Олег Ока

Один в поле...

Фантасмагория

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Олег Ока, 2018

Опять борьба добра и зла. Герой не знает, к какой категории он принадлежит, но любовь и зло не соединимы, исключают друг друга. Хотя любовь к ведьме — штука непонятная.

16+

ISBN 978-5-4490-8123-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Один в поле...
2. глава 0. Дешёвая распродажа
3. часть первая
   1. глава 1
   2. глава 2
   3. глава 3
   4. глава 4
   5. глава 5
   6. глава 6
   7. глава 7
   8. глава 8
   9. глава 9
   10. глава 10
   11. глава 11
   12. глава 12
   13. глава 13
   14. глава 14
   15. глава 15
   16. глава 16
4. часть вторая
   1. ГЛАВА 17
   2. глава 18
   3. глава 19
   4. глава 20
   5. глава 21
   6. глава 22

глава 0. Дешёвая распродажа

Это случилось во времена кризиса БАК, когда по причине политических игр вокруг Шушарского адронного коллайдера («СВОЕГО СОБСТВЕННОГО», как его называли в народе) весь мир неожиданно и катастрофически вдруг подрос на целых 4 (четыре) сантиметра. Когда шок от казуса немного сгладился, Егор, тогда обдумывающий нападение на пункт обмена валюты, что на углу улицы Васи Колокольчикова и проспекта Славных Ветеранов, сказал напарнику :

— Теперь я для тебя БОСС, заруби на своём длинном носу. Услышу прежнюю непочтительность, и ты труп, если ты понимаешь, в чём дело.

— Великие пряники! — отозвался Шура Балаганов (это было его прозвище, а настоящего имени не знал никто, включая родителей.) — Дерьма больше на четыре сантиметра! Дерьмо, возвысившееся на полтора дюйма — дерьмо в квадрате!

И, гордый, он ушёл в круговерть пурги на Старо-Невском проспекте.

Егор остался сидеть в пивбаре на Гончарной в полном одиночестве и непонятной растерянности, всё дело, рассчитанное и основанное на двухметровом росте Шуры, повисло неопределённо над финансовой пропастью, а это грозило перспективой унизительного рабства на предприятиях купчинского авторитета Сломанного, который очень не любил должников, объявляющих себя банкротами.

И вот, в самый разгар тяжкого раздумья выросшего до ста шестидесяти восьми сантиметров Егора, из мрачных глубин пивного зала к его столику вышел невысокий (что Егору понравилось) незнакомец в плаще с поднятым воротом, кожаной шляпе и длинной сигарете под крючковатым носом.

— Я, пожалуй, присяду, — процедил он невнятно и поставил на стол свою кружку пива, поднявший глаза Егор с удивлением и негодованием уже увидел визави чёрный верх шляпы и её поля, скрывающие глаза незнакомца.

— Творческий кризис? — процедил нахал. — Можем обсудить.

— Не думаю, — нетерпеливо и с негодованием отверг притязания на его дорогое одиночество несостоявшийся предполагаемый миллионер. — Свои проблемы я решаю сам.

— Интересно. Мне показалось, что утрата напарника повергла тебя в прострацию. Я имею в виду предложить небольшое предприятие, абсолютно не хлопотное, но в ожидаемой перспективе могущее принести желаемые девиденты.

— У меня нет с собой сменной обуви, — упрямо ответствовал Егор, не переносящий резкой смены планов и обстановки. — Впрочем, я готов выслушать. Чисто холодно и абстрактно, не принимая пока никаких обязательств. Без упоминания адресов, мейлов и фамилий. С подписанием договора повременим.

Собеседник поднял тяжёлую кружку и надолго скрылся за ней, между её донышком и полями шляпы на Егора внимательно смотрели острые, жёлтые глаза.

— Ты думаешь, я предложу тебе план, схожий с той дуростью, которой ты так гордишься, но прозорливый Шура Балаганов увидел его окончание в холодном обезьяннике Крестов, и он выбрал верный вариант. Предлагаю последовать его путём, никакой уголовщины и стрельбы из спортивного пистолета.

— Дьявол! — наконец понял Егор и почувствовал холод и окоченение конечностей. Температура тела упала до комнатной, а в баре было довольно по зимнему. — Что ему от меня может быть надо? — он искательно посмотрел по сторонам, как-бы желая отыскать замену своему претендентству в планах незнакомца. В их сторону никто не смотрел.

— Перестань, Егор, ты один и никому не нужен даже в увеличенной ипостаси. У каждого здесь свои перспективы, и тебе в них нет места. Тебе нет места даже в завтрашнем дне, я говорю не о дне Обводного канала, а о дне жизни. Поразмысли. У тебя нет возможностей даже на следующую кружку пива, такова реальность, а я могу расцветить её серость. Угощайся.

С удивлением вдруг Егор увидел перед собой мокрый поднос, на котором стояли две запотевшие пенные кружки и тарелочка с варёными креветками и кучкой тёмных сухариков, обсыпанных перцем.

— Благодарить будешь летом, когда всё закончится.

— Летом! — чуть не закричал Егор. — У меня нет времени даже до грёбаного судного понедельника!

— Время! Вот условность. И тебе не придётся ждать, тебя не будет эти долгие пол-года… Я вижу, внутренне ты уже готов к пертурбациям, что-ж, так и будет.

Егор, уже протянувший руку к морозной кружке, хотел открыть рот с целью поинтересоваться обязанностями и будущей суммой, но незнакомец со стуком поставил свою кружку на столешницу, и Егор, вздрогнув, открыл глаза. Ему всё было ясно, и жизнь на ближайшую вечность казалась расписанной каллиграфическим почерком. Он сидел и неторопливо потягивал густое терпкое пиво. Ему ещё предстояла дорога домой по облитым лимонным светом сугробам Невского проспекта, на Васильевский остров

часть первая

глава 1

Все знают, что Люмиэль Гулливер «…после трех лет бесплодных ожиданий принял выгодное предложение капитана Вильяма Причарда, владельца „Антилопы“, отправиться с ним в Южное море… отплыли из Бристоля 4 мая 1699 года…»

Чем это закончилось, знают также все. Но далеко не каждый может сказать, на кой пёс это ему понадобилось?

Сам Гулливер сообщает о причине двояко: -" В течение шести лет я служил судовым хирургом, …на этой службе я несколько поправил свои дела… Уходя в плавание, я всегда запасался большим количеством книг и все свободное время посвящал чтению лучших писателей…, а высаживаясь на берег, наблюдал нравы и обычаи туземцев и изучал их язык. Благодаря хорошей памяти это давалось мне очень легко…»

В любом случае, поправлял-ли он своё финансовое положение, или изучал этнографию, испытал он много всякого невероятного и противоестественного, и человечеству это ничего ценного и хорошего не принесло. А самого Гулливера довело до полного пессимизма в отношении здравомыслия людского… Я ему так и сказал:

— Лемюэль, скажи откровенно, какой бес тебя потянул в эти странствия? Должен был кому-то? Я понимаю — моряки, это их профессия, другого они не умеют, втягиваются в этот образ жизни, становятся профессионалами… Но ты был опытный врач, у тебя есть дом… Из-за денег? И оно того стоило?

Домочадцы Гулливеровы всё-равно считали его за дурачка, после его возвращения от гуингнов, и нашим разговорам не удивлялись, тем более меня они не видели, и эти его разговоры в угол со стороны здорово были похожи на паранонью. Поначалу он и сам так думал, потом решил, что пути Господни нам не доступны, и на этом успокоился, просто принял меня за данность.

— Не было никакого беса. Простой расчёт. На суше врачей много, и чтобы заиметь свою практику, нужно вложить много денег и труда. А на судне врач то-же, что и капитан, сам себе хозяин, только постоянных подчинённых не имеет. Но и даже капитан, бывает, попадает ему в подчинение.

— Но ведь ты уже из Бробдингнега вернулся состоятельным человеком. Ты мог строить счастье с женой, но твой друг купил тебя лестью, хорошим заработком, и ты бросил жену, как я вижу, прекрасную женщину, любящую тебя, и опять стал искать приключений на ж… на свою шею. Конечно, в записках ты делаешь оговорку, что это страсть к новым впечатлениям, желание изучить мир. И что? Твои записки считают сказками, тебя самого сумасшедшим…

— Ты подменяешь меня сегодняшнего тем молодым романтиком, которые ищут миражи, надеясь, что они лучше того, что составляет нашу жизнь. Сейчас, когда я убедился в испорченности людской природы, мне ничего этого не нужно, только покой и самосозерцание. Люди со временем не меняются, меняется их восприятие жизни и её ценностей.

Сегодня у меня выходной, так я решил вчера, следуя испорченному мнению Гулливера о здравомыслии человеческом, и потому проснулся в семь часов утра. Закурил сигарету, лежал и оглядывал комнату. Телевизор включать не стал, ведь сегодня выходной, день, отданный себе, а значит, пусть и мозги отдохнут. Лежал и смотрел. Переводил взгляд по комнате, начиная от окна, вправо. Книжный шкаф, в котором за стеклом тёмные, академические тома библиотеки, принадлежащей хозяйке. Тёмные, вызывающие неприятие фамилии классиков, большими, наглыми позолоченными буквами: — «Толстой», «Пушкин», «Гончаров», «Тургенев», «Салтыков-Щедрин», «Достоевский», … Быстро мимо, негоже выходной начинать с негатива, с мёртвых, окаменевших, ничего не говорящих имён… Дальше полки с моими книгами… Хемингуэй, Лем, Стругацкие, Экзюпери, Уэллс, Хейердал, Библия… Как освежающий душ после кошмарной ночи, полной теней и пота…

Дальше за коричневой шторой дверь в прихожую, там сумрачно и прохладно. Где-то на кухне уютно капает вода из плохо прикрученного крана. Справа от двери тумба для белья, в которой хранятся мои тряпки; носки, майки, шорты, полотенца… В верхнем ящике всякая чушь и мелочь, вроде проводов от ноутбука, зарядки для телефона, маркеров и гелевых ручек, скотч и изолента, тюбик клея «Момент» и запасные кассеты для бритья… Много чего, и всё нужное, без чего в жизни нет счастья… На тумбе стоит проигрыватель DVD, на нём небольшой телевизор, рядом стопка дисков с любимыми фильмами, «Рэмбо», «Хищник», фильмы Джеки Чана и Брюса Ли, «Охотники за привидениями»… Современные фильмы, снятые последние 3—5 лет я не смотрю, пока не видел ничего достойного… И это всё, что здесь есть, не считая дивана, на котором я живу, и тумбочки, на которой лежат пепельница, пачка сигарет, кружка вечернего кофе и два пульта с телефоном. Телефон — дань привычки и необходимости, я им не пользуюсь, как телефоном, звонить некому, и мне никто не звонит, так что телефон используется только в качестве будильника. Перед диваном небольшой журнальный столик, на котором стоит ноутбук «ASUS», под столиком колодка удлинителя с торчащим блоком питания от ноутбука и зарядкой телефона. Для полноты картины надо упомянуть несколько репродукций на стенах, в рамках под стеклом, изображающие виды Японии с Фудзиямой в разных ракурсах. Окно за сдвинутыми занавесками светится ранним солнцем, шторы я не люблю, они навевают мысли о толстом слое пыли и кладбищенской тишине, и я их сдвинул в стороны, завязал верёвочками. Раньше за шторами висели такие прозрачные белые сетки для собирания пыли, кажется «тюль» называются, я их снял, разрезал вдоль весёлую, небесно-голубую простыню с цветными пятнами, повесил, чтобы солнце глаза не слепило, прятаться мне не от кого, квартира на пятом этаже, и чтобы увидеть противоположный дом, надо подходить к окну. Хозяйка на мои занавески ничего не сказала. Мне вообще повезло с квартирой, недалеко от центра, пять тысяч плюс коммунальные платежи около тысячи, это очень по-Божески. И если даже хозяйке надоест жить у внуков, у неё есть большая комната, сейчас запертая, а тётка она спокойная, не конфликтная, адекватно и дружелюбно глядящая на мир и людей. И коммуналки платить уже надо будет в два раза меньше. Жизнь хороша!

Вам известен, наверное, такой приём в книжках и фильмах, я, подумав, называю его «самопожертвование по акции»? Это означает, что по сюжету главный злодей (обычно, скотина порядочная) захватывает хорошего персонажа (ребёнка, девушку-красавицу, или убелённого сединой старца-мудреца) и кричит, такой: — " Я, — кричит, — сейчас совершу смертоубийство во имя своей злобной идеи, ну, и по причине вообще злобной натуры!» А тут главный Герой, вообще хороший такой молодой человек, выступает вперёд и говорит спокойно — " Ты, чудо-юдо поганое, возьми меня, видишь, я такой крутой, и если ты меня возьмёшь, все будут в восхищении от твоей злобной мощи и правоты. А эту безвинную душу ты отпусти уже, она тебе всё-равно не противник!»

Негодяй, конечно, задумывается, потому что слышит разумную вещь, но он недоумевает, какой резон Герою в этой ерунде и нелепости, потому-что от жертвы безвинной всё-равно пользы, как от козла молока. Но, подумав, юдолище решает, что дело тут, видимо, в природной глупости и недалёкости Героя (качок! что с него возьмёшь!), и соглашается. Я вот тоже всегда в таких случаях чесал затылок, потому что Герою, несмотря на общую ничего себе физическую подготовку, всё-таки нехорошо как-то быть дураком, как с него пример-то брать? Но потом я всё-таки этот приём раскусил, и расчёт Героя понял. Он, ведь, совсем не простачок! И мысли его легко просчитываются. Во-первых, спасённый им таким образом хороший персонаж потом в критическом случае обязательно окажется в нужное время в нужном месте и бросит Герою саблю острую, или, там, запасную обойму к нагану (есть у наганов обоймы? не важно, всё-равно, чего-нибудь бросит, найдёт, чего бросить-то!) Во-вторых, такой геройский поступок заставит призадуматься спомощников вражьих, а стоит-ли им копья ломать за такого негодяя и его негодяйское дело? и в нужный момент эти приспешники плюнут и скажут супостату: — «Да, ну тебя в пень, совсем, голову из-за тебя теряй, низкоморального типа!», и уйдут спокойно восвояси, по домам.

А в-третьих, герой, он ведь соображает, что раз он Герой, никто им разбрасываться не будет, и значит, ему всё-равно, в результате всего, выходить сухим из воды. Ну, сломают ему пару рёбер, мордасы, там, изобьют, так на нём, на Герое, всё это заживает, как на собаке, и даже аппетита не портит, он через десять минут после мордобоя зубодробительного уже на девушку-красавицу залезет, и в очередной раз геройский подвиг совершит. (не зря-же спасал!)

Так что, в случае чего, я конечно, никому свою жизнь, в обмен на чью-либо, предлагать не буду, самому пригодится. И ещё потому, что жизнь, это вам не книжка с фильмом лихим, и тут убивают всех подряд, а герой ты там, или просто прохожий, никого не интересует. И в нужном месте в нужное время хрен кого увидишь, потому что у каждого свои важные, насущные дела, и до геройских подвигов дурацких дела никому нет.

