Максим Семеляк казался музыкальным критиком «Афиши», отцом-основателем The Prime Russian Magazine, главным редактором Men’s Health — и отродясь не был евангелистом автофикшена. Тем не менее герой его первого романа — надежный: любую комиссию присылайте — рассказчик: один в один автор образца 2008 года. Нарцисс-мизантроп, он раскапывает могилу на Ваганьковском и, окружив себя свитой из эксцентричных существ, притворяется внуком Зощенко, изучает боевое искусство, практикует мирное варварство, торгует прошлогодним снегом, погружается в бытовую феноменологию, барахтается между юмореской и элегией и плавает в философии. Семеляковский «водевиль» никакой не роман, но огромное стихотворение в прозе, позволяющее ощутить экзистенциальный вакуум целого поколения, которое отказалось иметь дело с современностью. В жизни инфантильность эта добром не кончилась, но сто тысяч лучших слов в лучшем порядке — вполне приемлемая компенсация за осознание: так, как в мае 2008-го, не будет уже никогда.
Максим, поведайте лишь одно: зачем вы вложили фразу Бориса Усова (из ваших же воспоминаний, написанных лет 10 назад) в уста главного женского персонажа?
Моего культурного бэкграунда не хватило, чтобы воссоединить все детали этого чудесного пазла. Да! Но! Это читается с какой-то близкой щемящей тоской, воображение купается в тексте. Спасибо вам Максим за этот отрезок времени, который я провел за чтением книги, это было не зря.
Автор великолепно владеет словом, когда дело касается еды и музыки! Талантливо и с огоньком. И вот почему нельзя было посвятить роман этим двум вещам? Тем более, какое раздолье при классической поездке от жизненного выгорания! Неумелая работа с местностью, колоритом, людьми портит всё впечатление.
К тому времени в Москве уже подросло и начало проявлять себя поколение нового чувствительного мещанства, запасающееся эмоциями впрок и развлекающее себя бегом и терапией.