Олег Раин

Великий Уравнитель

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Олег Раин, 2018

В руки юного героя попадает страшной силы прибор. Цена неожиданного «подарка» не менее пугающая — исчезновение друга. Но и это еще не все: одна беда тянет за собой другую, и двое одноклассников Петра бросаются с крыши вниз. Что-то срочно нужно делать, но делать чрезвычайно страшно. Это не игра, и риск огромен. Тем не менее, непростой выбор совершается, могучий прибор пускается в ход…

18+

ISBN 978-5-4490-4960-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Великий Уравнитель
2. Часть 1
   1. Глава 1 Страшная юность моя
   2. Глава 2 Коллекционер фобий
   3. Глава 3 Парковчанин
   4. Глава 4 Променад
   5. Глава 5 Вечер сюрпризов
   6. Глава 6 Накануне…
   7. Глава 7 Верьте приметам…
   8. Глава 8 Иномирье
3. Часть 2
   1. Глава 1 Жизнь после жизни…
   2. Глава 2 Свиданка
   3. Глава 3 Начало Силы…
   4. Глава 4 Беглецы
   5. Глава 5 Так пишется история…
   6. Глава 6 Патологический трус
   7. Глава 7 Охота на Ланцелота
4. Часть 3
   1. Глава 1 Школьные будни
   2. Глава 2 Цапля моя Цапелька
   3. Глава 3 Былое и думы…
   4. Глава 4 Игры со временем
   5. Глава 5 Схватка на посошок
   6. Глава 6 На краю Ойкумены…

[1]Часть 1

[1] ©

Мы шли вдоль счастья

И вдоль острова,

Не забредая никуда…

Какие отраженья острые!

Какая синяя вода…

Татьяна Кулешова

Глава 1 Страшная юность моя

Должно быть, в прошлой жизни я погиб ночью. От клыков хищников, от внезапной пули, от копья, а может, и стрелы, но наверняка ночью. Иначе было не объяснить ту трясучку, что овладевала моими коленками, руками и чем-то в глубине живота, едва сгущались за окном сумерки. Прямо ничего не мог с собой поделать! И фонарики не спасали, и самые отважные мысли. Вот и сегодня я никуда бы не пошел — с превеликим удовольствием остался бы дома! Но я все равно собирался. Давил в себе эту заячью дрожь и нарочно обманывал доверчивое сознание — типа, выхожу всего-то на час-полтора. Перетру с Вано подвальную тему, потусуюсь с ребятами — и тут же домой. Понятно, и с Цаплей повидаюсь — это подразумевалось само собой, и, скажем честно, перевешивало все мои страхи — ну, или почти все.

На улице быстро смеркалось, окно потихоньку превращалось в самую грустную из икон современности — «черный квадрат безысхода». Нормальные люди ложились спать или усаживались перед экранами телевизоров, а некоторые безголовые особи, типа меня, собирались на прогулку…

В нагрудный карман я упихал сотовый, в правый карман джинсов сунул брелок в виде винтовочного патрона с миниатюрным фонариком, в левый — китайский остро отточенный складень. Жаль, не было оружия посерьезнее — обязательно прихватил бы, но и складень был не лишним. Знал, конечно, что ни за что не пущу его в ход — духу не хватит, а все же выбираться в темное время суток вовсе без ничего было много страшнее. Я и книгу на животе стал носить после того, как кулак Жиги въехал однажды мне в «солнышко». Это у него привычка такая дурацкая — здороваться кулаком, вот и угадал в яблочко. Сколько я тогда отпыхивался на корточках — минут десять, не меньше. И тогда же наивно решил нарастить кубики мышц на животе. Во-первых, красиво, во-вторых, защита от Жиги и ему подобных. Ну, а пока этих кубиков не было, самым простым представлялось сунуть за пояс какой-нибудь старенький учебник. Вместо броневой пластины…

Перед тем как выскользнуть в прихожую, я подошел к своему рабочему столу, зажег лампу. Иначе Цаплю было не разглядеть. Это стало уже входить в привычку — в некую добрую традицию — уходя, обменяться с ней взглядом. Я приблизил лицо к фотографии, снова отдалил, прищурил левый глаз, потом правый. Цапля от этого ничуть не изменилась — как была, так и осталась удивительно загадочной. Волосы ежиком, в глазах легкая грустинка, на губах не улыбка даже, а бледное ее подобие — прямо как у Джоконды. Только Джоконда меня ничуть не волновала, а вот Цапля… И не красавица вроде, а точно код во мне какой-то срабатывал. Вроде новомодного QR-кода, по которому ныне и визитки шлепали, и библиотеки бесплатные скачивали. Только код — это всего лишь код, набор символов и только. Был штрихкод, теперь вот придумали похожую на лабиринт залипуху — и что? Фотки Цапли по любому срабатывали мощнее любого кода. Я и в компьютере своем на заставку ее приклеил, и в телефон скачал. Иногда так включенным и клал в нагрудный карман — к сердцу поближе. Прямо шел и чувствовал — греет. Дома глазел на фото, в школе или на улице доставал телефон. Иногда казалось — как в скважину замочную подглядываю, она-то не знала ничего про меня, но все равно не мог удержаться. Само собой, и на страничку ее в соцсети забегал. Не очень она, правда, любила там тусоваться, но все-таки порой высказывалась, один раз даже галерею фоточек выложила. Откуда-то с Кубы — на фоне пальмочек и прибоя океанского — в купальничке, в шортиках, в джинсах. Наверное, ждала от Вано комментариев, а ему это по барабану было. В интернет он почти не заглядывал. Ну, а я фотогалерею, понятно, всю до кадрика скачал, кое-что и распечатал. Смотрел потом и сравнивал, пытался понять — где что лучше и почему. Идиотская все-таки штука — любовь! Болезнь похуже любых фобий. Однако предложи кто лекарство от этой напасти, пообещай стопроцентное излечение — и, фиг бы, этот лекарь меня изловил…

