Алёна Хомин

ИСКАЖЕННЫЙ МИР

Запись из дневника:

«Считаю трещины на зеленой стене. Белый халат что-то зачастил. Оказывается, мой случай ему интересен. Я — не случай! Я — человек, — хотелось крикнуть, но я упорно молчу: если хоть слово скажешь, прийдется говорить и дальше, а разговаривать желания нет. Ни с ним, ни с кем бы то ни было вообще. Я хочу покоя, а не бесед. Белый халат неугомонный: все не теряет надежды нащупать мои слабые места. Глупый… Нет у меня слабых мест. Ищет кнопки, на которые можно нажать и вывести меня из моего состояния. Док, на мои слабые места так часто давили, что кнопок не осталось — выболело уже все, а все, что осталось — болеть уже не умеет. Все так же лежу лицом к стене и не реагирую. Белый халат теряет терпение и решительно тянет меня за руку. Что он хочет увидеть в моих глазах?

Одиночная палата. Белый потолок и зеленые облущенные стены. Женщина за соседней стенкой протяжно завыла. Снова. Эта песня никогда не кончится. Ее рев был надрывным, такие звуки мог бы издавать раненый зверь в предсмертной агонии. Девушка поежилась. Чтобы хоть не надолго заглушить этот пронзительный рев, девушка медленно встала и подошла к окну. Прогнившие рамы долго не поддавались напору ослабленной пациентки, но пары мощных рывков хватило — и рамы с оглушающим стуком распахнулись. Девушка выглянула в окно: вот бежит парень, он сильно сутулится в попытке спрятать лицо от дождя, а к груди у него бережно, но крепко прижат полиэтиленовый пакет — книги, наверное. Да, этот парень студент, — решила девушка. Худенький, истощавший паренек. Такими молодыми, жаждущими знаний битком набиты университеты мегаполиса, но задержаться в бурлящей жизнью столице единицы. Остальных большой город сожрет. Вот бы нарисовать его, этого парня. Обязательно сутулого, в истрепанной старой куртке и с книгами. И непременно бегущего под проливным дождем. Да, обязательно проливной дождь. Девушка глубоко вздохнула: опять осень. Она ненавидела осень за мертвые листья на земле, за пожухлую траву и лысые деревья. Серость. Сырость. Грязь. Промозглая осень напоминала пациентке кому: все живое впадает в спячку и мир наступает долгий, летаргический сон. Мощный поток ветра окатил девушку брызгами дождя и окно пришлось закрыть. Соседка умолкла. Теперь можно спокойно лечь.

 

Запись из дневника:

 

«Сегодня утром опять пришел белый халат. Снова что-то невнятно бубнил. Видимо, хотел вызвать на диалог. Мне безразличен и он сам, и его невнятные речи. Лежу, отвернувшись лицом к стене и не шевелюсь. Дурачок этот белый халат. Так старается мне помочь… Интересно, на сколько его хватит?»

 

Запись из дневника:

«Считаю трещины на зеленой стене. Белый халат что-то зачастил. Оказывается, мой случай ему интересен. Я — не случай! Я — человек, — хотелось крикнуть, но я упорно молчу: если хоть слово скажешь, придется говорить и дальше, а разговаривать желания нет. Ни с ним, ни с кем бы то ни было вообще. Я хочу покоя, а не бесед. Белый халат неугомонный: все не теряет надежды нащупать мои слабые места. Глупый… Нет у меня слабых мест. Ищет кнопки, на которые можно нажать и вывести меня из моего состояния. Док, на мои слабые места так часто давили, что кнопок не осталось — выболело уже все, а все, что осталось — болеть уже не умеет. Все так же лежу лицом к стене и не реагирую. Белый халат теряет терпение и решительно тянет меня за руку. Что он хочет увидеть в моих глазах? По его лицу вижу, что не увидел ничего, на что рассчитывал. Отворачиваюсь. Доктор пулей вылетает из моего мира четырех стен. Да, нервы у него ни к черту. Профессию он выбрал себе не по зубам. Вальяжно входит медсестра, небрежно берет мою руку и колет что-то в вену. Я живая! Какого рожна вы обращаетесь со мной, вроде я безжизненная вещь?! Это мое тело и неплохо было бы спрашивать моего разрешения, прежде, чем вкалывать в мою кровь всякую дрянь — пульсируют мысли в голове, но я не издаю ни звука. Пусть делают, что хотят, только бы скорее оставили в покое.»

 

Запись из дневника:

 

«Сегодня белый халат был странным: шаги уверенные и ощущение, что сегодня он не такой как вчера. Улыбается, что ли — промелькнула мысль и исчезла. Уверенным шагом белый халат берет стул и медленно тащит его со скрипом по дощатому полу — звук отвратительный, но я молчу. Док поставил стул у изголовья кровати и устроился сверлить мне спину. Все так же лежу не меняя позы. Доктор что-то опять бубнит. Для разнообразия решила разок его послушать. Так, приходил мой муж. И что? Ах, он поведал о моей большой любви к книгам? Отлично, а дальше? Хм, завтра он принесет мне пару томов для чтения? Знаете, док, мы прожили с мужем почти десять лет, но знает он обо мне ровно столько, столько знал во время первого нашего знакомства — ровным счетом ничего. Он знает дату моего рождения — это бесспорно. Помнит какой кофе я люблю — очень может быть. И я надеюсь, что запомнил имя моего любимого писателя. Хотя последнее весьма сомнительно, но стараюсь верить в лучшее. Тоже мне, нашли у кого спрашивать… Оставьте свои жалкие попытки. Прекратите мучить чужих людей и задавать им ненужные вопросы! Жить с человеком под одной крышей, есть из одной посуды и делить горести жизни пополам — это еще совсем не значит ЗНАТЬ человека. Насмешили… Мыслей моих белый халат знать не знал и сиял как начищенный самовар. Думал, бедненький, что нащупал ниточку… Не стану вас разочаровывать, белый халат, но улыбки ваши преждевременны. Триумфатор улыбался, — я это чувствовала, но плевать мне на его уверенность в собственных силах и на его радость. Лежу и смотрю в стену.»

 

Запись из дневника:

 

«Ранее утро. Как всегда без стука вламывается доктор — триумфатор. Подошел к стулу, который так и не убрал за собой со вчерашнего утра, и громко хлюпнул на него книги. Этот проклятый стул всю ночь сверлил мне затылок не давая сосредоточится, а теперь еще и эти книги. По звуку — в мягком переплете. Отвратительно! Мне даже не любопытно, что там притащил мой супруг. Мне нет дела ни до супруга, ни до книг. Подтягиваю ноги поближе к подбородку — так удобнее долго лежать. Доктор стоит в нерешительности: бедненький, даже подумать не мог, что у меня элементарно затекли ноги и пошевелилась я не от радости, а от неудобства. Белый халат расценил мое телодвижение как реакцию на книги и решил зачитать мне их название. Что, простите? Детективы?! Матерь Божья! Я потратила на человека добрых десять лет, а он и не знает, что я терпеть не могу детективы? Где Ремарк, Сенкевич, Моэм или Шоу — на худой конец? И на этого человека вы, док, возлагали свои надежды? Рассмеялась бы, да сил жалко тратить. Прикрываю глаза. С минуту белый халат топчется на месте, а затем удаляется. Как же хорошо быть одной! Этот чокнутый профессор так и мечтает достучатся то ли до моего сознания, то ли до подсознания — не пойму. Я для них — лабораторная мышь для экспериментов. Так, чего доброго, скоро станут меня колотить (улыбаюсь). Дураки… Как можно заставить человека делать что-то помимо его воли? Я не желаю с вами разговаривать, не желаю вас видеть. Вы для меня создания без возраста, без внешности, без чувств — вас просто нет. Это мой мир и в нем нет места для посторонних. Там живу только я. Когда уже до них дойдет?»

 

Запись из дневника:

 

«Белый халат сегодня не улыбается. Книги остались нетронутыми и его это разозлило. Хотелось ему сказать, что волшебной палочки не существует и книги — не решат моих проблем, но в очередной раз молчу и спинным мозгом ощущаю раздражение профессора. Почему профессора? А мне так хочется и точка. Ведь это мой мир и я сама придумываю истории про людей. Пусть будет профессором. Право слово, ну не рядовой же психиатр за меня взялся! Только этого еще не хватало! Стул, — теперь уже с книгами, — так и стоит у меня за спиной и это действует на нервы. Нужно будет убрать его на место. Почему белому халату интересны сухие даты и цифры, а вот то, что я люблю порядок — он узнать так и не удосужился? Интересно, он и дома берет вещи в одном месте и кладет в другом, или история с моим стулом — исключение? Если человек любит порядок, то везде: и дома и на работе, а не выборочно. Неряха! Точно! Такой же бардак у него и дома. И в голове — наверняка. Как он будет меня лечить?»

 

Запись из дневника:

 

«Наконец книги исчезли из моей палаты, а стул поставили на законное место. Просто отвратительно, сколько длилась эта экзекуция. Но выказывать свои чувства нельзя: скажешь хоть слово, среагируешь хоть пальцем и они тебя дожмут. Они станут выворачивать тебя наизнанку своими вопросами, станут требовать ответа и примутся ковырять, ковырять, ковырять… Пусть ковыряют кого-нибудь другого. На мне и так живого места нет. Большего фарша из моей души им уже не сделать, но знать им об этом не обязательно. Белый халат и не думал оставлять меня в покое: с мужем номер не прошел и следующими на арену выходят мои родители. Док, вы безнадежны…»

 

Запись из дневника:

 

«В гости ко мне никто не приходит: пару раз порывались, но говорить с моим затылком им надоело и визиты прекратились. Я не осуждаю. Я-то и раньше им была ненужна, а теперь — так и подавно. Все правильно. С доктором им говорить приятнее. С одной стороны все они боятся заразится от меня, — хотя сомневаюсь, что таким можно заразится, — но боязнь от этого меньше не становится. Больные люди — ярмо на шее у своих близких. Бросить окончательно меня они не могут, — совесть не позволяет, — но и помочь они не хотят. А по правде сказать, и не могут: они все так мало обо мне знают, что своими разговорами с белым халатом только вредят мне. С детства не люблю фальши, бесед обо мне без меня и лицемерия, но моим родителям вряд ли это известно. Они дружно пытаются отыскать ключ к моей болезни, разобраться во мне. Помилуйте, как вы собираетесь это сделать, если вы НЕ ЗНАЕТЕ меня? Я не живу с родителями с 17 лет. Что же они могут интересного вам рассказать, док? Какое варенье я любила? Или, может, вам любопытно, о чем я мечтала будучи подростком? Уверяю вас, им об этом ничего не известно. Эти люди не знают, ни об оглушающей пустоте в моей душе, ни о том, как безразличие близких разрушает тебя, испепеляет. Они не скажут вам, что внешнее благополучие — не равно внутренней гармонии. Эти люди, родные мне по крови — да, но кто сказал, что набор генов — залог родства душ? Какой помощи вы от них ждете, безумец? Горько хихикаю про себя. Бейтесь, док, головой об стену, ищите корни моей беды в детстве, слушайте лживые рассказы людей о далеких странах, в которых они никогда не бывали и верьте, что хоть кто-нибудь их них окажется вам полезным, ведь иного выхода у вас нет. Невозможно найти дверь, если перед вами глухая стена из бетона. Можно, конечно, попытаться эту самую дверь выбить, да кто же вам позволит, док? Мои родители никогда не расскажут вам, что мне не досталась и крупицы их любви, они умолчат о том, что им безразлична моя судьба и моя жизнь, и они никогда не признаются, что вполне обошлись бы одним ребенком, но беда в том, что я родилась первой. Женщина за стенкой опять принялась выть. Накрываю голову подушкой и пытаюсь уснуть.»

 

Запись из дневника:

 

«Соседка за стенкой больше не воет. Теперь она стучит ложкой о железные перила кровати и это еще хуже, нежели ее витье. Благо, у медперсонала нервы никуда не годятся и ложку у женщины отобрали. Помогло, не на долго. Где она только берет столько ложек? Наконец-то выходной день. Белый халат вернется только в понедельник, а это значит, что лежать пластом целые сутки совсем необязательно. Тело слушается через раз. Хожу медленно и недолго. Кружится голова. Подхожу к окну и пытаюсь взобраться на подоконник. Выходит с третьей попытки. Глазею в окно. Дождя сегодня нет, но все вокруг мрачное, а люди больше похожи на призраков. Какие же они однотипные! Это только мне заметно, или они и сами об этом догадываются? На противоположной улице, в ожидании трамвая стоит мама с ребенком. Девочка лет трех — сплошное розовое пятно: розовая курточка, розовая шапочка и ботиночки тоже розовые. Не ребенок, — леденец на палочке. Улыбаюсь и наблюдаю. Девочка не стоит на месте: все крутит головой, пинает прилипшие к земле листья и еще успевает что-то объяснять зайцу у себя под мышкой. Смешная такая. У мамы уставшее и лицо грустное. Они, — эти двое, — как два парусника: один, — смелый, бесстрашный, любопытный, — только начинает свое путешествие в большой океан под названием жизнь, а другой, — надтреснутый и изможденный, — только и думает, как бы не утонуть и достойно добраться до финиша. Интересно, когда наступает переломный момент и желание познать мир уступает желанию не знать его вовсе? Хорошо быть маленькой… Хорошо ничего не бояться. Не вырастай, девочка, не надо! Оставайся открытой и наивной! Не вздумай черстветь! Если бы у меня в жизни было такое розовое чудо, я бы вряд ли оказалась ЗДЕСЬ. Но у меня его нет…У меня вообще никого нет…»

Марина Николаевна впервые в жизни упустила ситуацию из-под контроля и ее это сильно тревожило. Она не просто не любила непредвиденные ситуации, — она боялась их до дрожи. За всю свою жизнь ей ни разу не выпало ни одного тяжкого испытания и от мелочных происшествий она впадала в панику, и совершенно не понимала, что же ей делать. Любой другой на ее месте даже нервничать не стал бы из-за пустяка, который выпал на ее долю, но Марина Николаевна воспринимала случившиеся, не иначе, как трагедию. По натуре трусливая, не желающая брать на себя хоть какую-то ответственность женщина, именно поэтому не стала кардиологом, как ей прочили педагоги и профессора, — а вместо этого она выбрала спокойную роль медсестры. На этом весь ее карьерный рост благополучно застрял, и топчется вот уже почти двадцать лет. Сегодня было ее дежурство, но сидя за рабочим столом больные волновали ее меньше всего.

