Марат Байпаков

Танаис

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Редактор Евгении Беляниной

Корректор Александра Рябухина

Дизайнер обложки Мария Бангет

© Марат Байпаков, 2018

© Мария Бангет, дизайн обложки, 2018

7 век до нашей эры. Великая Степь. 18-летняя девушка возглавляет военный поход объединённых скифских племен на могущественную державу Чжоу. Сможет ли неопытная скифская армия оказать помощь родственным племенам жунов и переломить ход войны?

18+

ISBN 978-5-4493-0366-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Танаис
2. Глава 1. Гости
3. Глава 2. Жертвоприношение
4. Глава 3. Встреча с послами
5. Глава 4. Разоблачение
6. Глава 5. Прощание с племенем
7. Глава 6. Перебежчик
8. Глава 7. Западня
9. Глава 8. Тризна
10. Глава 9. Секретный разговор с отцом
11. Глава 10. Танаис и озерный край
12. Глава 11. Признание в любви
13. Глава 12. Свадьбы
14. Глава 13. Испытания невест
15. Глава 14. Совещание двухсот
16. Глава 15. Прогулка с медведем
17. Глава 16. Триумф
18. Глава 17. Поединок семерых
19. Глава 18. Выбор пар и танцы
20. Глава 19. Персидский арсенал
21. Глава 20. В гостях у императора Чжоу
22. Глава 21. Война белоголовых
23. Глава 22. Семья Люка
24. Глава 23. Дорожный разговор
25. Глава 24. Сражение свиней
26. Глава 25. Сражение жреца
27. Глава 26. Личная война кузнеца
28. Глава 27. Бой у барабанов
29. Глава 28. Слова кузнеца
30. Глава 29. Слова жреца
31. Глава 30. Мумии
32. Глава 31. Западная столица Чжоу
33. Глава 32. Выкуп
34. Глава 33. Сказ о камне
35. Глава 34. Башня
36. Глава 35. Разговор с агреппеями
37. Глава 36. Схватка племен
38. Глава 37. Сказ о лошади
39. Глава 38. Озеро агреппеев
40. Глава 39. Сказ про любовь
41. Глава 40. Таргетай
42. Глава 41. Новый командир сотни
43. Глава 42. Певцы
44. Глава 43. Генерал Бо-Фу
45. Глава 44. Персы
46. Глава 45. Встреча старых знакомых
47. Глава 46. Пасагга и андрофаги
48. Глава 47. Дед Агар и город Вэнь
49. Глава 48.Трофеи и находки
50. Глава 49. Невеста андрофагов
51. Глава 50. Свадьба вождя андрофагов
52. Глава 51. Лагерь пленных
53. Глава 52. Башня против города
54. Глава 53. Война кротов
55. Глава 55.Танаис и награда
56. Глава 56. Бокин и награда
57. Глава 57. Красная шапка жрицы
58. Глава 58. Разговор двух подруг
59. Глава 59. Подлые гости
60. Глава 60. Штурм города Хаоцзина
61. Глава 61. Сказ о речи деда Агара
62. Глава 62. Лепешка с сыром
63. Глава 63. Сказ о беседе Танаис с императором
64. Глава 64. Корова
65. Глава 65. Чучела
66. Глава 66. Развод
67. Глава 67. Сюань-Ван и Танаис
68. Глава 68. Новоприбывшие
69. Глава 69. Два императора
70. Глава 70. Степные маки
71. Глава 71. Люк и Танаис
72. Глава 72. Свадьбы с Богиней

Тебе, Мать-Богиня

— Но если знаешь наперед… Если все, что рассказала мне, приключится с тобой, тогда объясни мне, зачем выбираешь этот путь?

Раздался шорох падающей меховой накидки. Мужчина встал. Его фигура выглядела сгорбленной. Огонь костра заметался в очаге, неровно вскинулся вверх, поленья треснули. Девушка напротив мужчины тоже медленно встала.

— Отец… — она подняла голову, но не к собеседнику, а в сторону, отводя взгляд. — …Мой дорогой отец. Увидела путь. Свой путь. Так решила за меня судьба. Нет права нарушить…

Мужчина резко поднял руку. Заговорил:

— Есть такое право — право отца. Я…

Его голос спокоен. Темнота ночи не смогла скрыть недовольство. Но не в голосе сквозило недовольство, а в движении плеч.

— Нужна нам. Ты… ты ведешь нас… — Голос мужчины задрожал. — Твои глаза… Сколько раз спасала нас! То ущелье не забуду никогда… и ведь ты… ты знала, что они там! Все мы живы только благодаря тебе… Что будет с нами без тебя?

Он еще сильнее сгорбился. Подавленно вздохнул. Раскинул руки. Сел. Теперь он отвернулся от собеседницы. Казалось, интересовал его только огонь. Костер нервно метался под ветром. Неожиданно стало светло. Тучи открыли полный диск луны.

— Отец. То, что вижу, — не мое. Не твое. И даже не племени. Это воля. Воля Матери-Богини. Я должна… обязана пройти путь…

Девушка говорила, обращаясь уже не к мужчине, словно она беседовала с кем-то еще. Незримым, стоявшим тенью рядом. Луна погасла. Девушка села. Заботливо обеими руками крепко обняла мужчину. От прикосновения тех рук мужчина вздрогнул. Нехотя заговорил.

— Не так представлял тот день. Совсем не так… — тяжело вздохнув, в скорби продолжил: — Возьмемся за приготовления к празднеству? Да? Моя верховная жрица? Встретим особо торжественно? Поднимем трофеи? Так, как дожидаются знатных, в почете, гостей?

Девушка молча одобрительно закивала. Собеседник, медленно повернув к ней голову, ласково спросил:

— Ты и вправду хочешь покинуть нас?

Молчание. Снова яркий лунный свет. Костер затухал. Девичий голос, как песня, легко полетел к звездам.

— Да. Такова воля Богини. Прими, отец, Ее волю… Не мою — Ее волю…

Костер еще раз ярко вспыхнул. Дрогнул и погас. Погас и разговор в ночи.

Глава 1. Гости

Весна. Великая Степь

Утренняя прохлада. Холодная роса на траве. Лучи солнца, спеша стать новым весенним днем, едва коснулись степи. Резкий неожиданный звук — рев трубы. Долгий звук. К ней, призывающей, поспешая, примкнула еще труба. За ней третья, четвертая, пятая. Протяжные звуки в ладном хоре слились в музыку: торжественную, холодную музыку. Тревожащую, злящую. Рев труб, постепенно нарастая, дополнили, вливаясь перебранкой, барабаны. И вдруг на высокой ноте беспокойная музыка труб и барабанов резко прервалась. В тишину влилась флейта. Переливаясь звуками, печалью, сменила злость труб и барабанов. Грусть флейты важно повстречалась с беззаботным теплым солнцем.

Утренний сумрак развеялся. На широкой поляне меж громадных, присыпанных битыми камнями курганов быстро собирались люди. Торопились. Некоторые трудно дышали, словно после бега. Мужчины разных возрастов, женщины, дети. Многочисленное разноголосое племя заняло места на лобном месте поселения. Расселись плотным кругом. Через узкую, петлей, дорогу между расступившихся людей к помосту в центре прошел высокий сутулый мужчина лет сорока. Шел не спеша. Шел молча. В высоком красном уборе. Шел в одиночестве. Никто не сопровождал его. Никто не присоединился к нему. Шел, опираясь на резной, отделанный золотом посох. Шел так, словно нес на плечах огромный груз. Три ступени, пять ступеней, семь. И вот он выше собравшихся. Ступни на уровне устремленных к нему голов. Солнце взяло дневной разбег.

— Приветствую племя. Рад видеть всех вас. Хвала Богам, заботливым небесным покровителям, мы снова встретили светило. День да подарит нам радость. — Закончив с положенным приветствием, мужчина коротко шагнул влево. Четыре стороны света. Четыре шага. Взгляд поверх голов. Вновь говорящий — напротив восходящего весеннего солнца.

— Сегодня… — Мужчина наклонил голову. Затем поднял. Шуба из волчьей шкуры упала с голых плеч. Но он не обратил ровно никакого внимания на утраченную одежду. Наколки, от груди, убегая на плечи, до самых кончиков пальцев, витым узором оплетали сильные руки. Словно протоки одеяния покрывали кожу. Мощь борьбы диковинных зверей на руках мужчины передалась его голосу. Голос этот, сильный, странно задрожал. Задрожал, как хрип раненого зверя. — …Великий день. Великий день, народ. Я, ваш вождь, несу вам, первым, весть. Мать-Богиня решила породнить нас с племенем на дальнем море. Послы того племени явятся скоро к нам. В чудном обличии явятся. Не в собственном…

Шепот удивления тревожным ветром пробежал среди собравшихся. Вождь высоко поднял правую руку с резным посохом — символом власти. Надменно посмотрел, но не на удивленных людей, а куда-то далеко, поверх горизонта, в сторону восхода. После паузы неспешно продолжил речь:

— …Не в своем обличии. Встретим послов, кем бы они ни были. Никто не должен говорить с ними. Только я. Отводите от них глаза. Безмолвствуйте. Повеление то вам…

Вождь ударил посохом о почерневшее дерево помоста. Грусть вложил в последующие слова.

— Послы не уйдут от нас. Послы умрут. Опоим ночью их. Казним. Моя дочь, ваша жрица, отправится в путь к дальнему морю с их головами. Такова воля Богини… — Выждав, продолжил: — Примемся за приготовления к их визиту. Чистите казаны. Подберите скот на угощение…

Мужчина замолчал, словно подавился косточкой.

— …На угощение. Но не им. А вам. Главному богатству племени. В честь Матери-Богини будем пировать.

Вождь резко вздрогнул. Сжал зубы. Нахмурился, ссутулился, став как будто ниже ростом, и сошел с помоста на лобном месте. Толпа молча почтительно расступалась перед ним.

Десятью днями ранее…

— …Мои руки в крови.

На слова, в недовольстве, сквозь зубы сказанные, незамедлительно последовал тем же тоном скорый ответ:

— Вижу, мог про то и не говорить…

Но закончить возражавшему гневный собеседник не дал, прервав его очередным, уже громким, как вопль, восклицанием:

— В невинной крови, хотел тебе сказать! Твоим велением в крови руки мои умылись…

Двое мужчин яростно спорили меж собой. Еще чуть-чуть, и едкий спор сменится дракой. Тот, что стоит слева, похож на плотно набитый мешок с зерном. Тот, что справа, — повыше. Худой. Взъерошенные седые волосы. Спорщики расположились в двух шагах от трупа, обнаженного, беспомощно распростертого на камне. Веревка плотно обвивала шею мужчины с завитой бородой. Убитому было года двадцать три от силы. На шее украшение знати — татуировка — орел с раскрытыми в полете крыльями, и кусок грязной веревки, сломавшей эту шею, — страшным контрастом. Злой крик, как лай собак, мешал приятным вечерним сумеркам влиться в ночь.

— Просто поделим добычу, и всё! — сказал стоявший справа.

Предложение гулом одобрения поддержали восемь крепко сбитых, сидевших на земле, в молодой траве, мужчин. Обветренные лица веселы. Блаженные улыбки блуждают по лицам. Перебранка главарей явно забавляла сидящих. Чуть поодаль лежали их кожаные с красной тесьмой дорожные тюки. Не менее пяти, плотно упакованные заботливой рукой.

— Нет-нет! Добычи мало. Мы довеском повеселиться должны. Почести нам. Вино. Золота… — Тот, что ниже, Мешок с зерном, упрямо тянул свою правду. При ярком слове «золото», сказанным громко, с причмокиванием, вкусно, словно про горячую еду, улыбки разом исчезли с простоватых лиц. Брови сидевших поднялись в удивлении. Уловив искомую перемену настроения слушателей, прищурив хитро глаза, Мешок с зерном крепко ладонью левой руки прикрыл рот высокому.

— …А золото у них… — Мешок с зерном важно обвел взглядом изумленных товарищей. Покачав головой и вновь причмокнув мясистыми губами, продолжал заманивающим тоном: — …От края до края. Во оно как! Золото в реках на шкуры ловят. Сколько нам дадут золотых шкур? Дурачье. — Мешок с зерном выпятил губы. Помолчав, очевидно для важности, уже тише сказал, указывая вытянутой правой рукой на дорожные тюки:

— …Да вся эта добыча… Просто… — задумался, свел брови, подбирая выражение. Улыбнулся и развеселым тоном продолжил вещать: — …Дохлая рыба. Вот что. Вся добыча — дохлая рыба. Шкур золотых нам дадут… — тут Мешок с зерном прикрыл глаза в подсчетах, — …много. Мы им так и скажем: «Послам не должно с пустыми-то руками уходить». В знак дружбы племен положены щедрые, очень щедрые дары. Нам не откажут. Так и скажем: «Дайте нам подношения».

Мешок с зерном важно замолчал. Опустил руку, надулся от важности. Пришел черед остальных участников банды выказать свою жадность. Разными голосами поспешили выкрики:

— Дело рисковое! — то было явно в сомневающейся боязливости сказано.

— Много-много дадут золота! — с твердой надеждой на успех задуманного.

— Лошадей, в породе крепко сложенных, — мечтательным тоном.

— Так как выдать себя-то за послов? — уточняющим, к делу переходящим.

— Согласен, — басовито, решительным.

— Веселья будет много, — глуповато-наивным, уж в совсем недалеких думах.

Мешок с зерном обвел глазами банду. Быстрым проницательным взглядом приметил желаемые искры интереса. Неспешно продолжил, оглашая подробности плана:

— Нашего Длинного переоденем в платье главного посла. Да, Длинный? — сказал с наигранным смехом и, не давая высказать возражения, выкрикнул, опережая: — У-ууу! Молчи, глупец. Наденешь ради нас всех. Я же надену одежду вот того, который у дерева.

Мешок с зерном указал на задушенного юношу лет восемнадцати в шубе из шкур рыси. Труп без обуви. В расшитых кожаных штанах. Тонкие руки, не знавшие тяжкого труда, связаны. Длинные пальцы переломаны. В светлых волосах спеклась кровь. Голубые глаза, не мигая, вглядывались в небо. Красивое мальчишечье лицо портил синий язык, вывалившийся из открытого рта.

— …И третьего смельчака из вас… в привычные одежды озерных. Третий — будто бы проводник от племени озерных. Водное племя наше хорошо им известно. Покажет наши узоры. Попируем. Заберем добычу. Птицей улетим в степь.

Один из восьмерых крепышей с силой пнул ногой труп на камне. Другой, в гордости от содеянного, взял за бороду несчастного, низким голосом ответил за сидящих:

— Дело говоришь. Вот только невесту нам тоже забирать? И что же, нам ее вести к дальнему морю? Или ты и верховную жрицу золотых опечалишь до смерти?

Мешок с зерном сжался. Теперь он ловил иной настрой. Возмущенные голоса окружили его. Руки восьмерых сложились в кулаки, те кулаки сотрясали воздух.

— Святотатство. Одно дело этих. Чужих добрых не жаль. Другое — жрицу, — говоривший мотал головой.

— Нет. Жрицу не убивать! — закрыл глаза, выкрикивая зло.

— Богиня-Мать проклянет нас, — сидевший грозился кулаком. — Нельзя так. Нельзя!

— Невесту надо везти к дальнему морю, — махал руками, обращаясь к соседу.

— А там-то, у дальнего моря, что с нами произведут, когда мы ее доставим? — в далеких думах, злился.

Девять сотоварищей по лихим замыслам, выговорившись, жадно уставились на Мешок с зерном. Тот в раздумьях чесал давно немытые, сальные, с обильной перхотью в черни, волосы. Обдумав, поднял правую руку. Дрожащим от волнения голосом обратился к сидящим:

— Вот что! Отвезем мы ту жрицу известную к дальнему морю. Как полагается, свезем. Не тронем ее.

Сидевшие согласно закивали. Мешок с зерном уже твердым голосом продолжил:

— Вернемся с честно заработанным золотом в племя. Будем… знатью заслуженной в озерном племени. Такой путь. — Тут говоривший рассек воздух правой рукой, словно рубил дерево. — Не пасти нам больше скотину. Править людом будем.

Восемь топоров и худая правая рука поднялись вверх. Соглашение найдено. Радостный вой девяти мужских голосов поднял стаю голодных воронов. Черные птицы, испуганно каркая, перелетели с серых камней на ветви сосен. Уговор банды из водного племени озерных — пернатых не интересовал. Взоры черных глаз лишь на трех трупах. Третий мертвец, крепкого сложения муж с длинной косой, нелепо раскинув ноги, лежал на животе с перерезанным горлом у горной речки.

— Что с трупами делать? — Длинный явно нервничал. Его руки, не находя покоя, гуляли по веревочному поясу, часто перебирая узелки.

— Делать? — Мешок с зерном излучал довольство жизнью. — Вот ты, сумнительный, их и прикопаешь в землю. Будут мертвяки жертвой Подземному Богу. Позовем его к нам в помощь. Больно дерзкий замысел у нас. Сдюжить бы… — Мешок с зерном легко вздохнул. — Жертвы понравятся подземному правителю.

На закате десять подлых людей, сев на лошадей, отправились призраками на юг. К племени золотых рек. Три трупа убиенных послов, стоя, макушками к небу, закопаны подношением Подземному Богу вокруг высокой сосны, что высилась у чистой горной реки. Падальщики не получили человечины.

Глава 2. Жертвоприношение

Пятнадцатью днями позднее…

Утро завершает сны. Звезды нехотя одна за другой проваливаются в рассветную синеву. Диск солнца медленно восходит над степью. Далекая река блестками глади сверкает. Бежит извилистой лентой вод. На высоком кургане, рядом с деревянным помостом, расположился двумя линиями хор мужчин и женщин. Певчие обращены лицами на горы, огибающие овалом серых зубчатых стен курган. Двадцать четыре человека в хоре. Празднично одетые. По двенадцать мужчин и юношей в белых рубахах, черных кожаных штанах и с босыми ногами — в нижней линии. По двенадцать юных девушек, также босых, в высоких остроконечных красных головных уборах, в красных накидках поверх белых платьев — в верхней линии. Ниже хора в ту же сторону овала гор тремя плотными рядами — музыканты. С длинными флейтами из кости — флейтистки, девушки лет пятнадцати. Ниже струнные с семиголосыми арфами, справленными меж двух рогов. Большей частью старики лет тридцати-сорока. Редок тот ряд, как и мало стариков. Последний ряд — мальчишки с бубнами.

Горы. Высокие горы. К ним приготовлял песню хор. Покрытые снегом весны серые камни. Покрытые синими великанами-елями в четыре обхвата. Холодные валуны. Трещины-морщины. Горы торжественны. Надменны. Ни ветерка. Природа, чудится, ждет представления. Птицы молчат.

Без разговоров, привычным порядком вокруг кургана пятнадцать тысяч равнялись. Строились степняки в ровные круги. Первый круг — всадники. Знатные. «Добрые». Направлен справа налево. «Добрые» разбиты на сотни. Каждая сотня с символом рода — цветным матерчатым штандартом на длинном шесте. Штандарт сотни держит командир. Всадников две тысячи. С оружием. Высокие, крепкие мужи. Гордость племени. Доспехи из плотной кожи в несколько слоев, с пластинами из бронзы; изогнутый дугой наборный лук, вложенный в горит, закадычным другом со стрелами; широкий кожаный ремень-пояс с медной, золотой, серебряной или бронзовой пряжкой; высокие островерхие головные уборы из черного или серого войлока. Признак чести. Признак знати. За широким мужским поясом — мерцает боевой бронзой клевец в ножнах из выделанной кожи; длинный кинжал, привязанный к ноге. Второй круг — женщины знати. Его направление — слева направо. Убранные в плотные косы, с цветными лентами, черные и каштановые волосы. Серьги — золотыми гроздьями, шумные браслеты на запястьях. Тонкие пояски с бронзовыми пряжками. В ножнах под левую руку кинжал. Белые, в разноцветную полоску, длинные платья по щиколотку. Завершают наряд сапожки — короткие, из рыжей кожи, в узорах, нашитых аппликацией, повязанные по подошве двумя ремнями.

За знатными — круг пеших воинов. Три тысячи. Мальчишки. Юноши. Уверенные мужчины. Гордые все. По пояс нагие, с клевцом или копьем. Кожаные штаны, пояс-веревка, ботинки. Ряд — справа налево. За этим кругом — женщины воинов. Босые. Платья белые, без полос. Серьги медные. Взявшись за руки, смотрят налево. За рядом женщин пеших воинов — огромный круг мужчин. «Худые». Ремесленники, рыболовы, земледельцы, скотоводы. Вместе с ними их жены. И этот круг смотрит налево. Ноги, ноги людей сминают траву на лугу. Послушно ложится нежным ковром трава. Праздник. Радость витает в рядах. Даже суровые лица знати едва уловимо сияют улыбками. Круг простых же и вовсе не скрывает счастья. Каждый крепко держит руки соседа. Даже ровно в такт дыхание рядов. Обиды, досада, усталость ушли. Единение людей. Столь разных, столь непохожих — даже внешне. Братство. Братство: «худых» и «добрых»; знатных и простых; мужей с заслугами и юношей, давших присягу на верность племени. Племя едино.

С построением кругов закончено. Сквозь ряды ладно правит шаг девушка. Верховная Жрица. Лет семнадцати-восемнадцати. Высокая. Светлая кожа. Волосы смоль, заплетены в косу до земли. Глаза зеленые, большие, подведены краской. Тонкие черты лица. Легкая улыбка алых губ. Летящий шаг. Руки рядов размыкаются, пропуская. Алое двойное платье облачком скользит среди людей к кургану. Высокий островерхий красный головной убор, украшенный оленем в навершии, золотыми стрелами от линии бровей и фигурками животных, виден даже в третьем круге. Выше, выше — и вот она, одна, на вершине кургана.

На помосте со стороны заката в цепях являются три пленника с охраной. Руки связаны за спинами. Маленький, округлый, на кривых ногах, смешно перекатывается, как тюк с зерном. За ним длинный, тощий, как межевая жердь с границы владений племени. Коренастый, широкоплечий, с длинными спутанными космами — не то рыболов, не то скотовод по обличию. Все трое нагие. Идут добровольно. Пьяной походкой, как будто не в себе. Бронзовая цепь прикреплена через обручи на шеях, бренчит в такт шагов: так-так-так.

Два стражника из знати определяют пленных позади верховной жрицы. Медленно и недоверчиво снимают цепь. Но дело странное — пленные стоят. Без трепета. Молча. Стражники толчками, рывком потянув за плечи, роняют пленных на колени, лицами к восходящему солнцу. В почтении перед жрицей склонив голову, стража покидает помост. Девушка снимает платье-накидку. Затем — верх раздельного второго платья. До пояса нагая, поднимает лицо к солнцу. Наколки на руках — бегущие олени, сцепившиеся ногами и рогами. Голая девичья грудь трепещет от волнения. Раздается песня. Песня-молитва летит к восходящему светилу. Громкий теплый голос то поднимается в грусти, то в волнении падет ниц. Флейтисты поддерживают первыми молитву, затем хор, струнные, бубны задают такт. Голоса возвышаются. Эхо гор вторит, троит их пение.

— Богиня-Мать, создательница Мира!

Ты любишь нас, как любим мы тебя!

Ты даришь светлый день и даришь ночь во звездах.

Рождаешь нас с улыбкой, своим законам учишь,

И забираешь, хмурясь, нас, твоих детей.

Танцуешь первой на праздниках средь нас

И в горестях печальных последней плачешь с нами.

Хворь, похищающую души, ты изгоняешь.

Обиды, в мелочах, меж нами, глупыми людьми,

Добротою своей прощаешь и мир нам даришь.

В войне, что мир сменяет, заботою своей, о нас радея,

Ты разум воина даешь: врага тесня, смерть обгонять.

Тебе, Богиня-Мать, молитву мы песнею поем.

Тебя, Богиня-Мать, мы славим в лучах светила.

Нет доброте твоей, Богиня-Мать, предела,

Как нет предела Солнцу в колеснице!

Так пусть же не забудет добротой нас

Свет ярких глаз твоих, Богиня-Мать!

Как день сменяет ночь —

Так мы приходим в мир твой совершенства!

Как ночь сменяет день —

Так мы уходим от тебя к тебе в мир почивших!

Нет доброте твоей конца, Богиня-Мать…

Хор на вершине кургана прекратил пение. То знак для племени. Кольца вокруг кургана пришли в движение. Справа налево — первое, второе — слева направо, третье, как и первое, — справа налево, четвертое, самое огромное, — слева направо. Хор пятнадцати тысяч голосов заставил содрогнуться величавые горы. Песня-молитва, разгоняя утренний туман и зверье, летела в синее с кружевными облаками небо. Ноги в такт отбивают: раз-раз-два-три-три. Руки каждого крепко держат теплые руки соседа. Всадники же в парадных седлах плывут медленнее всех колец. Штандарты с синими, белыми, красными, желтыми, черными полотнищами колышутся, сменяют друг друга.

На вершине ритуального кургана, освященного святостью упокоившихся под ним вождей, жрица извлекла из-за пояса кинжал в ножнах, с навершием-фигуркой оленя, воздела руки к яркому солнцу. Светило увидело бронзу. Медленно, шепча молитву, не отворачиваясь от солнца, жрица сделала три шага назад. Левой рукой сжала волосы первого пленника, правой рукой поднесла кинжал быстро к его горлу. Коротким рывком подняла лицо пленника к себе. Наклонилась к уху пленного, прочла молитву. Выпрямилась. Бронза лезвия заиграла на солнце. Жрица прикрыла левой рукой пленнику глаза. Клинок пропел песню. Кровь хлынула из горла. Жертва упала. Захрипела. Затряслась в судорогах — агония. Вскоре в обеих руках девушки — отрезанные головы. Кровь капает на дерево настила. Третья голова покачивается у ее ног. Жрица снова поет. Поет с племенем, воздев высоко руки к солнцу. Грохот пятнадцати тысяч голосов сотрясает великаны-ели, ручьи, полные талой воды, седые скалы, что, помолодев, распрямляют морщины. Горы. Деревья. Ручьи. Поют молитву. Земля под ногами людей содрогается. Хор впадает в исступление. Счастье единения племени; людей внутри кругов племени; племени с природой, лугом, лесом, камнями. Счастье посетило племя. Слезы радости катятся с глаз даже суровых вожаков. Люди поют. Люди дышат в такт. Ноги танцуют танец: раз-раз-два-три-три. Праздник в честь Матери-Богини завязался…

Глава 3. Встреча с послами

Семью днями ранее…

— Видишь знаки на деревьях? — Длинный вытянул руку в сторону высоких темно-синих великанов-елей. Чужая одежда стесняла движения.

— Нет. Не вижу. — Мешок с зерном тщетно напрягал зрение. Ели, в молчании растопырив лапы-ветви, упорно отказывались давать знаки подлым людям.

— Да вот! Три красные тряпки на той громадине. Ну же! Смотри. Слепец. — Длинный быстро спешился и, прихрамывая, подошел к громадной, в темно-зеленых нарядах, ели, одной из трех, что сестрицами обнимали ветками другу друга. — Там. Вглядись!

— Теперь вижу. Кто слепец? — Мешок с зерном в гневе воззрился на говорившего. Банда весело засмеялась.

Мешок с зерном, заслышав гогот сотоварищей, сперва разозлился, нахмурился, но переменил настроение. Теперь широко улыбался, разделяя настрой дружков. Потирал руки. Три красные тряпки висели, едва заметно, точно на середине крайней справа елки. Вот они, заветные границы края племени золотых рек.

— С этого места — разделимся. Вы семеро возвращайтесь к нашим жертвам Подземному Богу. И ждите нас. Дней через пять, как положено обычаем скифов, двинемся назад к вам. — Мешок с зерном командовал. Голос его звонко летел по редкому лесу. Маленькому человеку, сидящему в дорогом седле на породистой лошади убитого посла, так нравилось управлять, что ни ему, ни его спутникам никак не заметить было пятерых стражников. Мальчишки. Старшему — командиру — едва семнадцать. Племя золотых рек сторожило границы. Опыт горьких потерь, постоянных стычек с соседями, брани с пришлыми издалека грабителями — научил неусыпной бдительности. Последние три дня стражники наблюдали за бандой, скрытые высокой травой, камнями, кустами родной земли. Жадно ловили слова чужаков. Вглядывались в их спящие лица по ночам на беспечных бивуаках. Тощий, самый маленький страж, лет десяти, голый мальчишка, уже скакал к курганам племени. Два дня пути до вождя. Низко пригнувшись, крепко обняв коня. Лук в горите, полном стрел, бьет по спине. Возгласы позади него, озабоченного важным поручением, напротив, полны веселья:

— Попируйте за нас!

— Спьяна не проболтайся!

— Не обмани!

— Без невесты не возвращайтесь!

Семеро бандитов из водного племени, братья по крови, нехотя прощались с главарями. Трое из банды отделили сменных лошадей и, загрузив на них поклажу с посольскими подарками, отправились к племени золотых рек. Отъехав от ели на полет стрелы, Длинный с подозрением оглянулся через плечо.

— Послушай, ты мне скажи, а что будем делать с вот этим? — Длинный достал из-за пазухи сверток тонко выделанной кожи. Повертел в руках. Подкинул, пробуя вес.

— Не знаю. Не нравится — подозрительная штука. Знаки не наши. Так их много, что глаза плутают. — Мешок с зерном замотал головой. Длинный, поиграв, спрятал кожаный свиток за пазуху.

— Дай-ка мне вещицу, — немного подумав, ласково попросил Мешок с зерном. Длинный со вздохом облегчения вложил свиток в протянутую руку.

— Мы… выбросим… дрянь. Вот так, — широко размахнувшись, Мешок с зерном запустил тяжелый свиток в ближайший раскидистый куст. Ветки куста смялись и хрустнули, принимая непрошенный подарок от пришлых лихих людей.

— Ты что?! — Длинный от неожиданности ахнул. Широко открыл глаза. Перегнувшись с седла, намерился найти свиток в кусте. Но Мешок с зерном опередил его и преградил путь конем.

— Я привык к вещи. Пусти, — Длинный горестным тоном, канюча, пытался разжалобить вожака.

— Пропадем мы с ней. Понимаешь? Знаки что-то да и означают. Может, заклинания с проклятиями какими? Не знаем того языка, не ведаем смысла. А посол, жаба болотная, не рассказал ни слова. Утаил под пыткой, — Мешок с зерном гневно блеснул глазами. Послал плевок догонкой в куст. Длинный принял навязанную волю. Разговоры за обидой прекратились. Путь потянулся в молчании. Через полдня троица миновала широкую, шумную водами реку. Холодная, чистая, прозрачная вода, спускаясь с гор, искала в странствиях пристанище. Белые скользкие камни, как глаза со дна реки, настороженно высматривали незнакомцев. Угрюмые серые камни посередине течения, с пеной перечили потоку вод. По глинистым покатым берегам — первые сочные полевые травы. Путники, преодолев воды, на вязкой глине берега остановились и решили поискать новые указатели пути. Никто из них ранее не бывал в соседских краях племени золотых рек. Спешились в раздумьях.

— Ну и? Куда пойдем дальше-то? Зрячий? Видишь тропу? Али узелки какие в метках? — частил обеспокоенно Мешок с зерном. Он ждал ответа не от Длинного, а от третьего спутника. Но тот отмалчивался. — Говорил, что есть тропа. Где она? Тропа твоя?

Длинный и Мешок с зерном смотрели с сожалением назад. Сотоварищи уже далеко. Не нагнать. Путь к племени золотых рек неизвестен. Знаков на ветвях, камней путеводных и поселений тоже нет.

— Пополним запасы воды. — Мешок с зерном, повернувшись к реке, зачерпнул ладонями воду. — Чистая вода. Пока ищешь тропу. Ты-ты! Не стой. Ищи, — продолжал командовать вожак, жадно припадая к чистой воде в ладонях. — Послы же мы. А проводник… Эй, проводник, слышишь меня?

Длинный обернулся. Сильно хлопнул друга по плечу. Мешок вздрогнул и оторвался от воды. Подельник, один из братьев, — мертв. Крепыш-проводник, грудью навалившись, обнял камень на берегу горной реки. Стрела поразила в глаз. Бронзовый наконечник вышиб кусок черепа. Черной веревкой кровь тянулась по кожаному кафтану, ища путь к земле. Точный бросок не дал шанса даже вскрикнуть. Шум говорливой реки заглушил полет стрелы. На поляне перед тихим лиственным лесом из дубов и лип стояли два всадника. Полуголые черные мальчишки-подростки в кожаных штанах. Наизготовку держат короткие изогнутые луки, наведенные стрелами вниз. Ветер зашумел. Река притихла. Сладкий запах липы, прилетев из леса, дурманом смешался со страхом-отчаяньем двух безоружных людей.

— Не убивайте! — вырвался у Длинного жалкий вопль. Подкосились ноги, повалился на колени. Воздел пустые руки в мольбе открытыми ладонями к конным стрелкам.

— Мы послы с дальнего моря… — слабым голоском пискнул Мешок с зерном. Ветер, шаля, унес слова в реку. Всадники ответом беззвучно наставили стрелы на нежданных гостей. Лошади троицы, а теперь уже и двоицы, громко заржали. Животным ясен исход встречи. Белое весеннее солнце погасло в глазах безоружных людей.

— Мы послы!.. — уже громче, страхом наполнив слова, закричал Мешок с зерном. — …Пришли за вашей Верховной Жрицей. Пришли с дарами. Наш вождь полагает породниться с племенем золотых рек. Веруем в Богиню-Мать. Одних с вами предков, Савроматы мы!

— Богиня-Мать, защити! — Длинный сглотнул горькую слюну, плотно закрыл глаза. Смерть вилась кружевным облаком над ними. Запахом ее стал липы цвет.

— Где дары? — раздался твердый голос мальчишки слева.

— Там-там, на лошадях. В торбах. Тех, расписных. — Мешок с зерном указывал на трех навьюченных посольской поклажей лошадей, непочтительно выбрав для жеста левую руку, скорее от страха, чем от дерзости. Длинный не осмеливался подняться с земли. Ужас близкой смерти сделал скуластое лицо мертвенно-бледным.

— Оружие где? — властным тоном вел допрос юнец. Всадники не опускали луки. Бронзовые наконечники стрел наполированным золотом, не пустыми угрозами, обещающе сверкали в полуденном солнце.

— На трех лошадях. Притороченное. В чехлах. Топоры только что. Ножи. Да два меча. Луков с нами нет, — скороговоркой, глотая окончания слов, затараторил с колен Длинный.

Мальчишка-подросток, тот, что говорил, слегка мотнул головой. Остался на месте. Конь под ним заржал. Второй стражник, приняв приказ, свистнул. Сжав губы, крепко обнимая ногами коня, не опуская лука и не сводя в прищуре глаз с незнакомцев, медленным шагом двинулся в сторону послов. Поравнявшись с посольскими лошадьми, ловко скользнул на землю. Лук со стрелой вложил в горит. Оружие незнакомцев перекочевало на спину коня.

— За нами следуйте.

«Послы» далекого племени без возражений подчинились приказу юнца. Мужи, одолев страх, переглянулись. Стряхнув пыль с трясущихся колен, Длинный оседлал коня.

Четверо всадников тронулись в путь. Вороны лихой стаей пировали. Труп проводника, неупокоенный, голый, без головы, остался обнимать камень. Невесело пустились в путь. Уж совсем не так принято степной традицией привечать почетных гостей. Скорее так ведут, военной привычкой, пленных после брани — без уважения, добычей под надзором. Впереди провожатый, следом, на удалении, послы. Далеко позади командир стражи границ племени золотых рек. Мальчишечьи глаза хитро поблескивали, на губах насмешка-улыбка сытого волка. На боку коня, за косу притороченная, свисала отрубленная голова-трофей.

Юноша достал из-за пояса кожаного льняной, расшитый синими узорами мешочек. Из него — короткую дудочку-свирель. Строгого воина больше не стало. Детство вернулось к зоркому командиру стражи золотых рек. Вдохнул полной грудью сладкий липовый воздух. Ласково пробежал пальцами по дырочкам свирели. В спины гостей полетела мелодия. Птичья свадебная перебранка перескакивала с ветки на ветку вековых дубов и лип. Лучами, сквозь листву леса, солнце шутя вглядывалось в гостей.

Сказ о вожде племени золотых рек

— Поведай нам про вашего вождя, — Мешок с зерном с трудом мог смотреть в сторону командира стражи племени золотых рек. Юноша сделал первый разрез кожи около уха на голове убитого проводника.

— Сначала представься, — не прерывая разделки головы, коротко и важно бросил командир. Слова сопроводил взглядом из-под бровей.

— Анахарсис, сын…

Юноша не стал слушать долгое перечисление знатных предков «посла». Сделал второй разрез у другого уха. Сосредоточенно, нахмурившись, снимал кожу с черепа.

— Наш вождь — Скопасис… — Командир стражи замолчал, ловко отделил кожу от черепа. Осмотрел со всех сторон. Улыбнулся. Показал стражнику. Поцеловал лезвие ножа и клацнул языком, удовлетворенный плодом труда. Шмыгнув носом продолжал: — …в чести. Так, как его, еще не уважали вождей. До него… — Отложив кожу в сторону, командир стражи переломил об колено ветки и кинул их в прожорливое пламя костра. Огонь весело побежал по сухому дереву. — …Мой отец часто говаривал: когда на сходе племени выбирали нового вождя, разразился ливень. Прям потоп. Стена воды с небес. Сочли хорошей приметой. Благоволением Богов. Ну, оно так и вышло. Оправдал вождь надежды…

Горящее дерево сильно треснуло. Послы вздрогнули. Командир стражи сдержанно улыбнулся. Карие глаза насмешливой искрой пробежались по гостям.

— …Прошлой весной мы победили отряд персов. Персы шли к нам. Резво шли. Отряд значительный. Все конные. Обоза не было. С ними и смена лошадей. Около десяти тысяч…

— Сколько-сколько? Десять тысяч? — Длинный посол не выдержал и впервые за время пути с реки вступил в разговор. — Никогда не слышали о вторжении, — взглянув на старшего «посла», уточнил: — Проводник не говорил о…

Юноша, казалось, не слушал «послов». Мял с силой белую кожу обеими руками. Разглядывая складки, продолжал:

— …Это наша победа… — Насмешливый рассказчик особенно выделил слова «наша победа» и, важно помолчав, дальше повествовал: — Племя золотых рек не хвастливо. Придет время, и откроем нашу победу…

«Послы» не могли смотреть, как кожа в руках сминается и разминается. Выделка того, что так недавно было лицом их друга, так увлекла рассказчика, что только свист соплеменника вернул его к прерванному повествованию.

— Беглые племена с юга наперебой рассказывали о вторжении. Персы уж очень поспешали. Не становились в привалах подолгу. Оставалось до нас дней десять, около того. Вождь созвал племя. Дал оружие. Вооружил женщин и малых…

— Женщин? — Длинный посол вновь нарушил неспешный ход рассказа и получил болезненный тычок локтем в бок от старшего по рангу «посла».

— …Не знаю, как у вас, у савроматов… — юноша горделиво поднял голову, — а в нашем племени женщины бьются на равных. Некоторые ловчее с секирой. Иные мастерят атаку с копьем. Бьют точно луком.

Второй подросток на тех словах склонил голову. Утер слезу. На грязной щеке остался размашистый след.

— Он… — командир стражи кивнул на подчиненного, — потерял семью. Не стал вождь кликать племена соседей на помощь. Долго, не поспеют — так порешил. Присоединились к нам тысячи две из потесненных персами племен. Набралось тысяч семь с малым воинства. Немедля — порядками походными навстречу персу…

— Ты там был? — «Посол» Анахарсис в удивлении расширил глаза, на лбу сложилась смешная ломаная морщина. Не очень-то смахивал на воителя говоривший о походе. Юноша хоть и высок, но узок в кости.

— И я, и он… — Впервые командир стражи пристально поглядел в глаза старшему «послу». Не прерывая работу, насмешкой заговорил: — В несколько переходов, стало быть, отыскали персов. Враг выставил охранение. Разослал разведчиков. Вот он… — командир стражи правой рукой указал на друга, — первый и перехватил их. Двоих сразу стрелой уложил. Третьего подранком от копья привел. От него, раненого перса, узнали число воинов и их намерения. Той же ночью вождь и сход решили напасть. Перс не ожидал. До нас, по их расчету, переходов с десять. Ночью перебили стражу. Взяли в кольцо спящий лагерь. Вождь надумал покуражиться…

— Покуражиться? Что значит покуражиться? Врагов же много, не до веселья с шутками? — «Послы» удивленно переглянулись. Рассказчик словно и не обратил никакого внимания на замечание. Ухмыльнулся и продолжил мять кожу.

— Продолжай, прошу… — Длинный беспокойно ерзал, словно сидел на открытом пламени костра.

— Никто до него так не делал. А он… — Неожиданно юноша встал во весь рост, отложив в сторону кожу. В правой руке у него появился мех с вином. Вытащив левой рукой деревянную пробку на веревке, медленно в костер полил душистой дугой вино. — …Павшие в брани, вкусите жертв… — Голос юноши дрожал от волнения. Как же странно слышать от него такую интонацию. Налив в правую ладонь вино, он как будто предлагал душистый дар невидимым гостям вокруг. Затем умыл лицо этим подношением. Закупорив плотно бутыль, вернулся к разминанию кожи. Теперь заговорил молчаливый страж границ. Его ломающийся голос, низкий и грубоватый, резал ночь в лесу.

— Вождь приказал взять с собой барабаны. Те, что в дни праздников достают. На повозках четверкой лошадей тащили. Придумал же! — Младший из стражи, похоже, восхищался главой племени. Глаза блестели. Голос становился нежнее на слове «вождь». — Персы спят. А мы как вдарим в барабаны! Горящими стрелами по ним. Стреляли с одной руки, непрерывно, то есть. Такое облако на них разом-то упало! Семь тысяч стрел разом-то! Ох и красотища была! Звезды падали на головы персов. Потом еще и еще. А барабаны-то наши гудят. Сонные. Голые. Как давай бегать по лагерю! Кричать. Да что там, вопили! Ну мы их знай поливаем стрелами, в камне, в кости, в бронзе…

— Не так было. — Командир стражи отложил в сторону кожу. Взялся за чистку черепа. Нож в его руках ловко срезал лицевые мышцы. — Трубы забыл? — поправка, видимо, была серьезной. Младший повел плечами, кивнул, дескать, виноват. Продолжил:

— Были и трубы, в точности как командир сказал. Целый хор труб и барабаны к ним. Персы перепугались. Старшего командира, ну как потом-то поутру выяснилось, персы сами же в панике задавили. Метались по лагерю и задавили спящего. Нашли мы его сплющенного вконец. У роскошного шатра коровьей лепешкой лежал. Похоже, отряд прошелся по нему. Еще последняя стрела не долетела, а вождь наш возглавил атаку. Ударили с четырех сторон одновременно. Отрезали путь к бегству.

— Про знамя скажи… — Командир стражи нежно прервал восторженный сказ.

— Да-да, — младший, соглашаясь на новую поправку, поднял правую руку. — Сейчас. Так вот. Персы попытались составить пеший строй. Их лошади уже разбежались по степи. Три дня мы потом их ловили. Строй тот встретил наши колесницы. То были их «триста храбрейших» — отряд знати. Возничие замешкались и дрогнули перед копьями. Многие там полегли. Мой отец тоже там остался. Ну да, хорошо пожил. Погиб красиво, в битве. На глазах племени. Тридцать ему было… — Рассказчик глубоко вздохнул. Шумно выдохнул. Замолчал. Отвел глаза от костра. Растер что-то по лицу в темноте. — С трех других сторон наши персов теснили. «Триста храбрейших» долго держались. От них и потери в той сечи. Вождь пробился к ним. Взял да и бросил в гущу «трехсот» знамя. Пешие за наше то знамя проломили секирами и клевцами их персидский строй. Дальше была резня. Безумие, так скажу. Бог Войны, верно, наслал. Впали в исступление. Женщины. Наши. Больше мужей свирепствовали. Мстили за колесницы. Верховная Жрица, дочь Вождя… — Прервавшись, подросток в восхищении закатил глаза. Закачал головой как медведь. Наивно, не скрывая влюбленности. Улыбнулись уже втроем. Юный стражник границ Племени, по всему видно, очарован не только вождем, но и Верховной Жрицей: — …Эх! Так она, сам видел, клевцами троих из того отряда знати упокоила… — Подросток, держа обеими руками сухую ветвь, рассекал воздух сверху вниз. Его командир прервал воображаемый бой, забрав ветвь. Ветвь — не то секира, не то клевец — отправилась в пламя костра. — С виду-то она слабая, как тростник, а как до дела доходит, тут держись, равных ей нет! Стрелой, мечом и клевцом. Копье ей только не по душе. Дротик хорошо метнуть не может. Ну да то мелочь. Озорство, как мальчишка она…

Костер вспыхивал, часто мигая-поддакивая неровным огнем, словно что-то говорил с одобрением. Ветер, шушукаясь, шевелил листвой. Постукивал каплями легкий ночной дождь. Свежесть ночи.

— Взяли богатую добычу. Золотом, жалование персов. Оружием в бронзе. Лошадьми — строевыми и тяжеловозами. Никто из персов не ушел. Большей частью там же, той же ночью, положили. Меньшей — выследили днями позже. Персидский отряд сгинул. До единого. Вот так-то! — рассказчик на радостях хлопнул в ладоши. «Послы» сочли долгом повторить его жест. Командир стражи счел долгом последнее слово оставить за собой:

— Трофей поставили, как полагается. Пленных, то раненые были, одно не выжили бы, — в жертву Богам принесли. Тела павших сожгли в погребальном костре, — спокойно, по-мужски, со сдержанной улыбкой, закончил сказ старший.

— Как сказала потом… наша Верховная Жрица, то был не бой. То был танец. Танец племен. И песни для наших Богов. Жертвы понравились Богам. Неделю шел дождь. Не останавливаясь. Реки водой переполнились. Знак свыше! — с восхищением в голосе, нарушив порядок, рискнул добавить мальчишка к концовке старшего.

— Ты вот скажи. Одного в толк взять не могу. — Длинный посол знакомой привычкой заерзал суетливо на шерстяной накидке, снятой с коня. — Почему о такой-то знатной победе никто из соседей ваших не знает? Дело невиданное — в тайне держать такое свершение! Это ж победа ого какая!

— Вождь так постановил, — уклончиво сказал командир стражи. Подумав, все же ответил на заданный вопрос: — Персы придут. Вернутся с еще большими силами. Покуда же враги не знают, где пал их отряд, силы скопим, союз крепкий среди степных племен создадим. Только вот тогда ответим. В тайне, глядишь, несколько лет птицей пролетят.

Дождь усиливался. Капли, частя, заставили разбить палатку. Четверо мужчин сели теснее вокруг огня. Сказ о походе, в тайне сокрытом, о кровавом ночном сражении напрочь отогнал сон. Шум дождя превращался в шум прошлогоднего сражения. Шелест листьев — в крики наступающих. Пламя костра — в пожарище в лагере поверженного врага. Духи погибших воинов незримыми тенями зашли погреться к живым. Призраками иного мира воители слушали, как дела их ратные обращаются в легенду.

Сказ о Верховной Жрице племени золотых рек

— Интересно, за кем мы едем? Невеста и есть Верховная Жрица? — торжественным тоном продолжил беседу «посол».

— Вождь назвал в честь Матери-Богини, одним из ее имен, Танаис. — Командир стражи широко улыбнулся, блеснули белые зубы. Говорить о неведомой послам Танаис доставляло ему видимое наслаждение. Верховная жрица, судя по его восторженным глазам, являлась объектом поголовного поклонения в племени. — Племя ваше савроматское давным-давно в родстве с нами. Три поколения назад посол ваш остался на много лет у нас. Привез дарами дивными виноградную лозу, семиструнную музыку о двух рогах и флейту длинную. Покажу от той лозы-прародительницы виноградники. Вино, разумением моим, не такое как ваше верно-то будет. Ну да кому как. С кислинкой забористой земля наша родит ягоду. Вожди одарили того посла шкурами золотыми. Коноплей доброй, в семенах, для пророста. Ну да ты, посол, знаешь, поди, получше моего…

Лошади вздрогнули. Повернули головы в лес. Фыркнули. Заржали от страха. «Послы» как один схватили из костра горящие ветви. Трясущимися руками подняли над головами. Кто-то крупный зашуршал в кустах. На свет костра вышел зверь. На другой стороне поляны годовалый, еще мелковатый, медведь зарычал и встал на задние лапы. Любопытство привело к огню. Между ним, бурым, и людьми — с десятка два шагов. Командир стражи, не мешкая, выхватил два дротика из футляра на боку коня. Короткие дротики с бронзовым листовидным наконечником на ровном полированном древке из сосны мгновенно пошли в ход. Первый же дротик метким броском поразил легкое и сердце медведя. Зверь мотнул головой. Из раны — черная кровь. Свист — младший из стражи метнул топор. Топор угодил в живот. Вошел по рукоять. Еще свист. Второй дротик вошел глубоко в шею. Раненый прошел несколько шагов. Гортанный рев. Медведь повалился на бок, подломил и сломал древки дротиков. Агония — судороги сотрясали животное. Дикий с хрипом стон умирающего зверя сдвинул с места и привязанных лошадей, и людей.

Напарник с боевым гиканьем и послы с горящими ветками над головами побежали к трофею. Охота закончилась так же быстро, как и началась. Теперь уже торжествующий протяжный вопль младшего из стражи разбудил в лесу остававшееся спящим зверье. Вытащив топор, мальчишка с огромными глазами, полными восторга, скакал вокруг зверя, поочередно то на одной, то на другой ноге. Охотничий трофей! Ценимый трофей — медведь! Право же, такого финала ночи никто не ожидал. Дождь усиливался. Холод начинал пробирать. Четверо мужчин с жаром свежевали зверя. В ход пошли короткие кинжалы. На поляне, в дожде, в траве вскорости сгрудились чистые кости.

— Видишь! Нет, ты видишь! Только помянул имя Верховной Жрицы, как: опа — удача! Самец! Легко дался! Жертвой Богов вышел к нам! Умер легко. Бегать за ним по лесу не пришлось! — Командир стражи в счастье скалился во весь рот. Обеими руками показывал шкуру медведя. Несколько дыр от дротиков и топора нисколько не портили победы. — Хороша же шкура! Прорехи заштопаем. Делов-то.

Без всякого перехода командир стражи помрачнел, вдохнул-выдохнул, отдал шкуру-трофей младшему. Вспомнив о чем-то важном, тенью исчез среди лошадей. Вернулся к костру, бросил в пламя охапку веток. Костер ожил, затрещал, поедая сухоту леса. Над огнем, обращаясь к костру, юноша шепотом читал молитву. Раскрыл мешочек. Семена конопли щедрой струйкой посыпались в огонь. Дождь, обещавший перейти в ливень, стих и прекратился. Теплое сердце медведя последовало в огонь за коноплей. Туда же, довеском, отправились переломанные, окровавленные древки дротиков. Сладкий дымок конопли вперемежку с запахом жареного мяса пробивался сквозь листья к верхушкам деревьев.

Мясо зверя решено не трогать. Оставить на поляне подношением Богам. Белые кости сложили в стороне срубом. Взяли только шкуру и череп. Почерневшее от золы сердце поделили на равные лоскутки. Остывший под весенним дождем разговор зажурчал горной рекой.

— Жрица не женщина. Не человек. Нет. Точно нет!

«Послы», заслышав такие слова, перестали жевать. Младший из стражи в знак согласия со словами командира закивал. Мешок с вином пошел по рукам. Крепкое, неразбавленное, с привкусом полевых трав, слегка терпкое. Темнее крови, туманило головы вино.

— Нет, Жрица — не человек вовсе, говорю же. Никто из племени ее давно за человека не считает, — странными словами продолжал командир стражи прерванный сказ.

— Кто ж тогда она? Нет у нее крови? — после щедрого глотка вина почтительно вставил слово длинный «посол». Утирая усы, увидел красно-фиолетовый след на ладони — вино не очищено от осадка.

— Крови ее никто не видел. Хвала за то Богам. Не о том суждения. Слова Жрицы всегда… — рассказчик выдержал паузу и добавил, подняв правую руку: — …всегда сбываются. — Юноша громко хлопнул в ладоши. — …И днем позже, и годом позже. Племя ждет Ее слов. Жадно так ждет. Не вождь уже главный средь нас, хоть и отец он ей. А главная средь нас — Жрица. Когда возвращались из похода на персов, уложили срезать путь через горы. Степь из-за дождей размыло. Грязь липкая под ногами. Вода сверху, вода снизу. Ну, думали через перевал выйти в нашу долину. Перевал-то тот наш. Занимало переход родственное племя. Приблизились, значит, мы к перевалу… — Рассказчик важно вытянул ноги к костру. Слушатели ждали продолжения. — Жрица запретила идти через перевал. Встала поперек пути воинства на колеснице вождя. Развернула армию. Лагерем стали на холме, там, где указала нам. Неслыханное дело! Заставила ждать чего-то. Принялась молиться. Жертвы принесла. Народ роптал: дескать, жертв уже во множестве принесли. Боги довольны. Спешили, понятно, домой. Дожди льют. Лагерь мокнет. Беглецы, те, что от персов к нам примкнули, открыто возмущались. Порядки наши, традиции им неизвестны были. Это сейчас их не отличить от нас. Но тогда… Вождь заставил прикусить языки. Плети подоставали. Бунт намечался. Что уж там скрывать! Втихую и средь нас разговоры в недовольстве ходили. И тут как обрушится… — юноша сложил ладони раковиной, задул, как в трубу. Звук получился утробно-зловещий, — …стена воды с огромными валунами, деревьями, грязью мимо нас из ущелья. Такой грохот! В степь рекой ушло озеро. Озеро над перевалом заполнилось водой недавних дождей. Напилось дождями, стало быть, озеро. Да и сбежало… — Командир блаженно улыбнулся, потешно закатил глаза. Серьезное лицо так неожиданно разгладилось, сделалось нежным, как одуванчик, что слушатели засмеялись. — Сбежало горное озеро! Не сиделось озеру в горах. Надоело, знать, воду сторожить. Прискучило пасти воду из года в год. Раз! Побег устроило! За компанию утащило озеро и пожитки. Камни да грязь… Мимо нас, с песней в степь, тю-тю, убежало!

Общий смех прервал рассказчика. Длинный посол, свернувшись калачиком, хохотал, лежа на накидке. Старший из «послов» утирал слезы-смешинки.

— Эх-эх! Пошли бы ущельем тем. Да и сгинули бы. Вождь тогда молвил, что там злые духи убитых нами персов обретались. Тех, что мы упокоили без почтения, без ритуалов. Злые духи нам мстили.

— Получается, что Жрица еще и духов зрит? — Старший посол проникся уважением к далекой и незнакомой девушке.

— Видит, само собой. Бунтари из племен, да и те из наших, кто неуважительно о ней шептали… — юноша поднялся. Смахнул грязь со штанов. Оглянулся вокруг. Стоя, в серьезности, продолжил, словно лес внимательно слушал его слова тысячами зеленых ушей-листьев: — …жрицу на руках шесть раз справа налево и шесть раз слева направо вокруг лагеря обнесли. То знак уважения к ней. Командиры ноги ей целовали! Я б тоже тут не стоял, если бы не… Жрица. Признаюсь, роптал тогда. Прости, Мать-Богиня! По молодости грех. Глупостей за здорово-то наговорил. — Юноша сел. Вздохнул. Спутники погрузились в почтительное молчание. Лес в согласии безмолвствовал. — Вот с тех пор племя уложило — Жрица не человек. Жрица, она… — голос перешел на шепот, — она, она и есть сама Богиня-Мать!

— О!

— Ну ты и сказал!

Юноша, махнув рукой на восклицания гостей, твердым тоном продолжал:

— Покровительница племен. Так-то. Наша защитница. Пришла в нужное время. Нас крылом, заботой укрыть от бед. Вот как племя думает. Ну, представь, во что нас озеро превратило бы? Там камни в три моих роста шутейно плавали. Плавали и стукались друг об друга. Как кубки на пиру! Деревья в пять обхватов озеро в щепки играючи на раз разбивало. А глина-то? Глина бы нам рты быстро склеила…

Послы закивали. От них и полетели восклицания:

— Тут и гадать не надо. Ясно.

— Точно, духи персов сдвинули озеро. Они и потоп устроили. Смерти хотели вам. Отмщения.

При слове «отмщение» краска густо залила щеки «послов». Видно, жар костра разогнал кровь. В ту ночь за толками да пересудами никто не уснул. Одиночка-медведь, тайное сражение, сбежавшее озеро, крепкое вино вконец развеяли скуку недавнего холодного дождя.

— Имя как твое, командир стражи? — спросил старший «посол» уже на рассвете. Юноша, завершив положенную молитву Богам, опустив руки, что встречали светило, не оборачиваясь к вопрошающему, негромко ответил:

— Колакс имя мое.

Четверо попутчиков занялись неспешно сборами. В холодных утренних сумерках послы не замечали пары выделанных черепов — белого и желтого, человечьего и звериного. Командир стражи заботливо укладывал в шерсть медвежьей шкуры вычищенные до блеска черепа, покрытые пятнами запекшейся крови наконечники дротиков. Старательно складывал. Обмотал накрепко сверток красной веревкой. Стянул. Украсил затейливым узлом. Впереди неблизкий путь через долину трех золотых рек.

Глава 4. Разоблачение

— …Еще, вождь, твой командир стражи… — сбивчивые слова плутали и запинались друг об друга. «Посол» пристально смотрел в лицо вождю, открывал как рыба рот, но звуки не покидали горла.

— Продолжай. — Властный мужчина лет сорока пригнул голову, вслушиваясь в путанную, давно уже нетрезвую речь «послов». Длинный стол плотно уставлен угощениями. От края до края, вместив тридцать «добрых» мужей.

— …Не оказал должного уважения. Нам, послам могущественного племени. Первое, что он…

Второй «посол» непочтительно прервал речь главного:

— Колаксом назвался.

— Подожди ты… Так вот, первое, что сделал твой командир… — «посол», запнувшись, вновь зашевелил как рыба мясистыми губами.

— Спросил, кто вы?

На заданный насмешкой вопрос вождя «посол» Анахарсис важно вытянул короткую шею. Пьяный румянец, казалось, покрывал его до пят. Всё же, несмотря на туман в голове, твердо продолжил:

— Вождь, выслушай нас. Он убил стрелой друга. Проводника из озерного племени.

— Прям так сразу и убил? — кулаки вождя сжались.

— Проводник без оружия у реки стоял. Слова сказать не успел. Сразу в глаз, насмерть… С дальнего полета, с двухсот шагов. Метко, с твердой руки. Умышленно Колакс твой пустил стрелу. Ну разве так привечают в почете гостей?

Вождь племени золотых рек недоверчиво посмотрел «послу» в глаза. Затем медленно повернул голову. Рослый муж лет тридцати, не теряя важности сана, низко нагнул голову, готовясь исполнить приказ. Русые, недавно вымытые длинные волосы, повязанные синей лентой, благоухали отваром коры ели. Красная рубаха. Клевец из дорогого железа за поясом, обух оружия в резных золотых узорах, золотая же пряха — грифон, расправивший крылья.

— Найти мальчишку Колакса. — Вождь осерчал. В приказе гнев.

— Вождь, в пути он. Возвращается на границу, — последовал ответ. Знатный обменялся взглядом с первым мужем племени.

— Пошли за ним. — Правое веко вождя дернулось и прикрыло глаз.

— Вернем, вождь.

Рослый муж вышел из шатра.

— Вина, послы? Самого лучшего, с настойкой из лесных ягод? — тон с гневного переменился на радостный, приличествующий встрече дорогих гостей.

Виночерпий откупорил мех. Перелил вино в глубокую чашу из золота. Следом откупорил еще один мех, размером поменьше. Из него, высоко подняв, не разбрызгивая, долил в чашу синий раствор. Добавил жидкого меда. Веткой папоротника в чаше закружил ароматную смесь. Обнес гостей, наполнив до краев кубки.

— Ох, и крепкое вино у тебя, вождь! — уважительно закивали послы.

— За обиды посольские… — начал было неуверенно старший из «савроматов».

— Будет вознаграждение. Завтра утром получишь сполна. — Вождь давно ожидал явленного в корысти вопроса. Быстро перехватил нетрезвые слова. Встал. Церемониально, с шумом, обнял послов. Похлопал с силой по плечам. Тридцать мужей знати подняли высоко кубки. Кто медный, кто белый череп врага, кто из серебра, вождь же — из золота.

— За родных послов. Принимаю ваше предложение. Невеста отправится в путь. Савроматы и племя золотых рек сплочены издавна родством. Вы подсобляли нам, и мы не оставались подолгу в долгу. Так было. Так будет!

Стол ломился от праздничных угощений. Кабан, добытый охотой, мясо баранов, мясо лошадей, лепешки из проса, мед горных пчел, запеченные голуби и лесные ягоды. Не до яств только «послам». Хмельные головы склонились. Длинный «посол» раскатисто храпел, подперев щекой блюдо с обглоданными костями кабана.

— Пора. Воздали сполна духам убиенных. Что ж они сделали с вами? Дерзкие людишки озерного племени. Вправду надумали нас одурачить? Уж и не ведал, что озерные имеют таланты в обмане, — подвел итог встречи злым шепотом вождь. Закачал головой. В брезгливости омыл руки в чане с чистой родниковой водой.

На руках и ногах спящих «послов» тем временем туго стягивались ремни.

— Как сыч во тьме. Только что крыльями не машет. — Вождь стоял над телами озерных людей. Мирный храп связанных разбойников тешил собравшихся за столом. До того ж пировали под суровыми взглядами вождя. По уговору, никто из знати не заговорил с прибывшими. Молча суровые люди глотали с нежным мясом чужие похвальбы, запивали сытным супом ложь странных людей про отчаянные схватки со зверьми. Кислили лесными ягодами рассказы о потопах, жаре и прочих невзгодах в дороге дальней. Удивленно, в молчании поднимались брови, когда лились дивные легенды о грифах, стерегущих золото. Конца и края не было терпкому вину и витиеватым россказням «послов».

Теперь же пирующие хохоча предлагали известные виды дознания до правды.

— Вождь, неспешно огнем их проверим.

— Вот-вот, потом сварим в чане.

— Вождь, а дозволь мне! Плетью длинной? Медленно так шкурку сниму.

— Может, на кол посадим?

Вождь молчал, с ответом не спешил — разглядывал «гостей». Разглаживал в раздумьях бороду. Ладонью водил по усам. Закончив с думой, поднял правую руку и проговорил:

— Думаю, племя, знак то. Знак! Дерзкие людишки убивают знатных. Неслыханное дело! Убивают, не страшась. Жизней лишают, зная обычаи родства. Кого положили? Потомков славных савроматских вождей! Поднялась же рука. Боги выбрали «худых» озерных людишек для очень важных вестей. Жадность внушили всесильные Боги, отняли ум, подвели к лихому. — Вождь махнул в сердцах рукой. Выдохнул в потолок. — Грабят и везут их же дары нам! Ну не безумие ли? Были бы живы настоящие савроматы, не отдал бы дочь…

Крики одобрения сказанному неслись со всех сторон. Племя дорожило Жрицей. Застучали гулко пустые кубки-черепа по дереву стола. Тусклый свет факелов, прерываясь, мятежным пламенем выхватывал недовольных.

— Отдал бы другую знатную. Но такой знак! Боги волю кажут нам. Никто в здравом-то уме не посмел на равную дерзость. — Вождь закачал головой. — Выдать себя за знатных! Безумство. Посмотрите на их рожи! Дерюга! Где на лицах складки ума? — Вождь племени золотых рек усмехнулся. — Ни одной наколки «добрых», ни одной завитушки савроматского узора на руках, груди, ногах. Где ж вы видели такую степную знать?

Грозовой раскат смеха тридцати суровых мужчин не смог пробудить связанных «послов».

— Вот что… — Вождь снова взялся за бороду. Нахмурилось властное лицо. — Вернем-ка их, — первый муж племени указал правой рукой на связанных, — жертвой Богам. Это знак нам. Раз в таком образе прибыли божественные вестники, значит, уважим тех, кто послал их к нам. Не пытать их. Боги, покровители наши, обязаны увидеть, что мы приняли весть…

Холодная вода щипала лица. Волной окатила. Еще раз окатила. Ледяной поток разбудил «послов».

— Ты вот мне скажи, Анахарсис…

К холоду и сырости добавился солнечный свет. Полуденное солнце тревожно заглядывало в глаза непрошеных гостей. На высоком помосте, на лобном месте поселения, послы лежали связанные, непокрытыми головами к ногам вождя. Затаив дыхание, вокруг лобного места кругами сидели знатные племени — «добрые» люди. Тысячи голов в островерхих войлочных шапках.

— …Что ж ты, «посол», позволь узнать, выбросил это послание? — Вождь поднял руку с развернутым кожаным свитком. — Вез, вез. Как ты вчера нам поведал? Попомню тебе сейчас. — Вождь поправил на голове высокий красный в золоте убор. — Тонули в реках, мерзли? Зверье всякое хищное вас нежданно тревожило. Столько лишений в странствиях приняли, а тут во владениях наших взял да случаем обронил? Как так, «посол»? В куст облепихи, сказывают, кинул. Чем та облепиха наша тебе, «посол», не приглянулась? — Вождь медленно сел в раскладное кресло, опершись обеими руками о посох. Речь недобрым тоном обратилась в допрос. Племя молчало. Среди мужчин, поджав под себя ноги в штанах, сидели знатные женщины. Знатные степного племени не расставались с оружием никогда. Даже сейчас, вокруг лобного места. Женщины и мужчины привычкой поглаживали с лаской, словно бы живых, клевцы и клинки. Те же, кто был богат бородой, подражая вождю племени, разглаживали волосы.

— Ты, Анахарсис, молви нам, хозяевам этой земли, что там описано? На каком таком языке послание? Зачем ты вез вещь эту нам?

Двое лежащих голых людей издавали звуки, похожие на мычание. Благостное гостеприимство с вином сменилось ледяной водой из кадок. Стража рывками под руки подняла и усадила «послов». Длинный «посол» рыдал, позабыв о достоинстве. Слезы катились по щекам. Смерть совсем где-то рядом коротала время.

— Не наша то вещь! Не наша… — Анахарсис пытался прикрыть наготу. Да вот только было нечем.

— Хорошо. Не буду в споры входить с уважаемым «послом». — Вождь ударил несколько раз посохом в настил. Стража ввела обнаженного, крепко сбитого мужчину.

— Анахарсис, а это, позволь узнать, кто? Только не говори, что ты и его не знаешь. — Вождь посохом, тыльной стороной в бронзе, той, что касается земли, ударил под левый бок пленника. — Знаешь, поведал он нам, дня так два до твоего явления… доброй волей поведал… — Вождь выдержал паузу. Властно взглянул в глаза «послам».

— Послали ваши же сотоварищи следить за вами? Это как понимать, «савроматский посол»? Вы что же, друг другу в банде лихой не доверяете? Озерные люди лгут озерным людям? Перехватили друга вашего в тот же день, как и вас, неуважаемые послы. — Тон вождя племени золотых рек сменился с недоброго, но почтительного, на злой и угрожающий. Резкий переход не сулил снисхождений.

— Вождь, знаешь правду, зачем вопрошаешь нас? — старший из «послов» скинул с плеч спасительный обман.

— Да уж ты не таись — поведай, — примирительным тоном увещевал вождь. — Мы тебя послушаем. Замысел ваш в дерзости немалой — оценим. Так же сочно, ладно, словами сплети, как нам вчера за вином излагал. Племя пришло выслушать вас. Посмотри, сколько достойных людей в рядах… — вождь указал правой рукой на сидевших.

Двое голых пленников огляделись вокруг. Смерть приняла вид тысячи незнакомых глаз. Мужских, женских, юношеских, молодых, насмешливых, хмурых, любопытных. Иголками взглядов впивалась смерть в связанных людей. Холодно, с отчуждением, с четырех сторон надзирала смерть за неудачливыми лгунами. Позор, страх и ужас загнанных зверей являли собой «послы». Они сбивчиво заговорили. Но не так, как вчера. Нет в голосах торжества. Нет надменной лени в растянутых словах. Быстро заговорили. Не подбирая слов. Отчаянно тараторя, как две сороки. Перебивая друг друга. Не делясь порядком степенности. Третий пленник молчал. Склонил голову. Тоска предчувствия неизбежного раздавила плечи, сдавила грудь и приневолила прерывисто дышать. Шепот удивления пробежал по рядам племени. Таких «послов» племя и вправду еще не видывало.

Глава 5. Прощание с племенем

Мужчина лет сорока и девушка лет семнадцати стояли на пороге деревянного сруба. Нежно обнявшись, два близких человека смотрели на догоравший день. Солнце запуталось в дальних горах. Желто-красный диск скрывался за хребтами.

— Полсотни семей решило породниться. Тебя не радует? Столько свадеб весной, — лаской говорит мужчина.

— Радует, — отвечает ему девичий голос.

— Тебя не хотят отпускать. Завтра увидишь, что надумали люди.

Девушка резко обернулась. Убрала его руку с плеча. Теперь она стояла напротив мужчины. Очень близко. Глаза в глаза.

— Твоя работа, отец? — ее голос дрожал.

— Нет. Не моя. Старейшины, командиры, знатные, жрицы, да что там — все! Все, ты слышишь? Поголовно все не хотят отпускать тебя.

Солнце, уходя за новым утром, освещало спокойное лицо мужчины. Глаза сощурены в добрую хитрецу.

— Со мной быстро управилась. Глянем, как справишься с народом. Кто ж отпустит тебя? — Вождь усмехнулся в бороду. — Для них ты Дух Богини в живом теле. Так много сделать для людей и уйти искать счастья у какого-то там дальнего моря? Боюсь, завтра в цепи тебя приоденут, как тех пришлых послов, — улыбка неровно сложилась на суровом лице. Как молодой проросток на старом дереве.

— Не ищу счастья. Счастье здесь, с вами. У огня очага. — Девушка крепко обняла мужчину. Трепала волосы. Так шалят дети малые со старым сторожевым псом. Мужчина не сдавался, упорно тянул свою правду.

— Савроматы проживут славно и без тебя. Уважим их. Обид меж нами не возникнет. Намерились советом «добрых» выслать в обмен за тебя двоих девчат из знати. Те и вызвались… сами. Доброй волей. Такое решение. Цепи приготовляют тебе. Ну, что, предупредил бунтарскую головушку? Не буду перечить воле людей.

Солнце, распутав в кронах деревьев последние лучи, поспешно скрылось за горами. Родные люди разошлись. Вождь отошел шаркающими шагами в почерневший от давности дом. Девушка надела красный головной убор в оленях и с навершием — хищной фигурой грифа в золоте. Медленно направилась, не оглядываясь, к дальнему срубу у ворот деревянного замка.

Замок вождя племени золотых рек запирает центр значительного, в форме капли, острова на реке. Вокруг острова река расходится водами из берегов и разливается озером. Остров порос густым хвойным лесом да колючим облепиховым кустом. Папоротник и коноплю высадили жрицы. Под тенью деревьев, во влажности леса поднимаются целебные белые грибы. Грибы, папоротник, коноплю используют во время обрядов. Еще же коноплю жнут и ткут из нее мастерски рубахи. Мягкие белые рубахи, неотличимые от льняных.

По пологим берегам остров шелестит нетоптаным, в рост человека, камышом. Медленные потоки широкой реки не мешают камышу. Густые спутанные заросли укрывают стражу — все тех же зорких мальчишек с кривыми наборными луками. Лес полон секретов. Высоко на деревьях сбиты скрытые смотровые площадки, столь же пригодные для нападения сверху, сколь и для обзора окрестностей. На южном, северном и западном краях острова прорыты тайные ловушки по берегам. Приготовлены как для охоты на крупного зверя — неотличимые от цвета трав глубокие ямы с заостренными и обожженными жердями-копьями. Только восточный берег гостеприимен — на нем же указатель тропы до замка, высокий, плоский и отесанный плитняк. Путеводный камень сходствует с фигурой воина и виден с противоположного берега. Под ним, огромным, заводят по ночам костер. В ночи в неверном свете звезд может показаться, что из лесу выходит смотром желтый гигант.

На опушке леса, на возвышении рукотворной круглой насыпи, уложен правильный квадрат охранных стен. Острым, неструганным частоколом из вековых елей. Бревна стен замка в обхват плотно поджаты друг другом, без наклона и в ровности сложения. Каждая из сторон замка мерой в тысячу локтей. Главные, восточные, ворота украшены узором: резцом мастера глубоко вырезаны олени. Пред ними три плоских камня — высокий и тесно прижавшиеся к нему два поменьше, братьями малыми, по бокам — стражи ворот. Резервные ворота — на запад. Вымощенная гладкими речными камнями дорога от ворот до ворот разделяет квадрат замка на половины. В центре — сложенный из вязанок ровных ветвей куб высотой в два роста. Куб-святилище Богу Войны венчал железный меч острием в небо. Справа и слева от святилища разновеликие срубы — жилища вождя, жен, охраны, склады припасов и оружия. У срубов гордо реяли штандарты отрядов племени: желтые, красные, синие. Вынесенные по весеннему времени радуют пестротой. На ладно обтесанных полах жилищ — шитые узорами подушки, шкуры, складные кресла и столики, жертвенники.

Главные ворота на восток никогда не затворялись. Ничто не мешало солнцу будить вождя племени. На запад выносили, головой вперед, умерших после положенных традицией обрядов. Малые, резервные, ворота, те, что на запад, держали заколоченными.

По основанию возвышенности с укреплениями замка расположились срубы знати. Кольцами, с разрывами, срубы опоясывают замок. На плоских крышах земля с зеленой травой. Некоторые особо горделивые срубы — совсем черные от времени, иные — свежие, в живой коре, не позднее года набранные. Но ни замок, ни срубы не видны за кронами хвойных.

Ровная тропа от камня-гиганта до замка, достаточной ширины для разъезда двух всадников, петляет среди деревьев. Петли ее неторопливыми изгибами заставляют гостя вдыхать ароматы мяты, лесных трав, цветов и леса. Свет солнца сквозь ветки, разрывая сумрак леса, лишь едва освещает тропу. На половине пути гость острова неожиданно для себя оказывается на ровной круглой площадке, вырубленной меж деревьев. Среди травы бьет чистый родник. Мягкая, с кислинкой на вкус, вода бережно собирается в липовые кадки. Место рождения родника огородили и устлали камнями, сделав глубокую запруду. Наполнив запруду до краев, чистая вода ручьем убегает в лес поперек тропы. Солнце как в зеркале отражается в запруде. Блики света ослепляют после сумрака леса. Источник и даже самая тропа считаются священными для людей племени. Называют запруду нежно: ладошка с водой. В дни празднования новой весны по тропе, совершив омовение в запруде, с песнями, знатные, жрецы и вождь ведут жертвы к алтарям Богов. У камней-стражников приносят жертвы Матери-Богине, у Алтаря Мечу — Богу Папаю.

На острове жительствуют только люди. Гордость и кость племени. Нужно добыть право жить на острове. Племя дарует его только за заслуги. На общем сходе наградой дают новый сруб достойным. Не пускают никакую скотину жить среди священных мест. Даже сторожевых собак. Племя золотых рек богато не только намываемым золотом. Медь тоже в их земле. Железо драгоценное из гор плавят в печах, выбитых в камнях. Но дымные печи для плавки, печи для еды — ниже по течению, в почтительном удалении на противоположном берегу. Черный дым костров ветер уносит прочь от острова. Многочисленная скотина и гордость племени — коренастые, низкорослые, выносливые лошади — пасутся перегонами по долинам да в вечно холодных горах.

И без того щедрая река весной пополнялась дождевой и талой водой. Поднималась уровнем, но остров оставался лодкой среди вешних вод, переполнявших озеро. Летом река отступала, но не теряла глубины, обнажая лишь круглые валуны-пороги на середине вод. Добраться до замка можно было только вплавь. Вода реки мешала скрытому нападению врагов. Странное дело, на острове не водилось гнуса и змей. Хвойные добавляли речному воздуху свежести. Племя золотых рек считало Каплю-остров священным местом и никогда не оставляло надолго замок. Здесь, на земле посредине речных вод, праздновали свадьбы, провожали померших, лечили хворых и молили Богов.

Новое утро занялось суматохой. Топот ног летит с четырех сторон. К замку сходятся люди племени. Знатные — в первых рядах. Немалое собрание заполнило остров. По тропе прибывали мужчины и женщины. Как по обычаю положено, являлись не с пустыми руками — с оружием. За кожаными поясами — кинжалы, мечи, клевцы. Скоро и лес зашумел разноголосицей. Заполнился остров племенем. Несколько тысяч разных людей намереваются стребовать ответ. Тревожный гомон сходствует с жужжанием рассерженного улья пчел. Улей готов решительно отстоять свое.

От растревоженного пчелиного роя, как бы нехотя и через себя, отделяются семеро выборных мужчин и две, в возрасте, женщины, все из знати. Женщины первыми несут в руках священный папоротник, мужчины, позади, как и предсказывал вождь племени, — цепь. Но далеко зайти выборные не успели. В воротах замка угрюмую процессию встретили вождь и верховная жрица.

— Далече замыслили, народ? — Вождь, опираясь на короткий дротик с зазубренным костяным острием для рыбы, разглядывает необычное стечение людей. — Я вот по рыбу… — вождь замолчал выжидающе.

— Не отпустим! — в ответ, без долгих предисловий, с подготовкой, одним голосом — выборные. Женщины кладут на тропу зеленые ветви. Цепь тяжестью бронзы остается сжатой в крепких мужских руках.

— Да? Рыбы-то много. Плавать-то умею. — Вождь улыбается, приоткрыв в улыбке ровные белые зубы.

— Не до шуток, вождь, — в серьезности немедля полетело из толпы.

— Не отпустим! — обеспокоенным хором, повторяясь, поднимают разновеликие голоса.

— Да кого ж не отпустите? — Дротик в ладонях вождя завращался. Медленно, справа налево, буровя землю.

— Жрицу не отдадим верховную, Танаис разлюбезную. Сход племени порешил. Чтимую жрицу Танаис… — какой-то рьяный молодец, крича густым голосом, отважился уточнять за собравшихся.

— Не отдадим! — гулом голосов подхватило и разнеслось по лесу.

Вождь, сощурив глаза, как на яркое солнце, поворачивается к верховной жрице. Девушка одета в торжественный наряд. Ярко-красный высокий головной убор в золоте. Красное платье поверх белого платья. Золотая цепь. Губы твердо поджаты. Гордая осанка. Два шага вперед. Лицом к выборным. Еще два шага вниз по холму. Обходит группу выборных, поднимает ветви папоротника, трогает цепь. Возвращается к воротам. С достоинством снимает головной убор, укладывает у ног ветви линией вниз по склону холма. Достает из ножен в полном молчании кинжал. Сжимает в левой руке черную косу. Коротким резким ходом отрезает косу по пояс.

Толпа ахнула. Тем же, кто, по удаленности, не разглядел происходящего на холме, участливо передают шепотом. Запоздало волнами ахает и лес.

Жрица подняла отрезанную косу над головой. Обводит взглядом людей по холму.

— Народ мой любимый! Дар вам. Берегите. Буду с вами. Всегда! Заботиться буду о вас, где бы ни была! Всегда! После смерти обращусь к вам духом. Обещаю вам! Клянусь!

Первыми отзываются в чувствах женщины. Без стеснения плач полетел вверх к воротам. Пчелиный улей загудел, разворошился, распался на части. Решительность сменилась полным замешательством. Цепь звонкой бронзой пала на тропу.

— Почто нам савроматы! Где они, а где мы! — как перебранкой в ссоре, адресуясь не только к вождю, но и к собранию.

— Нам-то как? — чуть не плача, поверх загрустивших голов голосит густой баритон.

— Ты ж не человек. Ты Богиня! Наша. Мать-Богиня! — крик поднимает какая-то затуманившаяся в растрепанных волнениях женщина, в немалых годах, по голосу судя. Странные слова, в согласии, дважды вторят хором.

— Не можешь покинуть нас! — шаткими голосами отзываются мужчины. Лес ухает недовольными совами. Верховная жрица кладет к ногам отрезанную косу. Надевает убор положенными в церемониях двумя рывками: от живота до глаз и на голову. Улыбается. Вздыхает. Плавно, не спеша, короткими шагами идет вниз по холму к народу племени.

Вождь с нескрываемой грустью следит за красным убором. Соленая вода, так некстати, сквозь ресницы мешает видеть. Расплывается в красно-золотые круги высокий расшитый убор. Покачивается золотыми стрелами среди растрепанных голов да и исчезает в реке восторженных людей.

Глава 6. Перебежчик

Конец зимы. Империя Чжоу. Великий город Шан

— …Народ мой многое в несправедливости претерпел от чжоусцев. Превращают мужчин в рабов. На полях Шан заставляют работать. Принуждают женщин наших. Грабят поборами торговцев. Хотя несхожи мы с вами обличьем, но потомки все ж одних кровей. Родня! Пришлые мы, как и вы. Много поколений назад прибыли с севера, откуда и вы сейчас… — Силой налитый одноглазый воин говорил сбивчиво и торопливо. Лицо справа налево пересек давний шрам, от брови до нижней губы. Уродливый след удара клинка развел части лица багровым рубцом. Оставшийся левый глаз белел, как выкатившееся яйцо. Озирался часто, через слово заглядывал жадно в чужие глаза, пытаясь понять настроение незнакомых правителей могущественного врага.

В шатре, вокруг очага с костром, двадцать командиров, старший из них по власти и званию занимает почетное место в раскладном кресле с золотым тиснением в середине шатра. К нему и обращался перебежчик. Командиры большей же частью стоят, заслоняя ковры и шкуры зверей, развешанные на стенах шатра. Вождь врага молчаливо, не перебивая, слушает. Пригнул голову. Лица не видно за длинными косами каштановых волос — только островерхий черный убор вождя степных племен, с золотыми бегущими оленями да навершием — головой хищной птицы. Муж ворошит костер древком дротика.

— Клянусь честью моего народа! Откроем северные ворота, те, что сохраняем. Ночью, по условленному знаку, отворим. Как увидите огни на башне — выступайте. Отряды ваши захватят стену. Потом спящий город. Ратники же наши с вашей знатью скрытно займут, без штурма, цитадель на горе. По переулкам живо выйдем в тыл охране дворца. Город падет. Обещаю! Падет! Императора Ю-Вана выдайте нам. Обменяем живого или мертвого на щедрый выкуп у сына-наследника. То будет ваша союзная благодарность. Больше ничего не надо. Победа общая…

Вождь поднял правую руку, прерывая поток сбивчивых слов.

— Ладно вещаешь. Замысел твой нам интересен. Быструю победу сулишь? — покачал головой. — Конец войне? Дай обдумать. — Вождь пришлых народов поднял голубые глаза. Твердый, ясный взгляд. Дротик прекратил ворошить угли. Перебежчик намерился было что-то поспешно возразить, однако, осекшись на полуслове, поклонился и вышел из шатра. У очага остался лежать его меч в ножнах.

Как по сговору, двадцать командиров и вождь повернули головы куда-то в темноту шатра. На огонь очага вышла высокая, статная девушка лет восемнадцати. Фигурой как подросток. Зеленые глаза. Черная до пояса коса. Светлое лицо с правильными чертами. Гордые дуги бровей. Нитка сжатых губ. Вооружена: за поясом по обоим бокам два в железе клевца. В несколько слоев воловьей дубленой кожи, с виду простая — без украшений, с накладками из бронзы, — искусно собранная кираса. Черные штаны из кожи вправлены в короткие сапоги. Широкий пояс с золотой пряжкой в виде оскалившейся морды рыси. Обычный воин из женщин знати. Что делать такой на значимом собрании вождей племен и старших командиров?

— Что скажешь, Верховный? — с почтением в вопросе «главнокомандующий» обратился к девушке. Встал с кресла, развернул его, приглашая юную воительницу сесть. Никто из присутствующих не воспротивился столь странному оказанию чести простому воину. Молчание прерывалось треском горящих брусков. Сев в кресло вождя, не спеша развернула кисет из ягнячьей кожи, расшитый мелкими самоцветами. Просыпала семян конопли в огонь.

— Засада, — уверенно ответила дева, именуемая Верховным. Обращаясь к стоящему перед ней вождю, продолжила: — Вождь Уту, то подлый замысел врага. Хотят перебить нас во тьме города.

Дымок от сгоревших семян прозрачным кружевом поднялся к потолку шатра. Девушка смотрела снизу вверх на вождя. Тот задумчиво кивнул, прося продолжения. С разных сторон шатра послышалось одобрением:

— Вот-вот. Нет им доверия. Подлый люд.

— Понапрасну людей положим.

— В лабиринте домов быстро с нами справятся.

— Поди, нагородили капканов посреди улиц, как тогда в Вэнь…

— С крыш камнями закидают.

— Сгинем от рук мальчишек…

— Да не родня они нам!

— Шавки у объедков.

Одобрение вождей и старших командиров не заставило ждать. Единодушие. Сомнений в рядах не было. Подняв правую руку, Уту призвал к тишине.

— Так что предлагаешь, Верховный? — Уту, вопрошая, подобрал крайне уважительную интонацию. Присутствовавшие замолчали. Теперь уже рослые мужи смотрели выжидающе сверху вниз. С интересом к сидящей.

— К нам может вскорости подойти имперская армия Чжоу. Времени особо у нас нет. Город нужно брать. Подкопов под стены не сделаешь, как под Вэнь, — почва в глубине в камнях. Сами знаете, пробовали. Цитадель на скале. Долго будем прорубать породу. — Помолчав, обводя взглядом вождей и командиров, дева-верховный громко добавила, словно намечалось так давно ожидаемое веселье: — Примем предложение. Перехитрим.

Вождь Уту удивленно поднял брови:

— Вот как?

Девушка продолжила решительно, обращаясь к совету вождей и командиров. Зажурчала в ее голосе горная речка:

— Ночью, как откроют ворота, мы, как бы в страхе от прибывающего врага, покинем лагерь. Бросим обоз. Волов. Бросим съестные припасы. Разложим еду на лобном месте. На столах выложим пиршественный ужин. Бросим посреди лагеря казну. Заманчиво раскидаем добро и уйдем. Так же, как мы уже проделали у Хаоцзина. Чжоу есть Чжоу. Те, что укрылись в городе, не обучались у нас под Хаоцзином. Для них то впервой будет…

Смех накрыл волной шатер. Мужи смеялись в голос. Выждав тишины, уже тише, почти шепотом:

— Пойдем, но не на штурм, а прочь от города. Снимем осаду. Шатры. В шатрах укроем отряды в полной готовности. Сделаем четыре ямы в рост, по сторонам. Накроем сверху фашинами. Присыплем землей. Дыры подготовим, чтоб воздух входил. В каждую яму — по сотне тяжеловооруженных из знати с клевцами, секирами, мечами — будут загонять «гостей» к центру. Конные же, с луками, по пять колчанов стрел на каждого, будут ждать двумя отрядами, по две тысячи в каждом, за рекой, в зарослях и в лесу. Отрежут отступление пришлых к городу. Не дадут помочь тем, кто в лагере умрет под нами…

Замечание старшего командира северных племен Нети разорвало паузу в речи Верховного:

— Гляньте-ка, Тишпаку земляной работы привалило. Который то раз?

Хохот накрыл шатер второй волной. Певец Тишпак из рыжеволосых бугинов известен каждому в степной армии. Многими талантами отмечен. Не только голосом явил себя в походе, но и удачными подкопами.

— На живца, значит, возьмем? Снова возьмем? Уже, считай, что в третий раз? Как говорит мой брат Пасагга: «Кто из нас подавится лепешкой с сыром?»

Пасагга, рядом стоящий, заулыбался.

Первый раз ловили на храбрость у стен Вэнь, второй — на золотую «лепешку с сыром» у Хаоцзина, а в этот просто на еду ловим? Воистину Чжоу не научится на войне…

Но девушка перебила вождя:

— Уту достопочтимый, мертвецы Чжоу не смогут поучить Шан, при всем их желании…

Усмешка, как огонек по жухлой траве, пробежала по лицам. Вождь Уту хлопнул в ладони. Прикрыл глаза. Засмеялся. Поначалу сдержанно, а затем и по-мальчишески звонко. Засмеялись в кулаки и старшие командиры.

— Мать-Богиня? Верховный? Волей твоей дошли до стен города Шан. Уж не думал, что брать буду штурмом столицу Чжоу. Счастлив. Благодарю за честь великую.

Вождю лет двадцать пять. Крепкого сложения. Высок. Вытянутое ладное лицо. Нос с горбинкой. Озорные веснушки. Широкая, открытая белозубая улыбка. Смеясь, обнял и прижал с силой рядом стоявшего вождя бугинов. Братские головы дружески сдвинулись.

— Верховный, твои слова так не похожи на пустые прорицания гадалок. Сколько ж ненужных людей надевали святые одежды! Что за божественный дух вселился в твое тело?! Восхищен.

Мужи закивали. В возрасте муж, прихрамывая, выступил к костру. Вождя хурритов не нужно представлять. Дед Агар ответил за собрание:

— Смудрим. Дело-то знакомое. Двадцать дней потеряли у клятого города. Скоро весна. Самое время переломить хребет Чжоу. Выманим крыс из каменного логова. К приходу армии императора город будет пуст.

Вождь Уту обошел очаг. Поднял с настила меч перебежчика. Вынул из ножен. Оглядел до сияния наполированную бронзу. Провел ладонью по острым лезвиям. С ухмылкой оглянув присутствующих, громко крикнул:

— Стража! Зовите перебежчика…

Глава 7. Западня

Покинутой пустыней — лагерь кочевых племен. Не слышно привычных перекличек, бряцанья металла, ржания лошадей, лая-перебранки сторожевых собак — шумы сменил тревожный шорох ветра. Костры без дров угасли. Разноцветные знамена-штандарты, грозно развевавшиеся двадцать томительно долгих дней осады, исчезли. Странное затишье поселилось на заброшенных квадратах полей вокруг крепостных стен. Запах кочевья — пота людей и животных — сменился запахом гари, приносимой ветром со стороны дальнего леса. Тишина удивляла, давила и устрашала.

— Ничего не понимаю. — Грузный, полный мужчина невысокого роста вглядывался в лагерь врага. Свежая одежда — длинное, серое в полоску платье. На голове плоский, блином, убор из шерсти. Накрашенные черной краской брови и ресницы. Золотые украшения на голове, руках, шее. Мелкие черты лица. Бегающие, беспокойные карие глаза. К нему, ласково по-собачьи заглядывая в очи, нагибаясь, жались несколько крепких мужчин. Вид их жалок, впалые щеки, красные глаза. Голодные, уставшие, чумазые.

— Где они? — Толстяк схватил в гневе ближнего согнувшегося в поклоне подчиненного. Желтая от грязи рубаха с треском порвалась от крепкой хватки.

— Что вы стоите? Послать разведчика! Пусть объедет лагерь. Ну же! — С проворством, неожиданным для такого телосложения, толстяк начал спускаться по кривой лестнице с тыльной стороны крепостных стен. Свита последовала за предводителем. Оставив лестницу, толстяк направился к городским воротам.

— Сунь-Ли, ты был у врага? Вправду был у демонов? Не врешь? Договорился с ними?

Одноглазый «перебежчик» ожидал толстяка у ворот. Рослый мужчина съежился. Будучи выше толстяка на голову, разом поник, как трава на ветру.

— Император, как вчера… В точности описал. Император, договор заключили — ночью по знаку раскрыть ворота…

Толстяк обеими руками оттолкнул одноглазого.

— Ворота распахну-у-у-уть! — во весь скрипучий низкий голос резко скомандовал император. Он обращался поверх голов старших командиров к полусотне стражей главных восточных ворот города Шан. Ворота, обитые листами меди, тяжелые, в два роста, отворились без скрипа в петлях, выпуская императора и свиту.

— Зачем готовились? Город перекрыли в баррикадах. Ночь в волнениях провели? — Император впервые просиял. Морщины на лбу разгладились. Вдохнул полной грудью воздух с гарью. Раскинул широко руки, словно для объятий.

— Враги сгинули! Сгинули! — безбородое лицо затряслось в беззвучном смехе. Затряслось и обильное тело правителя. Тем же громким скрипучим голосом в поля с дыхания прокричал:

— Трусы! Нахлебались вдоволь крови Чжоу? Бегите! — Вспомнив о недавнем приказе, резко повернулся. — Генерал Сунь-Ли! Где разведчик? Мне сколько раз повторять? Садись сам на коня! Живо!

Конь появился, ведомый знатными. Белый, отощалый, едва передвигающийся, из последних, не съеденных за время осады. На глазах горожан вчерашний «перебежчик» робко затрусил в недалекий путь, три полета стрелы, до страшного лагеря врага. Стены города наполнялись народом. Женщины, дети, редкие старики. Карабкались по лестницам на крепостные стены, сложенные массивными, плотно подогнанными блоками песчаника. Осажденные махали руками в поля, обнимали друг друга. Плач вперемежку с радостными криками падал с высоты стен. Кошмар войны и голод отступили! Отошли вместе с армией врага.

Потянулось время. Крики радости стихли. Разведчик встал перед первыми шатрами лагеря. Спешился. Взял коня под уздцы. Исчез среди шатров.

— Стража! Видите что-нибудь? — подняв голову к людям на башне ворот, зычно крикнул Император.

— Нет! Сунь-Ли не видно.

Правитель Чжоу не любил ждать. Нервный, нетерпеливый, скорый на суждения, скорый на расправу.

— Собрать отряды! Выступаем. Снесем лагерь! — веселым голосом скомандовал свите. Крики ликования разнеслись эхом по городу. Из мрачных жилищ выходили мужчины с оружием. Перелезали через баррикады из камней и досок. Выстраивались рядами. Под команду ряды собирались в десятки, десятки — в отряды по сотне воинов в каждом. Через открытые ворота речкой колышущихся копий прудились перед крепостными стенами. Один отряд, второй, третий, пятый, десятый, двадцатый.

— Господин, генерал Сунь-Ли вышел из лагеря! Живой! Едет назад, — свесившись с бойницы, рапортовал дозорный. Время снова потянулось. Но потянулось уже радостным ожиданием. Город в нетерпении, охая пересудами на башнях, ждал гонца. Медленно перебирал копытами конь, все норовил сорвать жухлой травы по пути. Сунь-Ли, спешившись, вразвалочку подошел к свите.

— Император! Бросили всё! Обоз тоже бросили. Враги бежали! Боятся прибытия имперской армии! — Сунь-Ли говорил развязно. Неподобающе сану, не как важный начальник в армии. Говорил с набитым ртом. Из-за пазухи холщовой рубахи выступали непонятные бугры. К ногам правителя легла ношеная шуба из лисы.

— Что ты жрешь? — Правитель, морщась, наступил ногой на шубу.

— Там еда, светлейший. Много припасов. Хватит на город. Там есть вино. Ух, дюже крепкое! — В подтверждение слов вынул из-за пазухи просяные лепешки, яблоки, сушеную рыбу. Мех полупустой с вином. Отряды, сосредоточенные у крепостных стен словно бы ожидали этой последней команды. При слове «еда» дисциплина осажденной армии Чжоу покинула нестройные боевые шеренги. Голодные, оборванные, босые мужчины с оружием в руках робко пошли, а потом и вовсе побежали, сверкая пятками, в безнадзорных толпах, к лагерю врага.

Свита спинами подсадила правителя на коня. Император направился в город. Уже сверху надменно скомандовал свите:

— Добычу сложить на площади перед дворцом. Еду не есть. Вино не пить. Поделим среди семей.

Два приближенных с полученными наставлениями отправились догонять нестройные толпы с оружием. Женщины, дети, мужчины принялись разбирать завалы на кривых мощеных улицах. С шумом растаскивали по домам доски. Делили камни из баррикад. Кое-кто из горожан, причитая, вспоминал убытки и затоптанные поля вокруг города. Правитель Чжоу насвистывал веселую мелодию. Раскачивался на попоне. Взад-вперед. Взад-вперед. Улыбался свите. Улыбался встречным. Махал рукой.

Вдруг ужасный рев трубы разорвал счастливую суматоху на улицах города. Рев несся из-за реки. Усиливался, поддержанный еще десятком труб. Зло смеялся в простом переплете сигнала к атаке. Как похоронный гимн, звук труб срывал счастливые улыбки с лиц горожан. Император остановился. Остолбенел. Закрыл глаза. Задержал дыхание, вслушиваясь в перекличку труб. Свита бросилась к воротам.

— В лагере сражение! Наши бегут назад! — Крик дозорного вывел из оцепенения правителя. Конь получил пятками под тощие бока. Широко открытыми от ужаса глазами город смотрел, как из лагеря бежали обуянные страхом, с криками о помощи, их защитники. Им, утратившим в бегстве оружие, наперерез, пуская стрелы на ходу, в клубах пыли неслись отряды лучников. Гиканье, крики, завывания дополнили боевую музыку труб.

— Закрыть ворота! — крикнул Ю-Ван в гневе.

— Император! Там же отряды горожан! — командир стражи ворот отказывался выполнять приказ.

— Им уже не поможешь! Закрыть ворота! — Правитель безнадежно махнул рукой. Стражники навалились на ворота.

К закрывающимся воротам бежал Сунь-Ли. Не он единственный, но ближе к воротам все же был только он. Ворота закрылись сразу за ним.

— Ю-Ван, там мои люди. Разреши выйти с отрядами! Прорвусь к ним. Выведу из лагеря, — генерал сбивчиво дышал, держась руками за бока.

Император спешивался.

— Для тебя — я Повелитель Душ! Отряды не дам! Хочешь умереть? Возьми только свое племя!

Слова падали камнями на голову генерала. Без сочувствия. Без жалости. Шипящий поток слов сквозь зубы. Град кремневых стрел посыпался на башни. Несколько защитников города упали со стен. Поднимая подол платья, брезгливо переступая через умирающих, через лужи крови, император Чжоу подошел к лестнице. Закатав рукава, начал подниматься на крепостные стены. Жерди приставной лестницы скрипели под важным грузом. Одна из ступеней захрустела. Сухое дерево не выдержало нагрузки. Лопнуло. Император Ю-Ван, не удержавшись, повалился с высоты на землю. Возможно, он бы изувечился при падении, если бы не вездесущая свита, на чьи головы и тела Ю-Ван пал.

Сунь-Ли не видел суматохи вокруг правителя. Тенью метался среди домов, собирая остатки своего племени. Часть его отрядов отчаянно сражалась где-то среди пестрых шатров вражеского лагеря. Облака острых стрел поражали несчастных любопытных зевак на стенах. Иные стрелы, перелетев через крыши домов, уже на излете со свистом слепо разили людей на улицах. Вдоль стен лежали вповалку раненые и убитые мужчины, женщины, дети, старики. Хрипы и мольбы о помощи. Баррикады бросили разбирать. Радость сменилась растерянностью.

