взглянул на юношу. Тот уже о чем-то толковал с Силом, разбирая в углу кузницы железо. «Эти — подружатся», — улыбнулся про себя Славень.

И верно, очень скоро Атей и Сил стали неразлучными друзьями. Деревенский заводила собрал парней с обеих улиц, тех, что не пробовали еще дурь Чужака, и они быстро заготовили в лесу бревна для будущей избы Атея и Яси. Раньше строительство нового жилья было в деревне большим общим трудовым праздником. Собирались все — от мала до велика. Мужики тесали бревна, собирали венцы, ладили крышу. Женщины готовили мох — конопатить щели, собирали по миске утварь для новоселов, варили еду для веселого пира в конце работы. Даже ребятне находилось дело: подать, поднести инструменты, убрать щепк. За два-три дня новое жилище было готово — и вся деревня садилась за столы, чтобы отпраздновать новоселье.

Теперь же строительство затянулось. Парней было немного, женщины сидели по домам, выполняя и свою, женскую, и мужскую работу, а мужики мутными глазами глядели из-за своих плетней и не трогались с места.

— Что же это такое деется-то? — бабка Поветиха, пришедшая навестить Поляну, стукнула сухим кулачком по лавке. — Где ж это видано, чтобы не помочь строить дом односельчанину? Да еще кому — дочке Поляны! Ты же полдеревни по весне от смерти спасла — вылечила. Где же стыд у этих мужиков неблагодарных?

— Да, странно это как-то, — Поляна задумчиво взглянула в окошко. — Раньше такого не бывало.

— Раньше! Забудь, что было раньше. Теперь все с ног на голову перевернулось. Как Синюшку убили, так и началось все это в деревне.

— Верно, с этого началось.

В голове Поляны словно дверь распахнулась в тот страшный день. Вот она подходит к избе своего свекра, у которой уже толпятся односельчане. Вороны орут на соседних деревьях, учуяли мертвечину. К коньку привязан труп деревенского дурачка Синюшки с растерзанной грудью. А сердце его кровавым комочком насажено на острие кола в плетне.

Поляна снова почувствовала в руках этот липкий комочек, как и тогда, когда сняла его с плетня. И так же, как тогда, у нее помутилось в голове. Снова она словно перенеслась в ночь, к избе свекра.

В окошке горел свет. Поляна подкралась поближе и заглянула в него. Свеча не стояла на столе, а висела над ним, озаряя трепетным светом собравшихся вокруг. Их было четверо: все в черных охабенях с капюшонами, из-под которых выглядывали бледные лица с дьявольски горящими глазами. Одного она узнала — это был ее свекор! И опять она не почувствовала никакого страха, только любопытство. Почему от черных фигур ни одна тень не скользнула по стенам? Почему пыль, густо устилающая все вокруг, ни разу не взметнулась под ногами пришельцев?

— Нам нужно дать понять этим людишкам, что мы пришли, а им — ха-ха-ха — пора убираться из этого мира, — снова говорит один из черных и поворачивается к окошку.

«Чужак!» — пронзает вдруг Поляну. Да, теперь она узнала его.

Женщина встряхнула головой — видение исчезло. А леденящее чувство смертельной опасности осталось. Зло, черное зло поселилось в деревне. И это она, она позволила ему угнездиться здесь, в старом доме свекра-колдуна.

— Как же быть, что теперь делать? — Поляна не заметила, что говорит вслух.

— Вот и я ума не приложу, как с этим бороться, — согласилась Поветиха.

— Бороться, вот именно — бороться! — Поляна схватила старуху за руки. — Мы будем бороться, бабушка. Мы сможем, мы — победим!

Для начала собрали сход женщин. Собрали тайно, чтобы не вызвать подозрения у одурманенных мужиков и Чужака. Просто в один из погожих осенних дней всем бабам приспело идти полоскать белье на реку. Там, у мостков, их уже ждали Поляна, Яся и Поветиха. Славень с Атеем остались дома, чтобы не выдать тайных намерений.

— Ну что, бабоньки, как живете? — Поляна окинула взглядом хмурых селянок.

— Да никак. Разве это жизнь: с утра до вечера — работа, работа, работа? Мужики совсем от рук отбились, палец о палец ударить не хотят.

— И ночью радости никакой, — пожаловалась пригожая молодуха.

— Какая уж тут радость, когда мужики нас просто не замечают. Вылупятся своими оловянными глазами — и в упор не видят.

— Мальцов — и тех Чужак к рукам прибирать стал: ходят к нему огород полоть.

— Какой там огород! В огороде том ни одного овоща не найдешь, все трава какая-то чудная, вонючая, да цветы алые. Те — красивые!

— Пропади она пропадом, красота эта! От нее-то самая страшная дурь.

— А что, бабоньки, не пробовали вы мужиков своих к Чужаку не пускать?

— Как же, Поляна, пробовали. Только они от этого еще хуже становятся, звереют, корчатся, зубами скрипят. Попадешься под руку ненароком — убьют!

— Как страшно! — Яся поежилась.

— Что же, так и будем терпеть это? — встряла Поветиха. — Пора, бабоньки, меры принимать.

— Какие такие меры? Что мы можем против мужиков-то?

— Многое можем, подруги, если сообща за дело возьмемся. Для начала — выгоним из деревни Чужака и огород его уничтожим.

— А как его выгонишь? Он тут крепко осел!

— Дом, где Чужак живет, — моего свекра. Я его в этот дом пустила жить, я его и выгоню из него. Только, чур — никому его к себе не пускать!

— Да кому он нужен, окаянный этот? Гнать его из села в три шеи!

— А чтобы мужики не помешали, — запрем-ка их в банях. Всех до единого!