— Нет, ну ты представляешь, — жаловалась она коллеге, — завтра у внука экзамен в художественной школе, а он так увлекся фехтованием, что совсем забыл подготовится! — сокрушалась женщина. — Дочка мне голову оторвет, если внук экзамен завалит, а чем я могу помочь? Я же в художественной школе не училась!

— А интернет на что? — спросила медсестра Софья Андреевна.

— Да нету у нас этого проклятого интернета! — взорвалась женщина. — И компьютера нету.

— Так у главврача есть и компьютер и интернет, — спокойно отозвалась коллега.

— И компьютер и интернет, — передразнила ее Марина Николаевна. — А ты пользоваться всем этим умеешь?

— Я? Нет, не умею.

— Вот и я не умею, — жалобно застонала Марина Николаевна. — Главный будет только завтра, а завтра — уже поздно! Ну, вот что мне делать?

— А ты в библиотеку сходи! — блеснула идеей Софья Андреевна.

— У меня смена до шести и пока я до библиотеки доберусь, то успею поцеловать двери и поехать домой.

— А сколько заданий-то?

— Три.

— Тю…, — обрадовалась женщина. — Так может сами сочиним чего-нибудь? Сложные задания — то?

— Катастрофические. Здесь не на сочиняешь, — коротко ответила Марина Николаевна.

Две женщины для проформы решили сделать обход и посмотреть чем занимаются пациенты.

— Нет, ты не понимаешь, — продолжала жаловаться Марина Николаевна, — дочка с меня три шкуры спустит, если Сашенька этот экзамен не сдаст! Конечно, я во всем виновата, — не доглядела, но нужно что-то делать!

— Да что тут уже сделаешь? — равнодушно отвечала коллега и мимоходом заглядывала в палаты.

— Нет, ну если бы вопросы касались Васнецова, я бы еще что-нибудь придумала бы, а то… как его там… А! Веласкес!

— Кто? — недоуменно переспросила Софья Андреевна.

— Веласкес, — раздраженно повторила Марина Николаевна.

— А он кто?

— Если бы я знала…

— Испанский художник, — тихо, но внятно ответили из палаты.

— Чего? — ошалели обе женщины, но ответом им была тишина.

 

Запись из дневника:

 

«Воскресенье. Последний день без белого халата. Завтра опять будет приходить и изучать, выспрашивать, анализировать и ковырять, ковырять, ковырять… Лежу и изучаю потолок. Можно было бы поразмышлять о прошлом, но я себе это запретила. Буду просто лежать. Без мыслей. Без чувств. Слышу как по коридору шагают двое. Еле слышно открываются и закрываются двери палат. Обход, — доходит до меня. Теперь уже слышны и голоса. Я не страдаю любопытством, и не услышала о чем говорят эти две, если бы они не говорили так громко. Женщина за стенкой протяжно завыла. Покоя сегодня не будет. Есть такое место, где можно спрятаться от людей, от их навязчивого присутствия? Когда в моей жизни было слишком много людей. Мне тогда так казалось. Теперь никого не осталось… Никого. Как вдруг… я услышала слово из той, прошлой жизни, — жизни из которой меня вынудили уйти. Меня вытравили. Я — изгнанник, но это слово резануло душу с такой силой, что я сама не поняла, как произнесла вслух: «Испанский художник». Бывает же такое: у женщины внук посещает художественную школу, а она не знает кто такой Веласкес?! Моему возмущению не было предела. Меня это так глубоко оскорбило, что слова вырвались наружу сами, без моего участия. Дура! Теперь они с меня не слезут! Нужно просто забыть, что у меня была другая жизнь и тогда им ни за что меня не вытащить из моего нового мира. Молчать. Я больше не пишу. Я больше не мечтаю. Я больше не живу. Меня больше нет.»

 

Две пожилые женщины сначала не поверили своим ушам, а затем, не сговариваясь, опрометью бросились к телефону.

— Слушай, а у нас не галлюцинации? — с сомнением спросила Софья Андреевна.

— Галлюцинации — процесс индивидуальный, а мы обе слышали, как она говорила, — ответила Марина Николаевна, а сама набирала номер телефона главврача, дабы сообщить ему сенсационную новость.

 

Михаил Викторович не любил выходные. Он с огромным трудом заставлял себя уходить с работы в пятницу, а возвращаться только в понедельник. Трудоголик, — что тут скажешь. Дома он слонялся из одного угла в другой, и думал только о том, как помочь своим пациентам и какую методику выбрать следующей. Пять лет назад он был женат. Пять лет назад его ждали дома, переживали за него, но от присутствия в его жизни, в его квартире еще кого-то, — ровным счетом ничего не изменилось. Он хотел был семьянином, хотел быть как все нормальные люди, — не вышло. Он понял это почти сразу после бракосочетания, но не желал с этим мириться. Но не прошло и трех лет, как он понял: он мучает свою жену, не дает ей и крохи того, что дать был обязан, и отпустил ее. В правильности своего решения он убедился очень скоро: отсутствие вещей своей жены, как и отсутствие ее самой, он заметил далеко не сразу.

Михаил Викторович всегда относился к своей работе серьезно, но сам себе признавался: зачастую он никак не мог помочь больным, а пичкать их медикаментами только лишь для того, чтобы создать видимость бурной работы, — считал ниже своего достоинства. Он никогда не называл своих пациентов душевнобольными, он называл их — особенными, чем заслужил уважение среди персонала и со стороны родственников «особенных». В молодости он свято верил, что ему все по плечу и только он в силах помочь тем, на кого остальные махнули рукой. С возрастом это прошло. Михаил Викторович стал менее болезненно переживать поражения и научился мирится с тем, что он не всесилен. Пятнадцать лет он работает в этой клинике. Пятнадцать лет однообразной работы. Еще чуть-чуть и он бы окончательно разуверился в правильности выбранной профессии, но полгода назад в списке его пациентов появилась Анна…

Размышления его прервал телефонный звонок. Он снял трубку и, выслушав собеседника, рявкнул:

— Сейчас буду.

Михаил Викторович задумчиво крутил в руке карандаш и внимательно слушал на двух женщин.

— Так, давайте еще раз и все по порядку, — обратился он к ним.

— Так мы же и говорим: заговорила наша молчунья, — поглядывая на Марину Николаевну, сказала Софья Андреевна.

— Мне нужны подробности, — начал выходить из себя главврач, который уже минут сорок не мог вытянуть из двух женщин ничего вразумительного.

— Понимаете, Михаил Викторович, у меня внук учиться в художественной школе… — неуверенно начала Марина Николаевна.

— И? — требовал продолжения эскулап.

— Так вот, Сашеньке завтра сдавать экзамен, а он совершенно не подготовился, и сказал мне об этом только сегодня. Дочка уехала в командировку на две недели и внук живет у меня. Дочка моя человек ответственный и все у нее в руках горит и спорится, а я, выходит дала маху и внука упустила, — торопливо поясняла женщина.

— Давайте ближе к делу, — сказал мужчина с плохо скрываемой яростью.

— Поняла, — перепугалась Марина Николаевна и продолжила, — Значит идем мы с Софьей Андреевной совершать обход и по ходу я ей жалуюсь на ситуацию. Я ей говорю, мол, если бы вопросы касались художника Васнецова, например, то я бы еще что-нибудь бы придумала, а с Веласкесом — не смогу. Софья Андреевна спросила у меня кто этот самый Веласкес такой, а я сказала, что и сама понятия не имею, как вдруг, эта наша молчунья и говорит: испанский художник, — она закончила свою речь и как бы ища подтверждения своим словам, глянула на Софью Андреевну — та только кивала головой и как в рот воды набрала.

— Значит, живопись любим, Анна, — задумчиво проговорил Михаил Викторович. — Любопытно…

Запись из дневника:

«Ожидала, что третировать меня начнут еще вчера, но все тихо. Утро понедельника пришло, но белый халат заглянул ко мне лишь мельком, — может, обойдется? Женщина за стенкой не воет и ложкой больше не стучит: слышала от санитарки, что сегодня ночью она умерла. Повезло. Отмучилась. Только глупые боятся смерти: нелепо бояться избавления, — избавления от боли, избавления от одиночества и физических мук. Все в жизни имеет начало, середину и логическое завершение, — конец. Все мы знаем, что умереть, такая же прямая наша обязанность, как и родиться. Родился, значит непременно умрешь. В прошлой жизни я видела разных людей, и некоторые из них уже давно были мертвы, хоть и сами этого не понимали. Они ели, пили, разговаривали, но были больше похожи на дохлых кляч, нежели на живых людей. Разве это жизнь? Вот и я давно мертвая кляча, — как бы это моему организму объяснить? А он, — упрямый, — все пытается выжить, все брыкается. Не хочу! Не хочу я ничего. Ни дождя этого проклятого, ни людей вокруг, — ничего! Скорее бы все это кончилось… Лежу и завидую женщине на стенкой».

Михаил Викторович сидел у себя в кабинете и уже который день ломал голову над тем, как бы ему правильно разыграть единственную козырную карту в этой игре. Он так боялся спугнуть удачу, что решил не торопиться. Целую неделю он рылся в интернете изучая все, что касается Веласкеса, но подсознательно чувствовал, что для победы этого явно не хватит. По своему опыту он знал: имея очень тонкую ниточку в руках можно наделать большой беды, а не помочь, по этому и медлил, пытаясь сообразить, что же именно заставило пациентку подать голос. Странно, но ни в беседах с мужем Анны, ни с ее родителями он ни разу не слышал, чтобы пациентка имела хоть какое-то отношение к искусству как таковому. Может, они сочли это не существенным, а может не знали о ее увлечении? Ну, с родителями все примерно ясно: сдыхались ребенка, сдав на попечение мужу и живут своей жизнью, но супруг? Супруг же не мог не заметить! Или мог? Сломал бы он себе голову, если бы не провидение, в лице высоченной молодой женщины, которая тайфуном влетела в его кабинет.

— Где она? — без предисловий начала незнакомка, с шумом рухнув на стул.

— Кто она? — не понял ошалевший врач.

— Аня, — нетерпеливо произнесла посетительница.

— Какая Аня? — тупо переспросил Михаил Викторович.

— Моя Аня. Химера Анна Юрьевна, — грозно сказала женщина.

— А вы ей, собственно, кем являетесь? — пришел в себя эскулап.

— Сестрой.

— Сестрой? Вы что-то путаете, у Анны нет сестры, только брат, — прошипел Михаил Викторович, который совершенно не понимал, что происходит и кто эта ненормальная.

— Бросьте вы, — беспечно махнула она рукой, — разве родство душ обусловлено родством крови? Я ей сестра. Мы — родные души, — нравоучительно произнесла она.

— А где же вы были, родная душа, все полгода, пока Анна у нас лечилась? — язвительно заметил доктор.

— В Нью-Йорке, — спокойно ответила та. — Я там живу. Уже как два года.

— А почему раньше к сестре не приехали? — не сдаваясь допрашивал ее мужчина.

— Я не знала, что с Аней беда. И не узнала, если бы не она не перестала отвечать на мои звонки, а ее драгоценный супруг не отшивал меня всякий раз, как я спрашивала об Анне. Я не выдержала и прилетела, а когда вытрясла из ее родителей всю душу, то они сказали мне, где Анна. И вот, — я здесь.

— И когда же вы прилетели, хм… — не зная как обращаться к женщине доктор замялся.

— Варвара. Мое имя — Варвара. А прилетела я полтора часа назад, — и без перехода продолжила. — Так что с Анной? Что у нее за диагноз? Только прошу без вашей фирменной терминологии, которую понимают только врачи. Простыми, доступными словами.

— Постараюсь. Вы имеете представление о депрессии?

— Смутное, — улыбнулась Варвара.

— Но депрессивное состояние вам известно?

— Приблизительное, но я понимаю о чем вы говорите.

— Депрессивному состоянию свойственны апатия, снижение настроения, утрата способности переживать радость, нарушение мышления и двигательная заторможенность. Чтобы вам было более понятно, приведу образный пример. Вообразим депрессию болотом. Если у вас начальная стадия, — так называемая малая депрессия, — похандрили недельки две и на этом все закончилось, то вы только подошли к болоту, а Анна…, — замялся Михаил Викторович в попытке правильно обрисовать ситуацию, — А Анна не просто ушла в это болото с головой, — она ушла так глубоко, что я никак не могу определить где она находится. И страшнее всего, что ей, кажется, в этом болоте нравиться. Это даже большим депрессивным расстройством назвать язык не поворачивается.

— И как вы ее лечите?

— Пока я не разобрался «что» именно лечить, — колем витамины и антидепрессанты. Больше нечего.

— А она вообще, как себя чувствует, как ведет, что говорит, как сама оценивает свое состояние?

— Этого мы не знаем.

— Это как?

— Она не разговаривает. Совсем.

— И что вы такого с ней делали, что лишили человека желания разговаривать? — вскипела Варвара.

— Мы? Ничего. Ее к нам на скорой привезли после попытки суицида, а когда поговорил с супругом, то он признался, что она уже месяца два вела себя странно: почти ничего не ела, никуда не ходила, ни с кем не общалась. По его словам выходило, что уходя на работу он наблюдал ее спящей и по возвращению, — если не спящей, то просто безучастно лежащей. А в один из дней нашел ее в ванной с перерезанными венами. Вот так Анна оказалась у нас, — пояснил эскулап.

Варвара сидела с отрешенным лицом и ровно ничего не понимала. Что за чушь городит этот мужчина, какой суицид? Это все не про Анну!

— Что же они с ней сотворили… — скорее себе, нежели врачу говорила Варвара.

— Это вы о ком, простите?

— О ком? О ее родителях, муже, друзьях — о них. Куда они смотрели, чем были так заняты, что упустили момент? Иуды! — яростно закричала молодая женщина, еле сдерживая слезы. — Я должна ее сейчас же увидеть, — твердо сказала Варвара.

— Хорошо. Я вас провожу.

— Нет. Обойдемся без свидетелей. Скажите номер палаты, — сама найду.

Варвара шла быстро: каблуки ее сапог эхом отбивались о стены и катились вперед с бешеной скоростью. Звук собственных шагов пульсировал в голове и ей с трудом удалось не сорваться на бег. Дверь в палату Анны была неплотно закрыта и Варвара без колебаний рванула ее на себя. Спроси ее кто-нибудь, что она увидела в первое мгновение, она бы с уверенностью ответила: труп. На серой, застиранной постели лежало серое пятно. Дамская сумка девушки с грохотом упала на пол, но Варвара этого не заметила. Она подошла к кровати, опустилась на колени и уткнулась носом в спину Анны.