В короткое время Сунь-Ли смог найти не более тысячи разношерстных добровольцев. Медные ворота вновь распахнулись. Навстречу смерти храбрецы ринулись в атаку. Пики, копья, топоры заметались в проеме башни ворот. Обстрел стен внезапно прекратился по властному призывному сигналу труб. Отряд храбрецов рекой разлился за стенами города Шан. Без построения — плотной толпой. Дико, утробно крича, размахивая над головами оружием, мужи города бежали на всадников. Солнце удивленно смотрело в их широко открытые глаза. Слепило, застилая светом путь. Сухой воздух наполнял глотки. Ненависть и отчаянный всплеск смелости ускоряли их бег. Босые ноги с силой отталкивались от сухой земли. Широкий шаг, прерывистое дыхание. Казалось, люди слились в камень, катящийся с шумом с горы.

Всадники распределились на два отряда. Быстро подались назад. Выученным маневром, двигаясь рысью, перестраивались. По бокам командиры копьями упорядочивали ход. Отряды конных лучников слагались в огромные, вращающиеся в противоположные стороны колеса. Трубачи на конях, стоя в центре жерновов, подняв трубы к солнцу, призывали степное воинство продолжать жатву смерти. Жернова гигантских колес щедро выпустили стрелы в сторону ворот. Два зеленовато-белых облака в гневе перемешались. Пеньем в полете звали смерть на пир. Роем жалящих пчел врезались в бегущих. Серпом под корень подкосили защитников. Камень замедлился и остановил бег. Еще залп. Еще рой. Смерть, расправив крылья, любовалась зрелищем. От отряда осталась едва половина. Конники стреляют посотенно. Не тратя попусту стрел. По две, по три стрелы — молнией настигают жертву. Жернова вращаются. Перемалывают в трупы славу города.

За воротами не осталось никого. Обстрел прекратился за ненадобностью. В поле колосья древков колышет агония тел. Кровь пропитывает сухую землю дороги. Просачивается под камни. Булькает. Запекается черной коркой под жарким солнцем. Стоны жалобно поднимаются к прозрачному синему небу. Ни облачка. Только белое солнце. Смерть собирает урожай душ.

Один лишь одноглазый предводитель безысходной атаки, горбясь, ступает над умирающими. В ослабевшей руке он все еще несет, цепляя за землю наконечником, длинное копье, медленно в одиночестве проходя через смертельные жернова к лагерю.

Ему в сгорбленную спину полетели беззаботные звуки труб кровавых жерновов. Всадники вернулись к прерванному обстрелу крепостных стен. Рассыпаясь на небольшие группы, они, как стаи голодных волков, выискивают добычу. Кривые луки натягиваются и разжимаются. Смерть с любопытной улыбкой оторвалась от груды тел на лугу. Пошла смерть, пританцовывая, к стенам города. Вытянутыми руками скидывает людей с крепостных камней. Тела падают мертвыми яблоками к подножию стен. Часты хлопки ударов умирающих о землю.

Сунь-Ли шел и шел. Слезы стирали грязь с изрубленного лица. Шел, тяжело дыша. Открыв сухой рот. Спотыкаясь. Падая. Вставая. Шел к лагерю. Там, в отдалении, из-за шатров слышались неистовые звуки сечи, крики, звон металла, резкие отрывистые команды. Шатры колыхались. Некоторые, не устояв, падали подрубленными деревьями, накрывая полотнами кожи дерущихся обезумевших воинов. Шум борьбы стихал. Все более и более отдалялся.

Глава 8. Тризна

Окрестности города Шан

Стук топоров в густой ночи, до восхода солнца. Стук топоров в темноте. Шорохи длинной цепочкой. Мычание скотины. Плотницкое дело верное двигало невидимыми во мраке людьми. Стража города забила тревогу. Восточные ворота наполнялись воинами. Предрассветный мрак рассеивался. Протирая заспанные лица, с высоты башен защитники крепости вслушивались в звуки, высматривали темноту. Солнце неспешно показало лучи. Загадка раскрылась.

Вдоль восточной крепостной стены города через равные расстояния высились жерди. Аккуратные, равной длины. Прямая линия жердей. Прочно держали трупы воинов струганные жерди. Жерди прошивали мертвецов через тело и выходили точно из макушки. Впрочем, у большинства мертвецов головы отсутствовали. Полностью нагие, без кожи, красной начинкой тела. Оскопленные трупы обращались к городу. Мучения недавних смертей лесом тел выстроились вдоль стены города.

Посыпались стоны, проклятья, ругань. Скорбный плач с высоких стен вознесся к безучастному белому светилу. Женский разновозрастный плач. Хором голосов сливался в похоронный гимн. Песня безнадежной тоски наводнила слезами до самых краев улицы города Шан. Скорбь водворилась в сердцах горожан. Не опознать в обезображенных телах мужей вдовам, сыновей — матерям. Пересчет трупов сбивался. Одна, две, три тысячи. Три тысячи с малым жердей вздымались немым ужасом к небу. Частый строй несчастных разделанных мертвецов устрашал. Черное воронье, каркая, не веря счастью, пировало человечиной. Шумными стаями слетались птицы к угощению. Никто не отгонял пернатых. Птицы разрывали клювами плоть. Обнажали белые ребра. Терзали безжизненные руки. Клевали висящие веревками ноги. Делили на земле потроха. Растягивали когтистыми лапами кишки.

Позади шеренги безголовых мертвецов, поодаль, на полет стрелы, степные воители на носилки укладывали тела павших товарищей. На ровном поле мужчины торжественным строем внесли десяток героев. Трупы укрыты с головой белыми саванами из человечьей кожи. Расположили мертвых головами на запад. Поджали к груди ноги, сложили ладонями руки. К ногам положили, подношением, их оружие, запас еды в кувшинах — на переход до мира мертвых. В голос, громко, нараспев прочли поминальную молитву Богам и предкам. Место воинов после молитвы заняли нагие и грязные пленные. Голые люди возводят погребальный холм традициями степных племен. Кто был из них кем в прошлой, недавней, вчерашней жизни? Знатным? Торговцем? Пахарем? Кузнецом? Золотых дел мастером? Или жрецом стихий? Их разом всех в стыде уравняла нагота. Связанные за шеи толстой веревкой, передают цепью трясущихся рук кадки с землей. Земля засыпает павших степных воителей. Черным покрывалом. Сухими комьями вперемешку с засохшей травой. Мелким камнем. С головы до ног укрывает ковром легенд павших героев племен.

В оплату тяжких трудов подневольные принимают удары плетьми. Плети часто сыплются на окровавленные спины, плечи, руки. Сыплются в щедрости: со всех сторон ветров. Холм неумолимо растет. К полудню насыпь достигает высоты в пять ростов. На том похоронные работы внезапно останавливаются. Как день противостоит ночи, так навстречу горькому женскому плачу с высоких городских стен — летит веселая песня победы. Походного лагеря степняков за земляными, в окружность, защитными стенами — не стало. Шатры разобраны. Шесты шатров употребили на мертвецов Чжоу. Оставшиеся опоры бивуаков пустили на штурмовые лестницы.

Армия степных племен принялась за боевое построение.

Ровными квадратами сотен равняются племена степняков. Перед квадратом сотни — командир из знати, звание добывший в битвах. Сотни сводятся в тысячи. С правого края тысячи — штандарты-знамена. Разных цветов. С нанесенными черной краской пиктограммами. Вот алые полотнища с зубастой рыбой — «рыбой-удачей» — отряды племени озерных людей, таковых три. Два синих знамени с грифоном, хищно раскрывшим клюв, порасправившим в угрозе оба крыла — отряды массагетов, племени золотых рек, ближних соседей озерных. По правую руку от них реют шесть белых полотнищ с черным черепом — отряды белоголового лесного племени андрофагов — «пожирателей людей». Шесть желтых флагов с головой певчей птицы — отряды агреппеев — племени проводников и толмачей, живущих без оружия (по прежним, понятно, мирным временам). Идущие под коричневыми полотнищами с красной мордой медведя — бугины, живущие ближним югом от андрофагов. Знамен рыжеволосых бугинов, как и их соседей андрофагов, — шесть. Голова в профиль — волка на зеленом фоне — северные, с холодных гор Алтая. Двенадцать северных полотнищ. Хищный черный барс, крадущийся, на красном фоне — хурриты из славного города Хваризама. Тех красных штандартов четыре. Знамена тысяч, числом тридцать пять, поднимаются над полем. Под ветром трепещут полотна, наполняя жизнью рисунки оберегов-тотемов племен. Строгим порядком квадраты тысяч занимают оговоренные места на линии шестов с телами. Позади квадратов колесницы вождей. Любо-дорого видеть первых среди племен в блестящих бронзой и золотом доспехах. Вот Эа, вождь андрофагов, на левом фланге, на правом — любимец степного воинства дед Агар, вождь хурритов, по центру построения — вождь бугинов Пасагга, рядом с братом, вождем северных Уту, позади племени золотых рек и озерных — военным вождем Тайгета. Поодаль от обычных колесниц — особая колесница, в золоте, с главнокомандующим: девушка без оружия и доспехов, в жреческих красных с золотом одеяниях. У верховного вождя племен главный штандарт армии — шитый золотыми нитями бегущий олень на белом полотнище. Вокруг золотой колесницы — на лошадях несколько десятков вестовых для управления штурмом.

Музыка труб, барабанов. Праздник войны у степняков принято приправлять подобающим настроением. Подобающим великому торжеству брани. Грозно. Лихо. Весело. Бесшабашно. Танцем войны. Нет места в сердцах для грусти. Как нет места и для печали. Волшебство узла в жизни мужчин и женщин кочевых племен степи. Праздник смелости. Ритм музыке задают внушительных размеров барабаны. В поперечнике с рост. Воловьей кожей пружинит тугая перепонка. Крепкие толстые стенки вырублены из стволов вековых дубов. Трубы, в меди, длинные. Торжествуя ревут, грозятся смертью врагам в высоких злых нотах. Приятным пополнением меж ними флейты, с нежной грустью-горчинкой. Сливаясь инструментами, волной ожидания накрывает, пьяня, музыка воителей.

Для битвы мужи омылись речной водой, расчесали волосы, у кого борода — подровняли помощью приятелей. Закрасили лица густой рдяной окраской. Густо наносили краску на щеки, лбы — стирали имена. Похожи стали лицами. Нет больше женщин, нет больше и мужчин. То теперь грозные духи войны в боевых шеренгах. Надели чистые наряды — рубахи белые, новые штаны из кожи. Поверх нарядов — многослойные кожаные или холщовые кирасы в бронзовых накладках. Головы венчают шлемы. Знать, заслуженным достоинством, в бронзовой, чешуйками или бычьими копытами сработанной броне, крепленной прочно сухожилиями к кирасе. Копья, дротики не стали брать. Для боя в стесненном пространстве нет лучше топоров, клевцов, мечей, кинжалов. Отряды в тылу — с луками и пращами. Отряды бугинов и андрофагов, жребием выбранные, облачились в тяжелые персидские доспехи, держат огромные щиты с козырьками. Семь тысяч тяжеловооруженных воинов закроют щитами стрелков от обстрела горожан.

Мужчины и женщины улыбаются. Оглядывают соседей. В сражение древней степной традицией уложено идти без обид. Ночью примирились даже те, кто не враждовал. Кто что не поделил — разделил, отдал сотоварищу дорогую вещь. Золотые и серебряные пруты, бруски боевой бронзы, бусы из самоцветных камней, зубы кабанов, шкуры зверей, нарядную одежду, оружие. Обмен на обмен. И дорогая сердцу вещица утекает в соседский походный вместительный мешок. Мгновением позже и тебя одаривают, без жадности, добытым честью трофеем. Рукопожатия крепкие, объятья у костра, дружеские похлопывания по спинам. Глоток вина. Откупоренный мех пошел дальше дарить веселье. Не пьянством слабых разливается вино. Ритуалом единения. Братание и меж союзных степных племен. Имя на имя — и ты в кругу далекого племени, сводным братом, подпеваешь знакомой песне-молитве. Песне войны…

Под полуденным солнцем странной зимы, похожей на теплую осень, воинство разглядывает мощные каменные укрепления столицы Чжоу. В молчании, стоя среди друзей, родственников по крови и обретенных родственников по бранным делам, мужчины и женщины готовятся к представлению. Боги с небес взирают на них. Предки незримыми призраками слетаются на землю. Представление — для Богов в первую очередь, но и не только им. Представление и для живых. Каждый степняк из стоящих в строю смешанных отрядов, жмуря глаза от предвкушения скорого удовольствия, под звуки музыки уже гулял думой воителя где-то там, среди улиц города. Видел себя со стороны героем на танце храбрости. Он или она знают, что подвиги будут оценены по достоинству — странствующие певцы донесут кружевными узорами песен далеким потомкам. Легендами в вечности жить. Вот она, награда из наград. Честолюбие дымом конопли пьянит армию степных племен. Великая Степь приготовилась к штурму столицы Чжоу.

Представление войны завязалось.

Золотом отделанная колесница медленно объезжает армию. Крики приветствия. Поднятые с оружием правые руки встречают легкую гончую повозку, запряженную парой коней. Девушка с гордой осанкой в красном платье. Островерхий красный головной убор в золотых фигурах оленей. Золотые и железные стрелы вделаны в поля убора. Верховная жрица Матери-Богини освящает молитвой идущих на смерть. Губы воителей шевелятся беззвучно в словах благодарности Богине.

— У-у-у-у! У-у-у-у! — Протяжным эхом отзывается боевое приветствие степным Богам в крепостной стене города Шан. Тысячи воителей приливной волной шеренг шагают на штурм. Под прикрытием персидских щитов с козырьками лучники и пращники ведут обстрел. Нескончаемый поток стрел и камней поднимается к стенам. Тучами падает и падает. Дождь ярости сметает смельчаков. Шарики камней, пущенные из пращей, проламывают черепа, выбивают зубы и глаза. Стрелы впиваются ненасытными таежными клещами и выпивают досуха кровь. Меткие стрелки впали в раж. Словно на птиц, сидящих гроздьями на ветках-башнях, охотятся на ополченцев. Защитники крепостных стен редеют. Плотно расставленные щиты и доски не спасают — камни и стрелы падают настилом сверху на головы. С жужжанием влетают в щели. Горящие стрелы поджигают дерево. Костром пылают охранные доски. Жар от них мешает видеть, сушит дыхание, обжигает лица. Углями со стен к ногам атакующих выпадает разрушающееся укрытие горожан.

Падают и падают убитыми защитники города. Калечатся еще до приступа крепости смельчаки. Надежды на быстрое окончание меткого обстрела уныло исчезают. Запасы стрел и камней атакующих пополняются новыми и новыми бездонными тюками метательного оружия. Караван мычащих быков растянутой цепью неспешно подвозит «дары» для города. За дни осады у защитников столицы империи истощились запасы стрел и дротиков. Отвечать взаимностью приходится редко и наверняка. «Взаимность» от городских стрелков безрезультатно натыкается на надежную персидскую броню. Закрытые бронзой козырьки ростовых щитов отражают атаки ополченцев. Длинные лестницы под прикрытием обстрела приставляются к стенам. Муравьями карабкаются степные воители на камни укреплений. Вот уже знамена племен мечутся на стенах. Защитников теснят, скидывают трупы со стен и башен. Бой перекидывается на узкие улицы города. С жалобным скрипом распахиваются обитые медью главные ворота. Неприступная плотина городских укреплений рухнула. В ворота звенящей оружием бронзовой рекой хлынули воители степи. Одержимые бранным безумием, выкрикивают клич к атаке «У-у-у-у!». За ними — второй волной стрелки. Прищурив глаза, стрелки разят в головы защитников города с покатых крыш домов, с высоты поверженных башен и стен. Неистовство сечи овладело армией степняков. Всяк желает принять поединок. Крики командиров правят атаки. Перекошенные бешенством красные лица устрашают нечеловеческим видом.

К чести генерала Сунь-Ли, его радением ополченцы в трудах обрели ратную выучку. Перед главными воротами, на площади, степняков принимают щетиной тяжелых копий для пешего боя. Вытянутыми, в растянутый овал, щитами, мерой от головы до колен, ополченцы прикрывают и себя, и бок соседа. К строю горожан добираются спешащие на выручку добровольцы. Кажется, есть еще шанс у храбрых отстоять осажденный город. Шеренг двадцать у горожан. Возможно, и сладилось бы с обороной, но с захваченных башен и стен по рядам тесных строев горожан агреппеи метко пускают стрелы. Бьют бронзой по открытым шеям и лицам. Протяжное змеиное шипение свистулек, наконечников с дыркой, вызывает трепет. Прикрывая лица руками, со смертным воплем падают наземь искалеченные и убитые. Зажатые соседями, мертвые стоят, уронив головы, на коленях, в шеренгах. Потери стремительно растут. Под ногами горожан лужи крови упокоившихся сотоварищей.

Проколачивают степняки шеренги. Рушат порядки. Хват левой рукой за выставленное копье, резкий присед и сильный косой удар мечом или клевцом по ногам или ступням. Словно солнечные шарики, в лучах яркого светила барабанит по шлемам горожан вычищенное до золотого блеска оружие наступающих. Солнечный шарик, падая на броню, родит три различимых звука: звонкий — металлом о металл, глухой — металлом о кости, пронзительный — крик раненого. Кровь разлетается по сторонам тысячами алых брызг. Хруст переламываемых копий, щитов вливается куплетом в стоны. Горожанам нечего противопоставить ярости слаженных степных атак. Нет у них хитрой бранной думы. Запершись в щитах, придерживаются только обороны. Переламывается дух защитников. Дрожат ополченцы, роняют щиты под натиском клевцов, топоров и мечей степных племен. Поддаются, медленно пятясь в узкие улицы, оставляя за собой убитых и раненых — прочь от утраченных башен и стен. Распадаются спасительные боевые шеренги на бессвязные толпы с оружием. Полуразобранные баррикады не сдерживают атакующих. Нет больше среди защитников властных командиров. Перебиты отчаянные вожаки. Упокоились в атаках гневные храбрецы. Одеяло смертного страха накрывает разбитую армию Чжоу. Надменная музыка барабанов, труб, флейт, не умолкая, давит гордость осажденных. Сменяется торжественная музыка войны дикими криками поверженных. Мольбы о пощаде — последние куплеты той песни Богам. Трупы убиенных на шестах так и не познали отмщения. К закату светила храбрая битва за город Шан бесславно обращается в агонию разобщенных коротких и яростных боев: бой за рынок и торговые склады, бой за арсенал, бой за кузни, бой за емкости с водой, бой за западные кварталы.

Дольше прочих держится в обороне одинокая круглая башня, что напротив северных ворот. Мальчишки, простые уличные мальчишки-торговцы, водоносы, мальчишки, помогавшие отцам в поле, мальчишки-пастухи являют степнякам пример редкостного героизма. Крепко держат, без помощи взрослых мужей, оборону. Огрызаясь, мечут камни. Гордо отказываются сдаваться. Андрофаги плотно обкладывают башню балками крыш, досками полов из соседних домов. Поджигают. Камни башни нагреваются, коптятся и чернеют. В ответ удивленным воителям слышится песнь. Хором, задыхаясь в густом едком сером дыму, мальчишки распевают молитву. Восхваляют тоненькими, ломающимися голосами забывшие их стихии Чжоу. Благодарят за короткую жизнь матерей. Только этим сорванцам летят рукоплескания от воинов степной армии. Откладывается на короткий миг оружие. Завсегда молчаливый вождь андрофагов Эа громко и многими словами обещает умирающим мальчишкам достойное погребение. Поглаживая руками длинную русую косу, вождь восхищенно слушает погребальную песню. С их гибелью и заканчивается борьба.

Представление войны завершается.

Гвардия с правителями — триста знатных лощеных мужей в броне — без боя отходит к цитадели с четырьмя башнями. Укрываются за последними невзятыми воротами города. Сквозь вытянутые бойницы в лучах догорающего солнца оцепеневший император Ю-Ван высматривает жестокое побоище у домов. Тысячами картинок ужаса, молниеносно сменяющими друг друга, смерть скалится поверженному правителю Чжоу. Победа над городом — неизбежная резня побежденных. Воители добивают старых и раненых. Рыдающих женщин за волосы выводят на площадь. Ставят на колени. Вяжут руки. Выносят из домов трофеями добро.

Среди победителей сказывается не более двух десятков ушедших к предкам. Тому счастливому итогу брани готово объяснение у степного воинства — не иначе как Боги лично причастны к победе. Ликующие крики, частые хвалы небесным покровителям, песни, смех победителей раздаются со всех частей города. «Верховный! Верховный!» — странное имя с трепетом, как клятву верности, повторяют воители чаще всего. Девушку в жреческом облачении проносят на носилках по улицам города Шан. Там, где носилки появляются, — раздаются молитвы Матери-Богине. Ночь в набежавших тучах приносит дождь. Холодный пар стелется над теплыми камнями улиц. То первый дождь над городом Шан за зиму. Капли дождя, учащаясь, превращаются в сплошную стену воды. Ливень заботой затушит огни пожаров в поверженном городе. Грязная, кровавая вода через открытые настежь ворота с испуганным шумом убегает прочь из города Шан.

Империя Чжоу прекратила бытие.

Глава 9. Секретный разговор с отцом

Весна. За год до падения города Шан

— Боги! Не верю ушам своим! Без приданого? Замуж? Без приданого? — хоть твердыми словами вождь золотых рек и возражал, но вот тоном сдался в долгом споре с дочерью.

— Отец, прекрати повторять. Прошу. Ну же… — Девушка улыбалась. Сидя расслабленно. Нежно шептала. Как маленькому ребенку. С легким укором. Разговор ее веселил. Румянец густо покрыл щеки.

— Любимую дочь отпускаю на все четыре стороны. — Вождь широко развел руками, сидя в кресле. — С пустыми руками? Да что ж за отец такой? Да что ж за нищее племя? Ни крупинки золота?

— Ты же знаешь, что будет дальше…

В ответ отец замахал руками перед лицом. Так замахал, как отгоняют надоедливый свадебный рой мелкой мошкары.

— Не веришь моим словам? — Танаис с горечью вздохнула. — Неужели, зная меня, полагаешь, что мне вот так хочется стать третьей или пятой чьей-то там савроматской женой? Не доверяешь? Не веришь мне? Ты же мой отец. — Девушка встала. Наклонила голову, пытаясь перехватить убегающий взгляд отца.

— Верю. Скажу, хоть обещал… — Мужчина говорил так, словно бы обессилел бороться со встречным ветром. Но раздосадованное ветром лицо не показал. Поднял правую руку, словно смотреть мешало солнце. — Советом знати после прошлого лета решено — ты будешь новым вождем. Как я помру — ты заступишь. И вдруг…

Девушка удивленно подняла глаза к закопченному деревянному потолку. Как будто чей-то лик там возник. Помолчав, ответила подобранными уважительными словами:

— За тот выбор благодарю племя. Моего брата Савлия пусть выберут они мне на замену. Буду присылать тебе гостинцы. Из далеких краев. Отборные. Каждый подарок проверю. Взвешу. Заверну в ткань…

Предводитель племени, не знавший поражений, поднял на дочь глаза. Брови сошлись на переносице. Внимательно слушал отец.

— …Ты те гостинцы рассели, отец, с умом. Между нашими родами. Дай гостинцам степной закон. Перешей их под нас. Свободы не давай, но и не обижай почем зря. Пусть смешаются с нами. Растворятся в нас, — девушка подошла к сидящему. Взяла в правую ладонь густую черную бороду с частыми серебристыми нитками, — …позабудут прошлое близкое. Остальные, те, что похуже, из меди, приберу себе — слеплю новое племя. Ты не возражаешь, вождь племени золотых рек?

— Пугаешь ты меня… Даже не стыдно признаться… Присылай… — отец говорил с дочерью почтительным тоном, как будто та была старше его, и намного.

— Не обидишь их? — Девушка длинными пальцами левой руки, как гребнем расчесывала бороду от щек и подбородка до последних завитушек на краях. Мужчина не сопротивлялся гребню. Зажмурил глаза. Блаженством разгладилось лицо. — Обещаешь?

— Клятву даю, — сказал вождь шепотом, но твердо.

— Укрепим новой кровью наше племя?

Ответом отец еще крепче зажмурил глаза. Нитки морщин хитрой паутиной разбежались по углам глаз. — Да? — Крепкое тело расслабилось. Ладони разжались. Пальцы выпрямились. Нега овладела вождем.

— С новой силой объединишь под нами племя озерных людей. Справедливо. Станут частью народа нашего достойные из них. Остальных же… Тех, у кого труха вместо души… их знатных и вождя… отправим в последний путь по воде.

— Продолжай… — едва слышимым шепотом отвечал отец, следуя за думами дочери.

— …Расширь морские солеварни. Увеличь промысел. Мои гостинцы из краев далеких. Получи их и пристрой к делу. Копи боевой металл. Готовь, любимый отец, силы для наших «друзей» с юга. — Девушка говорила слова мягко, нежно. Гребень руки замедленно расчесывал бороду. Улыбка блаженства исчезла с лица вождя — губы собрались в прямую нитку. Черты стали подчеркнуто строгими.

— Да, Мать-Богиня. Выполню наказ твой. Дума ясна твоя, — голос отца нес крайне учтивую интонацию. Девушка мягко поцеловала в лоб отца. Медленно вышла. Полуденный сон объял отдыхом вождя…

Утром следующего дня, в суматохе приготовлений к отъезду, девушка, выждав подходящий момент, крепко взяла за рукав отца. Под знаменами — никого, кроме них двоих.

— Отец, заберу двоих? Возглавлю отряд, тот, что отправляешь на сбор, к алтайским горам?

— Хоть десятерых. Отряд сам порешил с тобой попутно пойти. Без твоего на то согласия. — Вождь с ироничным укором посмотрел на дочь. Еще года два назад, на общем сходе, по зову вождя северных племен со священных Алтайских гор ближние и дальние племена постановили выступить в поход на империю Чжоу. Родственные племена степных жунов, предчувствуя неминуемую и уже близкую войну, терпя мелкие приграничные обиды от Чжоу, обратились послами к Таргетаю, вождю северных. Задумка похода степных племен сложилась в планируемом коротком, разведкой, нашествии. Проверить бранью силу империи Чжоу. Пожечь пограничные селения. И уйти обдумывать большую войну. Не было у вождей степных племен намерения, не зная сил врага, ввязываться в затяжную брань. Потому выдвигались в поход лишь легкие силы — молодь племен пятнадцати — двадцати годов отроду. Молодь опасная, горячая и неопытная. Старшими командирами к запальчивым юнцам порешили приставить зрелых, из знати. Костяк проверенных воинов двадцати — двадцати пяти годов оставался в племенах, про запас.

Поход дальний, в неохотку, откладывался по разным, сменявшим одна другую, причинам. То совсем некстати смертью вождей андрофагов и бугинов, то войной с соседями с крайнего севера: бился с ними верховный вождь похода Таргетай. Однако ж частый обмен прошлым летом значимыми послами вновь и вновь подтверждал намерения. С зимы принялись за подготовку. Выбрали достойных, снарядили оружием, отложили провизию. В этот же год, без проволочек, степные племена сдвинулись с насиженных мест.

Отряд племени золотых рек насчитывал две тысячи конных, два десятка легких колесниц, под двух воинов каждая, обоз в пятьдесят двухосных телег с парой добрых волов в каждой. Отряд не только что из молоди. Мужи старшего возраста нескрываемо жаждали приключений. Прошлое лето в короткой бравой войне взбаламутило застоявшуюся кровь. Ратные подвиги за короткое время подняли семьи из «худых». Добыча пополнила и без того богатую казну племени. Разошлись трофеи равными долями по родам. Бронзой чужого оружия обвесили люди стены своих домов. В медных котлах с правильными линиями персидских узоров варили еду над очагами. Золотые и серебряные монеты переплавили в привычные звериным стилем украшения. Многим теперь в пересудах у очагов, оседлая, покойная, в сытости жизнь казалась серыми исподниками праздника.

Силы в поход снарядили значительные для племени. Пеших и часть молодой знати, к горшему их жребию, решили на сходе не отсылать. Воители нужны и для защиты обширных владений. Военная кампания союзных племен могла затянуться и на несколько долгих лет. Равноправных женщин массагеты готовили не хуже, чем мужчин владеть сподручным оружием. Особо бойкие на драку девицы пополнили отряд. Сотни три гордячек, большей частью из «худых», под одобрение старейшин полировали наборные луки. Сбивало стрелы. Резон гордячек в азарте прост — стать «добрыми» — знатными племени, по возвращении из похода. Оставшиеся же в спокойствии наряженные да накрашенные степнячки смогли бы без особого труда отстоять домашнее. Однако остаться совсем без мужей племя не могло.

— Отец. Заберу в попутчики командира стражи границ Колакса? Жрицу Тайгету?

Вождь нахмурился:

— Ну, положим, один из попутчиков совсем мальчишка. Юнец. Хотя и храбрый… — качнул неодобрительно головой… — Явно влюблен по уши в тебя. Должен был остаться на пределах. Кожа да кости. Зелено яблоко. Разве такое-то добро берут в дорогу дальнюю? Все на дудочке играет. Есть и зрелые, в соке мужи. Эх-эх, да что там говорить — забирай!

— Мой выбор, отец…

Вождь поднял правую руку, прерывая намечаемые дочерью возражения.

— Да? А что, мне как отцу и возразить нельзя? Кстати, неразлучная подруга вызвалась разменяться за тебя в свадьбе. — Отец перехватил удивленный взгляд дочери. — Не говорил? Нет? Брови так-то не поднимай. Ну вот ты и знаешь… — Отец с хитринкой улыбнулся. — Тоже без тебя не сидится дивчине. Что ж, душевный выбор попутчиков. Ни дать ни взять! Телами не спасут, но хоть за преданность поручиться можно.

Тайгета и вправду давняя подруга верховной жрицы. Связывала двух девушек-погодок нить в узелках дружбы.

Сказ о Тайгете

Начиналась девичья дружба с соперничества. Как и положено, мерились силенками девчонки. Обычное сравнение нарядов или причесок переходило в их случае в неприкрытую девичью войну. До самого избрания на круге старейшин родов вождем племени Скопасиса Тайгета высоко мерила неприметную девушку. Танаис росла с запозданием. Была тонка в кости. Тайгета напротив — крепка. Силой не уступит иному парню. Обошли болезни стороной Тайгету. Веснушки разбегались по щекам. Превращалась в светловолосую красавицу с глазами цвета неба. Чему завидовала соседская дочь, не понять — равны и знатностью, но досаждала как могла. Бывало, и ком липкой грязи запустит. И драку исподтишка устроит. А за волосы потягать, так при каждом удобном случае. Танаис отвечала взаимностью. Царапала противницу, кусала до крови. Бывало, и камень пустит, палкой замахнется. Да только силы не равны. Частенько синь то под одним, то под другим глазом вызревала до желтка яйца. С возрастанием влияния Скопасиса Тайгету старшие урезонили, и частые драки превратились в едкую перебранку. Слово за слово. Щедрым обменом. Пожеланиями «Засни и не проснись» после ненавидящих взглядов сверху вниз провожали и встречали друг друга. Чуть позже добавилось, привычкой, к надменному взгляду — «Дай посмеяться — упади с коня». Перебранки злословием продолжались.

Но лишь до злополучного утра.

В то заурядное летнее утро, помогая двум жрицам собирать лечебную траву, Тайгета далеко зашла в луг. Где, споткнувшись о горячий камень, и встретилась с дремавшей гадюкой. Со страха ползучая укусила выше лодыжки. Тайгета растерялась. Громко закричала. Выронила охапку душистых трав с корешками и стеблями. Жить бы ей осталось недолго, если бы рядом случаем не оказалось Танаис. На крик вернулась. Завсегдашняя противница действовала умело. Без проволочек обоими руками пережала ногу выше укуса широким поясом. Высосала кровь с ядом. Долго тянула кровь из ранок, не разжимая зубов. Торжествуя, встала, подбоченясь. Сплюнула ядовитую слюну. Так по-мальчишески пустила слюну, что уже далеко после того дня Тайгета называла Танаис не иначе как пацаном. Тайгета запомнила навсегда то холодеющее солнце, светившее через волосы бывшего врага. Торжествующую над ней, лежащей в траве, Танаис. Шла с того луга, прихрамывая на укус, опираясь на слабое плечо новой подруги. Яд все ж подействовал, но не убил. После скорого выздоровления Тайгета пополнила игрушками дом Скопасиса. Быстро перекочевал к новой владелице бронзовый нож с тигром-рукоятью, медное зеркальце грифоном.

Перемену заметили быстро. Прежние проделки напрочь позабыты. Вместо «Засни и не проснись» — секретный жест уверением в дружбе — хлопок сжатого кулака там, где сердце. Вместо мрачных взглядов сверху вниз — улыбки. Вместо тумаков да липкой грязи — долгие перешептывания-посиделки у костров. Ну а то, что надето на Тайгете, враз могло оказаться на Танаис.

Две девицы-главаря сколотили ватагу детворы. Лукавым девичьим умам нашлись восторженные подражатели. Злословию пришел конец. Вето наложили и на вражду. Дружбой ловили птиц в силки. Били рыбу гарпунами. На резвом скаку обменивались шариком из шкур. Рыли капканы на кабанов. Для бурной радости ватаге хватало и вида достойных трофеев. На тоненьких загорелых шеях висели амулеты — образы Бога Войны — клыки кабанов.

Веселые проделки вскорости приобрели оттенок взрослости. Борьба нагишом в курдючном сале, в манере воинов, на дальнем лугу, что у плавильных печей. Удивленные мужчины племени широченными глазами, пораскрыв рты, высматривали, как две девчонки строили пешим строем несмышленую детвору. Вручали поименно, как честь заслуженную, палки, туго перемотанные шерстью. Мотали на головушки тряпки-шлемы. Звонкими голосами жребием разделяли на слаженные десятки желающих. Два отряда с синим и красным знаменами неспешно, не абы как, а четким строем, под дудочки сходились в танце войны. С регулярностью разворачивавшиеся сражения собирали толпы зрителей. Взрослые в азарте делали ставки. Бои не насмерть. Бои понарошку. Лежачих не трогали. Отступавших не преследовали. Дальше игры, в обиды, не заходили. Зубы да глаза берегли. Обидчивых из рядов выводили, окатывали водой. В стороне, глаза в глаза, учили разуму состязания.

Призом за победу назначались неизменно две овцы. Резали под молитву, разделывали, готовили тайным, полюбившимся рецептом — с ягодами и яблоками, рагу и тут же вместе пировали сражавшиеся команды. Однако и на детском пиру порядились взрослые порядки. «Вожди» — во главе. По правую руку выигравшего «вождя» — предводителя детворы — его чинно подбочась сидящий отряд. Победители поедают мясо первыми. Проигравших же поединок, не в обиде, потчуют остатком. За пиром — хором песни, считалки, смех, прибаутки, обсуждение красочных моментов былого состязания и отличившихся героев.

А вот «Дай посмеяться — упади с коня» выдалось. Горечью полыни сбылось. Теперь счет дружбы перешел к Тайгете. Танаис, погнавшись за зайцем на том же злополучном лугу, упала с коня. Кувыркаясь в траве, об подлый камень сломала правую руку, неловко пытаясь защититься при падении. Кости скривились дугой под кожей. Острая боль затуманила глаза. И подруга нашлась. Накрепко привязала обвисшую руку к колчану личным поясом. Бережно, обнявши сзади, на коне, с прибаутками-утешениями на ушко, доставила в племя. Руку выровняла жрица.

Дружба девушек срослась, как переломанные кости. Где Танаис — там и Тайгета тенью. Тенью в охоте. Тенью в ритуальных танцах. Повзрослев, схоронив младших брата и сестру, Тайгета подалась, вслед за Танаис, в жрицы. Тут и сгодилась твердая рука. Нашлась особого сорта нежность у Тайгеты. Страждущим помощи лечила зубы, секла нарывы, правила кости, сращивала частые переломы. Дружба меж людьми являет себя множеством оттенков. Тайгета и Танаис дружили как-то по-мужски. Одним взглядом на мир…

Провожать Танаис собрался весь народ. Пришли в чистых белых рубахах навыпуск, воздали почести Верховной Жрице. Знатные понесли ее на руках с мрачными лицами, по тропе от замка до камня-великана. Переправили на лодке, как сокровище, на другой берег. Там тороватой слезой встретили простые. Гвалт стоял как на птичьем берегу. Заверения в любви немедленно последовали, как только увидели люди девушку. Без криков «Не пустим!» не обошлось.

Отряд мужей и дев скомканно, словно стыдясь проявлений слабости, с чересчур уж суровыми лицами, многоголосьем начал прощаться с племенем. Проводы невесты совпали с проводами отряда в поход. Плач, пожелания удачи, объятья до хруста костей, крепкие со щелчками поцелуи в губы, до заливистого хохота неприличные шутки в дорогу — смешались горько-сладким вином.

Подвели к Танаис запряженную серыми в яблоках конями, золотом по дереву отделанную колесницу — вождь чуть не силой настоял на даре. Две тысячи степняков и степнячек, с обозом, с флагами, ручьем пустились в путь к великому озеру, сопровождая верховную жрицу племени. Подминая молодую весеннюю траву, не оглядываясь назад, с легким сердцем заскрипели колеса. Им вслед, окрыляя поддержкой, летела песня нестройным хором знакомых голосов. Родная, милая сердцу долина в кольце гор осталась далеко позади.

Глава 10. Танаис и озерный край

— Наше племя не добывает имущество разбоем. Но и не порицаем мы тех, кто ищет, так скажем… — вождь озерного племени довольно хмыкнул в накладную бороду из крашеной конопли, — удачу на стороне…

Черная борода задергалась в громком хохоте. Двумя бечевками ее крепеж уходил за накладной парик из конского волоса. Поправив головной убор — красную остроконечную шляпу, расшитую мелкими золотыми шариками, — серьезный муж в летах важно, нараспев продолжил:

— Соль, рыба, медь — промысел наш. Обменом живем. У вас меной золото, железо, просо. Роднились с вами. Давно то было. Могуществом равны. Вам ли, достопочтимым соседям, не знать? До тех же, кто разбойничает, дела нет. Убийство послов степных — спору нет — весомый грех. Оставшуюся банду выловим. Накажем, если они все еще там обретаются, где ты сказывала. — Правая рука обещанием поднялась к небу.

Танаис в походной одежде. Кожаные штаны, поверх плотный кафтан. Короткие сапоги. На голове шапочка. За поясом богатый железный клевец и золотом отделанный кинжал. Запыленный с дороги, костюм так не подходил для встречи с вождем соседского племени. Но вождь не обращал внимания на мелочи посольского этикета. Откровенное беспокойство не покидало высушенного белокожего пятидесятилетнего мудреца. Вокруг любомудра, правившего жизнью озерного края, восседали на щитах почти все знатные племени. Для встречи с важным гостем, обещавшей обратиться в обмен новостями, на лобном холме расположилось ни много ни мало человек так с пятьсот, отложивших насущные дела. Да и что скрывать, верховная жрица соседнего племени доброй славой не обойдена. Известный человек прибыл к озерным посольством.

Когда же обмен именами почивших по зиме был закончен, без предисловий, внезапно, собравшихся холодной водой окатило бесчестие. Сидевшие взялись за сердитое перешептывание. Вот тот шум за спиной, похоже, больше заботил старика, чем нежеланное объяснение с соседями.

— Да и почто знать, может, и не наши-то люди набедокурили? — Вождь озерных взял оскорбительно-нагловатый тон, приложив к словам высокомерный взгляд.

Тайгета сделала два шага, сравнялась с Танаис. Встав на правое колено — знак уважения к собранию — быстро распустила узлы на объемистом мешке. Из мешка выкатились две головы. Мертвые глаза неподвижно уставились в сапоги вождя.

— Достопочтимый Гнур, правитель Озерного края… — начала было Танаис.

— Подними, — резко скомандовал первый озерных стражнику. Верзила поднял головы за длинные в запекшейся крови волосы. — Продолжай, достопочтимая жрица.

— …Обрати взор на их лица. Вот те бандиты, убившие послов савроматов. Один из них назвался твоим конюхом.

Перешептывание превратилось в гул. Грозовой гул. Вождь подался вперед на кресле, потертая шкура тигра, покрывавшая ноги, сползла на траву.

— Одежда убитых послов, что надета на людях вашего племени.

Рубахи, штаны и камзолы стопкой выложены в траву. Гул позади вождя стал сходствовать с шумной горной рекой.

— Уж не хочешь ли ты и меня обвинить в их грехе? — взгляд возмущенного старца, переполненный злобой, смутил бы кого угодно. Да только верховная жрица, похоже, не из робкого десятка. Девушка бросила улыбку на притихших в окружении вождя мужей озерного края и продолжила:

— Почтенный Гнур, то был их грех. Не об них, мертвых, наш разговор.

Вождь Гнур застыл, как от удара плетью, пригнувшись в кресле. Явно не готов был к такому повороту дипломатической беседы с посланниками. Резкий переход от принятых по канонам приветственных новостей к серьезным обвинениям застал старика врасплох.

— …Под пытками все тот же конюх о многом поведал. Подслушал тайный разговор со друзьями…

Обмен заурядными новостями с соседями стремительно обретал очертания черной грозовой тучи. Туча накрывала вождя тьмой. День сгущался в красках гнева. Лица знатного собрания багровели. Только не понять — от стыда или от осознания разбитой в щепы дружбы родственных степных племен. Танаис спокойным голосом, глядя прямо в глаза лютому старику, разменивала холодные слова:

— …Не отдадите в поход отряд лишь потому, что хотите войны с нами. Мор же, три года как случившийся, тот самый, которым и прикрываешься ты как причиной, — не причина…

Сидевшие вскочили с криками протеста. Кто поднял руки к небу, кто бил в грудь кулаками. Занявшие невыгодные места вдали, вскочив вместе со всеми, в недоумении переспрашивали, теребя за плечи впереди стоявших. Танаис подняла силу голоса и в гневе продолжала:

— Как только наш отряд уйдет к Алтаю — вы нападете. Подло. По ночи, на нас. Так было задумано тобой, достопочтенный Гнур?

Гнур медленно встал. Взял посох вождя. Поднял высоко над головой символ власти. Темного дерева, резьбой покрытый орнамент на посохе — борющиеся тигр с оленем. Сделал шаг в сторону. Послы племени золотых рек оказались по правую сторону, бурно протестующие соплеменники — по левую. Гнур призвал к тишине.

— Да, было задумано. Что уж отпираться. Старейшинами уложили быть такой войне… — Гнуру не суждено закончить речь.

— Ты совсем спятил, старик? — Резкий, с хрипотцой окрик в накаленной тишине привел в движение возбужденное племя. Брань, в поругании возраста вождя, не знала пределов. Гул возмущения, в сотнях голосов, заглушил речь высушенного старца. Ропот гнева соплеменников ошеломил вконец Гнура. Часто моргая, старик растерянно молчал. Он, похоже, ожидал немой поддержки, но никак не бунта. Медленно попятился.

Бунт вспыхнул.

Неожиданно, без подготовки. Как на сухой траве поднялось пламя. Горело злобно — во тьме прошлых и не позабытых обид. Копились просчеты вождя, и вышло терпение. Задело за живое тайное самоуправство, в безумии толкавшее к войне. Желающие поквитаться нашлись. В вождя с силой полетели комья сухой земли. Несколько камней попали в щеки. Гнур, защищаясь, прикрыл ладонями глаза. Старика плотно окружили ревущие волами мужчины озерного племени. За их мятущимися головами не видно отличий вождя племени. Несколько мгновений — и вождь низвергнут ниц, лицом в траву. Заломлены за спину сопротивляющиеся руки. Парик содран, порвана в клочья накладная борода. Шапку в золотых шариках терзает возмущенная толпа. Посох вождя с треском переломлен над бритой головой. Ноги связали, заткнули грязной тряпкой рот и сволокли с лобного места.

Четыре тени остались на высоте. Верзила-стражник стоял, нелепо держа в вытянутых руках отрубленные головы. Недоуменно, в смятении вращал глазами. Растерянно пытался осознать случившееся — бунт, низложение. В конце ж, видно, потеряв нить рассуждений, ругнулся и сел, так же крепко держа чужие головы. У подножия лобного места вершился суд над стариком Гнуром. Сомневающихся партий не возникло. Негромкими решительными голосами мужи озерного края перешли к делу судебному. В спину связанного летели имена обвинителей. Они же и огласили длинный список прегрешений вождя. Безжалостно звучали: «невоздержанность», «предательство кровных друзей», «поруганные традиции отцов», «жадность», «разбой, учиненный над степняками». В конце ж, вердиктом, под унижающий оглушительный хохот, прозвучало «пьянство». Вождь Гнур стал бывшим. Бывшим вождем. Бывшим человеком. Бывший вождь, по традициям Великой Степи, лишался и звания, и жизни. Племя неспешно выбирало нового первого мужа и путь смерти для старика Гнура.

Танаис и спутники отправились прочь.

— Продемонстрируем соседям наше миролюбие. Построиться к битве. Не их ли неуважаемый Гнур нам объявил войну?

Мирную дрему за мощным валом квадрата бревенчатого поселения — ставки племени озерных людей — внезапно нарушила боевая музыка персидской трубы. В меди, воинственными переливами звала к войне. Две тысячи воителей принялись за боевое построение. Спешившись, разбившись по сотням, в сотне по двадцать пять в ряд. Четыре ряда вглубь. Первый ряд совсем юнцы, за ним повзрослее, последний же ряд — проверенные мужи. Ряды копий чередуются с рядами клевцов и мечей. Вот выстроилось центральное ядро, и уступами, на несколько шагов позади, два боковых фланга, загнутые по краям. Заслоняя фланги, заняли оговоренные места два конных отряда, по две сотни, с наборными луками на изготовку. Редкой россыпью, в цепи, перед армией племени золотых рек сотня далеко бьющих стрелков из пращи — зачинщики сражения. Два мешка готовых к полету речных камней у каждого. Из-за пояса каждого бойца ленивцем выглядывает клевец. В тылу — резерв на самых лучших конях, сотня зрелых, в кожаной броне, испытанных в храбрости мужей, средь них видна старшим командиром Танаис. Короткие приказы, как в детстве, на дальнем лугу у плавилен, правят уже давно повзрослевшую ватагу…

Не дожидаясь результата выборов, да и не сильно интересуясь голосованием, наряженное бабское племя озерных потянулось к ощетинившимся боевым порядкам. Женщины шли толпами, как на праздник, надевши разных цветов сарафаны, шитые узорами накидки, высокие шапки. Наведя красоту на лицах краской, женщины толпами несли родниковую воду в кадках, горячие, с пылу, лепешки с начинкой, пироги, тягучий мед, а немного позже — сладкие ягоды на нитках и знаменитых хрустящих, тушеных в грибном маринаде по давним рецептам рыбу и гуся. Ох уж эти озерные лепешки с сыром и в масле! Из печи, в тонком тесте — слегка соленый плавкий козий сыр. Присыпанный пушком, сухой, с кислинкой, с травкой. Каким приятным запахом дома обдавали голодных воителей эти яства! А как же хороша в засоле озерная щука! Как мягок в жирке с золотистой коркой хрустящий гусь! Пройдя с аппетитным грузом через пращников и одарив их, в елее, улыбками и снедью, звонкими голосами с вызывающей ноткой шутки задергали насупившихся в плотных построениях золотых:

— А на меня никто из красивых смотреть не желает? Только ты, сом лесной?

— Слышь, лысоватый, ты-ты, а в траве кузнечика найдешь для меня? За то напою водой! Лады?

— Гусь-то какой, глянь! Да не про тебя, а про вот того, с каштаном-волосом!

— Рыбка моя, ох ты и хорош! Усища! Медведь со страху убежит!

— Карась, лепешки будешь? Тебе говорю — отложи топорик! Да не боись — не сопру.

— Не хочешь пирога с ягненком? Нет? Ой, больно-то надо. Уже ешь? Ешь-ешь. Да не так же живо! Хоть пожуй-то разок — подавишься еще.

— Борода настоящая? Али наклеил? Дай погляжу. На вот тебе бусы из ягод. Сама сушила. Видать, для тебя старалась.

— Эй, тетка на коне! Слышь, взглядом-то не зашиби — медом угощу. Слезай, мед сам в рот не потечет.

Золотые, как прозывали меж собой в озерном краю соседей, жевали, чавкали, пили. Окружив дружелюбными группами прибывшую с дарами нагловатую озерную красоту, насмешничали, обменивались новостями. Многие крепкими родственными корнями проросли в соседнем племени. За житейскими пересудами порядки не нарушились, лишь поплыли кругами, как разводы на воде, вокруг оживленно балагурящих женщин.

К вечеру за валами началось мужское шествие.

Во главе сходившихся ручьями толп, похоже, что новый вождь. Враскоряку — ноги колесом, пониже пленника ростом, вел в веревках перевязанного старика Гнура. Уже сытыми глазами золотые высматривали настрой озерных. Шли без оружия. Ослабились напрягшиеся было порядки. Танаис вышла из подобревших, попрятавших оружие шеренг.

— Я, Скилур… — последовала долгим перечислением череда имен знакомых совместных предков. Закончив с предками, возблагодарил всесильных Богов в щедрости за новый день. Закашлявшись, продолжил: — Обида нанесена. Несправедливая. Без общего на то согласия. — Скилур откашлялся. Сплюнул мокроту простуды.

— Гнур, по подлости скрытой, хотел… — новый вожак оглядел примирительным взглядом разваливающиеся боевые порядки соседей, — …хотел втравить единую семью. Нас с вами. В какую-то там… дурную войну. Золото в закромах ваших голову-то старую окрутило. Гнилой Гнур, как выяснилось, в задумках дальних… — Задумавшись, вздохнув, добавил: — Да, старость лишает не только что сил, но и уносит напрочь ум… — Скилур выдержал паузу. Повысив до предела сиплый голос, завершил речь уже без комков: — Мы, «добрые» и «худые» озерного края, не согласны с ним. По обычаю предков дарим вам изгнанного из родов наших, бывшего Гнура. Останки же его без погребения поднесем прокормом зверью. Старейшин, что с ним в заговоре, — утопим с позором в озере. Озеро, вечно голодное, съест и бесславных. Добро же их нажитое, старейшин, то бишь, бывших, и жен их — примите в дар. Уже поспешали — кликнули добровольцев в поход. Думаем, деньков так через пять-семь наберем под три тысячи сорвиголов. Вам в пособу.

Скилур положил на траву у ног послов ритуальным подношением мятую грязную шапку в золотых шариках. Парадный пояс. Переломленный резной посох бывшего вождя Гнура. Верховная Жрица подняла правую руку. То уговором знак. Порядки вражды распускались. Тропою сквозь толпу шествовал в компании с Тайгетой ответный дар — бык с венком из полевых цветов. Война официально отменена. Обида забылась талым снегом. Никто не хотел трепать по крови близких да родных.

Племена готовились к церемонии замены вождя. В центре поля, что перед защитным валом, вколотили шест. К шесту привязали Гнура. Вывели сторонников из старейшин, связанных по рукам. Семерых. Молодых и в годах. Под заунывную, прощальным хором, песню к духам предков вышел новый вождь Скилур. Гордецом обошел кругом шест. Приговаривал шепотом молитву предкам перед связанными. Подошел к Гнуру. Посыпал поникшую голову бывшего вождя сухой землей. Дунул в темя. Перерезал клинком путы. Вложил в старческие руки потрепанный клевец. Вызвал на поединок громким голосом.

Гнур принял вызов. Старик, собравшись с духом, поднял голову. Взял крепко клевец. Без накладной бороды, без парика, в рваной грязной одежде, точнее, в том, что когда-то было нарядными синими штанами и синей же рубахой навыпуск. Ремня с золотыми накладками, как и прочих атрибутов власти, давно уж нет. В старике трудно узнать прежнего надменного Гнура. Лысый, сгорбленный, в обиде, подавленный.

Неравный поединок начался. Тишина воцарилась среди зрителей. Хор в тридцать наливных мужских и женских голосов поднял песню поединка. Две плотно сбитые, в полноте, жрицы озерных властно задавали тон. Одними только голосами, без сопровождения инструментов вывели стройную балладу про честь в бою. Согласными стихами равняли сражающихся воинов с тенями, что исчезают под светом солнца в полдень. Торжественное настроение овладело зрителями. Боги-покровители должны видеть подобающий ритуал. Песня неизбывной грустью звала их, всесильных и бессмертных, присоединиться к людскому представлению. Той же песнью молодость переменяла старость, что отзывалось, в дословности, именно этому ритуальному поединку.

Гнур давно уже не слыл бравым рубакой. Старость годами исподволь отнимала силы. Мор, случившийся три года назад, на который, как на причину отказа идти в поход, он, Гнур, привычкой ссылался, окончательно подломил силы бывшего вождя. Болезнь, унесшая семью, всех детей от трех жен, выпила досуха сок жизни в теле Гнура. По канонам традиций вождя следовало умертвить с честью. Не как жертвенную овцу — одним ударом. А как воина — в бою. Продолжительный танец хищных подскоков, приседаний и фальшивых уклонений от ударов закончился обрывисто-удивленным:

— Оо-ох!

В очередной раз, изобразив уклонение от удара клевцом, Скилур вспорол живот противнику клинком снизу вверх. По середину клинка меч вонзился в тело бывшего вождя. Хор разом замолчал, на полуслове прервав балладу. Гнур с жутким криком пал на колени. Вой умирающего вынес прочь торжественный настрой, заданный песней. Обеими руками поверженный пытался удержать синие в крови кишки. Второй удар, направленный уже в сердце, прекратил мучения. Старик рухнул. Задергав ногами в короткой агонии. Трава плотно забила вопящий рот. Достойной смертью на глазах лучших из двух племен ушел к предкам Гнур.

Племя решило сохранить лицо. Сохранить гордость, но не Гнуру, в старческом безумии готовившему войну. Старым и малым из племени озерных людей, тем, кто жил на берегах и островах огромного пресного моря. Кровью прежнего вождя обида окончательно смыта. Озерные подняли глаза. Братство степных племен восстановлено.

Глава 11. Признание в любви

Золотая колесница неспешно, бесшумно вращая спицами, перемещалась по мирному лагерю племени золотых рек. Холодное задалось утро. Предрассветный туман с озера, жирным молоком стелясь по теплой весенней земле, накрывал в коричневой коже шатры. Шатры выставлены линиями у повозок. С востока на запад. Значительный получился муравейник, но вот только воинов в походных жилищах нет. Отряд золотых не ночевал в лагере. Полным составом. Кроме десятка-двух, в дозоре коротавших тьму у нескольких костров.

По настойчивому приглашению озерных, высказанному неоднократно угрожающим тоном, которому невозможно отказать, золотые ушли пировать с вечера к гостеприимным хозяевам. Озерные разобрали поголовно всех, прихватили бы и дозорных, но главным командиром отряда — строгая Танаис. С ней озерные не управились. Жребием, в сотнях, выбрали караульных. Под напутственные, временами неприлично забористые пожелания остающихся в дозоре — воины в обнимку с приглашающими беззаботными толпами покинули холодные шатры.

Красной точкой в пелене звал костер. От костра с молчаливыми воинами отделился юноша. Отложил копье, поднял с земли сверток. Решительно зашагал к колеснице. Поправил шубу из шкур горного козла, прямо выставил вязаную шапку с ушками. Поравнявшись с лошадьми, склонил голову в приветственном поклоне.

— Колакс?

— Да позаботятся о вас Боги! Да будет ваше утро счастливым!

Колесница остановилась. Возничий — жрица Тайгета — натянула поводья. В ожидании кинула взгляд на Колакса. Улыбнулась сдержанно. Девичье чутье уловило новый мотив в торжественном виде юноши. Легкий толчок локтем в бок — попутчику. Попутчик Тайгеты отвернул голову и предпочел поглубже закутаться в волчьи меха. Юноша с почтением смотрел на молчаливого седока с противоположного борта боевой повозки. Медленно поднял обеими руками меховой сверток.

— Это мне, Колакс? — Тайгета хитро прищурила глаза. Тон сменился с рассеянного на шутливый.

— Мой скромный дар верховной жрице.

— Жрица, воин имеет честь обратиться к вам. — Тайгета повернула голову к попутчице. Попутчица по-прежнему молчала. С немалым интересом придирчивым взглядом инспектировала шатры. Тайгета заулыбалась еще шире.

— Продолжай, воин. Что за дар ты приготовил верховной жрице?

Неожиданно Колакс опустился на оба колена. Высоко поднял над головой сверток. Дрожащим от волнения голосом повел разговор с травой, что под колесами золотой повозки.

— Я хочу поклясться жрице, Богине-Матери, в вечной любви.

Тайгета перестала улыбаться. Ее выразительное, всегда подвижное лицо стало непроницаемым. Холодным. Попутчица медленно с интересом развернулась к стоящему в коленях. Заговорила:

— Колакс, ты хорошо подготовил слова? Ведаешь, что будешь говорить мне? — Тон ответа белый, как молоко тумана. Не понять настроя важного лица. Юноша, набрав побольше воздуха, видно, чтобы не задохнуться, продолжил беседу с травой:

— Жизнью клянусь быть до конца смертного с тобой… — Вот с этого места ход выученной наизусть, нараспев начатой почтительной беседы сбился. Сбился вконец прерывистым дыханием. Юноша вдыхал и выдыхал несобранные слова. Как казалось, совсем не те, что приготовил: — …Люблю, как не любил никого. Никогда. Никогда не знал женщин… не хочу знать. Быть только с тобой. Знать, что ты жива. Знать, что ты… ты счастлива…

Тайгета в удивлении подняла брови. Обернулась с немым вопросом в глазах к соседке. Танаис смотрела сверху вниз на говорившего. Не намеревалась прекращать сбивчивый поток откровений.

— …Прожить жизнь для тебя. Рядом… Умереть за тебя… Люблю тебя…

Танаис хлопнула несколько раз ладонью по поручню колесницы. Юноша прекратил беседу с травой.

— Подними глаза.

Однако ж зеленый цвет молодой травы — невероятно изумрудный. Так зачаровывает, что доблестный юноша не может оторвать от него глаз. Танаис, придерживая одной рукой шубу волка, другой подобрав подол синего платья, сошла с колесницы. Короткий шаг. Она стоит прямо перед протянутым к небу свертком. Тремя пальцами правой руки подняла подбородок «смотрителя травы» вверх, к себе. Глаза Колакса плотно зажмурились, захлопнувшись, словно створки раковины.

— Колакс, ты умеешь хранить секреты? — Девушка всматривалась в плотно захлопнутые глаза. Юноша закивал. — Да? Расскажу тебе сказ моего отца, поведанный им мне в детстве.

Сказ про паука и цветок

Обнаружился в поле цветок. Среди зеленого поля. Один цветет. Нет среди травы иных цветов. А тот цветок белый. Без оттенков. Ярко, в белизне, цветет. Заметен издали. Отец остановил коня. Подошел к цветку. Восхищен стройностью стебля. Длинный стебель. В канавках. Поднялся стеблем цветок высоко. Почти что в рост отца. Стоит себе, знай, качается на ветру. Качается, да не ломается. Словно бы в танце подвигается.

Цветок, как выяснилось, — соцветие. Рассмотрев поближе, можно видеть — состоит из множества белых, поменьше. Плотно прижались друг к другу маленькие цветки. Переходят лепестками один в другой, точно что взялись руками. Образовали шар. Ровный. Без изъянов. Маленькие цветки стали частью шара. Красивы каждый по себе. Симметрия лепестков.

Начал было отец считать маленькие цветки в белом шаре, да сбился и потерял счет. Сбился вконец. Много их. Присмотрелся к малышам, частям цветка. Если долго высматривать, то обнаруживалось, что каждый из малышей не похож видом на соседа. Один цветом чуть темнее, другой с лепестком короче. Найдутся тысячи различий. Когда же сошлись цветки в шар, то отличия исчезли. Стали шаром цветки. Единым, белым, чистым цветком. Без переходов в цвете.

Запах тонкий у цветка. Захотел отец явственней ощутить аромат таинственный. Потянул бережно, вот так, как я тебя к себе, крепкий стебель — не хотел ломать дар. Приготовился вдохнуть богатство цветка. Упрятанное богатство. Уже собрался прикрыть глаза. Совсем как ты сейчас. От блаженства замер, как вдруг…

Танаис замолчала. Пытливо изучала лицо юноши. Тот так и стоял, замерев, с плотно закрытыми глазами. Похоже, вознамерился в этой позе дождаться заката. Тайгета давила неудержимо пробивающуюся улыбку. Танаис резко и громко хлопнула в ладоши. Прямо перед лицом мнимого незрячего. Незрячий не шелохнулся. Только еще сильнее свел брови.

— …Как вдруг!

Из середины цветка, из середины душистого белого цветка… выполз… зеленый паук! Крупный такой. Ядовитый. На восьми лапах. Но не из тех паучьих, что сеть хитростью простой плетут узором, на виду. Из тех, кто бродит, ищет. Найдя — нападает. Охотник. Приготовился к прыжку. Паук сидел в центре шара. Выжидал. Накопив яд. Пребывал на охоте. Дремал. Когда зашевелился цветок, решил взяться за смертельное дело.

Удивился отец. Не ожидал сюрприза. Отпустил цветок, без толчков отпустил. Паук пропал внутри шара… — Танаис широко улыбалась, прервав рассказ. Коротко посмотрела на подругу. Вернулась взглядом к собеседнику: — О чем мой сказ, Колакс?

— О племени, моя достопочтимая жрица, — последовал ответ.

— Продолжай…

— Мы, люди племени, — те цветочки, что складываются в племя-шар.

— Правильно говоришь… — тон жрицы одобрительный.

— Вырвешь один из шара — нет цветка — соцветие исчезло.

— А если вспомню клятвы твои, Колакс?

— Для того их и сказал, моя Богиня-Мать.

Танаис приняла сверток из протянутых рук. То был знак. Долго же юноше пришлось дожидаться на коленях принятия своих даров.

— И это все, что ты понял в сказе? — в смягчившемся голосе сквозила лукавая девичья насмешка над обожателем.

— Паук не я. Нет яда. Нет замыслов. Подлых. Не ищу выгод в твоей дружбе. Богиня-Мать сказанному свидетель…

— Колакс, принимаю дары. Принимаю клятву. Поручение тебе. Друг.

Юноша опустил голову. Время замедлило для него ход. Раскрасневшиеся щеки. Открыл переполненные счастьем глаза. Похоже, вознамерился пересчитать в траве муравьев, спешащих по важным делам муравьиным.

— Возьми в шатре шапку Гнура, жезл переломанный и его пояс. Передай отцу. Иди тайно и скоро. Возвращайся. Нужен ты мне. — Танаис заняла покинутое место на колеснице. Возничий пустил неспешно лошадей. Без скрипа сдвинулась легкая колесница. Юноша, нет, не шагом, а привычным бегом стража границ устремился по одному ему известному маршруту. Танаис обняла подругу, через ее плечо украдкой посмотрела вслед юноше.

— Посмотрим на лодки, что дает нам новый вождь? Двадцать обещал. С почетом.

Тайгета продолжила ее взгляд. В разрывах тумана юноша достиг главного шатра. Поприветствовав караул и отъехав от костра, с озорством Тайгета спросила:

— Как думаешь, Танаис? После нашего визита озерные прибавятся числом? Ночью-то никто из них, поди, не спал?

— Смешишь, Тайгета…

— Ну как же — сытно накормили, напоили. Ну а наши-то доброхоты по-соседски возместили им убыль от мора.

Туман рассеивался под легким ветерком. Солнце с переменным успехом пыталось пробиться сквозь молоко белыми лучами. Тайгета правила лошадей к озерной гавани. Краем глаз наблюдала за руками подруги, медленно развязывающей тугие праздничные узлы на объемном свертке из хорошо выделанной медвежьей шкуры. Внутри свертка лежало три предмета: череп медведя, видимо бывшего владельца шкуры; череп человека, похоже мужчины, с зазубринами от стрелы в глазнице; между ними, в бережных складках-делениях пакета, — золотой, тонкой персидской работы цветок, из прошлогодних трофеев. Тайгета долгим взглядом в молчании изучала настроение Танаис.

— Наш Колакс непрост. Ух как непрост. Как его сверток — с отделениями. Часть для забав — с медведем. Часть для войны. В центре души Колакса — ты, подруга. Золотым цветком живешь-проживаешь…

Девушки дружно засмеялись. Жаль только, юноша не слышал песню о любви переливчатой музыкой девичьих голосов. Он далеко, с парой коней в запасе, птицей разменивал межевые камни…

Несмотря на ранний час на пристани озерных кипела работа. Как и обещал новоизбранный вождь, двадцать лодок, на десять гребцов каждая, готовились к отплытию. Лодки из наборной доски вытащены, частью дном, частью скамьями кверху, — на берег. Человек тридцать озерных варили клей, раскладывали бечеву и собирались конопатить «водные повозки» — как меж собой называли лодки. Весла красились едкой краской, составом на ртути — киноварью. Краска цвета крови и цвета жизни узором наносилась на весла. В планах работников значилась и роспись лодок тем же замысловатым узором — краску в мисках выставили у бортов.

Скилур, в заботах, раздавая указания, передвигался среди лодок, костров, запасов, обмотанных бечевкой. Никак он не был похож на вождя. Ни дать ни взять обычный рыбак — кожаные штаны и шапка, серая рубаха в пятнах, с закатанными рукавами, босой. Хотя Скилур из знати, зрелого возраста, с седеющей головой, сей достойный муж не стремился к показным проявлениям власти. Без посохов, без оружия, без золотых украшений и дорогих одеяний. Занят делами. Наверное, поэтому в единодушии «озерные» выбрали именно его главой племени. Заметив колесницу с важными гостями, Скилур отложил хлопоты:

— Утро доброе. Хотя какое оно доброе? Туман вон как накрыл. — Скилур широко развел руками, словно извиняясь за непогоду. Девушки сошли с повозки. — Есть ой какой важности разговор к тебе, достопочтимая Танаис. — Вождь «озерных» окинул вопросительным взглядом обеих девушек. Скилур, как видно, не любил ходить в речах вокруг да около. Потому сразу перешел к беспокоившим делам.

— Да, почтенный вождь, продолжай. Тайгете, моей давней подруге, можно доверять. — Танаис подняла правую руку.

Скилур развязал внушительных размеров кисет. Запустил поглубже руку. Достал нечто, торжественно развернул. На золотой цепочке висел массивный кулон или амулет. Бородатый, в плоском уборе мужчина. Человеческая по пояс фигура переходит в птичий хвост. Чеканкой по золоту мастер изобразил фигуру в профиль, слева направо. С правой рукой, сложенной в приветствии. С левой, сжимающей венок. Раскрытые для полета крылья завершали сложную композицию, грубоватую в прорисовке деталей.

— Ахура Мазда. Единый Творец. Бог Папай, по-нашему… — молвила верховная жрица.

— Танаис, мне то известно. Не про огнепоклонников речь веду, — Скилур взял за крылья амулет. — Золото то, персидское, ночью один из ваших старших командиров передал в обмен на дар дружбы.

Танаис молчала. Губы плотно сжаты. Ждала, когда обнаружится главная нить разговора. Скилур вновь удивил манерой вести беседу:

— Было сражение с персом? Нас, значит, не позвали? Почто такое унижение? Трофеи достались, судя по кулону, серьезные?

Танаис хотела отвечать, но Скилур, в той же простой и решительной манере, продолжил изумлять:

— Народ мой озерный не раб предводителей. Не только что Гнур… — Скилур подвигал челюстью, словно пытался прожевать что-то твердое. Подбирал слово. — …Среди нас головой. Был… Обратись вы к нам, Гнур там или другой кто — сразу же снарядили бы отряд. Дрались бы с врагом достойно. Ты уж поверь… — Скилур продолжил подбирать слова. Видно, что вождь озерного племени давно обдумал беседу. Готов выдать соль размышлений. — Мор сильно проредил племя. Что тут скрывать. Э-эх! Четверть крови потеряли. Хорошие семьи исчезли, в пути к предкам. Ослабли.

Скилур резко выпрямился.

— Есть предложение к племени золотых рек. Обдумано сходом «добрых» и «худых» в совместности, решено — сплотить два племени под одним вождем. Вашим. Твоим отцом. Если не против, то нашу молодь переженить с невестами от вас. Мальков под сто нашлось в добровольцах. В женихи готовы мы набиться, то бишь. — Скилур просиял. Маленькие выразительные карие глаза лучились. Припрятанную соль добавил вождь озерных в угощение гостей.

— Скилур, верховная жрица — не вождь…

Глава озерных, не дослушав, пресек речь Танаис жестом правой руки. Как будто ножом рассекал рыбу из улова. Заговорил скороговоркой:

— Избрана новым вождем ты. Среди твоих. С кем говорю, знаю. Кто стоит тут, в каком звании — тоже мне ведомо.

— Предложение принято. — Танаис улыбнулась и подняла правую руку открытой ладонью к небу.

Почтительно два головы родственных степных племен обнялись. С силой похлопали друг друга по спинам. Скилур, в щедрости, улыбался. Искренний вид открытого человека, в простых замасленных одеждах, посреди трудов, подкупал. Погода упорно не переменялась. Туман не хотел разлучаться с теплой землей. Разрывы сменялись новыми подолами сырости. Но троих людей, похоже, совсем не заботило холодное облако с озера. Нечто важное, даже великое, сбылось в тумане между лодками. Народ в заботах принялся стучать деревянными молотками, законопачивая щели.

— Мы друзья? — вождь озерных принял серьезный вид.

— Друзья, Скилур. Одна семья. — Танаис подняла брови. Скилур хлопнул ладонью себя там, где сердце:

— Танаис, оставь ребят у нас гостить. Не обидим. Пусть покрепче задружатся. Возьмем молодь, и к вам. За свадебным обрядом? За семь-то дней обернемся? Тем временем наши добровольцы с дальних поселений в сборный отряд съедутся?

— Ох, и мастер ты, Скилур, речи говорить. — Верховная жрица усмехнулась.

— А что не так в моих речах? Танаис? — вождь озерных повел плечами.

— Все в них ладно. Как камнем кидаешь. Тяжелым таким. — Тайгета на этих словах подруги засмеялась.

— Не серчай. Уж как могу. — Скилур не обиделся ни на замечание, ни на смех двух жриц. — В прямоте живем. Разделим трапезу? Круг умных соберем? Ведь есть что обсудить?

Посреди пристани жестом радушного, хлебосольного хозяина вождь озерных приглашал к невидимому столу с невидимыми яствами, с невидимыми собеседниками.

Глава 12. Свадьбы

Мало кто из золотых ожидал снова увидеть обожаемую верховную жрицу. Удивлению, восторгам и песнопениям не было конца. Верховная жрица и жрица Тайгета вернулись в пределы племени, да не одни! В окружении молодых людей из озерного края. Рядом, на равной линии со жрицами, восседал на белом коне, нет, не известный зануда Гнур-старик, а кто-то из знати озерных. Одет в парадные одежды вождя? Почему? Стяг озерных развевался над ним. Позади незнакомого вождя выстроились цепью гости, числом под тысячу с небольшим, все из озерных: «добрые» и «худые», женщины и мужчины в открытых повозках, запряженных быками, быки же с венками полевых цветов на рогах. Шумные озерные нарядились так лихо, словно бы на праздник явились.

— Отец, принимай гостинцы.

Вождь не слушал слов. Обнимал дочь. Времени прошло совсем немного. Мотив той щемящей радости — прощались как навсегда.

— Не ждал увидеть? — Танаис ладонями сжимала щеки отца.

— Нет, каюсь, нет. Так рад. Так рад. Душа моя. — Скопасис ловит родной запах. Долгим взглядом всматривается в каждую черточку лица дочери. Что видит отец в ней? Привычные черты? Время, прожитое вместе? Воспоминания детства на двоих? Отражение своего лица — в женском? Понимание, присущее только людям, что каждый день встречают вместе? Для Скопасиса пополнили бесконечный список черт единства с Танаис — и обдуманные мечты, и даже сродство умов. Отеческая любовь связалась практичным тугим узлом с дружбой верного помощника в делах серьезных племени.

— Не одна — со мной сваты и женихи…

— Сваты и женихи, говоришь?! Да где они? — Скопасис от дочери перешел к гостям. Обнял, скорее даже обжал, медвежьей хваткой Скилура, известного ему по давности ушедшей молодости.

— Ох и крепко жмешь объятия, Скопасис! — что-то хрустнуло у гостя.

— Какие гости, так и привечаем!

По одному к вождям подходила молодежь соседнего племени. Громко называл каждый муж имя свое, имя известных предков, вынимал начищенное в блеске оружие, обеими руками держа, — в уважении демонстрировал родовую гордость вождям, отходил в сторону. Его место занимал следующий соискатель семейного очага.

— Выкуп за невест привезли, — подвел итог проходу женихов Скилур. Скопасис в шутку недоверчиво переспросил:

— Выкуп? Позволь, но чем?

Скилур в ответ сделал знак рукой. Из толпы сопровождающих вынесли с два десятка добрых по весу мешков.

— Солью, — громко отвечал вождь озерных. Скопасис хлопнул ладонью по бедру. Подарок отличный. Чистая соль из ближнего моря выделки озерного племени дорого ценилась не только у соседних племен, но и далеко за пределами этих мест. Довольно защелкал языком хозяин.

— Можем ответить? — Вождь золотых повернул голову к двум девушкам.

Тайгета горделиво с улыбкой подняла голову. Оценивающе осмотрела ряды женихов, сватов и сопровождающих. Танаис с напускной строгостью держала ответ:

— Выкуп добрый. Имена женихов узнали. Их род проследили. Оружие оценили. Но вот… — Установилась положенная пауза. Несколько сотен глаз, не мигая, смотрели на жрицу золотых рек. — …Удаль еще не видели!

— А-а-а! Ну это мы завсегда… — Скилур перенял напускную строгость хозяев. Поддержал торжественное и волнующее настроение праздника. Пожалуй, главного праздника в степной жизни. Как положено установленным свадебным обрядом, женихи должны показать удаль. Девушки — пройти испытания невест. Потом состоится выбор пар. Общий совместный брачный танец для радости Матери-Богини. Очистительные бани перед началом новой жизни. Жертвы Богам. Клятва верности молодых — уже для племени. Финалом — сытный пир для духов предков. Каноны празднества знакомы до деталей многим, но вот в каждом знатном сватовстве полагалась своя «чудинка-ягодка». «Ягодку» предложил вождь соискателей.

— К середине празднеств, как и положено, удивим, — Скилур не стал уточнять, что имел в виду под «удивим», но жрицы с пониманием переглянулись.

Праздник откупорили, как новый мех с вином.

Несмотря на жаркий полдень суматоха приготовлений дымом очагов накрыла всю без исключения женскую долю племени золотых рек. У женщин — и молодых, и в седине — вдруг объявились насущные безотлагательные дела. Торжественная одежда в важной спешке чистилась, штопалась, стиралась, сушилась. На реке не протолкнуться. Гомон, шутки, смех, стук кадок. Между срубами в поселении летучими тенями с набитыми добром мешками тоже сновало, и не в праздности, степное бабье. Шел бойкий обмен красками, париками, гребнями, ленточками, головными уборами, поясами и оружием. К портнихе, известной мастерице племени с двумя запыхавшимися ученицами, выстроилась шушукающаяся очередь с неотложными заказами. На острове собственная история — чинно знатные готовились к обрядам. Жрицы доставали ритуальные украшения и наряды, оленьи маски в золоте для лошадей. Чистили упряжь золотую, расшитые попоны, бронзовые жертвенники, священные ножи. Резали папоротник. Взвешивали и фасовали коноплю.

Мужская доля племени без лишней суеты занята размещением гостей. На поле, за плавильнями, разбили гостевые шатры. Ставили без давки, с широкими разрывами, так, чтобы три всадника могли разъехаться. Шатры расставили вытянутым прямоугольником. В центре — лобное место, площадь для пира. За шатрами, с западной стороны, — повозки озерных. Волов пустили пастись в предгорных лугах, чтобы не мешались на празднике. Втаскивали на поле тяжелые еловые столы, огромные котлы для готовки свадебной пищи. Ряды столов образовали семь длинных линий, сходящихся к двум главным столам для знати, вождей и жриц. Сложили костры. Уже с гостями разделывали мясо для ужина. Покончив с мясом, назначенные повара из двух племен готовят баранье рагу. Угощения подбирались сообразно общим вкусам. Обменялись домашними секретами доведения мяса до нежной готовности. Сошлись в соли и специях. За обсуждениями прогнозов на урожай скатали из просяной муки клецки.

К вечеру приготовления закончились. Несмотря на подступавший яркими красками закат взялись за свадьбы. Уставшие с дороги гости, уставшие в приготовлениях хозяева, перемешавшись семьями, обнявшись, заняли места на поле. Две группы: невесты, числом, равным женихам, и сами счастливые женихи — вознесли молитву Богам и Предкам. Два хора обращались к заходящему светилу. Невесты воззвали к Богам, дабы те обратили взоры на торжество молодых людей. Женихи благодарили в ответной песне племена за честь вершить новый переход в жизненном пути. После заката закончили песнопения.

Два племени в теплых весенних сумерках сели за столы. В первых коротких разговорах, среди изучающих перекрестных взглядов, нашлось место и для осторожных шуток про скот да про погоду, и для смелых планов объединения. Семьи привыкали друг к другу. Легко заучивали имена. Под полной луной неохотно, подолгу прощаясь с возможно будущими близкими родственниками, гости разошлись по шатрам. Хозяева же при свете частых факелов продолжили подготовку. Распределяли скот для пира, приготовляли лошадей для состязаний. Женщины выделяли имущество будущим семьям. Многие золотые лишь под самое утро сомкнули красные глаза.

Гвоздем программы нового дня должна была стать игра в мячи.

Правила известной игры слегка изменили — на свадебный манер. Вместо двух хорошо сбитых в тренировках команд, теперь выпускали на поле две команды смешанного состава — из представителей двух племен. В каждой команде оставили по двенадцать наездников и одного вожака — зрелого мужа из знати. Вожаки не играли — в руках держали стяги команды. Синий или красный. В каждой «свадебной» команде по шесть невест и по шесть женихов. Две лавины всадников неслись навстречу друг другу, перекидывая на полном скаку свой крашенный в цвет команды шерстяной мяч с камешком внутри, для веса. Две лавины — два мяча, перебрасываемых от всадника к всаднику. Не уронить! Не дать перехватить мяч команды. Перехватить мяч соперников. Ни на мгновение мяч не должен останавливать полет от игрока к игроку. Команды неслись навстречу, перемешивались. Замирали в борьбе. Продолжали перебрасывать свой мяч и стремились перехватить чужой. Разъезжались, разворачивались и снова сходились на полном скаку. Так продолжалось до тех пор, пока одной из команд не удавалось перехватить мяч соперников или пока не выбывала команда, уронившая в мяч в траву. Борьба шла за нешуточные призы. На кону — полновесные золотые шкуры.

Со стороны казалось, что сталкиваются два опасных конных отряда и идет жаркое сражение. Возможно, в том истинный смысл игры. Но в свадьбах женихи и невесты не оттачивали военное мастерство — знакомились — в шутку, играя, глазами, чувствами выбирали будущего партнера. Трудно собрать команду из незнакомых людей. Трудно сразу, без подготовки, сев на чужого коня, пуститься в игру. Запомнить команду по именам. А как быть с секретными знаками для подачи команд? Приглашенным игрокам пришлось особенно трудно: надо сохранить гордость — не ударить в грязь лицом под взглядами наблюдательных соседей, не стать посмешищем для сотоварищей, а ведь еще надо понравиться вон той красивой девушке! В первых же раундах игры скованность отброшена. Верх взял азарт. Приятное открытие! Гости из озерного края не только умели рыбачить. Хорошо держались и на лошадях. Уверенно ловили мяч, выполняли длинные передачи за спинами, отводили внимание противников хитрыми обманками. А какие умели строить веселые рожицы, хитря в игре!

— Без поддавков!

— Судить будем строго! — напутствовали вожди первую партию игроков. Как водится, в играх не обошлось без смешных моментов. То посреди уверенной атаки дивчины начнут старой привычкой сбиваться в стаю, то женихи норовят подольше — для пущей уверенности — подержать мяч в передачах среди своих. Больше всех рассмешил симпатичный гость с копной непослушных соломенных волос. Он умудрился не только удержать мяч и свободной рукой перехватить в полете чужой, но и тут же, завидев друга, примкнуть, по забывчивости, к чужой команде. Отъехав в рядах противника, юноша под общий дружный смех вернулся к товарищам по команде. Все так же с двумя мячами.

Играли азартно, меж тем бережно. Никого не свалили, драк и ругани тоже не примечено. Настроение счастья сливалось с настроением весны, щекотало щеки, развевало волосы на ветру. Какие же могут быть ссоры? Самое время любови. Так прошел первый день свадеб. Золотые призовые шкуры обрели новых хозяев.

Глава 13. Испытания невест

— Достопочтимый, а ты не расскажешь про дела прошлогодние? — Скилур крепко взял за плечо вождя золотых. Твердый взгляд и интонация под стать.

— Расскажу. Как не сказать тебе, мил человек. — Вождь золотых усмехнулся, провел ладонью по усам и бороде.

— Вот прямо сейчас и выкладывай, — настаивал Скилур.

Ясными словами Скопасис описал поход, не упустил возвращение со счастливым спасением. Луна висела круглой серебряной чашей. Возле очага вместительного гостевого шатра — десятка два мужей в годах. Большей частью из озерного края. Повествование завладело всеобщим вниманием. Взгляды — на главе золотых. Мужи потеснее сдвинулись к огню. Затаив дыхание слушали, ловя каждую деталь похода и сражения с персами.

— Что делать дальше? Обдумал? — Вождь озерных в задумчивости смотрел на говорившего.

— Враги пришли из страны хурритов. — Скопасис встал. — Хваризам поддержал персов. Предполагаю, скоро начнется вторжение. Тем обиднее, что хурриты, родственные степные племена, предали нас.

Мужи молчали. Война расправляла крылья. В том не было сомнений ни у кого из сидевших.

— Отправляем отряды на далекую сторону, а у самих под боком пожар горит. Так, что ли? — Скилур в свойственной ему манере прямо тянул нить разговора. Скопасис обвел глазами участников беседы.

— Одна дума не дает покоя. Хочу разделить ее с вами всеми.

Мужи в согласии закивали головами. Войны никто из них, как видно, не страшился. Однако по глазам читалось жгучее желание добиться в той войне решительной победы.

— Перетянем часть племен хурритов на нашу сторону? — Скопасис направился к выходу. Выглянул из шатра. Кликнул стражу из хозяев. Тихим голосом отдал указание. Закрыл пологом вход. Скилур продолжил недоговоренную фразу хозяина встречи:

— Хочешь сказать, вождь, заселим союзные племена на нашей земле? Так их перетянем? Да, достопочтимый?

В ответ хозяин шатра широко улыбнулся.

— Прям под корень жнешь. Да. Такая вот дума имеется. По прошлому лету трофеями нам досталось комплектов амуниции на десять тысяч бойцов.

Мужи подняли удивленно брови. План вождя прояснялся до деталей.

— Стало быть, хурритов вооружим? Отправим назад на царя Хваризама? — Скилур уважительно посмотрел на Скопасиса. Ему все больше нравился друг детства.

— И опять прав ты. — Скопасис обнял Скилура. Мужи обнялись во взаимности. Дружба единым пониманием судьбы усиливалась.

— Вот так и говорить скоро ничего не придется. По глазам сокрытую думку видишь…

Старейшины племен в голос засмеялись.

— В честности поступать с хурритами мое к вам предложение. Соберем у нас единый круг. «Добрые» из наших племен…

Скилур позволил себе жестом дополнить слова хозяина шатра:

— Ты хотел сказать, нашего племени? Так, слегка ошибся во множестве?

Скопасис встретился взглядом с каждым из присутствующих. Получив подтверждение — где кивком, где взмахом правой руки, продолжил:

— Нашего племени, ты прав, Скилур, и вожди родственных хурритов здесь выскажутся. Примем единое решение. Тем из них, кто против рабства под царьками, назначенными персами, — милости просим к нам. Согласные на переселение принесут клятву пред Богами на верность новому племени. Вольются в нас. И вот тогда…

— …Возьмемся за войну с предателями степи? Рабами персов? — Скилур сел полным весом на сундук с чьим-то приданым. Скопасис энергично кивнул.

— Предлагаю дать обделенным хурритам землю у нас. В честности объединиться. Породниться. Собрать единую армию. Снарядить трофеями. Вернуть Хваризам, наш степной Хваризам. Держать обещание, без подлости. Что думаете, почтенные?

Мужи закивали. Молчанием поддержали план вождя племен. Скилур встал с сундука — хранилища сокровищ для новой семьи. Заботливо предложил нагретое сиденье вождю объединенных племен:

— Скопасис, ты присядь. В уважении выслушай — теперь моя думка полетит к тебе. Мы в озерном краю получше-то вашего знакомство ведем с хурритами. Иное лето считай что каждый день по делам речами перекидываемся… — Скилур тщательно подбирал слова и интонацию. Почтением правил речь: — А предложение, вождь наш, к тебе такое: отпразднуем свадьбы, и те, кто здесь… — Скилур обвел правой рукой мужей озерного края, — …отправятся тайной дорогой к знакомым, на тот берег великой реки. Деньков через двадцать, никак не позднее, возвращаемся к этим же шатрам. Просьба: ты, дорогой наш вождь, шатры свадебные не разбирай. Сгодятся для постоя хурритов.

Скопасис кивнул:

— Добро, Скилур. Место радостью освятили. Удачу внесли. Говори дальше.

Мужи заулыбались. Вспомнились веселые, озорные дневные соревнования.

— Так вот, мы, значит, озерные, проведем вождей хурритов тропами, ведомыми только нам. Здесь, в свадебных шатрах, убедим родню дальнюю. Отряды при оружии покажем им. Да особо-то и убеждать не придется! Хурриты задиристый народ. — Скилур особым жестом провел рукой, словно по шерсти любимого пса. — Только вот когда огонь запалим? Вождь?

Скопасис громко огласил давно обдуманное решение:

— Думаю, мужи, тянуть никак нельзя. Летом пойдем войной за Хваризам. К урожаю проса и закончим бранные дела. Как мыслите, «добрые»?

Двадцать правых рук поднялись сжатыми кулаками к потолку шатра. Луна серебряной поддержкой сияла через круглое отверстие в куполе шатра. План двух вождей принят знатными племен. Сроки названы.

— Еще одна просьба наметилась к тебе, уважаемый вождь. Позволь от всех нас оглашу? — Скилур впервые за обсуждение позволил себе улыбнуться. Улыбнулся открыто, бесхитростно.

— Попридержи-ка жрицу. Верховную. Танаис, дочь твою. В походе божественная помощь нам ой как сгодится.

Скопасис, непривычно для мужа, облеченного властью, опустил в глубоких сомнениях голову. Горькие тона окрасили его слова:

— Ага, попридержишь ее! Тут племенем просили. В слезах стояли перед ней. Не получилось. В цепи пытались обрядить! Волосы отрезала и ушла за вами!

— Что… как… мы ее, Танаис, то есть, верховную жрицу Матери-Богини, командующим армией изберем? — предложил Скилур деловым тоном. — А как! Вождь, откажется тогда она? Колебаний лично для меня нет — дочь твоя не человек…

Мужи удивленно воззрились на стоящего перед очагом Скилура.

— …Дочь твоя и есть наша Богиня-Мать. В миру. В облике человеческом. Как увидел первый-то раз Танаис, в ее беседе с грешным Гнуром, так и дошло до меня, кто она, а кто мы. После чудес с призраками и тем сбежавшим озером, о которых ты сказывал, вождь, так и последние сомнения разрешились сами собой…

Вздох изумления прошелся по кругу совета объединенного племени. Скилур, оседлав внимание мужей, продолжал необычную речь:

— Только с Богиней и сможем победить.

Скопасис поднял глаза. Ясный взгляд. Закивал головой. Вскинул правую руку, шум удивленных голосов стих.

— Верно молвил ты, почтенный Скилур. — Скопасис, словно взвешивая мерой дальнейшие слова, предварил их паузой. — Именно так и считаем племенем. Духом живет среди нас Богиня-Мать. В дочери моей — Танаис — очередное рождение Богини Вечной. Не сочтите за поругание вас, вот вам еще одно тому доказательство. Помнишь, друг мой, тот страшный мор, что случился у вас?

Печальный гул среди озерных стал ответом на вопрос вождя.

— Так вот, мужи почтенные, с рождения Танаис в племени нет хвори. Нет, и все тут! Никто не помер от хвори — ни от той, что с вами приключилось, ни от тех, что ранее у соседей прошли…

Единодушно поднялись правые руки, сжатые в крепкие кулаки. Командующий армией степных племен избран. За помощью в бранных делах люди обратились к Богам милосердным. Сойдясь же в главном, без споров распределяли между собой: племена, знакомых вождей, методы увещеваний, скрытые тропы. В размышлениях, обменах думами и встретили рассвет. Нарушая очевидный приказ вождя племени, кто-то дерзнул отодвинуть полог шатра. В свадебный бивуак вошла верховная жрица племени.

— Достопочтенные мужи, без вас нам не начать испытание невест…

В шатре установилось заговорщицкое молчание. Скилур решительно встал. Приблизился к вошедшей. Преклонил правое колено. Его примеру последовали, без исключений, все присутствующие. Последним к присягающим на верность в старинном ритуале назначения командующего армией присоединился вождь племени.

— Идем походом на Хваризам? Так уложили ночью? — Жрица подняла голову к отверстию в куполе шатра.

— Идем! Идем! Идем! Богиня-Мать с нами! — россыпью загрубевших голосов грянуло собрание «добрых» двух племен.

После бессонной ночи достопочтенные мужи клевали носами на испытаниях невест. Осоловелыми красными глазами следили за участницами. По началу соревнований гости еще скрывали неодолимую тягу ко сну. Ближе к полудню вповалку уже откровенно спали на лугу в душистой молодой весенней траве. Лица от яркого солнца прикрыли островерхими нарядными шапками. Шапки те на спящих то приглушенно рычали, то устрашающим громом кому-то грозились.

Вождь в торжественных одеждах судил испытания. К вящему сожалению спящих, конкурсы второго дня не уступали по накалу эмоций вчерашним играм с мячами.

Девушки меж собой состязались в стрельбе из лука на скаку. Соль конных стрельб — в меткости. Стрела, покинув лук, должна пройти через бронзовое кольцо размером не больше двух кулаков. Разогнавшись в галопе, всадница оборачивалась в седле и пускала стрелу. То знаменитая степная стрельба из лука «задом наперед». Первые и самые легкие выстрелы — на короткой дистанции в четверть полета. Вторые — уже сложнее, с половины полета стрелы. И наконец — в три четверти полета бронзовой стрелы. Особо меткие выстрелы женихи сопровождали частыми хлопками в ладоши. Положа руку на сердце, немногие из озерных решились бы повторить девичью стрельбу на дальность. Призы ценностью были под стать вчерашним. На кону четверти мешков соли.

Дорогая сердцу картина! Красавицы, юные девушки, тонкие, подпоясанные бечевой, в расшитых цветными узорами нарядных белых рубашках без рукавов, в кожаных штанах, в коротких сапожках — седлали лошадей. Цепочкой на лошадях занимали оговоренную жребием очередность. Горделиво доставали наборные луки. Закладывали за ровные зубы три ровных стрелы. По звуку трубы пускались в галоп. Серьезные, сосредоточенные взгляды карих, зеленых, черных, серых, голубых и таких бездонных глаз! Появились, однако, и новые мотивы в лицах девушек. Заметно добавились на щеках румяна, брови углем подведены.

Испытания невест продолжились Хождением с водой. Переменив наряд на длинные платья с двойным подолом, каждая девушка водружала на голову небольшую с пол-локтя кадку с водой. Теперь, в танце, под звуки дудочек и семиструнных «певучих» о двух рогах, надо пронести кадку в разложенных узором камнях, не уронив ее и не расплескав воду. И на камни нельзя наступить, и ритм танца надо выдержать, стать удержать. Юноши оценили сложность конкурса. Да что и говорить — зачарованными взглядами следили за участницами! С видимой легкостью невесты исполняли весьма замысловатые танцы. Ни одна из ста не уронила кадку, может, только пару раз самую малость намочили длинные косы. Вождь слегка растерялся, определяя победительницу в конкурсе. Обсудив со жрицами аллюр Хождений, вынес весьма непростое решение — одарил всех участниц бусами самоцветными.

— Сдается, вождь, что это мы с тобой сегодня прошли испытания невест.

Любящая дочь, стоя позади отца, обняла его. Рядом сидящий Скилур добродушно, в полноте не растерянных зубов, улыбнулся обоим. Извиняясь, зевнул. Хорошее настроение сопровождало долгий день. Если день вчерашний играми подарил женихам и невестам дружбу, то итогом нынешнего, похоже, стали уже другие чувства. С песнопениями щедрым Богам-покровителям гости, хозяева, женихи и усталые невесты перешли к праздничному столу. Второй день свадеб близился к завершению.

Глава 14. Совещание двухсот

За десять дней до сражения под Хваризамом

— Совет. У нас выбран командующий армией. Предоставим слово? — Вождь озерных и золотых, Скопасис, стоял перед приглашенными старейшинами и вождями племен хурритов. На поле, где так недавно проводились соревнования невест и женихов, почтенные мужи обсуждали возможный ход военных действий. Представительное собрание большинством своим прибыло за семь дней. Последние же из приглашенных — только поутру, перед самым сходом. Гостеприимные шатры приняли иных гостей. Свадебные веселые балагуры уступили место сурового вида молчунам. Одежда на новых гостях тоже иная. Нет праздничных на них одежд. Лишь только запыленные походные кафтаны, а на многих и вовсе как с поля брани — грязные доспехи холщовые или кожаные с бронзовыми накладками. Гости вооружены до зубов и крайне недоверчивы. Числом гостей под две сотни с малым.

Сидевший в траве воин при полном боевом снаряжении в бронзовом островерхом шлеме и при двух клевцах встал и подошел к вождю. Подошел не в одиночестве. C ним вышла медведица. Мохнатого и дикого толкователя речей собрание не ожидало увидеть. Интересом зажглись глаза гостей.

— Верховная жрица племени озерных и золотых Танаис будет держать ответ.

Медвежий рык подтвердил имя. Никто не возразил. Сход важным молчанием позволил говорить.

— Как-то раз моя подруга медведица Гул полезла на дерево. Молодая, еще неопытная. Видит гнездо. В нем яйца. С десяток яиц. Вкусная кладка. Решила полакомиться. Яиц много. Гнездо рядом…

Суровые молчуны поглощали слова жрицы. Осматривали и медведицу. Персонажа притчи.

— …Дело, казалось бы, нехитрое: протяни лапу и возьми желаемое. Медведица так и поступила. Протянула лапу. Потянула гнездо на себя. Гнездо перевернулось. Яйца посыпались вниз. На землю. Разбились. Медведица моя слезла с дерева. Посмотрела. Яйца разбиты. Что смогла — слизала с земли. Голодной ушла. Не поела толком. Гнездо только зря разорила…

С травы поднялся крепкий, слегка сутулый старик. Седые волосы растрепаны, белая борода не собрана. Дорогая одежда, контрастом растрепанной прическе, в чистоте и надлежащем порядке. Старик руками мнет шапку с золотыми нашивками. Горящие глаза.

— Да позаботятся о вас Боги! Агар, сын Полакка. Племена хурритов с запада. Так понимаю, достопочтимая жрица, мы, стало быть, та самая медведица? А гнездо с кладкой и есть славный город Хваризам? Который сейчас под царем?

«Молчуны», по-видимому, прекрасно знали говорящего — вождя опасных, драчливых горных племен, обитающих в семи переходах от прежних границ золотых. Старик, как казалось, отличался легким, шутливым, незлобивым характером. Однако же дед Агар, как называли его соседи, в жизни — прирожденный судья. Всегдашняя шутливость лишь напускная. Обманчивая внешность — открытое в улыбке лицо — отражала сильный нрав, но никак не простоту. Судья мудрый, спокойный и твердый в исполнении. Суд дед Агар вершил в интересах племени, неспешно — не рубил головы с плеч — держал путь по традициям степи. Вердикты выносил по канонам предков. Если неписаные правила требовали жестокости, жестокость и употреблял. Милости и милость познавал судимый. По тем суровым судам канонов чести предков дед Агар и чтим среди племен хурритов.

Верховная жрица продолжала:

— Почтенный вождь Агар, медведица — прямая манера вести войну. Вести открыто. Вести напролом. Есть два пути войны. Путь первый — ясный. Открыто выступаем на Хваризам. Осаждаем. Что остается у царя? Персидский отряд? Семь тысяч персов, с ваших слов. Еще две-три тысячи лояльных отрядов из хурритов юга? Итого будет девять тысяч. Нас сколько? Наберем сорок, возможно, пятьдесят тысяч. Царь гонцов пошлет к персам. За помощью. Запасов в городе не счесть. Сколько продержится, по расчетам, царь? Полгода? Год? А нам надо собрать урожай. Кто будет нас кормить? Возьмемся обирать поборами местных? Осенью армия поредеет. Поредеет, добро так, вполовину. Пока будем осаждать Хваризам, явится подмога. Сколько будет в армии бойцов через год? А как хворь объявится по скученности воинства? Потерь средь наших рядов будет не счесть. Себя понапрасну проредим. Отнимая съестное на прокорм армии, посеем смуту среди союзников. Город пожжем. Разорим гнездо. Перебьем яйца…

Двести «молчунов» слушали. «Молчуны» помалкивали и дум не спешили показывать. Старик, так же стоя с шапкой в руках, спросил с хитринкой:

— Как понапрасну не разорить гнезда, командующий?

— Второй путь. Бранной хитрости. Войной положено думу дальнюю на опережение врага вести. Город надобно сберечь. Не царь строил — не царю крушить. Наше племя вооружит вас. Вы, в согласии, примкнете к царю. Не дадите усомниться в преданности. Поверит в вашу преданность, покинет враг стены города. Числом преимущество выйдет за царя. Примемся за сражение, вот тогда… — Танаис выдержала паузу, — …в том сражении окружим царя и персов. Но не в городе, не на узких улицах биться будем. А в открытом поле. Не зальются кровью хурритов дома славного города Хваризама. Так осады избежим. Пожаров. Мора. Одно главное сражение решит войну. Такое предложение к хурритам.

Старик продолжал стоять. «Молчуны» попеременно смотрели на известного старика и на жрицу.

— Почтенная Танаис, но как окажемся на одной стороне с царем, так людей замучают сомнения. Поверь мне, сумятица в рядах пойдет. Нужен какой-то последний знак? Тот, что переломит настрой…

Танаис присела. Медведица лежала. Провела девушка ласково рукой по массивной голове.

— Дед Агар, мудрейший, вот скажи, отчего люди племени сделали вождем именно тебя? Знаю: умен, смел и справедлив.

На тех словах двести голов разом повернулись к вождю западных племен.

— Умру за племя. Глазом не моргну. — Крепкий старик распрямил спину. Гордо подбочился.

— Вот и я готова умереть за тех, кто сражается за степное. Теперь командующий армией — жрица. Как жрица должна подать требуемый знак, чтобы сплотить ряды воинства?

Дед Агар стер улыбку с лица. Поднял удивленно брови. Уважительно взглянул на командующего.

— Достопочтимый командующий Танаис, медведь любит учиться. Медведь два раза не делает одной ошибки. Так, народ?

