автордың кітабын онлайн тегін оқу Первые погоны. Моя служба срочная
Влад Озер

Кітап туралы Қазір оқып жатыр33 Тегін фрагмент

Vlad Ozer

Первые погоны

Моя служба срочная

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Срочная служба солдата-фельдшера в СА., г. Потсдам, ГДР-ГСВГ — 1976—1977 гг. Информация будет полезна всем, кто в армию собрался, и будет что вспомнить тем, кто там и в те годы служил.

18+

28 февраля 1976 года нам, группе пацанов в количестве тридцати человек, вручили дипломы с записью — фельдшер. Так как такая мужская группа в нашем училище была единственной, т.е. десятки лет ни до нас, ни десятки лет спустя таких групп не было, то практически весь педагогический коллектив, в течение четырех лет был крайне озабочен, как дотянуть это «стадо баранов» до финиша.

«Стадо баранов» — постоянное любимое сравнение — выражение руководительницы нашей группы. Как я уже сказал, «стадо» состояло из тридцати штук. А овечек (т.е. будущих медицинских сестер) примерно, около шестисот, «переменного» состава. Кому приходилось бывать в медицинских учебных заведениях, те видели, что форма одежды обучающихся, ежедневно — белые халаты.

Теперь представьте, тридцать, так и хочется повторить вверху приведенное сравнение, но мы так оскорбительно о себе не думали, в общем, пацанов, примерно по шестнадцать лет, оторванных от пап и мам, не обученных стирке белья, лишенных современных стиральных «Тайдов». Но как требовалось в выписке о зачислении, привезли с собой новенькие, мамами накрахмаленные и отутюженные на 1 сентября (1972 год) халаты. Проходит первая, вторая неделя обучения — халаты черные и рваные.

Педагоги в ужасе, пытаются заставить нас стирать, но после нашей стирки они выглядят ничуть не лучше. Читатель возможно спросит, мол, а девочки зачем?! Правильно, мы кинулись к ним. Кое-кому один — два раза они постирали, затем стали отнекиваться, ссылаться на занятость, а то и клянчить шоколадки. Ну, а мы же, в основном, салаги, да и времена сорокалетней давности, особенно на периферии — не то, что сейчас секс-подготовка с детского сада.

В общем, дамы нас стали игнорировать. И мы превратились в привидения в темно-серых балахонах. Задумался педагогический коллектив и кого-то прошибла идея. Так как группа вроде, не простая, а спецгруппа, набрана по заказу Министерства обороны, то кинулись в ноги к военкому.

Внимание читатель, первый мой контакт с людьми при погонах, хотя пока и виртуальный. Военный комиссар недолго думал:

— В форму их!

— А в какую? — спросила директриса училища.

— Ну, если нельзя полностью в военную, то хотя бы в стилизованную под нее.

Замечу, что училище абсолютно гражданское. Но придумали — зеленая офицерская сорочка с галстуком и темные брюки, и черные ботинки — для теоретических занятий в классах и аудиториях. Все практические занятия в лечебных учреждениях, по-прежнему — в халатах, с сохранением всех выше перечисленных проблем по ним, до самого концы обучения.

С тех пор военком постоянно, минимум один раз в месяц приглашал всех нас в военкомат. Проводил построения, и смотры внешнего вида. И что нас больше всего тогда раздражало — заставлял коротко стричься.

И еще пару штрихов о моих первых контактах с армией. Был в нашей

группе Дима Цымбалюк. Его старший брат уже служил фельдшером в воинской части, что была расположена рядом с нашим училищем. И вот одна из первых случайностей — закономерностей в моей дальнейшей службе — жизни. Генсек, «дорогой» Л.И.Брежнев в том же 1972 году, году нашего поступления в училище, ввел в ВС СССР, так называемый, «Золотой фонд» — институт прапорщиков — мичманов.

И в скором времени брат Цымбалюка получил это звание.

Где-то в конце третьего курса, случайно разговорившись со старшим Цымбалюком, мы узнали, что нам, будущим фельдшерам, для того чтобы получить «золотые звезды» прапорщика, необходимо всего-то прослужить два года срочной (безупречной) службы.

Затем без всяких предварительных учебных заведений, а всего лишь подав рапорт и оформив документы — получить погоны, должность и 180 рублей в месяц! Баснословная, по тем временам сумма. Оклад врача по окончании

медицинского института в гражданской системе — 110 рублей, фельдшера — 69

рублей. Я специально, при случае поинтересовался — оклад главврача ЦРБ-186

рублей.

Как выражался великий полководец, А. В. Суворов, (об этом я

прочитал где-то намного позже) — «Заманивай, ребята, заманивай!» эти слова он

кричал, когда его солдаты под напором превосходящих сил противника, спасались бегством.

Так и в нашу армию основная масса офицерского состава, прапорщиков и

военнослужащих по контракту пришла и приходит исключительно заманенная

меркантильным интересом. Соответственно, сбежав с гражданки.

Попутно узнаю, что этот оклад может быть увеличен ровно вдвое! Если попасть служить в одну из групп Советских войск за границей. Мечта отложилась в серой прослойке глубоким рубцом.

И еще на эту тему. В начале четвертого курса среди ребят поползли слухи, что сын нашей директрисы, с большим трудом и, благодаря высоким покровителям, поступил после 11 классов в Военно-медицинскую академию в Ленинград. И что самое интересное, туда можно поступать, оказывается, и после медицинского училища, и с дипломом фельдшера. Прямо со срочной службы, и в звании прапорщика… И совсем невероятное, все шесть лет учебы

сохраняется все тот же оклад в 180 рублей!

Вторая тайная мечта, которую даже было страшно вспугнуть

дерзкими мыслями- поступить и закончить эту академию, еще глубже застряла в

мозгу.

Дипломы получили. За все групповые и частные «заслуги» в течение четырех лет руководство училища запретило проводить нам официально выпускной вечер. Сбросились по десятке и на собранные триста рублей сами себе устроили проводы в одной из комнат общаги, тихо и мирно. Утречком разошлись и разъехались кто куда. Старались не подвести свою « мамку» -руководительницу группы, вся группа ее искренне уважала. Добавлю к этому, что она была дочерью офицера, полковника. Сорок лет, не замужем, без детей, от отца, видимо, многое переняла. Относилась к нам строго, но справедливо и с уважением. Лично мне ее методы воспитания в дальнейшем помогали, и не раз.

На третий день после получения диплома я заторопился в свой РВК*, становиться на воинский учет. Слегка волновался. Призыв был на носу, затаенные мечты напоминали о себе. Меня почему-то направили на прием непосредственно к военкому. Постучался в кабинет.

— Да!

Захожу, небольшой кабинет со стойкой-перегородкой. Молодой майор, приветливо улыбаясь, поднялся навстречу, поздоровался за руку, первым представился:

— Майор Гусев.

— Призывник Озерянин! — тоже представился я,и подал свои документы. Майор, полистал их.

— Дипломированные специалисты очень нужны в армии, — сказал он, — очень хорошо, что получили образование. Явно будете востребованы, как медик, а не зачуханый стрелок –гранатометчик.

«Сразу видать, военком душевный человек», — отметил я про себя.

— Вы, молодой человек, будете призваны в первой партии, и, скорее всего, будете

направлены служить в Германию.

«Вот те да, — обрадовался я, — везуха!»

Сердце радостно екнуло, я покраснел, смутился.

«Он все мои потаенные мысли, -думаю, — считал, что ли? Ну, не военком, а прямо экстрасенс!»

— Спасибо, товарищ майор! –говорю. — За меня краснеть не придется!

На дворе стояло 3 марта 1976 года.

Накануне Пасхи явился почтальон.

«Неужели повестка?» — екнуло сердце.

— Озерянин?

— Да! А что?

— Завтра в полдень должны явиться в райвоенкомат. Распишитесь.

«Ну, вот, — думаю, — свершилось!»

— С образованием или как? — поинтересовался почтальон

— Медицинское училище только что закончил.

— Это хорошо! Служить медиком легче..

Видимо, будучи заранее психологически, готовым, к получению подобного приглашения, реакция была относительно вялой. Участился пульс, минут на десять, перед глазами промелькнуло короткое время работы и быта в гражданской жизни, чувствуя, что если и вернусь в нее, то очень и очень не скоро. Сообщил родителям, о том, что завтра в 12 дня нужно быть в РВК.

К проводам готовились, поэтому все что необходимо, было подготовлено. Ночь была напряженной, но еще молодой организм, легко справился с нагрузкой. Похмеляться в дорогу не стал.

— Как настроение, Володя? — встретил первым меня на сборном пункте Вася Кохтюк. — Я очень рад встрече.

— Все путем, — отвечаю. — Всю ночь, почитай не спал, просидели с родственниками и друзьями до утра.

— Понятное дело! Проводы –они и есть проводы. У меня тоже самое было. Неизвестно ведь, когда придется снова собраться. Похмелялся с утра?

— Нет. Не стал.

— Неплохо было бы окропить встречу. Сейчас всех наших соберу.

Представляешь, семнадцать человек из группы здесь.

— «Ничего себе!» — обрадовался я. Оказалось, что все семнадцать это те, кто учился из нашей области. Пообнимались, порасспросили друг друга, где, кто,

чем это время занимался

— Мужики! Опохмелиться есть у кого? –спросил Вася, но ни у кого ничего с собой не осталось, ни грамма. На проходной сумки шмонали и на глазах у честного народа разбивали об бетонную стену и асфальт бутылки, банки и т.д.…Там, в углу стоял насыщенный запах самогона различного разлива и казенки.

Прозвучала очередная команда на построение. К нашей шеренге

подошел майор Гусев:

— О, Озерянин! Ты здесь?

Я обрадовался еще одной почти родной душе.

— Так точно, товарищ майор!

— Ну, что, мужики, через полтора часа отправка.

Затем, хитро подмигнув, добавил:

— Как смотрите, мужики, на то, чтобы попрощаться перед дальней дорогой по –человечески, а? На посошок, допустим, — это как?

Мы не поверили своим ушам.

— Вы, что серьезно, товарищ майор, — спросил кто-то в полголоса из шеренги.

— Абсолютно серьезно, — ответил военком, — деньги есть у всех, полагаю?

— Так точно! — снова в полголоса, но уже вся шеренга ответила ему

— Смочить дальнюю дорожку — святое дело, мужики! — продолжал майор, поправляя фуражку.

«Это же обычай!» — вспомнил я рассказ, что слышал однажды в компании, мол, наливать рюмку перед дальней дорогой всегда должен старший по возрасту, пожелать удачи и выпить до дна»

— Быстро соберите по пять рублей, и освободите чью-нибудь сумку, — скомандовал майор.

Подходящая сумка оказалась у Степы Мартынюка, ее освободили.

— Кто смелый? — спросил майор. Смельчаками оказались Степа (потому что сумка его), да я (так как рядом стоял, да и майора знал только я).

— За мной! –прозвучала команда майора. Мы пошли в сторону КПП.

Майор благополучно провел нас через КПП, указал, где магазин, сам с нами не пошел. Водки получилось много. Две бутылки вручили военкому за идею и помощь. Но вся компания по -прежнему стояла на плацу

«А как же будем распивать? –думаю. Стал шарить вокруг глазами. — Поймают, как пить дать — неприятности».

Правда, тут же успокоил себя: «У майора, небось, здесь все схвачено».

И действительно, зря беспокоился. Майор прошептал мне:

— Становитесь в круг, спинами внутрь.

Так и сделали. Он подсказывает:

— А теперь по очереди заходите внутрь круга и выпивайте. Не все сразу, а по двое! Изображайте, мужики, беззаботную толпу новобранцев посреди плаца.

— А много наливать?

— Кто, сколько может, — хохотнул майор. -Полагается несколько капель через плечо плеснуть, чтобы смочить дорогу.

Получилось все в лучшем виде. На фоне десятков таких же групп- кружочков (от разных РВК), на нас никто не обратил внимания. Хотя по плацу шастало много офицеров и прапорщиков. С нами товарищ майор пить не стал, хотя мы настойчиво предлагали. Попрощался со всеми за руку. Прозвучала очередная команда: «Становись!».

После чего нас пересчитали, сверили по спискам, дали команду: « По машинам!»

На вдруг повеселевшую и потяжелевшую группу молодняка снова никто внимания не обратил, видимо, было не до нас. Больше, я лично майора Гусева никогда не встречал. На память от него, остался автограф в военном билете и теплые воспоминания. Спасибо, товарищ военный комиссар. В дальнейшей службе практически не вспомнить ни одного эпизода, чтобы кто-то из командиров или начальников, проявил заботу о подчиненном бескорыстно, не по долгу службы. Ранним утром мы прибыли эшелоном в славный град Славуту, Хмельницкой области.

Славута.

Сборный пункт уже межобластного масштаба. База. Накопитель. Распределитель, перед отправкой куда-нибудь. От железнодорожного вокзала колонной повели в военный городок. Стоял густой туман, капало с веток деревьев, роса, чистейший воздух. Военные по одиночке, двигались в сторону городка в плащ — накидках и хромовых сапогах. Зашли на территорию части — широкий и длинный плац. Высокие двухэтажные, оригинальные казармы.

Такой военной архитектуры, в дальнейшем мне встречать не приходилось. Представьте себе залы в длину не менее 50 метров и шириной до 25. Имитация коридора по середине двумя рядами колонн. От пола до потолка — минимум 4 метра. Кровати, расставленные в два яруса по ротно, кажутся на фоне размеров зала — миниатюрными, игрушечными. Кто-то сказал: «Казармы Екатерининские, это она строила их для своих кавалеристов».

Может быть. Других мнений не поступало. У меня возникло чувство приобщения к истории славных предков. Тогда оно еще было нежное, искреннее и трепетное.

В залах чисто, светло, свежо. Правда, в умывальниках и туалете, расположенных с торца этих казарм, был полный бардак, привнесенный современными поколениями. Полы разбиты, залиты водой. До раковин, умывальников и до унитазов нужно было прыгать по кирпичикам и доскам. Из кранов текло, унитазы забиты, сливные бачки сломаны, в санузле стоял нормальный русский дух, которого обычно ни одна вражеская сила не выдерживала. Здесь же рядом в подсобке за рубль, механической машинкой, старая семитская морда, избавляла наши набалдашники от лишней растительности, подчистую, наголо.

— Даешь под Котовского! -прикалывались новобранцы.

На построении перед завтраком, нам сообщили, что ночью с 25 на 26 апреля умер МО СССР маршал А.А.Гречко. Лично в моей душе это сообщение посеяло какие-то смутные ощущения. Как же так, меня не успел призвать, а сам… Потом я не один раз читал и слышал о маршале много положительного. Завтрак. Обед. Ужин. Ничего более удивительного, и отрицательного в меню в своей жизни ни до, ни после встречать не приходилось. Читатель может не поверить, а продовольственники тех лет будут, возможно, возмущаться, но это чистая, правда. Я в двух словах скажу только о первом блюде на обед. Бачок под первое, на десять человек. Чистая, повторяю, прозрачная пресная, кипяченая вода и один, один! Целый «лопух» — пардон — лист капусты. Десять голодных, молодых, здоровых желудков, обалдели:

— И это что же, так два года?!

Помню, единственное, что было съедобным, — это груша в компоте (из сухофруктов). И то она досталась далеко не всем. После такого обеда многие побежали в солдатскую чайную. Там помещение было маленьким. Возле прилавка давка, столпотворение. Времени в обрез. На выходе в темном коридоре, местные «деды» отобрали у меня деньги и часы. Придя в свой взвод, я сообщил об этом своему сержанту. Описал по его просьбе внешность «грабителей» с помощью свидетелей. Надо отдать должное, сержанты довольно оперативно вычислили разбойников, и все отобранное, в течение максимум часа — полтора, было возвращено.

После обеда нас построили и повели на вещевой склад переодевать. До сих пор мы еще были в «гражданке». Склад — огромное хранилище. Толстый прапорщик открыл ворота, прямо на полу, посреди бокса, целые бурты шмоток. Горы п/ш* сапог, ремней, пилоток, портянок. Прапорщик, где на глаз, где по подсказке, в основном, размера обуви, быстро бросает очередному подходящему форму. Благо, наладилась погода, поэтому прямо на улице перед складом происходит переодевание.

Пока идет получение формы, балуясь, рвем, режем на бахрому свою гражданскую одежду (чтоб врагам не досталось). Начальник склада при этом успевает с каким — то сожалением приговаривать: «Повезло вам придурки! П/ш, юфтевые сапоги и кожаные ремни выдают только тем, кто убывает за границу!» Для нас это не понятно: « А что носят те, кто служит в Союзе?» — чуть не хором задаем вопрос.

«Х/б*, кирзуху* и ремни из кожзаменителя!» — отвечает представитель «золотого фонда». В душе мы порадовались за себя, как же, мы чуть ли не элита. Нас отобрали в лучшие войска, нам оказали доверие, нас одели в лучшее, что могла предложить Родина. Дальше произошла знакомая для всех новоиспеченных воинов ситуация, несколько часов (или суток), мы не узнавали друг друга.

Вечером, после ужина, сержанты, командиры отделений, обучали нас приводить форму в порядок, подгонять ее под себя, подшивать воротники, правильно наматывать портянки. По соседству с нашим взводом, разместился взвод призывников в ВДВ. Они надели тельняшки и голубые береты. На нас, пехоту, не обращали внимания. В разговоры не вступали, задирали носы, нас игнорировали. Я молча завидовал. Оказалось что мы не самые, и даже очень далеко не элитные. Но в этой голубой «элите», мне еще в дальнейшем предстояло прослужить многие годы.

Вы прочитали первую главу из 172-х. Все они между собой повязаны одной цепочкой-службой в армии. Поэтому, всем кто пожелает, рекомендую читать все главы по порядку, как одно целое. Тогда будет понятна вся последовательность.

*РВК-районный военный комиссариат

*х\б- хлопчатобумажный.

*кирзуха- сапоги из кирзового дермантина.

гл. 2. Дармовая раб. сила

После завтрака, состоявшего из пюре с полусгнившего, наполовину очищенного картофеля, было построение всех призывников без исключения. Кто-то из начальства длинно и невнятно объявил, где-то срочно нужно заменить кабель. Погрузка в ГАЗ-66. Увезли за город километров за тридцать. Кабель толщиной с большой палец уже был растянут по местности на десятки километров. На одну лопату распределили по 50 метров траншеи, шириной на два штыка, глубиной на 1 метр. Повезло тем, кого выбросили в полях.

Нам достался участок в лесу. Пятьдесят метров сплошных корней и тупая лопата (топоров ни-ни). Весна была прекрасная. Днем до +25 и выше, ночью лужи слегка подмерзали. Разделись до пояса. Контролеры от связистов бегают вдоль траншеи, замеряют ширину, глубину. Громко возмущаются:

— Другие подразделения уже закончили, а вы тут копаетесь.

Наши командирчики тоже им подпевают. Уточняем:

— А где уже закончили — то?

— А вон, — показывают на пахоту. Понятно, слов нет. Возмущаться бесполезно. В обед, после многочисленных обращений к командованию, в термосах подвезли питьевую воду, об обеде забыли. На сырой, некипяченой, теплой воде, где — то к 18.00 мы свои участки траншеи закончили.

На следующий день, на построении, бесплатной и бессловесной рабочей силе объявили: «На склады РАВ*, грузить снаряды!» Привезли на склады. На КПП у всех отобрали» зажигательно-курительные принадлежности, даже ощупали карманы. Прошли на территорию, которая показалась мне огромной. Нашему взводу досталось одно хранилище на высоком фундаменте — рампе. По всей длине рампы с нее свисали десятки пар узеньких рельсов на два метра в длину.

Открыли ворота боксов. Внутри на рельсах стояли небольшие тележки с нагруженными на них ящиками со снарядами. Все чисто, аккуратно, даже изящно. К рампе подъезжает УРАЛ, свисающие концы рельс ложатся ему в кузов. Наша задача, нежно толкая тележки, заводить их в кузов. И так спокойно работали где-то часов до 12 дня.

Загрузили машин с десять. Снаряды возили, на какое — то регламентное обслуживание. Мы с утра видели рядом с проходной подобие конвейера. Женщины-рабочие что-то там выкручивали — закручивали в головках снарядов, протирали их.

Но вот стали мы загружать очередной кузов. Тележками, которые стояли на рельсах, загрузили пол кузова (водитель старослужащий строчной службы) отъехал и делая маневренные движения, стал резко подавая назад, подъезжать к очередной паре рельс. Пар восемь глаз, включая какого-то майора службы РАВ, прапорщика — начальника хранилища и нас немых исполнителей тупо разинув рты, смотрели на эти уже приевшиеся маневры.

Но тут вдруг произошло то, что заставило разинуть рты до предела. Глаза у всех округлились, как у лемуров, потому что на фоне гробовой тишины, один из заостренных концов рельсы вместо того, чтобы аккуратно лечь на доски дна кузова, с хорошо всем слышным, характерным треском вошел в один из ящиков со снарядами. Куда там немой сцене из ревизора! Мы салаги не испугались, не успели. Только через 20—30 минут пришел страх, когда прапорщик объяснил, что от взрыва одного снаряда могла произойти детонация и взрыв всех снарядов в кузове, а от этого взрыва по цепи, взрыв всех хранилищ…

Рельса не дошла до капсюля 1,5 см. Мы сами осторожно заглянули в этот ящик после майора. Водиле-мудиле, товарищ прапорщик тут же надавал по шее и его куда — то потащили. Нашу группу резко сняли с объекта, показали перед мордами кулак, предупредив о молчании и отправили в казарму.

— А сегодня будете работать на складах ГСМ! — объявили

утром, нам, новоявленным рабам империи, на следующий день. На проходной, как и накануне, у всех отобрали огнеопасные предметы. Нашей группе из пяти человек была поставлена задача отрыть за день котлован под очередную в этой линии цистерну на 40 тонн. Копали мы на совесть, как и все, что ни делает молодежь в первые дни службы. Два солдата и лопата — заменяют экскаватор. Незадолго до обеда уже заканчивали котлован, отрытый по всем указанным начальством параметрам.

Стояла жара. Одной из сторон котлована был бок предыдущей цистерны. Весь в потеках бензина, грунт пропитан, воздух напоен парами ГСМ. Нас от этих испарений дурманит. Давно хочется курить, но все терпят. Равняем углы, подбираем последние комки земли. Вдруг почти все одновременно замечаем, что Миша Баньчук, прикуривает си-га-ре-ту! Все как один, с ревом и лопатами кинулись на него. Он, с идиотски невинным выражением лица, быстро слюной на ладони затушил бычок.

Мы по-прежнему в группе все еще были в фельдшерском составе.

— А что я, ну, забыл, ну, извините, мужики, — обычное блеяние придурка.

— А как ты пронес спички, сигареты?

— А меня никто не спросил, не проверил,.- все из той же серии солдатского дебилизма. Вот здесь мы уже испугались по — настоящему. За каких-то пару дней дважды чуть было не упорхнули в небеса в прямом смысле, не только душой, но и с бренными останками.

гл. 3. Ну здравствуй, заграница!

см. РИС. Примерно так нас рисовали враги, за бетонным забором. За т. н. «стеной».

— Становись! Равняйся! Смирно! Товарищ полковник! Личный состав, в коллективе… готовящийся к отправке в группу Советских… по вашему приказу, — так начался очередной день. Перед строем оказался полковник, в полевой форме, в меру широк в плечах, высотой полтора метра с фуражкой.

— Сынки! Е… вашу мать! — хлестнуло по нашим ушам. — Вы отправляетесь на защиту передовых рубежей нашей любимой социалистической Родины, б… дь. Вам Родина, б… дь, оказала высокое доверие…

Строй, как улей загудел. Дальше я не слышал и не слушал. Снова был убит, как на складах РАВ и ГСМ. В очередной раз. Я был поражен. Мы, конечно, тоже далеко не святые. Учились в зачуханых школьных и задрыпанных училищных, а не в пажеских корпусах. Наш слух на уровне нашей среды был давно закален, но ни родители дома, ни педагоги в учебных заведениях, ничего подобного никогда, борони Бог, себе не позволяли. А тут, как оказалось в последствии, полковник, заместитель командующего армией, начальник политического отдела, сорока пяти лет, по возрасту годящийся всем нам стоящим в строю в отцы. Это был очередной шок от столкновения с реальной армией. В дальнейшем я буду еще много раз вспоминать, о так называемых, замполитах- политруках, а нынче с позволения сказать «воспитателях».

После «отеческого» напутствия нас начали собирать в дорогу. Снова эшелон. Остановка, аэродром Озерное, Житомирской области. На взлетную полосу вывели в семь утра. Ночью еще раз похолодало, лужи на бетонке прихватило стеклом. Мы в своих п/ш на голое тело, беспомощно оглядываясь, дрожа от холода, пытались прижаться друг к другу. Перед посадкой, старшой, который нас сопровождал, объявил:

— Пилотки снять, в них выложить все оставшиеся деньги, ценности, часы — они, мол, вам там ни к чему, солдату не положено, а мы все это, напишите адреса, отправим вам домой. Денег, часов, даже цепочек — было еще много, судя по наполненным пилоткам.

Ложь! И откровенный, ничем не прикрытый грабеж. Естественно, никто и не думал кому-то чего- то отправлять. Я лично вычистил из карманов немного, около сотни рублей, часы оставил. Сотня — это как потом оказалось — около трехсот марок ГДР. Почти весь оклад рядового за два года безупречной службы! Ох, как бы они мне там пригодились. В очередной раз, пользуясь нашей безграмотностью, нас надули. Но здесь замполитов конечно и близко не было. Они об этом просто «не подозревали».

С ревом приземлился, с длинным, узким туловищем — ТУ-134. По трапу спустились представители ДМБ-май-76 — выпуска «фирмы-ГСВГ». Первое, что бросалось в глаза — все, щегольски одеты. Масса значков на груди, «парадки» подогнаны, как влитые. Брюки клеш — со вставными клиньями, каблуки на ботинках точеные, удлиненные. У каждого аккуратные чемоданчики, со всевозможными надписями и обклеены переводными красотками.

Смотрелись красиво и впечатляюще. Они были счастливы. Мы поглядывали на них с завистью и тоской. Но вот их построили, надо полагать в последний раз, перед уходом с аэродрома. И тут в их коробке прошло какое-то оживление. В сторону нашей колонны полетели брючные ремни, сопровождаемые криками дембелей: «Вешайтесь сынки! Хватайте ремни, они вам очень пригодятся для этого дела! Х…й вы доживете до нашего праздника!» И т. п.

С этими напутствиями нас начали по быстрому загонять на борт. Настроение, сами понимаете, еще резче «поднялось» вниз. В салоне согрелись. Солнце заглянуло в иллюминаторы, и закравшийся в душу страх слегка оттаял. Взлетели. У кое-кого что-нибудь еще сохранилось, типа корки хлеба в вещевом мешке, поделили, перекусили. По радио предупредили, полет будет продолжаться 1 час 50 минут. Высота 10000 метров.

Осмотрелись на своих местах. В хайках* подлокотников было полно всяких галунов, ниток, шевронов. Выяснили причину. Дембеля во время полета перешивали себе лычки. Кто-то не хотел домой являться ефрейтором, лучше рядовым. Кто-то из рядового перекрашивался в младшего сержанта или даже сержанта, чтобы перед домашними повыпендриваться, и т. д. эта тема будет еще затронута, и не раз.

Пейзаж с иллюминатора, благодаря прекрасной погоде, был изумительный. Редкие облака не мешали с высоты десяти километров просматривать просторы Родины, а затем и стран социалистического лагеря. Время — май. Изумрудно-зеленые, бескрайние поля. Но вот почему-то запестрели мелкие полоски, квадратики, уголки. Что такое? А! Так это же мелкособственническая, держащаяся зубами за свои мелкие наделы, никак не хотящая идти в колхоз — ПНР (Польша). У-у-у! кулаческое отродье. Так нам заложили в мозги с детства.

Но вот снова перелетев водный рубеж (Одер) — пошли большие земельные квадраты и прямоугольники. Ну, это понятно, кооперативная ГДР, молодцы, вот это друзья. Они как и мы, (просто колхозы, у них обозвали кооперативами — а так все, как у нас), а вот эти пшеки-поляки… И зачем им собственная земля? Ну, не хотят понять своего счастья в колхозе, и хоть ты им кол на голове теши.

Самолет зашел на посадку. Аэродром «Темплитц». Все на выход. Температура окружающей среды +28°С. А каких- то пару часов назад, замерзали. Резкий контраст. Сразу же хочется снять куртки, что мы и делаем, пока нами вроде никто не командует. Сирень в цвету. Воздух насыщен благоуханием сосны, березы, сирени, по краям взлетки цветет ежевика.

Ты смотри, так у этих «нехороших» немцев, извечных врагов, земля один в один как и на нашем полесье, Волыни. И сосны и березки того же цвета и роста. И трава и песок такой же. Ну, здравствуй, здравствуй вражеско-дружеская Германия. «Навеки»Froind-Schaft — Фройндшафт.

«В колонну по четыре! Становись! Равняйсь! Смирно! Вольно. На ЖД вокзал, шагом марш!»

ЖД вокзал. По рельсам шустро бегает маленький паровозик, пыхтя удушливым дымом и посвистывая. О таких паровозиках «кукушках» мы слышали от дедов и отцов. А тут, вот они живые.

— А говорили нам что ГДР — высоко развитая страна, — сказал кто-то в строю.

— С высокоразвитой индустрией и технологией, — вторит ему голос еще, — а они от нас отстали навсегда! «Посмотрите на этот паровоз — у нас таких уже давно нет, а вот смотрите, смотрите -легковушка едет, да она хуже нашего жопорожца-горбатого!

Смотрю, мимо проехал «Трабант».

— Э, много вы придурки понимаете! — осаждает нас сопровождающий прапорщик. — У немцев просто дефицит горючего, у них нет нашей нефтяной Тюмени, вот они и пашут на своем буром угольке, с целью экономии. И «Трабант» — очень выгодная, экономичная малолитражка.

С нашей стороны возражений не последовало. Снова эшелон. Поехали, теперь уже по немецкой земельке. Намаявшись, практически все уснули. 8 вечера показывали часы на вокзале «Франкфурт — на Одере». Пока все выстроились — уже 9°°. Идем строем, по словно вымершему городу. Стемнело, населения на улицах в отличие от наших городов, практически никого нет. Ставни в особняках закрыты наглухо.

«Это что — 45 год? Они что от нас попрятались?»

«Нет, — в ответ — Это у них так принято, они рано встают. А кто желает расслабиться — сидят по гаштетам. По улицам зазря не шляются».

Цокаем по красивой брусчатке.

«Время скажи», — просит Вася Кохтюк. На ходу достаю спрятанные в пистончик* часы, спотыкаюсь, роняю, быстро подбираю с этих каменяк часы. Стекло вдрызг, стрелки стоят дыбом.

«Пошел бы ты Вася!», — заворачиваю их в бумажку, кладу просто в карман. Авось еще стекло поставлю.