— Девочка, моя… — застонала Варвара, — Ласточка моя, что же они с тобой сделали…

Спустя время Варвара сидела в кабинете у Михаила Викторовича и некрасиво утирала распухшие от слез глаза. Ей было плевать на то, какое зрелище она собой представляла, ей вообще было глубоко плевать на мнение людей, которых она считала чужими. Вот и сейчас, сидя перед врачом и пытаясь прийти в себя, она без спроса достала пачку сигарет, зажигалку, подошла к распахнутому окну и закурила. Доктор молча наблюдал за ее действиями и перечить не решился, хоть сам не курил и запах дыма не выносил.

— Что вам удалось узнать об Анне за время ее нахождения у вас? — спросила Варя.

— Толком ничего, — пожал плечами Михаил Викторович.

— Да, от ее родителей, как, впрочем и от супруга толку мало, — с ядом в голосе сказала она.

— Это я уже понял. Правда ее супруг сообщил, что Анна любит читать и даже кое-что принес сюда, в клинику, вот только к книгам она не притронулась.

— А что за книги?

— А я вам сейчас покажу. Вот, — и протянул Варе книги.

— Не притронулась, говорите… Скажите спасибо, что она вам эти, с позволения сказать, книги, в голову не запустила, — со смешком проговорила женщина.

— А что, могла?

— Еще как!

— С этими книгами что-то не так? Ведь Анна любит читать?

— Читать? Читать, — да. Очень любит. Только к трамвайным детективам, да еще и в мягкой обложке — это не имеет никакого отношения, — пояснила Варя.

— Так это же ее муж принес. Я о ее предпочтениях только с его слов и знаю, — обиделся мужчина.

— Ее супруг вообще ничего о ее предпочтениях не знает, — ворчливо заметила та и швырнула окурок в окно.

— А вы, стало быть, знаете? — хитро осведомился Михаил Викторович.

— Без ложной скромности могу сказать, что Анну я знаю лучше, нежели ее родные. У нас не было секретов друг от друга. По крайней мере, до тех пор, пока я не улетела в Америку работать. Мы были очень близки. Мы и сейчас близки, — поправила себя Варя. — Скажите, ну было хоть что-нибудь, на что она отреагировала за полгода пребывания у вас? — с надеждой в голосе спросила девушка.

— Вы знаете, как ни странно, но буквально на днях она отреагировала на Веласкеса.

— На Веласкеса… А что именно она сказала или сделала? Как выглядела ее реакция? В общем, рассказывайте все по порядку. И Михаил Викторович поведал девушке все, что знал со слов двух медсестер.

— Невежество, — коротко констатировала Варя.

— Что, простите?

— Ее зацепило, что женщина, у которой внук учиться в художественной школе понятия не имеет, кто такой Веласкес. Она расценила это как равнодушие со стороны бабушки к увлечению внука, вот и не выдержала.

— А ей-то, что до того? Это же ее не касается. Какое ей дело и до бабушки с ее безразличием и к внуку, в том числе? — не понял эскулап.

— Ну, во-первых, Веласкес — один из ее любимых художников, а во-вторых, в жизни Анны было столько равнодушия к ней самой, что равнодушие родных людей к друг другу, — пусть даже эти люди ей незнакомы, — касается ее напрямую. Ей больно. Эта ваша Марина Николаевна сделала дважды Ане больно, вот она и не выдержала, — пояснила Варя.

— И что же мне с этими сведениями делать? — растерялся врач.

— Вам? А вы ничего и не сможете сделать. Я все сделаю сама, а вы мне в этом немного поможете, — и загадочно посмотрела на эскулапа. Этот взгляд насторожил доктора. Эта девушка здесь всего пару часов, а уже командует. Сказать, что бурная деятельность этой особы его пугала, — не сказать ничего. Под ее напором и неуемной энергией он не только ей поможет, он и место ей за рабочим столом уступит, только бы оставила в покое. А покоя Варвара ему не обещала.

Запись из дневника:

«Эти уверенные, чеканные шаги я узнала сразу. Так ходить может только Варя. Но она в Америке, а это значит, что призраки прошлого продолжают меня преследовать. Сердце мое ухнуло вниз, как только я услышала, как кто-то резко рванул дверь. Секунда и что-то тяжелое упало на пол. Сумка, — догадалась я, но повернутся не решилась. Через мгновение я учуяла до боли знакомый запах французского парфюма, а в следующее мгновение ощутила дыхание у себя под лопаткой. Теперь я точно знала, что это была Варя. Я слышала каждое ее слово, чувствовала как горячие слезы заливали мою вонючую больничную рубашку и испытывала жгучий стыд. Мне было стыдно и за себя, и за свой внешний вид и за то, что Варя плачет из-за меня, а я этого не стою. Она прилетела, она здесь, а я хотела пошевелится, сказать ей, что все это глупости и я могу в любую минуту уйти, если захочу, но проклятое тело не желало подчинятся. Когда Варя ушла я почувствовала слезы у себя на щеках, мокрую подушку и удивилась: чего мне стоило повернутся, обнять ее, сказать спасибо, спросить как дела на работе… И тут до меня дошло: я больше не контролирую ситуацию! Боже, как мне отсюда выбраться!»

Варя лихо вела автомобиль, взятый на прокат и с сумасшедшей скоростью гнала стального коня в известном ей направлении. Припарковав авто, она влетела в подъезд и, не дожидаясь лифта, понеслась на четвертый этаж со скоростью звука. Дверь ей открыл Кирилл.

— Привет, — без намека на улыбку произнесла гостья и, потеснив хозяина, вошла в квартиру.

— Я думал, ты в Америке, — сказал Кирилл, закрывая за Варей двери.

— Я не в Америке, — констатировала та. — Где можно взять вещи Ани?

— Была уже у нее?

— Была. Так где ее вещи?

— А тебе зачем? — спросил женский голос.

— О, Света, и ты здесь, — не любезно заметила Варя. — Смотрю, халатик Ани тебе по размеру пришелся, — ехидно сказала она женщине, вышедшей из кухни.

— Быстро это у вас, — и поворачиваясь к Кириллу прошипела, — А жена-то еще не померла, а ты уже бабу в дом притащил. Спишь-то по ночам нормально? Совесть не сожрала или Света тебе и в этом вопросе помогает?

— Это не твое дело! — взвилась Света. — Твоя разлюбезная Анна — ходячий труп. Мумия! А Кирюше нужна забота, что же ему теперь, рядом с ней ложится и помирать?

— Варвара медленно подошла к Светлане и залепила ей звонкую пощечину:

— Анна выкарабкается. Потрудись это запомнить. А вот если я еще хоть раз услышу нечто подобное, то место на койке придется занимать тебе. Это понятно? — повысила голос Варя. Светлана таращила глаза и сверлила взглядом Кирилла, в надежде, что он ее поддержит, защитит, но тот отвернулся, не желая ввязываться в распри. Он всегда уходил от проблем и Варя это прекрасно знала, поэтому не опасалась его реакции. А вот Света была неприятно удивлена таким поворотом событий и не нашла ничего лучшего, нежели молча удалится восвояси.

— Так где я могу взять вещи? — обратилась она к Кириллу.

— Я перенес все в гостевую комнату. Бери, что посчитаешь нужным.

— Варвара переступила порог комнаты и замерла. Вещи сложены через пень-колоду, статуэтки свалены в одну кучу: бардак. Свалка, а не комната. Анна здесь ни дня не жила, — догадалась подруга. Она бы в таком хаосе не жила ни минуты. Варя подошла к шкафу-купе и нашла запечатанные в полиэтилен вещи, — из химчистки, сообразила она и принялась просматривать в поисках подходящей одежды. Нашла новое белье, пару нарядных спортивных костюмов, отутюженные маечки. Добавила ко всему расческу, пару резинок. Бережно уложила в спортивную сумку, которую нашла на антресоли и принялась рыться по ящикам. «Помоги, мне, Анечка, — бормотала Варя. Где же они могут быть? — волновалась она. Здравомыслящая девушка понимала, что второй приход в этот дом может не состояться и нужно было выжать максимум из этого посещения. Взгляд ее наткнулся на шкатулку. Варя открыла ее и нашла цепочку с крестиком, внушительных размеров кулон с Аниным знаком зодиака и ключи. Уложив все необходимое, Варвара двинулась к выходу.

— Кирюша, — с беспокойством в голосе пропела Света, — Посмотри, какую она сумку набила! Ты бы проверил, что она взяла, а то мало ли…

— Варвара не спеша зашла на кухню из которой раздавался голос и застала там Свету с кусок мяса у щеки.

— Послушай сюда, — копируя интонацию Светы сказала Варя, — Эти вещи принадлежат Анне. Здесь, — она обвела пространство квартиры рукой, — ничего твоего нет и не было. Все это, — и она снова сделала выразительный жест рукой, — принадлежит Кириллу и Анне, — законным супругам, так что попридержи язык. Я, в отличие от тебя, на чужое не претендую. И еще, — напоследок добавила Варя, — Ане с Кириллом было ох, как не сладко и если ты думаешь, что тебе будет легче, то приготовься к разочарованию.

— Я — не Аня, — с вызовом ответила Света.

— Вот именно. Вот именно…

— Варя закинула сумку в багажник и поехала в ближайший супермаркет. В тележку сразу полетели зубная паста, щетка, шампунь, постельное белье и краска для волос. На основное блюдо- йогурты, яблоки, хамон, который просто обожала Аня и бутылка французской воды без газа. Следующими на очереди стал набор красивой посуды, бумажные полотенца и в завершении — целый арсенал бытовой химии.

Утром следующего дня Михаил застал следующую картину: на единственной ванной комнате на весь этаж висела вывеска, написанная от руки: «Сан День». В замешательстве главврач открыл дверь и чуть не задохнулся от запаха хлорки.

— Что здесь происходит?

— Уборка, — услышал он в ответ, а на встречу вышла Варя в перчатках на пол-руки и с медицинской маской на лице.

— Чем вы здесь занимаетесь? — ошалел доктор.

— Дезинфекцией.

— У нас для этого есть уборщица!

— Ага. Оно и видно: грязь такая, что сюда заходить страшно, а мыться так и вообще, — отвечала она не переставая драить ванну.

— Вам что, заняться нечем? — начал он закипать.

— Вот сейчас закончу с этим и займусь Анной. А вы, Михаил Викторович, будьте так добры, попросите медперсонал полы в палате вымыть, а то из пыли уже снеговиков лепить можно.

— Ну, знаете ли…

— Я за них унитазы и ванны драю, а они пусть хоть полы вымоют на совесть, — резонно упрекнула его Варя. — Я думаю, что мои требования вполне справедливы, — и отвернулась от Михаила, продолжая заливать ванну химией.

Когда с подготовкой ванной комнаты было покончено, Варя зашла к Ане и со словами: «пора превращаться в человека, ласточка», — поволокла подругу мыться. Она не только вымыла подругу, привела в порядок ее ногти, но и покрасила ей волосы в Анин, натуральный цвет: седины у подруги прибавилось, а ей ведь чуть за тридцать и не гоже так выглядеть молодой женщине. Аня не проявляла никаких эмоций: она не сопротивлялась, но и не оказывала содействие. У Вари защемило сердце. В какой-то момент ей показалось, что от ее подруги осталась только тело, а душа куда-то исчезла, но она выбросила эти мысли из головы и принялась с удвоенным рвением приводить Анну в божеский вид. Варя вдруг вспомнила, что когда она вот сидела в ванной, а Аня мыла ей голову. Варя в тот день сильно торопилась и сильно ошпарила руки кипятком. Ей пришлось позвонить на работу и сказать, что заболела, но работодатель ничего знать не хотел — обязана явиться и все тут. Девушка только три месяца как поступила переводчиком в известное издательство и потерять такую работу не могла, но как явиться на рабочее место с грязной головой — Варя не понимала, она же все таки с людьми работает. Нужно было срочно решать проблему, но как Варя не пыталась, сама она принять ванну не могла: на руках выступили волдыри и мочить их было нельзя. Вот тогда Аня и пришла ей на помощь. Подруга купала ее, как в детстве мама, — заботливо, тщательно, без стыда и неловкости. В это день их дружба начала новый виток: Варя поняла, что в случае беды на Анну можно рассчитывать. После этого случая девушка отчетливо поняла, что если она сломает руку, то Аня без брезгливости наденет ей теплые носки, а если руку, — то не даст ей умереть с голоду и будет кормить с ложечки. Да, таких людей в окружении Вари больше не было и чувство благодарности к подруге в тот день, не имело границ. Воспоминания накатили на Варю и ей пришлось призвать на помощь всю силу воли, дабы не дать хлынуть подступившим слезам. Теперь их роли поменялись. Теперь она станет выхаживать подругу и делать все, чтобы ей помочь стать той, которой она была, — сильной, откровенной, правдивой и… живой.

Анна безучастно сидела на стуле и смотрела в никуда. А Варя тем временем ожесточенно сдирала с кровати грязное белье. При взгляде на посвежевшую, чистую и нарядную подругу с красивыми, длинными, заплетенными в косу волосами, у Вари поднялось настроение. Теперь ее Аня прежняя, — красивая, стройная, ухоженная. Вот только взгляд пустой, отсутствующий портил всю картину, но и с этим они справятся — твердо решила Варя и начала снимать наволочку с подушки. И вот здесь ее поджидала неожиданная находка: перьевая подушка была порвана по шву. Девушка незаметно запустила в дыру руку и нащупала тетрадку и ручку: Анна тайно вела дневник. Девушка обрадовалась такой находке, но виду не подала. Быстро, пока Анна не заметила, что Варвара нашла ее тайник, она засунула все обратно, надела свежую наволочку и застелила пастель. Когда Анна легла, Варвара поцеловала ее в висок и направилась к главврачу.

— Чем вы завтра планируете заниматься? — с места в карьер спросила его Варя.

— Не знаю… Завтра выходной и по телевизору будут транслировать футбол… — неуверенно начал Михаил Викторович.

— Футбол отменяется, — безапелляционно заявила она. — Вы мне завтра нужны.

— З…зачем? — начал заикаться главврач.

— Будем разрабатывать план по спасению моей сестры, а для этого: а) вы должны понять, как ее вытащить из депрессии, и б) я должна вам в этом помочь, рассказав о ней все, что знаю. А еще лучше не рассказать, а рассказать и показать. И после небольшой паузы добавила:

— Напишите свой домашний адрес и завтра в десять я за вами заеду. Устроим путешествие по жизни Анны, — и увидев ужас в лице эскулапа, поспешно добавила: — В ускоренном темпе, док. Обещаю, долго мучить вас не стану. А чтобы вы хоть как-то начали усваивать информацию, вот, — и она протянула ему исписанные от руки альбомные листки, — Прочитайте на ночь глядя, а завтра обсудим.