— Верно, так и сделаем.

— А ну, как Чужак вернется?

— Не вернется. Мы не только огород его уничтожим, но и дом спалим.

— А что, если вместе с Чужаком?..

Вопрос неловко повис в воздухе. Бабы испуганно притихли.

— Нет, зло злом не победить, — твердо заявила Поляна. — Зло рождает новое зло. А вот добром победить зло можно, это я точно знаю.

— Что же, нам теперь привечать Чужака прикажешь?

— Да нет, не поняли вы меня. Привечать его не нужно, но и жечь живьем — тоже. Ему придется уйти, коли ни в ком поддержки не найдет. Согласны, бабоньки?

— Ну что ж, давайте попробуем. Попытка — не пытка!

— Нет, с таким настроем мы точно не победим. Никаких «если» и «попробуем»! Нужно быть твердо уверенными в своей победе — тогда победим непременно.

К решительному бою стали готовиться в тот же день. В каждой избе мели и мыли, уничтожали сорняки в огороде и возле изб на улице.

— Никак, завтра праздник? — недоумевали мужики.

— Праздник, праздник, любезный, неужто запамятовал?

— Хм, может, и запамятовал, — из одурманенной головы трудно было извлечь какие-то реальные воспоминания.

А женщины этим и воспользовались. К вечеру каждая натопила баньку, да и отвела туда мужа, а кто — и сына вместе с ним. Отвела, да там и оставила, не забыв проследить, чтоб не угорели, но и выбраться не смогли.

Бабка Поветиха ковыляла из дома в дом с охапкой собранных трав.

— Вот, милая, — обращалась она к хозяйке, — я тебе травку принесла, зверобоем зовется. Повесь-ка ее в дверях дома, или под порог спрячь — Чужак к тебе войти не сможет. Сила в этой травке великая, не смотри, что мала: ни один колдун перед ней не устоит.

Те, кому не досталось зверобоя, закапывали под порогом ветку бузины, раскладывали полынь. Все эти растения должны были охранить дом от темных сил.

— Ну вот, теперь Чужак к нам не сунется, — радовались женщины.

— Не забудьте про хлев и бани, — наставляла Поветиха. — В деревне не должно остаться ни одной крыши, под которой колдун мог бы укрыться.

Поздним вечером Поляна и Яся сидели на крылечке и смотрели на звездное небо. Ущербная луна тонким серпом повисла над хлевом и почти не освещала притихшую землю.

— Скорее бы наступило утро, — Яся поежилась и прижалась к матери.

— Волнуешься? — Поляна обняла дочь теплой рукой.

— Конечно, волнуюсь. Чужака гнать — это тебе не шутка!

— И не с такими трудностями справлялись, разве забыла?

— Нет, не забыла. Все-таки тревожно на душе. Как ты думаешь, Чужак ни о чем не догадался: ведь к нему сегодня ни один из мужиков не пришел?

— Может, и догадался.

— А знаешь, пойдем к его избе, посмотрим, что он делает?

— Что ты, Яся, ночь на дворе. Да и что изменится, если ты на колдуна сейчас посмотришь?

— Ну, как хочешь, — подозрительно быстро согласилась дочка. — Тогда спать пойдем.

Яся на цыпочках пробралась в избу и юркнула под одеяло к Атею. Минуту они шушукались, а потом замолкли и дружно засопели носами. Поляна улыбнулась, распустила косы и тоже улеглась рядом со Славенем.

— Наконец-то угомонились, — пробурчал за печкой Шустрик. — И чего шастают всю ночь, домовым на ноги наступают? Выходи, приятель, молочка попить, кашки поесть, — обратился он к домовому — хозяину. — А после в угольки поиграем.

Только домовые расположились на полу перед печкой, облизывая вымазанные кашей губы, как их снова потревожили. Атей и Яся тихонько выскользнули из избы и, крадучись, направились к дому Чужака. В его окошке издалека была видна горящая свеча.

— Не спит. Ну, как он нас увидит?

— Мы — тихонько. Только заглянем в окошко — и назад.

Чужак был не один. Вокруг стола стояли еще три черные фигуры в охабенях.

— Смотри, вот этот, бородатый, как похож на Славеня, — чуть слышно прошептал Атей.

— Дед, — узнала Яся.

Сердце девушки затрепетало от страха и волнения. Она стиснула руку Атея и шагнула поближе к окошку.

— Чужак, дед, а эти двое — кто?

Незнакомцы были безлики. Нет, какие-то черты лица у них были, но до того невыразительные, что воспринимались как пустое место. А может, и в самом деле под капюшонами колыхалось белесое марево?

— Ну что, видно, пришел твой срок к концу, — глухой голос деда приподнял дыбом все Ясины волоски, хоть и обращен он был не к ней, а к Чужаку.

— Ты что же, думаешь, я испугался деревенских баб? — насмешливо возразил Чужак. — Да мне на них — плюнуть и растереть!

— Смотри, какой герой! Они тебя со всех сторон обложили, куда ни сунься — зверобой, да полынь.

— Ничего, я в избе отсижусь. Скоро уже снег ляжет, все травы занесет, морозом выстудит. Вот тогда они у меня запоют!

— Не ерепенься, милок. Вижу, вижу, что ты не из трусливых. Только срок твой и вправду пришел: пора возвращаться домой. Уйдешь сегодня же ночью. То, что тебе сделать поручено было, ты сделал: селян разобщил, страх среди них посеял. А самое главное — к зелью приучил. Кому, как не тебе, должно быть ведомо, что каждый одурманенный — распахнутые ворота из нашего мира — в их. Сколько таких ворот теперь в деревне? Стоит только нам захотеть — и хлынет через них Великий Хаос, разольется Тьмой по свету. Скоро, скоро уже…

— А не захлопнутся ворота эти без меня? Кто мужиков дурью снабжать будет?

