автордың кітабын онлайн тегін оқу Температура тела
Олег Ока

Кітап туралы Қазір оқып жатыр3 Тегін фрагмент

Олег Ока

Температура тела

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Гениальный роман Оруэлла «1984» устарел? Или, наоборот, снова стал злободневным? Злоключения героя — это опыт автора. Это наша жизнь, в книжке всё правда, а правда — гораздо сложнее. Герой не дошёл до суицида только благодаря философской позиции. Но остался ли он человеком? Система ломает не только людей, но и философию…

18+

ТЕМПЕРАТУРА ТЕЛА

— « — Больной, какая у вас температура?

— Комнатная… " —

1

Автобус остановился, двери открылись, и он нерешительно оглянулся на затенённый салон, в полутьме никто не стоял в проходе, желающих на выход не было, и он вздохнул с облегчением — выходить ему. Зачем-то он остановился рядом с водителем и просительно наклонил голову, но водитель равнодушно смотрел на лобовое стекло, и ему были видны только скуластая челюсть, из-за щетины кажущаяся грязной, неровно подстриженный бакенбард и низко надвинутая серая кепка.

— Я надеялся, что вы объясните мне, как найти адрес… Я здесь раньше не был, а ещё рано, народу на улице мало, вряд-ли я найду кого-то, кто покажет, куда надо идти…

— Здесь улочка отходит, неширокая. Метров триста, потом налево, ещё с пол-километра, там найдёте, — водитель говорил с неохотой, только чтобы он поскорее вышел, ему не хотелось стоять, скоро город должен был проснуться, и движение на дорогах станет активней. — Там кто-то будет, вам объяснят…

— Благодарю, — он снова наклонил голову, хотел что-то ещё спросить, но понял, что расспросы сейчас не будут уместны, всё-равно помедлил, спустился к двери, прищурившись, попытался что-то разглядеть внизу, не получилось, и, ещё раз вздохнув, он вытянул ногу, пошарил, держась за поручень, шагнул в темноту и почувствовал, как ботинок ступил в дождевую грязь.

— Удачи, — вслед ему пожелал водитель, то-ли ему всё-же захотелось сказать что-то ободряющее, то-ли просто привычка у него была такая. Дверь с шипением закрылась, автобус, покачиваясь, прошёл мимо, и его задние подфарники растаяли в туманной серости надвигающегося утра.

В прячущейся в темноте стене домов он увидел проём, наверное, та самая неширокая улочка, куда ему предстояло направиться, и где свет ближайшего фонаря мерцал где-то вдали, совсем ничего не освещая, но создавая непроглядные острые тени и полутона, в которых громоздились геометрические плоскости и объёмы. Иногда там угадывались пасти подворотен и двери парадных, иногда светлые прямоугольники зашторенных окон, где горели неяркие ночники, освещая жилища уже проснувшихся и собирающихся по делам жителей. Здесь в самом деле ещё совсем не было прохожих, но несколько раз он ощутил, как мимо него кто-то проскальзывает, почти не видный, но его видели, видимо, хорошо — ни разу не прошли достаточно близко, чтобы задеть, или хотя-бы можно было разглядеть, что это за человек.

Он прошёл, как и предупреждал водитель, метров триста, и остановился. Ему надо было свернуть налево где-то здесь, он пытался что-то разглядеть. Уже выполз после дождя холодный туман, и начавшая разбегаться темнота сменилась не чёрной, но совсем непроницаемой для взгляда мглой, пронизанной волокнами, уплотнениями и клубами не то дыма, не то влаги. Пахло ржавчиной, сырой землёй, один раз он уловил аромат апельсина, или чего-то другого, напомнившего ему этот праздничный запах…

Подойдя к углу здания, он попытался рассмотреть адресную табличку, но совсем не представлял, что будет делать, увидев незнакомое название улицы. Он увидел только угол здания, уходящий вверх, из старых, рассохшихся досок, с сосульками шелушившейся серо-голубой краски, он сделал шаг вправо, потом влево, но так и не увидел никаких табличек, зато потерял ориентировку и уже не смог-бы сказать, с какой стороны пришёл сюда. Потоптавшись в нерешительности, он с неудовольствием ощутил в ботинках неприятную сырость, всё-таки наступил в лужу, а ботинки старые, потрескавшиеся. Надо срочно сушить, подумал он, в такую погоду насморк подхватить, дело решённое.

Из серости перспективы на него выдвинулись две колеблющиеся тени, приблизились, и он напрягся от безотчётного чувства вторжения в его мир. Это оказались двое рабочих, спешащих на смену, уже уставшие от недосыпа и предчувствия тяжёлого дня.

— Спички есть, прикурить? — один приблизился в плотную, от него опустился запах ацетона, вайт-спирита, ещё какой-то гадости, с чем они имели дело на работе.

— Вот, зажигалка, бензиновая, — он будто оправдывался, протягивая зажигалку, — Не можете подсказать, я ищу отель… «У…, — чорт, как его — Глеба»?…

— С непродраных глаз не то, что спички забудешь, без штанов побежишь, — добродушно сказал человек, погружая кончик папиросы в колеблющийся огонёк.

— У меня записано, и номер дома, я сейчас бумажку достану…

— Не надо, — человек возвратил зажигалку, пальцы его, с жёлтыми квадратами ногтей, чуть дрожали, но были хорошо отмытыми, хотя по ободкам ногтей прятались тёмные полоски. Краска? — Вот он, «У спящего Глеба», отель… хм…, прямо перед тобой. Другого здесь нет. Лепёшки на завтрак у него хорошие, пышные, горячие, прямо со сковороды.

— А кофе — дерьмо, — встрял до того нейтральный попутчик, и отвернулся, словно жалея, что вмешался в чужой разговор.

— Это точно, — согласился рабочий. — Вот оно как, вот прямо, три метра, вон там вывеска видна, над дверью. Спасибо за огонёк, всего хорошего…

И они ушли, растворились в ещё не разошедшемся тумане.

2

В последнее время (Месяц? Пол-месяца? Иногда ему казалось, что это была вся его жизнь, он не мог сказать этого с уверенностью.) его преследовали две вещи, как будто никак не связанные между собой, да и с его жизнью тоже. Тем более, что и явления это были из разных реальностей и разных сущностей…

Один и тот-же сон с постоянно меняющимся сюжетом, но неизменной сутью, он был напоминанием о созданном его воображением мираже. Он придумал себе жену, и даже назвал её выдуманным именем свою маленькую, но такую уютную кухню. И он стал воспринимать этот уголок бытия, как человека, единственного, самого близкого существа, заранее знающего твои самые сокровенные желания. Этот сон был больным напоминанием о тихом, необретённом счастье, не зависимом от грязного обмана жизни, рождающем покой и уверенность, которые совсем не соотносились с реальностями жизни. Это была как-бы сказка, переделанная из сюжетов книг и фильмов, разноцветный витраж, где герой сам строит свою жизнь, не глядя по сторонам, только в себя и свои помыслы, не обращая внимания на сонмы тёмных сил. А когда они слишком сильно досаждают ему, он небрежно избавляется от них, ни минуты не переставая быть самим собой, уверенным в себе и своей чистоте, спокойным перед будущим, уверенным в своей удаче…

Откуда мог взяться такой глупый сон? Может быть из голливудских поделок о сверхчеловеке, знающем, что его счастье никуда от него не денется? Может быть из детских книжек, названия которых давно забылись?

Странно, но когда он неожиданно для себя сопоставлял эти два сна, ему вдруг становилась очевидной их нелепость и несопоставляемость… Они противоречили друг другу, они не могли быть частями чего-то целого, гармоничного и обоснованного…

Но ведь ещё был и антипод этих видений. Он существовал в реальности, потому что в грёзах ему не было места, только намеки, не мешающие сказке, но только подчёркивающие её волшебство.

Чёрная тень неизвестного, повсюду преследующего, проникающего в самые неожиданные места и в самое неподходящее время… Однажды этот неизвестный вдруг вдвинулся у окна, из-за шторы, за спиной начальника отдела, грозного А. В. Тиова, вызвав даже нервный вскрик и недоумённый взгляд хозяина кабинета… Но кто это был? Пятно его лица было всегда искажено злобной сардонической ухмылкой, показывающей, что ему известно нечто… А однажды, и опять в самый неподходящий момент, у него перехватило дыхание, а в сердце поселилась невидимая и неощутимая металлическая заусеница, иногда пронизывающая грудь острой болью — А ВДРУГ этой ненавистной тени известна его самая дорогая и тщательно укрываемая тайна?

3

Жена

Он назвал свою жену Лидией. Из всех женских имён это казалось ему наиболее женственным. А женой он считал свою кухню — такой уютный уголок слева от входной двери, отделённый от пространства комнаты занавеской для ванной, он как-то случайно увидел её в магазинчике мелочей для дома, и ему понравился рисунок — жёлто-зелёные бамбуковые стволы, смотреть на них было спокойно, ни о чём не думая, и это ему нравилось. На кухне был холодильник, небольшой, но надёжный, он привык к нему и о замене не думал. Стол с электроплиткой и мультиваркой. (Чайник стоял на микроволновке, которая в свою очередь покоилась на холодильнике.) Ещё имелся кухонный стол с хлебницей и с тремя полками, заставленными коробками с чаем, кофе, специями и ещё всякой ерундой.