Очередной накопитель, пересылка. Казармы немецкие, добротные. Нары деревянные, широкие, двухъярусные. Наверное, с Бухенвальда и Заксенхаузена завезли, очень уж похожи. Речи о матрасах нет, на голые доски! Рюкзаки под голову! Обувь не снимать, вашу мать! Подъем в 5 утра. Отбой! Свет потух. Не знаю, кто как, но я вырубился сразу. Подъем в 5 утра не порадовал, вставать не хотелось, бока намял, и нельзя сказать, что выспался. Умылись, побрились. На завтрак. В столовой дикое столпотворение. Завтрак оказался приличным. На плац! Плац показался огромным. Посередине — трибуна с микрофоном. Нас фельдшеров отвели в крайний правый угол.

Удачно, в тени деревьев. Солнце уже припекает. Разрешили сесть на свои худые баулы. Плац — экзотика. Восточный базар. Рынок рабов. Впервые в жизни вижу весь Советский Союз в сборе, на лицо. Узбеки, таджики, киргизы, грузины, армяне, чеченцы, осетины, казахи, мордвины, татары, русские, туркмены, коми… и мы хохлы тут. В 9°° начинается работорговля, в прямом смысле слова. Мозги, мышцы и зубы нам, в отличие от средневековых покупателей, предварительно осмотрели на многочисленных медицинских комиссиях.

И это правильно. Сейчас, на этом солнцепеке, торговцам в погонах было намного проще. За пару тысяч лет цивилизация в этом отношении на месте не стояла. Им не было нужды разглядывать нас в живом виде. Медицинская форма 25-ю, плюс краткие характеристики личного дела, давали возможность быстро отобрать необходимый товар. Отобрав по карточкам нужный по количеству и качеству военнообязанных, товарищ выходил на трибуну и по микрофону, через мощные усилители звучала фамилия: допустим, рядовой Кривопупов! (Петренко) и т. п. к трибуне!

Тысячи ушей напряженно прислушивались в ожидании вызова. Набрав необходимую партию, рабовладелец в офицерских (прапорщицких) погонах спешно уступал место у микрофона очередному коллеге. Отобранных по быстрому грузили в ГАЗ-66-е, Уралы и увозили к месту дислокации частей.

Наша группа в принципе никуда не торопилась. Но и перспектива снова спать на Бухенвальдских нарах не радовала. Вальяжно подошли прапорщик и два сержанта в голубых беретах и тельняшках. Нам, сидящим практически на асфальте, глядя снизу вверх, они показались тремя богатырями.

«Вы чьи будете, хлопцы?» — спросил прапорщик.

«Мы медики, фельдшера, вы отбираете в десантники? Возьмите нас, не пожалеете, товарищ прапорщик!» — залепетали мы наперебой.

Прапорщик, а за ним и сержанты, стали оценивающе нас разглядывать.

«Нам фельдшера, действительно нужны, но только двое, всех забрать не сможем, да и не имеем права» — сказал прапорюга.

«Вот ты и ты, — указал он пальцем на Федю Чухту и Олега Тверезовского, — Ваши фамилии и военкомат».

Они представились. Через полчаса мы уже в темпе прощались с однокашниками. Они ушли в отдельную воздушно-десантную бригаду, дислоцировавшуюся в г. Котбус.

После этого, видимо, покупатели в канцелярии услышали о группе фельдшеров и месте их прозябания на плацу, товар ходовой, потому что нас, не вызывая к «позорному столбу» — трибуне, стали расхватывать, как горячие пышки, кого куда прямо на месте, в нашем углу. Не успевали даже толком пожать друг другу руки. Вот подошла и моя очередь окончательно определиться, на какой галере быть прикованным к веслу.

— Рядовой Озерянин?!

— я!

— рядовой Мартынович!

— я!

— рядовой Кохтюк!

— я!

— Ко мне!

Нехотя подходим.

— Я старший лейтенант Холодов, вот ваши документы, следуйте за мной.

За углом, в метрах пятидесяти ГАЗ-66. В кузов, поехали! Куда-то прибыли среди ночи. Казарма, двухъярусные кровати. Быстро спать. Подъем 6°°. «Фельдшера выходи! За мной, с вещами, шагом марш!» — все тот же старший лейтенант Холодов.

Как оказалось, мы переночевали в автороте Недлитцкой артиллерийской дивизии, в городе Потсдаме. А идем за старшим лейтенантом в медицинскую роту дивизии, метров триста от автороты. Много людей служило в этих славных местах, и не дадут мне соврать, обо всем, что я собираюсь описать в дальнейшем.

Прибыли к серому, мрачному, как и все здания вокруг, трехэтажному, не блещущему архитектурными излишествами корпусу.

См. ФОТО: ТУ-134, это на них нас доставляли к месту службы и обратно.

*хайка-ящичек в подлокотнике кресла.

*пистончик- специальный карманчик на поясе армейских брюк. Для хранения личного жетона.

гл. 4. Знакомство с местом службы

— Вот, товарищи солдаты, вы и прибыли к месту вашей дальнейшей службы,

— объявил Холодов. — сейчас подойдет старшина роты и объяснит ваши дальнейшие действия.

— Ну, явились голубчики, вашу мать! Почему небритые, мятые, таку вашу мать!

Рядом с ним крутился какой то киндер-кнехт*.

— Младший сержант Иванов!

Перед нами стоял прапорщик, судя по роже, недавно прибыл с бодуна.

— Я! -отозвался младшой.

— Пусть бросят сидоры в кубрик и бегом в строй, на завтрак!!!

Позавтракали, голодные вернулись назад, потому что холодная гречневая каша без подливы, не пролазила в глотку. Пришлось проталкивать ее таким же прохладным чаем с хлебом без масла. Общий завтрак уже закончился полчаса назад. Поэтому нам дали то, что наскребли на кухне по сусекам.

Стоим в общем ротном строю.

— Майский призыв, выйти со строя!

Вышли.

— Я младший сержант Иванов, ваш командир отделения. До конца КМБ — я ваш царь, бог, и воинский начальник.

Именно так и заявил.

Перед нами стоял мальчик, ростом 160 см. казалось моложе нас по возрасту, т.к. на лице полное отсутствие растительности (через пару дней, моясь в душе, убедились, что и на лобке тоже). Со смешным акцентом, при очень правильном русском произношении. Чуть позже узнали, национальность — мариец. Очень оригинальный был человечек. С принципами оловянного солдатика. Его не зря назначили через год службы проводить курс молодого бойца с нами. Это был образцовый ходячий Устав. Над ним, как поговаривали, даже никто уже не подшучивал, это было бесполезно, он этого не понимал.

Зато мы скоро, очень скоро, благодаря ему узнали всю прелесть службы по Уставу. Но для начала вернемся к привязке на местности, выражаясь языком артиллеристов, т.к. служить по большому счету я попал в артиллерию. И очень крупного калибра. И так ГДР. Искусственно созданное социалистическое государство на немецкой территории. Город Потсдам, культурная столица Германии, пригород столицы города Берлина. Видимо, в старые добрые времена он, этот город начинался, как дачный поселок, загородная резиденция прусских королей. Но так, как в описываемое время город оказался пригородом искусственно созданного Западного Берлина, а вокруг последнего по всему периметру бетонная стена, то чтобы попасть в «наш», Восточный Берлин, нужно объехать вокруг стены километров 40—50.

Сам город очень красивый. Королевские парки и дворцы, старые и новые кварталы. Наш Ленинград может и красивее, но эти немцы, берут верх чистотой и порядком. С позволения читателя на описании красоты города я подробнее остановлюсь когда — нибудь потом. Сейчас некогда. Артиллерийская дивизия, четырех-бригадного состава, две бригады в Потсдаме со штабом и спецподразделениями на окраине города в районе Недлитцштрассе, а две бригады в Камышах. Так на русском языке для простоты произношения назвали г. Карл- Маркс — Штадт (КМШ). Это километров двести южнее от Потсдама.

По месту расположения дивизию называют Недлитцкой. Одну бригаду называют верхней, вторую, соответственно, нижней. Между ними посредине -штаб дивизии со всеми спец. подразделениями, включая (ОМедр), отдельную медицинскую роту. Общую для всех спецов солдатскую столовую, продовольственный склад, плац, общагу для офицеров и прапорщиков, военторговский магазин, киоск «Союзпечать»,

большой химгородок и общую для всех спецов мусорку. Все это достаточно компактно, все рядом.

Здания, как и все что вокруг, досталось в наследство от прусской армии. Добротные, каменные, трехэтажные. Одна из них переоборудована под медицинскую роту. Левая половина первого этажа: 1) приемное отделение; 2) физкабинет; 3) клиническая лаборатория; 4) рентгенологический кабинет; 5) кабинет командира части. Через перегородку правая половина: 1) четыре спальных (кубрика) комнаты на десять коек каждая; 2) оружейная комната; 3) ленкомната; 4) в одном конце коридора умывальник, в другом туалет; 5) бытовая, сушилка; в этом же отсеке — аптека. Второй этаж: 1) терапевтическое отделение; 2) хирургическое отделение с операционным блоком; плюс все необходимые подсобные помещения, плюс столовая с кухней для больных. Третий этаж: 1) бактериологическая лаборатория; 2) тайная комнатка для встречи высокопоставленных гостей; 3) фотолаборатория — все это одна треть этажа. За глухой перегородкой в других двух третьих небольшая общага для своих офицеров и прапорщиков.

Кто там точно жил, я не вникал, но самое опасное для нас и неудобное, то, что там жил старшина роты — прапорщик Сукинцов. Так получалось, что практически круглые сутки он был на месте. Ему для службы, это было очень выгодно и удобно. Чердачное помещение занимали: вещевой склад; кинозал; спортзал; аптечный склад. И для завершения — еще огромное подвальное помещение: в правом углу подвала еще один аптечный склад с дезсредствами, баллоны с кислородом и закисью азота — закрывался на решетчатую арматурную дверь; химический склад; бельевой склад. «Музыкальная студия», и много других помещений неизвестного мне назначения. В левом конце подвала было еще одно помещение на уровень ниже — теплопункт, в котором сходились магистрали теплотрасс с всякими запчастями и вентилями.

Длина подвала около семидесяти метров. От этого помещения в разные стороны расходились просторные тоннели. О них я еще скажу пару слов позже. Вокруг здания медицинской роты — большой, но годами плохо ухаживаемый сквер. С тыльной стороны — дворик с неплохим газончиком, посреди которого был неработающий фонтанчик, а рядом бронзовая скульптура в натуральную величину обнаженная девушка с олененком на коленях (или козленком). Такая себе немецкая Альёнушка с братцем Иоганнушкой. Солдаты всей округи приходили фотографироваться с ней в обнимку. Я почему относительно детально описал место своей дислокации потому, что практически с каждым помещением и территорией связан ряд эпизодов.

Теперь попытаюсь по порядку описать действующие лица. Командир части капитан (чуть позже майор) Феоктистов. Крайне неприятная личность, с суровым взглядом и квадратной, как волчий капкан, челюстью. С нами, солдатами практически никогда не общавшийся

.Врачи. Начальник хирургического отделения: старший лейтенант Козлов, старший лейтенант Дусалиев — ординатор, старший лейтенант Холодов — ординатор. Начальник терапевтического отделения — капитан Аббасалиев, дерматолог — старший лейтенант Ульрих, старший ординатор — капитан Гайдунко. Других пофамильно за прошедшие лета уже забыл: рентгенолог, бактериолог, начальник приемного отделения и т. д. Фельдшера — прапорщики и сверхсрочники. Они по графику ходили дежурными по части.

*киндеркнехт (нем.) -мальчик-солдат.

ФОТО: Мое первое фото. Через три месяца службы. Спасибо ротному фотографу, А. Болотову.

гл. 5. Курс молодого бойца. КМБ

Владимир Озерянин

Вернемся дорогой читатель на «КМБ» т.е. так называемый,

«карантин». Возвратившись, как я уже писал, с завтрака, товарищ младший сержант Иванов вывел нас, молодежь, из строя и завел в спальное расположение. По сравнению с обычными казарменными спальными помещениями, особенно с теми, что в славном городе Славуте, никакого сравнения.

Обычная комната. Десять коек в два ряда, в один ярус. Пять тумбочек, два окна, четыре плафона. Синяя лампочка ночного дежурного освещения. Опись у входа, электро выключатель. Все! Да, входная дверь. Никаких излишеств. Пол деревянный, из досок, крашеный. Стены побелены известью, панели на метр двадцать, выкрашены синей масляной краской.

— Товарищи, молодые бойцы! — слегка картавя, как Ленин, скомандовал Иванов. — Развяжите свои вещевые мешки и выложите их содержимое на свои кровати.

— А где моя кровать? — спросил я у Иванова. Он, пытаясь не подавать вида, слегка растеряно оглянулся на приоткрытую входную дверь. Там столпились, заглядывая внутрь, наши опекуны.

— Твоя, вторая направо, — спокойным тоном, с достоинством в голосе произнес один из них. Это был Шот. Первая справа от входа-кровать «деда» Шота. Вторая справа, значит, моя. В левом ряду, по диагонали, в противоположном углу, кровать «супер деда» Лисовича. Для поддержания уставного порядка, на комнату, умные командиры подселили по два «деда». Скорее всего, у штатных командиров до этого даже мысли не доходили. Такими мелочами заправлял старшина роты прапорщик Сукинцов. Следующие жильцы — Шершнев И Чекменев, прослужившие год — они до конца своего второго года службы в кубрике почти не появлялись. Два полугодка — Лимонов и Пятаков. Остальным также подсказали, где их место.

— Разложите туалетные и письменные принадлежности в тумбочки. Через десять минут строимся на улице! — продолжает командовать наш Царь и Бог.

— Ну что пацаны? Картина Репина «Приплыли»? — спрашиваю я.

Сидим на табуретах все трое, понуро опустив головы, нахохлившись, как воробьи перед грозой. В головах- полная каша — неразбериха и смутное ощущение тревоги. Я осмотрел свое ложе. Наволочка застирана. Лицевое полотенце (вафельное) в дырках. Тоненькое, серое, старое одеяльце. С простынями и матрацем познакомимся попозже.

«Так — так — так,. — сказал пулемет, — значит вот здесь, в таких условиях мне предстоит прожить два года?» -задаю сам себе вопрос. Ответ где-то болтается в мутном, непроглядном тумане.

«Да -да — да, два года, это семьсот тридцать дней и ночей» — бьют молоточки в висках. И еще не известно, чем они закончатся.

Чуть позже я узнал, что всю службу (основную ее часть) можно провести и на гауптвахте. Можно пару-тройку лет прослужить в дисбате, с последующим дослуживанием своего срока там, где и начинал. Можно попасть в тюрьму. А можно по тысячам мелких и больших причин просто не дожить до заветного дембеля.

— Строиться! — прокукарекал младший сержант. — В кубрике, в проходе!

Построились.

— Садись!

Присели.

— Слушайте меня внимательно. Сейчас вас трое фельдшеров, не сегодня — завтра должны подвезти еще троих фельдшеров и четырех водителей. Когда соберутся все, тогда мы и приступим к плановым занятиям по курсу молодого бойца, а так же я подготовлю вас к принятию присяги.

— Озерянин?! Тебе понятно?

— А? Что? Что понятно?

— Встать! Когда к вам обращаются по фамилии, нужно вставать, принимать строевую стойку, ответить громко и четко: «Я!» «Так точно!» «Никак нет!», и вообще молчать, когда вас спрашивают — Понятно?

— Так точно!

— Вот, уже лучше.

Поднимаюсь с ленцой и недоумением на лице, типа, чего тебе надо, пацаненок, чего повизгиваешь? Такая моя реакция отрицательно действует на младшого сержанта, прослужившего год. Можно только через год своей службы правильно оценить его реакцию на мое «А что?». Бровки у него поползли на лобик, глазки округлились, он пролепетал что-то нечленораздельное, но к его чести удержался от каких- либо более грубых действий.

Еще тогда, сразу, я подумал, что зря теряю поддержку с его стороны. Но! Идя в армию, я по своим скудным понятиям, рассчитывал (ох, как я ошибался!) на уважение «прав человека», слова такие услышал, конечно, полтора десятка лет спустя, а тогда просто что-то было в душе, на что-то надеялся. Типа, ну не должны же здесь меня загрызть заживо. Ведь, вроде, в цивилизованном мире живем (пусть он даже и называется — лагерем, но ведь социалистическим!).

— Еще вопросы есть? Нет? За мной!

Вслед за Ивановым поднимаемся на чердак. Под крышей из добротной черепицы небольшой отсек, метров двадцать на сорок. Условно- спортзал. Небольшой, но для армейского уровня достаточный набор спортинвентаря. Брусья, конь, козел, гири, штанга, перекладина, пару груш, маты в достаточном количестве.

— На маты садись!

Присаживаясь, оглядываюсь по сторонам. Помещение достаточно просторное для спортзала такой мелкой части, как наша. Обращаю свое внимание на совершенно новенькие латы, стропила и другие деревянные детали чердака. Они совершенно свежие, желтые, с выступившими каплями янтарной смолы, с приятнейшим запахом сосны.

— Товарищ младший сержант, а скажите, пожалуйста, сколько лет зданию нашей медицинской роты?

Иванов видимо не зная точного ответа, и досадуя на себя, что сам этим вопросом никогда не задавался, нехотя мямлит, что, судя по истории прусских армий, не менее двухсот лет.

— А крышу, что, перекрывали, видимо, недавно?

— С чего ты взял?

— Да, я смотрю, что дерево совершенно свежее на вид.

— Нет, вы ошибаетесь, рядовой Озерянин, просто оно так хорошо сохранилось с тех пор, как его здесь поставили. И вообще не отвлекайтесь по пустякам, сейчас будете сдавать зачет по физподготовке.

Легкая разминка, брусья, конь, перекладина. В юфтевых «гирях» на ногах по шесть килограммов каждая, на перекладине особо не подергаешься, но мы старались. В ВСК* по Иванову, почти вписались. Снова отдохнули на матах.

— Следующий час занятий, — объявил командир — строевая подготовка.

Степа и Вася, как всегда промолчали, меня же черт дернул задать вопрос:

— А зачем она, медикам, нужна, эта строевая?

И тогда Миша Иванов, будучи врожденным педагогом, смущаясь, краснея, прочитал нам очень краткую и содержательную лекцию с применением наглядных, практических примеров.

Тема: «Щелбан (колобаха и т.п.) для строптивых».

Содержание: для тех, кто задает много лишних вопросов, не выполняет требования и указания старших по званию и по сроку службы, даже если и делает попытки служить по уставу… И так далее и тому подобное в медицинской роте в частности, а в дивизии вообще, разработан целый ряд мер по упреждению оного.

Самый первый и самый легкий вид наказания это «Щелбан» с растяжкой. Миша демонстрирует этот прием на поверхности мата.

— Ладонь левой кисти плотно прилегает к поверхности… лба, — комментирует Иванов по ходу дела, -затем пальцами правой кисти до упора оттягивается средний палец левой кисти и резко отпускается. Наказание выполняется по команде: «Череп в руки!». Наказуемый, по команде обязан резко снять (пилотку) головной убор с головы, зажать его между ног, взять ладонями свой собственный, стриженный наголо череп, и наклониться вперед.

Количество колобах тоже имеет воспитательное значение, и отпускается по усмотрению судьи — исполнителя (в одном лице). По окончанию экзекуции, наказуемый, обязан поклониться судье в ноги и поблагодарить за воспитание, сказать спасибо.

Выслушав лекцию, мы поухмылялись, не восприняв ее всерьез. По выражению лица командира я понял, что он понял, что я ничего не понял (прошу простить за каламбур).

— На улицу, бегом марш! Строиться! В одну шеренгу становись! Равняйся, смирно, налево, прямо, шагом марш! -командовал он. Плац в сорока метрах от медицинской роты. В течение последующих пятидесяти минут младший сержант демонстрировал нам чудеса строевой подготовки, мы ему в ответ, свою полную несостоятельность в этом отношении.

— Направо! В расположение шагом марш!

Возвращаемся в казарму, в свой кубрик — комнату.

«О — ба — на!»

Здесь, надувшись, как сычи, сидят, понуро опустив головы, три наших копии.

— Здорово мужики! Кто такие, откель будете? -нехотя, глядя из подлобья, подают нам по очереди руку.

Боря, Толик, Федя. Кушнир Борис, Парпауц Анатолий, Максимчук Федор. Фельдшера. С Черновицкой области. Братья, друзья по несчастью (или по «счастью»). Кратко выясняем кто — есть — кто. Прибыли по тому же этапу — сценарию, что и мы. Все ясно, все понятно.

— Все, быстро за мной! — командует Иванов.

Бежим за Ивановым в подвал. Кладовая химического имущества. Прапорщик — начальник склада быстро и расторопно подбирает нам по размеру противогазы и прочую химзащитную амуницию, которую мы впервые видим. Строимся на улице. По расписанию у нас занятия по ЗОМП*. Что это такое, узнаем по ходу занятий. Химический городок метров за триста от медицинской роты, в глубине темного, одичавшего сквера. Вокруг лужи и грязь, не высохшие, от прошедшего на днях дождя.

— Вспышка справа! — громко подает непонятную нам команду Иванов по ходу марш-броска. Мы, разинув рты, смотрим, остановившись на него.

— Что, салаги, остановились?! Почему команду не выполняете? А?! Вас чему учили в школе и училище на начальной военной подготовке?! А?!

Мы, потупившись, виновато молчали. Может где-то в других местах этому и учили, нас, увы, нет.

— Начинаю ликбез. По команде вспышка справа, всем независимо от месторасположения, резко развернуться в противоположную сторону, упасть на землю, закрыть кистями рук глаза, — скороговоркой оттарахтел, Иванов. — С места, бегом, марш! Вспышка слева!

Мы шмякаемся, где попало, кое-кто в грязь, кто-то головой в левую сторону.

— Понятно. Будем отрабатывать эти упражнения до потери пульса.

И пошло. Вспышка справа, слева, справа, сверху…

Стоп, а здесь как действовать, товарищ младший сержант?…

Отработали. Замаялись.

— Газы!

Ну, это мы уже проходили.

— Химзащиту одеть! Не знаете?! Показываю. И так два часа. Жарко, пот заливает глаза.

— В казарму бегом, марш! Химзащиту сдать! -Строиться! На спортивный городок, бегом, марш! До пояса раздеться! Десятиминутная разминка. Прохождение на бревнах. Качание брюшного пресса. На крокодил*! Быстрее, быстрее! На полосу препятствий! Бегом, бегом! Быстрее! Задыхаемся, падаем.

— Я там, кое-кому упаду! Шланги вы гофрированные!

Час физо* пролетел.

— В казарму, бегом, марш! Помыть руки. На обед, строиться! В столовой, мы молодежь, сидим за отдельным столом во главе с Ивановым. Пока еще о специфике приема пищи ничего не знаем и не врубаемся. На каждый прием пищи роту водит старшина, прапорщик Сукинцов. Кушает с ротой. Столы на десять человек. Тот, кто оказался за столом посредине, как раз напротив бачков с первым и вторым блюдом, автоматически назначается раздатчиком пищи. Места за столом заранее не закрепляются. В этом одна из маленьких сержантских хитростей. Они зорко, с хитрецой, следят, кто сядет напротив бачков. Значит, самый проголодавшийся, который надеется захватить себе порцию пожирнее. Да, не тут то было.

— рядовой Кушнир!

— я!

— Встать, вы назначаетесь раздатчиком- командует Иванов.

Боря среди нас шестерых, самый толстенький.

— А цэ як? — спрашивает скулящим голоском Боря, почувствовав какой- то подвох.

— Бери черпак, и всем по очереди разлей первое.

Мы по очереди подаем свои алюминиевые миски. Иванов первым. Кушнир подхалимски вылавливает из борща единственный кусочек сала и перекладывает его в миску Иванову. Он тут же приступает к трапезе. Моя миска заполняется где-то пятой по счету. Не торопясь, приступаю к поглощению горячего и кажущегося очень вкусным борща. Хлеба на столе предостаточно, а еще гречневая каша с мясом и подливой. И сладкий компот. Хорошо. Терпимо. Но, только Боря поднес первую ложку ко рту…

— Раздать второе — командует Иванов.

Кушнир, еще ничего не сообразив, надеясь, что второе — то, раздаст кто-то другой, медленно поднимаясь, с недоумением смотрит на «нехорошего» командира.

— Да, да ты, Кушнир, ты теперь на весь период КМБ, раздатчик за нашим столом.

Снова лучшие кусочки мяса, и половина подливы достаются уроженцу Эль-мари. Он очень быстро их поглощает, не особо пережевывая.

— Закончить прием пищи! — командует Иванов, проглотив одним махом компот.

— Как закончить?

— Убрать со стола, сложить посуду! -Иванов резко встает.

«Ни фига себе?! Я же только приступил ко второму. Это что такое? Как понимать? Он что издевается?» -со скоростью молнии проносятся в голове эти вопросы.

Да нет, не шутит, уже вся рота потянулась на выход. За столом тихая паника. Никто не знает, за что хвататься. Судорожно пытаюсь проглотить кусочек сала от второго блюда. Каждый хватает, что попало. Стоя, одной рукой кто запихивает в рот целый кусок хлеба, кто ложку сухой гречневой каши, другой рукой, убирая со стола. Кушнир не успевавший съесть даже половины борща, суетливо- воровато сует в карман пару кусков хлеба. Уборка стола, это соскрести со своих мисок остатки пищи в бачки. Хлебом смести крошки и лужицы со стола туда-же. Бачки, миски, кружки составить на левый край стола.

— На выход! Строиться! Быстро! Рядовой Озерянин! Сдать посуду в мойку.

Я, уже пробежавший метров пять — шесть в сторону выхода, тихо бормоча какие — то «лестные» слова-проклятья в сторону командира, возвращаюсь обратно к столу.

— Чем салага не доволен? — рычит кто-то из проходящих «дедов» и толкает кулаком в плечо. Молча сверкаю в ответ глазами. Собираю быстро и сдаю в «окно приема грязной посуды» тару с нашего стола. Бегу в строй.

— Опаздываете в строй, рядовой Озерянин!

— Я посуду сдавал!

— Ты мне еще поговори! Почему без разрешения становитесь в строй?

Выбегаю обратно, подхожу к Иванову строевым шагом: -Товарищ младший сержант! Разрешите стать в строй!

— Становитесь! — цедит сквозь зубы младший сержант. Прибываем в казарму.

— Тридцать минут на перекур! Разойдись!

Медленно расползаемся в разные стороны.

— Строиться! -диким голосом орет Иванов

«Да что это такое? -каждый из нас задал про себя вопрос.

— Что за издевательство? Он что полный идиот? До обеда гонял, как Сидоровых коз, с обеда ушли полуголодные. Так он еще и перекурить не дает.!»

Медленнее, чем бы хотелось Иванову занимаем места в строю.

— По команде разойдись, вы должны вылетать со строя в любую свободную сторону со скоростью пули! Понятно!?

— Так точно!

— Р-р-разойдись!

Разбегаемся, сломя голову. По мнению Мишки Иванова не достаточно быстро.

— Становись! Разойдись! Становись! Разойдись. Хрен с вами, пока достаточно.

От обещанных тридцати, пятнадцать минут прошло. Обидно. Бреду в сторону курилки — беседки. В курилке человек семь. Не нашего призыва, хотя вижу, что из нашей части. Несмело переступаю порожек, разглядываюсь по сторонам в поисках места. Застыла гробовая тишина, среди только что весело болтавших курильщиков. Присаживаюсь. Вдруг курилку наполняет лай гиены, перемешанный с шипением гадюк.

— Ты! Ты-ы-ы!!! Кто такой!?

— А что такое? — неприлично для местного «обчества», нагло спокойным голосом спрашиваю я.

— Ты с-с-сученок п-почему без спроса и разрешения вошел в курилку? -дико вращая белками глаз, пролаял с сычанием рядовой, как чуть позже я узнал, Лисович.

— А у кого спрашивать, я старших по званию здесь не вижу.

— Что? — опешил Лисович, озираясь по плечам соратников, в поисках лычек на погонах.

Я проследил за его мечущимся взглядом, и одновременно мы наткнулись на одинокую, узенькую лычку ефрейтора Шота.

— А-а-а! — завизжал «дед». -Ефрейтор, тебе что, не старший по званию?

— Нет, -неуверенно пролепетал я.

— Вон отсюда! И зайди, как положено!

Медленно, с попыткой сохранения остатков достоинства, выхожу из курилки и бреду в сторону казармы. От такого начала службы затошнило. В голове две мысли: уйти в казарму, как это сделало большинство, или выполнить приказ самодура и вернуться в курилку. Выбрал среднее, закурил возле угла казармы. Но, ужас! Этим самым я, гад такой, грубейшим образом переступил статью Устава, разрешающую курить только в строго отведенных для этого «позорного» занятия местах! Ну, как могла, «строго уставная» душа, рядового Лисовича пройти спокойно мимо такого «ужасно-грубого» нарушения Устава.

— М-мужики! -завопил он на весь двор блаженным голосом.

— В-вы -в-вы только посмотрите, что вытворяет э-т-о-т слоник, — и сам пулей вылетел из курилки в мою сторону. Брюзжа слюной, с кулаками подскочил ко мне.

— Череп в руки! -заорал он диким ревом.

— Да пошел ты, — отказался я от выполнения команды.

— Что-о-о?!!! — начал задыхаться, захлебываясь слюной и злостью, с перекошенным лицом «дед».

Фофан с силой удара молотка припечатался к моему лбу. Пилотка улетела метров на пять в сторону. Голова закачалась как маятник, искры снопом сверкнули из глаз…

— Ну, с-сука, после КМБ, я тебя достану, т-ты меня запомнишь!

— Поживем, посмотрим, — прошипел я в ответ.

Развернулся и пошел в сторону другой курилки, которая почему-то стояла пустой. Пока дошел до нее, Иванов прокукарекал бодреньким голоском молодого петушка:

— Строиться!

Я выбросил окурок в бачок возле курилки и бегом стал в строй.

— Озерянин! Ты что, ходил курить в офицерскую курилку?

— Никак нет, я только выбросил там окурок.

— Так ты что курил на улице?

— Никак нет, я только прикурил, и тут вы подали команду строиться.

— Ну, я с тобой разберусь, запомните все, та курилка для командного состава, вам туда вход воспрещен. Слушайте меня внимательно, сейчас с каждым из вас, начальник хирургического отделения старший лейтенант Козлов проведет индивидуальное собеседование, заходить будете по очереди, по вызову. Озерянин, ты первый, вперед в ординаторскую на второй этаж, за мной.!

Хирургическая ординаторская. Комната, примерно, пять на четыре метра. Три — четыре стола. Телевизор. Кушетка. За столом посередине, молодой, с холеным, симпатичным лицом, но крайне холодным взглядом, старший лейтенант.

— Разрешите войти.

— Проходи, вот сюда на середину.

На полу — старый, протертый до основы, серый палас.

— Товарищ старший лейтенант, рядовой Озерянин, по вашему приказу прибыл!

— Хорошо, ваши паспортные данные, что, где, когда и с какими успехами окончил?