— Да они сами и вырастят нужные травки. Кто к ним пристрастился, тот сам, добровольно, никогда от дури не откажется. А чтобы бабы нам не помешали, мы вот что сделаем: посеем семена трав окрест деревни, на опушке, у реки, в овраге. Всю травку не выполют, не уничтожат, — и колдун помахал перед носом Чужака мешочками с семенами.

— Дело говоришь, — согласился Чужак, принимая и пряча мешочки за пазуху. — Одно меня теперь только волнует: не останется у тебя наследника в деревне. Сын-то твой черный дар извел, по ветру развеял.

— Об этом не беспокойся, у меня другой наследник будет.

— Другой? Кто?

— В свое время узнаешь. А теперь — пора. Уберешься из деревни до света.

Колдун щелкнул трижды пальцами — и три темные фигуры исчезли. Чужак, оставшись в одиночестве, достал из-за пазухи мешочки с семенами, подбросил их на ладони, криво усмехнулся. Потом, завернувшись плотнее в черный охабень, шагнул к порогу.

Атей и Яся, не разбирая дороги, кинулись прочь от избы.

Наутро бабы, пришедшие гнать из деревни Чужака и жечь избу колдуна, не нашли ни того, ни другой. На месте дома и огорода колыхалась бездонная смрадная трясина.

Глава 4

Зима выдалась лютая: ветреная, студеная. Сидя перед горящей печкой в новой избе, Яся вслушивалась в завывания ветра в трубе и зябко передергивала плечами.

— Как хорошо, что успели дом построить до морозов! — Яся не заметила, что думает вслух.

— Как же, построили б вы, кабы мы с приятелем не помогали! — проворчал из-за печки Шустрик. — Кабы не надоело мне бездомным домовым быть, и доселе бревна в лесу лежали бы!

— Ну, конечно, конечно, ты — главный помощник, — улыбнулась Яся. — Что бы мы без тебя делали?

На самом деле избу достраивали всей деревней, как в старые добрые времена. После исчезновения Чужака бабы прочесали не только все огороды, но и поля, луга, овраги окрест деревни, находя и уничтожая проклятую дурман-траву. Тем временем запертые в банях мужики, побуянив, покрушив все, что под руку попалось, угомонились, наконец. Бабы «лечили» их, кто чем мог: огуречным рассолом, квашеной капустой, как после запоя, мочеными ягодами, отварами трав, а больше всего — вниманием и лаской. Не упрекали за былое, понимали, что во все виноват Чужак и его зелье.

Мало-помалу наладилась жизнь в селе. Снова застучали топоры, громоздя поленницы дров, выправились покосившиеся за лето плетни. И вот в один из нечастых ясных осенних деньков зазвенели по деревне песни. С топорами да пилами собирались парни и мужики в конце улицы, там, где Атей с Силом и товарищами уже успели уложить первые венцы новой избы.

— Эх, до чего же сладко работать всем вместе, до чего весело!

Не было в деревне ни одного человека, кто остался бы в этот день дома. Всем нашлось дело по силам. Визжали пилы, хохотали девки, ребятня сновала туда — сюда, помогая и путаясь под ногами взрослых.

К вечеру изба была готова. Конечно, вся деревня не могла поместиться в ней за крепким дубовым столом. Не беда! Расстелили скатерти прямо на траве, чуть схваченной морозцем, разложили на них нехитрую снедь — и началось веселье! Отгорела вечерняя заря, на смену солнышку вышла полная луна, а народ все никак не желал расходиться по домам. Праздновали не столько новоселье, сколько обретение прежней жизни, прежних обычаев, прежней радости.

Невидимый для селян, домовой Шустрик прохаживался по новому своему жилью, по-хозяйски трогал стены, источающие смолу, присаживался на принесенную кем-то лавку и довольно бурчал себе под нос.

Но, видимо, так не бывает на белом свете, чтобы радость никогда не перемежалась горем. В один из студеных дней середины зимы померла бабка Поветиха. Тихо и светло померла, на полуслове оборвав задушевный разговор с Заримой. Конечно, лет ей было немало, редко кто из стариков в деревне уходил в мир иной, прожив более долгую жизнь. И все же весть о смерти знахарки поразила деревню, как гром среди ясного неба. Бабы голосили с надрывом, как по родной матери, мужики сурово смахивали со щек слезы. Дед Сучок, незаметный и потерянный, тихонько сидел в уголке на лавке и то ли всматривался в заострившееся лицо мертвой жены, то ли переживал вновь проведенные с ней годы. Женщины, обряжавшие покойницу, не сразу и заметили, что Сучок не дышит. Не захотел старый оставаться один, ушел с женой в дали далекие.

Так и похоронили две колоды рядышком. Осталась Зарима, приемная дочка стариков, одна-одинешенька в избе знахарки. Сначала селяне по привычке забегали в этот ветхий домишко, ища помощи от хвори, да только чем могла им помочь пришлая красавица? Поветиха, чуявшая скорый свой конец, стала, было, обучать девушку, показывать ей пучки сушеных трав, нашептывать заговоры. Только не получилось из Заримы прилежной ученицы, чужой она была, чужой.

Потянулись тогда страждущие к Поляне, вспомнив, как по весне спасла она от смерти полдеревни. Но и Поляна ничем не могла помочь: потеряла она свой дар, погасив светлым пламенем черное родовое проклятье колдуна-свекра.