Он приходил в это пустое сочетание плоскостей, закрывал дверь, будто отрезая себя от всего, и оставался наедине с собой. В комнате ему было скучно, там были книги, которые он помнил до строчки, после десятков прочтений и смакования особо понравившихся мест, которые менялись с течением времени и обстоятельств, был маленький телевизор с пыльным экраном, который он иногда включал для фона, когда ложился на диванчик в преддверии сна, выкуривая последнюю сегодня сигарету… Нечего было делать в этой неуютной спальне, отгороженной от улицы дырявыми листьями непонятного растения, никогда не цветущего, а может быть и вовсе не живого. И он садился на табурет, укрытый красивой войлочной накидкой, включал чайник, чтобы заварить кофе. А иногда готовил что-то совсем простое и повторяющееся… Ему было спокойно, и он придумывал, какой бутерброд ему сделать к кофе. В голове всплывали лица и ситуации прошедшего дня, они уже не имели к нему отношения, они просто были и ушли, чтобы освободить место для дня, будущего завтра, и он уже заранее предвкушал завтрашний вечер, когда будет сидеть здесь-же, в этом маленьком пространстве, где никогда и никого, кроме него, не будет…

4

Настороженно повернул он литую холодную ручку двери, нерешительно оглянулся на начавшую просыпаться улицу, где ещё не было прохожих, но уже жило чувство, что в следующее мгновение эта пустота оживёт шагами, голосами, мельканием разноцветных пятен и движением тел. Вздохнув, он отворил чуть скрипнувшую дверь и вошёл в помещение, не зная, что его там может ждать. Конечно, ничего необычного…

Здесь было очень тепло, это он ощутил в первую очередь, и это не было тепло, охватывающее тело при входе в более тёплое пространство с холодного воздуха. Здесь в самом деле было жарко, и сразу захотелось расстегнуть пальто, сбросить его на спинку стула и ослабить узел галстука. Похоже, что здесь заботились о системе отопления, но не только это — справа от входа, у торцевой стены, где не было окон, располагался камин, настоящий, из потрескавшегося красного кирпича, и в нём горели поленья, аккуратно наколотые, небольшие, и огонь был не яркий, но от него исходили пласты тёплого воздуха и запах древесины.

Сняв шляпу и держа её в руке, он оглянулся, как-бы ища вешалку, на самом деле его это не беспокоило, он просто неосознанно проверил, нет-ли сзади, за спиной, или в углу у двери кого-то… Потом повернулся к располагавшейся напротив двери стойке, за которой стоял хозяин заведения… как его? Спящий Глеб? Может быть он и спал стоя и с открытыми глазами, потому что при появлении клиента ничто не отразилось ни на лице его, большом, с грубым рельефом морщин под почти квадратными провалами глазниц, как у странной птицы, часами сидящей на скале, подобно часовому вечности, ни в фигуре его, будто живущей в глыбе застывшего стекла, которую обтекает вечность, и время проходит мимо, махнув рукой. Таков был Спящий Глеб, и было ощущение, что таким он был всегда, и существовал всегда именно таким, не меняясь с самого его явления в этом мире.

И всё-таки Спящий Глеб не спал, потому-что при приближении гостя его почти невидимые губы чуть шевельнулись :

— Чай, кофе?

— Кофе. Просто кофе, без сахара и молока. И… яичницу, если можно…

— Ветчина?

— Нет. Просто пару яиц.

Не поворачивая головы и не повышая голоса Глеб проговорил :

— У нас посетитель. Чёрный кофе и яичница из двух яиц.

Сказанное относилось к небольшому окошку справа от Глеба, и там, видимо, услышали, потому что почувствовалось движение, раздались звуки кухни, такие привычные.

— Мне-бы ещё…

— Комнату?

— Да, я здесь по работе… Два-три дня… не больше.

— Комната на двое суток и завтрак. Восемнадцать, сорок. Распишитесь в книге. Имя?

— Простите? А, да… Сн — ов. Командировка от мэрии.

— Сн — ов… Распишитесь здесь. — хозяин сгрёб выложенные на стойку деньги. — От мэрии. Интересно, что здесь могло понадобиться мэрии? Это как верблюд забредёт в Антарктиду. Не знаете?

— Нет, я не был в Антарктиде. А я здесь для получения некоторых данных об особенностях и недостатках инфраструктуры…

— Понятно… Нет здесь никаких данных. Как в Антарктиде. Впрочем, ваше дело. Комната два, по лестнице наверх, справа. Туалет в коридоре слева.

В окошке появился край подноса, на котором стояли чашка кофе и блюдо с яичницей. На пластмассовой тарелочке лежали три истекающие маслом жёлто-коричневые лепешки. В розетке было что-то жёлтое, похожее на соус, но потом оказалось, что это мёд. Очевидно было, что лепёшки здесь являлись фирменным блюдом, и ими наделялся любой посетитель без специального уведомления. Впрочем, они действительно были хороши.

Выбрав столик у окна, он наконец освободился от пальто, накинув его на спинку стула, и вернулся за подносиком. Глеб, видимо, решив, что исполнил свои святые обязанности гостеприимного хозяина, вернулся в обычное состояние. И это было хорошо и вселяло уверенность в жизни.

Он медленно съел яичницу и принялся за кофе, действительно оказавшийся со странным привкусом, который немного перебивали кусочки лепёшки, обмакнутые в мёд. Его не покидало чувство настороженности — слишком всё обошлось гладко, и это было не то, чтобы неправильно, но всё-таки дело было непривычным, новым для него, статистика не входила в его номенклатурные обязанности, и он ожидал подвохов… Впрочем, за дело он ещё и не взялся. Покосившись на портфель, он подумал, не просмотреть-ли ещё раз лежавшие там документы, но решил заняться этим наедине, в комнате, где не будет отвлекающих факторов, и можно будет полностью отключиться от окружающего.

5

Помещение наполнялось людьми, дверь приотворялась, впуская порции ночной сырости, и это действовало ободряюще. Заходили по двое, трое, устраивались за столиками, которых было только три, или становились к стойке. По сторонам камина к стене были привинчены две доски, опирающиеся на точёные ноги, люди ставили свои подносики на них, принимались за завтрак, нахохленные, как ночные лесные птицы. Сначала это были рабочие, они быстро уходили, переговариваясь короткими фразами, от них пахло трубочным табаком, или дешёвыми папиросами, они были хмуры и не оглядывались по сторонам. Потом стали появляться служащие офисов. Эти были общительнее, они раньше выходили из дому, чтобы иметь время по дороге пообщаться со знакомыми, узнать новости, или рассказать свои.

За его столик уселись двое, в одинаковых серых плащах и костюмах в тонкую полоску, в одинаковых диагоналевых галстуках, видимо сослуживцы, из какой-то конторы по продажам, они в пол-голоса стали обсуждать котировки акций, поглядывали по сторонам или в чашки кофе, и Сн — ов решил, что пора уходить из зала. Когда он проходил мимо хозяина, тот, не поворачивая головы, но так, чтобы его было слышно, проговорил :

— Ключ в двери, бельё в тумбе. Обед после двенадцати.

Он задержался, поглядел на Спящего Глеба и сказал :

— Всё дело в причинах. Главное — понять причины.

— Вы чертовски правы, приятель, — отозвался хозяин. — Особенности и недостатки именно в причинах. Только они от нас не зависят.

Ему захотелось возразить, но он не мог сразу сообразить, что сказать и только кивнул и пошёл по лестнице, неся пальто, перекинутое через руку, в которой он держал шляпу.

Комната оказалась такой, как и предполагалось, чем-то похожая на его собственную спальню. Здесь не было полок с книгами и репродукций известных художников в дешёвых рамках, а за растением на подоконнике, похоже, тщательно ухаживали. За окном уже был день, но солнце ещё не согрелось, и его свет не был тёплым.

Он повесил пальто на плечики, пиджак на спинку стула, ослабил узел галстука и прилёг на плоскую кровать, чтобы дать отдых ногам. Ботинки он поставил на тёплую ребристую поверхность старого радиатора отопления.

Нелепое создание человек. Какое-то неопределённое. Обиженное жизнью, обиженное смертью. Тело его принадлежит материальному миру и подвержено всем его напастям, влияниям и взаимодействиям. Оно подчинено его непреложным законам, и не умеет отгородиться о их неумолимого воздействия. А душа здесь незнакомый гость, к которому относятся предусмотрительно, не зная, что он из себя представляет, и чего от него можно ожидать. Но гость приходит и уходит. Иногда он оставляет заметку в памяти людей, иногда его посещение проходит без следа, и никто не знает, что он был здесь, просто в роли наблюдателя, или звена какой-то цепи событий, но звена незначительного, важного только своим присутствием. И он сам понимает свою незначительность, и старается её презреть, выстраивая себе заметную роль в обществе. У некоторых это получается в силу их энергии, направленной на достижение определённой цели. Но многие так и остаются ничтожеством, упиваясь призрачной властью, которая основывается лишь на деньгах и вхождении в определённые круги, где главное — круговая порука.

Он думал о своём боссе А. В. Тиове. Они были знакомы уже двенадцать лет, когда того перевели с окраины в центральную администрацию вторым заместителем отдела коммуникаций, а Сн — ов из младших клерков стал специалистом со своим рабочим столом. У них не было ничего общего, и они так и не сблизились за эти годы, хотя босс, тогда ещё не ставший Всесильным Боссом, никак не показал себя с отрицательной стороны. Он просто был из другого слоя жизни и на подчинённых смотрел только как на инструмент для поддержания своего положения и возможностей продвижения по службе. Он был карьеристом, но не из истеричных, ломающих покой и порядок учреждения, а карьеристом вдумчивым и объективно сознающим свои реальные возможности.