Я по порядку ответил.

— У кого из вашей тройки фельдшеров, успеваемость была самая высокая?

— Товарищ старший лейтенант, вам повезло, вместе со мной прибыл рядовой Мартынюк, он единственный в группе из тридцати человек окончил училище с «красным» дипломом!

— Да? Это хорошо. Вы свободны. Следующий!

Спустился во двор, в солдатской курилке находился только наш призыв. Зашел, свободно закурил. Пацаны поинтересовались о результатах беседы. Кто-то высказал мнение, что по результатам беседы нас распределят в штат по отделениям. Делаю небольшое отступление по такому поводу. Все, кто хотя бы одним глазом заглядывал в армию, знают, что на должностях младшего медицинского персонала работают служащие и военнослужащие женщины. Еще они служат связистками, поварами, писарями -машинистками и. т. п. Представьте, что в нашей медицинской роте нет ни одной женщины, и даже духа их не было. И еще больше того — и в штате других служб дивизии — тоже ни одной дамы. Солидный мужской монастырь, артиллерийский. Фельдшера здесь служили на должностях медсестер. Писарями и телефонистками, в основном, ребята из Татарстана. Ну, а поварами — само собой разумеется, прирожденные кулинары плова, лагмана, шашлыка и т. п. — сами знаете кто.

Вышел с собеседования последним, веселый разбитной, молдаванин, Толик Парпауц вместе с Ивановым.

— Строиться! Перед вами стоит наш главный «завхоз» рядовой Иван Запевалов. Сейчас он выдаст вам уборочный инвентарь и пойдете на уборку территории.

Спускаемся в подвал вслед за «завхозом». Получаем грабли и веерные скребки.

— Что, лопух, — обращается ко мне с улыбкой до ушей, каптерщик, рядовой Запевалов, — говорят, что ты уже успел всех «дедов» на уши поставить?

Делаю вид, что не понял о чем речь.

— Ну, ты, смотри, старайся так больше не делать. Запомни, здесь ты никто, и никто тебе в случае чего не поможет. Папы и мамы отсюдова очень далеко; Оформят, как несчастный случай! — бросает он мне «утешение» вдогонку.

Иванов распределил территорию между нами, объяснил что, куда и как грести. Работа показалась относительно легкой, до ужина управились. И, даже прошла усталость, но затаились обиды, злость, непонимание и даже страх перед дальнейшей службой. Ужин. Обеденный опыт мы быстро намотали на ус, поэтому картофельное пюре с кусочком жареного морского окуня и чай проглотили за три секунды. Кто успел, насовали в карманы хлеба.

Возле казармы подождали, когда старички накурятся и разбредутся из курилки. Мой опыт посещения курилки уже обобщили. Накурились всласть без помех.

— Взять ручки, тетради, конверты, зайти в ленкомнату. До вечерней прогулки написать письма на Родину! — эту команду все выполнили с удовольствием.

Написал и я. Матери и своей возлюбленной. Кратко, но со сплошными восторгами о службе. Я имею в виду, ни слова о реальной действительности.

По плацу нарезали уже четвертый круг. В колонне по четыре, маршировали все призывы, кроме четвертого периода. В очередной раз прозвучала команда:

— Запевай! -над плацем, в вечернем, чуть прохладном воздухе, громко, звонко и чисто, как у соловья, взвивался голос ротного запевалы Ваньки Запевалова. Представьте себе такое совпадение. На редкость, фамилия соответствовала таланту. И песен он знал множество. И он же ротный каптенармус — «завхоз». И в принципе, как оказалось в дальнейшем, неплохой товарищ, если учесть при этом год разницы в службе.

Об этой разнице придется вспоминать еще много раз по ходу моей писанины. Внешне Запевалов выглядел примерно так: рост под 170, широковат в кости, круглая плутовская рожа. Голубые глаза, губы, как колбасы, постоянно растянутые в озорной улыбке до ушей, даже во сне, да нос картошкой. В общем, я нарисовал вам почти портрет артиста Леонова.

Роту водил по плацу наш Иванов. Колонна строилась таким образом. В передних шеренгах сержанты всех призывов, кроме «дедовского» (но их там почти и не было). Затем мы «лимоны», за нами полугодки, за ними — прослужившие год. Соответственно, если это передвижение на прием пищи, то замыкают колонну «дедушки». Эта иерархия соблюдается строжайшим образом. Везде. Всегда. Нет- нет, чтобы не было возражений, «деды» — сержанты, могут себе позволить все!

— Построение на вечернюю проверку! -объявляет дневальный по роте рядовой Лимонов. Рост 176 см. Прослужил шесть месяцев. Фигурой напоминает вопросительный знак. Руки ниже колен. Морда бледная, глаза пустые, прозрачные. Нос тонкий, длинный, с ноздрей торчит поочередно, зеленая сопля. Губы тонкие, красные, рот постоянно открыт. Выражение лица скорбно-обиженное. Картавит. Диагноз: «москвич», потому что родом из столицы нашей необъятной… Да еще и сын прапорщика.

— Ргота! Плиготовиться к вегегней пговегке! — как телерепортер Степаненко, — гота, на вегегнюю повегку становись!

Мы пулями вылетаем в коридор. Построение в две шеренги. По тупости стараемся не выпячиваться в передней шеренге и жмемся во вторую, к стенке. Как повар отрезает мясо от кости, так рев и кулаки, старших призывов отделяют нашу каплоухую шеренгу от стенки вперед. Дежурный зачитывает именной список. Доходит очередь до меня. Четко и громко отвечаю по уставу: «Я»!

Мое «Я» как- то странно, непроизвольно, обрывается на неоконченном выдохе. Как будто я поскользнулся и внезапно приземлился задницей на лед. Это кто-то со всей силы долбанул мне между лопаток кулаком. Осторожно, с небольшим поворотом головы, скашиваю глаза назад. Сзади, оскалив волчью пасть, стоит мой новоиспеченный «друг» — Лисович.

— В чем дело? — еле ворочая языком, так как не могу вдохнуть, шиплю я.

— Ты слишком громко отвечаешь на свою фамилию, ты еще слишком зеленый, чтобы так открывать пасть, — прошипел он мне в ответ.

— Десять минут на помыть ноги — отбой в двадцать два ноль ноль, без предупреждения! — прокартавил Лимонов. Быстро раздеваемся, бежим в умывальник, ополаскиваем ноги. Ныряю в кровать, как в спасительную раковину, рассчитывая хоть здесь найти покой до утра.

— Отбой! — прокричал дневальный.

Я даже успел провалиться в сон. Открылась дверь в комнату и прапорщик дежурный по части, обратился к Иванову:

— Командир! Поступила команда от оперативного дежурного по штабу дивизии. В солдатской столовой снова вышла из строя картофелечистка. От всех спец. рот требуют по одному бойцу. Кого выделим от тебя?»

— А что, кроме молодых больше никого нет? — неуверенно пропищал Иванов.

— Я тебе помогу, Иванов, а то ты долго думаешь, — прошипел из — за спины дежурного ночной командир роты Лисович. У меня всякие мечты отоспаться сразу растаяли, как и остатки мгновенного сна.

— Кого? — еще раз пропищал Иванов.

— А ты не догадываешься? У нас сегодня есть должник, я тебе уже говорил. Отведешь, Серега, его в столовую, но чтобы в любой ситуации его оставили работать до утра.

На этот раз Лисович отдал распоряжение прапору, дежурному по части.

Позже я узнал, как это могло так быть. Прапорец только что отслужил срочную, фельдшером. Дежурным по части заступил первый раз. Еще вчера нынешний «дед» неоднократно вылизывал задок нынешнему «куску» будучи «черпаком». Отсюда и панибратские отношения.

— Озерянин!

— я!

— Ты сегодня назначаешься в наряд на работы, одевайся, иди к дежурному по части, он проводит тебя в столовую. Поможешь наряду чистить картошку. Вернешься, доложишь. Понял?

— Так точно, товарищ младший сержант, — полушепотом ответил я.

Сослуживцы, затаив дыхание, замерли от счастья. Их пронесло. Включая и вчерашних однокурсников. Никто не возразил, никто не предложил помощь, никто не разделил участь. Если умирать, то ты умри сегодня, а я завтра, а может и повезет. С тех пор, как я пишу эти строки, прошло почти сорок лет. Заверяю всех несведущих и не ведающих, ничего ни в одном армейском звене, в сторону улучшения отношений между солдатами, ни в одной из нынешних армий СНГ не изменилось. Наоборот — усугубилось.

Вслед за прапорщиком Руфьевым, я по диагонали пересекал плац в сторону столовой. Здесь два «куска» полушепотом обменялись кратким диалогом. Я поступил в распоряжение неизвестного мне прапорщика, дежурного по столовой. Время было 22.30, помощник дежурного провел меня в картофелечистку. Миллионы мужчин прошли через этот терпимо пахнущий цех. Ничего здесь интересного. Аппарат, под названием картофелечистка, обычно работает только у какого-нибудь начпрода — энтузиаста, да и то два-три дня в году. А остальные миллионы тонн картофеля, дорогие мамаши, перечищаются ручками (у некоторых даже очень белыми) ваших сыночков.

Очень многие проводят именно в этом цеху более половины всей службы, о чем никто, естественно, потом старается не упоминать. Поздоровался с друзьями по несчастью, получил ножик, и дело не хитрое. В три часа ночи план выполнили. Под шутки, прибаутки, рассказы и расспросы. «Дедов» среди нас, естественно, не было, поэтому работали без напряжения. По окончанию чистки, удовлетворенный дежурный по столовой, всех привлеченных отпустил по своим ротам. Меня, как особо одаренного, повел в мясной цех.

— Вот тебе тряпка, вода в кране, порошок посудомоечный в пакете. Сначала отмоешь панели, затем пол. Не торопись, я отпущу тебя в роту в половину шестого. Закончишь уборку цеха, доложишь мне.

Цех был небольшой, квадратных метров двадцать. Через час кафель панелей и пола сверкал приятной белизной в свете жужжащих мертвым светом неоновых ламп.

— Товарищ прапорщик, ваше задание выполнено!

— Молодец, хорошо сделал, а вот видишь в углу на подставке, большой ржавый топор?

— Вижу.

— Бери его, бери большую тряпку и идем со мной.

Выходим на улицу, за углом небольшой холмик речного песка.

— Вот, дорогой, садись на этот песок, макай в него тряпку и надраивай топор до зеркального блеска, чтобы я утром мог перед ним побриться. Все понял?

— Так точно.

— Давай работай.

Топор к утру мне самому понравился, ну настоящее зеркало.

— Все, сынок, свободен, до роты сам добежишь, и доложи дежурному своему, что прибыл.

Пока бегу через плац, кратко объясняю: до принятия присяги молодежь в наряды ставить, якобы, запрещено. Ни в караул, ни по роте, ни в столовую. Но на все возможные подсобные работы командиры используют молодежь с превеликим удовольствием, под вечным предлогом — нехватка рабочих рук. Прибежав в казарму, доложил дежурному, разбудил Иванова, доложил ему, и с его высочайшего разрешения нырнул под одеяло. Успел уснуть, и, что более всего удивительно, за 10 минут успел выспаться. Когда Лимонов просявкал: «Подъем!» он не был мне в тягость. Большую роль сыграла, конечно, в этом молодость, и может быть то, что я по биоритму — «жаворонок». С подъема, быстрое, по горящей в пальцах Иванова спичке, одевание, и бегом, бегом на улицу. Построение на ходу и кросс. Трехкилометровый.

Шестикилограммовые юфтевые сапоги очень «способствуют» кроссовой подготовке. Ноги после

десятиминутного сна заплетаются. Бегущие вслед полугодки подгоняют криками: Давай! Давай! И еще одним оригинальным способом. Стараются попасть носком своего сапога в подошву впереди бегущего «лимона». Трасса для кросса — асфальтная дорога, идущая на подъем. В эту сторону мы еще не бегали. На промежуточном финише небольшие одичавшие заросли.

— На месте стой! Желающим разрешаю отлить- скомандовал Иванов. С этим делом мы справились быстро, но с высоты холма открывалась интересная панорама. Какой -то широкий канал, с противоположной стороны- красивая набережная с декоративными уличными фонарями. Берег выложен то ли гранитом, то ли просто бетоном. Отступив от набережной, метров пятьдесят в глубь, стояла высокая бетонная стена. Из-за стены торчали круглые бетонные башни — вышки. Внутри башен просматривались пулеметы, направленные в нашу сторону. Вдоль стены по набережной, бежала группа крепких парней. Похоже, что это тоже были солдаты. Они были похожи, и чем-то непохожи на нас. Крепкие, рослые, коротко стриженные, в спортивной форме. Бежала эта группа весело, не торопясь, что-то приветливо крича и жестикулируя в нашу сторону.

— Кто это? — спросили мы у Иванова.

— Я вам приказываю на них не реагировать. Делайте вид, что вы их не замечаете. Это наши враги, — фальцетом запищал наш командир. На наших лицах застыли огромные знаки вопросов с открытыми ртами, вместо точек, внизу знаков. За каналом -территория Западного Берлина. А прямо напротив нашей дивизии стоит дивизия НАТО. А это нас приветствуют их солдаты, они тоже на физзарядке. Со всех сторон полушепотом стали объяснять нам полугодичники:

— Это вы сможете наблюдать ежедневно. Но помните, что мы со своей стороны ни кричать, ни жестикулировать права не имеем. Они нас провоцируют.

Мы этим советам поверили, знаки вопросов с наших портретов растаяли сами собой. Красивая картинка противоположного берега, как-то поблекла, и тоже растворилась в утренней дымке. Над куполом их штаба гордо реял огромного размера звездно-полосатый флаг. Реально я его видел впервые в своей жизни. В лучах восходящего солнца все это смотрелось впечатляюще, но на душе было муторно.

— Быстро перестроились! В обратную сторону бегом, марш!

«В интересное место попал я служить,» — пролетали в голове легкие мысли. С этими мыслями я и растянулся на асфальте со всего маху. Назад мы бежали вниз, ноги сами собой несли вперед. Ефрейтор Пятаков все-таки умудрился перецепить меня носком под подошву сапога. Принцип «волчьей стаи» набирал обороты. Пятаков, как в последствии оказалось, сам по себе вполне нормальный солдат и товарищ, отрабатывал стайные законы. А меня, видимо объявили в стае вне закона. Сами волки открыто работать боялись. Натравливали не шакалов, шакалят. Локти и колени саднили, но времени на возмущение не было. Я лишь взглянул в глаза обидчику, он свои стыдливо отвел в сторону. Ладно переживем.

— На перекладину! На брусья, на «крокодил». Кроме «лимонов» больше никого на спортплощадке не было. «Деды» курили за углом казармы, делая вид, что нас не замечают. На следующую ночь, чистить картошку пошел Степа Мартынюк. Саша Шот, мой куратор, в неравном споре с Лисовичем, меня отстоял. Затем все ходили по очереди. В этом духе и режиме прошел месяц. Прибыли через пару дней водители: Чкадуа, Бабаков, Желнов из Донбасса, и Барсукевич из Белоруссии. Через пару дней они ушли в автокарантин и до присяги мы их не видели.

Толик Парпауц — хитрожопый Черновицкий молдаванин, под покровительством своего земляка, терапевта из госпиталя капитана Марару, через пару дней тоже исчез. Спрятался в какую-то мифическую спортроту. Там ему пророчили великое спортивное будущее на длинных дистанциях по прыжкам в сторону. Нас пятеро под командой полководца Иванова мужественно тянули день в день, минута в минуту, расписание КМБ. Из командования в течение месяца к нам никто носа не совал. Два раза в неделю, в составе роты мы посещали только политзанятия.

В армии так принято, что присягу военнослужащий принимает с личным оружием в руках. У нас в частности это были АК. А перед тем, как их держать в руках, желательно познакомиться, что это такое. Нельзя сказать, что я впервые в армии взял в руки стреляющее орудие. С пятого по седьмой класс, мы пацаны, активно мастерили самопалы. Порох доставали всеми правдами и неправдами. С восьмого класса и до окончания медучилища во время каникул бегали на охоту, (крайне редко удавалось что-то реально добыть из дичи) но стреляли много. Ружья втихаря брали у отцов и друзей постарше. Как остались живыми и невредимыми до сих пор непонятно.

Сейчас, будучи давно официально зарегистрированным охотником, диву даюсь. Ведь не соблюдали абсолютно никаких мер и правил. В училище, проходя НВП* много «стреляли» с «лазерной винтовки» навыки в прицеливании она давала, но это для нас было все равно, что с фонарика светить. Один раз выезжали в тир на «тучинский» полигон. Стреляли из реального автомата «ППШ». Но мы его уже всерьез не воспринимали и результатами не интересовались.

Еще я часто посещал городские тиры, пострелять из воздушки. Были случаи, удивлял товарищей, когда сбивал зверушек с одной руки. Весь личный состав роты во главе с майором Феоктистовым прибыл в полевой тир, расположенный недалеко от городка. Стреляли по мишеням, выполняли упражнение. На огневой рубеж выходили по три. Я поразил без напряжения все три мишени. Построение здесь же после стрельбы.

— Рядовой Озерянин!

— я!

— Выйти со строя! — скомандовал командир. — За отличные показатели при выполнении упражнения… Объявляю вам благодарность!

— Служу Советскому Союзу!

— Стать в строй!

— Есть!

Пока происходила эта церемония, я наблюдал за выражением лиц сослуживцев. Оно было самое разное. От непонятно-удивленного у Лисовича, до гордости за товарища у Мартыновича, у основной массы- безразличное. Для меня эта благодарность была маленькой капелькой бальзама на душу в бочке дегтя.

— Я, гражданин Союза Советских Социалистических республик… рядовой…

С автоматами «на грудь» — по очереди мы выходили к столу, брали в руки папку с текстом присяги. Момент был торжественно волнующим. Руки и ноги прошибала мелкая дрожь. Все старшие призывы внимательно следили, не будет ли с нашей стороны каких либо проколов. Подход, отход, фиксация. Любая осечка в дальнейшем должна была послужить поводом для подначек. Осечек не было. Сильно переживал Иванов. Ему тоже выставлялась оценка по нашей подготовке. Мы его не подвели. В конце весь призыв сфотографировался.

см. ФОТО:1. КМБ, наш к-р отделения М. Иванов.2. Я справа, выглядел примерно так.

*полонына-альпийские луга в горах Карпат.

*ЗОМП-защита от оружия массового поражения.

*физо-физическая подготовка.

*крокодил- металлический снаряд на спортивном городке.

гл. 5а. Служба началась

Владимир Озерянин

— Строиться!

Я выбросил окурок в бачок возле курилки и бегом стал в строй.

— Озерянин! Ты что, ходил курить в офицерскую курилку?

— Никак нет, я только выбросил там окурок.

— Так ты что курил на улице?

— Никак нет, я только прикурил, и тут вы подали команду строиться.

— Ну, я с тобой разберусь, запомните все, та курилка для командного состава, вам туда вход воспрещен. Слушайте меня внимательно, сейчас с каждым из вас, начальник хирургического отделения, старший лейтенант Козлов, проведет индивидуальное собеседование, заходить будете по очереди, по вызову. Озерянин, ты первый, вперед в ординаторскую, на второй этаж, за мной.

Хирургическая ординаторская. Комната, примерно пять на четыре метра. Три — четыре стола. Телевизор. Кушетка. За столом по средине, молодой с холеным симпатичным лицом, но крайне холодным взглядом старший лейтенант.

— Разрешите войти.

— Проходи, вот сюда на середину.

На полу старый, протертый до основы, серый палас.

— Товарищ старший лейтенант, рядовой Озерянин, по вашему приказу прибыл!

— Хорошо, ваши паспортные данные, что, где, когда и с какими успехами окончил?

Я по порядку ответил.

— У кого из вашей тройки — фельдшеров, успеваемость была самая высокая?

— Да? Это хорошо. Вы свободны. Следующий!

Спустился во двор, в солдатской курилке находился только наш призыв. Зашел, свободно закурил. Пацаны поинтересовались о результатах беседы. Кто-то высказал мнение, что по результатам беседы нас распределят в штат по отделениям. Делаю небольшое отступление, по такому поводу. Все, кто хотя бы одним глазом заглядывал в армию, знают, что на должностях младшего медицинского персонала работают служащие и военнослужащие женщины. Еще они служат связистками, поварами, писарями -машинистками и. т. п. представьте, что в нашей медицинской роте ни одной женщины, и даже духа их не было. И еще больше того — и в штате других служб дивизии — тоже ни одной дамы. Солидный мужской монастырь, артиллерийский. Фельдшера здесь служили на должностях медсестер. Писарями и телефонистками в основном ребята из Татарстана. Ну, а поварами — само собой разумеется, прирожденные кулинары плова, лагмана, шашлыка и т. п. — сами знаете кто.

Вышел с собеседования последним, веселый разбитной, молдаванин, Толик Парпауц вместе с Ивановым.

— Строиться! Перед вами стоит наш главный «завхоз» рядовой Иван Запевалов, сейчас он выдаст вам уборочный инвентарь, и пойдете на уборку территории. Спускаемся в подвал, вслед за «завхозом». Получаем грабли и веерные скребки.

— Что лопух, — обращается ко мне с улыбкой до ушей, каптерщик, рядовой Запевалов, — говорят, что ты уже успел всех «дедов» на уши поставить?

Делаю вид, что не понял о чем речь.

— Ну, ты, смотри, старайся так больше не делать. Запомни, здесь ты никто, и никто тебе в случае чего не поможет. Папы и мамы отсюдова очень далеко; Оформят как несчастный случай! — бросает он мне «утешение» вдогонку.

Иванов распределил территорию между нами, объяснил что, куда и как грести. Работа показалась относительно легкой, до ужина управились. И, даже прошла усталость. Но затаились обиды, злость, непонимание и даже страх перед дальнейшей службой. Ужин. Обеденный опыт мы быстро намотали на ус. Поэтому картофельное пюре с кусочком жареного морского окуня и чай проглотили за три секунды. Кто успел, насовали в карманы хлеба.

Возле казармы, подождали когда старички накурятся и разбредутся с курилки. Мой опыт посещения курилки уже обобщили. Накурились всласть без помех.

— Взять ручки, тетради, конверты, зайти в ленкомнату. До вечерней прогулки написать письма на Родину, — эту команду все выполнили с удовольствием.

По плацу нарезали уже четвертый круг. В колоне по четыре, маршировали все призывы, кроме четвертого периода. В очередной раз прозвучала команда:

— Запевай! -над плацем, в вечернем, чуть прохладном воздухе, громко, звонко и чисто, как у соловья, взвивался голос ротного запевалы, Ваньки Запевалова. Представьте себе такое совпадение. На редкость, фамилия соответствовала таланту. И песен он знал множество. И он же ротный каптенармус — «завхоз». И в принципе, как оказалось в дальнейшем, неплохой товарищ, если учесть при этом год разницы в службе.

Роту водил по плацу наш Иванов. Колонна строилась таким образом. В передних шеренгах сержанты всех призывов, кроме «дедовского» (но их там почти и не было). Затем мы «лимоны», за нами полугодки, за ними прослужившие год. Соответственно, если это передвижение на прием пищи, то замыкают колонну «дедушки». Эта иерархия соблюдается строжайшим образом. Везде. Всегда. Нет- нет, чтобы не было возражений, «деды» — сержанты, могут себе позволить все!

— Построение на вечернюю проверку! Объявляет дневальный по роте, рядовой Лимонов. Рост 176 см. Прослужил шесть месяцев. Фигурой напоминает вопросительный знак. Руки ниже колен. Морда бледная, глаза пустые, прозрачные. Нос тонкий, длинный, с ноздрей торчит поочередно, зеленая сопля. Губы тонкие, красные, рот постоянно открыт. Выражение лица скорбно-обиженное. Картавит. Диагноз: «москвич». Потому что родом со столицы нашей необъятной… Да еще и сын прапорщика.

— Ргота — плиготовиться к вегегней пговегке! — как телерепортер Степаненко, — гота, на вегегнюю повегку становись!

— В чем дело? — еле ворочая языком, так как не могу вдохнуть, шиплю я.

— Ты, слишком громко, отвечаешь на свою фамилию, ты еще слишком зеленый, чтобы так открывать пасть, — прошипел он мне в ответ.

— Десять минут на помыть ноги — отбой в 22°° без предупреждения!

— прокартавил Лимонов. Быстро раздеваемся, бежим в умывальник, ополаскиваем ноги. Ныряю в кровать, как в спасительную раковину, рассчитывая хоть здесь найти покой до утра.

— Отбой! — прокричал дневальный.

Я даже успел провалиться в сон. Открылась дверь в комнату и прапорщик дежурный по части, обратился к Иванову: «Командир, поступила команда от оперативного дежурного по штабу дивизии. В солдатской столовой снова вышла со строя картофелечистка. От всех спец. рот требуют по одному бойцу. Кого выделим от тебя?»

— А что, кроме молодых, больше никого нет? — неуверенно пропищал Иванов.

— Я тебе помогу, Иванов, а то ты долго думаешь — прошипел из — за спины дежурного, ночной командир роты — Лисович. У меня всякие мечты отоспаться сразу растаяли, как и остатки мгновенного сна.

— Кого? — еще раз пропищал Иванов.

— А ты не догадываешься? У нас сегодня есть должник, я тебе уже говорил. Отведешь Серега, его в столовую, но чтобы в любой ситуации его оставили работать до утра.

— На этот раз Лисович отдал распоряжение прапору, дежурному по части.

— Озерянин!

— Я.

— Так точно, товарищ младший сержант, — полушепотом ответил я.

Очень многие проводят именно в этом цеху более половины всей службы, о чем никто, естественно потом старается не упоминать. Поздоровался с друзьями по несчастью, получил ножик, и дело не хитрое. В три часа ночи план выполнили. Под шутки, прибаутки, рассказы и расспросы. «Дедов» среди нас естественно не было по этому работали без напряжения. По окончанию чистки, удовлетворенный дежурный по столовой, всех привлеченных отпустил по своим ротам. Меня, как особо одаренного, повел в мясной цех.

гл. 6. Присяга

Владимир Озерянин

Цех был небольшой, квадратных метров двадцать. Через час кафель панелей и пола сверкал приятной белизной в свете жужжащих мертвым светом, неоновых ламп.

— Товарищ прапорщик, ваше задание выполнено!

— Молодец, хорошо сделал, а вот видишь в углу на подставке, большой ржавый топор?

— Вижу.

— Бери его, бери большую тряпку и идем со мной.

Выходим на улицу, за углом небольшой холмик речного песка.

— Так точно.

— Давай работай.

Топор к утру мне самому понравился, ну настоящее зеркало.

— Все, сынок, свободен, до роты сам добежишь, и доложи дежурному своему, что прибыл.

Пока бегу через плац, кратко объясняю: до принятия присяги молодежь в наряды ставить якобы запрещено. Ни в караул, ни по роте, ни в столовую. Но на все возможные подсобные работы, командиры используют молодежь с превеликим удовольствием, под вечным предлогом — нехватка рабочих рук. Прибежав в казарму — доложил дежурному, разбудил Иванова — доложил ему, и с его высочайшего

разрешения нырнул под одеяло. Успел уснуть, и что более всего удивительно — за 10 минут успел выспаться. Когда Лимонов просявкал «Подъем!» — он не был мне в тягость. Большую роль сыграла, конечно, в этом молодость, и может быть то, что я по биоритму — «жаворонок». С подъема, быстрое, по горящей в пальцах Иванова спичке одевание, и бегом, бегом на улицу. Построение на ходу и кросс. Трехкилометровый.

Шести килограммовые юфтевые сапоги очень «способствуют» кроссовой подготовке. Ноги, все-таки, после десяти минутного сна заплетаются. Бегущие вслед полугодки подгоняют криками давай, давай и еще одним оригинальным способом. Стараются попасть носком своего сапога в подошву впереди бегущего «лимона». Трасса для кросса — асфальтная дорога, идущая на подъем. В эту сторону мы еще не бегали. На промежуточном финише небольшие одичавшие заросли.

— На месте стой! Желающим разрешаю отлить- скомандовал Иванов. С этим делом мы справились быстро. Но с высоты холма открывалась интересная панорама. Какой то широкий канал, с противоположной стороны красивая набережная с декоративными уличными фонарями. Берег выложен то ли гранитом — то ли просто бетоном. Отступив от набережной, метров пятьдесят в глубь, стояла высокая бетонная стена. Из-за стены торчали круглые бетонные башни — вышки. Внутри башен просматривались пулеметы, направленные в нашу сторону. Вдоль стены по набережной, бежала группа крепких парней. Похоже, что это тоже были солдаты. Они были похожи, и чем-то непохожи на нас. Крепкие, рослые, коротко стриженные, в спортивной форме. Бежала эта группа весело, не торопясь, что-то, приветливо крича и жестикулируя в нашу сторону.

— Кто это? — спросили мы у Иванова.

— Я вам приказываю на них не реагировать. Делайте вид, что вы их не замечаете. Это наши враги — фальцетом запищал наш командир. На наших лицах застыли огромные знаки вопросов с открытыми ртами, вместо точек, внизу знаков. За каналом территория Западного Берлина. А прямо напротив нашей дивизии, стоит дивизия НАТО. А это нас приветствуют их солдаты, они тоже на физзарядке. Со всех сторон полушепотом стали объяснять нам полугодичники.

— Это, вы сможете наблюдать ежедневно. Но помните, что мы со своей стороны ни кричать, ни жестикулировать права не имеем. Они нас провоцируют.

Мы этим советам поверили… знаки вопросов с наших портретов растаяли сами собой. Красивая картинка противоположного берега, как-то поблекла, и тоже растворилась в утренней дымке. Над куполом их штаба гордо реял огромного размера звездно-полосатый флаг. Реально я его видел впервые в своей жизни. В лучах восходящего солнца все это смотрелось впечатляюще. Но на душе было муторно.

— Быстро перестроились! В обратную сторону бегом, марш! В интересное место попал я служить, пролетали в голове легкие мысли. С этими мыслями я и растянулся на асфальте со всего маху. Назад мы бежали вниз, ноги сами собой несли вперед. Ефрейтор Пятаков все-таки умудрился перецепить меня носком под подошву сапога. Принцип «волчьей стаи» набирал обороты. Пятаков, как в последствии оказалось, сам по себе вполне нормальный солдат и товарищ, отрабатывал стайные законы. А меня, видимо объявили в стае, вне закона. Сами волки, открыто работать боялись. Натравливали не шакалов, шакалят. Локти и колени саднили, но времени на возмущение не было. Я лишь взглянул в глаза обидчику, он свои стыдливо отвел в сторону. Ладно переживем.

— На перекладину! На брусья, на «крокодил». Кроме «лимонов» больше никого на спортплощадке не было. «Деды» курили за углом казармы, делая вид, что нас не замечают. На следующую ночь, чистить картошку пошел Степа Мартынюк. Саша Шот, мой куратор, в неравном споре с Лисовичем, меня отстоял. Затем все ходили по очереди. В этом духе и режиме, прошел месяц. Прибыли через пару дней водители: Чкадуа, Бабаков, Желнов из Донбасса, и Барсукевич из Белоруссии. Через пару дней, они ушли в автокарантин, и до присяги мы их не видели.

