Поразительно, насколько женщины бывают далеки от истины. Они живут в собственном мире, который не имеет и никогда не имел ничего общего с действительностью. Он слишком красив, этот их мир. Случись ему стать настоящим, он разлетелся бы на куски еще до первого заката. Какой-нибудь досадный факт – из тех, с какими мы, мужчины, прекрасно уживаемся со дня творения, – непременно выскочил бы наружу и разрушил дивную постройку.
Казенная атмосфера убивает все, что дышит воздухом человеческих усилий, ибо торжество чернил и бумаги равно губительно как для надежд, так и для страхов.
Я не люблю работать, да и никто не любит, но я ценю то, что дает труд: возможность найти себя, свою действительность – свою собственную, а не чью-то еще, – которую, кроме меня, никто не сможет познать. Люди видят лишь оболочку, то, что выставляется напоказ, но подлинной сути не понимают.
Но вам это не понять. Куда уж вам понять, ведь у вас под ногами прочная мостовая, а вокруг – добрые соседи, всегда готовые радостно поприветствовать или наброситься на вас, осторожно ступая между мясником и полисменом в святом ужасе перед оглаской, виселицей и сумасшедшим домом. Куда уж вам вообразить тьму первобытных веков, в какую может занести свободного человека, когда его снедает одиночество
На веслах сидели чернокожие; издалека было видно, как сверкают белки их глаз. Они кричали, пели; пот тек с них ручьем; лица напоминали причудливые маски – ну и люди! Но в них чувствовалась плоть и кровь, яростная жизненная сила, мощная энергия движенья, естественная и правдивая, как морской прибой. Они не искали оправданий своему присутствию здесь.
Неумолчный, однообразный, рокочущий рев воды с речных порогов наполнял скорбную тишину этой рощицы, в которой все замерло: не было ни ветерка, ни шелеста листьев. Казалось, здесь слышно, как рвется на куски сама земля.
был – непроницаемая тьма. Я смотрел на него так, как смотрят на человека, лежащего на дне пропасти, куда не добираются солнечные лучи. Однако я не мог посвятить Куртцу много времени, ведь я помогал механику разбирать прохудившиеся цилиндры, выпрямлять погнутый шатун и прочее и прочее. Я жил в аду из ржавчины, стружки, гаек, болтов, гаечных ключей, молотков и буров – вещей мне ненавистных, поскольку я не умею с ними обращаться. Я топил маленький кузнечный горн, по счастью, оказавшийся на борту, и гнул спину в раскаленной груде металлолома, покуда очередной приступ лихорадки не сваливал меня с ног.
ощущал весьма явственно, – а в том, что я имел дело с существом, в котором никакие мои увещевания не нашли бы отклика, взывай я хоть к светлому, хоть к темному. Мне пришлось, как и дикарям, воззвать к самой его сути, возвышенной и падшей. На свете не было ничего выше или ниже его, и я это понимал.