Дед Агар обвел присутствующих строгим взглядом. Решительно и громко продолжил:

— Предлагаю голосовать. Что будем делать после победы? У меня суждение: сплотиться с… как вас теперь кличут? Озерные и золотые? Избрать единого вождя меж нами, степными, — Скопасиса. Хваризам хурритов определить столицей родственных племен.

«Молчуны» подняли правые руки, сжатые в кулаки. Подняли кулаки единогласно. Дед Агар вышел из толпы проголосовавших «молчунов». Медведица встала и издала рык. Дед Агар подошел к Танаис. Раскрыл широко руки. Жрица и союзный вождь обнялись. Снова улыбка тронула губы седого вождя хурритов. Старик повернулся к «молчунам» и, обращаясь к ним, произнес:

— Медведя можно лаской одарить?

«Молчуны» захохотали. Танаис посмотрела на Гул.

— Можно-то можно. Да вот только гладить себя незнакомым не дает — руку по локоть откусит.

— Ух ты какая. Прямо как я…

Хохот снова накрыл собравшихся теплой волной.

— Ну так расскажи нам, командующий, про дружбу-то с диким зверем. Все ж побалагурить приехали сюда. Тайком шутки расшутить. Я вот семь дней в пыли трясся. Кусты колючие изучал. Искал, у каких шипы длиннее. Попотчуй, будь так добра, сказом на дорожку…

Хохот «молчунов» дополнил дружелюбием вечер. Достали хозяева мехи с вином. Обнесли гостей праздничной едой, медом. Особо хороши душистые пироги с рыбой, горячие лепешки с начинкой по озерным потайным рецептам.

Сказ о дружбе с медведем

— Уважаемые мужи хурритов. Дружба с медведем так слаживалась. С подругой, теперь уж жрицей, Тайгетой в такой же, как и этот, весенний день нашли медвежонка. У реки, в лесу, лежала бездыханная мать. Убил медведицу бродячий медведь. Вокруг следы натоптаны. Что не поделили медведи? Не поделили угодья для охоты? Или рыбу в реке? Не скажут. То их заботы. Мать померла. Остался, в горе, детеныш. Бегает вокруг нее. Тормошит. Залазает помершей на спину. Тыкает носом. Орет на нее холодную. Ждет, когда мать-медведица воскреснет. Не понимает, что померла не только мать, но скоро и сам он станет чьим-нибудь обедом.

Медвежонку месяца три, не более. Завидел нас медвежонок. Застыл. Не вправе вмешиваться люди в ход дел природы. Смотрели с жалостью. Уже надумали с подругой Тайгетой уходить. Медвежонок оглядел нас с подругой.

Да и…

Пошел твердой походкой прямо в нашу сторону. Обнюхал. Из нас двоих выбрал меня. Встал на задние ноги. Затанцевал. Подумавши, постановили с Тайгетой, то — знак свыше. Выбрал чутьем зверь новую семью. Мать с сестрой себе присмотрел. Решили мы с подругой нарушить природы ход. Забрали. Поначалу малыш бежал за нами. Потом устал. Пришлось нести. Лошади, понятное дело, не приняли такого ездока. Вернулись поздно по ночи. Собаки лаем залились. Так как вернулись в темноте, из взрослых никто не понял, кто на поселение прибыл. Новая личность объявилась в племени.

Поутру мужи потребовали вернуть назад малыша. Именно на то место, где и сыскали. Найденыш же, из любопытства или по храбрости наивной, не боялась никого. Ходила маленькая медведица посреди людей, как дома в лесу. И снова танцевала. Расчувствовались мужи. Не каменные же. Оставили. Так и приросла к нам медведица. Где мы играем, там и она. Даже собак научила дружить. Спустя время те перестали ее задирать. Парочка псов зачислилась в приятели. Деликатно медведица с нами играла. Зубы, когти не показывала, силу на нас не вымещала. Порычит, спрячется в потаенное место за отцовским срубом. Пересидит обиду или усталость. Отдохнет от шума. Выходит к нам довольная. Играть и веселиться. За рев мы дали ей имя — Гул.

В загадки любим поиграть. Покажем и спрячем обожаемые ею лакомства в хитрых местах. Посмотрим на нее… И пошла потеха. Медведица давай искать. Загадки со временем усложнили. Гул может искать по запаху и следу людей. Как пес. Вот только пес не может лазить по деревьям или камням. А наша-то мохнатая подружка любые трудности одолеет. Любой поход пройдет. Как конь идет. Так просто, за компанию, с друзьями, из любопытства.

Вот как-то раз, по детской нашей глупости, напали на нас волки. Обложили стаей. Прижали к скале. Оружия при нас нет. Только жерди-палки. Что уж скрывать — растерялись мы тогда. Но мохнатая личность в обиду не дала. А была по той поре подростком, хоть и крупным. Не взрослая еще. Отбила от стаи нас. Выскочила на зов из кустов. Такой ярости в играх не водилось за ней. В гневе страшна. Рев издали слышен. Так говорили. Атаковала сходу. Без размышлений ввязалась в неравный бой. Нырнула прямо в гущу волков. Порвала белыми передними когтями парочку волков. Подмяла и задрала вожака. Долго труп за голову трепала, в клочья, как тряпку, изорвала — так не могла успокоиться. Разогнала волков медвежьей яростью. Тогда нам, спасенным, показалось, что теперь уже мы детеныши при ней. А она, стало быть, наша мать-медведица. И нас, дураков малых, опекает заботой.

Покусали Гул тогда. Досталось моей подруге в потасовке. Кровь текла. Шерсть выдрали клочьями. Лечили племенем. Всяк нес еду. Гордится медведица теперь собой — как пройдем тем местом, так Гул вспоминает лихую брань: встает на задние лапы и рычит.

Гул повзрослела. Крупная выросла. Видно, хорошо кормили. Стала, как видите, здоровее иного самца-медведя. Разменялось три года, как нашли Гул, и непонятным образом… по весне пропала медведица. Думали, ушла на зов. Не вернется. Стало очень-очень жаль. Грустно даже тем, кто побаивался Гул. Такой бесстрашный компаньон в играх. Мужи уже считали Гул оберегом племени. Как только снег сошел, Гул вернулась. Но не одна — с двумя медвежатами. В зубах несла большую рыбу. Подарок нам. Довольная собой, шла Гул с молодняком среди поселения. Заглядывала к знакомым. Знакомила с медвежатами. И медвежат знакомила с друзьями. Гордилась собой и нами. За слаженную дружбу с медведями меня провозгласили верховной жрицей Матери-Богини.

Теперь у племени небольшой отряд друзей-медведей. Живут в горах. Рядом. Приходят в гости. О визите предупреждают заранее ревом. Сядут у камней и ревут. Увидят нас с едой — подходят. По дружбе приходят. По дружбе, погостив, и уходят. Умные звери — медведи. Деликатный мохнатый народ. Гул же осталась жить у нас навсегда. Сын Гул пробыл с нами года три… — Танаис прервала сказ. Выдержала паузу и продолжила:

— Вот медведи — дикие звери — звери-одиночки, и те могут дружить. Значит, и мы, родные люди по крови и по Богам, — тоже сможем. Деликатно, рассчитывая силу в совместных играх, как Гул, дружить…

Гости разъехались в ту же ночь. Щедро понабрав свадебной снеди в дальнюю дорогу. Одним из последних гостеприимные шатры покидал Дед Агар.

— Э-эх! Скопасис… — потянул вождь хурритов с горькою обидой. Жрицы удивленно посмотрели на вождя. Дед Агар махнул в сердцах рукой: — Да не погостил у вас хорошенько.

Скопасис взял за правую руку горевавшего:

— Так за чем же дело стало? Навещай. Тебе, вождь достопочтимый, рады.

Дед Агар, хмуро сведя брови, продолжил вполголоса:

— Ходят уверенно слухи. Что тот персидский отряд, который наш царь пропустил по дорогам к вам… — Старик выдержал паузу, — …так вот, империя Чжоу щедро оплатила персам поход. Не золото твое им нужно было, Скопасис. Им ваши головы отрубленные нужны были. Назад в Чжоу персы должны отослать ваши вываренные черепа. Такой, говорят, меж персами и Чжоу сложился уговор. Черепа степные — на золото Чжоу. Так что, разлюбезный сосед, не жить нам в мире, покуда Чжоу платит за войну…

Сопровождающая охрана помогла деду Агару взойти на двухосную крытую повозку. Вождь хурритов махнул правой рукой на прощанье:

— Ух и знатные у тебя, Скилур, озерные лепешки, я так скажу!

Повозка вождя хурритов тронулась в путь. Следом отбыли подарки от хозяев — пара крепких телег, запряженных волами из озерного и золотого края, тяжело груженных трофейным оружием и снаряжением…

У опустевших свадебных и посольских шатров, под звездами, в ночи, стоят три фигуры. Две девичьи, тонкие, и мужская, скорее даже юношеская.

— Колакс, ты узнаешь меня?

— Да, почтенная жрица Тайгета.

— А кто рядом со мной?

— Не знаю. Не зрю. Не скажу и под пытками.

Одна из женских фигур приблизилась к юноше. Но не та, что говорила ранее.

— Вот сверток. Возьми и взгляни. Что видишь?

— Вижу восемь металлических прутиков. Из бронзы. На каждом насечка — знак тысячи. На двух прутках знак нашего племени. Еще на двух — прежний знак озерных. А на оставшихся четырех прутках знаки хурритов и города Хваризама. Все восемь стянуты железной нитью.

— Можешь разглядеть, что в центре?

Юноша поднес связку прутков ближе к глазам.

— В центре, в глубине, наконечник стрелы. Тяжелый, из бронзы, литой, тот, что против доспехов.

Девушка положила правую руку на плечо юноши.

— Командир пограничной стражи Колакс, ты отправляешься в тайне на Алтай. Сейчас же. Этой ночью. К верховному вождю степного похода на Чжоу. Вождя зовут Таргетай. Он немолод. Умирает. Поход разваливается. Найди вождя северных Таргетая и лично в руки передай прутки.

— Да, моя Богиня-Мать. Что делать вслед за тем?

— Возвращайся в племя. Поведешь сводные отряды племен той же дорогой на Алтай. Коротким путем и по хорошим лугам. — Девушка пожала руку юноши. Три тени разошлись. Мужская исчезла призраком в ночи. Две женских ушли на факелы, к поселению.

Глава 15. Прогулка с медведем

Спустя двадцать дней после свадеб. Окрестности славного города Хваризама

Земля подсохла, редкими лужами оставив воспоминания об обильных весенних ливнях. Подступало лето. По надежным приметам — жаркое. Реки полноводные заполняли поливные каналы полей страны Хурритов. Зрел урожай хлебов.

Две армии сошлись в погожий день. Под стенами великого города хурритов Хваризама, под могучей крепостью с восемнадцатью каменными башнями. Ненависть свела тысячи людей на ровном, чистом от камней поле. Ненависть, сжав зубы, замерла среди воинов, стоящих по колено в колышущихся под ласковым ветерком зеленых колосьях. Одних воителей ненависть крепко держала за руку, нашептывая злые слова раздора. Другим ненависть дала тяжелое оружие, дабы отстоять родные обители от неминуемого грабительского вторжения. Правителю же Хваризама ненависть рисовала соблазнительной золотой краской края земли от берега великой реки до снежных гор Алтая.

Две армии сошлись в погожий день. Армия племени озерных и золотых в числе двадцати пяти тысяч мужчин и женщин. Покрыты густой красной и синей краской лица степных воителей. Расставлены в ровных рядах серпом боевые порядки. Два ряда, подавшихся далеко вперед обоими флангами, — пешие с топорами и клевцами. Центр, отступивший назад от флангов, в отрядах по пять шеренг глубиной, составили тяжеловооруженные знатные племен, облаченные в кожаные доспехи с костяными и бронзовыми пластинами, при длинных пиках. В тылу опытный в брани резерв и первейшие в меткости конные стрелки. Между флангами, цепью перед знатными — сто легких колесниц с лучниками. Между колесницами, заполняя пробелы, бездоспешные юнцы-забияки — пращники и лучницы на конях, в нескольких нагловатых сотнях.

Противостояла племенам озерных и золотых сводная армия племен хурритов и персов. Со стороны заметно: армия хурритов и персов числом больше степного противника — под сорок тысяч с небольшим мужчин-воителей. Хурриты выстроились правильным ромбом. Вершина ромба — холеный пеший персидский отряд копьеносцев в доспехах, перед ним россыпью отряды застрельщиков, метатели дротиков, лучники и пращники. Крыльями, правым и левым, выстроились отряды хурритов, в резерве конница с пиками — также из них. Персидский отряд поделен на десять кисиров, по пять сотен в каждом. У кисира на коне командир. В центре приглашенного отряда царь хурритов и старший командир персов. Предполагаемо, на нездешних и делал основную ставку в приближающейся битве правитель Хваризама. Последняя грань ромба, с тупым уступом на закрытые ворота города, — арьергард из конницы с пиками и луками.

С нескрываемым интересом воины озерных и золотых рассматривали оружие пришлых персов. Ожидая нещадного потока стрел, отряд копьеносцев облачился в длинные, тяжелые, с воротниками, доспехи — плотные, в несколько слоев, холщовые платья до самых ступней, прошитые бронзовыми пластинками. На головах остроконечные бронзовые шлемы, в руках прямоугольником — обитые медью щиты из досок прикрывают грудь и живот. Шлемы, доспехи наполированы до золотого блеска. Ярко сверкают в лучах солнца. За поясом короткие топоры — для ближнего боя. Степняки обсуждали главный отряд врага:

— Слишком уж тяжела защитная амуниция.

— Короткий бросок осилят, а потом и выдохнутся.

— Наступать персы будут осторожно.

Казалось, что единственное преимущество племени озерных и золотых — выгодное положение по солнцу. Солнце висело белым диском за ними. Слепило хурритов и персов. Персидский противник в плотных боевых шеренгах открыто пересмеивался над пришлыми степными племенами. Значительное численное преимущество внушало персам уверенность в победе.

— Ардешир, почтенный?

— Да, царь. — Старший командир персов восседал на гнедом коне. В отличие от копьеносцев он предпочел облачиться в легкие кожаные доспехи. Держа в правой руке овальный бронзовый шлем, увенчанный конской гривой, задумчиво рассматривал боевые порядки племен. Стоящий в колеснице его царственный собеседник, напротив, одет был нарочито богато и тяжеловесно: островерхая царская шляпа в красном цвете с золотыми фигурами, нашитыми на плотную ткань. На плечах длинная красная накидка, плотно обшитая мелкими золотыми чешуйками, все чешуйки — треугольники острым углом вниз. Под накидкой тяжелый бронзовый пластинчатый доспех.

— Никак задумался? О чем? Сколь обильным будет урожай после сражения на этом поле?

— Царь, враги малы числом. На что они надеются? В чем их замысел? — Перс нервно перебирал узлы плетки.

Царь хурритов в ответ на тревожный вопрос громко засмеялся. Засмеялось и окружение — знатные, родня царя.

— А не предполагаешь ли ты, мудрый Ардешир, что у них нет замыслов? — Царь надменно улыбался. Глаза повелителя славного города Хваризама прищурились. — По наивной глупости нет замыслов?

— Почему не бегут? Мы же больше числом… — Персидский командующий надел шлем. Тон его выдавал сомнение в словах царя.

— Да поздно уже бежать, мой Ардешир. Догоним. Вон сколько у нас конных! — Царь города Хваризама, ища одобрения словам, оглянулся на свиту. Свита закивала головами.

— Тогда почему, царь, враги так явно показывают обхват наших флангов? Так понятно, без тайны, боевое построение… — Перс снова с подозрением прошелся долгим, пристальным взглядом по порядкам племен. Вдруг построение степных всадников с золотой колесницей по центру расступилось, выпуская двух парламентеров — высокую девушку в жреческом одеянии и крепкого сложения медведицу. Жрица ступала неспешной походкой, как шагает человек по всегдашним делам. Медведица трусила вровень, старой, видно, привычкой. Зверя матерого не смущали ни люди, ни лошади, ни даже странность прогулки между двумя готовыми сорваться в атаку армиями. Не в привычках зверей гулять среди людей. Медведь — зверь осторожный. Но вот эта мохнатая личность откинула повадки медвежьего племени, медведице явно по душе отчаянная прогулка. Зверю нравилось внимание людей.

Достигнув середины дистанции, разделяющей враждебные армии, войдя в пределы досягаемости вражеских стрел, жрица в красных одеяниях поправила высокий головной убор и достала дудочку. Неспешно, как во время ритуала в честь степных Богов, словно бы в праздничном кругу, принялась выводить мелодию гимна Матери-Богини. Чудесное явление посетило воителей перед смертью. Дудочка почти не слышна в лязге снаряжения, оружия, ржания коней. Но яркие красные одежды — их видно издали. Воины притихли. Жрица продолжила прогулку к вражескому войску почти в лесной тишине. Медведица, мотнув головой, следовала рядом.

— Это что такое, царь? — Ардешир повернулся вполоборота к удивленному собеседнику. Указал плеткой на приближающиеся фигуры. Тот не ответил. — Не знаю ваших порядков вести войну. Но, похоже, царь, — это и есть замысел врага. — Ардешир, крепкого сложения муж с завитой бородой, с накрашенным румянами и углем лицом, лет под тридцать, напрягся. Свесившись с коня, взял дротик у возничего царской колесницы. Медленно проворачивал древко в ладони правой руки. Его лицо выражало тревогу крайней степени. Его беспокоило загадочное шествие.

Неожиданно царь улыбнулся. Обдумав версии, нашел разгадку происходящего. Просиял:

— Ардешир, дорогой, трусливые враги идут мира просить! На коленях будут просить. Оценили нас. Испугались. Поняли глупость. Дерзость покинула их. Поздравь — выиграли войну!

Перс недоверчиво посмотрел на царя, принявшего вольную позу.

— Вот так? Просто постояв на поле? Победили? Мой царь, кто это к нам идет?

— Жрица. По одеждам — жрица Матери-Богини. Ну и медведь, понятно… — При последних словах царя знатные в окружении колесницы и старшего командира персов презрительно засмеялись. Меж тем прогулка жрицы с медведицей продолжалась. Девушка и ее матерая спутница спокойно миновали расступившихся в молчании застрельщиков из числа северян-хурритов и, повернув, изменили маршрут прогулки. Пара странного вида с мелодией гимна Матери-Богине шла вдоль ровных рядов пик, топоров, мечей левого крыла армии хурритов.

— Что-то здесь не так! Царь — это попытка внести раскол в нашу армию! — Перс терял самообладание.

— Простой обряд…

Ардешир не стал дослушивать слова веселого, в беспечности, царя и пришпорил коня. Он намеревался решительно пресечь прогулку девушки со зверем вдоль боевых шеренг. Дистанция между всадником и парочкой странных друзей стремительно сокращалась. Всадник приблизился на бросок. Перс начал поднимать дротик. Конь, всадник, дротик — летели к спинам девушки и медведицы. Пара неразлучных друзей словно бы и не слышала топота копыт, фырканья коня, чуявшего зверя. Еще миг — и дротик сорвется в беззащитные спины. Неслыханное дело — поднять оружие на безоружную жрицу. Жрицу Матери-Богини. Перед верующими. Пусть жрица и вышла из другого, враждебного, лагеря. Богиня-Мать не простит таких деяний. Не счесть проклятий. Горя бы за такое святотатство не познать.

Внезапно из дружеских боевых шеренг в конника полетели топоры и дротики. Пущенные наверняка, орудия войны с близкого расстояния поразили цель. Конь продолжил бег теперь уже один. Перс пал. Шлем откатился в сторону. Изо рта потекла кровь. Всадник захрипел. Попытался встать. Из ребер с левой стороны, перебив ремни-связки половины доспехов, торчали три переломанных при падении древка. Два топора глубоко рассекли левую ногу повыше колена. Клевец застрял в икре израненной ноги. Тот, кто был еще так недавно, краткий момент назад, красавцем на коне, летящим призраком войны во плоти, — быстро превращался в серого мертвеца. Персидская кровь орошала поле. Из первых шеренг решительно выступил воин низкого роста. Видно, командир сотни. Схватил умирающего сзади за волосы. Быстрым движением перерезал горло — хлынула кровь. Воин взялся за работу мясника. Через миг победно поднял голову командира персидского отряда.

Возможно, то был тайный знак?

Армия хурритов задвигалась в странном перестроении-перерождении. Спеша, сбиваясь в строе, левое крыло развернулось неровными шеренгами полным составом — к центру. Там, где в колеснице стоял удивленный царь. Затем, торопясь, перерождение захватило и правое крыло. Застрельщики хурритов обратились лицами к отряду персов и повели обстрел. С короткого расстояния камни, стрелы полетели в бывших, опешивших от неожиданности, союзников. Во время странных маневров-перестроений хурритов со стороны армии враждебных степных племен раздался зловещий звук трубы. Степные колесницы и конные застрельщики с места перешли в галоп. Пешие, выстроенные серпом, сменили шаг на легкий бег. Степная знать, в тяжести доспехов, широким шагом поддержала атаку.

Цельная армия хурритов делилась на несогласные между собой части. Словно щепки, прибитые бурной водой к берегу, в центр выдавили несколько отрядов из перестроившихся хурритских флангов. В кольце врагов оказался царь славного города Хваризама, персы и часть примкнувших к ним хурритов. Смерть, со скукой наблюдавшая за сражением с крыш великого города Хваризама, встала. Любопытством налились глаза. Возможно, ей, смерти, сверху происходящее казалось безумием, охватившим части сорокатысячного монстра. Руки, ноги, хвост отделились от туловища. Готовились напасть на тело. На свое же тело.

Три армии сошлись в погожий день. И две из них кухарили — съесть третью.

— Предательство! Измена! Предатель… — был последний крик царя. В гневе сказанные слова гневом же и пресеклись. Стрелы, пущенные хурритскими застрельщиками, убили правителя Хваризама — торс царя быстро покрылся оперениями стрел. Отряды персов и отряды, верные царю, утратили командующих. Обстрел в упор унес их жизни первыми. За ними последовали не спешившиеся старшие командиры персов. Им слали в спину стрелы, дротики. Возникший хаос пытались остановить младшие командиры — криками не позволяли пятящимся шеренгам окончательно превратиться в толпу. Теперь персы и примкнувшие к ним хурриты-южане походили на ощетинившийся тяжелыми копьями орешек. В центре золотая колесница с убитым возничим и умирающим царем. Бывшим царем великого города. Орешек персов не поддался страху. Дисциплина восстановлена в боевых шеренгах. Отчаянье обреченных — смелость умирающих. Со всех сторон группу оставшихся в меньшинстве сторонников царя плотной скорлупой окружали лютые враги. Степные и хурриты объединились, перемешались отрядами. Теперь от грозного сорокатысячного чудовища осталось едва ли семь-восемь тысяч воинов, и те без старших командиров. Орешек предпринял попытку медленно отступить к спасительным воротам Хваризама. Уцелевшие в обстреле младшие командиры персов направляли бронированный орешек на прорыв к городу. Только бы гарнизон помог. С надеждой высматривали персы городские башни. Окруженные взывали к городу отчаянными криками. Но гарнизон на помощь не поспешил.

Бывший арьергард царской армии — восточные племена хурритов — без колебаний выбрал в битве сторону степняков и поддерживает обстрел орешка. Арьергард замыкает окружение. Надежные, как часто называл их царь, отрезают союзникам короткий путь к отступлению. Обстрел усиливается. Бьют бронзовой стрелой, безжалостно, в упор, наверняка, по открытым шеям и лицам. Целятся в глаза, в разинутые тяжелым дыханием рты. Персы падают наземь гроздьями, вываливаясь из шеренг орешка, их места занимают стоящие позади. Орешек сдавливается, неумолимо уменьшаясь в размерах. Половину тяжкого пути к воротам города орешек все же одолел. Теперь окруженные — в досягаемости лучников на городских стенах. Но их хурритские луки не спешат на выручку.

Два вождя озерных и золотых возглавляют финальную атаку. Застрельщики по сигналу труб прекращают пускать стрелы и дротики. В ход идут короткие копья для конного боя. Чтобы справиться с длинным, тяжелым копьем орешка, нужен особый прием. Схватить левой рукой древко. Пригнуться. Нанести секущий удар по ногам. Хорош здесь длинный меч. Но прочные доспехи персов закрыли броней ноги. Только неприкрытые бронзой босые ступни доступны для колющих ударов. По ним и бьют особо храбрые из первой линии наступающих. Ряды пеших нехотя поддаются. Со стонами падают раненные в ноги. Их добивают сильными ударами в лицо. Единство тяжелых копий нарушается. В разрывы плотных персидских шеренг устремляются, орудуя тяжелыми топорами и клевцами, степные воители. Орешек дробится на части. Знамена царя дергаются, падают в ряды обороняющихся и окончательно, в лохмотьях, переходят в руки степных. Знамена царя захвачены. Захвачены и три штандарта персов. Короткие яростные контратаки персов захлебываются. Расколотый орешек не смог собраться дробными долями. Оставшиеся в живых, утратив волю, бросают оружие. Встав на колени, подняв в мольбе руки, сдаются. Сражение внутри армии хурритов закончилось. Никто из проигравших не смог покинуть скорлупы. Смерть жадно собирает обильный весенний урожай. Черные крылья растирают кровь по полю.

Хваризам отворяет ворота. Гарнизон примкнул к победителям.

Глава 16. Триумф

Перед городом Хваризамом, на удалении в три полета стрелы от главных ворот, пленные персы раскладывали погибших в брани. Пленным отрубили большие пальцы на руках и заботливо остановили кровь, перевязав лоскутами одежд павших. Направо с поля брани относят в смертных облачениях и при оружии погибших воителей хурритов и степных озерных и золотых. Налево — нагих, без украшений, оружия и доспехов — повергнутых сторонников царя. Неравные вышли горы мертвецов. Та, что слева, — в две тысячи погибших. Та, что справа, — едва под три сотни. Необъятный курган и горка. Пленников около пяти тысяч.

С гибелью царя короткая война завершилась. Гарнизон города выдал степнякам малолетних детей правителя и семерых его жен. Дети, а их девять: семь мальчиков и две девочки — стояли жалкими тенями у подножия кургана из серых трупов. Торжественные царские одежды с жен и детей сняты. Как и сняты золотые украшения. Только узоры татуировок на руках и телах выдают утраченный сан.

Закончив раскладывать трупы, пленные воины искалеченными руками берутся за возведение погребального сруба для павших победителей. Округлые бревна накатом ставятся между двух вертикальных опор, что с каждого угла. Крыша усиленная, в три наката. Четыре скорбных сруба. В каждом ровными рядами — по двадцать пять омытых водой павших воителей. Лежат в почетной тесноте, поджав ноги и сложив руки, головами на запад. В ноги поставлены расписные чаны с праздничной едой, оружие и личные вещи в сумах. Пришло время засыпать срубы землей. Пленных делят на неравные группы и уводят в разные стороны, частью на восток, но большей частью на север. Некогда холеные и горделивые персидские мужи сменили позорную долю пленных на унизительную куцую судьбу рабов. Их, верно, обменяют на скот далеко от города Хваризама.

Погребальный курган возводят в торжественной тишине всей армией победители. Тысячами рук им помогают жители города. Слишком мало почетной погребальной работы для такого числа людей. Священный курган размерами сравнялся с курганом тел проигравших. А вскоре и превзошел его раза в три. Вокруг кургана ставят камни, цепью, равными разрывами. Ставят группами, по три плоских — в рост — камня-охранника, они будут оберегать сон мертвых. К каждой группе камней подносят мертвых персов. Нанизывают на шесты и вкапывают эти шесты у бурых безмолвных камней. Скрюченные в смертных позах тела чуть возвышаются над камнями, их не касаясь. У многих распятых тел нет кожи, скальпов или голов. Иные так изрублены и исколоты в сече, что нет уж никакой возможности снять положенный трофей. Души погибших товарищей упокоены с почестями. Погребение, предписанное традицией предков.

Армия и горожане занимают места рядом с курганом. Каноны похорон требуют прощальной молитвы и пира. Вот и известная жрица — зачинщица сражения. И ее бесстрашная подруга-медведица рядом. Воздев руки к небу, Танаис громко читает молитву всесильным Богам и духам предков. Благодарит в молитве за счастливый исход брани и просит, часто повторяя священные слова, у Матери-Богини помочь душам погибших героев отыскать путь в царство мертвых.

Выводят быков. Громадных, из царских жирных стад. Клейменых. Знак полумесяца выжжен. Белых, с крепкими рогами. На тех рогах — косичками сплетенные венки из луговых трав. Знатные быки. Мычат. Являются вожди племен хурритов и степных, на них — торжественные одежды и золотые украшения. Вожди — в несвойственной им роли пастухов. Теперь они — погонщики скота. Недрогнувшей рукой со свистом и гиканьем правят путь племенных быков на детей и жен мертвого царя. Дети испуганно жмутся друг к другу. Хватаются за руки. Рыдают. Женщины падают на колени. Просят милости. Вопят. Но только холеным белым царским быкам в потоке мычащего стада безразличны отчаянные крики детей и жен. Тяжестью веса опрокидывают и копытами забивают до смерти. Ломают кости. Дробят черепа. Хрупкие тела мостят колею. На дороге в пыли остались лежать венки, упавшие с бычьих рогов.

Пресечен копытами быков короткий род царей среди племен хурритов. Не возродиться семени павшего царя. Под одобрительный гул, гул многотысячной армии, гул горожан — раздавлена царская династия. Свободу — драгоценность, не забытые дедовские порядки — вновь обрели племена. Нет больше царей над ними и нет больше среди них рабов царя. Есть снова племя. Есть вера. Есть знать в племени. Есть в племени вождь, что мудро правит. И есть народ, что, веруя в Богов, выбирает знатных и вождей себе под стать. Под рев мычащего стада победители радостно принимаются за триумфальный пир. В честь любимой воли. В честь щедрых Богов, что даровали победу. В честь душ ушедших к предкам героев. В честь воскрешенного единства родственных племен Великой Степи.

Глава 17. Поединок семерых

Третий день свадеб. За двадцать три дня до сражения

Скилур твердо держал обещания. Раз обещал удивить — значит, удивит. Женихи, невесты, приглашенные ждали обещанной «ягодки-чудинки». Утро выдалось легким. При звездах маялись в заботах. Но вот день! Он обещал веселье. Сегодня — «выбор пар» и «танец». Что и говорить, важный день. Правильнее сказать, полдень. Спустя двое суток знакомств девушки и юноши должны выбрать суженых. В танце выбор супруга утвердить перед племенами, вождями, старейшинами, знатными. Общество поглощено приготовлениями, стряпней, стройкой. На лугу прочно вкопали три высоченных крашеных столба для разбивки порядка в танцах. Сверху на столбах венки полевых цветов.

В суматохе нового дня не приметили поначалу шестерых необычных всадников. Прибывшие с гостями не схожи — скорее, пленники под конвоем. Ноги и руки связаны. Во ртах кляпы. Ведут пленников под строгим присмотром. Сопровождают их десятка два озерных в холщовых черных доспехах, при копьях. Да мало ли кого могли поймать на границах владений? Свадьбы поважнее. Но всадники все-таки привлекли общее внимание. Босоногие мальчишки разнесли весть об отряде — сбегали и на реку, и на остров, и в шатры, и даже нашли погонщиков вдали селенья. Позабыв о приготовлениях к танцам, бросив праздничные платья, степной народ стекался к свадебному лугу, где и остановился отряд с гостями-пленными. Привлекли же жгучий интерес племен не те шестеро, под конвоем, а двое странных верховых, что следовали сразу позади командира отряда. Шли рысью, парой. Так же опутаны веревками. Но те двое давно уж были мертвы. Две мумии размеренно покачивались в седлах. Мумии вошли в яркий, солнечный, весенний день из другого мира. Из мира мертвых. Вошли печальными тенями былых живых красавцев-мужей. Вошли с мрачным торжеством духов на свадьбы. Судя по богатству их одежд — готовились торжественные наряды загодя. Белые рубахи, расшитые кожаные штаны, сапожки, шубы, шапки.

Вождь Скопасис, выйдя из гостевых шатров, присоединился к любопытствующей толпе. Люди расступались, предоставляя дорогу главе племени. В конце пути, рядом с всадниками, держа за узду коня, стоял, широко улыбаясь, Скилур.

— Вот обещанная «ягодка»! Принимай, мой разлюбезный вождь, послов.

Воины сопровождения осторожно сняли с лошадей мумии — молодого человека и мужа постарше. Постарше — с завитой бородой. Помладше — в шубе. Грубые серые с красным нити удерживали сомкнутыми челюсти мумий.

— Надо позвать жриц. Прибыли подлинные послы, — вождь золотых всматривался в мертвые лица.

— Скопасис, друг мой, оцени, в каком гости виде! Как живые. Тлен не поел их. Вот посмотри, остались и татуировки.

Вожди склонились над лежавшими в примятой траве мумиями.

— Скилур, их возможно усадить?

Скилур в ответ отрицательно покачал головой.

— Хотя… — достойный муж озерных провел ладонью по затылку, — …только если порезать суставы. Понял твой замысел. Погодь. Сейчас смастерим…

Через некоторое время мумии сидели в креслах на почетных местах. С этого момента каждый, кто оказывался на лугу, из праздной пытливости или по спешным делам, считал долгом учтивости поклоном поприветствовать духов усопших послов. Состояние останков истинных послов савроматов внушало приветствующим благоговейное почтение. Боги оставили духам часть плоти. Конечно, и ранее случалось, что трупы не трогало тление, но только не в пору зреющей весны. Зимой, в снегах, во льду часто находили замерзших пастухов и вестовых. Но весной, по теплу? Такое невозможно. Степнякам явился некий знак, от почивших — живым.

— Скилур, духи савроматов среди нас? Вернулись из мира мертвых, чтобы доделать незаконченные дела? Посредники между Богами и нами? — Скопасис перевел взгляд с задумчивого собеседника на послов. Закачал головой. — Да, сомнений нет. Боги отправили их к нам.

Вождь золотых приветствовал мумии долгим рукопожатием.

— И в том с тобой, вождь, согласен. — Скилур прервал раздумья. Решительным тоном, почему-то обращаясь к послам, быстро заговорил: — Хотел бы закончить начатые дела. Скопасис, видишь тех шестерых в путах?

Степной народ, завершив приветствия, кто традиционным жестом, кто поклоном, — повернулся к подконвойным. Скилур вразвалочку подошел к одному из них. Вытащил кляп. Поднял болезненным рывком за волосы голову пленного.

— Вот эти шестеро из рядов наших. Из озерного, то бишь, края. Пастухи многим известные. Дерзкие людишки. Все шестеро — родные братья. Так?

Подконвойный упрямо молчал. Такого непочтительного отношения достойный Скилур стерпеть не мог. С силой пнул пленника под дых. Послышался стон.

— Речь веду с тобой, наглец. Откликайся. — Скилур отвесил связанному затрещину.

— Братья мы, — зло выдавил сквозь зубы пленный, не поднимая глаз.

— Вот так бы и сразу. — Скилур обвел довольным взглядом народ. Обернувшись, обратился уже к мумиям. Заговорил с ними медленно, торжественно, будто те слушали мертвыми ушами.

— Как один из знати озерного края, хочу загладить вину перед вами, почетные гости. Достопочтимые послы савроматов. Хочу загладить также вину и перед своим новым очагом. Предлагаю, мой вождь… — теперь Скилур пристально смотрел в глаза Скопасису, — …провести ритуальный бой в честь общих предков. Шестеро будут биться насмерть друг с другом. Кровь их успокоит несчастные души. Души послов, которые, как мы видим… — Скилур еще раз дал пленному ногой под дых. Оставил его, стонущего, подошел с поклоном к мертвым, — …восстали из мертвых, чтобы доделать важную посольскую работу.

В полной тишине Скопасис поднял правую руку, сжатую в кулак.

— Согласен. Будет ритуальный поединок. Проведем брань перед танцами. Предложим послам еды?

Как велят каноны гостеприимства, знатных гостей положено с дороги напоить и накормить досыта. Мумиям предложена еда. Со скорбью в лицах разложили на звериных шкурах перед их усохшими ногами праздничную свадебную еду. На золотом подносе — доброе мясо из вчерашнего рагу. Налили в бронзовые кубки отличное душистое вино. Удалились с поклоном продолжать прерванные приготовления к танцам.

— Скилур, а где вы их нашли? — Вождь говорил тихо, чтобы мог слышать только знатный соратник.

— Там, где указала Танаис. Банда сходила с ума от скуки. Мерзавцы выпотрошили убиенных. Тешились. Набили солью так, как рыбу мы солим, намазали еловым соком. Внутренности высушили и снова сложили, кроме кишок и печени. Изнанку выложили мятной травой. Зашили. Действовали умело, прямо как… жрецы. За теми… им неположенными… жреческими занятиями их и нашли… — Скилур всем своим видом выражал крайнее удивление.

— Как отнесутся озерные к поединку? — Скопасис настороженно взглянул на говорившего. Скилур взял за руку вождя племен.

— Нет жалости. Оплатят долг. Так люди говорят. — Лицо достойного мужа озерных приняло жестокое выражение. Брови сдвинулись. Губы сложились в тонкую нить.

— Добро. — Вождь положил руку на плечо соратнику.

Шестерым братьям выдали оружие. Двоим достались копья. Третьему топор. Оставшиеся имели выбор между мечом и двумя клевцами. Ритуал смерти для Богов, даже на свадьбе, на глазах у племен, — последний шанс умереть достойно. Счастливый, в щедрости, выбор за тяжкое преступление. За убиение послов союзных степных племен пострашнее положено возмездие. Возможно, Боги смилостивятся над душами шестерых бродяг? Пустят в мир мертвых, избавят от скитания среди лесов, гор, рек? Шестеро братьев уцепились за назначенный поединок как за посмертное примирение с племенем. Откажись они от поединка, и лютая кара вихрем сметет их семьи, жен и детей. Таков порядок предков.

Шестеро встали в два ряда. Понуро опущены головы. Взглядами что-то ищут в траве. Племена в праздничных одеяниях заняли места. Расселись на земле. Вышел хор в пятьдесят участников. Перед ними жрицы. Их десять. Прочтя молитву, встали в рядах хора. Жрицы выбрали для исполнения веселую песню. Хор запел балладу о знакомстве Бога Папая и Богини-Матери. Вознесли хвалу родным лесам, горам и степи. Из темных горных лесов вышел юный Бог Папай. Звал Папай создательницу миров Богиню-Мать, чтобы породить племя людей.

На этой части баллады судьи поединка — вожди — подняли клевцы. Бой начат. И ожидаемо он не заладился. Не смогли кровные братья достойно биться друг с другом. Вялые удары легко парировались противниками. Оружие бесполезно болталось в руках. Из хора, разорвав ладные рифмы баллады, вышла широким шагом девушка. Верховная жрица прежних золотых. Сняла с головы высокий, в золотых оленях, убор. Передала красную островерхую шапку хористу. Прошла, в тишине, к стражникам. Вынула из-за их поясов два клевца. Осмотрела их хищные клювы. Провернула в руках оружие. Подступила к шестерым братьям. Ритуальный поединок развалился. На бранном поле появился седьмой участник ритуала. С оружием боец. Как видно, длинное женское платье и накидка — не помеха седьмому воителю. Стражники первыми, едва завидев обожаемую жрицу, подняли копья на шестерых. Приглашенные встали. В плотных рядах свадебных гостей заблестело оружие. Мечи, топоры, кинжалы обнажены.

— Вам дали шанс спасти семьи…

Танаис разминала кисти рук, вращая клевцы. Намерения жрицы очевидны присутствующим. Свадебная толпа, в хмурой суровости лиц, готова сдвинуться с места.

— …Вам, подлым, дали шанс спасти детей своих от рабства. Жен от смерти… — Танаис прошла сквозь поникший строй шестерых. Заткнула за жреческий пояс клевцы. — До смерти плохими решили быть? Подлость неискоренима? Подлость в крови? Подлость перешла к детям?

Танаис оказалась на стороне, противоположной хору. Теперь она стояла перед вождями. Обращалась жрица уже к ним:

— Тогда зачем племенам нашим такой мусор? Плохо не то, что вы «худые». Плохо не то, что вы пастухи. Без богатств в мир приходим мы. Голыми рождаемся и голыми умираем. Плохо то, что вы учите раздору племя. Жены ваши такие же уродливые духом, как вы. И дети ваши, калеченные вашим назиданием, будут портить кровь потомкам. Подлостью портить. Той самой подлостью, которой вы погубили послов. Сначала вы выдали себя за проводников. Взяли за труд плату. Втерлись в доверие. Заманили в засаду, задушили во сне, как крыс, веревкой послов союзных нам племен. Позволили добрым пасть недостойной смертью?

Рокот возмущения прервал речь верховной жрицы.

— У-у-у-у! — Протяжным ураганом разнеслось по полю. Шестеро разом вздрогнули от направленного на них гнева чужих людей. Побледневшая жрица повернулась к обвиняемым. Плотно сдвинулись черные брови на красивом девичьем лице. Слова падали камнями на могилы:

— Что будет дальше с нами? Оставим вас и ваши семьи жить? — Жрица подходила к каждому из обвиняемых. Смотрела прямо, в упор, в глаза. Тех, кто отводил взгляд, за бороду, за волосы возвращала. — …И ваше семя даст прирост. Сорняк тот, потомство ваше, поест нас изнутри? Возможно, подлость ваша в будущем прорастет корнями среди вождей? Вождей, что зорко хранят нас от бед? Среди жрецов, что учат нас воле Богов? Потомки ж ваши будут пить кровь у братьев и сестер? В засадах сторожить гостей с пиров и свадеб. Лишь для того, чтобы доставить огорчение? Дары похитить у гостей? Убив забавы ради, тела покойных соломою набить? Так будем в далеких днях время коротать? Такими будем в потомках мы? Так разменяем Великую Степь на подлость вашу?

Жрица обращалась в гневе к шестерым. Мужи больше не опускали головы. Смотрели теперь уже прямо, как мыши на змею. Оружие тоже не опустили. Сжали крепко в руках. Свадебный хор за спиной верховной жрицы давно не пел весельем — гудел криками.

— Так вот. Мой вам приговор. Богиня-Мать вас не простит. Табити не помилует семьи ваши. За подлость и трусость, за раздор вы угаснете. Здесь и сейчас. Весь род ваш искореним: ваших жен и поросль вашу. Никто не породит подлых среди нас!

Жрица, закончив речь, перешла от слов к работе палача. Первым же ударом правый клевец, в коротком замахе, с плеча, вошел в живот одному из братьев, ближе всех к ней стоявшему. Так же быстро клевец покинул жертву. Удар перебил брюшную артерию. Хлынула кровь. С громким криком муж рухнул в траву. Клевцы жрицы продолжили работу. Левый, схожим ударом, угодил в бедро следующему из братьев. Там и застрял. Второй брат присел от боли на колено. Перехватив обеими руками клевец, жрица нанесла сокрушающий удар по темени. Размозжила череп. Клевец остался в смятой голове. Взяла у стражника копье для пешего боя. Обеими руками удерживает древко. Пригнулась, готовая к нападению.

Третий из братьев, по инстинкту, не по уму, направил на жрицу меч. Присутствующие громко ахнули. Святотатство — поднять на жрицу оружие. Поругание Богов добавилось к перечню преступлений братьев. С криком подняв над головой меч, обезумевший бросился в атаку. Выпад этот стал для него роковым. Танаис уклонилась от боевого металла. Словно танцуя, пригнулась, зашла под левый бок и нанесла смертельный удар копьем под ребра. Вторым отточенным маневром свалила с ног, поддев за ступни бронзовым тыльником копья. Добила лежачего тремя яростными ударами в грудь. В последнем ударе провернула наконечник копья в теле. Расшитый камнями сапог верховной жрицы придавил бьющегося в агонии. Раздался смертный хрип. Короткий миг. Осталось трое братьев. В боязни сбились спинами друг к другу. Копье и два клевца враждой направлены на прежде им родное племя. Степняки плотно окружили преступников и святотатцев. В руках злость. Глаза налились кровью. Жрицу мягко, любовно, нежно оттеснили от оставшихся братьев. Переняли из девичьих рук окровавленное копье. Водрузили ей с почтением на голову жреческий убор. Поправили бережно косу. Стряхнули пыль с накидки. Кто-то рядом из толпы незнакомым зрелым голосом, видимо, из сватов озерных, выкрикнул поверх голов, обращаясь к жрице:

— Погодь, любимая Танаис! Теперь наш черед.

Братьев бескровно разоружили. Схватили под руки. Свадебная гурьба в праздничных убранствах зашлась в потоке и растерзала преступников сотнями рук.

— Богиня-Мать тверда и непреклонна, — Скилур почтительно склонил голову перед верховной жрицей.

Глава 18. Выбор пар и танцы

Не в обычае степных племен долго хранить печаль. Дознание гибели послов закончено. Пролитую кровь шестерых братьев сочли праведным наказанием. И раз уж собрались на лугу, то и немедля перешли к сердцу праздника свадеб.

— Это кто так широко расставил столбы? — Вождь с улыбкой оценил дистанцию. — С таким-то запасом?

— Жрицы твои тут с утра командовали. Меня, простого озерного рыбака, и того заставили столбы крепить. Ты уж не обессудь, как могли, так и вкопали. — Скилур гордился проделанной работой. Гостям из озерного края и вправду непросто дались три столба.

— Сегодня места в танцах хватит… — Скопасис удовлетворенно цокнул языком. Помедлив, добавил, усмехаясь в бороду: — …Всем. В самую пору развернуться двумя племенами в танцах.

Скилур, в свою очередь, очень внимательно посматривал на хлопочущих музыкантов и хор. Видно, в диковинку бывшему вождю озерных, а ныне правой руке Скопасиса, такое внушительное число сопровождающих веселье.

— Триста человек в хоре? Размах! — «Простой озерный рыбак», не таясь, пересчитал вслух и удивленно развел руками.

— Ну что тут скрывать! Да, любит народ песни распевать. Только повод дай. — Вождь с хитрецой смерил взглядом «озерного владыку», как он часто называл Скилура. — Будешь танцевать?

— Буду! Ну, вождь, держись, ноги оттопчу. Предупредил. Мы же, озерные, только по воде танцоры. — Чуть помолчав, Скилур важно заговорщицки продолжил: — Да знаю, что такое твои танцы…

— Говори, Скилур. — Скопасис оперся на посох, приготовился внимательно слушать. С самого появления дочери вождь пребывал в превосходном расположении духа.

— Танцы — серьезное и достойное для мужа занятие! Так скажу. Да и не танцы вовсе то. Не шутки, ногами бить по земле. Моим скромным разумением, то никак не меньше, чем клятва в верности под песни хора. Так понимаю танцы твои. Представление для Богов, с другой стороны. Ну как тут не станцевать! Тут и хромой станцует…

Скопасис крепко обнял Скилура. Посох вождя остался воткнутым в землю.

Хор первым занял место, предписанное канонами праздника. Расположился тремя линиями вдоль трех столбов — с юга на север. Лицами хористы строго на запад. В трудном деле создания праздничного настроения музыканты вызвались сопровождать хористов. Стали не абы как. Жрицы расставили барабаны, струнные и флейты. Музыканты полукругом обступили хор. Положение хора хотя и почетное, но после полудня сопряжено с неудобством. Солнце смотрит прямо в накрашенные глаза. Светило так и норовит выдавить слезу среди веселых свадебных песен. Петь хору придется много. Музыку свадебную справлять до глубокой ночи. Для сидения хористам и музыкантам подготовили стулья и накидки. Мумии послов, в почете, расположились с хором. Свидетели празднеств, а таковых перевалило за два десятка тысяч, заняли места за хором и западную часть. Сели плотно, рядами, локоть к локтю. Северную часть, не теснясь, заняли знатные, и только. Не слишком почетную южную сторону без обид разобрали простые из «худых».

Сквозь толпы зрителей женихи проходили к положенному им среднему столбу. Вслед им неслись шутливые пожелания удачного выбора невесты. Раскрашен столб женихов частыми полосками в белый цвет. На верхушке полная кадка с водой. Столб с кадкой посвящен воде. Невесты, краса, да и гроза племени тоже, устроили цепочкой хоровод вокруг южного столба. Крашен столб полосками в черный, и на нем кадка с землей. Это столб земли. Вожди, жречество и родители невест с женихами расположились плотным хороводом вокруг собственного северного столба. На верхушке сверкающая в солнечных лучах золотая шкура. Столб знати в свадьбах — небо, что ближе всех к светилу.

Земля, Вода и Небо — три священных доли мира, сотворенного добрыми руками Матери-Богини. Земля — народ. Вода — вожди, «добрые» и старейшины. Небо — жречество. Устройством мир степных племен схож с миром природы. И так же, как заведено в природе, у земли, воды и неба, степное племя обязано жить в дружбе меж собой — тремя едиными долями.

Когда приготовления закончились, вождь двух объединившихся племен открыл день свадеб. Возможно, самый значимый в череде празднеств. За два долгих, отошедших в азартных соревнованиях, дня женихам и невестам представилось право беспрепятственного выбора партнера. Выбора собственным умом и сердцем. Никто из родителей, у кого таковые имелись, или близких родственников-опекунов не вмешивался в знакомства. Теперь же первым ритуалом дня «выбор пар» молодые люди являли народу свою семью. Свой личный выбор супруга. По сговору и жребию невеста или жених скоро отделялись от хоровода и брали избранника крепко за руки. Высоко поднимали руки и отправлялись к хороводу вождя, жрецов, знати и родни. Представ перед ними, называли суженых: жених — имя невесты, невеста — имя жениха. Получив громкое одобрение супружескому предпочтению от вождя и старейшин, покидали хоровод знати и уже утвержденной семьей возвращались к хороводу. Когда же последняя пара завершила обряд выбора, пришел черед самого долгожданного момента. Хор грянул вступительную песню свадеб. Музыканты поддерживают ритмом слаженные голоса хора. Песня веселая. В ней хвала Богам, напутствия и пожелания счастья семьям.

Танцы затеялись.

Вновь пары делятся на две группы. Невесты занимают прежний безбрачный круг земли, женихи теснятся холостыми вокруг столба воды. Музыка заливает веселой беззаботностью степняков. Хороводы вращаются вокруг столбов. Но и внутри кругов вращение танцоров. В том вращении разноцветные платья раскрываются огромными цветами. Синий цветок, белый, желтый, коричневый. Мужской хоровод попроще — в белых рубахах, в пестрых узорчатых штанах. То лишь начало. Имя танцу — «Стародавний мир».

Вводный танец плавно сменяется следующим. Он называется «Смешение долей».

— Никак и нам пора, достопочтимый Скилур, покружить в трех столбах? — Вождь взял за правую руку дочь, за левую — Скилура. Хоровод медленно сдвинулся, засеменил робко, набрал темп и закружился полной силой. Поплыл хоровод от столба неба до столба воды, от столба воды до столба земли. Вновь к столбу неба. Второго танца ожидали не только женихи с невестами. Каждый из родов племен, кто в тот день подоспел на праздничный луг, мог примкнуть к танцу. Места уставших пополняют новые танцоры. Молодые уступают место зрелым. Зрелые — молодым. Редкий шанс станцевать со жрицами! Редкий шанс станцевать, за руки держась, с вождем и «добрыми»! Такого танца никто из степняков не хотел бы прозевать. Мужи и женщины, редкие старики, молодь с нетерпением ждут очереди к хороводу знати. С радостными восклицаниями занимают освободившееся место в рядах танцоров. Танцующие прикрывают глаза от счастья. Музыка вводит в туман блаженства. Слаженные движения ног и рук в такт музыки наполняют удовольствием людей. Крепкий захват ладоней партнеров, теплые улыбки. Смех, веселье, шутки. Долгий-долгий танец.

— Верховная жрица, возможно составить танец вам?

— Давай руку, Колакс. — Девушка первая взяла ладони стоявшего в нерешительности юноши. Потянула Колакса к себе. — Ну же! Не стой — ведь это танец! — Улыбается — и новая пара закружилась среди танцующих.

— Командир стражи умеет и танцевать? — только что успела сказать Тайгета, как кто-то из знатных озерных предложил ей руку.

— Малый оттачивал ловкость у костров, — Тайгете, уже удаляющейся в поворотах, шутливо выкрикнул Скилур. Перевел взгляд на столб, и в этот самый миг «простого озерного рыбака» выбрала красавица-портниха из золотых. Известная мастерица превзошла саму себя: ночами шила, среди заказов, или впрок загодя приготовила?.. На ней, статной, кафтан без рукавов, темно-синий, из льна, под ним из двух частей платье. Низ — юбка синяя, верх — белой плотной рубашкой навыпуск, с рукавами. На кафтане, как и на юбке, дивно нашиты синие волны, на тон светлее фона. Темно-коричневые короткие сапожки с тремя синими полосками. Головной убор тканый, синий, формой как боевые шлемы, закручен спиралью наверху. К отменному наряду портниха приложила главное украшение — скромную улыбку. Карие глаза смотрели в упор на главу озерных. Скилур вдруг как будто бы слегка оглох. Музыка, хор куда-то разом пропали. Время замедлило ход. Такой пригожей женщине невозможно отказать! Скилур удивленно цокнул языком от неожиданности предложения, нежно принял руки золотой мастерицы, влился в поток танцующих. К третьему танцу вдовец Скилур набрался храбрости и посватался к красавице-портнихе. Получил согласие с нежным поцелуем. Тот день стал свадебным и для него.

К сумеркам приспело время и третьему, завершающему, танцу — «Рождение нового племени». Невесты встают в линию между трех столбов. Женихи случайным порядком устраиваются двумя рядами по бокам. Смешиваясь с другими гостями. Как только песня начинается, женихи находят избранниц и кружат в танце на линии столбов. Гости, вождь, жрецы, «добрые» исчезают солью среди свадебного люда. Огромное кольцо вращается вокруг столбов, музыкантов, хора и танцующих новых семей.

— Ноги болят, подруга. Тебя потеряла. Искала, не нашла. — Тайгета сжала рукой пряжку пояса Танаис. — Пять раз позвали замуж за три танца. Такими красивыми словами звали. Не знала, что так выгляжу со стороны. Назвали очаровательной, лебедем, мудрой, озерной тигрицей даже. Все позвавшие замуж — из гостей. Смелые такие эти озерные. Ты-то как? — Тайгета хоть и выглядела уставшей, но сияла удовольствием. Нарядом две жрицы золотых схожи. Красные длинные платья из конопли. На плечах отороченная мехом также красная, до бедер, накидка. Короткие, повязанные ремешком, в узорах, сапожки. В левой руке Тайгета держит высокий, бордовый, с козырьком, убор жрицы.

— Уф-ф! Едва стою на ногах. — Танаис поправила на шее ритуальную золотую цепь верховной жрицы, набранную из фигурок животных. — Кажется, протерла подошву сапожек. Ступнями чувствую траву.

Девушка приняла, поблагодарив, факел от рядом стоящих. Тепло попрощалась с гостями. Две жрицы проследовали на остров.

Теплая весенняя ночь яркими звездами бережно укутывает свадебный луг. Степь запахами трав заполняет воздух. Ветер с гор развевает волосы и свадебные наряды.

Развеселые хороводы на лугу сблизили озерных и золотых в одно неделимое племя. Песней разносится над свадебным лугом старинная клятва степняков. Юной разноголосицей под серебряной луной вторят слова верности великой степи женихи и невесты. Нет больше на свадьбах знати, нет «добрых» и «худых». Степное племя живет отрадой празднеств. Смеешься от души, тебе в ответ смеются тоже. Поешь, закрыв глаза, и песню твою подхватывают гости. С любовью ты объят родным племенем. Ты не один в потоке дней. Тебя не бросят в радости и в беде. Ты нужен племени. Как воин, как пастух, как пахарь, как кузнец, как сын, как мать или дочь. Ты в дружном племени степном. Среди родных. Ты часть большой семьи. Здесь знают твое имя. Здесь помнят имена твоих далеких предков. Прихлопывая в такт музыки руками, кружась, танцуя, ты кружишься с преданными друзьями. Ты делишь радость с такими же, как ты, открытыми людьми степи. Племя и ты, в пляске — громадный, многорукий, могучий, всесильный человек. Богам же с неба приятно видеть праздник свадеб среди людей. Ведь шутки, веселье, танцы, смех — вкуснейшая из жертв для Всесильных Богов. Невидимыми тенями танцуют Боги среди степного люда.

Глава 19. Персидский арсенал

На второй день после сражения под славным городом Хваризам

— Отец, к персидским доспехам полагаются еще и щиты? — Танаис, с усилием потянув обеими руками, извлекла из бесконечной стопки странного вида тяжелый щит. Поставив торцом изделие на каменный пол царского арсенала, принялась изучать защитную амуницию врага. Щит полностью, с головой, закрыл девушку. Два вождя заинтересованно принялись оценивать персидскую задумку.

— Козырек прочный. Выдержит удар стрелы. — Скилур вытянул руку. Указывал пальцами на продолговатый верх щита.

— Щит набран добротно. Тяжел. — Скопасис принял из рук дочери изобретение персов. Примерился. Приподнял. Подержал на весу. Щит оказался на несколько локтей выше роста не обиженного богами сложением вождя озерных и золотых. Восхищенным тоном продолжил: — Основой, так вижу, — дуб. Бронзу листами не пожалели. Справили на гвоздях.

— Дорого им щиты достались. Металла здесь на два меча хватит, — подхватила Танаис.

— Сколько здесь щитов? — Скопасис обращался к пятерым хранителям арсенала. Заносчивого вида холеные низкорослые горожане с плешью на седых головах, в дорогих шерстяных одеждах, в полосатых хурритских узорах. Хранители царского арсенала и меж тем верные сторонники степных племен. В числе первых хранители вышли с хлебами к победившим армиям.

— Три тысячи щитов, с тем, что у вас в руках, — без запинки и без раздумий гаркнули хранители царских запасов. По их надменным лицам пробежали улыбки, видимо, от гордости за крепкую купеческую память.

— Ну, что думаете, достопочтимые степняки? Перед нами мудрый опыт чужой войны? Для чего ж персы удумали такие тяжести? — Танаис держала в руках уже знакомое по битве с царем платье-доспех. Платье тускло сверкало бронзой пластинок. Очередная находка из амуниции персов вызвала не меньший интерес, чем щиты. — Мое предположение, вожди, щиты и платье — для штурма укреплений.

— А козырек над головой, стало быть, — прикрытие от стрел или камней? — Скилур вопросом поддержал версию Танаис.

— Разумно придумано. Сразу за стеной таких щитов поставить легких стрелков. Стрелки будут бить тех, кто сверху, на стенах, держит оборону. — Вождь продолжил версию жрицы. Танаис же тем временем облачилась в персидскую амуницию. Надела платье-доспех. На голову водрузила овальный шлем из бронзы. За пояс заткнула короткий топор. Обеими руками взяла осадный персидский щит.

— Как-то не по назначению пришлые использовали амуницию в прошлой брани. Со страху, что ли? Или перс намеревался весь день на поле простоять? — Скилур задумчиво разглядывал пешего воителя Танаис. Встав, быстро направился в противоположную от жрицы сторону. — Им бы вот в эти доспехи приодеться для брани. — Скилур бережно достал из другой стопки кожаную кирасу, обшитую тремя пластинами из бронзы. К кожаной кирасе приложил длинное тяжелое копье и среднего размера щит от груди до колен: — Вот так бы я на их месте снарядился к тому сражению. А по их выбору сходится, что перс ожидал стрел? Порешили принять глухую оборону в битве с нами? Так?

Скопасис согласно закивал. Подошел к Танаис. Провел правой рукой по борту щита. Перевел взгляд на платье.

— Хорошие доспехи. Будем перенимать новшества. Наши мастеровые смогут повторить? — Скилур обращался к задумчивому вождю. Скопасис обернулся к «простому озерному рыбаку». Улыбнулся.

— Да, конечно смогут, Скилур. Только образчик покажи. Нашьем похожие. Но вот только персидские пластинки идут внахлест, другим узором, а в наших-то плотно прилегают друг к другу. Идея у перса замечательная. Знаешь, что думаю? — Вождь обращался сразу к двум собеседникам, попеременно оглядывая их. — Танаис? Возьми-ка ты, голубушка родная, персидские платья-доспехи, да и штурмовые щиты тоже. Вооружим-ка те отряды, что в поход на Чжоу идут?

Скилур первым за Танаис громко ответил. Эхом отозвался голос в арсенале:

— Хорошо думу держишь. Ни к чему нам, степным, штурмовать крепости. А вот в Чжоу потребуются такие мудрености. — Танаис подняла правую руку. Скилур продолжал: — Отряды надо бы подучить новым построениям. Чжоу неприятно удивятся. Подумают, что союзники их предали. — Скилур вразвалочку подошел к вождю и сжал его руку. — Вот, вождь, твердое доказательство, что мы верно поступили с царем хурритским. Готовился к походу на нас царь. Покойник много чего задумал. Не расскажет, жаль. Персы неспроста заявились к нам с новыми-то придумками. Щиты, платья в бронзе, копья. Разминулись с царем, не в его пользу, на десяток дней.

— Ты прав, друг. Доказательства на лицо. Не сколоти мы тогда на свадебном лугу союз племен, воевали бы поодиночке. Потерь было бы не счесть. — Лицо вождя племен стало суровым. Злыми стали глаза Скопасиса. — Что и говорить! Совсем по-другому тогда бы война обернулась для нас. Полегли бы мы в сечах у очагов. — С теми словами вождя трое знатных покинули арсенал города. Выходя из ворот арсенала, степняки почти столкнулись со спешащим куда-то, в поту, запыхавшимся дедом Агаром и четырьмя его спутниками.

— Да позаботятся Боги о вас, достопочтимые! — вождь хурритов раскрыл руки, приветствуя жрицу и вождей. — Насилу вас нашел. Прошение хурритское, скромное, к вам имеется. — Дед Агар заговорщицки хитро подмигнул. Трое знатных остановились. Вождь хурритов немедля перешел к прошению:

— Возьмете меня и мою горстку бойцов в поход на Чжоу?

Неожиданные слова деда Агара произвели впечатление и на степных, и на хранителей арсенала, стоявших позади знатных, и на свиту самого вождя хурритов.

— Однако, неплохо день сложился. — Скопасис, удивленно подняв густые брови, вопросительно посмотрел на вождя хурритов.

— Что так? — участливо поинтересовался Скилур. Танаис промолчала, но восхищенным взглядом выразила одобрение «прошению».

— Жизнь моя, достопочтимые, заканчивается, а значимое свершить еще не успел. Сорок шесть лет, чудо как много прожил, а в великом не поучаствовал, — неожиданно для собеседников перешел дед Агар к серьезности. — Ой, как мне обидно!

Вождь хурритов встал между вождем племен и верховной жрицей. Обнял нежно отца и дочь. Продолжил тем же печальным тоном, обращаясь уже к Скилуру:

— Что так, мил человек? Хочу закончить мудро дни. В походе. Если уж совсем распогодится, в брани какой. Ну и, возможно, Боги смилостивятся… — Он поднял глаза к синему небу в рваных облаках: — …Мечта про то заветная моя, так упокоюсь в поединке, на глазах у степной армии. Легендой стать хочу для орлов своих. Не хочу превращаться в царя.

Дед Агар высказал затаенные мысли доверительно, не в привычной рассудительной манере спокойного судьи хурритов. Оценив эффект, произведенный на слушателей, расплывшись в доброй улыбке, вполголоса продолжил:

— Всего же набралось от хурритов… — Дед Агар выдержал короткую паузу. Скопасис прищурил глаза, ожидая оглашения числа воинов, и поднял брови, услышав: — …Четыре тысячи добровольцев, охотников за славой. Готовы хоть сейчас тронуться в земли Чжоу. Через Алтай со всеми или через наши перевалы волей своей.

— Как бывший командующий армией… — Танаис, поддержав манеру разговора, вполголоса обратилась к трем окружавшим ее мужам.

— Позволь, не бывший, никто не отменял назначение, — прервал ее решительно вождь Скопасис.

— Хорошо, вождь. Как командующий прошу достопочтимого вождя хурритов принять отряд озерных и золотых. Довести отряд моего племени и своих западных племен до ставки Таргетая, в Алтае. Мне же надо перехватить двух рассорившихся птиц на другом берегу великого озера. Дождись меня с ними у Таргетая, на Алтае.

Дед Агар качнул головой, разнял руки, провел ладонью по лицу, вышел вперед. Обернулся, стал лицом к Танаис. Преклонил колено перед командующим. Давняя традиция присяги. Встал, отряхнул колени. Крякнул для важности и торжественно заговорил:

— Благодарю за честь, мой предводитель. За доверие. Выполню приказ. Дозволь, пойду рядить отряд к походу?

Танаис крепко обняла Деда Агара. Так появился среди озерных и золотых командир из племен хурритов. Танаис задала вождю давно сберегаемый до случая вопрос:

— Дед Агар, скажи, как создал союз западных племен. Обменом на обмен. Тебе рассказала про медведицу, может, поведаешь без секретов про горных хурритов?

— Просишь немало, верховная жрица и командующий. Утаил бы, не рассказал бы, — вождь хурритов мотнул головой, — но так как присягнул, то и отказать не смогу… — Дед Агар искал взглядом, где ж расположиться. Вождь Скопасис, заметив это, жестом пригласил в только что покинутый арсенал. Угрюмое каменное строение арсенала примыкало к пищевым складам дворца, похожим на раздутые кувшины. Вместе с ними царский арсенал формировал замкнутый четырехугольник-цитадель, в центре которого скрывался двумя этажами дворец. На фоне серых стен арсенала дворец, сложенный из песчаника, радостно улыбался широкими бойницами. Гордость Хваризама, царский арсенал являл собою яркий образчик строительного мастерства горожан. Монолитное здание, высотой в два этажа, внутри без перекрытий. Опорой арсеналу служат крепкие наружные стены, сложенные из тесаного серого камня, как и городские крепостные стены. Двенадцать массивных в обхват колонн из цельных стволов горной ели. Колонны через равные промежутки, в два ряда, надежно поддерживают крышу. Ряды столбов делят складское нутро арсенала на три равных части. К ним же рубленым замком крепятся балки для хранения на весу амуниции и оружия. Свет проникает в арсенал сквозь узкие бойницы, что почти под самым потолком, сложенным из плотно подогнанных, грубо струганных бревен. Узкие лучи света нисходящим узором переплетаются на густом лесе копий; на стопках и рядах щитов; на развешанных колчанах, полных стрел; на кривых наборных степных луках; на бронзовых мечах, секирах и клевцах; на доспехах и шлемах, покрытых густой пылью с шумных улиц города.

Периметром, вдоль бойниц, выложен узкой дорогой на одного стрелка настил из тонких досок. Крепится прочно настил к стенам балками. Стена арсенала с воротами сложена как башня крепости. Надежная толщина стен подготовлена горожанами явно под долгую осаду, с лестницей из камня. Солидное украшение арсенала — ворота, ничем не уступят в красоте главным городским. Двустворчатые, тяжелые и прочные, из вековой сосны, обитые снаружи листами меди ворота сияют богатой краснотой металла. Округлые шляпки медных гвоздей, крепящих листы к основе, сложились в известный хурритский узор зигзагом. Ворота запираются изнутри на мощный засов — ствол дерева, струганным квадратом в поперечнике, на всю длину створок. Над воротами пять бойниц, размером больше остальных, в полный рост мужчины. У входных бойниц, над воротами, два чана, наполненные до верха смолой в кусках. Под чанами — сложенные из камней очаги с сухими дровами. Приготовления к возможной осаде города велись в спешке. Почти уже прикрытые ворота вновь отворились перед важными гостями.

Окинув по-хозяйски взглядом заполненный доверху армейским добром царский арсенал, пройдясь ладонью по ровной кладке стен строения, Дед Агар перешел к обещанному рассказу. Вожди расположились, подогнув под себя ноги, на полу новой, в свежей краске, двухосной тяжелой колесницы, пожалуй, что на пятерых бойцов, ни разу не побывавшей в деле. На передке красных бортов грозно вдаль смотрели нарисованные синие глаза с черными зрачками. Огромные колеса о двадцати четырех спицах — почти под подбородок мужей. К одному колесу прислонилась, в ожидании, жрица.

Сказ про деда Агара и союз западных племен хурритов

— Племена мои как озорные дети. Молоды, горячи, обидчивы по пустякам. Чуть кто кого легонько толкнул — уже драка. За дракой кровь. А там глядишь, и жуткая месть может разлиться. Рекой плача разольется и потопит племена в раздоре. По ничтожным пустякам то происходит. Гордостью называли баловство. Бараны не туда зашли за межи, лошади попутались в ночи. Сходились хурриты строем в драки чаще по весне. Чуть пригреет — надо межи делить. И повторяется из года в год одно и то же — сломанные носы, синяки, ругань. Мне, как вождю, надоело видеть, как понапрасну наши достойные племена тратят силы. Тратят добрые силы в глупых драках, и все только промеж собой… — Дед Агар, говоря горькие слова о недавних временах западных хурритских племен, улыбался, да так, словно шутки шутил. Его развеселый вид никак не вязался с повествованием о горьких ссорах внутри племен. — …Понятное дело, сил много, а пристроить их не к чему. То как мамкина кукла для малого дитя. Драки, ругань, погони за скотом чужим. Заберешь куклу, но что дать взамен? Забрать-то заберешь, но без игрушки дитя малое рыдать будет. Вот вопрос, что долго мучил меня… — Тут дед Агар стал серьезным. Суровым. Превращение шутника в строгого судью случилось так быстро, словно бы муж сменил деревянные жреческие маски. — …Куклу под названием «ссора» на круге горных племен легко забрал. Речь сказал. Переговорил со старейшинами. Никто тогда не спорил со мной. Пришли к согласию. Многим мелочность драк ух как надоела. Поперек горла стояли межевые обиды, — дед Агар провел ребром ладони по кадыку. — Взамен предложил куклу «война». К нам в гости собирались походом с бранной разведкой лихие люди Чжоу. Мои друзья по ту сторону гор мне исправно вести слали про их скопление, про лагеря и оружие, даже про их еду в чанах. Эту простую куклу сразу приняли племена. Уж очень похожи куклы. Как по перевалам Чжоу к нам пошли, так и мы отправились в поход. Чжоу встретилась с нами, хурритским союзом, то бишь, в узком ущелье, что у пресного озера. Того самого, что потом убежало на вас. По прошлому году. — Дед Агар сделал паузу. Хитрыми прищуренными глазами оглядел вождя и жрицу. Ухмыльнулся. Повел бровями, словно бы говорил, дескать, известно мне и про вас все до крупинки. — Так вот. Мы, горные, тропы знаем. Так же хорошо, как и проводников, что вели врага. Отряд их, в пять тысяч пеших Чжоу, не успел развернуться из каравана, а мы их и атаковали со склонов. Стрелу, понятное дело, пустили. Спешились и копьями потеснили. Не абы как, а строем. Прижали, значит, мы к склону гостей. И давай Чжоу с гор поливать стрелами, как в дождь водой. От безнадеги враги сдались. Осталось их половина. Повязали пленных. Стали на круге старейшин союза думать, что делать с Чжоу…

Дед Агар внезапно замолчал. Казалось, он потерял интерес к собственному рассказу. Теперь вождь хурритов придирчиво изучал платья-доспехи персов. Немного погодя, видно, сложив воспоминания воедино, надевая доспех персов, продолжил:

— …Вожди соседские предлагали в расход определить Чжоу. Кровь выпустить. Головы поотсекать и назад императору подарком отправить. Но я-то думку дальнюю держал. — Дед Агар снова замолчал. Надев доспех, прошелся в нем по арсеналу. Снял. Заговорил уже быстрыми словами: — Предложил пленных, а это считай что две тысячи, продать Чжоу, живыми, за хороший-то выкуп. Среди отряда сын императора обнаружился. Проводники на него указали. Свои-то скрывали. Утаивали командира от нас. Малолетний глупец поверил в счастливые предсказания гадателей — сунулся к нам в горы. Послушались меня старейшины. Доводы мои убедительные, те, что за выгоду торговли с империей, приняли без споров. Продали, значит, мы, отряд, правда, без оружия. Мертвых упокоили их традицией. Трофеи оставили себе. Выкуп, в золоте, бронзе и краской драконьего дерева, немалый получили. Разделили поровну между племенами. Предложил Чжоу пускать за достойную плату через перевалы их торговые караваны. Богатство потекло рекой. Теперь моим словам и недоверчивые верили без раздумий.

Наше племя предложило раз в год, в тот день сражения, празднества Богам устраивать. Соревнования, как ты, Скопасис, — свадьбы, танцы. Так дал племенам куклу «дружба». Соревнования в честной борьбе, по правилам и на знатные призы — понравились. На значительные свадьбы в первый раз не согласились. Но к нам другие племена уже захаживали без приглашений. Доверчиво. Гостили. Привыкали к дружелюбию. На следующий же год невест и женихов напривозили без увещеваний. Потратили мы много из добычи на те празднества Богам. Но приобрели все же побольше. Следующим сходом племена казны переместили нам на сохранение. Потом к нам же переехали запасы оружия. Для его хранения сообща возвели в неприступном месте, в горах, двойные валы с частоколом. Ну а теперь уже тройные, и со сторожевыми башнями, валы. Так у нас появилась кукла «казна племен».

Для споров на сходе центральных и западных хурритов предложил обновить традиции предков. Единые ввести традиции для союза горных племен. Толкование традиций тоже одно, в ясности и без ложных пониманий. Ссоры договорились решать не дракой, но мировым соглашением, без кровной мести. Так появилась кукла «суд». Теперь к нам ездили разбирать обиды и западные, и южные, и те, что под Хваризамом. Решали споры не спеша. Не за день. Выслушав стороны, свидетелей. Решали советом, вспоминая похожие обиды. Посовещавшись, выносили приговор. Понравилась и эта кукла. Тропинка к нам, горным, превратилась в дорогу. Хорошо такую, утоптанную дорогу. Драки по мелочам сошли на нет. Крепко спать по ночам понравилось. Молодняк числом прибыл.

Теперь же, через много лет после того схода, хурриты силы берегут для состязаний. Племена семьями, да что там — целыми родами переезжают к нам. Страсти кипят в соревнованиях! Аж перехлестывает за края азарт. Меж ловких женщин танцы на быках за призы недавно придумали. Девы наши через рога на спинах бычьих прыгают. Дух захватывает. Опасно танцуют. Быки немаленькие у нас. Меня ж избрали меж западных племен почетным судьей, затем и вождем. Стал для племен мамкой. Строгой и справедливой. Пятнадцать лет у той терпеливой мамки ушло на воспитание… — Дед Агар всерьез заинтересовался секретной защитной амуницией персов. Взял щит с козырьком. Неожиданно переменил тему: — Так понимаю, для нас готовили доспехи? Штурмовать поселения? — Старик обвел удивленно-тревожным взглядом собрание.

— Не жалеешь, что с нами выступил? — вернул, в серьезности, Скопасис вопрос деду Агару.

— Царь в неоднократной подлости замечен. Переметнулся к персам. Веру персидскую принялся насаждать. Костры их традицией жег. Сговоры тайные против несогласных плел. Пропадали иногда знатные люди, побывавшие в гостях у царя. Полагаю, это те, кто не нашел согласия с ним. Сегодня они, — вождь хурритов указал левой рукой на персидские доспехи, — вас одолели бы. А завтра, глядишь, и нас. Никакие бы тройные валы не спасли. Поодиночке нас в рабов быстро бы обратили… — Дед Агар прислонил щит к стене, положил доспехи в ближнюю корзину и подошел к сидевшим в колеснице: — Года так два как назад сопроводили длинный и странный караван. Уж больно тяжело груженный шел от Чжоу до перса. Не похож на обычный торговый караван. Двойную оплату за провоз нам выдали. Теперь, так понимаю, то тайный договор за поход на золотых? А может быть, то была плата и за войну против всех непокоренных степных племен?

— Ох и умен же ты, дед Агар! — Скопасис встал с гостеприимной персидской колесницы. — За мудрые секреты отдельное спасибо. Есть что перенять у тебя в правлении племенами. Дай обниму мудреца с гор! — Стиснул вождь в объятьях сурового деда Агара — в знак союза. Старик дружески похлопал Скопасиса по спине. Рецепт праздничного горного блюда стал понятен до мелочей. Танаис со Скилуром объятием с двух сторон поддержали союзный договор вождей.

— Преемника на вождя хурритов оставил? — шепотом, предназначенным лишь для четверых, обратилась к деду Агару Танаис.

— Оставил. Мудрого определил себе на место. Спокойно покидаю племена, — последовал ответ. Скопасис неожиданно разжал объятия. Приложил ладонь ко лбу, словно вспомнил о чем-то. Потянулся рукой к суме. Вождь хурритов, завидев суму, опередил вождя озерных и золотых:

— Достопочтимый, если хочешь чем-то одарить, сразу говорю — не приму. И так в долгу у тебя.

Скопасис засмеялся.

— Послы савроматские, сваты мои, везли меж подношений послание. — Вождь озерных и золотых протянул свиток деду Агару. — Писан, как разумею, на арамейском. Возможно, ты, уважаемый судья, сможешь прочесть, что в нем.

Вождь хурритов принял тяжелый свиток. Оглянулся и подозвал хранителей арсенала. Торговые мужи развернули кожу. Принялись за толкование письма. Однако с каждой прочитанной строчкой лица хранителей становились все мрачнее. Вожди молча ждали разгадки. Посовещавшись, хранители подвели итог:

— Вожди и жрица, царь славного города Хваризама предлагал савроматам и близким к ним племенам союз против ваших степных племен. Называл своими друзьями персов и Чжоу. Последние слова царя — о близкой войне с вами, к которой он, подлостью отмеченный, и предлагал примкнуть племенам.

— Ну, что ж, ответ савроматов царю послы до нас довезли. Духами, но довезли. Не иначе как всесильные Боги отправили к нам послов. Не смог царь посеять смуту среди степи. — Скопасис бережно сложил царский свиток в суму. — Теперь становится понятным и сватовство к нам савроматов.

Ворота арсенала беззвучно затворились лишь к раннему утру. Мудрым собеседникам было что обсудить перед дальней дорогой. За обменом мнениями, планами, за подготовкой к походу на Чжоу проводили вечер, ночь — и устало встретили восход. Им помогали в сорок рук хранители, стража арсенала и «добрые» степных. Арсенал, прежде царский, теперь стал общим для союзников. За медными воротами вереница телег, запряженных быками, заполнялась добротным персидским оружием и амуницией. Горные и степные племена готовили бранный ответ империи Чжоу.

Глава 20. В гостях у императора Чжоу

Империя Чжоу. Великий город Шан. Поздняя осень того же года

— …Сунь-Ли, сказал же — без лишней спешки… — император, суровым шепотом на ухо, отдавал указания генералу. Обращаясь же к званым гостям, правитель подобрал самую теплую улыбку: — Это мы о порядке пира хлопочем… — Вернувшись взглядом к генералу, продолжал той же секретностью: — По моему сигналу, Сунь-Ли, когда достану из дорожной сумки кубок, только тогда. Не раньше, слышишь? Ты мне все дело не испорти. — Император резко, схватив за скулы, повернул к себе лицо генерала. Строго посмотрел в глаза. Примирительно улыбнулся. Похлопал пухлой ладонью по широкой спине верного служаки.

За вытянутым низким столом расположились приглашенные гости в расслабленных позах — сидя, а кое-кто и полулежа на бараньих шкурах, постеленных поверх деревянного пола. Гостей общим числом пятнадцать, все крепко сбитые мужи. Празднично одетые. Уложенные бороды. В шапках, в груботканых рубахах, в красных кафтанах, подбитых мехом, в штанах, расшитых пестрыми узорами. Некоторые в пышных шубах.

На окрашенном темно-синей краской еловом столе расставлена первая перемена блюд. Огромный запеченный целиком кабан, наполовину съеденный, украшал голыми ребрами простое керамическое блюдо. Насечка ровных геометрических узоров сходствовала с иглами на ветке ели. В таких же простых керамических тарелках лежали, с пылу с жару, лепешки. В кубки слуги щедро доливали неразбавленное вино с душистыми приправами и медом.

— Ю-Ван, когда будем обиды стародавние обсуждать? — рослый муж в годах, лет тридцати, намеревался встать. Опершись на стол, мужчина перенес вес тела на руки, подался вперед. Но выпитое крепкое вино сказалось — руки скользнули по жирному столу, и мужчина упал на спину. Шапка соболья отлетела в сторону. Грохот сопроводил неловкость. Никто не засмеялся. Помогать подняться с пола тоже не стали. Лица гостей повернулись к правителю Чжоу.

Император чинно встал из-за стола. В отличие от упавшего, он не пьян. Лицо правителя стало привычно серьезным, улыбка улетела птицей с лица. Император скорыми шагами подошел к лежавшему на спине. Протянул правую руку, помог подняться. Теперь два мужа смотрели друг на друга. Тот, что посильнее, выше на голову, с русыми волосами, голубыми глазами, улыбался блуждающей по лицу пьяной улыбкой своему недавнему конфузу. Напротив него — властного вида муж поменьше ростом, с небольшим округлым пузом, с накладной черной бородой, в высокой синей шапке.

— Ты называешь меня по имени? Вот так просто по имени? — император сверлил пьяного пристальным взглядом черных, маленьких, как бусины, глаз. — Так значит, мы с тобой равны? — правитель Чжоу подбоченился и выпятил грудь. Теперь он походил на нахохлившегося воробья, грозившего из гнезда хищной птице. Настрой собравшихся за столом изменился. Лица помрачнели. Брови сдвинулись. Однако стоявший напротив Ю-Вана муж продолжал улыбаться какой-то совсем детской улыбкой.

— Да, равны, — заговорил пьяный. Речь его, однако, была тверда, слова звучали уверенно. — Вождь я. Вождь гордого племени жунов. Племя мое никогда не целовало ноги правителей города Шан.

— Как зовут того гордого вождя? — Император Чжоу наигранно веселым тоном переменил ход разговора. Жестом левой руки остановил почтительно приближающегося генерала с парой слуг.

— Люк мое имя, племя белоголовых, — ответил вождь с пьяной высокомерной улыбкой.

— Люк, говоришь? — Император теперь внимательно смотрел на застольную компанию. Веселые глаза-бусинки скользили по приглашенным, не упуская ни одной кривой улыбки, ни одного косого взгляда, задерживаясь на надменных лицах. Осмотрев каждого, обратился к груди стоящего перед ним Люка: — Начинай.

— Что начинать-то, Ю-Ван? — Вождь белоголовых перестал улыбаться. На щеке сразу стал виден глубокий шрам. Многим тогда показалось, что Люк и не пьян вовсе.

— Начинай про дела. — Императору Чжоу не хотелось поднимать голову, и он продолжал беседовать с грудью Люка. Чуть позже протянул задумчиво: — …Наши. Дела на-а-аши. Как ты говоришь, «обиды стародавние».

Люк, слегка шатаясь от винных паров, подошел к окну-бойнице высотой от пола до перекрытий потолка. Потянул ворот серой рубахи. Глотнул свежего холодного осеннего воздуха. Повернулся отрезвевшей головой к правителю.

— Собрал ты нас. А предложить нечего. Плохи дела. Хочешь нас подмять под себя. То же пытался проделать твой покойный отец. До него твой дед. И дед твоего деда. Так исстари ведется — то мы вас, то вы нас. Но мы вас все же почаще. На равных бьемся. Еще скажу: правили давным-давно мы, жуны, этим городом. Пока правители из наших не растворились, по глупости, в народах Чжоу. Война меж нами тлеет поколениями. Вот такие вот, как ты говоришь, Ю-Ван, «дела наши». Не будет меж нами мира. В этот раз тоже ни о чем не договоримся. — Люк обращался к правителю империи Чжоу крайне непочтительно — стоя у бойницы, держась рукой за перекладину поперек окна, с расстояния в пять или шесть шагов. Говорил уверенно, громко. Говорил, глядя прямо в глаза, поверх голов собрания. Видимо, зная заранее ответ, гость свесился из бойницы и посмотрел вниз. Под стенами дворца стояло несколько возов с мешками зерна, для кладовых. За ними шумела холодной водой река, неся красную глину к щедрым полям через город Шан. Как-то совсем неловко гость правителя разжал руку и в тот же момент безмолвно камнем скользнул в проем бойницы.

С шумом пять или шесть приглашенных разом вскочили с мест. Тарелки с лепешками упали на шкуры. В сумраке вечера гости пытались понять, что произошло. «Где выпавший?» — «Не вижу его». — «Может, упал на мешки?» — слышались возгласы. Император от неожиданности замер. Удивленно поднял брови. Остановил непонимающий взгляд бусинок-глаз на том месте, где только что пребывал непочтительный вождь с запада. Генерал Сунь-Ли схватил за рукава слуг и отправил вниз, на розыски пьяного. И он же первым вывел из задумчивости императора. Поддерживая под руку, помог дойти до почетного места. Усадил за стол. Вручил богато расшитую драгоценным нефритом сумку. Спустя долгое время несколько запыхавшихся слуг вернулись к пирующим. В поклонах слуги, дрожа от страха, сбивчиво, путанными словами, часто перебивая друг друга, доложили, что Люк пропал бесследно.

— Не иначе как утоп в реке, — произнес печальным тоном генерал. — Упал, дошел до реки и потонул.

В ответ на это странное предположение раздался общий удивленный вздох. Настроение за праздничным столом стало напряженным, тревожным. Воцарилось гнетущее молчание. Затем некоторые гости с гневными восклицаниями начали одеваться, они намеревались покинуть радушного хозяина.

— Пьяный не ведал, что делает. Найдем завтра. Обещаю, — Сунь-Ли как мог пытался успокоить гостей. Поднял правую руку, останавливая уходящих. — По реке будем искать. Сыщем. Обязательно сыщем Люка. Может статься, и живой, если плавать умеет.

Император упорно молчал. Опустил голову. С растерянным видом Ю-Ван медленно развязывал несложный узел сумы из нежной кожи.

Генерал стал распорядителем пира. Император все не мог выйти из оцепенения, и Сунь-Ли взял на себя хозяйские обязанности: останавливал, хватая за руки, торопившихся гостей. Обнимал. Возвращал. Что-то вполголоса дружески говорил. Почтительно усаживал. Рассадив мужей, хлопнул в ладоши, и слуги внесли вторую перемену блюд. На месте съеденного кабана появились печеные птицы с нашитым прежним оперением. Рыба благоухающая, на пару. Наваристыми супами наполнили до краев миски. Пироги со сладкой фруктовой начинкой заполнили пустое место на столе. Но не генерал с его учтивостью, а роскошные горячие яства остановили бегство гостей.

— Император, — почтительно начал речь слегка перекошенный на правый бок седобородый одноглазый муж, крепкий старик лет сорока, — не суди о нас всех по одному только Люку. Живой он или мертвый. Люк про свою правду говорил. Мы же будем об общей правде думу держать. Ты обещал, когда приглашал нас, вождей жунов, сюда, что война закончится. Между Чжоу и нами будет выгодный мир. Вечный славный мир. Твои слова передал посол? Мы вожди. Пришли с миром. Племена жунов устали от бесконечных войн с Чжоу.

Гул одобрения поддержал его слова. Император наконец одолел узел и раскрыл суму. Запустил поглубже руку. Сунь-Ли не прерываясь смотрел на руки правителя. Рядом с генералом в ожидании застыли пятеро слуг. Но не из обычных, что стояли у стен позади вождей жунов, сгорбившись в поклоне. Эти слуги статью напоминали «добрых». Император Чжоу встал из-за стола. Вынул руку из богатой сумы. Что-то сжал и резко поднял к лицу. Обоими руками Ю-Ван держит кубок из золота. Дрожащим от волнения голосом обращается к гостям:

— Кубок этот моего деда. Для особо важных случаев. Из него дед пил, когда замирял южные племена. Отец мой доставал его, когда включил во владения западные горы… — Правитель густо покраснел, слегка замялся, подбирая слова: — Я, Ю-Ван, правитель империи, буду пить за вечный мир с жунами. Прекратим войны. Пришел славный мир. Чжоу не будет более искать земель у ваших племен. Вот мое слово. А вы, жуны, добрые соседи, прекратите мстить Чжоу за стародавние обиды. Такое соглашение. Выпьем за примирение жунов и Чжоу! Стихии-покровительницы, будьте свидетелями торжества!

Слуги внесли в зал внушительных размеров мех с вином. Украшенный цветными лентами, расписанный четырьмя, бегущими волной, белыми полосками. Мех показали императору (Ю-Ван кивнул в знак согласия) и откупорили. Слуга выпил во славу стихий мерную пробу. Разбавили вино водой и налили в кубок императору. Ю-Ван отпил пару глотков из кубка. Довольно цокнул языком и, обведя гостей довольным взглядом, радостно бросил:

— Наше лучшее вино!

Слуги вылили без остатка содержимое меха в керамический чан, смешали с водой, добавили мед и специи. Обнесли вином гостей. Кубки у гостей личные. Каждый из вождей жунов привез памятный лишь ему одному кубок. Кубки являли собою отделанные металлом половины черепов врагов. На этом сходство кубков между собой заканчивалось. Оправы большинства — из боевой бронзы, иногда без отделки, иногда в простых узорах насечкой, у двух же вождей оправы из золота с изображениями зверей. У трех из серебра. И лишь один забытый, опрокинутый владельцем кубок остался пустым, без вина. Кубок вождя Люка. Из черного дерева, с медными накладками-фигурками танцующих оленей. Рога оленей сплетались, ноги, разбегом, в стремительном прыжке. Две изогнутые боковых ручки.

Вожди встали из-за стола. Значим повод поднять кубки. Выпили до дна кубок, затем второй и третий. Слуги наполнили посуду для четвертого возлияния. Среди приготовлений один из гостей, нагловатого вида безбородый муж с туго заплетенной черной косой, позволил себе грубо и недовольным тоном критиковать хваленое вино:

— Император, твое вино горчит. Неприятное. Привкус — как будто железо облизал. Даже мед не перебил… — Говоривший замолчал. Глухо захрипел. Ю-Ван собрался что-то возразить наглецу.

Как вдруг произошло необъяснимое.

Почетные гости, стоявшие с пустыми кубками, хватались за горло и падали, как срубленные деревья, с шумом, на пол. Из ртов пошла пена, началась кровавая рвота. Предсмертные конвульсии сотрясали вождей. Кубки, выпав из раскрывшихся ладоней, раскатились по шкурам, выплеснулось красное вино. Уставленный яствами стол, жалобно хрустнув, принял тяжесть двух вождей. Через короткий миг почетные гости лежали мертвыми на полу. Скрючившись, выпучив глаза, в лужах разлитого ядовитого вина вожди приняли смерть.

— Ну что? С жунами покончено! — Император медленно переступал через еще теплые тела. Обыскивал отравленных. Снимал ритуальные пояса с массивными пряжками. Собирал с трупов ценные украшения. Левая рука владыки Чжоу густо покрылась добытыми золотыми гривнами вождей, в ладони, горстью с горкой — перстни, осыпанные разноцветными камнями. Ю-Ван поднимал с пола каждый кубок. Брезгливо морщась, выплескивал остатки вина. Рассматривал и передавал слугам. Дойдя до кубка Люка, император улыбнулся. Поднял высоко над головой и обратился к генералу:

— Оцени, Сунь-Ли, вещицу. Черное дерево, то самое, что спасает от недугов и отравлений. На дне рубин и желчный камень. Немаленький, заметь, камень от отравлений. — Ю-Ван, опустив руку с кубком, покачал его навесу. — Тяжелый кубок. А с виду-то так прост. Пожалуй-ка, оставлю себе. Дорогая вещица. Из него теперь буду пить. Он что, знал, что тут случится? — император Чжоу задумался над собственной догадкой, крепко сжимая в руке трофей.

Сунь-Ли не ответил правителю, он управлял дворцовыми слугами. Под его надзором слуги, обхватив тела под руки и за ноги, выносили из дворца убиенных. Грубо бросали мертвых вождей жунов на каменные плиты и раздевали донага. Одежду, обувь выкладывали стопками. Взяв попарно за ноги, волочили трупы до сарая. Головы нагих мертвецов глухо бились по речным камням мощеной дворцовой дороги. Оставляли за собой следы полосами крови. В сарае, что за телегами с зерном, слуги и стража резали тупыми каменными ножами горла вождей, спускали кровь в реку. Мертвецов перерубили секирами на куски. Вынесли далеко за крепостные стены — на поживу вечно голодному воронью. Головы приглашенных на пир вождей насадили на копья, в ряд, у парадного входа во дворец.

Торжественные одежды вождей жунов присвоил генерал. Покончив с трупами, Сунь-Ли оценил доставшуюся ему долю от трофеев. Довольно улыбался. При неверном свете факелов радостно, смеясь, примеривал обновы с чужих плеч. Вокруг него суетилась с портняжными советами знатные Чжоу. Никто из слуг в кровавых хлопотах не заметил тень, что скользнула от стены сарая к мутной воде. Никто из стражи, всецело поглощенной разделкой тел отравленных, не увидел отчаянного пловца в холодной реке, спешившего покинуть бойню. Тем пловцом был Люк. Вождь белоголовых. Единственный выживший на пиру.

Глава 21. Война белоголовых

— Мой император, никак нельзя медлить. Сегодня же, не откладывая, выступаем в поход. Разгромим врага. Пока жуны без вождей. Пока жуны не ждут нас, — генерал Сунь-Ли, стоя перед правителем, нетерпеливо перебирая руками, мял дорожную сумку — добычу вчерашнего пира. — По частям покрошим их…

— Послушай… — Ю-Ван прервал поток слов преданного командира. Император возлежал на шкурах возле стола для пиров, — …у нас есть много десятков счастливых дней для сборов солидной армии. Дождемся моего сына с южными отрядами. Вот тогда нападем. Всеми силами Чжоу. — Ю-Ван провел ладонью по ворсу шкуры. Воспользовавшись паузой, Сунь-Ли с горячностью продолжил прерванную речь:

— Владыка, даже дюжина дней — очень-очень много. Нет такого богатства у нас. Дадим передышку, и враг сможет объединиться. Наверняка найдутся наследники вождей. Устроят сход. Да мало ли что жуны натворят, пока мы снарядим армию. Атакуем тем, что есть в городе. Пять тысяч пешими, в броне, и тысяча конными. Еще в наличии пятьдесят легких колесниц. Знатных попридержим для защиты Шаня. Быстро разобьем недовольных. Остальных запугаем. Главные отряды, твоего сына, те, что придут с юга, направим на восток наших новых владений, отрежем жунам отход к Таргетаю, на Алтай. — Генерал, высказавшись, замолчал. Нервничал, сверкал глазами, взъерошил волосы. Дорожная мятая сума оказалась за спиной, словно бы Сунь-Ли уже поспешал походом.

Император вздохнул. Поднялся с подушек. Благодушие покинуло Ю-Вана. Беспокойство генерала передалось и ему. Задумчиво посмотрел на дальнюю бойницу. Указал на нее левой рукой, густо усеянной перстнями вождей жунов:

— Выпавшего не нашли?

— Нет. Пьяный утонул. Стража обыскалась. Город никто не покинул, — Сунь-Ли махнул рукой в сторону реки.

— Что будем делать с их подмогой, с той, что придет на нас с Алтая? — Правитель Чжоу, глядя куда-то вверх, спросил у темного потолка. Генерал ждал этого вопроса. Заранее обдумал и ответ.

— Неважный воитель Таргетай. Увещеватель хороший, это да. Умеет примирять своих. Дара, что ни говори, не отнять у него. А вот как управитель армии, прямо скажу, никакой. Северные племена чуть не одолели его по прошлой войне. Управимся и с грозным Таргетаем. — Генерал деланно засмеялся. Император, услышав слово «грозный», улыбнулся. — Пока степные снарядятся, пока соберутся, пока до нас дотопают, две весны минуют. Если вообще они придут жунам на помощь. Да и сколько воинов Таргетай сможет понабрать в поход? — генерал заискивающе улыбнулся. — Через две весны помогать-то некому уже будет. От жунов только кости останутся. — Вновь раздался деланный смех. — Придут, пожгут заставы и уйдут с позором назад в степь…

— Хорошо, хорошо, генерал. — Император постучал перстнями по столу. Доводы Сунь-Ли убедили правителя Чжоу. — Бери городские отряды. Восток твой. Делай с жунами, что сочтешь нужным. Дождусь сына и выступлю главными силами на запад. Потом захвачу их главный храм Солнца. — Ю-Ван провел ладонью по ворсу шкуры. Улыбнулся. Помолчав, весело продолжил, оглашая заветные планы: — Сотру их любимую Богиню из памяти времен. Переделаю в храм Земли и Неба. У храма жунов встретимся. Запрем перевалы. Будем ждать вестей с Алтая. — Ю-Ван хлопнул в ладоши, давая понять, что беседа окончена. С легкостью правитель принял прежнюю позу и закрыл, в блаженстве, глаза. Сунь-Ли с поклоном вышел из пиршественного зала. Спеша, генерал зашумел по скрипучей лестнице. За крепкими, в камне, стенами дворца поднялась суматоха. Ворота складов широко открывались. Из конюшен выводили лошадей. Труба подала сигнал. Протяжным ревом медь призвала воителей империи к сборам в поход на жунов.

Меж тем одинокий пастух во всегдашней одежде Чжоу гнал шестерку породистых лошадей от предместий города Шан далеко на запад. Люк обменял на низкорослых помощников часть золотых ритуальных украшений вождя. В оплату ушел и мокрый, в глине, наряд, тот, что был на нем в злополучный вечер. Люк спал в седле. Меняя под собой уставших коней, не тратя драгоценное время на отдых, спешил домой. Через пять долгих дней и ночей показались знакомые пределы племени белоголовых. Межевые белые камни приветствовали усталого вождя. Всего три коня вынесли тяжелый переход.

Той же ночью созвали сход племени. Люк, стоя перед старейшинами, знатными и жрецами, держал отчет до деталей о кровавом пире.

— Так значит, по шепоту правителя разгадал, что будет дальше? Как так? Что в том шепоте? — Жрец лет тридцати пяти, без положенного по сану убора, сжимая в руках ритуальный посох с символом светила, поднялся с земли.

— Расслышал ясно слова: «По моему сигналу, когда достану кубок…». Шел за слугой, возвращался из уборной. Правитель с генералом перешептывались. На меня не смотрели. С той стороны только слуги бегали с объедками. Потом притворился пьяным. Дальше вы знаете, что было. — Люк все еще одет в запыленные простоватые одежды народов Чжоу. На нем мешковатое платье с рукавами, длиной до полу, серого цвета с частыми черными полосками. Материя грубая, сшитая видным швом, но прочная. Поверх — кафтан из козьих шкур. Шапка из тех же темно-коричневых шкур, плоская, с ушами. Одежда мятая и грязная с дороги.

— Как поступим, Люк? — почти хором вопрошали несколько старейшин.

Люк сбросил кафтан. Снял шапку. Взял у старейшин меч. С нажимом принялся водить острием по земле у костра. Сидевшие поднимались, чтобы разглядеть рисунки. На земле появились две стрелки. Одна, короткая, по направлению на юг. Другая, длинная, — на запад. Закончив рисовать, вождь племени поднял глаза к товарищам.