Толик Парпауц — хитрожопый Черновицкий молдаванин, под покровительством своего земляка, терапевта с госпиталя капитана Марару, через пару дней тоже исчез. Спрятался, в какую-то мифическую спорт роту. Там ему пророчили великое спортивное будущее на длинных дистанциях по прыжкам в сторону. Нас пятеро под командой полководца Иванова мужественно тянули день в день, минута в минуту, расписание КМБ. Из командования в течение месяца к нам никто носа не совал. Два раза в неделю, в составе роты мы посещали только политзанятия.

Выезд на ВАП (винтовочно — артиллерийский полигон).

В армии так принято, что присягу военнослужащий принимает с личным оружием в руках. У нас в частности это были АК. А перед тем как их держать в руках, желательно познакомиться, что это такое. Нельзя сказать, что я впервые в армии взял в руки стреляющее орудие. С пятого по седьмой класс мы пацаны активно мастерили самопалы. Порох доставали всеми правдами и неправдами. С восьмого класса и до окончания медучилища во время каникул бегали на охоту, (крайне редко удавалось что-то реально добыть из дичи) но стреляли много. Ружья втихаря брали у отцов и друзей постарше. Как остались живыми и невредимыми до сих пор непонятно.

Еще я часто посещал в городские тиры, пострелять с воздушки. Были случаи, удивлял товарищей, когда сбивал зверушек с одной руки. Весь личный состав роты во главе с майором Феоктистовым прибыл в полевой тир, расположенный недалеко от городка. Стреляли по мишеням, выполняли упражнение. На огневой рубеж выходили по три. Я поразил без напряжения все три мишени. Построение здесь же после стрельбы.

— Рядовой Озерянин!

— я!

— Служу Советскому Союзу!

— Стать в строй!

— Есть!

Пока происходила эта церемония, я наблюдал за выражением лиц сослуживцев. Оно было самое разное. От непонятно-удивленного у Лисовича до гордости за товарища у Мартыновича, у основной массы- безразличное. Для меня эта благодарность была маленькой капелькой бальзама на душу, в бочке дегтя.

— Я, гражданин Союза Советских Социалистических республик… рядовой… С автоматами «на грудь» — по очереди мы выходили к столу, брали в руки папку с текстом присяги. Момент был торжественно волнующим. Руки и ноги прошибала мелкая дрожь. Все старшие призывы внимательно следили, не будет ли с нашей стороны каких либо проколов. Подход, отход, фиксация. Любая осечка в дальнейшем должна была послужить поводом для подначек. Осечек не было. Сильно переживал Иванов. Ему тоже выставлялась оценка по нашей подготовке. Мы его не подвели. В конце весь призыв сфотографировался.

см. фото: Наш призыв после присяги. Первый ряд: слева направо: командир автовзвода, к-н А. Гайдунко; мл. с-т Иванов М.Я в третьем ряду крайний справа.

Период армейского младенчества закончился. Начиналась суровая служба, настоящая. Завтра на дежурство в отделение.

*НВП-начальная военная подготовка.

гл. 7. Терапевтическое отделение. И не только…

Владимир Озерянин

Во всех ВС СССР медицинская служба заступает на дежурства с девяти утра, на сутки. Кроме войскового звена. Там заступают со всеми нарядами вместе, в восемнадцать ноль-ноль. Но до тех дежурств мне еще не скоро, аж через год… По распределению в терапевтическое отделение попали я и Боря Кушнир. Старшей медсестрой отделения к тому времени был сержант Шершнев, просто медсестрой — младший сержант Чекменев. Вот они уже месяц и ждали нас — дождаться не могли, так как работали бессменно, не уходя с отделения вообще.

Мы тоже с нетерпением жаждали работы по профилю, по специальности. После бесконечной Ивановской муштры. После уборок бескрайней территории, после ночных чисток неиссякаемых тонн картошки. После авральных ночных разгрузок вагонов с углем, ежедневных утренних уборок спального помещения, после многих и многих других, непривычных в гражданском быту нагрузок.

Перед первым ночлегом после присяги, я получил подробный инструктаж от своего куратора, «деда» Шота. Он усадил меня на мою кровать, сам присел, напротив, на свою.

— Слушай салага меня внимательно. (Деду при этом 19,6, салаге 19,4 лет). Рядовой ГСВГ, получает в месяц по 15 дойчмарок, денежного содержания. Из них ежемесячно ты будешь отдавать мне 10 марок. Ну, чего скривился? Ты родной мой не обижайся. Все это очень справедливо. Мне скоро на дембель. Нужно собрать чемодан, купить дембельский альбом, небольшие подарки родственникам. И вообще имей в виду, что я в свое время точно также отдавал свои деньги бывшим дедам. Дань кроме тебя, мне еще будут платить Кушнир и Максимчук, остальные Лисовичу. И вообще, вам молодым деньги сейчас ни к чему. Вы все равно их прос… те в чепке (чайной). На туалетные принадлежности и конверты тебе пятерки хватит, а без конфет и печенья перебьешься. Я немецкие пряники первый раз понюхал через три месяца службы, и действительно ничего со мной не случилось. Кому — либо жаловаться не советую. И еще, тебе повезло, что платить будешь мне, некоторые старики забирают марки подчистую. Кроме того, каждое утро, когда не на смене и не в наряде будешь подшивать мне подворотничок и заправлять мою кровать. Да, и вообще быть моим ординарцем, например покупать мне сигареты «цивильные» и выполнять другие мелкие поручения.

— Все понял?

— Да.

— За это я буду тебя защищать от других старослужащих и старших призывов. Не страдай, придет время и ты свое, точно также компенсируешь.

Построились на вечернюю поверку, проверились. Перед отбоем помыли ноги. Отбой! Ныряю под одеяло.

— Кто там из «лимонов» ближе всех лежит к выключателю?! -заорал Лисович.

Ближе всех оказался, естественно, я.

— Пусть кто-нибудь из твоих выключит, — сразу же заступился за меня Шот.

Произошло четкое закрепление нас за дедами.

— Ладно, Мартынович, выруби свет — нехотя прогугнявил Лисович. Степа встал, подошел и выключил свет.

— Ты что, мудак! Вас Иванов, что, ничему не обучил? Ты не знаешь, как правильно выключить свет? Лимонов! Ну-ка подскажи желторотому.

— Есть! — с готовностью квакнул Лимонов.

— Магтын, включи свет обратно. Отойди к своей кровати. Так, теперь строевым шагом подойди к выключателю, отдай ему честь. Скажи: -Товарищ выключатель, разрешите вас вырубить!

Степа, бледный от всех перепетий, выполнил все подсказки.

— Лимонов? Ты что опупел, а отче наш кто будет рассказывать?

— Так они же еще его не знают.

— Как не знают? Озерянин! Вас Иванов обучил вечерней молитве?!

— Н-нет…

— Лимонов! С подъема и до завтрака, я буду их по очереди опрашивать знание всех солдатских молитв и законов. За подготовку ты отвечаешь! Понял?

— Понял, — прошамкал соплями в носоглотке москвач. Затем схватился с кровати и выскочил в коридор. Как потом оказалось, он предупредил дневального, чтобы тот разбудил его и нас в 2 часа ночи.

— Чего стоишь? -обиженным голосом заорал на все еще стоящего возле выключателя Степу, Лимонов, забежав в кубрик.

— Строевым в кровать шагом марш!

— Что тут за шум у вас? — приоткрыв дверь, заглянул дежурный по части прапорщик Дедушкин.

— Молодежь доучиваем, устраняем недостатки и недоработки Иванова, товарищ прапорщик, — бодреньким голоском с наглецой, доложил сержант Шершнев, официально старший комнаты.

Прапорщик, ухмыльнувшись, в роскошные усы и хитро мигнув выпученными глазами, закрыл дверь.

Отступление: Все прапорщики, фельдшера в части, да и во всей дивизии сами прошли два года срочной в этой же части. Надеюсь не надо подробно объяснять, что Дедушкин прекрасно сориентировался о какой до подготовке идет речь.

В два часа ночи нас поднял дневальный. Лимонов проводил всех шестерых в трусах и тапочках в ленкомнату.

— Вот вам мой блокнот, быстро перепишите вот это, это и это. Все выучите наизусть, чем быстрее выучите, тем быстрее окажетесь в кровати. Я буду спать за столом. Кто выучил, меня разбудите и доложите. Зря не беспокоить. Кто будет невнятно отвечать, будете зубрить до подъема и я доложу потом Лисовичу.

Не буду утомлять читателя текстами солдатских молитв. Их вариантов великое множество. Прошло с тех пор более двадцати пяти лет, а я до сих пор периодически встречаю их в солдатских блокнотах. Через час, полтора Лимонов у всех принял зачет и мы ушли досыпать. Экзамен, после физзарядки, у меня принял лично «главный дед». К его великому огорчению пришлось поневоле выставить «… ять».

В половине девятого мы разошлись по отделениям. Я с Борей, во главе с Шершневым прибыли представляться в ординаторскую терапии. Начальник отделения капитан Аббасалиев, азербайджанец. Маленький, максимум метр пятьдесят, радушно улыбаясь, выскочил из — за стола, поздоровался за руку. Представился сам, представил врачей — офицеров отделения. Старший ординатор — капитан Гайдунко, ординатор — старший лейтенант Ульрих. Записал наши паспортные данные.

— Я рад, что такие орлы — соколы, пришли работать в наш коллектив. Выражаю надежду, что проблем у нас с вами не будет, а если вдруг возникнут, обращайтесь по команде. Ваш непосредственный командир, сержант Шершнев, он же полностью введет вас в курс и содержание работы в отделении. Вопросы?

— Никак нет, товарищ капитан!

Сержант Шершнев. Роста среднестатистического. Крепенький. Лицо круглое, глазки глубоко — утопленные подо лбом. Взгляд лукаво злой. Чем — то смахивал на мультяшного домового с круглой бородой. Хотя у него были только рыжие усы. Он не торопясь, провел нас по функциональным кабинетам и палатам. Ознакомил с необходимой документацией и ее ведением. Довел устно наши обязанности во время дежурства. В отделении постоянно находилось от тридцати до пятидесяти больных. Нас получалось четыре медсестры.

Старшая медсестра отделения — Шершнев; процедурная медсестра — Чекменев; и две медсестры постовые, то есть я и Боря Кушнир. Как выяснилось в последствии — это больше чем достаточно при рабской эксплуатации труда солдата срочной службы. Почему так, поймете дальше по ходу повествования. В течение дня мы делали процедуры: инъекции внутривенные, внутримышечные, подкожные; раздавали таблетки; Производили перевязки дерматологическим больным; С утра зондирование, сбор и отправка в лабораторию всевозможных материалов на анализы.

Уборка всех кабинетов и палат проводилась руками солдат из команды выздоравливающих, естественно. ю из молодых. Старикам и здесь был почет и уважение. Штатные санитары (типа Шота и Лисовича, а они по штату как раз и были в терапии) почему-то в отделение не привлекались. Наш ночной отдых Шершневым был определен по четыре часа. Но до часу ночи он проверял выполнение нами всех назначений и процедур, так что, поделив остальное время по полам, мы уже падали с ног.

— Товарищ сержант, у нас уже глаза слипаются, разрешите пару часиков?

— Ничего, ничего, вам положено после смены отсыпаться четыре часа в роте, вот и отдохнете. — глубоко спрятанные глазки лукаво сверкнули, а ухмылку наполовину скрывали пышные рыжие усы.

Смену отстояли. Прием пищи дежурная смена «медсестер» производила в госпитальной столовой, которая находилась тут же в отделении.

По приказу Шершнева доложили прапорщику Сукинцову, что с дежурства в отделении прибыли.

Старшина роты прапорщик Сукинцов. Стройный, заматерелый, по-мужски симпатичный тридцати четырехлетний мужчина. Крепко пьющий. В Германию прокрался в качестве служащего, сантехника. «Качественно» починив сантехнику одному из влиятельных командиров, здесь же призвался в прапорщики. В то время любыми путями пытались задержаться на хлебном месте как можно дольше. А срок пребывания служащего ограничивался тремя годами, военнослужащего — пятью. Вот и подался сантехник в прапора. Срочную он прошел где-то на севере в начале шестидесятых. Рассчитывая на то, что прапорщиком удастся задержаться еще на пять лет, когти рвал — из нас разумеется, перед командованием части. Доказывал свою преданность и незаменимость. Активно привносил в службу роты, худшие элементы неуставщины со своей срочной службы.

— Это хорошо, что вы прибыли. Получите уборочный инвентарь у Запевалова, и на территорию.

Вопрос, а как же насчет отдохнуть, то есть поспать после дежурства, застрял невысказанным у нас в глотке. Территорию уже скребли двое из водителей прослуживших полгода. Петя Рогуля и Вова Величко. Их было трое, хохлов из Казахстана. Третий, Коля Кондратенко, был где-то на выезде. Неплохие, бедовые, уже настрадавшиеся пацаны. Они не скрываемо обрадовались нашему

появлению. Обозначили нам масштабы работы, а сами откровенно стали отлынивать. До обеда мы с задачей справились.

Обед. После КМБ, влившись в ряды роты, за столами в столовой мы сидели по-новому. На правом краю, у окна: Лисович — Шот; Пятаков — Лимонов; и шестеро нас. По -прежнему голодали. До присяги наловчились совать хлеб по карманам или за пазуху и потом при благополучном малейшем случае жевали его с лучшим аппетитом, чем нынешняя молодежь «Сникерсы».

Распределение завтрака происходило так. Сначала на край стола в сторону дедов кочевала миска с мясом и подливой. Они сами накладывали себе в тарелку гарнир (картофельное пюре, гречку, перловку и т.п.) делили поровну кусочки мяса и обильно поливали гарнир подливой. Если были кусочки сала, они доставались полугодичникам, им же, если она оставалась, остатки подливы. Мы сухую гречку или перловку, чтобы проглотить запивали чаем без сахара. Сахар, деды засыпали в кружку так, чтобы «ложка стояла» как они любили пошутить. Этот сахар так и оставался по полкружки, т.к. пить такой чай было невозможно. Главное, чтобы нам не досталось.

Врать не буду, масло доставалось всем одинаково, по положенной двадцатиграммовой шайбочке. Разницы между завтраком, обедом и ужином никакой. Если разве что, в супе или борще был случайно кусок мяса, то понятно, кому он доставался. Я уже говорил, что на ужин хронически была рыба. Жареная, тушеная и на пару. Первые пару месяцев службы, с голодухи, она кажется необычайно вкусной. Через полгода на нее уже смотреть тошно. Старшие призыва ее и не кушали. Рыбы на ужин нам доставалось и по два, а то и по три (если кому повезет) кусочка. По корке две хлеба мы прихватили и в этот раз. Но кое-кто за этим делом зорко следил.

Построились, возвращаемся через плац в роту. Сукинцов шел по краю плаца.

— Иванов, останови роту! — скомандовал Лисович с задней шеренги. — Построй молодых отдельно в одну шеренгу. Команды негласного командира роты, мариец выполнял безукоризненно и безропотно. Сукинцов бросил косяк в сторону роты и потопал по своим «неотложным» алкашевским делам. Сердце екнуло в догадке.

— Иванов! Ну-ка проверь карманы у этих козлов, они по-моему все еще голодают, пора отучить их от этой вредной привычки, -продолжал руководить дед.

Личный состав роты замер в различных позах и с разным выражением лица, в зависимости от прослуженного срока службы. Мы без вины виноватые, от стыда и страха то опускали глаза вниз, то отводили их в сторону. Тельца наши желали просочиться в трещины асфальта. Или хотя бы принять какую- то позу чтобы несчастные куски хлеба не выпирали из карманов, брюк -галифе. Но не тут то было. Это для нас все было впервой, а для остальных такие представления давно пройденные этапы.

У призыва Лимонова, — полугодичников, с явным злорадством и наслаждением, аж слюна капала с высунутых языков. Черпаки — годовики, в основном фельдшера — сержанты, стояли изображая полное безразличие. Ну, а дедушки, кроме главного, насупили морды и играли роль грозных, но справедливых судей. Главный в это время срывался с цепи.

— Сами достанете или мне по вашим карманам, пазухам, пройтись! Живее! Я повторять не буду.

У меня была половинка горбушки. Толик Максименко умудрился распихать по карманам четыре куска, у других чуть поменьше. С превеликой неохотой доставали свои заначки.

— А теперь жрите! Жрите его! Быстрее! Что не лезет? Максимчук! Сейчас я его тебе кулаком в глотку запихаю! Что? В сухую не пролазит, говоришь? Сейчас ты у меня кефирчиком запьешь!

Сцена была позорная. Мимо проходила саперная рота дивизии, они даже приостановились, чтобы посмотреть на то, что медики вытворяют.

— Не крошить! Все в рот, в рот, я вас накормлю, на всю жизнь хватит!

Максимчук пытался часть хлеба раскрошить, одной рукой возле кармана, второй у рта, чтобы хоть от части хлеба избавиться. Он, действительно, в таком количестве и при таком темпе жевания, не проглатывался.

— Ну, наелись?

— Заканчивай! Рота становись! — не выдержал на этот раз Иванов. Угрюмо заняв свои места в строю, мы пошли в расположение.

— Запевай!

Запевалов тут же рявкнул в луженую глотку, а мы подхватили пересохшими губами. Максиму Перепелице из известного фильма, такая служба не могла и в кошмарах присниться.

На ФОТО:1. Работа в отделениях. На фото, М. Иванов. 2.Обеденный зал нашей столовой. Третий стол мой. Мое место по средине, между бачками.

гл. 8. Родился виноватым

Владимир Озерянин

см. ФОТО:1.Дневальный «на тумбочке» (извините за качество фото). Тот самый белый кафель.2.Забор вокруг частей дивизии. Только так мы могли при случае взглянуть на окружающий нас мир (и то без разрешения).3.Одна из казарм «нижней» бригады. Так она выглядела до 1945г. «гордый» фашистский орел на углу казармы, хищно поглядывал на всех проезжающих по расположенной перед ним трассе.4. Так этот орелик выглядел после 1945 г. и до вывода наших войск с Германии. Его специально не сбивали до конца…

— Ты сегодня заступаешь дневальным по роте, распишись в журнале, что ознакомлен, — ошарашил меня новостью дежурный по роте ефрейтор Пятаков.

— Чего? Ты что спятил? Я же только сегодня с дежурства в отделении сменился!

— А я здесь ни при чем, старшина, прапорщик Сукинцов распорядился. Ты и Максимчук, дневальными по роте. Давай торопись. Нужно готовиться в наряд. Побриться, подшить воротничок свежий, выгладить хэбэ. Подучить обязанности дневального по роте. Не дай бог получишь замечание на разводе. Сапоги почисти! — это уже он мне вдогонку.

Душевный солдат ефрейтор Пятаков. Другой бы и этого не подсказал.

Впервые готовился в наряд. По роте. Под моим наблюдением и охраной будут люди. Личный состав всей части; плюс ружейная комната. Во мне поселялось чувство огромной ответственности. Готовился тщательно. Наглаживался, брился, мылся, подшивался. Солдатское хэбэ-брюки, стрелки на них наглаживаются штык-ножом. Эти стрелки как раз, чтобы навытяжку, не шелохнувшись простоять на разводе. Затем они уже никому не нужны и рассыпаются при движении через пять — десять шагов. На разводе сносно доложил обязанности дневального и дежурного по роте дежурному по объединенному штабу. Замечаний по внешнему виду не имел.

Дежурным по роте заступил сержант Дош. Старшая медсестра хирургического отделения он, по штату. Дежурство приняли в течение пяти — десяти минут. В голове был туман. Начинали сказываться предыдущие бессонные ночи. Дневальные на прием пищи ходят по очереди. Один, вместе с дежурным по роте, идут и принимают у дежурного по столовой накрытые столы. Принимают пищу вместе с ротой, затем первый дневальный мчится в расположение роты и становится у тумбочки. Второй рысью несется в столовую.

Если ты «лимон», то из пищи тебе в лучшем случае достается чай (без сахара), в обед компот и может быть баланда, остывшая от первого блюда. Но сначала нужно собрать побыстрее ложки, нанизав их на большую проволочную булавку и внимательно пересчитать. Не дай Бог не хватит одной — двух штук! Затем быстро проглотить, что осталось от сослуживцев, сдать помощнику по столовой убранные столы. Бегом в посудомойку вымыть ложки, и по счету передать хлеборезу. В хлеборезке сидит «черпак» с мордой в квадратный метр и пудовыми кулаками. Сначала он проверяет чистоту ложек.

— Ты! Урод! Ты что принес?! Ложки жирные! Перемыть! Пулей обратно в мойку. Воды горячей нет, посудомоя нет. В роту уже опаздываю. Холодной водой жир отмываться не желает. Самые жирные протираю неприкосновенным носовым платком. За него еще спросят на утреннем осмотре. Назад в хлеборезку. Натужно сопя, как кузнечные меха, маслодав* снова пальцами проверяет наличие остатков жира. Вроде удовлетворен. Пересчитывает, сверяется по бумажке с количеством личного состава в роте, стоящих на довольствии.

— Ты! Баран! Здесь же двух ложек не хватает.

У меня отвисает челюсть до пупка.

— Ищи!

Безнадежно опаздываю в роту. Несусь по залу. Глаза расширены до предела, сами рыщут по всем закоулкам, слава Богу на столах других рот, еще не везде убрано. Но их тоже охраняют. Но может менее бдительные? Можно нарваться. Деваться некуда. Вроде, незаметно подбираю в разных концах зала пару ложек. Бегу в мойку. Бегу к ненавистному хлеборезу. Сам себе сдаю кросс в двести метров по диагонали через плац в роту, со скоростью звука.

Сержант Дош, аж поперхнулся.:

— П-почему опоздал?

Лицо у бедолаги пошло красно-бледными пятнами. Вообще -то пацан страдает комплексом. Головка маленькая, тыковкой. Зубки передние один на другой позалазили. Подбородка почти нет на голове и над верхней губой — жиденькие волосинки. Типичный дегенерат. Правда, позже неоднократно хвастался, что бабка немецкого происхождения, хотя в России фамилии и родство вроде бы передаются не по еврейскому принципу,

— Марш принимать наряд

Подбегаю к первому встречному черпаку.

— Слышь, друган, объясни, в чем смысл приема наряда дневальному по роте?

Спасибо, друган (кто-то из водителей) не послал сразу далеко и безвозвратно, объяснил:

— А тебе ничего принимать и не надо, кроме разве что, посчитай уборочный инвентарь, чтобы все было по описи и в наличии,

— А, а, а пппорядок в роте на территории, как принимать, — от волнения, заикаясь, застрекотал я.

— Ну, ты и дурак. Ты видел, кто стоял дневальными сегодня по роте?

— Ну, видел. Лисович и Болотов.

— Во, молоток! А теперь врубись, один дед, второй черпак. Они что тебе будут сдавать в вылизанном состоянии порядок в расположении и на территории? А вот ты завтра, смотря кому, будешь сдавать, если своему призыву, считай, повезло. Ну, давай, действуй салага.

С растерянным в очередной раз за день видом, я побрел в умывальник считать специально разбросанные по полам швабры, веники, тряпки и тазики. Максимчук в это время стоял у тумбочки (или как чаще выражаются «на тумбочке») вид у него был не менее тоскливый, чем у меня. Он уже нахватался бананов по поводу и без повода.

— Лева, Дош в кубрике, — прошептал он мне. — Иди, доложись, что наряд принял, а то он уже кипишует.

— Товарищ сержант! Рядовой Озерянин наряд по роте принял! Есть замечания по порядку в расположении и на территории, — проблеял я последнее предложение на полтона ниже.

— А чем вы, товарищ солдат, до сих пор занимались? А? Я вас спрашиваю! Еще пол часа времени вам! Идите и принимайте!

— Есть! — пулей вылетаю в коридор.

— Толя, — спрашиваю у Максимчука, ты Лисовича не видел?

— Так, ось там, в кубрику у водіїв* (укр). (Да вон там, в кубрике у водителей).

Надо заметить, что Черновицко-Тернопольские ребята с большим трудом переходили в общении на великий и могучий язык до самого конца двухлетнего срока службы.

— Слухай, Лева, тут мэни казалы, що нэ трэба, дежурному

говорыты, що е замечания по порядку, все равно прыбыраты нам

прыйдэться* (укр).-Слушай Лева, мне здесь подсказывали, что ненужно говорить дежурному, о замеченных недостатках, все равно убирать нам.

Я развел руками, мол, пусть будет что будет, и пошел искать Лисовича. Постучался в кубрик водителей. Открыл дверь. Дедушка возлежали на боку, как древний римлянин, на одной из заправленных кроватей. На соседних кроватях лежали такие же «древние». В кубрике было сумеречно, свет не зажигали. Возможно, что я случайно попал на совет старейшин. Все посмотрели на меня, как на мелкую, но досадную помеху, прервавшую интересную беседу. Лисович лежал лицом ко входу. Из под мохнатых бровей в меня уперлись два тусклых, злых, огонька блеклых глаз.

— Шшо надо? — спросил он.

— Сержант Дош приказал принимать у вас порядок на территории и в расположении — пролепетал я.

— Солдат, передай Дошу, что я завтра приму у него наряд так, что кое у кого, жопа потрескается, ты понял? Пошел вон отсюда! — просипел дед.

Иду снова к дежурному

:- Товарищ сержант, дневальный по роте рядовой… Наряд по роте принял, замечаний нет!

— Ах, нет говоришь? Сейчас я сам проверю территорию,

И Дош вышел на улицу. Через минуту вернулся обратно.

— Солдат ты чего стоишь? За мной на территорию!

Я выскочил вслед за ним. Уличное освещение работало в достаточно положительном режиме. Территория была освещена хорошо.

— Значит так, товарищ солдат. Сейчас время 21 час. До 22, чтобы территория сверкала. В 22.30 после отбоя я буду учить вас мыть полы в расположении.

В течение часа, я сгребал с территории фантики, окурки и прочую мусорную гадость. Вы спросите, откуда мусор у нас на территории? Элементарно. Просто напротив здания нашей медроты, я уже об этом упоминал в самом начале, располагалось офицерское общежитие. Ежеминутно, в течение суток, из окон на общий газон, этого добра вылетало предостаточно.

В 21.30 рота построилась перед входом. Через пару минут с места, с песней двинулась на плац. Вечерняя прогулка в течение получаса. Деды курили за углом. Прапорщик Сукинцов со скучающим видом курил у кромки плаца. Я добросовестно размахивал скребком. Все все хорошо понимали. Был тихий, теплый июньский вечер. Восточная Пруссия отдыхала. Армейская идиллия. Тишину нарушали только Ванька Запевалов из нашей роты и запевалы из других подразделений.

Высокоэстетично образованные старлейторы, литехи, прапора — «куски», «сверчки» — сверхсрочники и их постельные прокладки — как русскоязычные так и немецкого происхождения нашвыряли относительно немного мусора. В течении часа с минутами я справился. Прибыл в роту и доложил дежурному в 22.10. Дош сверкнул мышиными глазками, и криво ухмыльнулся потускневшей фиксой из белого метала:

— Хорошо, качество уборки я проверю с утра. А сейчас приступаем к уборке помещений расположения. Ты, Озерянин и ты Максимчук, идите сюда, на тумбочке постою я. Берите веники и щетки, быстро подметите в умывальнике, туалете и коридоре

.Через 15 минут поставленная задача была выполнена.

— А теперь приступаем к главному, — вещал голосом сенсея Дош.- В умывальнике стоит сорокалитровый бак.

Наберите в него две трети горячей воды и тащите в конец коридора.

Набрали, вытащили.

Краткое отступление в отношении пола в коридоре и на остальных этажах нашего здания. О, это уникальные полы! Ничего подобного в дальнейшей службе мне встречать не приходилось. Это была гордость нашего начальства и проклятие для уборщиков. В частности для дневальных роты. Они, эти полы, были вымощены ярко белой плиткой. Но плитки были мало того, что белые, но еще и не плоские, а в мелкую гофрированную полоску по диагонали. Видимо, чтобы на них нельзя было поскользнутся. Да, чисто вымытый такой пол смотрится здорово. Но, одно маленькое, но. Он не был предназначен для сапог солдата Советской Армии. Сапоги были качественные, на литой резиновой платформе. При соприкосновении с плиткой этого замечательного пола, на нем оставались черные полосы разной длины. С подъема и до отбоя десятки тяжелых сапог оставляли сотни таких полос.

К отбою пол становился лоснящимся — черным. Любоваться его белизной мог только наряд по роте, в течение ночи, до подъема. Ну и днем перед посещением роты высоким начальством, если не запускать личный состав в расположение, а случайно заходившие, по крайней необходимости, ходили по нему на цыпочках.

— Так, вот вам кусок хозяйственного мыла — продолжал кацапский немец.

В принципе, дальнейший ход приготовления моющего средства (раствора) мы уже замечали в процессе нашего непродолжительного срока службы. Штык-ножом мыло тоненькой стружкой необходимо было настругать в бак с горячей водой. Затем щеткой-шваброй взбить густую мыльную пену. Металлической тарелкой из-под второго блюда (благо, этого добра, баков, тарелок и т. п. ворованного со столовой хватало), разбросать пену на пол, толстым слоем по щиколотки. Затем щеткой, с короткой жесткой щетиной драить эту плитку до самозабвения. Надо заметить, что щетка была в виде швабры, с ручкой. И так с поступательными интервалами, периодически взбивая и разбрасывая пену, в течение часа — полутора, вдвоем работа завершилась. Пол сверкал матовой белизной. В нем даже отражались наши удлиненные силуэты. После уборки умывальника и туалета, где раковины и унитазы также отмывались до сверкающего состояния, в 24 часа мне было предложено дежурным, уснуть до 3°°. Это я быстро и с удовольствием выполнил.

— Дежурного поднимешь в 5.30. — прошептал мне Толя. В 3°° я уже стоял у тумбочки. Тишина. Личный состав роты спит. Я один. Глубоко зевнул. Передо мной решетка ружейной комнаты и электрические часы на стене. Я, впервые, совершенно один и бодрствующий. Жуть, как хочется спать, но нельзя и негде. В голову лезут разные мысли, вплоть до возвышенных. Типа: " Ну, вот и стал я настоящим солдатом. Охраняю настоящее боевое оружие и сон своих сослуживцев. Или, а как там дома?, как мои родители?, чем сейчас занята моя любимая. О трудностях первых шагов службы, чего бы сделать такого, чтобы быстро их преодолеть и так далее. Ах, как хочется спать, но нельзя, ведь я на боевом посту и тому подобное».

Ну вот, уже и пять утра. Вот и еще полчаса прошло, пора поднимать дежурного. В потемках (включение дежурного освещения в спальных помещениях у нас не практиковалось) нахожу кровать сержанта Доша. Он спит, одетый поверх заправленной кровати, только сняв сапоги.