Никаких отрицательных эмоций эти размышления не содержали, он сам не понимал, зачем он думает о боссе именно сейчас. А потом он задремал, потому что знал, что предстоящая работа — чистая формальность, требующая грамотного отчёта, содержащая цифры и факты, но вряд-ли будет иметь практическое применение, мелькнёт где-то в реестрах статистики и благополучно канет в лету пыльных архивов, или папок компьютерных файлов за бессмысленным кодом шестизначного номера. Многие-ли наши работы, дела, расчёты, ожидания и надежды воплощаются в реальность, улучшая жизнь людей?…

Ему снилась Лидия. Но не кухня, а женщина, странно напоминающая лицом и фигурой знакомую, которая когда-то занимала в его жизни большое место, но место это так и не было реализовано по причинам, ему до сих пор не понятным. Да он и не старался их понять, ведь всё-равно это давно прошло и возврата к нему быть никак не могло. Как… например, как к вчерашнему дню…

6

Время белых ночей ещё не пришло, день уходил быстро, и когда он открыл глаза, за окном было темно. Неужели он проспал весь день? Конечно, предыдущая ночь была слишком короткой, но он привык засиживаться за работой до поздней ночи, обычно это не ломало графика дня, и проспать до вечера было аномалией. И не было тяжести долгого сна, будто он спал не больше часа. Включив свет (ноги подгибались, как если-бы он действительно лежал очень долго), он глянул на свои старые потёртые наручные часы, не поверил глазам, потряс рукой и приложил часы к уху. Они исправно отсчитывали мгновения, секундная стрелка судорожно перепрыгивала деления секунд. Было всего одиннадцать часов дня. Но почему темнота за окном? Может быть нагрянула ранняя весенняя гроза, и небо затянуто плотным одеялом чёрных туч? Подойдя к окну, он нагнулся над листьями неведомого цветка, намереваясь разглядеть творящееся снаружи, но там была ночь. Глубокая чёрная ночь, ущелье улицы, где внизу шевелился покров теней, по улице двигался сплошной поток людей, в полной тишине люди шли, как живая река, мерно двигались руки, подошвы ботинок шуршали по брусчатке, и в этом шествии не было объяснения и осмысленности…

Он вдруг ощутил присутствие своего таинственного спутника, тоже напрочь лишённого смысла, и вот это действо за окном явно было связано с ним. Чёрный человек, как тень, преследующая своего хозяина. Необъяснимое воплощение тёмной стороны души, всего, что порабощает, и с чем невозможно справиться. Конечно, ему были знакомы классические образы этого явления. Ворон Эдгара По, Чёрный человек Есенина, Голем Майринка, Человек без лица Бестера. Но своего чёрного человека он не боялся, его это не трогало. Только неожиданные появления действовали на нервы, как ночной скрип половых досок в пустой квартире, где заведомого не было никого, кроме него, как вдруг бросившаяся под ноги тень пролетевшей птицы в ясный день, или неожиданно вырвавшийся сзади автомобиль, приближения которого не слышишь, задумавшись неизвестно о чём… Его кошмар не был кошмаром, но был надоевшей загадкой, которую не хотелось разгадывать, если-бы не постоянная, зудевшая мысль — что ему надо? Ведь у любого явления должна быть причина, должен быть смысл, как у любого явления, соотносящегося с человеком. Для этого надо это явление осмыслить. А для того, чтобы осмыслить, нужны какие-то определяющие точки, мотивы, связи, взаимодействия. Здесь не было ничего. Он просто появлялся, чтобы исчезнуть и снова явиться в любое мгновение. И эти явления не определялись поступками, или мыслями, или побуждениями — им не было причины. Как внезапное и нестерпимое ощущения зуда где-то на теле, куда невозможно дотянуться рукой. Или чувство чужого взгляда. Постоянное нестерпимое ощущение присутствия кого-то рядом, невозможность остаться наедине с собой, это угнетало и вызывало ощущение некого наказания за проступок.

Фантом воспринимался, как условность, управляющая нашей судьбой, не подвластный нам фактор, существующий за гранью реальности. Выдвигаемые им категории не подлежали выбору, мы можем только слепо подчиняться, принимая их неизбежность, или-же взывать к Богу в мольбе о помощи. Мы можем пытаться как-то отсрочить неизбежное, тратя ресурсы, время, здоровье, и отступить, теряя веру и надежду… Это не имеет никакого значения. Что в силах человека — только следовать предназначению, сознавая, что может быть гораздо хуже, и наши старания могут приблизить это худшее. Это судьба… Сказочная, придуманная для себя жизнь, и кем-то придуманная, ненужная реальность, мешающая жить.

И только Лидия спасала его от этого вторжения в личное пространство. Лидия сама была его личным пространством, которое само отгораживалось от всего, что пыталось вторгнуться, нарушить, поломать, взорвать… Она была сейфом, который открывался только для него, и код к замку был в его душе, недоступный никакому самому опытному взломщику.

Вот только сейчас он был совершенно один, в незнакомом месте, открытый любому воздействию, без всякой защиты, без какой-либо точки отсчёта реальности, отталкиваясь от которой можно выстроить свой привычный мир… Но фантасмагорическое действие в придуманной за окном ночи было совершенно лишено целесообразности, просто ночной кошмар. Конечно! Мысль пришла в голову и осветила темноту за окном. Он спал!

7

Наконец, он проснулся. Нужно было продолжать жить. За то время, что он пребывал во сне, погода изменилась, надвинулась привычная хмурость неба, и это успокаивало; в Вечном Городе весёлый солнечный свет превращал действительность в недействительность, делал происходящее сказочно неправдоподобным, как оазис в раскалённой пустыне. Заказав обед в номер на два часа (Спящий Глеб, одним глазом смотрящий круглосуточный новостной канал, молча кивнул.), он вышел на ступени и оглянулся на обе стороны улицы, будто ожидая, что из-за ближайшего угла вновь, как во сне, хлынет вдоль ущелья чёрная, молчащая река зачарованных людей (Или это были только тени?). Для начала он хотел просто пройтись по району, послушать разговоры толпы, составить общее впечатление. Конечно, ему были знакомы сводки от местной администрации, но кто полагается на официальную статистику? Тем более ему нужно было положение не в промышленности, или торговле, где можно найти точные цифры в документации, а такая шаткая вещь, как инфраструктура, где количество не всегда показывает истинное положение вещей, а зачастую прикрывает хищения, бюрократство, демонстрирует показное рвение чиновников, но не отражает удовлетворённость жителей услугами официальных служб.

Город жил своими ежедневными заботами, совершались привычные дела, доведённые до ритуала, звучали в миллионный раз одни и те-же фразы, проходились изученные до трещины в асфальте маршруты, и в транспорте человек обегал взглядом лица пассажиров, опускал глаза, встретившись взглядом с каждый день виденными лицами. На остановках, перед информационными стендами, у прилавков магазинов произносились ежедневные глубокомысленные сентенции. Люди постоянно менялись, отслужив свой срок, и уходили в никуда, на их место становились повзрослевшие дети, исполняющие те-же правила, проходящие те-же маршруты, произносящие те-же фразы. Ничто не менялось в городе. Появлялись новые рекламные плакаты, просто одно цветовое пятно сменялось другим, где-то за пределами очерченного круга происходили важные дела, никак не касающиеся горожан, не имеющие значения в этой жизни. Где-то в другом мире сменялись правительства, менялись лозунги и враги, враги становились друзьями, и им надо было помогать. Строились военные базы, газопроводы, продавались территории. Постоянно нависала угроза войны, потом она размывалась и забывалась.

Обходя толпу, он улавливал обрывки обычных разговоров, жалоб, язвительных замечаний, потом, отойдя на несколько метров, доставал из кармана блокнотик и делал записи, чтобы потом определить тенденции настроений, претензий, желаний и потребностей. Расспрашивать людей было бесполезно, у каждого свои больные места, проблемы, родственники и здоровье. Люди говорят только о том, что болит здесь и сейчас, это для них самое важное. Время летело рывками, которые вдруг складывались в часы…

В продуктовых рядах, блуждая в стеклянных лабиринтах витрин, заваленных упаковками заграничных деликатесов с яркими наклейками ничего не говорящих названий, он почувствовал голод и, машинально отмечая в блокнотике наиболее привлекательные для покупателей витрины, уже стал выискивать места, где не только продают и покупают, но и кормят. Попутно он слушал и доносящиеся обрывки разговоров, всё это он знал, и записывать здесь ничего не надо было. Всё дорожает, а доходы падают — это он слышал уже лет сорок. Эта «новость» не ызывала уже ни раздражения, ни неприятия, люди привыкают ко всему. Но один разговор почему-то задержал его внимание, он даже остановился, изображая глубокое размышление. Разговаривали две женщины неопределённого возраста за планкой, когда 10—15 лет не имеют значения. Говорила одна, вторая внимательно слушала, кивала и думала о своих бедах :

— Ему стукнуло шестьдесят восемь. Я говорила ему ещё когда началась эта заваруха с пенсиями — «Давай выберем надёжную компанию и будем откладывать!». А этот маразматик смеялся, мол, на наш век хватит! И вот потерял место, из-за формальной ошибки! Конечно, в его возрасте это возможно, мозги уже не те, что двадцать лет назад… Судиться с хозяином? Это даже не смешно. И сидит теперь без работы и пенсии. А у меня — всего двенадцать, и это ещё хорошо, у других меньше! Шесть квартплаты, и на шесть живём вдвоём. А посмотри, что творится, килограмм мяса стал восемь стоить. Нет, в одиночку сейчас не проживёшь, надо держаться друг друга… Мой-то и курить бросил, а на что? Ждём конца, а ведь многие и этого себе позволить не могут!

Его отвлёк запах съестного и, заглянув в тупичок, он увидел вкусную вывеску, изображающую толстощёкую физиономию, жующую сардельку. Рядом с физиономией почему-то была изображена рука, держащая кружку пенного напитка, и надпись: «И вот, заходим, живое мясо!»

Он подумал, заколебавшись, но есть хотелось, и он зашёл, презрев людоедское приглашение. Здесь был тот-же многоголосый неразборчивый шум, что и рядах, только люди не шли, вытягивая шеи, а жевали, запивая из кружек, отмахиваясь от назойливых насекомых, и он привычно отметил отсутствие санитарного контроля, но записывать не стал, зная, что в таких заведениях что-то записывающие люди вызывают пристальное внимание и негативную реакцию. У проходящего разносчика он взял блюдо с овощами и сарделькой, кружку пива, пристроился за углом длинного узкого стола и стал сосредоточенно жевать.

