Оглавление

2. 1
3. 2
4. 3
5. 4
6. 5
7. 6
8. 7
9. 8
10. 9
11. 10
12. 11
13. 12
14. 13
15. 14
16. 15
17. 16
18. 17
19. 18
20. 19
21. 20
22. 21
23. 22
24. 23
25. 24
26. 25
27. 26
28. 27
29. 28
30. 29
31. 30
32. 31
33. 32
34. 33
35. 34
36. 35
37. 36
38. 37
39. 38
40. 39
41. 40
42. 41
43. 42
44. 43
45. 44
46. 45
47. 46
48. 47
49. 48
50. 49
51. 50
52. 51
53. 52
54. 53
55. 54
56. 55
57. 56
58. 57
59. 58
60. 59
61. 60
62. 61
63. 62
64. 63
65. 64
66. 65
67. 66
68. 67
69. 68
70. 69
71. 70
72. 71
73. 74
74. 73
75. 74
76. 75
77. 76
78. 77
79. 78
80. 79
81. 80
82. 81
83. 82
84. 83
85. 84
86. 85
87. 86
88. 87
89. 88
90. 89
91. 90
92. 91
93. 92
94. 93
95. 94
96. 95
97. 96
98. 97
99. 98
100. 99
101. 100
102. 101
103. 102
104. 103
105. 104
106. 105
107. 106
108. 107
109. 108
110. 109
111. 110
112. 111
113. 112
114. 113
115. 116
116. 115
117. 116
118. 117
119. 118
120. 119
121. 120
122. 121
123. 122
124. 123
125. 124
126. 125
127. 126
128. 127
129. 128
130. 129
131. 130
132. 131
133. 132
134. 133
135. 134
136. 135
137. 136
138. 137
139. 138
140. 139
141. 140
142. 141
143. 142
144. 143

Перникис Борис Данилович родился в 1933 г. в Риге.

Окончил Ленинградский институт инженеров железнодорожного транспорта в 1955 г.

После института работу на железной дороге начинал в Казахстане. По возвращении домой работал в первой Рижской дистанции сигнализации и связи, отделении железной дороги.

Более 30 лет работал начальником лаборатории автоматики, телемеханики и связи на Латвийской железной дороге.

Доктор инженерных наук. Автор известного технического издания «Предупреждение и устранение неисправностей в устройствах СЦБ».

Принимал участие в пуско-наладочных работах во время введения в эксплуатацию новых устройств железнодорожной автоматики в Латвии, Литве, Эстонии, России, Чехословакии.

Авторитетный специалист в области строительства и обслуживания устройств СЦБ.

Бывший доцент железнодорожного института Рижского технического университета.

Обществом железнодорожников Латвии ему присвоено почетное звание «Выдающийся инженер железной дороги».

СЦБ. Сигнализация, централизация, блокировка. Аббревиатура, понятная для любого железнодорожника-профессионала.

Это система железнодорожной автоматики, которая служит для управления движением поездов. Для обеспечения безопасности движения. Для увеличения пропускной способности линий. Много для чего, нужного для людей. От поколения устройств к новому поколению.

«СЦБ — это не наука. — говорил Борис Уласевич, начальник службы сигнализации и связи Латвийской железной дороги. — СЦБ — это ремесло». Но я с ним не соглашался.

Ремесло — это когда дело происходит из опыта, накопленного методом проб и ошибок. И рождает мастерство, передаваемое по наследству…

Наука имеет другие корни. Инженерно-технические. Тесно связанные с законами физики, химии. Теорией вероятности.

Когда я защитил диссертацию и получил ученую степень кандидата технических наук, по СЦБ, отстаивать утверждение стало легче. Однако чтобы по-настоящему разобраться, что такое СЦБ, надо было получить не один «настроечный импульс». От коллег по работе, знакомых и близких. От жизненных обстоятельств.

Впрочем, лучше обо всем по порядку…

1

Из самых ранних воспоминаний детства мне видится дом, который и сейчас стоит на том же месте. Двор, где всегда было много детей. В центре Риги. Улица Сколас, которая идет почти рядом с гостиницей Латвия, параллельно Бривибас. Переехали туда в 1933 году, когда мне было три месяца.