— Товарищ сержант, — шепчу ему на ухо и легонько толкаю в плечо.

— Да, … встаю, встаю.

Я убеждаюсь, что он сунул ноги в сапоги и ухожу на свое место у тумбочки. Сержант посещает туалет и выходит на улицу возвращается через минут пять. Замечаний по уборке территории нет. Я рад,, надеюсь, сегодня мы сдадим наряд без сучка и задоринки. Неужели сегодня буду спать с отбоя до подъема? Это целых восемь часов. Эх, хорошо.

Дежурный по роте зашел в комнату дежурного по части. Они вышли из дежурки вместе без пяти шесть, и одновременно в расположение роты вошел командир части майор Феоктистов и начальник штаба капитан Басин. Дежурный по части прапорщик Дедушкин, а затем мы по очереди, негромко представились. Начальник штаба вручил прапорщику пакет, который тут же незамедлительно был вскрыт, и озвучен. В 6°° медицинской роте учебная тревога. Оставалась минута. Дош подошел ко мне и шепотом произнес:

— Твои личные действия по тревоге?

— Я посыльный за четырьмя офицерами.

— Значит так, у тумбочки остаюсь я, ты действуй по плану тревоги, — еще раз прошептал Дош.

— Подавай команду.

— Рота подъем! -на всю мощь голосовых связок и молодых легких гаркнул я.

Резко и противно заскрипели панцырные пружины солдатских кроватей.

— Учебная тревога! — После небольшой паузы выдохнул я.

В кубриках стоял приглушенный шум. Через приоткрытые двери комнат было слышно, как деды и черпаки сквозь зубы, про себя матерковали. Остальные шуршали молча. Дош в это время вскрыл ружейную комнату. Кратко рявкнула сигнализация. Тут же понеслась выдача оружия — разбор автоматов.

Я схватил свой и прокричал дежурному номер «1122». Затем быстро в «кубрик», отвязал под кроватью вещевой мешок. Мигом скатился в подвал. ОЗК* и каску в руки. Бегом на улицу. Всю амуницию на себя, на ходу. Бегом по маршруту. Через пять минут тяжело, жарко. Вещмешок и автомат оттягивают плечи. Каска бьет по пояснице. Предрассветные сумерки. А вдруг не уложусь во время? Бегу по парковой зоне.

«Может оставить мешок с ОЗК под кустом? -сверлит мысль, -будет легче. Авось никто не увидит?»

Быстро снимаю его и бросаю в кустарник.

Стараюсь запомнить место. Бегу,

стало легче. Всех своих «подопечных» оповестил. Бегом в роту. Заметно светлеет. К своим кустам. Мешка и ОЗК нет. Минута на поиски — нет. Прошибает пот. Бегом в роту. Перед ротой куцая шеренга уже прибежавших посыльных. Напротив ряд прибывших офицеров и прапорщиков. Командир части чего-то им доводит. У его ног стоит чей-то вещевой мешок и ОЗК. Может не мой?

— Товарищ майор, разрешите стать в строй?

Командир делает вид, что меня не замечает, хотя я стою перед ним. Приглядываюсь к биркам на амуниции, которая стоит у него возле левой ноги, ошибки нет. Вещевой мешок и ОЗК мои.

— И в то время, когда все военнослужащие срочной службы, честно и добросовестно… — вещает командир.

Но я дальше уже не слышу. Короткие волосы шевелятся на голове. Что теперь будет? Позор…

— Рядовой Озерянин! За недобросовестное отношение к исполнению… — шум в ушах…, — на первый раз объявляю вам выговор! Стать в строй. Старшина? Возьмите поведение солдата под свой контроль.

Я:

— Есть!

Сверкнули стальным блеском глаза на суровой морде лица прапорщика Сукинцова.

Сердце мое ухнуло в малый таз.*

В 8.30 после завтрака, построение на развод. Находящихся в наряде, это мероприятие обычно не касается, но Дош, оскалив хорьковую мордочку, прорычал мне:

— Озерянин, марш на развод!

Стою, ни живой, ни мертвый в строю.

— Рядовой Озерянин!

— я!

— Выйти со строя на пять шагов!

Выхожу. Сукинцов кратко информирует присутствующих об утреннем событии. За нарушение уставных норм при приведении части в боевую готовность рядовому Озерянину, объявляю три наряда вне очереди!

— Есть три наряда вне очереди!

— Сегодняшний наряд не в зачет, после обеда готовишься, к заступлению в наряд!

— Есть!

— Стать в строй!

На вдруг одеревеневших ногах занимаю свое место в строю. Наряд не в зачет, это значит, что в 18°° нужно снова стоять в строю на разводе. Ну и. естественно, никакого времени на подготовку к наряду, то есть поспать хоть час мне уже никто не предоставит, я- штрафник, мне об этом даже не стоит заикаться.

Дежурным по роте был назначен… сержант Шершнев. Его, оказывается, как моего непосредственного командира, так же решили ткнуть носом за мои грехи. Я тут же начал догадываться, чем его дежурство обернется для меня. Он уже пару раз «весело, с озорством» заглянул мне в глаза, его взгляды были многообещающие. Вторым дневальным заступал рядовой Лимонов. На его щербатой харе светилась счастливо-сострадательная ухмылка.

Сутки отстояли. Шершнев спал. Лимонов стоял на тумбочке до 13°°. я убирал все, что необходимо в казарме и на территории. С 1°° до 6°° стоял я. С утра, и целый день, кроме перерывов на прием пищи, где всю черновую работу выполнял, естественно, я, и еще я убирал территорию. Пришло время сдавать наряд. Дежурным по роте заступал… рядовой Лисович. В его глазах, как в тихих омутах, светилась ядовитая ненависть ко мне.

— Иди сюда, — просипел он мне. Подхожу.

— Как думаешь сдавать наряд?

— У меня все готово.

— Это тебе так кажется, салага. Пошли со мной.

Он впереди, я за ним, спустились в подвал.

— Посмотри на потолок.

Высота подвального потолка была примерно один метр девяносто сантиметров. Под потолком проходили десятки труб различного предназначения. Канализационные, теплотрасса, кабели и т. п.

— Подпрыгни, вцепись рукой за одну из труб, ладонью второй проведи по верхней поверхности соседней трубы — скомандовал он.

Выполняю команду, сверху обильно посыпалась пыль. Ее многолетний слой был толщиной в пару сантиметров, Она ждала меня с 45-го года.

— Твоя задача, оттереть все трубы от пыли, подмести пол, намастичить и натереть до блеска пол в подвале. Когда закончишь, доложишь мне. Если мне понравится, возможно, что еще немного сегодня поспишь. Вопросы?

— А-а п-п-почему я должен здесь убирать, это ведь не входит в территорию для наряда?

— Будешь, задавать вопросы, пойдешь очки в туалете драить, зубной щеткой. Скажи спасибо, что я еще не послал тебя мыть лестницу до третьего этажа снизу вверх, как это делают такие, как ты в соседних частях. Ты понял? Че-пе, ходячее.

После ужина, вечерней прогулки и вечерней поверки с отбоем, я пошел выполнять приказ. Набрал ведро теплой воды, взял тряпку, табурет и спустился в подвал. Освещение тусклое, полумрак. Глаза слипались, руки не сгибались, на душе тоска. Воду приходилось менять часто. Протирать пыль было относительно легко. Тяжелее было в одиночку толкать — таскать тяжелую наполненную танковыми траками натирку, так называемую «бабу». К двум часам ночи работа была сделана. Но в это время за углом на лестнице, я услышал какой-то разговор с хихиханьем. Замедлив работу, прислушался.

— Ни в коем случае спать его не отпускай, придумай еще что-нибудь, пусть пашет, отправь убирать туалет, спать отпустишь за полчаса до подъема. Пьяным полушепотом наставлял Лисовича прапор Сукинцов.

— Конечно, конечно, да, так и сделаю, ты не волнуйся, он у меня службу узнает — заверял Лисович Сукинцова.

Но что меня поразило больше всего, это то, что Лисович тоже был пьяным, и с прапорщиком разговаривал на равных, как закадычные друзья. Немного позже, я узнал, что они сдружились давно, когда Сукинцов еще был «вольнягой» -т.е. вольнонаемным сантехником. В свое время, видимо, бедолаге Лисовичу пришлось не один раз пошуровать тросом, пробивая, прочищая канализацию на пару с Сукинцовым. В очередной раз я понял, что отдыха не будет. Сукинцов уполз в свою нору на третьем этаже. Лисович прошелся по подвалу, спустился в теплопункт. Там был бардак.

— А здесь я, что ли буду убирать? Ты что не понял? Я же приказывал весь подвал!

— Я не знал, что есть еще такое помещение, — попытался соврать я.

— Ну, так узнаешь, ты у меня здесь и подохнешь, сука! Когда здесь уберешь, возьми лезвие и отдраишь все очки в туалете! Понял?

— Да.

— Не да, а так точно. Понял?

— Так точно!

— Вперед!

В теплопункте было жарко, морило в сон. Крутилась мысль поспать с полчаса прямо здесь на полу. Но я знал, что усну и просплю подъем, будет еще хуже. Нет, вперед, за работу. Теплопункт прибрал. Когда дошло дело до туалета, я согласился только протереть полы. Чем обычно и занимался наряд. От чистки унитазов категорически отказался. За что Лисович пообещал сгноить меня в нарядах. И вообще убить при случае. Но что то у него потом не заладилось. И до драк, дело не дошло.

Драить лезвием въевшийся слой ржавчины на унитазах, еще то занятие. Особенно когда из-за неровной поверхности эта гадость не отдирается. Плакался мне как -то Толик Максимчук, которому пришлось таки заняться этой «работой». Еще меньше такой унизительной работе способствует наличие фельдшерского диплома и высокое самомнение. Особенно когда задачу эту ставит тебе безграмотный, пьяный, санитар по штату и по рождению. В половине шестого утра, я нырнул под одеяло.

*маслодав-одна из кличек хлеборезов. Помимо нарезания хлеба, они еще и масло штампуют (делят на порции), специальным приспособлением.

*ОЗК-обще-защитный комплект (прорезиненный комлект защиты от оружия массового поражения).

гл. 9. Апогей беспредела

Владимир Озерянин

Через полчаса, вместе со всеми, разбитый и мрачный, бежал километровый кросс. Лимонов, пристроившись сзади, всю дорогу пытался сбить меня с ног, это ему не удалось. Перед финишем, я чуть было не съездил его по роже, но усилием воли воздержался, и только робко послал его на ху… тор, бабочек ловить. После разминки, вроде взбодрился. Стало легче. После завтрака Максимчук передал, что нужно с 9°° заступать на дежурство, в терапию.

Дежурство протекало спокойно. Больных в терапии находилось относительно немного, сказывался летний сезон. Инфекционные, если они и были, то эвакуировались на остров Капут*, в инфекционное отделение гарнизонного госпиталя. Ночь я пополам поделил с фельдшером хирургического отделения Харламовым. Харламов, высокий под два метра, скуластый парень, в отличие от других попал в часть с осенним призывом, уже перенес свою часть тягот и лишений в воинской службе, и хотя тоже приобрел ряд отрицательных навыков по отношению к братьям меньшим, но еще не успел потерять человеческое лицо. Работы не гнушался, а при случае старался подсказать и помочь, если не видел никто из старших призывов.

После утренних процедур я перемыл и поставил кипятить шприцы. Выдержав необходимое время кипячения, выключил стерилизатор из розетки. Через час одному из больных пневмонией подошло время очередной инъекции пенициллина. Стерильным пинцетом достаю из стерилизатора десятиграммовый шприц и случайно замечаю, что прямо по вертикальной полоске, где нанесена градуировка, сверкнула трещина. Стеклянные шприцы имеют свойство иногда лопаться в процессе кипячения.

В этот же момент в процедурный кабинет заглянул сержант Шершнев.

— Как дежурство? -поинтересовался он.

— Без проблем, товарищ сержант, — бодро доложил я. И тут же без задней мысли демонстрирую ему шприц и говорю, что вот, дескать, есть одна мелочь, шприц лопнул.

— Где? — начинает его рассматривать — не вижу.

— Да вот же по этой черточке, — тыкаю я пальцем, — ее только при повороте на свет заметно. И тут он заметил:

— Ах ты, сука!

Мгновенный удар в солнечное сплетение, через секунду я лежу в противоположном от двери конце кабинета, под батареей, за пять метров от места контакта.

— Ну! Это тебе даром не пройдет! — резко хлопнув дверью, и вместе со шприцем Шершнев исчез.

Я отдышался, поднялся на ноги.

«За что?» -метался молнией вопрос в голове. Как выяснилось позже, уже тогда, стеклянные многоразовые шприцы в армии были большим дефицитом (думаю, что искусственным, надуманным, скорее всего аптекари уже тогда имели на этом свой бизнес, и не только на этом). Через пару минут Шершнев сам не свой снова залетел в процедурную.

— Пошли со мной!

Иду. Он ведет меня в хирургическую ординаторскую.

— Заходи.

За столом посередине кабинета сидит старший лейтенант, без халата, в повседневной форме. Лицо чисто азиатское, темно-смуглое, скуластое. Глаза черно-оливковые. По-своему, даже довольно симпатичный, но рожа очень злая.

— Разрешите войти?

— Да!

— Разрешите присутствовать, товарищ старший лейтенант?

— Да!

Замираю возле двери, Шершнев рядом. Фамилия старлейтора — Дусалиев (казах).

— Слушаю тебя, Шершнев!

— Товарищ старший лейтенант этот солдат во время дежурства разварил 10-граммовый шприц!

— Что? Да вы что, товарищ солдат?! Вас что не учили обращаться с медицинским инструментарием?!

Я, все еще не веря в правдоподобность происходящего, наивно улыбаюсь.

Никак не могу поверить, что стоимость какого-то замызганного шприца достойна таких крутых разборок, не исключен вариант, что он был треснувший задолго до моего дежурства.

— Ах, вы еще, товарищ солдат, и ухмыляетесь? Да вы знаете, что я с вами сделаю? Вы знаете, что такое гаубица Д-30?! Не знаете? Тогда узнаете! До самого дембеля будете на ней правую рукоятку крутить! Я покажу вам, как с казенным имуществом обращаться! Шершнев, еще один прокол со стороны этого солдата, немедленно доложите мне, и я найду место достойное его применения. Марш отсюда!

Стоимость шприца высчитали с моей очередной получки. Десять марок забирал дед покровитель, пять марок оставалось на зубную щетку, пасту, лезвия и тетрадь для политзанятий, шприц стоил около трех марок. Спросите почему Шершнев потащил меня на разборки к хирургу, а не к своим терапевтам? Потому что по штату, начальник хирургического отделения, он же и командир эвакороты, то есть больший начальник, чем просто командир госпитального (т.е. терапевтического отделения). Да и по правде сказать, мои терапевтические начальники, капитан Аббасалиев (азербайджанец) и капитан Гайдунко (украинец), по сравнению с хирургами, были большими либералами. Они на какой — то поганый шприц и внимания бы не обратили. Зная это, «великий поборник справедливости» Шершнев, и потащил меня к не менее великому защитнику «порядка» в медроте- Дусалиеву. А для нас тогда, для меня в частности, они эти Дусалиевы, Феоктистовы и Сукинцовы, были ох и ах какие начальники. Вершители судеб.

В очередной раз, парализованный страхом, я меняюсь с дежурства и спускаюсь в роту.

— Товарищ прапорщик, рядовой Озерянин с дежурства в отделении сменился, прибыл в ваше распоряжение.

По глазам Сукинцова вижу, что о шприце он уже проинформирован. Рожа довольная.

— Это хорошо, что в мое распоряжение. Значит так, сейчас идешь к Запевалову, получаешь уборочный инвентарь и до обеда работаешь на уборке территории.

Спускаюсь в апартаменты ефрейтора Запевалова.

— Товарищ ефрейтор, разрешите обратиться..?

— Стой, стой Озерянин, не надо так официально… я вижу, что ты уже на ногах не стоишь, сколько суток не спал… Знаю, суток трое-четверо. Вижу, не попал ты в струю. Ну, ничего, крепись, злее будешь. А сейчас пошли со мной. На территории уже работают, Сукинцов один хрен проверять не будет, эта забота возложена на меня. Пошли. Заходим через приемное отделение, на четвертый, чердачный этаж. Ваня своим ключом открыл какую-то боковую дверцу, и мы оказались в небольшом полутемном помещении, заваленном бэушными матрацами, одеялами, бельем, валенками, сапогами и т. п.

— Значит так, салага, я вижу каблуки твоих сапог почти стерлись, ты подберешь здесь себе подменку, а то так тебе твоих до конца года не хватит. Дальше, сейчас я тебя здесь закрою, пару часов поспишь, если что я скажу, что только — что ушел сапоги подбирать. Да, только не подумай, что я тебе в чем — то симпатизирую. Лично ты, как и все вокруг — мне на хер не нужны. Просто я, уже все то, что сейчас накатило на тебя уже прошел.

Меня в свое время нормальные пацаны тоже поддержали, не допустили до петли. Я, в отличие от наших дуроломов командиров и замполитов вижу, что ты не причем. Ну, отдыхай, авось, когда -нибудь пригодишься.

Он закрыл меня снаружи, и ушел. Я подобрал себе пару более-менее пригодных сапог, прилег на матрацах и мгновенно уснул. Разбудил меня Запевалов перед обедом, все было тихо, я почти выспался.

— Спасибо, Иван, ты настоящий друг.

— Товарищ выключатель, разрешите обратиться!

— Да, разрешаю — гугнявит Лимонов.

— Товарищ выключатель, разрешите вас вырубить?

— Да, разрешаю — тот же голос.

Резко нажимаю на клавишу, свет гаснет, строевым один шаг и я в постели.

— А спокойной ночи старикам, ты, что не желаешь? — это Лисович.

— Дембель стал на день короче, спи старик, спокойной ночи! — это я вслух,

«Чтоб ты сука околел к утру», — это я про себя шепотом.

— Отбой!. — Прокукарекал дневальный.

Мгновенно проваливаюсь в сон. Но нет, это еще не был окончательный отбой. Через пару минут просыпаюсь оттого, что кто-то толкает меня кулаком в бок.

— Проснись, лежебока. Ну, у тебя и сон. Крепкий и быстрый. Или может, прикидываешься? — это мой ангел хранитель Шот. Слышу, какой — то противный запах возле носа.

— На, держи, смотри, не урони — он сует мне в руки солдатскую кружку. — Давай, давай, пей быстрее, народ ждет тару.

Я, со сна не совсем соображая, начинаю что-то хлебать:

— Что это такое? -мычу сквозь зубы в сторону Шота.

— Пей быстрее, это бражка.

Допиваю пойло, по консистенции — жидкое тесто, по вкусу — да что-то похожее на квас с сильным привкусом бензина.

Канистра из под бензина, заранее заготовленная, после отбоя кочует под кроватями и каждый обязан налить себе кружку, а старикам — кто сколько захочет. Но выпить обязаны все. Круговая повязка. После узнал, что раствор готовится на базе теплопункта, благо все компоненты имеются в избытке. Там же, на теплопункте, среди теплых труб она выстаивается. Канистра продолжает со скрежетом кочевать из- под одной кровати под другую. Дедушки уже общаются между собой счастливо-оживленными голосами.

Наконец, шум был, видимо, услышан и в коридоре. Дверь приоткрывается, в щель просовывается к выключателю рука, свет зажигается, затем появляется недовольная морда дежурного по части, прапорщика Руфьева.

— Чего не спите? Что за шум после отбоя? Что за запах? -обращается он ко всем сразу. Молодежь имитирует крепкий сон.

— А то ты не знаешь, что это за запах, давно сам употреблял? Подходи, и тебе кружечку нацедим — это Лисович.

— Но — но, товарищ солдат, что вы себе позволяете, — не очень уверенно парирует Руфьев. — Уберите все отсюда и проветрите помещение.

Лимонов встает и куда-то уносит, пустую канистру. Наступает тишина. Я окончательно засыпаю.

Следующий день, на разводе, в 8.30 мне приказано заступить на дежурство по приемному отделению. Штатных фельдшеров срочной службы в приемном отделении не было. Был начальник, капитан Чистяков, был прапорщик — фельдшер. Дежурства фельдшеров-срочников шли по отдельно составленному графику, при этом оперблок и старшая медсестра хирургии не привлекались. И первые, и последующие дежурства в этом отделении мне понравились. Напряженки не было, хотя и без дела сидеть не приходилось. Работа живая. Прием поступающих практически круглосуточный, бывала нагрузка по неотложной медицинской помощи, и достаточно бумажной волокиты. Журналы, медицинские книжки и т. п. Главное, что здесь над душой не стояли деды и сержанты. С врачами и фельдшерами — прапорщиками проблем не возникало. Жаль, что этих дежурств, было не более трех раз в месяц.

Очередной развод, после смены с приемного отделения. Старшина Сукинцов зачитал, что сегодня вечером я заступаю в наряд по нашей госпитальной столовой. Это на сегодняшнем языке, назвали бы «беспредел», тогда это называлось в армии (да и сейчас на армейском сленге) не вылазить из нарядов. Толком нам никто никогда не доводил, сколько суточных нарядов может быть у военнослужащего срочной службы за неделю, в месяц. Но смутно все имели представление, что в худшем случае через день (то есть сутки через сутки), у меня же получалось, что в лучшем случае, официально, одна ночь в неделю, принадлежала мне полностью, то есть с пребыванием в казарме. И то при условии, что деды (сержанты) не пошлют на какие-либо авральные, ночные работы. На мой косой взгляд в сторону Сукинцова, он метнул не менее жестко-колючий и многообещающий. Перестрелка глазами была кратковременной, нам обоим хорошо понятной, для окружающих незаметной (для не желающих замечать).

Госпитальная (медротовская) столовая была небольшой, примерно на тридцать посадочных мест. Если больных бывало больше, то, естественно, питались в несколько смен. Располагалась она на втором этаже, над приемным отделением. Имела все необходимые, но очень маленькие цеха, которые сообщались между собой одним узеньким коридорчиком. Причем, в одном конце, находилась посудомоечная комнатка, а в противоположном -варочный цех.

Для выполнения подсобной, черновой работы на всех этих объектах, выделялся, как оказалось, аж один человек. Я, вообще, по физиологии своей, тогда еще практически не потел. Здесь на радость Шершневу, Лисовичу, Лимонову и Сукинцову — пот лил с меня ручьями. Все они в течение суток в разное время заглядывали, справляясь, как я тут. В их глазах светилось счастье. Они-то, это уже проходили, и знали, что где- где, а на этом объекте потяжелее, чем в обычной солдатской столовой, или в наряде по роте. Ни минуты покоя. Работы — валом. Горы столовой и кухонной посуды, полы, столы, разделочный инвентарь. Чистка овощей, разделка мяса и рыбы (да, и это тоже, хотя это работа повара).

О! Повар! В этой столовой на тот период работал по моим понятиям уникальный повар. Илья Абашидзе. Грузин с абхазским уклоном. Увалень килограммов за восемьдесят. Большой кавказский, с горным изломом нос, сросшиеся в одну линию широкие черные брови, толстые (чувственные) губы. На улице до +30°С, в посудомойке, при газовой горелке, до +80°С (а может и больше). Работа кипит, пот со лба не успеваю стряхивать. Вода из кранов шумит, посуда стучит — ни хрена не слышно. Но где-то в отдаленности вроде кто-то кричит, и даже как будто мою фамилию. Но тогда, мои уши еще не были привыкшие ко всем интонациям и диалектам народов населявших необъятную Родину, СССР. А поварюга еще и «р» не выговаривал. На его языке звучало что-то наподобие: «Озеля, Озеля!»

— Да что еще такое? — бросаю работу, забегаю в варочный. Небольшое помещение (примерно три на четыре метра), одна электроплита. Грузин в белой куртке, без колпака, рукава закатаны до локтей. Волосы курчавые, усики уже хорошо заметные, руки волосатые. Абрамгутанг.

— Илья! Ты меня звал?

Он злобно таращится на меня:

— Да, да, льожку! Льожку!

— Что, ложку помыть?

— Нет!

— Льожку, льожку!

— Подать?

— Да, да!

— А где она?

— Вот, вот.

Рядом с плитой- металлический разделочный стол. На нем, лежит обычный солдатский черпак емкостью на 250 гр. Черпак, не нагибаясь, можно взять, протянув руку.

— Так что, тебе его подать?

— Да! — абхазец пытается изобразить зверскую рожу (он прослужил уже год).

— А ты что не можешь ее взять?

— Озеля, не кличи, ты еще не имеешь права кличать, ты ешше малядой.

— Так ты отрываешь меня от работы, чтобы я подал тебе этот черпак?

— Работу успеешь, я хочу так, ты не понималь, так польожено. И все твои, Сукинцов, Шершнев, Лисович — загибает пальцы, говорили мне, что тебья надо, это… как? Загонять!

— А — а! Ну, тогда все понятно. Это таким образом ты будешь меня загонять? Да?

— Да! — Смотрит на меня как бычок.

Несмотря на уже появившиеся внешние признаки полового созревания, лицо еще детское, а хочет уже казаться старым и злым, а это еще у него плохо получается. А меня злость трясет оттого, что и эта черножопая обезьяна пытается на до мной издеваться. Да еще и самым тупым, примитивным способом.

— Илья, тебе сколько лет?

Долго в упор смотрит, соображает, что и как ответить этому салабону, или вообще отвечать нельзя, чтоб не уронить свое черпаковское достоинство.

— И какое у тебя образование? Наконец произносит как выплевывает:

— Мне девятнадцать лет, я шьколу, девять класс закончил. А ты фельдшир? Ну и чито, ты малядой и все, иди работать.

Иду и думаю. За что я, дипломированный, уже успевший в гражданской жизни попользоваться даже авторитетом среди взрослых, неплохо знающий свое дело… вынужден пресмыкаться перед сантехником Сукинцовым, уродами вообще без образования Лисовичем, Абашидзе. Заправлять кровать и подшивать

воротничок «покровителю» Шоту. И еще и деньги ему отдавать, за что? «Но — кто вопросы задает, тот по службе не растет». Это я услышал намного позднее. А пока…

— Илья, я пойду работать.

— Иди.

— Озеля, стой, ты не обижаись, я только месяц как стал поварь, а до этого я год из этой столовай не выходиль, я здесь спаль, я быль вечни наряд. Мине быль очень тяжельо. Иди работать.

Мой медицинский авторитет был напрочь подорван в глазах солдат- больных. Как же, вчера я был в чистеньком, наглаженном халате, выполнял процедуры. Здоровых заставлял убирать в отделении, мыть полы, драить туалет и т.д., а сегодня я, как и все смертные, мою для них посуду, сам драю полы. В их глазах большое недоумение. Вот тебе раз. Я стараюсь не попадать им на глаза, не высовываться из цехов. Но, увы, это невозможно, а засветиться достаточно раз.

Практика со стороны наших медицинских начальников была порочной. Они набирали ежегодно фельдшеров с запасом на 1 -2-х больше чем нужно. Чтобы можно было, затем выбирать, отсеивать. Благо в те годы этого материала видимо было больше, чем достаточно. Но с точки зрения командиров, такой запас вполне логичен, и я на их месте в будущем поступал, по возможности идентично. Никто никогда в армии не экономил на человеческом материале, никто его и не ценил. Никто всерьез не задумывался над вопросом, а что с этого субъекта получиться в дальнейшем.

Главное, чтобы в период его пребывания в строю, по -возможности извлечь из него максимальную выгоду. А когда это «тело» дождется своего долгожданного ДМБ, и переступит за порог части, это уже его проблемы. Из списков части вычеркнули, а дальше по принципу — с глаз долой и с души вон. А уж такие вещи, как травмы солдатской души, ну что вы, что вы… Для товарищей командиров это пустой звук. Ах да, для этих дел есть огромнейший аппарат так называемых замполитов (ныне их в очередной раз переименовали — сейчас в армиях СНГ — это воспитатели). Девяносто пять процентов из них, от лейтенанта до генерала сами нуждаются в воспитании. При этом, многие в местах не столь отдаленных.

Это я забежал вперед. А пока, притирался к очередному сослуживцу из очен солнэчной Грузии, подошло и 18 часов. Перед сдачей наряда нужно было идти на продсклад, получать продукты на следующие сутки. Для выполнения этой работы привлекались еще один — два человека из роты. Идти надо было до полтора километра, в сторону нижней бригады.

Мне в помощники назначили Толика Парпауца. Его, за какие то «высокие» показатели выперли со спортроты, и он уже вторые сутки околачивался в роте. В руках мы тащили разные носилки, баки и бачки. Складов было два. Первый ближний метров пятьсот от медроты. На нем выдавали мясо, рыбу, молоко и т. п. более ценные продукты. Второй — дальний — там нужно было получить овощи и растительное масло. С первой ходкой мы управились относительно быстро. На дальние склады взяли тачку. Не доходя метров двести, Толик заявил, что дальше я справлюсь сам, т.к. у него есть дела, а вчера он уже на этом складе был. И стал мне показывать, как пройти к этому складу.

— Видишь, вон, там впереди, справа розовое здание?

— Где?

— Ну, вот смотри, розовое, выглядывает из-за угла вон той

казармы?

— Не вижу.

— Ты что слепой?

— Да нет, то, что ты показываешь, я вижу, но это не розовое, а желто-кирпичного цвета.

— Ну да, может быть и так, — и он стыдливо опустил глаза.

— У тебя что, дальтонизм?

— А что это такое?

— Как ты, фельдшер, не знаешь, термин, которым обозначается отсутствие возможности различать цвета?

— Да ладно, ты много знаешь, я просто забыл, -промычал тупорылый молдаванин, и убежал.

Впоследствии, служа много лет на границе с Молдавией, пришлось неоднократно убедиться в слабой подготовке медицинских кадров в этой республике, (надо полагать, что с другими профессиями дела обстояли не лучшим образом). По дороге к складам обратил внимание на угол одной из казарм, обращенной фасадом к магистрали, которая проходила за бетонным забором. На этом углу красовался (когда то) фашистский орел. Со свастикой в лапах. Но наши красноармейцы в 45 году его обезглавили, свастику из лап выбили, а туловище с крыльями оставили в назидание для потомков. Так он там и висел вплоть до вывода наших войск в начале девяностых годов прошлого столетия.

Толик сбежал. В течение минут сорока, я получил, выстояв в очереди, мешок картошки, немного свеклы, моркови, лука и литров десять в бачек, растительного масла.

— Почему так дольго? — это Илья.

«Да пошел ты, черножопый,» — подумал про себя.

— Иди и получи быстрее, — высказался вслух.

— Мы опоздаем с ужином!

Дальше я не пререкался. Нужно было работать. Ужин прошел вовремя. Где-то около 22 перед отбоем, заканчивал уборку. Личный состав на плацу совершал вечернюю прогулку с песнями. Шершнев уже заглядывал и требовал, чтобы я быстрее заканчивал и отдал ему ключи от столовой. Традиционно они хранились у старшей медсестры терапевтического отделения. Илья уже ушел. За ним была еще закреплена бельевая кладовая. Там на мешках с бельем он и спал, не приходя в роту. Где-то на углу под окном послышались приглушенные крики.

