Оглавление

Здравствуй (-те), дорогой читатель!

Как приятно, что вы (или ты) заглянули за обложку. Спасибо!

Эта книга не совсем обычного жанра. Скажем, это смесь фантастики, dark-фэнтези, horror, мистики, психологии, драмы, детектива, а также приключенческой литературы. Книга «Правило номер восемь» рассчитана на человека (и это логично), который в чём-то похож на меня, а это значит, что мой читатель наверняка любит что-то из этого: природа, фантастические приключения, адреналин, психология, философия, загадки. Главная героиня — девушка с довольно дрянным характером и таинственным прошлым. Плюс попадает в параллельный мир. Атмосфера повествования — мрачная, готическая, местами жуткая, но не без юмора и красоты. Упора на романтику и отношения ждать не стоит — рейтинг высокий не из-за этого. Есть жестокие сцены, их много, на любителя. Много описаний. Присутствует не агрессивная пропаганда вегетарианства: это необходимо для концепции произведения, но если Вас это коробит — значит, не читайте.

Да, и все мои персонажи, — а также описываемые мною в данном произведении имена собственные, географические, культурные, и прочие объекты, — являются вымышленными мною, и любое совпадение с реально живущими или жившими людьми, а также с реально существующими объектами, случайно.

Желаю приятного прочтения, да вообще, побольше приятностей в жизни!

Кравец А. В.

КНИГА 1. ПОГРУЖЕНИЕ

«Звёзды падают, сгорая в небе.

Брызги света».

от Автора.

Введение

Она убегала. Задыхалась, с трудом передвигала босыми ногами.

Никогда раньше воздух не казался таким тяжёлым: буквально застревая в легких, он заставлял их сжиматься в судорожных спазмах, будто та самая ужасная музыка, которую она слышала совсем недавно, вновь играет, только на этот раз она слушает её не только ушами, но всем, всем телом…

Держать в голове разумные мысли в те секунды, когда паника врывается в твой и без того порушенный чередой катастроф и только недавно возведённый и выстроенный заново внутренний мирок, и переворачивает там всё опять с ног на голову настолько же сложно, насколько легко соображается, когда вокруг по крайней мере существует видимость гармонии и спокойствия.

Она остановилась. Нужно отдохнуть, хотя бы несколько секунд. Наклонилась, опираясь ладонями о колени.

«Раз, два, три… раз, два, три…»

Непослушное дыхание продолжало с хрипом вырываться из горла. Распущенные волосы упали вниз, густой гривой окутали лицо, от этого жар в теле усилился ещё больше.

Закрыла рот ладонью, вынуждая себя вдыхать воздух через нос. Быстрым движением руки захватила копну волос, убирая подальше от лица: надо видеть, что происходит вокруг, волосы мешают. Вся скорчившись от страха, она оглянулась назад и замерла, прислушиваясь. Чувствует он ту же усталость, что чувствует она? Может быть, свернул не туда и потерял её?

Тяжёлые шаги, доносящиеся откуда-то издалека, стали ей ответом.

Из горла вырвался приглушённый стон, вперемешку с рыком. Во рту сразу появилась горечь. Плюнув с отвращением на землю, она побежала дальше. До сегодняшней ночи ни разу не доводилось бегать в юбке. Проклятый кусок ткани, поначалу сковывающий движения, теперь, разорванный, свободно болтался как две створки занавесок, открывая взору любого, кто пожелал бы на это поглядеть, её нижнее бельё.

«Пожелал бы уже… хоть кто-нибудь!!»

На улице, как назло, — ни души. Ступни горят огнём. Шёлковая блузка, — такая красивая, полупрозрачная, кремово-бежевого цвета, — наискось разрезана на спине: начиная от места между лопаток и почти до самой поясницы.

Вновь раздался, всплывая в памяти, металлический свист.

Часть 1. Отражения в воде

Глава 1. Так начиналось

Странные, действительно странные вещи начали вмешиваться в кажущуюся всем окружающим тихой и размеренной жизнь одной школьницы из пригорода около шести месяцев тому назад. Тогда, когда всё только началось, в то дождливое ноябрьское утро она сидела в доме своих родителей, читала газету и завтракала. На завтрак был бутерброд с жареной колбасой, и кофе. Газету прочитала быстро. Дождь за окном всё не прекращался. Капли ожесточенно стучали, пытаясь, казалось, всеми силами проникнуть в дом и нарушить царящие там покой и уют (по крайней мере, что до родителей, то те точно считали свой новый дом образцом уюта, в особенности кухню). У их дочери имелось на этот счёт несколько иное мнение, но она предпочитала лишний раз его не высказывать — всё равно не поймут. Она, к слову, специально не пошла в столовую, а вместо этого осталась на кухне, теперь внимательно наблюдая из окна за происходящим на улице ненастьем и мечтая, чтобы время тянулось подольше. Ещё больше она хотела, чтобы позвонил кто-нибудь с её идиотской школы с радостной вестью об отмене занятий, — в связи с тем, что внутрь здания кто-то, наконец, удосужился что-нибудь «эдакое» подложить. На худой случай её бы вполне устроило, если бы по радио объявили о надвигающемся стихийном бедствии в виде торнадо.

Телефон в прихожей не звонил. Смерчей в этом проклятом тихом городке не было отмечено с самого момента его основания: по крайней мере, библиотечные архивы это подтверждали, — она сама совсем недавно проверяла. По ту сторону окна можно было наблюдать соседей и случайных прохожих. Люди стремительно бежали: с портфелями, кейсами, с собаками, с детьми, и с пустыми руками, — кто по делам, кто обратно домой. Соседка: скучная одинокая дама, живущая с какой-то мелкой собачонкой, более всего похожей на таксу, — соседка, что всякий раз обижалась, если ей не кивали по утрам в знак приветствия (глупейшее действие, ну, правда ведь), так вот, она как раз возвращалась в свой дом, с сумкой наперевес, обутая в тяжёлые мужские ботинки, неизменно со своей рыжей псинкой на поводке.

«Хм. — Подумала Стелла, а именно так звали девушку. — Ботинки не её. Интересно, она правда кого-то себе нашла? Нашла, ограбила, пристрелила, а труп заперла у себя в кладовой и теперь тратит деньги из его бумажника?»

Мысль о том, что соседка, при всей своей внешней безобидности и вместе с тем чванливости могла оказаться маньячкой, серийной убийцей (которыми, между прочим, так полюбилось в последнее время пугать местных жителей здешним газетчикам), показалась Стелле забавной, но не то, чтобы очень. Эта девушка вообще не любила смеяться, зато регулярно саркастически кривилась собственным мыслям. Если ей доводилось в чьём-то обществе развести губы в подобии улыбки, то как правило это делалось с одной целью: чтобы те, кто её окружает, успокоились, увидели, что она тоже человек, а не инопланетянин, и перестали, наконец, досаждать своим пристальным вниманием. Инопланетяне, кстати, — так же, как маньяки и душегубы, — газетчикам тоже весьма полюбились, причём в последнее время не только газетчикам, но и органам местной власти (последних, кажется, вконец достали профсоюзные забастовки, и они уже не знали, чем бы таким «приструнить» местных активистов).

«Маньяки-убийцы, инопланетяне… что дальше? Завтра будем читать про злых духов и полтергейст?»

На чердаке что-то грохнуло (там постоянно что-то грохало, кажется, с того самого дня, как семейство Фукс сюда переехало), и грохало частенько, потому как при строительстве этого милого, в общем-то, двухэтажного домишки (одного из длинной череды однотипных, построенных несколько десятков лет тому назад и постепенно устаревающих блочных домишек, что заполняли весь их провинциальный район), кто-то допустил ошибку, повлекшую за собой следующее: стоило соседке открыть или закрыть дверь, как это сразу неким образом откликалось на их половине.