Детские воспоминания идут небольшими кусками из 4—5 летнего возраста. Когда мы бегали покупать конфетки с детьми. В лавке на углу. За 1—2 сантима. Мне очень нравилось ходить по незнакомым местам. Когда было лет шесть, я уговорил соседского пацана, и мы ушли далеко-далеко по улице и едва не заблудились. С трудом, по номерам домов, вернулись обратно.

Не помню уже за что, но иногда возникали большие обиды на отца и мать. Мне казалось, что они не правы. Один раз взял, да и выбросил из окна коробочку с драгоценностями. Там были обручальные кольца, какие-то серьги. Выбросил с четвертого этажа. За что-то я им отомстил таким способом.

2

Больше, конечно, запомнилось хорошее. Как любил гулять со мной отец. Подробно показывал звездное небо по вечерам. Рядом с домом находилась Эспланада, Стрелковый сад. Делали мы и более дальние походы: в сад Виестура. Все это тихие улицы, по которым было приятно ходить.

Отец работал на текстильной фабрике, которая в то время называлась по фамилии владельца «Фелдхун». В советское время ее переименовали в «Саркана текстилниеце». Отец зарабатывал 270 латов. На эти деньги мы могли жить в двухкомнатной квартире. Мать не работала. На жизнь хватало, хотя и довольно скромно. По рассказам матери, если отцу был нужен костюм, то его покупали в кредит.

Более четкие воспоминания начинаются года с 1940-го. Особенно те несколько дней, когда Красная армия входила в Ригу. То, что я увидел, осталось на всю жизнь. Огромные демонстрации. Люди шли с перечеркнутыми портретами президента Ульманиса или с его перевернутым изображением. С надписями на транспарантах «Ulmana uz kudru» (Улманиса на торф). Вероятно, это было связано с тем, что многих недовольных раньше посылали на торфяные разработки. И они обиделись.

Потом вошли войска. Отец был человеком левых взглядов и приветствовал эти события.

3

Родственники отца были все родом из Тукумса и еще до первой мировой войны переселились в Ригу.

Родители познакомились во Франции. Отца выслали туда из Латвии. В то время было такое наказание: прямо из тюрьмы отправляли за пределы страны.

Отец состоял в левой организации, которая поддерживала компартию. Они собирались в одном из рижских клубов. Здание это сохранилось до сих пор. Там располагается сейчас еврейская община. У них была своя компания, еще со школы, настроенная прокоммунистически. Получали запрещенную литературу, нелегальные издания, потом распространяли их, выступали с лекциями. В общем, вели пропагандистскую работу. Вот за это, в 20-х годах, после службы в армии, его и выслали. Хотя непосредственно членом компартии он не был.

Во Франции окончил экономический факультет. Написал работу, которая хранится в государственной библиотеке. Называется «Экономические отношения Латвии и Франции».

Мать выросла на Западной Украине в городе Дубно недалеко от Львова. Тогда там находилась Польша. Родные у нее были состоятельные. И она поехала учиться во Францию. Отец учился на экономическом факультете, а мать — на педагогическом. Потом они переехали в Латвию.

Когда родители поженились, отец некоторое время был без работы, позже устроился экономистом на фабрику. Так до конца там и проработал. После прихода советской власти оставался на этой же фабрике. Даже стал начальником планового отдела.

4

День 22 июня 1941 года запомнился отчетливо. Закончил первый класс. И в прекрасный летний день пришел сам по улице Дзирнаву в Петровский парк, где был детский воскресный лагерь. Для школьников предлагали разные игры. Ходил туда с удовольствием. И в этот раз весело играли, ничего не догадываясь и не предполагая. Вдруг вожатая всех собрала и коротко произнесла: «Дети — идите домой»

На обратном пути по улице Дзирнаву навстречу ехал танк.

В ночь с 22-го на 23-е случилась первая воздушная тревога. Все спустились с верхних этажей вниз и толпились на лестнице. А уже последующие ночи спать уходили в подвал в соседнем доме.

Потом наступило 27-го июня. Пятница. Отец пришел с работы пораньше, весь взмыленный. Пришел пешком, потому что транспорт не ходил. Сказал: «У нас есть два часа, чтобы собраться».