— Лева-Лева! — кто-то звал меня по имени. Я открыл окно и посмотрел вниз. Было довольно темно, но, присмотревшись, различил прячущиеся в тени лица Бабакова, Максчимчука, Кохтюка, кто-то еще, но не различить было.

— Чего? Мужики? — скрывая голос, спросил я.

— Лева, у тебя хлеб остался?

— Да!

— А масло?

— Тоже есть.

— Разрежь булку вдоль, вложи масла и брось нам.

Эту задачу я выполнил мгновенно. Дело святое. Завтра сам буду на их месте.

— Спасибо! — прозвучало снизу.

— Жрите на здоровье.

В этой столовой, на халяву, три раза в день питались дежурный врач (офицер), дежурный по части (офицер, прапорщик или сверчок), начальник столовой прапорщик Сальцин, старшина Сукинцов периодически, и другие. Командирам и другим приближенным, если они задерживались на службе, Абашидзе носил еду на подносе в кабинеты или ординаторские. Нас мучил голод. Мама была на расстоянии около двух тысяч километров, за тремя границами, у других еще дальше. В одиннадцать вечера отдал ключи Шершневу. Он с Дошем к тому времени пожарили сковородку мяса, другую рыбы, съели по пару стаканов сметаны. Забрали приготовленные блюда, закрыли столовую и куда то растворились.

— Озерянин, почисти еще рыбу, и я тебя отпускаю, тебе же лучше это сделать, чем идти на вечернюю прогулку, потом на проверку, я прав? Озеля?

Он был прав. Хотя за сутки эта столовая уже запомнилась на всю жизнь, но топать еще и по плацу, надрывая глотку, а потом торчать минут пятнадцать-двадцать в строю на вечерней поверке, видеть рожу Лисовича и других «приятелей». Нет уж, лучше почищу рыбу, тихонько приду в роту и отрублюсь. Вперед! Наряд я сдавал Лимонову.

В отделениях дежурили Кушнир и Харламов. Я ушел в роту. Лег. Сон наступил мгновенно. Подъем в полшестого. Это неописуемое счастье, я был бодр и здоров, как никогда. Я спал почти семь часов! Предстоящий день уже не казался таким хмурым и тяжелым.

Капут* (нем.) — голова. Так назывался небольшой остров посредине реки Хафель. Протекающей через весь город Потсдам. На нем размещался наш военный, самой природой изолированный, инфекционный госпиталь.

гл. 10. Экскурсия за город. Гауптвахта

Владимир Озерянин

см. ФОТО: На заднем плане наша (советская) школа, а правее во дворе гарнизонная гауптвахта. На переднем плане смена гарнизонного караула.

Подъем, зарядка, туалет. Утренний осмотр. Заправка кроватей, своей и своего протектора*. Завтрак. Развод. Дежурство в отделении. Смена утром с дежурства. Уборка территории. Уборка в помещениях роты. Обед. Два часа поспать и подготовиться к заступлению дневальным по роте. Развод. Стрелки на брюках х/б наводятся штык-ножом прямо в строю. Благо брюки жирные, грязные. Без стрелок на разводе нельзя, это кошмар, к наряду не подготовлен! Старшине позор! Солдату от старшины пиндец! Стрелки наводятся до прихода дежурного по части, затем нужно простоять 30—40 минут, не шевелясь, по стойке смирно, иначе они тут же развалятся. Прием наряда до 12°°. сдача наряда до… хорошо, если до 12°°. Подъем. Развод (утренний).

— Рядовой Озерянин!

— я!

— Назначаетесь на погрузку мусора.

— Есть!

Запевалов приглашает после развода меня, Максимчука и Лимонова к себе в каптерку. Выдает каждому по большой совковой лопате и грабли. Помойка находилась в пятидесяти метрах от здания медроты, посреди сквера. Она представляла собой бетонированную яму в длину 15 метров, в ширину 5 метров. С одного конца пологий спуск, а противоположного — глухая стена. Внутри стоял двухосный прицеп. Мусорка была общей для всех спецчастей, которые располагались вокруг штаба дивизии. По графику 1—2 раза в месяц личный состав в одной из частей, ее вычищал и, прицепив к машине

прицеп, отвозили на городскую свалку.

Общая помойка частей управления дивизии, была постоянно

переполненной. Она непрерывно дымила, рядом штаб дивизии, видимо сжигали кое-какие бумаги, и не в спецтопке. От нее все время тянуло сладковато приторным и в чем-то не знакомым ранее запахом. Чем-то немецким, не русским духом. Получив инвентарь, мы втроем поплелись совершенно без охоты и желания на работу,«именно ту что соответствовала» диплому фельдшера. В таких местах, я во всей полноте познал, насколько был прав народный комиссар здравоохранения Семашко, когда провозгласил что «Будущее принадлежит медицине профилактической» — т.е. «Без санитарной культуры — нет культуры вообще! А позже, читая произведение одного фюрера, узнал…«что культура всякой нации, начинается с туалета».

Мусора было много, дышать от вони было не возможно. Не знакомый, приторный «аромат» придавала кожура от бананов, ананасов, мандарин — которых в те времена в Союзе мы не встречали. Рядом был магазин, чайная, общага офицерская — поэтому этих отходов было предостаточно. После девяти к нам присоединился Боря Кушнир, он сменился с отделения и Сукинцов отправил его отдохнуть. С горем пополам, отбиваясь от жирных мух, роями кишащих над нами, дыша через раз от вони, загрузили прицеп.

Лимонов, который все это время отсиживался в сторонке, хотя это его, как штатного санитара, была работа, (но он уже прослужил более чем пол года) послал меня в автопарк. Назад я подъехал в кузове ГАЗ-66-го. Вытащили прицеп наверх прицепив его к машине, зачистили дно ямы, расселись в кузове. Выезжаем за ворота части. Ну, надо же! У этой противной работы, оказывается есть и свой небольшой плюс. Свалка то, за городом, километров десять, или даже больше от части. А это -это после нескольких месяцев однообразной серой жизни за забором, это чуть ли не увольнение в город, почти отпуск с выездом на Родину…)) Мы едем через лес, немецкий какой-то очень прореженный, чисто убранный, даже враждебный, но лес. Это моя родная стихия! Воздух чистый, тишина… «Н0LМ» — стрелка, поворот направо.

Вот она общегородская помойка. Огромное болото. Огорожено колючей проволокой. Ворота с будкой, вахтер. Небольшая очередь. Заехали внутрь. Мусор наступает на болото. Слой мусора, разгребает и утрамбовывает экскаватор. Слой грунта, слой мусора. Слоеный пирог из 2-3-х слоев. На старых участках уже растут 4—5 летние сады. Яблоневые, очень аккуратные. О немецких свалках уже неоднократно приходилось слышать за небольшой период службы. Девяносто пять (сто) процентов велосипедов, на которых ездили советские младшие офицеры, прапорщики, сверхсрочнослужащие (и даже срочнослужащие по территории частей) поступали со свалок. Мебель (в кабинетах, каптерках, ленкомнатах), паласы на полах, шторы на окнах, ковры.

А наши фельдшера черпаки (погодки) организовали и оснастили целую музыкальную студию. На удивление подобрался целый квартет музыкантов. Дош — соло, Шершнев — бас, Пятаков -синтезатор, Харламов — ударники. И весь этот набор инструментов оттуда же, со свалки. Их, конечно, собирало не одно поколение, их берегли и лелеяли. Под студию командование отпустило в подвале

помещение — метров тридцать квадратных. Вышеперечисленные музыканты, значительную часть времени проводили именно там.

Да, не дал бог слуху. Комната была великолепно оборудована (со свалки). Тяжелые бархатные шторы, ковры на стенах и на полу (глушить звук), мягкие кожаные диваны, кресла, столы, бра с мягким светом — красота (для тех, кто не понимает). «Немецкая свалка — дополнительный источник благосостояния для советского военнослужащего».

Прицеп разгрузили быстро. Сверчок — старший машины, видимо сам никуда не торопился, и нам разрешил размяться. Я рванул в сторону сада! Ковры и велосипеды меня не интересовали, а заказов не поступало. По дороге наткнулся — глазам своим не поверил- гора посуды, мельхиор, тарелки, вилки, ложки — со свастикой. Рядом куча бумаг — орлы со свастикой в когтях — на папках, на титульных листах. Говорила мама — учи немецкий язык! Единственное что понял

— это гриф «секретно» в правом верхнем углу.

Прочитав к тому времени сотни книг, увидев десятки фильмов посвященных войне с фашистами, слыша с детства разговоры родителей, дедов и бабушек, переживших войну. Имея мощнейшую прививку и стойкий иммунитет в ненависти к немцам и всему немецкому, не мог предположить, что все это еще так свежо. Вот оно реальное, вот они их бумаги, возможно содержащие какие-то реальные секреты того времени, и не уничтожены, спокойно и свободно валяются на свалке, реальной и исторической, никому не нужны, как и посуда с их символикой. Полистал, плюнул, пнул ногой и побрел в сад. Яблоки были так себе, еще зеленые, сгрыз пару штук. Поехали. В часть прибыли к обеду.

На фоне мнимого благополучия во время обеда произошла драка. Два деда, друга, земляки Лисович-санитар и Кравецкий-водитель чего-то не поделили. Сначала слышалось злобное сычание. Потом очень быстро-быстро пулеметное стрекотание на галицком наречии. Вроде украинский, но когда они разговаривали между собой даже в спокойной обстановке, нам хохлам, но из других областей, понять чего-либо было не возможно. А бедные кацапы, так те только глаза таращили в недоумении.

Стрекотание «пулеметов» нарастало, все притихли и наблюдали за сценкой. Кравецкий взмахнул правой верхней конечностью, и из носа «старейшины» потекла красная жижа. Шнобель мгновенно распух. Молодняк вжал головки в плечики, глазки потупили в свои тарелки. Не доведи господи, кто-нибудь из дедов или сексотов типа Лимонова заметят на лице салабона намек на ликование. Потом никому не докажешь что у тебя с мимикой врожденные проблемы. «Друг» Лисовича выпрыгнул из-за стола и, оглядываясь, помчался по залу. Неожиданную прыть проявил и Лисович. Схватив плоскую алюминиевую тарелку под второе, он запустил ее как «летающую» вдогонку Кравецкому. Тот имел неосторожность оглянуться. Летящая тарелка со свистом врезалась ему в лицо.

Диагноз: «Резаная рана средней трети правой надбровной дуги, переносицы и левой щеки». Теперь дедовская кровь залила лицо Кравецкого. Деды с разных концов обеденного зала бросились нейтрализовать противников, чтобы прекратить драку.

Пострадавших повели в приемное отделение медроты. А что делать? Шила в мешке… теперь уже все равно… мы по быстрому дожевали остатки обеда. Старший сержант Иванов повел личный состав роты в расположение.

Не знаю, как проводились разборки командованием. Нам салагам ничего не доводили. Но Кравецкий получил от командира части трое суток ареста с содержанием на гауптвахте, а Лисович отделался несколькими нарядами на службу вне очереди. Началась разворачиваться интересная эпопея с посадкой Кравецкого на гауптвахту. До армии я слышал и что-то читал о таком армейском наказании, как содержание на гауптвахте. В нахлынувшем потоке проблем мы многие из молодежи даже забыли о таком слове как «губа». Но вот оно, реальное происшествие и наказание.

Через неделю, когда рана Кравецкого более-менее затянулась розовым рубцом, его стали готовить к отправке в армейскую тюрьму, на солдатском сленге «гуппельвилла». К этому времени он уже ходил со своим земой — партнером по драке в обнимку. Помирились. Кравецкий принял душ, переоделся в свежее белье. Сукинцов сел старшим в ГАЗ-66, наказуемый залез в кузов. Уехали. Через час пришли пешком обратно в роту. Машина «сломалась» через километр как отъехали. Как я потом услышал краем уха от водителей, поломка была спланирована заранее.

На следующий день попытка повторилась. Но перед обедом, Кравецкий снова был в роте. Как «озвучил» в курилке ябеда и стукач Лимонов, в этот раз на губе не оказалось свободных мест. В процессе дальнейшей службы курсантом и офицером мне приходилось сталкиваться с подобным явлением на счет дефицита посадочных мест, даже на довольно крупных гауптвахтах, хотя это и не удивительно. Чем крупнее это заведение, тем крупнее гарнизон, который оно обслуживает. Но приходилось слышать и о том, что коменданты гарнизонов и их подчиненные начальники гауптвахты, зачастую создавали этот дефицит искусственно.

Любой командир, которого «достал» подчиненный, и уже объявивший ему наказания в виде содержания на гауптвахте, постарается добиться выполнения своего решения. Хотя бы для удовлетворения своего самолюбия, ну и для острастки остальных подчиненных. Так и наша «челюсть», после очередного возвращения Кравецкого, заверил его, чтобы не радовался.

На следующий день, горемыку посадили на заднее сидение командирского уазика. Феоктистов занял свое место рядом с водителем. В руках командира был дипломат, с презентом для коменданта и начальника гауптвахты, как объяснил мне знающий Харламов, с которым мы стояли возле окна второго этажа, в холле хирургического отделения, откуда и наблюдали картину очередной отправки «преступника» в военную тюрьму.

В дипломате коньяк, водка, закуска. Кравецкий был посажен. Прошли дни.

Я стоял дневальным «на тумбочке». Напротив, в окружении почти всего личного состава роты, живописал свои приключения, во всех цветах и красках, вернувшийся почти через неделю с «заключения» ефрейтор Кравецкий. Казарма вздрагивала от жеребячьего хохота, который повторялся почти после каждой реплики «героя».

— Товалищ, ефлейтол, — прокартавил смотревший с подобострастием на Кравецкого Лимонов, — а чего это у вас все время нога, как маятник болтается?

Стоявший, облокотившийся на стенку Кравецкий, действительно беспрерывно шаркал правой ступней по полу.

— Ах, это?

Ефрейтор скосил глаза на Лимонова, на минуту задумавшись, стоит ли удостаивать его ответом, но, заметив, что толпа тоже смотрит вопросительно, с усилием воли остановил ногу и начал рассказывать.

Гауптвахта размещалась в центре города, в большой бывшей немецкой тюрьме. Ходили слухи, что там в свое время сидели Клара Цеткин, Роза Люксембург и другие знаменитые немецкие коммунисты. Половину здания занимала советская средняя школа, вторую половину гауптвахта. Здание это я видел и даже ходил в школу. Но об этом немного позже.

Постройка в виде массивной крепости, с декоративными башнями, башенками, зубцами и т. п.

Со слов Кравецкого, работы для всех содержащихся, какой либо производительной, не было. Поэтому для губарей придумали давно два основных занятия. Первое — строевая подготовка до одури, пока не валились от усталости. Прямоугольный двор, размером 120 на 60 метров. На стенах по всему периметру нанесена красная широкая полоса, на высоте 90 сантиметров от бетона. Занимающиеся строевой, должны были все время поднимать ногу, именно на эту высоту. И ни в коем случае ни на сантиметр ниже, иначе сразу следует реакция проводящего занятие — плюс одни сутки к сроку пребывания.

Второе занятие — на всех этажах, длинные бетонные полы. Их поверхность гладенькая, скользкая. Сначала полы мастичатся. Затем команда начальника гауптвахты — строиться! В зависимости от количества арестованных — в одну, две или три шеренги, становись! К примеру — в строю десять человек. Прапорщик держит в руке девять кусочков (размером с подошву сапога) шинельного сукна. Внимание! Я сейчас бросаю перед вами на пол суконки для натирания полов. Вы должны их разобрать. Кому не достанется, тому плюс одни сутки к сроку. Бросает. Строй мгновенно превращается в стаю бешеных псов. Рев, визг, мат, зуботычины -друзей нет, все враги.

— Становись! Кому не достались полотерки, выйти со строя! Тому, кто выходит — прапор вручает кусок шинели и плюс одни сутки к сроку. Затем каждому нарезается кусок пола.

— К натиранию приступить!

Через пол часа пол сверкает зеркальным блеском.

— В колонну по два становись!

Построились.

— Полотерки сдать!

Сдали.

По коридору бегом, марш! Группа «зеков» бегает по коридору вперед — назад, до тех пор пока пол снова становится затоптанным и тусклым.

— Строиться!

Начгуб снова бросает на пол суконки, кому-то снова не досталось, — за это плюс одни сутки. Этот процесс продолжается день в день, бесконечно. На первый взгляд глупо, бессмысленно, тяжело, жестоко? Да! Больше попадать туда не захочешь, никогда.

Антигуманно? Не педагогично? Да! Зато очень действенно. Это уже размышлял я, стоя «на тумбочке». Нога у Кравецкого продолжала рефлекторно выполнять маятникообразные движения. Судя по выражению лиц слушателей и отсутствию лошадиного ржания, повторять подвиги сослуживца, не собирался в ближайшем будущем никто.

*протектор, протекция-защита.

гл. 11. Аптека. Замполит. Дембельские альбомы

Владимир Озерянин

Время мчалось со скоростью курьерского поезда. Это большой плюс для молодого раба Советской (в будущем любой из армий стран СНГ) проходящего обязаловку в виде срочной службы, под лозунгом священного долга. Солдат спит — служба идет — это самая согревающая душу фраза, повторяемая всеми помногу раз на день. Только осознание спасительного финиша под названием ДМБ, в конце этого беспросветного тоннеля, сдерживало и до сих пор сдерживает тысячи молодых горячих голов от многих необдуманных поступков. В том числе и суицидных. Только осознание того, что всему этому дурдому есть официально установленный конец, что дембель неизбежен, как крах империализма, который в то время все больше «загнивал», заставляло мужественно переносить все тяготы и лишения воинской службы. И надо отдать должное — закаляло характер до состояния крепчайшей стали.

— Лева! Иди сюда! — крикнул из курилки Максимчук.

— Чего тебе? — подходя, ответил я.

— Сейчас узнаешь.

Захожу. Сидит мой покровитель Шот, рядом какой-то сверчок, Толя Максимчук и еще пару человек. Шот: «Знакомься, это твой земляк», — показывает на сверхсрочника, тот протягивает руку. Миша — Лева. Познакомились. Учитывая размеры Союза, земляк в армии, это не абы что. На вид, какой то зачуханный сверчуган, но земляков не выбирают, быстро выяснили, кто есть кто и откуда. Навели справки, нашли общих знакомых, а это уже подтверждение чуть ли не родственных связей.

— Я завтра еду в отпуск, — заявил Миша, — пиши домой, если что, привезу передачу.

Вот это счастье, я даже не подозревал о таком варианте, ведь посылки в ГДР, солдатам запрещены.

— Хорошо. Спасибо, напишу, пока. Привет Родине.

— Озерянин! — это дневальный по роте.

я!

— Зайди в аптеку, тебя прапорщиу Чаплыгин вызывает!

— Иду!

Аптека, входная дверь расположена напротив входа в ленкомнату, т.е. в расположении роты. Небольшое помещение из маленького коридорчика и двух комнат. Которая побольше — это материальная, поменьше — автоклавная, она же и посудомойка. Начальник медснабжения дивизии — капитан Уткин. Начальник аптеки прапорщик Родионов. Знаком был с ними очень мало, они жили в своем замкнутом мирке. Я только пару раз до этого забирал выписанные на отделение медикаменты. Но они оба ходили дежурными по части, поэтому, будучи в нарядах по роте, сталкиваться приходилось. Капитан Уткин, толстый неуклюжий, в очках, с постоянным прищуром, как все близорукие. Флегмат, «Пиджак»*. Прапорщик Чаплыгин, стройный, сухощавый, интеллигентный, себе на уме. Его жена как потом оказалось, работала рядом, в офицерской общаге продавщицей в военторговском магазине, в кондитерском отделе. Захожу.

— Здравия желаю, товарищ прапорщик!

— Здоров, коли, не шутишь, проходи. Озерянин, тут такое вот дело, я приболел, ложусь в госпиталь. Буду отсутствовать около месяца. Я присмотрелся и выбрал тебя, чтобы ты поработал в аптеке на это время. Командир части разрешил. Не отказывайся. В отделении ты еще успеешь наслужиться. Здесь ты отдохнешь от нарядов и своего Сукинцова. Будешь только ходить 1—2 раза в неделю по приемному, это уже оговорено.

Я молчал, но мимика лица невольно видимо выдавала опытному прапорщику тайную радость. Для солдата срочной службы, всегда и везде заполучить отдельный участок работы с ключами от отдельных помещений было везением по высшему разряду. Я всячески пытался скрыть свои эмоции. Возможно, Родионов воспринял это как безразличие с моей стороны.

— Ты справишься с этой работой?! Или мне найти кого-то другого?

— Так, точно справлюсь!

— То-то Озерянин, идем, покажу, чем будешь здесь заниматься.

В течение часа я был введен в курс аптечных дел. Отпуск лекарств, работа с дистиллятором, автоклавом и ряд других мелочей. Мне были вручены ключи от медицинского склада на чердаке и от склада дезинфекционных средств в подвальном помещении. Предупредив об ответственности за наркотические и ядовитые вещества, Родионов тот же час убыл домой.

Так я внезапно стал аптекарем. Уткин где-то отсутствовал. Закрыв и опечатав аптеку, я ушел в роту поделиться впечатлениями от нового назначения с Кохтюком и Мартынюком. Пацаны, фельдшера моего призыва встретили новость с неподдельным интересом. Вася Кохтюк тут же озвучил однозначный общий интерес.

— Мужики, ведь теперь у нас есть неограниченный доступ к спирту.

Увы, спирт стоял в десятилитровой бутыли, а бутыль в холодильнике, ключи от которого были у Уткина (как в сказке о Кощее Бессмертном).

— Ну, Лева, ты при случае приноровись по возможности, и возьми сколько сможешь — это уже подначивал Толя Максимчук.

Желание усугубить было всеобщее. Желание ослабить постоянное напряжение чем угодно и несмотря ни на что, присутствовало у всех. Примерно в то же время услышал слово «план». Это словечко периодически проскакивало в разговоре наших однопризывников, водителей из Донбасса. А я при этом делал вид, что и мне это знакомо, но, мол, не интересуюсь. Чуть позже заметил, что Чкадуа и Бабаков периодически находятся в специфически приподнятом состоянии, при этом на нас непосвященных посматривали гордо и свысока. Случайно узнал, что получали травку в конвертах с письмами и открытками. Правда, лично мне никто ни разу не предложил, видимо, конспирировались на всякий случай, да и делится было жалко. Ну, да и Бог с ними.

Курили мы тогда поголовно, за редчайшим исключением, и очень много. На полмесяца каждому курильщику выдавали официально четырнадцать пачек сигарет. Сколько точно было положено, до сих пор не знаю, но Ваня Запевалов, правая рука и левый глаз прапора Сукинцова, выдавал под роспись именно столько. Сигареты, если можно так назвать ту отраву, были ужасными. Сейчас, когда пишу эти строчки, я бы умер, наверное, от одной-двух затяжек. Назывались они так: «Охотничьи», на пачке был нарисован охотник на уток, сидящий в камышах. А поэтому второе название на солдатском жаргоне звучало как «Смерть на болоте», по нашим меркам этот сорт шел первым, на втором месте «Гуцульские» или «Пастух в горах», так как на картинке был нарисован гуцул с отарой овец и ватрой* в руках на фоне Карпат. Третьим сортом шли «Северные», даже на вид самые ядовитые. Расцветка коробки по нынешним временам, довольно оригинальная: наполовину сверху синяя и снизу желтая, один в один цвета нынешнего Украинского национального флага. Видимо, уже тогда, с потаенной целью, отбить у хохлов любовь к этим колерам (как и с ментовскими машинами, они тоже были желто-блакитной расцветки), навсегда.

Еще можно добавить, что цена одной пачки, независимо от названия, была одна, шесть копеек. Сорт на всех стоял один — третий. Плюс ко всему все они были давно просрочены, насквозь проросшие зелеными нитями плесени и сырые. Сушили их под подушками, на батарее, в сушилке и где попало в т.ч. на теле. Курили много, так много, что за неделю до очередной выдачи уже уши «пухли». Доходило и до собирания «БТ», бычков тротуарных. Да, естественно, пусть молодой не искушенный читатель не подумает, что они были с фильтром, нет конечно. А посему, я так полагаю, что кто пришел на службу не курящим, начать курить с этой гадости, так и не смогли, не смотря на все трудности. Да, кстати, не курящим было положено выдавать компенсацию сигарет, семьсот граммов сахара на месяц. Но кто его видел. Курящие наезжали на малочисленных противников никотина в прямом смысле слова, т.е. угрозами заставляли заявлять, что они курят. И Запевалов постоянно имел запас, а мы у него постоянно канючили, а он тяжело вздыхая, выдавал пачку, а то и две за мелкие услуги.

Солдатский бизнес. Ну а если бывало, что каптерщик все-таки приносил сахар, так это если деды, под заказ, просили на вечерние чаепития. Курение подобной отравы, единственное полунаркотическое вещество, (которое пропагандой не рекомендовалось), но официально не запрещалось. Если есть что, то кури, товарищ боец Советской Армии, хоть до рвоты, хоть до одури, хоть до отравления со смертельным исходом.

Итак, круг моих познаний в службе, продолжал расширяться. Перечислю и пойдем дальше. Наряды по роте, дежурства в отделении, наряды по столовым, дежурства в приемном отделении, работа в аптеке — уборка территории и вывоз мусора.

Постоянное совмещение чисто медицинской работы, с так сказать, профилактической. Но это, оказалось, далеко не весь перечень того, чем может заниматься рядовой с «широко развитым кругозором».

Стук в дверь аптеки. Открываю, на пороге капитан — замполит, Стучков. (Дальше в процессе всей службы встречались офицеры этого профиля с поразительно подходящими для них фамилиями:

Стукальский, Грязюк, Стучинский, Огурцов, Сцыкалов и т.п.)

— Здравствуй, Озерянин!

— Здравия желаю, товарищ капитан!

— К тебе можно?

— Проходите товарищ капитан.

Без опыта, но я, видимо, правильно расценил, что заместителю командира части везде можно заходить. Прошел, сел за стол.

— Озерянин, мне доложили, что ты не плохо рисуешь?

— Совсем немного, товарищ капитан.

— Мне нужно оформить ленкомнату, там и посмотрим, в каком объеме ты владеешь своим искусством, договорились? На работе в аптеке и отделении это отражаться не будет, а вот от нарядов по роте и столовой я тебя освобождаю.

— Слушаюсь, товарищ капитан!

— Идем в ленкомнату и сразу оценим объем работы.

Идем, благо, с аптеки в ленкомнату буквально два шага. С двери в дверь, через коридор. Работа заключалась в следующем: нужно было обновить, т.е. переклеить фотографии и разместить в определенном порядке, новый состав политбюро. Написать несколько заглавий и лозунгов типа «Слава КПСС» и «народ и армия — едины», «народ и партия — едины», Нарисовать кремлевский дворец съездов и т. д. по мелочам.

Замполит говорил спокойно, доверительно, дружески. Честно, я ждал, когда он спросит, как лично мне служится. Возможно, я был готов рассказать ему все, что твориться в роте, что силы мои уже на исходе. Что деды достали издевательствами, поборами денег, уходом за ними. О бесконечных нарядах. О том какая сука прапорщик Сукинцов, о сволочи Шершневе и самодуре Дусалиеве. Много чего накипело в незакаленной солдатской душе. Но, увы! Или он обо всем знал (такое складывалось впечатление) и не желал до поры до времени вмешиваться. Или вообще ничего не знал и жил по принципу — меньше знаешь — крепче спишь. Или же знал, но, как и все окружающие — лицемерил — это не мое, ничего страшного, переживут, перетерпят. И так последняя надежда на справедливость отпала сама по себе. Он не спросил — я сам напрашиваться не стал.

Ленкомнату оформлял долго, около месяца. Моими стараниями она значительно преобразилась в лучшую сторону. Параллельно мастера типа Запевалова и Пятакова отремонтировали мебель, столы, стулья, мягкий уголок, столик с искусно вделанной в столешницу шахматной доской. Особая гордость цветные витражи, которые отгораживали шахматный уголок от остальной части помещения ленкомнаты. Благо, материала в виде красок, бумаги, разноцветной пластмассы, клея — всего этого в стране развитого социализма, ГДР, было в достатке.

Служба закружилась еще быстрее. Народ оценил мои скромные способности. Беспрерывным потоком посыпались заказы на оформление — чего? — дембельских альбомов! Я сталкивался еще на гражданке с этим солдатским творчеством, но даже представить себе не мог, что мне лично придется этим заниматься. Во время очередного дежурства в отделении, первым на эту тему заговорил со мной гориллоподобный грузин — абхазец Илья Абашидзе. Эти гордые, горные козлы, когда им чего-то надо, то чего ни у кого больше нет, могут на время свою гордость засунуть в одно место. С улыбчиво-извиняющейся физиономией, повар подполз ко мне.

— Озелянин, — он разговаривал с таким акцентом, как будто у него во рту была толстая сосиска — давай спустымся ко мнэ в бэлевую.

Спустились в подвал, зашли в каптерку. В ее передней половине мне уже приходилось бывать. Здесь было белье и для личного состава роты и для отделений. Кстати, тюки грязного белья находились вперемешку с чистым, в непосредственном контакте. Что по санитарно-гигиеническим нормамам категорически запрещено. Но под носом у эпидемиологов и гигиенистов- видимо «допускается». В помещении стоял насыщенный, специфический запах солдатского пота.

— Льова! Пасматры суда! — Он достал с полки и подал мне солдатский альбом. — Пасматры, так сдэлат сможешь?

Я полистал. Художественное оформление было элементарно-простое. На прозрачных листках — прокладках, которые между картонными страницами, тушью были нарисованы картинки — силуэты. Тематика картинок была обыграна на героях популярнейшего в то время мультфильма «Ну, погоди!». Но при этом роль сержанта старослужащего играл строгий и опытный заяц, а в качестве молодого, тупого новобранца изображался бедолага Волк. При этом заяц чем-то очень напоминал нашего сержанта Иванова, а несчастный волк, меня самого. Надо отдать должное, солдатская смекалка отразилась в этих сюжетах очень точно, забавно и смешно. Практически все эпизоды в службе случившиеся со мной за этот период, были в них отражены. Правда качество рисунков было крайне примитивно-дилетантское. Солдаты просто передирали их друг у друга, благо листочки прозрачные. Мне захотелось попробовать восстановить рисунки, придать им нормальный первоначальный вид.

— Но, Илья, у меня ведь совершенно нет времени.

— Льова об этом не волнуйся, врэмя я тебэ обэспэчу. Так ты согласэн?

Внутренний голос сказал внятно — соглашайся, в этом деле минусов у тебя не будет.

— Да, я попробую. Если попорчу альбом, то уж не взыщи, купить новый я не смогу.

— Харашо, дагаварылись.