Сзади кто-то произнёс возмущённым голосом: — «Инетчик конкретный!», и он инстинктивно обернулся, о чём тут-же пожалел, присутствующие с безразличным видом жевали салат, сосиски, запивали из кружек, никто не ругался, всё было благопристойно… Отвернувшись, он возвратился к своей капусте. Конечно, он знал значение вырвавшихся у кого-то слов. Он даже помнил, как ещё в школе с друзьями нерешительно осваивал сетевой сёрфинг и начала программирования, как погружался в очарование всеведущего блогинга, хотя уже тогда отчётливо было видно, что многие сайты имеют строго направленную начинку, а блоги явно срежиссированы и нацелены на рекламу и зарабатывание денег в ущерб объективности. И всё это было тщательно деполитизировано. А потом интерес к инету стал быстро падать, популярные личности на поверку оказывались мошенниками, завязанными в финансовых аферах, и всемирные сети в сознании общества превратились в клоаку экономики, лишённые всякого культурного смысла. «Инетчик» стало заборным ругательством, сами сети официально подвергались критике, обструкциям, ограничивались в информационном и правовом пространстве. Был принят ряд законов, вполне двусмысленных, но явно направленных на усиление национальной идеологии, прошло несколько показательных процессов с показательными результатами, и всемирные сети стали местечковыми средствами коммуникации торговых корпораций и рупорами региональной политики. От самодеятельных блогов отворачивались с презрением и подозрениями в мотивах мошеннических и преступных. Связи с ними тщательно прослеживались надзорными организациями государственных ведомств, и такие граждане ставились на особый учёт, попадая в категорию ненадёжных и склонных к нарушению законности.

Доев рагу, он вытер салфеткой руки, облегчённо вздохнул и прислушался к желудку. Изжога намечалась, но пока не беспокоила, он сделал последний глоток из кружки с безалкогольным пивом и не спеша вышел из заведения. Глаза тут-же стали слипаться, материал для резюме был собран в достаточном количестве, можно было вернуться в отель Спящего Глеба, пообедать уже основательно, и составить предварительные тезисы. И отдохнуть. Такой возможности — дневного сна — у него не было уже давно, и хотелось дать телу и нервам возможность воспользоваться случаем.

8

«Вирджиния», как всегда, издавала обворожительный аромат, и, чтобы хоть немного приглушить его, Грег размял сигару сильными пальцами. Поморщился от оглушительных криков чаек и ослепительного карибского солнца, чорт, даже зеркально-чёрные стекла очков от Вирогуччи не помогали, глаза устали от весёлого света и отблесков на ослепительной глади океана. Наконец сигара вздохнула и выбросила небольшое облачко дыма, которое тут-же приняло форму двух округлостей, всё по программе, реклама не врала. Да и какая реклама сейчас врёт, что говорят, то и делают, конкуренция, чорт её возьми, всех уравняла в правах. Ты достоин лучшего, ты его и имеешь. Или оно тебя? Кто разберёт… Грег вздохнул, поправил на ремне боевую сумку и, прикрыв правый глаз, посмотрел график времени. Личная авиетка опаздывала на три секунды, но и это было в пределах нормы, беспокоиться нечего. Можно вспомнить сладкую ночь с мулаткой Джинн, а ведь это было в самом деле сумасшествие, давно он такого не испытывал, и такие мгновения ещё мирили его с серой тоской жизни… А как она делала… М-м-м… Грег даже зажмурился, снова ощутив жаркую гаванскую ночь, рокот океана, соль на коже, от которого долго оставался вкус на губах, особенно от внутренней поверхности упругих бёдер.. а потом было купание в прибрежной лагуне, совокупление на песчаной прогалине в зарослях кораллов, и любопытствующие глаза глупого осьминога, особенно когда он попытался просунуть щупальце в ту-же расселину, которой только что воспользовался Грег, и взвизгнувшая от неожиданности Джинн, ощутившая восхитительную упругость неожиданно изгибающегося образования там, где только что был твёрдый инструмент Грега… Это было что-то. И низкое звёздное небо…

Ощутив прикосновение к плечу, Грег вздрогнул, вернувшись в свою действительность. Это была авиетка «Алина».

— Что нам предстоит, сэр?

Господи, приключения с женщинами делают мужчину идиотом. Идиллистическим недоумком. Он совсем забыл о предстоящем деле, а ведь не прошло двадцати минут, как к нему подключился мистер F и обычным отеческим тоном приветствовал :

— Привет, сынок. Надеюсь, не прочь позабавиться?

— Интересное дело?

— Ты-же знаешь обстоятельства, всё, как обычно, А. на реабилитации, Б. на лечении, В. проходит деструктурализацию… Короче, кажется, только ты способен помочь нам. Дело срочное, как всегда. Важность второй степени. Готов?

— А подробнее?

— Финансы. Тебе известно, что некоторые Дома рвутся к реваншу и возвращению былого приоритета в экономике. На этот раз речь идёт о разбалансировке бюджетов внешних планет. Есть мнение, что готовится ряд мероприятий, могущих разрушить инфраструктуру Нептуна, Плутона, Мега-Плутона и Альфы-Плутона. С чего думаешь начать?

— Какая разница? С информации и возможных заказчиков.

— С Богом, сынок, мы надеемся на тебя…

— Сэр? — опять «Алина» прервала его мыслительный процесс, несносный механизм!

Грег на минуту задумался, сориентировался в обстановке, наметил ближайший порядок действий :

— Курс 36, северо-запад. Порядка двух тысяч километров…

— Вашингтон, сэр?

— И, конкретно, семейка Варгос.

Он уселся в мягкое кресло коричневой замши, прозрачный купол сомкнулся вокруг него, и земля унеслась далеко вниз. Справа до горизонта ослепляла глаза гладь Атлантики, слева расстилалось колючее покрывало болот Флориды.

Предстояло обычное дело, как всегда — спасение демократического мира. Всё было нормально, но что-то всё-же мешало, что-то притаилось за гранью сознания… Предчувствие? Чорт! Думать никогда не было его прерогативой, да и с логикой Грег не дружил. В конце концов, он махнул рукой — где-то за горизонтом поднимался шпиль монумента перед Белым домом. Там надеялись на него…

— Я полагаю, площадка отеля «Лабрадор». Дорога займёт девятнадцать минут. Занятие? Думаю, реклама?

Грег протестующе застонал.

— Реклама должна быть навязчивой, сэр.

— А о тупости рекламы там ничего не сказано?

— Новые препараты для увеличения либидо…

— Недавно я видел рекламу новой модели авиетки, кажется, называется «Безмолвие». Полное отсутствие рекламных роликов…

— Намёк понятен. Тихая музыка, сэр. Или предпочитаете поп-кибер-панк?

— О моих предпочтениях тебе известно лучше меня. Но сейчас что-нибудь релаксара…

Он задумался. Его беспокоил один и тот-же повторяющийся сон, он приходил вновь и вновь на протяжении последней недели. Беда была в том, что содержание сна совершенно не задерживалось в памяти, только какие-то грязные картинки, чёрно-белые, будто из фильмов трёхсотлетней давности. Странные городские пейзажи, убогие лачуги с непрозрачными стёклами окон, люди, смешно одетые и смешно говорящие. Нелепые средства передвижения… Ему казалось, что однажды он даже видел верховую лошадь. Всё это воняло и дымило. За исключением лошади… Нет, лошадь тоже воняла…

— «Алина»! Проведи диагностику психики. Ничего серьёзного, беспокоит только сон, повторяющийся сон, никак не связанный с реальностью. Успеешь?

— До посадки четыре минуты. Времени достаточно…

Из панели впереди выдвинулись щупальца диагноста, серебристые диски прижались к вискам, приятно закололо кожу. Это длилось недолго.

— Патологий не обнаружено, все показатели в норме. Сосуды, нейросеть не нарушены. Я не вижу причин для беспокойства.

— Спасибо.

— Может быть остаточные впечатления от последних развлечений?

— Ты на что намекаешь? Впрочем… Приехали? Оружие?

— Обычное, сэр, нейронейтрализатор…

Снизу выдвинулся лоток. Не глядя, Грег нащупал рукоятку, потянул, и уже готов был сунуть оружие в кобуру, но замер. Это не было его обычном оружием. Тяжёлая, холодная металлическая штука, это в принципе не могло быть ручным оружием.

— Что это?… Ты что мне даёшь? Что это за механизм?

В руке он держал уродливое подобие старинного пистолета, которое можно было увидеть только в историческом музее… Огнестрельное? Кажется, это называлось так.

Из панели выдвинулся глаз и покружил вокруг предмета.

— Я не знаю, что это такое, — растерянно сказала «Алина». — Это не могло попасть ко мне. Это какая-то ошибка, требующая исправления… — смешно и страшновато было слышать в речи искусственного интеллекта нотки неуверенности.

— Так, исправь! Мы уже приехали. — он с отвращением бросил механизм в лоток, вытер ладонь о шорты, понюхал — пахло, почему-то, нефтью, ещё чем-то техническим, органическим, химическим, отвратительно, в общем…

— Извините, сэр, я в недоумении. Оружие заменено.

Теперь это был самый обычный нейтрализатор, такой привычный и родной, надёжный и прошедший с ним множество дел…

— Алина, — помолчав, тоскливо сказал Грег, — в данном случае я обращаюсь к тебе не по коду, а по имени… Как к другу. Понимаешь? Ты можешь сказать мне, что всё это значит?

— Я не понимаю. Конкретизируй вопрос. О чём ты спрашиваешь?

— О жизни. Всё, что мы с тобой делаем. Какой в этом смысл?

— Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду под термином «смысл». Если это то, что имеется в результате, я могу сказать. Как другу. Результат не имеет смысла. Ноль. Это ложь. Это нецелесообразно, это не имеет конкретного результата, это не имеет цели, это не имеет смысла. Такие вопросы могут нарушить мой алгоритм, замкнуть логические цепи. Не задавай больше таких вопросов.

9

Он проснулся от уже входящей в привычку головной боли, и тут-же вспомнил, что забыл зайти в аптеку. Боль ворочалась в висках и жила за ушами. По затылку она переливалась в шею и плечи. В плечах она задерживалась надолго, и это вызывало беспокойство; где-то он прочитал, что это симптом сердечной недостаточности. Что-ж, свою жизнь он почти прожил, до пенсии дотянуть проблематично, да и будет-ли она… Он считал, что имеет уже право на смерть.