Стелла устало вздохнула. Утренние часы перед походом в школу, сам путь к «обители знаний»: осенью — под проливным дождем; зимой — в сильный снегопад или в мороз, когда холод «щипал» за щёки; весной же, напротив, под пение птиц, — это всегда необыкновенным образом воодушевляло. Один из немногих плюсов провинции, заселённой в основном стариками, состоит в том, что учеников её возраста здесь немного, школьный автобус сюда не заезжает, и можно по пути в школу немного погулять в своё удовольствие, а не терпеть вместо этого шум старенького мотора где-то под ногами и присутствие рядом с собой с самого утра чьей-то навязчивой болтовни. Увы, неоспоримым и совсем не весёлым являлось то обстоятельство, что любая дорога рано или поздно оканчивалась, а на смену ей приходили скучнейшие однообразные школьные будни. Тоска.

Когда-то школьные будни её, впрочем, вполне устраивали. Это пресловутое «когда-то» было в те времена, когда родители Стеллы могли позволить себе водить её в частную школу и оплачивать её занятия фехтованием, художественной гимнастикой, пианино… ох, лучше и не вспоминать об этом. На кой чёрт ей сейчас это пианино — всё равно каждый день приходится слушать эту мерзкую музыку… ту, что слышно из радоприёмника чьего-то открытого окна, ту, что доносится с экрана телевизора, который смотрит вечерами мать, а иногда Стелла слышит её и в своих собственных снах, что б их… да и от фехтования, на самом-то деле, мало толку, если только нет в руках чего-нибудь действительно острого и колющего. Ничего ей не помогло тогда, три года назад, ничего…

Когда родители после переезда сюда предложили ей вновь записаться на какие-нибудь внеклассные занятия, она наотрез отказалась. Стала замкнутой, разговаривала мало. Родители, впрочем, решили не размышлять о причинах отказа, поскольку они не специалисты, и потратились вместо этого на частного психотерапевта. Вот и по сей день он с ней занимается. По крайней мере, что-то в нём хорошее есть: забавный, картинки показывает, говорит вкрадчиво, и всё такое…

Капли дождя били в окна. Грусть накатывала сильнее, вслед за воспоминаниями. Стелла одновременно и любила, и не любила эти состояния. Приятно иногда забыться и пожалеть себя, вот только не время сейчас. Идти в школу пора, кажется? Она ведь не хочет опоздать, к чему ей это.

Дождливому утру ноября, между прочим, по всей видимости не предстоит стать исключением из правил, — правил о том, что ни одно «маленькое приключение» не будет длится вечно. Просто ещё одно унылое начало дня, предвещающее дальнейшее унылое его продолжение. И вовсе не ливень на улице огорчает, но осознание того, что нужно опять, снова идти в место, видеть которое совершенно не хочется.

«Добро пожаловать в ад. В самом начале вам будет предложена краткая расслабляющая прогулка с видами на удаляющиеся от вас райские кущи, а затем мы, пожалуй, начнём». — Примерно такими были размышления Стеллы по поводу перспектив нынешнего дневного времяпровождения. Печально, но даже осознание того, что проходящий учебный год в её школьной жизни является заключительным, — и то не радовало. Стелла точно знала: как только она окончит школу, тут же для неё настанет время поступать в новое место учёбы, в чём-то подобное теперешнему. Она сама может выбрать нужные дисциплины для дальнейшего обучения, но что это, по сути, изменит?

«Ещё и врача менять… точно подсунут какую-нибудь идиотку. В моём возрасте ведь положено иметь лечащего врача одного со мной пола».

Невесёлые мысли вязко, вяло текли в голове, — будто незадачливые охотники в поисках дичи забредшие в болотную трясину и по глупости своей даже не пытающиеся никоим образом оттуда выбраться. Стелле не хотелось их подгонять — свои мысли. Они и так зачастую слишком «торопились», потому как она не принимала регулярно назначаемые врачом таблетки (от «плохого настроения», как он их называл). Стелла, впрочем, на настроение своё не жаловалась, и плохим его не считала. Заторможенность мыслей, как правило и так, без таблеток наступающая вслед за вспышками агрессии, её вполне устраивала. Её не устраивало то, что доктор требовал тормозить мыслительные процессы таблетками заранее. Зачем?

А может быть, стоит ей плюнуть сегодня на все дотошно соблюдаемые правила, найти в комнате для гостей на втором этаже отцовскую пластинку с блюзовой мелодией, включить в старенький проигрыватель и послушать, пока не заявился кто-то из родителей, не поинтересовался, что это она так рано вернулась с занятий и, не дождавшись её ответа, не включил опять то, что так любят слушать сейчас все вокруг?

Стелла представила, как она тихонько встаёт из-за красного кухонного стула, проходит выкрашенную ярко-бирюзовой краской кухню, заглядывает по пути в маленькую уютную столовую, совмещающую в себе функцию библиотеки, — заставленную ещё пока старой, а не современной мебелью, — затем выходит в гостиную на первом этаже: большую, уставленную жутковатыми по форме креслами (родители звали их «мебелью будущего»), с этими кошмарными вышитыми ковриками под ногами и не менее кошмарными обоями с экзотическими цветами, затем наверх, по лестнице, — оставив большую родительскую спальню слева, — проходит в свою комнату с видом на сад… да, к слову, если забетонированный участок перед домом с двумя чахлыми кустиками по бокам можно назвать садом… так… а где лежат пластинки? Кажется, нужно повернуться на сорок пять градусов влево и пройти в другую комнату, в гостевую спальню…

Стелла встряхнула головой. Пора прекращать это. Надо заняться чем-то реальным, а не пялить вместо этого глаза в дождевые капли. Неужели ей не хочется пройтись по улице, только что ведь очень хотелось? Но туповатое, сонливое состояние не оставляло, одолевало ещё несколько минут. Она и думать уже забыла, где находится её тело, где находятся её мысли, — просто смотрела в окно, выходящее сквозь невысокий забор на дорогу и на дома напротив, — так и продолжая сидеть за столом, до того самого момента, пока внезапно резкий спазм вдруг не сжал ее внутренности.

Скучно уже не было. Спазм вызвал движение рукой, ещё расслабленной, но при этом продолжающей держать кружку с кофе. Кружка полетела на пол, расплёскивая своё содержимое по сине-зелёному, выложенному плиткой полу. Последующий за этим приступ тошноты мгновенно сменился рвотными позывами.

Стелла со всех ног побежала из кухни вверх, кляня планировку дома, принуждающую пользоваться ванной комнатой исключительно на втором этаже. Перед глазами мелькнули вновь эти жуткие обои — с цветами и экзотическими птицами в гостиной, на первом этаже; в клеточку — в прихожей; в ромбик — на лестнице. В её собственной спальне обои были приятного однородного серого цвета, но туда сейчас не по пути. А вот и ванная: кричащая, буквально орущая, разноцветная, сама ванна ярко-синяя, плафоны ярко-жёлтые, на полу и по стенам узорная плитка, изображающая некое призрачно-далёкое и радужно-прекрасное в своём разноцветии межзвездное пространство… о, только не галактики, только не сейчас, когда её того и гляди…

Спустя несколько минут поднявшись на ноги, Стелла принялась умываться и чистить зубы. Было бы справедливым отметить, что она, в общем и целом, несмотря на некоторые вполне свойственные её возрасту поведенческие проблемы была очень чистоплотным подростком и никогда не забывала о личной гигиене. Зубная щётка — ярко-жёлтая, с жёлтой щетиной, зубная паста — кислотно-фиолетовая, спасибо матери и её превосходному художественному вкусу, который она использовала вполне в обустройстве вначале этой чёртовой ванной, затем их с отцом спальни и, минуя не без скандалов комнату Стеллы («Эстель, ты меня убиваешь своим анахронизмом, тебе бы в башне каменной жить…») успешно расправилась с гостиной и кухней, и теперь грозилась вот-вот добраться до столовой. Стелла разглядывала своё внезапно потемневшее отражение в зеркале, что аккуратно крепилось к ярко-бирюзовому навесному шкафчику. Цвет лица, слизистые оболочки глаз, язык…

«Это болезнь?»