После смены, с дежурства на второй день, он снова увел меня в свои хоромы. Все необходимое, тушь, дефицитные в то время в Союзе фломастеры и прочий инвентарь меня уже ждали. Где и как он добился моего освобождения от службы, я не вникал, правда, попросил особо не затягивать. С перерывами на работу в аптеке, ленкомнате и дежурствами в отделениях — процесс рисования занял около недели с небольшим. Счастью кавказца не было границ, когда он перелистал свой заветный дэмбэлский албом. Тут же он заверил меня в вэчной дружбэ и покровительстве.

Выпровадив меня, закрыл кладовку и понесся по друзьям хвастаться своим сокровищем. Для меня это была бесплатная реклама. Многие деды к тому времени уже заканчивали оформление своих альбомов. Но, оценив качество моей работы, бросились ко мне с просьбой переделать. Не снизошел до общения со мной только один — смертельный враг на всю жизнь -Лисович. Скорее всего, он его не делал вообще, уровень его развития в таких атрибутах памяти, просто не нуждался. Вообще этой работы мне хватило до конца моего пребывания в роте. В последнюю очередь, после увольнения дедов, альбомы оформляли сержанты Иванов, Шершнев, Дош.

*«Пиджаки» — офицеры получившие звание лейтенанта в гражданских вузах, и призванные в армию на два года. Многие из них оставались в армии, и с этой кличкой, навсегда.

гл. 12. Передача с дома. Приемное отделение

Владимир Озерянин

— Озерянин! — слышу голос вечного дневального Лимонова, находясь в аптеке. Выглядываю.

— Чего тебе?

— Выйди на улицу, к тебе пришли.

Закрываю аптеку, выхожу. На улице стоит, улыбаясь, мой земляк, сверхсрочник. Прибыл из отпуска. Обнялись, поздоровались. У него в руках приличных размеров пакет.

— Лева, у тебя есть где-нибудь место, где нам никто не помешает?

— Есть, в аптеке.

— А надежные друзья?

— Тоже есть.

— Позови их.

Время было послеобеденное, после семнадцати. Капитан Уткин находился в командировке за получением медицинского имущества, прапорщик начальник аптеки, после стационарного лечения в госпитале укатил в Союз, в отпуск. Приглашаю в аптеку Коптюка и Мартынюка. Земляк распаковал передачу. На столе красовались давно и прочно забытые деликатесы. Копченая колбаса и сало, сыры, печенье, варенья и конфеты. А посередине! По середине стояло нечто вообще солдату вредное и запрещенное строго-настрого! Бутылка водки «Старокиевская». Очень качественный продукт. Именно этой маркой мы обмывали свои дипломы на выпускном.

— Но! Миша, ты зачем водку- то сюда притащил, ты что?

— Ничего страшного, вы, что до сих пор ничего не пили?

— Нет, — в один голос проблеяли мы.

— Ну и зря. Нормальные солдаты за такой срок службы как у вас (три месяца) уже все попробовали и не один раз. Не ссыте! Здесь на четверых какие-то несчастные капли. Для вас молодых, здоровых это пыль.

Беру мензурки, Миша разлил водку, Вася нарезал колбасы, Степа хлеба. Чокнулись, выпили. Хорошо! Но страшно…

— Водку, кстати, твоя мамаша вручила мне, как плату за доставку передачи. Но я решил не мелочиться и употребить ее вместе с тобой и твоими друзьями. Да, вот еще пока не забыл, тебе конвертик с письмом и деньгами.

Вскрываю конверт. Краткое письмо от матери и 50 рублей по 25 в купюрах.

— Вот это да! Для солдата это целое состояние, особенно в гедеэровских марках в соотношении 1:3. я тут же отдал их Мише, чтобы обменял. Что он и сделал в ближайшие дни. Степа с Васей исчезли, вслед за ними и дорогой земеля. Я остался в аптеке, чтобы не нарваться.

Вообще само проникновение в аптеку всех друзей под бдительно-подлым наблюдением Лимонова, готового стукануть в любую секунду было уже сопряжено с большим риском. Благо, рядом с входом в аптеку была перегородка между приемным отделением и ротой, а в перегородке дверь. Сама наружная дверь аптеки в открытом состоянии слегка загораживала вход от дневального. Когда Миша прошмыгивал в аптеку, Степа отвлекал Лимонова, заговаривая ему зубы, а Вася заходил, якобы, за получением медикаментов, с коробкой. Примерно так же, выходили и обратно. Передача была припрятана в тайниках аптеки. Как дома побывал.

Дежурю в приемном отделении. Время около 10 утра. На улице тепло. Солнце, зеленые газоны, цветы, красота. Сижу за столом, спиной к открытому на улицу окну. Заполняю необходимые журналы. Вдруг слышу за окном непонятные крики, шум. Выглядываю в окно. Вижу движущуюся в метрах тридцати странную процессию, в сторону медроты. Несут двое носилок, лежащие на них орут, сучат ногами и круговыми движениями, насколько позволяет поза на носилках, машут руками. Идущие рядом на своих двоих также орут и машут руками.

«Это что еще такое?»

Вся процессия втягивается медленно в коридор приемного отделения. Выбегаю навстречу. О, ужас! Все, кроме носильщиков, с ожогами. Всего семь человек. Ожоги 1-II и местами III степени тяжести. Которые на носилках, в состоянии шока. Вместе с дежурным врачом и фельдшером физкабинета прапорщиком Дедушкиным бросаемся оказывать помощь. Всех госпитализировали в хирургическое отделение. При опросе пострадавших были выяснены следующие обстоятельства этого происшествия. Практически все пострадавшие были по национальностям — узбеки туркмены, таджики.

Все с нижней бригады. Автопарк. Перерыв, курилка — перекур, Группа солдат, водители (артиллеристы), орудийные номера, стоят — перекуривают.

Рядом стоит железная бочка с бензином, никто на нее не обращает внимания. Подходит сержант с бычком в зубах, докуривает, откручивает пробку в бочке и говорит.

— Смотрите чурки*! Бензин, когда он в бочке не горит.

И сует окурок в горловину. Бычок с шипением тухнет — бочка полная. Сержант закручивает пробку и уходит. Толпа с вытянутыми от удивления и изумления лицами смотрит ему вслед.

День второй. Примерно те же действующие лица, в том же месте. Один из присутствующих докуривая, открывает бочку.

— Ну, абреки! Вы вчера убедились, что бензин в бочке не горит? — и с этими словами бросает окурок в горловину.

Взрыв. Бензина на этот раз, было пол бочки. Мне на дежурствах в отделении приходилось пару раз помогать дежурному по хирургии менять повязки этим бедолагам.

Прибыл из отпуска начальник аптеки. Сразу с его прибытием к 10 утра в аптеку завезли новую мебель. Красивые шкафчики с полочками за раздвижными стеклянными ставнями. Старые, добротные, дубовые шкафы было решено вывезти на свалку. Привели еще несколько человек из роты на погрузку. Отодвинули шкафы от стен.

— Посмотрите что изображено на задних стенках! — изумился кто-то громко.

Кинулись рассматривать задние панели. На дубовой фанере в верхних левых углах, выжжены орлы со свастикой в венках, которые были сжаты в когтях. Чуть ниже стояла дата: 1933 год. Вот с тех пор видимо их и не двигали с места. Я описал этот эпизод, потому что продолжают попадаться немые свидетели казалось бы такого далекого прошлого.

После обеда я занимался с Максимчуком и Кушниром погрузочно-разгрузочными работами, но более приятными, чем обычно. Жена начальника аптеки, еще довольно молодая женщина, работала продавцов рядом, в офицерском общежитии, в военторговском продовольственном магазине. По ее просьбе муж решил подсобить солдатской рабсилой. Погрузив накопившуюся тару в кузов грузового автомобиля, разгрузили другой, с продуктами. Хозяйка магазина отблагодарила нас вкусным тортом, печеньем и конфетами. В конце четвертого месяца службы в Германии я попробовал местные кондитерские изделия. По вкусу, цвету, запаху они очень чем-то неуловимым, специфическим, отличались от наших, домашних, Советских. Кстати — изобилие бананов и ананасов я вообще увидел впервые здесь.

В очередной раз стою дневальным по роте. От имени командира части дежурный по части ставит задачу мне. Поменять воду в аквариуме, который стоит в нише стенки возле входа в кабинет командира. В стенах всех коридоров, на всех этажах были ниши размером примерно полтора метра в ширину, до двух в высоту и тридцать сантиметров в глубину. В нижней панели имеются какие- то овальные углубления до полутора сантиметров. Я уже давно спросил у старослужащих, что это такое и для чего. Оказалось что в этих нишах, у бывшей немецкой армии стояли винтовки. Это прообраз наших шкафов-пирамид для хранения оружия. У них ружкомнаты отсутствовали. Вот в одной из таких ниш стоял аквариум, а в остальных были оформлены различные стенды и доски документации.

Аквариум был большой, красивые рыбки, водоросли, гроты, раковины. Аппарат для насыщения воды кислородом. Следил за ним начальник аптеки. Водоизмещение — более сорока литров. Дежурный, прапорщик Руфьев, задачу поставил так. Вот банка, вот сачек. Набери воды в банку из аквариума, вылови сачком рыбок и помести в банку. Старую воду через шланг слей и вынеси в умывальник, вылей в раковину. Холодной водой промой все, что есть в аквариуме. Затем залей горячую, пусть она там отстоится, а рыбок запустишь обратно через сутки. Все выполнил, как приказано. Набрал горячей воды ведро. Пошел еще раз к Руфьеву.

— Товарищ прапорщик, а стекло аквариума от горячей воды не лопнет?

— Не бойся, оно толстое, выдержит.

— А зачем горячую?

— Чтобы продезинфицировать и убить в нем всякую заразу. Выполняйте, товарищ солдат!

Дно аквариума заполнено сантиметров на три-четыре морской галькой. Заливаю воду, чуть-чуть. Вылил около двух-трех литров. Щелк! Что такое? Приглядываюсь, и вижу в правом нижнем углу, появилась трещинка около трех сантиметров. Еще глазам своим не верю, может, она там была? Выждал минут десять. Снова доливаю пару литров воды.

Щелк! Внизу посредине появилась еще одна дугообразная трещинка длиной 7—8 сантиметров. И тут же через нее просочилась первая капля воды. Заливаю остатки из ведра и убеждаюсь что это очередной крах в моей и без того нерадостной службе. Мне становиться не по себе даже сейчас, спустя сорок лет, когда я пишу эти строки. И хоть не совсем по моей вине. Но ведь это обязательно дойдет до командира и попробуй объясни, что я всего лишь четко выполнял инструктаж прапорщика Руфьева. Так оно все и случилось. Прапорщик свое, конечно, получил. Но я выглядел в глазах командира далеко не в лучшем виде, хотя он со мною и не разбирался. Я даже мог бы четко передать на бумаге слова, сказанные им в мой адрес, хотя их и не слышал.

Потом мы с Руфьевым долго подбирали подобное стекло, нашли много других, но именно такого не подобрали. Рыбки через неделю погибли, остатки аквариума где-то затерялись. В нише сделали очередной стенд где-то через год. Я чувствую себя виноватым до сих пор. Зато очередное мое попадание впросак было на руку Лисовичу и Сукинцову. Но им я уже становился не по зубам.

Шершнев и Чекменев больше не желали надрываться на дежурствах в отделении, поэтом всячески отмазывали нас от нарядов по роте и в столовых. А мы подходили к рубежу — полгода. Я, Максимчук и Кушнир не вылазили с отделений меняя друг друга то в приемном, то в терапии. Вася Коптюк — коптил, меняясь через сутки с Харламовым в хирургии. Степа Мартынюк работал и спал в оперблоке, исполняя в одиночку должности и санитара и операционной медсестры. Будучи все в одном здании, иногда не встречались по несколько суток. Пошла относительно спокойная, рутинная, однообразная служба.

см. ФОТО: Я дежурю в приемном отделении.

*чурка-бревно, колода. (В армейской среде презрительное прозвище всех призывников с азиатских республик).

гл. 13. Адаптировался

Владимир Озерянин

Как-то выдалась свободная минута после обеда около 18°° часов.

«Дай, — думаю, -заскочу в ленкомнату, газеты полистаю.»

В расположение роты стояла непривычная тишина. Открываю дверь. Возле телевизора, чуть-ли не в притык, заслоняя экран, в тишине сидят Лисович и Кравецкий.

— Чего тебе? — прошипел главдед, повернувшись туловищем ко мне.

В это время экран приоткрылся. Там суетились обнаженные девушки. Шел, как я понял, какой-то эротический фильм. Краткое пояснение для тех, кто вырос и родился после 1991 года.

В СССР да и в странах социалистического лагеря, самый эротический фильм был в то время, под названием «Табор уходит в небо». Чтобы посмотреть обнаженную грудь Светланы Томы, народ ходил на сеансы десятки раз. «Маленькая Вера» — уже расценивался как крутой порнографический. В тот период по телевидению ГДР транслировалось из пяти каналов, три из вражеской страны ФеэРГении. А в той свободной стране «загнивающего» капитализма был разгул демократии, нам неведомой. Зато с утра и до вечера, а правильнее, круглые сутки нам говорили, что истинная демократия -это только у нас. Нам вбивали в головы, что по настоящему защищены права человека только в нашей стране. И мы были в этом абсолютно уверены.

— Пускай посмотрит, жалко тебе что-ли. — заступился за меня Кравецкий, тоже оглянувшись назад.

— Ты что! Ох… рел! Ты забыл, через какой срок службы сам это увидел? Ты же только через год вообще телевизор заметил в ленкомнате!

— Ну, и что, давай мы будем умнее, ты над ним и так уже поиздевался вволю, — снова потянул мою сторону более демократичный старослужащий, водитель санитарной машины.

— Пошел ты на х…р! Я сейчас и тебя вместе с ним выгоню! Озерянин, пошел вон отсюда!

Через пару дней я выяснил, что мы можем относительно свободно смотреть по телевизору, что душе угодно во время дежурств.

В ординаторской хирургии стоял более-менее нормальный цветной телевизор, а еще один был в комнате для встречи и потчевания уважаемых лиц, то есть различных проверяющих. Ключи от этой полутайной комнаты были на связке у дежурного по терапевтическому отделению. Хотя, при этом, нам туда вход был строго-настрого воспрещен. Но при наличии доступа, там может быть, не был ни разу только наш самый дисциплинированный сержант, Мишка Иванов.

Я, Коптюк, Мартынюк и Кушнир решили проникнуть в заветный кабинет при благополучном ближайшем стечении обстоятельств. Случай не заставил себя долго ждать. На очередном моем дежурстве решили план осуществить. И не просто, а с помпой. У Степы был день рождения. После отбоя я с Мартынюком закрылись на кухне. С Ильей Абашидзе вопрос решили. Нажарили пару сковородок свежих карасей в сметане, пару сковородок свежего мяса и гренок. Приготовили картошку-фри и пару селедок к ней. В магазине купили зеленый горошек, литровые банки огурчиков и помидор. Заварили крепкий чай. Спирт по двести граммов накопили каждый на своем рабочем месте. Все это сосредоточили в комнате для VIР — персон.

В отделениях, для присмотра и нашего вызова по срочной необходимости, оставили старшин — назначаемых из больных. Сами закрылись, включили телевизор, нашли подходящую для истосковавшейся солдатской души передачу. Именины прошли на ура и без последствий. Мероприятие всем нам понравилось. Забегая вперед, скажу, доступом к этому тайному развлечению мы не злоупотребляли, но еще пару раз до годового рубежа подобным образом особо важные моменты в службе отмечали.

Это вдохновляло и давало силы, чтобы перетерпеть очередные невзгоды. Тысячи и миллионы наших ровесников -сослуживцев того периода и не мечтали о подобных запретных плодах. Наши официальные начальники даже не могли себе представить, что мы на их взгляд пришибленные и угнетенные, можем осмелиться и позволить себе пойти на столь дерзкие поступки. Волосы дыбом и сейчас, если бы кому-либо из них стало известно, что мы иногда делали по ночам. Только бесшабашная юность, недостаточное знание Устава и законов воинской службы позволяли нам без угрызений совести достаточно спокойно идти на эти, по нашим понятиям мелкие правонарушения.

Более мелкие командирчики, типа Дошей и Шершневых, конечно, догадывались куда уходят капли спирта, потому что после увольнения сознались, что и сами через это проходили. Даже оловянный солдатик Иванов и тот, когда остался сверхсрочником, сознавался в задушевных беседах мне лично, что тоже привлекался к подобным мероприятиям.

В терапии была четырехместная палата, предусмотренная для офицеров и прапорщиков. Но эта категория в нашем заведении практически отсутствовала. Видимо. по причине наличия в нескольких километрах от нашей дивизии солидного армейского госпиталя с более комфортными условиями. Единственный из офицеров, кто лечился в нашем терапевтическом отделении в период моей работы в стационаре, был НМС* нижней бригады, майор Гаврилюк.

Он поступил в отделение, когда я не был на смене. А когда я заступил на дежурство, то по истории болезни узнал, что в офицерской палате (которую по такому случаю освободили от посторонних, но оставили кровать дежурного фельдшера) находится офицер. Целый начмед бригады. Диагноз у него был такой, что как говорят ни самому посмотреть, ни людям показать. По народному «почечуй» — или по латыни в русской транскрипции — геморрой.

Вечером мы с ним познакомились. Как он сам мне рассказал, болячка эта его мучает давно, нужно оперироваться, но он не решается. Хочет пока испробовать для начала терапевтические методы. Ложиться для этого в госпиталь смысла нет. Дома или в медпункте не получается. Судя по багровому оттенку носа и васкуляризации* щек, товарищ майор не ограничивал себя в потреблении крепких напитков. И в разговоре этого не скрывал. Через неделю с улучшением он выписался в часть.

Я упоминаю о нем, потому что мы встретились с ним второй раз в жизни через тринадцать лет, на проходной в медицинском управлении Одесского округа. Я был уже капитан, а он по-прежнему майор. Мы узнали друг друга. Минут десять пообщались, вспомнили общих знакомых и разошлись. Цвет лица у него был прежний.

По причине наличия свободных мест в этой палате отдыхали во время дежурств, фельдшера. Здесь же наши новоиспеченные деды-фельдшера помещали «своих», больных — однопризывников, особо привилегированных стариков-дембелей. Во всех лечебных учреждениях нашей армии существуют незаконно созданные команды выздоравливающих. Исходя из благих пожеланий, под лозунгом укрепления здоровья выздоравливающих, в истории болезни производиться запись — «трудотерапия».

И это правильно. Нормированные физические нагрузки, в разумных пределах — любому выздоравливающему организму — во благо. Но как это было всегда и везде, в любом армейском подразделении, многое искажено, довернуто и перекручено. В эти команды попадают в первую очередь, молодые солдаты, первого-второго периода службы, которые по тем или иным причинам не торопятся возвращаться в свои части -подразделения.

В медицинских пунктах, медицинских ротах и медицинских батальонах, госпиталях — штаты всегда были урезаны, особенно в плане санитаров, кочегаров, подсобных рабочих и т. п. Работы же предостаточно — желающих ее выполнять за гроши, мало. И, о — чудо! Вот они, желающие, в неограниченном количестве. Условия службы в боевых частях таковы, что любые нагрузки в лечебном учреждении, это — счастье для солдата.

Да, бесспорно, восемьдесят и более процентов, в зависимости от рода и вида войск, куда отобраны солдаты по высоким критериям здоровья и моральной устойчивости (вроде ВДВ, морская пехота, спецназ и т.п.) за свой срок службы бывают в лечебных заведениях только при прохождении всевозможных очередных медицинских комиссий. В иное время они гордо избегают эти учреждения, иногда даже когда имеется реальная необходимость посетить врача. Им стыдно перед сослуживцами. Зато многие другие, с незначительным недомоганием впервые попав в эти «тепличные» условия, очень быстро адаптируются.

Тишина, режим, тепло, сытное питание. Доброжелательное отношение медицинского персонала — взамен казарменной суеты, рева и мата командиров и командирчиков, полуголодного существования, издевательства сослуживцев старших периодов. Уборка туалетов и палат — взамен строевой и физической подготовки? Согласен. Уборка территории госпиталя? — взамен нарядов по столовой и несения службы в карауле? — с удовольствием! работать помощником кочегара, возить уголь весь зимний сезон, будучи физически не слабым — взамен издевательств дедов и командиров? — да с дорогой душой!!!

Командиры и начальники всех без исключения медицинских заведений, полуофициально, ставят лечащим врачам задачу подыскивать нужный контингент. И хотя для клиницистов эта работа не свойственна, они ее без особого напряжения выполняют. Благо, недостатка в кандидатах на роль «санитаров» никогда не было, и нет.

Вербовка происходит элементарно просто. Лежит рядовой Иванов в терапевтическом отделении медбата с диагнозом — бронхит, или рядовой Петров в хирургическом отделении с диагнозом — фурункул (карбункул) затылочной области шеи. Сроки лечения, при благоприятном течении, сами понимаете, относительно короткие. Вызывает лечащий врач рядового Петрова в ординаторскую. Заходит розовощекий, пышущий здоровьем субъект с улыбкой до ушей. Срок службы у Петрова — двенадцать месяцев.

— Присаживайся Петров. Жалобы на здоровье, Петров, имеются или как?

— Никак нет, товарищ ст. лейтенант!

— Шея зажила? — и при этом доктор смотрит состояние послеоперационного рубца.

— Так точно! Все зажило, проблем нет.

— Молодец, готовься на выписку. Завтра в часть.

Солдат с улыбкой уходит.

— Позови следующего!

Заходит к терапевту Иванов. Тихонько, с виноватой полуулыбкой. Он уже уточнил, что с его диагнозом на днях нужно идти в подразделение. А прослужил он аж четыре месяца. А там, в подразделении такой кошмар. Он ведь в армию то и не рвался никогда. Просто знал, что односельчане всю жизнь будут помнить. А отслужившие старшие, а потом и младшие, затюкают. И девка замуж за него не пойдет, зная, что у него, чего-то не того. Он ведь не служил. Вот и пошел, скрипя зубами. Он и до этого был наслышан от тех, кто вернулся, что в армии не сахар. Действительность оказалась еще кошмарней. А здесь в медбате почти, как дома, если не нарываться. Медсестры такие аккуратные, вежливые. И вообще медперсонал относится, как к человеку, не то, что в роте.

— Присаживайся Иванов. Как самочувствие? — врач уже заметил, что полуулыбка с лица Иванова исчезла.

— Да вроде ничего, товарищ майор.

— Вот и я по результатам анализов и по другим показателям, вижу, что лечение тебе пошло на пользу. Пора служить.

Глаза у Иванова потускнели и опустились вниз, он весь напрягся, ручонки сцепил в замок.

— Я здесь в выписном эпикризе, пишу тебе освобождение от служебных обязанностей, сроком на трое суток, так смотри, чтобы тебя не поставили сразу в наряд или чтобы не отправили на какие-либо внеклассные занятия, или тем более работу.

Знает Иванов, что запись врача об освобождении на трое суток абсолютно не является для командиров приказом к исполнению. Врач это тоже прекрасно знает, но написать и предупредить обязан.

Наоборот, старшина роты, прочитав (если он еще удосужиться прочитать) эту запись, криво ухмыльнувшись, тут же с пребольшим удовольствием, отправит его в наряд по столовой. Это в лучшем случае, а в худшем — на погрузочно-разгрузочные работы (например, угля) суток на трое. Где Иванов превратит свой затухающий бронхит в махровую двустороннюю пневмонию, которая при неблагоприятном стечении обстоятельств, может закончиться и туберкулезом. И тут рядовой невнятным голоском, нечленораздельно, с заискивающим выражением лица, что-то произносит. Доктор, только потому, что слышал подобные слова сотни раз, сразу улавливает и понимает, что говорит ему сей защитник Родины. А говорит он ему, примерно, следующее.

— Т-т-т-овар-р-р-рищ м-м-майор, я-я-я е-е-еще н-н-не с-с-совсем хорошо с-с-себя чувствую. М-м-можно я еще н-н-недельку п-п-побуду у вас, в-в-в к-команде выздоравливающих. Вы не подумайте, я буду все делать, что прикажут. Меня уже привлекали к работе, я уже знаю, что делать в отделении, — заканчивает скороговоркой представитель «советской военной угрозы». Доктор делает задумчивое лицо (на две секунды). Он прикидывает, нет ли лишних в команде выздоравливающих.

А то, когда этих альтернативщиков в отделении скапливается больше нормы, то это уже не рабкоманда. Это не во благо и отделению и части. Это тлеющее «ЧеПе». А отвечать будет, в случае чего, именно он, лечащий врач. Здесь палка о двух концах. Врач идет навстречу своему командиру. Но если что-нибудь эти «гордые» работнички преподнесут, (что бывает нередко), командиры делают три шага назад, тыкая пальцем во врача.

— Это, он! Это он не досмотрел, он кого гад оставил? Его же нужно было выписать еще месяц (два, три, полгода) назад!!! Он что не видел, кого оставлял?!

И наказывают. Ох, как наказывают. И средний медперсонал, и врача, и командира. Вплоть до увольнения из армии. А то и в тюрьму сажают. Нарушения и преступления, которые приносят солдаты из так называемых рабкоманд, имеют широчайшую палитру. От пьянства и самоволок до дезертирства. От воровства и употребления наркотиков до убийств (и самоубийств). Но и это еще не все.

В каждом уважающем себя отделении (МПП, ОМедР) есть «старшина». Чаще всего рядовой, изредка ефрейтор или младший сержант, прослуживший не менее года. Из так называемых неформальных лидеров, который в подразделении не самореализовался. Не дали или за что-то уже прижали, с амбициями, но припрятанными до поры до времени. Если его в отделении разглядели, то чаще всего с подачи среднего медперсонала, начальник отделения приглашает рядового Сидорова к себе в кабинет.

— Присаживайся Сидоров. Ты в курсе, что тебе пора на выписку.

— Так точно, товарищ подполковник.

— В часть сильно торопишься?

— Да не так, чтобы очень, товарищ подполковник.

— Вот и я так думаю. Ты пока лежал со своим панарицием, видел у нас тут в отделении работал старшиной рядовой Петренко?

— Видел, товарищ подполковник.

— Так вот его вчера выписали, он ушел на дембель, а вместо себя порекомендовал тебя. Справишься?

Чаще всего соглашаются. В большинстве случаев — это толковые солдаты, и приносят много пользы лечебному заведению. Может даже больше, чем смогли бы сделать в своей части. Их задача, в первую очередь, поддерживать порядок среди себе подобных, т.е. в рабкоманде и в отделении выполнять все указания медсестер, фельдшеров, врачей.

Положение их, как военнослужащих -незавидное. С точки зрения нормально служащих солдат и офицеров. Многие из них и увольняются по истечению срока службы из госпиталя (МПП, медроты). Формы они там, естественно, не носят. Случайных встреч с сослуживцами избегают, стыдно. Зато имеют ряд других вышеперечисленных льгот и преимуществ. Плюс хоть маленькая, но власть над затурканными, себе подобными существами. Для того, чтобы создать (придать) видимость официальности их пребывания в лечебном заведении, все тот же лечащий врач, время от времени, заводит новую, фальшивую историю болезни. Это тяжело, неудобно, но что поделаешь.

Время от времени — командиры и замполиты, вспоминают, что где-то там, в медбате у них слишком долго задержались Иванов, Петров, Сидоров. И шлют гонцов к начальнику госпиталя (медбата), а иногда, даже сами наведываются.

— Иван Петрович, дорогой, приветствую Вас! Как тут мои бойцы, надоели, наверное? Сочувствую! Тяжелая у вас служба!

— Ну что вы, Петр Иванович! У вас ведь тяжелее, с нашей не сравнить.

И так далее и тому подобное, в пределах дозволенного, наигранного взаимного уважения постепенно подходят к двум-трем главным вопросам.

— Вопрос первый — как скрыть травму (или инфекцию), чтобы не подавать наверх; вопрос второй — как госпитализировать, спрятать по рекомендации замполита, солдата (изгоя), который не вписался в коллектив. Вопрос третий, Иван Петрович, здесь у вас мой боец, какой-то Сидоров, мне доложили, что уже третий месяц лежит. Что у него такое? Может ему пора в роту?

— Петр Иванович, дорогой, у меня, их здесь столько лежит, и все время меняются. Всех разве упомнишь. Сейчас позвоню в отделение, узнаю…

— Так говорят, ты ему старшину присвоил.

— Да нет-нет, что ты! Это их так условно называют у нас в отделениях, старшиной. Ну вот, в отделении сказали, что его, действительно, назначили старшим над выздоравливающими, и просят, если можно, с его выпиской в часть повременить.

— Петр Иванович, ты пойми, я его тебе отдам, а его свой же призыв, так достанет, что он у тебя или подастся в бега, или в петлю полезет. Оно нам надо? Правильно ни тебе, ни мне это не надо. Как нибудь без Сидорова обойдешься. У тебя, их много.

Сторон соприкосновения у командиров, двух разных по предназначению частей, очень много, обычно к консенсусу приходят всегда, и о нем еще все впереди. Петровы и Сидоровы даже не подозревают, на основании каких законов и взаимных договоренностей ведут свое безбедное существование. Бесспорно, в штате есть санитарки и сантехники, электрики и кочегары, завхозы и зав. складами; которые зачастую за солдатской, безропотной душой ведут свое малозаметное (невооруженному глазу) наглое, хамское житье-бытье и о них я еще скажу.

*НМС-начальник медицинской службы.

*васкуляризация-расширение стенок сосудов (сеточка сосудов на носу, щеках…)

гл. 14. Конец первого этапа

Владимир Озерянин

В нашей четырехместной офицерской палате места, соответственно, занимали: старшина отделения рядовой Колупенко по кличке «Клоп» -здоровенный полтавский хохляра, на второй кровати у окна лежал повар из нашей общей столовой. Тоже нехилый, до двух метров ростом, тамбовский волчара, ефрейтор Борщов (с погонялом Афоня). На момент описываемых событий на третье место прибыл водитель «начпо"* дивизии сержант Чмуневич, из сябров, т.е. белорусов.

Слева от входа в палату кровать принадлежала дежурному. Чума (Чмуневич) лежит поверх заправленной кровати в госпитальном костюме, что, конечно же, запрещено. Слушает транзистор, положив его возле уха, и уставившись в потолок. У него межреберная невралгия. Афоня (у него грибок на ступнях ног) и ему вообще то положено лежать в одной из палат для больных с заболеваниями кожи, но он же дед! Он старший повар в столовой управления дивизии! Он вообще уважаемый человек у всех дедов управления дивизии. Для него исключение такие, как он, заразными не бывают. Это определил старший сержант Шершнев.

Вообще в подразделениях и частях, которые замыкались на управление дивизии, т.н. спецов, четко прослеживалась солдатская «элита». Естественно, среди дедов. Формировалась она с первых дней службы каждого призыва на основании случайных знакомств. В нарядах по столовой, на полевых занятиях, на лечении. Ну, и в первую очередь, по землячеству и по национальности. Выходя на финишную прямую, в четвертый период, эти связи крепчали неимоверно. Многие занимали в своих частях и подразделениях достаточно солидные для солдат должности. Часто на устах сержантов звучало (якобы выражение Г. К. Жукова), что армией командовал он и сержанты. Вот сержанты и командовали (с учетом, естественно, особого мнения дедов).