И тут вдруг обнаружилось, что не покинули Боги деревню, не лишили ее целительницы. Яся, то, вспоминая, как они с матерью лечили людей на далеком острове Крит, то, действуя по наитию, стала помогать односельчанам избавляться от хворей. Случилось это после того, как однажды ей приснился дивный сон. Виделось девушке, будто лечит она людей, причем лечит мысленно, не выходя из избы. Она даже не прикасалась к страдальцам: просто представляла себя рядом с ними, представляла, как водит над ними руками, вытягивая и сбрасывая с рук наполняющую больные места черноту. А после уже слышанный однажды голос прошелестел в просыпающейся голове: « Иди, лечи, это — твое предназначение».

И Яся стала лечить. А роженицам помогала Поляна: тут не требовалось никакого особого дара, просто женский опыт.

— Мама, а это страшно — рожать? — как-то спросила Поляну дочка.

— Почему страшно? Нет, не страшно. Конечно, больно, но боль эта быстро забывается.

Поляна внимательно посмотрела на дочь:

— А что это ты про роды спрашиваешь? Неужто…

Щеки Яси вспыхнули румянцем, ресницы принакрыли заблестевшие глаза.

— Угадала, мамочка.

— Доченька моя милая! — Поляна обняла Ясю и поцеловала в макушку. — Счастье-то какое! Скоро?

— Нет, не скоро еще. Думаю, в середине лета.

— Вот и хорошо, вот и славно. Атей-то знает?

— Нет. Ты ему пока не говори, и отцу — тоже. Пусть это будет нашим секретом.

На том и порешили. А мужчины так и не смогли угадать, о чем это шепчутся мать и дочка, пока слегка округлившийся Ясин животик не навел их на нужные мысли.

В самом начале весны, когда сугробы еще и не думали таять и только необычайно свежий, будоражащий вкус воздуха указывал на то, что зиме — конец, Атей засобирался в дорогу. Очень не хотелось ему покидать беременную жену, да ничего поделать было нельзя: потомок скитских царей был связан словом и должен явиться на ежегодный сход.

— Ты прости меня, Ясочка, придется тебе без меня рожать, — шептал Атей, целуя пальчики жены. — Путь неблизкий, скоро не вернусь.

— Я понимаю, понимаю, — Яся виновато прятала слезы, но дрожащий голос все равно выдавал ее печаль. — Конечно, ты должен, ты просто обязан принять посвящение. Но потом, потом ты вернешься?

— Разве может быть иначе? На крыльях буду лететь к тебе, родная. К тебе и нашему сынишке.

— Откуда ты знаешь, что у нас будет сын? И разве дочке — не обрадуешься?

— Конечно, обрадуюсь, но потом, когда она, в самом деле, родится. А первенцем будет сын, вот увидишь!

— Чудные вы, мужики, — Яся даже чуть-чуть обиделась. — Разве женщина — не человек? Отчего вы все хотите непременно сына?

— Не обижайся. Мне все наши дети желанны. Просто первым будет сын. Я знаю.

Атей положил руку на живот Яси и улыбнулся.

— Сынишка! Зорень.

— Ну, вот и имя уже придумал, — рассмеялась Яся. — А что, хорошее имя, светлое.

— Береги себя, любимая. Себя и нашего сына.

На рассвете Атей ушел. Яся проводила его да околицы, поцеловала в последний раз. Она не плакала: пусть муж вспоминает ее не зареванной, пусть сердце его будет спокойным. С нею ничего плохого случиться не может, ведь рядом — отец и мать.

О том, что в пути Атея подстерегают опасности, Яся старалась не думать. Он — сильный! Не помри бабка Поветиха, она бы помогла. От нее Яся слыхала, что, провожая близкого человека в дорогу, нужно зашить ему в одежду оберег — прядь своих волос — нашептать заговор и плеснуть вслед водицы. Вот только слова заговора унесла знахарка с собою в могилу.

Яся все же отрезала у себя волосы, перевязала светлый завиток красной ниткою и зашила в ферезею Атея. И воду плеснула. А слова шепнула свои, какие сердце подсказало:

— Ой, как сокол из гнезда вылетает,

Путь далекий его ожидает:

Полетит он над водами текучими,

Полетит над лесами дремучими,

Полетит над острыми кручами.

Пусть в пути его мой оберег защищает,

Чтобы горькой воды не напиться,

Чтоб в лесу чужом не заблудиться,

Чтоб об острые кручи не разбиться.

Пусть поможет ему солнце красное,

Чтоб была путь-дорога ясною,

Пусть поможет ему луна нежная

И как мать к нему будет бережная,

Пусть помогут ему ветры буйные,

Пусть не буйствуют, лишь посвистывают,

Чтобы крылья его были быстрыми,

Чтоб далекий путь укорачивали

И к родному гнезду поворачивали,

Чтоб не стояло гнездо опустелое,

Чтоб не маялась семья осиротелая.

Давным-давно исчезла, истаяла на дороге фигура уходящего Атея, а Яся все стояла у околицы и всматривалась вдаль. Перед ее внутренним взором мелькали какие-то лица, почерневшие венцы незнакомых изб, темные лапы елей и звенящие стволы сосен. «Далека твоя путь-дороженька, сокол мой ясный, — думала Яся. — Так бы и побежала за тобой следом, но — нельзя, нужно сына беречь. Зорень»! — девушка с улыбкой погладила свой живот. Вот тут, прямо под ладонью толкнул маму ножкой малыш: не забывай, мол, обо мне.

— Не забуду, не забуду! — уже вслух сказала Яся. — Не замерз, сыночек? — и она заботливо укутала живот шалью.

Постояла у околицы еще несколько мгновений и побрела домой.