В два часа уложились. Перед уходом позвонили и пришли бабушка с дедушкой. Принесли 1000 рублей — все, что они смогли. Отец предложил идти вместе с нами. Но дед, человек вроде бы неглупый, сказал, что немцев видел в первую мировую войну, это вполне порядочные люди. К тому же он знает немецкий язык и не видит большого смысла в эвакуации. В общем, распрощались и ушли.

Шли пешком, одев на себя все, что можно. На мне было пальто. Мать с отцом несли по чемодану. По пути шел большой поток людей: гражданские, военные — вперемежку. На улице Бривибас, возле Матвеевского рынка из высотного дома стреляли. Видимо, кто-то из местных жителей целился по солдатам.

Следующий раз стреляли уже на окраине в районе Юглы. Мы двигались по направлению к Ропажи. Вначале ехали на военной подводе, потом — на похоронном катафалке. В одном месте попали под бомбежку, разбежались, кто куда, и потерялись с отцом.

Если границу с Эстонией прошли без проблем, то на эстонской границе с Россией был заслон. Никого не пускали. Толпа беженцев вынуждена была остановиться и заночевать. Мы с матерью ушли на ближайший хутор. А ночью проснулись от страшных взрывов. Бомбили.

Рано утром, когда вновь подошли к границе, увидели следы интенсивной ночной бомбежки. Лежало много погибших. Границы, как таковой, уже не существовало. Никто её не охранял. Все оставшиеся в живых кинулись по другую сторону. А там уже ждали грузовики. Открытые полуторки. Людей сажали и везли до Пскова 24 км. В Пскове на станции стояли подготовленные эшелоны для эвакуированных. Из теплушек, наподобие той, что выставлена в наше время в Торнякалнсе. В таких увозили и репрессированных, только эти были без решеток.

Погрузили всех в эти теплушки, и состав двинулся на Восток. Запомнилось, что из-за отсутствия питания у меня кровоточили десны. Начиналась цинга. И кто-то из сидящих рядом помогал. Подлечивали.

Если я не ошибаюсь, около десяти дней состав двигался на Восток. Несколько раз настигали бомбежки. Потом по мере того, как отъезжали от линии фронта — бомбежек уже не было.

Так добрались до города Котельнич Кировской области. С большим железнодорожным узлом. Там перетасовали. Часть людей разместили по ближайшим колхозам, часть повезли дальше.

5

Мы с матерью попали в село Верхотулье на севере Кировской области. Где прожили около двух месяцев. Сразу по приезде написали сестре отца, жившей в Москве. Дали свой адрес. И туда же написал отец, который также оказался в Кировской области, но только южнее. В селе Кильмезь.

Мы списались и вскоре выехали по реке Вятке пароходом. Отец на пристани нас встречал. Привез к себе. К тому времени он уже работал в леспромхозе. Вместе прожили около месяца. А уже в октябре отцу пришла повестка из военкомата и надо было собираться на войну. Запомнилось, как мы с матерью его провожали. Ночью. Было тихо и тревожно. Вместе с ним уходили другие знакомые.

Потом от него стали приходить весточки. Сначала из Гороховецких лагерей, где шло формирование Латвийской дивизии. Все эвакуированные из Латвии попадали именно в это подразделение. И до самого конца года он находился там. А уже в начале 1942-го письма стали приходить из действующей армии. Рассказывал, что участвовал в нескольких атаках. Вскоре письма прекратились. В июле пришла похоронка.

В которой сообщалось:

«Госпиталь №1793. 29.6.42. Извещение. Ваш муж Перник Даниил Хаимович уроженец г. Риги ЛССР. В бою за социалистическую родину, верный присяге, проявив героизм и мужество, был тяжело ранен и умер в госпитале. Похоронен в г. Осташков, 2-ой участок торфоразработок. Военком батальонный комиссар Захаров, военврач 2 ранга Мусоргский».

6

Мать работала продавщицей в сельмаге. Я пошел в школу. Начал учиться со второго класса. Любил читать. И вообще нравилось постигать неизвестное. Уроки много времени не занимали.