Глаза, глядевшие из зеркала, сигнализировали более об удивлении, нежели о болезни. Впрочем, виной всему, возможно, был ярко-жёлтый цвет плафона: он делал свет ярче и жизнерадостней, чем нужно.

В школу в тот день она решила не ходить. То, что произошло, даже обрадовало её в чём-то: по крайней мере, появилась действительно уважительная причина понежиться дома, под пушистым пледом, слушая пластинки и глядя на дождь за окном, — а не спешить вместо этого в место, про себя именуемое ею совершенно не лестными словами.

Заглянув (гораздо позже, уже в обеденное время) в холодильник, скорее по привычке, нежели от чувства реального голода, и обнаружив там сковороду с чем-то съестным, Стелла начала было разогревать содержимое на электрической плите, но её вновь начало мутить. На этот раз она сразу догадалась, в чём причина — запах. Приподняв крышку сковороды, она обнаружила внутри источник, от которого чувство тошноты усилилось вдвойне. От греха подальше сковорода была избавлена от находящихся в ней до этого жареных колбасок.

«Отравилась». — Подумала тогда Стелла.

«Либо что-то начало меняться». — Такой была следующая её мысль.

По прошествии ещё нескольких дней, в течение которых приступы недомогания периодически повторялись, — Эстелла Фукс (а это и было её полное имя) узнала о том, что жертвой некого неизвестного науке и смертельно опасного заболевания она не стала. Ещё она поняла, что тошнит её исключительно в те моменты, когда она пытается употребить в пищу определённые продукты. Мясо, птица, рыба: от всего этого её стало буквально выворачивать наизнанку, — нещадно, заставляя все внутренности сворачиваться в узел в тот момент, когда она всё-таки заставляла себя проглотить что-либо из указанного. Родители, конечно, всполошились не на шутку, стали водить её по врачам и внушать мысли о бесспорном вреде вегетарианства.

«Эсси, ты читаешь слишком много современных журналов. — Попытался вразумить её отец. Он работал в университете, голос у него был поставленный, приятный, и если дочери надо было донести что-то действительно важное, этим занимался именно он. — Туда пишут статьи просто так, от нечего делать, лишь бы бумагу марать. Не нужно забивать голову всякой дурью».

Отец голову дурью не забивал. Он был преподавателем астрофизики в одном видном городском университете. Карьера шла в гору до недавних пор. Потом, три года назад, был кризис. Сейчас отец смирился с происходящим и кажется успокоился. Его устраивала его нынешняя жизнь — по крайней мере, он всеми силами пытался это показать.

«Лучше бы ты всё это сказал маме, а потом выбросил куда подальше её журналы. — Воспользовавшись ситуацией, парировала Стелла. — Или давай я сама выброшу. Посмотри, во что она превращает дом. Это похуже вегетарианства будет».

Отец, несмотря на его обычную мягкосердечность, на сей раз точку зрения дочери не разделил. Позже, пообщавшись со своим доктором (естественно, на тему вегетарианства), Стелла поняла, почему. Отец, сам не будучи «растительноядным», попросту на основании первобытных животных инстинктов не мог принять сторону того, кто признавал иной рацион, нежели он. При этом мать, хорошо ли она готовила, или не очень, всё же, хоть и извращалась с интерьером дома как могла и насколько позволял уровень семейного заработка, но также являлась тем, кто обеспечивал отца вполне приемлемой для него пищей. Ну и, конечно, не только пищей: она ведь была его женой.

Школу теперь посещать стало поприятней. Стелла активно пользовалась теми слухами, что начали ходить вокруг её «прогрессирующей болезни», и стала ещё нелюдимей с одноклассниками. Впрочем то, что Эстелла Фукс «серьёзно больна», одноклассники знали, по-правде, едва ли не с первого дня, как она появилась в их классе. Тогда, когда эта изрядно насупленная девочка среднего роста, тринадцати лет от роду, с немного резкими чертами лица, тёмно-каштановыми волосами, ярко-зелёными глазами и веснушчатым носом вошла в класс, нервно сжимая ладони в карманах своей осенней куртки, — как раз свежи были её воспоминания от того, что произошло с ней рядом с тем самым ночным баром. У родителей, за несколько дней до этого, внезапно случились какие-то проблемы с их старым жильём. Мать как-то позже проболталась, что во всём виноваты «старые дедовы грешки», и Стелла знала, что речь шла не о деде со стороны матери, — этом невинном рыжеволосом вдовце и собирателе станинных вещиц, который иногда гостил у них в том высоком многоквартирном «доме-саде» с огромным балконом, с фонтанами внизу и вереницей искусственных прудиков во внутреннем дворе, — но о деде со стороны отца, о котором в семье, почему-то, предпочитали не говорить вовсе, хотя отец как-то ранее неосторожно обмолвился, что у того имелся чуть ли не собственный замок, когда тот был молод и «не замаран». В чём именно дед по отцу был «замаран», Стелле так и не рассказали, но она была достаточно сообразительна, чтобы догадаться. Ещё помогли одноклассники — не старые, новые. Вначале попытались, как это свойственно детям, поиздеваться над её фамилией: на второй день в школе, приглядевшись, стали обзывать «лисой», грозились натравить на неё собак. Затем вспомнили о происхождении самой фамилии, о её корнях (оказывается, подумала тогда не без удивления Стелла, эти тупоголовые провинциалы не так уж безнадёжны, раз понимают, что к чему). В общем, дело кончилось не самым приятным образом: мало того, что у Стеллы свежи были навыки занятий фехтованием, так ещё и школьная указка без присмотра оказалась лежащей рядом с письменной доской, прямо под рукой. Она до сих пор помнила, что на доске в тот день была изображена шестигранная призма в наклонном сечении. На этот самый рисунок её швырнули в перепалке двое, вскоре после чего началась настоящая битва. Вернулась домой Стелла в тот вечер в сопровождении отца и, как говорится, с «кровью врага своего» на одежде. Кровь удалось «пустить» самому крикливому, и крови было, правда, ну совсем немного, однако отец был страшно огорчён, и уже глубоким вечером, подслушивая через стенку родительскую беседу (они вели её на тогда ещё нормальной, не «инопланетной» кухне), она услышала что-то насчёт «дурных генов» и «опасной наследственности». Стычку с одноклассниками удалось каким-то образом замять (наверное, помог более всего тот факт, что у Стеллы во время драки оказалась чем-то порезана щека, и было принято решение, что оба ребёнка немного вспылили, так что виновных, в общем-то, нет), однако за Стеллой Фукс с того самого дня прочно укрепилась слава начинающей маньячки.

Правда, хоть впоследствии про неё и шушукались по углам, но навыки владения шпагой больше демонстрировать никому не пришлось, так как прямых издёвок в её адрес слышно не было. Немалую роль в этом сыграл тот факт, что Стелла, при всей своей детской худобе и угловатости, была хорошо развита физически, и это, — вкупе с вечно хмурым лицом, сдвинутыми бровями и непримиримой привычкой не ездить на школьном автобусе, а вместо этого ходить в школу и со школы какими-то звериными тропами через самые тёмные закоулки парка (будто специально провоцируя кого-то попытаться напасть на неё, будто нарываясь на это), — всё это послужило сигналом прочим детям обходить её стороной.

Итак, без того уже давно всеми отверженная, после недели «отсидки» дома Стелла стала ещё нелюдимее, чем прежде. В минуты перемен между уроками она каждый раз спешила уйти дальше от духоты классной комнаты и от постоянных криков ровесников, которые, казалось, не могли просидеть в тишине даже доли секунды. Ей хотелось сосредоточиться и подумать. Подальше отсюда.

Глядя на дочкино лицо, постоянно теперь сосредоточенное на чём-то, на каких-то неизвестных им мыслях, как-то враз вспомнились вдруг в семье Фукс занятия художественной гимнастикой, музыкой и прочее, — и теперь предложение родителей о внеклассных занятиях, казалось бы, пришлось как нельзя кстати, но Стелла от них отказалась, прибавив, что никак не хочет из-за этих «детских шалостей» прерывать подготовку к экзаменам, а также свои походы к доктору. Родители только плечами пожимали.