Без Атея дом утратил все свое очарование. Тусклый свет из окошка, блеклые цвета мисок, огонь в печи — и тот невеселый. Яся села на лавку у окошка и задумалась. Она не сразу заметила, как возле печки возник домовой Шустрик. Потоптавшись немного, пошаркав для приличия ножкой, хранитель очага не вытерпел и громыхнул стоящим рядом ухватом.

— Да заметишь ты меня, наконец, Яся? Я уже три часа здесь стою!

— Шустрик? — девушка рассеяно поглядела на домового. — Чего тебе?

— Как это — чего? Я домовой, или куль с отрубями?

— Домовой, конечно. Так что с того?

— Что — что, — Шустрик возмущенно засопел. — Тебе домовой явился. Обязана спросить: к добру — или к худу?

Яся невесело рассмеялась:

— Я тебя по двадцать раз за день вижу. Что ж, каждый раз — спрашивать?

— Каждый раз — не надо. А сейчас — спроси!

— Ну, хорошо–хорошо. Спрашиваю: к добру — или к худу?

— То-то, порядок соблюдать надо! — домовой удовлетворенно улыбнулся, но тут же скривил физиономию в горестной гримасе и запричитал:

— Ой, к худу, к худу, к худу!

Сердце Яси оборвалось: Атея ждет беда.

— Да ничего худого с твоим муженьком не случится! — домовой досадливо поморщился недогадливости хозяйки. — Это тебя худо ждет, на пороге стоит, в двери стучится.

— Тьфу ты, проказник, напугал как! — Яся облегченно вздохнула. — Раз с Атеем все будет хорошо, мне бояться нечего: со мною отец и мама, жизнь в деревне тихая, да мирная настала. Ну, скажи, что пошутил, а, Шустрик?

— Я при исполнении, — оскорбился домовой. — Уговаривать тебя не буду. Хочешь — верь, не хочешь — не надо.

И он растворился в воздухе, словно бы и не стоял никогда возле печки.

— А вдруг и вправду Шустрик не к добру явился? — испугалась вдруг Яся. — Как он сказал — худо на пороге стоит, в двери стучится?

Девушка соскочила с лавки и выглянула в сени — никого. Но на душе от этого не стало спокойнее.

— Пойду-ка я к родителям, — решила Яся.

— Иди–иди, пробурчал себе под нос Шустрик и с чувством исполненного долга запустил палец в кринку со сметаной.

Не успела Яся выйти во двор, как от калитки к ней метнулась пожилая женщина.

— Беда, Ясенька, ох, беда!

У девушки ноги подкосились: вот оно.

— Мужика моего удар хватил! — голосила между тем тетка Мякиниха. — Поднял сена навильник, да так до хлева и не донес, посреди двора свалился. Рот ему перекосило, слова сказать не может. Одной рукой кое-как шевелит, а другая — ну прямо плеть плетью. Мы его, горемычного, с детворой-то кое-как в избу затащили, на лавку пристроили. Что делать теперь, что делать?

— Подожди, тетушка, дай подумать.

Яся прислонилась спиной к стене дома, прикрыла глаза, будто думает. А у самой ноги подкашиваются. О чем же предупреждал домовой, о чем? Неужели чужая беда — это ее «худо»? Да с этим «худом» она уже который месяц живет, всем, кому может, помогает. Сказано же ей было: это, мол, твое предназначение.

— Ладно, потом разберемся! — Яся решительно оттолкнулась от стены и шагнула к односельчанке. — Пойдем, тетушка, посмотрим, что можно сделать.

Глава 5

Домой Яся возвращалась уже в сумерках. Устало переставляла ноги, то и дело спотыкалась и скользила по схваченной ледком тропе. Сквозь усталость теплым огоньком пробивалось удовлетворение: помогла-таки она дядьке Ивеню. Вот только как бы до дома добрести?

Окошко избы бабки Поветихи тускло мерцает впереди.

— Видно, Зарима лучину засветила, прядет, поди, — вяло соображает Яся. — Зайду, отдохну немного. Эх, была бы бабушка жива, напоила меня травяным чаем, усталость бы как в воду канула!

Черноглазая красавица была не одна. Смущенно потупив очи, она кивнула на незнакомого мужчину, сидящего на лавке у стола:

— Вот, Яся, путник ко мне на огонек забрел. Вечеряем. Поешь с нами?

«Путник»? — тревожно полыхнуло в голове девушки. Но она тут же одернула себя: что же, после Чужака теперь всю жизнь пришлых людей бояться будем?

— Хлеб да соль! — поклонилась.

— Ты меня, красавица, не бойся, — голос путника низок и глубок. — Я в вашей деревне только на ночь задержусь, а потом — снова в дорогу. Твой муж теперь тоже где-нибудь ночует у добрых людей.

«И правда! — подумала Яся. — Сколько путников по свету бредет, не все же со злом об руку. Зря я всполошилась».

Девушке и в голову не пришло поинтересоваться, откуда незнакомец знает, что она проводила мужа в путь — дорогу?

Тем временем Зарима поставила на стол еще одну миску с густыми горячими щами. От аромата разопревшей капусты у Яси засосало под ложечкой: она с утра ничего не ела. Малыш требовательно заворочался в животе — долго, мол, ты меня будешь голодом морить, непутевая мамаша?

— Спасибо, Зарима! — Яся подсела к столу с наслаждением хлебнула горячего варева из деревянной ложки.

— Откуда идешь, подружка? — поинтересовалась хозяйка.

— Да вот дядьку Ивеня лечила, удар его хватил.

— Лечила? — незнакомец удивленно взглянул на девушку.

— Она у нас в деревне всех лечит, — доложила Зарима с гордостью.- Не смотри, что молодая такая. Прежняя знахарка, бабушка Поветиха, померла этой зимой, теперь Яся — вместо нее.