— Гонцов по племенам мы разослали. Кинули клич. Сегодня же пошлем на Алтай, вождю вождей Таргетаю, жреца с дарами. Приложим к дарам подобную думу войны. Запросим достопочтимого Таргетая поторопиться с походом. Война объявлена. Чжоу напали на жунов. Сами тем временем наскочим на Чжоу. Все поселения, что поблизости, в двух-трех днях от границ, не дальше, уничтожим, воду отравим и уведем скотину…

— Согласен хоть сейчас пуститься в путь. Не в том вопрос, вождь, — громко перебил Люка верховный жрец племени. Поднял правую руку, прося слова. — У Чжоу из скотины: свиньи, быки, коровы? Баранов, лошадей или верблюдов почти что и нет. Птица еще есть у них. Свиньи не выдержат длительной кочевки на запад. Люк, скажи, зачем свиньи нам?

— И то верно, мой жрец. — Люк, выслушав перебившего его, спокойно отвечал. Выдержка — сильная черта вождя. Голубые глаза прямо смотрели в лицо сомневающегося жреца. — Свиньи нам сгодятся в недалеком сражении. Думка хитрая водится про то сражение…

— Вот как! — Жрец сел в траву. Удивленно поднял брови. Приготовился слушать дальнейшие разъяснения вождя. Люк оглядел молчащих, насупившихся, разозленных мужей племени. Направил острие меча на прочерченную в земле стрелку, указывающую на запад.

— Прибрав скотину Чжоу, переместимся племенем на запад. Те из племен жунов, что нас поддержат, прибудут к нам. Думаю, таковых наберется немало. Тех из наших, кто в раскол подастся или, чего хуже, к врагу примкнет, — зазывать в союз не будем. На пиру никто не поддержал меня. И их убили. До пира вожди хотели мира. Ну, то дело их. Теперь вожди мертвы. Духами бродят, неупокоенные. Простят жуны такое? Захотят стать рабами подлого Ю-Вана — да милости просим. Император-то быстренько подсократит предателей…

Рослый воин из знатных, опиравшийся на копье, не удержался от крепкого словца: «Поборами придушит гадов». Из рядов старейшин громко поддержали: «Поле города Шан заставят пахать в плуге, как скотину». Собрание в согласии загудело. Люк выжидал, ловил гневные возгласы мужей, дал выговориться собранию и в тишине продолжил:

— На все про все у нас дней шесть, не более. Где-то вот здесь, — и Люк прочертил борозду, напоминающую змею, — у холодной реки, там, где торговая переправа на Чжоу, мы и повстречаемся с врагами. С одной стороны, тут река, ее они не знают хорошо. Где переправа, тоже неведомо им. С другой же стороны — опасное болото. Топь. Особо разогнаться Чжоу не сможет. Скованные будут враги в маневрах…

Вождь замолчал. Оглядел пытливым взглядом мужей. Другим тоном, почти печальным, продолжил:

— Так вот, други мои. У нас единственный шанс выбраться на запад. Или мы их, или они нас определят к предкам. Сражаться у холодной реки будут все способные и неспособные. От малых и жен наших до стариков.

Жрец поднял ритуальный посох. Только он сидел в траве. Мужи племени обратили взоры на сидящего. Пестрые полосатые штаны не вязались с черным кафтаном. Только посох с золотой фигурой грифона указывал на важный сан.

— Но почему же, достопочтимый Люк, нам сразу не уйти на запад? Без грабежей? За те шесть дней, что ты нам отмерил, уйдем далече племенем.

Пять десятков «добрых» белоголовых у костра вершили судьбу племени. Плотно окружая их, державших думу на совете старейшин, словно грозовое облако, позади стояли взволнованные мужи. Их поколению не приходилось воевать с соседом. Сомнения осторожного жреца понятны многим. Никто из них: старейшин, знатных, жрецов — не готов к внезапному удару Чжоу. Заверения императора в «вечном мире» обратились коварным убийством вождей. Первый шаг войны означал, что дело не обойдется простым сражением. Нынешнее царство Чжоу захотело истребить под корень племена жунов. Мужи молча смотрели, едва сдерживаясь, на медлительного в рассуждениях жреца. Люк ответил все так же с выдержкой:

— То не грабежи, верховный жрец. То праведная месть. Скотина вражья нам в путь нужна. Еда для племени. Уходим с малыми запасами. Вот бросить всё: дома, ухоженные поля, грядущий урожай — это как? Всё бросить? Оставить очаги, без мести, даже самой малой?

На этих словах вождя племени «добрые» зашумели. Люк дождался тишины.

— Но самое главное, мужи: мы не соберем в союз племена жунов. Уйти-то мы уйдем. То возможно, жрец. Быстро отступим и в бегстве утратим скот. Голод среди нас начнется. Убылей тогда не счесть. Войну с Чжоу безвозвратно проиграем. Навсегда покинем землю отцов. Нас сколько в племени? — последний вопрос Люк адресовал сидящему в траве жрецу.

— Без малого семь тысяч душ, считая стариков и малых. Тех, кто с оружием, — тысячи три, — жрец быстро, скороговоркой отвечал. Он все еще не мог понять, куда клонит думу Люк.

— Предлагаю победить, а не только что спастись. В бесчестье побираться на чужой земле? Изгоями жить? Как на нас посмотрят Боги и духи предков? Так не хочу! — Гул одобрения мужей вокруг костра прервал речь вождя. — У холодной реки дождемся подкрепления. Дадим сражение и наберем племена жунов в армию. Возможно, у реки соберется с нами тысяч пятнадцать. Уже грозная сила. Не только тремя тысячами будем драться с Чжоу. С союзниками и примем брань. Победим у болот и спокойно уйдем на запад. Без страшных потерь пойдем. Перегоним, без спешки, скот. Сторожевые поселения на пути уничтожим. Займем святыню. Закрепимся лагерем при ней. И будем ждать помощи от могучего Таргетая. — Вождь замолчал. Прикрыл в изнеможении глаза. Долгая дорога домой взяла свое — усталость валила с ног.

Жрец встал. План вождя прояснился. Повернулся спиной к Люку, лицом — к мужам племени.

— Кто за вождя?

Правые руки поднялись к звездам. Мужи, не участвовавшие в принятии решения, по отсутствию заслуг перед племенем, тоже подняли руки. Последним свой жезл поднял жрец. Золотой грифон на посохе поблескивал в свете костра. Люк, пошатываясь от усталости, внимательно всматривался в тех, кто у костра, и в тех, кто в темноте: решительные, злые, готовые к борьбе. Первый муж белоголовых довольно улыбнулся. Ни одно лицо не исказилось страхом.

Началась война. Война не самого многочисленного племени из жунов с грозной империей Чжоу.

В ту же ночь белоголовые перешли пограничные межи империи. Убивали беззвучно, у костров, веревочными петлями, сонных пастухов. Уводили стада. Не щадили и прежних стародавних знакомцев. Война мечом ненависти разрубила приграничную дружбу. Жгли селения. На пепелищах выкладывали устрашающими горами обезглавленные трупы. Разоряли амбары с просом. Забирали любой металл, что находили у врага. Не глядя на остывающие очаги, женщины белоголовых, сжав до скрипа зубы, разбирали добро, грузили пожитки на возы. Запрягали волов. С печалью трогались в неизвестность. Последние отряды подожгли рубленую крепость, сложенную еще прадедами, и такие родные, с островерхими крышами, дома. Только на плодовые деревья да на ухоженные поля не поднялась рука. Так много труда вложено в ровные каналы. Так много труда вложено в расчистку полей. Соленым потом доставалось богатство. Мужи, не стесняясь, уронили слезу. Им, уходящим на запад, вслед горьким столбом поднимался густой дым оставленной родины.

Глава 22. Семья Люка

Двадцатью днями ранее

У векового дубового леса текла река. Чистые воды спокойно скользили вдоль обрывистых берегов. За широкой и глубокой рекой, плотно укрытый стелющимися кустами можжевельника, высился зеленый холм — в поперечнике не менее двух тысяч локтей, формой схож с птичьим яйцом. Белоголовые почитали этот холм священным. Святым он был не только для местных, но и для всех племен жунов. По молве, именно с него и затеялась история великого переселения основателей родов жунов. Сотни весен назад потомки жунов пришли с севера по следам оленей. Выйдя из дубового леса, открыли для себя плодородную долину между двух рек. Черная и жирная земля так впечатлила прибывших, что про оленей позабыли. На холме разбили походный лагерь и порешили остаться. С тех пор священный холм усилиями потомков прибавил в поперечнике и высоте, но форму сохранил. Дубовый лес слегка подвинули, по хозяйственной надобности. Из крепких досок сложили полуземлянки, полудомики. Потом додумали островерхие высокие крыши, по подобию степных уборов. Крыши жуны плотно застилают вязанками соломы или камыша. Стены домов, сокрытые частью в земле, выкладывают правильным кругом, зеленым камнем с ближних гор. Обкладывают камень внутри дома толстыми коврами, вязанными из соломы, для тепла. Круглый очаг выложен сразу за узким входом. Почетное место — очаг в доме жунов. Очищенное огнем место. Место молитв, жертв Богам и духам предков. Предназначением только для семьи и родных. К домам примыкают просторные дворы, огороженные невысокими, по пояс, плетеными изгородями. Во дворах: козы, бараны, крупный скот. Держат и птицу. Домики с острой крышей — отличительный знак поселений жунов.

На холме предков земляные валы — два кольца в три человеческих роста каждый. Валы с камнем, что подняли при расчистке полей. Поверху валов выстроены стены укрепления из нестроганных бревен дуба и ясеня. Зеленый, в можжевельнике, холм стал местом поклонения жунов не из-за соседствующих с ним добротных домов и не из-за мощной крепости. На площадке походного лагеря первые переселенцы с севера установили камень. Плоский, красный, под полтора роста, гранит. Каждое поколение жунов, уходя к предкам, ставило насечку. Первые насечки, что у земли, поросли мхом. Посередине списка глубоко выбит зигзаг двумя волнами. Памятная метка. То поколение славных жунов взяло город Шан. Основали в нем династию почитаемых правителей. Спустя пять поколений — схожий знак, но повод уже иной — утрачен жунами город Шан. По тому давнему поколению раздор прошелся братоубийственной войной. Насечки на камне разные: глубокие и поверхностные. Длинные, пара коротких, печальных — то мор племя посещал. Всего двадцать четыре метки вместе с насечкой Люка.

Недавним сходом старейшин постановили подкрашивать метки поколений черной краской. Подправить память. Работу на святом месте дозволено ладить только вождю. Тщательно зачистив ножом метки от грязи и мха, Люк подновлял их кистью из конских волос. Выводил тремя слоями краски, не нарушая первоначальных размеров. Рядом стояла миска с краской. За серьезным занятием поминовения прародителей и застала вождя его единственная жена. Выше среднего женского роста, ниже на полголовы высокого Люка, молодая женщина лет двадцати пяти смело прикрыла ладонями глаза первого мужа племени. Ее черные глаза блестели лукавством.

— Аэрте, так надо. — Вождь, похоже, затылком видел владелицу теплых ладоней. Еще имел могучий талант тем же теменем определять мысли. — Скажись больным. Жреца пошли, — очевидно, продолжая давний спор, ласковым голосом отвечала жена. На ней — по щиколотки кремовое платье с вышитым красными нитями узором — ромбами. Поверх жилет из шкур барана, ворсом к телу.

— Сочтут за явное оскорбление наших вождей. — Люк отложил кисть. Повернулся к жене. Руками намеревался взять каштановую косу. Но женщина перехватила руки. Перевернула ладонями к солнцу.

— Да чистые. Чистые. Не замарал, — любящий муж переменил план и стиснул жену.

— Наших вождей? — переспросила жена, поцеловав крепко в губы.

— Только из-за наших и поеду, Аэрте. Они заставили меня: «Обязан быть. Серьезный будет разговор». Ю-Ван послами зазывал. Подарки, как ты помнишь, присылал. Знаешь, мне Ю-Ван безразличен. К нему бы и пастуха не послал.

Жена доставала сор из волос мужа. Заглянув в голубые родные глаза, упрямо нежным тоном тянула свою правду:

— …А тут жрец. Наш жрец к тому же тугодум… Вождям он скажет: ты заболел. Серьезно прохворал, чуть не сгинул. Почему прозываешь правителя Ю-Ван? Он друг тебе?

Объятья супруга разжались. Ласковый муж превратился в хмурого вождя. Вождь сел в траву у памятного камня. Аэрте присела рядом. Теперь черные глаза пристально изучали лицо мужа. Тревога охватила женщину.

— Не друг, Аэрте. Недруг он. Ты и тут права. Вот, взгляни на камень. — Люк повернулся к меткам. Провел ласково по граням гранита. — В нем нет дружбы с Чжоу. Никогда не бывало мира. Вот тут мы правим Чжоу. А тут теряем славный Шан. Снова война с Чжоу. Победа. И снова война. — Люк замолчал. Рукой ощупывал морщины священного камня. Резко повернулся к жене. Бережно обхватил ладонями лицо. Нежно и сильно привлек к себе. На ухо зашептал:

— Права ты. Чую ловушку. Нутром ощущаю — капкан приготовил Ю-Ван. — Люк отстранился и посмотрел в глаза жены. Та молча плакала. Слезы бежали по щекам. — Ну что ты! — любящий муж принялся стирать губами соленую воду.

— Не езди туда! — сквозь слезы просила Аэрте. — Говорю же, пошли жреца. Убьет… — плач перешел в рыдания. Люк обхватил руками голову жены, прижал к груди.

— Обещаю тебе, выживу. Вернусь таким, как есть. — Муж встал. — Вот что. Пока меня не будет, жертву у камня принеси. Ритуал традицией справь: кровью жертвы полей камень. Молитву богам прочти. У предков испроси удачу для меня. Краску возьми-ка. Метки пригоже прорисуй. — Люк протягивал мокрую кисть и миску жене. Та в голос ревела, закрыв лицо руками. — Ну, перестань. Так нельзя в дорогу провожать. Подарки Ю-Вану подбери. С намеками. Ну, прошу тебя, перестань. — Люк нежно раскрыл ее лицо. Насильно вложил в дорогие ему ладони миску и кисть.

Первый муж белоголовых, не завершив и половины обновления камня, пошел собираться в дорогу. Впрочем, помогать в дорожных хлопотах вождю вызвались в тот погожий осенний день чуть не полпоселения. Люк никого не взял в попутчики. Видом дал понять, что счастье в странствиях не улыбнется ни «добрым», ни «худым». Люк намерился ехать к императору Чжоу подчеркнуто в простоте — без торжественных красных с золотом сёдел, без нагрудников и драгоценных украшений в сбруе, на паре гнедых лошадей, причем не самых лучших. Даже хвосты лошадям не разрешил убрать в косу. Одеться в дорогое платье вождя заставили гневные старейшины: «Не позорь. Не для Ю-Вана, для наших постарайся». Облачили в красные штаны, сапоги походные выше колен, в белую рубаху, шубу и высокий головной убор из соболей с золотым навершием — фигурой архара. Шуба и убор вождя из тех самых знаменитых соболей, что промыслом добывало племя белоголовых и меняло на драгоценное железо у Чжоу. «Добрые», продолжая подготовку и не возражая вождю, когда тот худо высказывался о правителе империи, силой возложили на шею золотую в оленях гривну. Руки Люка жрецы украсили массивными золотыми браслетами с тигриными головами. Как выяснил для себя вождь, у народа бытовало ясное суждение о приличиях в парадных одеждах первого мужа племени.

Старейшины одобрили подарки для правителя Чжоу. Подбирала посольские подношения жена вождя. Три дара со смыслом. Бронзовый котел малого размера в виде верблюда, с двумя ухватами. На каждом по три шипа-луча. Отполированный, хорошей работы местных мастеров. Морда верблюда счастливо улыбалась во весь верблюжий рот. Котел наполнили до краев пожеланиями самого недоброго характера. Всяк из знати счел долгом чести сплюнуть в котел, дополнить плевок бранными титулами правителю Чжоу и пожелать нездоровья и немощи соседской державе. Вторым подарком определили секиру предков с выцарапанным рунами именем Бога Войны. Бывшую в употреблении в давних сражениях с Чжоу. Зазубренное лезвие оружия, царапины, отбитый край не стали лечить у кузнеца. Завершал подарки от белоголовых шлем знатного воина Чжоу из задубевшей от времени кожи, покрытый клыками кабанов. В шлеме, с правого края, в месте, где висок, не было два клыка. Там же, ромбом, виднелась дыра от стрелы.

Нарушая традиции жунов, да и собственные привычки, Люк не взял оружие, из известных ему одному соображений. Два клевца, меч, кинжал отдал на хранение Аэрте. В те же заботливые руки отправился пояс с золотой пряжкой тигра и посох в серебре. Верховный жрец, увидев, что вождь пренебрегает знаками вождя в стремлении сберечь регалии, с обидой фыркнув, отвернулся.

Четверо детей вождя: два мальчика десяти и восьми лет, девочка-погодка с младшим братом лет семи — не отходили от отца ни на шаг во время недолгих сборов. Люк часто отлучался в дальние и ближние поселения племени, ходил в гости к жунам — то не впервой. Тягостное настроение отца передалось детям. Но старейшины не придавали значения странной хмурости Люка, приняв ее за серьезность в ожидании предстоящей встречи. Жена, оттертая спинами «добрых», последней передала Люку кожаный кисет. Люк, найдя время среди напутствий, развязал и вынул из кисета черного дерева кубок с двумя камнями на дне. Попрощавшись с племенем, намереваясь сесть на лошадь, Люк успел украдкой шепнуть жене: «Докрась камень».

Оседлав лошадь, вождь оглядел племя. Долго смотрел, чуть не с каждым встретился взглядом. В том взгляде явственно сквозила теплота. Тяжело вздохнув, обратился к собравшимся:

— Вы и есть моя семья. Люблю вас. Люблю вас, слышите? Всяк из вас мне родич. В домах сложен очаг. Благородные камни для семьи. Так вот, знайте — вы: «худые» и «добрые», мужи и женщины, юнцы и старцы — вы мой очаг и мой огонь. Боги свидетели: еду к ненавистному правителю Чжоу через себя. Только ради вас.

Поднял правую руку, прощаясь. И уехал, ни разу не оглянувшись назад. Племя разными голосами затянуло развеселую дорожную песню-молитву. Верховный жрец, провожая взглядом вождя, поющей сказал Аэрте удивленным тоном:

— Не радостно распрощался с нами твой муж. Как будто и не на честной пир поехал.

В тот же вечер, как и обещала мужу, Аэрте с детьми принесла жертву у древнего камня. Прочли молитву богам и предкам. Пополнили молитву жаркими просьбами оберечь вождя от происков врагов. Слив жертвенную кровь, обмазали ею грани гранита. При багровых закатных лучах разделали тушу барана, сожгли в костре заднюю ногу. Утром следующего дня прерванную работу над камнем продолжили и завершили. Детские руки старательно подкрасили насечки предков под строгим надзором Аэрте и верховного жреца племени.

Через два дня пути, у последнего поселения жунов, Люк примкнул к знакомым ему вождям, также обремененным посольским долгом.

Глава 23. Дорожный разговор

— Люк, ты что-то припозднился. Обидно без белоголовых ехать. Так и ждем тебя одного уже день с лишком. Умаялись в пересудах, — одноглазый вождь срединных первым среди сидящих приветствовал прибывшего. В его хриплом голосе звучала нескрываемая ирония. И он же первым, хромая, зашагал к Люку.

Остальные вожди жунов продолжали восседать на скамьях и в походных креслах, словно бы Люка не было. Разновозрастный и разнохарактерный сход глав племен пригрелся тем погожим днем в лучах теплого осеннего солнца: одни, схожие с росомахой: крепкие, цепкие, гибкие — расположись в промежутках между беседующими группами; другие напоминают скрытных, осторожных и жадных до чужого волков, что сбиваются в стаи под умудренным главарем — среди таких числился одноглазый вождь; третьи, как в засаде, затаились чуть поодаль, иные даже совсем далеко от остальных вождей, в одиночестве, лакомясь едой гостеприимных хозяев поселения. Люк насчитал троих вождей-одиночек из восточных жунов. Те грузно сидели, по-медвежьи приткнувшись спинами к деревьям. Грустно усмехнулся Люк. Вождь белоголовых оценил «радушный» прием на своей же земле от гостей-вождей жунов. Усмешку скрыл, широко раскрыл руки, дабы покрепче обнять главу срединных.

— Мину, рад встрече. Год не виделись.

Мину старик. Сорокалетний муж, в охоте утратил глаз и был серьезно покалечен. Раненый тигр обрушился на вождя. Пока подоспели соратники, Мину смог прикончить зверя, выставив копье. Тигр, умирая, порвал противнику когтями правый бок и, навалившись мордой, выбил глаз. От серьезных ранений храбрый муж должен был помереть в тот же день, но крепкое здоровье и умелая знахарка-жрица избавили вождя срединных от скорой встречи с предками. Оправившись от ран, Мину получил заветный трофей — тигровый полушубок с воротником. С этим впечатляющим одеянием Мину не расставался даже жаркими днями. Любил говаривать гостям и окружению, что дух тигра перекочевал в него через выбитый глаз с последним вздохом зверя. Белобородый вождь открыто симпатизировал Люку. Сдружил их тот же тигр. Знахарка, спасшая Мину, отправилась на злополучную охоту с вождем белоголовых. Да там и осталась в затяжных гостях, по приказанию Люка, аж на два долгих года, выхаживать израненного Мину.

— Мой вождь, да позаботятся боги о тебе. Достопочтимый Люк, приняли гостей, как ты распорядился. — Навстречу двум слившимся в объятиях вождям бежал в нешуточном аллюре глава поселения с пятью селянами. Поравнявшись с Люком и переведя сбившееся дыхание, глава местных белоголовых тоже обнял вождя. Заверения в дружбе Люк получил и от селян. Шум встречи уже никак нельзя игнорировать. Вожди жунов, словно бы сделав недюжинные усилия над собой, нехотя, по одному, подходили с приветствиями к первому мужу племени белоголовых. Мину, довольный, стоял рядом. Старик опирался на украшенное богатой резьбой копье.

— Ты, смотрю, совсем налегке? — Мину удивленно разглядывал лошадей Люка. Закончив церемонии, вожди направились к повозкам. — Дорога-то дальняя. Никак в седле коротать ночи будешь? — Мину похлопал по крупу лошадь вождя белоголовых.

— Люди-то мы простые. Едем, по-компанейски, в наш бывший город Шан. — Люк сказал последние слова громко, скорее обращаясь к спинам уходящих к повозкам вождей жунов, чем к рядом стоящему Мину. Мину громко засмеялся. Взял за плечо друга.

— Давай-ка полезай ко мне в телегу, — Мину подмигнул. — Посудачим о том о сем?

«Телега» Мину не заставила себя ждать. Сопровождение вождя срединных — не меньше двадцати юношей — быстро запрягли четверкой отборных лошадей двухосную крытую повозку. На плотно сбитых бортах повозки — изображения двух танцующих тигров. Рыжая кожа шатра украшена массивными узорами, отлитыми в бронзе. Высокие, под рост, о двенадцати спицах, колеса. Повозка с вождями срединных и белоголовых тронулась с места первой. К ней чинно присоединились и другие, не уступающие размерами, повозки, каждая под охраной сопровождения по бокам. Поскрипывая, грохоча и перестукивая деревом на неровностях и камнях, вереница из четырнадцати повозок вождей жунов направилась к уже близким границам империи Чжоу.

— Послушай, Люк, поход на Чжоу с Таргетаем надо бы того… — Мину придвинулся ближе к другу.

— Договаривай — не темни. — Люк прямо смотрел в лицо Мину. Два твердых взгляда сошлись.

— …Отменить. С Чжоу замирение грядет. Зачем теперь война? Война ни к чему. — Мину выглядел виноватым. (Именно он два года назад на сходе жунов у Люка первым предложил «предупредительный», как он тогда выразился, поход на Чжоу с участием не только племен жунов, но и родственных степных племен. Империя Чжоу опасно набирала силу, захватывала спорные угодья, теснила племена, отодвигала границы жунов. Люк тогда горячо поддержал идею вождя срединных. Отправил послов с дарами на Алтай, к вождю вождей Таргетаю.) Люк не ответил Мину. Откупорил принесенный мех с водой. Сделал два жадных глотка. Вытер усы. Вдохнул-выдохнул.

— Мину, знаешь сказ про богомола и воробья?

— При чем тут сказ? — не сдержался Мину. Недовольное властное выражение появилось на его лице. Люк, улыбнувшись суровости собеседника, заговорил:

Сказ про богомола и воробья

— Как-то ранним летним утром ехал в соседнее, граничащее с нами, племя Чжоу. Стада наши, по недогляду, зашли через рубеж и потоптали их поля. Ехал не с пустыми руками, вез возмещение за ущерб. Еду и вижу — межа наша. Камни пограничные тоже наши. Дальше лес густой — уже чужой. Прямо передо мной на ветке сосны сидит богомол. Зеленый, крупный. Самка, думаю я. Такой размер только у них. Сосна, заметь, Мину, на моей земле. Остановил коня. Дай, думаю, полюбуюсь охотницей.

Нежданно-негаданно…

Из того дальнего леса, что на земле Чжоу, прилетел воробей. Свободно носится по воздуху: где Чжоу, где жуны — едино птице. Не знаю, куда спешил тем утром воробей, но заприметил издалека богомола. Зоркий, видать. Сел поодаль на той же ветке. Чирикнул от предвкушения сытной трапезы. Но и богомол наш белоголовый тоже, как выяснилось, не из робких. Закачался на ножках, корпус поднял, передние лапки сложил. Повернул треугольную голову на врага. Приготовился сражаться. Размером не меньше воробья. Тут мне совсем перехотелось куда-то ехать. Решил дождаться развязки. Про себя сразу определил — нет шансов у зеленого жука. Замнет воробей и не подавится. Уж больно громко щебетала птица… — Люк замолчал. Снова отпил воды из меха. Мину с интересом слушал. Властное лицо смягчилось, теперь на Люка смотрел друг-собеседник. Оценив интерес у слушателя, рассказчик продолжил:

— Воробей напал на богомола. Заметь, воробей первым начал брань. Не богомол. Сделал тот наглый воробей стремительный выпад. Тут же получил в ответ удар передними лапками. Реакция у богомола будь здоров. Уклонился от клюва. Укусил. Кусок пера отлетел. С крыла, возможно? Такого поворота, право, я не ожидал. Воробей тоже удивился. Сдал слегка назад. Нахохлился. Разозлился. Тряхнул головой и снова в битву. Вот тут богомол применил хитрый трюк. Перевернулся на ветке и оказался прямо под брюхом птицы. Снова укусил воробья. И снова вырвал перо. Видно, болезненно вырвал. Воробей чирикнул и сбежал. Забыл про гордость. Улетел прочь. Знаешь, Мину, понял я, — то знак Богов для меня. Слез с коня под тем деревом. Думаю, о чем история? — Люк замолчал и теперь выжидающе смотрел на вождя срединных.

— Так понимаю, до Чжоу в тот раз ты не доехал? — вопросом ответил Мину. Люк широко улыбнулся:

— Нет. Не доехал, Мину. Соседи проглотили обиду. Промолчали. Оно и забылось по давности дней.

— А в этот раз зачем поехал до Чжоу? — пришла очередь широко заулыбаться Мину.

— Скажу, как думаю, друг стародавний. Ты уж не обессудь, как есть скажу? Лады? — Лицо Люка стало серьезным, шрам на щеке выступил резкой полосой.

— Да говори уж. Свои, считай родня с тобой. Какие могут быть обиды. — Мину почему-то повернул голову к выходу.

— Так вот, мой разлюбезный Мину. На ваши унижения смотром направляюсь. Посмеяться желаю…

На этих резких словах Мину вернул взгляд собеседнику.

— …Но не над тобой, Мину, посмеяться, а над трусливыми вождями. Теми, что едут позади. Поплакать хочу над позором, невиданным для гордых жунов. Горько мне, Мину. Что же стало с нами? Войны почетной боимся. Равны бранной мощью с Чжоу. Дух воителей подрастеряли в сытости. Только нас позвали на пир, так сразу и бежим, поджавши хвост. Эх-эх, горе-то какое! Предки над нами плачут… — Люк привстал, явно намереваясь покинуть гостеприимную повозку.

— Значит, не веришь в мир? — Мину левой рукой крепко держал шубу гостя, правой приглаживал седую бороду.

— В какой такой мир? С кем? — Люк сел на то же место. — Мину, ты камень предков позабыл? Приезжай ко мне погости.

— Бывал у твоего отца в гостях, по малолетству. Камень священный, конечно, помню. Как не помнить. Отец мой, при твоем живом, показывал, рукой в руке по насечкам водил… — Мину замолчал. Отвернулся к борту. Утер скупую слезу. Продолжил твердым голосом:

— Времена меняются, Люк. Правитель Чжоу предложил почетный договор на долгие времена. Подарки богатые прислал. Что плохого в таком достойном мире? Где ж тут трусость? Как бы тебе самому, Люк, не опозориться. Лады? — Мину по-дружески взглянул на гостя.

— Лады, друг Мину. Ты при своем. Я же не отступлюсь от смертного указа отца. — Люк насупился. Мину повернулся лицом к вождю белоголовых:

— Вот оно как! Ну заверши, коли начал…

— Отец мой, раз помнишь его живым, при смерти будучи, назначил меня преемником, сход «добрых» утвердил выбор. Помирая, прошептал мне, в присутствии матери и жрецов: «Уничтожь Чжоу». Всего-то два слова мне сказал.

— Да, но каких! — Мину примирительно хлопнул по ноге Люка. — А знаешь что? Может быть, сделку заключим? — не давая гостю вставить слово, скороговоркой продолжил: — Спорим на мою колесницу, в сопровождении идет по борту, что… — Мину прищурил глаз, — если не будет заключен почетный договор с Чжоу, отдам колесницу тебе?

— А если будет заключен? — поддержал сделку Люк.

— Ты проиграешь. А вот тогда ты отдашь мне… — Мину задумался, быстро посмотрел на Люка и просиял: — Отдашь вот эту шубу, что на тебе!

Люк уверенно протянул правую ладонь. Мину сжал руку друга обеими руками.

— Притормозим, Люк? Посмотришь на колесницу?

Как вскоре выяснилось, то был не вопрос. Вылезши из остановившихся повозок, ругаясь на чем свет стоит, сплевывая на ходу, вожди жунов грозно шагали к двум друзьям.

— Мину, что творишь, одноглазый!

— Народ, не шуми! — Мину сиял. Глазом обводил недовольных вождей. — Поспорили мы с Люком на колесницу! Вот на эту… — с гордостью указал Мину. Вожди повернули головы к колеснице. Дорогой приз при двух светло-буланой масти конях. Две красные планки наборного дуба сходились, с бортов, дугами у единственной оглобли. Плетенная из кожаных ремней прочная площадка на двоих наездников. По восемь спиц в красных колесах. Но главное — пышное убранство! Тонкие накладки в виде тигров золотыми пластинками крепились к ограждениям колесницы. При ярком солнце осени накладки сверкали нагловатым шиком.

— У моих тигров глаза из сердолика! Вот так-то! — Мину откровенно хвастал. Легкая колесница произвела должное впечатление на вождей.

— О чем наш спор? — Мину перевел взгляд на Люка. — Пусть Люк сам и скажет.

— А и скажу. — Люк горделиво повел плечами и громко продолжил: — Не будет славного мира с Чжоу! Опозоримся! Вот так и закончится пир с Ю-Ваном — позором жунов! Война жестокая будет с Чжоу!

Вожди молчали. Горячими словами Люк не удивил никого из них. Из толпы раздался насмешливый голос:

— Люк, ну а ты, ты-то что поставил на кон спора?

Люк снял с плеч шубу из соболей. Вожди удивленно зашумели. Ценой равны шуба и колесница. Два вопроса тоже равной меры. Спор «добрых» принят. И ставки тоже приняты. Вожди неспешно разошлись по повозкам. Путешествие первых мужей жунов к столице империи Чжоу возобновилось. Люк коротал дорогу в гостях у Мину. Через двенадцать дней показались каменные стены великого города Шан.

Глава 24. Сражение свиней

Тридцатью днями позднее

Летние дни окончательно позабылись. Осень от робких посягательств на власть перешла к безраздельному правлению. Разноцветные облачка листьев чудили пестротой. Оттенки желтого, красного, бордового, фиолетового цветов оттеснили зеленый на задворки. Ветром сорванные, листья вихрями кружили над землей. Смешивались с влажной землей в пеструю кашу, хлюпающую под ногами. Обычное время для праздников урожая. Легкий туман затейливым кружевом ступал по полю. Где-то в нем сокрывшись, шумела река. Далекий лес нехотя являлся в частых разрывах тумана. Холодное утро середины осени бодрило две армии, готовые вцепиться в глотки друг другу. Пар дыханий воинов, лошадей, собак легко смешивался с сыростью тумана. Даже дождь, что капал временами сквозь туман, не мог остудить горячие головы. Копья, клевцы, секиры, мечи, луки покрылись скользкой влагой.

— Надо же! Выстроились одной линией? Одной растянутой линией? Ничего другого что, придумать не смогли? Да еще и с такими промежутками между отрядами? Глупое сельское дурачье. — Генерал Сунь-Ли напряженно всматривался в боевые порядки племени белоголовых. Восседал горделиво на сером в яблоках коне. Десяток старших командиров также обозревали ряды жунов. — Кто проверял их построения? За этой линией что-нибудь есть? Кто там постоянно хрюкает?

— Жуны и хрюкают, мой генерал. Там тридцать отрядов по сотне в каждом. Каждая сотня в четыре шеренги. Сотни в одну линию. Только пешие. Конных нет. Лично проверил, — скороговоркой, глотая окончания слов, доложил генералу старший командир на гнедом жеребце.

— Линия в три тысячи бродяг, — уверенно добавил другой командир.

Сунь-Ли оглянулся. За ним — ровные ряды центра, выступающего вперед, фланги чуть позади. Конные и колесницы в резерве. Вымуштрованная боевая мощь. В добротных кожаных доспехах, с тяжелыми копьями. Гордость армии Чжоу. Костяк армий империи! Многие из воинов приняли участие в пяти, а некоторые ветераны и в семи сражениях на юге. Сунь-Ли лично разгромил южное царство, подавил восстание недовольных, штурмовал поселения. Те, кто стояли позади него, прошли с ним долгий путь войны на юге. Кому как не ему, пившему кубками войну, распознать ничтожный бранный опыт врага? Да, с жунами воины Чжоу встретились впервые здесь, на просяном поле, зажатом между болотом и рекой. Давняя слава свирепых предков жунов — единственное, что удерживало Чжоу от войны. Но вид теперешнего врага так жалок. Раскрашенные в красное лица. Кого из опытных воинов города Шан напугает краска? Устрашающий прием от старомодных воителей? Похоже, что только густая краска и осталась у них в наследство от предков. Мужи разных возрастов. Кто они? Пастухи и землекопы? Ткачи и портные? Охотники за соболями? Старики, подростки с луками? Женщины с копьями? Им бы косы заплетать, а не воевать. Вот с такой неученой толпой предстоит битва?

— Может, предложим им сдаться? — Сунь-Ли обращался к ратникам передней шеренги тяжеловооруженного центра. В ответ раздался громкий смех. Словно от смеха вдруг выглянуло солнце. Желтый диск светила неуверенно пообещал ясный день. Туман рассеивался. Исчезли надоедливые холодные капли-мухи моросящего дождя. Армия Чжоу сразу оживилась.

— Командиры, слушай мою команду! — зычным голосом обратился Сунь-Ли к цвету своей армии. — Атакуем первыми. Быстрым шагом центр штурмует вражескую линию… — Сунь-Ли брезгливо поморщился, видимо, не смог выговорить слово «воинов». — …Линию. Фланги делают охват после столкновения. Берем в кольцо… — Сунь-Ли искал взглядом кого-то знакомого среди старших командиров, найдя, спросил:

— Как ты их назвал?

— Бродяги, мой генерал! — зычно отозвался командир тысячи.

— Никто из «бродяг» не должен покинуть поля живым…

Смех старших командиров и ближних шеренг перекрыл указания генерала. Сунь-Ли добродушно улыбнулся. С презрением к врагу идти в бой ему впервой. Интуиция бывалого вояки промолчала. Генерал выкрикнул в небо последнюю команду:

— Начать атаку!

Старшие командиры, дав в бока лошадям, устремились к своим отрядам. Центр армии Чжоу пришел в движение. Шум, в котором смешались стук щитов, копий, доспехов, топот ног, ржание лошадей — прервал тишину спящего в тумане осеннего просяного поля. Как оказалось, жуны ждали нападения. С их стороны раздался неожиданный звук трубы. Грозный звук впивался в уши. Звук не прекращался. К нему, в дружбу, добавился глухой стук барабанов. С десяток огромных барабанов били тяжело, ритмично и зловеще. Дистанция до жунов сокращалась. Ратники империи прошли расстояние в полет стрелы. Слегка устали. Пот прошиб. Вошли на опасное пространство. По командам младших командиров, шеренги подняли вверх щиты. Тревожно ожидали стрел, идя на врага походным шагом. Отряды жунов в растянутой жиденькой линии торопливо расступались, выпуская кого-то из своих рядов.

Но вместо стрел к боевым порядкам устремились лавинами чудовища. Такого нападения никто из ратников не мог ожидать, такое не приснилось бы и в страшных снах. Несколько тысяч объятых огнем свиней неслись невиданным ужасом к воинам Чжоу. Клейменые, племенные, прежде белые, жившие в холе и заботе свиньи превратились в массивное орудие войны. Отборные хряки, под два бараньих веса каждый, плотно перемотаны хворостом и обмазаны густой, липкой смолой. Несчастные свиньи вопили, их спины и бока были объяты огнем. Безумие смерти охватило животных. Ужас пыток заставил броситься в сумасшедшую атаку мирных свиней. Визжа и полыхая, они сеяли смерть, хаос, сбивали с ног воинов в плотных порядках, поджигали одежды, топтали, кусали людей и умирали, придавив лежащих. Запах паленого мяса усилил общий страх на просяном поле. Слаженный порядок строя нарушился в короткий миг. Воины пытались пропустить или уклониться от бывшей домашней скотины Чжоу. Роняли в сумятице щиты, шлемы и оружие. В давке не слышали команд. Командиров уносили прочь перепуганные лошади. Ратники оборачивались спинами к врагу, туша горящую одежду. Боевые шеренги превратились в гурьбу, охваченную пожарными заботами. И в эту суетливую толпу растерявшихся мужей Чжоу со свистом устремились облака стрел-кровопийц с каменными наконечниками. Облака гнева неслись нескончаемо. Не знали передышки стрелки врага. Летели потоками стрелы сверху: за каменными смертоубийство продолжили бронзовые. Узкие, как иглы, наконечники сменили широкие, листом. За ними устремились метко посланные тупые — для доспехов и лошадей. Среди них летели совсем уж мирные рыбацкие стрелы, те стрелы-гарпуны, в зазубринах, пронзали плоть, они не убивали сразу, а причиняли невыносимую боль. Стрелы жунов прикончили умирающих свиней, смели легкие фланги, изранили бойцов в броне. Под защитой их зловещего пересвиста линия «бродяг» устремилась во встречную атаку.

Непрерывный гул барабанов и труб слился с визгом свиней, с воем раненых и горящих воителей. Музыкальный кошмар Бога Войны подавил боевой дух.

Туман рассеивается внезапно. Раздается протяжный, лютый клич: «У-у-у-у!». И вот уже видно, что атакующая жиденькая линия жунов перестраивается на ходу в диковинную фигуру, похожую на стрелу. Стрела та, в три ряда, размахивая топорами, клевцами, наставив копья и мечи, с треском врезается в израненную толпу, что раньше была отполированным до блеска центром армии Чжоу. Завязалась сеча. Как лед на реках по весне: захрустело, загудело, задвигалось. Центр Чжоу расхлябанно принял удар, попытался сложить оборону, смялся под натиском, затарабанил щитами и… поддался под вражеской контратакой. Мгновением позже, огрызаясь, побежал. Побежал! Дрогнул закаленный в битвах костяк армии. Раскрашенные лица теперь казались безобразными, жестокими ликами самой Смерти, что по пятам преследовала покидавших поле боя.

В отчаянии Сунь-Ли на колеснице, один, без возничего, бросился останавливать воинов. Вставал поперек потока бегущих. Диким криком поворачивал ратников назад к врагу. Ругал последними словами за трусость. Стыдил. Размахивал перед смятенными дротиком. Завидев почитаемого генерала, мужи остановили позорное бегство. Вернулись. Командующий тогда виделся им матерью родной, что под крыло берёт испуганное дитя. Сражение возобновилось. И если б не спасительное вмешательство Сунь-Ли, отступление неминуемо обернулось бы кровавой бойней. Дух армии Чжоу надорвался. Подломилась вера в себя. Бились уже не за славу, не за трофеи, а просто за жизнь.

«Уйти бы живыми с проклятого поля», — расслышал генерал. Будто оглушенный, застыл в колеснице Сунь-Ли. Такого позорного поражения с ним в битвах не бывало прежде! Огромные потери ошеломили генерала. Сердце больно защемило. Тяжело дышал, держась рукой за бок. Огромными глазами, полными жгучих слез унижения, командующий впитывал кровавую картину побоища. До трети бойцов, любимых, им лелеемых ратников лежали на поле, едва приняв бой. Сгоревшие, утыканные стрелами, задавленные трупами животных, мертвецы из грязи просяного поля молча взывали к отмщению.

— Где эти сучьи барабаны?! — повернулся Сунь-Ли в сторону поредевшего конного, с колесницами, отряда. Свиньи разнесли в клочья драгоценные легкие колесницы, повредили у многих из оставшихся колеса, раскидали лошадей, экипажи и конников. Некоторые из знатных всадников, лишившись лошадей, стояли пешими, без луков и без шлемов, кто чем вооружившись, подле колесниц. От тысячи «гордых» конных осталась половина. От пятидесяти колесниц — тридцать.

— Заткнем их! За мной! — в гневе прокричал генерал.

То туманное утро перед боем для Люка завязалось задолго до рассвета. Вождь белоголовых говорил почти шепотом с чумазым мальчишкой лет тринадцати. Тот только что слез с коня. С поклоном подбежал к вождю.

— Закопал камень? — был первый вопрос Люка.

— Да, вождь, закопал. Вырыли под ним яму, в мой рост. Веток подстелили погуще. Повалили тихонько, чтоб не порушить. Веревками попридержали. Ну, камень, ясно, таки и ушел под землю. Не повредили, вождь. Нет. Проверял. Ощупывал, — замотал головой мальчишка, словно уворачивался от мошкары.

— Так и оставили открытым лежать? — голос вождя стал гневным.

— Нет-нет, что ты, вождь! Хорошенько присыпали. Затоптали. Земля просела. Еще подсыпали. Костер над ним запалили. Там только головешки. Кострище. Ничего не понять, что там было. — Мальчишка твердо смотрел в глаза вождю.

— Ух, успокоил. Прям полегчало. Иди поешь. У нас только чжоуская свинина. — Люк осклабился и подобрел. Похлопал по плечу уставшего мальчишку. Юный порученец намеревался идти к котлам с едой, но вождь остановил: — Подожди чуток.

Люк достал что-то продолговатое из походной сумы и сунул в худенькие руки. Чумазый пацан не поверил глазам. В его ладонях лежал, в ножнах, кинжал. Добротный, для боя, из старых запасов предков.

— О-о-о! — вырвался восхищенный возглас из груди мальчишки. Одаренный крепко сжал награду. Наклонил в знак признательности голову.

— Сегодня тебе оружие пригодится. Останешься с отрядом женщин, у барабанов. Прикроешь с ними тылы.

Похлопав по плечу порученца, Люк продолжил обход позиций племени.

У десяти величавых барабанов назначен совет командиров. Люк подошел вовремя. Старшие и младшие командиры, во главе со жрецом, расставили музыкальные инструменты. Барабаны, в человеческий рост высотой, из наборного дуба. Выделанная кожа мембран украшена оленями. Стоят барабаны торцами по направлению к врагу. Завидев вождя, командиры встали. Люк сразу, без приветствий, перешел к обсуждению бранных дел:

— Достопочтимый жрец, ты крепко вкопал колья напротив переправы? — Люк принял протянутую в приветствии руку жреца.

— Да, мой вождь, в три ряда нагородили колья. С разрывом ряды, в пару локтей. Колья коню по грудь. Расставили и придумку для колесниц. — Жрец заулыбался. Потер руки. — Обрезки кольев расставили перед рядами. Вкопали короткие колышки так, чтобы поднимались чуть выше площадки возничего. — Жрец руками показал размер коротких кольев предназначением против колесниц.

— Добро, Анцу. Назначаешься главным командиром левого фланга.

Собравшиеся на совет командиры переглянулись. Анцу частенько в мирной жизни спорил с вождем. Иной раз и подолгу. Такого назначения никто не ожидал. Люк оценил усилия жреца.

— Твой фланг, Анцу, порешит половину брани…

Старшие командиры громко зароптали. Мужам хотелось проявить себя в почетном дне. Трудности левого фланга, что примыкал к гибельному болоту, сулили геройские поступки на глазах племени. Люк поднял правую руку, чтобы успокоить шум. Но шум не унимался. Пришлось вождю повысить голос.

— Достопочтимые мужи! Стар и млад знают нашего Анцу… — Люк обнял за плечо ощетинившегося верховного жреца белоголовых. — Не было такого дня, чтобы Анцу не оспорил мое слово…

Собравшиеся притихли. Заулыбались.

— Некоторые нарекают подобное упрямством… — Люк улыбнулся в лицо недоумевающему жрецу. — Вот и нашлось упрямству применение. Ты, Анцу, должен отбить атаку. Потом загнать врага в болото. Упрямо будешь стоять на своем месте, как в спорах со мной…

Старшие командиры громко засмеялись. Жрец поддержал неуверенной улыбкой шутку вождя.

— Сможем повторить разученный маневр? — Люк обвел пристальным взглядом старших командиров. В ответ посыпалось:

— Пять дней кряду поле топчем…

— С завязанными глазами…

— Каждого крота лично знаю на том поле…

Последние слова утонули в хохоте. Люк подошел к одному из огромных барабанов и вывел из тени жену.

— Знакомьтесь, моя жена, Аэрте, — серьезно сказал он.

Послышалось шутливое:

— Знаем мы ее. На свадьбе ж гуляли.

Однако никто из командиров не улыбнулся.

Люк, погрустнев, продолжил отдавать распоряжения:

— Твое место, достопочтимая Аэрте, за барабанами. Напротив переправы. Место опасное. Думаю, могут сунуться в обход и через воду. Возможно, найдутся среди врагов те, кто товары на мену к нам возил. Колья расставили. Конных ловушка задержит, но недолго. Вал земляной тебе накопали. Знаю, вы готовились. И хорошо готовились. Если сунутся враги, Аэрте… — Люк внимательно, пристально смотрел в глаза любимой жене, — …ты должна остановить их. На том валу принять бой.

Аэрте вынула из-за пояса клевец. Обращаясь к старшим командирам, твердо ответила:

— Мой вождь, остановлю Чжоу. Барабаны не замолчат.

Люк повернулся к товарищам. Суровые лица у командиров. Тяжелое положение вынуждало племя рекрутировать и женщин, и подростков. Вождь продолжал:

— Детей малых спрячь в лесу, в пещере, что у сладкого ручья. Дать тебе мужей никак не могу. Сил мало. Прости. Мужи займут боевые порядки. С тобой будут лишь подростки и женщины, да и то не все. Лучников тоже не дам.

Аэрте подняла правую руку:

— Вождь, добровольцами вызвались тысяча женщин. При копьях и клевцах. Мечей почти что нет — три десятка. Но мы примем бой. Не побежим. За тыл будьте спокойны.

Оставшихся командиров Люк распределил по отрядам. Назначил каждому место в сражении. Уже при первых лучах закончили расстановки. Люк тяжело вздохнул и предложил мужам:

— Восславим Мать-Богиню? — Люк перехватил недовольный взгляд верховного жреца и, не давая сказать ему слово, быстро продолжил: — Анцу, ну хоть сегодня не перечь. Нам нужен не Бог Войны. Не за славу тут ляжем костьми. За племя будем сегодня помирать. Богиня-Мать должна помочь нам. Мы ее дети. Возгласим молитву строем.

Старшие командиры направились к назначенным отрядам. Войско белоголовых громко, нараспев произносило тысячами мужских, женских и детских голосов молитву Матери-Богине. Люк сел в седло гнедого жеребца. В слабых лучах закрытого туманом светила вождь белоголовых лично подъезжал к каждой сотне. Приветствовал отряд. Встав посредине линии армии, громко сказал товарищам:

— Разделил с вами, братья и сестры, счастливое время. В мирные времена вместе были, и в смерти останусь с вами.

На этих словах Люка армия Чжоу пошла в наступление. Сражение на просяном поле завязалось.

Глава 25. Сражение жреца

Упрямец Анцу принял командование над левым флангом без особой радости. Верховный жрец племени белоголовых вообще не любил никем командовать. Слыл нелюдимом. За признанием не гонялся. Как казалось со стороны, экономил не только слова, но и знакомств без особой надобности не заводил. Нажил с единственной женой четверых детей. Анцу был более ценим людьми за умелое знахарство, чем за пышные ритуалы Богам. Жрец племени знал тайные, сокрытые места произрастания целебных трав, грибов и ягод в округе. Настои целебные варил. Растил и жал отменную коноплю для бань. Лечил же, в противоположность странному своему нраву, охотно, с добротой.

Угрюмо насупившись, жрец принялся за бранное, чуждое ему, дело. Анцу тридцать пять лет, он среднего роста, сложением жилистый и худой. Глубоко посаженные серые глаза, острые скулы. Короткая, с проседью, борода, и к ней, холимой, — черные коротко стриженые под ритуальный парик волосы. На макушке волосы, как то и положено жрецам, выбриты до гладкой кожи, кружком. Размашистым, привычным к странствиям шагом, всецело поглощенный думами, жрец держал путь к подчиненным. За широким, в золотых накладках, поясом виднелся железный клевец. К предстоящему сражению Анцу снарядился без брони — был в красной ритуальной рубахе, кремовых штанах, заправленных в походные сапоги выше колен. Вместо высокого убора жреца — железный шлем в крестах-насечках. Анцу нес его, до случая, в руках. Если б не этот тяжелый шлем, ни дать ни взять — молчун жрец собрался в болото за корешками.

Левый фланг племени белоголовых примыкал к зеленому, с немалыми проплешинами воды, болоту. Болото среди местных славилось сочными ягодами. Отличалось подлостью обманчивого внешнего вида. Могло внезапно обернуться сплошной водой и мягким торфом под ногами. Первое, что сделал Анцу по прибытию на левый фланг, — расставил стопками плоские камни-маячки. За ними — подлая вязкая топь, ведомая только жунам. Дальше камней без помощи провожатых не пройти. Упрямец все еще не мог успокоиться после возведения вала и кольев напротив переправы. К вящему неудовольствию воинов, сберегающих силы, Анцу и на своем фланге решил развернуть масштабные земляные работы. Верховный жрец, как и прочие мужи племени, не ведал до этих пор войны. Анцу действовал по наитию, скорее как опытный охотник, чем как хитрый командир. Задумкой жрец позабавил народ. Поняв идею и насмеявшись вдоволь, мужи приступили к разметке. Желающих потрудиться землекопами вызвалось поболее, чем имелось кирок под руками. Впрочем, нетрудные, в мягком грунте, земляные работы пошли уже не кверху, а в глубину. На большом расстоянии до маячков вырыли ямы по грудь. Землю с ям снесли в болото. Болото проглотило комья, не поперхнувшись. В дно ям вкопали острых кольев. Линия ловушек на крупного зверя пошла непредсказуемым зигзагом поперек края болота. Прикрыли ветками западни и присыпали искусно землей с травой. Работу проделали по ночи, но и в утреннем тумане не отличить, где что. Отряды левого фланга сместились, став незащищенным краем к скрытым ямам и вплотную к центру. Усилиями нового командира, между зеленым болотом и отрядами левого фланга образовалась значительная брешь чуть более чем в четверть полета стрелы. Проём очевидный и заметный со стороны. Брешь манила легкой возможностью обойти белоголовых с края болота и ударить во фланг и в тыл всему левому крылу.

Анцу постоял в раздумьях возле коня. Решал — сесть на него, как прочие старшие командиры, или остаться пешим. Проведя рукой по бритой макушке, шепнул что-то на ухо коню и отпустил. Верный друг отошел, остановился неподалеку. Занялся травой, меж тем следя за дорогим хозяином. Крепкая любовь связывала четвероногого и двуногого. Закончив молитву, верховный жрец вынул из-за ритуального ремня объемистый кисет с сушеной ягодой и встал перед воителями. Медленно разжевывал кислую ягоду. Главный командир стоял перед шеренгами как рядовой воин-забияка. Неожиданную перемену в нелюдимом жреце заметили и отметили. Люк, проезжая мимо Анцу, с почтением принял смелое расположение командира.

— Анцу, ты что, решил всю славу первым заграбастать?

Упрямец важно поднял голову в шлеме и шутку вождя поддержал:

— Всё, что унесу руками, — мое.

Люк продолжил, не шутя:

— А что, как первым тебя положат? Отряды останутся без головы?

— Боги меня спасут. То их забота, не моя. — Упрямец оставался верен себе и на войне.

Когда раздались первые звуки трубы, Анцу вздрогнул, словно пробудившись от сладкой дремы. Неспешно достал клевец. Стал вращать оружие, разминая кисти. Оглянулся на своих бойцов. Стиснул до скрежета зубы. Отвернулся от строя, пригнулся, как зверь, готовый к броску. Нетерпеливо поводя плечами, ожидал общей атаки. Когда центр под предводительством Люка пошел в атаку, Анцу, помедлив, как на тренировках, подал знак, подняв клевец, и молча побежал к врагу. Но то ли потому что жрец неважно бегал, то ли воины были помоложе него, — отряды без труда обогнали старшего командира. Анцу к моменту боя, разгоревшегося в центре, оказался в последних шеренгах серединного отряда.

Левый фланг, совместно с правым, занимал третью по счету, замыкающую, линию движущейся напролом стрелы. Враг заглотил наживку верховного жреца. Анцу, бегом спускаясь с горки и нагоняя отряды, заметил, как командиры Чжоу, восседающие на конях, направили атаку правого, почти не тронутого обстрелом фланга в обход, в открытую брешь. Вдоль края болота, оправившись от разгрома, учиненного горящими чудовищами, пешие воины Чжоу с мечами устремились прямо к скрытым земляным ямам. Пришло время приказов. Анцу стал командующим. Неожиданным для себя самого громким голосом, словно бы чужим, от великанов, направил разворот фланга к «подлому» болоту. Часть отрядов, те, что бежали левее, сразу же повернули к болоту, другие, правые, завидев перестроение и не слыша команд, повернули чуть позднее.

Воины Чжоу в азарте атаки в плотных построениях набрали скорость и сходу наскочили на ловушки. Люк, повернув голову, увидел, как волна атакующих его левый фланг запнулась и через саму себя перекатилась вперед. Снова запнулась и окончательно остановилась. Как река, что нашла камень поперек течения, волна атакующих разнеслась брызгами, налетев на западню жреца. Охват левого фланга не удался. Люк спокойно продолжил атаковать центр Чжоу.

Все пятьдесят в щедрости выкопанных ям с кольями нашли употребление. Раскрытыми ртами проглатывали атакующих. Началась давка и сумятица. Те, кто падали, умирали сразу. Колья с легкостью пробивали тела. Насытившись, торчали кровавыми зубами из черепов, спин, ног. За первыми последовали вторые и третьи шеренги атакующих. Вот им не повезло вдвойне — проваливаясь, в смертельной давке ломали оружие и кости. Кровь доверху наполнила ямы. Были слышны жуткие вопли раненых.

— С копьями, вперед! Сомкнуть щиты! — Дивный великан громовым голосом уверенно правил атаку левого фланга. Потом издал агрессивный клич: — У-у-у-у!

— У-у-у-у! — вторила голосу великана тысяча мужских и женских глоток.

Анцу заткнул клевец за пояс. В протянутую руку командира сосед сбоку заботливо вложил с тяжелым наконечником копье. Пришел миг решительной атаки. Упрямец Анцу в первых рядах, орудуя копьем, погнал поредевшего врага от заполнившихся ям к болоту. Плотно сомкнутые ряды щитов, наскоро сбитых из дубовых досок (доски взяли в покинутых домах), ощетинившись длинными копьями, теснили дрогнувших ратников Чжоу к зеленой трясине.

Вот пройдены первые стопки плоских камней. Подлое и ненасытное торфяное болото пожирает неосторожных людей. Под тяжестью доспехов и щитов ратники проваливаются по пояс. Тщетно зовут на помощь сотоварищей и уходят все глубже и глубже, пока отчаянный крик не превращается в бульканье болотной жижи. У ратников Чжоу появился еще один враг. К тому, что бьет люто копьями, в лицо, присоединился второй — немой, зеленым ртом он пожирает войско сзади, довольно булькая утробой. Отчаянье окруженных не знает границ. Безысходность душит волю к борьбе. Оставшиеся в живых, бросив оружие, встают на колени и умоляют о пощаде. В довершение позора выглянуло яркое осеннее солнце. Вернулось почти летнее тепло. Туман исчез с просяного поля.

Преданный конь жреца дождался завершения боя. Обойдя с фырканьем заполненные трупами ловушки, нашел любимого хозяина живым, ласково терся мордой. Смерть же с высоты облаков любовалась ужасом свершенного. Сидела, расправив важно крылья, в воде на болоте, ходила между кровавых ям, рассматривала горы сгоревших трупов посредине поля. Упрямец Анцу, ворчун и даже тугодум, стал не иначе как «великаном».

— Что с барабанами? — вопрос главного командира левого фланга остался без ответа.

Поручив двум сотням бойцов разоружать и вязать веревками пленных, Анцу «великан» отправил сотню на помощь центру, сам же с тремя сотнями усталых воинов поспешил к далеким барабанам. Их ритм сбивался, но гул музыки войны звучал непрерывно. Барабаны били грозный гимн. Но как-то неровно. То замолкали на мгновение, то с новой силой призывали Бога Войны. Верховный жрец спешил со всех ног к женщинам, стерегущим тылы племени.

Неожиданно из далекого леса прямо к барабанам огромной лавиной устремились всадники. Они неслись галопом с копьями и луками. Тех конных очень-очень много, несколько тысяч, под странными знаменами разных цветов. Тут красное, там синее, дальше — зеленое знамя. Неведомая армия устремилась к переправе. Маленький отряд Анцу ускорил бег. За воителями тенью держался верный конь жреца.

Глава 26. Личная война кузнеца

Шестью днями ранее. Племя срединных

— Гонец прибыл! От белоголовых! — Мальчишки громкими голосами разносили по поселению племени срединных новости. Вечер неспешными домашними делами занимал людей. Запирали скотину во дворах, заносили в дома постиранное и высушенное белье, коротали время в пересудах с соседями, завершали ужин. Тихий осенний вечер у теплых очагов разом разорвался, как нить кусками в руках нервной портнихи.

Кузнец Дугга закончил оружейный заказ вождя Мину. Два тяжелых железных клевца с ромбовидными насечками, как и настаивал Мину, изготовил к возвращению из посольской поездки в Чжоу. Здоровяк-кузнец, довольный своей работой, разменивал шаги к срубу вождя. Дугга нес под мышкой объемистый сверток из воловьей кожи. Кузнец слыл спокойным и общительным добряком, никогда не лез в чужие дела и старался избегать мелочных ссор. Женат был, но уж как-то совсем коротко пролетело для кузнеца выделенное Богами семейное счастье: ненаглядная жена померла при родах, вместе с не родившимся младенцем. С тех пор Дугга обретался как перст один, на дальнем околотке поселения срединных, там, где издавна дымила плавильня с кузней. Друзей завел — двух огромных белых, себе под стать спокойных псов. Держал крупную скотину, в том помогали племянники. Землю не пахал, не сеял, свой надел в полях отдал общине, довольствовался четвертиной урожая.

Дугга услышал новость про гонца белоголовых от племяшей, однако вести от соседнего племени весьма мало интересовали кузнеца. Куда более дорожил Дугга приятельством с вождем и потому прибавил шагу, намереваясь вовремя сдать важный и срочный заказ. У резных ворот земляного укрепления заметил шумную толпу. Вот незадача — мимо не пройти. Путь к жилищу вождя пролегал через открытые настежь резные ворота укрепления. Толпа стремительно прибывала, как грозовое облако, собрала уже четверть обитателей поселения, преградив путь кузнецу. Дугга задумался, как бы покороче обогнуть взволнованных соплеменников, вот только короткий путь пролегал прямо через «грозовое облако». Кузнец, тяжело вздохнув, пошел в толпу. Люди, завидев Дуггу, замолкали и расступались, пропуская его вперед. Может, причина — внушительные размеры кузнеца? Нет, по выражению лиц видно — нечто иное раздвигало локти и плечи впередистоящих. Дойдя до середины «облака», кузнец встал как вкопанный. Невиданное зрелище предстало потрясенному взгляду: знатные колотили жреца племени! Двое «добрых» зрелых мужей держали под руки старика; третий, из-за спины, душил; четвертый наотмашь лупил кулаком то под вздох, то по лицу. Старик мужественно держался, без стонов сносил удары.

Такого поругания не то что жреца, а незыблемых устоев жизни, Дугга не мог стерпеть. Пусть хоть мир тронется умом, но Дугга будет защищать каноны предков. Не разбираясь, в чем там причина, здоровяк в краткий миг развернул сверток, и в крепких руках оказалось два орудия войны. Немедля Дугга пустил клевцы в ход. Первым же ударом левый хищным клювом разнес череп того, кто избивал жреца. Вторым ударом правый клевец нанес удар по черепу ближнего мужа, державшего старика. Вскоре четыре трупа окружили упавшего наземь избитого жреца. Кузнец, переложив в левую руку густо окрашенный в желто-красное клевец, помог подняться с земли несчастному. Тот тяжело дышал. Жрец обхватил спасителя. Дугга осмотрелся. И только сейчас заметил, что на него обращены тридцать клинков. Кинжалы «добрых» холодными остриями приготовились к нападению.

— Да что мы стоим? — с виноватым укором донеслось из рядов «грозового облака».

— Валить их! — ответил громко кто-то. Но это, похоже, не просто ответ, а злобный клич.

«Облако грозовое» сдвинулось с места. Дугга со жрецом не увидели дальнейших событий. В непроницаемых рядах опасного «облака» нашлось с лихвой оружия. Кузнец занялся избитым стариком. Покинув сражающееся «облако», Дугга усадил жреца.

— Что так? — вопрошал Дугга.

Верховный жрец — муж сорока двух лет, среднего телосложения, с сорванной, болтающейся на шее накладной бородой, не смог сразу найти слова. Сплюнув с кровью зуб, поднял на кузнеца чистые голубые глаза:

— Решили задружиться с Чжоу… — жрец опять сплюнул кровь. Утерся ладонью. — Ю-Ван казнил наших вождей. Сказывают, ядом подло потравил. Мину погиб. В живых только Люк. Бежал вождь белоголовых с пира. Утек по реке. Он и прислал к нам гонца…

Но договорить жрецу не дало все то же «грозовое облако». Как молнии, «облако» исторгло из черного чрева пленных. Из тридцати «добрых» после короткого боя с «облаком» уцелело лишь восемь. И те в крови. Дугга, добродушный здоровяк, преобразился. Теперь перед людьми стоял до крайности ожесточенный муж с двумя красными клевцами. Тот муж поднял клевец и закричал пронзительным, как от дикой боли, голосом:

— Жуны! Жуны! Жуны!

«Облако» притихло — не поняло вначале смысла клича. Но слыша повторение своего исконного имени, завторило. Тихо завторило разрозненными голосами, затем погромче, осмелев — нараспев хором, зайдясь в дружном исступлении — громогласной лавиной.

Кузнец поднял оба клевца вверх. «Облако» замолчало. Кузнец заговорил с «грозовым облаком»:

— Нет больше «худых». Нет больше «добрых». Теперь остались только жуны!

«Облако» принялось вторить громовые раскаты. Имя племени носилось по поселению из конца в конец. Охрипши, опасное «облако» приготовилось слушать дальше. Злой, огромный кузнец продолжил:

— Нет иного пути. Война Чжоу! Поддержим белоголовых!

— У-у-у-у! — клич войны ответом стал говорившему.

Кузнец наклонился к жрецу:

— А где гонец? Тот, что с вестями?

Жрец указал рукой на ворота:

— Где-то там. Повязанный лежит.

Дугга заткнул за пояс кровавые клевцы. Решительным шагом направился к «грозовому облаку». «Облако» вновь расступилось перед кузнецом. Возле ворот лежал юноша, скорее даже подросток. Жеребец, на котором он прибыл, стоял в грусти рядом. Кузнец стянул путы с гонца и во второй раз за короткий вечер помог подняться с земли побитому. Посланец, в пыли, широко улыбался щербатым ртом. Оглядев кузнеца-избавителя и серьезное «грозовое облако», которое к тому моменту вобрало в себя от мала до велика — всех поселенцев, включая домовых псов, громко прокричал:

— Вот вы, срединные, чудите! Так чудите! — Посланец от белоголовых откровенными словами закончил короткую речь: — Думал, хана мне тут. Прибьют добрые соседи. Ан нет, пришло спасенье!

«Облако» дружелюбно засмеялось. Гроза прошла. Но юноша из белоголовых не унимался, указывая рукой на трупы знати:

— Тот, с каштановыми волосами, хотел меня повесить. А этот, рядом, с порванным рукавом, тычку под ребра дал. Те двое, с дырками в головах, связали. А вот ты, здоровяк, между прочим, прикончил нового вождя. Вон он, недолго так побыл вождем. И только я помолился Матери-Богине, как враз померли вражины…

«Облако» засмеялось еще громче. Кузнец крепко обнял за плечи посланца. Заулыбался, став прежним Дуггой:

— Да, мы такие, брат. Срединные горячий народ, привыкай. Так что вез нам? Говори.

Юноша отряхнул одежды, взял у мертвого «доброго» и заткнул за пояс свои клевец и кинжал, надел грязную шапку.

— Мы, белоголовые, ждем вас у переправы. Там уложено дать бой Чжоу. А Чжоу идет войной…

«Облако» уплотнилось. Притихло. Пришло время думать. Но вдруг, не дослушав гонца, зашумело. Громко прокричал чей-то дерзкий голос:

— Дугга — наш вождь!

Предложение гулом поддержали. Но у кузнеца, похоже, были иные виды. Обращаясь к племени, твердо ответил:

— Нет вождей. Командиром буду, если выберете, но не вождем. Нет достойных для того заслуг.

Теперь правые руки поднялись сжатыми кулаками. Племя выбрало достойного командира на время войны. Дугга в серьезности посмотрел сверху вниз на юношу. Тот приложил кулак к груди:

— Мне пора, вождь. К низовым держу путь чрез вас. Спешить мне надобно, достопочтимый, а то на битву не поспею.

Дугга развернулся лицом к племени. Скорее скомандовал, чем спросил:

— Есть желающие составить охранную компанию гонцу до низовых? — И уже повернувшись к юноше, тихо добавил: — К низовым поедем вместе. Ты да я.

Те кулаки, что немногим ранее снесли знатных племени, поднялись вновь. Дугга отобрал триста мужей и женщин. Вооружил спутников копьями, луками и клевцами из запасов покойного Мину. Назначил жреца руководить подготовкой племени к войне. Разослал мальчишек по дальним селениям срединных с требованием немедленного военного сбора. Под яркими звездами осенней ночи отправился в путь к низовым. Уже на выезде из окраин поселения наперерез всадникам из темноты с ярким факелом выскочила непонятная тень. Дугга придержал коня.

— Командир! Позволь сказать! — раздался звонкий голос прежде, чем говорившего осветил факел.

Бывший кузнец, а теперь уже командир военного времени, нагнул голову, пытаясь понять, кто перед ним. Высокая женская фигура с ярким факелом в руке приближалась к Дугге. Девушка в богатых составных платьях знати. На шее, лентой, золотые украшения. В ушах золотые с сердоликом серьги. Прическа — сложенными косами переплетена на темени. Ожидая трудного разговора, Дугга поджал губы.

— В горах две тысячи лошадей моего покойного отца пасутся…

Только теперь Дугга узнал Нанию, старшую дочь убитого вождя Мину.

Поднял правую руку в приветствии:

— Мои соболезнования прими…

Дочь вождя не знала слез. Скорбь по отцу обратилась в дела:

— Приведу табун. Дай на то день.

Дугга задумался. Немного помолчав, выдал распоряжение девушке:

— Добре, Нания. На табун вождя усади мужей надежных, сама встань старшим командиром над отрядом. Как только сколотишь сотни, так сразу подвигай на низовых. Но не тяни. Там у низовых и встретимся. Спасибо за поддержку!

— Тебе спасибо, командир, за право отомстить.

Девушка кивнула. Повернулась спиной и быстро направилась в сторону укрепления. Факел, удаляясь маленькой яркой точкой, исчез среди теней домов. Всадники же устремились знакомой тропой к соседям. Ночь сменилась днем, день перешел в вечер и вечер сменился сумраком близкой ночи. Три сотни срединных, при обнаженном оружии, въехали в спокойное поселение низовых. Дугга смог увидеть в гостях у низовых то, что пропустил дома.

На глазах гонца и срединных пять десятков «добрых» соседнего племени, облачившись в дорогие одеяния, фальшиво изображали скорбь по убиенному. В пустых речах никто из знатных не помянул прямого оскорбления. Несколько важного вида мужей созывали приятелей с сотоварищами и даже не попытались скрыть явного желания стать новым вождем. Жрец племени низовых негодовал, кричал на знатных, ругал бранными словами. В молчании знатных отважный муж видел только трусость. Жрец не желал поклоняться ни императору Ю-Вану, ни стихиям Чжоу и повторял как песню: «Не позволю забыть веру отцов!»

Из знатных низовых вышел коренастый муж в годах. На нем полосатые штаны, кафтан без рукавов из шкур оленя. Презрительно оглядев кузнеца срединных с ног до головы (тот стоял в грязных одеждах, в которых вышел из кузни), процедил зло, глядя снизу вверх на Дуггу:

— Услышали новости твои. Возвращайтесь к себе домой. Оплакивайте вашего Мину. Мы сами порешим, как дальше жить да быть. Ты нам не указ, — последние слова «хлебосольный» хозяин сопроводил коротким и сильным ударом кулака в живот Дугги.

Дугга принялся вершить знакомые дела. Резко толкнул в грудь говорившего. Знатный низовых упал наземь, сильно стукнулся затылком, приподнялся на руках, приходя в себя после удара. Дугга зашагал к стоявшему в смятении народу и закричал исконное имя племен:

— Жуны! Жуны! Жуны!

Триста срединных позади него поддержали клич. Откликнулись и хозяева из «худых», что стояли шумными группами около прибывших гостей. Знатные хмуро молчали, оглядывая и «худых» срединных, и «худых» низовых. Наметился раскол. «Добрые» не поддержали призыв к войне. В руках же злых гостей запестрили копья и клевцы. До странности события у низовых были схожи с теми, что развернулись в племени кузнеца. Жрец низовых первым набросился на знатных, вооружившись ритуальным посохом. Теперь его обвинения обрели совсем иной оттенок: «Предатели! Вам оплатили измену! О богатстве беспокоитесь!» Знатные пытались заставить умолкнуть и ретивого жреца, и заодно с ним неистовых гостей. Грозились бранными словами. Хозяева, что из «худых», от оскорблений пришли в негодование. «Добрый» из низовых, которого толкнул Дугга, оправился от удивления, встал с земли. С кулаками в ярости метнулся на гостя:

— Ты что вытворяешь, верзила!

Но то, что произошло дальше, окончательно нарушило священный порядок гостеприимства. Дугга двумя ударами клевца — в грудь и в висок — остановил безоружного задиру. Вздох удивления пролетел по рядам «добрых». Гости же, не давая опомниться, как по сговору, разом пошли плотной стеной копий на знатных низовых. Через короткое мгновение «добрые» низовых легли под копьями гостей, бездыханно распластавшись в широких лужах крови.

— Други мои, нет времени делить власть меж собой. Пришла война. Нет ни «добрых», ни «худых». Иное время. У нас один выбор — драться с Чжоу. Когда же победим, предъявите мне счет за… — Дугга не завершил едва начатую речь — хозяева согласно приняли сторону гостей. Кровь «добрых» не волновала мужей. Резкая перемена жизни разрушила и привычный уклад в племени. Империя Чжоу, как известно по вестям от южного царства, не ведает милосердия.

— На войну!

— По домам, за лошадьми!

— Да не про что тут думу гнуть!

— К белоголовым поспешать!

Жрец подошел к кузнецу. Сразу, без разговора, легонько треснул посохом по лбу здоровяка.

— Спросим с тебя. Хорошо так спросим. Если проиграем в том сражении Чжоу, обещаю, выпорем прилюдно тебя!

Дугга не обиделся за шуточную затрещину, обнялся со жрецом под дружелюбный гогот низовых. Постановили — дождаться конных из срединных и общими походными колоннами идти к указанному Люком месту сбора. Личная война кузнеца с империей Чжоу завязалась тугим наковаленным узлом. Затеялась та война с предателей внутри племен. Нания привела конный отряд спустя два дня в поселение низовых. Отряд насчитывал три тысячи хорошо снаряженных воинов. От низовых — пять тысяч всадников. Теперь под началом у Дугги оказалось восемь тысяч конными. Армия двух племен без задержек двинулась к переправе у болота.

— Достопочтимый Дугга, десять тысяч пеших воинов наш жрец обещает через десяток дней. Вооружены будут не ахти как… — докладывала Нания, догнав командира и продолжая путь седло к седлу. В отцовском бронзовом остроконечном шлеме, с малым круглым медным щитом за спиной, в кожаных доспехах, обшитых бронзовыми пластинами, в потертых кожаных штанах — она выглядела как юноша из знати.

Главный командир племени повернул лицо к дочери убитого вождя, и, словно оставив без внимания ее доклад, задумчиво спросил:

— Когда покидал племя, восемь знатных стояли у ворот. Что с ними?

— Жрец приказал утопить их. Утопили. Трупы на бревнах пустили вниз по реке, к Чжоу. Не видела. Родня говорила. — Девушка отвечала спокойным голосом, так, словно о ягодах шла речь.

Дуггу интересовало до деталей происшедшее. Продолжил, открывая Нании тревожившие его думы:

— Среди тех знатных твои дядьки…

— Не дядья они мне… — Нания не дала закончить. Пристально вглядываясь в собеседника, она решительным тоном добавила: — Не вожусь с изменниками, как бы их ни звали. Вот там… — девушка указала в даль позади, — …замыкают колонны мои родные братья. По малолетству, стерегут тылы колонн. Вот они — кровь моя.

— Спасибо за то, Нания. «Низовые» копят силы. Сулили пятнадцать тысяч пешими. — Дугга замолчал. Нахмурился, продолжил с сомнением: — Владения у низовых растянутые, и не десять дней им потребуется. Победа нам даст необходимую передышку. — Повернул голову и уже твердым голосом обратился к спутнице: — Понимаешь? Только победа нужна. Эх-эх! Поспеть бы ко времени.

Два долгих дня и ночь в довесок в седле дались домоседу-кузнецу нелегко. Спину ломило с непривычки, ноги затекали, но ведь главному командиру племени не должно показывать слабость. На первых коротких привалах Дугга отыскал себе занятие:

— Нания… — Дочь вождя прервала скромную трапезу. Встала и прекратила жевать зачерствевшую лепешку. Дугга, крякнув для важности, продолжил: — Как справишься с едой, найти среди наших и соседей плащи ярких цветов. Смастерим из них штандарты отрядов.

— Да, мой командир. Сыщем плащи. — Нания исчезла среди воинства. К концу привала плащей нашлось два десятка. Дугга разделил свою небольшую армию на двадцать групп, в каждой по четыре сотни. Выбрав старших командиров, жуны продолжили поход. Дальше на привалах группы мастерили штандарты, проявляя выдумку. На зависть другим, у первых групп появились навершия к цветным штандартам: гладкие черепа, найденные по пути: волка, косули, росомахи, барана, оленя. Тотемы родов украсили штандарты. Решительный ответ остальных не заставил долго ждать — выявились таланты среди завистливых и обделенных счастливыми находками сотен. Из дерева мастерской резьбой пополнили пустые штандарты: лисьи морды, медведи, змеи, грифы, орлы, страшилы с высунутыми языками, и появился наконец-то тигр. Шутки и прибаутки про морды на штандартах и физиономии их обладателей летали под громоподобный хохот во время привалов. Особенно забористой смешинкой доставалось группе с простецким гусем. Но на мордах жуны не остановились. Знатоки набрали у берегов реки заветные коренья и заварили краску. Морды были окрашены. К сотням и группам въедливо, как краска, прилепились имена животных.

— Будем так же лихо воевать, как маски нарезать — Чжоу разбежится… — Дугга с уважением долгим взглядом провожал звериные штандарты и всадников под ними.

Завидев долгожданный лес, Дугга спешился. За густым лесом скрывалась переправа вождя белоголовых. Походные колонны армии остановились. Командующий принес положенные жертвы духам леса. Скорее то была плата за безопасный проход людей через обширные владения лесных духов. Несколько горячих, с пылу, в жиру, лепешек у края леса остались лежать, придавленные камнем. К ним в придачу мех красного вина. Из передового отряда низовых сформировали группу разведчиков с луками, и походные колонны осторожно вступили в смешанный лес. Листва не опала. Мертвые цветные листья не пропускали в достатке свет. Дубы чередовались с липами, кленами, орехом, лиственницей. На противоположном берегу реки росли хвойные. Идти плотными конными построениями через нетронутые чащи трудно. Мешает и колючий кустарник. Ветки деревьев как плетки всё норовили ударить по лицу. Мертвые листья на земле скрывали острые камни. Тропинка едва видной ниткой петляла среди вековых деревьев. Дугга с разведчиками прокладывал путь растянувшимся россыпью среди леса отрядам. Шли в тишине, надев шлемы, на изготовке держа оружие, стараясь не говорить и не шуметь без особой на то надобности. Лес мог скрывать кого и что угодно, от непонятных в настроении духов и потерянных призраков до подлых засад врага.

Дугга спешил, но поспешал с трезвым умом. По раннему утру разведчики заметили у скал играющих детей, приняли их за духов-стражей леса и немедленно доложили командующему. Отряды племен замерли по выразительным жестам-сигналам. В лесу не было поселений племен. Дугга вознамерился сам проверить странных детей. Решительно в сопровождении десятка лучников въехал на лужайку у скал. Дети с криком бросились к скале и исчезли в расщелине. Осталась девочка лет восьми. Видно, самая отважная из детворы. Девочка подняла с земли и водрузила на голову высокий красный убор жрецов с золотыми нашивками и навершием — фигуркой архара. Важно зашагала к всадникам.

— А говорил, лесные духи. Это же жрица. Из наших. Только очень молодая. — Дугга улыбнулся, спешился и поприветствовал хозяйку леса. Заслышав родную речь, «жрица» утратила важность и побежала навстречу со всех детских ног. Затараторила на бегу:

— Там битва! Жуны погибают! Помогите!

Дугга стер улыбку. Быстро подхватил под мышки ребенка, усадил в седло. Расположился позади. Забыв про командирский ранг, первым заспешил, ведомый юной «жрицей». На ходу достал железные клевцы. Галопом понесся через лес, бережно придерживая рукой ребенка. Разведчики подали знак сотням и пустились вслед за командиром. Конная армия двух племен перестала прятаться и с шумом прокладывала путь через заросли. Поднимая испуганные стайки птиц, над лесом понеслось призывное: «У-у-у-у!». Лес, смилостивившись над воинством, разорвал стену деревьев. Дугга с юной «жрицей» покинули владения осенних великанов. Лес странно спал под грохот боевых барабанов и протяжного рева труб. Прямо перед командующим, на расстоянии двух полетов стрел, на земляной насыпи кипело яростное сражение. Перед насыпью среди груд человеческих и лошадиных тел виднелась чехарда перевернутых, разбитых, без колес и стоящих дыбом колесниц. Лютый бой волнами снизу вверх захлестывал насыпь. Воители, что стояли с копьями наверху укрепления, медленно уступали позиции штурмующим. Кузнец снял с головы шлем, надел на девочку, пересадил ее за спину. На свою же голову нахлобучил малый, совсем не по размеру, жреческий убор и туго повязал его веревками. Лицо Дугги перекосилось от гнева, утратив спокойствие и едва дождавшись передовых отрядов, он прокричал громовым голосом привычное:

— Жуны! Жуны! Жуны!

С первыми рядами конных лучников возглавил атаку на земляную насыпь. К ним, вторя клич «Жуны!», присоединялись новые и новые сотни, покидающие густой лес. Солнце настырно смотрело в глаза кузнеца, но Дугга не видел радости осеннего утра. Сердце рвало грудь тоской. Громко, не понимая, что крик слышат, Дугга, в галопе атаки, повторял, виня себя: «Не успел! Не успел!» Приближаясь к месту сражения, заметил, что атакующие, завидев всадников, резко подались назад, схлынув с насыпи. То, без сомнения, воины Чжоу. Их командиры не успели перестроить ратников под конную атаку. Лучники жунов на ходу с предельной дистанции пустили стрелы. Первые ряды атаковавших укрепление пали убитыми и ранеными. Еще стрела, еще и еще. Три облака бронзовых убийц со злобным свистом покинули луки первых сотен. К моменту максимального сближения вражеского отряда убыло наполовину. Оставшиеся нацелили копья, готовясь принять атаку всадников. (Барабаны где-то за насыпью оживились, сбивавшийся ритм стал ровнее, трубы радостно завыли.) Но командующий племенами перехитрил обреченного врага. Не помчался на копья. Дугга резко развернул коня. Поднял клевец над головой. Лавина, замедляясь по инерции, на дистанции в полполета стрелы остановилась перед ощетинившимся врагом. Удивленных внезапным нападением воинов Чжоу, сбившихся тесно в круг с тяжелыми копьями и овальными щитами — под две сотни. По сигналу командующего лучники жунов возобновили обстрел. Теперь пускали стрелы наверняка, в упор и без промаха. Желающих сдаться добили пиками.

Дугга направил коня дальше, в поле, через трупы поверженного врага. Не дожидаясь всей армии, частями выходящей из леса, командующий поспешил на выручку союзникам с тем, что имел. Шесть или семь сотен жунов в седлах искали правды за туманом. Идя рысью вдоль берега, они явственно расслышали команды, крики, стоны и звон металла.

— Там брань! — Дугга повел воинов на ставшие уже громкими звуки. Он не успел открыть рот для зова, как имя-клич неожиданно, его опередив, выкрикнула девочка тонким голосом. За ней, уже сотнями грубых голосов, клич поддержали отряды позади:

— Жуны! Жуны! Жуны!

Конные с Дуггой, окружая Чжоу, вошли в реку, брод был по брюхо лошади. Атакуя, уже с реки, врезались пиками и клевцами в тыл прижатых к воде остатков центра и правого фланга армии неприятеля. Свирепое сражение завершилось. Позор поражения покрыл империю. Холодная вода спокойной и широкой реки густо обагрилась кровью незваных гостей. По противоположному берегу в плотном тумане битву покидали пятеро воителей Чжоу. Покидали без шлемов и оружия, на голых спинах трех усталых лошадей, запряженных прежде в колесницы. Воители часто оглядывались назад, прислушивались к затихающим звукам агонии сражения. Глотали горькие слезы унижения и направляли грязных лошадей. В страхе, идя шагом через сосновый бор, пятеро устремились в сторону далекого города Шан. Последним в печальной цепи спасался бегством израненный и переломанный генерал Сунь-Ли. Смерть, усмехнувшись вдогонку выжившим, пошла черпать свежую кровь у берега реки.

Глава 27. Бой у барабанов

— Вот ты нам мешаешь. А мы, между прочим… важной работой заняты, — обращаясь к жене вождя, жрец сердито махал на нее рукой.

— Чем же мешаю тебе, позволь спросить, любезнейший? — Аэрте не унималась. Неотступной тенью следовала за распорядителем земляных работ на переправе.

— Не дело жене вождя копаться в глине. Вот чем мешаешь. Постройка дошла до середины, а ты все споришь и споришь. — Жрец Анцу тяжело вздохнул и отправил подростков уплотнять ногами рыхлую насыпь.

— Скажи мне, дорогой Анцу, ты построишь насыпь. А кто будет биться на ней? Подумал о том? — жена вождя задавала крайне неудобные вопросы. Жрец со вздохом повернулся к Аэрте лицом. Похоже, именно этого она и ожидала.

— Кто-нибудь да и будет биться, — уклончиво отвечал Анцу радостной Аэрте. — Соседи вот-вот подоспеют.

— Никто к нам не пришел из соседей. Да и не придет. То будет только наша битва, — Аэрте говорила резким тоном, уверенно глядя в глаза жрецу. Слова ее были похожи на суровую правду.

— Ну хорошо, чего ты хочешь от меня? — Анцу развел беспомощно руками. — Я только жрец, распорядитель строительных работ.

— Дай тысячу копий, — последовал решительный ответ. — Еще ты хранитель арсенала.

— За такими просьбами пожалуйте к вождю, — легко парировал Анцу. Жрец довольно улыбнулся: казалось, «штурм» на сегодня отбит.

— Вождь занят тренировками на поле, — не отставала Аэрте. Рано радовался победе в споре Анцу.

— Дам копий тебе, настырная. Кто будет управляться с теми копьями? Уж не ты ли? — Хранитель арсенала племени белоголовых решил задеть за живое.

— Женщины племени, — не замедлил гордый ответ, — вон, посмотри. — Аэрте повела рукой. Перед возводимым валом среди щетины кольев стояли женщины, их было несколько сотен, разных: и «добрых», и «худых». Перемешавшись группами, наблюдали за спорщиками. Такого жрец не ожидал увидеть. Тяжело выдохнул.

— Хорошо, Аэрте. Твоя взяла. Дам копий. Но только до той поры, пока соседи не подоспеют. И вот тогда ты мне копья в целости вернешь. Лады? Уговор?

Дважды за день Анцу вел неравную борьбу с настойчивой женой вождя. На третий день упрямец Анцу сдался. В обозе принялись отсчитывать копья.

Аэрте взялась за бранное ремесло так же, как и за любое другое, — с упорством. «Мой клещ», — ласково, после очередного спора, выигранного женой, говаривал Люк. Жена вождя не признавала слова «нет», если бралась за дело горячо. Анцу и Аэрте невероятно схожи в упрямстве, как близнецы, но вот Аэрте чередовала настойчивость с ласковыми словами, пускала в ход женское очарование, недоступное, по понятным причинам, жрецу. Сгрузив с возов и выдав подручным оружие, жена вождя занялась разбивкой женского отряда на десятки. По одной лишь ей известным признакам выбрала и назначила командиров: прежде десятков, а потом и сотен. Как младшие, так и старшие командиры оказались преимущественно из девушек и женщин знати. «Добрые» жены белоголовых не уступали мужам в сноровке владения оружием. На них же, статных и красивых, ладно сидели кожаные, с бронзовыми накладками, доспехи предков, доставшиеся им с приданым. К вечеру женский отряд в тысячу воительниц приступил к упражнениям. К тому времени вал, возводимый стараниями подростков и стариков племени под наставлением жреца, принял форму половинки круга. Два сектора уже в полной готовности — в три роста, недоставало только высоты сектору, обращенному к полю. На стенах вала Аэрте построила личных бойцов. Построила без копий. Заставила воительниц взять крепко друг друга за руки. Образовалась цепочка. Цепочка спускалась вниз и снова поднималась по склону, пятясь задом. Так повторилось много раз, пока Аэрте не сочла, что каждое звено достаточно маневренно. В ранних сумерках упражнения усложнились. Теперь возникли сотенные отряды в плотных шеренгах, но маневр остался прежним. Вниз и, пятясь задом, — вверх.

Жрец, набравшись смелости, в кратком перерыве спросил:

— Откуда такие познания, достопочтимая Аэрте?

Жена вождя улыбнулась, давний спорщик признал ее равной. Нежным тоном, подобрав слова, без подковырки отвечала:

— Отец Люка выучил. Я ж с малых лет среди вас жила. Из верхнего племени я, если помнишь. Как выдали замуж за Люка, в десять лет, так с вами. До девок созревала и порядки белоголовых перенимала. Ты все по горам да по лугам ходил, за травами, не видел представлений. Нас же «добрых»: и девчонок, и мальчишек, старый вождь гонял, серьезно гонял, чуть не плеткой, по лугу. В таких же упражнениях. То конными, то пешими перебывали. А старый вождь, знай, на коне. С плетью, важно так надзирает за шуточным сражением. Семь потов с нас сойдет. Теперь вот пригодилось наставление.

Поутру жена вождя выдала воительницам копья и щиты.

— Будем учиться танцевать со щитами и копьями, мои подруги! — громко объявила женскому отряду Аэрте.

Маневры с вала и на вал напоминали волны, что накатывают на берег. У волн появился счет шагов. Счет повторяли громко командиры десятков и сотен: «раз-два, раз-два». Шагали только левым боком. На счет раз первый шаг левой ногой, выставив в левой руке щит, в правой же крепко держали копье, древком к ребрам. На выдохе, напрягшись, разом, резко ударом выдвигали копья, вперед-назад. На счет два правая нога, шаркая по земле, придвигалась к левой. «Танец» стены щитов и копий повторялся с новой считалкой. Аэрте — требовательный командир, и к полудню нещадной муштрой, охрипши вконец, достигла слаженности движений в «танце».

После трапезы разученный «танец» сменился другим. Отряд разделился ровно на два. Новый бранный «танец» Аэрте назвала «толчки». Два отряда попеременно толкали щитами друг друга. Сначала один отряд гнал наверх соперников, потом второй — старался щитами спихнуть, не нарушая шеренг, вниз первый. К вечеру танец «толчки» сменился танцем «толчки вниз» — движения прежние, вот только направлением сверху вниз по насыпи. Усталыми, но довольными разошлись по лагерным палаткам женщины-воители. За «танцами» незаметно возникло боевое товарищество. Все к концу «танцев» знали по именам не только близких и дальних подруг детства, но и личный боевой десяток, соседние десятки справа и слева, всех командиров сотен.

Третий день затеялся нежданной беседой. Усадив, по раннему утру, на склоне вала воительниц, Аэрте повела речь:

— Те, кто придут к нам с войной, — мужи Чжоу. Придут враги за славой и трофеями. Трофеями посчитают и нас. Что ждет нас после поражения? Нет смысла говорить? Мужей наших, понятно, всех убьют. С нами что сделают враги? Кто скажет? — командующий женской тысячей жадно ловила взгляды женщин. Поняв общее настроение, в угрюмой тишине продолжила: — Кто из вас хочет «сладкую» долю в плену? — Аэрте замолчала. Женщины дружно заговорили:

— «Повеселятся» с нами.

— Детей не пожалеют.

— В рабынь обратят нас.

— Продавать будут, как скотину. Детей и нас на рынках Чжоу.

— Да лучше помру с копьем. Живой не дамся.

Подняв руку, Аэрте продолжила:

— Нет у них духа борьбы праведной. Хорош дух бранный у нас. За свое и на земле своей бьемся. В том и есть сила наша. Жалеть Чжоу не будем? — Аэрте с гордостью во взгляде оценила свой тысячный отряд.

— Нет! — злым хором полетело в ответ.

— Так вот, подруги мои, если Чжоу пройдет через переправу — замолкнут барабаны. Для наших мужей то будет верный знак, что мы с вами пропустили врага. А значит, скоро им ударит в спины враг. Такой поворот для них — считайте, что верная смерть! Барабаны не должны замолкнуть! Если умру, то ты… — Аэрте указала на рядом стоявшую девушку из «добрых», — возглавишь бой. После тебя — ты… — правая рука Аэрте перешла к следующему сотенному командиру, — …и так до последнего из сотенных старшин. — Командиры согласно закивали. — …А после сотенных старшин придет черед младших командиров. Тех, кто правит десятками! Кто из вас десятники? — Ответом на вопрос встали сто девушек из «худых». Обращаясь уже к ним, Аэрте спросила: — Живыми не сдаваться? Уговор? Не просить пощады у Чжоу?

Девушки решительно подняли копья остриями вверх.

Командующая женской тысячей подвела итог беседы:

— Раненых, трусов и молящих о пощаде не жалеть. Добивать лежачих. Копьем разить только в лицо или в шею. Так вернее, чем бить через доспехи или в щиты. Щитом прикрывать и соседку, не только что себя красивую. Ясно?

— Ясно! — полетело от сидящих.

Аэрте могла бы и не начинать то утро с беседы. Всем женщинам белоголовых, как тем, что вызвались добровольцами в тысячу, как и тем, что помогали старикам с подростками сооружать насыпь, и тем, что готовили еду для мужей, занятых военными тренировками, — была ясна их доля в поражении. Женщины жунов отличались крайним свободолюбием, слыли задирами не только на словах и выступали знатными соперницами мужчин на праздничных состязаниях. Своей речью жена вождя добивалась безоговорочного повиновения. Хотела искоренить последние сомнения в рядах защитниц тыла.

Найдя нерушимое созвучие в рядах, Аэрте взялась за бранные шеренги. Построив и придирчиво осмотрев боевой строй, главный командир тыла белоголовых перешла к следующему тренировочному дню. Теперь воительницы отрабатывали силу удара копьем. Подвесив на ветках дубов во множестве мешки с соломой, связанные по три, десятки начали строем слаженно отрабатывать удары. И здесь командовала властно, как судья на соревнованиях, Аэрте. От прежней тихой жены вождя не осталось и следа. Теперь строгий командир громко ругал и награждал похвалой бойцов. Бойцы усердствовали, подражали стилю боя «добрых».

В поздних сумерках уставшим воительницам Аэрте нашла последнее занятие. Осмотрев колья для всадников и колья для колесниц, нашла, что добавить в замысел жреца. Прикрыла ветками можжевельника колья. Искусно скрыла ловушку, чтобы со стороны она казалась зарослями кустарника. Вдоль берегов реки женщины искали битые с острыми краями речные камни и носили к кольям. Мальчишки закапывали их перед кольями для колесниц. Из земли торчали каменные сколы. Широкие поля злых, припорошенных землей камней уже в густой ночи дополнили оборону. От воды до заграждений перед валом дистанция в четверть полета стрелы, достаточно пространства, чтобы разогнаться на скаку, сбиться… и убиться.

В самое утро перед сражением к женщинам на валу примкнули старики и подростки. Остатки битых камней, другие камни, гладкие, округлые, размером с кулак — сложили старики кучами для метания пращой. На земляном валу три сотни старых и совсем юных приготовились встретить смерть наравне с женщинами-дочерьми и женщинами-матерями. Аэрте подозвала младшего из сыновей:

— Вайю, перейди через колья и спрячься в камыше, у переправы. Будешь дозорным. Как только подойдет враг, беги назад, но без шума.

Вайю с радостью принял столь важное поручение, моргнул, поправил за поясом кинжал и исчез в тумане.

Утро брани занялось.

— Где эти сучьи барабаны?! — Сунь-Ли созвал поредевший конный отряд. Свиньи разнесли в клочья драгоценные легкие колесницы, повредили у многих из оставшихся колеса, раскидали лошадей, экипажи и конников. Некоторые из знатных всадников, лишившись лошадей, стояли подле своих повозок пешими, без луков и без шлемов, кто чем вооружившись. От тысячи «гордых» конных осталась половина. От пятидесяти колесниц — тридцать. — Заткнем их! За мной! — в гневе прокричал генерал.

Позади позиций армии империи еще одна переправа. Неудобная, глубокая. Середина осени — идти в холодной воде неприятное занятие. У неудобной дальней переправы резерв из легковооруженных: топорами и кинжалами, с плетенными из ивы короткими щитами. «Охотники за легкой добычей», сплошь из поселенцев-землепашцев приграничных селений Чжоу. К генералу прибилось под полторы тысячи этих неопытных бойцов. Завидев колесницы и всадников, что выдвинулись в обход, на противоположный берег, следуя за генералом без приказа, к переправе последовали и четыре сотни пеших, в доспехах, с ближнего к реке левого крыла.

— Кто-нибудь знает дорогу до переправы? — Сунь-Ли остановил колесницу перед толпой «охотников за легкой добычей».

— Я! — выкрикнул щуплый юноша-поселенец.

— Будешь за возничего. Справишься? — Сунь-Ли намеревался передать юноше вожжи.

— Да справлюсь, мой генерал. — Юноша из «охотников» пополнил экипаж колесницы генерала.

Через переправу, ругаясь и кляня холодную воду чужой реки, проследовали воины на колесницах, затем конные-знать, за ними поселенцы Чжоу, и завершали неспешно переправу четыре сотни тертых вояк левого фланга. Генерал, осилив глубокий брод, задал резвый темп колесницам и конным. Тридцать колесниц, гроза былых сражений на юге, в окружении трех сотен всадников по берегу, вдоль соснового густого бора, что примыкал к отрогам гор, стремительно сокращали расстояние до удобной ближней переправы.

— Генерал, вот здесь, у этих камней, переправа. — Возничий указывал левой рукой на валуны, густо помеченные насечками.

Колесницы и всадники приготовились к переходу через реку с последующей атакой. Не дожидаясь отставших пеших, генерал подал сигнал и возглавил переправу, двигаясь на звук грохочущих барабанов. Туман липким полотнищем скрывал путь. Покинув, уже во второй раз, негостеприимную реку, генерал направил колесницу к далеким барабанам в тумане. Знатные города Шан не хотели показаться робкими в брани — конные быстро нагнали и опередили колесницу. Остальные повозки понеслись галопом им вслед. Громкий свист, улюлюканье и гиканье взбодрили боевых лошадей. Мимо колесницы генерала на полном скаку пронеслась первая сотня лучших конных воителей империи.

— Красавцы! — Генерал, широко улыбнувшись, с силой хлопнул возничего. Выкрикнул в спины всадникам: — Зри! Вот он — разгром врага! — и нервно засмеялся, почти что в ухо вознице-поселенцу. Тот прибавил хода колеснице.

Легкая боевая повозка генерала стремительно набирала скорость. Два колчана, полных стрел, и закрепленный в кожухе лук выстукивали бравую мелодию с обоих боков. Золотые с сердоликом накладки на ограждениях сейчас, в момент решительного наступления на тыл врага, как нельзя лучше подчеркивали торжество такой уже близкой победы. Сунь-Ли поправил левой рукой бронзовый остроконечный шлем с накладками, прикрывающими щеки. Перехватил борта колесницы. Правой рукой махал конным, указывая направление атаки:

— Туда! Туда! — кричал генерал.

И в этот упоительный момент впереди в густом тумане послышались удары, грохот падения множества тел в доспехах, дикое ржание лошадей, страшные крики раненых, хруст дерева и чьих-то костей. Хрипы, стоны животных и людей наслоились на грохот боевых барабанов. Ноги лошадей генеральской колесницы запнулись обо что-то на земле, колеса подскочили на камнях. Лошади попарно рухнули на ходу, ломая шеи, обрывая упряжь. Колесница с силой уперлась оглоблей в землю. Резкий удар выбил возничего, и тот перелетел через лошадей в туман. Продолжая движение по дуге, колесница поднялась дыбом. Генерал Сунь-Ли потерял счет времени, оно, до странности, замедлилось в момент удара. Тем же ударом командующий армией Чжоу был вынесен вперед, вслед за возничим, в липкий туман. Более он ничего не видел и не слышал. Ударившись головой о землю, генерал потерял сознание. Шлем треснул и слетел с окровавленной головы. Рядом, дном кверху, упала колесница, что несла генерала к победе. Возничий погиб, придавленный павшими лошадьми.