«Что об этом думаешь, солнышко?» — Спросил отец мать, когда та, в своём весьма фривольном домашнем наряде, более подходящем, по мнению Стеллы, в доме терпимости, нежели в столовой, убирала с нового терракотового стола ярко-салатного цвета посуду.

«Я думаю, что кто-то, наконец, заинтересовался мальчиками. Она у меня недавно попросила журнал. Косметика, и всё такое».

«Думаешь, стоит это поощрять?»

«У нас нет выбора, дорогуша. Она начала сама себе готовить, да и успеваемость вполне приличная. Видимо, выкраивает время для всего понемногу. Не трогай её, она уже взрослая девочка. Может, сменит, наконец, гардероб. Видеть не могу всей этой серости… да, кстати, ты не находишь этот цвет обоев слишком бледным? Моя ассистентка из галереи говорила недавно…»

Тем временем, у Эстеллы Фукс зрел в голове некий план. План мести — если сказать точнее. Мести за тот самый случай, у бара. Она, сама того не понимая, вынашивала его эти долгие три года. Теперь она поняла, что у неё в руках постепенно собирались все инструменты, и лишь последнего не хватало, — до того ноябрьского завтрака с бутербродом. Теперь всё есть, теперь она примется за исполнение. Из школы обратно домой она по-прежнему ходила, нарочно выбирая самые длинные и запутанные пути, длинее, мрачнее, дремучее обычных. Все свои действия она сейчас сверяла по часам, сразу после ужина и подготовки домашних заданий старалась поскорее улизнуть подальше из дома. Она понимала, что одних заброшенных парков для подготовки недостаточно, пора исследовать местность дальше, гораздо дальше от их района. Надо заметить, что для сторонних прохожих, когда они встречались ей на пути, её подготовка не являлась чем-то необычным или привлекающим внимание. Стелла просто ходила, бегала, а когда её тело уставало — бороздила улицы быстрым шагом. Выглядело это со стороны, что и говорить, довольно странно, но странным это было бы только для того, кто бы действительно за ней постоянно следил. Те же редкие прохожие, что ей иногда встречались, видели только, что она куда-то спешит. И почему бы подростку не спешить?

Постепенно новые привычки стали приносить определённые результаты. Привыкшее изначально, с самого детства, к серьёзным тренировкам, тело её, казалось, только радо было наверстать упущенное за три года. В мышцах вновь начала проявляться сила. Сильно отросшие вдруг волосы стали приобретать непривычный медный оттенок, как у матери. И мало того: Стелла готова была поспорить, что какие-то странные, не с первого взгляда уловимые, но всё же явные изменения начали происходить не только с её телом, но и даже с чертами лица. Оно становилось каким-то чужим, не её, непривычным. Впрочем, последнее, касательно лица, она могла, как и многие подростки её возраста, сама себе просто надумать. Но в любом случае, Стелла была, можно сказать, довольна происходящим. Эта новая девушка ей начинала нравиться, у неё был взгляд не просто озлобленный или потерянный, но осознанный. Эта девушка точно знала, чего хочет, и не собиралась просто так глядеть пол-дня на дождевые капли и слушать пластинки. Даже глядя на капли и слушая музыку, она была бы сосредоточена, постоянно, как натянутая струна…

Омрачало сложившиеся обстоятельства одно: ставшая вдруг очень навязчивой забота родителей, причём обоих. Они, правда, раздражали. Не хотелось этого признавать, но… что было, то было. Не проходило и дня, чтобы Стелла не задумывалась о том, как сильно хотелось бы ей жить где-нибудь далеко, чтобы не было этих постоянных разговоров о ней: разговоров, которые отец и мать регулярно устраивали, нависнув сверху подобно двум строгим учителям. Почему-то им вдруг понравилось временами совершать подобное, хотя до этого, ранее, они вели себя, по мнению Стеллы, вполне сносно и такого себе не позволяли. Не лучше были разговоры, что они вели между собой в соседних с ней комнатах — уверенные, по всей видимости, в том, что она их не слышит. Кое-что она была бы только рада не слышать, честное слово. Бывало, изредка Стелле становилось стыдно за эти свои мысли. В такие минуты она чувствовала, что должна быть терпимее и мягче, ведь все нравоучения этой «сладкой парочки», по сути, являлись выражением самой что ни на есть естественной и любящей заботы о ней. Она повторяла себе это довольно часто, вспоминала, как хорошо им жилось когда-то в «доме-саде», как весело было ей играть во внутреннем дворе, пугать по утрам запрятавшихся в ветках ив пташек, затем смотреть вечером, как умильно те пьют воду из фонтанчика, перед тем, как спрятаться вновь в кроне дерева; как она с благоговением слушала заветы отца о том, что не стоит птичек обижать и пугать; как здорово было по весне и летом подкармливать плавающих в пруду залётных уток, созерцать вид с балкона (искусству созерцания её обучила мать — заслуженный сотрудник хоть и слишком современной, но всё же настоящей художественной галереи), вспомнить, наконец, пианино и улыбку той же матери, когда её дочь на нём играла; вспомнить, помимо этого, разные гимнастические агрегаты, огромный фехтовальный зал, — что располагались в самом центре того огромного города, на окраине которого они сейчас проживали; и те приятные зимние праздничные вечера, когда они собирались всей семьёй и пели какие-то нелепые песни… приезжал дед (вначале с бабушкой, а позже, когда бабушка умерла, один), рассказывал разные истории из своей юности… в общем, всё это было, разумеется, очень здорово, но Стелла знала вот, что: существовала некая Эстелла Фукс в том мире: жила эта маленькая девочка с каштановыми волосами в «доме-саде», мечтала о собственном домашнем питомце, и о музыке, и о достижениях в гимнастике, и о многом другом… а существовала нынешняя девушка — рыжеволосая, сухощавая, обозлённая (то ли девушка, то ли зверь, по-правде) и не знала она, кажется, толком, какая у неё фамилия, как её имя, и кто она вообще такая, знала только, что хочет отомстить. Стелла приняла эту «девушку-зверя» как должное: с тех самых пор, как случилось то, что случилось, она, один-единственный раз допустив промах с «побоищем» в классе, вообще старалась быть незаметной и принимать то, что с ней происходит, без участия каких-либо сильных эмоций. Что произошло, то произошло, и назад этого не вернуть, но она обязательно отомстит, только нужно подождать немного, сил набраться, опыта… продумать тщательно стратегию и тактику — как, помнится, её учили в детстве вести себя перед поединком на фехтовании. И злость, эта нервирующая злость на родителей являлась здесь совсем ненужной эмоцией, лишней, неразумной, но…

…но чтобы она не делала, какие бы психологические «приёмчики» не применяла, однако сбивающие с нужного настроя мысли возвращались к ней вновь и вновь, — и стимуляцией этим приступам служила очередная порция маминой и папиной опеки. И так было постоянно, день за днём. Стелла стала сама себе напоминать заядлого грешника, который каждое утро исправно ходит в церковь — замаливать грехи, а к вечеру успевает накопить новых, едва ли не вдвое больше, чем у него было с утра. Мысленно ругая себя за невыдержанность и грубость, она никак не могла заставить себя хоть изредка помолчать, прислушаться, смириться с тем, что слышит каждый вечер.

«Эстель, ну в самом деле, нельзя быть такой злючкой…»

«Эсси, дорогая, ты правда могла бы послушать кого-то, кроме себя… разве нет?»

«Действительно, что тебе стоит, а, Эсси? — Думала Стелла иногда, в тишине своей комнаты. — Промолчи ты, хоть раз. Можно ведь даже не слушать, что они там говорят. Просто молчи. Ты ведь молчишь, когда неразлучники: те, голубой и зелёный, что живут у мозгоправа в кабинете, — начинают чирикать? Ты же не вступаешь с ними в дебаты, правда? Так и здесь. Ну же!»

Терзаемая впитанными ею задолго до того, как начала активно проявляться её тяга к независимости моральными принципами, Стелла, разговаривая с родителями, всякий раз стала представлять забавное птичье щёлканье и вздыбленные хохолки. Какое-то время это работало.

