Оглавление

Предисловие

Первая Русская революция прервала эволюционное развитие страны и стала предвестницей огромных катаклизмов в истории России двадцатого века, в конечном итоге, приведших к разрушению не только Российской империи, но и её наследницы в лице Советского Союза.

Накануне революции крестьяне составляли самое многочисленное сословие Российской империи — около 77% от общего населения. О ситуации в крестьянской среде председатель Комитета министров С. Ю. Витте сообщал: «Как может человек проявить и развить не только свой труд, но инициативу в своем труде, когда он знает, что обрабатываемая им земля через некоторое время может быть заменена другой (община), что плоды его трудов будут делиться не на основании общих законов и завещательных прав, а по обычаю (а часто обычай есть усмотрение), когда он может быть ответственен за налоги, не внесенные другими (круговая порука) …когда он не может ни передвигаться, ни оставлять свое, часто беднее птичьего гнезда, жилище без паспорта, выдача коего зависит от усмотрения, когда, одним словом, его быт в некоторой степени похож на быт домашнего животного с тою разницею, что в жизни домашнего животного заинтересован владелец, ибо это его имущество, а Российское государство этого имущества имеет при данной стадии развития государственности в излишке, а то, что имеется в излишке, или мало, или совсем не ценится». Эти противоречия и возрастающее противостояние крестьян с помещиками всё чаще выливались в бунты.

А в городах фабриканты забирали с каждого рубля, заработанного для них рабочим, в виде прибыли 68 копеек в отрасли обработке минералов, 78 копеек — в металлообработке, 96 копеек — в пищевой промышленности. Расходы на содержание заводских больниц и школ, а также страхование рабочих составляли всего лишь 0,6% текущих расходов предпринимателей.

К тому времени экономические, социальные и политические противоречия в российском обществе затянулись в тугой узел проблем. Экономический кризис 1900 — 1903 годов, поражение в русско-японской войне 1904 — 1905 годов, провокационный расстрел рабочих в Петербурге 9 января 1905 года выплеснулись в страшный русский бунт.

Стало окончательно ясно, что далекие от чаяний народа «верхи», раздираемые борьбой за власть, уже не могут контролировать государство, а бесправные «низы», разлагаемые многочисленными революционными группировками с экстремистскими левыми идеями, уже не хотят жить «униженными и оскорблёнными при самодержавном строе».

В книге я публикую малоизвестные воспоминания революционеров, которые готовили этот бунт и принимали в нём самое активное участие.

Из воспоминаний революционера-народовольца Николая Морозова

На фотографии интеллигентного вида человек, сын помещика и крестьянки, ученый, писатель, член-основатель 1-й статьи при инсталляции масонской ложи «Полярная звезда» и досточтимый мастер ложи «Заря Петербурга», основоположный лжетеории об отсутствии в истории человечества периода античности (его последователь А. Т. Фоменко), почетный член Академии наук СССР по химическому и физико-математическому отделению, и видный деятель российского революционного движения Николай Александрович Морозов.

Вот что он вспоминал о своей бурной жизни перед микрофоном в 1941 году: «Я уже знал, что существуют государства, например Соединённые штаты Америки, в которых народ управляется выборными своими представителями. А в церквах везде говорили о Благочестивейшем, Самодержавнейшем, Великом Государе нашем, и говорили, что власть его не от народа, а от Бога…

В 1874 году началось известное студенческое движение «В народ!». Я в то время уже был знаком с многими радикально настроенными студентами и тоже пошёл блуждать среди крестьян. За это меня исключили из гимназии и всякие мечты о дальнейшей научной деятельности у меня резко оборвались, я сразу пошёл в революционное движение. Благодаря тому, что у меня были литературные способности, я писал в то время и стихи, и прозы, по окончанию движения в народ меня отправили за границу, в Женеву, с целью издавать там революционный журнал под названием «Работник», специально для рабочих.

Я быстро организовал там это дело, выпустил около пяти номеров, но тут я почувствовал, что уже не могу более оставаться в иммиграции, потому что мои товарищи гибли в России один за другим. И мне захотелось разделить их участь.

Я поехал в Россию, но на границе был арестован и посажен в дом предварительного заключения. Там меня держали три года и потом судили вместе со 193-мя другими товарищами. И это был известный, так называемый, «Большой процесс». Благодаря тому, что за мной не могли открыть ничего другого кроме разговоров с крестьянами, мне вменили в наказание моё трехлетнее сидение и выпустили на свободу.