Я склонил голову набок — совсем как Цапля на фотографии, и губы сами собой расползлись в глупейшей улыбке. Какая же она была славная — моя Цапелька! И хорошо, наверное, что тот же Вано никогда не считал Цаплю симпатичной. Как-то по-разному срабатывало у нас с ним зрение: он смотрел на нее и не видел ничего особенного, а я никак не мог оторваться.

Про внешность вообще много судачат. И никогда ничего внятного не услышишь. Что красиво для одних, полное уродство для других, и так далее. Оттого и бесятся девчонки! Каких глупостей только не выдумывают! А всего-то и нужно — почаще советоваться с нами — с мужиками. Мы-то в женской красоте по любому понимаем значительно больше.

Скажем, Томка, моя одноклассница, — считает себя толстой и потому курит как паровоз. От курения у нее, разумеется, прыщи по всей физии, но она полагает, что лучше прыщи, чем килограммы. А в итоге получаем все ту же толстуху — только курящую да прыщавую. И у Галки нашей тоже угрей как пчел в улье — не кожа, а рашпиль какой-то. Она их и кремом тональным замазывает, и пудрит в три слоя, а все равно видно за километр. Прямо не лицо, а маска железного человека. Ночью встретишь такое чудо — в обморок хлопнешься. Подумаешь — вампир на охоту вышел… Или у Машки Никифоровой аж два подбородка, а у Кирки Зайцевой целых три — и тоже, понятно, страдают, ну а страдания пирожными заедают, кренделями с маком да птичьим молоком. Васёна, что сидит в классе сразу за мной, вовсе умом тронулась — насмотрелась по телеку пухлогубых звезд и тоже возмечтала о силиконе. Прямо бзик какой-то! Это каких мухоморов надо накушаться, чтобы всерьез поверить, будто с губищами, как у шимпанзе, можно стать привлекательной! Хорошо, силикон ей пока не по карману, так она полтюбика помады за раз изводит. За это ее к директрисе периодически таскают — мораль читают, мозги полощут. А лучше бы не мораль читали, а показали фотки нормальных актрис да певиц — без румян и помады — может, что и дошло бы. Про юбки-брючки-рюшечки, про ногти и ресницы накладные я даже не говорю. Тут у них прямо соревнование какое-то. Битва за кубок «Стэнли». Нет, ну реально же сами себя портят и обижаются потом, что никто к ним не пристает, эсэмэски не шлет, «лайками» не забрасывает. И получается полная ерундовина: с одной стороны — дисморфофобия, боязнь недостатков в собственной внешности, с другой — эремофобия, боязнь одиночества и желание поскорее влюбиться. А с такой дурной вилкой — любая крыша поедет — даже у взрослых, не то, что у наших пигалиц.

Я их за такие дела сперва презирал, а потом как-то вообразил, будто у меня тоже объявилась сестрица родная и что она такая же вот иксоногая да наманикюренная, с лишним подбородком и мусорным ветерком в голове. Представил, и так мне жалко стало наших девчонок. Нет, правда! — не змеюки же, не скопидомки, и учатся куда лучше парней, а про внешность ничегошеньки не просекают. И кто их таких в невесты потом возьмет?

Вано об этом я тоже как-то брякнул, но он меня живо успокоил. Посоветовал сгонять к районному Загсу и полюбоваться на тамошних мисс-невест. Ну, я выбрал денек и не поленился сбегать. И действительно успокоился. Потому что сделал для себя неожиданное открытие: в жены берут всяких — худых, толстых, румяных, прыщавых, маленьких и долговязых. Между прочим, встречались такие монстрихи, что я реально фигел! Нет, правда! Первые пары на крыльцо выходили — еще ничего. Не писк, конечно, но и убегать без оглядки не тянуло. Все в них цветами швырялись, на фото-видео снимали, принуждали целоваться. Но это ладно — нормальная издевуха, свадеб без этой ерунды не бывает. Но вот после них одна за другой пошли парочки, от которых я прямо рот разинул! Мужики еще ладно — им красивыми быть необязательно, но с девчонками наблюдался полный капец. За несколько часов я там таких горгон да сколопендр насмотрелся — полный умот! И все, как одна, в белых нарядах с фатой, с колечками на пальчиках — счастливые, блин! И ведь не притворялись, честное слово! И женихи рядом грудки пыжили, на руки их подхватывали, покряхтывали довольно. Короче, по любому получалось, что и таких страхолюдных можно любить, в машины с мотоциклами сажать, подарками заваливать.