Это я к чему всё развёл? Да к тому, что я человек спокойный, не задиристый, и конфликтовать не люблю. Я люблю жить спокойно, без заморочек, в свободное время включить интересный фильм 20-тилетней давности и ковыряться потихоньку в интернете, всякие глупости узнавать, для жизни совершенно не нужные, и вообще не знаю, кому нужные, тем более, что завтра пишут совершенно противоположное сегодняшнему… Я как-то начал собирать в отдельную папочку эти альтернативные заметки на разные скандальные темы, из истории, науки, литературы… Но потом бросил, потому что понял, что всё это на самом деле даже никому не нужно, и рассчитано драными блогерами за ради вот сейчас схватить пару лайков для рейтингов, и забыть… А рейтинги для них — это деньги рекламодателей. Странно жизнь устроена, всё завязано, всё взаимодействует, одно из другого вытекает, и переходит друг в друга, а в основе всего какая-то ерунда, которая никому не нужна, типа айфона-хрен-знает-какого, который завтра выйдет из моды и сменится другим, чем-то ваще крутым… Ну и так далее. Тоска. Поэтому я даже и не думаю о каких-то там сенсациях, всё это просто чушь и бред, и стоит только, чтобы удивлённо покачать головой и забыть. А звать меня Егор, только хозяйка при встрече во время ежемесячного визита за квартплатой, почему-то горестно кивает и называет Егорюшком (Егорюшка!), хорошо хоть по голове не гладит…

глава 2

Лк 15, 11—32;

— У некоторого человека было два сына; и сказал младший из них отцу: отче! дай мне следующую часть имения. И отец разделил им имение. По прошествии немногих дней младший сын, собрав всё, пошел в дальнюю сторону и там расточил имение свое, живя распутно. Когда же он прожил всё, настал великий голод в той стране, и он начал нуждаться; и пошел, пристал к одному из жителей страны той, а тот послал его на поля свои пасти свиней; и он рад был наполнить чрево свое рожками, которые ели свиньи, но никто не давал ему. Придя же в себя, сказал: сколько наемников у отца моего избыточествуют хлебом, а я умираю от голода; встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих…

Я сидел на кухне в одних трусах и завтракал. Завтрак состоял из свежего кофе в большой, чёрного стекла кружке, бутербродов с маслом и сыром и пакета с ряженкой. Было приятно сидеть у открытого окна и дышать воздухом прохладного солнечного утра. Передо мной стояла задача: — как провести выходной, чтобы потом не жалко было хорошего дня. С моими доходами выбор был невелик — прогулка по городу. Кофе, пирожок, мороженое — всё, что я мог себе позволить. Может быть — посещение кино, если попадётся что-то совсем уже неординарное. Всё.

Альтернативой было только лежание на диване, с просмотром старых фильмов, и интернет. Не густо, и не вдохновляюще. Это не стоило выходного. Тем более, погода была для Питера редкостной.

Но… Состояние было, как у Кьеркегора: — «Ничего не хочется… Ехать не хочется — слишком сильное движение: пешком идти не хочется — устанешь; лечь? — придется валяться попусту или снова вставать, а ни того, ни другого не хочется… Словом, ничего не хочется.» Действительно, лень — отличная штука, одно из самых лучших изобретений человека, особенно когда есть возможность и нет обязанностей. Но… скучно.

Кофе был выпит, сыр съеден, теперь перекур и — в путь. С сигаретой я завалился на свой диван и стал думать, где в городе я давно не был, и где хотелось-бы побывать… На пляже Петропавловки? Купальный сезон ещё не начался, пляж не убран, народу — такие, как я, неприкаянные души, пенсионеры, молодые мамы с колясками… Тоже тоска. Но можно зайти в крепость, подняться на стену над Невой, полюбоваться на Комендантское кладбище… Сик транзит глория мунди… В смысле, на что уходит время человеческой жизни, если подумать… Если подумать — на бездумную трату этого времени. Как будто живём вечность… Сигарета догорела, я уронил её в пепельницу, смотрел в потолок… Интересно, слоны… они тоже транжирят время отведённой им жизни просто ни на что?… Стоят на берегу заросшего тиной озера и тупо смотрят перед собой, ни о чём не думая… У них слипаются глаза, голова склоняется к земле… Им хорошо…

Людям наскучила Земля. Им приелась спокойная жизнь (когда она была спокойной?). Мир изучен до последнего камушка… Разве? А кажется, что каждый день мы упираемся в неизвестное, что не может объяснить наша наука и жизненный опыт. И мы придумываем новые миры, где всё подчинено нашему воображению, где всё объяснимо… Мы сочиняем загадки и придумываем отгадки к ним. Мы придумали квантовый мир и подгоняем новые загадки к этим придуманным условиям. Мы не видим реального мира, потому что он не подчиняется нашим придуманным правилам. Мы придумали дальний космос, миллиарды световых лет бесконечности, потому что в бесконечности мы можем объяснить всё, хотя не можем понять, что происходит на расстоянии руки. Мы видим тайны вокруг нас, но помещаем их в параллельные миры, откуда они загадочно смотрят на нас, не зная, что уже расписаны нашими «сакральными» знаниями до последней запятой. Мы никогда не сумеем проникнуть в эти параллельные миры, чтобы проверить истинность своих знаний, мы никогда не достигнем пределов Ланиакеи, чтобы бросить взгляд на нашу Вселенную снаружи, и всегда будем в уверенности наших знаний, которые заключены в дубовые рамки и развешаны по стенам наших научных библиотек.

На трамвае он доехал до метро «Горьковская», побрёл в строну Заячьего острова, как всегда постоял минуту перед памятником матросам миноносца «Стерегущий», бездумно глядя на перекорёженное железо стилизованного креста. Давно потерян смысл подвига тех героев, ушла в историю империя, за чью славу они отдавали жизни, и теперь памятник воспринимался, как символ борьбы за жизнь, свою и товарищей. Наверное, она того стоит, жизнь? Он прошёл мимо «Грота», по Александровскому парку до Иоанновского моста. Сегодня, в будний день народу почти не было, только пара автобусов с иностранными туристами стояли у заправки напротив моста.

Он прошёл по толстому дощатому настилу, полюбовался закрытыми воротами с имперскими орлами и пошёл налево, к берегу Невы. Здесь никого не было, только впереди маячила фигурка девушки с коляской. Ему и не хотелось никого встречать, не хотелось включать мозги, пусть отдыхают, наслаждаются ничего-не-деланием, хорошей погодой, отсутствием впечатлений и блаженной безмятежностью. Девушка с коляской была, видимо такого-же мнения. Высокие, чёрные ботинки, синие джинсы, на худых стройных ногах, синяя-же курточка с нагромождением шарфа на плечах. Обычная винишка с иссиня-чёрной, короткой причёской и Майринком в рюкзачке. А у них дети, вообще-то, рождаются?

Он захотел опять поговорить с Гулливером, его интересовало, могут-ли гуингмы размышлять о космосе, не имея никаких точных данных о строении Вселенной и не нуждаясь ни в каких знаниях по астрофизике, как не имеющих практических применений.

Девчонка впереди нагнула голову, присела, занялась ботинками, шнурок развязался? Она находилась в месте, где спуск поворачивал направо, за угол Иоанновского равелина, а внизу, где отблёскивала вода Невы, располагался пляж моржей, и к нему спускалась асфальтированная дорожка. Похоже, что девчонка рюкзачком задела коляску, сама того не заметив, и та медленно покатила к берегу, всё убыстряя бег.

Егору это не понравилось, секунду он выжидал, проводя мысленно траекторию коляски прямо в холодную воду Невы и ожидая, что девчонка вот оторвётся от своих дурацких ботинок и оглянется на своё транспортное средство… Потом нервы его кончились, и он побежал, поняв, что кричать бесполезно, потому что девчонка какое-то время будет рассматривать этого придурка и соображать, кому и за ради чего он вопит и размахивает руками. Пробегая мимо колясковладелицы, он на бегу обозвал её курицей, но скорости не убавил. Он просто не знал, что там, в воде, пологое дно, или внезапный склон метров до полутора, вряд-ли на Неве у берега глубина больше, но коляске и полтора метра достаточно. Ботинки он всё-таки замочил, и низ джинсов тоже. Выволок коляску из воды, отдал набежавшей «курице» и присел на камень справа от дорожки, снял ботинки и носки, носки выжал и стал думать, как высушить их. Прогулка кончилась, в мокрой обуви не нагуляешься. Молодая (слишком молодая!) мамаша склонилась над спасённым сокровищем, как кошка над десятком выводка, осмотрела и обнюхала, она задыхалась и пальцы её дрожали. Убедившись в целости и сохранности имущества, она повернулась к Егору, и он удивился белизне её лица, как у Арлекино в фильме про Буратино. И формой похоже. От страха побелело?

— Чего ты трясёшься, успокойся уже! — проговорил Егор, заглядывая в ботинок и пытаясь вытрясти воду. — Ничего страшного не случилось-бы, там мелко…

Конечно, он соображал, что коляска могла просто опрокинуть содержимое в воду… Но скорее всего всё обошлось-бы истерикой девчонки… Бог знает. Ему было неудобно. Хотелось уйти, и он забыл о желании поговорить с Гулливером.

— Меня зовут Лариса… А ты молодец…

глава 3

— Лара, значит?

— Ла-ра… Как-то патриархально звучит. Лера намного лучше, но Лера — это ведь Валерия? Жаль…

— А это — твое? — кивнул Егор на коляску. — Плохо за имуществом смотришь.

— Это? Нет, это не моё… Так…

— Как это — «так»? Киднэпинг?

— Ерунда. Просто подработка для полу-существования. Приходящая няня. Выгул и кормление младенцев… Смотрел — «Младенец на прогулке»? Ну и дополнительная нагрузка — смена подгузников и другие развлечения… Это уже бесплатно.

— Значит, в нижних рядах сидишь?

— Как это?

— «Вокруг светоносного круга, превышающего окружность солнца, расположены, образуя свыше тысячи рядов, ступени амфитеатра, подобного раскрытой розе, и на них восседает в белых одеждах всё, к высотам обретшее возврат, то есть все те души, которые достигли райского блаженства». — Это «Божественная комедия», Данте Алигьери…

— Да, ниже некуда… Я про Данте… Отстой, тоска. Все сидят на полочках, и так бесконечность. Травят анекдоты и грызут семечки…

— Вроде того. Все знают, что Рай — унылое место, вынести эту вечную муку могут только праведники с каменным терпением. И с нижних рядов те, кто подальше от Бога, потихоньку сбегают в Ад, почему и воронка, амфитеатр. В нижних рядах мало населения не потому, что все стремятся в верх, а потому, что сбегают туда, где жизнь. В преисподнюю.

— Здесь и сбегать не надо. Если только в Рай, на Молукские острова.

— «Рай и Ад, это две половинки души…»

— Хайам тоже проповедовал гедонизм. Воспевал вино и женщин.

— Женщинами интересуешься?

— Я больная? Кому эти стервы нужны? Собой интересуюсь… Но не в этом смысле, не думай.

— Ничего я не думаю, — уныло проговорил Егор. — Трындец выходному. Поехал я домой…

— Далеко ехать?

— Вторая линия.

— Это не далеко. Я на Девятой живу, рядом с Большим… А детёныш на Большой Пушкарской, надо его домой… Телефон дашь?

— Я его не помню… Сейчас посмотрю… — он достал телефон, начал ковыряться в настройках, — Вот, нашёл, записывай…

— Есть. А зовут тебя как?

— Егор. Я дома постоянно, диван душу… Книжки-кинишки.

— Это хорошо. Достали такие, знаешь, фитнес-геи… Ни ума, ни пищи для ума. Ладно, созвонимся… Спасибо тебе…

Она развернула коляску, пошла к мосту. Он терпеливо смотрел вслед. Так и уйдёт? Пройдя метров двадцать, она оглянулась:

— Чего сидишь? Тебе-же на Кронверкский, к трамваю? Пойдём…

— «… Я умолял человека с бородой высадить меня на сияющем причале у огромных резных ворот Акариэля, но он, мягко улыбнувшись, сказал мне :

— Не проси об этом. Многие вошли в Таларион, Город тысячи чудес, но никому не удалось вернуться оттуда. Там бродят демоны и безумцы, которые давно уже перестали быть людьми, а улицы его белы от непогребённых костей…» *-

— Но разве я не достоин пройти по этим улицам, смеясь над костями безумцев, кто не имел сил посмотреть в холодные глаза правды? Они умерли в безнадёжности отчаяния, которое несёт в себе правда, но я не верю в безвыходность, годится любое логичное решение, чтобы разорвать чёрный круг правды…

— Ты хочешь бежать в сказку? Она может оказаться горькой истиной, замаскированной и раскрашенной волнующими цветами…

— Но мы и так живём в обмане, нивелирующем действительность в серую безысходность, и вряд-ли я что-то потеряю, пытаясь вырваться за пределы тумана.

— Посмотри на ту стену мутной пелены. Наш корабль на всех парусах стремится к ней. Но что она скрывает, и чего мы можем лишиться, ворвавшись за её покрывало? Может быть жизни, а может быть утеряны будут только иллюзии… Мы этого не знаем, как не знаем и цены превосходства над умершими. Они свою цену заплатили, и мы теперь ходим по их костям, стирая память о них в белую пыль…

— Что с тобой? У тебя глаз не видно… — Лара трясла его за рукав, тревожно вглядываясь в лицо, и одной рукой покачивая коляску. — На тебя страшно смотреть… Ты напугал меня…

— Всё в порядке, нормально. Просто… задумался… Я, знаешь, думаю иногда…

— А ты не эпилептик? Конечно, это нетактично с моей стороны…

— Нт, я не сумасшедший, не эпилептик, не наркоман, не маньяк, не мусульманский фанатик… И даже не скрытый алкоголик… Впрочем, они все так говорят!

— Да, конечно… А кто ты, Егор? По жизни.

Он пожал плечами, ноги в мокрых ботинках мёрзли.

— Я унылый романтик, рискующий подхватить простуду.

— Придёшь домой, сунь ноги в тазик с горячей водой. Вот хоть что-то в жизни случилось… Надо будет девчонкам рассказать…

Подошёл трамвай. И уже качаясь в нём, Егор думал, что не позвонит ему эта смешная девчонка, проворонившая коляску с питомцем… А он её телефон не записал… Что-ж… Не записал, так не записал…

Эти состояния были присущи ему с детства, он не помнил, когда и как это пришло к нему в первый раз, он тогда здорово испугался, но не сказал матери ни слова; он решил, что будет наказан за это, как было, когда он делал что-то неправильно, хотя и не понимал этого. Так было, когда он стал при матери играть своим маленьким членом, и тот вдруг зашевелился, стал упругим, увеличился, будто ожил, это было интересно и приятно, но мать увидела его, сидящего на скамейке в саду, за этим занятием. Она молча била его по рукам, пока они не онемели, а потом зло, шипящим голосом сказала: — Никогда так не делай! Ты понял — НИКОГДА!

Он испугался, и ему было больно. Он не понял, почему это плохо, но понял, что его непонимание ни к чему хорошему не приведёт…

Что-то вторгалось в его голову, чему не было определения, и что не находило аналогий ни в его знаниях о мире, ни в его жизненном опыте. Он молчал, переживая и надеясь, что объяснение придёт со временем. Он знал по прочитанному, что люди во сне, или в бессознательном состоянии часто перемещаются в недоступные наяву места, общаются с людьми умершими, отсутствующими… Но это было не то. Его разум строил конструкции, миры, ему неведомые в жизни, вообще не существующие в реальном мире, и даже в мирах, недоступных нашему знанию, но, возможно, существующих ГДЕ-ТО, МОГУЩИХ существовать. Его миры были придуманными. Не только им самим, это были миры и люди, существующие в книгах и фильмах. Потом нарисованные миры. Потом он понял, что некоторые миры рождены его собственным воображением. Это было неприятно и страшно, уходить в воображаемые миры, которых не было и не могло быть в действительности… Потом он увидел фильм «Матрица» и долго думал, не могут-ли его миры существовать в реальности, придуманной кем-то другим, может быть даже искусственным интеллектом, о котором много воображают всякого страшного в последнее время. Но нет, он уходил в своё собственное воображение, потому что мог управлять своими видениями, подчинять их своему желанию и настроению… Вот только разве ОН САМ не мог быть чьей-то выдумкой? И почему иногда эти состояния возникали неожиданно, в самый неподходящий момент, когда он был чем-то занят, с кем-то разговаривал, что-то делал… Как сейчас, когда он познакомился с этой девчонкой, Ларой? Наказание это, или предостережение?