Меж тем колесницы продолжали наступление, грозившее гибелью атакующим. На полном ходу повозки крушились об острые камни, площадки под экипажами пропарывали короткие колья. Колеса отрывались, прыгая, продолжали путь и налетали на горы трупов. То тут, то там легкие колесницы — гроза полей сражений — поднимались на оглобли, дугой, и падали на головы раненых воителей. Треск ломающихся колесниц пополнил ужас музыки войны. Конные в сочном тумане натыкались на длинные и острые колья в кустах можжевельника. Летели кубарем лошади и всадники. В образовавшуюся плотину тел и переломанных колесниц с разбега врезались, следующей волной, атакующие. К строю женской тысячи белоголовых выскочили из тумана десяток лошадей без наездников. Вращая безумными глазами, лошади с ржанием ускакали через промежутки между отрядами. Для них, четвероногих, кошмар битвы прекратился. Атака конных и колесниц, стремительно начавшись, захлебнулась в крови погибших и искалеченных. Тридцать гордых колесниц лежали, перерубленные в дрова, на поле за переправой. Ответом диким стонам, предсмертным хрипам и мольбам о помощи умирающих воинов империи Чжоу стал победоносный клич — хором, в тысячу женских голосов:

— У-у-у-у!

— Мальчишки, слушай мою команду! Собрать оружие у трупов! Добить раненых! — командовала Аэрте.

Сотня юных сорвиголов стаей стремглав кинулась к трупам на кольях. Достав грозные кинжалы отцов, мальчишки быстро обирали мертвых. Неслись назад, к сестрам и матерям, с мечами, топорами, дротиками, колчанами, полными стрел, и драгоценными короткими луками. Скинув добычу, спешили вновь к павшим за шлемами, щитами, кинжалами. Воительницы пополнили недостающие в шеренгах щиты и шлемы, вложили за женские узкие пояса топоры и мечи.

— Кто метко бьет стрелой? Тут восемьдесят луков при двух сотнях колчанов, — Аэрте вызывала стрелков, которых так недоставало ее отряду. Лучницы нашлись. Стрелков Аэрте расположила справа, цепью. Слева от строя изготовились пращники, хоть и старики с мальцами, но все же весомое подспорье при обороне.

— Подруги, одну атаку мы отбили. Возблагодарим молитвой Мать-Богиню. Попросим победу у нашей Богини!

Теперь командующая женским отрядом твердой рукой взялась за жреческие ритуалы. Тем же хором, стройно, громко, в непроницаемый туман, к невидимому небу полетели слова молитвы. Горячо благодарили девы белоголовых покровительницу. Снова Вайю, младший сын, теперь уж без указки матери, занял пост в камышах. Передышка перед второй атакой оказалась недолгой. «Охотники за легкой добычей» пересекали переправу. Толпами, без командиров, пенили воды реки. Наглецы подбадривали толпы, манили легкой славой. С их веселых посулов, перекличками, неслось: «Знатные на колесницах уже свершили трудные дела». С их же легких слов, им оставалось только «с земли подобрать упавшую добычу». Вертя в руках бессмысленно оружием, мокрые толпы вбежали в серый туман навстречу молчаливым горам трупов. В замешательстве притихшие поселяне Чжоу разыскали тех, кто лишь недавно опередил их в первой атаке. Ужас вошел в их сердца. Туман раскрыл кошмар войны. Кровь бесчисленными лужами покрывала землю. Праздничные сапоги делались темно-красными и вязли в кишках убитых. Ошарашенным толпам поселенцев наконец-то предстал заветный вал, за которым грохотали барабаны.

— Это мужичье! Не запускать! Беречь стрелы и камни! — поприветствовал гостей звонкий девичий голос.

Гости подняли глаза. Наверху земляного вала — ровный строй воителей. Щиты надежно прикрывали защитников. Их тяжелые копья жаждали крови. Желание легкой добычи ушло. Страх отталкивал от насыпи. Поселенцы попятились было назад. И битву неожиданно сдвинул какой-то пьяный безумец. Крепко сбитый пастух с лохматой бородой выскочил в бахвальстве перед своими поселянами. Стукнул кулаком по груди и громко закричал:

— Так это ж бабье! Ату их! — Размахивая топором, побежал вверх по насыпи. Засмеялись «охотники за легкой добычей». За пьяным пастухом последовали толпы неопытных юнцов и далее — остальные. Копья защитников не дрогнули под натиском гостей. Безумец лишился глаз, уронил под ноги топор, закрыв лицо, побежал навстречу атакующим.

— Раз-два! Раз-два! — громко правили шаг старшие командиры. Разученным ходом «танца со щитами и копьями» строй женского отряда перешел в наступление. Копья воительниц сильными ударами в лица и шеи косили нападающих. Щиты отпихивали обезображенных и истекающих кровью. Еж из копий и щитов продвигался медленно вниз по насыпи. Переламывал с хрустом врага. Подминал под себя толпы «охотников». За боевыми шеренгами неотступно следовали мальчишки. Но это были не прежние беззаботные мальчишки. То злые осы. Маленькие ожесточенные духи войны кинжалами добивали раненых и забирали оружие у убитых. Истошные крики мужей Чжоу вновь огласили туманные берега переправы. Вторая атака оказалась еще более смертоносной для атакующих, чем первая. Гости в ужасе бежали, оставив позади почти половину из пришедших. Склоны насыпи были сплошь покрыты телами. Кровь растекалась красными ниточками вниз, к полю, по черному утоптанному склону. Барабаны грозно пели гимн Богу Войны. Достигнув горы павших конных, еж из копий и щитов, неспешно пятясь назад, вернулся на исходную позицию. Так завершилась вторая атака.

Толпы поселян Чжоу в паническом страхе бежали до середины переправы. Залитые кровью сапоги чавкали, набрав воды. Холодная вода гнетущим позором остудила бежавших. И на середине брода неопытных бойцов посетила слепая жажда мести. Почти семь сотен сердитых, растерянных мужчин стояли в холодной реке. Там, на склонах насыпи, остались лежать их братья, племянники, зятья. Горький стыд заставил повернуть назад. Вновь толпами, в сапогах, полных воды, медленно поплелись на ухающие ритмы барабанов. Зловещий туман принял их. Крадучись, собрались возле гор еще теплых тел. С криком-визгом выскочили на насыпь. Их ждали. Навстречу, посвистывая, летели к гостям камни из пращей. Камни выбивали зубы, глаза, крошили черепа, ломали кости. Довольные своей работой, ложились на мягкую от крови землю. Второй раз еж из копий повторил смертельный танец. Вниз с горочки, под те же «раз-два, раз-два» прошелся строй щитов и копий. Из атаковавших добрались до «думного» места посреди реки — едва ли сто избитых камнями поселян. Как побитые псы, поджавши хвост, стараясь не встречаться взглядом, стояли поселенцы Чжоу посреди спокойной реки. Выжившие в двух глупых атаках не знали, что делать дальше. Из камышей к ним вышел без глаз протрезвевший зачинатель второй атаки. Он шел, мыча, не ведая дороги, по воде. Так завершилась третья атака.

Четыре сотни пеших встретились с остатками «охотников за легкой добычей». Выслушав, в повторениях, рассказ о случившемся, всё там же, посреди реки, на переправе, командиры решили покончить с дерзкими защитницами вала. Туман, устав от бранных дел, покинул реку и неспешно поплыл к валу. Новые атакующие смогли в деталях оценить катастрофу у переправы. Две тысячи мертвых тел вперемежку с четырьмя сотнями павших лошадей стояли стеной на пути к насыпи. Разбитые колесницы, колеса, оглобли, колья с нанизанными на них трупами — вид жуткого побоища угнетал воинов.

— То не бабьё. То духи леса. Они бессмертные, — оправдывали невероятные потери поселенцы.

— Мы дважды лезли на насыпь.

— Нет, это нелюди. Не стоит вам на них идти.

— Туда больше не пойдем, — глядя в воду, мотали окровавленными головами выжившие.

— А толку-то с вас! — презрительно прервал печальные жалобы командир одной из сотен. — Валите домой. Ваша война закончилась! — командир ругательным жестом левой рукой отпустил поселян Чжоу. Обращаясь к ошеломленным ратникам четырех сотен, резким тоном бросил: — Отчаявшийся хлам. Мусор. Они нам не нужны.

Сотни оживились. Кое-кто даже засмеялся.

— Вперед! Порвем бессмертных духов! — решительно скомандовал старший командир. Вполголоса с усмешкой добавил: — Надо же, духи леса.

Так завязалась четвертая атака. Четыре сотни тертых в войнах мужей оформились в ровные боевые шеренги. У грозных сотен с правых краев встали старшие командиры. Младшие командиры правили ряды десятков. Штурм насыпи принял положенные традиции сражений. Четыре сотни ратников Чжоу, не скрываясь и не таясь, походным шагом направились к насыпи. Миновали с грустью разбитые колесницы. Прошли, насупившись, через кровавые кусты с мертвыми всадниками. Путь бравой линии вояк преградили кучи трупов у основания земляного укрепления. Обороняющиеся скинули с насыпи тела. Пришлось, совсем некстати, заняться похоронными делами. И только начав разбирать завалы из тел, похоронные команды пали под меткими стрелами, пущенными с насыпи.

— Там лучники! Прикрыться щитами! — Новый командующий не желал отступать под обстрелом. Его упорство на руку обороняющимся. С насыпи пускали стрелы не по-военному — пускали редко и метко, как охотники, что целят в убойные места. Щиты ратников не спасали. Стрелы жадно впивались в оголенные шеи, подмышки, ступни, колена. Бронзовые убийцы находили зазоры между щитами и доспехами. Похоронные команды таяли на глазах. С полсотни ратников в доспехах погибли, прокладывая дорогу для атаки. От плотных защитных построений пришлось отказаться. Лучники не позволяли расчистить насыпь. Четырьмя группами, выкрикивая бранные слова, побежали по мокрому от крови склону. В своих тяжелых доспехах ратники поскальзывались, часто падали, скатывались вниз. Стрелы, камни неслись без устали. Навстречу ратникам Чжоу пошли атакой шеренги «лесных духов». Штурмующие, достигнув женских шеренг, чахлой волной нахлынули на копья и на середине насыпи быстро покатились назад. Убегающим в спину лился развеселый женский хохот. Так завершилась четвертая атака.

— Назад! Не ломать строй! — старший командир не мог остановить бегство.

Вдруг среди обломков колесниц поднялся генерал Сунь-Ли. Он неважно выглядел. Грязный с головы до пят, в чужой и собственной крови, без левого сапога, утратив кусками когда-то напомаженную и завитую бороду, Сунь-Ли стоял, кривясь от боли. Казалось, то призрак восстал из войска мертвых, чтобы помочь командирам усмирить панику. Отступавшие воины Чжоу остановились, разглядев «призрака», бросились к обожаемому командующему. Как продолжение чуда, из тумана на воскресшего генерала выскочил бродяга-жеребец в спутанных обрывках колесничной упряжи. Обрывки сняли. Генерал Сунь-Ли принял командование остатками отряда.

Так началась пятая атака на насыпь. Меньше трех сотен пеших повиновались командам генерала.

— Будем атаковать только правый фланг. Выйдем на насыпь тремя колоннами. Две сместятся направо и подомнут фланг. Третья колонна будет отвлекать их центр на себя. — Сунь-Ли хоть и «призрак», но возвратился к людям тем же храбрым генералом. Сидящий на жеребце расправил смятые порядки. Вернул бранный дух воителям. Три колонны пошли на штурм. За ними массивным серым силуэтом восседал на жеребце Сунь-Ли, громко командуя наступлением. Такую отличную мишень нетрудно заметить в разрывах тумана. Камни мальчишек и стариков полетели тучей в главного командира. Первый же камень попал под ребра и проломил их. Второй разбил кисть. Третий ранил жеребца. Друг войны повернул корпус к переправе, не повинуясь генералу. В спину Сунь-Ли между лопатками наискось ударил четвертый камень. А пятый, с кулак размером, довершил обстрел, с силой саданув по темени. В глазах генерала поплыло красное облако. Звук неистовых барабанов пропал. Сунь-Ли во второй за утро раз потерял сознание и покинул на смятенном жеребце поле окончательно проигранного сражения.

Три колонны ратников продолжали штурм насыпи. Первая пыталась мечами устрашить центр женского отряда. Копья откидывали воителей Чжоу и теснили атакующих вниз. Аэрте, заметив хитрые перестроения врага, бросилась с лучниками на подмогу флангу. Двум атакующим колоннам удалось то, к чему так стремились четыре предыдущие атаки. Правый фланг воительниц белоголовых подался назад и попятился к барабанам. Туман покинул насыпь. Неистовая сеча кипела у барабанов. Девы стойко держали оборону. Огрызались. Каждый локоть насыпи с кровью доставался врагу. Из дальнего леса раздался клич: «Жуны! Жуны! Жуны!». Конные воины под разноцветными знаменами устремились к багровой насыпи. Лавина всадников пополнялась лесом, без счета их рождавшим. Женщины, воспрянув духом, перешли в очередную за долгое утро контратаку.

Пятеро ратников Чжоу тяжелыми топорами прорубили себе дорогу через правый фланг. Их приняла подоспевшая на подмогу Аэрте с лучницами. Двоих положили сразу. Лучницы обстреливали атакующих в упор. Командир соседней сотни, дева из «добрых», переняла управление подмятым флангом. С оставшимися тремя сошлась в неравной схватке Аэрте. В ее руках блестел трофейный чжоуский меч, рукоять оплетена кожаной полоской. Он грозный и подлиннее, чем меч белоголовых. Уклонившись от рубящего удара, Аэрте ударила ратника в живот. Приняв всем телом удар в наскоке, воитель рухнул лицом в землю. Аэрте в боевом безумии атаковала второго, резко присев, сильным ударом пробила бедро. Вторым — прошила бок. Оттолкнув убитого ратника, сразилась с третьим. Утратив в бою топор, воин Чжоу ударил воительницу ножом в грудь. Бронзовый клинок пронзил сердце. Аэрте приняла смерть героем. Старший сын с кинжалом спешил на помощь матери. Мальчишка храбро накинулся на рослого врага. Как маленькая оса жалит огромного паука — отчаянно лупил оружием по бедрам и бокам. Сын Аэрте мужественно принял смерть от того же клинка, что поразил мать. Враг, повалившись с жалобным стоном, угас под телом юного бойца.

Правый фланг защитниц вала навалился на атакующих и оттеснил от барабанов. Воители империи отхлынули назад. Скатились вниз по склону, к горам трупов. Толкаясь, сбились в толпу. Выставили копья, готовясь к столкновению с приближающейся конной лавиной. Облако злющих стрел роем неслось в ратников Чжоу. Закончилась пятая и последняя атака на женский отряд, что сторожил тылы племени белоголовых.

Глава 28. Слова кузнеца

— С каких таких краев будешь, жрец? — Люк с восхищением разглядывал огромного всадника в головном уборе жреца.

— Срединные и низовые мы. Кузнецом числюсь в тамошних краях. Дугга имя мое. — Воитель по-простому восседал на жеребце, почти по грудь стоявшем в холодной воде гостеприимной реки. Вокруг него толкали воду несколько сот довольных конных.

— Вот как. Кузнец, говоришь? А я, стало быть, вождь белоголовых, Люк. — Вождь заулыбался. Жестом хлебосольного хозяина приглашал выйти из воды на твердую землю.

Странным ответом на приглашение стал детский крик из-за спины могучего кузнеца: «Папа, мой папа!» Показался шлем, до подбородка закрывавший лицо ребенка. Люк удивленно посмотрел на девочку. То усмехалась его дочь Армаити. Командующий срединных и низовых спешился, подхватил под руки девочку и вынес ее на берег, где и вручил драгоценность отцу. Люк поднял ребенка. Счастливо засмеялся. Для него это неожиданная встреча, здесь, среди белоголовых, на месте только что закончившегося сражения.

— Папа, это я нашла их. — Дочь показывала на Дуггу. — Привела их сюда тоже я!

— Правда? — счастливый отец обратил взгляд к Дугге. Кузнец, стряхнув воду, первым раскрыл руки для объятия. Люк, встрепенувшись, опустил ребенка на землю и перехватил инициативу как хозяин. Два могучих мужа крепко обнялись.

— А я уж подумал, что важному вождю белоголовых не с руки приветствовать простого кузнеца, — Дугга широко улыбался, показывая полный рот белых зубов.

— Благодарю за помощь в брани… — торжественно начал было Люк, но усталые воители белоголовых прервали речь вождя и бросились брататься с конными из соседних племен. Люк в шуме да гаме продолжил общение с Дуггой неожиданным для поля брани предложением: — Ты как насчет породниться со мной?

Дугга подался слегка назад, все еще крепко сжимая сильными руками руки вождя белоголовых. Удивленно посмотрел в ясные глаза Люка и сразу, не раздумывая, выдал:

— Согласен, почтенный Люк. Породниться с тобой, вождь белоголовых, великая честь!

Заслышав такие речи от командующих, воители внезапным маневром окружили вождей. Ближние из братавшихся родственных племен подняли обоих командиров. Подняли чуть быстрее Люка и помедленнее — Дуггу. Раскачав обоих мужей силой многих рук, принялись подбрасывать вверх, ловить и снова подкидывать, восклицая: «Хвалим! Хвалим! Хвалим!» Им, раскачивающим, то сверху, то откуда-то снизу могучим голосом кричал кузнец: «Не уроните! Вы что творите?!» Под дружный хохот жунов Дугга вновь и вновь на пару с Люком поднимался пушинкой в воздух. Когда же наконец воинство отпустило командующих на землю, Дугга, переведя дыхание, спросил Люка:

— А где моя невеста, вождь?

Люк быстро оглянулся вокруг. Из толпы белоголовых бережно на руках передали дочь отцу.

— Вот, познакомьтесь друг с другом. Дочь, это Дугга, командующий срединных и низовых. Достопочтимый Дугга, взгляни на мою дочь Армаити!

Дугга удивленно смотрел на девочку. Та приняла гордый вид, согласно вдвойне торжественному моменту: победе в битве и сватовству.

— Сколько ж лет моей невесте? — командующий конными жунов растерянно спросил счастливого отца.

— Семь! — быстро ответил Люк.

— Однако, долго же мне дожидаться свадьбы… — Дугга задумчиво пригладил мокрую от речной воды бороду, — еще лет восемь!

Люк деланно помрачнел, преувеличенно насупил брови. Завидев перемену, Дугга заголосил:

— Да что ты, вождь! Дождусь невесту! Не горячись. Породнились же мы. Ты мне тесть, а я, стало быть, твой зять.

Люк и Дугга обнялись. Люк с интересом оглядывал пришедших на подмогу жунов. Подкрепления прибыло достаточно. Поле до самого леса заполнилось родной речью.

— Дугга, с тобой сколько людей?

— Ты уж не серчай на нас, что опоздали. Спешили как могли. Привел пока что только восемь тысяч. Немного, конечно. Сам понимаешь, вождь, далеко пораскиданы селения, да и лошадей не хватило на всех желающих. Но прибыть еще должны двадцать пять тысяч пешими. Прибудут десять от моих срединных и пятнадцать от низовых. Дней так через двадцать, не ранее. — Дугга стал серьезным. Недавние события в племенах занозой мучили кузнеца. Мрачная догадка посетила Люка. Вождь белоголовых заметил грусть в лице собеседника и сразу перешел к обоюдной заботе:

— Командующий, ты же из срединных? Где твои знатные и новый вождь? Или, точнее сказать, твои вожди от двух племен? — Люк с тревогой посмотрел в глаза Дугги. Тот все еще стоял в крепко повязанном, не по размеру, красном жреческом уборе. В том самом, что был на его невесте. Вспомнив о нем, Дугга неторопливо развязал веревки и снял убор. Взглянув на золотых оленей, твердым голосом ответил Люку:

— Знать предала народ. Постановили «добрые» мира просить у Чжоу. Стали избивать верховного жреца за то, что супротив них пошел. За веру отцов заступился жрец… — Дугга замолчал, подбирая слова.

— Договаривай, раз начал… — Люк прищурил глаза, ожидая любой развязки, однако услышанное потрясло его. Дугга тяжело вздохнул и заговорил:

— То же повторилось у низовых. Знатные отступились от веры и от народа. — Дугга снова взял паузу, набравши в грудь воздуха, выдохом, как на кузне куя металл, выдал: — Ну я и их и порешил…

Люк от неожиданности побелел, сдавленно ахнул и присел на мокрый речной валун. Зачерпнул воды, мутной, в крови, и той бранной водой омыл лицо. Дугга, сжав губы, нахохлился, как драчливый воробей. Люк, не вставая с камня, ему ответил:

— Так значит, предали нас «добрые», — именно это более всего заинтересовало вождя белоголовых в рассказе Дугги.

— Власть делили промеж собой. — Дугга грустно вздохнул. Вокруг беседующих вождей собралось не менее двух тысяч воителей. Те, что на лошадях, стояли в гостеприимной осенней реке.

— А я-то думаю, где знатные? — тихо, словно сам себе, проговорил Люк.

— Что, только знатные имеют голову на плечах? — твердо, но без дерзости, отвечал сидевшему на камне вождю белоголовых Дугга. Люк отозвался на каверзный вопрос. Но как-то совсем с другого края.

— Достопочтимый, меня не то задело, что ты их «порешил». Так ты сказал? Меня задело их, «добрых», отношение к оскорблениям и поруганию глав племен жунов. Что ты их жизней лишил, скажу тебе — то правильно, Дугга. За наведение порядка тебе второе спасибо от меня. Стало быть, теперь ты, почтенный Дугга, вождь двух племен? Как ты назвал, «срединных и низовых»? — Люк встал, словно готовясь к повторному приветствию командующего объединенными племенами.

— Я им не вождь… — проговорил Дугга, ропот и громкий свист подчиненных прервал его слова. Кузнец поднял руку, призывая к тишине. Дождавшись, заговорил нарочито громко, словно ожидая повторного гула: — Нет пока что великих заслуг перед племенами…

Ожидаемый свист вперемежку с ропотом вторично прервал его речь. Люк усмехнулся и вставил:

— Твои люди так не считают! Ты, Дугга, вождь двух племен! — Люк вновь обнял Дуггу, теперь уже как вождя, что прибыл с подкреплением. — Поднять на руки вождя! — скомандовал Люк, обращаясь к своим уставшим воителям, однако Дуггу подняли срединные и низовые. Видно, они уже знали немалый его вес, поэтому добровольцев вызвалось много.

— Так вот, пока ты там, наверху, я, Люк, вождь племени белоголовых, зачисляю тебя, Дугга, в ранг вождей. Дугга отныне достойный уважения вождь. Вождь военного времени. Наш жрец Анцу, если жив, набьет тебе наколки ранга вождя. — Люк вглядывался в счастливые глаза воинов. Победа, честно добытая в первом сражении, вселила в племена жунов уверенность в собственных силах. Слава далеких непобедимых предков вновь вернулась к их потомкам. — Вот что, новый вождь, у меня к тебе просьба. Твоих людей больше, чем моих, — к вернувшемуся на землю Дугге по-дружески обратился Люк. С силой хлопнул по мускулистому плечу. — Наших раненых снеси к лагерю. Мертвых наших разложи…

— Добре, не продолжай. Совершу похоронные обряды. Лес порубим для погребальных костров. Скорбное дело мне ведомо. Жену похоронил. Вот только непонятно, как поступить с мертвыми и пленными Чжоу?

Люк поднялся с камня. Повернувшись к барабанам, теперь замолчавшим, сказал:

— Чжоу раздень. Оружие нам нужно. Тем, кто придет к нам, раздадим. Пленным отруби большие пальцы на руках. На север продадим. Мертвых чужаков свали в болото. — Люк, нахмурившись, вполголоса завершил: — То будет долгая война, мой друг…

— Мы сломаем войну, Люк. Как ты пожелал, так и положим. У нас-то силенки свежие. Вождь, там, у барабанов, такое творится. Сеча жестокая прошла. Колесницы, пешие, всадники, кого там только не перебывало! Твои женщины герои. По трупам видел, не одну атаку отбили. Чжоу друг на друге лежат! — Дугга перенял у невесты шлем.

В жарких лучах полуденного солнца середины осени поле брани являло кошмар войны и одновременно торжество победы. Лихой праздник Бога Войны свирепым вихрем смерти прошелся по просяному полю, густо устлал землю листьями-телами воителей. С левого фланга вереница трупов поверженного врага протянулась от ям-ловушек, изломанным зигзагом, в чехарде скорбных бугров, и длилась, частыми россыпями тел, до зеленого болота. Воители лежали, обратив к ласковому светилу искаженные агонией лица, широко раскинув пустые руки. У кромки подлого болота трупов становилось еще больше. Смерть там принимали от копий — в лицах, в груди и животах пробиты черные отверстия. У торфяного болота, видно, и завершились свирепые атаки левого фланга Анцу.

По центру поля видны обуглившиеся и нашпигованные стрелами трупы воинов Чжоу, так и не начавших битву. Ратники лежали — кто на боку, кто лицом вниз. Среди пеших Чжоу покоились придавленные павшими лошадьми тела старших командиров. Над всем этим высились сиротливыми деревьями крашеные резные жерди-штандарты сотен империи. Далее за обугленными трупами виднелись несколько линий мертвецов — эти бросились врассыпную прочь от сечи. Лежат кверху израненными спинами. То волны тяжеловооруженных опытных бойцов Чжоу, дрогнувших в панике от первой атаки белоголовых. За беглецами, группами, — павшие в мужестве, в противоположном бегству направлении. Те воители восстановили боевые шеренги и приняли гневными стараниями генерала ожесточенный бой.

Затем оборонявшиеся не устояли, подались в гибельный отход. Вереница мертвых воителей обеих армий, обнявшихся, как братья, в смертельных парных поединках, покрытых черной, застывшей коркой крови, смещалась вправо, к реке, еще далекой от них. На том смертельном рубеже не различить — кто и откуда.

Горы тел уходили вправо, все дальше и дальше от центра сражения, к уже близкой мутной воде. У пологих берегов спокойной реки, там, где закончилось сражение, погибших уже через край. Свирепый бой нещадной рубкой, тремя волнами перемещался то влево, то назад, направо. Тут уже никто не убегал. Ранений в спину нет. Жестоко бились. Многие тела без голов или разрублены ударами мечей и топоров. У трупов, что вповалку у реки пьют воду, недостает рук и ног. Иные плавают в воде, те убиты пиками, ударами с тылу. Разносит трупы неспешная река вдоль берега.

Позади от центра — с десяток переломанных колесниц в обрывках упряжи, без тягловых лошадей, перевернутые или на боку. Дорогие и сложные в изготовлении колесницы лишились не только лошадей, им не достает колес. Там же, среди горелых обломков, подневольные жертвы войны — боевые свиньи, что завязали брань. К останкам слетается бесчисленное воронье. Громко и бесцеремонно каркая, нарушает покой погибших. Черные птицы любопытными стаями живо интересуются сытным обедом. Смерть не мешает их планам. Ей не до птиц. Ступая по земле, расправив крылья, смерть заглядывает в лица павших.

Дугга со спешившимися срединными и низовыми занялся живыми и мертвыми. Люк с группой старших командиров белоголовых поторопился к переправе. Уставшие белоголовые лежали вповалку на багровом от запекшейся крови просяном поле. Солнце, осеннее теплое солнце, силилось подарить победителям нежное тепло.

Глава 29. Слова жреца

Люк все понял, едва завидев верховного жреца. Анцу в глубокой печали нес на руках неподвижное женское тело. За Анцу ступала, опустив в скорби к земле взгляд, дева из женской тысячи. Шла печальная дева, прижав к груди тело мальчика. Его руки раскачивались, как плети. Люк застыл в немом ужасе. Утратив дух, разом сел, почти что упал, в жухлую траву. С вождем к барабанам направлялось с десятка два старших командиров, и они, суровые рубаки, разделили с Люком огромное горе, как только что делили на части врага. Двадцать мужей выпили из той же печальной кадки горе вождя.

— Держись в горе, Люк! — верховный жрец со жрицей бережно положили к ногам вождя тела жены и старшего сына. Покойных уже омыли водой реки. Волосы поправили, глаза закрыли, разгладили застывшую в мышцах муку агонии. Смерть обесцветила лица, столь дорогие для вождя. Люк тяжело дышал. Он не был в состоянии говорить. Горе горьким комком подступило к горлу и где-то в кадыке перехватило дыхание. Охваченный горем утраты, муж закрыл глаза. Руками стиснул окровавленные одежды жены.

— Великая Аэрте спасла нас всех сегодня, — вечный спорщик Анцу позабыл мелочи мирной жизни. Война унесла извечные пререкания с покойной. — Девчата отразили пять атак нам в тыл. Да, если б не женский отряд! Люк, нас бы покрошили враги, если б не твоя Аэрте! Пали достойной смертью, как герои, твоя жена и сын. Достопочтимая Аэрте уложила мечом троих, пробившихся к барабанам. Рубилась в неравной сече. — Анцу встал на оба колена перед мертвыми телами. Поцеловал землю. Взял ладонями щеки Люка, прижался лоб ко лбу. Не сдержался — застонал. Двадцать гордых мужей опустились на колени, тесно окружив вождя. Каждый из них посчитал личным долгом дотронуться до Люка. Кто-то в тесноте поминальных рукопожатий держал его плечо, другие охватывали спину, иные стискивали руки.

— Плачь. Не держи горе. Они рядом с нами… — Анцу под словом «они» подразумевал очень и очень многое: души погибших жены и сына; предков племени; всесильных Богов; соплеменников, сгинувших в лютой брани; двадцать мужей, что рядом. Вождь молча рыдал. Слезы катились из плотно сомкнутых глаз. Рыдал без звука, без всхлипываний. Рыдал без рывков. Люк не плакал с далекого детства.

— Там столько трупов, Люк. Девчонки положили, наверное, с две тысячи здоровенных мужиков. Девчата наши такие смелые. Аэрте правила атаки. Умело правила, я б так не смог. Дрались девы. Отчаянно дрались. Никто так не смог, как они! Пять атак выдержали… Ты понимаешь, кто такая Аэрте? — Анцу говорил слова в лицо, прижавшись с силой лбом ко лбу Люка. Говорил горячим шепотом: — Твоя жена не только что герой. Она — Спаситель, что прислала Богиня-Мать… Помнишь, как молился Матери-Богине по ночи перед сражением? Мы все тогда молились… — приглушенные слова жреца отчетливо слышали присутствующие.

Меж тем к печальной группе у подножия вала стекались люди. Женщины, мужчины, дети, старики. Пришло время поминальной скорби.

Анцу продолжал шептать:

— Помнишь, Люк, что ты сказал нам, когда уезжал на подлый пир? — Анцу еще крепче сжал ладонями лицо вождя. — Ты нам с коня крикнул, а я-то крепко и запомнил: «Вы моя семья. Каждый из вас моя семья. В домах сложен очаг. Благородные для семьи камни. Вы все — и „худые“, и „добрые“, и мужи, и женщины — вы все мой очаг и мой огонь. Еду к ненавистному правителю Чжоу через себя. Еду только ради вас». — Анцу замолчал. Оторвал лоб ото лба Люка и требовательно смотрел в плотно закрытые глаза. Люк разжал руки, сжимавшие одежды жены, вытер грязными ладонями соленую воду с лица. Не раскрывая глаз, прижал лоб жреца к губам. Медленно поднялся. Так трудно вставать с земли еще не приходилось вождю. Встав, выдохнул, с горечью, соленый воздух. Снова утер глаза, поднял веки. Вокруг него стояло племя. И не одно, а три племени жунов. Жрец тоже встал.

— Спасибо, мой Анцу. — Люк притянул соплеменника к плечу. Обвел мужей мутным взглядом. Взъерошил волосы. Сжал кулаки. — Надо упокоить с честью павших. Не я один такой при горе. Пойдем, жрец. Поможем людям. — Вождь собрался нагнуться за своей семьей, но Анцу перехватил руки. Люк выпрямился. Недоумевая посмотрел в глаза жрецу.

— Это два храбрейших воителя, достопочтимый вождь. Они, великие, должны быть с нами до самой победы над Чжоу. Души их поддержат нас в войне. Твоя жена и сын станут посредниками между нами и Богами. Понимаешь? — Анцу говорил твердо, громко. Говорил Анцу не только с Люком.

— Нет, не понимаю. — Люк выпрямился. Старшие командиры продолжали сидеть. Их взгляды, снизу вверх, попеременно изучали жреца и вождя.

— Пока не победим, не отпустим в царство мертвых души великих защитников племени. — Верховный жрец упрямо тянул думу. — Приготовлю мумии. Сохраним тела, сердца и животы твоих. Будут сопровождать племя в тяготах войны.

Жрец замолчал. Пришел черед вождя говорить. Люк обвел горестным взглядом уставших и смотревших на него с надеждой людей. Тяжело выдохнул. Громко, обращаясь ко всем присутствующим, сказал:

— Да будет так. Моя жена и мой сын, отныне и до победы, — обереги между жунами и Всесильными Богами. Анцу, отправь вместо себя верного посла к вождю вождей Таргетаю.

Двадцать мужей, как положено ритуалом скорби, подняли высоко на руках тела двух героев. Люк пошел за ними, опустив голову, но не успел сделать и двух шагов. Кто-то могучий стиснул его с правого бока. Люк поднял глаза. То Дугга выражал соболезнования. Слева за руку отца задержали дочь и младший сын. Скорбная процессия неторопливо поднялась на кровавый вал.

День завершался поминовением погибших. Возле барабанов к вечеру лежало умытыми и прибранными пять сотен тел павших белоголовых. Сотня с малым геройских женщин, детей и стариков — все из защитников земляного вала. Четыре сотни мужей, что полегли на поле брани. В дубовом лесу зазвенели топоры: воины рубили сухие деревья для погребальных костров. Ночью при свете факелов работа по разделке дубов на доски продолжалась. Топоры не знали отдыха — низовые и срединные, чувствуя вину за опоздание, стремились загладить ее. К полудню следующего дня сто квадратных костров за насыпью в стороне от боевых барабанов выложены. Торжественно, с почетом, в тишине на костры вносят павших. Родные прощаются с сестрами, матерями, отцами, сыновьями, дочерями, братьями. Прощаются без слов, без плача. Ровно складывают руки на груди. В серые ладони — ветки папоротника. На лоб кладут золотые вещи из трофеев битвы. Тела плотно обложены сухими ветвями. Тысячи людей из трех племен жунов громко поют грустную погребальную молитву Богам. Просят проводить души героев до царства мертвых, встретить с почестями честно погибших за племя.

Вожди и жрецы подносят факелы. Огнем занялись погребальные костры. Под ярким солнцем поднимается священное пламя. Без музыки, только голосами, провожающие начинают песню — благодарность мертвым. Древние слова, предназначенные погибшим в сражении, почти забыты. Давно жуны не вели войн. Правильно поют только хранители традиций — вождь белоголовых, жрецы и жрицы племени — их восемь. Но со второго раза, запомнив слова, к ним присоединяются женщины-защитницы земляного вала. Теперь положенная традицией песня прадедов возвышается над полем, летит над рекой, к молчаливому дубовому лесу. Песню повторили с десяток раз. Жрецы в это время называли поименно всех ушедших к предкам. Завершающий повтор пели от мала до велика. Десять тысяч голосов достойно проводили в далекий путь души соплеменников.

В вечерних сумерках догорал огонь, квадраты костров просели. Тела прахом смешались с древесным пеплом. Для Богов исполнили погребальные танцы. Под перебранку барабанов и рев труб воители, кто дрался в битве и мог стоять, с оружием танцевали. Разбившись в пары, изображали поединки брани. Пришло время поминального ужина. Боевые лошади, погибшие в атаках на земляной вал, и свиньи, проломившие оборону, загодя, еще вчера, до заката, были разделаны и приготовлены по ночи. Племена сели кругом у костров. За поминальной едой положено вспомнить хорошие дела, что свершили погибшие при жизни. Родственники героев брани выходили к угасающим кострам. Громко вели то короткие, то долгие речи, перечисляя славные дела. К месту пришлись смешные истории пацаньих приключений, случаи спасения скота, помощи при разливах рек.

К Люку, внимательно слушающему перечни житейских дел соплеменников, подошел Дугга. Что-то шепнул на ухо. Два вождя с факелами скрылись в темноте раннего осеннего вечера. Дугга подвел Люка к повозкам. Повозок много — больше сотни. У ближней в тени стояла высокая девушка. Поодаль — спешившиеся конные деловито сгружали с повозок какое-то добро.

— Ты уж извини, Люк, что нарушил святую церемонию, тут такое в обозе врага нашли… — Дугга под руку подвел молчаливого вождя белоголовых. Не поясняя, что именно нашли, Дугга, продолжил: — Отрядил несколько сотен прочесать стан врага. Наказал своим — найти и преследовать отступающих. Несколько убегавших групп нашлись. При оружии нашлись. Все из примкнувших поселенцев Чжоу. Они рассказали, что видели, как их генерал покинул сражение. Раненым, на жеребце, ушел. А то, что ты видишь, — его, главного командира армии Чжоу, личные вещи…

Люк не дослушал, знакомая вещь приковала его взгляд. Точнее, кромка рукава. Вождь белоголовых нагнулся, отбросил вещи сверху, что-то поднял. При свете факелов развернул одежду, тяжко выдохнул. В руках его играл узором тигровый полушубок, что носил вождь срединных Ману. Послышался еще один горестный вздох. Из тени на свет факелов вышла девушка. Люк повернулся к гостье.

— Нания? Ты? — Люк узнал старшую дочь Ману. Девушка, без слов, крепко, по-родственному, как давнего друга семьи, обняла вождя белоголовых. Слезы текли по ее щекам. Взяла из рук Люка любимый полушубок отца. Зарылась лицом в мех. Люк продолжил опознание. Из гор одежды он извлекал жуткие находки: полушубки, жакеты, рубахи и штаны отравленных на пиру вождей. Рука портного Чжоу не успела изменить крой. Одежды разных размеров. Доставая вещь, Люк называл полное имя владельца. Бережно раскладывал наряды, стопками, по отдельности, словно перед ним стояли тени вождей племен. Неожиданно Люк прекратил разбор вещей. Усмехнувшись с горькой иронией, вынул из горы трофеев соболиную шубу и высокую, из того же меха, шапку.

— Вот, друг Дугга, оцени мою шубу и мою шапку. — Люк с той же горькой усмешкой показывал новому вождю одежду. Дугга понимающе закачал головой. Люк печально продолжал: — Думал, не свидимся больше. Ан нет. Нашлась. Вернулась шубка, нагостившись.

Люк повернулся с драгоценной шубой к дочери Ману. Девушка справилась со слезами, прикусила до крови тонкие губы.

— Так вот, Нания. Поспорили мы с твоим отцом на эту самую шубу. Ману поставил против нее любимую колесницу. Спор промеж нас вышел о том, что дальше, после пира, приключится. Ману рубился за окончательное примирение с Ю-Ваном, я тянул за войну. Вожди, чьи вещи ты видишь, в свидетели пошли. В охотку пошли. Смеялись надо мной… — Люк помолчал, накинул шубу на плечи. Начал подсчет, указывая соболиным убором на стопки вещей: — …Еще троих не нашел. А так все здесь… — Обращаясь уже к вещам, продолжил словно давно начатую беседу с каждым из исчезнувших владельцев: — Убил он вас всех, как и предупреждала моя покойная жена. Ману, прости, но ты, мой друг, проиграл спор…

Дугга обнял нового друга-вождя. Крепко сжимая плечо Люка и глядя на тигриный полушубок, сказал:

— На переправе видел разбитую колесницу Ману. Золотую. Лежит вверх дном на кольях. Доделывал эту колесницу я. Памятная и для меня она. Хочешь, переберу ее? Для тебя, дружище?

Люк повернул голову к Дугге. Твердым приглушенным голосом ответил:

— Перебери, вождь. Прошу. Пусть колесница Ману будет твоим свадебным подарком отцу невесты.

Дугга прижался виском к виску Люка. Теперь двоих мужчин соединяли злость и жажда мести. Горы одежд, отнятых у несчастных мертвецов, кололи обидой гордые сердца.

— Люк, можно мне оставить полушубок отца? — Девушка сложила в мольбе руки.

Люк с грустью взглянул на нее. Мыслями вождь белоголовых был где-то далеко. Ответил, но не на просьбу:

— Нания, мой Анцу, жрец, должен был отбыть послом на Алтай, к славному Таргетаю, вождю вождей. Ныне жрец занят оберегом. Можешь взять вещи вождей племен… — Люк указал на аккуратные стопки одежд, — …отвезти их подношением вождю вождей? Расскажешь почтенному Таргетаю про пир с Ю-Ваном, про войну, про брань? Поторопишь его прибыть к нам с помощью?

Девушка встала на колени. С колен ответила:

— Да, сочту за честь, вождь.

— Полушубок отца оставь себе. Мы с Ману давние друзья. Рад снова тебя увидеть, Нания. — Люк поднял с колен дочь друга.

Нания, не тратя попусту время, принялась складывать вещи вождей в мешки. В ту же звездную ночь, надев отцовский тигриный полушубок, девушка отбыла в дальний путь послом. Три спутника со сменными лошадьми сопровождали ее.

Глава 30. Мумии

— Как смеешь ты появляться здесь?! Живым! После унизительного разгрома моей, слышишь, трус, моей лучшей армии?! — Император Ю-Ван кричал. Топал ногами. Ярость захлестывала правителя Чжоу. — Почему не умер с армией?!

— Вернулся не с пустыми руками, император, молю, выслушай, — Сунь-Ли низко опустил голову. Обе руки генерала стянуты деревянными рейками и туго перевязаны.

— С разгрома армии прошло двадцать дней! Двадцать дней ты, ничтожный, скрывался среди своих племен?!

Правитель Чжоу держал в руках плетку.

— Набирал свежую армию. Семь тысяч воинов привел. Возместил потери, мой правитель. Молодые воины продолжат войну. — Сунь-Ли краем глаза заметил надвигающийся на него позор битья плеткой. Истошный крик во дворце прекратился. Император Ю-Ван остановился, задумался, но плетку не выпустил из рук. Плетка тихо постучала по стене. Правитель Чжоу принимал решение.

— Вот что, Сунь-Ли… — Генерал напрасно поднял голову, Ю-Ван не смотрел на него. Плетка, грозно постукивая, изучала кирпичи стен. — Недооценили мы врага. Недооценили. Жуны не схожи с южанами. Против них нельзя действовать малыми армиями… — Император замолчал. Шум во дворе отвлек на мгновение его внимание. Огромная корзина с фруктами упала с телеги. Содержимое разбежалось по каменным плитам. Император Чжоу резко повернулся к генералу.

— Отправляю младшего сына с основной армией к западной столице. Далее сын уйдет к перевалам и запрет их. Помощь с севера не придет к жунам. Таргетай умирает. Большой поход степи на нас не состоится. Ты, я и старший сын отзовем все… — Ю-Ван в раздумьях замолчал.

— Южане сломлены. Восстаний не будет, — рискнул вставить замечание генерал.

— …Отзовем гарнизоны и отряды с юга. Рекрутируем Шан. — Император поднял плетку. — Тогда только одновременно ударим по жунам с севера и с юга. Но не раньше… — Ю-Ван как никогда напоминал хитрого лиса. — …Сколько, думаешь, мы сможем рекрутировать?

Генерал Сунь-Ли сморщил лоб, словно тщательно проверял мерой новые весы. После короткой паузы отвечал:

— В основной армии, что под младшим сыном, под сорок тысяч пешими. Грозная армия. Наберем же, думаю, так тридцать пять, с моими семью точно дойдем до сорока тысяч. Восемьдесят тысяч будет через пару месяцев. Таких армий нет ни у кого из врагов. Если сложить силы в один кулак…

Генералу не дали закончить. Ругань во дворе поднялась до зала, в котором шли переговоры. Хранитель складов ругал поставщика фруктов, особо не подбирая слов. Правитель махал руками в сторону Сунь-Ли.

— Про кулак забудь. — Ю-Ван отошел от стены вглубь зала. — Общий поход северных племен не состоится. Так говорят мои доносчики. Но вот короткий набег, уверен, будет. Пропустим племена в горах, а они примкнут к жунам. Разбредутся по стране. Пожгут, пограбят. Убыток нам учинят.

Император грузно сел. Плетка мелко забарабанила по резному стулу. Ю-Ван нервно покусывал губы. Дробить силы ему тоже не хотелось.

— Отложим войну на пару-тройку месяцев. Накопим силы. Узнаем к тому времени, где жуны обретаются. — Плетка в руках Ю-Вана на время утратила исконное назначение и превратилась в жезл. Жезл поглаживал шею Ю-Вана. — Оставь-ка отряды в городе, те, что привел. Отправляйся на юг со старшим сыном. Ты знаешь, что надо делать.

Жезл-плетка указывал на дверь. Тот жест означал прощение. Ю-Ван не стал казнить преданного соратника. Во время войны не разбрасываются друзьями. Необходимость смягчила крутой нрав правителя Чжоу. Генерал ушел недалеко. Слуга-посыльный остановил Сунь-Ли в парадных дверях дворца и пригласил к правителю. Поднявшись наверх, Сунь-Ли застал Ю-Вана в отличном расположении духа. Плетка выписывала петли в воздухе.

— Сунь-Ли, у южан много мужей осталось в поселениях? — мягким тоном вопрошал правитель. Генерал нахмурился: в этом вопросе — суть скрытых беспокойств победителя южан.

— Да, мой император. Много. Слишком много. Боюсь бунтов, — озабоченно произнес генерал.

Плетка зашлась в восьмерках. Правитель засвистел певчей птицей.

— Предложи-ка, генерал, южанам земли жунов… — император многозначительно подмигнул удивленному генералу. Сунь-Ли захлопал в ладоши. Закивал с улыбкой.

— …Пойдут на жунов с нами? Под такие-то дары? — Правитель весело улыбался. — Сколько выставят нам бойцов? А конных найдут?

— Двадцать-двадцать пять тысяч найдут, Ю-Ван. Конными тысяч пять из них будет, не больше. — Генерал облегченно вздыхал. Возможный бунт южных отменялся. — Мало у южан лошадей.

— Сыграем на их жадности. — Ю-Ван, довольный задуманным ходом, принялся вновь насвистывать.

— Земли какие предлагать?

— Все предлагай. Все, какие у жунов, — от севера до наших границ. Поля, леса, реки, горы — все дари. После победы над жунами истребим армию южан, и дело с концом. — Император сиял улыбкой. Плетка замерла в воздухе. Чуть погодя Ю-Ван хитро прищурил глаза и тихо спросил: — Ты, верно, хочешь знать, кого поставлю над южанами командиром?

Генерал молча смотрел на Ю-Вана. Правитель Чжоу сел на стул. Повел бровями.

— Пусть младший сын поднатореет в войне. Южане успокоятся. Ты для южан ужас. Нашу армию я лично поведу на жунов. Когда… как ты сказал? — император нахмурил лоб, вспоминая недавние слова генерала.

— Когда соберем силы в кулак? — предложил генерал.

— Точно, в кулак. Сколотим силы. А наивных южан отправим на северян с Алтая. Чем больше их там поляжет, тем лучше для нас. — Император не стал уточнять, кто именно «поляжет». Сунь-Ли не стал переспрашивать. — Как вернешься, займись подготовкой армии. Уничтожим разом врагов явных и скрытых на этой войне. — Император тем же жестом, что и в первый раз, указал генералу на дверь. Генералу план очень нравился. Отправлялся Сунь-Ли с важной миссией. Представился шанс воскресить утраченную репутацию непобедимого командира армий Чжоу. Выйдя из главных ворот дворца, Сунь-Ли щедро надавал пинков и хранителю складов, и поставщику за громкую ссору под стенами дворца. Генерал любил свежие фрукты. Выбрал из россыпи на камнях пару яблок, сдул с их красных боков пыль. Переступив через скорчившиеся тела избитых слуг, весело насвистывая под нос, генерал направился к конюшням дворца. Дальше его путь лежал к южным замиренным племенам.

— Есть мумии живые. А есть мумии мертвые. Те последние мумии не знают, что они уже давным-давно мертвецы. Ходят-бродят дурными призраками среди живых. Даже разговаривают, — важно рассказывал Анцу Люку.

— Ты это к чему? — Люк стоял возле трех жреческих шатров в походном лагере племен жунов. Вождь белоголовых у входа в шатер колебался, стоит ли заходить внутрь.

— К тому, мой Люк, что император Ю-Ван и командиры Чжоу — «мертвые мумии». Сражение украло их славу. Чжоу проиграл войну. Дальше будет предсмертная агония. Ходят и говорят мертвые мумии во дворцах. Думают, что живые. Слуги боятся им сказать, что они умерли. — Жрец радушно приглашал вождя внутрь шатра. — А вот наши мумии живые. Наши — живые помощники в нужных земных делах.

Вождь наконец-то отважился зайти в шатер. Анцу подвел Люка к двум дубовым гробам, закрытым крышками. Крышки окрашены в белый цвет.

— Вот здесь лежат наши помощники. Тут твоя жена. Здесь твой сын. — Жрец постучал по крышкам. — Удалил мозг, кишки. Тела замочены в крепком растворе древесной золы. Внутри тел кедровое масло. Сам заливал. Через сорок дней мумии будут готовы. — Удовлетворенный Анцу снял с пояса кожаную сумку-кошель, богато отделанную растительными узорами, аппликацией цветной кожи, раскрыл, достал четыре камешка. — Как сработал? Оцени, вождь, труды. — Вид у жреца горделивый. Люк протянул руку, осторожно взял камни. Он еще не понимал их назначения. Выйдя на яркий свет из шатра, Люк открыл ладонь, на него смотрели четыре глаза, отлитые из цветного стекла. Радужки черные, белки белые. Два маленьких. Два побольше. Сердце закололо. Искусная работа. Отдышавшись, Люк отдал Анцу стеклянные глаза.

— Великолепный труд, Анцу. Благодарю. — Люк крепко обнял Анцу. Вождь сделался печальным.

— Мумии, как и положено, заполним речной глиной, зерном, коноплей, можжевельником, душистыми травами и папоротником. Покрасим кожу в тон охрой и киноварью на драконовом дереве, брови подведем. Заварим смолу. Тела тонким слоем лака покроем. Дней шестьдесят еще от этого дня на все про все уйдет. — Анцу говорил тихо. Позади него стояли молчаливыми тенями три жрицы. Девы поддерживали жреца в сложной работе.

— Люк, такие покрывала подойдут? — девушки разложили шесть покрывал, скатанных из плотной шерсти разных цветов и узоров. Люк недоуменно смотрел на важных жриц, потом на добродушного Анцу.

— Не понял замысла, Анцу, — честно признался Люк.

— Как наши друзья-посредники примут облик мумий, так их надо будет обернуть. Твой выбор, Люк. — Жрец гордился шерстяными покрывалами. Люк неспешно выбрал красное с зигзагом для жены и синее с тремя полосками для сына.

— Анцу, сможешь продолжать работу в пути? — Люк говорил в проем шатра, как будто адресуя слова двум дубовым гробам.

— Могу, вождь, — кивнул жрец, — помощницы рядом.

— Думаю, Анцу, всех, кто хотел сражаться, мы уже дождались. Остальные, кто не поспел, будут нагонять нас. Двадцать дней сбор ведем. Пятьдесят тысяч человек не вмещает маленькое поле. Уходим к святилищу послезавтра. Пойдем мимо западной столицы Чжоу. — Люк по-дружески положил руку на плечо Анцу.

Племена жунов приняли войну против империи. Вести об успешном сражении маленькой армии белоголовых против отборных сил империи Чжоу радостной птицей облетели племена жунов. Колеблющихся поубавилось. Еще в двух племенах, до сходности со срединными и низовыми, повторились бунты «худых» против «добрых». Победители жестоко пресекли раскол в рядах и явились к месту сбора. Знатные же шести племен выказали мудрость предков, в гневе выбрав вождей на время войны и без колебаний явившись с отрядами к переправе. Через двадцать дней под властью вождя белоголовых расположилось семьдесят тысяч человек. Те, кто примкнул к белоголовым, бросили родные дома. Поле у переправы густо покрылось шатрами, среди жилищ нитями пролегли тропинки, появились площади для приготовления и раздачи еды. Повозки прибывших сформировали в сцепке оглоблями десять заградительных стен — от болота до реки, с тремя охраняемыми воротами. Отряды конных жунов постоянно обирали поселения Чжоу, добывая необходимое продовольствие для армии.

Только сорок пять тысяч из прибывших могли держать оружие. Пятьдесят пять тысяч воителей обоего пола мог выставить для брани союз племен жунов. Но даже такая армия была крупнее, чем рассчитывал привлечь Люк. Вождь белоголовых мог гордиться достигнутым. Люк и племя белоголовых сдвинули камень войны. Жуны поднялись сообща на Чжоу. Не давали вестей три дальних племени с севера. Ходили слухи от ближних соседей, прибывших солидарно к полю, что племена избрали вождя над собой, но присоединится ли союз северных к общей войне против Чжоу — неясно. Никаких вестей от нового союза не поступало. Люк решил не дожидаться северных и уходить к святилищу. Перед отходом вождь белоголовых созвал совет старших командиров и вождей.

Глава 31. Западная столица Чжоу

— Нам нужно оружие. На худой конец, просто металл. — Грузный мужчина лет пятидесяти, встав, обратился к Люку. Это был новый вождь союзных племен с востока.

— Народу много, а все с кольями.

— Только срединные и низовые укомплектованы из трофеев. Нам ничего не досталось.

— Камнями драться придется.

— Про доспехи вообще молчим. Защиты считай что нет.

— Мои «добрые» укомплектованы. Но «худые» с ножами.

Вожди и старшие командиры разноголосо повторяли одно и то же требование. Люк молчал. Солнце выглядывало сквозь дождевые облака. Дожди шли чаще и чаще. Скоро зима. Несвоевременно народилась война. «Эх, вернуть бы лето», — думалось многим на том совете. Дугга вышел на середину круга совещавшихся. Поднял руку, прося слова.

— Могу сказать — нужный нам металл, да что там металл, и оружие имеется в достатке.

Шум прекратился, вожди и командиры внимательно слушали Дуггу.

— Стоит нам захватить западную столицу, как мы заполучим богатый чжоуский арсенал. Был там, правда, однажды. Видел плавильни, отличные, к слову сказать, мастерские тоже знатные. Добротное оружие ладят. Арсенал не видел, врать не буду. В цитадели скрыт он. Огромный арсенал — такая молва ходит о нем. Потому предлагаю продумать захват западной столицы.

Неожиданно к крепкому гиганту Дугге вышел в подмогу жрец Анцу. Быстро вышел. Поднял жреческий жезл. Без формального разрешения затараторил, словно бы боялся, что выведут, не дав высказаться.

— Анцу, кто не знает, жрец из белоголовых. Вэнь город можно взять хитростью. Пока никто не ожидает нас, проникну в город. Обрядимся в купцов. В одеждах Чжоу, загодя прибудем. Небольшого отряда в пятьдесят храбрецов будет предостаточно… — Дыхание говорившего сбилось.

— Жрец, ты так-то не волнуйся. Мы никуда не убежим. Уважим, дослушаем тебя, — добродушно поддержали откуда-то с задних рядов. Смешки разрядили обстановку, сгладив недовольство глав отрядов и племен. Мужи с интересом стали слушать дерзкий план Анцу.

Жрец добродушно заулыбался. Отдышался. Продолжил уже спокойным голосом:

— Значит, я и небольшой отряд проникнем в город. Хитростью. Потом подойдете вы армией. Мы обезоружим охрану. Вы ворветесь в город. Но… — тут жрец выдержал паузу, — проблема в том, достопочтимые мужи, что захватить сможем только торговую часть города. — Анцу пришел подготовившимся. Неожиданно для участников совета развернул кожу. На тыльной стороне бараньей шкуры углем нарисован круг, наискось на неправильные доли рассеченный двумя поперечными линиями. Жрец высоко поднял шкуру. Прошел по рядам командиров и вождей союзных племен, показывая рисунок.

— Та долька от круга… — Анцу показал на меньшую часть, — торговая часть Вэнь, вокруг старого города: плавильни, дома со складами для купцов. Старый город. Там храмы стихий Чжоу. Часть эта обнесена древними стенами. Невысокими стенами. — Анцу обвел верхний сегмент круга: — Но вот другая часть города обнесена двойными новыми стенами. Высокими стенами. Это новый город. В центре цитадель и заветный арсенал. Между старым и новым городом широкая река, кто не знает, мост деревянный, из двух половинок через остров. Половинки моста разберут горожане или пожгут, как нас увидят. Наскоком новый город не взять. Уж больно он крепок в стенах. Ну, а долгая осада нам не с руки…

Дугга удивленно смотрел на стоявшего рядом, почти плечом к плечу, соседа-жреца. Так как стоял совсем близко от выступающего, первым и уточнил:

— Анцу, уважаемый жрец, ты предлагаешь проникнуть в старый город?

— Да, почтенный Дугга, — сразу ответил тот.

— Но арсенал в новом городе? — Дугга указал на часть рисунка.

— Да, Дугга. Арсенал в новом городе, — Анцу кивнул. Свернул шкуру.

— Как добудем арсенал? — полетело одновременно сказанное несколькими мужами.

Анцу замялся, замолчал. Похоже, продолжения своему замысловатому ходу жрец не нашел. Однако он не успел ответить — встал Люк.

— Достопочтимый жрец, как понял, захватив старый город, мы получим склады? — вопрос Люк адресовал, казалось, не жрецу, а всему совету.

— Склады с товарами получим. Плавильни тоже, в довесок, — быстро ответил Анцу, откашлялся, внимательно и выжидающе смотрел Люку в глаза. Вождь белоголовых, повернувшись к правым рядам, более всех шумевшим, заговорил:

— Наш жрец сказал, в старом городе храмы. В храмах что есть ценного, достопочтимый Анцу?

— Не стал бы грабить храмы. Не оберемся бед… — в сильных сомнениях начал было Анцу, но Люк поднял ладонь и продолжил:

— А мы и не будем грабить храмы. Нам не нужна ненависть стихий Чжоу. Предложим горожанам выкупить храмы и те подношения, что там хранятся. Обмен предложим — храмы на арсенал? Как считаете, почтенные мужи?

Такого поворота в рассуждениях никто и не предполагал. Шум, похожий на перекаты горной реки, накрыл ряды собрания. Чуть позже правые руки поднялись вверх. План трех хитрых мужей утвержден. Сразу с избытком нашлось сорвиголов, желающих проникнуть в город тайным отрядом. Жрецу представился отменный выбор — от знати до пастухов. Анцу тщательно отбирал сотоварищей. Главное — затеряться среди народов Чжоу. Внешнее сходство с чжоусцами и стало мерой отбора желающих. После размышлений жрец набрал отряд в сорок мужей и десять женщин. Распределил роли. Перезнакомил друг с другом выходцев из разных племен. Кто-то из добровольцев преобразился в кузнеца, иные в богатых поселян, две женщины из знатных стали портнихами. Сам же Анцу примерил на себя роль торговца скотом. Переоделись в подобающие выбранным ролям одежды Чжоу. Меж тем племена под надзором старших командиров разбирали наружные стены, составленные из возов, лагерь наполнился несусветным шумом подготовки к скорому маршу на город Вэнь.

Сказ про тайный отряд

Город Вэнь не ожидал войны. Никто из жителей не ведал о кровавом сражении на земле жунов. В шумных разговорах спешащих в город торговцев — только цены на урожай. Главные ворота старого города беспечно охраняли три стражника. «Командир занят скотиной», — буркнул на вопрос Анцу полусонный вояка. Страж ворот прикрыл глаза, развалившись лениво на тюке соломы. Щит с зеленой полосой по белому фону и длинное копье стояли забытыми соседями рядом с дремавшим. Жрец белоголовых проследовал через открытые настежь ворота в старый город. Мирная жизнь в привычных хлопотах мелкой суетой шумела на улицах. Пыль под ногами туманом поднималась от узкой и грязной каменной мостовой. Жрец остановился за воротами. Осмотрелся в поисках дороги. Прямо перед ним три улицы расходились в разные стороны от ворот. Колея, продавленная тяжелыми телегами, как казалось, указывала кратчайший путь к мосту в новый город. Анцу избрал набитую колею как указатель пути, и не ошибся. Дорога уходила вдоль крепостной стены направо и на небольшой, сплошь занятой крытыми соломой навесами базарной площади делала разворот влево. После базарной площади улица заметно расширялась. Пройдя вдоль сплошных, из саманных блоков-кирпичей, стен пяти домов в оживленной толпе и вдоволь наглотавшись пыли вперемежку с новостями, Анцу увидел долгожданный неохраняемый бревенчатый мост, перекинутый через остров к новому городу. За мостом — два ряда мощных крепостных стен. И над ними на холме высилась четырьмя башнями цитадель.

Разведчик жунов не пересек реку. На мосту толчея из телег и люда. Анцу повернул назад. Прикинувшись праздным гостем, Анцу изучал ногами старый город — улицу за улицей. К полудню не осталось ни единого закутка в старой части, что не исследовал внимательный жрец. Нашлись и храмы. Пять сложенных из камня круглых, с высокой острой крышей, храмов в два роста высотой, примыкая к друг другу невысокими, едва до подбородка, серыми стенами, образовывали неправильный квадрат. Входы в святилища — на восток. Отворенные ворота в квадрат охранных стен красили два жреца. Белая краска неспешно ложилась на рассохшееся от старости, в глубоких трещинах, дерево.

Со времени прошлого визита Анцу в город произошли заметные перемены. Крепостные стены обветшали, густо покрылись плющом. Напротив храмов жрецы заполучили три дома. Снеся привычные для улиц города Вэнь заборы и объединив пристройками дома, жрецы обустроили добротное двухэтажное здание. Для постоя паломников — дом, крайний слева, с харчевней на одном этаже, с пятью печами для приготовления еды, вынесенными под широкий и длинный навес решеткой из жердей, крытых соломой; и дом о двух этажах для проживания жрецов — справа. Анцу узнал у служки, есть ли свободные места, и, получив утвердительный ответ, разместился в постоялом доме жрецов. Поднявшись по крепкой приставной лестнице на второй этаж, жрец враждебного племени занял маленькую комнату. Узкое окно открывало вид на улицу с храмами. На деревянном со щелями полу лежала толстая, в бурых пятнах, соломенная циновка. Рядом стоял простой кувшин с водой. Анцу, сложив у стен мех с вином и имущество путешественника, сел возле окна. В расшитых узорами Чжоу сумках жреца среди одежды лежали топор и два кинжала.

Ворота храмов впускали толпы паломников, торжественно несших подношения Богам. Шум оживленной улицы не заглушали стены дома.

Тайный отряд прибывал по уговору частями. Жуны вселились группами в два гостевых дома для купцов, в предместьях, перед стенами древнего города. Армия племен маршем должна достигнуть Вэня не ранее чем через десять дней. Спустя три дня к городу приливными волнами прибивались во множестве и другие гости. Беженцы, гонимые слухами о частых пограничных грабежах, на запряженных волами возах со всем домашним скарбом, останавливались у стен, разбивали шатры в полях без разрешения хозяев. Горожане старательно не обращали на них внимание, но когда число прибывших к стенам Вэнь перевалило за несколько тысяч беспокойных шатров, жители города прислушались наконец к речам беглецов. Охрана ворот удвоилась. На башнях показались постоянные дозорные. Ночью городские крепостные стены важно обходил караул из пяти стражников. Меры предосторожности, предпринятые нехотя знатными города, подходили скорее для успокоения беженцев, чем для охраны города. Городу Вэнь непонятные конфликты на границе казались очень далекой опасностью.

Все изменилось в дождливую с порывистым ветром ночь, спустя без малого пять дней после прибытия тайного отряда. Трое израненных всадников на взмыленных лошадях, по виду воины далеких поселений, презрев вежливость, всполошили охрану ворот и ночной караул. Зажглись тревожные костры. Охрана, караул и всадники, двигаясь к мосту, будили горожан стуком в ворота домов. Толпы сонных людей заполнили улицы. Проснулся и новый город. Огнями костров покрылись два ряда стен. Истошные крики «Война! Война! Жуны!» — донеслись и до шатров в предместьях. В оставленные открытыми по недосмотру стражи ворота хлынули в панике беженцы; их мычащая и блеющая скотина; наспех одетые, на лошадях, жители предместий и, смешавшись с встревоженными толпами, — тайный отряд жунов. Холодный дождь конца осени моросил, не жалея воды, по непокрытым головам людей, мочил одежду и так некстати тушил факелы в дрожащих руках. Ворота старого города досыта впустили ищущих защиты. Только к утру стража прочно забаррикадировала главные ворота старого города телегами с бревнами. Мокрые беглецы располагались со скотиной посреди узких улиц, сооружали шатры, прячась от дождя, бесцеремонно, а иногда и с драками, превращая город в постоялый двор. Старейшины спешно формировали из горожан ополчение.

— У нас нет места. Комнаты заняты, — жрец устало отвечал привычным отказом уже, наверное, в сотый раз очередным просителям на постой.

— Могу подвинуться, в комнате найдется место и для этих двоих, — неожиданно для жреца гость храма, по виду не бедный торговец, обнял по-дружески за плечи супружескую пару беженцев из предместий. Беженцы обрадовались.

— Хорошо, — согласился жрец. — Но вы двое заплатите за постой той же платой, как и он. Теперь в ходу металл и продукты. Чем будите платить? — тон жреца стал сухим. — Плата вперед.

Супруги молча переглянулись. Мужчина быстро достал вместительный кисет, развернул и протянул жрецу бусы из нефрита. Жрец со знанием придирчиво осмотрел вещицу, довольно что-то буркнул себе под нос и разрешил пройти новым гостям на постоялый двор. По прошлым мирным временам бусы тянули на парочку быков. Лестница на второй этаж заскрипела под тремя парами ног.

— Вот здесь, — торговец как радушный хозяин приглашал в тесную комнату двух мокрых гостей. Трое сели в разных углах комнаты. Женщина положила на колени сумку. Открыла, достала из нее вчерашнюю лепешку и поделила на много мелких частей. Как будто играя в детскую игру камнями, выложила белые кусочки на темно-коричневой поверхности дорожной сумы. Часть кусочков — одинокой кучкой в дальнем углу. Другую — посредине. Две кучки — у шнурков сумы. Линия кусочков потянулась зигзагом к двум кучкам у шнурков. Торговец прищурил глаза и пересчитал кусочки. Но, видно, числом остался недоволен, еще раз молча пересчитал. Вопросительно посмотрел на женщину и показал пять пальцев. Та в ответ покачала головой. На том детская игра в камешки-лепешки закончилась. Женщина доела куски, запив вином торговца, постояльцы прикрыли глаза. За стенами упорно моросил холодный дождь. Едва заснув в тепле, гости пробудились от гама на улице.

— Жуны!

— Армия жунов у стен!

— Нас осаждают!

Трое странных молчаливых игроков в наивную детскую игру поспешили покинуть сухую комнатку, предпочтя ей сырость улицы. Толпы людей глядели, как ополчение города занимало в торопливой спешке башни старых и новых стен. Враги появились на обоих берегах реки. Под моросящим дождем строили походные лагеря. Строили правильными квадратами, так, как будто надолго намеревались остаться. Конные отряды нагло разъезжали у стен. Город Вэнь оцепенел от неожиданности. Спокойствие сытого уклада мирной жизни растворилось грязью на переполненных людьми улицах. Конные жуны достали луки. Городские ополченцы на крепостных стенах в растерянности наблюдали за их приготовлениями. Резко, пустив в галоп лошадей, жуны сблизились с башнями города и пустили стрелы. С короткого расстояния, даже не успев как следует просвистеть, стрелы нашли жертв. За первыми посланницами последовали вторые и третьи. Два десятка раненых и убитых горожан свалились со стен. Они стали первыми погибшими в первый день осады города Вэнь.

Растерянность ополченцев сменилась паникой. Воины города прятались за выступы или ложились на дощатые настилы. Никто из них от страха не вздумал ответить на атаку. Не найдя в досягаемости живых мишеней, конные лучники отошли от стен и встали значительным отрядом напротив главных ворот старого города. Спешившись, они хищной стаей ждали удобного случая, чтобы возобновить обстрел защитников стен. Еще несколько раз до темноты отряд жунов в стремительном наскоке возвращался к воротам и находил замешкавшихся в любопытстве жертв. Ополченцы вынужденно покинули открытые крепостные стены, заняв башни. Старейшины советом решили поутру сколотить из досок крепкие щиты в рост с упорами и установить на стенах для прикрытия городских лучников. Приказом старших командиров очистили ближние подступы к башням и воротам от шатров беженцев. Пополнили вооружение ополченцев луками и стрелами, взятыми из арсенала. Темная ночь тревожно, без звезд накрыла и город, и его врагов. Дождь прекратился. Сырость холодом пробирала до костей. На башнях еще ярче загорелись костры стражи.

— Куда прешь! — стражник копьем решительно перегородил незнакомцам дорогу к башне главных ворот старого города. На него из темноты улицы со всех сторон выскочили двенадцать злых мужчин и женщин. Рослый горожанин не успел крикнуть. Его обезоружили, повалили и, закрыв рот, удушили веревкой. От костра у самых ворот, завидев происходящее, стремительно отделились десять воинов со старшим командиром из городской знати, но между ними, по странности, завязался непонятный спор, быстро перешедший в смертельный бой на мечах и кинжалах. Только пятеро у костра остались в живых. Но и они почему-то с легкостью примкнули к нападавшим из темноты. Пять стражников умертвили караульных, спящих в стенах башни после дозорной смены, и завладели лестницей, ведущей на вершину башни. Резво поднявшись, спорщики вновь обратили оружие против своих же, задремавших у костра, горожан. За первой дюжиной из темноты в атаку на ворота устремилась целая толпа вооруженных топорами и кинжалами. Атакующие, облаченные в мирные одежды Чжоу, молча бежали к телегам, запирающим ворота. Телеги сдвинули. Засовы сняли. Ворота настежь распахнулись. В открытую доверчивую пустоту нескончаемым потоком хлынули враги города. Перемотанные тканью, копыта лошадей беззвучно ступали по камням мостовой. За конными отрядами жунов проследовали пешие. Воины племен не хотели проявить милосердия. Шатры на узких улицах падали на головы спящих хозяев. В дома врывались без стука. Тех, кто оказывался на улицах с оружием в руках, штурмующие забивали до смерти. Отряды ополченцев без командиров, не понимая происходящего, нападали в темноте на своих же горожан. Потеряв последнюю надежду отбить штурм, защитники города растворились без следа в пятящихся толпах.

Воины отряда «великана» Анцу перемещались рывками, как снежные барсы на охоте, по крепостным стенам, от башни к башне. К пятидесяти воинам на подмогу прибывали лучники, занимали отбитые у врага башни и сверху меткими выстрелами пресекали хлипкие попытки прорыва из города. Безудержная началась паника. Громкие вопли «Бежим! Отступаем!» жалобно разносились по переполненным улицам. Три круглые башни у моста не поддались штурму. Защитники забаррикадировались за дверями. Анцу отступил, выжидая. Жрец сберегал дорогих, проверенных в деле людей. Внизу у его ног шумело людское море-горе. Где-то позади горожан запела резким злобным звуком боевая труба жунов. Ей вторила с другого края города вторая труба, подхватила третья, и вдали, у главных ворот, поддержала четвертая. Под победный рев четырех труб отряды наступающих завершали захват города.

Подобно животным, ищущим в бегстве избавления от наступающего по пятам лесного пожара, жители со всех улиц старого города торопливо стекались к спасительному мосту. Ворота на противоположной стороне моста оказались наглухо закрыты. Отчаянные мольбы о помощи в новом городе не хотели слышать. Частая дробь ударов кулаками по крепким воротам не встречала отклика. Давка на переполненном мосту сопровождалась тяжкими стонами сдавленных и задыхающихся. Заполнившись до пределов, мост завыл низким утробным звуком. Закачался. Прогнулся. Опоры не выдержали и с треском подломились. Перекрытия, настилы, люди разом рухнули в равнодушные воды реки. В потоке бревна и люди смешались. Мост перестал существовать. Последний путь к спасению из захваченного старого города оказался отрезан. Неуправляемые отчаявшиеся толпы не смогли остановить инерцию движения к утраченному мосту. Сотни вопящих от ужаса несчастных в темноте ночи падали со скользких влажных берегов в реку, толкаемые в спины плотным людским потоком. Упавшие захлебывались и тонули в мутной реке. Смерть в зареве занимающегося пожара вела счет погибшим.

Беженцы, жители предместий и горожане, оказавшись прижатыми к реке, наконец остановившись, решились на последний шаг. На глазах отряда Анцу, занявшего крепостные стены, толпа развернулась назад. В бокал отчаянья влилась ненависть, страх скрепил смертельный напиток. Люди загудели, сжали кулаки. Выломали камни из стен домов. В руках появились жерди и палки. Горожане направились было назад. Поперек главной улицы шеренги жунов ощетинились оружием. Шеренги закачались угрожающе багровыми наконечниками копий. Горожане с горьким плачем встали на колени. Подняли в мольбе руки. Три башни открыли со скрипом двери, городские ополченцы покинули ставшие бессмысленными укрытия и сдались. Сопротивление подавлено. Старая часть города Вэнь пала.

Глава 32. Выкуп

— Пленным тушить пожары. Убрать мертвых с улиц. — Люк действовал без промедления. Вождь племен жунов, сидя на гнедом жеребце, распределял горожан на неотложные работы. Занятые башни, крепостные стены и главные ворота превратили старый город в огромную тюрьму для бывших жителей. С первыми лучами солнца женщин заставили носить ведрами воду с реки и тушить пожар. Треть города уже дотла выгорела. Только сырость вчерашнего обильного дождя мешала пламени перекинуться на опустевшие дома. К полудню мужчины-пленные крушили некогда родные крепостные стены. Камень и битый кирпич сносили и топили в реке, ровно там, где ранее покоился на деревянных сваях-опорах мост. Река медленно мелела под прибывавшими в нее тяжелыми обломками. Стук молотков, бронзовых зубил по камню устрашал укрывшихся за стенами нового города. Этот зловещий звук непонятной активности врага пугал спрятавшихся жителей даже больше, чем вчерашний штурм. К концу дня четвертая часть стен исчезла. Но вместо них возникла плотина — прочная каменная насыпь до самого острова. Недовольная река искала выход из сузившегося русла. Каменный остров накрылся волнами. Уровень холодных вод неумолимо поднимался. Река перехлестывала через берега. Начинала искать другое русло на стороне нового города, уже вплотную подбираясь к высоким крепостным стенам. Враг не прекратил работу и в ночи. Под светом факелов подвоз на волах битого камня продолжился. Повозки по каменной насыпи доезжали до острова и сбрасывали свою ношу в реку на плотину и на остров. На острове за щитами из досок на бревнах разрушенного моста лучники жунов караулили неосторожных дозорных. Пожар удалось окончательно затушить, и женщины, в веревках, с охраной, ночью покинули город.

— Люк, осмотри наши трофеи. — Дугга улыбался. Высоко над головой держал факел. За главными воротами лежали бесконечными горами бронзовые плуги, цепи, гвозди, ножи, мотыги, светильники, молотки, накладки. — Хватит для снаряжения трети отрядов. Как обустроимся у святилища, так сразу налажу кузни и плавильни. Хорошего инструмента из чжоуских мастерских добыли. Из металла домовых вещей выйдет оружие.

Люк перехватил правую указующую ладонь кузнеца. Сжал ее. «Безнадежное предприятие», как за спиной Люка часто в тайне называли вожди жунов поход на Вэнь, дало такую необходимую бронзу.

— Подожди, Дугга. Это еще не всё. К утру посмотрим, что Чжоу нам ответит.

Но Дугга, похоже, что-то хотел показать на другом конце склада трофеев.

— Это железо… — вождь срединных и низовых подвел Люка к двум небольшим, едва по колено, горам цилиндров-прутиков длиной в ладонь, — деньги Чжоу. Что с ним делать? — и Дугга вопросительно глянул на Люка. Вождь жунов задумался.

— Давай-ка из железных денег выкуем мечи? Будем награждать мечами храбрецов. Таких как мой Анцу. — Люк после сражения у переправы подбирал особо уважительную интонацию для имени Анцу. Улыбнулся, с силой хлопнул по плечу Дуггу: — Да и тебя, вождь, не мешало бы отметить в заслугах.

Вождь Дугга провел рукой по бороде, прищурился, оценивая железные деньги Чжоу. И важно, растягивая, как сосновую смолу, слова, подхватил:

— На десятка так два мечей соберется. Наградные, говоришь? Может, тогда золотую инкрустацию по лезвию и рукояти пустим? Затейливо так, в узорах, накладками. На оголовье рукояти железом исполним два рога оленьих, позолотим. Да и сведем на навершии? — Дугга в привычной манере кузнеца развивал замысел Люка.

— Добре, Дугга, золотом скинемся. Золота-то у нас как раз за глаза хватает. — Люк нашел слабинку в душе вождя срединных и низовых — давно скрытая гордость у многих «добрых» и «худых» искала признания. Искала и не находила пути. Как видно, и чистосердечный Дугга не был исключением. — Среди твоих пленных нет особо голосистых? — Люк намеревался довести до финала замысел по обмену. Дугга усмехнулся.

— Голосистых самых? Как не быть — то же жрецы чжоуские. Так вопить, как они, никто не сумеет. Всемером на уши Вэнь подымут.

— Давай их на остров. Пора затребовать оплату с Вэня.

Люк встретил полное понимание у нового родственника. Дугга крякнул для важности, оседлал коня и направился в лагерь за жрецами. Семеро служителей культов Солнца, Земли и Неба пытались сохранять достойное спокойствие среди тяжкого позора плена. Им не стали вязать руки и ноги, как прочим. К чести жрецов, семеро мужчин не оставляли заведенные традицией отправления культов и в плену. Хором молились. Даже два раза на восходе и закате спели песню Солнцу.

Остров поднялся из реки узкой скалой на обломках. К моменту появления на нем семерых жрецов разъяренная река, направляемая плотиной, направилась к новому городу. Волны с напором облизывали стены, через ворота потоками втекали в город. Грозились обрушить крепостные стены. Люк и Дугга в окружении вождей племен стояли за щитами на широкой плотине, вне досягаемости стрел.

— Ну, начинайте, жрецы, — скомандовал Люк пленным. Жрецы поднялись на скалу острова с факелами. Запели хором молитву. На середине молитвы им отозвались голоса с башен. Жрецы перестали петь и начали оглашать требования племен.

— Жуны предлагают обмен! Храмы и пленных на арсенал!

Выждав, повторили.

— Продолжайте пение. Пока не получим ответа. — Люк решил дождаться решения старейшин города Вэнь. Молитвы понеслись к беззвездному в дождевых тучах ночному небу. Посреди пятой молитвы со стен нового города громко и отчетливо выкрикнули:

— Сколько пленных?

Пение молитв смолкло. Дугга, набрав воздуха, вышел к жрецам, быстро ответил:

— Пять тысяч живых. Две тысячи мертвых. — И снова зашел в укрытие от стрел. Молчание продолжалось недолго. Тем же голосом новый город огласил свое решение:

— Мы согласны. — Чуть позже дополнили соглашение условием: — Перестаньте топить нас!

Река, устав от войны, с силой вставила слово в мирное соглашение: ворота, к которым примыкал утраченный мост, под напором волн затрещали, дрогнули и упали в бурлящий поток с вырванными петлями. Тяжелые ворота нового города Вэнь под своим немалым весом нырнули с громким всплеском в воду, всплыли где-то на середине реки и уплыли добротным плотом вниз по течению. В открывшемся проеме показалась высокая баррикада из разобранных домов. Последней преграды для гнева реки не стало. Мутные воды, мстя людям за нарушение привычных берегов, с враждебным шумом устремились на улицы нового города.

Жрецы вздохнули с облегчением. Храмы предков не тронули. Святилища, переполненные подношениями, не разграбили. Жители, правда, с потерями, но уцелели среди начавшейся войны. И уже по собственному почину, без указаний вождей, с молитвой восславили Солнце, призывая его быстрее появиться из тьмы.

Наутро южные ворота нового города медленно отворились. Показалась первая запряженная волами подвода, затем вторая, третья. Конные жунов с луками и копьями наизготовку также медленно приблизились к трем телегам. С недоверием, приличествующим военному времени, всадник отделился от сотни и копьем сдернул кожи с верха телеги, осмотрев все три, громко свистнул. Отряд принял груз. Сгрузили оружие: окрашенные в белое ладные дубовые щиты, кожаные с бронзовыми пластинами доспехи и округлые цельные не начищенные бронзовые шлемы. Погрузив мертвых ответным грузом, телеги отпустили. Первый обмен состоялся. До полудня обернулись пять раз. Довольные вожди племен, собравшись вокруг Люка, осматривали плату города. Хорошее настроение впервые после сражения у переправы посетило племена. Неожиданно всадник-постовой белоголовых из охранных разъездов лагеря у старого города, мокрый от речных вод, приблизился к вождям. Без слов спешился, направился к Люку.

— Вождь, с нашей стороны прибыли северные племена, — доложил с тревогой в голосе и сбившимся дыханием высокий, с длинными рыжими волосами юноша из знати.

— Как много тех племен? — Люк не понял настроения постового.

— Очень много. С оружием. Против лагеря на полет стрелы. Враждебно встали в боевых порядках. Готовятся к бою.

Вожди племен обеспокоенно переглянулись. Люк решительно оседлал жеребца. Дугга направился было к коню, но Люк жестом остановил его и других вождей. Рысью поскакал вместе с постовым. Уже отъехав, громко бросил:

— Если не вернусь, разворачивайте строй.

Люк спешил к лагерю. Спешил так, как ранее спешил домой с пира у императора Чжоу. Реку пришлось переплывать. Мокрые, постукивая от холода зубами, двое мужчин на лошадях приблизились к молчаливым порядкам союза трех северных племен. Им в лицо неласково подул холодный ветер.

— Я Люк, военный вождь всех племен жунов, — гнев зазвенел в голосе Люка.

Поодаль, слева, словно ответом на приветствие, ряды молчаливых воинов раздвигались, давая дорогу и выпуская что-то из рядов. Люк направил жеребца налево, к первым шеренгам. За ним верной тенью последовал рыжеволосый юноша. Из разомкнувшихся боевых порядков чинно вышла шестерка крепких лошадей, за ней выехала трехосная телега на шести колесах, с грузом, накрытым шкурами. С правого борта телегу пешим сопровождал муж зрелых лет в богатых одеждах. Высокая красная войлочная шапка расшита золотым орнаментом. На плечах — красная же, до щиколоток, шуба, сшитая из медвежьих шкур мехом внутрь и плотно, словно рыбьей чешуей, обшитая золотыми пластинками, на ногах высокие сапоги, украшенные редкими золотыми фигурками. В руках муж нес резной посох. Завидев богато одетого представителя северных племен, Люк спешился, его примеру последовал юноша.

— Вождь всех племен? — грубовато с насмешливой интонацией спросил муж, неспешно идя навстречу Люку. Он нарочито выделил слово всех. Возничий натянул поводья шестерки лошадей. Телега со скрипом остановилась. Люк невежливо промолчал. Он пристально всматривался в идущего. С расстояния в десятка два шагов муж из северных племен распахнул полы шубы. На широком поясе его под правой рукой покачивался средней длины меч, под левой — длинный кинжал. Люк горделиво повел головой.

— Люк, ты что, меня не узнаешь? — и муж широко раскрыл руки для объятий.

Вождь жунов предположил неуверенно:

— Хвар? Это ты, Хвар?

Муж в богатых одеждах остановился, стащил с головы красную в золоте шапку. И тем же грубовато-насмешливым тоном спросил:

— Ну а так?

Люк захохотал. Быстро вышел навстречу. Двое мужчин крепко обнялись. Похлопали ладонями по спинам.

— Нос у тебя, что ли, припух? Борода побелела. И брови поседели. Не узнал. Ты уж прости, — тон Люка приобрел теплые оттенки. Неожиданно вождь племен поднял ладонь.

— Хвар, погодь обниматься. Ты зачем выстроил племена в боевые порядки?

Хвар широко расплылся в добродушной улыбке:

— Напугал грозным видом? Да? — и засмеялся. Хвар глядел на Люка с хитринкой карими, глубоко посаженными глазами. — Да ты мокрый! — Хвар снял дорогую шубу. По-отечески заботливо накинул на промокший полушубок Люка. Добавил так же грубовато, как в начале встречи: — Не простынь, как ты назвался? «Вождь всех племен»?

— Да будет тебе, Хвар. Вожди на том берегу. За заботу спасибо. Так рвался тебя увидеть, что и в реку на радостях влез. — Люк не обиделся. Он хотел получить ответ на вопрос. Пристально посмотрел в глаза Хвару. Хвар, будто что-то вспомнив, хлопнул себя ладонью по лбу.

— Люк, пойдем-ка к телеге. Есть что показать. — Хвар отвернулся от вождя. Направился к внушительных размеров телеге. Обернулся: — Ну что ты стоишь как вкопанный? Айда.

Люк покрепче обхватил полы медвежьей шубы и нагнал хозяина повозки. Хвар властно махнул рукой, и возничий с парой воинов из ближних шеренг сняли шкуры с объемного груза. Люк застыл в немом изумлении. Перед его широко раскрытыми глазами лежал камень предков с насечками. Тот самый камень, что он подновлял перед самым отъездом на пир. Задумался. О чем-то далеком взгрустнул. Опустил голову. Закрыл глаза. Что-то неслышно прошептал. Хвар следил за переменами настроения вождя. Люк повернулся к Хвару. Крепко сжал того в объятьях.

— У меня кости хрустнут, — закряхтел Хвар.

— Даже не знаю, как благодарить тебя за такой вот сюрприз! — Люк, совсем не стыдясь нахлынувших чувств, смахнул слезу. — Вся моя жизнь в этом камне. Понимаешь?

— Ну, не только твоя. И моя. И их. — Хвар качнул головой в сторону грозных молчаливых шеренг. — Вот привел их. Хотел, чтобы вожди приняли нас на войну. — Хвар помолчал. Продолжил грубовато-шутливым тоном: — А эти самые вожди нас не дождались. Выбрали промеж себя главного. И куда-то ушли, не сказавши куда!

Люк вышел из оцепенения. Приблизился к телеге. Мягко поглаживал знакомые с детства зарубки предков.

— Обида у нас, северных, Люк. Без нас ушли, — продолжал тем же тоном Хвар.

Люк жестом подозвал рыжеволосого юношу, что-то шепнул на ухо, тот вскочил на коня и отправился через лагерь к реке.

— Хвар, мы вас честно ждали двадцать дней. Хороший срок, согласись. — Люк повернулся к шеренгам. Оценивающе пробежался взглядом по амуниции. Цокнул языком. — Ты ребят распусти. У нас тут для вас два лагеря. Располагайтесь. — Люк широким жестом доброго хозяина указал на ближний и дальний лагеря за рекой.

— Добро.

Хвар вызвал старших командиров. Боевые шеренги расслабились. Смотр закончился. Командиры сотен правили походными колоннами. Армия трех северных племен разделилась на две части.

— Где тут у вас холодные купания проходят? — Хвар продолжал подсмеиваться в той же грубоватой манере. — Хочешь расскажу, как мы камень-то нашли?

Люк удивленно поднял брови.

— А и правда, Хвар, мои мальчишки закопали камень. Ты рассказ прибереги до вечера. Вождям поведаешь. Мы тебя покормим от души. Последние новости отвалим.

Два вождя направились к лошадям. Оседлав четвероногих друзей, неспешно, с беседой направились к дальней и удобной переправе через реку. Им было что обсудить. Люк с горечью пересказывал далекие события на пиру. Хвар, покачиваясь на ходу в седле, молча, насупив брови, слушал.

Глава 33. Сказ о камне

— Как только гонец к нам прибыл с печальными новостями… — Хвар вел речь медленно, внятно выговаривая слова. В огромном шатре его собрались послушать вожди племен и старшие командиры. Крепко сбитый, плечистый вождь союза трех племен, казалось, не знал, что такое дряхлая старость. Слова под стать ему — крепкие. — …Мы, северные, не стали долго крутить думу. И так понятно. Чжоу пошли войной. Однако поселения наши раскиданы, некоторые проживают отшельниками среди леса в удалении от прочего народа. Таковые еще не пришли, но обязательно придут. Ближе к победе, когда трофеи делить будем… — Хвар усмехнулся. Шутку поддержали. Вожди засмеялись.

— …Под двадцать пять тысяч обоих полов собралось дней так семнадцать тому назад. Ну и направили стопы к тебе… — Хвар с улыбкой посмотрел на Люка. — …Там почему-то намеривались застать тебя. Про переправу у болота в сборах как-то мы запамятовали. Ты уж извини. Без умысла так вышло. Столько разных чувств на людей разом навалилось. Уже по дороге к тебе к нам прибилась пара тысяч разного народа. Тоже из жунов. Вот спускаемся на юг и прибираем желающих правды от Чжоу поискать. Только на постой по ночи встанем. И гля… — Хвар провел правой рукой по бороде. Изобразил удивление на лице и куда-то вдаль указал левой вытянутой рукой, — …пара-тройка семей добровольцев из лесу с топорами вышли, покумекали да примкнули к обозам. Не просто так примкнули, а как положено, со вкусными щами, со скотиной, с инструментом полезным. А какие, вы бы знали, вкуснейшие пироги народ на войну понапек… — на этих словах собравшиеся засмеялись.

— Охочих до правды поболее примыкало к нам почему-то на юге. Оказалось, люди-то и не знали про войну. А узнавши, не желают прятаться по домам, с оружием примыкают к армии. Славные люди-то у нас, в несчастье то выяснилось. Отменные у нас люди. Так нас и приветствовали: «Свободными пришли в этот мир, свободными и покинем его». С пришлыми новый порядок приветствий завелся промеж нас — вместо «добре» — «будь свободным». Так и летает поутру. Только лови. Никто в рабство к Ю-Вану и не намеревался подаваться… — Хвар удивленно про себя подметил, как здоровяк Дугга, вождь срединных и низовых, с которым его накануне познакомил Люк, на этих словах резко отвел в сторону взгляд. — …Вот, значит, приближаемся походными колоннами к Люку, а разведчики докладывают мне: у белоголовых сожжена дочерна крепость, в поселении засели чжоусцы, конный отряд числом под тысячу. Но что самое интересное, в крепости какие-то рабы под надзором что-то копают. Я про себя так подумал: враг наших белоголовых врасплох застал, штурмом взял и в полон увел, а пленных, видать, схороненную казну отыскивать принудили… — Люк заулыбался, но Хвар поднял ладонь и хитро подмигнул: мол, подожди, еще веселее будет. Вожди, заметив перегляд Люка с Хваром, заинтересованно ждали продолжения. — …Тут нас обуяла жажда мести. Невиданное дело — подло напасть и перебить целое племя! Сообща уложили — медлить не будем, пока светло (а сумерки приближались), конными тремя отрядами отрежем им путь к отступлению и пешими атакуем. Это план такой предназначили, а вышло безобразное веселье… — Хвар так подбирал интонацию, что уже до развязки передаваемых им событий вождям стало смешно и некоторые откровенно громко хохотали.

— Тем, кто не хаживал к Люку на поклон памяти предков, скажу так: вокруг поселения густой дубовый лес. Священный, между прочим, лес. Они лес не рубят. Там такие великаны поросли. Нас там не увидать. Как только отряды конных выскочили из лесу к реке, в поселении начался дикий кошмар. Галдеж, свалка, кто к лошадям, кто за оружие, кто в крепость. В сумерках сталкиваются, валят друг друга. Вот тут и побежали в атаку пешие. И… — Хвар загадочно замолчал. — …Как вы думаете, что приключилось дальше? — Рассказчик держал паузу. — …Чжоусцы разом побросали оружие и все как есть начали молиться. Громко так, в один голос, прямо плача… — Дружный хохот пятидесяти мужчин сотряс шатер. Хвар, довольный достигнутым эффектом, продолжил, дождавшись тишины: — Знаете, кому пришлые молились? Нашей Матери-Богине. Вот оно как. Рука у нас не поднялась рубить молящихся. Повязали мы эту тысячу. Раздели их донага. И, как положено, высекли. За то, что пришли в гости без разрешения… — Хохот повторно прервал повествование Хвара.

— …Тут землекопы, которые оказались нашими купцами-жунами, по невезучести очутившимися в дальней торговле у Чжоу, кинулись к нам, ноги нам целовали: «Братцы, спасибо вам! Спасли нас». Выяснилось — тот отряд, из знатных, шел к переправе, на встречу с каким-то там генералом Сунь-Ли. Завидев брошенное поселение, принялись разыскивать сокровища. Искали, искали два дня. А отыскали, понятное разумение, нас. Жадность и сгубила их. Один из бедолаг-купцов мне так на ушко секретом и говорит: «Вождь нашел что-то важное в земле, врагу не показал, тебе укажу». Подводит меня к кострищу и раскидывает землю. А там, гляжу, камень заветный лежит. Подсобили, раскопали и на телеге с собой священный камень предков увезли…

Люк встал, откупорил мех с вином, налил в чан, разбавил водой, приправил медом, перелил в кубок. Подошел к Хвару и уважительно вручил. Отпив вино, Хвар продолжил:

— …На этом события развивались, я бы сказал, с невиданным для нас размахом. Для нас, северных, окончательно прояснилось — война началась. Война подразумевает и подвиги. А как отмечать подвиги? Тут обратил внимание на первый трофей… — Хвар улыбнулся нескольким перешептывающимся вождям. — …Трофей — это не про пленных, трофей — это с тысячу отличных доспехов, шлемов, копий, кинжалов и луков. Ну и лошади тоже. Вышел к народу. Так, мол, и так. За мужество в боях будем при честном собрании почетно награждать вот этими комплектами амуниции. Глаза разгорелись азартом, как разгадал, не на оружие, на почести. Тут такое началось! — Хвар замолчал. Вожди в задумчивости приготовились слушать.

— Маршрут мы переменили. Отправились к низовым. Граница с Чжоу у низовых-то совсем рядом. Думаю, раз враг уже дошел к белоголовым, значит у низовых праздник вовсю шумит без нас. Навестим родню. Может, и спасем кого. Разведчики далеко зашли. Обнаружился еще отряд Чжоу — по лесной дороге, не таясь, направлялся к низовым. Числом полторы-две тысячи. Но тот отряд неопытный. По прикидкам, местные, молодняк зеленый, из приграничных селений, однако шли как положено, с командирами, посотенно. Жалости к ним постановили не иметь. Положить до одного. Подрезали тот отряд. Коротким путем пошли. Слегка их и опередили. Расположились по пути в засаду. По обеим сторонам лесной дороги, той, что от низовых к срединным ведет. Достали для такого боя мечи, секиры, клевцы. Луки же и копья попрятали до лучших времен — как бы в тесноте своих же ими не побить. Появились-объявились наши долгожданные гости незваные. Охранение их быстро проскакало, и показался основной отряд. Командир, как положено, на коне, отряд же, пешие с длинными, тяжелыми копьями, не для боя тесного в лесу. Конные, с десяток, в охранение ушли. Нас, попрятавшихся по кустам, чжоуский разъезд не обнаружил. Да и не ожидали, наверное. Тут я и подал сигнал, громко так, соловьем. Чжоусцы нас в демоны леса разрисовали от страха. Ах да, забыл совсем сказать… — Хвар хлопнул себя ладонью по лбу. — Личики-то свои мы покрасили в черное, чтобы нас не заприметили среди кустов. Орали матом на нас гости: «Демоны! Демоны!» Ну а мы что? Демоны, да и демоны. Давай их молотить-примолачивать топорами. Они — обороняться. Но с длинными копьями в тесноте особо-то не провернешься. За миг покончили с гостями. Вот, значит, стою после побоища и думаю про себя: два отряда Чжоу уже порешили. А сколько этих-то отрядов еще бродит по нашей земле? Повременим-ка до переправы, там, поди, и без нас народу хватает. Половим-ка, думаю, гостей. Дорогу хорошенько прибрали. Кровь землей почистили. Трупы попрятали. Даже переломанные кусты и смятую траву пересадили. Копья трофейные в обоз, до случая, на равнине сложили.

Ждем. День, второй проходит. Мне женский отряд разведчиков весть приносит: третий по счету отряд по дороге бредет. Состав такой же — две тысячи, не более. Думку справили, что делать дальше. Бабье наше золотое и говорит на совете: ну зачем повторяться? На том же месте биться? Богам не понравится. Да и лесу от крови надо передохнуть. — Хвар обвел пристальным взглядом присутствующих. — Есть кто из низовых?

Поднял руку Дугга. Хвар ему и адресовал вопрос:

— Знаешь, по дороге поляна такая круглая с ручьем у камня? Травы там душистые? — Дугга в ответ закивал. — Почему-то с виду зачислилось то место в святое. А оно и есть святое? Тогда правильно определили. Разведчицы и говорят: «Мы их первыми разыскали, и теперь отряд врага — наша законная добыча». Дамочки, пока мы шли, в дороге долгой сбились в крепкий отряд в две тысячи рубак да стрелков. Предложило бабье заманить личной красотой ненаглядной врагов на ту поляну, окружить и отлупить как следует… — Дружный хохот вновь сотряс шатер. Хвар выждал тишины и продолжил, улыбаясь:

— Честно скажу, я возражал. Серьезно возражал. Но совет племен в единодушии выдал женщинам добро. В отряде воительниц строгий порядок. Какие-то отъявленные сорвиголовы лихо верховодят, сотни им подчиняются беспрекословно. Командир дисциплину в лоске держит. Тетки наши поделили отряд на четыре неравные части. Дерзкая часть, с сотню, нарядилась в жриц. За одеждами попрятали клевцы. Три других, на лошадях, личики в красное выкрасили и окружили поляну. Мужики, сурово так, рядком стали, несмотря на их бабские несогласные протесты. Чжоусцы клюнули на приманку. Да и как не клюнуть? Вы вот представьте… — Хвар подхватил вождя из дальнего, примыкающего к пустыни, племени. Встал рядом с ним. — …Едешь, едешь себе по лесу и видишь, как на поляне жрицы при нарядах, в золоте, жертвы в честь урожая приносят. Молятся, песни благодарственные Богам поют. Как тут к ним не присоединиться?

В который раз за повествование слова рассказчика прервал дружный хохот. Вождь пустынных, выбранный в соучастники представления, с силой обнял Хвара.