С приходом апреля всё изменилось. Во-первых, попугаи вдруг неожиданно «переехали» к мозгоправу домой. Как дословно произнёс этот идиот, поглаживая свои редкие седеющие волосы и поправляя на носу огромные очки: «…дети очень просили птичек домой, да и некоторых посетителей попугаи стали нервировать. Не все, кто бывает в этих стенах, такие же воспитанные юные особы как ты, Эстелла».

Это была плохая новость. Во-первых, Стелле сразу в голову закралась мысль, что птиц не забрали домой, но какой-то больной истерик просто-напросто распахнул клетку, и в лучшем случае попугаи улетели в открытое окно, в худшем — погибли насильственной смертью. Радости событие отнюдь не прибавило. В пользу того, что птицы, всё же, остались живы, говорил факт, что в апреле окна кабинета были постоянно открыты. И дети у него действительно были — двое. Да и рассказывая историю, врач явно не нервничал. Так что Стелла решила до правды совсем уж не допытываться, однако с исчезновением реальных птиц у Стеллы потерялся стимул к вдохновению во время разговоров с родителями.

Впрочем, ей нашлось, на что переключиться. С некоторых пор она начала замечать на себе какие-то странные взгляды со стороны окружающих. Как человек, разрабатывающий некий план действий, связанный с реальной опасностью, она привыкла на всё обращать внимание и чувствовать всякое постороннее воздействие на себя, взгляды в том числе. Спустя некоторое время Стелла поняла, что это были за взгляды и с чем их появление было связано. На неё засматривались. Основной мыслью, когда она это осознала, стала крайне ненужная сейчас, но при этом весьма приятная для чувства себялюбия гордость от осознания нежданной, — раскрывшейся для неё, правда, совершенно внезапно, — собственной привлекательности.

«Предположим, тебе не нравится внимание, но ведь это можно использовать себе на пользу, как орудие». — Внезапно осенило Стеллу. В тот вечер родители очень кстати ушли на какую-то очередную то ли музыкальную, то ли художественную вечеринку, а она твёрдой рукой взяла с журнального столика материн модный журнал, к которому до этого интереса не проявляла ни малейшего. Надолго, впрочем, её не хватило. Чтиво про макияж, причёски, украшения и прочее оказалось довольно скучным, но вот что касается статей про одежду и её сочетание меж собой, — этот материал она проштудировала основательно, и впредь в подобных журналах старалась выискивать только заметки на эту тему. Одежда, а не лицо — первое, на что обратит внимание незнакомец. Это важно.

При всём при том, острое, почти болезненное желание двигаться набирало обороты. Желание движения стало буквально изводить, не давать спать ночами, изматывая во время школьных будней, требующих дисциплины и усидчивости. Вечерние прогулки становились все более длительными, а часы продолжали безжалостно, безучастно отсчитывать секунды и минуты. Времени на то, чтобы вдоволь «подышать воздухом» и при этом сделать в срок все домашние задания (которых с каждым днём задавали всё больше) катастрофически не хватало. Часы продолжали безжалостно тикать. В конце концов, нервы не выдержали.

— Что ты думаешь о выпускных экзаменах, Эсси? — Спросил как-то за ужином озадаченный отец. Он всегда звал её так, уменьшительно, упорно не желал называть полным именем, будто боялся, что стоит ему его произнести, как его милая дочурка сразу превратится в некого доисторического монстра и проглотит его живьём. — Ты много времени проводишь на улице, и мало за учёбой. Сейчас надо бы подумать о своем будущем, а не о прогулках, как считаешь?

Стелла как раз на тот момент была мысленно занята очередным продумыванием деталей своего «плана мести». Она в последнее время очень часто о нём думала: и за едой, и перед сном, — и крайне не любила, когда её отвлекают от этого занятия. Никогда до этого она не позволяла себе подобного, но произнесённая в тот вечер родителем фраза (произнесённая в момент крайне важных для неё умозаключений) подействовала на девушку примерно с тем же успехом, как появление пирожного с кремом воздействует на ребёнка, — которого, по каким-либо причинам, надолго отлучают от сладкого. Проще говоря, ей просто «снесло крышу». Быть может, дослушай Стелла слова отца до конца, — это помогло бы ей избежать неприятностей в самом скором будущем. Но слушать она не собиралась. Она в бешенстве выскочила из-за стола. Странный, нарастающий в ушах шум заглушал собой все голоса, все звуки, — и любые доводы, пытающиеся противостоять ему, казались враждебными. Громкий стук вилки, которая с лязгом отлетела от тарелки с едой и упала на пол, не дал отцу продолжить.

— Не лезь в мои дела. Слышишь?! И хватит меня так называть, мне не пять лет!

Затем она побежала (прямо в том, в чём была одета за столом), побежала к выходу, оставив распахнутой входную дверь родительского дома, побежала, переходя постепенно из лёгкой трусцы на ожесточенный бег. За ней никто не побежал. Почему?

«Перед своими школьными экзаменами я, помнится, дорогущий столовый сервиз разбила, и нарочно». — Поделилась с мужем мать Стеллы, ободряюще поглаживая его по плечу. — Мой папаша сказал потом: доченька, ты лучше в следующий раз поори на меня — дешевле обойдётся».

«Лучше бы и она что-нибудь разбила». — Опустил голову безутешный отец.

«Эй, только не мой фарфор! — Шутливо заметила женщина. — Мне его папочка подарил. Скажу ей потом, пусть побьёт твои пластинки».

«Она их тоже слушает. Тебя наказали тогда за сервиз?»

«Наказали, и весьма, знаешь ли, болезненно. Зад болел пару дней, если не больше».

«Я против любого насилия, ты же знаешь».

«Давай сделаем вид, что ничего не было. Всё пройдёт, дорогуша. Все подростки немного сумасшедшие, а тут ещё эти экзамены».

«Возможно, ты права, дорогая».

Они было довольно прогрессивны, родители Стеллы. Они поговорили и решили, что всё уляжется само собой. Они считали, что их дочь исправно пьёт по утрам таблетки зверобоя и валерианы, и просто немного взвинчена из-за предстоящих выпускных заданий. Они не знали о том, что случилось тогда, давно, сразу перед отъездом из «дома-сада».

Никто не знал.

А Стелла, — Стелла бежала в этот вечер долго, очень долго, через раскинувшееся от дальних жилых домов поле, большое, заросшее сорной травой. Она не останавливалась до тех пор, покуда у неё не начали отниматься ноги. Тогда она просто упала в траву, не имея сил двинуться. Мышцы болели, одежда насквозь пропиталась потом. Она чувствовала боль во всём теле. Но одновременно с этим она почувствовала впервые и то, чего ей так не хватало, и то, о чём родители никак не могли догадаться.

Предчувствие. Радость. Яростная радость предчувствия.

Стелла решила назвать это так.

                                           *****

Май в этом году выдался невероятно теплым. Особенно приятны были майские ночи. Месяц спустя после апрельского скандала, в ту самую роковую ночь Стелла шагала по улице, наслаждаясь приятной прохладой. День был погожий, и к ночи погода отнюдь не стала хуже, так что она совершенно не переживала по поводу того, что нарядилась совсем по-летнему. На ноги были обуты лёгкие босоножки, верхняя одежда представляла собой развевающуюся от малейшего дуновения ветерка юбку и такую же точно блузку, только оттенка чуть светлее, аккуратно подпоясанную. В темноте, подсвечиваемой лишь редкими уличными фонарями, ткань обоих предметов гардероба, юбки и блузки, казалось, даже светится изнутри. С каждым новым совершённым шагом Стелла ощущала, как плавно качаются из стороны в сторону складки почти невесомой ткани, как в унисон с ними, напротив, тяжёлые волны распущенных волос пружинят вдоль её спины и плеч. Она представляла себе эту картину, и на губах её сама собой возникала самодовольная улыбка.

«Я сделаю это. — Думала она. — Сегодня».