— «… Встал и пошел к отцу своему. И когда он был еще далеко, увидел его отец его и сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его. Сын же сказал ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим. А отец сказал рабам своим: принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного теленка, и заколите; станем есть и веселиться! ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся. И начали веселиться…»

Егор много читал, пытаясь найти что-то соответствующее его видениям в книгах классиков, но классики всё попадались какие-то ненормальные, зануды и параноики, думающие и видящие через свою порочную психику. Что-то нормальное было только в текстах фантастов, которые, похоже, могли испытывать что-то похожее на то, что происходило с ним. И в Библии иногда мелькали картины и обстоятельства, кажущиеся ему знакомыми, но размытыми, трудно определяемыми, однако прямо имеющими отношение к нему. Только как могли события многотысячелетней давности вплетаться в его жизнь?…

Дома он бросил уже плохо пахнувшие носки в пластмассовый тазик под ванной, мокрые ботинки поставил на рёбра батареи в кухне, отопление должны были выключить только через неделю, но грело оно уже слабо по причине тёплой погоды. Ничего, высохнут… Потом он вспомнил совет Лары, вытряхнул носки из тазика прямо в ванну, и налил в тазик горячей воды. Тазик он уволок в комнату, поставил рядом с диваном, включил диск с «Терминатором», снял джинсы и тоже повесил их на батарею, сдвинув занавеску и на миг ослепнув от солнца, ударившего в комнату. Занавеска была поспешно задвинута, Егор уселся на диван, опустил белые, сморщившиеся ступни в воду. Стало хорошо, ноги согревались, и он стал думать о новой знакомой… Обычная девчонка. Ничего особенного. Будет-ли продолжение у этой странной встречи? Разве можно сказать? Она лет на пять младше его… Интересно, как она выглядит без одежды? Наверное, тоже стандарт… Сейчас во всём царит стандарт… В мыслях, в одежде, в телах, в желаниях…

*- Г. Лавкрафт «Белый корабль»

глава 4

Прежде всего эта глава, ввиду её неопределённого времени и места, требует небольшого объяснения. Когда я её вспомнил и зафиксировал, что меня осчастливило на какое-то время, по повторному прочтению было обнаружено, что некоторые её моменты явно не соответствуют содержанию, проще говоря, они взяты неизвестно откуда, и почему здесь оказались — полная загадка. Наши учёные такие загадки щёлкают, как арахис, слава квантовой математике и десяти измерениям! Но я в эти неведомые измерения не верю, и долго думал, как объяснить эту путаницу, например, намёки Великого Инквизитора на какие-то особенные способности девчонки Лары… Может быть он прошвырнулся по свёрнутым пространствам и обнаружил там то, что мы никогда не узнаем? Но тогда необходимо вырезать несоответствия и приклеить их в более подходящие условия? А если их не будет? И я решил, что это просто фантазии Егора, когда он что-то плохо расслышал или недопонял, и его воображение дополнило реальное желаемым… Так что её нумерацию и расположение можно считать условным.

— Терминатор в облике Арнольда Шварценеггера смотрел огненно красным глазом, и по его металлической плоти было видно, что настроен он решительно и неколебимо. На уничтожение.

— Ты знаешь, кто я?

— Inguisitor Generalis, Escudo inguisicion… Томас де Торквемадо?

— Ты знаешь моё имя. Надеюсь, не по роману Достоевского?… Да, ты его не читал, это делает тебе честь. И ты не боишься меня. — Обрюзгшее лицо, свисающие щёки и под густыми, как у дворняги, бровями маленькие невыразительные глазки…

— Да, не боюсь. И ты не похож на Великого инквизитора.

— Что значит — «не похож»? Конечно, я не похож на портреты де Сиснероса, де Тавера, де Гуевара… Проклятые подонки, хранящие в сундуках портреты Хименесов… Впрочем, я тогда уже умер, и расстановка фигур на доске могла измениться, но моё впечатление от этого ничуть не трансформировалось! Просто вести о проделках этих выродков достали меня и в гробу!

— Я не имею ко всему этому никакого отношения.

— Конечно, не имеешь! Но ты знаешь, что люди ещё вкладывали в звание Великий инквизитор? Великий регулятор! Бог дал человеку право выбора. Я делал этот выбор безусловным и обязательным. Конечно, посредством страха, но разве и сейчас не страх определяет выбор? И так было всегда, только Христос своим пожертвованием внушил людям миф о гуманизме, вот ещё одна пагубная идея! А сколько таких идей внушили людям вершители духовности! Даже меня привлекли, и Его тоже, в одном пакете… И всё было извращено. Фёдор Михайлович насочинял по разумению своему, и свои мысли впихал в уста мои, а мне это надо? Почему эти люди считают, что имеют право говорить за других? Причём своим языком? Если-бы Христос следил за тем, что заставляют Его говорить, Он с ума должен был сойти!

— Подожди, Томас, но я совсем не хочу знать, что ты должен сказать мне. Я не имею к этой теме никакого отношения… я уже говорил это, помнишь, перед тем, как ты начал жаловаться на судьбу. Конечно, о тебе много всякого говорят и пишут, но никто из серьёзных людей не считает тебя ни за великого философа, ни за властителя дум. Ты ведь вроде министра внутренних дел был там, в Кастилии и Арагоне, в Испании… Кажется, даже внешняя политика тебя не интересовала?

— Значит, ты понял назначение моё? Но я был и Великим Политиком, великим именно потому, что об этой стороне моей деятельности люди почти ничего не знают. Это сегодняшние клоуны набирают популярности в ток-шоу, но я пользовался кинжалом и ядом, фигурально говоря, конечно. Но на языки это оказывало надлежащее и нужное воздействие. В вашем времени это сначала называлось цензурой, потом инквизиторы стали модераторами, вместо костра в ход идут блокировки… Убожество, конечно, дурной тон, дурные манеры, полное упадничество. Как вы собираетесь жить дальше, не понимаю.

— Так, перестань ты читать мне мораль. Мне наплевать, как собирается жить человечество…

— Да, тебя не интересует даже собственная судьба. А эта девчонка? Ведь никогда не можешь знать, чем обернётся камешек, попавший в ботинок, просто натёртостью ноги, дурным сном, или неверным шагом на краю пропасти. И так считает каждый. Каждый из вас молится на ближайший вечер, не думая о наступлении утра и восходе солнца. Говорят о падении духовности, это мода у вас такая в последнее время. И каждый рассуждающий ставит себя вне субъекта темы, в позу стороннего наблюдателя, имеющего право давать оценки и навязывать мнение. Но только его советы к нему самому как будто не имеют никакого отношения. Таким образом получается, что каждый буквально живёт с Богом, по заповедям Его, и идёт путями Его, а общая дорога петляет по тупикам и пустыням… Как так может быть?

— Ты не знаешь, я тоже не знаю. Но я могу сказать тебе, что заповедь Бога — «Не создавай кумира ни в камне, ни в золоте, ни в слове… — Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху и что на земле внизу, и что в водах ниже земли. Не поклоняйся им и не служи им; ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, за вину отцов наказывающий детей до третьего и четвёртого рода, ненавидящих Меня, и творящий милость до тысячи [родов] любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои.», — она касается и Его самого, ибо вот то самое добавление: — «… не служи им; ибо Я Господь, Бог твой,…» оно сводит на нет эту заповедь, как апория, и оставляет место для толкований. Знаешь, если людям необходимо оправдать собственное свинство, они показывают на икону, поэтому я с детства ненавидел навязанных кумиров, дутых авторитетов… В армии — смешная штука! — единоначалие, ты должен молиться и доверять жизнь свою какому-то надутому идиоту, не умеющему двух слов сказать связно…

— И ты отвергаешь Бога?

— Де Торквемада, ты решил исполнить роль того несчастного неудачника Сатаны? Но твои искушения — это бисер, перед свиньями рассыпаемый… Кто я такой? Один из ничтожнейших тварей, и таким и хочу остаться. Я не отвергаю, я прохожу мимо…

— Возможно, твоя позиция мотивирована, во всяком случае, логичнее позиции Фёдора Михайловича, который из Иисуса делает жертву инквизиции и обвиняет его в грехах человеческих, подменяя именем моим Каиафу, первосвященника, гонителя идейных противников, и заставляет выступаешь не в своей роли очистителя паствы от еретиков, а обвинять ОСНОВУ, Его, который один раз искупил эти грехи, но теперь страдает, как зачинщик и провокатор! Вот нелепость… И я в роли проводника Сатаны наказующего. Всё перевёрнуто с ног на голову и искажено… Что там, на улице? Ночь, и пришло время последнего трамвая… Мне пора. А девчонка твоя правильная, она может внести в твой кодекс сомнения, это повод тебе задуматься. Сможешь без Бога? И стоит оно того?

И Томас де Торквемада, первый Великий инквизитор, сделав полупоклон, растворился в мгле, затянувшей мир…

Телефон зазвонил после пяти, когда солнце окончательно разозлилось на город. Звук был забытый, и не сразу Егор сообразил, что от него требуется. Некоторое время он тупо смотрел на экран, потом догадался нажать кнопку. Это был голос Ларисы:

— Алё! Есть кто? Я туда попала, вообще-то? Кому молчим?

— Да, слушаю, — сказал Егор и закашлялся, горло почему-то пересохло.

— Егор! Ты? Запиши мой номер, а то умчался, ни до свиданья, ничего… Я и не думала, что трубу возьмёшь…

— Ларик! А… с чего ты взяла, что я не возьму трубку?

— Мало-ли, всякое бывает… Помнишь, у «Машины» — «Имитация»? — «Он записал телефон, по которому не позвонит никогда…"? Имитация… всё имитация, чувств, мыслей, жизни… Ты занят? Ботинки просушил?

— Не знаю… Тебе нужны мои ботинки?

— Ботинки нужны тебе, ты-же хотел в выходной по городу пройтись?…

— У меня есть кроссовки… На улице сухо…

— Вот и хорошо! Где встретимся?

— Я не знаю… Ты дома?

— Вот тоска! И дома тоска, сестра сыр точит и пилит, пилит… Давай у метро… Через пол-часика?

— Денег нет на прогулки… — сказал Егор, и это прозвучало грубо.

— Я у тебя денег просила? На мороженку есть?

— Есть, успокойся…

— А как ты меня назвал? Ларик? Это от Ларисы?

— Ну, так на работе девчонки называли одну Ларису… — он не знал, как она отнесётся к такому именованию, и сердце схватил холодок… — Проблемы…?

— Какие? А прикольно, слушай, мне нравится… Значит, у метро? На Невском, в книжных рядах фолк-музыка северо-американских индейцев, их фолк-группа приехала. Оригинально!

Егор уже шарил глазами, соображая, где хранятся кроссовки…

глава 5

Фолк-группа из Каспера, Вайоминг жмурилась от солнца и извлекала из своего странного арсенала непривычные звуки. Должно быть под точно такие звуки триста лет назад их предки снимали скальпы с неудачников-поселенцев, а потом продавали их поселенцам-же по сто долларов за штуку. Впрочем, эти этнические сиу и делавары были похожи и на уроженцев Астаны.

— Никакого удовольствия, — пожаловалась Ларик. — Просто звуки, не находящие отклика. Пойдём отсюда… Пойдём к Казанскому, там в колоннаде живут призраки прошлого, понимаешь, не привидения людей, а духи времени.

Джинсы она сменила на штаны цвета хаки, с многочисленными висящими карманами, и чёрные ботинки поменялись на жёлтые, на толстенной подошве. На крыле вздёрнутого носика алела маленькая бусинка.

— Ты веришь в духов? То-есть вообще, в столоверчение, общение с душами, регрессии.

— Нет. Я с таким не встречался.

— Во что-же ты веришь?

— Я поклонник философии скептицизма Вернадского.

— Что за зверь? Не помню, чтобы я читала о таком…

— Это не школа и не теория. Это приём, метод. Вернадский писал, что философские аспекты проблем и теорий не являются обязательными и на них можно не обращать внимания, используя только то из них, что непосредственно нужно для работы в данный момент. И то, что в нашем понимании соответствует истине. Например, отвечу на твой вопрос с точки зрения философского скептицизма — существование души не вызывает сомнений. Похоже, это явление связано с энергетической структурой мироздания. Дальше начинаются загадки. Что такое эта энергетическая структура? Говоря о тёмной энергии, учёные дурака валяют, или уже подошли к вопросу о единой структуре? Имеет-ли ноосфера Вернадского отношение к этому? Мы говорили с ним на эту тему, он тоже склоняется к этому, но нет ни понятных фактов, ни инструментов для подтверждения этой теории. А эзотерика на 99% враньё, способ разводить легковерных лохов. Это моё мнение, можешь думать по своему, мне это всё-равно.

— А множество свидетельств? Причём вполне уважаемых людей, знающих, что говорят. Тот-же Конан-Дойл…

— Или Елена Петровна Блаватская? Есть такая штука — Субъективность, называется. Если отвлечься от явных сребролюбивых жуликов, как Блаватская и её шайка, люди видят то, что хотят, то, на что настроены, или их настроили. Это отработано ещё средневековыми цыганами, а ещё раньше шаманами Мардука. Давай оставим тему?

— Хорошо. Мне надо подумать. Что у Вернадского почитать?

— «Ноосферу» почитай, «О научном мировоззрении», только учти, что многое он говорит эзоповым языком, времена были такие… Да и в космос люди ещё не вышли, и он не фантазирует о том, чего не знает, только намечает перспективы. Тут ещё надо учесть, что Вернадский — учёный. Прагматик. И философия для него только практический инструмент.

— А Бог, Библия?

— Не знаю… Как любой человек, он, конечно, думал об этом. Но он не мог писать об этом… Это было-бы самоубийство, как учёного… Я не спрашивал его об этом, это казалось мне не тактичным. Быть героем для такого учёного — поступок не… практичный. Думаю, что он вплотную подошёл к нему, ведь теория ноосферы просто упирается в Бога…

По Казанскому мосту они перешли Невский проспект, прошли метров сто в сторону Адмиралтейства и остановились напротив Дома Книги, оглядывая частокол колоннада собора, возведённого Воронихиным. Слева за клумбой торчал памятник Кутузову, Барклая де Толли отсюда видно не было.

— Как ты смотришь на мистику, Егор? — тихо спросила Ларик, глядя на крест, отсюда видимый как шпиль, ребром.

— Никак, — пожал плечами Егор. — Мистика, это то, что отринуто канонами религии, официальной веры. Но отринутое, не означает — несуществующее. Верить, или нет — дело личное. В Библии любое столкновение людей с сверхъестественным можно рассматривать, как мистическое явление.

— А если оно не имеет отношения к вере?

— Я не знаю. Наверное, зависит от причин, его вызвавших.

— Я слышу звуки…

— Интересное явление. Может быть потому, что обладаешь слухом? Уши на месте…

— Смеёшься? Я не про слух говорю. Я слышу не ушами.

Егор подумал о своих разговорах с фантомами (а как их ещё назвать?), хмыкнул, пожал плечами.

— Не хмыкай. Я не знаю, что это такое, чем оно вызвано, вообще не понимаю природу этого явления. Это какой-то звуковой фон, не слышимый другими, да и мне он доступен не всегда.

— Тебя это беспокоит? Причиняет неудобства?

— В общем-то нет. Возможно, другие тоже это слышат, только не обращают внимания. Понимаешь, для этого нужно настроение, условия, обстановка…

— Почему тебя это волнует? Жить это тебе, как я понимаю, не мешает? Может быть это особенность строения внутреннего уха?

— Сам ты внутреннее ухо! Я слышу голоса, звуки природы, животных… Это звуки не реального мира.

Они шли по колоннаде, будто по аллее заколдованного каменного леса, под каменным, серым небом.

