Оглавление

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

Джулиан Маршалл (1836–1903), как и многие английские джентльмены викторианской эпохи был разносторонне развитым человеком. Одним он известен, как заядлый собиратель гравюр, рукописей и печатных изданий, музыкальной тематики, публицист и писатель, внесший значительный вклад в создание The New Grove Dictionary of Music and Musicians — издаваемого и по сей день авторитетнейшего музыкального словаря. Но, пожалуй, наибольшей известности он добился, как энтузиаст и популяризатор тенниса. В 1872 году, он, явно питая английскую страсть того времени к упорядочиванию кодификации, составляет правила существовавшего уже несколько столетий тенниса, в котором сам достиг высокого мастерства. Однако, к тому времени, на пятки старинной игре уже начал наступать ее новорожденный отпрыск — лаун-теннис, отобравший впоследствии у своего прародителя не только популярность, но и название, заставив последнего добавить к своему имени слово «реал» (real).

И вот уже, в следующем 1873 году Маршалл, вместе со своими товарищами по игре Джоном М. Хиткотом и сэром Уильямом Дайком проводит знаменитый лаун-теннисный матч, сыгравший значительную роль в популяризации нового вида спорта. А когда в 1877 году Всеанглийский клуб лаун-тенниса и крокета организовал первый Уимблдонский турнир, и потребовался пересмотр правил новой игры, Маршалл вместе с тем же Д. М. Хиткотом и писателем Генри Джонсом, известным под псевдонимом «Кавендиш», составил правила тенниса, которые мало чем изменились и по сей день.

Эта была написана им частями, публиковавшимися в колонках журнала The Field с августа 1876 по ноябрь 1877 года, и вышла отдельным изданием в 1878 году.

В предисловии к книжному изданию автор говорит, что «подойдя к своей работе с любовью», он «использовал в ней материалы, накопленные за немалое количество лет. Он не утверждает, что она полностью исчерпывает предмет, а только надеется, что она не истощит терпения тех, кто заинтересован в игре. Это первая попытка общей истории и описания тенниса: следовательно, она неизбежно несовершенна». К подобному «несовершенству» в какой-то степени можно отнести то, что в своем труде Маршалл ни слова не говорит о лаун-теннисе, однако в его эпоху вряд ли кто-то всерьез расценивал его как преемника истории и славных традиций многовековой игры. Именно поэтому, работа Маршалла не потеряла своей актуальности и заслуживает того, чтобы с ней мог ознакомиться русскоязычный читатель.

В данном издании публикуются первые четыре главы книги из пяти и приложение к тексту (предисловие и последняя глава, посвященная технике и тактике старой игры, опущены, так как вряд ли заинтересуют читателя), а также оригинальные иллюстрации. Переводчик сохранил все авторские примечания к тексту и счел необходимым добавить в книгу собственные комментарии, заключенные в квадратные скобки. Во избежание ошибок толкования имен собственных, они дополнены вариантом их оригинального написания. При работе с литературными источниками использовались переводы других авторов, находящиеся в открытом доступе.

1.ТЕННИС ЗА РУБЕЖОМ

Теннис, «король игр» или, как его ещё называют, «игра королей», может претендовать на титул на древнейшей из игр, требующей удивительного сочетания мастерства, скорости и выносливости. То, что такая древняя игра, как теннис, все ещё существует почти в той же самой форме, в какой в неё играли два или три столетия назад, является достаточным доказательством её ценности и пользы для и здоровья. Гален [древнеримский медик, хирург и философ греческого происхождения II в.- здесь и далее в прямых скобках примечания переводчика] и его последователи написали множество книг и трактатов, с целью доказать полезность такого рода игр, но теперь, когда польза от физических упражнений столь очевидны, их аргументы теперь звучат как самые простые банальности.[1] В отличие от крикета и других игр теннис обладает исключительными преимуществами в гармоничной тренировке всех мышц, но автор не станет настаивать на них, дабы не навлечь на себя обвинение в пристрастности, от которой он вряд ли сможет защититься. Он убеждён, что эти превосходства тенниса, несомненно, станут очевидны любому человеку, который попытается изучить и практиковать эту игру.

Что касается его происхождения, то можно сказать, что историю тенниса, как и всех других игр с мячом, можно проследить до самых ранних времён. Доказательствами его крайней древности могут быть использованы труды многих античных учёных.

Имя изобретателя игры в мяч окутано сомнениями и тайной. Плиний [древнеримский писатель и историк I в.] приписывает его изобретение Пику (Пикусу) [вероятнее всего Picus — в римской мифологии бог полей, лесов и предсказаний], но, со свойственной ему небрежностью, забывает сообщить нам дату или место открытия. Агаллис, или Анагаллис, [II в. до н. э.] прекрасная женщина-грамматик из Керкиры [греческий остров Корфу], считает первооткрывательницей игры свою соотечественницу, принцессу Навсикаю, дочь Алкиноя [в древнегреческой мифологии царь мореходов феаков, живших на острове Схерии]. Геродот[2] [древнегреческий историк IV в. до н. э.] воздаёт честь поражённым жестоким голодом лидийцам [народ, населявший в VII–V вв. до н. э. Лидию — территорию между Черным и Средиземным морями, частью которой была Троя], царь которых, Атис, сын Манеса, использовал это и другие развлечения, чтобы отвлечь их ум от мыслей о страданиях и несчастьях. Некоторые из таких игр с мячом, по-видимому, были знакомы Гомеру, который заставляет Навсикаю и её спутников[3] проводить день за подобным занятием, а в другом месте он изображает соединённый с игрой в мяч танец двух превосходных исполнителей: Галия и Лаодама, однако, более похожей на гарпастон (άρπαστόν), чем на какую-либо из форм сфайристики (σφαιριστική).[4]

В первом случае игроки могли отбивать или выхватывать мяч друг у друга; во втором они перекидывали его друг другу, стараясь вернуть его так, чтобы соперник не смог сделать этого. Здесь мы впервые смутно можем увидеть принципы тенниса.

У греков[5] имелись и другие игры с мячами, как малыми, так и большими: воздушный (пустотелый) мяч (σφαίρα κενή), апорраксис (ἀπόῤῥαξις), урания (ούρανία) и т. д., от которых произошли итальянские pallone, а также наши гандбол, футбол и т. д., о которых автор не может говорить в силу своей некомпетентности.