От сна в памяти остались только размытые радужные пятна. Он и не пытался восстановить сюжет, мало-ли что сознание выстроит, пытаясь вырваться за рамки профилированного бытия, в потоке ассоциаций могло оформиться всё, что угодно. Главное, что там не было и не могло бытьтёмной тени, всё-таки сны ещё были его вотчиной, он сам определял их содержание, и тени там не имели ни сути, ни значения. Содержания снов, как и наши мечты, есть результат чувств, не инстинктивных, рефлексорных реакций на негативные стороны жизни, а движущие силы души, направленные на позитивное восприятие жизни. Чувства это ответ на наши надежды и ожидания, которые вдруг становятся реальностью. Они рождаются в душе незаметно и независимо от желания, они не взрываются, как страх, зависть или гнев. Нельзя заставить себя полюбить кого-то, или восхищаться произведением искусства, которое не находит отклика в душе. Рационально можно признать красоту, гармонию, гениальность. Но это всё-равно, что сказать: -«Да, это мне нравится», или «Не нравится, а почему — не знаю».

Бывает, что чувство вспыхивает, как озарение, и открывается новая ослепительная грань бытия, о которой и не подозревалось. Но часто после такой вспышки приходит и разочарование, когда объект преклонения уже стал привычкой, и начинаешь рассматривать его подробно, анализируя и сравнивая. Находишь аналоги? И чувство проходит, остаётся только холодное признание факта.

Но иногда видишь нечто, поначалу не задерживающее внимания, серенькое, и равнодушно скользишь по нему взглядом: — «Вот ещё одно…". Проходит какое-то время, и что-то заставляет возвращаться и вглядываться пристально, и ты начинаешь препарировать впечатление. С удивлением осознаёшь метаморфозу — чем глубже открывается сущность, скрытая незначительной оболочкой, тем сложнее оказывается содержание, срез за срезом открывающее новые смыслы и гармонию между ними. Эти откровения завораживают, заставляют искать дальше, становятся необходимостью и привычкой, подчиняют, наподобие наркотиков. Как больной библиофил, наткнувшийся на манускрипт забытых веков, ты листаешь хрупкие страницы откровений, и, отрываясь от них, не можешь вернуться в реальность, где всё навязано, изучено, и не вызывает интереса, потому что не выходит за рамки обыденности.

Но жизнь сильнее чувств, атрибуты реальности заставляют отодвигать предмет обожания в сторону, он начинает вызывать боль контрастом и несовместимостью с размеренным течением будней. Чувство не пропало, оно подавлено, сознательно отодвинуто в сторону, оно ничего не определяет, кроме состояния души. И только иногда, когда давление бытия становится невыносимым, ты вдруг смотришь на свою женщину сумасшедшими глазами, или открываешь давно пережитую книгу, и самозабвенно погружаешься в них. Это как перезагрузка души…

Но надо было приниматься за работу. Однако прежде одна деталь сна вдруг высветилась в памяти и заставила задуматься — герой его снов тоже видел сны. И сны эти, как зеркало, отражали его настоящую, реальную жизнь. Были-ли они альтернативой насыщенной приключениями жизни выдуманного супермена, или супермену тоже было неуютно в вихре подаренной ему жизни, и он в подсознании мечтал о прозе и размеренности. Где скрывался истинный смысл — здесь, в монотонной жизни офисного червя, или на берегах сказочных морей?

10

О работе он не думал. Четырнадцать лет назад он перешёл из обанкротившейся маленькой посреднической фирмы в региональный муниципалитет простым регистратором входящей почты, и это всё, на что он мог вообще рассчитывать на рынке рабочей силы, где он старательно отмечался в течении восьми месяцев, существуя на жалкое пособие по безработице, 90% которого уходило на квартплату. И он считал, что ему фантастически повезло. Тогда у него появилась Лидия, и с первого жалованья он устроил праздничный ужин. На столе стояла коробка синтетического сухого вина и несколько мандаринов. Из сублимированного куриного фарша он пожарил три котлеты. Что-ж, диплом общей экономики сыграл свою роль, и пятнадцать лет стажа по специальности консультанта, и отзыв от прогоревшего работодателя, всё-таки консультант прогоревшей фирмы реноме негативное, и он тогда был приятно удивлён, только через некоторое время сообразив, что дело не в везении, а в смене политического курса. Теперь это было делами давно ушедшими, эмоций не вызывавшими, должность регистратора не требовала специальных знаний, только внимательности и аккуратности, и чтобы оставаться специалистом, ему приходилось несколько раз платить за курсы переквалификации. И это тоже сыграло свою роль, когда на освободившееся место младшего сотрудника в отделе коммуникаций был объявлен конкурс…

Инфантильные мечты о прорыве в науке, о пользе цивилизации, о памяти в веках, давно если и вспоминались, вызывали лишь усмешку и недоумение, ведь кто-то же двигал прогресс, но эти мысли заставляли невольно оглядываться в ещё большем недоумении. Прогресс, несомненно, был. В высоких технологиях, о которых передавали в круглосуточных новостях (это было совершенно непонятно, но вызывало трепет перед возможностями человеческого разума.), в разработке нового оружия, в разработках, причастных к работам по искусственному интеллекту (тоже что-то непонятное, периодически повторяющееся, но тоже демонстрирующее могущество разума). Как всё это соотносилось с практической жизнью? Пожалуй, что никак… И работа его также отстояла довольно далеко от практики, превратилась в наработку констатаций и фактов. Возможно, всё это где-то перерабатывалось, отливалось в формулы рекомендаций и правил, он этого не ощущал. Он обязан был совершать ежедневный набор обязательных ритуалов, который и назывался работой — это обеспечивало существование, возможность продолжать быть, но был-ли в этом какой-то смысл? Этот вопрос стал прозаическим, также не имеющим никакого смысла, кроме риторического.

Он открыл ноутбук, подключил зарядку, подождал, пока программа загрузится, без интереса посмотрел на пустой значок входящей почты, и принялся за работу. Начав новый документ, он скопировал из рабочего задания стандартный заголовок, прописал и пронумеровал приблизительные подглавки, поставил №1 и написал :

— «Приоритеты действующей инфраструктуры Приморского района (На основе приложения №1 и собранной на месте информации.).»

Он открыл приложение №1, быстро просмотрел имеющуюся информацию и задумался. Взгляд его бездумно ползал по стеклу, за которым рождалась ночь. Конечно, официальная статистика затуманивала картину, искажала её в угоду царившей внутренней политике оптимизации, негативные данные сглаживались, подавались под видом незначительных упущений, и он ломал голову, как использовать этот мусор, именуемый статистикой. Истинные цифры, нужные для получения реальной картины (Именно это ему нужно было для чистоты результатов работы), были практически недоступны (Да и были-ли они где-то сохранены?), а посмей он требовать их… Тут могли пойти в ход аргументы посерьёзней нарушения служебной этики…

Вздохнув, он достал из портсигара сигарету, на сегодня оставалось ещё две штуки, что было следствием дневного сна, и закурил. Подойдя к окну, он осторожно выглянул за раскидистые листья неизвестного растения, внизу, на улице было пусто, ни прохожих, ни автомобилей, магазины уже закрывались и вечерами на улицах делать было нечего, горожане собирались перед семейными экранами и уединялись с героями бесконечных сериалов, которые неделю проживали в течение полугода, бесконечно решая бесконечные коллизии своих бесконечных отношений…

11

Оторвавшись от вида неприкаянной пустоты за окном, он с ненавистью посмотрел на инструмент, будто раскрывший широкий плоский рот в предчувствии привычной порции информации. Это его встревожило, обычно работа не вызывала в нём негативных ощущений, он даже получал удовольствие от сданного в оценку результата, зная, что всё сделано с должным профессионализмом, и претензий быть не должно. Это чувство невольной гордости за результат, исполненный на высоком уровне, что доступно не каждому, наверное знакомо всем профессионалам, но сейчас он не был так уверен в результате. Его наблюдения, сделанные во время прогулок по городу и отражённые на страничках блокнота, разительно отличались от предоставленной статистиками информации. Нужды горожан данного района явно разительно отличались от средств и усилий, вложенных в благоустройство администрацией района… Но его напугала вдруг проявившаяся мысль, что это явление общее, характерное не только для одного региона, что это часть политики города в общем… И это явление, которое он мог проиллюстрировать и доказать, явно не было тайной, скрытой от городских властей. А может быть даже от государственных органов надзора… Дальше он перестал протягивать цепочку размышлений. Он испугался. Конечно, он знал, что время от времени проводятся мероприятия по очистке структур власти от коррупционных элементов (Об этом знали все, об этом рассказывалось в круглосуточных новостях), после этих кампаний обычно объявлялись новые назначения, проводились показательные процессы, летели чьи-то головы, торжественно произносились официальные речи об улучшении жизни горожан, поскольку новые руководители принадлежат к элите государственных кадров, реально озабоченных и знающих, как НАДО… Официоз… А через пару дней обычно следовали уведомления о подорожании ремонта магистралей, тепловых, газовых, топливных… Следом за этим дорожали какие-то продукты, учёба детей, лечение льготных категорий пенсионеров… Это в новостях шло уже фоном…

Но что тут можно было сделать? Сделать? В самом деле вопрос прозвучал в его голове? Он в самом деле настолько стар, что может позволить себе задавать такие вопросы? Даже самому себе и в одиночестве…

В одиночестве-ли? Кто знает? Какой-то звук, а может быть отсутствие звуков заставило его боязливо оглянуться на чёрное стекло… Там была ночь, и было тихо. Паранойя? И была ещё чёрная фигура, преследующая его днём и ночью… что это? Усталость психики, или усталость совести, как бывает усталость металла. Она не проявляется внешне, металл есть металл, его можно обрабатывать, придавать любую форму, легировать, даже менять химически и физически, а потом он вдруг рассыпается при незначительных нагрузках… На улице было тихо, но не колышется-ли там внизу кора поникших голов?