— Может быть ты слышишь радиофон? Знаешь, есть такая гипотеза, и Беляев об этом писал во «Властелине мира», человеческий мозг сравнивают с радиоприёмником, пока это всего лишь гипотеза…

— Я не принимаю FM-радио, не слушаю рэп на халяву. Это просто… звуки жизни. Я проверяла, это естественные звуки, которые слышало место, где я нахожусь, но другие, … не то, что есть. А звуки прошлого. Будто они прорываются из других времён…

— Звуковая машина времени…

— Разве с тобой такого не бывает? Ты разговариваешь с другими людьми…

— Нет! — сухо прервал её Егор. — Со мной такого не бывает… Это совсем другое, ничего похожего. Я беседую с живыми людьми, которых нет, и никогда не было. И они говорят то, что… я хочу услышать, понимаешь? То, что проецирует моё сознание. Это фантасмагория… реальная. Однажды Сафо… ей не понравилось, что я говорю… она расцарапала мне щёку, такая вздорная бабёнка! Потом ходил с пластырем… А ты слышишь то, чего нет… уже нет. Какой-то акустический хроноклазм, как выражаются в фантастике… Он не привязан к месту?

— Нет… Я не знаю… Может быть, эта область велика? Регион? В Карелии такое было…

— Сейчас всё непонятное списывают в область Божьей Воли, и оправдываются тем, что нашему пониманию это знание недоступно.

— Почему сейчас принято говорить о Боге, как о рядовом явлении нашей жизни, без трепета, уважения, без какой-бы то ни было ЛЮБВИ? Он уже вошёл в нашу жизнь, как рядовое событие, как электроток, запуск ракет в космос, компьютеры? И на Него просто не обращают внимания? Только раз в месяц вспоминают, когда надо платить коммуналку, чтобы не росла задолженность… Или Он воспринимается уже, как рядовое явление обыденности, как плохая погода, скачки атмосферного давления, магнитные бури, старость или тараканы — явления, мешающие жить, вызывающие досаду, но человеку неподвластные, и воспринимаемые, как просто житейские неудобства — всё-равно, от нас не зависит, не надо заморачиваться, а так, иногда поругивать, иногда оглянуться, почесаться, и забыть до следующих граблей… Да ещё многие, знаешь, ухмыляются извинительно, будто говорят о щенке, нагадившем в тапок — «Ну что с ним поделаешь, несмышлёныш!» А вот они, понимаешь, такие взрослые, здравомыслящие, ни в какие байки не верят… Всего лишь допускают такую возможность…

— А я думаю, люди просто боятся… Это страх. Ведь если признать Его во всей полноте, представляешь? Это будет другой мир. Наш мир раздолбайства и нигилизма исчезнет, превратится в мир, где всё КОНТРОЛИРУЕТСЯ, и за каждые шаг и слово, даже мысль придётся держать ответ… Это действительно страшно, и проще не думать об этом, утешаться детской истиной — не видно, значит нету…

— «…Иррационализм, т. е. неверие в объективные факты, почти всегда вырастает из желания доказать нечто, для чего не существует подтверждающих свидетельств…», как ты думаешь, почему мы встретились?

— А я должен об этом думать? Совпадение случайностей…

— И мир тоже — совпадение случайностей? Вероятность такого совпадения в теории практически равна нулю. Не помню, кто сказал, Вольтер? — «Случай, это Бог».

— Умоляю, только не говори, что нас свёл Бог, и от нас зависит спасение Вселенной…

— Ага, и мы живём во вселенной Марвел! Ты смешной… Подожди!…

Ларик замерла, лицо её стало отсутствующим, она вслушивалась в пространство, немного поворачивая голову, будто следя за передвижением источника звука, потом вздохнула :

— Иногда это, как намёк, тень события, шум ветвей, качаемых ветром. Иногда крик птицы, рычание зверя. И почти никогда связная человеческая речь… Правда, однажды это было долго, но непонятно, злой, рыкающий голос, что-то кричал, будто объяснял, или призывал людей к чему-то. Я не поняла ни слова, резкий, незнакомый язык, рваная речь… Или местное племя, или варяги… Ты один живёшь?

— Снимаю комнату. В квартире один, хозяйка раз в месяц появляется…

— Значит, идём в гости. Или ты против?

Егор долго думал, глядя в сторону. Ему было непонятно, что это за человек, девчонка Лариса, каково её отношение к нему, она говорит много, но ничего. Её разговоры неконкретны, отстранены от жизни, порой непонятно, зачем она говорит то или иное. Он так и не понял, какая она на самом деле, что представляет собой… Есть-ли вообще что-то за её словами.

— Я не против, одному тоскливо… Кота думаю завести, но это ответственность…

— Я не кот, меня завести трудно…

Они пошли пешком, через Дворцовый мост, торопиться было незачем…

глава 6

Под курткой у Ларика оказался топик расплывчатой расцветки, в коей преобладали сиреневые и оранжевые пятна. Ботинки она сняла в прихожей, тапочки отвергла и прошла на кухню в толстых, грубых вязаных носках, в жёлтую и красную полосу.

— Надеюсь, у тебя есть, что пожевать? После прогулок… Да и дома, под пристальным взглядом сестрёнки… кусок в горло не лезет.

— Основательного ничего, готовить надо. Яичница с колбасой устроит?

— Егор, разве яичницей насытишься? Но для начала сойдёт. Так ты здесь за хозяина?

— Что? — Егор всё пытался и не мог оторвать взгляд от груди Ларика, ему было неудобно, она видела это, но её груди оказались большими, упругими, и его удивляло, что под курткой их почти не было видно, и на ней не было бюстгальтера, — …Да, получается так… Хозяйка придёт, как обычно, через недельку.

— Что-ж, делай свою яичницу, — она улыбнулась, конечно, она заметила, и как он старательно отводит взгляд, и его смущение, и её соски помимо воли отвердели, стали крупными, оттягивали тонкую ткань топика… — Перестань пялиться на мои сиськи, всё остальное на десерт…

И только сейчас он задумался о её возрасте… Есть женщины, к которым этот вопрос не имеет отношения, в любом возрасте они выглядят на «от 25 до 40»… Ларик к таким не относилась, её интервал был 18—25, но сейчас, глядя на её формы, Егор чувствовал неопределённость. Конечно, в наши времена и школьницы могут иметь размеры Памелы Андерсон, но её отношение к происходящему казалось ему наигранным, неестественным, а это бывает или вследствие проблем, взрослых проблем, или соответствует большому жизненному опыту, заставляющему прятаться за маской — иногда проглядывала детская непосредственность и безответственная лёгкость, но иногда ему казалось, что на него глядят глаза холодной, просчитывающей варианты женщины. И цели её предугадать было нельзя.

— Ты… жареный лук не отвергаешь?

— Терплю. Что с тобой происходит, Егорюшка?

— Смеёшься? Я кажусь тебе недорослем?

— Пока не знаю, ещё не определилась… Ты можешь оказаться, чем угодно, трудно гадать, не зная типовой реакции…

— На что?

— На гадости. На дерьмо, какое часто случается в этой жизни… Было такое в твоей жизни, что ты отступал на шаг и думал — что я делаю? зачем? и надо оно мне?

— Было, конечно, но… не помню.

— Значит, это всё было на уровне выбора сорта мороженого. Серьёзный выбор меняет тебя в самой основе… Но ты мне не сказал о своём недавнем видении… Может быть вчерашнем…

— Хватит болтать, садись к столу… — он разложил яичницу по тарелкам, порезал батон, поставил на стол бутылочку кетчупа, банку маринованных томатов. — Ты знаешь много чего, мне непонятного. Объяснишь?

— Сам сказал, хватит болтать, всё интересное потом…

Яичница была съедена увлечённо, творчески и быстро. Запили кефиром, нашедшимся в холодильнике. Ларик со вкусом потянулась:

— После еды всегда тянет в сон, не замечал?

В самом деле его тянуло в постель, но уверенно сказать, ко сну его тянуло, или к экспериментам, он сказать не смог-бы. Однако, глаза не прочь были закрыться на неопределённое время.

— Горячая вода есть? Прикинь, у нас уже вторые сутки нет горячей воды, отопительный сезон кончился, начались ремонты…

— Да, утром была… Помыться? Там шампунь есть… Сейчас чистое полотенце дам…

— Не волнуйся… Впрочем, есть какая-нибудь мягкая рубашка? Вместо халата.

— Есть… не фланель, но хлопок…

Она прошла с ним в комнату, с любопытством посмотрела на окно.

— Музыка имеется? Только спокойная.

— «Энигма» есть, Джо Дассен… Можно найти…

— Хорошо… Я быстро, не скучай.

Он догадывался о продолжении, прошёл на кухню, прополоскал рот эликсиром, потрогал подбородок, руки его почему-то тряслись… Как во сне он прошёл обратно в комнату, включил телевизор, выбрал в стопке дисков коробку с «Энигмой», вставил диск в проигрыватель. Музыка немного успокоила его, подумав, он разделся, залез под одеяло, ещё подумав, снял трусы, сунул их под подушку, под простыню. Секунды тянулись, как жвачка.

— Ну, вот… — Ларик стояла в дверях, кроме его рубашки на ней не было ничего, и ему сразу бросилось в глаза, что и ноги её не такие худые, как казалось, когда она была в джинсах. — Хорошо устроился. Сейчас я твою безмятежность разгоню!

Двигалась она стремительно, мгновение смотрела с сомнением на скрывающее его одеяло, но оно было тут-же отброшено, и она уже сидела на нём, глядя ему в глаза. Он ничего не понимал. Всё было, как и должно, он не был неискушённым мальчиком, но не было чувства слияния, как будто он не ощущал своего тела, смотрел сквозь прорези полой куклы из папье-маше, в которую его заключила бесчувственная, холодная сила, и сам он был парализован…

— Суккуб? — возникла ленивая мысль, без протеста, без удивления, — Дурачок, о чём ты думаешь? — там-же, рядом, в его голове возникла другая мысль, не его, но созданная в его голове им самим, как его видения, где он разговаривал со своими фантазиями.

Потом в голове вспыхнул яркий свет, будто включился направленный в глаза прожектор, внизу живота будто открылись ворота, потом опустошение, и всё это было не с ним, а с манекеном, он только фиксировал эти процессы, не участвуя в них только сторонним наблюдателем, не со-участником, со-чувствователем, и это ему не давало ни удовлетворения, ни спокойствия, но рождало непонятную тревогу.

А Ларик уже сидела рядом с ним, подогнув ноги под себя, и тревожно вглядывалась в его глаза:

— Что ты теперь скажешь? Как я к тебе отношусь, и кто я?

— Ведьма?… Конечно, ты ведьма…

— Поначалу ты принял меня за суккуба…

— Суккубы, это демоны, а ведьмы, так, пакостницы…

— Опасные пакостницы…

— «Вия» я читал. Не впечатлило. Как и сам Вий. Ведьмы несут в себе свою смерть, в сущности, они уже мертвы, хоть и дышат, и спят, и в их жилах течёт кровь. Значит, наша встреча всё-таки не была случайностью…

— Ха! Сообразил. А сейчас ты, как и вы все, начнёшь пытать меня, в чём твоя такая-сякая исключительность, что ты понадобился чёрным силам, скажи «нет»…

— Да…

— Значит, ты ещё глупее, чем кажешься. А простой человеческий интерес, симпатия, чувство одиночества и желание просто найти… друга, любовника, такое тебе в голову не приходило?

— Вот фокусы! Я о таком не слышал, не считая дурацких голливудских сериалов… Ведьма — проводник тёмных сил и энергии в наш мир. Ничего светлого им не нужно, и главное для них — своя корысть.

— Да, люди многое знают о ведьмах, Инститорис со Шпренгером постарались. Но тебе известно, что в том-же «Молоте ведьм» прописан протокол допросов и ведения всего следствия ведьмовских процессов. И ведьмы обладали всеми правами обычных обвиняемых мирских судов? Они могли доказать свою невиновность… Понимаешь, не то, что они не являются ведьмами, а отсутствие злого умысла в их действиях. И это служило им оправданием. Можно было быть ведьмой, но ведьмой — невинной в глазах самой инквизиции! Великий инквизитор не говорил тебе об этом? Конечно, он упивался приписываемой ему Достоевским ролью обвинителя и палача Самого…! А ты слышал о феях? О ДОБРЫХ феях?

— На фею ты не похожа.

— Ты думаешь, что феи — твари бесполые? Это только в детских сказочках. На самом деле они подвержены всем людским страстям. Я не фея, феи — это сказки. А ведьмы… любая может стать ведьмой.

— И когда тебе пришла в голову эта мысль?

— Конечно, тебя интересует мой возраст! Вынуждена огорчить, не знаю. Но не сотни лет, конечно, эликсиры молодости существовали только в бреднях Николло Фламеля. Я встречала его здесь… Но это так, фата-моргана… Судя по всему, мне не больше двадцати — тридцати, так что можешь на этот счёт не волноваться. И я не собираюсь отнимать у тебя твои годы, лучшие годы твоей паскудной жизни. Да, чего уставился! Это притянуло меня к тебе ещё там, у Петропавловки… Такая-же неприкаянная скотина… Или ты думаешь, коляска случайно покатилась?

Егор чувствовал только разочарование и горечь:

— Везёт мне, как… Знаешь, Ларик, я почему-то думал, что вот, возможно, встретил человека…

— И чего ноешь? Может быть, и встретил. И эти твои причитания — «они мертвы!», «служат злу!», всё это чушь. Конечно, многие служат. А среди всех этих гендерно-противоположных полов многие противостоят злу? И если среди ведьм это соотношение, примерно, один к трём, среди добропорядочных людей поклоняются злу… удивить, или сам догадываешься?

— Не дурак. Процентов… побольше девяноста.

— Трезво мыслишь. Пойдём, покурим, после секса всегда хочется закурить, такая дурная привычка…

— А у тебя был секс? Странно, я как-то не обратил внимания…

— Чувство юмора ты не утратил, это обнадёживает. У тебя его и не было, не переживай.

— Ведьмины фокусы?

— Называй, как хочешь. Я пока ещё не настолько в тебя поверила, и на серьёзный шаг не решилась… Ты, Егор, тёмная лошадка. Может быть, темнее самой зловредной ведьмы. Ты отвернулся от Бога… На это не каждый решится. Это твой выбор, конечно, но ведь ты не идиот какой, зачем тебе это?

— Это меня спрашивает Зайка? Мягкая и пушистая Чебурашка?

— Ты не обзывайся. Ярлык уже приклеил? Я и обидеться могу.

глава 7

— А что это значит — быть ведьмой? Каково это, чувствовать себя не такой, как все. Только не ври, что ты просто человек, или чувствуешь себя человеком.

— Ты заранее мне не веришь. В твоих глазах пустота, нет желания, нет отрицания… Ты не хочешь зависеть от мира, ты пытаешься убежать, но ты знаешь, что только одно позволит тебе это — смерть. И этого ты тоже не хочешь, философия абсурда тебе не нравится. Почему, ты такой, Егор? А я просто человек. И мне присуще всё человеческое… Я не злой монстр. Так что, каково себя ощущать не такой, как все, это не ко мне. Меня волнует моё будущее, будущее мира, нашей страны, и котировка валюты тоже, и бесконечно повторяющийся ремонт труб с горячей водой. Вот сейчас помылась, и чувствую себя человеком…

— Но вы умеете то, что недоступно другим.

— Слушай, таких людей множество, и никто не считает их нелюдями. Любой талантливый человек, гений — это не человек, по твоим рассуждениям. Да Винчи был не человек, Шекспир, Брюс Ли, да тот-же Хокинг, который должен был умереть пятьдесят лет тому назад, вот где воистину тёмная история! Триста лет назад его сожгли-бы у позорного столба вместе с его креслом и компьютером. Хотя, скорее, его посчитали-бы сумасшедшим, каким он и был на самом деле…

— Ты уходишь от ответа. Ваши способности нельзя объяснить человеческим знанием.