Михаил Викторович удивленно принял листки и уставился на Варю.

— А что это?

— Это черновой вариант Вариной работы на тему: «Место, где мы рождены: родина, которой нужно быть благодарным или ярмо». Очень любопытная работа. Написана она была еще на первом курсе института. Аня ее выкинуть хотела, а я ее забрала себе. Как видите, — не зря берегла. Теперь пригодится, — невесело заметила Варя.

— И зачем мне это читать?

— Ну, вы же психиатр! А начинаете вы работу с людьми с чего? Правильно, с юношеских лет. Все проблемы взрослых людей родом из детства, — не так ли? Вот и начинайте собирать картину ее жизни фрагмент за фрагментом, может тогда вам удастся понять, что Аня за фрукт. Если вы этого не поймете, — вы не сможете ей помочь. А я ее хорошо знаю, но я не врач. Давайте объединим наши усилия и поможем хорошему человеку.

 

Утро субботы. Варя сидела в авто и поглядывала на часы. Она сама была очень пунктуальной и не пунктуальности в окружающих не терпела. Когда часы показали ровно десять, она изо всех сил нажала на клаксон и решила: этот кошмарный звук будут слушать все вокруг ровно до тех пор, пока Михаил Викторович не соизволит вылезти из своей берлоги. Кошмарный рев застал врача, когда он запирал входную дверь. Отчего-то он нисколько не сомневался, что вытворять подобное может только его новоиспеченная напарница и не ошибся.

— Вы что, с ума сошли? — обратился он к Варе, вваливаясь в авто.

— Не приемлю расхлябанности, — невозмутимо сообщила та.

— А если бы я проспал? Заболел? Умер? Что тогда?

— Тогда ваш дом слушал звуки клаксона до тех пор, пока бы вы не проснулись, не выздоровели или не воскресли.

— Нет, вы точно ненормальная!

— Есть немного, — и она резко нажала педаль газа. Доктор вжался в сиденье, но своего неудовольствия не выказал даже намеком.

— И куда мы едем? — только и спросил он.

— В особенное место для Ани.

— И что это за место?

— Приедем, — увидите все сами.

Когда Варя остановила машину возле одного из самых кошмарных зданий, которые только доктор видел в своей жизни, он удивленно вскинул брови, но ничего не спросил. Район тоже оставлял желать лучшего: грязные улицы, убогие домишки и вокруг ни души. Михаил Викторович впервые был в подобном месте. Он вообще сомневался, что в столице есть такие захудалые, Богом забытые места, но снова удержал язык за зубами, оставив свои комментарии при себе. Варя порылась в сумке и извлекла оттуда связку ключей.

— Идем, — скомандовала она, и они дружно вышли из машины.

Дом был трехэтажным и поднимаясь по ступенькам, врач всячески пытался держатся золотой середины между грязной подъездной стеной и хлипкими, трухлявыми перилами. На третьем этаже их подъем завершился и Варя принялась отпирать добротную, стальную дверь. На фоне всего дома и его кошмарной разрухи, эта дверь выглядит шейхом одетым в шелка, среди толпы сирых и убогих, — заметил мужчина.

— Погодите, — сказала Варя, — сейчас вы удивитесь еще больше.

Когда Михаил Викторович переступил порог квартиры, у него аж дыхание сперло.

— Какая красота! — непроизвольно вырвалось у него.

— Согласна, — серьезно кивнула головой Варя. — Аня нашла идеальное место.

— Место для чего? — не понял эскулап.

— А вы на стены гляньте.

Квартира была огромной. Но не ее размеры восхитили Михаила Викторовича. Когда он вошел, то испугался, что у него галлюцинации: пол-дома просто не было. И только присмотревшись до него дошло: такое ощущение создается за счет того, что задняя часть стены полностью отсутствует, а вместо стандартных окон, — от потолка до пола шло сплошное огромное окно. А вид из этого окна раскрывался воистину фантастический: густой оранжевый лес и извилистая, журчащая речушка. Михаил и не знал, что в их мегаполисе есть такие красивые места. В квартире было настолько светло, что Михаилу захотелось попросить выключить свет, но оглянувшись он понял, что весь потолок был усыпан круглыми окошками и именно они, да еще и в сочетании с отсутствием стены и создавало впечатление, что ты попал в другое измерение. Вокруг было столько солнечного света, что он не сразу заметил, что все стены были расписаны невероятными пейзажами. Пейзажи были настолько живыми, что у Михаила Викторовича мурашки побежали по телу.

— Вы будете надо мной смеяться, — серьезно сказал эскулап, — но мне кажется, что вон из-за той березы, — и он указал на нарисованное Анной дерево, — за мной кто-то наблюдает.

— Смеяться я над вами не стану. Сама испытывала похожие чувства. Но прелесть заключается в том, что пробыв в этой квартире некоторое время, вы поймете, что этот «кто-то» вполне миролюбивый, — улыбнулась она.

— Так Анна — художник?

— Хотела им стать, — грустно отозвалась Варя.

— Почему хотела? — не понял Михаил Викторович.

— Она постоянно сомневалась в себе, в своем творчестве, в своих способностях и считала, что до настоящего художника ей еще расти и расти.

— Я, конечно, не специалист и в этом искусстве смыслю мало, но мне кажется, что Анна давно было художником, — оглядывая стены восхищался эскулап. — Только я где-то слышал, что картины портятся от солнечного света, а краски выгорают. Эй не жалко такую красоту?

— Я ей задала такой же вопрос. Но Анна только рассмеялась и сказала, что пусть выгорает — нарисует еще.

— Так рисовать — это же… Это же — фантастика!

— Анна самоучка. Рисовать начала еще в детстве, но больше для развлечения. В восемнадцать рисовала время от времени и все больше для души: она рисовала мини-портреты на подарки для своих знакомых, шаржи — всего понемногу. В то время она еще не искала спасения в искусстве и даже мысли не допускала, что однажды захочет ступить на этот путь ответственно, серьезно и посвятить ему жизнь. Сначала рисовала простым карандашом, а потом перешла на сухую кисть. Сколько я знаю Аню, столько она взахлеб могла говорить о Микеланджело, Рафаэле, Эль Греко, но она ни разу даже не намекала, что хочет стать с ними в один ряд и реализоваться как художник. Анна слыла знатоком испанской живописи: она знала в каких городах есть музеи с работами ее излюбленных художников, знала, когда эти работы были мастером написаны и что его сподвигло на ее создание. На эти темы она могла говорить бесконечно, а рассказчиком Анна является великолепным. Ее интересно слушать. Она обладала редким талантом заражать людей своей любовью к искусству. Первые картины Аня рисовала дома, но Кирилл постоянно высказывал ей по поводу запаха в квартире и называл ее работы не иначе, как мазней. На первых парах Анна старалась не обращать внимание на оскорбления со стороны Кирилла. Пыталась поставить себя на его место: это ей ее работа приносит удовольствие, а Кирилл ведь не обязан разделять ее любовь к живописи. Но чем больше она пыталась его понять, тем больше он на Аню давил. В идеале он хотел, чтобы она вообще бросила свою мазню и занялась чем-то более приземленным — открыла магазин одежды, например. Аня как-то призналась мужу, что мечтает стать художником, но Кирилл безжалостно ее высмеял и сказал, чтобы она выкинула эту дурь из головы, мол, ничего приличного она никогда не создаст и нечего тратить время на воздушные замки. Кирилл — карьерист. Он очень уверенно взбирался по карьерной лестнице, и чем выше он взбирался, тем больше у него портился характер. Деньги имеют одну замечательную особенность: они портят слабых. А Кирилл был очень от денег зависим. Покоряя очередную вершину и получая вожделенное повышение, он так заносился, что от него отвернулись все. Все, кроме Анны, но ее он принимал как должное и не особо с ее мнением считался. После очередного скандала по поводу ее увлечения, Аня серьезно задумалась, как ей решить проблему так, чтобы и Кирилл был доволен и творчеству не в ущерб. После недолгих поисков нашла эту квартиру. Я поначалу пришла в ужас от ее выбора, но моего мнения она не спрашивала и я решила удержаться от критики. Анна купила эту квартиру и начала строить свой мир, — мир, в который вход был только для избранных. Пока Аня занималась ремонтом она никого сюда не пускала, а вот, когда я пришла на официальное новоселье, то не смогла сдержать эмоций: из невзрачной халупы ей удалось создать нечто! Это было необыкновенно. Я очень ею гордилась. Я и сейчас ею горжусь, — поправила себя Варя.

— А что муж сказал, увидев какую красоту создала его жена своими руками? Удивился, небось? — поинтересовался врач.

— Кириллу нет дела до того, что делает его жена.

— Мечту ее он не разделял, а денег на эту красоту все таки дал? Или ему так надоел запах краски, что дешевле было откупиться? — ерничал Михаил.

— Ни то, ни другое, — спокойно ответила Варя. — У Ани были кое-какие сбережения, плюс бабушкино наследство, ну и я немного подсобила, — пояснила Варя.

— Ни Кирилл, ни ее родители здесь ни разу не были, — их никто не приглашал. Сомневаюсь, что они вообще знают о существовании этого убежища.

— А сколько здесь комнат?

— Шесть комнат. Вам не показалось странным, что на весь третий этаж только одна входная дверь? — загадочно спросила Варя.

— Вы хотите сказать, что Анне принадлежит весь этаж?

— Ага. Пускай район на первый взгляд не очень презентабельный, да и здание само по себе не внушает доверия, но ведь не это главное. Главное, когда переступаешь порог, то забываешь, где находишься. Ничего не имеет значения. Анна сумела создать свой микромир и он — потрясающий. Пойдемте, я вам кое-что покажу, — сказала Варя и повела мужчину в смежную комнату.

— Ну и как вам?

— Михаил Викторович изумленно оглядывал комнату и не находил слов: все пространство по периметру было плотно заставлено огромными шкафами, а в них столько книг, что у врача голова пошла кругом.

— Да здесь живого места нет — все в книгах! Это все ее? — и он было потянулся к одному из многочисленных фолиантов, как Варя его строго одернула:

— А вот этого делать вам не советую.

— Да я же только посмотреть, — сказал в свое оправдание врач.

— Не стоит.

— Но почему? — удивленно заморгал мужчина.

— Были бы вы более наблюдательным, то заметили: все книги находятся в строгом хронологическом порядке. Дело не только в годах и авторах, но и в издательствах, которые их выпускали, цветовой гамме и личных предпочтениях Анны. Поверьте мне на слово: поставьте хоть одну книгу не на свое законное место, — она заметит. А заметит, — оторвет мне голову. Это ее мир. Ее правила. Мы — всего лишь гости и обязаны эти правила соблюдать.

— Да здесь тысяч десять томов, разве такое можно упомнить? — засомневался врач.

— Сколько архитектору нужно начертить линий для того, чтобы составить подробный чертеж дома? И вы думаете, что он забудет хоть одну деталь?

— Я вас понял, — расстроился врач и засунул руки в карманы брюк.

— Аня — большой педант. Вы обратили внимание, какой здесь царит порядок? Идеальный, — ответила она не дожидаясь ответа Михаила. — А почему? А потому, что каждая вещь лежит на своем месте и ничего лишнего. Ни одной лишней детали или предмета. В этом вся Анна. Обратите внимание, вот на этот стеллаж, — указала она рукой в нужном направлении. — Видите?

— «Сокровища Русских Музеев», «История Испанской живописи», — зачитывал мужчина. — И что?

— Это вам ответ, почему она не притронулась к тем книгам, которые принес ее дражайший супруг, — пояснила ему Варя. — Конечно, она читает не только книги о живописи. Классику тоже уважает. И более того, — прежде, чем сесть за написание картины, Анна прорабатывает идею на бумаге. Она была четко убеждена: картина без смысловой нагрузки, без глубинного содержания — мертвая. А вы уже смогли убедиться, что делать свои работы живыми — это она умеет.

— Михаил вдруг почувствовал себя лишним в этом чужом, непонятном ему мире: он был инородным предметом в этой обстановке и от этого становилось неуютно. Варя почувствовала внезапную перемену в своем спутнике и спросила:

— А хотите кофе?

— С удовольствием!

— Пройдемте на кухню. Там очень уютно. Вам понравиться, — заверила она Михаила.

— Как называется этот стиль? — поинтересовался у Вари мужчина, сидя на кухне своей пациентки и с интересом рассматривая каждую деталь интерьера.

— Это можно назвать минимализмом, но я бы не спешила навешивать ярлыки.

— Вот как?

— Именно так. Все, что делает Анна не поддается классификации. Она — уникальна и все, к чему она прикасается, соответственно, — тоже. Вы когда-нибудь имели дело с творческими людьми? Не с теми, кто им подражает, или очень хочет к этой касте принадлежать, а с самыми настоящими творческими личностями?

— Нет. А что, они какие-то особенные? Или мозг у них устроен иначе, нежели у меня или у вас, — обиделся врач.

— Зря вы лезете в бутылку. Они действительно не такие как мы с вами.

— И в чем же отличие?

— Они видят мир не таким, каким его видим мы. Взять, к примеру, Анну. Она — сплошной оголенный нерв и чувствует происходящее более остро, чем мы с вами: там, где я испытываю лишь легкое раздражение, Анна испытывает ярость. Чистота и последовательность в быту — ее фетиш, но вместе с тем, в жизни, — никакой последовательности и подчинения логике: она может уйти с очень веселого вечера в самый разгар, а на ужасно скучном, — просидеть до самого его завершения. Дело все в том, что она ловит какие-то свои, только ей понятные вибрации, кружащие вокруг и даже мне ее в этом моменте раскусить не удалось. Она — сплошное противоречие. у нее на все свой взгляд и свое мнение. Она ранимая, неуравновешенная и живет одними эмоциями. Только острые впечатления могут заставить ее написать нечто, а без впечатлений она творить совершенно не может, и как следствие, — начинает погибать. И это не образное выражение. Если она за неделю не написала ничего, чем была бы довольна, — а довольна она бывала редко, — то она сначала впадает в агрессию и обзывает себя бездарью, говорит, что зря тратит время и краски, а затем — в апатию: ей ничего не нужно, она никого не хочет видеть. Я один раз застала ее в таком состоянии и поверьте, — это страшно. Творческие личности все немного не от мира сего, но я видела собственными глазами и не понаслышке знаю: для Анны время без творчества — это не просто травма, — это маленькая смерть. Простому обывателю трудно понять внутренний мир творческой натуры. Приземленные люди мыслят штампами и шаблонами, а творческим натурам это претит. Анна, как некий очень чувствительный прибор: она ощущает эмоции более остро, более глубоко видит суть вещей. В обычном взгляде, где я читаю недовольство, Анна читает разочарование и обиду, затаенную боль и неоправданные ожидания, — целую гамму чувств. Но главное, — она пропускает их через себя, она заставляет себя прочувствовать эти чувства, пережить их и только тогда она берется за написание картины. Может, именно по этому ее работы такие живые и правдивые. Она сознает красоту там, где мы ее не увидим с первого раза, даже если нас в нее ткнуть носом. Она — чуткая и восприимчивая девушка и вам, как врачу, придется с ней еще помучится. — с горькой усмешкой сказала Варя. — Вы пока посидите здесь, кофе допейте, — внезапно спохватилась девушка и встала, — а я пойду в мастерскую и посмотрю, чем Анна занималась в последнее время. Ну, пока не попала к вам, — пояснила она.