Всё ложь, эта мысль вдруг высветила его мысли, то, что шевелилось глубоко внутри, а может быть, наоборот, в немыслимой выси, высветив ему самого себя, приникшего к чёрному стеклу, за которым клубились неосязаемые истины. Всё ложь. Она обволакивает нас с рождения, воспитывает на лживых идеалах, ставя в пример сволочей и гадов, вливая в уши кривую логику и бессмысленные лозунги, демонстрируя пустые фильмы и уверенную в своей лживой правоте рекламу, декларируя программы и тезисы, ничего не значащие и направленные в пустоту, в ничто пропаганды, заманивая в лабиринты целей и предлагая безальтернативные тропки путей к блестящему позолотой ни на чём не обоснованному будущему…

— Ведь его нет. У этой жизни нет будущего. Мы сами сделали этот выбор. И мы повторяем его каждый день, прикрываясь своим фиксированным и предопределённым правилами и законами бытием. Мы не умеем по другому. Мы не умеем видеть правду, только подозреваем, что она есть. Но разве не мы сами определяем, что правда, а что ложь? И стыдливо прячем её от себя, а тем более от других. Мы боимся? Чего? Смерти? Или мы боимся одиночества? Но разве сейчас, живя во лжи, мы не одиноки?

Он закурил предпоследнюю сигарету. Уже было около одиннадцати, завтра надо было встать пораньше, он хотел пройтись по границе района, посмотреть на состояние объектов инфраструктуры в местах соединения регионов, есть-ли взаимодействие структур… На ноутбук он не решался смотреть, хотя ведь работа… её всё-равно надо делать, будь оно проклято…

С чувством отчаяния он придвинул стул, слепо смотрел на клавиатуру, не решаясь тронуть клавиши. Что делать, что делать… Господи, дай мне знак…

Наконец он нажал кнопку почты, «написать сообщение». Ещё подумал, оформляя мысли, Кнопка «кому»… «Канцелярия регионального муниципалитета, архив статистических исследований.»

«Запрос о данных исследований коммуникационных отделов по документу №586900 индекс 188322DL {FGX} ess/1542/. Нужны уточнения данных за 1—6 месяцы сего года, есть причины полагать, что предоставленный материал содержит неточности. Податель запроса старший уполномоченный сотрудник отдела коммуникаций… Г. Сн — ов.»

Кнопка «отправить» заставила его палец замереть в нескольких миллиметрах от поверхности. Он смотрел не видя, и внутри будто что-то заледенело и грозило сломаться с тихим звоном. Он чувствовал, что переступает некую черту, но не мог сообразить, что это означает. Такого в его жизненном опыте не было, но он должен… Что-бы это ни означало.

12

Некоторое время он тупо смотрел на клавиатуру, и в голове клубились неопределённые очертания, никак не складывающиеся в осмысленные образы. Потом засветилась кнопка «сообщение доставлено», и он вздрогнул.

— Вот и всё. Рубикон позади… А впереди?

— Ты сделал выбор, и уже жалеешь? — всплыло в сознании. Но разве это его голос? Жёсткий, холодный и совершенно нечеловеческий. — Теперь тебе жить с этим. И это будут совсем другие правила. Тебе придётся пройти через это.

— В первый раз ты обратился ко мне, — прошептал он, угадав в затенённом углу знакомую фигуру. — Что это значит? Это плохо, или хорошо?

— Ты боишься? Ничего определённого сказать не могу. Но могу сообщить, что миллионам было хуже. Прими это, как данность. И помни, что от тебя зависит, кем ты останешься в результате — человеком? Животным? Мне это тоже интересно. Всё неопределённо.

Чёрный исчез, и Сн — ов будто почувствовал облегчение; для кого-то он ещё представляет интерес.

Как рационалистический человек, он смотрел на положение вещей трезво, он понимал, что 90% так называемого административного персонала являются паразитами цивилизации, как и любая бюрократическая система, основным продуктом их деятельности были только тонны ничего не значащей документации, сводки, отчёты, статистические таблицы, рекомендации. Ведь основой деятельности региональной администрации на самом деле должна быть координация деятельности обслуживающих город подразделений. Но подразделения эти, образовательные, коммуникационные, медицинские, энергетические, торговые, давно поставили себя в положение самостоятельных организаций, и только подчиняясь обязательному ритуалу, периодически отчитывались перед администрацией, представляя также ритуальные, позитивные отчёты и сводки, а на самом деле строили свою деятельность на основе лишь личной выгоды, никак не учитывая при этом реальные интересы и нужды горожан.

Он понимал, что убери со сцены административные органы, не изменится ничего. Гигантские средства, идущие на содержание и обеспечение амбиций правящей элиты, также будут уходить в никуда чьих-то карманов, которых просто станет меньше. Однако, администрация нужна не как руководящая сила, а как эгида системы, её гарант и представительство перед правительством.

Он расчитывал ещё составить мнение о взаимодействии систем родственных служб граничащих районов, но вдруг понял, что увидит лишь ещё одну лакуну бессмысленности и столкновения чьих-то интересов, город был порван на такие локальные зоны, которыми правили отдельные группы предпринимателей, давно поделивших и распределивших полномочия, и лезть в эти хитросплетения скрытых смыслов и связей постороннему человеку, было самоубийственным поступком, не имеющим для системы никаких реальных последствий.

Он разделся, выключил свет, лёг на кровать. На чёрном полу лежал серый прямоугольник окна, испасканный чёрными пятнами листьев растения. Завтра должен будет придти ответ на запрос. Придёт-ли? Что-то подсказывало ему, что ответа не будет, но какие-то последствия обязательно придут. И завтра кончается срок оплаты комнаты. Ему нужно будет что-то предпринять, но пока только лишь ждать. Может быть, часть дня. Немного денег у него ещё оставалось…

Этот сон был совсем другим, реалистичным, но это был реализм настоящего, проекция серых будней, искажённая страхом перед будущим. В нём была Лидия-женщина, с которой он когда-то был знаком, они сидели на кухне, пили чай, и говорили… Разговора он почти не помнил, это были печальные слова, похожие на слова утешения и прощания. Единственное, что он понял, это то, что красивая сказка об интересной жизни его удачливого двойника, ушла навсегда.

— Ты тоже уйдёшь?

— Нет, я останусь с тобой навсегда. До конца. Ведь мы, это одно, ты это знаешь. И я исчезну только вместе с тобой. Для тебя это означает вечность.

— Лидия! Что-бы это ни значило, я хочу просить у тебя прощения, здесь нет моей вины, скорее это предназначение, но я перенёс смысл в сны, оставив в реальности бессмысленное существование.

— Это участь большинства людей. Ты не делал зла, может быть в этом смысл?

Он гладил её мягкую руку, лежащую на столе, и с волнением наблюдал, как её дыхание становится прерывистым, и его грудь тоже заполняло горячее чувство, но он не знал, что надо делать, отводил глаза, снова подливал чаю.

А потом его разбудил короткий непонятный звук. Звук исходил от ноутбука, который он забыл выключить, взгляд, кинутый на часы, заставил ощутить холод и тесноту вокруг сердца, было уже десять часов утра.

13

Он сразу понял, что это за звук. Пришло сообщение. Ответ за такое короткое время подготовить не могли. Это было сообщение от босса, А. В. Тиова. И это не было рождественским поздравлением, босс сентиментальностью не страдал. Это мог быть только вызов из командировки, и причиной этого мог быть только его вчерашний запрос в архив.

Он, не торопясь, вошёл в наступивший день, сбросив остатки сна, но сохранив его содержание (То, что помнил.) в памяти, зная, что ещё возвратится к нему. Без спешки он умылся, повязал галстук и, посетив по дороге туалет, спустился по лестнице в царство Спящего Глеба. Взял чёрный кофе, обязательные лепёшки с порцией мёда, подумал, добавил к ним пачку сигарет. Денег оставалось мало, даже слишком мало. Глеб вопросительно поднял брови, что-то в лице Сн — ва заставило его промолчать, и он пожал плечами, снова направив один недремлющий глаз в сторону круглосуточных новостей.

Он медленно, мелкими глотками отпивал кофе, обмакивал кусочки лепёшки в мёд, жевал, не чувствуя вкуса, бездумно смотрел на обычный серенький день за окном. Он прощался со спокойной, регламентированной жизнью, без эмоций, впитывая последние моменты жизни, когда каждый шаг расписан и служит предисловием к следующему шагу. О том, что будет завтра, он не думал. Оно придёт и принесёт какую-то определённость, которой не было сейчас.

Позавтракав, он пошёл назад, в комнату, следовало всё-таки прочесть письмо, может быть, нужен ответ.

— Глеб, — задержавшись у стойки, нерешительно сказал он. — Всё-таки, причины лежат в наших поступках…

— Конечно. Но есть причины, и есть обстоятельства. Мы поступаем так, или иначе в ответ на обстоятельства. А вот КАК мы поступаем, зависит полностью от нас. Кому-то удобнее никак не реагировать на обстоятельства. У него нет для этого причин, и оставаться инертным для него проще и удобнее. Так большинство людей, они боятся вступить в конфликт с обстоятельствами, это слишком хлопотно, и требует ресурсов. Больших ресурсов. А результат обычно сомнителен. И они уповают на случай, на «пронесёт», на «как-нибудь», на «авось»… Но случай слеп, и бывает так, что, несмотря на закрытые глаза, человек прозревает. Это бывает очень больно, и иногда фатально.

— Да, это так… Я сколько-то должен?

— Два пятьдесят. У вас есть ещё час, ключ оставите в двери. Не забывайте вещи. Один художник забыл у нас мольберт и краски, и так и не пришёл за ними. Краски высохли, мольберт с натянутым холстом покоробился, пришлось выкинуть… Всего вам хорошего. Не обращайте внимания на обстоятельства, всё проходит, также и обстоятельства. Что вчера казалось непреодолимым и безвыходным, завтра может стать смешным…

— Знаешь, я только сейчас сообразил своё местонахождение, где нахожусь. Ведь здесь сорок лет назад были большие скверы, где-то здесь море рядом?

— Как выйдешь, направо, метров триста, а слева за каналом Елагин остров.

— Странно, эти дома вокруг, они выглядят старыми, будто им значительно больше сорока лет… Причуды времени.

— Или нашего восприятия.

— Удачи в делах, Глеб…

— Главное — здоровье, остальное в наших руках.