Упомянем только отмеченную [Иеорнимом] Меркуриалисом (H. Mercurialis) [итальянский врач XVI — XVII вв., автор сочинения «Об искусстве гимнастики»] монету Гордиана III (римский император 238—244 гг.), с изображением трех атлетов, играющих с большим или наполненным воздухом мячом (pallone), их правые руки защищены большими рукавицами или перчатками;[6] и еще одну отчеканенную в Византии монету Марка Аврелия Антонина [римский император 161—180 гг.], показывающую игру с мячом меньшего размера незащищенными руками.[7] Игры в обоих случаях, по-видимому, проводятся в ходе Пифийских игр в честь Аполлона. При всем этом, однако, мы мало что можем сделать в поисках происхождения тенниса, кроме рассмотрения истории других игр с мячом, и должны воздержаться от того, чтобы искать его среди обычаев Старого Света. Имеется масса разносторонних доказательств того, что он не был изобретен в Англии, а был завезен на острова с континента. По этой причине, прежде чем описывать историю его развития в Англии, будет удобнее рассмотреть историю его зарождения в других странах.

Сидоний Аполлинарий (Sidonius Apollinaris), [галло-римский писатель, поэт, дипломат, епископ], живший в 430–487 годах, упоминает о своем опыте игры в письме, которое очень любопытно показывает, как тесно в жизни епископа тех дней такие развлечения были смешаны с более серьезными занятиями[8]. Далее мы найдем еще не одного епископа, следующего его примеру.

В Средние века в Италии и во Франции игру в мяч (La Paume), также как мэль (mail), пэл-мэл (Pall-mall) [игра- прародительница крокета] или буль (boule), проводили на подготовленных открытых площадках в парках, крепостных рвах, или на стенах и валах, название которых (boulouard) сохранилось в французском слове boulevard (бульвар).

В 1316 году [французский король] Людовик X Сварливый (Le Hutin), необычайно разгорячённый игрой в La Paume в Венсенском лесу, удалился в грот, где простудился и вскоре умер.[9] Очевидно, его убила прохлада грота, а не La Paume.[10] В том же столетии, в правление [короля Франции] Иоанна II Доброго [фр. Jean II le Bon] знаменитый Дюгеклен (du Guesclin) [военачальник времен Столетней войны] забавлялся игрой в ла-пом на главной площади Динана, во время осады этого города англичанами, когда он получил известие, что один из его братьев попал в плен к неприятелю.[11] В 1399 году [французский король] Карл VI, отправляясь из Мана воевать с герцогом Бретонским, сошел с ума. Его перевезли в Париж, где он несколько дней спустя пришел в себя, а оттуда–в замок Крей-сюр-Уаз [Creil-sur-Oise]. За его окном был устроен балкон, огороженный железными прутьями, с которого он обычно смотрел вниз на ров замка, где для его развлечения играли в ла-пом. Одно из таких мест, отведенное для игры в мяч, все еще оставалось в фаворе во времена Карла VIII, в его замке Амбуаз (Amboise).

Коммин (Comines) [Филипп де Коммин- французский дипломат и историк XV — XVI вв.] рассказывает[12], что «двадцать седьмого апреля 1498 года, в канун Вербного Воскресенья, он вышел из покоев королевы Анны Бретонской, своей жены, и взял ее с собой, чтобы посмотреть игру в la Paume, происходящую в рву замка, куда он никогда не брал ее, кроме этого раза, когда они вместе вошли в галерею, которая называлась La galerie Haquelebac… король ударился лбом о притолоку, так низко была дверь, а затем некоторое время смотрел на игру в мяч и разговаривал со всеми подряд… Последнее, что он сказал при жизни, было то, что он надеется, что никогда не совершит греха, ни смертного, ни простительного, если это возможно; и когда он произнес эти слова, он упал назад и потерял дар речи… " и так он умер.

[Вероятно- Джозеф] Стратт (Strutt) [английский гравер, художник, антиквар и писатель XVIII в.] в своих трудах приводит[13] глубоко ошибочные и вводящие в заблуждение копии двух изображений того, что он называет balloon (мячом, наполненным воздухом) и hand-ball (ручным мячом), взятых из рукописей XIV века.[14] Вторая из приведенных иллюстраций, которая встречается в книге Часослов Пресвятой девы Марии (Horoe B. Marioe Virginis) _­, явно не является игрой вообще. Изображение того, что Стратт принял за мяч, является либо случайным, либо намеренным дополнением к рисунку, сделанным в гораздо более поздний период, чем указанная на нем дата — XIV в. Фигуры находятся на противоположных страницах книги и не участвуют ни в какой игре.

Однако, первое изображение, что украшает нижнюю часть прекрасной страницы французского романа под названием История Ланселота, или Святого Грааля (Histoire de Lancelot, ou S. Graal) очень примечательно (рис.1). Здесь мы видим игрока, который вот — вот ударит по мячу, находящемуся в верхней части его переплета; позади него стоит фигура другого игрока или инструктора (ибо он одет иначе, чем другие), как бы указывая ему, как играть; а на противоположной стороне страницы, отделенной от них вертикальным межколонным орнаментом, которым, как кажется автору, художник воспользовался, чтобы указать какую-то промежуточную линию, стоят еще два игрока с поднятыми ладонями, готовые принять и вернуть ожидаемый мяч.

Любопытная иллюстрация тенниса в этот период (XIV–XV вв.) встречается в стихотворении Шарля д'Орлеана [французский военачальник, член королевского дома Валуа, один из самых выдающихся поэтов Франции XV в.],[15] в котором он сравнивает жизнь с ее борьбой и заботами с этой игрой, погонями и чередованием успехов и разочарований.

Теперь, однако, игра уже сильно изменилась. Не покидая замков, он стал популярен в городах, где из-за недостатка свободного пространства его приходилось прятать и запирать в стенах. С одной стороны, игроки потеряли свободу и свежесть игры на открытом воздухе; но с другой это принесло большие преимущества, так как благодаря этому, теннис обрел все свои тонкости, и стал почти таким, каким мы его знаем. Игра в мяч (Hand-ball) в провинции была известна как la longue (длинный) paume (пом), или, в противоположность ему courte (короткий) paume, от которого слово «корт», приняло значение как место, на котором играют в теннис. Французы всегда использовали слово jeu (жё), будь то длинный или короткий теннис. Еще раньше игру называли tripot, и это название породило множество догадок и попыток объяснить его происхождение. Сейчас, конечно, сделать это достаточно трудно, но наиболее вероятно, что оно произошло от слова «танцы» (tripudiation), которые, возможно, сопровождали игру. Фуретьер (Furetiere) [французский писатель и лексикограф XVII века], предполагает, что это название возникло из-за того, что залы и площадки для игры могли быть использованы не только теннисистами, но и циркачами, танцевавшими (tripudiaient) на веревке. Как бы то ни было, эти площадки существовали по всему Парижу еще в середине XIV века. Одна из них была оборудована Карлом V в Лувре, которая, по словам г-на де Клара (M. de Clarac) [французский археолог XVIII–XIX вв.], занимала целых два этажа королевского дворца.

Еще одна находилась в отеле Дю Бютрейли (Hotel du Beautreillis), великолепной пристройке к отелю Сен-Поль[16], который исчез только в 1552 году, когда на месте этого королевского приюта была проложена улица с таким же названием. Сам корт, один конец которого упирался в церковный двор Святого Павла, был не менее 87 футов в длину (французский фут примерно на три четверти дюйма длиннее английской меры того же названия)[17].