— А меня с собой не берете?

— Простите, но в святая святых я вас брать права не имею. Вы и так здесь без разрешения хозяйки, так что имейте совесть.

Варя осторожно отперла мастерскую и тихо вошла. Она ни разу здесь не была без Ани и теперь ей было неловко. Стараясь не нарушать своим присутствием расположение вещей, Варя двигалась медленно и не понимала, почему в мастерской так темно. Шторы, — мелькнула догадка и она принялась на ощупь продираться к окну. Но когда свет все-таки шагнул в мастерскую, Варе оставалась только жалобно ахнуть и сползти по стене.

Михаил услышал, как что-то упало и рванул на звук. Когда зашел в очередную комнату, то увидел лежащую без сознания Варю. Михаил взял девушку на руки и отнес в соседнюю комнату.

— Вы как? — озабоченно спросил эскулап, когда сознание вернулось к Варе, а взгляд стал осмысленным.

— Пока не поняла, — честно призналась девушка. — А что со мной произошло?

— Вы упали в обморок.

— Да? — с сомнением посмотрела она на врача. — На меня это не похоже.

— Бывает. Я вам сейчас воды принесу.

— Ненужно. Я в порядке. Вы видели? — с ужасом в голосе спросила Варя.

— Что видел? — не понял Михаил.

— Вы должны увидеть это собственными глазами. Сходите.

— А как же вы?

— Я пока посижу и приду в себя.

— Может, вместе сходим? — засомневался мужчина.

— Нет. Второго раза я не вынесу. Пожалуйста, — с мольбой в голосе попросила Варя, — сходите и посмотрите.

Михаил Викторович не стал спорить с девушкой и прошел в комнату, из которой несколько минут назад вынес Варю. Мастерская. Запах специфический. Лицом к окну стоит мольберт с неоконченной работой. На первый взгляд ничего не обычного. Теперь он стал присматриваться внимательнее, в надежде понять, что же такое увидела Варя, чего не видит он. И он увидел.

— Вы думаете, она сама такое сотворила со своими работами? — спросил Варю мужчина, вернувшись из мастерской.

— Анна не всегда была довольна результатом, — это чистая правда. Но она никогда не уничтожала свои творения. Никогда.

— А могла она порезать свои картины в порыве очередного разочарования в себе, в своем таланте?

— Послушайте, картины для Ани — сродни детям. Она ими дорожила. Неудавшуюся работу она могла спрятать подальше с глаз долой, могла отнести в чулан, могла отложить и в дальнейшем доработать, переделать, но уничтожить, — никогда. Это ее труд, ее жизнь. Это сделал кто-то другой. Только не Анна.

— Но кто мог такое сотворить? Зачем уничтожать все картины до единой и оставлять одну-единственную в целости и сохранности?

— В насмешку.

— В насмешку? — не понял доктор.

— Именно. Тот, кто это сделал очень хорошо Анну знал и понимал, что делает. А неоконченную работу оставил нетронутой как послание несостоятельности: мол, если сил хватит, — допиши эту. Анне гораздо легче было написать новую картину, чем закончить ту, которая не идет и тот, кто оставил ей такое послание хотел поизмываться над ней, но причинить боль, — оказалось мало: этот кто-то сделал все, чтобы выбить почву из-под и не оставить никаких сил на поправку. Насколько я знаю, у Ани было около тридцати картин, а это немало. И все уничтожили… Всю ее работу стерли с лица земли, будто их никогда и не было… После такого смог бы оправиться только очень уверенный в себе художник. Художник, у которого масса не реализованных идей. Готовых идей. А Анна эти идеи месяцами искала, вынашивала в себе и только потом решалась выплеснуть их на полотно. Теперь я понимаю, почему Анна пыталась покончить с собой…

— Из-за работ? Да это же глупость! — возмутился Михаил. — Кто в здравом уме решит свести счеты с жизнью из-за каких-то картин?

— Тот, для кого эти картины — вся его жизнь.

По дороге домой Варя была сосредоточена и серьезна. Кто же этот изувер? У кого поднялась рука изувечить, уничтожить, растоптать столько лет кропотливой работы? Как же сильно нужно ненавидеть, чтобы хладнокровно поиздеваться над человеческой душой? Какие мотивы могут служить оправданием такой жестокой расправы? Кому мешала? Кого обидела настолько сильно, что у нее безжалостно отобрали последнюю надежду на счастливое будущее? Непостижимо! Низко! Подло! И удар в спину нанес кто-то близкий, — тот, кто знал, что ее работы — самое уязвимое место и понимал, куда нужно ударить так, чтобы… убить. Варя крутила ситуацию и так и эдак. Анализировала и пыталась нащупать ниточку, дернув за которую сможет распутать этот клубок. Она приблизительно понимала, где собака зарыта, но вариант со Светой слишком уж прост и очевиден, а поэтому вызывал массу вопросов и сомнений по поводу своей реальности. У Анны с Кириллом были проблемы в браке и Светке, для того, чтобы увести Кирилла из семьи особо и стараться было не нужно: их брак и так распался бы в ближайшее время. Картины для этого портить не было необходимости. Светка хоть человек и нечистоплотный, завистливый и подлый, но стоит отдать ей должное — что-что, а терпения ей не занимать. Она прекрасно отдавала отчет, что отношения у Ани с Кириллом натянутые и они все равно разойдутся — это лишь вопрос времени. Так, Свету оставим пока в покое. Тем более, что больная жена — большая помеха, нежели здоровая: Кирилл не сможет резко развестись с Анной, — его не поймут, а общественное мнение для Кирилла — очень важный аргумент. Варя изо всех сил пыталась не думать на эту тему: ну, найдет она того, кто довел Анну до крайности, — и что дальше? Чем это поможет? Здоровье Анны, — вот что сейчас главное, а со всем остальным можно разобраться и попозже. Но только она выбрасывала одни мысли, как им на смену, вихрем налетали другие. Сейчас она мысленно прокручивала последнюю на сегодня беседу с Михаилом Викторовичем. Этот разговор разбередил ее душу и Варя никак не могла выбросить его из головы.

После уборки в квартире Анны, они еще раз все перепроверили на предмет своего вмешательства в чужой дом и, тщательно заперев входную дверь, сели в автомобиль. Разговор не клеился. Оба были уставшими и подавленными. В полном молчании Варя довезла врача к его дому, но он отчего-то не торопился покидать авто.

— А почему у Анны и Кирилла нет детей? — спросил доктор.

— Когда Анна первый раз забеременела, то даже подумать не могла, что Кирилл в ультимативной форме буквально за руку приведет ее на аборт. Она была в таком шоке, что соображала мало. Кирилл убеждал ее, что пока у них нет ни жилья, ни видов на будущее, дети неуместны. Уговаривал он ее долго, но успеха добился: Анна сделала аборт. Она так долго выходила из депрессии, что я уже начала беспокоиться о ее душевном здоровье, как через полгода Анна опять оказалась в положении. Обнаружив, что беременна второй раз, она намеревалась оставить ребенка ни смотря ни на что. Она даже поделилась со мной, что будет скрывать беременность до последнего, но скрывать ничего не пришлось: случился выкидыш. А потом еще два, — горько сказала Варя, выпуская колечко дыма в окно. — От детей нельзя отказываться. Если тебе Бог посылает ребенка, то такой дар нужно с благодарностью принимать, а не отвергать, ища оправдания в причинах. После последнего выкидыша врачи констатировали, что у Анны не может быть детей. Никогда.

— А как Кирилл воспринял бесплодность Анны? — спросил эскулап.

— Спокойно.

— Он искалечил жизнь своей женщине, лишил ее возможности стать матерью и спокойно с этим живет? Сколько ему лет сейчас?

— Тридцать девять.

— Я знаю, что некоторые люди не любят детей, но…

— Вы просто не знаете еще людей, которые не только не любят детей, — они вообще никого не любят, кроме самих себя, — перебила его Варя. — Прошлое уже не исправить, но можно попробовать исправить настоящее. Для меня сейчас самое главное, — вытащить Аню, а дальше — жизнь покажет.

— Я прочел то, о чем вы меня просили и…

— Давайте не сегодня. Я сильно устала и голова от пережитого трещит по швам. Я просто неспособна сейчас воспринимать хоть какую-то информацию. Увидимся в клинике в понедельник и обо всем поговорим. Хорошо?

— Тогда до понедельника? — уточнил Михаил Викторович.

— До понедельника, — подтвердила Варя.

 

Запись из дневника:

«Эти выходные оказались сущим кошмаром. После прихода Вари я не нахожу себе места. Она пришла пару раз и теперь улетит обратно? Бросит меня? Или задержится? Но как на долго, ведь у нее работа в Америке… В любом случае, она не сможет сидеть со мной вечно и нянчиться со мной она не обязана. Сердце защемило… Она единственный близкий мне человек. Единственный. Она всегда принимала меня без желания исправить, переделать, изменить, перекроить… Я подвела ее. Она в меня так верила… Ее вера в мой талант была гораздо более крепкой, нежели моя собственная. Варя — настоящий, преданный друг. Таких больше нет, а в моем случае, — больше и не будет. Что-то во мне хрустнуло, что-то сломалось и я не выдержала. Мне было очень комфортно в моем новом мире, но теперь я хочу отсюда выбраться. Варя, помоги мне!»

Утро понедельника было изумительным: теплым, солнечным, а зарядившие дожди, — видимо истощив свой запас, наконец-то прекратились. Люди покинули закрытые помещения и сплошным потоком хлынули на улицы города. Молодежь оккупировала парки и скверы, собираясь маленькими громкими кучками, старшее поколение вывело детвору порезвиться, а офисные роботы по открывали окна своих затхлых помещений. И по всюду было столько жизни, смеха и улыбок, что настроение толпы передалось и Варе. Девушка в приподнятом настроении влетела в кабинет врача, без предисловий распахнула настежь окна и плюхнулась в кресло.

— Доброе утро, док! — с улыбкой на лице поздоровалась она.

— Доброе, — улыбнулся он в ответ. — Какие у нас планы на сегодня?

— Погода замечательная и я думаю, что пора вывезти Анну подышать свежим воздухом.

— Отличная идея, вот только, насколько мне известно, у нее нет верхней одежды, а на улице хоть и теплая, но все же осень.

— Никаких проблем! — заверила она врача. — Я отдам ей свою курточку, а медсестра вывезет Анну в ваш парк. А завтра я съезжу к ней домой и привезу ее теплые вещи. В прошлый раз я как-то упустила этот момент, — сияла Варя.

— От чего вы вся светитесь? У вас есть хорошие новости?

— Погода радует, — не переставая улыбаться ответила девушка.

— И это единственная причина? — засомневался Михаил.

— Я полна оптимизма и у меня наметилось пару идей на счет Анны. Я очень надеюсь, что смогу ей помочь.

— Хорошо. Тогда вы собирайте Анну на прогулку, а я дам инструкции медсестре.

— Просто отлично! — срываясь с места почти прокричала Варя и вихрем унеслась.

— Все-таки она сумасшедшая, — покачал головой мужчина.

— А можно я попозже воспользуюсь вашим компьютером? Интернет работает? — спросила Варя, просунув голову в кабинет.

— Конечно. Все работает.

— Спасибо, — и умчалась.

Варя влетела в палату к подруге и застала ее сидящей на подоконнике. Она быстро подошла к Анне крепко обняла, поцеловала в лоб и сказала:

— Ты видишь, какая погода? Просто прелесть! Сейчас мы принарядимся и поедем на прогулку. Хватит уже сидеть в четырех стенах. Скоро наступят злые морозы, вот тогда и будем сидеть, а сейчас мигом одеваться, — и лихо взялась за подругу.

Когда Марина Николаевна открыла палату, то увидела, что пациента уже полностью готова. Две женщины быстро усадили девушку в инвалидное кресло, сверху накрыли теплым пледом и медсестра повезла Анну на прогулку. Когда дверь закрылась и Варя осталась одна в комнате, она быстро сняла наволочку с подушки и внимательно осмотрела тайник Ани. Девушка внимательно изучила ручку и сразу поняла, что нужна новая, а тетрадку даже не тронула: она не станет читать дневник подруги — это подло, а вот новую ручку и тетрадку купит обязательно. Варя осторожно сложила предметы в тайник и заправила пастель.

— У вас есть по близости магазин канцтоваров? — спросила Варя у девушки в регистрации.

— Через дорогу есть, — ответила та.

— Спасибо, — поблагодарила Варя девушку.

— А вы сейчас туда идти собираетесь, — вкрадчиво поинтересовалась та.

— Да. А вам что-то нужно?

— Ой, если вам нетрудно…

— Мне не трудно, — заверила ее Варя.

— Тогда купите пару вот таких тетрадей и пару таких ручек, — и девушка продемонстрировала Варе, какие именно нужно купить. В точности такие Варя нашла в тайнике Анны. Это были самые дешевые экземпляры, какие только можно себе представить.

— Обязательно, — ответила Варя, а про улыбнулась: «Ох, Аня, Аня.»