Честно сказать, я и сам на этот счет поначалу путался. До Цапли-то мне Вероника нравилась. Больше года нравилась, точно помню. А после я вдруг Наташку приметил. Или просто за парту ее со мной усадили, я и рассмотрел соседку — кареглазую, жеманную, всегда аккуратную, чистенькую. Словом, глядел какое-то время исключительно в ее сторону. Но потом что-то с ней приключилось — голос каким-то пронзительным стал, слова полезли ехидные, и все мои охи-вздохи разом кончились, я снова переключился на Веронику. Это уж такое состояние у детей — чтобы обязательно кто-нибудь нравился. Где-то я даже вычитал, что абсолютно нормально пребывать в состоянии перманентной влюбленности. И ненормально, когда этой влюбленности нет. Тогда кошки на душе скребут, волки на луну воют, и прочие тупые дела. Депрессуха, короче, и беспричинная злость на весь белый свет.

В общем, я снова запал на Веронику. Глазки у нее были с искорками, на щеках всегда играл симпатичный румянец, да и спортивная она была — подтягивалась больше некоторых парней, по канату до самого потолка лазила, как тут не влюбиться. Все тогда дружно любили Людку, а я Веронику. Людмила у нас, конечно, была примой — ходила всегда с необычным причесончиком, ножки в гольфиках красиво так переставляла, короче, — умело себя подать. В меру пухленькая, звонкоголосая, яркая. Ресницы у нее были точно у куклы, она и моргала ими как актриса. Еще и колечки в ушах. В начальных-то классах уши еще не прокалывали, а Людка уже вовсю колечками козыряла. В общем, никто и не спорил о том, кто в классе первая красавица. И я про свою Веронику разумно помалкивал.

Но однажды игру у нас затеяли — как раз в моем любимом парке, на одной из полян. Должны были выбирать королеву дня — самую красивую, умную, удачливую и так далее. Шишки сосновые мы тогда в парке собирали. Их тогда еще много валялось, будущие лесорубы к парку только-только примеривались. Ну, и больше всех шишек нашли мы с Вероникой. Я — потому что знал, где искать, а Вероника — потому что шустрая была и за мной двигалась. Но у меня оказалось на четыре шишки больше, и мне позволили выбирать королеву дня. И выстроились, значит, наши девчонки в ряд, а позади меня учителя и мальчишки. Кто хмыкает, кто сопит завистливо, и никто не сомневается, что я выберу Людку. Самое смешное — и она не сомневалась — стояла так себе скромненько, глазки в землю потупила. Но это я уже потом разглядел. А тогда прошлепал прямиком к Веронике и протянул ей золоченую корону. Ну, корона-то пластмассовая, понятно, но сверху там краска такая была — вроде позолоты. И хорошо помню, как прошелестел по поляне хор шепотков — недоумевающих, возмущенных. Даже Вероника была поражена — вроде как обиделась за Людку. А я стоял дурак дураком и ничего не понимал. Вероника, между прочим, корону так и не надела, прошествовала на глазах у всех к Людке и водрузила ей на голову. Так вот получился конфуз.

Потом народ отпустили побродить по парку, и наши пацанчики, само собой, слетелись в кружок, чтобы побить меня, поучить уму-разуму. За Людку свою — да и просто так. И побили бы — я даже приготовился. Но впервые за меня вступился Вано. Думаю, чихать ему было на мои синяки-ссадины, на мою внутреннюю драму, но вот жила в нем какая-то наивная справедливость. Уже тогда себя проявляла. Бить-то он заявился вместе со всеми, а как начали меня месить кулачоками, вдруг взял да передумал. Расшвырял всех, как котят, и речугу пламенную произнес. Это мне тогда показалось, что пламенную. Не о том, конечно, говорил, что драться некрасиво, а о том, что, во-первых, толпой на одного — это стремно, а во-вторых, что шишек я собрал реально больше других, значит, имел право выбирать кого хочу. «Почему же Людку не выбрал? — заорали пацаны. — Веронику-то на фига?» И вот тут Вано выдал несвойственную детям мудрость. «Красота, — сказал он, — она разная. Кому-то коровы нравятся, а кому-то кобылы, чего неясного?» Думаю, нашим парням было многое неясно, но Вано уже тогда имел кулаки, как у Кинг-Конга, а потому логика его убедила всех. Меня в тот день больше не трогали, хоть и косились с кривыми улыбочками, пальцами у висков крутили…