[Жан Ле] Лабур (Laboureur) [французский историк XVII в.], цитируемый Стратом, сообщает, что в 1368 г. «герцог Бургундский, играя в palm-play с герцогом Бурбонским и знатными господами Вильгельмом Де Лионом и Ги Де ла Тремуйлем проиграл шестьдесят франков и не имея достаточно денег, чтобы расплатиться отдал в залог свой пояс. Вскоре после этого он оставил тот же самый пояс графу Д'у за восемьдесят франков, которые он также проиграл в теннис (Tennis).»

Записи, хранящиеся в Счетной Палате (Chambre des Comptes) в Париже, содержат обширное и подробное описание отелей St. Paul, d’Etampes, de la Pissotte и др. При Карле VI, помимо своих многочисленных апартаментов и термов с горячим воздухом (des étuves или Chauffe-doux), эти здания включали и площадки для Jeu de Paume.

Странно, что Карл V, сам любивший поиграть в теннис, включил его в Майский эдикт 1369 года, запрещавший игры любого рода в пределах своих владений; к счастью, однако, королевские эдикты тогда мало принимались во внимание и вскоре забывались. Так было и в этом случае.

Правда, эдикт был направлен против простого народа и стремился удержать его от наслаждения играми, которые считались подходящими только для знати; но в смутах, которые вскоре последовали, этот эдикт, как и многие другие, был сметен, и свобода тенниса была восстановлена. В 1427 году все снова могли спокойно играть в tripots. «Пользуясь ужасной безнаказанностью, которую принесла с собой революция, — пишет один французский писатель[18], — парижане во время игры в теннис забыли, что на троне во Дворце их принца восседает английский король.» Именно в этом году впервые появился среди знаменитых игроков появилась — женщина, уроженка Фландрии. Анонимный автор, чей дневник[19] был уже известен Паскье (Pasquier) [политический деятель Франции кон. XVIII — пер. пол. XIX вв.][20] и который цитирует его по этому поводу, видел эту амазонку тенниса на игровой площадке улицы Гренье Сен-Лазар, где, кстати, два столетия спустя обосновался театр Мондори (Mondory) [французский артист и театральный деятель XVII в. — прим. пер.]. В записи от 5 сентября 1427 г. он рассказывает о ней так: «в том же году, или немного раньше, приехала в Париж женщина по имени Марго (Margot), довольно молодая, от двадцати восьми до тридцати лет, которая была из страны Эно (Hainault) [местность на территории Франции и Бельгии. — прим. пер.] и играла в hand-ball лучше, чем кто-либо из мужчин играл раньше; и при этом она очень мощно играла как передней (fore-handed), а так и тыльной стороной (back-handed), очень хитро и очень ловко, … и было очень мало людей, которых она не обыгрывала, кроме самых лучших игроков, и это было на корте в Париже,…,на улице Гренье Сен-Лазар, который назывался Пти-Темпль (Petit Temple)».

Упоминание о Марго, Жанне д'Арк тенниса и современнице этой великой героини, приводит нас к необходимому отступлению от темы, чтобы рассказать о введении в теннисный оборот ракетки, которая изменила игру больше, чем любое другое обстоятельство. Первым происхождение этого слова, объясняет де Пальми (M. de Paulmy)[21] [полное имя Марк Антуан Рене де-Польми д’Аржансон (Marc Antoine René de Voyer de Paulmy d’Argenson) — французский писатель XVIII в. и составитель библиотеки Арсенала Париже] сообщающий нам, что «оно пришло от итальянцев, которые произносили его как racchetia, а испанцы называют его raqueta.» Менаж (Ménage) [французский филолог XVII века] утверждает, что слова reticulata, и так retiquetta, rachetta происходят от латинского retis, reticus, reticulum, [«сеть, сетка»].[22] Эта точка зрения подкрепляется, если не доказывается следующим отрывком из «Бесед Эразма» [автор имеет ввиду «Домашние беседы» Эразма Роттердамского- нидерландского ученого и писателя XV — XVI вв.], впервые напечатанным в Бейле около 1527 года. Это происходит в разговоре междуp двумя молодыми людьми, которые обсуждают вопрос о том, какую игру им выбрать:

Николай. Ничто не развивает всего тела так хорошо, как ручной мяч (pila palmaria), но летняя пора для этого не годится: зима способнее.

Иероним. Для игры все времена года хороши!

Николай. Мы меньше вспотеем, если возьмем сетки (reticulo).

Иероним. Нет уж, сетки (reticulum) оставим рыбакам! Ладонью бить лучше.

[Перевод Ш. П. Маркиша]

Reticulum используется последним персонажем, конечно же, в каламбурном смысле. Этот отрывок вдвойне важен, поскольку он не только дает латинский эквивалент и, возможно, источник слова racket, но и показывает одновременное использование руки и ракетки. На самом деле в то время перед игроками стоял вопрос выбора, как и чем они будут играть. Ровно за сто лет до этого мы видели Марго, описанную как играющую «á la paulme… et avec ce jouoit devant main derriére main» и т. д. Паскье, который цитирует эти слова, считает само собой разумеющимся, что она играла рукой, и за ним последовало большинство, если не все, последующие писатели. Стратт доходит до того, что переводит эти слова так: она «играла в теннис ладонью, а также тыльной стороной ладони»; и я думаю, что он заходит слишком далеко, потому что никто никогда не играл тыльной стороной ладони в фавйз (Fives) [напоминающая теннис игра в мяч ладонями, распространенная в Англии вплоть до ХХ в.] или теннис; ведь удары, которые нельзя было сыграть правой рукой можно было сделать левой. Это соображение, как мне кажется, придает этому отрывку другое значение; ибо, если бы автор дневника, цитируемый Паскье, хотел сказать, что Марго одинаково хорошо играет правой и левой рукой, он сказал бы это прямо; а слова devant [фр. «перед»] и derriére [фр. «за, позади»] main [фр. «рука»] столь далеки от доказательства того, что она пользовалась руками, а не ракеткой, что если что-нибудь и доказывают, то прямо противоположное. Эти термины, могли, естественно, применяться к игре ракеткой и хорошо описывали бы те удары, которые мы называем форхенд (fore-handed), и бэкхенд (back-handed), дословно называемыми, «передними и задними руками»; и синонимы которых фактически используются во Франции.

Древность ракетки, показана в отрывке из «Троила и Крессиды» (Troilus and Cressida) Чосера (Chaucer) [поэт XIV века- один из основоположников английской литературы], где Троил говорит:

But canstow playen racket, to and fro,

Nettle in, dokke out, now this, now that, Pandare?

Нельзя играть ракеткой за и против,

Или луна не вечна в этом мире (досл. «приходи крапива, уходи щавель»), Пандар?

