СМЕРТЬ В ПЕРВОМ АКТЕ
АКТ ПЕРВЫЙ
АФИША
«Пар, уголь и копоть — бриз истинной надежды. Её вкус и божественный аромат.
Проклятье! Кто бы мог подумать, что крах и тоска пахнут… чаем».
— Из записей С. Н. Белова, найденных в номере гостиницы «Камчатка» на Васильевском
Август 1854 года
Сергей Николаевич Белов добродушно поднял брови, глядя, как его сосед по купе — тучный купец из Рязани — высунулся из окна. Раздувая красные щёки, он звал извозчика, перекрикивая свисток паровоза. Вагон загнанным рысаком семенил вдоль перрона. Вот она — Невская застава.
Летом 1854 года в Петербург ходил только один поезд — из Гатчины. Маршрут открыли год назад. Сначала для самого императора, но царь велел пускать составы и для простых пассажиров — дважды в неделю.
Белов добрался до Гатчины на дилижансе, проделав долгий путь: из Кургана через Тобольск и Тюмень по Сибирскому тракту до Москвы, а оттуда — по шоссе до пригорода. Можно было приехать в столицу и напрямую. Но молодой человек сделал крюк.
Мечтал прокатиться на паровозе.
Просто хотелось. Ужасно, нестерпимо. До зуда в ладонях.
Белов знал: этот день он запомнит на всю жизнь. Прекрасный день, судьбоносный. Ни много ни мало.
Сидя на бархатном сиденье, он без остановки пил чай — крепкий, без сахара, как любил отец, — да глядел в окошко. Сам не заметил, как опустошил весь ресторанный самовар. Ну и пусть! Новая жизнь. Только в ней можно лакомиться бубликами прямо в пути. С комфортом и хорошим настроением.
Да, он потратил почти все деньги. Но ни о чём не жалел.
Разве можно было приехать в Петербург иначе — не на самом современном чуде техники, не на том, что зовётся будущим?
Сергей Николаевич с удивлением наблюдал, как пассажиры суетливым горохом посыпались на привокзальную площадь. Дамы с чемоданами, сумочками и шляпными коробками, строгие чиновники с тросточками, купцы в лаковых сапогах-бутылках и малиновых рубахах до колен. Все эти гимназисты, коммерсанты, гвардейские офицеры, дьяки и протоиереи торопились по делам. Никто, кроме Белова, и не подумал задержаться у ступеней вагона и с наслаждением вдохнуть ароматы угля, копоти, конской мочи, пара и сдобных булочек из ближайшего буфета.
Господи! Как хорошо!
Проводник улыбнулся в аккуратные седые усы:
— Прибыли, ваш бродь! Поспешите, не то упустите всех извозчиков.
Он понимающим взглядом разглядывал молодого человека в сером поношенном сюртуке. Шляпа Сергея Николаевича похвалялась вмятиной, отчего казалось, будто он носит на голове блюдце с хлебной горбушкой. Указав на тряпичный узелок в руках странного пассажира, проводник спросил:
— Чемодана, стало быть, не имеете-с?
— Как видите, — улыбнулся Белов и пожал плечами. — Погода чудесная, ноша нетяжёлая, ноги, слава Богу, здоровые, а посему в коляске надобности нет. Пройдусь-ка я, братец, пешком. Скажи только, куда здесь до Мойки?
— А-а-а… — подмигнул проводник, — приехали покорять театральные подмостки?
Белов рассмеялся:
— Неужели я не один такой? Верно, покорять. Хотя, нет. Не совсем. Скорее совершить паломничество во славу искусства!
— Так хоть бы чайку выпили, у нас и буфет имеется. А? Пирожки, саечки — всё честь по чести.
Смех молодого человека стал ещё звонче.
— Боже упаси! Слуга покорный! Куда мне… не ровен час лопну. Вот заселюсь в гостиницу, там и отведаю. Ну, бывай, братец.
Проводник долго смотрел вслед удаляющейся фигуре. Пружинистая походка, сдвинутая набок шляпа.
В ушах до сих пор звучал радостный смех.
Морщинистая рука привычным жестом провела по усам.
Эх, стать бы таким хоть на миг! Тоже повеселиться…
Да! Юность — это когда ты смеёшься во весь голос, падая и поднимаясь, как в детской игре в салки. В глазах — цвет яблонь, а сердце ещё не знает, что однажды оно будет сжиматься при виде той же яблони весной. Весной, напоминающей молодость.
Проводник зашагал в конец поезда. Нужно поговорить с