Он ещё раз окинул взглядом помещение кафе, и ему показалось, что оно становится расплывчатым, колеблющимся, как фата-моргана, видение, мелькнувшее и исчезнувшее навсегда, оставшееся только в воспоминаниях. Осознание этого укололо сердце, и да, это было похоже на прощание…

Состояние отчаяния проявляется неожиданно, подготавливаемое обстоятельствами, которые складываются неожиданно, никак не связанные одно с другим. И картина вырисовывается непонятно, складываясь из по разному окрашенных фрагментов расплывчатых очертаний. Оно проявляется нехотя, сознание отказывается осознавать его реальность и холодность, всё время надежда уговаривает ждать чего-то, может быть чьего-то вмешательства, Божьего перста, указания, любой соломинки, ухватившись за которую, можно выбраться на твёрдую почву, отереть пот и снова погрузиться в мерное течение быта. Но вдруг с ужасом осознаёшь — это всё. Все ресурсы выбраны, никаких перстов не будет, потому что пришло то, что должно быть, что не подлежит пересмотру, что ты в тупике. Вокруг только серые глухие стены, и не видно ни единой щели, в которую могла-бы пролезть захудалая мышь и за которой открывается путь к свету. В такие моменты человек способен на поступки, которых никогда не ожидал от себя, хотя, может быть, и примерял их, прогнозируя будущее в худших вариантах.

Иногда мысль о самоубийстве приходила ему в голову, и всегда вызывала отвращение. Он не боялся смерти, но убить себя, это было противоестественно. Отказаться от того, что даровано свыше, с определённой целью, что есть самое дорогое в жизни, сама жизнь. Это подлость и трусость. Жизнь дана, чтобы мы её прошли, в этом её смысл. Прошли и остались людьми. И окончить жизнь, убегая от обстоятельств — это проигрыш всего, что было. Конечно, после смерти человеку уже всё-равно, кем он прекратил жизнь, героем или ничтожеством. Но останутся люди, знающие тебя, верящие тебе, и даже если нет никого, чьим мнением ты ещё дорожишь, есть ещё совесть, часть души… И есть Лидия…

— «Предлагаю вам незамедлительно явиться в офис по месту службы для переговоров о возможности продолжения использования вас согласно штатной должности и квалификации. Исполняющий начальника отдела коммуникаций А. В. Тиов.» — это было в сообщении. Никакие комментарии здесь ничего прибавить не могли. Всё было ясно, и сообщение это тоже было только частью ритуала с известным концом. Конец был предопределённым, сотрудников, в чьей компетенции начальство позволяло себе усомниться, ожидало только одно. Увольнение.

14

— К боссу, по его вызову, — он не смотрел ни на убогую, стандартную роскошную отделку приёмной, ни на роскошную, тоже штампованную «представительскую» секретаршу, которая появилась здесь год назад, заменив сорокалетнюю Бесси, проработавшую здесь, сколько он помнил, и вдруг утратившую представительский лоск.

— Он может просто отослать меня в отдел кадров, — плавала в голове тусклая мысль. — Документы наверняка уже готовы, нужна только моя подпись…

Но босс А. В. Тиов был выше этого, долгие годы совместной службы, не омрачённой негативом, тоже требовали цивилизованного ритуала.

— Прошу, пройдите, — кивнула секретарша, с интересом окинув его унылую фигуру, что могло понадобиться боссу от этого непримечательного типа?

А босс сидел в гигантском кресле, обрамлённый с двух сторон бархатными шторами, тёмно-красными, с гигантскими золотыми цветами, и небо за его головой было поделено по вертикали пополам золотым шпилем с ангелом наверху. Тиов внимательно изучал лежащие перед ним на дубовом столе важные документы, и, не отрываясь от ДЕЛА, кивком указал вошедшему на стул перед столом. Некоторое время слышался лишь шелест переворачиваемых листов и скрип золотого пера толстой чернильной авторучки.

Наконец аудиенция началась. Тиов откашлялся, поправил очки в квадратной коричневой оправе, осмотрел посетителя. Вот только взгляд его скользил, не задерживаясь, без остановки.

— Мы работаем вместе двадцать лет, — тихим голосом начал он. — За всё это время вы показали себя надёжным, исполнительным работником, и мне было приятно принимать ваши отчёты, зная, что на них можно положиться, не ломая голову. И вот это ваше новое назначение… Согласен, эта тема для вас непривычна, серьёзных исследований по данной методе у вас ещё не было. Но, учитывая вашу общую подготовку, я полагался на ваше здравомыслие. Более того, я буду говорить откровенно, в отделе статистических исследований намечается горячая вакансия координатора, а ваше место уже зарезервировано. Вы могли-бы проявить обычную дотошность, эрудицию, знание условий…

Он сказал всё, что нужно. Оказывается, Сн — ову было предназначено повышение, вероятно, уже согласованное наверху, и босс выступил гарантом. Теперь-же его рекомендации выглядели странно, вызывали невнятные подозрения в предвзятости и некомпетентности.

— Генрих, я не понимаю ваших побуждений, и ваши поступки вызывают размышления о непонятных, но определённых намерениях. Неужели вы не могли просто сделать ординарную работу, согласно стереотипов? — В последний раз он называл его по имени на вечеринке в честь вступления в должность. Это было лет девять назад, и тогда казалось, что Сн — ов также не задержится на этой ступеньке карьерной лестницы, но что-то не сработало, тогда ввели компьютерное тестирование соответствия квалификации и занимаемой должности. Результаты тестирования не разглашались, до сведения тестируемых не доводились, но ощутимо влияли на положение в иерархии системы. — Что с вами? Если вы больны, мы можем направить вас на диагностику, согласно поставленному диагнозу вы будете наказаны за выход на работу в болезненном состоянии, или будут приняты другие меры… вполне лояльные. (Сн — ов отрицательно покачал головой, показывая, что вполне здоров.) Но я просмотрел ваши материалы, и меня насторожило применение вами нетрадиционных, неотработанных принципов оценки данных. Объясните?

Зачем ему это? Дань формалистике? Может быть желание, если не помочь ему, но подготовить хотя-бы для себя какой-то реабилитирующий материал? Он вдруг почувствовал смертельную усталость и безразличие. Выкручиваться и оправдываться он никогда не умел, и это было его слабостью. Но, Тиов, похоже, тоже растерян, и уж, конечно, не из-за проблем подчинённого, он даже ошибся в сроках знакомства, не двадцать, а всего двенадцать лет они работали в одной конторе, а для существования в рамках параграфов и официальных установок иерархического разделения и разделённых интересов, время истекает совершенно безостановочно, не прерывая равномерности и монотонности, и если-бы жизнь обладала качествами абсолюта, можно было-бы считать каждый день абсолютным подобием любого другого. В подобных условиях не могло быть разницы в количестве единиц, один день можно было считать равным тысяче, или всей жизни, или бесконечности… Тиов и Сн — ов относились друг к другу так-же, как десять, шесть, три года назад, то-есть, никак. Они были разделены даже не служебным положением, их жизни протекали в разных плоскостях, пересекаясь, как прямые бесконечные, только в одной бесконечной точке, ведь любая точка абсолютного пространства идентична любой другой…

— Я придерживаюсь основного критерия любого исследования — работа должна быть объективной и основанной на серьёзных данных, отвечающих реальному положению вещей. В предоставленных мне данных статистического отдела муниципалитета я обнаружил подтасованные под среднестатистическую картину данные. Я счёл нужным перепроверить эти цифры, чтобы не подставить под необоснованные обвинения в несерьёзном отношении к делу ни себя, ни наш отдел… ни вас.

Тиов долго молчал, ведь ему возражали, мотивируя заботой о его собственной безопасности.

— Если-бы вы знали, чья подпись стоит под затребованными вами документами… Но вам это неизвестно, а следовало сначала это уточнить… Вы уволены. Думаю, на этом наш разговор стоит прекратить. Можете пройти в бухгалтерию и отдел кадров.

После того, как человек покинул его кабинет, Тиов несколько минут смотрел в угол и покусывал губы. О чём он думал? Вряд-ли о человеке, которого он больше никогда не увидит. Он был абсолютно спокоен, руки его не дрожали и были холодными. Он поднял телефонную трубку и сказал :

— Соедините меня с отделом кадров… Инспектор Галадзе? К вам зайдёт уволенный бывший сотрудник Сн — ов… Через несколько минут, думаю. Выдадите ему все документы, но… Он уволен за несоответствие должности, укажите это в его квалификационном удостоверении… Так, чтобы понижение его квалификации не вызывало вопросов, надеюсь, вы правильно понимаете, о чём идёт речь?

В бухгалтерию он не звонил, там процедура была отработана годами, и ничего менять в ней он не собирался.

15

Он не помнил, как ходил по коридорам учреждения. Два раза его обдало холодом официоза, в бухгалтерии и в отделе кадров. Не пересчитывая, он сунул деньги в потёртый кошелёк, расчётный листок, тоже не читая, он отправил во внутренний карман пиджака, так-же, ничего не слыша, он получил в отделе кадров несколько своих документов, расписался в получении, кивал в ответ на какие-то вопросы, или рекомендации? Проходя туда и обратно через обширное помещение рабочего отдела, где в углу стоял уже не относящийся к нему, и не рождающий тёплых эмоций такой знакомый рабочий стол, он ощущал испуганные взгляды, среди которых было несколько сочувствующих, но лица сотрудников плавали светлыми пятнами и не вызывали никаких ассоциаций. Он уже не принадлежал этому месту и этой жизни.