Многие, вероятно, осудили бы Стеллу за такое поведение. Они бы назвали сегодняшний наряд чересчур вызывающим для ночной прогулки, выбранное время — опасным, а настроение — излишне самовлюблёнными. Стелла, в общем, и сама осознавала импульсивность своего поступка. Тем не менее, она считала: у нее имеется повод вести себя так, вызывающе и беспечно. Её распирало огромное желание показать свои стройные ноги, аккуратные лодыжки, обозначить тонкую талию, распустить густые темно-рыжие волосы. Пусть все смотрят и расступаются перед ней, ей всё это доставляет удовольствие впервые за прожитые годы, — потому что она, наконец-то, готова.

Вполне вероятно, что то, что случилось с ней этой же ночью, явилось наказанием свыше, за странные, импульсивные, противоречащие чувству безопасности наклонности. Текущая майская ночь, к слову, вообще-то изначально предрекала своим наступлением события необыкновенные. Примерно за неделю до этого судьбоносного ночного происшествия, случайно послушав выпуск новостей по радио, Стелла узнала о метеоритном дожде, который должен был быть виден в небе над районом, в который входил округ, где она жила. Событие не слишком-то её увлекло, когда она услышала о нём впервые: поскольку о метеоритном дожде сразу начали активно судачить в школе, это порядком надоело в первые же пару дней. Кроме того, ближе к концу учебной недели Стелла встретила ещё и парочку неблагополучного вида личностей на улице, — с плакатами, вещающими что-то о конце света. Всё это походило на начало какого-то идиотского фильма про инопланетян, или на чей-то розыгрыш, так что Стелла принципиально перестала обращать внимание на ажиотаж, что творился вокруг.

К несчастью, всеобщее беспокойство послужило причиной очередного скандала вечером накануне выходного дня. Отец Стеллы (в отличие от неё прекрасно осведомлённый в том, что в их городе за прошедшие пять дней произошло два весьма неприятных инцидента, главными участниками которых являлись: в первом случае — группа молодых людей возраста самой Стеллы, во втором — двое мужчин и одна женщина с не самой лучшей репутацией), — вежливо, но категорически запретил дочери сегодня выходить куда бы то ни было, а тем более — на ночь глядя. Разумеется, это лишь вывело своенравную Стеллу из себя. Она не понимала, чего это всегда добрый и покладистый, отец вдруг внезапно посуровел. Разумеется, их вечерняя «беседа» прошла на весьма повышенных тонах. Удивительным в сложившейся ситуации явилось лишь одно: ей каким-то сверхъестественным образом удалось, всё же, ускользнуть из дома позже. Не иначе, метеоритный дождь своим чудесным небесным излучением умел воздействовать и на неуёмную родительскую бдительность.

Она не стала в этот раз шуметь и сбегать из дома, хлопнув дверью. Вместо этого она дождалась ночи, тихо оделась, ещё тише вылезла из окна, совершенно неслышно перелезла через забор, а затем пошла вперёд. На улице было влажно, на траву уже выпала ночная роса. В домах в округе не горел свет. Особо густо засаженные дворы благоухали сквозь невесомые изгороди ароматами цветов: обычно такое происходит летом, когда жарко, в августе, но… эта ночь, майская ночь, и впрямь была невероятно тёплой. Где-то в начале улицы виднелось яркое зарево — не от метеоритного дождя, это были огни города. Там, в этом городе, где-то по-прежнему стоит «дом-и-сад», но в той самой большой квартире в несколько комнат, где обитало семейство Фукс, теперь уже живёт кто-то другой…

Рядом с местом, где внезапно остановилась Стелла: прямо через дорогу, за огромным длинным полем, — были лишь непроглядная тьма внизу, прослойка тумана посреди, и тёмное небо с едва мерцающими точками звёзд сверху. Там, в траве, наверняка приятно пахло молодой порослью, и было очень тихо. Оттуда, наверное, лучше всего будет виден чуть позже метеоритный дождь. И можно отложить пока план мести, пойти туда, лечь на траву и смотреть на постепенно появляющиеся звёзды: они станут видны, когда та небольшая завеса тумана, что нависла сейчас над полем, уйдёт. Промокшую от росы одежду можно посушить, а обувь — отмыть от земли. Правда, туман может и не уйти. В таком случае есть вероятность вымокнуть и замёрзнуть, лёжа в траве. И не увидеть никакого метеоритного дождя.

Да и к чёрту его, этот дождь! Лучше вместо этого пойти посуху прямо вдоль дороги, к зареву города, свернуть в одном месте влево, в другом вправо, затем пройти пару подворотен… и начать, наконец, реализовывать вожделенный план мести…

Спустя примерно полчаса Стелла стояла перед зданием «Вакханалии», — одного из местных ночных баров, не совсем на окраине, но и не в самом центре города. Такие места называли «злачными». Внутри, за стенами, прямо сейчас взбалтывался коктейль, составленный громкой музыкой, взбалмошными криками агрессии, возбуждения, похоти и желания выплеснуть накопившийся адреналин. Те, кто регулярно приходил сюда и закрывал за собой дверь с той стороны, как правило на протяжении следующих нескольких часов не задумывались о том, что их ждёт завтра. Они существовали только «здесь» и «сейчас». Стелла искренне ненавидела это место — и тогда, и теперь. И сегодняшним вечером (сейчас она поняла), ей не стоит находиться тут.

«Нет, я не готова. Я всё ещё не готова. Слишком рано. Нужно больше времени. Чёрт…»

Пройти мимо, чтобы не слышать того шума, что исходит от невысокого двухэтажного строения — вот чего Стелле сейчас по-настоящему захотелось. Однако, как это частенько случается с теми, кто не думает о том, что делает, а потом вдруг решает срочно всё изменить, — желанию её не суждено было исполниться так скоро. Она уже шагнула в обратную сторону, как одновременно произошли сразу две вещи. Во-первых, дверь бара вдруг резко открылась. На порог выскочил молодой парень, по всем признакам находящийся в состоянии опьянения (какого именно — непонятно). Подпевая заплетающимся языком словам какой-то современной песни, — одной из тех, что Стеллу особенно раздражали в последнее время, — молодой человек, ничуть не смущаясь её присутствия рядом (либо просто не заметив её), побежал за угол, дёрнул за ширинку штанов и принялся что-то выделывать со стеной здания: что-то, слабо напоминающее сразу два возможных процесса. Впрочем, двойственность восприятия была уничтожена очень быстро, а всё благодаря второму событию. Несколько секунд спустя, оттуда же, из-за угла здания, раздался полный возмущённия визг. Мгновением позже на парня с полуспущенными штанами уже стремительно надвигалась жуткого вида особь, — судя по длине волос и тембру голоса, всё же, женского пола. Держа высоко над головой плакат, с которого на землю теперь что-то капало, — она начала изрыгать проклятия, вперемешку с фразами, напоминающими уже слышимые Стеллой на днях предсказания конца света.

Произошедшее буквально вывело из себя. В голове зашумело так, что стало больно, — и только стойкое чувство брезгливости и желания оказаться подальше отсюда не позволило заорать на обоих, но вместо этого ускорить шаг и пройти мимо.

«Тихо, тихо, это тебя не касается. Это не они. Это не они, и тебе нет до них дела. Иди своей дорогой, и поживей».

Когда расстояние между ней и «Вакханалией» увеличилось до ста шагов, Стелла начала понемногу успокаиваться. Её состояние в последнее три года было весьма неустойчивым, и порой захлёстывающие её эмоции очень быстро сменялись прямо противоположными.

«Давайте, пропивайте последние мозги. — Окончательно приходя в себя, когда звуки ненавистной её слуху музыки остались где-то за спиной, думала Стелла. — Метеоритный дождь вам, придуркам, в помощь».

В очередной раз она порадовалась тому, что находится не там — не внутри здания, не рядом с…

                                             Да

К обычным мыслям вдруг примешался голос, — голос уже знакомого ей, и бывающего порой даже весьма навязчивым, невидимого «собеседника».