Отношения с местными ребятами были хорошие. Все свободное время проводили вместе. Купались на речке. Зимой ходили на лыжах. Лыжи привязывали прямо к валенкам. После школы всегда торопились куда-нибудь.

Трудными были первые две зимы. Потому что очень голодные. Помню большое лакомство — блины. Были они из муки. А мука мололась из сушеных картофельных очисток. Казалось довольно вкусным блюдом.

Многие ребята по весне от голода собирали зерно, оставшееся на поле под снегом. Оно становилось ядовитым, и были даже смертельные случаи. Кто-то собирал лебеду. Летом, конечно, становилось легче. Потому что лесов было много кругом и вдоволь ягод. Грибов хватало. К тому же у нас имелся свой огород, небольшой возле дома. С овощами проблем не было. На корову, правда, сил не имелось. А вот козу держали, и козье молоко у нас водилось.

Вначале жили на частной квартире. А потом матери от райпотребсоюза дали отдельную комнату. С кухонькой и печкой. Заготавливали дрова. Чтобы натопить. Так и прожили четыре года. На первом году, когда жили в низеньком домике без электричества, приходилось читать при свете коптилки. Делали её так: в пузырек из-под чернил вставляли металлическую основу от ручки, пропускали фитилек и заправляли керосином.

Когда возможностей стало больше, покупали семилинейную лампу. Также керосиновую. Становилось ярче. А последние два года уже было электричество. Именно в это время удалось прочитать много интересных книг. Из библиотеки. Увлекался, как и все в моем возрасте Жюлем Верном, Майном Ридом, Марком Твеном — читал с удовольствием «Тома Сойера». В отличие от нынешнего поколения. Внуков своих я, например, так и не смог уговорить прочитать эти книги, которые считались тогда очень интересными.

Учеба давалась мне легко. Помимо сложностей с питанием, остальное было более-менее. Остались светлые воспоминания и от друзей, и от других эвакуированных людей. Из Латвии эвакуированных было довольно много. К тому же здесь жили и те, кто был выслан из Эстонии. В сороковом году высылали немало состоятельных людей. Мужчин среди них не было, только старики. Мужчины содержались в трудовом лагере. А вот семьи: женщины, дети жили рядом с нами. Дети ходили в школу все вместе. Статус отличался только тем, что им надо было раз в неделю или раз в две недели отмечаться. И еще они не имели права выезда. Ну и, кроме того, эвакуированные вернулись домой в 45-ом году, а те (некоторые стали хорошими знакомыми) получили разрешение вернуться только в начале 50-х.

7

Так дожили до конца войны. А после мая 1945 года началась реэвакуация. Составлялись списки, определялась, какая будет очередность. И люди стали возвращаться в родные места.

Мы вернулись в Ригу в июле 1945-го. И первый вопрос, который возник — где жить? Наша двухкомнатная квартира была занята. Хотя существовал порядок — каждый возвращающийся имел право на получение той квартиры, которую оставил во время эвакуации. Правда, это надо было еще доказать. Доказать, что именно здесь проживал. Документов таких мы не имели. Домовая книга вроде бы была, но мы получили свою квартиру только за счет свидетельских показаний. Мать собрала нескольких родственников, которые подтвердили, что такие-то по такому-то адресу проживали здесь до войны.

Квартиру занял работник КГБ. В начале он нас вообще отказывался впускать. Потом одну комнату освободил, и мы стали в ней жить. КГБэшник жил один и практически я его не видел, хотя мы целую зиму прожили в одной квартире. Он часто выезжал на спецзадания. Уезжая, опечатывал свою комнату. И долго не возвращался. А однажды пришли высокие чины из КГБ, комнату распечатали и сказали, не впуская нас туда: «Если там есть ваши вещи — давайте список, и вы их получите». Мы не могли точно все вспомнить. Что написали и там нашли — то получили. А нашего соседа, как мы потом узнали, убили в стычке с лесными братьями.

Получили обратно свою вторую комнату.

Первую зиму дом не отапливался. Хотя и имелось центральное отопление. У нас была маленькая плита, дровяная. Фактически вся жизнь протекала здесь. Остальные комнаты не открывались. Таким образом, преодолели первую зиму.