Ларик лежала рядом, прижавшись боком и шевелила пальцами ног. Полы рубашки открывали её груди ровно настолько, чтобы притягивать взгляд и тревожить фантазию.

— И что? Просто наше знание не доросло до таких пониманий. Есть ведьмы, похожие на баба-ягу в исполнении Милляра, это старые дуры, играющие людьми, и они обычно плохо кончают. Обычно это те, кто стали ведьмой, осознали свою долю в раннем детстве, и в силу этого приобрели кучу комплексов; дети не умеют скрывать в тайне то, что не является обычным. Но много и таких, как я. Мы хотим жить, как люди, которыми мы и являемся. Да, мы необычные люди. По каким-то неведомым мне причинам, в нашей душе задействованы функции, оказывающие влияние на формирование материи… Не пойми неправильно, мы не можем менять законы материи, законы мироздания, думаю, этого не может и Бог. Но здесь, рядом с собой воздействовать на сознание людей, на какие-то формы материи, почему нет? Если это не производит далеко идущих последствий. А я вообще ведьма необычная… Я не пытаюсь что-то менять, и не хочу этого… И потому меня не трогают. Кто? Те, кому положено следить за балансом. Мне не нужны чёрные знания, я умею то, что умею, и мне этого хватает. Я живу сама в себе, но я открыта миру и жизни…

— Ты работаешь приходящей няней… Как сама сказала, за мороженку, на сигареты, в кино сходить. И ты не хочешь менять свою жизнь? Тебя удовлетворяет… нищенство, необходимость считать мелочь… Не знаю, жить не так, хуже, чем ты достойна?

— А ты чего достоин, Егор? Ты знаешь себе цену? И кто для нас устанавливает тарифы на качество жизни, кто определяет нашу жизнь? Мы стараемся прожить её так, чтобы не ощущать горечь утраты самого драгоценного, времени, нам отпущенного, но каждый добивается этого, как ему позволяет совесть. И многим она позволяет слишком много… Ты способен строить свою жизнь за счёт чужих жизней?

— Я не думаю об этом. Нет у меня таких возможностей…

— Но во многих случаях мы сами создаём эти возможности. И нас останавливает только страх переступить через законы общества и понести за это наказание…

— Но многим это позволено. Тем самым законом, который останавливает других.

— Может быть потому, что они сами, внутри себя позволили себе жить против всех.

— Ларик, ты заехала уже слишком далеко. Я не собираюсь доставать с антресоли ржавый топорик и идти к старушке — хозяйке финансовой микроорганизации или обменного пункта валюты.

— Не только-ли потому, что потом тебе не удастся далеко уйти?

— Пусть так. — разозлился Егор и отодвинулся от девушки. — Чего ты хочешь от меня? Чтобы я надел сутану и встал на тротуаре, обращая людей в тени добродетели? Я не ангел, и не собираюсь им становится. Я хочу жить по-человечески…

— И это означает?… В понятие — «по-человечески» входит принятие в твой круг окружающих? Или ты обособляешь себя от людей?… Ладно, хватит болтовни, что у тебя имеется в холодильнике, кроме колбасы?

— Есть пол-кило фарша, есть куриные грудки.

— Прекрасно. Значится, сейчас бегишь в магазин, покупаешь рис, помидоров, зелени и больших красных перцев. Будем тебя кормить. Ты знаешь, что вкусная еда благотворно влияет на духовность и состояние нравственных идеалов?

— А ты знаешь, что пустой кошелёк способствует увеличению преступности?…

— Увы… Ты, значит, на вольных хлебах… Это надо обдумать.

Сверкая аккуратными ногами, она прошла в прихожую, скоро вернулась с сумкой, погрузилась в бездну. Вернулась оттуда нескоро, с победным видом потрясая вместилищем благодати, открыла, сморщила носик, со вздохом извлекла тысячную купюру :

— Надеюсь, хватит… Где у тебя лук, картошка?

Всю дорогу до универмага на Большом и обратно, уже сжимая пакет с помидорами, перцем и прочим продовольствием, Егор ломал голову, что значит вся эта клоунада и на кой он понадобился ведьмочке. Сон в летнюю ночь! Уже поднимаясь в лифте, он решил, что всё нормально, не стоит голову ломать, ведь очевидно, что всё уже решено за него, и пусть оно идёт само собой. С ведьмой жизнь становилась непредсказуемой, а может быть и изменится… Только в какую сторону? Ларику на десерт он взял ананасового мороженого в шоколаде. О сдаче она не предупреждала? Он предвкушал, как войдёт сейчас походкой добытчика, швырнёт добычу к ногам хозяйки и завопит:

— Ведьма, твои приказы исполнены! Повелевай дальше!…

— Боже, о чём я думаю?… Она права, мне шесть лет, и я полный балбес…

Тем не менее дверь он открыл рывком, прошествовал на кухню строевым шагом, оглянулся, и… клич застрял в его горле, как гнилая картофелина. Уходил он, провожаемый задумчивыми звуками «Энигмы», сейчас в квартире плыла тишина, пронизанная солнечными плоскостями, в которых мерцали пылинки. Мёртвое беззвучие останавливало даже мысли о словах, о движении, о самом мышлении. В тишине только раздавался далёкий плач, беспомощный и испуганный. Плакала Ларик, она сидела в комнате на диване, накрыв одеялом ноги, и смотрела круглыми, невидящими глазами куда-то над книжным шкафом, где лежала на стыке стены и потолка старая картонная коробка неизвестно с чем…

— Ларик… что здесь произошло? Здесь кто-то был? Что с тобой? Тебе плохо?

— Нет, — не глядя, она протянула руку. — Иди сюда, Егор, сядь здесь рядом… Я сейчас, мне надо просто успокоиться… Я услышала, я опять услышала издалека, я не знаю, откуда это пришло, тихий голос, но он был полон боли и мольбы. Это была девушка… Совсем молодая, так мне кажется, но я не уверена. «Мари… ты меня убиваешь… ты хочешь, чтобы меня не было, и ты решила избавиться от меня… Чем я тебе мешаю? Я сделаю всё, чтобы не мешать тебе, только отпусти меня…". Это было, как в старом ужастике, знаешь… Таких фильмов миллион, они глупые, но я была не в фильме, я была здесь… Посиди рядом… Я ощущала эту девушку, я не только слышала голос, я слышала её дыхание, стук сердца, я слышала её пульс… И я знаю, она умерла. Здесь. Может быть в этой комнате, или рядом.

Он сел рядом и ощутил её дрожащую ладонь на своей руке, ему было непонятно, должен-ли он верить этому рассказу, как относиться к услышанному, но Ларик была на грани истерики, такое не придумаешь по ошибке, или ради развлечения, это было-бы бессмысленно и смешно. Но смеяться никто не собирался. Он растерянно перебирал мысли в голове, и вдруг споткнулся на одной :

— Хозяйку квартиры зовут Мария Ивановна… Мари…

— Здесь было зло и была смерть. но не была горя, только холодный расчёт… Как люди могут делать такое? «Исидор Севильский говорит, что название ведьм происходит от их тяжких преступлений. Они производят смешение элементов с помощью демонов и этим вызывают град и бурю. Они же приводят в замешательство дух человеческий, т. е. наводят на людей сумасшествие, ненависть и туманящую разум любовь. Они же, даже без помощи яда, но силой своего заклинания, уничтожают душу.» Это сказано в предисловии к «Молоту ведьм», но о ком это сказано, Егор? Я тебе говорю, что ведьмам это не нужно, такое делают только твари бездушные, которые живут среди нас, прячась под масками людей. И пользу от таких действий получают люди. Какая польза ведьме от уничтожения жалкой душонки? Это добро для всех. Ты веришь, что я не способна на преступление ради зла?

— Я этого не думал…

— Об этом говорили твой страх и смущение в мыслях. А я никогда никому зла не делала. И не собираюсь.

глава 8

Ларик стояла у кухонного стола, и её руки, вооружённые страшным тесаком из арсенала хозяйки, кромсали лук, помидоры, прочую петрушку, вырезали аппендицит у перцев, всё это ловко, с прирождённым изяществом, не боясь сверкающего лезвия. Егор смотрел на её спину, по прежнему обтянутую его рубашкой, склонённую набок головку в иссиня-чёрном каре, любовался тем, что открывалось ниже рубашки.

— На тебя приятно смотреть, ничего лишнего, и ничего чересчур… Всё в меру и именно там, где и должно быть.

— За такие слова ты достоин настоящего секса, Егорушка, прямо Казанова…

— Но это не комплимент, это реальность, какой она должна быть…

— Ты перфекционист, Егор…

— Перфекционизм помогает жить, если человек может управлять своим жизненным пространством. В сущности, все мы перфекционисты, даже все эти буйные абстракционисты и сюрреалисты, ведь искусство, это выраженная душой гармония. Гармония пространства и материи. Кстати, про материальное… Можешь искренне поделиться, на что живёт ведьма? Ведь твои променады с коляской вряд-ли могут обеспечить достойное человека существование? Сколько там платят? Сто? Двести в час?

— Примерно. А ты серьёзно думаешь, что я живу этим?

— Теперь сомневаюсь. В магазине я истратил твой недельный доход, не меньше. Нет?

— Ты хочешь серьёзного, настоящего разговора? Хорошо. Я граблю банки.

У него непроизвольно отвисла челюсть :

— Ты… ЧТО? Что ты делаешь? Это шутка, вот!

— Ты дитя. Тебе сразу пришла в голову такая совсем Бонни с чёрным чулком на голове и базукой в руках? Глупости. Я ожидала такой реакции, и это вместо: — «Молодец, научи меня!»

— А ты научишь?

— Конечно, нет. Ты не способен на это, и не по причине законопослушности и морали, а чисто по техническим причинам — ты не ведьма.

— Рассказывай.

— Не проблема. Но сначала я хочу пояснить, почему это не вызывает у меня приступов меланхолии и совестливости. Банки нас грабят. Это все знают, это наша грёбаная реальность, и мы воспринимаем её уже адекватно. Знаешь, почему банки богатые и всё богатеют? Конечно, львиная доля их доходов идёт с предприятий, промышленных и финансовых, в этих делах любой аудитор свихнётся, и не потому, что всё запутано, а потому, что всё прикрыто с самих верхов. Но это напрямую нас не касается. А вот что касается — два пункта. Первый, это наши вклады. Мы бедные, много на счета не ложим, но нас миллионы. Значит, наших денег на счетах миллиарды. И даже долларов. И деньги эти не лежат, упакованные красивыми ленточками, они делают другие деньги, и вот там много интересного. Нам банки платят проценты, какие-то копейки, на уровне мировой практики, 2—4%… Но получают с наших денег тысячи процентов. И это не преступление, это наш дурацкий бизнес, основанный на воровстве и спекуляциях…

— Тебе лекции читать в экономических институтах.

— Или на кафедре криминалистики. Это здравая мысль… Но ты понял суть? Тогда поехали дальше. Ещё одна практика зарабатывания на нас, простом народе — кредиты. Здесь уже совсем просто, и криминал видно не вооружённым УК глазом. Мы, одалживая банкам деньги, получаем в награду 2%. Они, одалживая деньги нам, дерут с нас — до недавнего времени 18—25%, сумма для мировой практики дикая. Во всём мире эти проценты примерно совпадают, за вычетом комиссии, конечно. А у нас почему так? Это ведь тоже очевидно? Потому-что это выгодно нашим меркантильным властным и законодательным структурам. Платим мы. Получают банки и правительственные лобби. Это грабёж вполне официальный, подпёртый законами, поправками к законам и силовыми структурами.

— И это есть реальность, против которой не попрёшь, — уныло проговорил Егор.

— Так что я возвращаю награбленное, микроскопическую часть… Иногда кому-то помогаю, близким. Всем человек помочь не в состоянии, и это прерогатива Бога, но хоть что-то…

— «Тебя посадют, и правильно… А ты не воруй! Вор, положим, должен сидеть…» — машинально процитировал Егор известный фильм. — Но — как? Как это делается? На практике. Просто, «что нам стоит дом построить»?

— Я — ведьма, не забыл? Конечно, я не могу накладывать заклятья и очаровывать банкоматы. Но банкомат, это примат компьютера. А компьютеры управляются с клавиатуры, которая вполне доступна любому желающему. Если знаешь принцип, всегда найдётся способ обойти его. Есть сочетания кнопок, открывающие систему управления счетами, всё естественно и благообразно… Вот только всё это регистрируется и снимается на видео. И здесь без колдовства не обойтись. Правда, отвести глаза видеокамере, это проще репы… Так что, практически, тюрьмы не будет. Главное, во всём знать меру. Те суммы, которые беру я, они не стоят тех затрат, нужных на мою поимку. Их просто списывают на естественные убытки, компьютерные сопли и склерозы…

— Да, надо просто узнать в Википедии, или в ГУГЛе те самые сверхсекретные коды и пароли, тут и колдуном не надо быть!…

— Мне это не надо. И если даже кто-то узнает, чем я занимаюсь, и этот некто злодейски захватит меня с целью выведать секрет, придётся ему утереться. Дело в том, что здесь я ничего сказать не могу.

— Объяснить можешь? Если я забиваю гвоздь, я могу описать технологию этого дела. А ты даже можешь нарисовать схему приготовления того, что там на плите так вкусно пахнет. Или это экспромт? А с банкоматами? Ведь ты как-то узнаёшь, какие кнопки давить?

— Нет. Ты думаешь, ведьмы разбираются в технологии колдовства? Да в этом и квантовые физики рехнутся, там ведь такие взаимодействия задействованы, о которых наша наука и не подозревает! А на самом деле всё просто, как выразился Клиффорд Саймак — «Что может быть проще времени»! Я стою, положив пальцы на «клаву» и стараюсь разглядеть структуру энергополя компьютера, при этом концентрируясь именно на тех функциях, которые открывают доступ к управлению приложениями. Возникают импульсы, они воздействуют на центры в мозгу, управляющие психосоматикой. И пальцы что-то там нажимают — я не смотрю, что именно, оно запоминается мозгом на уровне рефлекса. Конечно, у каждого банка свои программы, но они типовые, разнятся только сочетания кнопок. Я ответила на твой вопрос?

Егор был в восхищении. Но что-то его всё-же смущало.

— Ларик, но ведь по букве закона это всё-же уголовщина?

— Законы? Это те, которые придуманы преступниками у власти, чтобы покрывать других преступников? Это тебя смущает? Ты знаешь, что не так давно ростовщичество считалось у нас одним из самых страшных преступлений против государства, наряду со спекуляцией валютой? Сейчас и у нас это одни из самых респектабельных заняти, всё, как во всём мире. У нас любят ругать фрицев, пиндосов, евреев, но живём мы по тем-же правилам, и в чём различие? А всё просто, один закон вымарали, другой сочинили. Вуаля!

— Хорошо, но есть и другие законы, не те, что под параграфами и статьями, а Божьи, которые в Библии…

— Сребролюбие в Библии один из смертных грехов. Нет?

— Ну-у-у, как-бы…

— И сочувствуя ростовщикам, ты идёшь против Бога. Нет?

— Чорт! Софистика кая-то!

— Значит, остановимся на этом и переменим тему. Вот ты где берёшь валюту на свой кусок хлеба?

— Работаю я, — полный ехидства, ответствовал Егор. — Ручками мозолистыми и горбом!

— Понятно. И как горб оценивается? Тысяча есть?

Гордость утухла, осталась досада:

— Пятьсот… иногда шестьсот.

— Понятно. А иногда фига на блюдечке с каёмочкой… Твоим воспитанием надо срочно заняться. Так достойные люди не живут.

