Государством зову я то, где все пьют яд, хорошие и дурные; где все теряют самих себя, хорошие и дурные; где медленное самоубийство всех — называется «жизнью».
Всё готов он дать вам, если вы поклонитесь ему, новый кумир;{111} так покупает он блеск вашей добродетели и взор ваших гордых очей.
О пути созидающего{144}
Ты хочешь, брат мой, идти в уединение? Ты хочешь искать путь к себе? Помедли немного и выслушай меня.
«Кто ищет, легко теряется сам. Всякое уединение есть грех», — так говорит стадо. И ты долго принадлежал стаду.{145}
Голос стада ещё будет звучать и в тебе. И когда ты скажешь: «У меня уже не одна совесть с вами», — это будет жалобой и болью.
Смотри, саму эту боль породила единая совесть: и последний отблеск этой совести горит ещё на твоей печали.
Но ты хочешь следовать пути своей печали, пути к самому себе? Так покажи мне своё право на это и свою силу!
Ты новая сила и новое право? Начальное движение? Вечновращающееся колесо? Можешь ли ты заставить звёзды вращаться вокруг тебя?{146}
Ах, так много вожделения высоты! Так много судорог честолюбцев! Покажи мне, что ты не из вожделеющих и не из честолюбцев!{147}
Ах, как много есть великих мыслей, от которых проку не больше, чем от кузнечных мехов: они надувают и делают более пустым.
Свободным называешь ты себя? Твою господствующую мысль хочу я слышать, а не то, что ты избежал ярма.
Из тех ли ты, кому позволено избежать ярма? Таких немало, кто сбросил свою последнюю ценность, когда сбросил рабство.
Свободный от чего? Какое дело до этого Заратустре! Но твой взор должен ясно поведать мне: свободный для чего?
Можешь ли ты дать себе своё добро и зло и поставить над собою волю свою, как закон? Можешь ли ты быть себе судьёй и мстящим за свой закон?
Ужасно быть наедине с судьёй и мстящим за свой закон. Так бывает брошена звезда в пустое пространство и ледяное дыхание одиночества.
Сегодня ещё страдаешь ты от множества, ты, одинокий; сегодня ещё есть у тебя всё твоё мужество и твои надежды.
Но когда-нибудь ты устанешь от одиночества, когда-нибудь твоя гордость согнётся и твоё мужество заскрипит. Когда-нибудь ты закричишь: «Я одинок!»
Когда-нибудь ты не увидишь более своей высоты, а низменное увидишь слишком близко; само твоё возвышенное будет пугать тебя, как призрак. Когда-нибудь ты закричишь: «Всё — ложь!»{148}
Есть чувства, которые хотят убить одинокого; если это не удаётся, они сами должны умереть! Но способен ли ты быть убийцею?{149}
Знаешь ли ты уже, брат мой, слово «презрение»? И муку твоей справедливости, — быть справедливым к тем, кто тебя презирает?
Ты вынуждаешь многих переменить о тебе мнение; это ставят они тебе в большую вину. Близко подходил ты к ним и всё-таки прошёл мимо; этого они никогда не простят.