Зябко ежась, девушка торопливо шла в магазин. Несмотря на отличную погоду, многие владельцы автомобилей так и не решились ходить пешком и Варе долго пришлось топтаться на месте, прежде, чем ей удалось перебежать дорогу. На ряду с брендовыми магазинами, салонами красоты и ювелирными бутиками, магазин канцтоваров выглядел как пришелец из советского союза, которого по ошибке забыло забрать с собой время. За не имением выбора, Варя решительно открыла двери и вошла в магазин. Ремонт, мебель и даже сама продавщица — тоже были родом из далекого детства. Варя огляделась вокруг, а оглядевшись, — расстроилась: магазин был с очень бедным, низкопробным ассортиментом. Варя подошла к продавщице и указала на нужные ей товары. Женщина за стойкой очень медленно, будто делая одолжение, поднялась со своего стула, так же медленно уложила свой детектив в пестрой обложке возле кассового аппарата и всем своим видом указывая Варе на свое неудовольствие, отпустила ей товар.

— Скажите, а есть у вас более дорогие ручки? — и Варя перечислила названия знакомых ей брендов.

— Когда-то были, но сейчас… — недовольно протянула женщина. — Может, где-то и завалялась одна-две, — не знаю, — и потянулась рукой к детективу. Варя перехватила книгу и вперила свой взгляд в продавщицу:

— Так, может вы посмотрите? — с металлом в голосе спросила ее покупательница. Женщина скроила оскорбленную гримасу, но со стула поднялась.

— Эти ручки дорого стоят. Вы брать-то будете или просто посмотреть? — ворчала продавщица.

— Для начала — найдите.

Через каких-то пятнадцать минут поисков Варя-таки приобрела, что искала. Правда коробка из — под брендовой ручки была вся в пыли, что говорило о не востребованности данной категории товаров, но от коробки Варя быстро избавилась и подумала, что Анна должна остаться довольна. Это просто чудо, что в таком захудалом магазине нашлась одна-единственная ручка, да еще и любимой Аниной фирмы. Девушка крепко сжимала в руке пакетик с добытыми сокровищами, и улыбка ее стала еще шире. Отдав в регистратуре тетради и ручки, и выслушав слова благодарности, Варя принялась укладывать покупки в тайник Анны. Когда дело было сделано, она направилась в парк на поиски подруги.

— Ну, как? Нагулялись? — обнаружив медсестру с подругой.

— Да. Для первого раза достаточно, — обрадовалась медсестра в предчувствии своего освобождения от молчаливой пациентки.

— Спасибо вам, — улыбнулась Варя медсестре. — Можете идти. В палату я отвезу Анну сама.

— Как знаете, — ответила та и спешно удалилась.

— Поедем? — и не услышав ответа, девушка уверенно повезла подругу в палату.

Варя сняла с Ани курточку и бережно уложила в кровать.

— Отдыхай. Я еще забегу.

В это же время Михаил Викторович уже с ног сбился в поисках Вари, а нашел у себя в кабинете, сидящей за компьютером.

— Куда вы запропастились? Я вас уже часа два ищу.

— А? — оторвала девушка взгляд от монитора. — Сейчас. Еще пару минут.

— Чем вы там занимаетесь? — разозлился врач и встал у Вари за спиной. Варя увлеченно писала какое-то то ли письмо, то ли документ на английском языке.

— Что это? — спросил мужчина.

— Письмо начальству.

— А позвонить нельзя?

— Это же американцы, — коротко пояснила она.

— Американцы не разговаривают по телефону? — не понял ее врач.

— Я пишу заявление о дополнительном отпуске. Здесь телефонным звонком не обойдешься. Все должно быть официально.

— А сейчас вы не в отпуске?

— В отпуске. Всего на две недели. Как вы думаете, за две недели Анна поправиться? Вот и я думаю, что нет.

— И на сколько вы хотите еще здесь остаться?

— Еще на месяц. Для начала.

— Вряд ли это понравится вашему руководству… — задумался Михаил. — А, если не продлят ваш отпуск?

— Тогда им придется меня уволить за прогулы. А вообще, я подумываю сама уволиться и найти работу здесь. — уверенно сказала Варя.

— И чем же вы будете заниматься?

— Я переводчик. Знаю в совершенстве три языка, помимо родного, разумеется. Работу в столице я найду без проблем.

— А зачем, в таком случае, вам нужна была Америка?

— Бегство. Банальное бегство от банальной несчастной любви, — призналась Варя.

— У вас была несчастная любовь? — удивился Михаил.

— А у вас, нет? По-моему через это проходят все. Только у кого-то хватает сил справиться, а у меня не хватило. Вот я и уехала, куда предложили. Предложили бы Китай или Африку, — уехала бы без колебаний.

— Ну, и как? Помогла Америка? — ехидно осведомился врач.

— От себя убежать еще никому не удалось. Проблему решило не расстояние, а время. Два года пошли мне на пользу. Теперь я готова вернутся. — Сказав это Варя опять уткнулась в компьютер, а через десять минут сообщила Михаилу Викторовичу, что уволилась и теперь безработная. Михаилу только и оставалось, что удивляться энергии этой девушки. От такой можно было ожидать чего угодно, но просчитав даже сотню вариантов ее возможного поведения, она бы изобразила сто первый, чему бы никто, кто знал ее близко, — не удивился. Непредсказуемая, взбалмошная и властная Варя вызывала у Михаила симпатию, о которой он пока не догадывался. Ее решительность раздражала и восхищала мужчину одновременно. Он, то хотел ее присутствия, то горел желанием скорее от нее избавиться. За десять минут общения с этой женщиной, Михаил мог сначала испытать непреодолимое желание ее обнять, а в следующее мгновение еле сдерживал себя, чтобы ее не стукнуть. Если бы Михаил Викторович хоть раз в жизни кого-нибудь любил по-настоящему, то он бы понял: это всеобъемлющее чувство уже стоит под дверью его сердца и очень скоро просто стоять ему надоест. Ему захочется не просто войти в его сердце. Ему захочется стать там хозяином. И оно станет. Обязательно.

Запись из дневника:

«Сегодня я впервые за долгое время была на улице. Если бы не Варя, то так и смотрела бы на мир сквозь решетки больничного окна. Спасибо ей за это. Не скажу, что была счастлива, но чувство сродни ему я все же испытала. На мне была Варина курточка и пахла она ее любимым парфюмом. Варя всегда умела подобрать для себя идеальные вещи: у нее врожденное чувство прекрасного и тонкий вкус. Я сидела в инвалидном кресле, укутанная пледом и такой родной запах, — запах Вари, — бередил душу. Я зарылась лицом поглубже в воротник ее курточки и вдруг вспомнила как познакомилась с ней. Случилось это на первом курсе института. Мы учились на разных факультетах, но студенты народ общительный и однажды мы оказались в одной компании. Я не помню какой был день недели, но мы с сокурсниками решили прогулять одну ленту и посидеть в кафе поблизости университета. Помню мы обсуждали предстоящие экзамены и делились впечатлениями о преподавателях. Было весело. Как вдруг двери кафе открылись и вошла Варя. Как сейчас помню: яркая, уверенная в себе девица медленно и без стеснения оглядела зал и мой однокурсник махнул ей рукой, приглашая за наш столик. Она подошла. Не глядя в меню сделала заказ официанту, вытащила сигареты и манерно закурила. Варя все делала манерно, и выглядело это так естественно и не принужденно, что не казалось позерством. Эффектная, знающая себе цену, — вот какое впечатление она производила на окружающих и это впечатление не исчезало даже при более тесном контакте с Варей. Общение с ней у нас завязалось сразу и в тот же вечер мы договорились, что встретимся еще раз. Но одним разом не обошлось. Я тогда была первокурсницей, а Варя уже перешла на четвертый, но никакого намека на доминирование со стороны более взрослой подруги, не наблюдалось. Мне было интересно с Варей и если на первых парах мы виделись время от времени, сталкиваясь в кафе возле университета, то вскоре стали неразлучны. Я не могу сказать, что сложно схожусь с людьми, — отнюдь. Я легко иду на контакт, но редко впускаю людей в свою душу, прикипаю к ним, доверяю. С Варей все произошло молниеносно и без колебаний. После нескольких встреч мне казалось, что эту девушку я знаю всю свою жизнь. В последствии оказалось, что и она испытывала те же чувства по отношению ко мне. Наша дружба, — тот редкий случай, когда у людей очень много общего, но при этом им нечего делить. Нам нравились разные мужчины и это был еще один плюс. По-этому, когда я познакомилась с Кириллом меня не удивило, что Варя всячески избегала встреч с моим новоиспеченным женихом и встречались мы на нейтральной территории. Домой к нам она тоже приходила только тогда, когда Кирилл был на работе и уходила задолго до его возвращения, ссылаясь на срочные дела и нехватку времени: Варя тогда готовилась к защите диплома и меня не удивлял тот факт, что у нее каждая минута на вес золота. Я как-то задала ей вопрос, мол, с какой стати она избегает встречи с Кириллом, а Варя ответила, что когда двое строят отношения, никто не имеет права путаться у них под ногами. Ответ был засчитан мною как вполне удовлетворительный. Шло время, Варя окончила институт и устроилась на работу в издательство переводчиком, а когда мне вручили диплом экономиста, Кирилл сделал мне предложение. Ничего красивого и романтического в этом предложении не было: однажды вечером он пришел с работы и сказал, что завтра идем подавать заявление в ЗАГС и я согласилась. На следующий день мы подали заявление, купили кольца и решили не тратить деньги на пышную свадьбу, а взять кредит на квартиру. Я опять согласилась. Свидетельницей позвала Варю и она с достоинством взяла на себя эту мелочную миссию. В день бракосочетания, после церемонии, которую трудно было назвать торжественной, — мы с Кириллом и двадцать человек приглашенных, тихо отмечали это событие. Не было ни тамады, ни музыки, ни красивого свадебного платья, — обычный ужин в кругу самых близких. Варя даже вида не подала, что что-то не так с моей свадьбой, но тоска в ее глазах говорила красноречивее слов: она считала, что я достойна лучшего. И со временем я поняла, что она была права. Если бы я тогда знала, что и вся моя супружеская жизнь с Кириллом будет такой же скучной, серой и скудной на эмоции, как и свадьба, я бы уже на следующий день подала на развод. Но я не знала, а потому уговаривала себя находить плюсы в любой ситуации. Чаще я искала их там, где их быть не могло, а потому каждый прожитый год с Кириллом надеялась, что все изменится к лучшему. В глубине души я понимала, что совершила ошибку, но гнала от себя эти мысли, но после аборта, гнать их уже не имело смысла. Стоит отдать должное Варе: она ни разу не критиковала мой выбор, не говорила о Кирилле гадостей, хотя и видела, что я не очень-то с ним и счастлива. Но я знаю, что после того, как Кирилл заставил меня избавиться от ребенка у них состоялся разговор и Варя в выражениях не стеснялась. Об этом мне рассказал Кирилл, возмущенный вмешательством подруги в нашу личную жизнь. Вот тогда- то между нами и произошел первый крупный скандал: я встала на защиту Вари и ни на секунду об этом не пожалела. Ссора вышла на славу и мы с Кириллом неделю не разговаривали, но подруге о причине столь затяжной ссоры я и словом не обмолвилась: я была ей признательна, ведь она высказала моему супругу все, о чем сама я сказать не смогла. С тех пор мы с Кириллом стали все больше отдаляться. Холод сквозил между нами и мы не пытались с этим ничего делать. Нам казалось, что время нам поможет и все образуется, но время не решает проблем, — их решают только сами люди. И чем дальше мы были друг от друга, тем ближе становились с Варей. Имея высшее образование я ни дня не работала по специальности и не жалела об этом: уже на втором курсе, я осознала, что дала маху с выбором профессии, но деваться было некуда и пришлось доучиваться. Кирилл пропадал на работе и в командировках, зубами цеплялся за каждую новую ступень карьерной лестницы, а я сидела дома и слонялась из одного угла в другой. От нечего делать вспомнила детство и занялась рисованием. Нашла свои старые зарисовки, альбомы и внезапно увлеклась, да так сильно, что приняла решение расти в этом направлении. Я посещала выставки и музеи, читала литературу по истории искусств, изучала техники и работы великих мастеров живописи. И сели раньше я подходила к живописи избирательно, то теперь круг моих интересов вышел за пределы испанских живописцев и охватил все, что только можно было охватить. Я была одержима желанием впитать в себя как можно больше информации. В тот период я испытывала страшную жажду знаний и никак не могла ими насытиться. Когда мой информационный голод пошел на убыль, пришло время применить свои знания на практике. Дошло до того, что я купила себе мольберт. Радости моей не было границ: я наконец почувствовала, что живу и делаю что-то важное, а не просто убиваю время. Но счастье мое закончилось, как только Кирилл увидел стоящий в зале мольберт. В тот день я не успела отнести его в кладовку и проверить квартиру от запаха краски, как муж вернулся с работы. Как же он на меня кричал! Он был в бешенстве. В тот раз я списала вспышку гнева на трудности, связанные с работой и не придала его крикам особого значения, но когда это повторилось, я поняла: нужно принимать меры. Но потом я вновь оказалась в положении и живопись ушла на второй план. На втором месяце у меня случился выкидыш, через год — еще один, а потом диагноз врачей: бесплодие. Два года жизни начисто выпали у меня из памяти: я не помню что я делала, чем занималась, как жила и жила ли вообще. Родители никак не отреагировали на мое горе, — им всегда была безразлична моя жизнь. Варя один раз даже пошутила, что лучше быть сиротой, как она, чем ребенком таких родителей, как мои. Она была права. Впрочем, как всегда. Так уж вышло, что вся любовь моих родителей без остатка досталась моему младшему брату. В детстве я на них за такое разделение обижалась, но с возрастом обида прошла. Интересно, а как бы я относилась к своим детям? Может, тоже одного любила больше, чем другого? А может, все же нашла в себе силы любить их одинаково или, хотя бы попыталась скрывать, что одного люблю, а другого — нет. К сожалению, этого я уже никогда не узнаю. Лет пять или шесть назад, когда я уже знала, что мамой мне не стать, я предложила Кириллу взять малыша из дома малютки, но он так разозлился на меня за эту идею, что второй раз поднимать эту тему я не решилась. Он наверное забыл, что я не родилась бесплодной, а он меня ею сделал, но в очередной раз промолчала. Из клоаки безразличия ко всему меня вывела Варя. В очередную нашу встречу она сделала мне предложение, от которого я будто проснулась. Было лето и мы сидели на открытой площадке нашего любимого кафе. Мы пообедали и принялись за кофе, как Варя спросила:

— Ты меня прости, но долго ты еще собираешься хандрить? Смотреть на тебя больно. Пора брать себя в руки и начинать жить заново.

— И что ты предлагаешь? — безразлично спросила я ее.

— Давай искать тебе место для мастерской. Я тут присмотрела пару вариантов, но ты всегда можешь от них отказаться и найти свой, но место для нормальной работы тебе нужно непременно.