Я сразу почувствовал, что мне уже не возродиться к научной деятельности. И поэтому, встретившись со старыми товарищами, с Клеменцом (революционер-народник Дмитрий Александрович Клеменц?), с Перовской (Перовская Софья Львовна — член Исполнительного комитета террористической организации «Народная воля», организовала и руководила убийством российского императора Александра II — прим. автора), особенно, с любимым моим Кравчинским (Кравчинский Сергей Михайлович — террорист, в 1878 году убивший шефа жандармов Н. В. Мезенцова и бежавший после этого за границу — прим. автора), мы основали тайное общество «Земля и Воля». (Основные члены второго состава организации в 1876— 1879 годах: А. Д. Михайлов, Г. В. Плеханов, Д. А. Лизогуб, позже С. М. Кравчинский, Н. А. Морозов, С. Л. Перовская, Л. А. Тихомиров, Н. С. Тютчев — прим. автора).

Через несколько месяцев тайная организация разделилась на «Чёрный передел» и «Народную волю» (Чернопередельцы делали ставку на пропаганду анархо-социалистических идей в крестьянской среде и среди городских рабочих. А «Народная воля» встала на радикальные позиции террора — прим. автора). Меня выбрали редактором «Народной воли».

В январе 1880 года типография «Народной воли» была арестована («Народная воля» перестала существовать в 1887 году. Основные члены организации — народовольцы: А. И. Желябов, А. Д. Михайлов, С. Л. Перовская, В. Н. Фигнер, Н. А. Морозов, С. Н. Халтурин, Н. И. Кибальчич, Ю. Н. Богданович, Герман Лопатин, Н. С. Тютчев, Александр Баранников, Н. В. Клеточников, Я. Л. Юделевский, В. И. Дзюбинский. Об этом историк Фриче написал тогда в статье «Крушение Народной воли»: «Разгром „Народной воли“ был прежде всего равносилен крушению веры во всемогущество интеллигенции, в её историческую миссию, в её творческие силы» — прим. автора) и меня снова отправили за границу издавать толстый революционный журнал.

Первой его книжкой вышла «Парижская коммуна» Лаврова (имеется в виду один из идеологов «народничества» Пётр Лавров, который в день провозглашения Французской республики, 4 сентября 1870 года, был вместе с восставшими на парижской площади Согласия и требовал: «Да здравствует республика!», а потом издал книгу об этих событиях — прим. автора), второй — Шеффле — «Квинтэссенция в социализме» (подразумеваются труды немецко-австрийского экономиста и социолога Альберта Шеффле об экономической сущности радикального социализма — прим. автора), а для третьей книжки мне захотелось, во чтобы то ни стало, издать что-нибудь из сочинений Маркса (Карл Генрих Маркс — основоположник марксизма, автор теории прибавочной стоимости — прим. автора).

С этой целью я поехал к нему в Лондон. В Лондоне в это время жил мой товарищ Гартман. Вместе с ним мы отправились к Марксу, который тогда жил в предместье Лондона в хорошеньком беленьком домике. Подойдя к двери, Гартман три раза ударил висящим на ней молоточком, как полагалось тогда по английскому обычаю вместо звонков.

К нам вышла молодая девушка, Гартман спросил её: ^«Дома ли мистер Маркс?^».

Она ответила: ^«Нет.^».

Почти в то же самое время вышла к нам другая молодая девушка, которая оказалась дочерью Маркса — Элеонорой.

(Элеонора Маркс-Эвелинг — младшая дочь Карла Маркса от Женни фон Вестфален. Активная деятельница социалистического и женского движений Великобритании, суфражистка, переводчица литературных произведений. Жена английского социалиста Эдуарда Эвелинга — прим. автора).

Она встретила Гартмана, как своего хорошего знакомого, и сказала, что её отец находится теперь в Британском музее. И вернётся только поздно вечером. Завтра утром он будет дома и очень рад будет нас видеть.

Разговор у нас начался по-английски, но так как я ещё плохо владел разговорным английским языком, а только читал на этом языке, то в след за несколькими английскими словами, я употребил какое-то французское слово, и тогда она тоже перешла на французский язык, на котором и продолжались все наши дальнейшие разговоры.

На следующий день, в назначенный час, мы были уже у Маркса.

Он принял меня чрезвычайно приветливо, расспрашивал о том, что делается в России, говорил, что предаёт нашему движению чрезвычайно большое значение, что в Европе такая борьба, как у нас, ему кажется немыслимой, но, начавшись в России, она может привести к восстанию пролетариата на Западе. Таким образом, может послужить началом к всемирной революции.

Когда я ему рассказал за чем приехал, он сказал, что с удовольствием подберёт несколько своих книжек, чтобы я приходил за ними на следующий день.

На следующий день я был у него уже один, без Гартмана. Маркс мне дал несколько своих сочинений, среди которых находился и его «Коммунистический манифест».