Стелла не любила этот голос. Во-первых, вместе с ним приходили на ум весьма неприятные ей воспоминания. Во-вторых, уж больно властно он иногда звучал в том месте (в её голове), — в месте, где положено по природе звучать всего одному голосу. Порой он смущал её, и ей приходилось прилагать определённые усилия для того, чтобы от него избавиться.

Голос, однако же (это был голос), никак не желал успокаиваться, но лишь крепчал, становился громче. Стелла понимала, из-за чего он «разошёлся»: она позволила себе погрузиться в прошлые воспоминания там, у бара, хоть и знала, что нельзя. А он как раз и появился после того случая, три с половиной года назад.

И всё же, Стелла уже достаточно была приучена к неслышимому для других собеседнику, чтобы суметь взять над ним верх. Пусть не сразу, пусть ещё через сотню-другую шагов, но он затих. А когда это наконец произошло, Стелла поймала себя на мысли, что слышит позади чьи-то неторопливые шаркающие шаги.

                                           ***

Первой реакцией стало возросшее чувство ещё не до конца покинувшего её раздражения. Кто такой, зачем прицепился? Шаги, впрочем, слышались на довольно приличном расстоянии, так что Стелла решила пока не оборачиваться. Она лишь, не замедляя хода, неторопливо поправила рукой волосы. Вьющиеся пряди тихо зашуршали под ее пальцами. На ум почему-то пришёл звук падения осенних листьев, сорвавшихся с веток.

                         И ветер уносит их прочь…

«Опять этот голос. Спокойно».

…однако, что-то с этими шагами не так. Размеренные, тихие, они в точности повторяют её шаги. Может, кто-то идёт сейчас сзади, специально подстраиваясь под ее неспешную походку? Возможно, кто-то решил «приударить» за ней сегодня? Стелла не питала особых иллюзий касательно своей внешности, но всё же не была лишена здравого смысла и понимала, что уж просто симпатичной её вполне можно назвать, особенно в свете последних месяцев. Действительно, её стройные ноги, подтянутая фигурка, обёрнутая полупрозрачной тканью блузки, и конечно подсвечивающиеся светом фонаря тёмно-рыжие локоны вполне могут привлечь проходящего мимо молодого человека.

                                 Или насильника?

Внутренний голос тревожным непрошенным колокольчиком зазвенел в голове. Стелла внезапно почувствовала: тёплая майская ночь перестаёт быть такой же тёплой, как раньше. Её пробрал озноб.

«Почему насильника? Я могу понравиться и кому-то нормальному… разве нет?»

Внутренний голос не ответил, — укрывшись вместо этого где-то в недрах её подсознания. Тем не менее, своей изначальной подозрительностью он успел внести достаточно смуты для того, чтобы Стелла, вопреки своему мнимому спокойствию, всё же не выдержала и оглянулась.

Позади себя, на расстоянии пары десятков шагов, она увидела грузного широкоплечего мужчину, одетого в старый мятый брючный костюм непонятного цвета. Угрюмо застывшее лицо его, с широким овалом, грубыми чертами и нависшими бровями, — не отрываясь смотрело в её сторону. Выражение этого лица ей определённо не понравилось.

Стелла сразу отвернулась и быстро зашагала дальше. Сердце громко колотилось от внезапного испуга.

«Не тот, кто нужен. Это — не тот, для кого готовился план».

Этот импульс, будто нож для писем, словно бы разрезал оболочку её внутреннего спокойствия, и все страхи начали, один за другим, вылезать наружу.

«Вот идиот. — Подумала она, ещё сильнее ускоряя шаг. — Надо же так напугать. Пьяница. Точно, это пьяница».

Методично постукивали об асфальт подошвы её босоножек. Им вторили размеренные тяжёлые шаги и поскрипывание подошв мужских туфель о жёсткую поверхность дорожного асфальта. Эхо их совместных шагов далеко разносилось по тихому кварталу. В первый раз за время своих похождений Стелла была не рада тому, что на улицах нет ни души.

«Этого не может быть. — Внушала себе она, пытаясь успокоиться и не осмеливаясь, при этом, повернуть голову назад. — Он накачался в баре, да, а теперь идёт к себе домой. Это всего лишь нож для писем… нож для писем… а может, он спешит к своим друзьям?»

Сердце колотилось всё быстрее. Если область своего внутреннего спокойствия представить как Храм, то сейчас, в эти самые мгновения, храм безжалостно разрушали своим натиском древние чудовища: Страх и Паника.

Стелла ускорила шаг.

Секундой позже она поняла, что шаги позади неё тоже стали быстрее.

Сомнений не оставалось: неприятный, страшныймужчина не просто шёл.

Он преследовал.

Её.

Сердце застучало.

Сильно-сильно.

Она побежала.

                                              ***

Вот теперь Стелле было по-настоящему страшно. Почему-то ей казалось, будто с ней уже никогда не произойдет ничего подобного. Один раз: тогда, три с половиной года назад, перед отъездом из «дома-сада», — она уже попалась в западню, но ведь тот один раз уже случился, и она получила своё сполна. И вот теперь… Опять? На этот раз всё будет немного по-другому, или… нет, только не надо сейчас подробностей. Не забывать про бег. Она была бы очень рада встретить сейчас на улице хоть кого-то. У того молокососа, что отливал на стену «Вакханалии», наверняка мозгов был дефицит, а штаны до сих пор наполовину спущены, — зато, скорее всего, имелись дружки в баре, и их было много, и за ними никто не гнался по ночным улицам.

«Вакханалия» осталась там, далеко. А здесь темно, и свет во всех окнах потушен. Половина домов заброшена вовсе, и неудивительно, учитывая, какой «славной» репутацией пользуется данный райончик. Стелла помнила.

«Нехороший знак».

Она не выдержала.

— Исчезни! — Срывающимся голосом крикнула Стелла себе за спину, мгновенно пожалев об этом: звук голоса, интонация, и даже сама фраза говорили о страхе. О страхе. Преследователь, вероятно, прекрасно это ощущает. Лучше бы промолчала.

Скорость бега пришлось усилить. На нынешний страх накладывались воспоминания о прошлом, было темно, плохо видно дорогу. Всё больше теряя контроль, Стелла начала отвлекаться. Пару раз она споткнулась, а через парочку кварталов вовсе «полетела» носом вниз: рухнула с размаху, споткнувшись о пробоину в асфальте, прямо сюда же, на пыльную дорогу.

— Давай же, давай… — Судорожно зашептала насмерть перепуганная старшеклассница, сразу поднимаясь и начиная яростно теребить замочек босоножки, чтобы снять её. Боли не ощущалось ни в расцарапанных гравием коленях, ни в расшибленных ладонях, — только жар в теле усилился. Взвизгнув от счастья, когда обувь, наконец-таки, удалось снять (о, в другое время она возненавидела бы свои собственные голосовые связки за эти жалкие «жертвенные» звуки), — Стелла побежала дальше. Через несколько шагов подумала о том, что надо бы и босоножку захватить: хоть какое-то орудие в схватке один на один. Она развернулась назад, но тут…

Звук, — такой необычно громкий, жуткий и страшный, — он раздался ПРЯМО за её спиной.

Звук рассёк ночную тишину, а сразу за ним послышался треск разрываемой под сталью….

«…моя кожа…»

Это была не кожа, — пока всего лишь ткань её блузки.

Страх, словно удар хлыста, на этот раз придал двойную силу. Она побежала вперед, босиком, ещё быстрее.

                                              ***

С тех прошла, наверное, целая вечность, а погоня не прекращалась. Она задыхалась от непрерывающегося бега. По-прежнему, однако, не было возможности отдышаться, затаиться, набраться сил. Только неумолимый ужас до сих пор помогал двигаться, но, разумеется, это не могло продолжаться вечно. Стелла помнила приёмы из фехтования, обладала некоторыми навыками, и могла бы попытаться себя защитить, но сейчас… она сейчас безоружна, при себе даже палки нет. И силы, правда, уже на исходе.