— Зато график свободный, захотел, пошёл и заработал…

— На бутерброд. Егор, свободный график, это когда ты свободен от мыслей, есть-ли у тебя завтра обед. Свободен, когда тебе захотелось съездить на море, ты сел в поезд и поехал… Ладно, у меня есть кое-какие мысли…, — Ларик пытливо поглядела на него. — Не смущайся, у нас демократия, все аргументы внимательно выслушиваются… и посылаются подальше… Верь мне, пожалуйста…

— И что будет в результате?

— А результат в твоих руках, только так. Нам дадена свобода выбора. Если, конечно, твой выбор уже не запрограммирован… тобой…

— Ничего я не выбираю… Всё выбирает меня… как мальчика для битья…

— В заповедном лесу Высоцкого козёл отпущения заставил волков блеять по козлиному, помнишь? Не навевает?

глава 9

— «…И не смог их дух (Апостолов) осмелиться предстать перед Ним, кроме Иуды Искариота: он смог предстать Ему, и не смог посмотреть в Его глаза, но отвернулся назад. Иуда сказал Ему:

— Я знаю, Кто Ты и из какого места Ты вышел…, и пославший Тебя — Тот, Чье имя я не достоин произнести

Иисус же, зная, что он думает об остальных свысока, сказал ему:

— Отделись от них. Я расскажу тебе таинства царства, ибо тебе возможно войти в него. Но ты будешь очень опечален! Ведь иной будет вместо тебя, чтобы двенадцать учеников вновь стали совершенными в своем боге…» —

— «…Иуда же сказал Иисусу:

— Какая польза, что человек будет жить?

Сказал Иисус:

— Почему ты удивляешься, что Адам и его потомство получили свое время в месте, в котором он получил свое царство, вместе с его архонтом?

Сказал Иуда Иисусу:

— Дух человеческий умирает?

Сказал Иисус:

— Образ таков. Бог повелел Михаилу дать дух людям для служения, взаймы…» -*

… — Расписала она всё правильно и логично, не придраться. Очень убедительно, ей хочется верить, ведьма, она и есть ведьма… — проснувшись среди ночи, думал Егор и покосился на дрыхнувшую рядом «ведьму», во сне весьма соблазнительную. — Но почему так неуютно на душе? Какая-то это извращённая правильность… Вроде-бы, возразить нечего, но почему-то хочется. Кажется, всё правильно, да, эти деньги произведены людьми, народом, и по праву производителя, им и принадлежат, присвоенные арапским, преступным способом… Чорт! Ларику просто, она ведьма, существо потустороннее, глядящее на все правила сверху, отстранённо. А я? Я какое отношение имею к этим деньгам? Я участвовал в их производстве? Что полезного я сделал в жизни для людей, для этой страны? Выходит, я просто примазался к этим самым арапам, «вор у вора дубинку украл», и разделываться со мной, с нами они будут по своим, арапским правилам, стоящим над этикой и логикой…

Утром ведьма подозрительно смотрела на Егора, скачущего на одной ноге по комнате. Вторая нога была застрявша в штанине джинсов.

— Перестань кривляться, — сказала Ларик. — Несолидно.

— У-у-у-й! — сказал Егор, врезаясь головой в диван рядом с лежащей королевой. — Тебе-бы так!

— Голова в порядке? А то я уж подумала… Ты куда так ретиво собираешься?

— Туда. Денег немного надо.

— Распрягайся. Позавтракаем и поедем. Вместе. Только не к твоим спекулянтам мешки таскать. Пора тебе что-то для людей сделать.

— Это как? Что ты там за ночь удумала?

— Ничего. Посоветовалась с людьми. Надоумили. Только обязательно надо, пока место вакантно.

— Придётся поверить… ибо… ибо… есть… Что ты есть?

— Истина в последней инстанции. Непререкаемая.

— Это я уже понял. Постараемся поверить.

Джинсы он всё-таки снимать не стал, пошёл умываться, и заодно что-нибудь присмотреть на кухне к завтраку. Почистил зубы, мрачно разглядывая себя в зеркале, подмигнул зачем-то, и это прибавило настроения.

Ларик уже возилась в трапезной, доставала остатки помидоров, яйца, кидала всё это на сковороду, всё шипело и пахло. Отдельно она поджарила гренков:

— Тостер надо в доме иметь! Что за жизнь без тостера!

— Для начала неплохо дом заиметь!…

— Какие твои годы! Кофе с молоком?

— Без. Куда едем?

— На Ленинский, в Дачное, недалеко от метро.

— И что там?

— Эдем земной. Будешь цвести и пахнуть. Ешь!…

— …Видел девчонку рядом со мной? — спросила его Ларик, когда они вышли из метро и по подземному переходу устремились на улицу. — Такая вся трясущаяся. В наушниках. Представляешь, в метро, в метре от неё и её наушников, меня тоже трясло от того, что она там слушала!… Только это не музыка. Это называется… Как это называется?!

— Рэйв…

— … Рэйв-дрэйф-отрыв-нарыв, а потом отлёт и улёт… Смешно. Я смотрю, как это поколение старается оторваться от прошлого, старается изо всех сил, и сколько на это уходит энергии, времени и творчества, и всё это уходит в пустую, в никуда. И так повторяется каждое поколение, один в один. Основная энергия молодости уходит на создание маски. И они не понимают, что эти маски из века в век из одного карнавального набора… Смешно.

— Смешно, — подумал Егор, — Она говорит, как тысячелетняя старуха…

— Я говорю, как старуха? Но я, она и есть, несмотря на внешность и поведение ребёнка. Жизнь человека можно считать вечной, всё зависит от точки отсчёта; если ты родился вчера, впереди бесконечность. Если считаешь, что живёшь тысячу лет — тебе осталось мгновение. Под это правило подстраиваются душа и тело. А цену жизни знают только люди, прошедшие её, и цена ей совсем не велика, ровно столько, сколько её осталось… А сама смерть? Самое смертельное явление в природе, известное нам — это жизнь. Только она без исключения заканчивается смертью, только она является проводником смерти в этот мир. Без жизни нет смерти, это две части неразрывного процесса, и мы надеемся, что они являются частями трилогии, но это пока не подтверждено, и под вопросом. Единственным средством избегнуть смерти для живущих, — не жить. Многие так и делают, тебе не кажется?

— Ты на что намекаешь, бесовское создание?

— Ни на что, не отвлекайся от рассуждения! Подумай, ведь не живя — не умрёшь. И получается, что живя, мы являемся носителями не только жизни, но и смерти. А зачастую мы носим в себе и чужую смерть, вольно, или невольно…

— Есть теория, что ведьмы, шаманы, колдуны — это настоящие люди, истинные, от «производителя», а все остальные, просто люди, которых мы видим вокруг на Земле, и в зеркале тоже, это деградирующая ветвь, выродки, которые заняли господствующее положение с помощью религии. Ведь все основные религии неизменно приходили к войне с «другими», с еретиками, «врагами веры», которые врагами не являлись. Большинство ведьм, уничтоженных инквизиторскими судами, были истовыми христианами. Как и староверы на Руси не преследовали православных, они хотели просто жить…

— А Бог? Какую роль ты отводишь Ему?

— Бог здесь ни при чём. Он дал людям свободу выбора, свободу верить Его заповедям, или своим выдуманным страхам. Но церковники и жрецы искажают веру, отрицая Любовь каждого ко всем, именно из страха, из неправильного трактования основ веры.

— Да, это страх… Они боялись лишиться власти, как все узурпаторы-временщики, и создавали своего врага из ничего, просто перекрашивая день в ночь, как это сделал Великий Инквизитор в сказке Достоевского.

Они уже шли по тротуару Ленинского проспекта в сторону Московского района. Поток машин производил грозовой фронт углекислого газа, пополам с оксидами и канцерогенами (Знать-бы ещё, что это такое, чем мы дышим…), никого из живущих это не волновало, зато половина могла без подготовки прочесть лекцию о вреде сигареты, особенно некурящие старушки, большие эксперты в этой области.

Издали по проспекту неслось и приближалось нечто, страшно ревущее, видимо, сметающее всё на своём пути, прохожие нервно оглядывались и, крестясь, вполголоса матерились. Вот страшный зверь, блестя никелем и кожей в заклёпках, молнией прочертил поток машин, рёв удалился, стало свободней дышать.

— Байк, чтоб его! Мотоцикл. Что-то большое, горячее, двигающееся между ног. Тебе не кажется, что это главный секс-символ эпохи?

— Долго ещё?

— А мы пришли. Сюда, Дачный проспект… Не доходя до метро Ветеранов.

— Можно было и до Ветеранов в метро доехать…

— Что ты там бурчишь?

— Ничего. Погода, говорю, хорошая…

Эдем оказался цветочным магазином, принадлежащим одной из многочисленных знакомых Ларика, тоже похожей на ведьму. Симпатичная бизнес-вумен, из тех, так похожих на стерв, каких Егору хотелось прикончить ещё при их рождении. Она тоже дружелюбно оглядела его с ног до головы, кивнула Ларику :

— До первой пьянки, это закон такой…

— Он не пьёт.

— Хорошо. Давай паспорт. Работа — охранять и помогать. Иногда приходят машины с грузом, в основном ящики с цветочными горшками. Иногда коробки с пакетами удобрений. Это надо разгружать и складировать, женщины покажут, как и куда. Работаем с одиннадцати до двадцати трёх. Смена — полторы тысячи. График у тебя будет два дня через один. Договоришься со сменщиком, будет четыре через два. Это ваши дела. Всё. Завтра на смену. Возьми что-нибудь рабочее одеть, но выглядеть нужно аккуратно. Оформление на работу было закончено, о трудовой книжке речи не было.

— И как я? Молодец? — спросила Ларик, пританцовывая на тротуаре от избытка чувств и положительных эмоций.

— Молодец! — одобрительно оценил Егор. Он в самом деле был доволен, ведь это желанная стабильность! — Когда у них здесь получка?

— Нашёл, о чём голову ломать!

— * — (Евангелие Иуды Искариота)

глава 10

Около десяти Егор проснулся и со всеми предосторожностями отодвинулся от прихрапывающей девушки, ему не хотелось её будить. А из дома он собирался выйти пораньше, перед работой ему хотелось поразмыслить наедине, без её надзирающего, всё понимающего взгляда. Он не почувствовал, когда уходил, как открылся левый глаз Ларика, и надзирающий взгляд задумчиво посмотрел ему вслед…

«Как с лука о трех тетивах слетают три стрелы, так созданное триединым божеством имеет троякий вид: это — либо суть («forma» схоластической философии, то образующее начало, благодаря которому вещи становятся собою), либо вещество, либо соединение их (суть совместно с веществом) «*.

Образующее начало Ларика — её ведовство? Или что-то другое, благодаря чему они увлеклись друг другом? Но это может быть и тем, и другим, человеческим и демоническим, хоть каждое само по себе, хоть сплав этих начал с преобладанием одного из них. Но могло быть и нечто иррациональное. Они встретились по воле, её направляющей, но потом смогло доминировать уже человеческое. Кто она теперь? И какую волю выполняет? Или чью? Может быть новая работодательница Егора знает ответы на эти вопросы? Но как он может напрямую озадачить её такими несуразными вопросами? — она может быть просто доброй тётушкой Пульхерией…

В магазине его встретила добродушная Галина, одна из двух ботанических продавцов-консультантов, румяная и весёлая; Ларику она точно не понравилась-бы с её аскетичными претензиями к женскому полу… Егор был посвящён в хитрости предстоящей деятельности, которых было до умиления мало, и это ему тоже понравилось. Через несколько минут они сидели на стульях у Галининой конторки с кассовым аппаратом и пили чай с лимоном, выращенным здесь-же; магазин цветов представлял собой что-то вроде оранжереи, где продаваемые растения существовали вполне довольно уютно, и даже цвели и размножались. Ещё через пол-часа Егор уже чувствовал себя обязанным Галине, как родной.

— Слушай, Галка, а я вот что интересуюсь, хозяйка, она как? Адекватная тётка?

— А это в каком смысле ты ею интересуешься, — закрыв глазки, многозначительно говорила Галина. — Если в вашем, кобелином смысле, то твои копыта напрасно роют землю, кроме проблем, ничего ты не получишь. Так-то она женщина обходительная, строгая, это да, так ведь бизнес, иначе нельзя. Но если видит, что человек старается, она ему жабу из земли отроет. А теперь говори, чего тебе от неё надо? Только учти, что она старше тебя вдвое, и побогаче будет, так что ничего интересного ты ей предложить не можешь.

— Ничего я ей предлагать не собираюсь, нет у меня ничего, кроме души. Душа моя ей не нужна?

— Продать хочешь? Али под ноги бросить?

— У меня от неё мураши по коже, — оглянувшись, заговорщицким голосом выдал Егор. — На ведьму смахивает. Вот и девчонка моя, Лариска, тоже передёргивается от неё…

— Что ты! Какая она ведьма, капиталистка натуральная! И крестик нательный носит, и в церкву свечки… Просто баба, как и я, например… У неё вон, в офисе, икона Николы-Чудотворца. Может, и мода, конечно, а может, для души. Вот только,… подожди… Что-то там у неё в офисе было… ненормальное…

Егор навострил уши, но вид себе постарался придать равнодушный:

— Стринги на батарее сушит?

— Фу, дурак! Там, рядом с иконой, в углу висит листок такой… старый, жёлтый, и на нём красным, то-ли по-китайски, то-ли ещё на каком языке, такие буквы… вывороченные, звезда, что-то ещё, да я и не приглядывалась особо, мне это и не неинтересно. Может документ какой, грамота…

Смена прошла в целом скучно, приезжала «Газель», сгрузили пару небольших бумажных мешков с удобрением, хозяйка так и не появлялась. Егор всё ломал голову, как ему взглянуть на загадочный листок на стене офиса, рядом с иконой, но благоразумно решил события не форсировать…

— Егор, иди, посмотри, здесь что-то интересное происходит. Любопытное, во всяком случае. Пища для подумать…

На экране телевизора имелись два дебилоида в белых рубашках, чёрных галстуках и страшных очках с чёрными оправами. Растрёпанные прически и толстые, часто облизываемые губы, видимо, должны были демонстрировать посконный, врождённый первородный интеллект нашего великого народа. В самом деле, дебилоиды что-то оживлённо обсуждали, слышались загадочные аттракторы, ланиакеи, квазары и бозоны, пороги и притолоки событий, какие-то Каллаби-Яу (вид кенгуру?), вторичные функции синусоидальных сингулярностей, и прочие чудеса.

— Это колдуны? — спросил Егор, грызя зацепленный на кухне яблок.

— Это гении, будущее науки. Им дали три минуты, чтобы сочинить и обосновать теорию появления первичной материи Вселенной!

— Почему три? — удивился Егор.

В ожидающей тишине студии слышно было, как смазанные мощным интеллектом мозговые извилины титанов мысли взаимодействовали и со скрипом проворачивали думающие полушария дебилоидов. Впрочем, возможно это скрипели стулья под другими полушариями.

Внезапный гонг, прогремевший громом победы, вызвал нетерпеливый вздох толпы, развязный ведущий на своих шарнирах воспроизвёл антраше, и зазывно объявил, что «сейчас мы услышим революционную ГЕНИАЛЬНУЮ ИДЕЮ (!!!): — Так ток-шоу называется, — возбуждённо перевела Ларик. — Вот сейчас что будет!