— …И они присоединились. Из лесу выскочили, без оружия бегут, на приманку. Что-то там угукают-улюкают на бегу. Слюну на угощение пустили по простоте своей. Поляна та огромная — от края до края на три полета стрелы. Первый девичий отряд копьями в спину ударил тем, кто еще в лесу к поляне спешил. Два других отряда, в галопе, метко стрелы пускали. Жрицы на лугу выстроились в шеренги по три ряда в глубину. Ждут встречи. Добежало до них, прямо скажу, немного, сотни под две, и пораненных. Наши девчата порубили атакующих там же. На наших глазах, без потерь управились. Даже раненых нет. В награду за такую храбрость выдали женскому отряду трофеи. Так что, как увидите какую из наших дам, щеголяющую в знатных доспехах, знайте, из того самого отряда. Ватага женская оставила пленному жрецу культа Солнца жизнь. Выпустили только его одного, чтобы поведал в Чжоу о потерянном отряде. Он нас на том поле и назвал впервые «красные Ди». И уехал отговаривать желающих повоевать с жунами. Далее, уже без приключений, достигли переправы. Отыскались следы лагеря. Ваш связной указал нам дальнейший маршрут. Вот такие у северных похождения. Вам судить нас за опоздание…

На этих словах Люк встал. Подошел к двум мужчинам. Обратился к Хвару:

— Сколь, говоришь, врагов остановили? Пять тысяч?

— Четыре и слегка за половину, — Хвар без улыбки, уже строго отвечал Люку. — Доказательства моих слов уложены в обозе. Врагам отрубили головы и правые руки. Головы и руки привезли с собой. Тысяча знатных живыми прибыли с нами в цепях. И тоже в обозе.

— Хвар, нет сомнений в твоей правдивости. Судить тебя не будем. Хочу поблагодарить. Отдельно за камень. Отдельно за бои. Обида за то, что не пришел к переправе, была. Но если бы не ты, то сражение у переправы закончилось бы совсем по-другому, и я здесь не стоял бы…

За теплыми стенами шатра обмен продолжался. В ночи перевозка содержимого арсенала закончилась. Первая тысяча пленных горожан с последними телегами покинула лагерь. Арсенал жунов пополнился тысячей комплектов амуниции. Город получил павших и живых. Лишь одна река осталась недовольной. Плотина заставляла ее гнуть течение. Злые воды топили город. Баррикада не могла сдержать упрямого мутного потока — просела и рухнула к вечеру. Ночью горожанам пришлось возводить плотину. По колено в холодной воде, жители города Вэнь, кляня врага и войну, камнем свалившуюся на их головы, строили в пустых воротах из бревен и камней новое заграждение реке. К утру им наконец-то удалось приостановить потоп. Но бедам осажденных не видно было конца. Крайняя башня первого кольца крепостных стен, набрав обильно в себя воды, начала крениться. Башня запирала угол крепостных стен. Если быстро не вернуть реку в русло, то первое защитное кольцо обрушится. Поутру вывоз арсенала возобновился на десяти телегах — горожане спешили с выкупом. Страх скорого обрушения стен задавил гордыню. К вечеру еще пять тысяч комплектов амуниции досталось жунам. На совете вождей оружие поровну поделили среди племен. В ночи отправили вторую тысячу пленных.

— Вождь, извини, что посреди ночи к тебе… — в шатер Люка просунулась взлохмаченная голова Дугги. На стуле у очага, веселя костер поленьями, сидел в раздумьях хозяин.

— Дугга, входи, тепло выдуешь, — быстро отозвался Люк.

— Пойдем, ты обязан это видеть. — И Дугга почти насильно вывел Люка на холод.

— Вот не спится же тебе… — добродушно и заинтересованно ответил Люк. Он накинул на плечи полушубок. Возле охраны шатра его ожидала колесница и десяток конных всадников. За возничего встал Дугга. Колесница с сопровождением быстро, почти бесшумно растворилась в ночи. Дугга направил лошадей вокруг крепостных стен к дальней накренившейся башне. Костры дозорных на крепостных стенах безошибочно указывали путь.

— Вглядись вот в эту угловую башню. — Дугга указывал на заметно покосившееся защитное сооружение в три обхвата. Массивная башня выложена плотно подогнанными тесанными серыми камнями, как и вся крепость Вэнь. Наверху крытый дощатый деревянный сруб квадратом, с вытянутыми узкими бойницами. Дерево сруба серовато-черное от времени. Замыслом строителя городских стен важная угловая башня угрожала врагу, рискнувшему идти на штурм против течения реки и с дальних подступов к наземным стенам. Хороший обзор открывался из угловой башни. Теперь же вода из реки залила обширный пруд вокруг башни и подтапливала нижние этажи.

— Вижу, Дугга. Далековато как-то ее вынесли от контура стен. Видно, хотели обстреливать сплав по реке. И стоит башня фундаментом не на камне. На мягкой земле, так? — Люк понял смысл ночной вылазки.

— Так. Через пару дней башня даст усадку. Возможно, рухнет. — Дугга говорил шепотом.

— Предлагаешь штурмовать город через эту башню? — Люк повернул лицо к собеседнику.

— Нет. Первое-то кольцо мы прорвем. Спору нет. А вот второе уже не сможем. Будут большие потери, впереди главное сражение с Ю-Ваном. Не стоит рисковать всей армией ради города. — Дугга продумал до деталей разговор с вождем.

— Тогда что? — Люк приглаживал рукой бородку.

— Люк, появился повод для новой сделки. Горожане, ты говорил, известили, что у них десять тысяч комплектов. Завтра выдадут остаток. Предлагаю дождаться обрушения башни и стребовать с города весь металл, что есть у них. И через пару дней уйдем. Как мой план? — теперь Дугга пристально смотрел на Люка.

— Ты точно был кузнецом? — Люк улыбался. Хлопнул ладонью по плечу товарища. — Мне кажется, ты прирожденный купец.

Собеседник, усмехнувшись в меховой ворот волчьего полушубка, разделил дружескую шутку. План Дугги принят. Колесница и сопровождение вернулись в полевой лагерь племен. Осада города Вэнь стала «выгодным купеческим предприятием», как ее прозвал Люк.

Глава 34. Башня

К концу наступившего дня горожане рассчитались за храмы и пленных. Сразу три тысячи освобожденных счастливой толпой устремились к воротам города Вэнь. Люк потребовал через пленных старейшину на разговор в лагерь, что напротив нового города. Безопасность послу гарантировал именем Богов. Воины разожгли на месте встречи огромный костер. Вожди племен стали рядом с Люком. Осень порадовала необычно теплым днем. Даже наступивший вечер оказался как-то особенно, по-летнему радостным.

Из ворот, распихивая правой рукой шумные толпы освобожденных, вышел муж в преклонных годах. Медленно, торжественно, с достоинством направился к костру. Шел один, без сопровождающих, не спеша. Дорогая шапка из песца, серые, из шерсти, плотные, по сезону одежды. Длинное платье, поверх накидка до пояса. Муж шел, опираясь на длинный посох. Приблизившись к костру, став в десятке шагов от него, мужчина поднял правую ладонь и представился:

— Вэй, городской старшина. — Узкое, худое, словно обтянутое тонкой кожей лицо мужа не выражало никаких эмоций. Ни страха, ни робости пред многочисленным врагом. Узкие карие глаза смотрели выжидающе на вождей. Люк сделал шаг к костру.

— Люк, верховный вождь жунов в войне. — Вождь племен оценил непоказную смелость городского старшины.

— Готов выслушать вождя вождей жунов. — Старшина поднял и быстро опустил посох власти.

Люк выждал паузу и твердым голосом громко огласил требования племен:

— Жуны выполнили соглашение. Пленные, мертвые переданы городу Вэнь. Храмы Богов Чжоу не преданы поруганию. Жрецы храмов допущены к службе Богам Чжоу. — Люк замолчал. Он пристально смотрел в непроницаемое лицо старшины города Вэнь.

— Город Вэнь благодарен племенам жунов за честно выполненные соглашения. — Вэй гордо поднял голову.

Люк медленно провел ладонью по бородке.

— Пришло время нового соглашения. Дальняя башня разрушается рекой. Мы готовы к штурму города Вэнь… — Люк заметил, как непроницаемое лицо собеседника дрогнуло при слове «башня». — …Как только она падет, жуны пойдут на приступ достопочтенного города. — Вождь племен замолчал. Люк оценивал эффект от сказанных слов. Похоже, что старшина, получив неожиданный удар, овладел собой. Лицо его снова стало непроницаемым.

— В чем состоит ваше новое соглашение? — громко и все так же без эмоций спросил старшина.

— Мы отступимся от штурма города в обмен на металл. Нам нужен оружейный металл. Весь, что есть у города. Бронза, железо и медь. Золото оставьте себе.

Люк замолчал. Переговорщик от западной столицы Чжоу тоже молчал. Пауза сильно затянулась. Только обиженная людьми река не стала скрывать накопившейся досады. В тишине раздался скрипучий звук. Дальняя башня подалась вперед. Крепления опор квадрата наверху башни лопнули. Коробка дощатой части съехала в воду. Закачалась на воде лодкой и развалилась на доски. Камни кладки неудержимо покидали стены. Плюхались звонко в пруд. За первыми камнями последовали большие куски кладки. И наконец почти вся левая половина округлой защитницы стен разом упала со страшным грохотом в пруд у подножия. Не давая городу спасительного времени на раздумья, башня обрушилась. Столб взметнувшейся воды виден даже от костра. Люк улыбнулся, нарушив этикет переговоров. Старшина города не мог смотреть на очередной ужас, посетивший город Вэнь. Крики радости, охватившие лагерь жунов, широкие улыбки вождей врага заставили закрыть глаза и склонить гордую голову. Вэй высоко поднял посох, давая понять, что понял требования, и с достоинством удался. Ворота города медленно отворились, впуская старейшину.

По команде Люка так долго молчавшие длинные трубы и заснувшие барабаны пробудились. С хрипом трубы подняли злой мотив к атаке. Барабаны, низко ухая, весело поддержали преданных друзей. Лагерь жунов пробудился от вечерней дремы. Не менее двадцати тысяч воинов походными колоннами в сумерках огибали стены города. Жуны устремились к пролому в крепостной стене. Передние сотни несли над головами вязанные из бревен плоты. Тысяча знатных пленных из обоза Хвара, гремя цепями, под плетками возобновила стройку плотины. Река с ненавистью забирала все новые и новые части разрушенных древних стен.

В сумерках походные колонны перестраивались в боевые. Позади растянутыми цепями занимали места пращники и лучники. Барабаны и трубы пели песнь Богу Войны. Мрачный гимн-молитва, в насмешку над осажденными, сменялся звенящими развеселыми свадебными мотивами. Город Вэнь получил новую порцию смертельных угроз. Башня разрушилась до основания. Прилегающие к ней крепостные стены тоже не устояли. Проем, ведущий в город, получился огромным. Река без жалости мстила горожанам. Штурмовые плоты жунов спущены на воду. Двадцать плотов приготовились к недальнему путешествию вглубь города. Под мрачную молитву Богу Войны Вэнь дрогнул. Глашатай со стен прокричал: «Город Вэнь принимает требования жунов!» Трубы и барабаны разом смолкли. Плоты покинули пруд у разрушенной башни. Строительство плотины прервалось. Штурмовые отряды отошли на несколько десятков шагов от кромки воды.

Спустя недолгое время из открывшихся ворот города медленно выехала трехосная телега, запряженная шестеркой лошадей. Тяжко груженая, с жалобным скрипом телега везла по ночи непонятный груз к костру, у которого собрались вожди. Люк взглянул на Дуггу. Перехватив этот взгляд, вождь срединных и низовых оседлал коня и встретил повозку. Радостный крик вождя огласил поле перед лагерем. Дугга вернулся, держа в руках вытянутые и округлые в поперечнике бруски бронзы.

— Люк, мы выиграем войну! Это отличный металл. Это наше оружие! — Дугга светился от радости. Таким счастливым предводителя срединных и низовых никто из вождей не видел. Да и знакомые из прежней жизни кузнеца не признали во всегда сдержанном муже того прыгающего в танце победы гигантского подростка с двумя тяжелыми брусками оружейного металла.

Люк и вожди племен переглянулись. Хвар без всякого намека на шутку произнес:

— Теперь точно переломим войну.

Уже много лет спустя Люк частенько говаривал, что именно неожиданное падение крепостной башни города Вэнь и стало переломным моментом в войне. Простые воины жунов, глядя на рушащиеся стены твердыни Чжоу, твердо уверовали, что всесильные Боги наконец-то услышали их молитвы и подали жунам знак. Событие незначительное, до крайности малое в жестокой войне, меж тем обрело в глазах простых людей громадное значение. Перед уходом армии чуть ли не каждый жун счел своим долгом хоть издали взглянуть на рухнувшую башню и возблагодарить Богов. Вожди, видя такое массовое паломничество, не остались в стороне и перед руинами башни принесли жертвы Богам-покровителям.

Возобновилось перемирие. Телега за ночь двенадцать раз обернулась, привозя драгоценный военный груз в лагерь к яркому костру. В последнюю ходку груз вконец уставших лошадей составили мирные предметы: жертвенники, котлы, зеркала, лом старых вещей. Победный звук труб вознесся над лагерями жунов. Поутру походные шатры сворачивались. Племена радостно покидали два лагеря. Огромная армия жунов отправилась от города Вэнь к святилищу Солнца. Прощальным даром щедрому городу союзные племена северных поднесли отрубленные головы воинов поверженных отрядов империи Чжоу. Хвар лично командовал пленными в цепях. С надменным видом, подбоченясь, указывал пленным, как выкладывать мрачное подношение. На каменном острове, что служил надежной опорой для моста, ровными рядами устрашали горожан пять тысяч мертвых голов и рук.

— Люк, мы такие клевцы выкуем. Такие копья выйдут. — Дугга не мог совладать с собой. Кузнец сменил вождя. — В наших рядах столько мастеров. В тысячу рук ладить оружие будем! Боги удивятся, увидев столько славных ребят за трудами.

Люк в ответ крепко обнял-сжал плечо Дугги. Единство племен жунов общим праздником накрыло походные колонны: северные, пустынные, белоголовые, лесные, срединные и низовые пели походные песни. Позабытое чувство, схороненное в стародавних насечках камня, воскресло. Люк пил счастливый воздух народного единения. Казался пьяным от нахлынувших чувств. Блаженными глазами оглядывал такие разные походные колонны. Война сомкнула племена.

— Дугга, мы уже выковали дружбу. Вот, окинь взглядом. Это же счастье, Дугга! Мы едины. Дугга, мы снова один народ! — Люк прищурил глаза, широко улыбался. — Эх, отец, мой любимый отец, где бы ты ни был, приди хоть призраком, хоть тенью — обозри! Вот то, о чем ты мечтал! — Люк воздел в благодарности руки к небу.

Глава 35. Разговор с агреппеями

За полтора месяца до падения угловой башни Вэнь. Северное побережье великого озера

— Давно хотела узнать вас ближе. — Танаис слегка покачивалась в седле. — Наши племена находят народ агреппеев святым. Хочу понять, почему?

Собеседник Танаис, низкого роста мужчина с непокрытой лысой головой, в простых одеждах: штанах из грубо скроенных бараньих шкур и сероватой груботканой рубахе, задней половиной почти до колен, следовал верхом на приземистой светло-буланой лошади, слегка отставая. На прямой вопрос, обращенный к нему, муж не спешил отвечать. Напротив, заслышав первые слова, обращенные к нему, плотно сжал губы, многочисленными складками раздумий покрылся его лоб. Невежливость молчуна ошеломила Танаис. Она натянула поводья и резко остановила коня, медленно подняла гордую голову. Мужчина не стал равняться со жрицей, на том же удалении, что и следовал ранее, резко осадил лошадь. Походные колонны конных, вооруженных копьями, проследовали мимо двух остановившихся путников. Спутница Танаис, преданная подруга Тайгета, оглянулась назад и, увидев, что два всадника остановились, развернула жеребца и рысью устремилась к подруге. Уже на полпути к Танаис вынула из-за широкого мужского ремня клевец. Сравнявшись с Танаис, осадила жеребца, попыталась поймать взгляд подруги. Походная колонна прекратила движение. Воины молча обернулись к двум девушкам. Обнаженный клевец — явный сигнал тревоги. Руки мужчин привычным ходом потянулись к оружию. Сидящая спиной к непочтительному мужу Танаис и не думала оборачиваться лицом к молчуну. Молчун прервал затянувшуюся паузу, почтительно изрек:

— Великий вождь двух племен, у нас плата только за короткий маршрут. О беседах договор не заключали. И если вождю так угодны серьезные разговоры, агреппеи поговорят. За честную плату. Обид вождю агреппеи не хотят наносить. — Лысоватый муж, ища мира, опустил голову. Твердо произносимые слова обращены скорее к степи, чем к жрице на гнедом коне.

Танаис не повернулась лицом к собеседнику. Надменным тоном обронила холодные слова в степь:

— Какую плату запрашиваешь за «серьезные» разговоры?

Муж на приземистой лошади на этот раз не стал тянуть с ответом:

— Вернуться живыми. Жизнь для проводников-агреппеев, из тех, что ведут племена.

Танаис улыбнулась. Подняла раскрытую правую руку. Соглашение принято. Походные колонны медленно сдвинулись с места и продолжили путь. Тайгета неторопливо вложила клевец за пояс, но осталась в напряженном тревожном ожидании.

— На взгляд подъешь? Буду видеть глаза, — слова, сказанные уже мягким тоном, — всего лишь ясный приказ в приятной обертке. Муж на светло-буланой лошади рысью урезал промежуток до жрицы. Тайгета заняла караульную позицию позади собеседников. Вот только правая рука подруги почему-то нежно поглаживала отполированный бронзовый клевец. Трое путников одной группой продолжили путь. Зоркие глаза из походных колонн внимательно следили за настроением трех странников.

— Великий вождь… — почтительно произнес муж, — дозволь не принять живописания нашего племени. Мы не «святые».

Танаис сдержанно улыбнулась. Улыбка вышла надменной на каменном лице.

— Поняла это. Торг ведешь не хуже купца.

Муж то ли не понял шутки, то ли действительно всерьез опасался за жизнь, но по каким-то причинам промолчал. Чтобы молчание не сочли за оскорбление, как приключилось, по неловкости, в первый раз, агреппей-проводник громко откашлялся.

— В чем установления твоего народа? — Танаис посмотрела на собеседника. Но конь под жрицей выше лошади мужа — взгляд получился сверху вниз.

— Живем в простоте. Живем без оружия. Радостью живем, наслаждаясь кочевой свободой. — Муж просиял без улыбки. Обветренное лицо расправилось, морщинки исчезли. Легким, как ветер, голосом продолжил: — Обид не копим. Зла не сеем. Богатств не держим. Золота у нас нет. Дом нам — степь да лес. Стада кормят. Приумножаем скотину, да ровно настолько, насколько нужно для скромной жизни. Шатры вокруг дерева ставим. Людям надежными проводниками да толмачами служим за оплату справедливую. — Агреппей глядел прямо перед собой, так, словно боялся увидеть глаза собеседницы.

— А как зовут ваших Богов? — по тону Танаис стало понятно, что именно этот вопрос интересовал ее.

— Так же, как и ваших. Боги у нас едины, — проводник говорил уверенно.

— Вот как! И в каких таких Богах мы с вами едины?

Проводник не молчал. Вздохнул-выдохнул с печалью, и эти звуки получились продолжением разговора. Муж принял крайне задумчивый вид. Обдумав недолго ответ, твердым голосом начал нараспев:

Тает снег — тает жизнь,

И водой убегает молодость сил,

Те, кто дорог, — ушли в мир теней,

Попрощавшись со мной навсегда.

Черным пеплом укрыто сердце мое.

Те, кто дорог, — ушли в мир теней.

Открываю глаза, вновь остался один,

Ни семьи, ни друзей нет вокруг.

В одиноком пути Мать-Богиня со мной,

Под холодными звездами, обмерзая в ночи,

На горячих камнях, задыхаясь в степи,

Добротой Мать-Богини всесильной живу.

Не ропщу на судьбу и не жалкую жалость,

В утешениях людских я ищу,

Благодарен за щедрость, Богиня моя,

Жизнь дала, жизнь забрала, на все воля твоя!

Танаис прикрыла глаза. Грустный голос агреппея звучал в унисон смыслу степной песни. Жрица достала из-за пояса клевец. В левую руку переложила оружие, правой расстегнула пряжку. Сняла и протянула пояс проводнику.

— Песня песней. Но так ли верно понимаешь ты наших Богов? И что же ты видишь на пряжке?

Муж поравнялся с жрицей, почтительно наклонив голову, и обеими руками принял пояс. Мягкий, темно-коричневый, из телячьей кожи, он хранил теплоту тела хозяйки. Проводник принялся разгадывать драгоценную загадку. Пояс средней ширины, в два пальца, между узким женским и широким мужским, обшит отлитыми из золота фигурками зверей. Звери, при внимательном рассмотрении, оказались бегущими оленями с раскидистыми, как ветви деревьев, рогами. Агреппей правой рукой пересчитал фигурки, распрямил пояс и еще раз осмотрел, держа в вытянутых руках. Муж любовался поясом. На свету, под лучами солнца, золотые олени переливались, их стремительный бег по поясу казался символом бесконечного движения. Цокнув языком от увиденного, агреппей так же без слов близко поднес к глазам пряжку ремня. И тут собеседник жрицы принял серьезный, даже строгий, вид. Указательным пальцем нежно провел по каждому изгибу, по каждой детали пряжки. Поднял уже только пряжку к летним лучам солнца. Удивленно ахнул.

Под солнцем ярко играли рубиновыми искрами золотые фигурки лошади и хищного зверя, очень напоминающего снежного барса. Два маленьких ярких рубина — глаза лошади и зверя. Хищник набросился на лошадь, притянул ее за шею к земле и безжалостно терзал. Две фигурки наполнены страстью смертельной борьбы. И камни, переливаясь в лучах, казались то глазами, то кровью жертвы. Агреппей громко заахал и закачал головой от восторга, как ребенок. Словно устыдившись чувств, которые не мог скрыть, густо покраснел, опустил голову и торжественно передал двумя руками пояс владелице.

Танаис осталась довольна произведенным впечатлением. Муж провел ладонью по обветренному, загорелому дочерна лицу. Провел так, словно лицо облепили мухи. Раскрыл черную дорожную сумку, достал резную раскрашенную деревянную фигурку птицы. Птица с хохолком расправила крылья и открыла клюв. Агреппей протянул фигурку Танаис. Жрица взяла ее. Держала за крылья, вертела в руках, рассматривала. В мягком дереве мастер прорезал каждое перо, точно до детали повторив в размерах и сложении степного жаворонка. Глядя куда-то в степь, проводник решился ответить на непростой вопрос:

— Вижу на поясе установление Богов. Мать-Богиня учит нас, людей, канонам жизни. Наш предок, святой олень, ее же, Матери-Богини, символ. Двадцать четыре золотых оленя на поясе — священное число. На пряжке легенды. Знаю три из них. А смысл их… — Проводник-агреппей задумался, подбирая слова. Танаис улыбалась. Смотрела пристально на собеседника. — …Смысл легенд на пряжке — человек должен создавать и разрушать. Рождать и убивать… — На этих словах жрица захлопала с силой в ладоши. Хлопки звучали как щелчки плетки. Агреппей опустил голову. Дождавшись тишины, продолжил: — Мать-Богиня знает и милость, но знает и смерть. Вот и человек не может быть только милостивым. Тот зверь, то ли барс, то ли леопард, — другая сторона божественной натуры. Мать-Богиня требует от нас и… — проводник замолчал, поднял к небу лицо, глаза его были закрыты.

Резная птичка из рук девушки перекочевала в дорожную, богато расшитую кожаной цветной аппликацией суму. Танаис вынула из-за пояса клевец. Отполированное железо с золотым узором острым клювом почему-то хищно посматривало в сторону агреппея. Словно зная, что в разговоре появился третий собеседник, муж продолжил беседу и с ним:

— …Оберегать, бороться и умирать во имя племени. Война — второе лицо Матери-Богини.

— Ну вот ты и сказал, что хотела услышать. И теперь позволь узнать, как Мать-Богиня относится к племени агреппеев? К тем самым, что не имеют оружия? К тем самым, что только рождают?

Тайгета за спиной засмеялась. Засмеялись и воины в походных колоннах. Проводник молчал. Когда смех прекратился, муж ответил:

— Я вождь агреппеев… — при этих словах брови Танаис, и не только ее, удивленно поднялись, — …и как вождь племен хочу заявить, что наши миролюбивые племена готовы принять участие в войне с империей Чжоу…

Клевец в руках жрицы провернулся клювом против оси. Собеседник впервые за спор посмотрел прямо в глаза Танаис. Раскосые глаза под белесыми ресницами проницательно изучали удивленное лицо жрицы. Паутинка частых морщинок густо разбежалась по углам глаз.

— Как имя достойного вождя? — спросила изумленная жрица.

— Ишум.

Танаис остановила лошадь. Ишум и Тайгета последовали ее примеру. Танаис заложила за пояс железный клевец, спешилась. Походные колонны племен замерли. Ишум спешился и повернулся к Таис. Лицо жрицы в течение странной беседы, менявшееся от каменного до надменного, теперь выражало дружбу.

— Дозволь спросить, вождь Ишум? Как, а самое главное, чем будут воевать на нашей стороне племена агреппев? — Танаис вытянула обе руки для приветствия. Ишум молча подошел, без деликатностей, с силой сжал протянутые руки.

— Мы будем воевать тем, чем лучше умеем. Знанием троп. Скрытые дороги заговорят.

За весь путь Ишум не улыбнулся, но теперь сиял, как летний день. Собеседница, не разжимая стиснутых девичьих рук, хитро улыбнулась и так же хитро спросила:

— А вдруг в горах нас враг обложит? Тогда как?

— Тогда и повоюем… — Ишум еще шире растянул улыбку.

— «Святые» агреппеи готовы взяться за оружие? — Танаис огляделась вокруг. Конные воины в походных колоннах шепотом пересказывали беседу вождей. И финал беседы, похоже, удивлял их не меньше, чем жрицу. — А сколько, вождь, найдется желающих примкнуть к нам? — Жрица серьезным тоном перешла к делу.

— Все мужчины. Пять тысяч наберем к походу. Прости, но женщины у нас не управляются с оружием, — в ответ на вопросительный взгляд поправился: — Луком со стрелами, то есть.

— Замечательный ты собеседник, вождь Ишум, — уже на коне продолжила беседу Танаис.

— Спасибо за добрые слова. Вождь, и ты тоже непредсказуема. Скажи, достопочтенный вождь, что ты хотела с клевцом сотворить? — Ишум прямо и твердо глядел в глаза Танаис. Жрица извлекла праздничным, размашистым жестом из-за пояса клевец.

— Ты, Ишум, про него говоришь? — с улыбкой явила острый железный клюв. Вождь агреппеев кивнул. — Тебе подарить намеревалась. Чтоб верный путь на Чжоу указал. Ну и… — Танаис хитро прищурила глаза, — …вдруг в бою сгодится. — Резким боевым оборотом провернула в ладони резной обух: теперь на Ишума была направлена переплетенная кожей рукоять.

Танаис протянула клевец вождю агреппеев. Вождь миролюбивого племени обменялся долгим, многозначительным взглядом с дарительницей. И… взял оружие. Сначала удивленный вздох пролетел в оба конца растянувшихся походных колонн племен, затем гул вперемежку с хлопками в ладоши накрыл двух собеседников. Невероятное событие свершилось на глазах воинов. На войну с империей Чжоу отправилось племя отшельников агреппеев.

— Жаворонка не отдашь? — Ишум с просьбой во взгляде посмотрел на дорожную суму Танаис.

— Тотем твоих племен? — Танаис улыбнулась.

— Да. Наш прародитель, покровитель и мой личный оберег. — Вождь агреппеев продолжал сиять. Сжимал не по-боевому, а как мотыгу, клювом вниз, подаренный клевец. Танаис поправила оружие в его руках. Клюв хищно поднялся вверх, правая рука Ишума заняла место над левой. Левая же перехватила конец обуха.

— Нет… — Танаис твердо посмотрела в глаза вождю, — не отдам оберег твоего племени. Покровитель агреппеев теперь мой.

Глава 36. Схватка племен

За пять дней до разговора с вождем агреппеев

— Ты и вправду сдержал слово. День в день привел. — Танаис протянула оговоренную плату взлохмаченному проводнику-агреппею. Конская сбруя тонкой ювелирной работы по бронзе — перешла к новому хозяину.

Перед Танаис у подножия холма сошлись два племени. Те, что справа, — сплошь рыжеволосые, с заплетенными длинными косами, рослые, кожей белые, голые по пояс, большей частью с копьями. Слева — не уступающие правым в росте, со светлыми короткими волосами, в простых одеждах из шкур, с топорами и короткими мечами. Два племени равным числом бойцов сошлись у холма в гневной решимости приступить к сражению. Племена не приняли строгих боевых порядков. Их положение перед сражением сходствовало скорее с двумя плотными грозовыми тучами. С десяток тысяч разного возраста мужчин и женщин разминали тела перед кровавой работой. Направленное друг на друга обнаженное оружие, окрашенные по-боевому лица и короткая дистанция всего в два десятка шагов — не оставляли шанса на мирный исход.

Танаис легко вскочила в седло. Повернувшись к подруге Тайгете и к семи проводникам-агреппеям, коротко скомандовала:

— Дожидайтесь меня здесь. — И быстрой рысью спустилась с холма к двум разъяренным облакам.

Меж тем два облака выпустили из глубин двух мужчин. Рыжеволосый держал обеими руками тяжелый топор на длинном обухе. Светловолосый же в каждой руке сжимал по клевцу. Из защитной амуниции на воинах не оказалось ничего: ни шлемов, ни доспехов, ни щитов. К появлению жрицы в красных одеждах на гнедом коне воины сблизились, встав в двух шагах друг напротив друга. Завидев богатые с золотом красные одежды, воины молча повернулись злыми лицами к нежданной гостье. Гостья спешилась. Конь ее недовольно фыркнул.

И… Танаис начала снимать жреческое облачение. Конь повернул голову к наезднице и преданно посмотрел на нее, снова фыркнул, на что-то возражая, мотнул два раза головой. К ногам коня легли сначала высокий красный головной убор с золотой фигуркой оленя, пояс с массивной пряжкой из золота, затем в траву опустилось красное полупальто-накидка из шерсти, густо расшитое мелкими золотыми фигурками оленей, показалась белая в узорах рубаха с длинными рукавами, но и она последней легла поверх сложенных одежд. Теперь на жрице лишь кожаные темно-коричневые дорожные штаны с нашитой лампасами широкой лентой, вытканной красным узором, и короткие повязанные у щиколоток полусапожки в тон штанов. Одежды, покинувшие тело хозяйки, больше не скрывали главного: знаки рода вождей, жрецов культа Матери-Богини татуировками украшали плечи, руки — до самых кончиков пальцев, татуировки вились по бокам, покрывали область ребер. Олени стремительно бежали, прыгали и причудливо извивались на юном теле. Такие рисунки никто не мог просто так заполучить. Эти наколотые изыски на теле можно лишь заслужить. Воины обоих племен, заприметив ритуальные узоры на девичьем теле, громко поприветствовали кличем «У-у-у-у!» третьего участника поединка.

Танаис подошла к коню и вынула привычным движением два железных клевца. Потрогала рукой влажную в утренней росе высокую, почти до колен, траву. Полуголая, с клевцами, заняла позицию на расстоянии двух десятков шагов до сошедшихся в поединке. Начала готовиться, разминая кисти рук. Вращала попеременно обеими руками клевцы. Намерения жрицы присоединиться к поединку стали ясны, как погожий летний день. Светловолосый воин опустил руки с клевцами. Усмехнулся в бороду недобро, что-то шепотом сказал. Ему совсем не нравилась затея драться летним утром со жрицей. Рыжеволосый, уперев в землю заостренный, обжатый бронзой обух топора, закусил свою длинную косу. Замер в ожидании. Попеременно перекидывал настороженный взгляд то на одного противника, то на другого. Три воина с оружием высились в углах растянутого треугольника между враждебно настроенными племенами. То, что произошло дальше, ошеломило всех. Громким вздохом изумления зрители подняли с травы стайку любопытствующих людскими делами воробьев. Танаис стремительно перешла с места на бег.

Не добежав пяти шагов, жрица, скрестив руки с клевцами на груди, внезапно ловким приемом сходу оказалась на спине. Разбег перешел в скоростное скольжение под легким уклоном основания холма, вниз по мокрой, умятой ногами воинов траве. Клевцы острыми клювами нацелились на племена. Неожиданный маневр атакующей запоздало замечен воинами. Рыжеволосый успел лишь перехватить обух топора. Светловолосый инстинктивно поднял к лицу клевцы. И… жрица оказалась между воинами. Руки одновременно распрямились, продолжили с силой размах от груди. Клевцы ударили по щиколоткам воинов. Пробили сапоги, вонзились в мышцы, раздробили кости и застряли в ногах. Увлекаемые скользящей по траве жрицей, два раненых бойца рухнули подкошенными на примятую траву. Танаис отпустила клевцы. Притормозила скольжение, переворотом через правый бок оказалась на груди, быстро поднялась с травы. Теперь в ее правой руке сиял отполированным блеском бронзовый кинжал. Светловолосый, лежа в траве, громко стонал. Приподнявшись на левой руке, отправил неуклюжим броском клевец в сторону идущей Танаис. Оружие, вращаясь, пролетело мимо, упало в траву. Жрица отступила на шаг назад, не сводя глаз с раненых, и мгновенно подняла клевец. Теперь в левой руке Танаис сжимала кинжал, а в правой чужой клевец.

Пригнувшись, словно рысь на охоте, Танаис устремилась к метнувшему боевой топор. Светловолосый не рискнул бросить второй. Боец поднялся на колено и приготовился к решительной обороне. Подвижность раненого и девушки уже не равны. Кровь из перебитой ноги убегала ручейком в землю. Танаис, резко сменив направление, зашла с правого бока. Воин получил удар своим же клевцом в плечо и выронил оружие. Следующим, таким же быстрым, разящим движением клевец без жалости перебил шейную артерию. То был смертельный удар. Полилась густая кровь. Светловолосый сжал руками шею и рухнул наземь. Жрица оставила умирающего и обернулась ко второму, рыжеволосому, воину. Рыжий встал. Опираясь на обух топора, запрыгал к товарищам. Но кинжал впился в широкую спину воина. Глубоко вошел в тело между левой лопаткой и ребрами. С громким стоном рыжеволосый воин повалился лицом в смятую траву. Его противница ударом правой ноги откинула топор-костыль. Сильным ударом клевца сверху вниз Танаис размозжила голову умирающего. Рыжие волосы обагрились кровью. За короткий миг полунагая девушка упокоила двух рослых мужчин. Ее победный клич «У-у-у-у!» гордо разнесся над притихшими племенами. Но боевой замысел жрицы поединком не закончился.

Внешне спокойная Танаис, вынув кинжал, перевернула тело рыжеволосого воина. Удивленные, широко раскрытые карие глаза вглядывались в плывущие белые облака на безмятежном голубом небе. Победительница поединка расстегивала его одежды. Дошла до золотого обруча на шее. Оголила грудь. Кинжал в руках жрицы, вонзившись в тело, уверенно вскрывал грудную клетку мертвого воина. Жрица медленно вынула сердце. Подняла высоко над головой, показала солнцу, с силой сжала в ладони. Кровь хлынула на красивое девичье лицо. Медленно поднесла к губам. Откусила кусок сердца, прожевав, проглотила. Племя рыжеволосых громко ахнуло. Надкусанное сердце перекочевало трофеем за пояс ее штанов. Танаис обвела надменным взглядом ряды рыжеволосых, подошла к поверженному светловолосому воину. Закрыла его голубые глаза, распахнула кожаный жилет, вскрыла, не мешкая, грудь, вынула теплое сердце и явила светилу.

Прикрыв глаза, медленно откусывая кусок за куском, ела сердце светловолосого мужа. Пришло время выдохнуть удивленно и светловолосым. Воины медленно, беззвучной волной опускались на левое колено, склоняли светлые головы перед Танаис. Волна эта перемещалась в глубину, пока не достигла крайних рядов вооруженной многотысячной толпы. Напротив стоящие рыжеволосые, уяснив ритуал племени светловолосых, так же преклонили колени.

— Где ваши вожди? — Танаис обращалась к племенам. Ответил одинокий громкий голос со стороны рыжеволосых:

— А это и были вожди.

Девушка вынула из-за пояса сердце. В вытянутых руках она держала сердца убитых в поединке вождей племен. И, обращаясь к ним, громко начала:

— Я, Танаис, вождь племени золотых рек победила в честном бою: вождя племени андрофагов и вождя племени бугинов. Я, Танаис, верховная жрица Матери-Богини, перед Богами, по традициям предков, определяю себя вождем армий двух племен. Есть кто-нибудь среди племен, кто против?

Ответом было молчание. Племена приняли нового вождя. Первыми встали с колен рыжеволосые бугины. За ними последовали светловолосые андрофаги. Новый вождь продолжила разговор с надкусанными сердцами:

— Мне, Танаис, вождю трех племен, безразлично, что между вами было до меня. — Левая рука сблизилась с правой. Два мертвых сердца соединились. — Обид нет больше. Так я решила, как правитель. И как правитель отменяю сражение между частями одного племени. — Сердца, тесно прижавшись вместе, последовали за пояс штанов. Танаис, вся в чужой крови, оглядела племена. Оружие в рядах никто не спрятал.

— Приказываю вам, бугинам и андрофагам, брататься, — последовала команда. Никто, однако, не сдвинулся с места. Безоружная девушка смело зашагала к ощерившимся оружием рядам бугинов. Прошла вдоль поникших голов. Выбрала из бугинов самого высокого с тяжелым длинным копьем, окованным и с тыльной стороны. Взяла за длинную рыжую косу и вывела без сопротивления из ряда. Повела, словно бычка, понурого воина к не менее грозным боевым рядам андрофагов. Перехватив нагловатый взгляд из рядов улыбавшихся андрофагов, левой рукой за шею вывела рослого светловолосого с обнаженным бронзовым мечом. Привстав на цыпочки, прижала лбами двух недавних врагов.

— Брататься! — твердый приказ отдан шепотом прямо в уши двух мужчин. Меч светловолосого андрофага и тяжелое копье рыжеволосого бугина сменили владельцев.

Два племени неспешно двинулись широкими шагами навстречу друг другу. Начался обмен оружием. Мечи и топоры — на копья и клевцы. Расщедрившись в обретенном братстве, расчувствовавшись, иной раз до слез, и подобрев, с широкими до ушей улыбками, менялись уже не только оружием. Амулеты, браслеты, фигурки племенных и семейных тотемов переходили из рук в руки. Среди многотысячного шума, через обнимающихся мужчин и женщин, к своему одинокому коню пробиралась Танаис. Но не смогла пройти и пятой части пути. Крепкие руки бережно подняли девушку.

— Ты наш вождь! — непонятно кто и из какого племени первым выкрикнул к небу.

— Ты наш вождь! — хором поддержали голоса.

— Ты наш вождь! — уже тысячами голосов вторили племена.

— Танаис! Танаис вождь! Танаис!

Руки воинов несли девушку, трепетно, как драгоценную пушинку, — от края до края армии слившихся племен.

К полудню Тайгета, нарушив приказ ждать на холме, вручила одежды подруге. Вручила с почтением, как вручают вождю, без привычных дружеских жестов. Но все же не смогла удержать шутку:

— Ох, не знала, что ты поедаешь сердца мужиков, — и подняла уголки губ в сдержанной улыбке. И тут же получила легкий тумак локтем. Сердца-трофеи переместились из-за пояса в дорожную суму. Тайгета омыла лицо и тело нового вождя. Перед почитателями явилась прежняя жрица в высоком головном уборе, в белой рубахе, перехваченной ритуальным в золоте ремнем. И если бы не запекшаяся кровь на штанах и сапожках, то не сказать, что эта красивая девушка только что билась в поединке. Жрица-вождь племен уверенно зашагала сквозь расступавшуюся перед ней огромную толпу. Зашагала она к двум распластанным на мятой траве вождям. Достигнув цели, спросила:

— Среди воинов есть жрецы? — Шум пересказом для дальних рядов прошелся ветром среди толпы. Ответом стало появление двух молодых людей.

— Каноны предков предписывают: мы обязаны с почестями упокоить погибших в поединке вождей. Вы знаете погребальные ритуалы?

Молодые жрецы закивали. Каждый из них подошел к своему прежнему вождю, извлек из ног клевец и передал их Тайгете. Добровольцы подняли на руках безжизненные тела и со стенаниями, в сопровождении жреца, поющего поминальную песню, унесли прочь от людей. Толпы сомкнулись за траурными процессиями. Лица воинов повернулись к новому вождю. Танаис подняла правую руку с клевцом. Запекшаяся кровь черной коркой сплошь покрывала оружие — от хищного клюва до острого конца обуха.

— Разобьем лагерь на три дня. Помянем жертвами усопших. Возблагодарим Богов за братство племен. Назначим новых командиров. Не знаю, куда вы там шли отрядами. Не знаю, какую дорогу вы не поделили, но через три дня мы выступаем на Алтай, идем войной на Чжоу…

Последнее предложение вождя было встречено громкими криками одобрения. Дождавшись конца ликования, вождь продолжила:

— Командиров десятков, сотен и тысяч выберете сами из числа тех, кого вы считаете достойными такой немалой чести. А я назначу тех андрофагов над бугинами, а командиров бугинов поставлю над отрядами андрофагов…

Гул пронесся над многотысячной толпой. То лишь удивление, но не отрицание. Танаис продолжила:

— Но и сотни смешаем. Половина сотен теперь будет состоять из рыжих, другая половина — из белых. На выборы еще два дня. Не торопитесь. Не спешите. Обдумавши, свершите ваш выбор. Командиров менять не будем. С ними вам в сечу идти. Для замирения примите с теми, с кем побратались, конопляные бани…

Дружный гул одобрения разнесся над степью.

По чьему-то предложению, выкрикнутому из дальних рядов, уложено изваять из дерева фигуру Бога Войны. Резную фигуру установить в дар Богу Войны на вершине памятного холма. Размером фигуру определили на голову выше самого высокого воина. Вершину холма расчистили от колючих кустов, камней и полыни. Выровняли площадку. Утрамбовали землю. Зажгли очистительный костер. Тайгета принесла в жертву барана. Ноги жертвы сожгли до углей в костре. Дым поднялся к дневному светилу. Тем временем подношением Богу Войны занялись, скоро и в парах, мастера из племен. Застучали весело стамески и долота. К вечерним сумеркам хмурый Бог Войны, сжав крепко кулаки, раскосыми синими глазами вглядывался в шумный полевой лагерь у подножия холма. В центре плотного круга шатров и повозок — серый, неприметный, сшитый из волчьих шкур, шатер нового вождя племен бугинов и андрофагов.

Глава 37. Сказ о лошади

Через шесть дней после поединка

— Ишум, ты, верно, что-то хочешь спросить?

Вождь агреппеев давно намеревался задать какой-то вопрос, сильно беспокоивший его. Однако не мог подобрать подходящий момент для беседы. Танаис прервала ход раздумий вождя.

— Скажи, достопочтимый вождь племен, зачем съела ты сердца вождей? — без предисловий перешел к главному Ишум.

— Ишум, а как надо вести себя в гостях? — Танаис отвечала сразу, без раздумий. — В гостях принято блюсти порядки хозяев. Так?

Вождь агреппеев выразил согласие молчаливым кивком и продолжал внимательно слушать.

— Когда достигли холма, Ишум, мы все оказались в гостях сразу у двух племен — бугинов и андрофагов.

Ишум усмехнулся. Танаис вопросительно посмотрела ему в глаза.

— Танаис, там званым пиром и не пахло. Они всерьез намеревались крушить друг друга. — Ишум улыбнулся своей шутке.

— Ты прав! Оказались на празднике войны. И будучи гостями двух племен… — а вот Танаис не улыбалась, говорила серьезно, — …приняли заведенные у них порядки. Бугины признают великим достоинством храбрость в бою, а Андрофаги… — но договорить Танаис не дал торопливый собеседник:

— Андрофаги — племя людоедов. Нам, агреппеям, то хорошо известно. — Ишум проговорил столь короткое описание племени с особой интонацией, выделив слово «людоедов» и брезгливо содрогнувшись всем телом.

— Так вот, Ишум, сердце — вместилище души. Души вождей двух племен теперь принадлежат мне. Племена бугинов и андрофагов видели и сердца вождей, и переход их душ ко мне. — Танаис замолчала. Вождь агреппеев, прищурив глаза, смотрел на профиль девушки. Смотрел с уважением. Танаис повернула лицо к собеседнику.

— Как понимаю теперь, ты съела сердца вождей не в безумии боевой победы. Вождь, прости глупца, я совсем не про сердца хотел спросить. Про души и ритуал войны прекрасно разумею, хотя мое племя миролюбиво. — Ишум почтительно опустил голову. — Хотел справиться, откуда столько мудрости в тебе?

Танаис удивленно подняла брови. Ишум, потупив взгляд, продолжил: — Когда передо мной разыгралось сражение девушки с двумя вождями, я про себя решил, что ты… — вождь агреппеев умолк, как бы готовясь произнести крамолу.

— Продолжай, — тихо и твердо приказала Танаис.

— …Что ты великий дух смерти, явившийся в облике человеческом.

Позади Ишума раздался громкий смех. Тайгета не смогла сдержать охватившее ее веселье. Но Ишум не слышал смеха. Казалось, он был где-то далеко отсюда.

— Когда ты одолела их, понял: то знак свыше от всесильных Богов.

Тайгета замолчала.

— Степные народы велики силой. Силу не видно, покуда не объединимся. Но, прости за новый вопрос, откуда узнала, что под тем холмом встретятся два племени?

Танаис обернулась. Тайгета держала в зубах стебель белого цветка. Цветок, играя, перемещался от левого уголка губ к правому и обратно.

— Ишум, то не холм. Вспомни название его. Ну? — Танаис перевела взгляд на собеседника.

— Лошадиный. Так кличут холм, — вождь агреппеев нахмурился, муж не мог понять, куда клонит собеседница.

— Помнишь, день назад ты говаривал, что знаешь аж целых три легенды по сюжету на пряжке? — Танаис хитро прищурила глаза.

— Ах вот оно что! — Ишум внезапно с силой хлопнул ладонью по лбу. Звук получился резкий. Тайгета приблизилась к вождю племени агреппеев и удивленно глянула на покрасневший лоб. Танаис не стала уточнять, что послужило причиной неожиданного хлопка, и повторила просьбу: — Расскажи легенду. — Ее правая рука дотронулась до левого плеча вождя.

— Так ты знаешь не хуже моего те три легенды. — Жест дружбы оценен Ишумом. Он важно подбоченился и начал сказ о лошади: — Дух жизни по велению Великой Богини Табити обратился в лошадь. Спустилась на крыльях небесная лошадь на землю. Под светом солнца разгуливала по земле свободным духом. Заглядывала в горы, в глубокие ущелья, поднималась на отложистые снежные вершины. Копытами откапывала землю от снега. Дышала ноздрями. Растапливала лед. Вдыхала жизнь в бездыханный камень. Ее тяжкими трудами покрылись зеленым ковром пустые пространства. Камень ожил. Всюду, где ступала ногой, появлялись леса, луга, и, наконец, великая степь. Великая Богиня с небес подивилась великолепию ковра. Лошадь в трудах превзошла даже смелые мечты Великой Богини.

Табити с небес взирала на пышный ковер жизни. Но лошадь устала, сотворив едва половину. Без сил легла на зеленый ковер. На помощь духу жизни послала Табити дух Апи. Назначила Апи Богиней Земли. Апи приняла зеленый ковер в подарок. Хозяйкой приняла деревья, травы, грибы. Пересчитала живое богатство. Но осталась недовольна. Подошла к краю ковра. И ахнула. Жадность Апи требовала и оставшуюся половину владений, ту, что лошадь не смогла покрыть зеленым ковром. Поднялась Богиня Земли к Табити.

«Отдай мне и ту половину, что дух жизни не успел покрыть зеленым ковром», — попросила Апи у Табити. Великая Богиня разгневалась. Дух жизни лежал совсем без сил. Богиня Земли не помогла лошади. Явившись на небо, требует и требует новых богатств. Чтобы урезонить Апи, Табити послала на помощь духу жизни духа Тамумаса. Назначила Тамумаса Богом Воды. Бог Воды не мешкал — оживил уставшего духа жизни, заполнил водой оставшуюся часть пространств. Так появились моря. Вместе с духом жизни проложили реки, а там, где божественная лошадь била копытом, Тамумас создал озера. Некоторые озера уподобил морям и сделал их солеными. Там, где задумался Бог Воды, вышли озера наполовину соленые, наполовину пресные. Когда Апи вернулась ни с чем от Великой Богини, увидела новый зеленый ковер, синие моря. Апи опечалилась — не бывать полному владычеству. Дух Жизни и Тамумас утешили Богиню Земли. Тамумас так и сказал: «Без нас двоих тебе не совладать с богатствами. Давай дружить, Апи?» Богиня Апи подумала и приняла дружбу с Духом Жизни и Богом Воды. Жадность поутихла перед разумом… — На этом месте Ишум остановился. Задумался. Танаис снисходительно посмотрела на рассказчика. И… неожиданно продолжила легенду:

— Мать-Богиня долго радовалась счастью живых существ. Мир царил на великолепном зеленом ковре. Так, Ишум?

Но Ишум почему-то молчал. Танаис улыбнулась и продолжила:

— С течением времени Великая Богиня заметила, что зеленый ковер как-то обтрепался. И праздников среди его обитателей поубавилось. Задумалась Богиня, отчего так вышло? В чем причина, что перестали радоваться каждому дню обитатели зеленого ковра? Подумала-подумала и поняла — жили они долго, почти вечность. И оттого перестали ценить жизнь. Призвала к себе Дух Жизни. Решили вдвоем вернуть радость зеленому ковру. Приняла облик оленя Мать-Богиня. Вместе с Духом Жизни спустилась на зеленый ковер. И пошли рука об руку Дух Жизни и Великая Мать-Богиня. Дух Жизни давал дыхание, а Богиня забирала его. Поняли обитатели зеленого ковра, а позднее — и вод, что теперь их век короток. Дни и ночи даны не навсегда. Торопиться надо да поторапливаться. Старость сменяла молодость. Жизнь — смерть. Как ни странно, жители зеленого ковра и вод оценили придумку Матери-Богини. Праздник вернулся на зеленый ковер. Так заканчивалась первая легенда? Да, Ишум? — Танаис, слегка наклонив голову, озорно высматривала настроение вождя агреппеев. Ишум задумчиво молчал. Танаис продолжила:

— Смерть — это часть Матери-Богини. Так же, как и Дух Жизни. Два неразлучных праздника. А холм тот назван «лошадиным» потому, что на него ступала лошадь — Дух Жизни. Говорят, в том холме упокоено множество царей и цариц первых степных племен, что шли с дальнего запада на восток. Знатных людей, наших прародителей, заметь, принял в себя холм. И потому тот холм вдвойне святой.

— Танаис, — Ишум вдруг прервал задумчивое молчание, — скажи, но ведь не только будет праздник Смерти?

— Не так говоришь, вождь агреппеев. Не так. — Танаис приняла серьезный вид.

— А как правильно сказать, мой вождь? — спросил Ишум.

— Скажи, но ведь не только будет праздник Жизни? Вот так правильно, Ишум. — Танаис, будучи моложе вождя агреппеев, говорила меж тем, как будто была старше его. — Долго мы, степные племена, радовались празднику Жизни, Ишум. Веселились, песни пели, хороводы водили, рожали и растили детей. А вот теперь пришло время для иного праздника. Врагов расплодилось от края до края. Люто ненавидят нас враги. Идут войной на нас. Пришло время заплатить за праздник Жизни. Так, Ишум?

Вождь миролюбивого племени, никогда не державшего в руках оружия, тяжело вздохнул. Набрал полную грудь воздуха, утвердительно закачал головой. Утер слезы, и, не повернув головы к собеседнице, а словно обращаясь к степи, проговорил громко, что услышали в походных колоннах:

— Не позднее как послезавтра, Танаис, примешь первые отряды агреппеев. Гонцы обходят племя. Собирают мужчин. Хочу тебе сказать… — Ишум приложил правую руку к тому месту, где бьется сердце, — мудрость твоя не в храбрости, мудрость твоя в любви к народам степным. Вот как понял. Шесть дней думку ломаю. Теперь все сложилось — ты и есть… — Ишум набрался храбрости и посмотрел в лицо Танаис. — Мать-Богиня.

Глава 38. Озеро агреппеев

— Ишум, ты куда нас ведешь? — Танаис перегородила конем путь вождю агреппеев. Проводники уводили на юг походные колонны племен. Требовательный взгляд главного командующего и верховного вождя не сулил ничего доброго знатному провожатому. Однако Ишум преисполнен открытой, сияющей радости. Без хитрецы в словах громко ответил:

— Хочу выказать уважение: тебе, армии, походу. В одном дне пути отсюда… — вождь агреппеев принял нарочито важный вид, подпер бока руками, — среди непроходимых лесов наше святое место. Надежно сокрыто от чужаков то место. Никто и никогда из посторонних от роду не прикасался к нашей тайне. Там ждут отряды агреппеев. Прими мой план пути. — Ишум почтительно склонил голову. — Пять дней остановки не изменят войны.

— С дорогой шесть дней, Ишум. — Танаис задумалась. Походные колонны племен замерли.

— Пять тысяч мужчин, как обещал, предоставлю. — Ишум вытянул вперед руку. — Уже одна тысяча с нами. Ты же вчера зачисляла их в армию. Там нас дожидаются оставшиеся. — Вождь замолчал, выдержал паузу и торжественным тоном, как бы невзначай, прибавил: — Это наш подарок вождю племен Танаис.

— Подарок, говоришь? — Танаис вздохнула. С явной неохотой в голосе продолжила: — Хорошо. Принимаю твой подарок. Идем по твоему пути. — Танаис уже намеревалась развернуть коня на север, как припомнила вторую часть предложения вождя агреппеев. — Ишум, позволь, а что мы будем делать пять дней на вашем святом месте?

— И то значимая часть подарка. Который тобой, достопочтенный вождь, заметь, уже принят. — Ишум хитро прищурил глаза и добавил: — Подарок наш подойдет и мужам, и женщинам, что в твоей армии. Подарок огромен. — Ишум растянул в слогах слово «огромен», цокнул языком и закатил глаза, как будто съел что-то вкусное. Важно закончил: — Подарок наш, от доброго сердца, для всех.

Танаис и Тайгета, переглянувшись меж собой, усмехнулись загадке. Тайгета, свесившись на бок жеребца, приблизила губы к уху Танаис, прикрыла ладонью рот, быстро прошептала: «Как бы агреппеи нас всех там не потравили ядом». Танаис в ответ только широко улыбнулась в глаза подруге. Походные колонны повернули на север, отклонившись от маршрута.

Веселая в открытости нрава степь изменила облик. Редкие деревья кучками-дозорными появлялись на пути. Чуть позже «дозорные» образовали реденький лесок. И, наконец, к середине дня лесок превратился в стену огромных деревьев. Плотные смешанные леса высились зеленым строем на пути воинов. Армия расположилась на короткий привал. Жрецы, проводники и старшие командиры принесли жертвы духам — обитателям леса. В тихой речке, медлительно несущей воды в гущу деревьев, красной лентой утекла жертвенная кровь. Первыми в лес, по традициям, шагнули вожди, Танаис и Ишум, за ними проводники-агреппеи.

Теперь вместо степной травы — могучие сосны, дубы, ясени и клены составили компанию в пути объединенным племенам. Проводники знали дело — величавый лес нехотя открывал потаенные тропы. Всадники медленно, рассредоточившись из плотных походных колонн в тоненькие цепочки, продвигались по тихому и густому лесу. Иногда деревья внезапно расступались, выглядывало яркое солнце, и перед глазами воинов представали поляны с неизвестными речушками или мелкими озерцами с чистой водой. Долгих привалов в лесу не делали, только давали лошадям водопой. Шли и ночью. Луна полным диском прорывалась сквозь кроны деревьев. К вечеру следующего дня неспешное путешествие через тихий лес закончилось. Стена высоких деревьев разомкнулась. И… большое озеро заблестело ровной гладью. Вытянутое лесное озеро и было святым местом племени агреппеев. Духи леса милостиво пропустили воинов. Никто из армии не потерялся в густом лесу.

— Ишум, озеро… — начала было Танаис, но хозяин владений высоко поднял открытую ладонь правой руки. Выехал перед рассыпавшимися вдоль береговой линии воинами. Принял весьма торжественный вид.

— Великий вождь, дозволь молвить, — слегка опустив голову, громко сказал он. Танаис кивнула. Ишум продолжил: — Это наше святое озеро. Красивый вид? Но святость озера не только в красоте внешней. Озеро то как наше племя. Раскрывается только перед достойными людьми. Главное в нашем озере то, что сокрыто под водами. — Вождь племени агреппеев сделал недолгую паузу. — Главное в святом озере… грязь!

При этих словах воины, выдержавшие долгий ночной бессонный переход среди леса, были так удивлены, даже рты раскрыли, что Тайгета, оглядев ряды племен, прикрыла ладонью лицо, чтобы не выдать веселья.

В неловкой тишине позади командиров раздался дикий хохот — какой-то шутник, получив разъяснения от сотоварищей об источнике святости озера, не смог сдержать нахлынувших чувств. Хохот оказался настолько заразительным, что через мгновение тысячи глоток безудержно гоготали. Прибывавшие из леса спрашивали о причинах веселья, получали ответ и добавляли хохота в общий гул. Усталые воины валились с лошадей и подергивались в траве, то ли в судорогах утомления, то ли от приступов неудержимого хохота. Позади вождя в дорогом седле Тайгета сложилась пополам и содрогалась в беззвучном хохоте, крепко прикрыв рот руками. Только Танаис сохраняла невозмутимый, хладнокровный вид.

Вождь агреппеев не обиделся на неподобающий хохот. Напротив, его торжественный настрой перебежал в какое-то совершенно счастливое состояние. Муж восседал на лошади, довольно улыбаясь — ему приятно было наблюдать радость стольких людей. Ишум терпеливо дождался окончания веселья и снова поднял руку, прося продолжения прерванной речи. Воины приготовились к новой шутке.

— Та грязь лечит хвори у людей и лошадей. Снимает проклятья. Дарит спокойствие. А достойный человек после верного ритуала грязи делается и вовсе неуязвим для вражеского оружия… — На этих словах простого на вид вождя мирного племени улыбки сошли с лиц. Лежавшие в траве поднялись.

— Это волшебная грязь. Вот для чего, Танаис, просил у тебя пять дней. Угощайтесь! — Ишум широко развел руками, словно приглашал на пир. Навстречу гостям выходили агреппеи из белых войлочных шатров, расставленных вокруг деревьев.

— Племя мое научит ритуалу грязи. Следуйте за нами и делайте, что делаем мы. — С этими словами Ишум спешился и подошел к Танаис. — Прошу, вождь, доставь нам радость своим визитом.

Танаис с удовольствием покинула седло. Ступив на землю, растерла затекшие ноги. Устало села в траву.

Хозяева запросто, как среди своих, сняли одежды и нагишом стали входить в воду. Отойдя от берега на десяток шагов, стоя по колено в воде, поманили гостей. Воины уже вознамерились последовать примеру, как вдруг вождь племен взяла в руки медную трубу и подала громкий сигнал — «к атаке». Командиры отрядов, очнувшись от веселья, взялись за наведение порядка. Отряды обрели утраченную во время лесного путешествия стройность. Проявились десятки, затем вырисовались сотни и тысячи. Каждая сотня выставила по три охранника у оружия, лошадей и одежды. Почти боевым строем нагие мужи вошли в воды озера, принять ритуал. Хозяева, щедро зачерпнув обеими руками густой грязи, мазали тела и лица гостей. Покрыв с головы до ног густым слоем, гостя отправляли на берег — сушиться. Воины племен, поняв суть ритуала, принялись мазать и натирать друг друга. В подступивших сумерках десять тысяч с небольшим воинов обоих полов напоминали скорее серые ходячие валуны, чем людей. В той же серовато-черной грязи нагими сели ужинать с хозяевами у костров. Волнам заливистого хохота не было конца и края. Всяк пытался опознать сотоварищей. Шутки порхали птицами между костров. Выставив охранение вокруг лагеря, расстелили одеяла и приняли сладкий сон у озера. Свежесть прохладного ночного воздуха радовала уставших гостей.

Утро задалось очень необычным. Огромный боров вышел из лесу. Оглядел лагерь на привычных ему озерных местах. Недовольно фыркнул, как будто сказал: «Понаехало вас тут», и бесстрашно засеменил через лагерь к озеру. На глазах у просыпавшихся воинов кабан бодро зашел в озеро и с хрюканьем начал свой кабаний ритуал грязи. Немалых размеров образ Бога Войны неспешно и с удовольствием совершал омовение. Воины, подивившись дерзости животного, сочли появления кабана добрым знаком.

Окончательно пробудившись, гости по достоинству оценили грязь озера. Высмеянное в бесчисленных шутках богатство озера, высохнув, отвалилось за ночь коркой. Вместе с коркой ушла усталость. Кожа очистилась и белоснежно засияла. Люди почувствовали невиданную легкость. Безмятежность овладела армией. Уговаривать повторить ритуал никого не пришлось. Второй раз в воду шли уже с четвероногими друзьями. Благодарственные песни, выводимые стройными голосами, понеслись от озера к небу. Шуток не шутили. Вождь племен принимал ритуал грязи отдельно от армии в закрытом шатре. Наверное, это был первый и последний за поход раз, когда воины не стремились увидеть любимого предводителя.

Тайгета приняла командование над пятитысячным мужским отрядом агреппеев. Строгий командир в стороне от погрузившейся в ритуал очистительной грязи армии проводит военную тренировку новичков. Густо покрытая грязью, сидя в седле, укрывшись серым одеялом, Тайгета в играх обучает их конным маневрам. Как быстро выяснилось, мирное племя азартно и в учебе небезнадежно. Стрелы пускали очень метко на предельной дальности. Охотничьим взглядом зорко оценивали дистанцию. Сметка и хитрость за агреппеями определенно водились. Конные игры в мяч освоили скоро. За ними, шутя, прошли маневр отступления и стрельбу в отступлении, разучили стрельбу конными кругами. Пешие «танцы с копьями» с третьего дня удались. Тайгета гордилась учениками. Племя агреппеев сошлось с другими племенами не только в общих Богах и предках. Гордый дух народов степи не исчез за годы миролюбия.

Танаис, сидя у костра рядом с удаленным шатром, укутавшись в белое одеяло из войлока, наблюдала за племенами. Рядом готовил кислый напиток из лошадиного молока Ишум. Зачерпнул деревянным ковшом с длинной резной ручкой, отпил, крякнул от удовольствия. Наполнил до краев и почтительно поднес Танаис. Вождь племен приняла угощение.

— Ты себе так представляешь счастье? Да, Ишум? — осушив до дна ковш, обратилась к агреппею с теплой улыбкой.

Ишум, расплывшись в улыбке, ответил странными, совсем не к месту, словами:

— Мечтаю, вождь, что именно так и выглядит мир мертвых. Озеро, лес, облака над ними… — Ишум сладко вдохнул-выдохнул. — Надеюсь, что серой тенью прилечу сюда с войны и найду возле озера души предков.

— Найдешь. Налей еще напитка. — Танаис внимательно оглядела ручку резного, в оленях, ковша. Ручка выполнена в виде птицы. До перышка, в деталях, вырезанный степной жаворонок радостно пел неведомые песни. Протянула обеими руками опустевший черпак Ишуму.

После общей молитвы Матери-Богине, жертвоприношения Богам в водную гладь, через пять дней сборная армия трех племен нехотя, часто оглядываясь, покинула священное озеро. Бугины, Андрофаги и Агреппеи, выйдя из леса, перестроились в походные колонны и двинулись ускоренным маршем к уже близким алтайским горам. Жаркое лето неторопливо уступало место едва отличимому от него теплому началу осени.

Глава 39. Сказ про любовь

Грязь звучно чавкала. Погрузив ногу почти по колено в серовато-черную жижу, трудно достать обратно. Рыжеволосый коренастый юноша шагал, медленно вытягивая ноги из странного озера племени агреппеев. Голубые глаза гостя счастливо прищурены. Сумерки первого дня навалились тяжестью непростого перехода. Болела спина, затекли ноги. Лето, уходящее лето, дразня, щекотало теплым ветерком. Теплая, слегка солоноватая вода озера манила дальше и дальше. Юноша из бугинов отдалился от смеющихся, густо перепачканных толп. И поплатился. Ком грязи мягко ударил в спину между лопаток. Вздрогнул гость от неожиданности. Усмехнулся, нагнулся и правой рукой зачерпнул грязи. Решительно обернулся, занес руку для броска, намереваясь ответить на шутку. Но… замер. Перед гостем стояла по пояс в воде хозяйка озера. Нагая загорелая девушка лет семнадцати из племени агреппеев задиристо улыбалась застывшему гостю. Черные длинные волосы, уложенные в туго переплетенную синей лентой косу, на тонкой шее птичка-амулет из кожи, худое вытянутое красивое лицо да большие взрослые карие глаза — вот и украшения агреппея. Рыжеволосый гость совсем уж растерялся от увиденной красы. Хитрая грязь, пользуясь паузой, сбежала между пальцами.

Хозяйка же продолжила шутки. За первым приветствием теперь уже в торс отправила второе, за вторым последовало третье, в плечо, и четвертое — в ногу. И только к пятому юноша наконец-то пришел в себя, быстро зачерпнул грязи и отправил комок знакомиться с рукой девушки. Та со смехом увернулась, и пятый ком грязи угодил прямо в лицо гостю. Когда рыжеволосый протер глаза, хозяйки и след простыл. Юноша в растерянности обвел глазами вечернее озеро, но девушки не оказалось нигде. Усмехнувшись в рыжую бороду с присказкой: «Вот те на — озерный призрак!», гость уже побрел было назад, к первым кострам на берегу, как комок грязи угодил в лопатку. Бугин не стал оборачиваться:

— Нет, я с призраками в прятки не играю, — шутливо ответил он и побрел, чавкая грязью, к берегу.

— А что так? — пропел приятный девичий голос.

— Ой, да ну! Утопишь в озере. Мне в поход идти, — не оборачиваясь, продолжал беседу с незнакомкой гость.

— Так охота тебе на войну? — весело подхватил все тот же голос. Комок грязи угодил в ягодицу.

— А вот за такое… — рыжеволосый набрал грязи обеими руками, — ух и получишь, призрак! — Обернулся и как мог побежал по тягучей грязи к темному девичьему силуэту в сгущающихся сумерках. Только теперь девушка уже никуда не стремилась спрятаться. Юноша добрался до шутницы, правда, неловко два раза упав в воду на бегу под ее задорный звонкий смех. Достигнув обидчицы, рыжеволосый, однако, растерял боевой пыл и вновь, как первый раз, уставился в карие глаза. Девушка же, напротив, настроена почудить. Завидев руки гостя, полные до краев густой грязи, перехватила их и, не встретив сопротивления, подняла со смехом к лицу юноши. Мягкими руками нежно, не спеша растерла грязь по скуластому лицу, не оставив чистого места. Рыжеволосый крепко закрыл глаза, сдавшись в грязевом поединке. «Призрак озера» живо принялся за работу. Очень быстро белокожий юноша превратился в серый валун посреди озера.

— Жалко, солнце ушло. Не увидишь себя в отражении, — девичий голос продолжал добродушные насмешки.

— Ничего не вижу. Помер, наверное… — как-то совсем невнятно заговорил серый валун, — ты меня на дно озера утащила? Да? — печальным голосом продолжил он.

Веселый хохот издали стал ответом.

— Завтра поутру на это место приходи. Продолжим… — донесся голос уже совсем издали. Обладательница скрылась в ночи. Протерев дочиста глаза, юноша затопал на огонь костров. Улыбка блуждала на его лице, невидимая, правда, под слоем грязи. Опознать своих у костров оказалось не таким уж простым делом. Блуждая среди уютных огней, юноша услышал знакомый голос:

— Ты где был, Тишпак? — его сверстник, сидящий у костра, также перемазанный грязью озера, протянул остывшую просяную лепешку. Сосед напротив добавил к лепешке ломоть мягкого сыра, полученного от хозяев-агреппеев.

— Уфф! Думал, не найду вас, — выдохнул рыжеволосый, присоединяясь к поздней трапезе. Ответом стал дружный хохот.

— Не ты один такой, — говоривший указал на троих сидящих у костра. — Наши, но где десяток и где их сотня?! — хохот от потерявшихся полетел с ветками в костер.

— Вот, значит, был с призраком озера. С красивой такой. С длинной косой до пояса… — в ответ на это вступление смеявшиеся замолчали. Дружно повернули головы к Тишпаку. — Только посмотрю — и нет ее. Отвернусь — появляется… — грустно продолжал парень. Вздохнул, принялся за лепешку вприкуску с сыром. Ему в подмогу, со словами: «Выпей, захмелеешь», — протянули почти пустой мех с остатками кислого напитка из молока кобыл. Глотнув и крякнув от крепости, юноша произнес:

— Призрак перемазал меня грязью. Да и исчез, как появился. В озере живет. Завтра, говорит, на том же месте…

Рассказ прервали в один голос товарищи:

— Не ходи.

— Утопит.

— Колдовство непонятное. Местные же говорят, волшебная грязь.

Юноша закивал. Вздохнул горестно. Прожевав кусок, тихо добавил:

— Зачаровал призрак. Влюбился я. Пойду. Если поутру не вернусь, то свидимся, друзья, в мире мертвых, — сказал и запил последний кусок лепешки остатками кобыльего молока.

— …Если рыбы водятся в озере, то после этого храпа должны поутру всплыть вверх брюхом! — захохотали друзья. Прикрывшись собственной одеждой, дернувшись по-детски, Тишпак уснул у костра. Во сне он счастливо улыбался.

Сидевшие последовали его примеру. Усталость взяла свое. Племена крепко уснули у зачарованного озера. Неописуемый в неожиданных переливах храп воинов разогнал испуганную живность. Музыка, вырывающаяся из тысяч широко раскрытых ртов, хрюкала, урчала, хрипела, бранилась и клокотала, иногда сливаясь в оглушающую барабанную дробь, поднималась к ярким звездам и резко со стуком падала наземь.

— Тиш, глянь, глянь… — Юноша проснулся — кто-то из друзей настойчиво тормошил его за плечо. Поднявшись на руке и посмотрев, куда указывал разбудивший его, увидел огромного борова, неспешно трусящего к озерной воде.

— Ох! Мне же к «призраку» пора. Уговор — поутру… — Скинув покрывало из одежд, Тишпак заспешил к вчерашнему дальнему мысу у озера. Высохшая грязь опадала с тела кусками. Утро жаркими лучами нагревало воду. Осенний день обещал быть пригожим. Друзья юноши пожелали удачи вслед и с интересом стали наблюдать за плескавшимся в грязи кабаном. Дойдя до мыса, юноша увидел далеко в воде завитую корягу. Почерневшая от времени, корнями она уходила в озеро. Стволом и ветвями издали напоминала человека, протягивающего руки к небу.

— Ах вот ты где живешь, «призрак». — И рыжеволосый бугин зашлепал по воде к коряге. Словно в подтверждение его догадки, из-за ствола дерева выглянула вчерашняя девушка. Юноша не стал торопить события, подойдя не ближе десятка шагов, остановился. Грязь крепко держала за ноги. Озерная вода доходила до пояса. Девушка исчезла за корягой.

— Приветствую тебя, — осторожно начал гость. Но ответа не дождался. Набрав грязи, кинул мокрый комок.

— А что ты рассказал обо мне друзьям? — еле слышно донеслось из-за почерневшего дерева. Юноша удивленно поднял брови.

— Ты и это знаешь? — громко продолжил разговор с невидимым собеседником. — Молвил, что встретил ночью озерного призрака.

Призрак за корягой засмеялся.

— Друзья-то что насоветовали? — весело летел девичий голос из-за укрытия.

— Ясно, что… — Юноша медленно, очень осторожно начал подбираться к таинственной хозяйке озера. Грязь же имела свои планы относительно гостя и мешала беззвучно идти. Всплески обнаружили обходной маневр. Девушка покинула укрытие — вскарабкалась на ветку черного дерева. На ней не было одежды, только черная грязь густо покрывала худое тело и лицо.

— Что ты хочешь в этой жизни, бугин? — скороговоркой остановила гостя. Неожиданный вопрос сбил с толку юношу. Задумался. Посмотрел в озерную даль. Выпил воды.

— Пойдем со мной на войну, «озерный призрак»? А? — ласковым тоном ответил рыжеволосый. Хозяйка озера достала из-за спины длинную косу, закрутила в руках.

— На твоей войне что буду делать? — серьезным вопросом девушка сопроводила такой же серьезный, пристальный взгляд. Юноша убрал улыбку с лица.

— Положим, война не моя. На той войне, как здесь, я гость приглашенный. Война Чжоу. Простой воин, командир десятка. Тишпак имя мое. Свои кличут Тиш. Идем ответной войной на злую Чжоу… — Рыжеволосый гость задумался. Помедлив, продолжил: — Детей мне родишь, если не призрак озерный. А если нет, то пойду своей дорогой.

Юноша замолчал, прикрыл глаза, видимо, ожидая чудес на незнакомом озере. А возможно, давая время девушке сделать выбор. И та его сделала. Медленно спустилась с коряги и тихо подошла к гостю-бугину. На ухо шепотом произнесла:

— Лахар мое имя. Пойду с тобой. Только просьба одна.

Юноша медленно, боясь спугнуть видение, открыл глаза. Девушка не исчезла. Радостно улыбнулся, с облегчением вздохнул. Девушка оказалась не озерным призраком. Лахар засмеялась, поняв скрытые страхи гостя.

— Говори, Лахар, «озерный призрак». Просьбу твою выполню. Не на чем клясться… — и Тишпак посмотрел на прозрачную озерную воду. — Вот на этой воде поклянусь, что выполню просьбу.

Лахар повернулась вполоборота и указала на видневшиеся вдали белые шатры у деревьев.

— Умер мой отец где-то проводником в дороге. И померла моя мать в родах. Остались из родных: дядя и братья малолетние. Пойду с тобой, если посватаешь меня у дяди. Таков обычай моего племени.

— Ну я-то буду посчастливей тебя, — и юноша протянул правую руку. Получив в ответ ладонь, сжал бережно, как сокровище. — Со мной отец. Живой. Он командир сотни андрофагов. По нашим обычаям, отец за меня ходок в таких житейских делах. Люди мы небогатые, но хороший подарок за тебя, Лахар, справим. Сегодня по вечеру жди. А ритуал грязи? Ты обещала! — и юноша широко улыбнулся. Агреппей, задорно смеясь, почти в точности повторила ритуал прошлого вечера. И снова рыжеволосый гость стал серым валуном среди озерных вод.

Поздним вечером того же дня пять стражей шатра главнокомандующего союзными племенами преградили копьями путь безоружной процессии. Десять мужчин и девушка в венках из полевых цветов были покрыты густым слоем озерной грязи, однако рыжие волосы и такие же рыжие бороды тщательно очищены и расчесаны. Прибывшие важно держали в руках ветви папоротника. Девушка же, чиста лицом, в руках несла открытую кадку с медом.

— О! — громкий возглас удивления сорвался с губ Тайгеты, выглянувшей на шум. — Вождь, к тебе бугины в свадебных венках. Сватаются по ночи. И невесту привели.

В белом шатре зашуршали одежды. Из него на свет факелов в длинном белом с широкими красными вставками платье вышла Танаис. Взяла из рук стражника факел и приблизилась к процессии. Вгляделась в густо вымазанные грязью лица. Каждый муж преклонил колено, девушка упала на оба колена и низко склонила голову перед вождем. Первый муж, возрастом тридцать пять — сорок лет, начал, важно растягивая слова:

— Великий вождь племен, дозволь речь держать. — Замолчал. Получив одобрение поднятой правой ладонью, так же растягивая слова, медленно продолжил: — Просим тебя, вождь, освятить свадьбу моего сына Тишпака из племени бугинов и девушки Лахар из племени агреппеев…

Из второго ряда процессии лысоватый муж поднял правую руку: «Достойная девушка, дядя ее родной за нее в ответе».

— …Просим тебя, Мать-Богиня, принять этих двух молодых людей к очагу счастливых людей, что ищут блага в лоне семьи.

Танаис и Тайгета переглянулись. Тайгета вошла в шатер и быстро вернулась, неся в вытянутых руках красную островерхую шапку верховной жрицы и резной жезл с золотым оленем наверху. Торжественно водрузила убор на голову подруги, подала в правую руку жезл. Вождь в жреческом облачении подошла к свадебной процессии. Каждого из десяти мужчин одарила легким прикосновением золотого оленя к макушке. К девушке-невесте золотой олень приблизился иначе — к самим губам. В почтении прикрыв глаза, Лахар поцеловала священную фигурку на жезле. То была великая Мать-Богиня, отлитая в золоте. Смахнула рукой слезу. Танаис внимательно вгляделась в лицо невесты. Лахар сияла от счастья, легкие слезы радости катились по ее юному лицу. Процессия мужчин одновременно поднялась с колен. Поправили на головах съехавшие набок венки. Девушка встала последней. Поклонившись, довольные мужи и заплаканная невеста удалились в темноту, держа путь к ярким кострам лагеря племен. Дружно запели положенную свадебную песню.

Спустя пять дней, вместе с пришлой армией ранее неизвестных ей племен, Лахар покинула родное озеро. За любимым, без страха, двинулась в поход. Только лишь она одна не оборачивалась, чтобы попрощаться с волшебным, умиротворенным местом среди лесов. Большие надежды юности у Лахар только впереди.

Глава 40. Таргетай

— Я, вождь сибирских племен Матери-Богини… назначаю тебя… Танаис, вождя племен бугинов, андрофагов, озерных и золотых, хурритов, верховным командующим походом.

Сорокалетний муж не стоял на ногах. Вождя сибирских племен вынесли к осеннему солнцу на печальных носилках. Таргетай лежал беспомощным, изможденным, обтянутым кожей скелетом, сплошь седым стариком, укрытым по шею одеялом из волчьих шкур. Хриплый, едва слышимый шепот — вот что осталось от былого известного певца. Но даже будучи при смерти, Таргетай проводил ритуалы с подобающей подробностью и неспешной торжественностью. Произнеся столь длинную речь, вождь сделал передышку, отпил воды, прикрыл глаза. Беспечное солнце радовало Таргетая. Улыбка посетила серое лицо.

Великие стены Севера безмолвно прощались с умирающим. Шесть огромных — в четыре роста — почти параллельными рядами стоящих земляных вала с деревянными стенами и башнями поверху грозно высились на вершине каменной горы. Позади них в узком каменном коридоре, в глубоком ущелье, образованном глыбами светло-серого камня, шумела быстрая река. Перед валами, направленные на них, подобно частым зубьям гребня, шли короткие валы, длиною в две-три повозки и высотой в два человеческих роста. На них высились коробки сторожевых башен на длинных ровных ногах — стволах сосен. Валов-зубьев не менее ста, их назначение — пресекать возможность быстрого штурма в стройных боевых порядках. Как камни-буруны, что посреди течения пенят воды реки, короткие валы со сторожевыми башнями рассекли бы поток атакующих основные земляные стены.

Прочные земляные стены скрывал запутанный лабиринт обороны. Длинные стены построены с тремя удаленными друг от друга крепкими воротами. Позади каждого из трех ворот вздымались поперек прохода короткие валы, с тем же предназначением, что и валы-зубья. Даже пробив первые ворота, враг неизбежно должен был столкнуться с еще одной заградительной стеной, прежде чем добрался бы до следующих ворот и стен. За воротами первой линии шли ворота второй, за ними снова короткий вал, и только третьи ворота открывали доступ к поселению знати и вождя алтайских племен. На земляных валах, в пространстве между воротами, несколькими рядами из-под земли угрожали врагам острые колышки вперемежку с битым речным камнем. Защитные валы формировали значительный в размерах, вытянутый, неправильной формы, полукруг, сходящийся краями к отвесному обрыву ущелья реки. На противоположный берег через бездну ущелья перекинулся подвесной мост. Канаты-опоры прочно закреплены на необъятных стволах четырех сосен-великанов, столетиями возраставших на каменных стенах ущелья. Гостей у подвесного моста встречали три рубленых дома-башни.

Великие стены Севера подняли задолго до Таргетая предки племен, пришедших с запада. По смутным легендам, под ними упокоились родоначальники северных племен. Двадцать поколений рождались, жили и умирали вожди северных племен на месте земляного замка. Курганы сорока почивших в славе вождей виднелись приметными каменными насыпями по округе. «Шаткое», как заманчиво мерещилось дальним завистникам-соседям, перемирие между беспокойными восточными и западными степными племенами растянулось меж тем на два поколения. Междоусобица и бесконечный дележ угодий затихли, а позже и вовсе сошли на нет. Земляные валы северных племен не обветшали за время мирного простоя, заботливо из года год по весне их подправляли к праздникам Богам. Великие стены Севера обратились в умах людей из суровой необходимости каждодневного бытования лишь в устрашающее ритуальное украшение былых неспокойных времен.

Умирающий правитель потянулся непослушными руками к шее. Тяжело задышал. Стоявшие рядом два брата, сыновья Таргетая, приблизились и сняли украшение вождя, непременный знак верховной власти племени — золотую, массивную, переплетенную из трех прутков гривну. Вождь северных племен мутным предсмертным взглядом указал на Танаис. Два брата торжественно, в окружении знати надели знак верховной власти на девушку. Кольцом сомкнулась золотая гривна на шее нового вождя. Власть перешла от Таргетая к Танаис. Два шарика — золотые головы леопардов, оскалившись острыми клыками, хищно высматривали добычу по разным сторонам гривны. Танаис подняла правую руку открытой ладонью к умирающему:

— Обещаю тебе, Таргетай, — ты пойдешь с нами в поход. Будешь править духом нашей армии и после смерти. Каждое сражение, каждый штурм городов узришь ты, великий вождь северных племен. Клянусь тебе, достойный вождь, что только после нашей победы упокоишься ты в подобающем кургане в поверженной империи Чжоу. — Взгляд говорящей полон мрачной решимости. Слова клятвы произносит громко и не только для ушей Таргетая.

Умирающий блаженно широко улыбнулся словам нового вождя, распрямился в спокойствии и испустил дух. Из правой ладони Таргетая на дощатый пол лобного места выпала плотная связка бронзовых прутиков с насечками. Один из сыновей поднял связку. Протянул Танаис. Голубые глаза не хранили печали, сопутствующей смерти близкого, лишь удивление и недоверие к новому вождю сквозили в них.

— Отец не расставался с твоим посланием ни днем, ни ночью.

Танаис приняла связку. Пересчитала прутики. Восемь повязанных железной проволокой вокруг наконечника стрелы.

— К ним приложу двенадцать прутков из железа от бугинов и андрофагов. Из кости смастерю пять с половиной прутиков от агреппеев. Итого вышло? — Танаис так плотно сжала губы, что они превратились в тонкую нить. Пристально смотрела на сыновей покойного вождя северных племен. Юноша быстро ответил:

— Двадцать пять тысяч твоя армия… — И странно улыбнулся.

— Двадцать пять с половиной, — оборвав собеседника, резко поправила Танаис. — Мне равно, пойдут со мной северные в поход или нет. С вами или без вас, праздник войны для нас состоится. Теперь я, Танаис, главнокомандующий походом. — И новый вождь высокомерно подняла красивую девичью голову. Медленно, с достоинством Таис надела с помощью Тайгеты высокий жреческий убор.

— Тело Таргетая забираю с собой. Он не умер. Он, Таргетай, идет с нами в поход на Чжоу. — Танаис говорила уже не с двумя сыновьями, а с недоуменно шумевшими знатными северных. Из толпы шорохом восклицаний неслось: «Как это мы не идем?», «Почему без нас?», «Мы отказались от похода?». Как вдруг случилось совсем необъяснимое… Умерший Таргетай, лежавший на носилках поверх настила лобного места, вдруг издал громкий звук, словно пловец вынырнувший посреди вод, вдохнул воздуха и отчетливо крикнул:

— Идем на войну! Войну… войну… — внезапно оживший вождь удивил, а многих всерьез напугал смертным хрипом. Дернувшись всем телом в агонии, больше не шевелился. Танаис встала на колени перед Таргетаем, прислонилась губами к уху мертвеца и что-то прошептала. Закрыла ладонью его широко открытые глаза, ладонями нежно обхватила впалые щеки и поцеловала в лоб. Быстро встала с колен. Оправила красное, до самого полу, платье. Обвела надменным взглядом знатных.

— Ты наш вождь! — выкрикнул кто-то нежданно диким голосом.

— Вождь! Вождь! Танаис вождь! — закричали знатные северных.

— Война! Война! — полетело как припев злой песни в лицо умершему Таргетаю.

Добрые и народ племен северных находились в растерянности. Вождь Таргетай умер, но тело умершего, как объявлено, идет на войну, а значит, и душа не покинет пределов мира живых. А потому плач неприемлем. Стоны, нанесение увечий в память о вожде — под запретом. Молча, насупившись, мужчины и женщины ждали разъяснений от новоизбранного вождя. И новый вождь племен не стала отмалчиваться.

— Таргетай жив. Тело умерло. Душа здесь. Вы видели, как душа Таргетая вернулась? — Танаис обращалась разом ко всем — и знатным, и «худым».

— Видели… видели… — как эхом отозвался народ северных.

— Похорон не будем проводить. Тело станет мумией. Кто из вас, северных, на войну?

Среди знатных, где-то в глубине рядов, поднялась поверх голов рука. Перешептывания возобновились, затем стихли, что-то в толпе задвигалось, зашуршало. Раздвигая руками плечи знатных, вышел плотно сбитый муж лет тридцати, обернулся к знати, словно хотел удостовериться, что его наверняка узнали. Подошел к Танаис, встал на одно колено и протянул обеими руками наконечники стрел. Танаис приняла подарок. Пересчитала. Подняла глаза к народу.

— Пятнадцать. Пятнадцать тысяч. Столько желающих? — громко огласила выбор северных.

— Танаис вождь! Танаис!.. — полетело в ответ. Танаис обернулась, держа наконечники стрел, победно смерила взглядом сыновей Таргетая. Пристально посмотрела в глаза, словно ждала ответа на известный им вопрос. Не дождавшись ответа, прямо спросила:

— Вы, родная кровь вождя, идете с нами?

Юноши молча встали на оба колена. Склонили головы. Присягнули на верность новому вождю. Но, видно, у всесильных Богов планы на этот день не исчерпались. И в довесок к свершившимся горестным потрясениям послышался крик со сторожевого поста:

— Прибыл посол от жунов!

«Посол, посол…» — завторил опечаленный народ северных. Плотная толпа охотно расступалась, давая дорогу. Посол, тонкая девушка, соскочив с грязного коня, с тремя сопровождающими позади нее, почти что бежала к лобному месту. Взойдя на него, оценила произошедшее и приняла решение. Встала на оба колена лицом к бездыханному Таргетаю, начала громко приятным девичьим голосом:

— Великий вождь, прими посла от племен жунов. — Подняв голову и получив разрешение от Танаис, поднялась с колен. — Грустные новости у нас… — Горькая дружная усмешка оборвала начавшуюся речь. Никто и не чаял в такой день услышать приятные вести. Посол, дождавшись тишины, продолжила: — Император Чжоу пригласил вождей жунов в столицу, в город Шан. Для мирных переговоров. Вечный мир обещал нам. Мы поверили словам императора Чжоу. Мой отец, вождь племени срединных Ману… — голос девушки дрогнул. Посол утерла слезу, собралась с духом, сглотнула печаль и уже твердо продолжила: — отправился на пир к императору. Наших вождей, за исключением вождя белоголовых, император Чжоу подло отравил, порубил на части и скормил бродячим псам…

Громкое удивленное «У-у-у-х!» на этих словах поднялось к чистому осеннему небу, за ним уже яростный, злобный клич к атаке: «У-у-у-у!». Танаис сжала губы. День и вправду стал днем гнева.

Посол сняла с себя добрый полушубок из тигра, показала на вытянутых руках вождю, знати и, наконец, народу. Трое спутников сложили стопками какие-то одежды, похожие на облачение знати — мужские, разных размеров — к ногам Танаис.

— Только вождь белоголовых Люк спасся вплавь по реке. Поднял племена на борьбу. Мы, жуны, объединившись тремя племенами, приняли войну с Чжоу. Разгромили гвардию императора на нашей земле. Пять тысяч положили в сражении. В обозе генерала Чжоу нашли вещи убитых вождей жунов. То, что вы видите, — это одежды погибших наших вождей. Полушубок тигриный, что на мне, — одежда моего отца… — Посол встала на оба колена, слезы побежали по девичьим щекам.

— У-у-у-у! — громким стоном возмущения полетело в спину послу. Танаис присела, дотронулась до одежд, взяла из стопки красный жакет, со всей очевидностью пошитый для вождя, встала, отдала знати северных. Облачения погибших по указу Танаис передали народу. Души убиенных где-то совсем рядом невидимыми тенями молили живых о возмездии. Люди осторожно, с уважением трогали чужие одежды. Передавали дальше. Гнев переходил с одеждами к сердцам мужчин и женщин. Посол жунов продолжала стоять на коленях в знак того, что речь не закончена. Но народ не дал завершить в формальностях посольскую речь:

— Мы с вами!

— Месть!

— За жунов!

— Война! Война!

Танаис подняла с колен посла жунов. Провела ладонью по щекам девушки. Подняла лицо за подбородок.

— Твое имя, посол жунов?

— Нания, дочь Ману, погибшего вождя племени срединных… — девушка нашла в себе силы остановить слезы, твердо отвечала, глядя в глаза Танаис.

— Нания, лично ты участвовала в том сражении, о котором говоришь? — вождь пристально вглядывалась в посла. Нания сняла походную суму с плеч, раскрыла, достала из глубин сумы три бело-желтых лоскутка. Молча протянула вождю. Вождь приняла ответ, рассмотрела, расцвела в улыбке, высоко над головой подняла лоскутки, показывая знати и народу. «Что это? Что в руках у вождя?» — полетело из толпы.

— Это три скальпа, — громко ответила за посла Танаис. Пустые глазницы, рты, ресницы и пучки волос на тонкой коже, когда-то бывшей лицами врагов… Зрелище это окончательно переломило настроение собравшихся. Храбрость посла жунов не вызывала сомнения. Сострадание к судьбе родственных племен посетило мужчин и женщин. Военные планы Таргетая с появлением посла как бы поменяли цвет. Вместо наивных оттенков весны грядущая война окрасилась в суровые и скупые цвета лютой зимы. Да и отношение к врагу изменилось — подлость императора Чжоу отменяла всякое благородство. Теперь предстоящий поход в головах собравшихся уподоблялся схватке с диким зверем, не ведающим пощады. Невероятно, но эти мысли даже не были произнесены. Всяк в толпе понимал дыхание соседа. Молчаливыми взглядами люди друг другу говорили не меньше, чем речью прибывший посол.

— У-у-у-у! — громкий клич к атаке прервал короткую паузу, теперь в него влился радостно-воинственный голос посла жунов. Танаис крепко за плечи обняла девушку. Зрелища закончились, чувства перешли в действия, народ, знатные, «добрые» и «худые» спешно покидали лобное место — сборы в поход радостным звоном металла накрыли поселение. Через день армия пяти степных племен выдвинулась к границам империи Чжоу. Путь разгневанных племен пролегал через узкий горный перевал, уже обжитый, по вестям разведчиков, врагом.

Глава 41. Новый командир сотни

— Чему улыбаешься, Лахар? — юноша, всадник-застрельщик, нервно покусывал губы. Ее соплеменник мелко дрожал то ли от пронизывающего холода, то ли от страха. Настроение соседки в плотном конном строю ему совсем непонятно. Девушка повернулась лицом к спутнику. Счастливые карие глаза смотрели на него и не на него. Лахар не улыбалась, нет, она ярко сияла радостью. Где-то совсем не здесь, не в строю, где-то в другом месте пребывало в блаженстве сердце девушки. Первые снежинки падали на щеки Лахар. Таяли от тепла белые веснушки. В отличие от озябшего товарища, девушку и холод, и первый снег только забавляли. Предрассветные сумерки вот-вот перейдут в долгожданное утро. Поправив косу под войлочной островерхой шапкой, Лахар несколько раз покачалась в седле, словно пританцовывала на лугу.

— Вспоминаю, как сегодня прощалась с мужем. Влюблена. Сильно-сильно влюблена. Понимаешь? — Лахар запрокинула голову к небу, открытым ртом ловила снежинки. Мимо беззаботной девушки с топотом пронеслись старшие командиры во главе с Тайгетой. Где-то позади разом, резко, надрывно ухнули боевые трубы, забили глухой ненавистью барабаны. Конный отряд агреппеев, повинуясь командам, резко сдвинулся с места, быстро пересек неглубокую горную реку и устремился маневром на ближний справа склон горы, густо поросший кустарником и синими елями. Походная колонна двухтысячного отряда рассыпалась на три следующие друг за другом широкие цепи. Воины взяли наизготовку пики. Снег, словно испугавшись грозных звуков музыки, прекратил бесшумное падение с небес. Сквозь тучи пробились первые лучи восходящего светила. Новый день начался.

Девушка, продолжая улыбаться, но уже приглушенной улыбкой, достала короткий разнобокий лук и три стрелы. Поправила бронзовый напальчник на указательном пальце правой руки. Впереди за кустами перед громадной елью что-то пошевелилось. Не раздумывая, по охотничьей привычке, Лахар вложила стрелу и с улыбкой пустила на шорох. Стрела со свистом покинула лук, влетела в куст, бесследно скрылась в нем. И… раздался истошный крик. Из куста, подминая гибкие ветки, вывалился воин Чжоу. Стрела пробила холщовые доспехи, вошла по середину древка в грудь. Первая жертва бранного дня в горном ущелье упала навзничь, заливая землю кровью.

— Вперед! — отчетливая, громкая команда Тайгеты властно отправила первую цепь в атаку на укрывшихся в кустах лучников Чжоу. Лахар вложила новую стрелу и устремилась в заросли кустарника. Уже приближаясь к кустам, заметила чуть поодаль, справа, покачивание колючих ветвей, не замедляя бег жеребца, навскидку выпустила вторую стрелу. Второй оглушительный крик раненого из плотных кустов улетел к небу, множась гулким эхом в горах. Но Лахар не успела разглядеть жертву, ее замерший сотоварищ, устыдившись страха, нагнал и, поравнявшись с ней, заслонил обзор справа. Юноша в правой руке с силой сжимал пику. Дав коню пятками по бокам, устремился в переломанный куст, из которого выпал первый убитый лучник. Перед глазами девушки промелькнул круп коня, заплетенный в косу хвост, и конь исчез в кустарнике. Лахар остановилась, вгляделась в густые кусты, сжала в зубах три стрелы, вложила в лук четвертую и поспешила за удалявшейся цепью. Ей навстречу из-за дальней ели с ржанием выскочил конь юноши с перепачканным кровью седлом.

Впервые за короткую жизнь в добродушную девушку вселился гнев. Незнакомое чувство сжало до боли сердце, затуманило злостью расширившиеся зрачки. Шум, крики куда-то разом пропали. Тишина запечатала воском уши. Только стук бешено колотящегося сердца различала Лахар. Слева, у камня, показался темный силуэт пешего воина, он натягивал тетиву длинного лука. Девушка, ловко свесившись на бок жеребца, успела опередить врага — пущенная стрела поразила бедро. Враг, выронив оружие, повалился со стоном наземь. Оглянувшись, увидела позади вторую линию атакующих агреппеев, по большей части с луками наизготовку. Лахар пригнулась к шее жеребца и устремилась вперед по склону горы к той ели, из-за которой бежал конь товарища по строю. Она обогнула могучее дерево с противоположной стороны, горестная догадка подтвердилась: раскинув широко руки, лицом к небу, в луже крови лежал ее недавний собеседник-соплеменник. Юные черты исказило страдание. В правой ноге юноши торчал топор. В животе — булькающее кровью отверстие от копья. Шея как-то странно изогнулась. Чуть поодаль лежал труп убитого им врага. Пика юноши торчала из изогнутой спины скрючившегося в агонии, впившегося руками в землю воина Чжоу. Девушка горестно простонала. Утро, так счастливо начавшись в веселых снежинках, переродилось в кровавый кошмар войны.

Лахар тяжело вздохнула, лук со стрелой опустился было к земле, но из-за сосны выскочил с копьем наперевес, очевидно, убийца юноши. Тетива натянулась и выпустила стрелу, которая без жалости выбила глаз нападавшего и по касательной завершила полет в ветвях сосны. Схватившись руками за лицо, мужчина застыл. Копье, выпав из рук, ударилось плашмя о камни и подпрыгнуло. Между пальцами воина показалась кровь. Девушка, не мешкая, повернула жеребца к пике, выдернув ее из трупа, перехватила в руке и направилась к раненому. Теперь в левой руке Лахар сжимала пустой лук, в правой — окровавленную пику. Так не орудуют пикой. Одной рукой не удержать ее при ударе. Девушка намеревалась вложить лук в горит и перехватить обеими руками древко, но тут ей вдруг, уже на скаку, показалось, что древко еще совсем теплое. Это тепло рук погибшего соплеменника. Внезапная мысль так потрясла Лахар, что, слегка свесившись на правый бок жеребца, зажав древко под мышкой, весь удар пики она гневно вложила в закрытое руками лицо врага. Что-то под ударом тяжелого наконечника хрустнуло, пику увело вниз, а воина Чжоу откинуло назад. Девушка не обернулась. В ярости сжимая в руках орудия войны, продолжила атаку.

Не выдержав натиска первой линии атакующих, лучники Чжоу дрогнули, бросив с позором позиции на склоне горы. Воины убегали, трусливо подставляя спины врагу, бросая раненых. Бежали, оставив оружие, но не к своим, стоявшим в боевых порядках внизу, у подошвы склона, — бежали прочь от войны, в горы, к укрытой снегом вершине. Опушка посреди леса на склоне горы мгновенно устлалась трупами отступающих. Конные легко настигали пеших в горах, среди деревьев. Немногим беглецам удалось покинуть живыми густой лес на горе. Не менее пяти сотен мертвецов полегли без славы в лесу. Засада обороняющихся на выгодной для обстрела позиции не удалась.

— А ты молодец. — Тайгета прикоснулась рукой к плечу Лахар. Девушка встретилась взглядом с командиром отрядов агреппеев. Тайгета свела брови, пытаясь вспомнить, где ранее видела Лахар. Не вспомнив, повернула коня — заботы поважнее поглотили мысли командира агреппеев.

— Отряды, разделиться! Половина идет со мной в тыл Чжоу. Половина остается здесь… — главный командир обращалась к старшим, окружившим кольцом Тайгету. Лахар смотрела на командиров. Пика в правой руке зацепилась за камень. Девушка остановила жеребца.