Мать пошла работать в детский сад, вначале воспитательницей, потом заведующей. Я — в шестой класс 22-ой средней школы. Со своими одногодками. В то время это была мужская школа. Женские школы существовали отдельно…

8

Когда я вспоминаю своего рижского дедушку, помню, что он довольно много уделял мне времени. Запомнилось несколько его высказываний. Был я тогда любопытным — задавал ему много вопросов. Однажды спросил: «Дедушка, а какой будет самый большой праздник на земле?». И он мне сказал такую вещь, которая запомнилась на всю жизнь и, может быть, в какой-то степени определила мировоззрение. Ответил он вот что: «Самый большой праздник будет тогда, когда умрёт Гитлер и Сталин».

Когда началась Вторая Мировая война, в наших местных газетах обычно печатались сводки, передаваемые информационными агентствами Германии и Англии. Причём об одних и тех же налётах самолётов на Берлин или Лондон. Германское информационное агентство указывало, что английских самолётов было сбито 25, а английское — 15. При налете на Берлин. А если рассказывали о налете на Лондон, то все было ровно наоборот. Когда я спрашивал: «Дедушка, кто же прав?». Он говорил: «Надо сложить все вместе и поделить пополам».

Его и бабушки судьба вместе с большим количеством более дальних родственников, была одинаковой. Мы ушли в июне, а где-то в начале августа или в конце июля, их всех переселили в специальное гетто в Московском районе Риги, которое обнесли колючей проволокой. Потом большую часть обитателей в течение нескольких акций вывезли в Румбулу и расстреляли. Все они покоятся там, где сейчас известный Мемориал.

Дядя отца, который здесь остался, был жив до самого конца войны, и его из гетто отправили в концлагерь, где было несколько сотен людей, физически покрепче. Таких немцы сохраняли для работы. Он дождался освобождения американцами, но, как и многие тогда после голода, очевидно не сумев ограничить себя в еде — через несколько дней после освобождения умер.

Были случаи, как с мужем моей двоюродной тёти, который тоже был в гетто. Ему удалось перед самой отправкой в лагерь бежать. Какое-то время был в партизанах. Выжил. В настоящее время ему за 70 и он директор еврейского исторического музея. Известный историк в соответствующих кругах, иногда встречаемся. Но его судьба — это редкое исключение.

С материнскими родственниками было всё абсолютно один к одному. Хотя и происходило в городе Дубно на западной Украине. Немцы уничтожали их по такому же сценарию, как и в Риге.

9

Отец, как сказано в извещении, был похоронен на втором торфяном участке в городе Осташкове. Приехал я туда довольно поздно, в шестидесятые годы, хотя и страшно хотелось найти могилу, посмотреть. Пошёл в военкомат. У них даже карточка на каждого заведена. Сказали, однако: «Вы знаете, там давно ничего нет. Кладбище перенесено. Сделаны братские могилы».

Направился туда. Увидел временные памятники. Вместо них позже поставили постоянные. Одна женщина убирала могилку рядом, и мы с ней разговорились. Она-то и рассказала — как все было вскоре после войны. Ночью приехали несколько машин- самосвалов. С землей с кладбища. Которая была переработана, с костями, черепами. Наняли каких-то пьяниц, и в заранее отрытый котлован равномерно рассыпали всё содержимое. Потом в военкомате формально расписали фамилии на братских могилах.

Тем не менее, там очень чётко поставлено мероприятие — за могилами следят. Они расписаны по местным учебным заведениям. Там где мой отец — стоит табличка, что за могилой ухаживают учащиеся ветеринарного техникума. Каждый год 9 мая они приходят и кладут цветы.

10

Пришлось быть свидетелем публичной казни, так называемых, военных преступников. Одним из них был немецкий генерал Еккельн, начальник всей Восточной полиции в Прибалтике, с ним другие германские офицеры высокого ранга. Всего человек одиннадцать. Вначале был суд, который присудил им смертную казнь через повешение. Исполнение приговора происходило на площади Узварас или Победы, как она тогда называлась.