Клоп с Афоней играли в поддавки. Я прилег на пару минут, время девять вечера. После ужина.

— Ох, что-то пить хочется, наверное, рыба была очень соленая на ужин, — произнес Афоня.

— Щас, дневальный! — крикнул Клоп.

В коридоре на посту круглые сутки находился дневальный из числа выздоравливающих. Молодой, естественно. Дверь резко распахнулась. В образовавшийся проем просунулась коротко стриженая голова.

— Вызывали?

— Салага, ты чего без стука врываешься? — заводится Клоп.

— Так я это, вы же вызывали.., чтоб быстро.

— Марш на кухню! Скажи повару, пусть передаст две кружки компота, холодного! — добавляет Афоня.

Выражение лица дневального почти, как у артиста Крамарова. Немой вопрос, типа от имени кого просить, мол, мне же он не даст.

— Ну чего таращишься? — уже орет Клоп.- Скажешь что я сказал.

— Извините. А вы кто по званию?

Это уже перебор. Такие вопросы старикам задавать нельзя, крайне опасно.

— Ты что совсем пришибленный? — психует Афоня.

— Слушай для тебя фельдшер — дежурный, начальник или нет? -выкручивается Клоп.

— Да, начальник — неуверенно мямлит солдат- он знает что я сам еще из молодых.

— Так, иди, и скажи, что я просил, для меня и Афони, — это уже неуверенно добавляю я, чтобы разрулить противоречия и обстановку.

Солдат убегает и возвращается через пару минут с компотом.

— Товарищ фельдшер! Повар передал, что вы рано начали борзеть, и чтобы в последний раз давали такую команду.

— Ладно, разберемся, — ворчит в мою защиту Афоня, — свободен!

Отпускают дневального. Такие, и подобные этому, инциденты возникают в отделении на каждом шагу. Официально, мы, дежурные фельдшера, здесь за все в ответе. Но каждый наш шаг под наблюдением и контролем. Контроль со стороны офицеров и прапорщиков — раз, со стороны сержантов — два, старики — три, больные — четыре…

Личный состав прибыл из столовой. После обеда разошлись по комнатам, отдохнуть пару минут до построения. Присели кто где. Я стоял возле открытого окна. Погода была идеальная. Начало сентября в Германии — это еще лето. «Деды» лежали поверх заправленных кроватей. Мирно покуривали. По команде: «Выходи строиться!», мы должны были еще успеть после них поправить постели и не опоздать стать в строй. Внезапно распахнулась дверь. В кубрик ворвался Лимонов и плотно прикрыл за собою дверь.

— Мужики! Я сейчас случайно подслушал разговор — зачастил, заикаясь «москвач». К Сукинцову подходил Дуся (кличка капитана Дусалиева), просил у него солдат, чтобы помогли погрузить шмотки. Он уже уезжает из Германии. А Сукинцов ему ответил, что не имеет права посылать бойцов выполнять частную работу. Пусть он типа, сам идет и просит у солдат, если кто согласиться, то он, Сукинцов, не возражает.

Не став дожидаться конца сумбурного сообщения Лимонова, реакция находившихся в кубрике была мгновенная и однозначная. Лисович даже успел скомандовать: «За мной!» и перепрыгнул через подоконник. Остальные, включая меня, последовали его примеру. Дуся открыл дверь пустой комнаты. По дыму сигарет, смятым кроватям, он сразу понял, что желающих ему помочь среди личного состава роты нет. Так, в единодушном порыве, независимо от срока службы, солдаты и сержанты проголосовали ногами против ненавидимого офицера.

Офицеров из азиатских республик (Узбекистан, Таджикистан, Киргизия…) было ничтожно малое количество. В среде офицерского корпуса — это общеизвестно. Чуть больше было грузин, армян, азербайджанцев, и почти отсутствовали прибалты. Но, как известно, недостаток роста компенсируется избытком дерьма. Так и наш Дуся, он как поручик Дуб у Ярослава Гашика, прохода не давал солдатам своими мелочными придирками. За это и поплатился. Мы потом навели справки и узнали, что ему пришлось нанимать за деньги вольнонаемных в КЭЧи для погрузки накопленного за пять лет имущества. Халява на солдатском горбу дуболому казаху не прошла.

Много, очень много раз приходится офицерам, прапорщикам и контрактникам обращаться к солдатам за физической помощью. И без этого не обойтись. У офицера жизнь такая, почти цыганская, на колесах. Мне лично на момент, когда пишу эти строки, пришлось переехать с места на место одиннадцать раз. А, как известно, два переезда равны одному пожару. И этот мой счет далеко не предел, бывает и во много раз больше. На офицерскую зарплату грузчиков не напасешься. И солдаты, действительно, помогают. Если по просьбе офицера, то, соответственно, выполняют работу с душой. Для больших начальников, чаще в приказном порядке, соответственно, и работа такая, лишь бы за что-нибудь не прицепились и не наказали. О привлечении солдатской рабской силы к выполнению других, не свойственным уставным нормам работ, типа строительства дач и т. п. здесь ничего писать не буду, ввиду того, что в ГСВГ смысла строить дачи не было.

Надо отдать должное «куску» Сукинцову. Обычно прапорщик никогда в жизни не пошлет офицера к солдатам просить о помощи. Тут, видимо, была какая — то личная неприязнь во взаимоотношениях. А командир, майор Феоктистов, отправил Дусалиева к Сукинцову, ни о чем не подозревая. Правда, такая храбрость прапора, по отношению к офицеру, могла прорезаться только с учетом того, что последний убывал в Союз, и больше встреч не предвиделось.

В любую часть, а особенно в группах войск, где они укомплектованы на 100% с хвостиком, ежедневно прибывают новые и убывают старые офицеры и прапорщики в большом количестве. И такой бытовой работы предостаточно.

Вот и подошел он, самый счастливый день в службе срочной. Такой день у солдата СА тех лет — это день отправки «дедов» на дембель. У них, дедов, это свой праздник, они счастливы по-своему. Возбужденные, довольные, никого не замечают. Может, кто и не поверит, но в нашей роте проводы отслуживших свой срок были довольно оригинальные. Командование части и, видимо, с разрешения вышестоящего начальства, устроило прямо таки шикарный праздник по этому поводу.

Из роты уходило девять человек. За день до отправки в ленкомнате был накрыт обильный, сладкий, стол. Доморощенный ВИА уже неделю не вылазил из подвала, репетировали новые, свежие номера. Но не это главное, о чем я хочу сказать. Видимо, все-таки это работа замполита, но с подачи наиболее продвинутых дедов и фельдшеров типа Доша и Шершнева. На проводы были приглашены девочки, десятый класс из русской школы. Количество их я не уточнял, но, видимо, из расчета на количество дембелей и музыкантов.

Мы, конечно, в списках этих не числились. Мы были статистами на этом празднике жизни и тянули службу на втором этаже. До нас доносились лишь звуки музыки. Немного позже, когда стемнело, подглядывая из-за углов на чужой пир, увидели, что гости прилично подогретые. А чем? Можете не сомневаться, все было подготовлено заранее. Короче, дембеля с девчонками шастали в каптерки подвала, на чердак, и стояли по углам в ожидании освобождения более укромных мест. Да, ничего подобного в дальнейшей службе мне видеть не приходилось. Судя по тому, что разборок никаких не последовало, мероприятие прошло без эксцессов. С утра все участники страдали от головной боли. Много пили. Кто что мог: сырую воду из под крана, чай, кефир, рассол.

В час дня состоялись короткие, официальные проводы-прощание. Все, кто оставался тянуть лямку, выстроились в коридоре в одну шеренгу. Дембеля построились лицом к нам, в другую. Лисович оказался прямо напротив меня. На нем красовалась новенькая, обрезанная выше колен шинель. Пушистая, по моде того времени, с начесанным металлической щеткой ворсом. Он отобрал ее у меня за месяц до дембеля, взамен я получил от него другую — старую, тоненькую, просвечивающуюся, как сито. В ней уже согревали свои солдатские души минимум десять призывов.

— Ничего, перетопчешься, тебе все равно увольняться весной, а домой поедешь в одной «парадке»*, — напутствовал меня бандеровский отпрыск, когда отбирал мою новую. Надо заметить, что процесс мародерства происходил на глазах и с молчаливого согласия, прапора Сукинцова.

Да, в тот день далеко не одна новая шинель ушла на дембель. Ну, а дальше процесс прощания происходил следующим образом: шеренга «любимых» дедов двигалась вдоль шеренги остающихся, поочередно обнимаясь друг с другом. Мы с Лисовичем, тоже обнялись, как два каменных брата. Я тогда в уме пожелал ему, чтобы кроме моей шинели, он в жизни больше из одежды не имел ничего другого. Шот подошел ко мне отдельно. Снял со своего кителя комсомольский значок на закрутке и протянул со словами:

— Служи, сынок, как дед служил, а дед на службу х… ложил!

Значок после этого я хранил и носил долгие годы, пока не вступил в ряды КПСС. Шота я обнял с теплотой в душе.

Дембеля ушли, гора с плеч свалилась, рота «осиротела». Так закончился первый этап моей службы.

см. ФОТО: «Деды» уходят домой. Проводы.

*КЭЧ-коммунально-эксплуатационная часть.

*парадка-парадно выходное обмундирование.

*начпо-начальник политотдела дивизии.

см. ФОТО: Проводы дембелей.

гл. 15. Повышение в звании. Водители роты

Владимир Озерянин

см. Фото:1…второй ряд, слева направо, второй Кондратенко, третий Маловичко, крайний Рогуля.2. Маловичко В.3.внизу справа О. Бабаков.4. до нас.

Через пару дней фельдшерам нашего призыва присвоили очередные воинские звания «ефрейтор». Приколов и разговоров на эту тему было предостаточно.

— Лучше иметь дочь плоститутку, чем сына «ефлейтола», — картавил на тумбочке, сгорая от зависти рядовой Лимонов.

— Хохлы без лычки, как п…а без перемычки, — тыкая в нашу сторону пальцами, орали наши погодки — водители, сплошь донбасские пацаны. Считалось, что это звание давалось за примерную службу, вроде как поощрение.

«Х-м, так я, значит, тоже типа не последний, меня заметили, выделили в лучшую сторону?» — задавал я вопрос сам себе.

Кроме как дежурств по терапии и приемному отделению, в другие наряды больше не ходил, но и на дежурствах медицинского профиля работы хватало. Дедами стали фельдшера, которые на дембель собрались весной. Они практически по службе вообще ничего не делали. Кто умел играть на музыкальных инструментах, те не вылазили из своей подвальной студии. Другие ночами напролет смотрели телевизор с западногерманскими программами, а днем отсыпались по укромным местам. Ходили на экскурсии в город и по магазинам. К дембелю рожи округлились, разжирели, потолстели.

Для нашего призыва о свете в конце туннеля еще не было и речи, мы все еще шли на ощупь, хотя сквознячком после ухода старшего поколения дедов слегка и потянуло. Через неделю пришла группа молодых на должности санитаров и водителей. Всего восемь человек. Ничего примечательного. Смотреть на них без слез было невозможно. Теперь стало понятно, как полгода назад выглядели мы сами. Одним словом — «мешки». На период КМБ над ними командиром назначили ефрейтора Пятакова. До присяги они в наряды не ходили, но вся черновая работа в роте была возложена теперь на них.

Как-то раз мы с Васей Коптюком забрели в самое теплое место

медроты — теплопункт. Я уже о нем упоминал, от него в разные стороны ответвлялись туннели, по которым проходили водопроводные, канализационные, тепло-, электро- и телефонные трассы. Один из туннелей, ведущий на восток, в сторону западного Берлина мы решили слегка обследовать. Взяли фонарики. В туннеле было тепло, сухо и слой пыли на полу. Под потолком — разбитые (раскуроченные) плафоны. Пригибаться не приходилось. Высота примерно два метра, ширина до полутора.

Прошли всего метров сто, впереди был завал, видимо, в результате специально произведенного взрыва, но справа оказалось помещение в виде комнаты размером, примерно, 5х10метров. В ней было почти пусто, если не считать аккуратно сложенных на поддоне мешков с цементом. Это мы поняли, прочитав надпись на немецком языке. Дата изготовления 1943 год, больше ничего интересного. Вернулись. Поделились впечатлениями с корефанами*. Оказалось, что мы уже не первые, кто видел эти рейховские трофеи. Тем не менее, до сих пор особо никто на эту тему не распространялся, исходя из определенных соображений…

Теперь же информация стала достоянием большего количества ушей. О результате информации мы поняли на следующий день, утром. Прапорщик Сукинцов на разводе поставил задачу Пятакову с его подчиненными перетащить тачкой и на плечах цемент в роту.

С целью прогиба перед командованием части, Сукинцов затеял грандиозный ремонт. Вот чем обернулась для рядового солдата наша находка и широко распространенная информация.

В течении нескольких месяцев перестраивали умывальник, туалет, ряд других помещений, стенок и перегородок. Правда, для ремонта санузла была привлечена бригада немецких специалистов. Расположение роты преобразилось. Вместо умывальника трехсотлетней давности с раковинами в виде эмалированных керамических корыт, были установлены красивые современные умывальники с хромированными кранами. Помещение было разделено на две половины. В другой оборудовали десять душевых сеток. Пол, стены и потолок покрыли красивой бледно-зеленой плиткой, туалет разделили на кабинки.

«Рейтинг» Сукинцова в глазах начальников, видимо, поднялся до определенной высоты. Его надежный собутыльник Лисович в это время уже пас овец в своих Карпатах. Хотя лично меня с Коптюком за находку цемента он не благодарил, но, видимо, и в его сучьей душе шевелилось какое-то чувство, потому что в его геморроидально-багрово-синих глазах я стал различать потепление при взгляде в мою сторону.

Быстро закончился КМБ очередного пополнения. Чужое время всегда быстро бежит. Среди молодых «мешков», относительно выделился один — Кузьмин, с диагнозом «Ленинградец». По всем параметрам- копия Лимонова, но при этом с претензией на умение бренькать на гитаре. Хотя я в его игре, даже не с полным отсутствием музыкального слуха, абсолютно ничего не слышал, но очередное поколение дедов — тащилось. С него никто не снимал ежедневных обязанностей (наряды, уборки и т.п.), но при этом в любую свободную минуту его затаскивали в ленкомнату с предложением поиграть для души.

Учитывая, что Дош и Шершнев сами музицировали, то салагу пристроили на халявное место, санитаром в оперблок. Халявное, не потому что там мало работы, там ее всегда предостаточно, а потому что подальше от глаз начальства. А это само по себе, ну очень много значит для рядового СА. Другие молодые санитары и водители меня не интересовали вообще. Нашему призыву стало легче. Мы практически не выходили из отделений. Но при этом, если молодой где-нибудь совершал явный прокол, типа зайти в курилку без разрешения, или не отдавал честь (старшему солдату и выше) по званию, наша лимонная кровь закипала в жилах с полоборота.

Правда, внешне это выражалось в негромком шипении и сверкании глаз с нашей стороны. До отпускания колобах в лысый череп, пинков и подзатыльников дело не доходило. Нам делать это еще было не положено, нужно было дозреть, чтобы иметь право. Еще полгода самим брать эти «благородные» уроки. Наверное, чтобы по- настоящему закалиться.

ВОДИТЕЛИ

Иногда было интересно понаблюдать со стороны за службой наших сослуживцев — водителей. Техника в парках роты была различная. В боксах на колодках стояли ЗИЛы-131 и ГАЗ-66 (всевозможные по предназначению АП; АС; ДДА). За каждой из них закреплен водитель. Живой солдат, но машины эти, так называемые «Строевые». Это значит, что использовать их можно только в период боевых действий! А так стоят они себе тихо и спокойно на деревянных чурках — подпорках в подвешенном состоянии. Колеса даже земли не касаются. Отдыхают. Начищенные и надраенные до блеска. Опечатанные и опломбированные. Красота! Для тех, кто не понимает.

Солдат — водитель, закрепленный за одной из таких машин, самый несчастный солдат в армии. Почему? Да потому что со своей красавицы он только пыль ежедневно смахивает. Но пыль это мелочь, с этим можно было бы смириться. Работа в парке. Уборка в боксах. Уборка территории парка. Наряды, наряды, наряды по роте по столовой, в караул, на работу. В очередь и вне очереди. Сесть за руль счастье для водителя, даже стоящей на колодках машины. Ну, нельзя сказать, что все так плохо, и эти машины в мирное время выезжают на дорогу. На разминку. И водителю и машине иногда нужно размять кости и коленвалы. Чтобы не застояться, не потерять навыки.

Для этого пару раз в год существуют автомобильные марши — 500км, 250км, 100км и т. д. и т. п. в основном, когда надо обкатать вновь прибывшую молодежь. Отведут душу водители строевых машин. Накатаются до одури, но разве это езда? 20-30-40 км в час в колонне, да с соблюдением интервалов и дистанций. Да со старшим в машине! Тягомотина и нервотрепка. А после марша — машины на колодки! В боксы их! Но это не скоро.

Сначала советскую боевую технику нужно обслужить. То есть довести ее до ума и разума. Перебрать по винтику и болтику. Протереть и смазать. Подтянуть и затянуть. Заменить масла и смазки. Зимой — зимние, летом — летние. Подкрасить, покрасить и докрасить. Все под присмотром технарей -спецов всех рангов и званий. От сверчков до генералов. Висят они над душой бедного несчастного водителя строевой машины день и ночь.

А в промежутках- наряды. А на все ТО (техобслуживания) свои нормативы. Меньше по времени можно, но не больше. А не дай Бог не вложишься в отведенное время. Борони Бог — попутает нечистая сила и что-то сделаешь некачественно. До дембеля будешь в штате на строевой машине!

А все, потому что есть в боксах автопарка и другая категория автомобилей. Эта категория называется волшебным для ушей водителя словом «транспортная». Эта группа относительно небольшая для нашей части. Один, два грузовых ГАЗ-66 для выполнения перевозок личного состава части и хозработ. Они, в нашей части выезжают крайне редко. Раз в один- два месяца с личным составом на полигон — пострелять, да мусор вывезти, когда наша очередь.

Но есть еще и более престижные траспортные. Называются УАЗ-452, у нас проходят, как санитарные микроавтобусы. На ходу их три. Постоянно задействованных 1—2. Одна периодически в ремонте. А еще есть УАЗ-469, так называемая, командирская машина. Легковая, «бобик», советский внедорожник. Водитель, который играет роль «прокладки» между рулем и сидением этого автомобиля, занимает самую престижную солдатскую должность в любой части. Среди водителей, естественно.

В нашей части водителей около двадцати и более. Транспортных машин не более пяти. Руль транспортной машины — это постоянная возможность выезда за забор части. Это бесплатные экскурсии в неведомый мир, даже если это всего лишь социалистическая страна ГеДеэРия. Масса впечатлений для неискушенного. В большинстве случаев сельского, из медвежьих углов, пацана.

Конкурс! Беспрерывный, круглосуточный. Все желают за руль «санитарки»! О «командирской» боятся и думать. Дело в том, что по прибытию из Союза в дивизию, все водители проходят сборы, несколько месяцев. «Автокарантин» — на их жаргоне. Там всех тщательно просеивают сквозь мелкое сито. Сначала по документам и в личных беседах. Как и в любом деле, так и здесь есть те, которые от Бога. Таких немного, но они всегда находятся.

Например, у пацана отец директор, или преподаватель автошколы, или таксист и. т. д. Пацан начал ходить, говорить и водить все, что на колесах, одновременно. Такие затем всю службу не вылезают из-за руля. Они понятия не имеют о каких- то нарядах, дежурствах, караулах. Они день и ночь в интересах службы возят высокопосаженные жо… ы комдивов и их замов, комполков, бригад и командирчиков помельче.

Ох, нельзя сказать, что у них служба легкая. Тут быть только одной прокладкой между баранкой и седушкой мало. Нужно еще быть и маленько с башкой. Ты для своего бонзы никто, он для тебя — все! То что машина всегда исправна, выдраена, вычищена и на ходу -молодец. То что водишь машину виртуозно, без приключений -отлично! Но ведь ты всего-навсего казенное имущество. Раб, придаток к машине. Одна из его деталей, без которой она- груда металла, резины и стекла. Ты должен сам быть всегда начищен и наглажен, помыт, побрит, с почищенными зубами.

Конечно, это в зависимости от уровня эстетического воспитания и образования самого возимого тела. Но и это не все. Водитель командира или начальника, денщик, ординарец, слуга. В глазах особо привередливых бугров, он холуй. Но потерять эту должность боится, боится больше всего на свете. Живет- то он в казарме. И прекрасно осведомлен о службе своих сослуживцев. Страх заставляет его быть тем, кем ему прикажет шеф.

А еще он свидетель очень многих теневых сторон своего «папика». Он знаком с его семьей, женой и детьми. Он знает его любовницу (и не одну). Он сам или вместе с прапорщиком-ординарцем ездит на продсклад, где в условленное время прапорщик, начальник склада — первый вор части, уже ждет его с отложенными коробками и пакетами. В пакетах все лучшее, что Бог послал в паек солдату. Нет, правда, самое лучшее прапорщик, начальник склада, отложил себе и своей любовнице, но об этом не сейчас. Жена командира все привезенное принимает, как должное. Но, пардон, я забежал вперед.

Все, что касается продовольствия, то в описываемый период в ГСВГ всем офицерам, прапорщикам и сверчкам выдавались пайки. На всех членов семьи. Достаточно жирные. От хлеба и мяса, до соли и лаврового листа. Это в округах на территории СССР пайков не существовало (за редкими исключениями, там, где они были необходимы) там выдавались. В Дойчландии были другие проблемы у несчастного командирского водителя. Отвезя командира на службу, нужно было срочно возвращаться к нему домой. Там в ожидании томилась жена командира. Нет не потому поводу, о котором может быть кто-то подумал. Хотя и это не исключалось. Бывает все в жизни слуги.

Так вот, командирша, одна или с детьми, или чаще с подругами, собрались прошвырнуться в город. По магазинам. Теперь это шоппингом, называется… Того, что можно купить в Неметчине, в Союзе ни за какие шиши не купишь. Или по гаштетам, в нормальном баре можно с подругами не хило покутить — таких напитков и закусок в стране, уверенно шагающей к светлому будущему, днем с огнем не отыщешь. Надо все успеть. Срок пребывания в этом Эдеме, увы, ограничен. Пять лет вроде много, а так быстро пролетают. А о том, что ждет мужа и ее, по замене, даже думать не хочется. Даль — ВО*.

Ужас! А подруги- то все. как на подбор. Жена замполита, зампотыла, зампотеха. А самая доверенная и близкая подруга — жена прапорщика — денщика. И все перед ней заискивают, лебезят, подстилаются, хотя у каждой -камень за пазухой. Но об этом догадываются, те, кто поумнее. Девочки гуляют. Скупают шмотки, хрусталь, ковры. Нет солдатику (Ваньке, Петьке, Ваське) ни минуты покоя. Упаковать, погрузить, развезти по квартиркам. разнести.

— Солдатик, а зайди в квартиру, — это командирша, — собери ковры, паласы, дорожки и хорошенько выколоти их. Все, сделал? Хорошо, посиди с моим Мишкой (ребенку 3-5-7 лет). Я отлучусь ненадолго к соседке.

Солдатик нянчит. Не доведи Господи чем-либо не угодить хозяйке босса! «Халяве» будет мгновенный конец.

Рабочий день такого солдата совершенно ненормированный. Питание нерегулярное, а эпизодическое, как у волков. Отдых (сон) само собой не соответствует Уставу. Командир возвращается домой, увы, не до, а далеко после отбоя. В часть он, соответственно, должен прибыть часто задолго до подъема. Даже если живет от части в 100 метрах, то, увы, не пешком. Якобы, должность не позволяет, да и в любую минуту могут вызвать вышестоящие командиры. Бежит водила, пыхтит, потеет, матерится. С утра еще в туалет не успел сбегать, а уже за баранку. А так как сам еще молодой, то вчера машину доводил до ума до двух часов ночи.

Хорошо водиле комдива*, он уже прослужил год. У него все повязано. Малейшая поломка, он отгоняет машину в рембат* а сам балдеет, салаги за него ишачат. Приезжает вечером в казарму, сам идет спать, молодняк и отмоет и отрегулирует чего надо, а зимой утром и прогреют. А тут все сам, да сам. Но нет, никогда добровольно — самостоятельно, солдат водитель не попроситься на другую должность. Одна только зависть всех, кто числится за строевыми машинами, стоит того, чтобы все стерпеть. А еще то, что ни один лимон, черпак и дед даже не смеют смотреть в твою сторону. Тебе прощается и разрешается, если не все, то многое.

Никто из сослуживцев и даже начальников над тобой не издевается. Деньги не отбирают. По городу, по магазинам, даже музеям и кино ты шастаешь. Конфетка, печенька тебе перепадет. На девочек глазеешь, в отличие от своих собратьев, сколько хочешь. Многие секреты своего шефа, о которых даже жена не подозревает, ты знаешь, но даже под пытками никому ни-ни. Очень много имеешь информации от своих собратьев по машинам и о других командирах и начальниках, об их семьях. Но ею ты, возможно, поделишься после второго стакана водяры, когда придешь на дембель, перед своими корефанами, но она им до лампочки.

Ах, как хорошо служится водителям транспортных машин. Прослужив полгода, закрепившись, утвердившись и уверовавши в свою незаменимость, такой солдат очень меняется внешне. Рожа лоснится, талии нет и в помине. Задница шире плеч, походка — куда там тому, кого он возит! Непосредственный начальник, пока он в относительно невысоких чинах, стройный, тощий и сутулый. У него забот выше крыши. А «прокладка» врубившись в смысл своей роли, если не дурак, с каждым днем становится все краше и шире.

После просмотра документов и собеседования в автокарантине есть время, естественно, и на практике разобраться, кто есть кто. Документы, т.е. «права» были и у Лисовича с Шотом, но их тупорылых даже до строевых машин не допустили. Хорошо зарекомендовавший себя за два года службы, водитель транспортник по собственному желанию и при отсутствии возражений со стороны начальства мог продлить службу в качестве сверхсрочнослужащего.

После двухгодичной школы мужества, это был настоящий профессионал. В дальнейшем они следовали за своим первым шефом по служебной лестнице вместе. Или как Швейк от фельдкурата Каца передавался поручику Лукашу, т.е. по наследству другому начальнику. А при очень положительных характеристиках, мог быть передан в качестве ценного презента из рук в руки, вплоть до главкома группы, округа и т. п. Может, конечно, случиться и наоборот, но это уж, как карта ложилась. И так, среди водителей в армии идет беспрерывный, тяжелый, с потом и кровью, естественный отбор. И это правильно.

В нашем подвале был оборудован, среди прочих помещений, класс самоподготовки для водителей. Вполне приличный для такой мелкой части, как наша. Парочка макетов двигателей в разрезе, стенды, плакаты. Столы, стулья. Заглядываю как-то по случаю. Идет самостоятельная подготовка. Деды (водители) режутся в домино. Молодежь крутится возле макетов, три черпака, т.е. прослужившие год, все трое- хохлы из Казахстана. Дети бывших переселенцев-целинников из Украины. Рядовой Рогуля, младший сержант Маловичко и ефрейтор Кондратенко, двое призваны из города Чимкента, а Маловичко -полтавская галушка.

На всех троих без смеха не взглянешь. Украинского языка двое не знают ни слова. Живые персонажи популярного мультфильма о казаках -запорожцах, которые играли с англичанами в футбол, гонялись за пиратами и т. д. Рогуля — это сила и ноль в черепной коробке. Под два метра ростом, крайне добродушный. Вечный трудяга, где бы его не поставили, кроме как за баранку. При этом пальцем никого не тронет. Кондратенко, в зоопарк, к клеткам с шимпанзе можете не ходить. Вот она перед вами, вылитая. Метр пятьдесят ростом. Ширина лба пол сантиметра. Череп плоский, затылок скошен назад на тридцать сантиметров. Ножки коротенькие, «о» — образные, кисти рук в согнутом положении касаются пола. Он уже полгода, как за рулем дежурной санитарной машины. На приколы по поводу своих внешних данных, которые так и сыплются со всех сторон, почти не реагирует, или внешне вида не подает. И вообще вполне миролюбивый.

Маловичко, типичный хохол среднего роста, склонен к полноте, но еще худощавый, плутоватая ухмылочка не сходит с лица. Сам себе на уме. Но пока, до сих пор на «строевой». А спит и видит себя за баранкой хоть самой захудалой транспортной. Все втроем они изучают правила дорожного движения. Маловичко держит в руках «Правила» и по порядку зачитывает тот или иной вопрос. Двое по очереди отвечают.

За правильный ответ на бумажке ставится очко напротив фамилии (они потом суммируются и, победивший, поощряется каким -либо призом из чайной). За неверный ответ — соответствующее, количество высококачественных щелбанов. Рогуля не успевает массажировать красный, как помидор лоб. Кондратенко с довольной рожей подсчитывает количество очков. Затем вопросы начинает читать тот, кто набрал максимальное количество очков и т.д, до конца занятий. Как я позже убедился, их занятия были достаточно эффективные.

— О! Зема! Заходи, — заметил меня первым, наиболее дружески настроенный Маловичко — присаживайся.

— Чем это вы здесь занимаетесь? — спрашиваю я, глядя на Рогулю, который растирал лоб.

— Изучаем «ПДД», — заржав жеребцом, ответил Кондратенко. Они подробно рассказали о своих методах учебы. Посмеялись вместе. Я уточнил, кто из них заступает в наряд по роте, и убежал по своим делам. Водители в СА свой хлеб даром не ели никогда.

*корефан (вьетнамское) -друг.

*рембат-ремонтный батальон.

*комдив-командир дивизии.

*Даль-ВО-дальневосточный военный округ. (по аналогии, Заб-ВО- забайкальский, Од-ВО-одесский, Прик-ВО-прикарпатский и т.д.)

гл. 16. Контакт с аборигенами

Владимир Озерянин

События потекли однообразнее и посему время потянулось медленнее. Дежурства в отделении на первом месте, работа в аптеке, дежурства в приемном отделении, оформление очередных альбомов и работа в ленкомнате в личное время. Вот такой замкнутый круг.

Меняюсь с дежурства в терапии, прихожу в роту.

— Лева, зайди ко мне! — это Запевалов.

Захожу в кладовую. Леоновская губастая улыбка до ушей. Ваня друг, но с подвохом. Каких- то особых отношений у него нет ни с кем. В какой- то степени он заменил для Сукинцова Лисовича, потому что по штату он у него- глаза и уши в роте.

— Левик, ты не напрягайся, все будет тип-топ. Тут такое дело, ты Зарипова — врача бактериолога нашего, знаешь, конечно?

— Знаю.

— Так вот, он получил новую хибару в городке. Ну, там пару квадратных метров. Ему нужно помочь поклеить обои. Он попросил у Сукинцова пару человек. Я при

...