[кн. IV, строфа 460]

Этим он, очевидно, намекает на то, как бьют ракеткой по теннисному мячу и как лечат ожоги крапивы, прикладывая к ней лист щавеля, из которого в те дни народ вывел своего рода пословицу: «щавель-приди, крапива- уйди» (dock-in, nettle-out) [применяется в значении «ничто не вечно под луной»], возможно, нарочно перевернутую поэтом, и все это в знак протеста против непостоянства, которое предлагает ему Пандар. Существует много сомнений относительно дат некоторых работ Чосера, но, по мнению лучших авторитетов, «Троил и Крессида» написана, вероятно, не позднее 1373—1384 годов. Почти те же самые слова он употребляет и в первой книге своего «Завета любви» (Testament of Love).

То, что ракетка, в той или иной форме, использовалась в других странах с гораздо более ранних времен- почти несомненно. Из всех игр в мяч, которые были найдены и до сих пор существуют среди самых отдаленных народов, лишь немногие всегда требовали использования орудия, близкого по характеру к тому, что мы называем ракеткой.

«Среди прочих игр и упражнений мингрелы[23] играют в теннис верхом на лошади. Игроки выстраиваются в шеренги; лидер подбрасывает мяч в воздух, а его последователи пытаются нанести ему удар ракетками (rackets) в четыре или пять ладоней длиной (ладонь- мера длины между восемью и девятью дюймами).»[24] Лонг (J. Long)[25] рассказывает об игре, в которую играли американские индейцы чиппева (Chippeways), почти такую же, как Ля-Кросс[26] [(фр. la crosse — «клюшка») — командная игра, в которой две команды стремятся поразить ворота соперника мячом, пользуясь ногами и снарядом, представляющим собой нечто среднее между клюшкой и ракеткой], которую недавно представили в Англии, и требующую орудий, натянутых, как ракетки. Аналогичная игра, в которую играют индейцы майами (Miamis), описана Пьером де Шарлевуа (P. de Charlevoix) [французский миссионер и историк XVII–XVIII вв.][27]; а Джонатан Карвер (Jonathan Carver) [английский путешественник XVIII в.][28] приводит дополнительные подробности этой игры, общей для индейцев и во многом напоминающей la longue paume. Жан Боссу [(Jean Bernard Bossu) — французский исследователь Северной Америки XVIII в.][29] описывает игру, в которую играют с ракетками длиной 2 ½ фута (фр.) представители народа чокто (Choctaw).

Разновидность тенниса, в который играют с перчаткой, вооруженной струнами, была любимым развлечением в течение многих веков среди басков,[30] которые даже перенесли его в Монтевидео[31] и в Каракас, столицу Венесуэлы, основанную Диего Лорада (Diego Lorada) [испанский конкистадор, исследователь Венесуэлы, основатель Каракаса- прим. пер.] в 1567 году[32]. Ссылки могут быть даны на большее число источников, чем те, которые уже цитировались, но в этом нет большого смысла.[33] Ясно, что игры, в которых в той или иной степени используется ракетка, встречаются у народов всего мира, и мы, зная консерватизм диких народов во всех их обычаях можем справедливо предположить, что эти игры очень древние. Кроме того, можно сказать, что ракетка использовалась в игре уже примерно в середине XIII века — дата гораздо более ранняя, чем та, которую пытается установить для нее Паскье. Доказательством тому может служить интересный пассаж в «Истории Св. Людовика IX, короля Франции» (Histoire de S. Louys IX. du nom Roy de France) Жана Жуанвиля (Jean Sire de Joinville)[34] [французский историк XIII–XIV вв.], в которой автор описывает игру шикану (La Chicane) [от иранск. čaukān], или теннис на лошадях. Он пишет,[35] что «византийские авторы говорят о теннисе (paume), в который играют верхом на лошадях, которую они называют варварским термином Tζυκανιστήριον   , который они также применяли к месту, в котором игралась, пространству огромных размеров. Их описание было бы очень недостаточным и расплывчатым, если бы мы не имели также описания Иоанна Киннамa (Joannes Cinnamus)[36] [византийский историк XII века], который, однако, будучи великим пуристом [зд. — сторонником чистоты языка] в своем стиле, опускает варварский термин Tζυκανιστήριον.   Он продолжает называть это благородным упражнением, практикуемым императорами, их сыновьями и другими придворными князьями.» Остальная часть его описания дает живую картину игры. Молодые принцы, разделившись на две равные группы, расположились на конях по обе стороны арены. Там на мяч, сделанный из натуральной кожи, размером с яблоко, был брошен в самую гущу играющих. Затем всадники обеих сторон пустились во весь опор, галопом направляясь к мячу, и каждый держал в руке ракетку, «подобную тем, которыми мы теперь пользуемся в игре la paume; изобретение, которое, таким образом, кажется не столь недавним, как уверяет нас Эстьен Паскье». Цель игры состояла в том, чтобы добраться до мяча и, ударив по нему ракеткой, отправить за определенные обозначенные границы, так, что команда, которая загнала его дальше всех, оставалась победителем. Игра, по-видимому, была опасной (ludus periculosœ plenus aleœ), и игроки рисковали быть сброшенными из седла или даже опасно раненными, так как им приходилось очень быстро скакать и низко наклоняться, чтобы дотянуться ракетками до мяча на земле. Так, по свидетельству Анны Комниной (Anna Comnena)[37] [византийская принцесса и историк XI–XII вв.], один из игроков, Таттик (Tatticus), был убит своей лошадью и при этом случайно нанес рану в колено ее отцу, императору Алексею (Alexis), от которой он никогда полностью не оправился. Киннам также рассказывает, что внук Алексея, Мануил (Manuel) во время игры был сброшен на землю и едва не погиб.

Это опровергает попытку Паскье сделать вывод о дате изобретения ракетки. Киннам описывает ракетку, использовавшуюся молодыми византийскими князьями, как «посох, длинный в пропорции и резко заканчивающийся широким изгибом, середина которого была разделена кишечными струнами, постепенно высушенными и сплетенными одна с другой, как сеть.» Французское слово Chicane, несомненно, происходит от Tζυκανιστήριον. Некоторое сходство с игрой, описанной выше имела Chole, в которую часто играли во французских провинциях во времена Дюканжа (Du Cange) [французский историк и филолог XVII в.] Подобная игра, по-видимому, была известна в давние времена в Персии,[38] если мы можем доверять одной из историй в «Сказках тысячи и одной ночи» (Arabian Nights’ Entertainments), где страдающий от проказы персидский царь, по совету врача по имени Дубан (Doubán), играет в нее с помощью специально изготовленной клюшки или баттуара (battoir) [фр. «валек», «колотушка», «лапа»].

