К тому времени в Москве уже подросло и начало проявлять себя поколение нового чувствительного мещанства, запасающееся эмоциями впрок и развлекающее себя бегом и терапией.
Напрасно я назвал его буквой сегодня утром. Он не буква, а руна — весь из себя угловатый, узловатый, катастрофически неясный, но уже против моей воли знакомый.
Забыться под русское телевещание бывает очень уютно, но просыпаться — себе дороже. Я очнулся от звероватого закадрового хохота — на небольшом экране демонстрировали людей, у которых взрывались в руках арбузы.
Мои родители умерли, детей не было, сам я к 33 годам повзрослел ровно настолько, чтобы подчеркивать в книжках понравившиеся строчки не карандашом, как в детстве, а уже чернилами. На этом, пожалуй, все — прочий возрастной баланс застыл на отметке «и да, и нет». Я в основном специализировался на одолжениях самому себе — так что жаловаться было грех, а хвастаться нечем. Много проблем, однако никаких забот.