Когда я прощался, после получаса разговора, и он и Элеонора пошли провожать меня до станции железной дороги, которая находилась в километре от их дома, приблизительно. На прощание помахали друг другу руками, и он сказал, чтобы я навестил его, если буду в Лондоне.

Маркс имел тогда внешность совершенно такую, какую вы теперь можете видеть на его портретах. Я даже так и сказал ему об этом, а он, смеясь, ответил: ^«Как странно быть человеком который похож на свой портрет, когда как обыкновенно портрет похож на человека^».

Он производил впечатление человека, хорошо понимающего своё значение. Манеры его были скорее профессорские.

Когда я возвратился в Женеву, я первым делом посмотрел его книжки, и нашёл, что самое лучшее будет напечатать его «Коммунистический манифест».

Мои товарищи согласились с этим, мы начали перевод. Но раньше, чем мы закончили перевод, вдруг пришло письмо от Перовской, которое сообщало мне, что в России готовиться очень важное событие (убийство императора Александра Второго — прим. автора) и что моё присутствие крайне необходимо.

Это, конечно, имело для меня решающее значение.

Я собрал свои вещи и отправился в Россию. Но на границе я опять был арестован. Меня посадили сначала в Варшавскую цитадель, где я вошёл в сношение, как обыкновенно у тюремных — стуком, с моим товарищем Балицким (?), который, недели через две, сообщил мне о событиях 1 марта, что Александр Второй убит.

Я сразу почувствовал, что моя жизнь уже кончилась. Я отлично понимал, что меня более не пощадят и стал готовиться к казни.

Меня привезли в Петербург через несколько дней после казни Перовской с товарищами и посадили в Петропавловскую крепость. Через год меня судили вместе с сотоварищами «народовольцами». Тех из нас, которые принимали непосредственное участие в вооружённых действиях, приговорили к смертной казни. Однако за мной не могли установить ничего подобного, а только литературную деятельность, то меня приговорили к бессрочному одиночному заключению».

На этих словах звукозапись воспоминаний Морозова обрывается.

Известно, что Морозов с 1882 года отбывал одиночное заключение в Шлиссельбургской крепости, где принялся за изучение естественных наук. В ноябре 1905 года был амнистирован. С 1907 года преподавал в Психоневрологическом институте и в Вольной высшей школе П. Ф. Лесгафта в С.-Петербурге, читал научно-популярные лекции в Сибири и на Дальнем Востоке.

После Февральской революции 1917 года Морозов был депутатом Учредительного собрания от партии кадетов, после его роспуска отошёл от политической деятельности. С 1918 года по 1946 год был директором Естественно-научного института им. П. Ф. Лесгафта в Петрограде.

В 1923 году, по распоряжению В. И. Ленина, ему в пожизненное пользование перешла усадьба Борок, ранее принадлежавшая его отцу — сегодня музей Морозовых. А в 1932 году Николай Александрович передал в распоряжение Академии Наук СССР часть усадьбы, где в 1938 создана Верхневолжская база АН СССР, от которой ведёт свою историю Институт биологии внутренних вод им. И. Д. Папанина РАН.

Н. А. Морозов — яркий представитель первой волны русских экстремистов.

Маёвки в тюрьмах и на природе

Одним из главных инструментов революционной борьбы стали так называемые «маёвки».

«…Вспоминается мне 1 мая 1907 года в пермской губернской тюрьме. Мы, женщины, сидим в общей камере. Завтра 1 мая.

Тюремщики уже накануне проявляю большое беспокойство, наверняка получен приказ об усилении надзора, а в камере у нас своя жизнь. Совещания идут о праздновании 1 мая. Нашли красную блузку, из неё шьём знамя. Завтра, хотя бы на прогулке, хотя бы из-за решётки тюремного окна, но мы развернём это знамя в знак нашей стойкости, непреклонности, в борьбе против царизма, против царского насилия над рабочим классом, над народными массами.

Утро 1 мая, тюрьма проснулась. В нашей камере во всю стену окно, можно взобраться к потолку, а оттуда видна воля. Я взбираюсь по решётке, товарищи дежурят у двери, чтобы тюремщик не открыл глазка в двери.

И что же я вижу за стеной тюрьмы? Драгуны. Лоснящиеся красивые лошади, жёлтые околыши фуражек солдат, на фоне весенней зелени тюремного садика. В саду, всюду, кругом — драгуны.

Спускаюсь с решётки, в камере столпились взволнованные товарищи. ^«Что там, как там?^». ^«Товарищи, кругом драгуны, — говорю я. — Тюрьма оцеплена, значит опасаются демонстрации рабочих