Согласно общепризнанному мнению, первыми защищать и укреплять руку перчаткой для игры в теннис в Западной Европе начали итальянцы; и вскоре за этим последовало использование двойной перчатки из более прочного и жесткого материала. Обнаружив, что это, в дополнение к защите, которую оно давало ладони, давало также большую способность управлять мячом, будь то в Италии, родине нашей игры, или во Франции, где она была принята, натурализована и усовершенствована, — изобретательные люди реализовали блестящую идею натянуть на перчатку эластичную сеть[39] струн, таких, какие использовались при изготовлении ребеков [древний европейский смычковый инструмент] или скрипок. Последующее добавление к этим перчаткам, будь они с сеткой или без, ручки было легким и естественным шагом. Самое примитивное или инстинктивное знание рычага подсказывало преимущества этого добавления; но только несколько столетий спустя добавленная ручка приобрела сколь-нибудь умеренно полезную длину. Из простой, но изящной перчатки с прикрепленной к ней ручкой вышел баттуар, инструмент, широко используемый в Ia longue, а также в некоторых разновидностях la courte paume. Иногда он был сделан из тонкого дерева, от упругости которого зависела сила его удара, и имел различные формы — круглые, овальные, очень узкие овальные и даже квадратные. Возможно, чаще всего он состоял из простого деревянного каркаса, поверх которого был натянут пергамент, и таким образом образовал прототип нашего современного баттлдора (battledore) [ракетка для распространенной в XIX веке в Англии игры в battledore and shuttlecock (ракетка и волан) — прообраза бадминтона]. Использование этого орудия создало небывалый спрос на пергамент, и изготовители баттуаров вынуждены были искать материал, который был тогда очень редок любой ценой. Часто в ход шли драгоценные манускрипты, добытые у нерадивых духовных лиц, отвечавших за их хранение. Коломиес (Colomiés)[40] [французский библиотекарь и ученый XVII века] сообщает, что «Месье Шаплен (Chapelain) [французский поэт и литературный критик XVII века] сказал, что один из его друзей, литератор, играл в Ia longue paume баттуаром (batioir), на котором можно было разглядеть фрагменты некоторых потерянных десятилетий из трудов Ливия (Livy) [римский историк I в. до н.э., автор монументальной истории Рима, охватывающую более семи веков], полученные благодаря аптекарю, купившему несколько пергаментных томов этого автора в Фонтевро [один из самых известных средневековых монастырей Франции] и по незнанию перепродавшему их изготовителю баттуаров». Однако, чтобы отбить мяч таким орудием, требовалось прилагать много усилий, а о подрезке и подкрутке мяча практически не могло быть и речи. Нет ничего удивительного в том, что ракетка вытеснила баттуар не только потому, что жилы для струн можно было добыть с большей легкостью и в большем количестве, чем пергамент, но и потому, что ее применение оказывало большее воздействие на мяч. Однако лишь по прошествии многих лет, а может быть, и столетий, ей удалось полностью заменить естественный инструмент-голую или затянутую в перчатку руку. О том, что они продолжали употребляться вместе, свидетельствует цитата из Эразма[41], и Паскье[42] приводит подтверждение этому в следующей истории, хотя нельзя гарантировать точность даты, которую он пытается установить с ее помощью.

«Некоторое время назад, — говорит он, — я разговаривал с человеком по имени Гастелье, и он рассказал мне историю, которую стоит повторить. Этот человек в долгое время служил судебным приставом (huissier de la cour), и молодости был хорошим игроком в la paulme. Когда состарился, он подал в отставку; но, несмотря на свой возраст, (когда он рассказал мне то, что я собираюсь рассказать, ему было семьдесят шесть лет), он никогда не забывал своего прежнего веселья и, когда в квартале, где он жил, шла хорошая игра, он никогда не пропускал возможности увидеть ее. Игра доставляла ему удовольствие, и, хотя я значительно моложе[43], часто рассказывал мне об игре. Однажды он сказал мне, что в молодости был одним из лучших игроков своего времени, но тогда игра была совсем другой, потому что они играли только рукой и гоняли мяч (pelote) так азартно, что он часто перелетал через стены. В это время одни играли голыми руками, а другие, чтобы не повредить руки, пользовались двойными перчатками. Некоторые другие, более изобретательные, чтобы получить преимущество перед своими товарищами добавили в них впоследствии веревки и жилы, чтобы лучше бить по мячу и с меньшей затратой силы, что стало обычной практикой; и, наконец, появилась ракетка, такая, как мы видим её теперь, и позволявшая бить по мячу изощреннее,[44] чем сложная перчатка, которая вскоре вышла из употребления. — Ах! я сказал себе, — прибавляет проницательный Паскье, — ведь очень вероятно, что игра в la paulme происходит от того, что удары по мячу производятся внутренней стороной открытой ладони, которую мы называем palm…»

[Филипп] Лаббе (Le P. Labbe), [французский историк, географ и филолог XVII в.], в своих dautant, дает подобное толкование французской игры dautant: «отбивать мяч из сукна (pelotes de drap) или кожи (ballons de cuir) ладонью руки (la paume de la main), прежде чем были изобретены ракетки (raquettes) и баттуары (battoirs)». Действительно, никакое другое объяснение не является столь убедительным. То, что ракетка не вытеснила с поля или теннисного корта, голую или вооруженную перчаткой руку сразу же, могло быть вызвано только ее собственным несовершенством, ибо, обладай она изначально нынешними качествами, ни одна человеческая рука, конечно, не смогла бы противостоять ей. Существует гравюра с портретом Якова II Английского [Яков II Стюарт, король Англии и Шотландии в XVII в., носивший также титул герцога Йоркского], где герцог Йоркский[45] показывает, насколько ничтожно выглядела даже королевская ракетка в 1641 году, поэтому игроки сегодняшнего дня, должны осознать, насколько развился этот снаряд в течение достаточно короткого периода. Однако уже в самой ранней своей форме ракетка вскоре стала настолько популярной, что послужила образцом моды для дам во времена Екатерины Медичи, которые вплетали в свои волосы скрещенные ленты на тот же манер, что и переплетенные струны ракеток; и стиль подобных украшений назывался en raquettes. О популярности игры среди представителей самых разных классов свидетельствует баллада о ней, написанная в 1485 году французским суконщиком и большим любителем тенниса. Став старым и больным, и пожелав искупить свои грехи, он направил свою работу на суд доминиканцев. В ней он аллегорически изобразил свое представление о божественном, как игру в теннис. Сама вера, представлялась ему как стена, поскольку должна иметь «твердое основание», а в других частях игры он находит божественные заповеди, евангелистов, активную и созерцательную жизнь, Ветхий и Новый завет и т. д.[46]

Таким образом, мы уже видели, как raquettes и battoire утвердились во Франции и постепенно, но, верно, вытеснили руку в игре, которая получила свое название от этого примитивного и тонкого оружия. С тех пор величайшие игроки никогда не представлялись иначе, как с ракеткой в руках; и Рабле (Rabelais) [величайший французский писатель-сатирик XVI в., автор романа «Гаргантюа и Пантагрюэль»], рассказывая о студентах-правоведах в Орлеане, которые занимались, по его словам, «bel exercics de Ia paulme», всегда описывает их как вооруженных ракеткой. Каждый студент там был сначала хорошим паумье (paumier) и искусным танцором и ему достаточно было лишь небольших знаний закона, чтобы овладеть докторской шапочкой. Пантагрюэль, как писал Рабле, также очень скоро сделался более искусным на теннисном корте, чем в юридических науках, полностью соответствуя образу, описанному в девизе лицензиатов Орлеанского университета:

Un esteuf en la braguette,

En la main une raquette,

Une loi en la cornette,

Une basse danse au talon,

Voy vous la paasé coquillon.