— Начинайте обстрел врага. Вниз не спускаться. Запомните — ваша задача заставить Чжоу пойти в атаку на наших. Не пытайтесь сходиться с ними… — обрывки громких команд Тайгеты долетали до Лахар. Спешившись, прислонила ставшую ненужной пику к стволу высохшего дерева, провела по древку, прощаясь, рукой, оглянулась, пытаясь запомнить место. У серого в острых выступах камня лежал горит, полный чужих стрел, рядом переломанный лук, тетива беспомощной ниткой запуталась в выступах камня. Девушка подняла тяжелый горит. На торце хранилища стрел накладкой из красной кожи — фигурка змеи. Все еще в печальных раздумьях о погибшем соплеменнике, вынула за древко стрелу. Стрела длинная, из тростника, без оперения, с тремя красными нарисованными полосками. Уже вкладывая назад в деревянный горит, Лахар заметила нечто необычное. Наконечник лучников Чжоу из железа, литой, имел маленькие выемки с боков. Буровато-красная пленка покрывала наконечник. В выемках тяжелого вражеского наконечника в форме листа — с обеих сторон пленка заметно зеленела.

— Это что, яд? — тихим шепотом произнесла внезапную догадку.

Меж тем прежде единый отряд агреппеев разделился. Выученным порядком тысяча конных во главе с Тайгетой продолжила обходной маневр вглубь леса. Лахар бегом настигла лошадь командира тысячи. Ничего не говоря, протянула мужу средних лет стрелу Чжоу. Старший командир понял и без пояснений.

— Я приберу по лесу гориты Чжоу? Вернем эти стрелы владельцам? — девушка, набравшись храбрости, предложила свой план важному командиру.

— Одна ты не управишься… — Муж, довольный планом, улыбнулся. — Сейчас подсобим… — Вложив два пальца в рот, пронзительно свистнул. Вскоре конные агреппеи охотно выискивали брошенное в бегстве снаряжение врага. Отравленные стрелы-свистульки, как оказалось, в достатке имелись в каждом вражеском горите. Мастера-оружейники Чжоу постарались. Стрелы-свистульки издавали в полете злой, тревожащий звук. Летя же облаком, свистульки распевали устрашающую песнь. Иным в ней слышалось «убью», другим — шипение змей. Короткая задержка в начале обстрела быстро компенсировалась кошмарным эффектом, что произвели облака злобных стрел-кровопийц, устремившихся на головы боевых шеренг Чжоу. Стрелы сеяли ужас в рядах. Предсмертные крики понеслись назад, к конным стрелкам. Чжоусцы вытаскивали стрелы из тел и удивленно обнаруживали метки на древках, без сомнений принадлежавших их же лучникам. К стонам раненых и умирающих добавились проклятия, щедро летевшие в густой лес на склонах гор. Слышались панические вопли:

— Отравленные стрелы!

— Наши бьют стрелой!

— Лучники переметнулись!

— Продались, предатели!

Лахар не видела прорехи в рядах Чжоу. Она на жеребце носилась между деревьев, находя брошенные запасы лучников. Скопив два-три горита, возвращалась к своим агреппеям, передавала стрелы и снова устремлялась на поиски. Обстрел продолжался. Агреппеи не жадничали, но старались беречь стрелу и понапрасну не пускали — били наверняка, благо мишеней предостаточно — внизу, на весь убойный полет стрелы, за крепкими земляными валами ждали штурма тысячи воинов Чжоу. Валы поднимались поперек гор, заграждая путь в земли Чжоу. Но со стороны гор обороняющиеся не предусмотрели прикрытий от нападения. Второй отряд агреппеев занял склоны противоположной горы. Без задержки поддержал обстрел врага. Теперь злобные облака летели с обеих сторон узкого ущелья. Потери Чжоу стремительно множились. Плотные построения воинов давали пищу и заблудившимся оперенным убийцам. Характер ранений ошеломлял воинов: стрелы, пущенные с гор лютым потоком, стремились угодить в лицо или оголенную шею. Лучники даже не пытались попасть в корпус. Поднятые для защиты лиц и шей щиты дали новую мишень — подмышки и незащищенные бока. Обстрел не прекращался. Надежды на спасительный снегопад, который должен был помешать стрелам, не оправдались. Облака подло разбегались, открывая восходящему солнцу свободный путь на небо.

Генерал Чжоу, не выдержав непрекращающегося обстрела с гор, выдвинул на лучников сберегаемый конный резерв. Два отряда всадников, знатные и гордость империи, по пять сотен в отряде, облаченные в бронзовые доспехи, отправились штурмовать засады в лесах. Казалось, их только и ждали. Обстрел пеших порядков прекратился. Из темных чащ, шумя серым потоком, покатываясь, прыгая и стукаясь боками, навстречу атакующим ринулась лавина камней. За ней полетели стрелы. Стрелы «продавшихся врагу лучников» устремились на лошадей. Нет, лучники, засевшие в лесах, не убивали знатных в броне, они выкашивали четвероногих друзей войны. Не укрытые броней лошади пали жертвами обстрела и каменной лавины. На ходу валились под ездоками. Всадники неуклюже плюхались на камни. Ломали руки, ноги, ребра. Иные не могли встать. Других упавших затаптывали копытами напирающие задние ряды атакующих. Знатные империи теряли напор атаки. И немногим позже, утратив до половины отрядов как справа, так и слева, не докатившись до леса, атаки окончательно почти синхронно захлебнулись. Конница Чжоу с позором на глазах у армии повернула лошадей назад. Со склонов гор, прикрываясь круглыми короткими щитами, гордость империи спешила спастись от врага. За конными поспешали утратившие лошадей всадники. Паника охватила их. Без копий, без луков бежали вниз по скользким камням, падали, вставали, снова падали, уже ранеными или убитыми стрелами-свистульками в спину. Правый и левый склоны гор покрылись телами лошадей и знати.

Лахар с двумя трофейными горитами за спиной присоединилась к первой сотне стрелков. Завидев отступление врага, агреппеи в азарте сражения забыли приказ не сближаться и дружно покинули укрытие. Устремились без боевого порядка за отступающим противником вниз по склону горы с правого фланга. Конница Чжоу остановила бегство. Всадники впервые увидели прятавшегося в засаде врага. Злоба за унижение перед лицом товарищей заставила сплотиться. Остатки двух отрядов объединились в один и под командой сотенного командира устремились на правый фланг, навстречу высыпавшему из леса врагу.

— Куда?! Кто приказал?! Да что ж они творят! Безумцы! — Тайгета с отрядом зашла глубоко в тыл армии Чжоу, за полевой лагерь. Ждала связного от отряда с противоположного склона ущелья. И в это время весь оговоренный план атаки начал рушиться из-за агреппеев на правом фланге, забывшихся в азарте погони. Громко выдохнув в раздражении, главный командир племен агреппеев уже снарядила посыльного с приказом немедленно вернуться в лес, как вдруг…

Лихая всадница-агреппеей из числа преследующих, резко вырвавшись вперед, встала поперек несущейся конной лавы. Девушка энергично махала луком, что-то выкрикивала в лица наступающих агреппеев. К ней в спину уже галопом несся отряд Чжоу в повторной атаке на лесную засаду. Дистанция между храброй девушкой и знатью врага сокращалась. Преследующие вняли отчаянным жестам и крикам девушки, остановились, повернули в лес лошадей и, отступая, пустили густое облако стрел в конных Чжоу. Остановившая опасную атаку бесстрашно устремилась в лес, на ходу метко пуская стрелы в преследователей.

Отступление агреппеев второй раз принесло горечь поражения знати Чжоу. Отступая, лучники продолжали обстрел врага. На бегу оборачивались, замирали, прицеливались, били стрелой и снова продолжали отход. Пуски же стрел отступающих не уступали в меткости оставшимся в лесной засаде. Атака прервалась. Новоявленный командир отряда Чжоу пал, пораженный стрелой девушки. Знатные рассеялись, так и не сумев догнать отступивших в укрытие конных стрелков. Еще две сотни трупов легли бессмысленной жертвой Богу Войны на каменных склонах горы. Из гордого в тысячу с небольшим отряда конных Чжоу после двух скоротечных атак в строю осталось едва ли полсотни. Пешие, из знати, что утратили в атаках лошадей, не вернулись к своим. В азарте преследования и отступая, их всех: раненых, хромых, ищущих укрытия среди кустов и камней — положили насмерть агреппеи.

— Узнай, кто эта девушка. — Тайгета остановила вестового. — После сражения найди и приведи ее ко мне. Будет новым командиром сотни.

Вестовой отправился в не скорый обратный путь к вернувшемуся в лес отряду.

Раздался короткий сигнал трубы. По знаку главного командира племен агреппеев отряд первым покинул укрытие в лесу на правом склоне ущелья. Чуть позже ему навстречу с противоположного склона вышел второй отряд агреппеев с вождем Ишумом на гнедом коне. Две тысячи конных захватили обоз и теперь уже с тыла, среди телег и шатров лагеря, метко обстреливали неприкрытые спины обороняющихся. Ужас неминуемой близкой смерти охватил ряды армии Чжоу. Стрелы — каменные, бронзовые, железные, костяные, отравленные со свистулькой — летели в них со всех сторон. Укрыться было негде. Казалось, есть только один шанс избежать верной смерти. Без команды отряды первой линии устремились через земляные валы в атаку на ощетинившиеся копьями боевые шеренги степных племен. Путь преградила неглубокая горная река. План Танаис выманить из укреплений армию Чжоу удался. Теперь сражение сместилось на берега чистой осенней реки. Оборонительные валы мешали внезапному наступлению. Через три проема неподготовленными колоннами бойцы Чжоу перешли в атаку. Тридцать тысяч оставшихся в живых воителей Чжоу возобновили сражение. Мирные племена агреппеев совсем не напрасно взяли в руки оружие. Равенство сил нарушилось. Десять тысяч бойцов ранеными и мертвыми покинули боевые шеренги Чжоу. Небо плотной серой пеленой заволокли тучи. Смерть смахнула холодные снежинки с лица. Расправила крылья. Полетела к реке пожинать поспевающий урожай.

Глава 42. Певцы

Вечер перед сражением

— Кто из вас хоть раз бывал на охоте? На загонной охоте? — Танаис задавала старшим командирам и вождям племен странные вопросы, ответ на которые очевиден. Каждый мог бы прямо тут, на совете перед сражением, с удовольствием вспомнить в деталях не одну, и даже не один десяток хитрых охот. Но вожди и командиры отрядов прекрасно понимали иносказательный смысл вопросов. Вождь племен продолжила: — Всё, чего желаю, так это сберечь наших людей. Негоже нам в первом же сражении нести тяжкие потери. Идти напролом. — Танаис выждала, обвела взглядом задумчивые лица, тоном ниже повела речь к завершению: — Безумно. Не будем послушно исполнять волю генерала Чжоу. Агреппеи вынудят зверя покинуть удобную нору. Агреппеи погонят зверя на нас. И здесь… — Танаис указала за порог шатра, — у реки встретим тяжелой персидской броней…

Встал голубоглазый муж. Поднял правую руку, прося слова. Командиры и вожди внимательно смотрели на старшего сына Таргетая.

— Вождь, а что же будем делать мы? — воитель двадцати пяти лет недоуменно развел руками. — Правый фланг, двенадцать тысяч бойцов северных, — резерв у семи тысяч в броне? Так, что ли? — Голубоглазый сокрушенно затряс головой. Соломенные волосы касались его плеч. Танаис молча выслушала вопрос. Подняла правую руку.

— Первую атаку Чжоу примет левый фланг и центр в персидской броне. Вы же, северные, просто постоите с оружием. Словно бы в сомнениях. И так постоите, чтобы Чжоу решил, что вы вот-вот отделитесь…

Сдержанный смех шелестом пролетел по шатру. Юноша криво улыбнулся. Его младший брат хлопнул голубоглазого по плечу. Потянул за руку, с силой усадил в походное кресло. Дождавшись тишины, Танаис продолжила:

— После первой атаки войско Чжоу должно перегруппироваться. И всеми силами ударить снова по нам. Вас, колеблющихся, они не тронут. Северные начнут переходить реку, словно бы переметнулись к врагу…

Сыновья Таргетая нахмурились и запротестовали. Но главный командир настойчиво тянул свой замысел:

— А перейдя реку, ударите во фланг. Оттесните от проходов в земляных валах. И погоните зверя на нас. Сожмем в кольцо. И если Боги помогут, всех Чжоу порубим у валов. — Закончив речь, Танаис пристально посмотрела в глаза сыновей Таргетая.

Седой сгорбленный старик с взлохмаченной бородой встал на дальнем краю шатра. Подняв руку, попросил слова.

— Дед Агар, кто еще не знает, вождь хурритов… — начал было старик. Но гул собрания перекрыл его речь: не нашлось среди старших командиров того, кто бы не познакомился в походе с вождем-балагуром задиристых племен. — Всем план хорош, вот только обидно мне… — дед Агар выдержал паузу, высоко поднял руки по направлению к сыновьям Таргетая: — Ну почему хурритам не досталось изображать «сомневающихся»? А?

Дружный хохот сотряс шатер. Дед Агар довольно улыбнулся. Теперь повернул руки ладонями к вождю агреппеев Ишуму, задумчиво высматривавшему Танаис. Все командиры, ожидая продолжения веселья, обратили взоры на Ишума. Рядом сидевший командир тысячи из бугинов вежливо потянул Ишума за край рукава. Тот встрепенулся, недоуменно уставился на руки деда Агара. Вождь хурритов, заметив взгляд вождя агреппеев, продолжил: — Или вот ну до чего ж опять-таки обидно! Вся слава достанется… — и дед Агар с силой хлопнул в ладони, — …агреппеям! Вот они станут героями! В меткости будут упражняться на Чжоу… — Дед Агар натянул тетиву невидимого лука, прицелился в полог шатра под нарастающий хохот и, видимо, метко пустил невидимую же стрелу. Хохот поднялся в шатре. Ишум, поняв, что шутка необидная для его племени и него самого, тоже засмеялся.

— …А вот мы, хурриты… напялим-понапялим на себя персидские доспехи. — Дед Агар преувеличенно изобразил печаль. — И будем, как невесты, ждать, ждать, ждать… женихов, так, что ли? — Дед Агар утер невидимый обильный пот со лба. — Обидно, право же, обидно, Танаис.

Хохот в который раз сопроводил шутку деда Агара. Вождь хурритов замечательный рассказчик, редкостный балагур. Наверное, только он мог тонко подтрунить над знатью, не обидев никого. Ужимками, жестами и тоном дед Агар мог так расцветить обычные слова, что собеседник, посмеявшись, обнаруживал под шуткой серьезный смысл. Вот и сейчас старшие командиры, по юности беззаботно насмеявшись, поняли, что хотел донести до них седой старик. Танаис подошла к деду Агару, уткнулась благодарно лбом в затылок верного союзника.

Пришло время встать за словом Ишуму. Вождь агреппеев медленно поднялся, оправил простые чистые одежды, крякнул для важности.

— Агреппеи от роду не воевали. — Собрание в серьезности притихло. — Спасибо, вождь, за великое доверие к нашему племени. Важную задумку нам, простым миролюбцам, доверяешь… — Но тут Ишум сбился. Перешел к беспокоящему: — Эх, эх! Как бы не опростоволоситься-то при честном народе! — Ишум тяжело вздохнул. И ляпнул совсем неожидаемое: — …Танаис, прошу, отряди со мной проверенного человека из своих золотых…

Главнокомандующий в удивлении подняла брови.

— Если мои люди побегут… — вождь агреппеев сглотнул, — …пусть упокоит меня. Не хочу быть опозоренным при жизни.

Собравшиеся с пониманием приняли просьбу вождя агреппеев. Танаис помрачнела. Помрачнел и дед Агар, рядом стоявший.

— Есть такой проверенный. Дам, Ишум. — Танаис позвала к себе стражника у входа, что-то шепнула, и тот быстро покинул шатер. — Сейчас прибудет тот человек.

В шатре установилась гнетущая тишина. Танаис вернулась к креслу и повернула лицо к двум сыновьям Таргетая. Расценив это движение как немой вопрос, старший сын встал, гордо поднял голову и быстро заговорил:

— Племена северных свершат назначенный нам план. Можешь положиться на нас. — И мягким примирительным тоном добавил: — Мы не капризы гнули. Вождь, то был простой вопрос. И только. — Получив разрешение, сел рядом с младшим братом. Тридцать мужчин пили вино, передавая мех друг другу. Танаис бросила щепотку зерен конопли в огонь костра. В шатер в сопровождении посыльного стражника вошел Колакс. С достоинством поклонившись почтенному собранию старших, Колакс обернулся к сидящей Танаис. Та подняла быстро правую руку. Мех с вином прекратил путешествие среди вождей.

— Колакс, знаешь ли ты Ишума, вождя уважаемого племени агреппеев?

Голос вождя племен сух. На такие вопросы требовалось отвечать скоро, с почтением.

— Да, мой вождь. Знаю достопочтенного вождя племени агреппеев.

— Подойди к нему, — то был строгий приказ. Собравшиеся помрачнели, ожидая оглашения смертного уговора между командирами. Юноша быстро нашел вождя агреппеев, встал на шаг позади.

— Так вот, Колакс… — Танаис выдержала с мрачным видом паузу. — Как только мы выиграем сражение, крепко схвати его, вождя Ишума, за ноги и держи, чтобы он, герой-победитель, от счастья не улетел на облаке кататься… — Несмотря на мрачный вид и не менее мрачный тон, а может быть и благодаря им, неожиданная шутка Танаис удалась. Собрание дружно засмеялось. Тридцать мужей гоготали в одну глотку. Колакс, не поняв приказа, стоял с крайне серьезным видом, продолжая подливать смешинку в передаваемый по рукам мех с добрым вином.

— Ишум, хочу поведать тебе нашу легенду о медных рудниках. — Танаис, дождавшись смены настроения старших командиров, начала повествование.

Сказ о «везунчике» Ишуме

— Как только ты назвал имя свое на той тропе, помнишь, Ишум?.. — Танаис подсыпала добрую горсть конопли в огонь.

— Ты меня одарила клевцом. Серьезный тогда состоялся разговор меж нами. Думал, зарубишь на месте, — с радостью подхватил Ишум, он только что приложился к меху с вином. Танаис кивнула. Командиры заинтересованно прислушались к беседе.

— Мне уже тогда стало ясно, что встретились мы с тобой, вождь агреппеев, неспроста. Ой как неспроста. — Взгляд Танаис встретился с дружелюбным взглядом Ишума. — С этим поколением будет уже десять… да, по преданию, десять поколений назад в одном из южных племен народился храбрый муж. Как говорит легенда, из простых. Из пастухов. Но без вмешательства всесильных Богов тут не обошлось. Мать-Богиня наделила мужа счастьем везенья. Умом, храбростью он подчинил южные племена. Провозгласил себя вождем. Он же научил людей намывать речное золото шкурами.

Везение же его наступило с жестокой засухой. Три года засуха подтачивала царскую власть в племенах, что жили на землях, которые сейчас принадлежат нам. Цари там правили пять поколений. Медь добывали, бронзу лили. Богатство скопили неслыханное. Но засуха, за ней нашествие саранчи — рассеяли народ. И власть от долгого голода пошатнулась. Обменять металл на скот и зерно с засухой, понятное дело, становилось все труднее. Подешевел металл, раз есть нечего. На юге наш вождь-пастух скопил военные силы и предложил слиться медным племенам. Выгода же от союза очевидна. Да и нельзя обретаться в беде поодиночке. Однако гордыня их царей — и молодых, и старых — не знала границ. Первыми правители медных пошли войной на вождя-пастуха…

Мех с пьянящим напитком опустел, но и интерес к вину у собравшихся угас с продолжением легенды. Теперь уже не только один вождь агреппеев решал в уме загадку «при чем тут Ишум?».

— В те далекие времена бились не так, как заведено сейчас. Бились на колесницах. И тот, у кого колесниц больше, считался заранее победителем. Проламывали колесницы пеший строй с легкостью. Наш же вождь-пастух не имел колесниц… — Дружный вздох удивления раздался в шатре. — И потому надменный царь медных племен уже пел победные песни, завидев толпы пеших на месте сражения… — Еще горсть семян конопли отправилась в огонь костра. Танаис улыбнулась собранию и продолжила: — Выстроились в изломанную линию колесницы. Как клюв птицы та линия, для лучшего пролома пеших порядков. В каждой колеснице три бывалых мужа: по два стрелка с луком, дротиками и возничий. Устремились в атаку на неопытные толпы. Вот-вот начнется ожидаемый хаос среди пеших. Вот-вот дрогнут под натиском колесниц. Но тут… — Танаис резко хлопнула в ладоши. Ишум от неожиданного звука вздрогнул. — Толпы превратились в конницу! Лошади лежали попрятанными среди людей. С таким маневром царь медных племен не знаком. Ему бы остановить атаку, обдумать поведение врага, но впал в слепой азарт «медный царь». Как знать — может, то Мать-Богиня затуманила ему глаза? Войско нашего вождя-пастуха обратилось в хитрое бегство. Тяжелые колесницы преследовали конных по пятам. Набрали предельную скорость. И… — Танаис сделала паузу. Главные командиры вообразили события седой древности. Некоторые из них свели брови, представляя себя на том сражении.

— Влетели колесницы в пески, остановили ход. Застряли, пытались выбраться. И посреди этой суматохи вождь-пастух развернул конных и атаковал. Отошел. Повернул во фланг и снова атаковал. Отошел. Охватил, зашел в тыл и снова атаковал неповоротливые колесницы. К вечеру бранного дня от славных тяжелых колесниц «медного царя» не осталось ничего. Только дым прошлой славы. Вся его хваленая ватага легла в песках. «Медный царь» тоже пал в том бою, в поединке с любимцем Матери-Богини. Наш вождь-пастух потерял глаз, но народ приобрел «медные земли». Засуха сразу после сражения закончилась обильными дождями. То было согласие Богини на свершенный передел… — Танаис замолчала, торжественной паузой обозначив счастливый финал рассказа.

— Что стало с племенами «медных царей»? — тревожно спросил дед Агар.

— Те из них, кто принял установления вождя-пастуха: в законах, ритуалах, и в погребениях тоже, — слились с нашими племенами. В их правах ничего не переменилось. Продолжили лить металл. Раскрыли нам секреты крепкой оружейной бронзы. Мы научили их мыть золото и добывать железо. Ртуть и много чего еще мы вместе потом нашли сокрытыми в их землях, да и в прежних наших. Желающие из медных переселись на юг — в наши горы. А несогласные — потомки знати, в слабом меньшинстве, через перевалы отошли в земли Чжоу. По доброте душевной наш вождь-пастух их с миром отпустил. Даже имущество дозволил взять в достатке. — Танаис усмехнулась. Усмехнулись и слушатели — милость и вправду невиданная к побежденным врагам. — Вот так: с инструментом, с запасами меди на повозках покинули племя. По той же легенде, та обиженная знать медных, придя в пределы нарождающейся Чжоу, помогла топорами и мудрым советом утвердиться у власти первому императору — Чэн-Вану. — Танаис поправила рукой золотой обод вождя.

— Красивый сказ. Благодарю. Прости меня, вождь, но при чем тут я? — Ишум, встав, с самым серьезным видом вопрошал Танаис.

— Нашего вождя-пастуха звали тоже Ишум. По той легенде, в вожди не набивался. На племена в раздорах напали враги, вот он и сколотил народ. Спасал нас, стало быть. И на войну наш Ишум особо-то не рвался. Однако же, оказавшись на войне, привел племена к славе. Каждый в нашем племени знает эту легенду. Весной в праздник нового года разыгрываем то сражение для духов предков. С чувством, не абы как, до деталей точно разыгрываем сражение. Кормим духов жертвами. Это не простое совпадение имен, Ишум. Не совпадение… То знак Богов, Ишум. Ты первым начнешь сражение, ты же сражение и закончишь, наш дорогой вождь-пастух.

Ишум продолжал в упрямстве стоять.

— Наверное, еще и оттого, что агреппеи всем известные миролюбцы? — выпытывал без стеснения Ишум у вождя племен. Не получив подтверждения, рискнул все же предположить: — И если уж такие недотепы в военном деле, как агреппеи, не убоятся врага, то и прочим, опытным, племенам не с руки будет вяло держать оружие в сражении? — Вот на этих словах Ишум получил долгожданный кивок главнокомандующего. Танаис достала из лежавшей у ног сумы странного вида кубок — золотой, в виде завитого дугой рога архара, в основании восемь опор, охватывающих половинку желтого от времени черепа, превращенного в сосуд. Странен кубок сложностью работы. Золотой рог неотличим от настоящего.

— Колакс, а что, у нас кончилось вино? — Но то не вопрос — и юноша быстро откупорил мех. Наполнил череп-кубок неразбавленным вином, обнес вождей и командиров.

— Танаис, позволь. В твоих руках, так понимаю, и есть череп «медного царя»? — Дед Агар, приблизившись к вождю племен, с восхищением рассматривал драгоценный ритуальный сосуд.

— Он самый и есть. Отпей вина из моего кубка, Агар. — Танаис уважительно протянула легендарный сосуд.

— Почту за честь. — И дед Агар с удовольствием отпил вина. Кубок с душистым содержимым пошел по рукам. Жест гостеприимства Танаис положил начало особому ритуалу — каждый присягал перед сражением. Выпивали вино до дна, выливая последние капли на дощатый пол шатра, передавали следующему по очередности.

Ближе к полуночи совет старших командиров завершился. Мужи группами покидали шатер, направляясь к отрядам. Армия степных племен готовилась к сражению. Никто не спал в ночи. Молодая кровь бурлила. Из шумных разговоров у костров складывалось — главный праздник жизни уже настал. Бугины во всю силу юных голосов распевали песни. Андрофаги перенимали незнакомые мотивы, подпевали, лишь миролюбцы-агреппеи не подхватывали героические куплеты. Только восхищенно глядели на голосистых сотоварищей.

— У нас знатный певец. Никто в племени бугинов не сравнится с ним. — После этих слов хоры озерных и золотых приумолкли. Из темноты трое рыжеволосых юношей бугинов вытолкали к яркому костру озерных и золотых упирающегося Тишпака. Его жена Лахар не решилась отбивать мужа у друзей, приняв от суженого пару клевцов, присела в стороне. Подошедшие на шум хурриты вперемежку с хозяевами костра, не скрывая иронии, усмехнулись: дескать, пришло время рыжим опозориться. К Тишпаку приблизились двое, один из хурритов, другой от озерных и золотых, оба с нагловатым видом. Тот, что из хурритов, скуластый, в веснушках, как бы ненамеренно пихнул парня локтем, с дерзкой улыбкой оглядел бугина с ног до головы и затянул высоким голосом в переливах военную песню Богу Войны. Пропев куплет, победным взглядом окинул народ. Узнав о соревновании у костра, на огонек притекали любопытствующие. Новый куплет уже исполнил, на радость соплеменникам, один из хозяев, ладно вывел голосом мотив, не ошибся в рифме. Толпа с нетерпением ждала, когда вызов примет бугин. Тишпак откашлялся и… вправду чудным голосом поднял оставшиеся три куплета на такую неслыханную по красоте исполнения высоту, что все, кто в иронии посмеивался, пораскрывали рты. Немое восхищение сменилось шумными похвалами таланту певца.

— Второй раз встречаю тебя, бугин. А где же твоя жена? — с требовательной интонацией в вопросе обратилась к юноше главнокомандующий. Танаис в длинной волчьей шубе вышла из притихшей толпы к певцу. В тот же миг Лахар поднялась с земли и быстро сделала два шага к вождю племен, опустила голову, уставив взгляд в сапоги. Танаис придирчиво осмотрела девушку. В руках Лахар уверенно держала клевцы. Танаис засмеялась.

— Надо же! Уже и агреппеи правильно держат клевцы.

С насмешливыми словами вождя внимание неравнодушной толпы у костра перекинулось от певцов на скромную девушку. Стоявшая по правую руку от Танаис Тайгета с силой хлопнула по плечу Лахар, жестом давая понять — «она из моих».

— Вы тут соревновались в пении? — Получив утвердительные ответы со всех сторон, Танаис решительно вынесла вердикт громким голосом: — Присуждаю победу бугину!

Оглушительные крики одобрения погасили прочий шум в лагере. Вождь раскрыла суму, украшением висевшую через левое плечо, и что-то достала из глубины. Подошла ближе к Тишпаку, взяла его руку, вложила в ладонь награду, сжала пальцы бугина в кулак. Юноша, почтительно поблагодарив вождя, открыл с любопытством ладонь — подарок сиял отполированным металлом. Это было широкое бронзовое кольцо. Две рогатые оленьи морды по противоположным сторонам кольца венчали работу мастера племен золотых. Тишпак поднял удивленные, счастливые глаза на Танаис. В продолжение награды за пение весомым дополнением прозвучало:

— После похода отправишься к нам, в край озерных и золотых, учить пению жрецов.

Жена юноши громко вскрикнула от радости и обняла мужа. Тиш, утратив дар речи, закивал головой.

Глава 43. Генерал Бо-Фу

— Как персы? Наши друзья-персы! Не может того быть! Персы же наши… наши самые надежные союзники. — Младший сын императора Чжоу Бо-Фу заторопился в утренних смутных сумерках к передовой. Среднего роста, темноволосый и безбородый, нервный, с ломким мальчишечьим голосом, Бо-Фу перенял манеры отца, стремясь подражать, как часто говаривал среди приближенных, «быстрой хитрости» правителя Чжоу.

Бо-Фу стремительно поднялся на первый заградительный земляной вал. Удивленно ахнул. Застыл. Перед глазами юного генерала за горной рекой на полет стрелы выстроилась армия. В персидских доспехах, за крепкими щитами в рост. По флангам персов, в привычных для степных племен вооружении и снаряжении — два пеших отряда, по десять тысяч в каждом. Генерал оценивал врага. Силами враг меньше. То радовало. Но вот персы-предатели… Знаменитый персидский строй плотный. Боевые шеренги с тяжелыми длинными копьями. Стройные ряды свидетельствовали о дисциплине в рядах пришлых. Бо-Фу горестно вздохнул. Развел в стороны руки. Подал знак ближнему к нему командиру. Покачал головой. Снял шлем.

— Срочно пошли гонца к отцу. Надо доложить императору плохие, очень плохие вести… — Генерал Чжоу еще раз в печали вздохнул. — Персы предали нас. Вот, сам посмотри… — и Бо-Фу с досадой указал на врагов, запамятовав, что командиры первыми увидели верных союзников в стане враждебных степных племен.

— Да, мой генерал. Будет исполнено. — Старший командир, бегом покинув вал, направился исполнять приказание.

— Ну что ж. Персы так персы. Примем сражение со всеми врагами. Как со старыми, так и с новыми! — Бо-Фу, уходя с вала, оглянулся, окинул взглядом персидский строй, надел шлем и, более не оборачиваясь, решительно направился к красной колеснице в центре построений. Теперь Бо-Фу не выглядел слишком уж юным. Бронзовый шлем, натертый до блеска, бронзовые чешуйчатые блестящие доспехи придавали солидности генералу. Поднявшись на колесницу, отдал приказ старшим командирам:

— Действовать по оговоренному плану. Не атаковать первыми. Вы поняли? Враг должен пойти на приступ валов. Мы в этой битве обороняемся. Всем ясно? — И юный генерал с высоты колесницы властно оглядел старших командиров. Бо-Фу не хотел слышать иных мнений. Командиры дружно, в голос, закричали:

— Победа за Чжоу!

Выкрикнув привычный в их рядах клич, отправились к назначенным местам. Светило вот-вот должно взойти. Снежинки падали на головы воителей Чжоу. С волнением каждый из них ждал битвы. Загорелые дочерна южане с трудом переносили холод в северных краях империи. Щедрые посулы императора Ю-Вана — обещаны земли жунов — заставили присоединиться недавно замиренные племена к чуждой им войне. Неведомый доселе для южных племен Чжоу враг — непонятные далекие степные племена — рвался через узкий горный перевал на помощь осажденным у святилища Солнцу жунам. Важность предстоящей битвы очевидна даже рядовым бойцам. Пришлые же, с легких слов старших командиров, всего лишь «неопытный молодняк», по глупой наивности решивший «пограбить» пограничные владения Чжоу «да и скрыться». В задушевных беседах в походном лагере командиры уверенно внушали воинам юга, что битва будет скоротечной, не грозящей «обученным войной южанам» большими потерями. Легкая работа — отогнать «зеленый молодняк» за горы. Вот только та недавняя война случилась у южан с Чжоу, и закончилась горьким поражением. Унизительный конец проигранной войны южане в молчании не позабыли. В сердце каждого воина юга, стоящего с оружием в боевых шеренгах, в то холодное утро переплелись причудливым узлом — и скрытая ненависть к Чжоу, и жажда обещанной императором богатой награды. Особой злобы к степным племенам южане не испытывали. Никто из них не видел ранее степняков. И потому приходилось только на слово, не зная врага, верить назначенным из Чжоу старшим командирам.

Бо-Фу ждал, прикрыв глаза. Ждал многого: неистовых атак врага; ждал, когда мелкий снег перейдет в бурный снегопад; и более всего ждал появления знакомого чувства. Похожее, уже позабытое командирами, сражение в горах несколько лет назад окончилось выгодным торговым договором с хурритами. Отец простил его тогда, заплатив щедрый выкуп за него и за пленных. Император Ю-Ван хитро обернул поражение в пользу Чжоу. Никогда отец не поминал, даже при ссорах, проигрыша сыну. Но юноша крепко запомнил предшествовавшее тому внезапному бою в подготовленной хурритами засаде гнетущее чувство приближающейся беды, как его позже тайком описывал красавице-жене, посвященной в тайные секреты Бо-Фу. Но, к счастью, то пугающее чувство не пришло.

— Мой генерал… — старший командир прервал задумчивость Бо-Фу. — Враги напали на отряды в горах. Теснят наших лучников. Отряды просят помощи…

Бо-Фу открыл глаза.

— Где теснят? — взбешенным голосом оборвал доклад генерал. — Покажи мне, где?

Старший командир развел руками, указывая одновременно на две противоположные горы.

— Там, куда ты показал, аж по полторы тысячи стрелков на каждой горе. У каждого из горе-стрелков по полсотни стрел. — Бо-Фу гневно сверкнул глазами. — Прикажи им побороть южную трусость. Не дам им помощи. — Юный генерал стукнул кулаком по ободу колесницы. — Три тысячи трусов. После победы высеку их. Вместо трофеев получат плети. Так и скажи им, да поскорее. — Бо-Фу, вдруг вспомнив, что перед ним в седле восседает в безмятежном спокойствии ответственный за лучников, с угрозой прошипел сквозь зубы: — А не справишься со своими людьми — и тебя высеку. До смерти лично сам запорю!

Старший командир, осознав, что теперь отрядам застрельщиков предстоит бороться в одиночку, пустил коня в галоп, он спешил на склон горы, к левому флангу. Но не успел передать приказ генерала. К моменту возвращения отступление лучников Чжоу под натиском агреппеев уже превратилось в неудержимое, паническое бегство к вершинам гор. Страшась суровой кары генерала, старший командир из знати Чжоу присоединился к убегающим южанам. Последовавший вскоре за бегством меткий обстрел доходчиво разъяснил не только генералу, но и замерзшим боевым шеренгам, что сражение пошло уже совсем не так, как они планировали. Кругом падали раненые или убитые. Стрелы со свистом легко находили жертв. Щиты и шлемы не спасали. Стрелы били в лица и открытые шеи. Крики раздавались чаще и чаще. Сражение только началось, однако потери уже были ощутимы. Южане открыто роптали, призывая заставить врага прекратить обстрел. Несколько стрел, пущенных меткими лучниками, положили стражников рядом с колесницей Бо-Фу.

— Ну это уже слишком! — Генерал подозвал через вестового командира центра. Важный муж лет тридцати пяти явился на светло-буланом жеребце. Спешился и подбежал к Бо-Фу. Тот что-то шепнул генералу на ухо. Сейчас же вокруг генерала и командира образовалось плотное построение — воины подняли к небу щиты. Там, под укрытием щитов, генерал облачился в кожаные с тонкими бронзовыми накладками доспехи знати. Одежда генерала перешла к командующему центром. Бо-Фу пересел на жеребца командира центра. Повел за собой резерв конницы Чжоу. Знатные, увидев в простом командирском снаряжении главнокомандующего, повиновались. С радостным кличем в первую атаку Бо-Фу повел сотни на правый склон горы.

— Знать Чжоу! Покажем трусам с юга, как надо биться! Мы кровь от крови Чжоу. Мы самые лучшие из тех, кто дышит в землях Чжоу. За мной! — Юный генерал широко улыбнулся. Наверное, за этой улыбкой видел себя со стороны — счастливым первым героем, отважно несущим смерть врагам на глазах армии. Командующий ударил пятками в бока жеребца. Опередил всадников, подавая пример воинам, начал легко подниматься по каменистому склону горы. Знатные гордо следовали за генералом. Красивое зрелище атаки — конные на ухоженных лошадях, в кожаных доспехах, с пиками наизготовку, блистая шлемами и круглыми бронзовыми щитами, вот-вот должны сразиться с укрывшимся в зарослях врагом. Воины юга, подняв головы, любовались зрелищем атаки. Враги в страхе перед грозной силой империи прекратили смертоносный обстрел пеших порядков. Южане возликовали. Сердца наполнились отвагой.

— Наш генерал непобедим! — громко крикнул какой-то воин — возможно, искренне, а может, и для командиров. Клич близкой победы поддержали.

— Чжоу! Чжоу!

Эхо донесло до поднимающихся по склону всадников благодарность от воинства. Воодушевленные конные ускорили подъем. До коварных кустов оставалось самое малое с четверть полета стрелы. Земля кончилась, дальше склон сплошь покрывали неприветливые камни. Подъем становился круче. Скользкие камни замедлили продвижение конных. Теперь приходилось карабкаться с осторожностью. Поверив в бегство врага, знать во главе с генералом утратила последнюю бдительность и превратилась в медлительные и крупные мишени.

— Мой генерал, посмотри, на противоположном склоне наш отряд…

Бо-Фу не расслышал окончания, но обернулся и тут же с ужасом увидел, как обстрел безжалостно косит лошадей. Конный отряд, утратив половину состава, попятился назад. Атака без надежды захлебнулась. Вздох разочарования разом вырвался не только у генерала.

— Наши гибнут! — кто-то из нижних рядов громко выругался, добавив проклятья невидимым врагам.

— Продолжайте атаку. Сотенный, принимай командование. — Бо-Фу поспешил вниз, на помощь к отступающим конным. Этот маневр и спас генерала. Едва поравнявшись с арьергардом отряда, Бо-Фу по своим воинам смог оценить меткость агреппеев. Катастрофа левого фланга атакующих в точности повторилась на правом фланге. Вокруг генерала падали лошади, наездники ломали руки и ноги, взывали о помощи. Воины из знати, растеряв гордость, показали спины врагу и устремились вниз по склону, увлекая за собой и Бо-Фу.

— Как так? Как вы могли струсить? Вы же бросили там и меня! — у края спасительного походного лагеря генерал остановил бегство обоих отрядов. Даже будучи в гневе, Бо-Фу все же подбирал слова помягче для укоров знати. Друзья детства, выходцы из древних родов основателей империи могли в обиде презреть заведенную дружбу и вступить в заговор.

— Южане подло предали нас, Бо-Фу! Сам видел, в зарослях южане, те, что и должны нас прикрывать! — первым робко оправдывался юноша небольшого роста. Ему вторили дружно остальные. В уши генерала полились горькие версии произошедшего.

— Да, это они! Их одежды мелькали среди деревьев.

— Ну не могли так быстро степняки занять наши позиции!

— Подкупили их. Вот и подались к врагам лучники.

— Перебежчики!

Юный генерал вглядывался в лица знати. Мрачные, разгневанные поражением. Некоторые отворачивались от его взгляда, стыдясь позора.

— Вот что я скажу отцу? — продолжил стыдить знатных Бо-Фу. — Сейчас степные племена ринутся на валы. И Южные отобьют атаки. И будут героями они, а не вы. Вам не позорно это? А?! — кричал генерал срывающимся мальчишеским голосом.

— Ну что ты хочешь от нас, Бо-Фу, скажи же прямо наконец! — то знакомый с детства голос — друг в сердцах выкрикнул обиду. — Хочешь, чтобы полегли на склонах горы? Так, что ли?! — со слезами в голосе невидимый за спинами всадников давний товарищ завершил мрачное предположение. Остатки гордости имперской кавалерии опустили головы, никто из них не хотел вновь штурмовать крутые склоны гор. Смерть унесла половину товарищей. Исход новой атаки казался выжившим очевидным и предрешенным. Генерал не успел возразить другу. Издалека раздался жалобный крик — один из последних спасшихся требовал немедленных действий:

— Наших добивают! Враги преследуют раненых! — в эти слова всадник вложил столько отчаяния, что все разом повернули головы к склону горы. На склон за убегающими высыпали конные стрелки. Преследование воинов, лишившихся лошадей, выглядело как охота на обезумевших животных, в страхе разбегающихся от преследователей. Никто из ищущих спасения и не пытался оказать сопротивление. Бросали пики, луки, гориты как ненужную обузу, мешающую спуску по скользким камням. Некоторые из бывших всадников молились, воздев руки к безучастному небу, не в силах встать на перебитые ноги.

— Это не наши лучники! Враги на лошадях! — гневно вскричал, догадавшись о хитрости врага, один из воинов. Страстное желание спасти боевых товарищей, знакомых и друзей детства разом овладело остатками конницы Чжоу. Без приказа, без новых увещеваний командира две с половиной сотни знатных устремились вновь на левые склоны горы. Крики яростной злости всадников дополнил стук копыт несущихся на склон лошадей последнего отряда конных Чжоу. В этот раз Бо-Фу не повернул. Генерал решительно возглавил атаку. Левый склон оказался для подъема значительно легче правого. До несущегося навстречу врага оставалось совсем немного, когда конные стрелки резко повернули в лес. Бо-Фу победно поднял пику, потряс ею и поспешил догонять дрогнувших степняков.

Юный генерал не успел перестроить отряд для преследования — враг применил совсем неожиданный маневр — отступая, оборачиваясь, на ходу, конные стрелки возобновили меткий обстрел. Конь рухнул под генералом. И что-то острое пробило кожу доспеха, войдя в правое плечо между бронзовых пластин. Другая стрела вонзилась в левую ногу, повыше колена. Все бедствия обрушились на юношу так скоро, что Бо-Фу даже не успел ничего понять. Он лежал в крови на мокрых от снега камнях. Шлем от удара отлетел и с гулким звоном покатился вниз по склону, весело подпрыгивая на буграх. Казалось, шлем был рад покинуть своего горемыку-владельца. Атакующие потеряли темп. Преследование превратилось в бойню. Неся тяжелые потери, знатные Чжоу покинули несчастливую гору. Второй штурм отбили степные племена. Бо-Фу вынул стрелу из ноги и плеча, перетянул рану шарфом, снятым с шеи. Сжав зубы, медленно за обломленное древко достал вторую стрелу. Грязный обрывок рукава стал пробкой между раной и доспехами. Генерал осторожно пополз вниз, стараясь не шуметь и прячась среди спасительных камней. Прямо перед ним выросла женская фигура с луком. Стрела, направленная в лицо с расстояния в несколько шагов, грозила прервать жизнь.

— Не убивай! Я генерал Бо-Фу… — сама собой трусливая мольба о пощаде противным писклявым голоском вырвалась из уст раненого. Левой дрожащей рукой Бо-Фу указал на золотой обруч власти, болтавшийся на тонкой мальчишеской шее. Девушка свистом подозвала троих мужчин. Обезоружив генерала, воины подняли ценного пленника и унесли на руках в лес. Битва в ущелье закончилась бесславно для юного генерала. Нет, совсем не так он представлял себе новую войну. Лежа связанным на стволе мертвого дерева, через высохшие ветки Бо-Фу бессильно наблюдал за происходящим внизу сражением. Обстрел армии Чжоу начался с новой силой. Стрелы летели ураганом с трех сторон и скашивали боевые шеренги. Нарушая все планы, южане без боевых построений устремились через защитные валы в наступление на врага. Слезы безудержно катились из глаз пленника. Грустное чувство приближающейся беды запоздало накрыло бывшего генерала Бо-Фу невероятной тяжестью. Злая судьба второй раз одарила сына императора позором плена.

Глава 44. Персы

— Какой же идиот! — прошипел зло сквозь зубы новый командующий армией Чжоу. — Идиот… идиот! Второй-то раз зачем полез в горы? — Сплюнул с досады на землю. Громко выругался. Последняя атака конных Чжоу откатилась назад. — Надеюсь, ты жив, Бо-Фу… — Тяжело вздохнул. Процедил осуждающим шепотом: — И это наш генерал!

Старший командир оглянулся — войска вокруг него явно приуныли.

— Мой генерал, враг захватил обозы. Вторгся в лагерь. Что делать? — вестовой обращался явно к командующему центром.

— Какой генерал? — командир позабыл, что на нем красовались отличием верховной власти доспехи Бо-Фу. — Я генерал? — вспомнив, что надето на нем, понял, что теперь он ответственен за исход сражения. — Делать что?.. — повторил вопрос вестового. Воины хмуро глядели на властелина их жизней, восседающего задумчиво в седле. И новый генерал принял командование поредевшей армией. Каждый четвертый воин покинул ряды Чжоу раненым или погибшим.

— Вперед! На врага! — громко скомандовал муж в блестящих доспехах. И уже тихо, словно для себя самого, добавил: — Пока нас тут не перебили стрелами.

Повинуясь воле мужа в генеральских доспехах, ломая стройные боевые порядки, армия Чжоу ринулась преодолевать защитные валы. Новый командир явил мудрость: занял защищенное место для наблюдения — у среднего проема первой линии валов. Остановил двоих тысячных на лошадях, приказал спешиться и уже вдогонку, в спины старших командиров, прокричал:

— Сразу, как выйдете к реке, — наступайте! Всеми силами по правому флангу. Центр, там, где персы, не трогайте. Не пробьете персов! — Командиры, обернувшись, подняли руки — в знак принятия приказа.

Тремя неправильными колоннами, больше похожими на три хаотичные толпы, армия Чжоу устремилась к реке. Река же опасно досягаема для стрел противника. На покрытом круглыми белыми камнями берегу воины плотно прикрылись щитами, вошли в холодную воду. Тут же на них обрушился валом поток стрел и камней. Враг не пускал стрел навесом сверху вниз, как того ожидали южане. Нет, степные застрельщики по обоим флангам наверняка метили стрелами и камнями в лица, шеи, в ноги и пах. Чистые, прозрачные воды горной реки окрасились красным. Река разделилась цветом. Воды выше по течению блистали невинной чистотой, но ниже — пенились кровью. Упавших в реку раненых затаптывали идущие следом. Несколько сотен тел из первой волны атакующих превратились в подобие моста. По хрустящему мягкому настилу из тел павших товарищей южане устремились на ощетинившихся копьями врагов. Иным истекающим кровью, казалось, повезло больше: отдавшись течению реки, уплыли вниз, вдоль правого склона горы. Но недолгим надеждам на спасение не суждено сбыться. У лагеря их поджидали неведомые враги. Агреппеи, развалившись в седлах, без ликования, молча, в упор добивали каменными на тростниковом древке стрелами раненых. И после лагеря воды реки не разбавлялись кровью. Мертвых прибивало к берегам.

Решимость, обретенную с приказом нового командующего, в суматохе, а возможно, из-за плотного обстрела, подрастеряли, и удар всех трех колонн пришелся на тяжеловооруженных воинов в персидских доспехах. «Персы», укрывшись за тяжелыми щитами как за стенами, орудовали копьями. Легкими топорами и короткими мечами южане пытались безуспешно прорубить дорогу в щетине бронзы. Копья персов не встречали препятствий. Легкие щиты Чжоу ломались с треском под их мощными ударами. Холщовая защита южан, рассчитанная на бой короткими мечами, едва ли годилась для сражения против тяжелых копий. Кожаные, в несколько слоев, шлемы выдерживали только попадание стрелы. А вот прочные доспехи персов бронзой прикрывали даже ноги. Удары легких копий южан не наносили урона врагу. Отвага южан Чжоу не облачилась в достойное снаряжение.

Под невыносимую в злости музыку барабанов и труб «персы» решительно оттеснили наступавших южан к берегу реки. С правого фланга в растерянно сгрудившиеся, так и не развернувшиеся в боевые порядки толпы, стоявшие по пояс в воде, ударили короткими копьями рыжеволосые и голубоглазые враги. Опрокинули первые ряды южан. Командиры Чжоу напрасно пытались упорядочить сопротивление. Неистовая борьба продолжилась в воде. Попытки покинуть реку пресекались тяжелыми копьями персов. Несколько раз храбро попытавшись из воды атаковать персидскую бронированную пехоту, толпа южан окончательно подалась назад. И вновь, теперь уже в спины, полетели стрелы с камнями. Лишь только странный левый фланг врагов остался без движений. Посреди реки высилась печальная плотина из погибших. Тысячи мертвецов препятствовали водам реки. Река расширила границы, выйдя холодным водами из берегов. Первая атака провалилась. Со стонами, проклятьями и под отчаянные крики командиров армия Чжоу откатились за валы. Их не преследовали. Достигнув пределов защитных валов, уставшие, промокшие, замерзшие южане в награду получили град стрел со склонов гор и из захваченного врагом лагеря.

— Генерал, надо прорываться назад! — несколько старших командиров в голос пытались убедить главу армии Чжоу. Но он непреклонен, упершись в бока руками, не слушая доводов, повторял одну фразу:

— Глупцы, начнем отступать — порубят. — Повторив это с дюжину раз, указал рукой в сторону лагеря. — Враг уже там. Как только побежим, они начнут преследование. — Генерал обвел рукой склоны гор: — И там они при лошадях. Спустятся вниз по склонам и нагонят вас всех. Лошади у тех, что в лесу, свежие. А вы, глупцы, пешие. Никто не уйдет отсюда. — Выждав, добавил шепотом, пытаясь подбодрить поникших командиров: — Есть у нас шанс переломить сражение. Не всё так безнадежно. — Старшие командиры подняли угасшие глаза. Генерал бодрым голосом продолжил: — Видели, их левый фланг нас вообще не атаковал? — Командиры закивали. — Думаю, наметился серьезный раскол среди врагов. Что-то они там промеж собой не поделили. — И генерал резко махнул рукой. — Воспользуемся раздором. Не будем их левый фланг тревожить. Они не трогают нас, и мы не бьем их. Во второй атаке следуйте приказу — напор на правый фланг, от центра прикройтесь щитами, в воду персы не полезут — тяжелые доспехи, аж до земли.

— Спины подставить левому флангу? — высказали беспокойство одновременно несколько тысячных. Старшие командиры в опасениях загудели. Но у главнокомандующего Чжоу твердая уверенность:

— Да. Подставим спины. Рискнем. Не знаю, кто там на левом фланге, но они с нами. — Генерал обвел взглядом командиров. — Окажем им доверие, и они примкнут к нашей стороне. Мы будем рубиться с легкой пехотой. С правым флангом мы на равных. Видел — они, те, что справа, поддаются под натиском. Главное — одолеть реку. Закрепимся на том берегу, считай, победили. Наши беды из-за валов. Они мешают развернуться в бою. Народ же у нас смелый. Если б не эти валы, уже бы в первый наскок победили… Ясно? Готовьте людей к атаке. — Генерал Чжоу похлопал по плечам соратников: — Не бойтесь, нас много. Еще не всё потеряно. Вперед.

Совет Чжоу завершился. Воспрянув духом, старшие командиры навели порядок в не сломленных первой неудачей рядах и повели южан во вторую атаку. Храбрым южанам, повидавшим побоища, думалось, что силами они с врагом равны. Теперь уже атакующие в строгости следовали приказу генерала. Колонны, выкрикивая воинственное «Хо! Хо! Хо!», покидали защитные валы. Впрочем, «защитными» земляные насыпи уже не казались никому из противоборствующих армий. Горное эхо причудой мешало песню труб и барабанов с выкриками Чжоу. Разносило музыку в холодном воздухе.

— А что, может, и впрямь присоединиться к Чжоу? Как думаешь, брат? — младший из сыновей Таргетая верхом на гнедом жеребце обращался к спешившемуся старшему. Тот мгновенно направил клевец на брата.

— Пасагга, ты это в шутку сказал? А то ведь не посмотрю, что ты мой брат! — серьезным голосом, с обидой произнес старший из сыновей Таргетая.

— Конечно, в шутку. — Младший усмехнулся. — Обидно мне, понимаешь, Уту? Это же наш поход. Отец его готовил. Это наша слава. — Младший хлопнул себя с силой по бедру. — А вот пришла она… и кто она вообще? — Юноша посмотрел куда-то за персидский строй центра. — Пришла, и все деяния отца прибрала себе…

Старший отвернулся, всем видом давая понять, что не разделяет мнение брата. Заняв место в седле, повернулся вполоборота к Пасагге и бросил:

— Славы в походе хватит с избытком на всех. Ты лучше прикуси язык. Да поищи той славы. Вон сколько ее бегает вокруг. — И старший обвел клювом клевца отряды южан, устремившиеся черным потоком в реку. — Пришло наше время, брат. С отцом или без отца, нам надо вершить собственные подвиги.

— Ну, может, ты и прав, — нехотя согласился младший. Направил коня к правому крылу отрядов Таргетая, ближнему к берегу. Уту проводил долгим, тяжелым взглядом отъезжающего. Остался в центре. Гордо поднял голову и стал прислушиваться.

— Уту, иди за реку. — Растрепанный посыльный из андрофагов держал в руке обшитый клыками вепрей шлем. Перепачканный в чужой крови, гонец принес долгожданный приказ. Командир правого крыла северных радостно улыбнулся. Растер щеки. Заерзал в дорогом, с золотом, седле покойного отца. Обернулся к пешим воинам:

— Ну что ребята, похитрим? — Хохот из рядов засвидетельствовал командиру понимание предстоящего маневра. — Разрисуем для Чжоу предательство. Как уговаривались, помните? — Хохот воинства вновь поддержал странные слова старшего из сыновей Таргетая. Десять тысяч воинов северных исполняли коварное представление для армии Чжоу. Сокрытые до поры невостребованные мимические таланты разом раскрылись в военной пользе. Лица северных превратились в устрашающе-свирепые маски, воины размахивали оружием, щедро слали проклятия в сторону прочих степняков. Развернули боевые порядки на персов. Колебания волнами сотрясали отряды северных. Драки в рядах не стыдившегося позора воинства — разделяли грозные боевые шеренги на враждующие группы. Три крайних сотни покинули построения фланга, обратили оружие против своих же, прикрыв бок персов от возможного нападения.

— Я же говорил, говорил… — генерал Чжоу удовлетворенно потирал руки, наблюдая из прохода валов за расколом в стане врага. Старшие командиры Чжоу также отметили перестроения северных и потому, повернув к левому флангу спины и бока, устремились на правый фланг степных племен. «Предатели» медленно, с опаской вошли в реку и так же медленно побрели по пояс в воде на сторону Чжоу, высоко подняв руки с оружием.

— Надо подать сигнал, что примем их… — Главнокомандующий армией Чжоу подозвал вестового: — Скачи им навстречу и маши руками. Если они и впрямь на нашей стороне, то прикажи идти в атаку. А нет — скачи назад.

Перепуганный опасным заданием вестовой устремился галопом к реке. Генерал шепотом пробормотал:

— Да, десять тысяч свежих бойцов нам ой как нужны…

На его глазах вестовой осторожно сближался с выходящими из воды врагами. Какой-то младший командир что-то в свертке протянул вестовому, тот в ответ указал на укрытие генерала Чжоу, после короткого разговора повернул коня, галопом поскакал назад.

— Мой генерал… эти… враги… хотят перебежать на сторону Чжоу… — задыхаясь, радостным, сбившимся от волнения голосом затараторил вестовой. — А это вам… — протянул объемный сверток в бараньей шкуре. Генерал торопливыми рывками попытался развязать узел на бечевке. Не справившись, достал кинжал и перерезал путы. В свертке было подношение — рыжие шкурки степных лис. Главнокомандующий пересчитал шкурки — числом десять. — Что это значит? — вопрос адресовал не вестовому, а скорее себе.

Вестовой из «худых» Чжоу виноватым голосом ответил:

— Это дар вам, генерал. Так эти мне сказали. — Похоже, что простой воин не мог определить для себя, кто для него теперь бывшие враги. Так и называл, упорно подчеркивая неопределенность нового союзника, — «эти». И вдруг робкий вестовой совсем другим голосом — зловещим, свистящим шепотом — добавил, не спросясь, свое худое мнение: — Опасайтесь их, мой генерал. Эти не предатели. Эти — хитрые лисы, прикинувшиеся баранами… — Генерал вздрогнул. Быстро кинул взгляд на реку. Почти половина отрядов перебежчиков уже ступала на берег. — Атакуйте их немедля, мой генерал… — Вестовой, похоже, дерзко возомнил себя командующим армией. Юноша указывал генералу на быстро прибывавшие отряды степных племен. Генерал перевел взгляд с реки на вестового. Удивленный взгляд старшего по рангу командира встретился с уверенным взглядом рядового. И неожиданно генерал подчинился вестовому:

— Ох! Ведь прав ты. Скачи к нашим, разверни атаку на этих… — Генерал сдвинул на темя сияющий шлем. — Давай, спасай нас…

Вестовой повернул коня и понес приказ старшим командирам. Но, видно, Боги Чжоу отвернулись от южан — меткая лучница сразила в спину вестового. Отряды коварных «перебежчиков» ударили в спины и бока атакующих южан.

— У-у-у-у! — клич атаки полетел приветствием южанам с их берега.

— У-у-у-у! — откликнулись с вражеского берега реки.

— У-у-у-у! — завторили враги со склонов гор.

И где-то совсем далеко позади шатров завершили перекличку конные стрелки. Как может один клич переломить ход сражения? Многоголосый яростный крик изменил настрой храбрых южан. Тысячи мужей — кто стоя в холодной реке, кто только готовясь войти в ее воды, а иные на высоте земляных валов — почувствовали себя обреченными жертвами хитрой западни. Странное чувство одиночества вошло нежданным гостем в души южан. Полетел крупой снег. Серо-черные тучи закрыли светило. Со всех сторон на армию Чжоу устремились враги. «Перебежчики», неумолимо сея смерть, оттеснили Чжоу от проходов в валах. Валы заняли конные стрелки, а правый фланг врага совместно с персидским центром раз за разом опрокидывал в реку атаки южан. Растерянный генерал Чжоу в средине войск уже не пытался что-либо предпринять. Сражение равных в силе уступило место бойне слабых духом. К полудню жалкие остатки армии Чжоу сдались. Из сорока тысяч в горький плен подалось почти десять. Три четверти армии империи сгинули в горном ущелье за половину короткого дня. Победители немедля назначили причитающуюся долю побежденным. В ранних сумерках раздетые донага южане, часто дрожа от холода, очищали русло реки от трупов. Склоны валов принимали печальный погребальный пласт — скорбно поднимались к небу горами трупов.

— Река должна быть чистой к ночи! — гневный женский голос обращался отнюдь не пустыми угрозами к проигравшим. Гордая девушка в богатых золотых доспехах, восседая на гнедом коне, повелевала как живыми, так и погибшими. К ней, величественной наезднице, словно к воплотившемуся в женском обличии Богу Войны, прибывали на почтительный поклон командиры врага. Пленные впервые видели главнокомандующего степными племенами.

— Танаис! Танаис! За победу хвалим! Танаис, любимица Богов! — крик степного воинства заставил вздрогнуть сгорбленных под скорбным грузом пленных южан.

Долгий день добрел к закатному финалу. Холодная осенняя ночь сулила новые ужасы для утративших свободу воинов Чжоу. Закончивших похоронную работу пленных поделили среди степных племен. Надежда на сохранение жизней, пусть и в качестве ничтожных рабов, на краткий миг вернулась к проигравшим. Заломив за спины руки южанам Чжоу, их, покорно стоящих на коленях, надежно привязали к колесам повозок. Напрасно жалостливыми голосами выпрашивали нагие пленники выдать «хоть какие-нибудь одеяния» — к их страстным мольбам степные люди, ожесточившись в упорной битве, остались глухи. Да и не понимали отрывистый язык южан Чжоу степные племена. На зависть рядовым, пленным из знати Чжоу, напротив, возвратили отобранные одежды. Их, командиров Чжоу, как старших, так и младших, отделили, под стражей увели в лес. Победители занимали добротные шатры трофейного лагеря. Делили в захваченном обозе продовольственные склады. Радостно песнями восславляли степные воины далеких южанам Богов. Дразнящие запахи обильной поздней трапезы победителей и были последними горькими впечатлениями побежденных. Смерть сидела среди усталого степного воинства у жарких костров. Грелась, протянув крылья к пламени. Налюбовавшись героями сражения, наслушавшись песен и молитв, взялась рьяно за дело — ее стараниями повязанные пленные к утру превратились в синие, застывшие в коленопреклоненной позе трупы.

Глава 45. Встреча старых знакомых

— Почтенный Агар, так, значит, мы сражались не с Чжоу? — Танаис устало облокотилась на прочную, вкопанную в землю опору шатра генерала Чжоу. На плечах вождя поверх золотых доспехов накинута небрежно волчья шуба. — Тогда с кем же…

Дед Агар поспешил отвечать на заданный вопрос и по-дружески перебил Танаис:

— Это дальние южные племена, Танаис. Чжоу только в командирах. Чжоу их подчинило. Император Ю-Ван чем-то уговорил враждебный юг идти на нас, — говорил вождь хурритов с видом знатока. Сражение изменило старика. Странное дело, но всегда горбившийся дед Агар распрямился и, кажется, даже стал выше, к великому удивлению знавших его.

— Спешу обрадовать, у нас аж целых два! Два плененных генерала! — Полог шатра откинулся, и внутрь с шумом радостно ввалился вождь агреппеев Ишум. С дощатого пола к нему навстречу немедленно поднялись с два десятка усталых, перепачканных в грязи и крови мужей. Все по очереди крепко обнимали Ишума. Вождь агреппеев не мог взять в толк, почему вдруг старшие командиры, ранее почти не замечавшие скромную его особу, теперь стремятся оказать почести, но все же, принимая их благодарность, раскрыл объятия. Танаис широко улыбалась удивленному вождю. Ишум усмехнулся. Уставился в пол и, в доски глядя, сказал:

— Теперь, выходит, что я свой? Так, что ли? И племя мое не ротозеи на войне? Признали, значит? — Ишум сосредоточенно разглядывал сучки в досках пола. Танаис молча посмотрела на старших командиров, словно предлагала ответить каждому.

— Чтимый Ишум… — Уту поднялся с пола. Вышел из тени на свет очага. — Честно разреши молвить, как думаю? — Ишум поднял правую руку, продолжая разглядывать пол. — Когда увидел ваше племя, прости, тебя лично еще не знал, так решил — разбегутся наши агреппеи до первого сражения. Как есть до единого, по ночам, тихонько так со стоянок разбегутся… — Сидящие сдержанно зафыркали в кулаки, боясь оскорбить вождя агреппеев. — …Ну, Ишум, ну, прости… — Старший сын Таргетая с силой обнял вождя аргеппеев. Затем Уту вынул из-за пазухи какую-то вещицу, сунул в правую руку Ишума, закрыл его ладонь и сверху прихлопнул своей левой рукой. Уту отошел на пару шагов от вождя агреппеев, почти на край тени.

— Ишум, открой, — это мой подарок тебе, вождь.

Ишум, подозревая в подарке подвох или еще похуже — обидную юношескую шутку, не спешил раскрывать ладонь. Мужи притихли. Никто из них не желал позора Ишуму. Танаис решительно подошла и почти силой разжала пальцы вождя агреппеев. Ишум охнул. Танаис подняла ладонь повыше, показывая дар собранию — золотая птичка расправила крылья в руке вождя агреппеев. Теперь ахнули и мужи. Некоторые, любопытствуя, подошли ближе. Тонкой работы певчая в радости щебетала, наверное, весенние свадебные песни. Ишум с гордостью поблагодарил дарителя. Птица-тотем под смешки и шутки скрылась в дорожной суме вождя.

— Так что ты молвил, чтимый Ишум, про генералов? — Танаис заинтересованно проследила взглядом за фигуркой, но вождь агреппеев убрал суму за спину.

— Нас атаковали конные. И среди них генерал Бо-Фу. На улице ждет встречи. — Ишум вернулся к прежнему настрою, к тому, с которым вошел в шатер.

— А кто тогда тот, которого в реке андрофаги взяли? На моих глазах свалили с коня. — Пасагга, младший сын Таргетая, вышел из тени на свет очага.

— Вождь Ишум, можешь ли ты обоих генералов привести разом? За пленников в лесу ты же отвечаешь? Не так ли? — Танаис не сводила взгляда с сумы. Вождь агреппеев в ответ на все вопросы сделал довольно странный жест: стоя в теплом шатре, будучи в нем гостем, по-хозяйски пригласил собравшихся, но только наружу. Главнокомандующий, а за ней и все, кто был в шатре, вышли в ночь. Стражники агреппеи держали в руках факелы. Пред ними в цепях — два пленника. Один постарше, лет так тридцати пяти, в дорогих сверкающих бронзовых доспехах, другой, годившийся в племянники первому, — в добротных кожаных доспехах знати. Тому, что помоложе, досталось в сражении — юноша с трудом стоял, два ранения — одно в плечо, другое в ногу. Командиры разделились во мнениях: кто-то указывал на молодого, считая, что он более надменен, значит, генерал, иные голосовали за старшего.

— Ну, здравствуй, Бо-Фу. Вот мы и свиделись. — Из дальних рядов вышел дед Агар. Постояв, поймал на себе взгляды обоих генералов, но лишь молодой отвел глаза. — Узнал меня? Вижу, вижу, узнал. Это же я тебя пленил. Помнишь меня? Агар имя мое. — И вождь хурритов, совсем не хромая и выпрямив в гордости спину, подошел к юноше. Затем схватил пленного за волосы, поднял его голову к Танаис. — Вот, Бо-Фу, изволь познакомиться: перед тобой наш вождь — Танаис, в том шатре в гробу лежит вождь Таргетай, что зачинал поход, а вот сыны вождя Таргетая, а вот… — и дед Агар неспешно продолжил знакомить уже бывшего командующего армией Чжоу со старшими командирами степных племен. Вдруг, скомкав речь, он приблизил свое лицо к лицу пленного и закричал страшным голосом:

— Обещал мне ты, что не поднимешь на нас оружие! Нарушил клятву! А знаешь, что полагается за нарушение клятвы?! — Разгневанный вождь хурритов потянулся за кинжалом, висящим в ножнах на поясе. Вдруг, что-то припомнив, осекся и отпустил пленного. Бо-Фу закрыл глаза, мелко затрясся, словно от холода. Беззвучно шевеля губами, произносил молитву Небу. Дед Агар воинственно развернулся к старшим командирам, крякнул, мотнул головой, выбрав подчеркнуто вежливую интонацию, громко спросил:

— Достопочтимые мужи, чей это пленник? Выкуплю, за ценой не постою.

Ответ не заставил ждать. Вождь агреппеев поднял правую руку.

— Что же ты хочешь за него, достопочтимый Ишум? — начал было торг вождь хурритов.

Ишум, в отрицание сделки, закачал головой:

— Вот у нее выспрашивай, она его добыла. И с честью добыла, в бою.

Крепко держа факел в левой руке, к мужам вышла девушка. Лахар широко улыбалась.

— Это мой командир сотни, Лахар ее имя. — Тайгета из-за спины Танаис представила собравшимся владелицу пленного.

Дед Агар повернулся к Лахар:

— Изволь огласить свою цену за Бо-Фу, сотенный командир. — Вождь хурритов, потянулся правой рукой к небольшой суме.

Но Лахар дала понять, что не примет вознаграждения:

— Вождь хурритов, прими пленного.

— Вот как! — дед Агар в веселом удивлении одарил теплой улыбкой старших командиров. — Ну, мы, хурриты, не привыкли оставаться в долгу. — С этими словами, к огромному удивлению мужей, дед Агар снял с шеи серебряную цепочку с мелкими самоцветами, дополнил акт дарения ласковыми словами: — Носи, дева, на счастье! — и легко надел на тонкую шею Лахар драгоценность. Девушка, не веря своим глазам, провела рукой по камням и громко ахнула. Право владения пленным Бо-Фу перешло к деду Агару. Вождь хурритов, взяв за руку Ишума, первым делом посмотрел на Танаис и обратился ко всем командирам разом: — Завтра поутру приглашаю вас всех на вал. — Обернулся к пленному: — Бо-Фу, младший сын императора Ю-Вана, ты примешь кару за нарушение клятвы.

— Раз затеялся обмен подарками, тоже поддержу. — Танаис жестом позвала кого-то из темноты. Колакс подошел к командующему. И тут же получил поручение: — Сними с вон того… генерала… — рука Танаис указала на командующего центром Чжоу, — …доспехи, и шлем тоже. — Богатые доспехи второй раз за бранный день покидали владельца. К ногам главнокомандующего степными племенами легли кираса, кожаные штаны с броней и шлем. Танаис обратилась к Ишуму: — Прими, вождь, награду за храбрость твою и твоего племени. Как и уговаривались, ты начал, и ты же закончил сражение. Теперь будешь щеголять в генеральских доспехах. А птичку мне на сохранение отдай.

Ишум, тяжело вздохнув, со слезами передал Танаис золотую птичку.

— Вот теперь, Ишум, не улетишь от нас, покуда не отдам тебе тотем.

Старшие командиры, завидев тягостное расставание Ишума с золотой птичкой, захохотали. Ишум утер слезу и без обиды громко засмеялся тоже. Колакс немедля из трофейного копья и дротика соорудил крест. На крест повесил кирасу, через петлю, поверх кирасы, — штаны и в завершении водрузил на острие копья шлем. Крест с наградными доспехами обрел владельца. Командиры и Танаис в момент передачи награды громко прокричали положенные традицией слова:

— Ишум, Ишум, за мужество хвалим! Ишум!

Вождю агреппеев впервые довелось познать хмель славы. Хмель подействовал на вождя, но похмелье Ишума вызвало душевное расположение командиров и вождей. Ишум в славе напоминал счастливого ребенка, обрадовавшего успехом родителей. Вождь не поднял в гордыне голову, нет, Ишум, скромняга, держал крест и плакал сквозь какую-то детскую улыбку. Плакал от счастья быть полезным сыном огромной степной семьи.

Но плакал не только Ишум. Плакал в тени факелов и Бо-Фу. Пленник не сиял счастьем на чужом празднике. На его глазах его же доспехами награждали одного из тех, кто победил армию Чжоу. Младший сын императора только сейчас осознал, что он теперь совсем один, наедине с горькой судьбой. Могущественный отец не сможет вызволить его, Бо-Фу, из плена. Слезы катились по щекам Бо-Фу. И если днем те слезы — капризная печаль о потерянной славе, то ночью они стали горькими проводами утраченной жизни.

— Ишум, куда дальше путь лежит? — Танаис задала серьезный вопрос. Вождь агреппеев утер слезы. Он понял, что последует за ответом.

— Вождь, дороги ведут к городу Вэнь. Можно укоротить переход к святилищу через пустыню. Тот путь преодолеет только сильный. Дальше тебе вершить поход. — Первый из агреппеев замолчал. Шум среди старших командиров затих. Танаис подняла жезл жрицы.

— Штурмом подчиним город Вэнь. А какой следующий город в Чжоу рядом с городом Вэнь, достопочтимый Ишум? — В словах главнокомандующего темной тайной сокрыт продуманный замысел похода. Сыновья Таргетая укоротили дистанцию до Танаис, теперь они стояли по правую руку, так близко, что почти держали ее за рукав. Вождь агреппеев, частенько ходивший с торговцами в Чжоу и к жунам, удивленным тоном продолжил описание враждебной страны:

— В пяти днях пути богатый город Хаоцзин, мой вождь. — Вполголоса предостерег: — Вэнь — это неприступный город, в двух кольцах стен и с цитаделью…

Танаис прервала описание города:

— Кто так решил? Чем это, скажи, «город Вэнь неприступный город»? — Вопрос меж тем был адресован не к вождю агреппеев, а к печальным пленникам. Теперь старшие командиры и Ишум разглядывали двух генералов. Завидев слезы Бо-Фу, дружно захохотали. Танаис, быстро вглядевшись в посеревшее заплаканное лицо генерала Чжоу, подняла глаза к небу. Хохот от старших командиров разошелся пожаром по шумному лагерю. Волнами смех охватывал дремавшее воинство. От края до края трофейного пристанища усталые степные бойцы бодрились в веселье. Только заведенный в племенах порядок мешал воинству немедленно устремиться на смотрины пленных генералов. Когда раскаты хохота затихли, Танаис огласила план:

— Пойдем немедля на соединение с жунами — столкнемся в пути с огромной армией Чжоу. Надо разделить врага. Вторгнемся в империю. Пойдем быстро отсюда, без обозов. Захватим наскоком два города. Угрожать будем штурмом столице Чжоу. Вынудим Ю-Вана послать за нами отряд. — Главнокомандующий умела удивлять. Старшие командиры не ожидали дерзкого поворота похода вглубь империи. Лица, раскрасневшиеся от смеха, стали серьезными. Вождь племен продолжила: — Разгромим малые силы. И вот только тогда пойдем к жунам, на святилище Солнца. Ну как вам задумка?

— Ого-го-го! А я-то, старик, думал, что подвигам конец! Тут же полными ведрами их выдают! — Дед Агар хлопнул руками себя по бедрам. — Богатыми к жунам придем. Сделаем такие величественные позы! — Вождь хурритов позволил себе изобразить недавно свергнутого царя Хваризама. В образе царя цокнул языком: — В славе, в победах придем. Не с пустыми руками придем, как бедные родственники на чужой пир, а с подарками, желанными гостями. Да что там говорить — именно мы свалим империю, а не они, жуны.

— Вот — это да! — совсем мечтательным голосом, не выдержав, влез в речи младший сын Таргетая. Старший брат не отставал от младшего — удивленно и в то же время восхищенно охая и ахая. Танаис в тишине продолжила:

— Нам не нужны напрасные потери. В пустыню не пойдем. И цель нашего похода — не в том, чтобы умереть в боях. Наверняка добудем победу в войне. — Главнокомандующий старательно заглянула каждому старшему командиру в глаза. — Зачем нам лезть в кровавую рубку с превосходящим по силам врагом? Будем по частям кушать Чжоу. Откусим левую руку, откусим правую ногу…

Речь вождя прервали крики: «У-у-у-у!». Старшие командиры в кличе атаки сошлись согласием с планом вождя племен. Танаис обернулась, ища Тайгету. Сыны Таргетая наглухо закрыли широкими спинами верную подругу.

— Тайгета, где ты? — И вот на зов подруга вышла. — Помнишь посла жунов?

— Нания, дочь Ману. Хорошо сражалась в моем отряде. Привести?

Колаксу поручили найти Нанию, и тот скрылся в темноте. Танаис пригласила старших командиров в шатер. Войдя вновь в теплое укрытие, командиры не стали занимать прежних мест в тени, а предпочли сесть плотным кругом у очага. Развернули походное генеральское кресло, усадили в него с почетом вождя племен, укрыли ноги трофейной шубой. И приготовились ждать. Вошла Нания с поклоном, стала напротив Танаис.

— Нания, ты вместе с Колаксом отправляешься с вестями к военному вождю ваших племен. Ты говорила, его зовут Люк? — Дочь Ману подтвердила кивком. Танаис неспешно раскрыла план похода степных племен. Закончив, спросила: — Нания, поняла наш план? Сможешь в точности передать мое послание?

— Да, вождь степных племен. — Нания вновь стала почетным послом, только теперь послом степных племен к жунам.

— Нания, заберешь трофеем второго генерала, того, что из знати Чжоу. Кто лучше нас расскажет о сражении, как не генерал Чжоу? — старшие командиры, вспомнив заплаканное лицо Бо-Фу, расхохотались. Нания улыбнулась. Сказ о «странном» поведении младшего сына императора застал ее в хлопотах у раненых бойцов. Там Нания наносила на раны мазь из смеси курдючного жира и меда, прикладывала к порезам покрытые плесенью лепешки. — Прошу, Нания, познакомь нашего Колакса с вождями и командирами. А ты, Колакс… — Танаис повернулась направо, — …расскажешь жунам о нас. И про поход на Хваризам отдельно поведай.

— Когда отправиться в путь? — с готовностью отозвался Колакс. Живой интерес юноши к поручению вызвал одобрительный взгляд посла.

— Утром отправляйтесь, после суда за клятвопреступление. А пока что подберите в путь сопровождающих и лошадей получше. — Танаис встретилась взглядом с Тайгетой, когда посол и Колакс вышли из Шатра. Наверное, подруги могли общаться и без слов, потому как Тайгета подмигнула вождю племен, а Танаис в ответ едва заметно кивнула.

Стремительно для степного воинства наступило по-зимнему холодное утро. И с первыми лучами светила едва отдохнувший народ заспешил к валам. На вершине ближнего к занятому лагерю вала шли приготовления — стучали молотки, сбивались доски для помоста. День зачинался в ритуалах. На изготовленном лобном месте появились: сначала дед Агар, хурриты громко его приветствовали; затем под руки втащили пленного Бо-Фу. Дед Агар умыл руки под ледяным потоком из медного кувшина. Восславил в молитве Бога Войны за счастье в сражении, помянул павших воинов. (Воинство молитвы поддержало.) Принес в жертву козу. На валу в костер поместили части туши жертвенного животного. Пар от дыхания тысяч людей поднимался густым теплым облаком в горном ущелье. Поклонившись воинству, дед Агар нараспев огласил причину сбора:

— Достопочтимый степной народ! Знаю, многие из вас слышали, что племена хурритов, чей я в чести вождь, проводили за плату караваны Чжоу. С войной меж степными племенами и Чжоу торговля по горам свернулась. Думаю, по делам хурритских племен с Чжоу возникли сомнения в нашей преданности общему делу. Хурриты с вами. Мы на войне. И не только вчера хурриты воевали с Чжоу. Но вот вчера мы окончательно расторгли с ними договор. Вы видели наши деяния. — Вождь хурритов взял паузу. Важно осмотрел многотысячное собрание. И, не услышав возражений, продолжил: — Сейчас я, вождь племен хурритов, буду судить за нарушение клятв вот этого человека… — Дед Агар указал жезлом вождя на пленного. — …Его имя Бо-Фу. Он младший сын императора Чжоу… — Громкие крики прервали речь вождя. Дождавшись тишины, дед Агар сурово продолжил: — Но не за родство с императором буду судить. И не за участие в сражении. Да хвала Богам, Бо-Фу… — дед Агар замялся подбирая слово, — …был вчера генералом армии Чжоу. Судить буду за клятвы, что он, Бо-Фу, мне, вождю, при свидетелях давал. Он клялся племенам хурритов, что не поднимет на нас оружие. Он клялся нам в вечном мире. И клятвы нарушил. Его отец, император Чжоу, оплатил персам поход против степных племен. То было объявление войны нам всем. Поэтому хурриты здесь. Но лично ты, Бо-Фу, мне в мире клялся. Ты руку к сердцу в клятве прикладывал. Среди племен хурритов только два преступления считаются страшными: нарушить клятву и нарушить дружбу. И ты, Бо-Фу, содеял оба! — Дед Агар не смотрел на пленного. Он говорил со степным народом. Казалось, то вовсе и не суд, а признание в верности воинству. И дед Агар огласил приговор: — Присуждаю тебя, клятвопреступник, к вечным мукам. Отправляю тебя, сына императора Ю-Вана, на чистку помоев в достопочтимом городе Хваризам. Но перед тем, как ты покинешь нас, хочу забрать у тебя те части тела, которыми ты, Бо-Фу, давал нам клятвы. Отдай мне язык и правую руку.

Стражники повалили на пол пленника. В руке у деда Агара засверкал кинжал и… приговор свершился. На шею бывшего генерала надели рабские цепи. Вал покинул Бо-Фу уже не пленным воином.

К вечеру сборы закончились. Жрецы жертвами запоздало отблагодарили духов реки и гор за оказанную помощь. Павших воинов племен, числом немногим больше тысячи, уложили в общей могиле под курганом. Раненых, искалеченных и больных, пять сотен человек, отправили с почетом на трехстах трофейных повозках, запряженных волами. В те же телеги переложили значительную часть богатой добычи: шатры лагеря южан, оружие, посуду, золото, что нашли у пленных. Одежды южан сожгли в огромных кострах, очищая место для погребального кургана. На вершине кургана вкопали резную фигуру Матери-Богини. Попрощавшись с воинством, раненые с глубоким сожалением отбыли к северным племенам. На последней повозке сидел связанный младший сын императора Чжоу. Был ли он счастлив от того, что ему сохранили жизнь, или горевал об утрате достоинства — никто не узнавал.

Глава 46. Пасагга и андрофаги

В диковинку воинству степных племен были каменные стены западной столицы империи. Разбив полевой лагерь правильным квадратом, степняки пустились удовлетворять любопытство. Как бы по воинским нуждам, серьезным видом скрыв праздный интерес, объезжали десятками городские стены по кругу. С лошадей с безопасного расстояния осматривали бугины и андрофаги «рукотворные горы». Башни, стены, ворота пересчитаны. Горожане перестроили рухнувшую башню, выставили опоры к стенам и даже дополнили покосившуюся башню еще одной башней-опорой — ниже по уровню, широкой лентой вокруг первой. Пруд осушили, на его месте подняли уровень земли битым камнем. Вот только следов поспешных работ горожане не успели скрыть от дотошного врага. Струганное дерево, поломанные повозки, запасы строительного камня в аккуратных кучах так и остались лежать у новой, почти возведенной башни-опоры.

Старым городом степняки любовались подольше, чем новым. Возвращались с друзьями. Следы недавнего штурма столь явственно белели новой кладкой камней на древних крепостных стенах, что никто из воинства не задавал вопросов, кто и когда овладел этой частью Вэнь. Новый мост от старого к новому городу через реку тоже намекал на победы жунов. Насмотревшись вдосталь, принялись отпускать злые шутки о трусости живущих за высокими стенами. Ни у кого не возникало сомнений, что город Вэнь падет. Юношеская вера в непобедимость своей армии застилала глаза туманом лихой храбрости.

— Ну что, певец, готов штурмовать город?

Тиш чувствовал себя важным гостем на совете старших командиров. Танаис с улыбкой опередила его ответ:

— Думаешь, просто так тебе награду дали?

Младший командир из бугинов понял, что отвечать сейчас не потребуется.

— Дам тебе пленных, из трех сотен андрофагов сколотишь отряд. В помощники тебе дам советчиков из моих — будешь рыть норы.

Пришел черед поразиться не только Тишпаку, но и совету племен. Танаис на холме указывала рукой на часть крепостной стены нового города, ближе всего расположенную к реке. Обернувшись к двумстам командирам, продолжила:

— Перед сражением рассказывала легенду о медных рудниках. Мы добываем в горах не только медь. Рубим шахты в камне, находим жилы металлов. Старинное занятие. Правильно надо шахту сложить, упоры выставить, да так, чтобы сводами не задавило. Вы понимаете меня?

Совет молчал. Но рыжеволосый бугин просил слова:

— Вождь, дозволь, по наглости, разъяснить твою идею штурма. — И получив «на наглость» разрешение, торопясь и глотая в волнении окончания слов, заголосил: — Выроем шахты под стенами, уберем подпоры и обрушим стены. — Танаис благодарно похлопала по плечу Тиша, тот продолжал: — В наших горах, вождь, мы тоже рубим шахты, но горы не так богаты, как ваши…

Танаис ждала ответа от совета мужей, Тиш же, не выдержав, в спину вождю дослал предложение:

— Тут хитрость можно применить…

— Какую хитрость? — теперь красивые глаза верховного вождя внимательно почти в упор смотрели на Тиша. Юноша дрогнул от такого взгляда, щеки его стали красными.

— В подземный ход пустить реку. Вода заполнит ход и провалит стену. Так будет надежнее. Другим ходом, длиннее, прокопать лаз за вторую линию стен. Через город под землей. Войти отрядом и…

Но не должно всю славу дерзкого плана забирать простому воину, так многие из старших командиров единодушно, не сговариваясь, уложили. Возгласы раздавались отовсюду. Всяк хотел оказаться первым в городских стенах. Сдержанный Пасагга утратил хладнокровие, сверкал глазами и, видя, что бесполезно просто говорить, замахал руками:

— Великий вождь, северные могут не хуже людоедов!..

Слово «людоедов» стало решающим в выборе Танаис.

— «Людоедов», говоришь, сын Таргетая?

Пасагга, осекшись, замолчал. Опустил руки. Прикусил губу. Мужи в совете старательно попрятали ухмылки, позакрывали глаза ладонями, кто-то, не сдержавшись, в тишине проронил: «Опаа!», ожидая самого удивительного поворота в ближайших назначениях.

— Хорошо, Пасагга, ты прав, самое время принять тебе командование над… как ты говоришь? «Людоедами».

Младший сын Таргетая выдохнул от долгожданного и в то же время внезапного повышения. Стало очевидно, что Пасагга откровенно побаивался андрофагов.

— С северными ты управляешься. И твои северные — заслуженные герои битвы в горах. Кто же из них ослушается тебя? Родные племена преданны тебе. Сколачивай отряд из андрофагов. Им не хватает знатных командиров. Андрофаги рвутся на штурм. Обидно будет племени, если не представится шанс показать себя…

Несколько старших командиров из андрофагов единодушно подняли правые руки, подтверждая слова Танаис. Пасагга встретился глазами с твердыми взглядами суровых мужчин. Танаис продолжала:

— Ты и поведешь «людоедов» через подземные ходы.

Младший сын Таргетая принял вызов. С силой стукнул кулаком по месту, где сердце. Уголком глаза приметил коварное перешептывание двух тысячных командиров, тех, что немногим ранее требовали внимания к племени.

— Тиш… — Танаис не забыла «певца», — Тиш, пленные Чжоу твои. Тысяча знатных Чжоу скучает по работе. — Ишум на этих словах Танаис опустил довольные глаза. Агреппеям надоело нести тюремную службу. В тягость миролюбцам лишать свободы, пусть даже и пленных Чжоу. Танаис, заметив перемену настроения в вожде агреппеев, выдержала паузу: — Рой ходы под башни. Такая работа тебя не смутит. Где вождь хурритов? — И дед Агар, потрясая жезлом вождя, вышел перед советом. — Достопочтимый вождь, персидская броня пойдет на штурм. Выбирай себе отряды. Возьми сотни не только что из наших… — Танаис широко улыбнулась. — …«Ведрам со славой» народ ведет подсчет. Трепетно считают, как бы ведра мимо не прошли… — Совет мужей встретил смехом указания вождя племен. — Первым делом захватим слабый старый город. Тем временем пророем подкопы…

— Сколько даешь мне людей, Верховный? — дед Агар впервые употребил совершенно от души и без скрытых намерений слово «верховный», и этот титул прочно закрепился в негласном обозначении вождя племен.

С тех пор по лагерю Танаис никто более не называл по имени. Имя главы похода сокрылось в рядах степного воинства. С тех самых пор упомянуть всуе имя вождя считалось таким же святотатством, как пытаться стать ровней высшему существу. Исчезло из хождения и звание «жрица». Первое сражение так взбудоражило умы неопытных бойцов хитрыми ходами успешных атак, что образ Танаис окружили удивительные легенды. На бивуаках озерные и золотые в сотый раз с азартом расписывали в деталях «ночной бой с персами», «сбежавшее озеро», «послов и поединок шестерых на свадьбах», ну и, конечно, недавнюю «прогулку с медведицей» у стен Хваризама. Такие пересказы не казались более «выдумками ушлых соседей». Стала понятнее для воинства и давняя подруга вождя Тайгета. Рассказы о соперничестве двух сильнейших дев племени вызывали сочувствие и отклик: у каждого находились подобные детские воспоминания. Степное братство легко перешло на уважительное «верховный», произносили титул с теплыми интонациями. Каким-то непостижимым образом имя «Верховный» вместило в себя смысл имен «верховный вождь», «верховный жрец», «главный командир», а поверху легло тайное, произносимое только шепотом, мистическое — «верховное божество».

— Четверть. Семеро в доспехах и трех стрелков. Щитами прикрой стрелков… — Танаис хотела было продолжать, однако дед Агар подготовил и свой план:

— А то как, Верховный, в этом штурме тоже «похитрим»? С южанами же вышло. Теперь и Чжоу пора перехитрить? — Вождь хурритов задумчиво глядел на совет, похоже, что в раздумьях дед Агар подбирал старших командиров. — Одновременно на штурм пойдем и с разных направлений?

— Дробить будешь силы? Опасно. Жуны их недавно подучили войне, — тоном Танаис давала понять, что разрешает «хитрить».

— Нет, дробить не будем. — Дед Агар теперь напоминал судью своим мудрым видом. — Два ложных удара и один настоящий. Пока они будут по стенам метаться, мы захватим главные ворота. Вот как предлагаю: у ложных атакующих повозки будут при лошадях. Когда ворота отобьем — на повозки и к воротам. Все ж побыстрее, чем пешими в броне идти.

— Добро. Старый город твой. Распоряжайся по своему усмотрению. — Танаис нашла младшего из братьев. — Пасагга, тебе в помощь тысячные из андрофагов.

И Пасагга, поняв, что для него совет окончен, отправился с суровыми мужами в лагерь за тремя сотнями добровольцев для своего отряда.

Пасагга уже почти забыл, с кем и зачем шел. Вокруг него жил замечательной жизнью лагерь. Даже понимая, что лагерь — это ненадолго, воинство обустраивало быт. Настилали деревянные полы, доставали шкуры, чистили запылившиеся в переходах одежды. Картинки сменялись одна за другой. Вот бугины готовят еду для сотоварищей; а вот, вооружившись, в дозор выступают десятком озерные и золотые; за поворотом двое хурритов, шумно споря, меняют трофейное золото на железный меч у светловолосого мужа лет тридцати. Муж торговался успешно и не снижая цену.

— Вот пришли. — Двое тысячных остановились поодаль, не доходя нескольких шагов до яркого костра, вокруг которого, уплетая вкусно пахнущую еду, сидели на корточках или поверх щитов, поджав под себя ноги, десятка два воинов. Воины, светловолосые и белокожие, со стрижеными волосами, молча наслаждались теплом костра и едой.

— Иди к нему, — старшие командиры кивнули на сидящую в дальнем углу темную фигуру. У воина, на которого указали мужи, волосы спускались ниже плеч и были уложены в косу.

— Наверное, то отличие в звании у андрофагов, — почти беззвучно прошептал Пасагга.

Один из тысячных доверительно положил ему руку на плечо и в ухо прошептал:

— Он знает всех нас. Поможет выбрать лучших бойцов. Как подойдешь, с силой хлопни по правому плечу, у нас так заведено — приветствие. — И подтолкнул младшего сына Таргетая. Пасагга решительно направился к темной фигуре, и если бы он сейчас же оглянулся, то увидел бы, как двое старших командиров заговорщически улыбаются. Ему бы вспомнить шушуканье на совете, но… Пасагга доверился двум шутникам. Не зная толком, кто такие андрофаги, каков он, народ, живущий в густых лесах, Пасагга с силой хлопнул по правому плечу сидящего.

И…

Как влюбляются молодые люди? Иные долго выбирают среди знакомых, дружат, мудро обдумав, делают выбор. Других женят родители иль родня еще в раннем детстве, и так они растут. А вот Пасагга, сын могущественного вождя, влюбился в одно мгновение. Тот, кто, сидел, крепко перехватил руку юноши, ловко вскочил, заломил в захвате, сделал подножку и, опрокинув наземь Пасаггу, приставил кинжал к горлу. Все произошло так быстро, что Пасагга, слывший борзым воином, не понял, как он очутился в примятой траве и на лопатках. Пасагга понял одно: таких голубых глаз и вот так близко он никогда не видел. Невероятной, как тогда ему показалось, красоты девушка, сжав в гневе губы, не в шутку намеревалась его убить. Пасагга отчего-то и не стал сопротивляться, а вместо того, чтобы вспыхнуть гневом, расплылся в улыбке. Длинная коса, веснушчатое лицо, голубые глаза, белая кожа — таких девушек Пасагга никогда не встречал в своем краю. Лежа на лопатках с приставленным к горлу кинжалом, юноша с восхищением глядел на девушку. Нападавшая убрала кинжал, но лишь затем, чтобы сомкнуть руки вокруг горла Пасагги. А дальше само собой произошло то, что глубоко потрясло сидевших у костра. И не только их, но и двух шутников-тысячных, что, потирая довольно руки, предвкушали развязку начатого, как им казалось, поединка.

Пасагга, не понимая, что делает, взял руками лицо девушки, потянул ее ближе к себе и… поцеловал. Как показалось Пасагге, ее плотно сжатые губы смягчились и ответили взаимностью. Воины, трапезничавшие у костра, отбросили еду. С громким «Ах!» десятка два воителей андрофагов без смущения наблюдали за происходящим. Время, воители, костер — разом потеряли значение для поверженного на лопатки сына вождя северных. От счастья, так неожиданного одарившего его этим вечером, юноша закрыл в блаженстве глаза. Девушка отпустила шею Пасагги и встала. Тот, не открывая глаз, лежал, улыбаясь, на холодной земле. Но недолго предавался беззаботности Пасагга, громкий хохот заставил открыть глаза.

— Вставай, земля холодная. Заболеешь того и гляди. — И девушка дружелюбно протянула руку, помогая парню подняться. Дружным громким возгласом удивления встретили ее слова воины, а увидев протянутую руку, многие сели. Вид у хозяев костра был такой, как если бы они узрели внезапный лесной пожар. Пасагга принял руку. Девушка с мужской силой потянула. Туман окутал гостя андрофагов. Пасагга молча, не отводя восхищенных глаз, смотрел на девушку, мигом раньше намеревавшуюся убить его. Наверное, это молчаливое общение продлилось бы всю ночь, но… воительница андрофагов взяла Пасаггу за руку и препроводила его к костру. Бесцеремонно растолкав стоявших в немом удивлении, пораскрывших рты товарищей, выделила лучшее место у костра. Достала с камней горячую лепешку, поверх положила мяса из бронзового котла и протянула гостю. Пасагга в тот вечер страдал забывчивостью, чего раньше не водилось за ним. Продолжая любоваться красотой девушки, он сложил пополам лепешку и принялся за угощение. Съев половину, Пасагга вдруг вспомнил, кто он, куда шел, к кому пришел. Медленно он начал понимать, кого он, возможно, ест. Еда встала поперек горла. Пасагга отложил на рядом лежащий щит лепешку и обратился к гостеприимной хозяйке:

— Я Пасагга, сын Таргетая. Кто ты? — лицо юноши стало грустным и сосредоточенным.

— Эа, свободная, из андрофагов. Из «добрых» я, сын Таргетая. — В глазах девушки блеснул гордый огонек. — Ты ешь, ешь, готовила сама.

Пасагга без возражений доел, сам не зная как, остаток лепешки с непонятной начинкой. Покончив с угощением, утер ладонью губы… Неведомая сила толкнула гордого сына вождя к девушке. Обняв с нежностью ее плечи, Пасагга повторил поцелуй, не встретив сопротивления. Свидетели таких невероятных событий — двадцать мужей и дев, сидящих и стоящих вокруг костра, — пришли в необъяснимое движение. Часть из них молча устремилась в один конец лагеря, другие, вспомнив о расположении друзей в сотнях, спешно разошлись в разные стороны. И вот на огонек не самого выдающегося в лагере костра тенями сошлись андрофаги — наверное, тысяча человек.

— Да, много у тебя товарищей… — Пасагга огляделся вокруг. Андрофаги перешептывались, указывали на гостя, удивленно качали головой и, очевидно, чего-то ждали.

— Тебя съесть хотим, — серьезно ответила девушка гостю. Пасагга широко открыл глаза. Хозяйка громко захохотала, и с ней захохотали товарищи. — Это шутка. Не обижайся. Они… — Эа обвела рукой внушительную толпу товарищей, — …впервые видят меня с… — хозяйка костра смотрела в глаза гостю взглядом голубых глаз, требуя закончить начатое предложение. И Пасагга завершил. Никогда ранее он с такой уверенностью не осознавал своей правоты, как сейчас, у костра, в окружении андрофагов.

Пасагга решительно поднялся с земли и в глаза собравшимся заявил:

— Она моя жена. А я ей, стало быть, муж.

Андрофаги перевели вопросительные взгляды на сидящую девушку. Эа встала, отряхнула с одежды крошки, подняла голову, посмотрела в глаза Пасагга и уверенно взяла правую руку гостя. Возгласы удивления разнеслись по толпе. Тем временем к андрофагам прибывали любопытствующие из иных племен.

— Твои друзья говорить умеют? Или они немые? — прошептал Пасагга на ухо невесте. — Когда меня кушать будете? — и улыбнулся.

Эа улыбнулась в ответ. Затем медленно повернула лицо к соплеменникам:

— Сын Таргетая спрашивает вас, умеете ли вы говорить? Или вы немые? И еще он… — Пасагга сделал неловкую попытку пресечь оглашение шутки, но Эа только крепко сжала руку жениха, — …интересуется, когда вы будете его, сына Таргетая, кушать?

Громоподобный хохот накрыл костер, почти затушив пламя. Из толпы, сделав шаг к жениху и невесте, вышла девушка, высокая, рослая, но не имевшая за плечами косы, в отличие от Эа. Подняв правую руку в приветствии, открытой ладонью к паре, быстро проговорила:

— Эа смелый охотник. Добыла медведя. Одна. — И сделала шаг назад.

На ее место вышел юноша со шрамом поперек щеки, так же быстро скороговоркой выдал:

— В поединке с врагами с болот убила троих. Видел своими глазами. Готов подтвердить. — И так же быстро, как сказал, отступил в толпу. Говорившие о достоинствах невесты сменяли друг друга. Пасагга с удивлением осознавал, на ком он остановил свой выбор.

— Да-а-а, вечер задался… — восторженно протянул Пасагга. — Брату надобно тебя показать. Если живым, конечно, отсюда уйду.

Андрофаги выходили и продолжали скороговоркой рассказывать о подвигах Эа. Было сказано о прирученных орлах, затем об охоте с гепардами, о битвах в болотах, и не единожды. И завершил перечень геройств девушки простоватого вида мужичок, выдавший вообще невообразимые вещи:

— Честно скажу, побаиваемся Эа, редкой твердости характер. То, за что берется, всегда доводит до победы.

Какой-то воин из хурритов, любопытствуя, по какому поводу тут страсти бушуют, быстро получил ответ от старших командиров, тех самых, что привели Пасаггу к костру:

— В отряд отбор. — И добавили, к разочарованию интересующегося: — Только андрофагов зачисляют.

Пасагга окончательно вспомнил, кто он такой, и попробовал так же, как андрофаги, описать себя:

— Пасагга, командовал северными на правом фланге.

В ответ полетело из толпы одобрением:

— Видели в деле.

— Правил храбро атаки своих.

— Знаем, Пасагга, тебя.

Младший сын Таргетая поднял правую руку, держащую ладонь Эа. Андрофаги затихли.

— Кто из вас готов под землей пойти на штурм города?

Тысяча рук поднялась к ночному небу. Как видно, Эа пользовалась неоспоримым авторитетом в племени. В добровольцах не было недостатка. Уже сидя в своем шатре перед потрясенным старшим братом, Пасагга учтиво спросил невесту:

— Эа, но почему тебя не выбрали в командиры? Ты же настоящий вожак. И я бы тебя нашел быстрее…

Но невеста не спешила с ответом. Молча рассматривала оружие братьев. Затем, повернувшись к избраннику, шепотом сказала:

— Их попросила. Власть не нужна мне. Они и без званий подчиняются. — Немного помолчав, добавила, имея в виду что-то, понятное только им двоим: — Будешь первым и последним.