— И не боишься? — басовито поинтересовался путник.

— А чего бояться-то?

— Как это — чего? Ты же ребенка ждешь, разве за него не боязно?

— Да ко мне никакая зараза не пристает, — улыбнулась Яся.

— Не будь такой самоуверенной, девонька. Ведомо ли тебе, что болезни посылаются людям Богами за жизнь неправедную? Страданием человек грехи свои искупает, очищается. А коли ты кому помогла, от боли его избавила, то тебе и грех его искупать.

— Это что же, я вместо него заболею?

— Ну, если не ты, то — твой ребенок.

— А я и его вылечу.

— От одной болезни вылечишь — другая приключится, еще страшней. И эту вылечишь — судьбу ему покалечишь. А коли и это не испугает, то последняя, крайняя мера есть у Богов — смерть.

— Это что же, мой малыш должен за все чужие грехи страдать?

— А все от тебя зависит, милая. Это ты сына чужими карами нагружаешь через знахарство свое.

— Не верю я тебе, дядька. Бабушка Поветиха всю жизнь людей лечила, сама не болела и померла уже совсем старенькой. Куда же кара Богов подевалась? Детей-то у нее не было.

— Вот то-то и оно: не было. А, поди, хотелось ребеночка-то!

— Ты, дядька, от ответа не увиливай! — раскрасневшаяся Яся в упор взглянула на незнакомца.

— Чего ж тут увиливать? Скольких младенцев Поветиха ваша приняла, скольким пуповину завязала? Каждого младенца и наградила чужим грехом-то. Вот как ты — своего.

— Неправда, неправда! — Яся вскочила с лавки, прикрывая живот ладошками. — Я своему ребенку — не враг.

— А коли не враг, то и береги его. А те, кто болеет, пусть сами свою боль выстрадают, свои грехи искупят.

Всю ночь Яся не сомкнула глаз. Прикидывала и так, и эдак. По всему выходило: прав дядька. Девушка отчетливо вспомнила, как они с Поляной лечили наставника Атея, старика Арсая. Вылечить-то вылечили, но что было потом! И суток не прошло, как старик погиб лютой смертью от ножей критских стражников. То же искупление грехов: смерть, только более страшная. Не знает Яся, были ли у Арсая дети, и как аукнулось им невольное уклонение от искупления отца, но вот судьба подопечных — Атея и его сестры Персилы — от этого явно не улучшилась. Девушка с содроганием припомнила, что пришлось им побыть в шкуре таврополов, танцуя между жизнью и смертью. А как изменилась судьба самой Яси и ее матери после работы лекарями! Ведь они столько раз были на волосок от гибели. Раньше, до того, как открылся целительский дар, жизнь матери и дочери катилась ровно и гладко.

Яся перебирала в уме события последнего года, ища новые и новые доказательства правоты прохожего дядьки, и почему-то забывала, что беды навалились на них гораздо раньше, тогда, когда единственной знахаркой в селе была бабка Поветиха. Ей и в голову не пришло искать опровержения подкинутым ей мыслям. Страх за ребенка крутил колесо ее дум только в одну сторону.

Под утро девушка забылась тяжелым сном. Ей приснился Атей. Улыбаясь светло и ласково, он прикасался теплыми ладонями к ее животу, что-то нежно говорил не родившемуся еще сыну. Вдруг он строго взглянул на жену и голосом прохожего дядьки сказал:

— Не смей вредить нашему Зореню! Пусть те, кто болеет, сами выстрадают свою боль, искупят свои грехи!

…Кто-то барабанил в дверь. Шустрик, не решаясь разбудить хозяйку, переминался возле лавки с ноги на ногу.

— Ох, бедная моя головушка! — шепотом причитал домовой. — И зачем я связался с этим семейством? Сплошные колдуны, да лекари. Никакого покоя! Только уснешь — стучат! Когда же это кончится?

За дверью не успокаивались. Стук становился все громче и громче.

— Да проснись же, хозяйка! — не выдержал домовой. — Не то двери вышибут. Эх, кому-то приспичило!

Яся подняла с подушки тяжелую голову.

— Что, стучат?

— Стучат, стучат, милая. Опять, поди, у кого-то зуб разболелся, а может, понос прихватил. Выйди, будь ласка, не то крыльцо обгадят: вишь, как им невтерпеж!

Яся, по привычке, вскочила с лавки, готовая мчаться на помощь больному односельчанину. Но тут Зорень, что было силы, толкнул ее изнутри.

— Ой! — Яся снова опустилась на лавку. — Ты не хочешь, чтобы я выходила?

Она погладила живот.

— Яся, Яся, отвори скорей! — за дверью звенел голос молодой женщины. — Сыночек мой в лихорадке горит. Помоги! Помоги!!!

Ноги сами понесли Ясю к двери, руки отодвинули засов.

Сыну Ветелы было лет пять. Яся хорошо знала этого белобрысого веселого карапуза. Любопытные, широко распахнутые в мир глаза, крепкие загорелые ножки, ямочки на щеках…

Яся не сразу сообразила, что это он обмяк на руках матери, обхватив ее шею вялыми ручками.

— Заходи, положи мальчонку на лавку, — все ночные страхи Яси в момент улетучились при виде страдающего малыша. — Я сейчас, сейчас.

Пристроившись рядом с ребенком, Яся привычно сосредоточилась. И — опять толчок изнутри, на этот раз гораздо слабее.

— Потерпи, сыночек мой, потерпи, — Яся одной рукой поглаживала свой живот, а второй пыталась вытянуть жар из больного ребенка.