что может грубо переведено, как:

У тебя в кармане — теннисный мячик (esteuf),

У тебя в руке ракетка (raquette),

В голове один закон, так, что

Научись весело танцевать, —

И ты получишь докторскую степень.

[Уместно будет привести и русский литературный перевод этого фрагмента, сделанный Ю. Корнеевым:

Сунув в гульфик мячик меткий,

Познакомившись с ракеткой,

Скрыв под шапкой волос редкий,

В хоровод веселый встав,

Будешь тотчас доктор прав.]

Слово esteuf в этом отрывке требует объяснения. Это было старое название теннисного мяча во Франции и произошло от слова «шерсть» ([фр.] estouffes или estoupes, лат. stupa), из которой он был сделан. Однако, зачастую изготовители мячей, находя хорошую шерсть слишком дорогой, прибегали к другим материалам, которые своими названиями, а также своей природой искажали этимологию слова esteuf. Кроме этого, они без колебаний набивали снаряды для la paume первым, что попадалось под руку. Отучить их от этой практики фальсификации был призван королевский указ, который обязал их продавать только эстефы, «покрытые хорошей кожей и с хорошим bourre», то есть набиты [качественным материалом], например, шерстью, щетиной, или волосами и т. д.[47]

Этот мудрый указ, столь важный в истории игры издал Людовик (Louis) XI [Благоразумный], проницательный король [Франции] и выдающийся спортсмен и игрок своего времени. Он датирован 24 июня 1480 года, за три года до его смерти, и служит доказательством того интереса, который он проявлял к теннису до последних дней своей жизни. О любви, которую питал к этой игре его сын Карл VIII, уже упоминалась выше, и следующий анекдот, рассказанный Ричардом де Вассебургом (Richard de Wassebourg) [французский историк XVI века][48], хорошо иллюстрирует обычаи игры в теннис и нравы двора в годы его правления. «Я слышал рассказ моего отца, лично присутствовавшего при этом событии, что примерно в это же время герцог Орлеанский (впоследствии Людовик XII), находясь в Париже, играл однажды в la paume в Néele, где- то между двумя рынками (ибо я забыл точное место), в присутствии нескольких лордов и леди, среди которых была и мадам де Боже (de Beaujeu) (Анна Французская (Anne de France), [дочь короля Людовика XI] и регентша Франции [в период малолетства своего брата, Карла VIII]. Во ходе игры возник спор, по поводу которого была сделана апелляция к зрителям, и г-жа де Боже выступила против герцога Орлеанского. Услышав это, он очень рассердился и сказал в гневе, что она солгала, добавив к этому оскорбительное выражение. Дама, сильно рассердившись, обратилась к игравшему герцогу Лотарингскому [вероятно, Рене II Лотарингский]: „Кузен, неужели вы позволите оскорблять меня подобным образом?“ — и тогда упомянутый герцог отвесил упомянутому герцогу Орлеанскому увесистый подзатыльник. После этого присутствующие королевские особы разняли их. И с этого дня упомянутый герцог Орлеанский возненавидел упомянутого герцога Лотарингского».

Аббат Флери[49] (abbé Fleury) [французский историк XVII — XVIII в., наставник детей Людовика XIV] говорит, что 7 апреля 1498 года [французский] король [Карл VI], находившийся в своем замке д» Амбуаз, проводил королеву до крепостного рва, чтобы посмотреть, как играют в la paume, где они оставались там до двух часов дня. Автор уже цитировал рассказ Коммина о смерти короля, но тот ставит дату смерти на 27-е число того же месяца и говорит, что король никогда прежде не водил королеву в это место. Как бы то ни было, факт остается фактом: он умер от ранения, которое получил в тот раз.

Мы уже[50] видели, что Людовик XII, еще будучи герцогом Орлеанским, играл в la paume. Вполне вероятно, что он продолжал благосклонно относиться к этой игре и после своего восшествия на престол, а его зять и преемник, Франциск I, искусный воин и страстный покровитель изящных искусств не был тем человеком, который позволил этому виду спорта впасть в уныние.

Последний был, как говорят французы, bon joueur ef beau joueur, и характерный анекдот о нем сохранился у Луи Гийона (Louis Guyon) [французский врач и писатель XVI — XVII вв.] и встречается в «Наставлениях» (Leçons)[51] этого писателя, любопытной и необычной книге: в ней рассказывается, что некий монах, играя с королем против двух лордов, сделал блестящий ход, который решил исход в пользу короля, который затем воскликнул: «Ах! что какой удар монаха! — «Сир,» — ответил монах, «он не раз сможет порадовать вас, если будет для настоятеля.» А поскольку эта должность в аббатстве в тот момент оставалось вакантной, этот преподобный получил ее в награду как за свой удар, так и за остроумный ответ.

Генрих II был лучшим игроком среди всех французских королей. Именно на него, без сомнения, намекал Рабле, описывая Пантагрюэля искусным игроком в la paume; в этом отношении, если не в каком-либо другом, этот персонаж был задуман как портрет короля. Брантом (Branôtme) [французский военный деятель и хронист придворной жизни XVI–XVII вв.], пишет в своих Mémoires[52] что «он играл, и играл очень хорошо; но он никогда не играл на задней линии (playback), а всегда играл спереди (played-up), ([на позиции] secondoit или tierçoit),[53] что было самым трудным и опасным местом. И поэтому он был лучшим игроком второго или третьего ряда в своем королевстве… Он был очень рад, когда жена-королева, и его сестра, часто приходили посмотреть, как он играет, и, как и все остальные, давали свою оценку [вероятно имеется в виду оценка места приземления мяча при розыгрыше чейза (chase)] из окон наверху.» Из этого следует, что зрители во французских дворах обычно сидели у окон над игровыми линиями, как на гравюре с изображением Джеймса, герцога Йоркского[54], которая будет описана позже.