От невыносимых мыслей снова зачесался затылок. Это у меня природное — внутренний зуд немедленно переходит на какую-нибудь часть тела, и приходилось бешено чесаться. Я, кстати, так и определил, что я не чешусь, а мысли свои причесываю. Чем сложнее мысли, тем нестерпимее зуд. А сейчас вот зачесалось сразу в нескольких местах — под правой лопаткой, за ухом и где-то в области сердца. Ведь к Цапле-то моей все эти рассуждения напрочь не подходили. И прыщей у нее не водилось, и вторых подбородков с лишними килограммами. Да и улыбалась она как настоящая актриса. Не зря после ее появления в нашем классе, сразу три девчонки поставили себе брэкеты. Даже королева Людка! Никто, может, не уловил этой связи, а я сразу просек. Это они на улыбку Цапли отреагировали. Чутко и безошибочно!..

Я отклонился чуть вбок, пытаясь поймать взгляд Цапли, но у меня ничего не получилось. Она и здесь предпочитала смотреть не на меня. Фотография лежала под стеклом. Двадцать один на пятнадцать, цветная — самая удачная из всех, что удалось снять с расстояния и втихушку. Я тогда специально у Димона зеркалку цейсовскую выпросил — в аренду на одну переменку. Расплатился парочкой сигарет и новенькой гелевой авторучкой. Конечно, «Canon» у Макса был куда круче, но, фиг бы, он дал им попользоваться! Он к нашей Цапле тоже неровно дышал. Но хватило и Димкиного агрегата — зеркалка сработала на славу. За перемену я успел отщелкать снимков сорок, а после скоренько перебросил себе на флешку и уже дома из всей этой кучи-малы выбрал один-единственный кадр. Зато и фотошопить ничего не пришлось, всего-то обрезал по краям лишнее и отнес в печать. Экран — экраном, а на бумаге оно куда надежнее. Уже через день, получив глянцевое сокровище в руки, я с предосторожностями переправил его под настольное стекло — чтобы, значит, Катенька моя Цаплина, в простонародье Цапля, всегда находилась рядом и перед глазами. Надо ведь чем-то радовать взор, а, кроме того, я не терял надежды установить с ней однажды связь. Все равно как по телефону или по рации. Умеют же определять всякие там экстрасенсы по фотоснимкам местоположение человека, его физическое состояние и прочие дела. Вот и я в этот фотоэфир верил точно дундук средневековый. Или хотел верить, не знаю. Короче, тупо налаживал связь — космическую, телепатическую или еще там какую. Смотрел Цапле в глаза и что-то такое про себя бормотал. Доброе и бестолковое. Волны-то — акустические и мысленные — не просто так расходятся, должен быть какой-то отклик. И мечталось, что в один прекрасный вечер Цапля тоже ощутит мое присутствие, встрепенется и сообразит, что есть на Земле такой неплохой парень по имени Петька Полетаев, что учится этот скромняга в ее родном классе, и было бы здорово обратить на него самое пристальное внимание.

Конечно, она и раньше обо мне знала, но как бы это выразиться помягче… Знать-то знала, но абсолютно не замечала. Что называется — в упор не видела. Как я, скажем, не замечаю, какие цветы растут у нас в палисаднике или что там валяется на дне мусорных баков. По барабану мне это. Вот и Цапле было по барабану мое существование. А ведь именно из-за нее мне следовало ползти с Вано в городские катакомбы, из-за нее скручивать в тугой узел нервы и гасить дрожь в коленках. Только ведь не скажешь о таком, не признаешься! А даже если скажешь, толку будет ноль-нолевич, король-упыревич — еще и плечиком передернет, фыркнет пренебрежительно. Что ей — какие-то там подземелья! Сама бы она с Вано (если позвал бы, конечно!), легко метнулась куда угодно. Глазом бы не моргнула. А мне вот не то, что в подземелье — просто на улицу выходить было жутко. Так и получалось, что сам я отлично знал, из-за кого рискую жизнью, она же об этом не имела ни малейшего понятия.

Я взял карандаш и вывел на листочке ненавистное словечко.

Фо-би-и…

Пририсовал к слову длинный хвостище и неприятную морду.

— Все ради тебя, милая! — шепнул я фотографии Цапли. — Жди, я скоро вернусь.

«Может быть», — добавилось у меня мысленно, но ответа, ясное дело, не услышал. Катенька моя Цаплина продолжала мягко и загадочно улыбаться. При этом глядела по-прежнему не на меня, а чуть в сторону. Увы, куда именно она глядела, я помнил прекрасно. Ведь я же и снимал ее в ту минуту. И знал, что глядела она на своего обожаемого Вано…

Глава 2 Коллекционер фобий

Понятно, вечерняя прогулка — не самое большое геройство, но вот — подвалы — это бр-р-р! При одной мысли о подземном холоде у меня коченели ноги, руки, и начинало мелко трепетать под ребрами. Если б не Цапля, ни за какие гаджеты не подписался бы на такое!