Зорень не хотел терпеть: он толкался и ворочался в животе мамы.

Солнце уже вовсю светило в окошко, когда изнемогшая знахарка отошла от лавки, на которой разметался малыш Ветелы. Светлые его волосенки были мокры от пота, крупные капли поблескивали на лбу и переносице, щеки еще не утратили лихорадочный румянец. Однако прежнего жара уже не было, дыхание стало ровным, спокойным.

— Ветела, возьми-ка полотенце вон там, у печки, да оботри сыну пот, — устало проговорила Яся. — Теперь он поспит до вечера, а после отнесешь его домой.

— Неужто выздоровел мой сыночек? — Ветела боялась поверить своему счастью.

— Он еще слаб пока, но скоро поправится. Будешь поить его кислицей, есть захочет — похлебкой покорми.

— Покормлю, покормлю, родимая.

Ветела радовалась и не замечала, что вылечившая ее сына молодая женщина сама еле стоит на ногах. Зато это заметил домовой Шустрик. Как-то сами собой оказались подушки под боками опустившейся на лавку Яси, на колени легла теплая шаль, укрывая и живот, и ноги. Зорень больше не толкался изнутри. « Может, пригрелся и заснул»? — подумала Яся и тоже смежила глаза.

И снова ей приснился Атей. На этот раз муж был хмур и неласков.

— Так-то ты бережешь нашего сына? — укоризненно говорил он и гневно сверкал глазами. — Ты же чуть не уморила его насмерть сегодня! А сколько еще бед предстоит ему перенести из-за тебя? Не смей переваливать на сына чужие тяготы! Не смей! Не смей!

— Как же мне быть, Атей? Ведь ко мне люди бегут со своими бедами, у меня помощи просят. Как же я смогу отвернуться от них, не пособить, не облегчить боль?

— А ты смоги. Ты же — мать, ты должна защищать своего ребенка, помогать, прежде всего, ему. Дай хотя бы ему родиться, не нагружай чужими грехами до срока.

— Но как же я объясню людям, что не могу помогать им, чтобы не навредить сыну? Как? Как?

Яся тянет руки к Атею, но на его месте — прохожий дядька.

— Те, кто болеют, пусть сами свою боль выстрадают, свои грехи искупят! Сами, сами… — гудит он.

Закатное солнышко уронило лучик на щеку Яси. Девушка открыла глаза и осмотрелась. Ни Ветелы, ни ее сына в избе уже не было. Домовой Шустрик сидел на печке, свесив вниз ноги, и горестно вздыхал.

— Бедный я бедный, несчастный домовой! Никто меня не покормит, никто не приголубит! Славень меня забыл, в гости не идет. Хозяйка печь не топит, щи не варит. Помру с голоду, замерзну на холодной печи!

— Ну что ты, Шустрик, причитаешь, словно сирота на поминках матушки? Сейчас, сейчас я тебя накормлю. Да я и сама проголодалась. А ты, сынок? — Яся погладила себя по животу.

Зорень не отзывался.

Яся припомнила давешний сон. Ей стало страшно: неужели она опять навредила малышу? Проворные руки сами собой делали привычную работу — положили в печь дрова и разожгли огонь, поставили на загнеток горшок со вчерашними щами, — а в голове все свербела одна и та же мысль: неужто прав прохожий дядька? Неужто я стала врагом собственному сыну? Неужто мое лечение отзовется его бедами и болезнями?

Яся остановилась посреди избы и твердо спросила себя: « Кто тебе дороже — твой сын, или односельчане, что идут к тебе за помощью»? И так же твердо она ответила себе: « Мой сын. Да, конечно, сын»!

…Черное пламя свечи разгоняло свет на глухой лесной поляне. Благодаря этому крошечному источнику тьмы, солнечные лучи путались где-то в кронах окружающих поляну деревьев, но не проникали в середину зыбучего черного шатра. Рядом со свечей на поваленной осине сидел старый колдун, отец Славеня. Это для них, для людей, населяющих Белый Свет, он был мертв. В Черной Тьме он был живехонек. Но в том-то и весь фокус, что не сиделось колдуну в темном мире, казался он ему маленьким и тесным. И не ему одному. Все обитатели Великого Хаоса стремились расширить свой мир до бесконечности.

На окраине поляны показался тот, кого Яся окрестила Прохожим Дядькой. Ни на секунду не задержавшись, он шагнул через границу Света и Тьмы и оказался рядом со старым колдуном.

— Ну? — колдун явно требовал отчета.

— Сделано в лучшем виде, — пробасил Прохожий. — Внучка твоя попалась в наши сети. Что с нее взять — мать, она и есть мать. Самое уязвимое на Свете существо! Бьюсь об заклад, что она уже сделала выбор между сыном и другими людьми. Конечно, сын ей дороже.

— И она не будет больше лечить односельчан?

— Ясное дело, не будет!

— Замечательно. Если светлый дар долгое время не востребован, он сам по себе перерождается в дар черный. Это — закон. Так что внучка будет с нами. Но этого мало. Нужен наследник. Мужчина. Ее сын. Мой наследник!

— Он же еще не родился.

— То-то и хорошо. Мы поможем ему родиться в нужном месте и в нужное время. Ты доставишь туда Ясю (тьфу, имя-то какое светлое!) и как можно скорее.

— Она и сыну имя придумала не лучше — Зорень.

— Ненавижу солнце, ненавижу зарю! Не будет у моего наследника светлого имени! Пусть пока зовется — Вороненок.

Глава 6

Атей сидел на большом сером валуне, расцвеченном яркими желтыми пятнами лишайника, и смотрел на воду. Еще вчера река томилась под сплошным ледяным панцирем, а сегодня, после обильного ночного дождя, будто вздохнула глубоко — и выплеснулась из-подо льда, подняла его на себе, собираясь с силами, готовясь изломать в одночасье надоевший хрустальный убор.