Гениальные дебилоиды по деревенски смущаясь с гениальным (генитальным?) превосходством и снисходительностью начали рассказывать, что думали над этой темой с ясельного детства, один думал в Сыктывкаре, другой размышлял в пригороде Тынды, и вот! Именно сейчас наше народное телевидение дало им возможность наконец выдвинуть в массы их гениальное прозрение, которое просто, как теория относительности… Когда-то очень давно (поведали гении), когда Вселенная пустовала, в недрах одной случайной чёрной дыры, подчиняясь закону невероятных чисел и вероятных случайностей, вдруг возникла загадочная частица (возникла она, скорее всего, в недрах одного из подпороговых полушарий добрых молодцев), ну, вот так… Частица была подобна бозону Хиггза (Ну, не того, который в «Чужих два» в исполнении Майкла Кейна.), (Это все знают, для обнаружения этого бозона, который непонятно кому нужен, тратятся миллиарды и триллионы национальных доходов несчастных буржуев, и всё для сооружения неправильно работающих коллайдеров…)

Зрители сочувственно слушали ахинею дебилоидов, потом стали поочерёдно подниматься и, вежливо издеваясь, задавать какие-то дурацкие ехидные вопросы. Иногда лениво, по сценарию они дрались между собой. ГЕНИАЛЬНАЯ ИДЕЯ была раздолбана и оплёвана. После этого кривляющийся ведущий торжественно объявил, что в следующий (!!!) раз другие две надежды человечества решат ещё одну загадочную тайну Вселенной (Тушь!!!)

— Трындец человечеству, — сказал Егор. — И Стивена Хокинга с его карканьем не надо. Куда там экстрасенсорным битвам!

— Как думаешь, Егор, зачем такую глупость показывают?

— Каков потребитель, таков продукт, — махнул рукой Егор.

— Хочешь сказать, что мы все идиоты?

— Это ОНИ так считают. А если и не все пока, так с таким телевидением и таким интернетом скоро точно будем. Все 100%. Сделают! Вот вымрет поколение, родившееся до интернета и РЕН ТВ, умрёт Стивен Хокинг, и — взвоем! Все 100%!

— А… Хокинг уже вроде… того?

— Читал я эту утку! Но это невозможно, ведь он икона, он символ человеческой науки, даже Эйнштейна подвинул, у того книжки не такие смешные. Символы не умирают, их свергать надо, да только некому, и я занят… Вот разве эти два хлопца, Андрий и Остап…

— Но, Егор, Хокинг умер ещё 25 лет назад.

— И это я читал. Там-же, рядом с некрологом. В котором было написано, что великий учёный прославился, в основном, озвучиванием мультиков, и двумя популярными книжками… А у тебя откуда сведения?

— Ты поужинать не хочешь? Я салат сногсшибательный сделала, с грибами и чесноком!

— Дурная привычка, отвечать вопросом на вопрос.

— Но я-же женщина… Не веришь?

Удостовериться в этом Егору пришлось после действительно потрясающего салата, и он даже забыл обидеться тому, что о первом рабочем дне не было задано ни одного вопроса. Женщина!

— * — Данте, «Рай», песня 29

глава 11

Пришёл домой в двенадцать. Не глядя чего-то там съел, что-то вкусное, как всегда у Ларика, но в памяти не отложившееся. Быстро принял ванну. Занялись любовью, но всё кончилось как-то быстро, Ларик была внимательна, но всё понимала правильно, усыпила его, как смогла. Проснулся в девять, она уже пришла из магазина :

— Возьмёшь бутербродов, там микроволновка есть? Я положу тебе в контейнер картошки с мясом, подогреешь на обед, ещё здесь кофе, сахар, круассаны. Кружка, ложка большая, маленькая, сахар. Там посуду не мой, это дома. Завтра выходной, отдохнёшь.

— Суетой мы убиваем время.

— Да, теперь время для тебя будет двигаться быстрее. Но и более наполнено.

— А тебе детёнышей пасти?

— Мне звонят, когда надо.

— Ларик…

— Что?

— Ничего… Спасибо тебе…

Она понимающе улыбнулась:

— Это всё?

— А чего ещё? Слушай, а эта хозяйка, Софья… Ты её хорошо знаешь? Кто она тебе… И вообще… по жизни?

— Так, знакомая. Или тебя интересует, чем мы… Отличаемся от всех прочих? Она, человек разносторонний. Но зачем тебе это? Чего это ты заинтересовался?

— Не знаю… Я сейчас стал во всём видеть какие-то причинные связи… Интересно, как всё это взаимодействует…

— Не надо тебе голову ломать, давай я буду этим интересоваться?

Егор пожал плечами, настаивать не стал, но был заинтригован…

«Гл.3.1…знаю твои дела; ты носишь имя, будто жив, но ты мертв… 15 знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч!…»*

— Главные законы бытия мироздания — Вера и Воля Божья. Их взаимодействие весьма сложно понять, можно сказать только, что в мире людей Вера первична, но что она для Воли? Мотиватор? Вряд-ли это так, мотивы Бога неизменны и вечны, они не могут измениться, ведь тогда мир перестанет быть тем, что мы знаем, а это возможно только относительно одной личности. Скорее, Вера выступает в роли инициатора, «пускателя», но это не целенаправленное явление, его невозможно «запустить» силой воли человека, скорее, она предлагает возможные варианты воздействий на материю мира, и Воля Божья выбирает оптимальный…

…Сегодня в роли консультанта-продавца была весёлая девчонка Дилора, уроженка Таджикистана неопределяемого возраста; ей могло быть и двадцать, и сорок лет. С утра она возилась с растениями, что-то подсыпала в горшочки из мешков и пакетов удобрений, опыляла пульверизатором, протирала листья фланелью, напевала мелодии родины. Софья пришла после двенадцати, поговорила с Дилорой, пристально оценила вид Егора, улыбнулась нейтрально, прошла в офис. Егору стало неудобно за свой отдыхающий вид, но что ему надлежит делать, он не знал, и остался сидеть в уголке за фикусом, за своей тумбочкой. Не торчать-же ему в ливрее за дверью с постной рожей дворецкого! Через пол-часа Софья вышла из норы и подошла прямо к нему, не снимая улыбки :

— Егор, у меня будет просьба, можешь сходить в магазин на углу, вот список, надо несколько мелочей. Держи деньги, должно хватить…

Сказано было в виде просьбы, но подразумевалось исполнение, он ведь был не просто охранником, но и помощником! Впрочем, он рад был поручению, время пройдёт, и всё-таки, он при деле, не даром просиживает штаны! Да и прогуляться официально не помешает, заодно и покурить.

В магазинчике было пусто, он прошёл по зальчикам со стеллажами, глядя в список, взял минеральной воды, пакет круассанов с вишней, коробочку топлёных сливок, пакетик чернослива. На кассе пачку «Кэмел», белую… И обнаружил, что трёхсот рублей, данных Софьей, не хватает. Хорошо, Ларик по уходу сунула ему в карман куртки пятьсот рублей! На всякий случай он бросил в пакет с покупками чек и, довольный исполненной миссией, отправился в обратный путь. Постоял на углу, дымя сигаретой и бездумно глядя на суетливых голубей. Зайдя в офис, он поставил пакет на стол, подождал очередных указаний, если таковые последуют… Софья заглянула в пакет, переложила его в полукресло рядом с холодильником, села и не скрывая любопытства стала разглядывать подчинённого :

— С родителями живёшь, Егор? Ведь ты пока без семьи?

— Нет, я только прописан с ними. Снимаю жильё… С Лари… сой живём… пока…

— Она — девочка разумная. Начитанная. Она сейчас работает?

— Подрабатывает. Приходящая няня… — в интервью наступил перерыв, Егор обводил взглядом стену, вспомнил, нашёл икону, настоящую, не ксерокопию, в окладе, похоже, старую… И рядом это… Было похоже на листок, вырванный из старинной книги, какие показывают в фильмах ужасов в роли загадочной книги «Некрономикон», страшной книги некромантов и чернокнижников… Ему показалось, что листок не из простой бумаги, а что-то действительно старое, не современных технологий, и краска… похожа на запёкшуюся кровь… или искусная подделка… Только зачем современной бизнес-вумен такая ерунда? И рядом с православной иконой?

— Знаешь, что это такое? — вдруг спросила Софья, заметив, на что он смотрит.

— Н-нет… Раритет? — он сглотнул, не понимая, какой реакции от него ждут. — Что-то старинное? Я в таких вещах не разбираюсь…

— Это из книги заклинаний алхимика из церкви Сен-Жак-де-ля-Бушери. Слышал об этой церкви? Некоторые историки утверждают, что этот документ принадлежал Николя Фламелю, который отписал церкви почти всё своё имущество… Впрочем, возможно, это враки… Всё собираюсь провести экспертизу документа, но, то одно, то другое… Впрочем, это не имеет отношения… — ему показалось, что она хотела сказать — «к тебе»… — Значит, дома тебя ждёт молодая… жена?

— Мы… пока не определились…

— Понятно… Быт сейчас такой… неустроенный. Надеюсь, всё у вас сложится…

Хозяйка открыла какую-то папку, лежащую перед ней и углубилась в чтение бумаг, давая понять, что аудиенция закончена :

— Спасибо за услугу, Егор… Я там ничего не должна, денег хватило?…

— … Д-да, не беспокой… тесь… Всё нормально… — пятясь, он покинул покои.

День тянулся, было три покупательницы-флористки, одна приобрела тропическое растение с невкусным латинским названием, похожее на людоедскую орхидею Уэллса, другой, аппетитной толстушке лет под 60, понадобились удобрения, и она целый час вела с Дилорой высоконаучный бриффинг на биохимическую тему. Ещё одна придирчиво выбрала три кашпо под мрамор и долго представляла, как они будут выглядеть на такой резной, деревянной подставке, подаренной ей двоюродной сестрой из Гдова… После девяти ворвался встрёпанный парень, бородатый и с косичкой, тревожно обвёл глазами ценники, что-то посоображал, купил букетик флоксов и убежал, размахивая покупкой. Низкое солнце било в панорамное окно, Дилора рассказывала о растеряше-дочери, которая не может собрать портфель в школу, всё у неё разбросано, ничего не найти, а на мужа никакой надежды, когда появилась мадам, посмотрела за окно, зевнула:

— Наверное, сегодня уже никого не будет, четверг… Дилора, ты можешь идти домой, я здесь ещё пол-часика посижу, всё закрою, Егор поможет… Да, зарплату выдам послезавтра, у тебя в прошлом месяце было 16 смен? Хорошо…

Когда продавщица умчалась, Егор обошёл помещение, выглянул на крыльцо, всё-таки, хоть немного, а раньше сегодня закончит… Позвонить Ларику? Он не успел, выглянула хозяйка, быстро оглядела помещение :

— Егор, повесь табличку «Закрыто», зайди ко мне, кое-что уточнить надо…

У него не было никаких посторонних мыслей, и, когда он увидел на столе хозяйки открытую бутылку коньяка и очищенный апельсин, в голове будто прозвучал тревожный сигнал, заставил насторожиться.

— Подойди, Егор, ты не устал?

— Да… Кажется, не такая работа, чтобы уставать…

Коньяк был налит в две рюмки резного хрусталя, одна протянулась в его сторону, и он осторожно принял её, вопросительно посмотрел на Софью, и та вдруг неведомо как очутилась рядом, почти вплотную, посмотрела в глаза своими удлинёнными, полуприкрытыми глазами туманно смотрела прямо в его, и её губы были полуоткрыты, язык медленно облизал влажные губы… Он недавно прочитал где-то, что это древнейшая сигнальная система женщины, готовой отдаться мужчине, и не скрывающей этого… Это было плохо, в голове плавало в виде вопроса — «Ларик, Ларик!…»

— Ты, наверное, удивляешься, какой повод, и что я праздную… Но одинокая женщина имеет право иногда расслабиться, поплыть по течению жизни… Будни так утомляют, и… старят…

— Я не уверен…

— Давай выпьем, Егор, рюмка вина ничего не значит для головы, но помогает иногда решить какие-то проблемы… Ты слишком напряжён… Отпусти мысли, они не помогают, но создают вопросы, на которые ответы приходят сами собой…

Раздался тихий звон соприкоснувшихся рюмок, горячее вино пролилось внутрь, мир стал разноцветным, а она уже дышала ему в шею, и её грудь прижималась к его рукам… Он почувствовал её бедро, прижавшееся к его телу, и уже не хотелось ничего решать, он знал только, что если отвергнет её сейчас, всё станет сложнее, но и в другом случае, ведь ему придётся смотреть в глаза Ларику, но его руки уже, поставив рюмку, тянулись к её обтянутой кофточке, потом он вспоминал происшедшее, оно напомнило ему их первый секс с девчонкой, всё было, как во сне, автоматически, без участия его воли, но разве это оправдание?…

…Потом он качался в гудящем вагоне метро, упершись взглядом в пол, не было в голове ничего хорошего, пустая серая пелена, и ни одной мысли. Только растерянность и непонятность.

Ларика дома не было. В прихожке он сбросил кроссовки, на кухне из холодильника взял пакет с морсом, глотая из горлышка прошёл в комнату и завалился на диван… Они ждал прихода своего человека…

— * -ОТКРОВЕНИЕ ИОАННА БОГОСЛОВА (Апокалипсис)

глава 12

— «Все вы… обречены и погибнете от ядов, перед дьявольской силой которых вам не дано устоять, и одним из этих роковых для вас зелий будет женская страсть, ибо вам, духовным кастратам, нечего ей противопоставить. И тогда исполнится предначертанное…»*

Он не хотел закрывать глаза, потому что не хотел снова слышать частое, горячее дыхание Софьи, видеть её изгибающиеся губы, отточенные, изящные движения, снова и снова ощущать сжимающиеся пальцы… В мастерстве ей не откажешь… Опыт, наработанный годами и практикой. А Ларик… Она была просто любопытной девчонкой, её радовало каждое движение, и она хотела его повторить, чтобы испытать снова эту совместную радость, её восхищала каждая искра, пробегающая по нервам, и она пытливо вглядывалась в его лицо, чтобы увидеть, что и он чувствует и наслаждается каждым мгновением близости…

Лежать в пустоте квартиры было невыносимо, хотелось увидеть ждущие глаза,… и поделиться? Чем? Он будто кожей ощущал гадость и низость того, что сделал! Где она, чорт побери! Почему она сунула его в это пристанище порока и бросила там, или она не знает о бессилии мужчин перед тайнами женской конституции? Это действительно похоже на провокацию. Опять тест? Если-бы она вдруг зашла в комнату, он признался-бы ей во всём… Что было-бы потом? Но он избавился-бы от противного, сладкого привкуса на губах, смыл в ванной запах дезодоранта… Он постарался-бы сделать так, чтобы Ларик снова поверила ему… Если-бы это ей ещё было нужно… Позвонить? И что он скажет? «Приезжай, мне плохо без тебя?» Это прозвучит нелепой насмешкой. Будет только хуже… Шевелиться не хотелось.

— Кто ты? — спросил Егор, разглядывая груди той, которая вплыла в пространство комнаты, они были упругими, блестели от масла, и обе были на месте, несмотря на легенды о том, что амазонки отрезали левую грудь, которая, якобы, во время битвы мешала стрельбе из лука.

— Меня звать Алкиппа, но сомневаюсь, что моё имя тебе что-то говорит…

— Почему-же? Тебя убил Геракл, что помешало тебе исполнить обет и стать вечной девственницей. Скорее, наоборот, ты развратна, независимо от возраста…

— Я ненамного старше твоей героини! Двадцать лет для вечности всё-равно, что ничто!

— Утешайся! Я не хотел встречи с тобой, мне тебя хватило на короткое время, зачем ты пришла? Астерии с тобой нет?

— Может быть, тебе ещё и Ипполиту позвать?

— Мне вполне хватило тебя, чтобы пресытиться.

— Глупый, заносчивый ребёнок! В твоём возрасте Геракл уже совершил почти все свои подвиги, Александр назвал себя царём Азии и стал думать о завоевании мира! А ты? Посмотри на себя! Даже твоя глупая девчонка будет презирать тебя и твои похоти. На что ты способен? Смешить пресыщенных? Нет, скорее служить тенью, жалким напоминанием об ушедшем…

— Свои беды я знаю лучше тебя, и я знаю, как вы обходились со своими мужчинами, но мы не в Амазонии, у тебя нет власти надо мной.