Есть, понятно, диггеры-дайверы, что в любые щели да норы суются — еще и удовольствие при этом получают. Да только кровь у них, верно, от каких-нибудь древних викингов, а таким безбашенным — чем страшнее, тем лучше — тем мощнее бурлит в их венах-артериях кровушка. А вот я экстремальных вещей во все времена сторонился. Не потому что трус, а потому что такие у меня фобии.

Если кто не знает, то фобии — это навязчивые страхи — порой откровенно тупые, но иногда и довольно мудреные. Малышня, скажем, боится темноты, женщины — одиночества, мужчины — собственной несостоятельности — и так далее. Понятно, что в пятнадцать неполных лет быть специалистом по фобиям нелепо, но я в этих сферах давно стал настоящим профи. По той простой причине, что кроме темноты боялся еще пары сотен всевозможных вещей. Слыхали про мальчика, который всего на свете боится? Вот это я и есть. Конечно, не тот лопушок, которого в «Приключениях желтого чемоданчика» показывали, но что-то около того.

Между прочим, из-за этих самых фобий я и к Цапле подходить боялся, из-за них получал тройбаны с двояками, а в школьной табели о рангах (неофициальной, разумеется) терся у самого донышка. Статус даже не третьего сорта, а четвертого или какого-нибудь пятого-шестого. Сказать по правде, даже сближение с Вано не слишком меня приподняло. Потому что фобии — это как болезнь, и никуда от них не денешься.

Мимо проехала машина — подозрительно тихо, с потушенными фарами. В фильмах из таких жестянок обычно любят открывать огонь по несчастным жертвам. Я и сейчас чуть ли не воочию увидел, как бесшумно опускается вниз боковое стекло, а наружу прорастает автоматный ствол. Сердце предательски екнуло, я торопливо шагнул с тротуара в кусты, пригнул голову. Ну, да! — вот и две черных фигуры, что за мной шарашились, — немедленно встали, головами крутить начали. Наверняка — меня высматривали! Я вовсе присел на корточки, задержал дыхание.

На отдалении зазвучали голоса, и я разглядел беспечно вышагивающих мамаш с колясками. Надо же быть такими отважными! Шлепают себя, спектакль какой-то обсуждают… Я снова огляделся. Фигуры зловещих преследователей свернули куда-то в проулок, жутковатая машина также свалила. Я осторожно выпрямился. Все было, конечно, полнейшей чепухой, никто меня не преследовал. Еще один стародавний страх. Самое стыдное, что даже не из реалий он родился, а прямиком из детских снов, где я вечно убегал от каких-нибудь монстров, пытался прятаться, закрывать глаза и шептать заклинания.

Между прочим, откуда берутся фобии, почему не исчезают они с годами — никто толком не знает. Врачи с психологами без устали спорят, диссертации строчат, а людям, как в дремучую старину, микстурки прописывают, таблетки дорогущие. Совсем даже не те конфеты храбрости, а всего лишь дурные транквилизаторы. Проще говоря — снотворное. Слопал — в сон тебя потянуло, забываешь на пару часов о любых страхах. Потому что мысли набекрень, и сам словно овощ вареный становишься. Такое вот примерно лечение. И потому — лучше уж мучиться да ожидать, когда откроют что-нибудь действительно стоящее. Только вот — сколько ждать — вот в чем вопрос! Понятно, есть счастливчики, что живут вовсе без фобий, кому-то достается одна-единственная, а мне вот этой мерзости привалило два вагона с тележкой! Оттого и жизнь была, точно у яйца всмятку только без спасительной скорлупы. Разумеется, я завидовал тем, кто жил вокруг на полную катушку, не опасаясь высовывать голову из-за баррикад, драться с пацанами во дворе, шутить с девчонками вроде нашей Людки или той же Цапли, спорить с преподами. Самое удивительное, что ведь много таких набиралось — бесстрашных, словно кощеи бессмертные! Верная половина земного шарика! Ну, или добрая треть. А я вот продолжал бояться. Не чего-то конкретного, а разного и понемногу. По этой самой причине и перечел массу всевозможной чепухи про агорафобию, герпетофобию, клаустрофобию и еще триста тридцать три подобных фигофобии.