«Экая силища! — думал Атей о воде. — С виду такая мягкая и податливая, а придет время — все на своем пути сокрушит».

По льду реки Атей шел уже не один день. Сначала дорога была легка и безопасна. Потом все чаще стали попадаться полыньи, лед истончился и временами хрустел под ногами. И вот — река изготовилась к ледоходу. Это означало вынужденную задержку в пути.

— Ничего, пройдет лед, и я наверстаю упущенное время — утешал себя Атей. Он вспомнил, как дедушка Арсай, наставник и защитник, говорил ему и Персиле:

— Путь ваш, ребятки, ведет на юг. Там, в ковыльных степях у берегов теплого моря каждый год собираются потомки царей древнего народа — скитов. Там передают они тайные знания вновь посвященным.

— Как же мы найдем дорогу в те степи? — любопытствовала сестренка Персила.

— Не так уж это сложно. В наших краях все реки текут на юг. Достаточно найти ручеек, пусть даже самый маленький, и идти вниз по его течению. Ручеек приведет к реке, река — к морю.

— А как же, дедушка, найти то место, где собираются скиты: в степи ведь и заблудиться недолго?

— В степи нужно отыскать древний курган, под которым покоится царица Астава…

— Это же все равно, что найти иголку в стогу сена! — перебил старика Атей.

— Имей терпение дослушать, сынок, — Арсай укоризненно покачал головой. — И место, и время посвящения поможет узнать вот это.

Старик положил на ладонь меленький мешочек из мягкой кожи, стянутый кожаной тесьмой. Персила осторожно потрогала мешочек пальцем и вопросительно взглянула на наставника.

— В этом мешочке — сушеные мухоморы.

— Зачем нам мухоморы — мух морить?

— Нет, моя девочка. Мухомор — не простой гриб. Есть у него тайная сила возвращать людей в их далекое прошлое. Такое далекое, что обычно они и не помнят о нем.

— Да я свое прошлое очень даже хорошо помню, — возразила Персила. — Я так мало прожила на этом свете, что и помнить-то почти нечего!

— Э, не скажи, девочка. Человек не один раз на земле живет, только про свои прошлые жизни не ведает. Мухомор возвращает ему память.

— И зачем это мне надо? — пожала Персила плечиком. — Тут и в моей коротенькой жизни полно воспоминаний, от которых я рада бы освободиться навсегда: смерть мамы, отца. Зачем мне вспоминать все беды прошлых жизней?

— Когда-то, давным-давно, вы уже ходили по дороге, которую нужно одолеть сейчас. Если все будет хорошо, я вас к кургану и без мухоморов доставлю. Ну, а если что в дороге случится? Как без меня путь отыщите?

— Нет, дедушка, нет! — Персила обняла старика за морщинистую шею. — Ничего с тобой не случится. Не пугай меня.

Арсай осторожно отстранил от себя девушку и протянул мешочек Атею.

— Держи. Коли нужда будет, вскипяти мухоморы с водой речной и выпей. Прошлое тебе откроется.

Атей бережно взял из рук Арсая мешочек и повесил его на шею вместе с ладанкой.

«Вот и пригодится теперь дедушкино снадобье, — подумал юноша, задумчиво глядя на воду. — Как только пройдет ледоход, поплыву вниз по течению на челноке. Только челнока-то у меня пока нет. Где бы раздобыть»?

Конечно, сидеть и ждать, что челнок появится сам собой, было бы смешно и глупо. Нужно идти к деревне. Где люди — там и челны. Атей оттолкнулся от камня, размял ноги и пошагал по берегу вдоль реки.

Лес в этих краях подступал прямо к обрывистому берегу. Атей перебирался через поваленные деревья, продирался сквозь кустарники, зарывался ногами в прошлогоднюю листву. Прошло уже много времени, а никакой деревни так и не попалось на пути. И вдруг юноше почудился запах дыма. Атей остановился и принюхался. Точно, горьковатый дымок приятно защекотал ноздри.

— Не волки же костер в лесу жгут! — обрадовался вслух Атей. — Пойду на огонек, обсушусь, отогреюсь, узнаю, далеко ли еще до деревни топать?

Запах дыма становился все более ощутимым. Вот к нему примешался еще и аромат горячей похлебки. У Атея потекли слюнки, заурчало в животе. Забыв об осторожности, он шагнул на поляну, в центре которой уютно потрескивал небольшой костер. Над ним в закопченном котелке аппетитно булькало какое-то варево. Вокруг костра расположились шестеро мужчин среднего возраста.

Не успел Атей поздороваться с незнакомцами, как они вскочили на ноги и окружили юношу.

— Ого, кого нам Боги прислали! — мужики явно обрадовались. — Чужая кровь! Молодая. Сильная.

— А ну, навались, ребята!

Атея сбили с ног, ударили по голове обухом топора, связали руки и ноги сыромятными ремнями.

Очнулся юноша в полной темноте. Было тепло, воняло мокрыми шкурами и еще чем-то кислым. Ремни впились в отекшие ноги и руки, голова гудела, хотелось пить. Рядом никого не было.

«Вот тебе и согрелся! — подумал Атей, пытаясь пошевелить затекшими конечностями. — И как это я забыл об осторожности»?

Юноша поискал глазами хотя бы крошечный источник света — ничего.

«Должно быть, сейчас уже ночь, — догадался он. — Что принесет рассвет? И зачем я понадобился этим мужикам»?

Атей вспомнил рассказы пиратов о племенах, п