И я, будучи мальчишкой, ходил и смотрел на это зрелище. Подогнали машины (грузовики) с откинутыми задними бортами. Поставили на них осужденных, надели петли. Потом машины отъехали… Повешенные были в кителях, но без знаков различия. Спустя какое-то время собрались инвалиды и из чувства мести разошлись, вплоть до того, что стали стаскивать с них штаны. Всячески издевались.

Правда, это был уже не первый случай, когда я видел, как казнят людей. Ещё когда ехали на машине в эвакуацию, в Восточной Латвии, из какого-то дома стреляли. И на моих глазах солдаты вывели из этого дома 3-х молодых парней и расстреляли. Мать пыталась закрыть мне глаза. Те парни упали и больше не поднимались.

11

Жизнь стала налаживаться. Вначале были карточки. Потом их отменили. Одновременно работали коммерческие магазины, в которых из продуктов можно было купить практически все. Естественно, по сумасшедшим ценам. Торговал сельскохозяйственный рынок или базар, где тоже продукты были дорогие. С отменой карточек жизнь стала значительно легче.

Почти каждое лето я проводил в пионерском лагере. Одну, а то и две смены. Все взморье, от Дубулты до Вайвари была сплошной линией детских лагерей. Беззаботная жизнь с купанием и походами. Самые светлые воспоминания. Стоило дешево. Конечно — дисциплина, хождение строем. Были дети, которые это не любили. В отличие от школы лагеря были смешанные.

Наша школа с 8-го класса, превратилась в гимназию. Там уже не было классов ниже восьмого и каждого года было до 5 параллельных классов. В округе были три женские школы. Естественно — совместные вечера, знакомства, походы на каток.

Возвращаясь к этим годам, я, как и многие мои одноклассники, вспоминаю двух учителей: учителя математики Николая Михайловича Петренко и учителя физики Алексея Павловича Гаврилова. Незаурядные люди. Оба были увлечены своими предметами. И, может быть, благодаря ним многие школьники стали видными учеными и инженерами.

Гуманитарное направление было слабее. Его преподавателями были женщины. Один прямодушный одноклассник спросил как-то на уроке истории, когда изучали конституцию, насчет демократичности наших избирательных кампаний, к нему подошла учительница, показала на комсомольский значок и коротко изрекла:

— С таким значком такие вопросы не задают.

Мы, парни, как-то лучше воспринимали мужчин.

Интересно, что до самого десятого класса усиленно занимались военным делом. И даже в эвакуации, с четвертого класса, у нас уже было военное дело. Были макеты винтовок, обучали штыковому бою. Я до сих пор помню эти команды: «длинным с выпадом — коли!», «коротким — коли!», и «прикладом — бей!». Так готовили к суровой жизни десятилетних пацанов.

Вечерами постоянно маршировали с песнями по городу. Самой популярной была «Артиллеристы, Сталин дал приказ!». В обязательном порядке и с песнями ходили строем на демонстрации. 7 ноября и 1 Мая. Все школы.

12

В конце сороковых прошла денежная реформа. Помню, у нас оставалась двадцатипятирублевка, которая назавтра становилась недействительной. Со школьным товарищем решили пойти в кинотеатр «Палас», позже популярный кинотеатр «Рига». Взяли билеты на самые дорогие места и еще оставили на мороженное. Были ужасно довольны. Если бы не денежная реформа, мы бы никогда себе этого не позволили.

В школе с несколькими ребятами я сошелся наиболее близко. Вместе готовили уроки. Часто бывали дома друг у друга. Путешествовали. Еще в шестом классе мы с Виталием Зинченко объездили все рижские трамвайные маршруты. Всего их было тогда 12. И по каждому мы проехали тогда до конца. Там выходили, смотрели, где и что.

Много ходили пешком. Поставили цель: дойти до устья Даугавы. Помню, как через Милгравис, через судоремонтный завод, где какие-то заборы, мы упорно лезли. И все-таки пробираясь чуть ли не вброд, дошли. Потом с ним же занимались в яхт-клубе. Надолго меня, правда, не хватило, но где-то полгода вязать морские узлы пробовали. С этим же школьным товарищем было одно время настроение поступать в морское училище. Поддерживали отношения и в будущем. Он окончил ЛИИЖТ, по специальности «тоннели и мосты.

Еще был од