Отчасти чтение меня утешило, поскольку многих страхов я у себя не обнаружил. Скажем, гелиофобии, боязни солнца, у меня точно не было, скорее — наоборот, солнышко я очень даже любил. И точно так же не обнаружил я у себя ни малейших признаков аблютофобии — иначе говоря — страха перед купанием. Как поплыл однажды, зашлепал руками по воде, так и перестал бояться. Словом, на несколько сотен официальных фобий у меня отыскалось всего-то десятка три-четыре. Посчитать — так меньше десяти процентов, но легче мне от этого не становилось. Разве что литературу шерстить научился более активно — искать тут и там противоядия да лекарства. Ничего, понятно, не нашел, зато обнаружил, что умею читать очень даже немедленно. Ну, то есть — практически по диагонали. То ли страх к тому подстегивал, то ли еще что. Зайцы, как известно, тоже быстро бегают. А точнее — убегают. Вот и я страницы перелистывал, точно заправский спринтер. Столько мусора в голове осело — прямо жуть! Все равно как хлама на старом чердаке. Оттого, верно и чесалась голова. С чердака-то можно все влегкую повыбрасывать, с мозгами все обстояло куда сложнее. Знания — их ведь надо либо забывать, либо как-то использовать, а как тут используешь, если говорить про такое не с кем? Ну, правда, кому в школе интересно, если я начну болтать про отличие гаптофобии от дентофобии или, скажем, возьмусь объяснять, что кинофобы — это не те, что боятся кинотеатров, а те, что боятся собак? Понятно, что темочка занимательная, но кого ж такое волнует?

Кстати, тогда же я вычитал, что ряд ученых всерьез полагают, что причины фобий лежат в наших прошлых жизнях. Если, значит, в прежней жизни ты утонул, то теперь у тебя будет водобоязнь, а если кого-то убило молнией, так тот станет непременно трястись при любом грозовом разряде. И про свои фобии я тоже пытался что-нибудь этакое выкопать, да только в моем случае это очень напоминало распутывание рыбацкой снасти. Одни фобии цеплялись за другие, скручивались в петли, образовывали немыслимые узлы.

Скажем, людей я боялся больше замкнутого пространства и потому предпочитал держаться в тени, уши затыкал ватными тампонами — от голосов да криков. Однако трястись в одиночестве да тишине тоже было страшно, и поневоле приходилось выползать на поверхность, вливаться в ряды одноклассников. Тупик, короче, и полный абзац. Тут скверно, и там не фонтан. А начнешь выделяться, народ на смех подымет, что тоже жутко. Чтобы такого не случалось, я начал мимикрировать — иначе говоря, старался ничем не отличаться от одноклассников, так же шутил и гримасничал, ходил на голове и по головам, говорил пошлости и гадости — словом, по возможности сливался с окружающей средой. С некоторых пор я и жизнь свою стал рассматривать как актерскую роль. И получалась полная муть: все вокруг жили, а я вечно кого-то изображал. Все ржали, и я хохотал, надо было фыркать — и я фыркал, и глупости всевозможные бурчал, и на переменах убегал вместе со всеми «покурить», хотя табачного дыма на дух не переносил. Понятно, меня никто не слушал и никому не было интересно, куда я и с кем бегаю, однако эффект присутствия создавать все-таки получалось. То есть, вроде как пустое место, да не совсем. Опять же с Вано удалось скорешиться, а это многого стоило! Уж он-то был точно из берсерков — грохотал по жизни атомным ледоколом. И про класс наш говорили примерно так: «А-а, это тот, в котором Вано учится?..» И ведь мы реально гордились! Все равно как вымпелом каким! И про подземелье я сам по собственной дури ему проболтался. Осведомленностью, балбес такой, хотел похвастать. Рассказал про огромный монолит неизвестной природы, с которым столкнулись наши метростроевцы. У меня дядька там работает — он и рассказал как-то за рюмочкой чая — о том, что австрийский робот-проходчик («Щит» называется) у них форменным образом застрял, а бур новейший сломался. Поставили новый — и он в крошево. А когда попытались взрывчатку использовать, аппаратура по всей шахте взяла и вырубилась. Бригада взрывников на койки больничные угодила — с какой-то необъяснимой амнезией. Словом — полная мистика. Вот я Вано все эти туманные подробности и выложил. Знал, что любит он всякую жуть. Через свой язык и погорел — Вано-то у нас все окрестные пещеры с подземельями облазил. Рассказывал, что с диггерами под город несколько раз спускался — крыс-мутантов искал, пауков-людоедов ловил. А когда про дом с призраками кто-то по сети фейканул, он и туда ломанулся — ночь целую привидений по углам да коридорам шугал. Нехило, да? Это к вопросу о том, кто и что ищет. Я, значит, фобии в справочниках искал, а Вано за реальными призраками охотился. Он и тут в меня мертвой хваткой вцепился, чтобы путь-дорожку показал — к монолиту этому. Дядька говорил — трещину в нем какую-то обнаружили — с «бальши-и-ми» странностями. Даже уфологов из Питера вызвали, потому как приборы фонят, головы у рабочих болеть начинают, сердцебиение нехорошее — и все такое. Вот в эту самую трещину-затрещину нашему Вано и загорелось слазить. Мне же снова пришлось мямлить да обещать несуразное, потому что Вано я тоже боялся — может быть, даже побольше иных подземелий…