— Давай попробуем, — безучастно согласилась я.

Я попробовала и у меня получилось — я нашла идеальное место. Место, которое стало мне родным. Сразу. С первого взгляда. Варя от моего выбора явно испытала шок, но от комментариев отказалась. Район производил удручающее впечатление, да и здание было старым и ветхим, но когда я поднялась в квартиру на третьем этаже и увидела, какой вид открывается из окон, сомнений у меня не осталось: это было то, что нужно. Лучшего и желать было грешно. Не стану скрывать, что не последнюю роль сыграла цена квартиры: денег у меня было не так уж много, но благодаря моей почившей бабушке, которая оставила мне в наследство свою квартиру, — денег мне хватило на покупку целого этажа. История с наследством стоила мне нервов и вконец испорченных отношений с родителями. Моей бабушке было около восьмидесяти лет, когда она однажды уснув, так и не проснулась. Я любила ее и вспоминаю по сей день и совсем не потому, что ее квартира досталась мне. Когда после смерти бабушки отец нашел ее завещание, то не сразу понял, что мать лишила его наследства, отдав предпочтение внучке. И тут начался кошмар. С подачи моей мамы отец решил оспорить завещание, ссылаясь на возраст бабули, ее слабоумия и так далее. Я на это никак не реагировала: я никогда не претендовала на бабушкину квартиру и мне было безразлично, чем закончится эта история. А закончилась она в мою пользу: суд не усмотрел никаких причин для аннулирования завещания и оставил отца ни с чем. Тогда и отец и мать решили изменить тактику и принялись давить на меня, чтобы я продала квартиру и отдала деньги законному владельцу, — моему отцу. Мне было решительно плевать на деньги и я согласилась. И тут вмешалась Варя. Дословно не вспомню, что конкретно она мне говорила, но убедить ей меня удалось и я решила поставить родителей в известность, что продавать квартиру не намерена, как и отдавать деньги от ее возможной продажи. Столько грязи в свою сторону я еще не слышала, но менять своего решения не стала: если бабушка оставила квартиру мне, значит так тому и быть. Но мама на этом не угомонилась. У отца были запасные ключи от бабушкиной квартиры и они вывезли из нее все, начиная от книг и заканчивая чайными ложками. Обнаружив пустые стены я нисколько не огорчилась: так продать квартиру будет даже легче. Хорошая, светлая, просторная пятикомнатна квартира с трехметровыми потолками стоила приличных денег, но Варя посоветовала мне не торопиться с продажей и я ее послушала. Да, квартира в маленьком городке не стоила миллионы, но это был единственный приличный дом в городе моего детства и желающих купить такую квартиру было достаточно. Через восемь лет, когда я все же решилась избавиться от квартиры, я продала ее вдвое дороже. Теперь я могла себе позволить создать свой собственный мир, в котором можно делать все, что душе угодно и никто не станет тебе докучать, указывать и диктовать свои условия. О том, что у меня есть теперь свой угол знали только трое — Варя, мой младший брат Валера и студенческая подруга Света. С тех пор, как ремонт в моем новом жилище был окончен, я жила двойной жизнью. Утром готовила мужу завтрак, провожала его на работу, наводила порядок и убегала в мастерскую, а возвращалась ближе к вечеру, готовила ужин и ждала Кирилла с работы. На случай, если Кирилл возвращался с работы раньше меня, у меня всегда была заготовлена отговорка, но Кирилл ни разу не интересовался где я была и с кем, так что отговорка так и не пригодилась. Имея свой комфортный мир, мне с каждым днем все комфортнее становилось под одной крышей с Кириллом. Если бы он попросил у меня развод, я бы препятствовать не стала, но он не просил. Это было странно. Странно хотя бы потому, что у него точно была другая женщина, — я это нутром чувствовала, — но о разводе он даже не заикался. А мне так и вообще было безразлично замужем я или нет. С каждым днем я все позже возвращалась в наш общий дом, но ночевать в мастерской так и не решалась, как, впрочем, не решалась перевезти хотя бы часть своих личных вещей. Я горела желанием начать новую жизнь, но для этого нужно было покончить со старой, а с этим наметились проблемы: не смотря на то, что мы давно были чужими людьми и даже разговаривали крайне редко, — Кирилл не торопился освободить себя от уз неудачного брака и причиной тому была работа, — это я поняла несколько позже, когда стала невольной свидетельницей разговора Кирилла со Светой.

Ночью я проснулась от дурного сна и услышала приглушенный голос Кирилла, но слов разобрать не смогла. Любопытство взяло верх и я вышла в коридор. Слышимость там была получше.

— Ну сколько раз тебе еще повторять: не могу я сейчас развестись! Когда до тебя уже дойдет? Мы уже тысячу раз говорили на эту тему! — возмущался Кирилл. — Нужно подождать. Откуда я знаю, сколько придется ждать, Свет? Проект в самом разгаре и мне нужно довести его до конца, понимаешь ты или нет? Имеет значение! Как для кого? Для зарубежных партнеров, милая моя. Прекрати истерику! — повысил тон муж Анны. — Давай завтра об этом поговорим. Я сказал: завтра! — в бешенстве сказал Кирилл и его голос умолк.

Вот так я и узнала, что Кирилл и Света — любовники, а еще я поняла, что мой супруг еще больший карьерист, нежели я о нем думала. Но для меня уже ни первое, ни второе открытие той ночи не имело никакого значения: я не любила Кирилла и боли по поводу его измены не испытывала. Варе о своем открытии я не поведала, но отчего-то мне казалось, что она и без меня об этом романе осведомлена была не хуже. Варя — удивительный, тонкий человек. Она всегда чувствовала, когда я в ней остро нуждаюсь и ее приезд из Америки, — лишнее тому доказательство. Вот и сейчас, обнаружив мой тайник, она любезно позаботилась, дабы мне было чем и на чем писать. Я точно знаю, что она ни строчки не прочла из моего дневника и тем более, не рассказала о его существовании белому халату. А белый халат, между прочим, совершенно забыл ко мне дорогу. Не то, чтобы я уж очень огорчена его безразличием к моей персоне, но мне интересно было бы глянуть на него после того, как в его жизнь ворвался тайфун по имени Варя. Любопытно, как они уживаются? А о том, что они много проводят времени вместе, я знаю по слухам, опутавшим все больничные стены, а зная Варю, сомнений в правдивости этих слухов быть не может. Что ж, может хоть ей повезет больше… Она этого заслуживает. Бедный, бедный белый халат.»

А тем временем Варя сидела в кабинете у главврача и обсуждала с ним институтскую работу Вари, которую доктор с упоением и интересом прочел.

— Как я понял, Варя ненавидела свой родной город, — делился выводами врач.

— Вы все правильно поняли, — кивнула головой девушка, делая выпуская клубы дыма на огонек от сигареты.

— А как она попала в столицу?

— Как и все студенты — приехала учится.

— Но она называет свою родину болотом! Чем ей так не угодил родной городок?

— Серостью. Однообразием. Некультурностью и низкими требованиями к жизни.

— Но так многие живут!

— Многие, — согласилась Варя. — И многих это устраивает. Многих, но не Аню. Она всегда чувствовала себя там чужой, ненужной и одинокой. Ее никто не понимал. Вы родились и выросли в столице, вам не понять той тягучей тоски, которую испытывала Аня. Это здесь, роскошь, дорогие автомобили, красивые люди и бурлящая жизнь, а там — уставшие, изможденные тяжелой работой люди, приземленные желания и три улицы на весь город.

— Но это же не причина ненавидеть! — недоумевал доктор.

— Аня считала иначе, — спокойно заметила Варя и процитировала: «Города-болота вырвут у вас из рук мечту и безжалостно растопчут. Они изорвут ваши рукописи в клочья, сожгут ваши картины и с удовольствием затолкают как можно глубже кляп в ваше горло, дабы из него больше не вырвалось ни единого звука. Города-болота — изуверы, радостно капающие могилы для талантов, они — монстры, упивающиеся вашими муками. В городах-болтах вы не увидите картинных галерей или книжных выставок. В них не бывает очереди в театр, зато очередь, в момент привоза пива в ларек, — зрелище обыденное. Родина для меня, — это место, где мне хорошо, и где я счастлива и к месту, где я родилась и выросла, это не имеет никакого отношения.» — По-моему весьма доходчиво, — закончила свою речь девушка.

— Сильно сказано, — подтвердил врач.

— Правдиво, я бы сказала. Понимаете, Анна задыхалась в родном городе. Даже потом, в редкие моменты ее приезда туда, она постоянно жаловалась мне, что этот городишко высасывает из нее всю жизненную силу. Говорила, что каждая минута, проведенная среди этих людей, надолго выбивает ее из колеи.

— А как же так получилось, что ее родители теперь тоже живут в столице? — недоумевал Михаил.

— У Анны есть младший брат Валера. Между ними шесть лет разницы. И он тоже после окончания школы потянулся за знаниями в столицу. Но Валера парень ветреный и после окончания техникума в институт идти не захотел, хотя родители буквально умоляли его об этом. У Виктории Сергеевны, их мамы, прям пунктик был, чтобы оба ее ребенка имели высшее образование. Анна образование получила, теперь дело было за Валерой. Но младший брат и горячо любимый сын взял и всех удивил, — хихикнула Варя и пояснила: — Вместо института он женился. К двадцати пяти годам он уже был отцом двоих детей, но мужчиной так и не стал: прыгал с одной работы на другую, уходил в разгулы и вечно имел материальные трудности. Он до сих пор бы жил с женой и двумя детьми на съемной квартире, если бы родителям не надоел его образ жизни и постоянные требования о помощи. Он просил у родителей в долг, но долги никогда не возвращал. Та же картина и с Анной: к ней с просьбами одолжить он бегал постоянно. Валера то тянул жилы из мамы с папой, то из сестры. То нечем платить за квартиру, то на кашу малым не хватает, то на памперсы, — и так до бесконечности. По началу Виктория Сергеевна не теряла надежды и в силу своих возможностей закрывала материальные прорехи сына, но с каждым месяцем все больше сознавала: семья ее сына — черная дыра без дна и сколько им не помогай, — все в пустую. Длилось эта эпопея года три. Виктория Сергеевна в тайне от мужа выгребала все свои денежные запасы и отсылала сыну, а когда отсылать стало нечего, пришлось принимать кардинальные меры. И Виктория Сергеевна, с огромным трудом уговаривает своего супруга, — Юрия Львовича, продать квартиру и переехать в столицу. Не прошло и года, как чета Каспаровых продает квартиру в маленьком городке и берет кредит в столице. Теперь Валера с двумя детьми и женой ютиться вместе с мамой и папой-пенсионером в двухкомнатной квартире. Я думаю, вам не стоит объяснять, кто до сих пор выплачивает этот кредит.

— Анна? — удивился Михаил Викторович.

— Она самая. А вы думаете, ей хоть кто-нибудь за это спасибо сказал? Шиш! С точки зрения ее родни — она им всем обязана. Обязана потому что ей в жизни, — если выражаться языком ее родичей, — повезло больше. И Аня оказывала помощь: столько, сколько могла себе позволить. А это, — поверьте мне на слово, — не так уж и мало. Они-то не очень считались с дочерью и сестрой пока с нее можно было что-то взять, а теперь она им и подавно не нужна.

— Это, конечно, не мое дело, но откуда у Ани столько денег? Я сомневаюсь, что, пусть и хорошая квартира, но все же в маленьком городке, — могла стоить столько, чтобы хватило и на ежемесячное погашение родительского кредита и на покупку целого этажа, пусть даже захудалого здания. Я уже молчу о шикарной библиотеке и дорогостоящем ремонте. Анна ведь нигде не работала. Откуда у нее такие деньги? — и он внимательно посмотрел на улыбающуюся Варю. — Вы ведь не все мне рассказали, не правда ли?

— Знаете, Михаил Викторович, иногда бывает так, что знаешь человека, казалось бы хорошо и пребываешь в уверенности, что уже ничего нового о нем не узнаешь, а потом этот человек выкидывает такой фортель, что оказывается ты не знал его вовсе, — хихикнула Варя. — Это я про бабушку Ани сейчас говорю. Занятная была женщина.

— Она оставила Анне не только квартиру? — догадался доктор.

— Вот именно, — загадочно улыбнулась Варя и глянула на часы. — Уже поздно. Я пойду попрощаюсь с Аней и отвезу вас домой. Идет?

— Я буду готов через десять минут, — заверил ее эскулап.

— Тогда через десять минут жду вас в машине.

Варя уверенно вела автомобиль, а доктор в это время украдкой ее рассматривал. Варя заметила его пристальный взгляд и спросила:

— Что-то не так?

— Это вы о чем? — смутился Михаил.

— Вы на меня всю дорогу таращитесь, словно у меня лицо в муке.

— Вам показалось, — неуверенно сказал эскулап.

— А вы почему не женаты? — будничным тоном спросила девушка.

— Был. Мы развелись. Семьянин из меня оказался никудышный, — признался мужчина.

— Просто вы ошиблись в выборе жены, — засмеялась Варя.

— Или она ошиблась с выбором мужа, — в тон ей ответил Михаил.

— Я думаю, что вам нужно попробовать еще раз и тогда станет ясно: нормальный вы семьянин или нет. По одному разу судить сложно.

— Сомневаюсь, что этого дойдет.

— До чего? — не поняла Варя.

— До второго раза, — пояснил врач.

— А вот этого никто не может знать наверняка. Жизнь иногда выкидывает такие коленца, что только диву даешься. Человек не может быть один — это противоестественно, — нравоучительно сказала девушка и без перехода добавила: — Приехали.

— Приехали, — эхом отозвался мужчина.

— Спокойной вам ночи и до завтра.

— А? А, и вам спокойной ночи, — и покинул машину.

Варя смотрела как Михаил медленно бредет к своему подъезду и подумала, что он симпатичный, но уж больно робкий мужчина. Да, — думала она, — такому тяжело будет завоевать женщину. Наши барышни предпочитают напористых, наглых и настойчивых, а о Михаиле Викторовиче такого не скажешь. Когда мужчина скрылся в подъезде, Варя нажала педаль газа и лихо вырулила на главную магистраль города. Эта молодая женщина, даже и не подозревала, что очень скоро ей откроются новые грани этого мужчины, как не знала она и того, что эти грани покорят ее искалеченное женское сердце.