— «Отлично действует хромой!»

— Вспомни Грину, она была женщиной в полном смысле слова…

— И она сдохла в царстве Посейдона. А ты далеко не Аполлон.

— Но я тебе понадобился.

— Конечно. В тебе ещё есть нерастраченные запасы энергии молодости, и ты их не используешь по инертности души…

— Я был удивлён, что могут вам дать современные мужчины, далеко не Ахиллесы и Гекторы. — Догадка вспыхнула в нём, и он не хотел принять её голую неприглядность, она сводила на нет его мечты и восторги, делала последние дни его жизни жалкими, вызывающими сочувствие и желание оказать хоть какое-то милосердие :

— Лариса, как её звали при жизни? Андромаха, Гарпа?

— Ты думаешь, я способна назвать имя сестры?

— Я думаю, ты способна на очень многое. Ради чего вы стараетесь, ведь ваши действия подчинены какой-то цели?

Софья внимательно посмотрела ему в глаза, улыбнулась жёсткой улыбкой :

— Думаю, цель жизни каждого существа состоит в одном — в продолжении жизни.

— Царство амазонок стёрто из истории…

— Да! Благодаря похотливым самцам, цель которых в уничтожении жизни! И что сейчас творится на земле? Содом и Гоморра, бесполые твари смеют устанавливать свои правила, заключающиеся в нивелировании человека, стада мечутся по земле, не имея героев, растеряв идеалы, разрушая остатки культуры…

— Только опять не надо показывать на меня, мне это не интересно. Да и то, что ты говоришь, это беспредметно, как крестовый поход. Сомневаюсь, что из своего цветочного предприятия ты будешь направлять потоки энергии.

Она двигалась мгновенно, будто пространство подчинялось ей, и её кинжал уже упирался остриём в его горло :

— Ничтожный червь! Ты вообразил, что что-то значишь в этом картине, но скоро ты убедишься в крохотной роли, отведённой тебе, ты… ты меньше, чем ничто…

— Но я тебя задел… Ты уязвима в своей позиции безжалостной воительницы, и ты связана условиями и обязательствами!…

— Егор! Егорюшка!

— Ты — Лика…

— Что с тобой? Какая Лика? О чём ты говоришь, с тобой что-то происходит?

Его рубашка, насквозь мокрая, прилипла к спине, он с трудом разодрал веки, над ним склонялась Ларик, и её причёска в призрачном свете белой ночи, казалось, серебрилась, как лунная пыль.

— Ларик, я ничего уже не понимаю. На каком свете мы с тобой находимся? Кто такая на самом деле Софья? Она ведёт странные и смешные разговоры, будто глумится… И она похожа на одержимую…

— Стоп! Подожди… — девушка обхватила его голову руками, наклонилась, заглянула в его глаза, прислушивалась к чему-то внутри себя, её губы насмешливо и зло изогнулись

— Старая ведьма! Вот, значит, как она начала действовать… Это и в самом деле смешно.

— Ты знаешь, что произошло между ней и мной в магазине?…

— Теперь знаю. Конечно, это не делает тебе чести, но это лишь показывает слабость твоей защитной оболочки. Ты слишком легко поддаёшься внушению.

— Внушению!? Ты говоришь, что всё это было лишь внушение? Постой, значит, этого на самом деле не было!

— А ты хотел-бы, чтобы было? — глаза Ларика потемнели. — Ты готов так просто отказаться от того, что у нас уже есть? И того, что, возможно, будет?

— Но кто она? Она амазонка, в самом деле? Может быть, царица?

— Она самодовольная и самовлюблённая ведьма, ничего больше. Внушила себе какие-то идеи о гендерном превосходстве, Ипполита и Пентесилея в одной ипостаси… Но её практика опасна для таких, как ты. Да! Ты плывёшь, как челнок, по воле прихоти и обстоятельств…

— Почему меня все пинают? Я такой плохой человек?

— Ты никакой. Приятный в общении молодой человек, готовый стать чем угодно в умелых пальцах любого скульптора. Это даже не конформизм, это бесформенность.

— Ты умеешь подбодрить и вселить уверенность. Значит, ты не амазонка?

— Институт амазонок доказал свою несостоятельность, как форма общежития, и ушёл в небытие. Это была больше мечта о синтезе двух начал, но греки перегнули палку, и получилась сказка о несовместимости. Их герои и амазонки напоминают жителей коммунальной квартиры в худшем варианте, только что не писают друг другу в чайники… Это была интересная и смешная жизнь, перемешанная с кровью. Нет, я не амазонка. Возможно, кто-то из бабушек…

— Но… зачем-то я тебе нужен?

— Опять? Почему отношения ты рассматриваешь через закопчённое стёклышко необходимости и обязанностей? Ведь ты отрицаешь ценность обязанностей? Смотри на отношения проще, мужчина и женщина? А? Чувствуешь? Почему я должна объяснять тебе, что жить естественно — это прекрасно?

— Я… не понимаю. Что мне нужно сделать?

— Может быть попробовать измениться?

— Уйти в скит и искать просветления в молитвах?

— Не утрируй. Попробуй быть собой. Не тем, кем ты себя воображаешь, а просто Егором, который хочет жить и получать от этого удовольствие…

Он сидел на диване и смотрел в угол. Ни одной дельной мысли не приходило ему в голову.

— Перестань, — сказала Ларик. — Сердце кровью обливается, глядя на твои потуги. Не надо много думать, ничего хорошего от этого обычно не бывает. Ты конструируешь обстоятельства, а надо воспринимать то, что есть.

— Слушай, Ларик, а она не суккуб? Знаешь, такие демонические сущности…

— Ты о чём вообще думаешь? У нас завтра выходной, как его проведём?

— В самом деле, выходной… Я и забыл об этом. А у тебя есть предложение?

— Софья не суккуб. К демонам она не имеет отношения, если только в смысле общения. Просто ведьма. Плохая ведьма, конечно, но я не думала, что она решится на открытый конфликт… Может быть, съездим к моей двоюродной сестре? Отдохнём на природе, поедим шашлыков… Там хорошо…

— Она далеко живёт?

— Далековато… Толмачёво… Это перед Лугой, на реке Луга. Купаться ещё рано, но там красиво. Вернёмся часам к девяти, только выезжать надо пораньше… А ведьмы, это просто люди. Они умеют продлять жизнь за счёт использования чужой энергии, не до бесконечности, естественно, материал человеческого тела ненадёжен и быстро изнашивается. Да и дух, он ослабевает, и его не восполнить. Мы просто устаём жить… Мне до этого ещё далеко, я только начала узнавать жизнь. И мне это нравится…

— * — Г. Майринк «Женщина без рта»

глава 13

— «Если человеку дать заряженный пистолет, никто не сможет точно сказать, что он с ним сделает.»

— Нашими жизнями управляют бесы, — высказался Егор, когда они, наконец, уселись на ещё прохладные сиденья вагона электрички до Луги.

— Бесы управляют глупыми людьми. Мужчинам легче, достаточно найти умную женщину и вручить ей бразды правления, — Ларик осмотрела стаканчик мороженного и аккуратно вонзила в шоколадную обливку маленькие зубки. — Надо только понять и принять, что ты сам не в состоянии выбрать правильную дорогу к поставленной цели. У тебя есть цель, Егор?

— Не знаю. Говорят, смысл жизни должен быть. Причём, высокий, вдохновляющий, ведущий и зовущий. А почему? Почему нужно подчинять жизнь кем-то придуманной идее? Ведь человек не может придумать что-то оригинальное, миллиарды людей уже перебрали все возможные варианты, и большинство из них раскритиковано и признано недостойными высокого предназначения разума. Приходится выбирать из того, что есть. А если ничто из предложенного не нравится?

— Опять ты всё усложняешь. Меньше, чем на спасение мира ты не согласен. Миров на всех суперменов не хватит. Неужели нельзя выбрать нечто маленькое, уютное, своё, греющее сердце и не требующее миллионов денег? Хорошее большое складывается из маленьких частиц счастья. Ведь счастье не может быть абсолютным, громадным и всеобъемлющим, даже маленькие моменты раздвигают мир, пусть не надолго, но если их больше, чем чёрных дней, жизнь в общем можно считать удавшейся? Как тебе такая парадигма?

— Нормально. Но хочется стабильности. Хочется быть уверенным, что всё плохое временно и непрочно и непременно уйдёт, а получается наоборот.

— Если-бы было сплошное счастье, оно не было-бы счастьем. Непременно белая полоса сменяется чёрной. Конечно, хорошо, когда белые в два раза шире чёрных. Старайся! Когда люди видят, что ты упираешься, но направлен в сторону позитива, тебя понимают и идут навстречу, если ты в рай едешь не на чужих плечах…

Несмотря на будний день, вагон наполнялся, в основном за счёт пенсионеров и сумок. Что люди везли в этих мешках, рюкзаках, баулах и коробках, великая загадка. Дачный сезон набирал обороты, и контролёры потихоньку зверели.

Каждый день, каждый шаг, каждый вдох нашего существования — это маленький кусочек нашего цельного мира, красочный паззлик необходимости, имеющий своё, и только своё место и значение. И совершенно не важно, как зацепляется с остальными, окружающими его, какую форму и содержание, определяющие его назначение, имеет, время появления его в общей картине, распространение его влияния на общий смысл картины. Мы упорно создаём и вкладываем себя в эти атомы нашей жизни душу и мысли, присущие только нам. Как писатель поступает и живёт точно так-же. Не тот автор, который вторгается в реальную жизнь с грубыми ножницами своих амбиций, рвёт и кромсает живую ткань, и потом соединяет чужеродные куски толстыми и неуклюжими стежками произвольных сочетаний несовместимого материала, вылепливая не живого, пусть и монстроидального героя, но куклу, манекен, одетый в надуманные сочетания обстоятельств, эмоций и идей. А такой автор, который создаёт свой мир, живущий странной, не существующей в жизни природой желаний, надежд, устремлений. Противоречивая картина этой созданной реальности может быть недолговечной, изменчивой в силу возникновения всё новых знаний человечества о космосе и самих себя, но она, эта картина, держится на логике, которая скрепляет всю конструкцию, и мы видим её, только охватив возможно полнее все составляющие мгновения. И дело автора, чтобы связывающая сила логики помогала понять общий смысл созданной жизни. Не одного героя, но всего населения страны авторского воображения. Мы знаем миры, поражающие химерами и анабасисами мысли сочинителя, но охватив их, видим цельную картину живого мира, не имеющего аналогов с нашими, реальными жизнями. Миры Эдгара По, Густава Майринка, Амброза Бирса, Акутагавы Рюноске, Франца Кафки живут параллельными мирами, и мы заглядываем в них, движимые ужасом любопытства, желанием познания альтернативы, и умираем в творениях Сартра, Гоголя, Камю, или обретаем новое дыхание и светлое видение надежд в пространствах Грина, Метерлинка, Экзюпери. И без этих миров, проникающих в нашу жизнь робкими образами, осторожными, неуклюжими желаниями и попытками копирования, или вихрями новых идей и устремлений, наша испуганная реальность не была-бы такой многогранной, наполненной красками, манящей неизвестностью предоставленных вариантов. Это был-бы безальтернативный, запрограммированный, лишённый индивидуальности фиолетовый, выцветший штамп, не стоящий труда тиражирования, как не имеющий ни перспективы развития, ни смысла существования, ни влияния на живущих людей, мёртвый островок бытия неживой материи, только иллюстрирующий безысходность холостой инерции когда-то рождённой, но тут-же умершей жизни.

— «…Старший же сын его был на поле; и возвращаясь, когда приблизился к дому, услышал пение и ликование; и, призвав одного из слуг, спросил: что это такое? Он сказал ему: брат твой пришел, и отец твой заколол откормленного теленка, потому что принял его здоровым. Он осердился и не хотел войти. Отец же его, выйдя, звал его…»*

Больше двух часов они сидели, как малые сии, и тихонько превращались в горячие плюшки, когда весь вагон наслаждался свежим, рвущимся в открытые форточки ветерком; тётка, занимающая своими формами купе перед ними, при каждой попытке вызвать сочувствие и открыть доступ ветерку, начинала истерично рассуждать о негодяях и эгоистах, думающих только о своём счастье и не принимающих в расчёт её хилое здоровье, могущее от сквозняка умереть даже. На тётке была толстая, застёгнутая на все замки серая куртка, тётка потела и ела хычин, сдабривая свои здравоохранительные тирады вкусными ароматами… А они потели и тоскливо смотрели на проносящиеся пленеры. Все пытки чем-нибудь да заканчиваются, как и тётка, вышедшая в Мшинской. Заряженный пистолет выстрелить не успел. Вагон сразу освободился, Мшинская была дачной столицей, вышли многие, но парочке нужна была следующая остановка…

Весенняя вода с Луги ещё не ушла, делая её похожей на Волгу, или любую другую нормальную реку. Метрах в трёхстах от железнодорожного полотна, за зарослями кустов из воды торчали стены, кладкой и арками окон напоминающее о графе Монте-Кристо и острове Иф.

— Развалины форта Байярд, — восхитился Егор и закатил глаза. — Ренессанс, Бастилия, Марат… В ту сторону идём?

— В другую. А в том Байярде нет ничего романтичного, разве что убожество разрушения. Нормальные капиталисты сделали-бы здесь туристический рай! Когда вода спадает, здесь настоящая Амазонка. Разрушение.

— Разрушение чего?

— Всего. Культуры, памяти, истории. Государства. Мы, как та Венеция, тонет, но не признаётся. Но Венеция тонет красиво, красота спасёт её, я уверена.

— А нас? — мрачно спросил разочарованный Егор.

— Гильотина на Красной площади.

Они пошли вверх по изгибающейся дороге, впереди за деревьями вставали стеной пятиэтажек городские кварталы, справа и слева кривились заборчики, маскирующие огороды. У «минимаркета» Ларик остановилась :

— Надо что-то вкусненького племянникам взять. Сок, овощей, фруктов. Мяса на шашлыки.

— * — Лук. XV, 24—28.

глава 14

Спустившись от дома по извилистой тропинке, можно было попасть на прибрежную полянку, уже покрытую нежной травкой, из которой кое-где торчали серые валуны времен эпохи обледенения.

Егор сидел на вытоптанном пятачке, недалеко от медленной грязной воды и подкладывал в разгорающийся огонь хрустящие веточки. Он был ошеломлён; сестра Ларика оказалась негритянкой, не совсем чёрной, но фиолетового оттенка, с короткими кудряшками, облегающими голову, как шлём байкера, здоровенными голубыми глазами и гигантскими чувственными губами. Сиськи её, рвущие голубенький топик, тоже были из страны великанов, Гулливер был-бы поражён их упругими формами. Откуда в России взялась такая экзотика, Егор не понимал, а спросить стеснялся.

— Она инопланетянка, — просто сказала Ларик, и это было похоже на правду.

Племянники оказались обычными оболтусами шести и восьми годов от роду, и они не выпускали из рук смартфонов, а головы их опутывали провода наушников. Впрочем, приезду тётки они были рады, только общаться им было некогда.

Из тропинки вышла Ларик, подошла, села рядом на гладкий булыжник, палочкой пошевелила огонь. Она была в полосатых лёгких брючках, клетчатой оранжево-зелёной рубашке, расстёгнутой до пупа. Между холмиками на груди лежал жёлтый медальон странной формы, на золотой цепочке.

— Про инопланетянку ты пошутила?

— Ты про сестру? Марина странный человек. Это ведь каждому позволено, нет? Ей нравится эпатировать. Это становится второй натурой. А так она простой человек, конечно, ведьма, и сама придумала и построила себя. Спроси её, с какой она звезды, ей будет приятно.

— Она смотрит на меня испуганно. Как белка, у которой я хочу отобрать кедровую шишку. Большую и вку