Досчитав до сорока и дождавшись, когда авто скроется вдали, я выбрался из кустов. Такие вот, значит, дела… Стыдно и горько, но даже своего родного города я боялся. Потому и завидовал тем, кто ездит на дачи или куда-нибудь в уцелевшие деревеньки. Милое дело — сел за руль, нагрузил в багажник разной всячины — и погнал. А если нет такой возможности? Если вся родня — из потомственных горожан, а на покупку дачи (да и машины тоже) семья так и не сподобилась? Сказать по правде, меня сроду никуда не возили — ни в Турцию, ни в Грецию, ни даже в самую ближайшую деревушку Новосветловку. Казалось бы — должен стать патриотом кирпича и цемента, да только — аюшки с кренделем! Не стал. Вместо этого взял и полюбил парк, что располагался в трех кварталах от моей панельной пятиэтажки. И так полюбил, что изучил его вдоль и поперек — до последней тропки и последнего деревца!

Вот скажите мне, можно ли пересчитать деревья в лесу? Вопрос — тупее не придумаешь! В лесу, конечно, нет, а в нашем парке дело это оказалось вполне реальным. Во всяком случае, число деревьев я определил совершенно точно — ровнехонько 6 723. В основном росли, конечно, тополя, но попадались и липы с яблонями. Сосен, скажем, уцелело всего-навсего восемнадцать экземпляров, а моих любимых кленов осталось только пять штук. А теперь делайте выводы о моих чувствах к парку, поскольку подсчетами древесных пород я занимался не одну неделю. Да и не только в подсчетах тут было дело. Парк я возлюбил давным-давно. Именно сюда мы выбирались с родителями на пикники (это когда я был совсем мальком), здесь же играли в бадминтон с отцом и дядькой метростроевцем. Да и позже я частенько прибегал в парк прятаться от жизни, поскольку в давнем том парке у меня имелось собственное надежное логово (в кустарнике подле уцелевшего фундамента бывшего спорткомплекса), а на одном из ветвистых кленов таился похожий на гигантское гнездо домик. Периодически их, понятное дело, разоряли, но я терпеливо восстанавливал все обрушения — чинил и латал до тех самых пор, пока в парк не вторглись строительные бульдозеры. Вот это стало реальной катастрофой! Я и на бульдозеры с грузовиками глядел, точно на вражеские танки. Ясно было, что тягаться с ними бессмысленно, да я и не тягался. Ежедневно прятался где-нибудь на отдалении, наблюдал, как сотнями валят деревья, как кромсают экскаваторными ковшами знакомые лужайки, и утирал ползущие по щекам слезы.

Но это было давным-давно, а сейчас я больше не прятался, шагая к ребятам на вечерний променад. То есть, это я его так называл, одноклассники, верно, и слова такого не знали, именуя мероприятие проще — сэйшн или вовсе тусня. Для родителей я «играл и гулял», хотя после восьмого класса никто уже не играет и не гуляет. Тут уже рулят другие глаголы: тусить, кучковаться, мутить движуху и так далее. Хотя разобраться по сути — ничего мы там не делали. Тупо гробили время, били баклуши, валяли дурака — мусолили темы, мутили мозги. А что еще делать, когда тебе вот-вот грянет пятнадцать, а ты ни ухом, ни рылом не вылез в пятнадцатилетние капитаны? Впрочем, это я малехо загнул. В нашем классе «Пятнадцатилетнего капитана» тоже, вероятно, один только я и читал. Да еще, может, Катя Цаплина. Были, конечно, и другие головастые ребята — серьезные да усидчивые — Вроде Эдика с Людкой, но те читали исключительно учебники, а в свободное время дудели в какие-нибудь кларнеты или истязали себя в секциях. Кто-то с репетиторами к ЕГЭ готовился, а иные и на вузы уже прицеливались. С выбором профессии я тоже одно время маялся — а потом вдруг понял, что нет в нашем городе «вуза», в который мне хотелось бы поступить. А уезжать в далекое далеко, где будет институт поприличнее, но уже не будет моего родного парка, отчаянно не хотелось. Жутко было. Прямо до озноба в копчике. Я бы и на сегодняшнюю тусовку ни за что не пошел, если бы она в другом каком месте затевалась. Но в парке — да еще с Цаплей да в компании с Вано можно было немножечко потерпеть…

В рассеянности я поднял голову. Светофор подмигнул мне желтым, чуть подумал и выдал красный. Наверняка собирался переключаться на зеленый, но увидел бледного да неоперившегося птенца и мстительно резанул запреткой. Это, значит, я так подумал. Потому что у всех своя судьба и своя дорога. А моя, получается, — вечно торчать перед «красным», перед нагромождениями баррикад и таящимися засадами. Кто бы другой разобиделся, а я притерпелся — потому и перебежал дорогу наперекор светофору. Какое-то далекое авто сердито бибикнуло, но я прыгнул за парковую калитку и там уже расслабился. Поскольку очутился на своей спасительной территории.