Подойдя к дому, он машинально задрал голову и посмотрел на своё окно, тусклый прямоугольник на расчерченной прямоугольниками плитки стене. Одно среди тридцати таких-же, оно пока ещё называлось «своё». Ничьё лицо не виднелось между занавесок. По гранитным ступеням он поднялся к парадному входу, вошёл в небольшой вестибюль, также автоматически посмотрел на доску объявлений, где вместе с правилами для жильцов висел график оплаты жилья. Неделю назад он оплатил наступивший месяц, следующий платёж предстоял через двадцать три дня. Надо отдать должное хозяину дома, должников в списке не было; месяц просрочки ты жил в долг, потом выселялся. Значит, максимум, что у него есть — пятьдесят три дня. Но он потерял работу, льготный месяц ему могли и не предоставить, если он останется безработным…

Тщательно и бесшумно прикрыв за собой дверь, он повесил шляпу на крючок и тихо сказал:

— Здравствуй, Лидия. Я здесь, я пришёл…

Сняв пальто, он включил чайник, сел на табурет, постучал пальцами по столу:

— Ты знаешь, что случилось. Я сам не понимаю, что должно быть, ещё не осознал. В голове только сам факт, но чем это будет в дальнейшем, я ещё не понимаю. Это всё переворачивает, будет что-то неизвестное… Ясно одно, без работы мне не прожить. Но и этого я не понимаю, что означает — «не прожить»? Может быть завтра что-то определённое придёт в голову, но не сегодня. Я не отворачиваюсь от правды, но сейчас я могу только тупо смотреть в пространство, зная, что никаких ответов там не содержится.

С кем он разговаривал? С придуманной женщиной? С личным пространством? С собой? Человеку необходим собеседник, это позволяет оценивать себя со стороны, определять своё положение, своё значение, оценивать свои возможности и своё отношение к окружающему, вырабатывать дальнейшие шаги по жизни.

— Надо что-то делать. Но что я могу сейчас? Надо оценить свои возможности. Деньги, это основа для дальнейших действий…

Он достал кошелёк, разложил его содержимое на столе. Подумал. Встал, подошёл к стеллажу и достал из нижнего ящика жестяную коробку из-под папирос, свой личный домашний банк, куда складывал свободные деньги, и который старался посещать по возможности реже. Денег там было немного, и приоритетом для них была покупка нового ноутбука. Он вздохнул, вывалил содержимое в общую кучку уже лежащих на столе купюр, потом медленно и тщательно пересчитал. Не поверил себе и пересчитал заново. Восемнадцать. Именно столько стоил рабочий ноутбук. Но приоритеты изменились, пришли другие, и первый — жильё. Оно обходилось ему в пятёрку за месяц. Пропитание… Примерно шесть-семь в месяц. Транспорт два раза в день — ещё два. Всего четырнадцать. Итого… Если в этом месяце он не найдёт новую работу, в следующем месяце он станет нищим. Такова действительность, и её не изменить. Оставив деньги на столе, он снял ботинки, сунул ноги в домашние туфли, прошёл в комнату и лёг на кровать.

16

Прежде всего ему нужна была работа, и утром он первым делом включил ноутбук. Пока ветхая машинка загружалась, он приготовил себе нехитрый завтрак, просто пожарил яичницу и соорудил пару бутербродов с эрзац-сыром (хитро именовавшимся «сырным продуктом»), заодно проревизовал содержимое холодильника. Продуктов при его аппетите и привычках должно было хватить на неделю. Было ещё несколько банок картофеля, по килограмму фасоли и риса, сахар и чай, немного муки.

— Я богаче Селькирка, — усмехнулся он, отхлёбывая чай и заедая его кусками яйца. — Только Селькирку не нужны были деньги.

Входя в городскую информационную систему, он поблагодарил Бога за то, что недавно оплатил пользовательский тариф на месяц вперёд. Набрал в окошке поиска: — «Городские рабочие вакансии» и долго вводил идентификационные данные. Опять загрузка, на этот раз минут пять, и он закурил первую в этот день сигарету.

— Хорошо-бы бросить курить. И есть заодно!

Но главная проблема, и он думал об этом постоянно, даже фоном — была проблема жилья. То-есть, денег, то-есть, работа… Он снова вернулся в ушедший день, анализируя свои действия, но ошибок не находил. Это было его давней привычкой, проводить переоценку своих поступков, отбрасывая мешающее и сконцентрировавшись на основном, определяющем последствия. Он оскорбил босса, выразив сомнения в его компетенции, это было его главной ошибкой. Но ведь он говорил то, что считал нужным и правильным в данной ситуации. Но правильное и нужное входило в противоречие с устоявшимися критериями системы. И его выбор стал роковым. Он и раньше попадал в ситуации, когда необходимо было проявить гибкость, то-есть просто соврать, закрыв глаза на факты и предпочтя кривые дороги нюансов. Он этого не умел, из-за чего порою вступал в конфронтацию с коллегами и посторонними людьми. Но в тех случаях от результатов не зависела жизнь, всего лишь мелкие неудобства.

— Придётся быть гибким, — решил он. — Вот только кто-бы вовремя замораживал мой язык! — это тоже было его пороком, в запальчивости выкладывать то, что загоралось в душе, и только потом понимать, что лучше было для своего блага просто промолчать.

Прозвучал сигнал сообщения. Звук заставил его вздрогнуть, руки похолодели, он почти со страхом смотрел на аппарат, который сейчас определит всю его дальнейшую жизнь.

— И чего я боюсь? Другая работа? Вряд-ли это будет конец света. Психологисты рекомендуют менять род занятий каждые десять лет. Я всего лишь засиделся на одном месте и остановился в развитии.

Ничего хорошего он не ждал, это было похоже на уже выработавшийся синдром, может быть, это сказывалась в самом деле психологическая усталость, копившаяся не один год, ведь даже занятие, доведённое до автоматизма, несёт негатив своим однообразием, монотонностью, отсутствием нагрузки на мозги, творческого начала и эмоций. Нервная система не может существовать без эмоций, это её энергетическая образующая, и от тупой физической работы, когда её деятельность становится почти нулевой, она атрофируется. Это сказывается на всех составляющих, мозг, сердце, органы чувств…

«Вакансий, соответствующих вашей рабочей квалификации не найдено. Перейдите по ссылке…».

Сначала он не понял, о чём именно говорится в сообщении. Ведь его профессия достаточно востребована в административных сферах, в крайнем случае ему предложили-бы подождать некоторый срок в ожидании освобождения места, но то, что здесь было написано… Такого не должно было быть только по причине временной природы людей, имеющих ограниченный срок эксплуатации, это было из азов статистических исследований, ротация кадров была обязательным условием существования цивилизации… Но там имелась ещё ссылка, может быть, она прольёт свет на существо странного ответа… Опять загрузка, теперь в лихорадочном ожидании…

«В соответствии с записью об увольнении в вашем квалификационном удостоверении вам необходимо пройти переобучение специальности, после чего снова сделать запрос в бюро вакансий».

Что за чорт? Снова проходить обучение? Обычно это предлагалось кандидатам, имеющим перерыв в работе по специальности больше пяти лет. Или прошедшим лечение по психиатрическим диагнозам, в соответствующих учреждениях, или после травмы головного мозга… или полностью дисквалифицированных… Вот оно. Ведь он даже не читал, что написано в его документах о причине увольнения… Где они? Куда он дел документы? Он беспомощно оглядел комнату, соображая, ворот рубашки намок от пота… КУДА ОН ИХ ДЕЛ? Господи, ну, конечно! Пиджак… Трясущимися пальцами он достал пакет… свидетельство, вот оно… Пальцы не слушаются… Но что, что там написано? Пот заливает глаза, всё расплывается…

«Уволен по причине несоответствия занимаемой должности, дисквалифицирован по соответствующей статье до нулевого уровня…»

Нулевой уровень…

С таким уровнем даже на учёт не ставят, только временные вакансии, места, не требующие квалификации… Господи… Он НИКТО!

И вот тогда он услышал голос, свой собственный голос, прозвучавший извне, и этот чужой голос, чужой, потому-что его рот не произнёс ни звука, холодно сказал:

— Держись, Генрих.

Он не помнил, что было дальше, его личность в попытке самосохранения отключилась от реальности, от самой сути своей, уйдя в небытие, чтобы не знать того, что может статься с телом…

17

Часто было так, и многие такие моменты не задерживались в памяти, не давая вести учёт, это просто было где-то в глубине сознания, основанное на многих бывших в истории случаях, особенно с людьми творческими, живущими эмоциями, и это представлялось защитной функцией сознания, когда абсурд реалий достигал невыносимой степени давления, туманил мозг, размывая границы всех граней мира, и сознание уводило душу в мир, не имеющий с нашим никаких точек взаимодействия. Или это душа сама убегала реальности, чтобы сохранить личность, пожертвовав телом, уже не дающим никаких преимуществ в мире теней и иллюзий.

Он сходит с ума, это представлялось ему не фактом, но вполне возможной реальностью. Он не спит уже несколько дней, ведь нельзя назвать сном короткие провалы сознания в дымящееся ничто без форм и содержания, без границ. Голова временами кажется погружённой в зной, в раскалённое безмолвие, откуда вырываются клочья мыслей ни о чём… Иногда, в минуты блаженного отдыха от ощущений, он воображал себя в психиатрической лечебнице, в обществе одетых в полосатую бело-голубую форму не людей, их пустых оболочек, которые делают всё то, что делают все живые организмы, лишённые разума, этических и эстетических установок… Но временами его посещала мысль — разве это плохо? Бог даёт нам душу, он забирает её, когда её смысл исполнен. Это нормальная процедура. И эти оболочки получают от общества всё, что необходимо для существования, достойного звания человека. У них есть крыша над головой, и они пребывают в тепле и чистоте. Они получают еду, покой и терпимое обращение, у них есть быт и медицинское обеспечение. За всё это общество с них ничего не требует. Они никому ничего не должны, кроме дани природе в виде мучительных головных болей, которые проходят, не оставляя после себя ничего, только чистое забытье, без всяких теней в памяти…

После долгой ходьбы по изношенным тротуарам ноги ныли, особенно ступни, и он подумал, что его ботинки могут выйти из строя гораздо раньше положенного срока. Подойдя к сырой скамейке, он вытащил из кармана пальто свёрнутую газету, развернул её на четверть, постелил и уселся, давая отдых ногам. Перед ним слева направо простирался Измайловский проспект. Когда-то здесь было оживлённое автомобильное движение, теперь-же даже светофоры не работали, только мигали огоньки пешеходных переходов. Прохожих тоже были единицы.

Город умирает? Он вспомнил цифры, да, за после

...