Страх заставил позабыть обо всём: о жажде мести, о собственном величии, о самой себе, как о полноценной, целостной личности. Она была сейчас лишь загнанным зверьком, который пытался спасти свою жалкую, никчёмную, но такую важную для него жизнь. Инстинкт, вне разума — вот, чем она являлась в эти минуты. Она в своих планах всегда представляла их, только их, и рассчитывала на встречу с ними, а не с тем, кто вот-вот нагонит её. Он намного больше, выше, он бегает быстрее, он не устаёт…

«Да почему же он не устаёт?!! Ведь должен!! Не могу…»

И тогда она внезапно поняла, что именно ей предстоит сделать. Это было унизительно, и совсем не так, как она планировала когда-то, но…

Выбора нет. Спрятаться. Нужно спрятаться — в таком месте, где это чудовище её не отыщет.

Они, двое, находились у самой окраины города, — но не с той стороны, где жила Стелла с родителями, с другой. Там, где находился дом Стеллы, кажется, лет сорок тому назад или чуть больше, было выстроено сразу несколько десятков коттеджей, составляющих в данное время тихий провинциальный жилой район. В отличие от него, здесь, в этой части города, застройка в самом начале как-то не задалась, но недавно власти города этим озаботились, и вот-вот готовились возобновить обширное строительство стоящих вряд друг за другом высотных, многоквартирных домов. Стелла довольно неплохо знала эту местность: именно здесь, возвращаясь со школы в обход «Вакханалии», и делая после большой крюк по пути домой, она оттачивала свои навыки ловкости и гибкости, прогуливаясь по карнизам и лазая с первого этажа до третьего по кирпичным стенам. Стелла знала, что здесь никто не живёт и стройка никем не охраняется. Поэтому она решила, что сейчас может спрятаться внутри одного из недостроенных зданий. А если вдруг случится так, что в выбранном ею доме кто-то всё же обитает (к примеру, ночуют бездомные), так это Стелле только на руку: если местные бродяги проснутся и поднимут шум, у неё ещё больше шансов появится выбраться отсюда целой и невредимой.

От осознания возникших перспектив на спасение у девушки даже появились новые силы на бег, — коими она тут же воспользовалась, резко вырвавшись вперёд своего преследователя. Она понимала, что если сейчас израсходует весь свой «беговой резерв», то агрессивно настроенный незнакомец уже очень скоро её настигнет, — тем не менее, теперь это её никоим образом не пугало. Он просто не успеет этого сделать, — она знала точно. Мысленно (что скрывать) она считала себя уже спасённой. Немного (правда, совсем немного) смущало Стеллу то, что она некоторое время не появлялась в здешних местах, — не по своей воле, разумеется. Во всём была виновата школа, а заодно с ней и главные её составляющие: неугомонно растущие день ото дня домашние задания.

Ладно, это обстоятельство тоже сильного беспокойства не вызвает. Район с недостроенными зданиями уже давно стоит без каких-либо изменений, а Стеллы здесь не было всего-то с месяц. Что могло поменяться?

Высотки темнели впереди ровными чёрными квадратами окон, на светло-сером фоне бетонных блоков. По-прежнему заброшенные, десятки лет никем не тронутые. Наверняка внутри кто-то есть: Стелла, когда была здесь в последний раз, видела надписи на стенах и битое стекло, и ешё какую-то ветошь на полу. Так или иначе, но другого варианта на ум всё равно не приходило. На улице ни души, да и если бы кто-то вдруг появился… разве имела место быть уверенность, что этот «кто-то» поможет? От такого мордоворота, коим являлся преследователь Стеллы, и взрослому не стыдно убежать.

Завернув за угол одного из ближайших недостроенных домов, Стелла почти без труда (почти, потому как усталость, всё же, уже давала о себе знать), влезла на знакомую ей кирпичную стену и спрыгнула вниз, с другой стороны. Хотелось снять юбку и выбросить: юбка мешала, цепляясь за что ни попадя, — но к удивлению и вновь возобновившемуся ужасу Стеллы, преследователь, — которого, кстати, уже давно не было слышно, — вдруг внезапно напомнил о себе. Она увидела его не сразу, поскольку находилась уже по ту сторону стены, но звук приближающихся шагов был характерным. Наверное, тоже решил выложить свой запас сил в последнем рывке. И если сейчас его «запасы» превысят её…

Надо было слушать мать: та совсем недавно говорила, что не помешало бы дочке завести себе сумочку, в которой можно хранить всякие «дамские штучки». Стелла увидела в этом лишь глупую указку, попытку управлять её действиями, — а стоило бы подумать юной ненавистнице модных «штучек» и о собственных пользе и удобстве, ведь сумочка, вероятно, — прекрасное хранилище для шпилек, перочинных ножиков, и всяких там отпугивающих средств-распылителей.

«В следующий раз…»

Отворачиваясь от стены и устремляясь вперёд, — к спасительной темноте ближайшего здания, — Стелла на одну-единственную секунду успела представить себе, как просто было бы вытащить сейчас из-за пазухи газовый или перцовый баллончик…

Её мимолётная фантазия, однако, была прервана весьма грубо: девушка со всего размаху стукнулась лбом об ещё одну кирпичную стену.

                                           ***

Стелла зашипела. Боль огромным тёмно-красным пятном расплылась перед глазами, скрывая окружающее пространство. Как же это всё неожиданно и мерзко. Красное пятно быстро сменилось яркими пульсирующими кругами, — и она ещё несколько секунд вслепую тыкалась в темноте, не видя перед собой абсолютно ничего.

«Чёртова стена… месяц назад тебя не было!»

Стройка пустовала очень долго… и вот, именно сейчас строители решили наконец взяться за недоделанную работу. Как вовремя.

Неторопливые тяжёлые шаги. Казалось, звук их окружает со всех сторон.

— Пошёл вон… — Застонав, Стелла схватилась за макушку, и ещё не совсем хорошо ориентируясь в пространстве попыталась поднять веки, которые, казалось, свело судорогой от боли. — Не подходи… скотина.

Наконец, усилием воли она заставила себя открыть глаза. Сомнений быть не могло: медленно, очень медленно к ней приближался её противник. Огромный и обозлённый, своей широкой спиной он полностью закрывал тот небольшой проход между стен, в который она так неудачно забежала. Проход, в котором не должно было стоять этой дурацкой кирпичной стены. Проход, который стал для неё ловушкой.

                                      Добегалась

Да. Впереди только он: только смерть или увечья, а вероятнее и то, и другое. Над головой — тёмное, без единой звёздочки (и без обещанных метеоритов) небо.

Стелла в отчаянии пошарила рукой позади себя в поиске какого-нибудь чуда, которое должно было случится, раз других способов спасения нет. Ладонь её уткнулась в шершавую прохладную кирпичную стену. Она провела по ней рукой.

Все. На этом её путь окончен.

Казалось бы, кроме дикого страха и отчаяния в такую минуту ничего не могло остаться, — и потому Стелла была немало удивлена, когда обнаружила внутри себя новое чувство. Новое для сегодняшней ночи, но вполне обыденное в ее повседневной жизни. Злость, — дикая, всеобъемлющая, всепоглощающая, — начала стремительно разгораться: от головы до кончиков исцарапанных пальцев. Страх, несмотря на всю безысходность ситуации, прошёл окончательно, уступил место ярости, — такой живой, такой настоящей, что Стелла почувствовала, будто со стороны, как заскрипели друг о друга её челюсти.

— Стоять, сука! — Внезапно проорал преследователь. Изо рта его брызнула слюна.

Стелла не шевелясь, внимательно наблюдала за ним. Он казался громадным в этом узеньком проулке. Темнота не давала хорошенько различить черт лица, но глаза она видела. Этот неотрывный взгляд был направлен прямо на нее. Этот взгляд говорил о том, что его обладателю доставит искреннее извращенное удовольствие не просто избить её, но как следует поиздеваться, прежде чем…

Волна гнева накатила сверху, обжигая. Стелла сжала кулаки так, что суставы хрустнули, а ногти глубоко