В моем родном парке!

Глава 3 Парковчанин

Наверное, не меньше тысячи раз я приходил сюда, а оскомина так и не появилась. Потому что малые родины не приедаются, и все такое. Потому что здешние травы и кочки, тишина с воздухом — все это было мое. И даже страхи здесь, в родном парке, были тоже «родными». Звучит глупо, но так оно все и обстояло. Я и на статейку занятную однажды набрел — про пользу ужасов. Автор там прямо из кожи вон лез, чтобы оправдать восторги, которые испытывает большинство обычных людей при контакте с пугающими произведениями мировой литературы. То есть, вопросы прямо так и формулировались: почему людям нравится пугать других людей? Почему людям нравится бояться? И вывод автор делал самый банальный: потому, что страх — одна из наиболее естественных природных эмоций, и отрицать его роль в развитии человечества — верх невежества. Заканчивал же этот мудрец совсем уж мажорно, убеждая, что страх — это вполне здоровая эмоция — такая же, как любовь, ненависть и зависть. А посему, дорогие читатели, бойтесь не страха, а того, что однажды вы разучитесь бояться, любить, ненавидеть, завидовать. Потому что означать это будет только одно: вы умерли для этого мира и умерли безвозвратно…

Такая вот развеселая статейка. Я даже вырезал ее и под стекло примостил. Рядом с фотографией Цапли. Жаль только сомнений моих она не развеяла. Я-то, по логике автора, был стопроцентно живым землянином — потому что боялся — и еще как!

Книжка на поясе съехала вниз, и, поправив ее, я активно закрутил головой. Глаза поедали пространство, и тоненько тикало в груди — сладко и немного болезненно. Потому что парк снова чуть-чуть изменился. Может, кто и не замечал подобных пустяков, но я эти ежедневные перемены наблюдал отчетливо. Тут обломили ветку, там кто-то землицы себе накопал, а к старым сорочьим да вороньим гнездам прибавилось еще несколько мохнатых шапок.

Вот почему у них такие безобразные гнезда? Нормальные-то птахи стараются — плетут травинку к травинке, все щели затыкают, а эти накидают веточный ворох, умнут кое-как лапами — и готово! В общем, парк постоянно менялся. Когда-то большой и мохнатый от листвы и зарослей — совсем как медведь, в шкуру которого можно было легко зарыться, — теперь он съежился чуть ли не вдвое. Конечно, тайгой мой парк никогда не являлся, но все-таки это было кусочком настоящего леса. Вплоть до того черного дня, когда шустрые градостроители оттяпали от парка хороший ломоть. И не ломоть даже, а добрую половину — с дюжиной классных полян, с моим любимым оврагом, с массой сосен и рощицей кленовых деревьев. Скоренько вырубив «ненужный» лес и зачистив сектор, навезли гравия с плитами и в три-четыре месяца выстроили здоровенный торговый центр — с автостоянкой, с бетонными заездами и серией эскалаторов. Короче, облагодетельствовали. Еще и название дали вполне соответствующее: «АЛЛЕС». Типа, от немецкого: «Всё». Имелось в виду обилие товаров, но я тогда так и перевел для себя: всё — значит, копец и конец. Моим детским воспоминаниям и играм в прятки, прохладным теням и уютным вылазкам в кленовые дебри. На месте полян теперь раскинулась обширная автостоянка — сотни на три-четыре таратаек, а там, где некогда хрустели под ногами сосновые шишки, теперь высилась бетонная громада «АЛЛЕСА». Они и оставшийся парк как следует проредили — срезали все кусты, сровняли бугры и холмики, аккуратно засыпали малейшие ямки. Заросли Иван-чая, клевера и одуванчиков исчезли, вместо них повсюду насадили мелкорослой европейской травки. Пытались еще и деревья расставить в шахматном порядке, но тут у них то ли денег не хватило, то ли терпения. А то получилось бы совсем как в каком-нибудь парке Тюильри. Звучит-то красиво, но кто-нибудь видел этот парк? Я-то его подробно изучал — на фотках, на видео, в форумных описаниях. В общем, не парк, а полная ржачка — все ровненько, по ранжиру, даже количество веточек у деревьев с каждой стороны примерно одинаковое. А главное — все это на каменной площади, и сами деревья не в земле, а в деревянных кадушках! Прямо как в цветочных горшках. Мой дядя как-то на Южном Урале отдыхал, потом рассказывал, что у них там тоже какие-то хитрованы перед выборами по деревне прошлись и все горшки с цветами у населения временно изъяли. А после в землю сажали — прямо перед зданием администрации, чтобы к приезду большого чиновника все было красиво. Выкапывали наспех ямки и прямо с горшками эти цветы туда втыкали. Ну, а потом уж сельчане приходили, отыскивали свое родное и обратно выкапывали. Смех смехом, но и наш парк пытались причесать такой же нелепой гребенкой. Вроде и осталось что-то отдаленно напом