Брантом добавляет, что король очень любил эту игру, «не из жадности, ибо то, что он выигрывал, он отдавал своим партнерам; если же он проигрывал, то это был большой проигрыш для него, ибо он платил за всех, но в те дни игра во рве шла только за двести, триста или пятьсот крон, а не за четыре, шесть или двенадцать тысяч; с другой стороны, расплачиваться приходилось не так часто…»

Генрих II все еще царствовал в Лувре [тот был резиденцией французских королей с XIV по XVII в.]. Играли, правда, не на старом корте, построенном Карлом V, а на новом, построенном Франсиском I, на стороне Пти-Бурбона (Petit-Bourbon), по направлению к [церкви] Сен-Жермен-л’Осеруа (Saint-Germain I» Auxerrois).

Эти корты, а их было два, были построены «en forme de baraque», непокрытые и довольно узкие, как показано на плане, рис. 2.[55] В письме от 15 марта 1527 года[56] Франсиск I просил мэрию Парижа (Ville de Paris) построить набережную за рвом стены Карла V, используя для этого существующий канал и убрав выступающий дом на углу Австрийской улицы (Rue d’Autruiche). Эта набережная еще не была построена в 1580 году, но дом был экспроприирован, как и все дома на западной стороне улицы, напротив Лувра. Вскоре после этого их сменил Jeux de Paume, стоявший по обе стороны Гишэ (Guichet) [фр. «окна», «калитки» — арочное сооружение, проезд, проход во внутренний двор Лувра], занимавший места нескольких домов и дровяного склада, который раньше составлял угол улицы и набережной. Соваль (Sauval) [французский историк XVII в.] относит дату постройки Jeux de Paume, как и многих других сооружений в Лувре, к 1580 году.

Теннисные корты, несомненно, были очень просты снаружи; но их интерьер, несомненно, был украшен скульптурами. Сохранилась квитанция от 17 января 1533 года[57] следующего содержания:

«Бартелеми Кетри (Barthélemy Quétry) (он же Getty) 300 экю золотом, за два выполненных им рисунка играющих сатиров и нимф (sic!), которые король приказал поместить в зале Jeu de Paume du Louvre.»[58]

Генрих II, судя по всему, был действительно прекрасным игроком; и он, вероятно, стал бы обладателем «серебряного мяча» (i’eteuf d’Argent), или титула первой ракетки в этой игре, если бы захотел войти в списки. Тот же Брантом, говоря о герцоге Немурском (Duc de Nemours), родившемся в 1581 году, говорит, что «он любил всякие игры и был так универсален, что превосходил во всем… Он очень хорошо играл в la paume и le ballon (надувной мяч)»; и рассказывает, что он (Брантом) «знал двух очень знатных дам, прекрасных женщин, которые очень любили герцога и теряли от этой любви всякое благоразумие. Он даже часто видел, как они уходили из церкви до окончания вечерни, чтобы посмотреть, как герцог играет в la paume или le ballon.»

Однако, благосклонность сменявших друг друга королевских и знатных особ во многом способствовала успеху и утонченности игры, сочеталась с ревностью, мешавшей ей стать популярной благодаря различным суровым законам.

Но, несмотря на многочисленные эдикты, запрещавшие игру среди низших классов, корты строились каждый день, и народ подражал страсти знати к la paume. Новый указ, датированный 18 июня 1530 года, предписывал закрыть все корты, за исключением тех, которые посещались дворянами, и запрещал строить какие-либо новые игровые площадки даже в пригородах. Как обычно, на этот указ мало обращали внимания, и народ играл так же весело, как и всегда. Тогда в дело вмешался суд (Parliament). Как следует из сохранившегося дела в 1452 году осудили некоторых негодяев за то, что они осмелились играть в запрещенную игру. Чуть менее чем через столетие, 24 июля 1543 года, судьи поддержали королевский эдикт актом, настаивающим на запрещении построек новых кортов.

В 1540 году в возрасте сорока лет в Париж прибыл Бенвенуто Челлини (Benvenuto Cellini) [итальянский скульптор, живописец и музыкант]. Король тотчас же взял его к себе на службу и выделил ему небольшой замок под названием «Маленький Нелло» (le petit Neale), принадлежащий парижскому прево [королевский чиновник, обладавший до XV века на вверенной ему территории судебной, фискальной и военной властью, с XV века выполнял лишь судебные функции], который им не пользовался. В автобиографии[59] он пишет: «в моем замке был теннисный корт, из которого я извлек большую пользу… пользуясь им для упражнений» ….

Новый корт в Лувре, построенный Франциском I, но, вероятно, перестроенный и покрытый крышей его преемником, знаменует собой важную эпоху в истории тенниса, проиллюстрированную в редкой и интересной книге Trattato della Palla, или трактате о всех разновидностях игры в мяч, известных тогда в Италии, мессира Антонио Скаино да Сало (Antonio Scaino da Salо), Vinegia, appresso Gabriel Giolito de’ Ferrari et Fratelli, MDLV, 12mo. Среди ряда примечательных фактов и наблюдений этот автор[60] приводит несколько иллюстраций, одна из которых представляет собой тщательный план этого же корта в Лувре в Париже (рис. 3).

Из отрывка (стр. 161), в котором он говорит, что этот корт будет служить примером большого теннисного корта, «по милости самого доблестного и христианского короля Генриха, построенного с большой архитектурной красотой», следует, что он построен Генрихом, а не его отцом, как сообщали нам другие источники. Он дает нам здесь план очень большого корта, существовавшего в 1555 году и почти идентичного теннисным кортам наших дней, за исключением его большего размера и одной или двух меньших отличий. Эти последние сразу бросаются в глаза теннисисту, а именно отсутствие короткой стены между деданcами (dedans) и главной стеной и дополнительное отверстие, или hazard, в стене на другом конце корта. На месте современной сетки показана висящая поперек середины корта веревка (corde), параллельно ей начерчена segno principale, эквивалентная современной линии подачи (service-line). В дедансах есть четыре поста, расположенные на разных расстояниях друг от друга, и двери между первой и второй галереями действительно являются дверями, так как веревки там нет; но, с другой стороны, с каждой стороны есть галерея — большая, чем в настоящее время. Французский фут, состоящий из 12 дюймов, как уже говорилось[61], был примерно на три четверти дюйма длиннее английского; и этот старый корт, вероятно, был 114 французских футов в длину, в то время как современные корты имеют длину только от 93 до 96 английских футов. Скаино описывает его как «грандиозного размера, как и подобает величию короля; четырехярусный (fascie) в высоту и обнесенный большой стеной; поэтому игра становится свободной, великолепной и королевской, от широкого пространства двора, но не слишком длинной или большой для хорошей игры. Он окружен прекраснейшим портиком, который французы называют галереей, очень удобным как для собрания многих вельмож, желающих присутствовать при столь благородном и королевском сражении, так и для проведения [по ней] мяча [во время игры]», подачи, и т. п.