Этот день для Вари начался поздно: она проспала. Такое с ней бывало редко, но все же бывало. За два года работы в Нью-Йорке Варя приучила себя к жесткой дисциплине и позволить себе такую роскошь, как проспать — просто не могла. Американцы не просыпают работу — это золотое правило, которое не подлежит нарушению. Проспишь дважды, — уволят без разговоров. Но на родине, пребывая статусе безработной Варя могла себе это позволить и решила получать удовольствие от жизни, пока такая возможность имелась в наличии. Девушка не спеша выпила кофе, приняла ванну и занялась своим внешним видом. Ближе к часу дня она вышла из дома и набрала номер Кирилла, а когда на другом конце послышалось «алло» Варя сказала:

— Привет.

— Привет, — вяло откликнулся муж Ани.

— Я в прошлый раз совсем не подумала о верхней одежде для Анны. Ты завези сегодня в клинику, хорошо?

— А может ты подъедешь к нам домой и сама выберешь? — неуверенно отозвался тот.

— Послушай, я понимаю, что больная супруга — это весьма обременительно, но имей совесть и выполни свой долг перед ней, как полагается. — начала закипать Варя.

— Ладно, — отозвался Кирилл. — Завезу после работы.

— Ты не понял, — озверела девушка, — Теплые вещи нужны ей сейчас! Или она, по-твоему должна на прогулку ходить голая?

— Хорошо. Сейчас съезжу домой и привезу. А ты сегодня будешь в клинике?

— Я, в отличие от тебя, муженек, — там бываю каждый день, — и в ярости бросила трубку.

Выкурив вторую сигарету подряд, Варя села в автомобиль и поехала в магазин. Анна всегда отличалась завидным постоянством и, сели облюбовала кафе, ресторан или магазин, то ходила туда и только туда. Нет, она не прочь была попробовать новое, — новый ресторан, новый магазин одежды, — но зачастую, практика ее жизни явно давала понять, что новое — не всегда лучшее. Она прикипала к официантам и продавцам, которые хорошо знали ее вкусы и не предлагали то, в чем Анна не нуждалась. Теперь Варя держала путь в магазин, который открыла для нее Анна — магазин «Художник». Только в «Художнике» Анна покупала все необходимое для своего творчества и была постоянным покупателем долгие годы. Теперь Варя считала постоянство Анны большим подарком ей же самой. Когда девушка зашла в магазин, то навстречу ей никто не вышел и она пустилась на поиски продавца сама. Магазин «Художник» славился своим ассортиментом и качеством товаров, но вот с обслуживанием была беда: единственного продавца приходилось ловить по всем трем залам магазина и если художникам спешить некуда, то Варе есть.

— Есть кто-нибудь? — заорала девушка во всю мочь своих голосовых связок. Никто не отозвался. Тогда Варя заорала еще громче: — Я спрашиваю: есть кто-нибудь? И тут из одного из залов выбежал патлатый парень, возраст которого определить из-за бороды и растрепанной шевелюры, — не представлялось возможным. Он напоминал домовенка Кузю из советского мультика.

— Девушка, ну что же вы так орете? — укоризненно покачал головой мужчина. — Что вы хотели? — спросил он встав за прилавок.

— У меня к вам деликатное дело, — заговорщицки начала Варя.

— Я ничего не видел. — Замахал руками патлатый.

— Да вы не правильно меня поняли. Я сюда не мужа с любовницей выслеживать пришла, — улыбнулась девушка.

— Ага, — усомнился мужчина, — Недавно одна пришла и тоже говорила, что не мужа выслеживать. Так убедительно говорила, что фанатка известного художника и все такое. Я ей поверил, вот ей-богу поверил. Умеют же люди врать! — сокрушался патлатый. — Женщина слезно умоляла ей позвонить, когда художник сюда придет, мол автограф давно мечтает взять, а я, дурак, согласился. Позвонил. А через десять минут тут как тайфун прошелся: эта женщина оказалась женой этого самого художника, а он с любовницей в обнимку стоит и ей что-то на ухо шепчет. Что здесь было! — покачал головой мужчина. — Испорченные товары они потом оплатили, но убирать-то пришлось мне! Я этот бардак потом три дня разгребал! — жаловался он. — Я порой даже жалею, что у нас такой хороший магазин и все эти любвеобильные художники ходят сюда, как на работу.

— Я вас уверяю: у меня просьба несколько иного толка, — примирительно начала Варя. — Вы помните, к вам ходила девушка по имени Анна? Художница.

— Такая стройная брюнетка с длинными волосами?

— Именно! — обрадовалась девушка.

— Такую сложно забыть, — улыбнулся продавец. — Она совсем на художницу была не похожа: такая ухоженная, видная девушка. Только вот давно ее у нас не было, — заметил мужчина без возраста.

— Я знаю. Так вот. Вы помните, что именно она у вас брала? Ну, какие холсты, кисти и краски предпочитала?

— Конечно. Я отлично помню вкусы постоянных клиентов, иначе меня бы здесь не держали, — обиделся тот.

— Вот и отлично! Соберите все, что нужно с нуля. Только так, как бы это сделала сама Анна, — попросила Варя.

— Дороговато выйдет, — заметил мужчина. — Анна брала все самое лучшее. Может, от чего-нибудь откажетесь?

— Нет. Подбирайте все необходимое, делайте калькуляцию и будем загружать в мое авто, — скомандовала Варя.

— Люблю, когда человек знает, чего хочет, — похвалил ее патлатый. — А то знаете, придут и все смотрят, спрашивают, переспрашивают. Одну кисть могут неделю выбирать. Я уже и забыл, что такое нормальные люди.

— Поменьше болтайте и побольше делайте, — поторопила его Варя.

Михаил Викторович пришел на работу раньше обычного и занялся своими пациентами. Но как бы внимательно он ни делал записи, как бы ни старался погрузиться в рабочий процесс, — ничего не выходило: он все время думал о Варе и ждал ее прихода. Ближе к двум часам он сидел у себя в кабинете и смотрел на потухший монитор компьютера. Он начал волноваться, что Варя сегодня вообще не придет и уже хотел было набрать номер ее телефона, как вспомнил, что Вариного номера у него нет. Михаил Викторович огорчился настолько, что не сразу услышал, что в его окно швыряют гальку, а когда услышал странный звук и выглянул в окно, то не удивился, увидев Варю с камешками в руке. Девушка углядев доктора в окне, начала активно жестикулировать, призывая Михаила спуститься к ней.

— Вам что, лень было подняться? — спросил доктор, поравнявшись с девушкой.

— Лень.

— А камешки, значит, бросать — не лень? — уточнил мужчина.

— Нет.

— А если бы вы мне окно разбили? — с напускной злостью выпалил эскулап.

— Чем? Галькой? Не смешите, галькой окно не разобьешь, а вот если бы я швыряла кирпичи… — издевалась девушка.

— Ну и зачем вы меня просили спуститься? — решил поменять он тему разговора.

— Вот, — и девушка открыла багажник своей машины.

— Что это? — спросил он, оглядев многочисленные свертки и пакеты.

— Набор юного художника, — хихикнула Варя.

— И зачем вы притащили все это сюда? — не понял врач.

— Это все для Анны. Поставим к ней в палату и может она снова начать писать. По-моему, я замечательно все придумала, — похвасталась девушка.

— Вы что же, хотите, чтобы она рисовала прямо в палате? — ужаснулся доктор.

— А где?

— Ну, на улицу можно выносить и пусть рисует, — предложил Михаил Викторович.

— Отличная идея, — с сарказмом заметила Варя, — А сели дождь? И, в конце концов, зима не за горами, а художники на морозе не рисуют.

— Варя, вы поймите, запах краски, растворителей… У нас лежат больные люди и вряд ли…

— Нет, это вы поймите: если сейчас же это все не окажется в комнате у моей подруги с вашей помощью, то я сделаю эта сама и точка. Охраны у вас нет, так что останавливать меня некому.

— А меня вы в расчет не берете? — осведомился мужчина.

— Ну уж с вами я как-нибудь справлюсь, — жестко сказала Варя, но, подумав, решила сменить гнев на милость: — Михаил, давайте хотя бы на пару дней попробуем поставить мольберт, может еще ничего и не выйдет и тогда, — я вам клятвенно обещаю, — я самолично все уберу и больше с этой просьбой к вам не обращусь, — и девушка молитвенно сложила руки.

— Черт с вами! Давайте попробуем. Но у вас всего два дня, — уточнил врач. — Если за два дня она так и не примется рисовать, то вы все это безобразие уберете.

— Конечно-конечно, — закивала головой Варя.

— Ну, тогда понесли. Тяжелые какие, — пропыхтел мужчина вытащив пакеты из багажника.

— Давайте, помогу, — решила помочь ему девушка.

— Не нужно. Идите вперед и открывайте двери, — и Варя без промедления кинулась ко входу клиники.

 

Запись из дневника:

 

«Вчера, ближе к вечеру, ко мне зашла Варя в сопровождении белого халата. Варя шагала легко и впорхнула в палату бабочкой, а вот доктор шел тяжелой поступью и фыркал, как тюлень: его фырканье слышно было на весь коридор. Я заволновалась, но вида не подала. Не люблю, когда вокруг происходит что-то, чего я не понимаю. Варя подлетела ко мне, поцеловала в висок и прошептала на ухо: «а у нас для тебя сюрприз». Я опять не шелохнулась: не люблю сюрпризы. Я лежала лицом к стене и прислушивалась к грохоту за моей спиной: шуршали пакеты, что-то падало, а Варя командным тоном говорила белому халату, что и куда нужно ставить. Из них выйдет хорошая пара. Только бы Варя не перегибала палку, как она это умеет. Когда шум стих и подруга с белым халатом, попрощавшись, удалились, я решила посмотреть, что же за сюрприз они мне приготовили и повернулась. Сердце мое заколотилось, а глаза наполнились слезами: по середине палаты гордо стоял мольберт, а на нем чистый холст. Рядом с мольбертом расположился стул, а на нем краски, набор кистей и растворитель. Я резко села на пастели и пошатнулась. На мгновение в глазах все потемнело. Превозмогая головокружение, я подошла к мольберту и провела рукой по чистому холсту. Затем осторожно пересмотрела палитру, потрогала кисти, проверила все ли на месте и сама того не ожидая, начала писать. Свет в моей комнате горел всю ночь. Я писала портрет парня, укрывающегося от проливного дождя, словно одержимая. Я еще ни разу не писала картину за одну ночь, но в этот раз мне удалось. И более того, — я осталась довольна, — что бывало крайне редко. Я критически оглядела картину, промыла кисти, уложила вещи на свои места и открыла на проветривание окно. Это был первый день за долгое время, когда я уснула абсолютно счастливая.»

В восемь часов утра Михаил Викторович, как всегда делал обход. Но обход закончился без него: мужчина выбежал из палаты Анны и ринулся в свой кабинет. Первым делом он схватил телефон, но через секунду чертыхнулся: он так и не взял у Вари номер телефона. И тут его осенила мысль. Мужчина включил компьютер и стал просматривать отправленные сообщения. Нашел. Открыл письмо Вари начальству, и — о, чудо, — она указала в письме свой нынешний номер телефона. Михаил дрожащими руками набрал Варю.

— Ола! — пропела девушка.

— Варя! Варя, это Михаил Викторович из клиники!

— Что-то случилось? Что-то с Аней? — взволнованно спросила девушка.

— Да! То есть, нет! — не мог собраться с мыслями врач.

— Да говорите вы толком, — рассердилась она.

— Анна… Она написала картину! Представляете, полноценную картину! — радостно вопил эскулап в трубку.

— Да вы что? — задохнулась от счастья Варя.

— Да! Я своим глазам не поверил, когда это увидел! Но это так, Варя! У вас получилось!

— А Аня? Что сейчас делает Аня?

— Анна спит, не волнуйтесь, — успокоил ее врач. — Так вы приедете, Варя?

— Конечно! Конечно я приеду! Я вот только съезжу еще за одним холстом и сразу к вам!

— Хорошо. Только давайте быстрее, а то я так разволновался, хоть бы удар не хватил, — пошутил эскулап.

— Я быстро! — заверила девушка. — Михаил?

— Что?

— А что нарисовала Аня?

— Да я не разглядел особо, — признался мужчина. — Я как увидел картину, так просто очумел!

— Ладно, сама приеду и посмотрю. Спасибо вам за такую прекрасную новость! Ждите, через час буду на месте!

— Жду! — сказал эскулап и отключился.

Управилась Варя даже быстрее, чем обещала. Припарковалась возле клиники, вытащила новый холст и быстрым шагом вошла в здание. Варя тихо открыла двери в палату и увидела спящую подругу. Тогда девушка на цыпочках вошла, поставила новый холст на подоконник и подошла к картине. Постаяв около творения Анны некоторое время, Варя также тихо покинула палату.

— Это лучшая работа Анны! — говорила она Михаилу Викторовичу, сидя у него в кабинете. — Это невероятно! У меня от этой картины аж мурашки по коже, — так она пронимает!

— Да, — согласился врач. — Я после нашего с вами разговора сходил к Анне и уже более внимательно рассмотрел ее мужчину под дождем. И вы знаете, мне понравилось то, что я увидел.

— Мужчину под дождем? — переспросила Варя.

— Ну, да. Там же нарисован мужчина под дождем, — утвердительно сказал Михаил. — Или нет? — вдруг засомневался эскулап.

— Все верно, — улыбнулась Варя.

— А почему вы тогда улыбаетесь, если все верно? Вы смеетесь надо мной? — обиделся мужчина.

— Вовсе нет. Не смеюсь. Просто в следующий раз, глядя на эту работу, попытайтесь словить себя на эмоциях, которые вызывает у вас картина, — посоветовала Варя. — Образы, — в ней не главное.

— Завтра же сообщу про успехи Анны ее родителям и мужу, — потирал руки врач.

— Давайте повременим с этим, — попросила Варя.

— Но почему?

— Аня делает свои первые неуверенные шаги к выздоровлению и тревожить ее сейчас я вам не позволю. Она, как улитка, которая только приоткрыла раковину и если вы ее сейчас спугнете, то вытащить обратно будет сложнее, если вообще возможно. Пускай увлечется настолько, чтобы уползти обратно у нее не было возможности, — попросила Варя.

— У меня такое ощущение, что доктор здесь вы, а не я, — сокрушенно проговорил Михаил Викторович. — Но вы, безусловно, правы. Время терпит, да и родственники не так уж активно интересуются ее успехами, так что совесть моя чиста. Будем ждать.

На следующее утро уже сама Варя первой обнаружила свежую картину своей подруги: остановка, на которой стоят двое, — мама и дочка. Мама была изображена уставшей

...