«Главная стена плоская, но в одной части она начинает выступать дальше над полом, образуя фигуру, называемую французским тамбуром (tambour, tamburino); который, имея наклонную плоскость позволяет мячу, посланному хорошим игроком, скатываться по нему в разных направлениях с разнообразными эффектами, что очень красиво видеть»

Он добавляет, что, получив этот проект корта из Франции, составленный в соответствии с французской системой мер, он не хотел вносить никаких изменений в эти пропорции.[62]

Едва ли теперь можно отрицать, что известная нам форма тенниса с тамбуром (tambour), гриллем (grille), дедансом (dedans) и галереями (galeries), сходная с той игрой, в которую, должно быть, играли на этом корте Генриха II, является французским изобретением. Скаино-писатель, обладающий обширными познаниями в этой области, и, по-видимому, был знаком со всеми итальянскими формами игры в мяч; и все же, когда ему приходится описывать то, что почти точно совпадает с современным [real] теннисом, он вынужден брать пример с Франции, где существовал совершенный корт, которого, очевидно, не было в Италии, где его соотечественники все еще играли в ручной мяч и только недавно изобрели браччале (bracciale) (стр. 116), с которым они играли в паллоне (Pallone). Как же тогда ракетка могла быть трансформироваться из браччале или еще более современного scanno, как уверяют нас некоторые авторы? Scanno [букв. ит. «скамья»], также описанный Скаино, был деревянным инструментом, названным так из-за сходства со скамейкой, с помощью которого ударяли меньший мяч, чем паллоне, но все же, как и он, надутый. Более того, у него нет других названий для решетки, галереи и тамбура, кроме тех, которые придуманы во Франции. Вывод кажется неопровержимым, что описанная разновидность тенниса является прямым потомком какой-то игры классических времен, также как и итальянские формы паллоне (Pallone), сканно (da Scanno), и т. д., которые, как мы теперь знаем, были разработаны примерно в то же время с ней, но это никоим образом не связанной из любой из этих последних игр.

Скаино описывает четыре вида корта: один большой, для ракетки; один маленький, также для ракетки; один закрытый — где играют рукой; и один открытый с одной стороны- тоже для руки. Те, которые предназначались для игры с ракеткой, были обычно самыми большими, говорит он, из-за большой движущей силы ракетки. В его время уже существовало много более мелких разновидностей, поэтому он, «чтобы заранее определить размеры тех, которые будут построены в будущем, и расположить более подходяще те, которые тогда существовали, с помощью советов мудрого и превосходного архитектора», предлагает форму, которая имеет (рис.4) пентхаус (pent-house) только с двух сторон, то есть dal capo и della desira, потому что корт уже мал: в capo только два небольших хазарда (hazard) [«опасности»], на расстоянии 1 фута от стены в каждом углу, и 5 ½ фута от пола в виде квадрата 10 дюймов ширины. Пентхаус должен был быть высотой 8 футов на стыке со стеной и высотой 7 футов на внешнем краю. Боковые галереи предназначались для зрителей. У них не должно было быть тамбура, но имелся хазард в торцевой стене (сторона подачи) на высоте 4 ½ фута от пола, 2 ½ фута в длину и 1 ½ фута в ширину. Этот корт был лучше приспособлен для игры с деревянной битой — палетой (paleta), чем большой корт (рис. 3). Разновидности палеты и кортов для игры с ней приведены на рисунках 4 и 5.

На третьем плане (рис. 5) изображен тесный корт для игры рукой, но удобен также для палеты или паллеции (palletia), на конце capo находился брус из досок высотой 3 фута и на расстоянии 3 футов от двери в боковой стене, через которую входили на корт; длиной 8 футов параллельно плоскости корта; в конце к нему была прикреплена другая доска с наклоном 1½ фута, встречающаяся со стеной справа. Она располагалась на высоте 8 футов от пола; а на ее стыке появилось покрытие, служившее tavolato (или пентхаусом), простиравшееся до стены и вдоль всей стены capo del giuoco, чтобы мяч мог скатиться с нее. Это создавало ограждение вокруг двери и имитацию тамбура, а также галерею, которая могла вместить многих зрителей. Та часть парапета, которая соединялась со стеной, могла открываться и закрываться, давая доступ к игровой площадке.

На другом плане (рис. 6) изображена площадка, предназначенная только для игры руками, так как была слишком маленькой даже для деревянных бит. Она была открыта с одной стороны, и в ней не было ни одного пентхауса. Зрители могли сидеть на открытой стороне. С каждой стороны были опасности, и колонны на открытой стороне давали мячу неожиданный отскок, обеспечивая разнообразие в игре. На стороне подачи размещался тамбур.

Скаино называет все эти корты steccati, [ит. забор, изгородь, ограда]. В качестве единиц длины на планах всех кортов, кроме луврского, им используется древнеримский фут (= около 11 3/8 английских дюймов). Обсуждение всей его работы в этом месте было бы слишком серьезным перерывом в хронологическом ходе настоящего описания тенниса; и поэтому некоторые дальнейшие замечания, которые предлагает его книга, следует приберечь до тех пор, пока мы не перейдем к рассмотрению самой игры.; но прежде чем проститься с ним, я процитирую его заявление о том, что он учился в течение нескольких лет в Ферраре (Ferrara)[63] [город в итальянском регионе Эмилия-Романья], когда герцог Феррары Альфонсо да Эсте (Alfonso da Este), дал ему первую идею написать эту книгу, которая и была ему посвящена. Скаино оправдывает ее несовершенство своей молодостью и новизной предмета: «но, — говорит он, — почему бы не относиться к этому giuoco della palla как к искусству, как относились к другим искусствам?» и более конкретно сравнивает ее с музыкой. Он оправдывается за то, что не стал исследовать способов игры, практикуемых древними, по двум причинам: во-первых, потому, что он не может найти среди всех, кто писал на эту тему, ясного или краткого описания их игр; и он думает, что без некоторого такого понятного описания было бы нехорошо «тратить чернила и труд на неясные, запутанные и неопределенные рассуждения»; и, во-вторых, потому, что игру, как и другие виды искусств лучше рассматривать, в самой совершенной форме, «как это происходит сегодня (1555) в ее различных формах», которых он насчитывает шесть, а именно: Giuoco della corda [букв. ит. игра через веревку], della lunga [длинная игра], con pallone da pugno [с мячом- паллоне рукой], con palla picciola da mano [букв. мячом-палла ладонями] con la rachetta [букв. с рачеттой], con la palla da Scanno [мячом палла и сканно].

Было бы хорошо, если бы некоторые другие писатели последовали хорошему примеру, поданному Скаино.

Кардинал Бембо (Cardinal Bembo), ученый литератор XVI века, родившийся в Венеции в 1470 году, — сначала секретарь Льва X, а затем кардинал Павла II, -пишет своему другу Кристофу де Лонгейлю (Christophe de Longueil): «ваше письмо чрезвычайно меня обрадовало, так как я вижу, что, как бы вы ни были жадны до литературы, вы, посвящая себя ей, не забываете из