Пасагга вдохнул и выдохнул. Прижался лбом ко лбу девушки. Закрыл от счастья глаза. Вечер и вправду удался, увенчавшись отличным выбором преданного компаньона. В сопровождении тысячи молчаливых андрофагов Эа и Пасагга отбыли к шатру сына Таргетая.

— Командир, сотенный Тишпак к тебе. — Стражник приоткрыл полог шатра, и полоса яркого света ворвалась внутрь. Разорвала темноту. Пасагга, протерев сонные глаза, первым делом поискал вчерашнюю находку и, к огромному удивлению, не нашел. Юноша быстро вскочил в шатре, который он делил со старшим братом. Никого не было, кроме него. Растерянно он поискал в одеялах, в шкурах, в одеждах хоть какие-нибудь следы вчерашних событий. Но… кроме собственных и брата вещей ничего не обнаружил.

— Верно, то был сон! — громко в сердцах обронил Пасагга. Вспомнив про ожидающего его гостя, облачившись в штаны и свежую рубаху, скоро вышел босым, с сапогами в руках, прочь из шатра. Яркое утро ослепило юношу. Лагерь шумел, громыхал, звенел металлом. Отряды покидали с топотом походный бивуак. Раздались резкие призывные звуки длинных труб. Штурмовать старый город выходили десять тысяч воинов деда Агара, на зависть остающимся. Их путь с обозом лежал от лагеря, что напротив нового города, к дальней удобной переправе.

— Пасагга, долго спишь. Так и войну проспишь… — насмешливый девичий голос прервал горькую печаль. Юноша выронил сапоги. С коня на него смотрела жена, Эа. Смотрела Эа весело и сверху вниз: — Я не сон!

Смех сотен голосов сопроводил ее насмешки. Позади нее стояла при оружии, сидела на щитах, чистила амуницию, играла в кости, коротая ожидание, нагловатая, светловолосая ватага из трех сотен андрофагов. И треть из них — девушки разных возрастов. Где-то среди них сидел, как показалось, и старший брат Уту.

Глава 47. Дед Агар и город Вэнь

В то самое время, когда заспанный Пасагга встречался с ясным утром, вождь Хурритов за пределами полевого лагеря, у вод реки, на переправе, заключал выгодную сделку с пленным гонцом города Вэнь.

— За главными воротами вас ждут засады. — Горожанин очень напуган. Короткая погоня из засады, плен, и вот, допрос. — Старый город превращен в ловушку, улицы перерыты капканами, баррикады поперек всех улиц. На крышах домов укрытия для лучников…

— Вот оно что! А как же вы сами собираетесь по городу передвигаться? — Дед Агар с силой опирался на посох вождя. Ловил каждое слово гонца.

Добровольный помощник ответил:

— Наш глава старшин придумал мостики через крыши. От дома к дому. Понимаешь? — И забывшись, где он и с кем, улыбнулся хитрой задумке.

Вождь хурритов закивал и тоже улыбнулся, но своему. Разоткровенничавшись, горожанин, — по одеждам видно, что из богатых, — поправив помятую козью шубу, продолжал:

— Про те дома говорю, что по углам улиц. Их, значит, укрепили, прибавили высоты. Теперь это башни. Во как!

— И сколько таких башен? — Дед Агар, как добрый знакомый, улыбаясь, обнимал пленника за плечи. Гонец задумался, зашевелил губами, про себя подсчитывая строения.

— Двенадцать… — Еще раз задумался, перепроверяя собственные подсчеты. — Да, ровно двенадцать. И от них мостики по крышам. Хорошие такие, прочные мостики. И те, значит, мостики ведут к двум башням, что у моста. Перед двумя башнями стоит третья, сама по себе так стоит. — Довольно вздохнув, добавил: — Вам ее точно не взять!

Дед Агар вопросительно поднял брови.

— Нет потому что к ней доступа с улиц, только… — и гонец прошептал в самое ухо деду Агару: — Ход тайный к ней через подвалы в двух соседних башнях. Во как! — Цокнув языком, муж важно поднял голову.

— Да, неплохо вы нагородили нам помех. — Вождь хурритов умел ценить ум, даже ум врага. Похлопал информатора по плечу, указал рукой вниз по реке (дескать, не держу более — иди). Гонец, однако, не спешил уходить. Очевидно, попав под чары обаяния вождя хурритов, вознамерился на радостях еще что-то важное сообщить:

— В город недавно прибыло подкрепление — тысяча добровольцев с юга, вот с ними вы, степные, и встретитесь в старом городе да еще, наверное, с тысячей из горожан… — Видно, вспомнив обидное, сплюнул наземь. Уже подхватил под уздцы жеребца, собираясь уходить, но дед Агар взял под руку горожанина. Участливо взглянул в глаза, похлопал по плечу, словно был его давнишним другом, поинтересовался:

— Что ж так?

И гонец с важными вестями от города Вэнь к императору Ю-Вану вдруг разразился проклятиями в адрес того, к кому направлялся.

— Старшины города лишили меня всего: дома отцов, накоплений, посудной мастерской. А пришлые южане съели скотину, жена по подлости переметнулась к соседу, и после всего, что случилось, меня отправили в опасности…

Дед Агар изобразил крайнее сочувствие, старшие командиры молчаливо поглядывали на вождя, не мешая «странной беседе», никак не похожей на привычные допросы с пристрастием.

— Ты подожди… — произнес дед Агар участливо. Опираясь на посох вождя, подошел к повозке, достал из ее недр кувшин с супом, пару лепешек и кинжал. Провизия и оружие перешли наградой к гонцу. — Вот, держи.

— Кинжал тоже? — удивленный горожанин раскладывал еду по дорожным сумам. Кинжал спрятал в складках темно-серого платья. Оправил плоскую шапку и неожиданно выдал: — Теперь вот враг стал ближе, чем жена!

На такое утверждение старшие командиры и дед Агар в голос засмеялись. Дождавшись тишины, бывший гонец шепотом, подчеркивая особую важность сообщаемого, быстро сказал:

— Завтра в ночи через тайный лаз, что у четвертой башни, решено напасть на ваш лагерь. Вылазка намечается. Понимаешь?

Щуплый горожанин говорил разом со всеми и смотрел теперь уже безбоязненно в глаза старших командиров. При вопросе «Понимаешь?» командиры закивали головами. Теперь «странное» обхождение вождя хурритов с пленным уже не казалось напрасным проявлением доброты. Дед Агар вновь преподал всем урок. Правда, непонятно — урок хитрости или мудрости.

— Где та башня, мил человек, о которой ты толкуешь? — дед Агар повернулся спиной к горожанину и лицом к стенам нового города.

Бывший гонец услужливо указал рукой на башню:

— Если считать от реки, то вот та, что с деревянной надстройкой. От нее идет подземный старинный лаз вон до того камня. — Огромный серый камень-валун и впрямь одиноко стоял среди ухоженного поля. Горожанин крякнул и добавил: — Ну, так как вы идете на штурм, то те планы, верно, переложатся…

— Славные ты байки ведешь… — Вождь хурритов восхищенными глазами смерил с ног до головы нового союзника. — А может, тебе и не надо ехать к императору? Совсем не надо ехать? Может, теперь ты к нам на службу переметнешься? — Дед Агар вновь похлопал по плечу горожанина. — Дом тебе вернем. Еще и соседский добавим. А? Жену вот вернуть не обещаю…

Хохот старших командиров прервал заманчивые предложения вождя.

— Да не нужна она мне, изменница… — И горожанин так махнул рукой, словно отмахнулся от прежней жизни, от несчастий, обрушившихся на его голову, от города, от опасного поручения. — Иду к вам на службу… — Зло сжав губы, насупился и вновь плюнул наземь: — Да пропади оно всё!

Дед Агар с видом мудреца обернулся к слегка озадаченным старшим командирам и огласил:

— Теперь — как тебя по имени?

— Бокин! — бодро прозвучал ответ из-за спины деда Агара.

Вождь хурритов продолжил, подмигнув старшим командирам:

— Теперь Бокин назначается советником по делам городов Чжоу.

— О! — восхищенный возглас бывшего гонца, предателя города Вэнь, подтвердил согласие на почетную должность. — Ну тогда вот что скажу… — Вновь назначенный советник явно вошел в раж.

Дед Агар решительно развернулся к говорящему. Командиры тоже придвинулись поближе. Мимо совещающихся через переправу, шумно топая, проследовал первый отряд, за ним повозки для быстрой доставки тяжеловооруженных воинов к стенам города. Из-за гвалта в шеренгах, плеска воды и звона металла советнику пришлось повысить голос:

— В старом городе храмы. Внутри много подношений. Город не тронул храмы. Подношения Небу, Воде и другим стихиям — на месте… — Бокин потер руки.

Дед Агар удивленно поднял брови, оглянулся и бросил старшим командирам:

— Вот в чем-то Вэнь предусмотрителен, а в чем-то просто глуп…

Советник договорить вождю не дал, в наглости перебил, сквозь шум уже второго отряда закричал:

— А еще хорошо знаю город Хаоцзин, частенько там по торговле…

За такие обещания вождь хурритов готов простить невежливость в беседе. Дед Агар обнял советника. Широким жестом дружбы давая понять, что оценил полезность Бокина. Сопроводил жест теплыми словами:

— Да ты, я смотрю, драгоценная находка для нас. Отблагодарим, как положено, за помощь.

В ответ Бокин важно закивал:

— Убытков из-за южан и старшин претерпел. Разорен. Нищий.

Вождь хурритов в то утро как-то уж слишком щедро раздавал обещания:

— Не переживай… как ты назвался?

— Бокин я, торговец и хозяин мастерской… — напыщенно отвечал похрабревший бывший гонец. Дед Агар совершенно серьезным тоном поправил, а старшие командиры согласно закивали:

— Теперь ты советник, не забывай. Это повыше будет, чем торговец. Война же… — Вождь подозвал десятника. Что-то прошептал ему на ухо непонятным говором хурритов. Затем, обернувшись к перебежчику, сказал: — Тебя, Бокин, разместят в моем шатре, накормят и напоят. Вечером лично познакомлю тебя с вождем. Расскажешь ему… — дед Агар особенно подчеркнул слово «ему», давая понять горожанину, что вождь — муж, — что рассказал мне и командирам… А теперь прости нас, надо отбивать обещанный тебе дом от… как их там?

Один из старших командиров рискнул вставить шуточное «злых городских старшин», но советник не понял скрытой иронии и в радости проследовал, продолжая кивать, за десятником в походный лагерь. Как только он скрылся из виду, дед Агар утер слезу-смешинку, старшие командиры заулыбались.

— Знатное представление? Ох, давно так не кривил лицом. — Вождь хурритов довольным взглядом проводил третий отряд, осиливший переправу. — Ну, что, ребята, изменим наш план? — И главный командир внес коррективы в намечавшийся штурм. От первоначального плана не осталось ничего, вождь сменил и три прежних направления штурма, и главную задачу. От захвата ворот и последующего продвижения по улицам плотным строем, прикрывая стрелков, по понятным соображениям отказались. Теперь главным должен был стать захват трех башен у моста, дабы отрезать отход обороняющихся в новый город. Ворота потеряли в глазах старших командиров всякую ценность. И потому от трех направлений оставили только два. Ворота — как отвлекающий маневр доброй половиной сил, для видимости штурма. И крайняя башня, что высилась вниз по течению, — главный удар. На башню должен скрытно напасть отряд в три сотни бойцов. Резерв в четыре тысячи ждал на повозках, для быстрого маневра к трем сотням, штурмующим башню. Штурм стен перенесли на вечер, для скрытности главного удара. С утра начали обстрел обороняющихся на стенах старого города.

Второй раз за короткую осень познал город Вэнь осаду. Первая осада обучила горожан не только войне. Озлобленные, ограбленные и униженные позором двух сделок, жители города не пали духом. Напротив, оказалось, что выпавшие на их долю несчастья сплотили враждовавших людей. Утратив богатство, перестали делить друг друга на «худых» и «добрых», на подлинных и пришлых, на горожан и пригородных. Совместными усилиями мужчины и женщины, позабыв былые имущественные распри, восстановили стены, разобрали плотину у моста, отремонтировали мост, возвели башню, осушили пруд и подготовили, как им казалось, коварный ход для вероятной повторной осады жунов. Столь многое удалось, как говаривал старшина города, «провернуть за дружбу». Жители иной раз сами поражались результатам труда. Братство горожан и беженцев достигло невиданного масштаба. Даже чопорная знать, старшины города, держали двери домов настежь открытыми. Запасы продовольствия обещали оплатить по лету с довеском. Вот только соседи-жуны не пришли. Новые, доселе неизвестные им степные племена внезапно нарушили спокойствие привычных житейских дел.

Враг поутру построился напротив ворот в боевых шеренгах, в амуниции нового образца. Огромная мощь в десяток тысяч бронированных мужей, прикрытых доспехами до земли. Самым удивительным же были щиты с козырьками, надежно прикрывавшими головы атакующих от стрел и камней сверху. Командир отряда южан, оценив силы штурмующих, запросил поддержку у старшины города. Старик Вэй, — как по-доброму теперь звали горожане прежде строгого, не очень-то любимого старшину, — отправил на подмогу лишь пять сотен не самых лучших стрелков, поручив передать командующему обороной, чтобы больше не просил. Шесть с половиной тысяч горожан заняли стены нового города на случай, если враг станет пытаться проникнуть в другом месте. Даже юнцам нашлось дело в рядах сражающихся — храбрым мальчишкам поручено носить на стены камни, стрелы, еду, воду. Гордые значимой ролью, мальчишки забросили игры. Напустив важный вид, они помогали взрослым.

К вящему сожалению старшины города, пришлый командир южан глупо распорядился тремя тысячами оборонявшихся. По его приказу две тысячи бойцов поднялись на стены напротив врага, заняв ворота и прилегающие стены. Плотностью шеренг сразу же воспользовались штурмующие. Обстрел стен унес много жизней, и к середине дня старик Вэй отстранил южанина от командования.

— Потерял пять сотен воинов! Во всем виноват ты! Да за такое! В цепи его! — В бешенстве глава горожан поднял посох власти к небу. — Я ваш командир!

Павшие духом воспряли от таких слов старика Вэя. Видя полную поддержку приказов, уже успокоившись, старшина продолжал почти нежным тоном:

— Немедля покинуть стены. Выделить дозорных. Остальным укрыться. И ждать.

Но ждать долго не пришлось. Враги, заметив движение на стенах, подняли штурмовые лестницы и двинулись на приступ. Пришлось вернуться на позиции. Враг не отступил и возобновил обстрел. Старик Вэй приказал покинуть стены. И вновь все повторилось, только теперь степные племена укоротили дистанцию до стен. К вечеру потери обороняющихся были велики — почти половина отряда. Усталые бойцы в сумерках отправились на отдых в новый город. Их место заняли свежие отряды. Глава горожан покинул последним стены. Враг отошел на полет стрелы. Дозорные зажгли костры на стенах.

— Эх, молодость прошла! А персы мастера. Доспехи-то тяжелые. — Дед Агар облачился в доспехи из арсеналов Хваризама. — Ну, воинство, пошли на штурм.

Три сотни бойцов из всех племен устремились с десятью крепкими лестницами к стенам старого города. Издали от ворот раздались сигналы трубы, отвлекающие внимание отряды тоже поспешили на штурм. Вождь хурритов поднялся на стены десятым. Рыжеволосые бугины бесшумно расправились с заснувшими у костра стражниками и захватили башню. Три сотни воинов принялись за штурм. Оставив в башне пять десятков, штурмующие скрытно, во главе с вождем хурритов, направились вдоль реки по неохраняемым стенам к трем сторожевым башням у моста. Захватили башни с молниеносной быстротой. Дед Агар напрасно ожидал встретить ожесточенное сопротивление. Едва открылась потайная дверь в подвале и степняки с мечами поднялись на первый этаж, как изумленная их внезапным появлением многочисленная стража сдалась на милость победителя. Сто грозных луков безвольно легли на прочный настил пола одинокой башни — последней надежды старого города. Тем временем на помощь штурмующим прибывали повозки с подкреплением. Отряды, следуя приказу вождя хурритов, с боем продвигались к воротам.

Увы, горожане слишком поздно разгадали маневры врага. Утратив храбрость, они покинули стены. Лишь малая часть защитников сохранила мужество. Напрасно храбрецы призывали вернуться боевых товарищей, убегающих по мостикам к трем башням. Гибельная паника овладела горожанами. Почти две тысячи крепких мужей, толкаясь, сбрасывая друг друга с крыш домов, прорывались к трем башням у моста. Башни, зазывно маня, в дружелюбных огнях сторожевых костров, обещали защиту. Светом факелов убегающие лишь выдавали себя. Цепочки ярких точек должны совсем уже скоро приблизиться к спящим башням.

— Ох! Ты только погляди! К нам гости пожаловали. Приготовить луки! — Дед Агар сиял от счастья. Полной грудью вдыхал воздух победы. Осень этого года входила ярким праздником в жизнь вождя.

Почуяв неладное, глава горожан бросился с подмогой через мост к отрядам, запертым в старом городе, и тут же попал под плотный обстрел с двух башен. Десятка два ополченцев пали на мосту, едва достигнув середины. Стрела ранила старика Вэя, пробив навылет правую кисть. С громким стоном выронил достойный старшина меч из искалеченной руки. Меч воткнулся в дерево моста. Горожане подхватили под руки старика Вэя, подались под стрелами назад, в открытые ворота нового города. За башнями слышались звуки ужасного, жестокого и неистового боя. Крики, стоны, мольбы полились кровавой рекой в ночь. Старый город вновь, спустя двадцать пять дней, захвачен врагом. Противник праздновал победу. Не дожидаясь окончания побоища, из недр трех башен раздался злобный рев длинных труб. Лагерь врага ответил ликованием. Меч старика Вэя потерян в темноте ночи, где-то на середине моста между старым и новым городом.

Глава 48.Трофеи и находки

— Мы андрофаги… — Эа, сидя на гнедом коне, громко произносила первые слова речи перед тремя тысячами пленных. Пасагга назначил жену тысячным командиром над андрофагами, которые, молча приняв главенство над собой девы, так же молча удалились, и вернулись с тремя огромными бронзовыми котлами добычи. Теперь эти начищенные до блеска котлы заполнялись чистой водой. Под ними белели сложенные поленья. После взятия старого города к уже имеющимся пленным из знати Чжоу добавилось две тысячи ополченцев из числа горожан и жителей поселений при городе. Не запуганные короткой ночной схваткой горожане, видимо, плохо понимали, что за враг перед ними. Знатные Чжоу прокопали часть канала для подачи воды за долгий вчерашний день. Молчаливые пленные из старших командиров уничтоженной армии южан покорно сжимали в руках кирки, лопаты и ведра. Но вот новоприбывшие держали головы гордо. Две тысячи пленных ополченцев стояли поодаль от грязных, оборванных командиров разбитой армии. Часто поглядывая на собратьев по несчастью, горожане искали в них, знатных, солидарности в неповиновении, но те лишь отворачивались, едва встретившись взглядами.

— Не будем работать! Лучше смерть! — прервал едва начатую речь тысячного командира гневный выкрик из толпы новоприбывших. К всаднице тут же вывели юношу лет шестнадцати, худощавого, по виду из «худых». Повалили на колени.

— Невкусный. — Ответ надменного командира андрофагов остался непонятым пленными. Неожиданно от толпы горожан, видимо, сговорившись заранее, отделились пятеро мужчин и врассыпную бросились к крепостным стенам.

— Ловите обед! — последовала столь же непонятная для ушей горожан команда. Наперерез бегущим рысью устремились три всадницы из андрофагов, они позволили хорошо разбежаться бегущим, затем на полпути к стенам, на виду у городских дозоров, сбили беглецов корпусами лошадей. Копьями вернули к строящемуся каналу, но не дали пятерым участникам побега присоединится к толпе. Эа улыбнулась с тем же надменным видом и спокойно продолжила:

— Мы андрофаги — племя «пожирателей людей». — Толпа, недоумевая, притихла. — За бунт, за попытку побега, за плохую работу — съедим виновных. И начнем с этих шестерых.

Вздох крайнего удивления разлетелся по толпе новоприбывших пленных. Знатные Чжоу, схватив инструменты, попрыгали в канал и торопливо принялись копать. Полетели комья земли. Но до горожан и в этот раз не дошла серьезность положения. На их глазах беглецов и юношу, что призывал к саботажу, поставили на колени, посыпали головы землей, что-то прошептали каждому в темя и умертвили, перерезав глотки. Спустив кровь, стали разделывать, словно туши животных. Сняли, не повредив, кожу, громко для пленных огласили предназначение «шкур»: «Пошьем из них кафтаны». Разожгли костры. И только теперь ополченцам стал понятен ужас их плена. Гордость людей, никогда не видевших войны, сошла с лиц, как старая кожа со змеи. Крича от страха, люди бросились работать.

— Ваши души, ленивцы, никогда не упокоятся в мире мертвых! — Разгневанный командир тысячного отряда швыряла слова и окровавленные человеческие кости на головы горожанам.

Девушка-воин услужливо подавала все новые и новые кости для метания в пленных. Эа продолжала:

— Ваши души станут нашей силой. Съедая каждого из вас, мы станем еще сильнее! А вы умрете дважды: один раз среди живых, второй раз среди мертвых. Вот почему мы поедаем наших врагов!

Таких ужасных слов жители города Вэнь никогда не слыхали. Краткий сказ о нравах незнакомого племени из далеких лесов окончился. Командир на коне удалился к зловещим котлам. Сперва стражники, светловолосые и голубоглазые юноши и девушки, очаровали ополченцев веселым и даже простодушным видом. Одежды из шкур, украшенные вышивкой, напоминали городским торговцам о наивных охотниках, не умеющих вести торг за пушнину. И поначалу им, скоро плененным в ночи вчерашнего штурма, противник показался даже добронравным. Но внешний вид врага оказался обманчивым. Это открытие стоило жизни шестерым ополченцам. Пришлые не ведали порядков империи Чжоу. Пришлые жили по совсем иным установлениям. Одно дело умереть, другое — быть лишенным всякой возможности на воскрешение. Ведь по всем известным преданиям, съеденные никогда не покидают мира живых. Канал глубиной в человеческий рост, от русла реки на полполета стрелы, пленники с рвением прорыли до полудня. Землю перетаскали на насыпь, схожую с длинным валом. Разрушив перемычку между каналом и речным руслом, заполнили канал водой. Их покормили в награду за труды пресными просяными лепешками с шелухой.

Стража разделила пленных на три неравных части. Первая, меньшая, отправилась в лагерь за балками и досками, две других поочередно, по-военному, в сотнях, сменяя друг друга, рыли подземную шахту до городских стен. Валы пополнялись по сторонам подкопа. Два кургана росли до позднего вечера. Стенки подземного лаза укрепляли подпорками, досками — потолок. Шахта ушла на рост человека в землю. С высоты городских стен копошение в земле не было видно, его надежно закрывал земляной вал. Два странных кургана смахивали на погребальные и потому не вызывали подозрений. Появление канала горожане объяснили тем, что враги обеспечивают себе источник питьевой воды. И снова не поняли замысла неприятеля.

Куда больше, чем земляные работы врага, осажденных волновала судьба храмов, оставленных в старом городе. К полудню к горестям осажденных добавилась новая беда. Вождь хурритов, закончив засыпку капканов и разбор баррикад среди улиц, на повозках вывез дары из храмов. Под проклятия и плач с городских стен тяжело груженные повозки свозили щедрые дары из храмов к дальней переправе и, наконец, в стан врага.

— Хурриты честный народ. — Дед Агар, отвесив воинству поклон, держал речь перед Танаис. — Вот что нашли в городе, вождь, дозволь определить меру каждому из нашей армии. Так, как сама сочтешь справедливым.

Позади вождя хурритов — десять повозок, доверху заполненных дарами и подношениями стихиям Чжоу и небесному светилу. Верховный вождь в красных жреческих одеяниях проходит вдоль повозок с трофеями. Повернувшись к деду Агару и к старшим командирам, громко выносит решение:

— Разделите трофеи поровну среди воинства.

Крики ликования, скорее похожие на вопли, потрясли лагерь. Радовались степняки не только добыче и даже, наверное, не ей вовсе, радовались равноправию. Решение Верховного подспудно закрепило древнее правило походов: «вместе». «Вместе» сражаемся, «вместе» умираем, «вместе» дружим, «вместе» едим или голодаем и, конечно же, «вместе» делим удачу. Те возы с трофеями укрепили дружбу среди племен. Довольная Танаис уже направилась было к колеснице, но вождь хурритов остановил ее. Подняв жезл, прервал ликование. Воззвал к тишине.

— Позволь, Верховный, ну как же так! — глаза деда Агара вновь лучились хитрецой, столь любимой знавшими его.

Верховный, тоже зная вождя хурритов, приготовилась к неожиданному повороту.

— А как же доля вождя?

— Ты никак о своей доле говоришь, достопочтенный вождь хурритов? — Танаис поддержала тон разговора и, переняв манеру вопрошающего, так же, с доброй хитринкой, улыбнулась деду Агару.

— Ой, нет. Моя доля в славе. За ней подался в поход на Хваризам, теперь вот здесь, в землях Чжоу, излавливаю ее, славу… — И вождь хурритов изобразил жестом ловлю рыб голыми руками. Воинство засмеялось.

— Тогда о чьей же доле речь ведешь? — Танаис уперла руки в бока, изображая крайнее недоумение.

Эх, до чего то была яркая картина! Два обожаемых воинством вождя, в приличествующих сану облачениях, при золотых обручах-гривнах на шеях, в высоких красных войлочных головных уборах с поблескивающими фигурками оленей, вели неспешный разговор. Танаис, в волчьей шубе поверх красного платья с нашитыми на нем птицами и зверями, в коротких, опоясанных шнурком сапожках, в руках сжимала железный клевец с золотой насечкой. Дед Агар — в коротком полушубке из шкуры любимца-гепарда, что помер на его руках от старости, в узорчатых штанах из бычьих шкур, покрытых накладными лентами, в походных сапогах выше колен.

— О твоей доле веду речь, Верховный. — Дед Агар не раз удивлял скорым переходом от шуток к серьезности. Вот и сейчас: тон стал серьезным, улыбка сменилась тонкой ниткой сжатых губ. Танаис, чуждая стяжательству, махнула левой рукой, тот жест подтверждал отказ от причитающейся по традициям доли в четверть от добычи. Радостные крики, выражавшие восхищение щедростью Верховного, во второй раз потрясли лагерь.

Но дед Агар не хотел так просто сдаваться. Уверенным шагом, слегка похрамывая, достопочтенный вождь подошел к средней повозке и извлек нечто заботливо завернутое в шкуру горного козла. По действиям вождя хурритов всем стало ясно, что он предугадал и решение Верховного, и ответ на вопрос. Улыбки появились на лицах воинов, всем стало интересно, какой дар преподнесет от имени армии дед Агар Верховному. Вождь хурритов подошел со свертком, снял остроконечную шапку той же рукой, что и держал посох власти, и обеими руками почтительно поднес подарок Танаис. Вождь племен обернулся, Тайгета подошла и переняла клевец. Сверток в руках Верховного раскрылся, явив присутствующим содержимое. Внутри лежало деревце из золота. Скульптура в виде ветвистого дерева имела расходящиеся по сторонам подставки-корни. На ветвях между серебряными листьями сверкали гроздья плодов, выполненных из драгоценных камней: рубинов, нефрита, аметиста, бирюзы, малахита. Танаис высоко над головой подняла дар деда Агара, давая рассмотреть окружающим драгоценность.

— Дерево жизни. Таков твой дар, достопочтенный вождь?

В ответ вождь хурритов лишь поднял гордо голову. Ясный осенний день, как, впрочем, и вчерашняя ночь, наполнил сердце уважаемого мужа до краев счастьем. И как бы он ни пытался скрыть этого, но и Танаис, и Тайгета, и рядом стоящие старшие командиры разгадали состояние духа деда Агара, сокрытое за напускной важностью. Никто и не вздумал отпустить неуместной шутки — для многих вождь хурритов стал авторитетом. Его манерам подражали, его шутки запоминали, и даже подражали хромоте. Теперь же сторонники-подражатели, все из старших командиров, в тайне, не сговорясь, разделили скрытую радость деда Агара.

Но, видно, мало было в тот день для воинства трофеев, к ним добавились находки с поля, где рыли шахту. Два запыленных всадника, спешившись, почти бегом направились к вождям и командирам. Бежали не с пустыми руками. Странное поведение — нарушив установленные порядки, бежать напрямик к вождям. Повод должен быть серьезным. Танаис, нахмурившись, повернулась в сторону приближающихся фигур. Золотое дерево в ее руках звякнуло серебряными листьями. В бегущих опознали младшего сына Таргетая Пасаггу и девушку из андрофагов.

— Верховный!.. — и к ногам Танаис легли предметы, густо покрытые землей. Тайгета, дед Агар, молчаливый Ишум и старшие командиры склонились над находками.

— Моя жена Эа, командир тысячи андрофагов… — начал было второпях Пасагга, но заметив удивление на лице Танаис, осекся. Взгляд Верховного изучал Эа, сидевшую у предметов и очищавшую их от земли.

— Как ты сказал, Пасагга? «Моя жена»? Так сказал? — При этих словах Верховного Эа прекратила очистку предметов, но не поднялась с колен. Взгляд Эа медленно проследовал от земли к сапогам, далее к платью и, наконец, встретился с твердым взглядом главнокомандующего. Пасагга набрал побольше воздуха и собрался держать ответ, но Верховный его прервала:

— Пасагга, сын Таргетая, ты разве не знаешь наших установлений? Кто главный командир в этой армии? — слова Танаис наливались гневом и не сулили ничего хорошего.

— Знаю наши порядки. Главный командир среди племен Танаис, то ведомо мне. — Пасагга опустил взгляд в землю.

— Так почему же ты, сын Таргетая, не спросил у вождя племен согласия на брак с девушкой Эа? Ты хотел нанести обиду своему вождю? Так?

Золотое дерево жизни перешло в руки Тайгеты, обменом вернулся железный клевец. Оружие в руках вождя говорило о том, насколько серьезный проступок совершили молодые люди. Пасагга преклонил колено, снял шапку и положил к ногам клевец, кинжал, меч. Эа опустила голову и последовала примеру мужа — на землю лег кинжал, клевец. Никто не поспешил на защиту младшего сына покойного вождя северных племен. Старшие командиры северных отвели взгляды от надвигающейся бури. Пасагга похлопал по земле, прося последнего слова. Не получив согласия, тихо, почти шепотом сказал:

— Боялся получить отказ, Верховный. Не помышлял нанести обиду. Виноват. Прости, мой вождь. Война, поход, а мы жениться. Думал после победы испросить согласие.

Танаис подняла голову. Над лагерем такое синее безоблачное небо. Светило, вспомнив о прошедшем жарком лете, дарило тепло перед скорой зимой.

— Напрасно боялся… — громко ответила в небо Танаис. — Вождь рад за твой выбор, Пасагга, сын Таргетая. Достойный выбор ты сделал.

Счастливая пара подняла глаза на свою судью. Клевец в руках Танаис похлопывал по левой ладони.

— Но ты, Пасагга, и ты, дочь андрофагов Эа, виновны, — надменно смотрел вождь сверху вниз. — Чем вы загладите вину? — клевец по-прежнему похлопывал по ладони. Его высокомерная хозяйка не смягчилась.

— Дозволь сказать, что мы нашли в шахте. — Пасагга решился переломить ход суда в свою пользу. — Вот, пленные нашли чьи-то попрятанные вещи.

Эа торопливо очистила от земли, как ей казалось, самую важную вещь и протянула Верховному. Клевец перестал хлопать по ладони и перешел в левую руку. Правой рукой Танаис взяла предмет. И… ахнула. В ее руке скакал бронзовый олень с невероятными раскидистыми рогами. Размером с ладонь, олень поджал ноги в стремительном беге.

— О! — со вздохом восхищения Танаис передала находку собравшимся, зеленый бронзовый олень пошел гулять в руках вождей, жрецов, старших командиров. И там, где останавливал он свой бег, раздавались охи и ахи. Эа продолжала отчищать находки. Вторым предметом к рукам вождя поднялся массивный, в локоть высотой, жертвенный треножник. Неизвестный мастер искусно изваял из бронзы мужа в молитвенной позе и оленя напротив него. Поверхность столика поражала ровностью металла. Этот ритуальный предмет не покинул рук Танаис. Вместе с клевцом жертвенник поднялся к светилу. И тут Верховный превратилась в жрицу. Громко Танаис начала читать песню-молитву Матери-Богине. Ее подхватили Тайгета, вожди и командиры. Воинство, еще не видя и не понимая сути находок, но разделяя порыв вождей, сбивчиво присоединилось к молитве.

Закончив молитву, Танаис поставила треножник наземь. Третьим предметом оказался кинжал для жертвоприношений. Долго пролежав в земле, кинжал утратил деревянные накладки — рукоять. Остался только зеленый металл — бронза. Рукоять сходилась на навершии символом солнца — двумя завитками. Сомнений не оставалось — предметы, найденные в шахте, принадлежали жрецу или жрице степных племен.

— Поднимитесь с колен, Пасагга и Эа. Вы прощены. — Не вкладывая клевец за пояс, вождь племен обняла молодоженов. — Вы посланцы Матери-Богини. — Танаис обернулась к окружению. Воины еще не понимали смысла находок, поэтому ждали важных слов, и эти слова прозвучали:

— Богиня-Мать нам посылает доказательства справедливости нашего похода! Олень, жертвенник и кинжал — предметы нашего жреца. Задолго до Чжоу здесь жили наши племена. И с их уходом наш жрец утратил жизнь. Но он или она оставили нам послание… — Танаис обвела взглядом молчавших людей. — Каково то послание — пусть каждый из вас сам для себя решит. Скажу лишь, что мы здесь не грабители. Мы хозяева, что вернулись домой после долгого отсутствия…

Громкие крики одобрения прервали речь Верховного. Олень, постранствовав, вернулся в руки Танаис. Находки решили выставить на всеобщее обозрение. Зеленый металл не стали чистить. Разложив на шкуре медведя треножник, кинжал, фигурку оленя и комья земли, что счистила с них Эа, Танаис разрешила воинству начать осмотр. Выстроилась длинная очередь желающих увидеть чудное послание из мрака времен. Про дележ богатств из храмов Чжоу степняки позабыли.

— А вы двое сегодня вечером… — Верховный выдержала паузу. Оценив серьезность в лицах Пасагга и Эа, продолжила: — …Как положено: испросите и получите разрешение от отца, пройдете ритуалы свадьбы и… мы отпразднуем вашу свадьбу.

Единый вздох облегчения вырвался одновременно у юноши и девы, ставших вновь женихом и невестой.

Глава 49. Невеста андрофагов

— Верховный, разреши пригласить Тишпака на свадьбу! — Эа негромко и почтительно попросила Танаис через легкое серое покрывало, укрывавшее ее с головы до ног.

— Тиш песни петь будет? — задала невесте вопрос Тайгета и, получив утвердительный ответ, покинула шатер вождя. Масляный светильник мягко освещал сидящих. В шатре остались только двое: Танаис и невеста.

— В тебе зарождается новая жизнь. — Верховный медленно поднимается со шкур, устилающих сосновые доски, подходит к сидящей Эа со спины, берёт ладонями ее голову. И в темя девушки произносит совсем другим, мужским, твердым голосом неожиданные слова: — Эа, ты ведь и есть вождь андрофагов. Так?

— Да, — последовал ответ.

— Тогда кого же я убила в том поединке у «лошадиного» холма? — Голос говорящего не похож на девичий голос Танаис. То угрожающий, зловещий, грубый голос тертого вояки.

— Мой вождь, ты убил вождя — сына покойного вождя андрофагов, моего извечного соперника за власть в племени. Он с бугинами по мелочи затеял на дороге потасовку. Плохой был вождь. А ты, Верховный, его убив, раскол в племени пресекла. За то благодарю. И как красиво убила… После поединка сходом вождей выбрали меня. — Невеста под серым покрывалом, не таясь, выдавала секреты. В темя ей подул ветерок дыхания Танаис. Затем ветерок повторился.

— Позволь спросить, Верховный, как ты узнала, кто я? — От легкого ветерка в темя Эа выпрямилась и расправила плечи. Вместо ответа острый клинок кинжала приблизился сзади к шее вождя андрофагов. Под серым покрывалом невеста не дрогнула от страха. Ровное дыхание Эа говорило о готовности принять любой поворот событий.

— Вот что, вождь андрофагов… — суровый мужской голос совсем не подходил Танаис. Эа поспешно заговорила:

— Присягнула на верность тебе, Верховный. Первой присягнула. Там же, со своим племенем, у святого холма. И присягну при всех, если прикажешь. Клятву верности сдержу. Мать-Богиня, пойду на край земли с тобой. Ты мой вождь. Люблю тебя, Богиня-мать… Не убивай, прошу… — шепот предназначался только для того, кто приблизил клинок к шее. Кинжал исчез бесшумно в ножнах. И завершая совсем не свадебный ритуал, Верховный прикоснулась ладонью к темени вождя андрофагов. Долго держала ладонь на темени.

— Ты хочешь, чтобы я сохранила твою тайну? И Пасагга не узнал, кто ты есть? — стоя позади невесты, Танаис разглаживала складки на сером покрывале. Голос переменился, став привычным, девичьим.

— Нет. Не хочу, — Эа тяжело вздохнула. — Хочу остаться вождем. Пасагга не готов принять правду. Ему нужно время. Скажу ему сегодня после пира, — торжественный шепот невесты под покрывалом сменился доверительным тоном, каким обращаются к близкой подруге.

— Почему скрывала от меня ранг вождя? — руки Танаис остановились, прижали с силой покрывало к голове у висков.

— Не соперник я тебе, вождь. — Невеста отвечала громко, серьезно. Шепотом же, только для ушей Танаис, Эа разгласила тайные установления лесных племен: — Андрофаги не вешают вождям золотых колец на шею. Вождь неотличим по виду от «добрых». Затаилась, только и всего. Так принято у нас в племени, традиция у нас — скрывать от напастей вождей. Присматривалась к тебе. Клянусь перед Богами: андрофаги преданны тебе. После сражения в горах люди считают, что ты великий вождь. Для нас ты Верховный — вождь военного времени. После похода племя на сходе должно определить твой ранг среди нас.

— Съела сегодня человека? О том мне сказали твои волосы. — Танаис вновь заняла место напротив. — Знаешь, кем он был при жизни?

— Трусом и беглецом, мой вождь. — Невеста вздрогнула от откровенного вопроса. Громкий смех девушек разнесся по шатру.

— Трижды намеревалась Верховный убить меня. И дважды только за сегодня. Трижды не убила… Пригожусь тебе у стен другого города… Вождь, ты это знаешь, как и я… Те «подлые гости» уже в пути… Видела их во сне, — вождь андрофагов говорила темными загадками, но они не были тайной для собеседника. Танаис подняла глаза. Улыбка дружбы озарила лица девушек.

— В пути, говоришь? Пять тысяч?

Ответ не замедлил себя ждать.

— Чуть больше, мой вождь. Около семи, всадники, — весело поддержала невеста непонятный разговор. — Разреши завтрашней ночью постоять у камня.

— Нет, — последовал решительный отказ. — Твой не родившийся сын будет воином. Он нужен мне живым.

Вождю андрофагов пришлось покорно склонить голову, послышался тягостный вздох.

— Мне не испить подвигов? Да? — чуть не плача, вопрошала Эа. — Какая горькая судьба!

Танаис задумалась. И, просияв, предложила:

— Пойдешь на штурм Вэя? В шахте? Но вместе с бугинами?

Ответом стал радостный кивок.

— Да и «подлых гостей» могу подарить тебе.

— О! — Невеста, позабыв о приличествующих обрядах, кинулась на шею Танаис. — Благодарю! Как щедро…

— И всё! Слышишь? Всё… — Танаис приняла заверения в верности. — Не дам тебе более подвигов… вождь андрофагов.

Эа заняла прежнее положение, оправила сбившуюся свадебную накидку.

— А потом? Потом? Дозволишь пойти с тобой войной на горы? Ту царскую крепость в горах вместе с тобой хочу увидеть.

— Пойдешь… — жест правой ладони Верховного подкрепил разрешение. И снова благодарные объятья.

— Ты мой отец и ты моя мать. Ты создала меня, ты привела меня к живым, ты уведешь меня к себе… — на ухо Танаис быстро вымолвила невеста. «Ты» было сказано с трепетом, как божеству. На этой фразе беседа загадками закончилась. Полог открылся, и Тайгета вошла в шатер.

— У тебя с собой оружие? — вопрос Танаис адресован невесте. В ответ та достала из складок одежды кинжал, положила на шкуру перед Танаис, клинком на себя и ручкой к Верховному. Танаис, не трогая кинжала, быстро ответила:

— Нет, такой для дара не подойдет — простоват. Убери. — Взгляд Верховного поднялся к Тайгете. Подруга достала свой кинжал — железный, с золотой насечкой. Танаис взяла и передала невесте.

— Вот этот кинжал вручишь отцу мужа. — Два клинка исчезли под серым покрывалом. — Найдешь его среди почетных гостей? — Невеста молча кивнула. — Тайгета, подай мне два клевца. — Взяв оружие, Танаис обратилась к невесте:

— Ну что, вождь андрофагов, пойдем к свадебному столу? С почетом, как и положено вождям? — Танаис протянула невесте рукоятью один клевец и второй — клювом. Тайгета, взяв под локти вождя андрофагов, помогла ей подняться. У самого порога шатра две девушки перехватили клевцы — каждая из них держала и обух, и хищный клюв. Тайгета подняла полог шатра, открывая выход двум вождям. Невеста повернула голову под покрывалом и вновь задала тот же вопрос:

— Откуда, Верховный, ты знаешь наши обычаи? — В ответ Верховный молча посмотрела на покрывало. Под тканью блестели глаза. — Подарю тебе своего ребенка — дашь ему имя, Верховный.

— Сегодня скажешь на пиру, кто ты… — Танаис подалась вперед, показывая, что пора делать «совместный шаг». Девушки одновременно, с правой ноги, шагнули из шатра. — Посмотрим, как удивится твой жених. Сможет ли он снести твою власть. — Танаис и Эа дружно засмеялись.

От внимательного взора Танаис не ускользнуло, что промежутки между шатрами заполнены мужчинами и женщинами из андрофагов. В руках молчаливые свидетели держали пучки травы, как видно, за неимением святых, приличествующих обряду растений. Тайгета, шедшая позади на три шага от двух вождей, не сводила с лиц андрофагов взгляда. Открыв полог шатра для совета, скороговоркой доложила:

— Три сотни андрофагов у шатров. Накрою им столы?

Танаис едва заметно кивнула. Два вождя, не склоняя голов, вошли в шатер совета. Тайгета, опустив за ними полог шатра, направилась скорым шагом к знати андрофагов.

Во вместительном шатре на трех опорах — восседали жених со старшим братом, вожди и старшие командиры. Ни приглашенные, ни жених не обратили внимания на два клевца. Только один дед Агар рывком поднял голову к небу, пытаясь скрыть удивленный взгляд. Клевцы распались, привычным жестом хозяйка отправила их в петли на широком поясе. Невеста замерла.

— Великий вождь Таргетай… — громкое приветствие из уст Танаис установило тишину. — …Позволь мне, Танаис, представить тебе невесту для твоего сына Пасагги. Мы, присутствующие здесь вожди племен и «добрые», долго искали… — на этих словах Пасагга удивленно поднял брови и пристально посмотрел на вождя. Танаис продолжала беседу со средней опорой шатра: — …Достойную невесту для твоего сына. Как мог ты видеть, твой сын отличился храбростью в сражении. И мы, Таргетай, после долгих трудов нашли награду для твоего сына. Эа, свободная дочь знатного рода племени андрофагов, что зовутся еще «пожирателями людей», невеста для твоего сына Пасагги. В прошлом сражении Эа в поединках лишила жизни десятерых старших командиров Чжоу… — На этих словах пришло время удивиться Эа, впрочем, не первый раз за долгий день. Невеста слегка повернулась к Танаис, почтительно склонила голову. — И я, Танаис, видела подвиги Эа. Готова подтвердить свои слова, вождь Таргетай. Достойной женой будет Эа твоему младшему сыну Пасагге. — И с этими словами вождь племен бережно подняла серое покрывало. Жених и гости разом громко ахнули.

Перед ними…

Стояла невероятной красоты девушка. Вождь андрофагов, как оказалось, была не чужда прекрасному. За короткое время перед церемонией Эа, что удивило гостей и мужа, смогла преобразиться. Щеки покрывали румяна. Брови подведены черной краской. Губы покрыты красным соком ягод. Но прическа, прическа достойна отдельной похвалы. Без посторонней помощи Эа заплела сложную из восьми частей косу, украсив ее восьмью красными лентами, что указывали на знатность рода. Косу уложила на голове в виде цветка. Полюбовавшись лицом и прической невесты, гости оценили торжественный наряд загадочного лесного племени. Простая кожаная одежда уступила место облачению из волокон конопли. Длинное синее платье, состоящее из рубахи, юбки и жилета, — искусно расшито многоцветными узорами. Мало кто из старших командиров видел одежды лесного племени, пожалуй, только бугины да почтенный вождь агреппеев Ишум. Но и они не знакомы с торжественными одеяниями невест андрофагов. А если бы были знакомы, то смогли бы по узорам на платье многое узнать о тотемном звере племени Эа — рыси, о десяти поколениях знати, о трех предках-вождях, что были в роду Эа. Но то осталось темною загадкой для гостей. И охи с ахами — лишь восхищение вкусом невесты. Эа сохраняла невозмутимый вид. Чего-то ожидала невеста из андрофагов. Ее взгляд изучал что-то, скрытое в темноте средней опоры. Танаис обернулась к Эа:

— Вручи дар отцу своего мужа, достопочтимому вождю Таргетаю.

Вождь племен требовательным взглядом указал на тень у средней опоры шатра. Стражник с факелом разъял темноту. У опоры сидели на складных стульях три гостя, укрытые с головы до ног черными войлочными одеялами. Их было не отличить: одинаковые фигуры, укутанные в одеяла, из-под которых выглядывали носки сапог.

Муж и гости в сомнениях переводили взгляды с одного гостя на другого. Только приличие торжества мешало обменяться предположениями — где же вождь? Пасагга сочувственно вздохнул. За ним фыркнул и потянул задумчиво: «Н-н-да-а» — старший брат, Уту. Сыновья Таргетая не смогли распознать родного отца среди сидящих в черных одеялах. Невеста достала дар — железный с золотой насечкой кинжал, и решительно направилась к крайнему слева. Преклонила колени и протянула кинжал. Танаис захлопала в ладоши. Двое жрецов вышли из тени дальней опоры, медленно развернули покрывала. Из-под покровов появилась мумия Таргетая. Гости встали.

— Приветствуем тебя, вождь похода Таргетай! — проговорила Танаис, гости повторили за ней приветствие. Стражники вынесли стол и поставили перед мумией. Танаис лично поднесла кубок и в душистых парах, на блюде мясо. Гости сели. Только старший брат Уту остался стоять и повторял знакомое «Н-н-да-а». К чему это относилось, никто не понял — то ли к мумии, сохранившей сходство с Таргетаем, то ли к правильному выбору невесты. Проведя несколько раз ладонью по лицу, Уту сел, и до конца пира сохранял молчание.

Эа поднялась с колен, направилась было к мужу, но Танаис перехватила ее под локоть. Девушки встретились взглядами и замерли. Затем Эа подняла глаза к небу. Танаис, не выпуская из левой руки локоть невесты, правой подала знак вошедшей Тайгете. Гости в тишине ждали чего-то удивительного. Но то, что произошло дальше, повергло знатных в полное замешательство. Тайгета поднесла парадную, расшитую накладками красную кожаную суму Танаис. Та, получив суму, отступила на шаг. Теперь вождь племен стояла позади Эа. Что-то достав из недр сумы, Танаис подняла загадочный предмет над головой невесты. Вожди и знатные разом охнули. В руках Танаис сиял золотом длинный стержень. С завороженными лицами гости смотрели, как желтый прут опустился на уровень шеи невесты, а затем обернулся вокруг шеи кольцом.

— О! — это вырвался громкий возглас у вождя агреппеев. Ишум в растерянности чувств накрыл голову ладонью как шапкой. Невеста стала вождем. Вождь андрофагов провела правой рукой по золотому обручу. Танаис стала рядом. Эа повернула лицо к Верховному. Медленно подняла руки к груди, затем скрестила там, где бьется сердце, недолго подержав, повернула ладонями вперед, к сердцу Верховного. И надолго задержала так скрещенные руки. Такого события на свадьбе никто из гостей не ожидал, но вот, похоже, те, кто был за шатром, не только знали, что означает жест Эа, но и могли видеть сквозь шкуры. Три сотни голосов ликованием разорвали ночную тишину. На лобном месте полевого лагеря, у столов с едой, знатные андрофагов, стоя, праздновали награждение своего вождя Эа в шатре совета. Позади ликующих андрофагов невидимым гостем стояла, раскинув крылья, громадная птица. Смерть лично решила посмотреть на редкостного смельчака, ставшего мужем вождя.

Глава 50. Свадьба вождя андрофагов

Взоры гостей сошлись на женихе. Пасагга принял торжественный вид. Гордостью наполнилось лицо младшего сына Таргетая. Молча встал с кресла, глядя на мумию отца, начал медленно снимать с себя одежды. Вот и рубаха покинула плечи. Наколки знати в пляшущих оленях показались на руках и груди юноши. Пасагга вышел из-за стола, снял сапоги и узорчатые носки до колен. Старший брат подал кинжал. Босыми ногами жених зашлепал по доскам настила. Открыл полог шатра. Холод позднего вечера обдал Пасаггу. Знатные андрофаги ждали его появления. Одинокий голос из их среды затянул грустную погребальную песнь. Юноша крепко взял руками кинжал и направил острие клинка себе в грудь. Позади бесшумными шагами подошла с мечом Танаис.

— Пасагга, сын Таргетая… — этих слов многие ждали за пиршественным столом. Ритуалом после свадебных обрядов означена смерть мужу вождя. Однако, как знали все сидящие на свадебном пиру, верховный вождь племен или старейшины могут предложить мужу вождя иную долю — долю должника. Верховный сделала снисхождение для Пасагга: — Есть выбор у тебя. Умереть самому или под моим мечом. Но можешь выбрать, Пасагга, и долю должника. Жизнь сохранишь, но потеряешь имя и ранг знати. Примешь назначенный долг. Твой выбор, муж вождя андрофагов?

За столом одобрительно зашумели. Выбор предоставлен. Традиции соблюдены. Позора нет в обеих долях. И обе доли означают смерть, вот только доля должника — смерть отсроченная. Еще дает та доля должника возможность перед смертью последний раз проявить себя. Дед Агар не смотрел на голую спину юноши, закрыв глаза, о чем-то важном размышлял вождь хурритов. Ишум и Эа повернулись к стоящему в раздумьях на пороге шатра Пасагге. Тайгета держала в правой руке факел, взятый у стражника. Ее лицо выражало торжественность, приличествующую свадебному обряду. Старший брат Уту застыл в тени, у мумии, со стороны казалось, что он что-то шепчет отцу.

— Долю «должника» назначь мне, вождь… — Пасагга по одному ему известным причинам выбрал отсроченную смерть. Юноша присел и положил на землю за порогом шатра кинжал. Меч Танаис рассек воздух над его головой. И жест тот означал для всех, кто был свидетелем, утрату ранга в племени. Пасагга стал бесправным должником Верховного. Сидя на коленях, должник ждал оглашения доли долга. И долю объявили:

— Пасагга, сын Таргетая, отправляешься в сотню Тишпака рядовым воином. Уйдешь к Тишу таким, каким ты пришел в этот мир. — Танаис говорила бесцветным тоном, зато смысл слов был яркий. Теперь одежду и оружие должнику предстоит обрести в бою. Но на пороге ночь, хоть и теплая для конца осени, — голым ту ночь не пережить. Младший из сыновей Таргетая принял приговор достойно. Снял штаны, встал нагим и, не оборачиваясь к утраченной жене, громко в сторону знати андрофагов сказал:

— Эа, люблю тебя. Ни о чем не жалею. Вновь поступил бы так же… — с этими словами нагой Пасагга исчез в темноте ночи. Песня грусти завершилась с его исчезновением. Стража закрыла полог шатра. Уту занял положенное место среди старших командиров. В шатре установилась тишина неопределенности. Дед Агар постучал костяшками пальцев по дереву стола. Открыв глаза, вождь хурритов встал. Медленно повернул голову к Танаис, стоящей на пороге с мечом в руке, и ей же адресовал обдуманные слова:

— Шел на свадьбу. Шел с дарами. Пришел на свадьбу. А свадьба, стало быть, обратилась в… — Дед Агар обвел присутствующих серьезным взглядом и остановился на Уту, тот поднял грустные глаза на вождя хурритов, — …в начало новой жизни. И так как мы на войне, уверен, скоро мы поймем, кто есть на самом деле твой младший брат. — С тем дед Агар и сел, закончив речь.

Но вот тот, кто поднялся вслед за вождем хурритов, никак не был близок к рангу вождя:

— Нети, тысячник из северных…

Тайгета повернулась на столь неожиданные слова, факел ярко осветил среднего роста бородача. На вид из знатных, лет двадцать пять, зеленые глаза слегка косят, сломан, верно, в драках, нос.

— Говори, Нети, — дала ему слово Танаис. Рука Верховного сильнее сжала меч.

И Нети заговорил. Голосом низким твердо ронял слова:

— Устал слышать от Пасагги недовольное нытье. Нытье о славе, о победах. Нытье о том, что он рожден вождем. Разговоры те пресекал, как мог…

Присутствующие удивленно подняли брови. Такие речи всегда вели к поединкам. Но Нети, как видно, не боялся гнева братьев. Повернувшись, с гордым видом тысячный командир теперь уже говорил с Верховным:

— Присягнул Таргетаю. И Таргетай… — Нети повернулся к мумии вождя северных, важно откашлялся и продолжил: — …Мне приказал идти с Танаис. Рядом с умирающим стоял. Таргетай, мой вождь, я здесь, и пойду с Танаис, как ты, Таргетай, и приказал. Прости, Таргетай, но мне твой младший сын Пасагга не указ. Ничем не показал себя Пасагга, чтобы избирать его в вожди. Много на что он по наглости претендовал. У него своя голова, а у меня своя. Жалеть о нем не буду, — сказал Нети уже в сторону старшего брата Уту. Такие слова смутили многих знавших Пасаггу старших командиров.

— Бунт на войне серьезное преступление. — Дед Агар громко обращался к Нети. Командир тысячи повернулся лицом к вождю хурритов:

— Вот и я о том толкую. Пасагга легко отделался сегодня. — Нети нахмурился. Знатный из северных как будто чего-то ждал. И, очевидно, был готов к предстоящим событиям. — Конечно, до сражения в горах у многих, я только за северных говорю… — поправил сам себя Нети, откашлялся и завершил начатое: — …У многих северных водились легкие сомнения, тот ли командир у нас зачислился в вожди. Сражение сомнения разрешило. Но чтобы бунтовать, как… — Нети обернулся к мумии Таргетая и говорить продолжил ей: — Как твой младший сын, достопочтимый вождь Таргетай, никто из нас и не намеревался.

— С кем еще такие разговоры вел Пасагга? — нежным девичьим голосом Верховный адресовала вопрос к сидящим на свадьбе гостям. В правой руке блестел начищенный бронзой меч. Встали сначала два, а чуть позже уже и пять старших командиров, и все из северных. Свадьба превращалась в суд. К поднявшимся из-за свадебного стола присоединился старший брат Уту. Нети демонстративно сел. Отвернул голову от стоявших напротив него старших командиров. Отвернул так, как будто и не знал их вовсе. Взгляды без малого ста человек разом обратились на стоящих. Трое из них тут же с виноватыми лицами опустились в кресла. Остался старший брат и один из командиров тысячи. Уту коротко взглянул в глаза преданному другу. Затем, с силой надавив руками на его плечи, усадил на место. Теперь стоял только Уту. Напряженная, тягостная тишина установилась в шатре. Уту покинул свое место и медленно направился к Верховному, но не дошел. Путь за два шага до цели ему решительно преградила невеста — она же вождь андрофагов. В левой руке Тайгеты, что стояла позади Уту, непонятно как, видимо, из рукава, появился длинный кинжал. Таких злых гостей не достают просто так на пиру, да еще на свадебном. Факел тоже готов был стать оружием в руках Тайгеты.

— Сначала со мной сразись, Уту, сын Таргетая.

Уту усмехнулся, преклонил колено и молча положил на пол оружие. Кинжал, меч, клевец легли к ногам Танаис. Уту шел с миром. Полог с шумом поднялся, и в шатер робко заглянул сотенный Тишпак.

— Тиш пришел песни петь на свадьбе… — Бугин Тишпак был явно озадачен тем, что застал.

Заслышав его слова, гости волной смеха раскачали шатер. Смех сотни людей долго сотрясал стены. Дед Агар, не стыдясь, утирал слезы со щек. Над кем или над чем смеялись тогда знатные в шатре? Смеялись не над Уту, ведь и сам Уту смеялся громко. Смеялись не над невестой Эа, широко улыбавшейся, той самой невестой, что оказалась вождем андрофагов. Смеялись не над способным малым — певцом из бугинов, тем самым, что, не понимая причин смеха, тоже смеялся со всеми. Смеялись же над невероятной свадьбой, что обратилась последовательно: в свадьбу с дарами, потом в печальный ритуал изгнания мужа, затем сменилась дознанием и, наконец, — в подавленный бунт северных. Закончив смеяться, мужи порешили разоружиться, к ногам Верховного аккуратными стопками ложилось то, с чем каждый из командиров не расставался и во сне. Меч Верховного вернулся в ножны. Невеста, стоя, обратилась с просьбой:

— Верховный, дозволь стереть краску с лица. Неприлично так выглядеть вождю. Не женщина я, а вождь… — Эа потянулась было за серым покрывалом невесты, чтобы покинуть шатер, но в ответ услышала:

— Нет уж. Сиди как пришла. Полюбуемся на красоту андрофагов.

Мужи согласно закивали, кое-кто, пользуясь скоплением народа, восхищенно зацокал языком:

— Когда еще невесту андрофагов увидим при полном параде.

Теперь в шатре стояли только двое. Танаис и Тайгета.

— Мужи, хочу обрадовать всех вас. Продовольствия осталось на семь дней от силы.

Тайгета повернула голову к Верховному, и так как та не отпускала, продолжила стоять с факелом, спрятав кинжал в одежду.

— Тянуть со штурмом не сможем дальше. А это означает, что скоро наш певец обрушит стены. Мы пойдем на штурм? Так, Тиш?

Тиш кивнул. Громко произнося слова, «певец», как его теперь звали за глаза, говорил мужам на совете:

— Ход прокопан. Есть возможность прокопать дальше, за пределы второго кольца стен. На то прошу еще день.

Тиш облачился в чистую одежду, вот только лицо не отмыл от грязи и волосы взлохмачены. Танаис усмехнулась:

— Ну, день-то есть у нас. — Танаис подошла к сидящей Эа. — Так понимаю, Тиш, тот ход будет узким лазом?

— Да, мой вождь, — говорил Тиш в спину Верховного. — Дальше копать будут бугины, доверия пленным нет.

— И только для небольшого отряда смельчаков, Тиш? Для тех, кто рискнет пробраться к воротам второго кольца и захватить ворота перед главным штурмом.

— Не более полсотни на карачках смогут проползти, не задохнувшись, да и то с мешками воздуха, — подтвердил Тиш план штурма.

— Озерные у нас мастера по таким мешкам, — Танаис обвела взглядом присутствующих. — Хорошо умеют нырять в воде.

Мужи затаили дыхание, ожидая назначений в «рисковые».

— Ну что, невеста, поведешь бугинов и андрофагов на ворота второго кольца?

Невеста счастливо вздохнула.

— Придется ползать в шахте, как крот в норе, — продолжила Танаис. — Сама поведешь людей. Первой поползешь. — Танаис наклонила голову и вопросительно заглянула в накрашенные глаза. Глаза Эа светились блаженством. Пусть и накрашен вождь андрофагов, но даже под краской это храбрый вождь. Эа попыталась было встать, чтобы отблагодарить за честь, но Верховный сложила руки на ее плечах. Опираясь на плечи вождя андрофагов, Танаис продолжила раздачу геройских ролей на ближайшие дни: — У нас назначен советник из числа перебежчиков из городских. И ему есть что порассказать. Да, дед Агар?

Пришла пора встать из-за свадебного стола вождю хурритов.

— Сейчас приглашу. — Дед Агар отправил за советником ближнего командира из озерных и золотых. — Вот только, Верховный, кто будет сегодня вождем? — дед Агар сопроводил вопрос такой хитринкой, что совет сразу понял, к чему клонит вождь хурритов. Танаис улыбнулась. Посмотрела в сторону тысячного Нети. Но тот сидел спиной и потому не видел, что его ищут. Сотоварищи развернули без церемоний Нети лицом к Танаис.

— Вот Нети и будет на сегодня назначенным «вождем» степных племен.

Нети удивленно поднялся из-за стола. Часто захлопал ресницами. Конечно, вождей Нети видел, и часто — он происходил из знатного рода степных, но вот чтобы самому изобразить вождя — такого командир не мог и помыслить себе. Танаис сняла с головы высокий головной убор с золотой фигурой оленя. Протянула руку с ритуальным убором в сторону опешившего тысячного командира северных. Быстрый переход от бунта к замирению хмурый Нети не сразу осознал и некоторое время стоял, продолжая жевать кусок мяса. Наконец знатный быстро подошел к Верховному. Слегка замялся, видимо, решая, что означает для него шапка вождя и назначение «покривить лицом». Мгновение подумав, преклонил колено и принял шапку. Он счел за честь изобразить вождя. Приняв шапку с золотой фигуркой, Нети застыл, оглядывая восхищенно каждую деталь шапки, каждую золотую фигурку, нашитую по бокам. Нети замотал головой. Неожиданно резким движением поднес к носу головной убор Верховного и всей грудью вдохнул запах шапки. Хохот вторично сотряс шатер. Тысячный командир выдал себя с головой. Вождь андрофагов прикрыла рукой подведенные глаза. Дед Агар хлопнул по плечу Ишума: дескать, ты это видел? — тот громко захохотал в потолок.

Виновник веселья Нети и не думал смущаться. Огладив огромной грубой ладонью как живую, войлочную шапку вождя, он встал с колена. Достойный муж, не покраснев от случайного признания в чувствах, направился к месту Танаис за столом. Нети не посмел надеть убор, так и понес его в руке. Дойдя до середины стола, старший командир вспомнил о назначенной роли и изменил походку. Торжественным шагом затопал по настилу, но получилось враскачку и косолапо, как у медведя на лугу. Чем и вызвал новый взрыв смеха.

— Кто-то еще захотел голым уйти в ночь? — Танаис сопроводила взрыв смеха вопросом к опоре шатра. Гости свадебного пира нашли взглядами нового вождя Нети. Гордо расправив плечи, старший командир северных нашелся в быстром ответе:

— А это мы за раз. Только прикажи…

Третий раз за вечер хохот сотряс шатер.

В то же самое время одинокий голый мужчина в ночи густо перемазался речной грязью. У берега реки он наносил слоями грязь от корней волос до кончиков пальцев. При неверном свете полумесяца оглядел себя. Темно-серым цветом слился с ночью. У ног мужчины лежало орудие, ранее сделанное из обрывка веревки, ровной палки в полтора локтя длиной и камня правильной вытянутой формы с округлыми краями. Орудие напоминало топор. Оно было собрано из того, что валялось на земле, и прочно связано. Дрожа от холода, муж поднял орудие. Перед ним высилась новая башня, что возвели на месте рухнувшей горожане. Ворота в ней бесшумно приоткрылись, выпуская двух всадников. Тайный наблюдатель поспешил укрыться в речном камыше. Попрощавшись кивками, всадники направились в разные стороны. Ворота быстро и так же бесшумно закрылись. Гонцы города исчезли в темной ночи. И один из них, к немой радости спрятавшегося, пригнувшись к шее лошади, медленно выехал прямо к тому месту, где ранее стоял в грязи голый муж. Едва поравнявшись с зарослями камыша, всадник принял удар орудия, пущенного сильной рукой. Удар пришелся в висок. Орудие, выполнив свою задачу, разрушилось: веревочные путы разорвались, камень отлетел в сторону, обух лопнул. Гонец завалился на правый бок и упал с лошади. Незнакомец выскочил из камышей. В ярости набросился на упавшего, принялся душить, но горожанин уже не дышал. Камень пробил голову, лишил жизни. Перед грязным голым мужем лежал, закатив глаза, безбородый юноша лет двадцати. Нападавшему безразличны чужие страдания, не медля, он раздел мертвеца и облачился в его черное платье, сапоги, кирасу, накинул шубу из лисы, поверх — горит с луком и двадцаткой стрел. Затем занялся поврежденным бронзовым шлемом. Тем же камнем, что убил гонца, расправил смятый бок шлема и надел его, не обращая внимания на кровь.

Конь не ушел от своего хозяина, и незнакомец без труда поймал жеребца. Копыта плотно замотаны тканью, для неслышного перемещения. Незнакомец усмехнулся — тайная миссия вражескому гонцу не удалась. Занял теплое седло, сжал в руке оброненное гонцом копье. Дав пятками под бока коня, устремился за вторым посланником города. То был изгнанный Пасагга. Младший сын Таргетая не унывал, он и не думал падать духом. Чутье охотника, а может быть и везенье, позволило найти и настигнуть второго гонца. Тот, заслышав звук погони, остановился. Всмотрелся, узнав одежды Чжоу, замахал рукой.

— Зачем намазал грязь на лицо? — только и успел спросить гонец. Пасагга приблизился и нанес короткий удар копьем в глотку. Спешившись, добил умирающего. Теперь только мертвые окружали младшего сына Таргетая. Долгим довольным взглядом он посмотрел в сторону огней далекого лагеря степных племен. Его покрытое речной грязью лицо расплылось в широкой улыбке. Пасагга придумал что-то невероятное. Перекинув убитого гонца через седло его же коня, воин северных в одеждах горожан пустился, не спеша, в путь, но только не к родному лагерю, а к закрытым воротам города Вэнь. Слава, о которой так долго мечтал, слава, которую он, Пасага, вымаливал у всесильных Богов, сама нашла его, грязного, замерзшего, с каменным молотом у речных камышей. Ирония свадебного вечера веселила всадника, в притороченной дорожной суме он нашел мех с вином, откупорив, сделал несколько глотков. Теплота в животе подняла настроение. Хмель крепкого неразбавленного вина ударил в голову. Возблагодарив Богов, Пасагга постучал в ворота города.

— Мой вождь, в воротах дальней башни идет бой. Точнее, шел бой! — В шатер влетел дозорный из озерных и золотых, прервав доклад советника перед «вождем» Нети. Увидев, что Танаис сидит в глубине шатра, дозорный повернулся к Нети и продолжил:

— Какой-то из наших, лихой вояка, в одиночку напал на ворота. Пока мы подоспели. Он покинул ворота и сейчас следует в лагерь…

Вождь Нети жестом отпустил советника. Бокин с поклоном вышел из шатра. Танаис поднялась. Приблизилась к дозорному. Тот продолжил:

— Лютый бой был. Он захватил ворота. Сам видел, как он на лошади сражался против толпы. Отбил атаку прямо в проеме ворот. Собрал трофеи и повернул к нам. Ворота вернулись к врагу, прости, вождь, не успели…

Хохот в четвертый раз потряс шатер. Всем и так стало понятно, кто без приказа захватил городские ворота. Танаис посмотрела на вождя андрофагов. Эа в ответ, гордая успехами изгнанного мужа, улыбнулась. Потом Верховный перевела взгляд на задумчивого деда Агара. Вождь хурритов встал и произнес:

— Вот Пасагга и показал нам, вождь, из чего он, младший сын Таргетая, сделан.

Смех продолжился, то был восхищенный одобрительный смех мужей. Покинув столы, вожди и старшие командиры вышли на лобное место встречать «захватчика городских ворот». И он появился верхом на коне, но то был не прежний заносчивый, хвастливый юнец. На коне восседал усталый, без бравады, грязный муж в одеждах Чжоу. Рыжая шуба, доспехи, копье и круглый щит густо перепачканы кровью. А шлем Чжоу, что был на голове, помят с левого бока каким-то ужасающим ударом. Прибывший держал в охапке связку шлемов. За десяток шагов до вождей и старших командиров Пасагга спешился. Два шлема выпали из рук. Воин наклонился, собрал трофеи и, прихрамывая, подошел к Танаис. Почтительно сложил у ног вождя шлемы. Пять кожаных шлемов с разорванными тесемками стали первой оплатой долга. Не поворачиваясь спиной, Пасагга попятился назад и вскорости привел вторую лошадь — гнедого жеребца, с него снял труп гонца в богатых одеждах и доспехах. На землю положил два копья, два горита и два круглых щита.

— Хорошая плата за назначенный долг, воин, — надменно произнесла Танаис в полной тишине. — Ты, Пасагга, сын Таргетая, вел бунтарские беседы с командирами? — Ответом на заданный вопрос Пасагга встал на колени и снял шлем, подставив оголенную шею. Верховный, не смягчая тон, потребовала: — Покажи мне свой язык. Тот самый, что вел беседы. — Младший сын Таргетая поднял голову, открыл рот и высунул язык. — Так вот, Пасагга, теперь твой язык принадлежит мне, вождю племен. И говорить твоим языком буду только я. Возьми оружие, одежду, что добыл, и ступай к Тишпаку, он твой командир.

Пасагга поднялся с колен, но взгляд его по-прежнему был устремлен в землю. Забрав оружие и коня, младший сын Таргетая ушел в дальний конец лагеря. Позади него осталась любимая Эа, что краткий миг была его женой, старший брат Уту, шатер отца. Но вожди не видели светящихся от счастья глаз юноши. Вечер и наступившая ночь щедро одарили его всем, о чем он только лишь мечтал.

— Эа, возьми трофеи твоего мужа, Пасагги. Преподнеси их даром отцу, достопочтимому вождю Таргетаю. — Верховный с довольным видом повернулась к шатру. — Отличная свадьба сложилась? — Вожди и старшие командиры громкими криками ликования ответили на вопрос. — Ну, Тиш, готов спеть свадебные песни? Теперь самое время.

Малый из бугинов, которого Боги одарили изумительным голосом, поднял руки к ночному небу.

Вождь агреппеев не мог оторвать восхищенных глаз от свадебного платья невесты. Выбрав удобный момент, Ишум попросил Эа:

— Вождь андрофагов, расскажи мне о своем платье, — Ишум подкрепил свою просьбу таким взглядом, что отказать было невозможно. Впрочем, невеста пребывала в отличном настроении, в руках Эа держала трофеи Пасагги и не думала отказывать просителю:

— Конечно, достопочтимый вождь агреппеев, расскажу о смысле каждого узора. Уж и не думала, что кто-нибудь спросит о наряде.

Свадьба продолжилась в шатре.

Глава 51. Лагерь пленных

— Вот то место. Именно оно. И грязь та… — Пасагга стоял в плотном окружении трех десятков рыжеволосых воинов разных возрастов и полов.

Любопытствующее воинство прибыло на место ночных событий, и прибыло не с пустыми руками. Ведра, щиты и половники в руках. Не дослушав говорившего, товарищи по оружию принялись зачерпывать грязь. Некоторые, особо нетерпеливые, начали прямо на месте щедро обмазывать лица, но большинство из прибывших все же предпочли воспользоваться добычей в лагере. Набирали «счастливой, славу дающей» грязи много, не только что для себя, но и для друзей.

Пасагга осматривался вокруг, в смятых кустах нашел камень, обрывки веревки и треснувший обух примитивного оружия. Отремонтировав метательное подобие топора, показал бугинам ночной бросок из камышей. Желающие смогли повторить метание орудия. Рыжеволосые сочли бросок Пасагги превосходным. Одобрительно с силой хлопали по спине и плечам товарища. Довольный собой, младший сын Таргетая взял под уздцы добытого коня, на обратном пути в лагерь возглавил процессию с «волшебной грязью». Бугины не разговаривали, лишь насвистывали мелодии. Молчал и Пасагга. Он вдыхал с упоением осенний теплый воздух, смотрел по сторонам и наслаждался отличным настроением… как вдруг заметил на камнях змею. Гадюка огромных размеров, прервав начатую спячку, выползла из норы и грелась на солнце. Встреча с гадюкой так не вязалась со счастливым настроением, так грубо разрушала приятную меланхолию, что Пасагга, не раздумывая, вынул из трофейного горита лук, вложил стрелу, навел ее на дремавшую в неге змею… И вдруг заметил, что наконечник стрелы… золотой. Не веря глазам, Пасагга перебрал стрелы и с удивлением обнаружил, что наконечники всех пятидесяти стрел в двух горитах — отлиты из золота. Затем он исследовал наконечник трофейного копья. Здесь Пасаггу ждало не менее удивительное открытие: под слоем меди просвечивало золото. Кинжал и нож также оказались золотыми под тонко нанесенной медью. И только меч из добытых в ночи трофеев оказался боевым оружием — бронза отличного качества и в хорошем весе.

— Ты, значит, золотом разил вчера врага? — рослый малый из бугинов заглянул через плечо Пасагги. Щербатая добрая улыбка появилась на веснушчатом лице — новый друг искренне восхищался находками.

— Воевал-то другим копьем, из бронзы. Тем, что взял у первого. Второй гонец имел золотое оружие. — Пасагга держал не по-военному копье за наконечник.

— Да, золото бы враз замялось при ударе. Не стоял бы тут, если бы взял золотое копье…

История имела широкое хождение по лагерю. Теперь пересказываемые восхищенным шепотом в сборных отрядах андрофагов и бугинов приключения Пасагги назвались не иначе как «Один против ворот». О свадьбе Пасагги с вождем андрофагов с последовавшим изгнанием бугины и андрофаги не упоминали в рассказах о герое, сочтя это делом уж совсем личного свойства, не стоящим упоминания в ратных беседах.

Рыжеволосые, шедшие позади с грязью, вновь окружили плотным кольцом озадаченного нежданным открытием Пасаггу. Удивленно качали головами при виде странного оружия. Кем бы ни были погибшие гонцы осажденного города, но золото в оружии служило, безо всяких сомнений, тайным посланием, так и не достигшим адресата. Взлетев в седло, Пасагга поспешил с драгоценным оружием к сотенному Тишпаку как к своему, с этих пор, старшему командиру. Гадюка, не потревоженная, продолжила греться на горячих камнях, под не по-осеннему жарким солнцем.

— Да говори уж. Как я тебя, немого, пойму? — «Певец», или «старший певец», как частенько звали Тишпака, приветствуя, крепко обнял новоприбывшего вояку.

Тишпак командовал стройкой таких масштабов, какие и не могли привидеться ему во снах, в очень смелых снах. Закончив с прокладкой шахты до первых стен, Тиш принялся за обещанный лаз под вторые стены, и тут в довесок, поздней ночью, получил приказ руководить прокладкой канала до серого камня. По приказу Верховного, канал, что шел от реки, надлежало продолжить на два полета стрелы и довести до одинокого камня. Вокруг же серого великана-камня возвести в форме правильного круга высокие земляные валы с одним проходом. Для выполнения срочного, в один день, заказа Верховный выделила Тишпаку воинов северных. Всех воинов. Десять тысяч северных принялись выкапывать канал вдоль туго натянутой длинной веревки, связанной из кусков, что нашлись в лагере. Канал Тишпак прокладывал с поправкой на рельеф, с постепенно увеличивающейся к валам глубиной, намеренно тем самым создавая уклон для воды.

На то, что придется трудиться в земле, не роптал никто, необычность тайных замыслов лишь добавила северным азарта. К моменту появления младшего сына Таргетая воинство северных прокопало канал. Заканчивали и утрамбовку стен. Пленные перетаскали выкопанную землю к валам. Стены получились устрашающие, внушительных размеров — почти в два с половиной роста. Канал вошел в построенную крепость и остановился перед камнем. Вода потоком хлынула и принялась заполнять канал.

— Вот, посмотри… — Пасагга протянул копье и стрелы.

Тиш непонимающе начал рассматривать драгоценную амуницию.

— Ух ты! Развернулся ты, командир. — Пасагга обвел рукой крепость.

— Это что, золото? — Сотенный командир теперь осознал, что у него в руках. Отвечая благодарно на восхищение младшего сына Таргетая, улыбнулся и шепотом добавил: — Знатно получилось! Вон там… — и Тиш указал на канал, что вносил речные воды в круг стен, — глубина в три роста.

В ответ Пасагга одобрительно и восхищенно покачал головой.

— Ты же понимаешь, я должен забрать это оружие и передать Верховному, — Тиш опустил голову и тщательно пересчитал трофейные золотые стрелы.

— Конечно, ты же мой командир. Для того и принес. — Пасагга продолжал оценивать работу северных. Глядя на валы, как бы невзначай добавил вопрос: — Тиш, у тебя красной краски нет? Той, что на лицо наносится? Мои запасы остались в прошлой жизни… — и весело усмехнулся.

Тишпак прихватил золотое оружие, и уже удаляясь, повернулся вполоборота, бросив:

— Найди сотенного Лахар, мою жену, у агреппеев, она тебе передаст.

С теми словами «певец», он же у северных с сегодняшнего дня «старший копатель», отбыл к шатру совета. Пасагга обвел взглядом северных, никто из вчерашних сотоварищей не поприветствовал кличем его, бывшего старшего командира, но и глаз не отводили при встрече. Громко ухмыльнувшись: «Хм!», Пасагга оседлал коня. Поправив горит без стрел, отбыл на поиски Лахар.

Старшина города, старик Вэй, напряженно всматривался с крепостных стен в сгущающиеся сумерки. Полуденные земляные работы врагов завершились, оставшись неразгаданной загадкой. Но вот теперь в вечерней темноте слышались отчаянные крики, отборная ругань, топот ног, свист плетей. К валам возле крепости вдоль городских стен степные племена показательно вели пленных. Это были какие-то новые пленные. Не те, что работали раньше на виду у горожан. По одеждам, точнее по их обрывкам, невозможно определить, что за народность Чжоу оказалась в плену. Босые, в одежде из шкур, иногда голые, без исподней одежды, несчастные заполняли крепость. Их было очень много, может быть, три или четыре тысячи. Заполнив крепость-тюрьму, враг добавил к заключенным еще и знатных Чжоу из поредевшего числа первых пленных.

— Сколько их там? — старик Вэй, не оборачиваясь, задал вопрос свите из горожан.

— Ну, три-четыре тысячи точно будет, — последовал ответ от полноватого, лысого, по виду торговца.

Старшина города задумчиво провел ладонью по тыльной стороне шеи, растирая кожу. Тот жест означал принятие решения. Горожане, совет старейшин замерли, ожидая слов от старика Вэя.

— Надо спасти наших. — Старик Вэй обернулся к городскому совету. — После потери старого города не хотел использовать тайный ход… — Вэй повернулся спиной к собеседникам. В той же странной для беседы позе продолжил властным голосом: — Наши враги, хвала небесным покровителям города, устроили тюрьму у камня. Освободим наших сегодня ночью? — И, не дожидаясь ответа, приказал: — Подготовить две сотни смельчаков для полуночной атаки через подземный ход. Каждому выдать по три меча. Для тех, кто в плену. Отобьем наших и с их помощью вернем утраченный старый город. — Уже с гневными интонациями, грозя голосом врагу, громко сказал: — Ответите за разграбление храмов!

Вздохнув, старик Вэй поднял высоко руки к вечернему небу, беззвучно шевеля губами, прочитал молитву стихиям. Его примеру последовали старейшины города. Решение о вылазке, после многочисленных проволочек, принято.

Тем временем Пасагга смог разыскать нужного ему сотенного у агреппеев. Лахар и ее команда вернулись из дальней вылазки — сотня выискивала селения Чжоу, не затронутые войной. В одном из селений в дне перехода от лагеря им удалось с боем, но без потерь, добыть два полных воза продовольствия с горкой. Усталая Лахар стояла у мешков с ячменем, связок сушеной речной рыбы и уток, дожидалась прибытия Тайгеты, старшего командира над отрядами агреппеев.

— Сотенный Лахар? — незнакомый муж спешился и направился к девушке. Лахар подняла правую руку, обращенную открытой ладонью к воину. — Пасагга, из отряда Тишпака, с просьбой о краске для лица, к тебе.

Услышав родное для нее имя, Лахар расцвела.

— Как поживает мой любимый муж? — девушка достала из походной сумы кожаный куль размером с кулак. Пасагга по-деловому высыпал половину содержимого в кошель. Подняв глаза навстречу пристальному взгляду Лахар, радостно ответил:

— Благодарю за краску. Твой Тишпак такую крепость построил, я таких еще не видел. Круглую, в три роста. Канал прорыл глубокий.

С теми словами, запрыгнув в седло, растворился в вечерних сумерках. Агреппеи, не строившие крепостей, знали не только об их существовании, но и имели представление об их устройстве. Лахар встретила Тайгету в приподнятом состоянии — она открыто гордилась еще неведомыми ей строительными успехами мужа. Сдав продовольствие и получив благодарность от старшего командира, преданная жена направилась искать мужа, заодно она намеревалась осмотреть крепость с каналом. И каково же было удивление Лахар, когда у одного из костров, пойдя на всплески дикого хохота, она нашла мужа в обнимку с незнакомцем, которому передала краску. То был Пасагга. Покинув сотенного, он покрыл приобретенной краской… нет, не лицо, как принято у степняков перед боем, а густые каштановые волосы. Рыжеволосые бугины смехом приветствовали нового рыжего в своей сотне. Заслышав звуки веселья, на огонек стекались все новые и новые рыжеволосые и добавляли голоса в очередную волну хохота.

— Вот познакомься, Лахар!.. — обнимая за левое плечо посыльного за краской, Тишпак пытался перекричать хохот бугинов. — …Это Пасагга… — И был полностью заглушен новым раскатом хохота пятидесяти прибывших к веселью бугинов из соседней сотни.

— …Это самый-самый рыжий бугин из всех бугинов! — в промежутке между взрывами веселья успел вставить Тиш. — Наш человек! — И отпустив Пасаггу на потеху все прибывавшим и прибывавшим соплеменникам, ушел к жене. Теперь плечи Пасагги стискивали незнакомцы из бугинов. Кто-то, вдоволь насмеявшись, вложил в его руку надкусанную лепешку, грозного вида рыжеволосая воительница протянула мех с кислым пьянящим напитком из верблюжьего молока.

Когда число воинов, обтискавших Пасаггу, перевалило за тысячу, юношу отпустили. Сев у гостеприимного костра сотни Тиша, младший сын Таргетая встретился взглядом со щербатым, веснушчатым парнем, тем самым, с которым обменялся парой фраз поутру, собирая грязь у реки. Не говоря ни слова, новый друг-бугин представился: «Тихе» — и протянул, держа за оперение, стрелу. Пасагга, вспомнив, что у него пустой горит, благодарно принял добротную стрелу с бронзовым наконечником. Со всех сторон сидящие у костра юноши и девушки протягивали ему стрелы. Пасагга встал, благодаря и попутно знакомясь, обошел дарителей. Потеряв знатность, командирский ранг, имущество и даже шатер, Пасагга обрел то, в чем более всего нуждался, — боевое братство. Товарищество рыжеволосых открылось для Пасагги крепкой степной дружбой. И сидя у костра, медленно прожевывая общую на всех небогатую еду, Пасагга широко улыбался, морща от удовольствия лоб, — он был подлинно счастлив. То безмятежное счастье, увы, продолжалось недолго. Знакомый голос тысячного командира Нети прервал едва начатый ужин:

— Бугины, храбрецы, мне нужны добровольцы для представления! Не меньше сотни… — Все, кто сидел у костра, встали, за исключением Пасагги, сидевшего к Нети спиной. — О! Какой красный! Ты тоже идешь с нами… — И Нети положил руку Пасагге на плечо. Бранная судьба нашла вновь юношу. Пасагга, будучи неузнанным бывшим подчиненным, нахлобучив на брови трофейный шлем, присоединился к сотне и отправился в ночи к лагерю пленных у серого камня.

Сотня бугинов без командира Тишпака, прибыв к лагерю пленных, обнаружили совершенно непостижимые вещи. Все пространство внутри валов занимали полуголые северные, причем в одеждах, явно позаимствованных у андрофагов. По-летнему теплая погода позволяла такие шалости в наряде. Северные попрятали — кто в штанах, кто в жакете или шубе — мечи и короткие топоры. Сидели голыми задами на присыпанных землей щитах. Но что самое непостижимое, зачем-то, как волки, громко и жалобно, вопили на луну. Опешив от неожиданности, бугины раскрыли рты. Нети же, не разъяснив прибывшим соль представления, отправил бугинов на вал, «в охрану нашей тюрьмы», как он выразился. Опоздавший после свидания с женой Тиш внес наконец ясность.

— Ребята… — шепотом начал он, — наша роль в представлении — «стража тюрьмы». Мы рыжие, нас отлично видно издали, ну вот нам и выпало встать на охрану. — Тиш особо подчеркнул слово «охрану» и заговорщицки подмигнул. — Вон у того камня выходит лаз. Ожидаемо… — и тут командир сотни вздохнул с надеждой, — …ожидаемо, враги клюнут на нашу приманку и… — Тиш второй раз подмигнул, но теперь как-то особенно лихо, — …явятся к нам. Вот тогда начнется потеха! Ну а если не явятся, то пустим воду. Пусть разрушает стену.

Командир закончил разъяснения, повел людей, распределяя воинов через равные промежутки на валу. Расставив «стражу» по местам, Тишпак приказал разжечь поярче костры, занял место рядом с Пасаггой.

— Наше дело не мешать представлению северных, — сказал громко Тиш, обращаясь к сидящему в обнимку с мечом Пасагге, видимо, запамятовав, что младший сын Таргетая тоже из северных. Уже тише добавил: — Тебе привет от вождя андрофагов. — Пасагга вздрогнул, но ничего не ответил. Юноша заметно помрачнел, крепче повязал тесемки на бронзовом шлеме. Ночь выдалась без туч. Звезды густо усеяли небосклон. Луна хитро поблескивала. Нежный летний ветерок ласкал лица бугинов, напоминая о прошедшем лете.

Где-то ближе к полуночи «представление» началось.

Справа от серого каменного гиганта земля подвинулась и, едва заметно шурша, просыпалась воронкой. Пасагга краем глаза заметил, как в земле появился, зияя чернотой, проём. В проеме показалась чья-то взлохмаченная голова, не защищенная шлемом. Как сговорившись, «пленные», что сидели рядом, повернулись к голове. А дальние, где-то поодаль слева, заорали. В небо полетели проклятья, защелкал кнут. Голова оглядела несчастных. Ее владелец подал молчащим «пленным» знак, закрыв ладонью рот, и быстро выбрался наружу. За ним последовал еще один, потом второй, третий… Враги прибывали и прибывали. Крадучись, пригнувшись, они расползались среди «пленных». Часть вылезших из-под земли ползла к валам, намереваясь расправиться с охраной «тюрьмы». Неожиданно Тишпак встал и громко скомандовал:

— Сотня, слушай мою команду, смена. Покинуть вал, — и неспешно покинул первым земляные стены. Пасагга слегка задержался, украдкой наблюдая, что будет дальше. Странные пришлые замедлили продвижение к валам. Чего-то выжидая, беззвучно замерли среди «пленных». Но дольше наблюдать роль «стражника тюрьмы» не позволяла. Пасагга нехотя встал и последовал за покидающими вал соратниками. Вскоре не осталось никого из бугинов на валах. Немного позже внутри крепости послышались странные звуки. Звуки напоминали громкое перекатывание или барахтанье по земле. Пасагга, лежа на холме, повернулся лицом к Тишу. Тот кивнул: дескать, разрешаю — посмотри. И новый в сотне вояка прополз к покинутому костру. То, что увидел Пасагга, напомнило ему далекие игры в детстве. «Пленные», сохраняя тишину, боролись, катались по земле, зажимали рты горожанам и беззвучно убивали тех, кто наивно пришел им на помощь. Расклад сил в тихом сражении явно не в пользу освободителей. На одного городского смельчака приходилось по два или даже по три северных. Но большей бедой для тайного отряда обернулось доверие к «пленным». Отряд горожан, в полном составе покинув шахту, распределился среди северных, не понимая, где свой, а где чужой. Сплотиться и отступить к шахте оказалось невозможным. Две сотни смельчаков раздали принесенное оружие «пленным». Мечи из арсенала Чжоу горожане вкладывали в руки безжалостному врагу. Эти же мечи без промедления обратились против них. В полуночной темноте борьба тайного отряда с «пленными» закончилась скорым поражением горожан. Пасагга встал у костра. Наполированный бронзовый шлем Чжоу бросал яркие отблески, отражая огонь костра.

— Что-нибудь видно? — старик Вэй напрасно напрягал глаза. — Ну-ка, ты… — он властным жестом подозвал к себе подростка-стражника, развернул его за худые плечи в сторону земляной крепости, — видишь? Там наши, они должны подать хоть какой-нибудь сигнал.

— Там один из наших стоит у костра, — подросток указал на едва видневшийся точкой шлем, что был на голове Пасагги. Старшина города посмотрел, куда указывал стражник.

— Да и вправду, только один стоит. Нет вокруг стражи. — Старик Вэй с явным облегчением вздохнул. Тайный отряд справился со своей миссией. Смахнув пот волнения, старик Вэй мягким тоном сказал: — Приготовьтесь… Скоро наши приведут пленных.

Свита из старшин города громкими криками возликовала со стен. Старик Вэй и старшины покинули башню. С видом героев прошествовали по улицам к цитадели. В башне остались лишь десятка два усталых подростков-стражников. Они с нетерпением ждали прибытия по шахте отряда горожан-смельчаков с «вызволенными пленниками». Шахта выходила широким отверстием позади крепостной башни. Без приказа малолетние стражники, оставшись без надзора старших командиров, покинули вслед за старшинами пост и встали плотным кольцом у выхода из шахты. Башня крепостных стен, ближняя к шахте, осталась незапертой. Дверь входа, собранная из бревен, настежь открыта.

Глава 52. Башня против города

Напрасно старик Вэй так скоро покинул башню города. Останься он хоть малость подольше, и заметил бы, как на покинутые валы крепости, что служила «тюрьмой» для лжепленных, поднялись покинувшие ее стражники-бугины. Но самый мудрый, да и самый храбрый, из горожан в тот момент был далеко от башни. Старейшины вышагивали по улицам города, принимая по пути к цитадели поздравления с победой от обнадеженных горожан.

— Что дальше? — тысячный Нети, как видно, зная ответ, обратился к «старшему копателю» — новое прозвище, что по итогам дня северные прилепили беззлобно к Тишу. Тиш, оглядывая впечатляющие результаты короткого, но лютого, немого побоища, не спешил с ответом. Зато поспешил тот, кого Нети совсем не ожидал увидеть у серого камня.

— Дозвольте мне по этому ходу пробраться в крепость? — Пасагга выступил вперед к двум старшим командирам. Молчание стало ответом. Нети поглаживал бороду, Тиш смотрел на Нети. Обоим старшим командирам было жаль упускать возможность проникнуть в город. Однако нарушать приказ Верховного никто из них не хотел. Вот только разжалованный Пасагга ничем не рисковал. Не получив явного, на словах озвученного приказа от задумчивых командиров, юноша повернулся к рыжеволосым и бросил клич: — Кто хочет захватить вон ту башню?

Полсотни добровольцев из отряда Тиша присоединились к Пасагге. Оставшиеся товарищи из сотни протянули добровольцам гориты со стрелами, но без луков.

— Как только мы подадим сигнал с башни, пускайте воду. — Пасагга и воины его небольшого отряда, молча, один за другим, исчезли в черном проеме тайного хода. За пределами возведенной земляной крепости армия в полном составе готовилась к ночному штурму города. Теперь только от тысячного Нети зависело время приступа городских стен.

— Знаешь, Тиш… — неожиданно прервал раздумья товарища старший командир северных. Тишпак внимательно вгляделся в собеседника. Нети произнес эти слова с доверительной интонацией. Костры на валах освещали его фигуру. Лицо же Нети надежно скрывала тень от земляных стен. — …Пасагга — мой давний-давний враг с детских лет. Сколько ж раз сходились мы с ним в драках за дерзкие его слова, уж не припомню. Глупости всё вытворял младший сын вождя. Неподобающие шалости. Таргетай мне сам говорил: дескать, непутевый растет младший, нет у меня доверия к нему. Те же слова повторил перед смертью. — Нети тяжело вздохнул, но уточнять, что это были за «шалости», не стал. Тиш из деликатности тоже не стал любопытствовать. Нети, помолчав, продолжил откровения: — В Уту вложил надежды наш покойный вождь. Дух его где-то здесь и ходит, среди нас, не даст мне соврать… — Нети приблизился вплотную к молчавшему в удивлении Тишу. — Но вот теперь духу нашего вождя Таргетая стоило бы посмотреть на подвиги сына. Пойдем на вал? Надо не проворонить сигнал. — Нети положил правую руку на плечо Тишпаку. Два старших командира поднялись к ближнему костру.

— Верховный приказывает Тишпаку, командиру сотни, пустить воду в тайный лаз! — протараторил вестовой, поднявшись на жеребце по насыпи стен, и тут же исчез в ночи. Нети повернул голову к Тишпаку.

— Еще рано. Давай дождемся. Хоть и Пасагга мне не друг, но сейчас он замыслил что-то серьезное. Да и твои там пробираются. Ни за что потопим людей… — тысячный крепко ухватил за предплечье Тиша. — Если что будет потом не так, вали на меня. Нети приказал помедлить.

Тиш не стал отдавать приказ. Два старших командира напряженно вглядывались в темноту. Где-то там, под землей, пробирались по тайному ходу пятьдесят отважных бугинов во главе с младшим сыном Таргетая.

— Тишпак, это ты? — голос вождя андрофагов заставил повернуться обоих наблюдателей. — Приветствую Тиша и Нети!

Гордая наездница, не покидая седла, подняла в приветствии правую руку. Два старших командира увидели внизу у основания стен всадников — ее штурмовой отряд.

— Ну что, Тиш, откупоришь за нами воду?

Вождь андрофагов весело улыбалась, пребывая, как видно, в отличном настроении.

— Вождь, дозволь нам дождаться сигнала вот с той башни. — Нети, опередив соседа, решительно ответил за Тишпака. Эа недоуменно вгляделась в крепостные укрепления.

— Там Пасагга с моими ребятами, по тайному лазу, должен вот-вот на штурм… — но Тиш не успел закончить предложение. С башни подали явный сигнал. Кто-то, стоя на ее вершине, усиленно махал не то факелом, не то головешкой с костра.

— Мой муж меня опередил? — по выражению лица вождя андрофагов, сплошь раскрашенного густой красной краской с несколькими белыми полосами, не понять, что за эмоции вложены в слова. Тишпак повернулся боком к Эа. Пришло время следовать приказу Верховного. Громко вниз скомандовал, обращаясь и к отрядам северных и к остаткам сотни:

— Разрушить перемычку!

Воинство с улюлюканьем и гиканьем принялось выкапывать последний сегмент канала до открытого лаза. Мотыги сменились кинжалами. Канал соединился с тайным ходом. Стоя уже по пояс в речной воде, воинство направляло поток в подземный коридор. Вскоре уровень воды в канале понизился, вода дошла до стен. Управившись с работой, Тишпак оседлал коня. Эа, с того момента как Тиш сообщил о муже, высматривала башню, так ни разу не отвлекшись. Звуки борьбы, заглушаемые крепостными стенами, неслись откуда-то со стороны города. Горожане предприняли первую попытку отбить высокую башню у врага. Это была одна из нескольких крепких башен, что после первого штурма жунов старейшины решили обшить на верхушке крепкими досками. Доски в два слоя должны были служить надежным укрытием от обстрела защитников-лучников, стоящих в полный рост. Эти доски оправдали труды на возведение, закрывая бугинов от стрел разъяренных горожан. Первая попытка отбить башню свелась к безрезультатному обстрелу. Стрелы густо облепили с трех сторон доски, впившись на полнаконечника в дерево. Часть из них, перелетев укрытие и доставшись трофеем бугинам, вернулась к прежним хозяевам. Стоны лучников-горожан полетели из-за стен. Обмен стрелами закончился не в пользу ополченцев.

Тиш оседлал коня. Уже покидая насыпь, он видел, как две толпы ополченцев, с обеих сторон примыкающие к башне крепостных стен, набросились на башню, пытаясь отбить ее. Навстречу горожанам полетели камни, стрелы и дротики. Как две волны, ударились наступающие о предавшую их каменную защиту. Град камней на головы горожан превратился в две лавины. Ударившись, две волны отпрянули, оставляя за собой раненых и убитых. Мертвые попадали безвольными мешками со стен. Защитники башни отбили атаку. Радостные крики наблюдателей из северных полетели поддержкой боевому духу отряда Пасагги. Больше уже Тиш не видел башню, он сопровождал другой штурмовой отряд. Отряд Эа спешил до начала штурма попасть в тайный ход.

— До самых стен наша шахта будет широкой. Вдоль стены шахты веревка. Для спокойствия. А вот после стен придется ползти и веревки не будет… — Тиш, подобрав уважительную интонацию, выдавал последние инструкции вождю андрофагов, что уже стоял первым по пояс в шахте. За Эа, выстроившись цепочкой, заняли места воины штурмового отряда. Тиш странно улыбнулся, видно, что-то пришло ему неожиданно в голову. — Вождь, дозволь мне с десятком ребят тоже пойти на штурм.

В ответ вождь андрофагов громко усмехнулась. Покинула вход в шахту, жестом дала дорогу рыжеволосому командиру сотни. Тишпак обернулся к бугинам, выбирать не пришлось — вместо десятка вызвались тридцать добровольцев в рискованный поход до вторых стен города.

— Парни, как подам сигнал, разберите перегородку, выбейте бревна. Ну, понятно — затопите шахту. — Тишпак имел лихой и насмешливый вид.

— Тиш, а как сигнал-то будет? — уже в спину командиру бросил рослый бугин. Но за Тишпака ответил вождь андрофагов, последовавший в шахту вторым.

— Он пропоет песню…

Андрофаги заулыбались и, чередуясь с примкнувшими бугинами, проследовали в недра шахты. Мешки с воздухом в цепочке бойцов распределили через одного. Рыжеволосые оставили у входа в шахту длинные копья. Теперь в руках бойцов тайного отряда Эа только луки, мечи и клевцы.

Тем временем отделившаяся от крепости города башня продолжала отражать атаки горожан. За обстрелом, первой атакой, последовал неудачный второй штурм дверей с обеих сторон, затем, без передышки, снова обстрел. Атака горожан привела к серьезным потерям среди самих же атакующих. Стрелы с деревянных бортов верха башни, перекочевав в руки обороняющихся, после короткого ремонта нашли жертв внизу. Лучников рассеяли. С проклятиями и воплями раненые ополченцы, скинув наземь грозное оружие, бросив боевые порядки, устремились в дома. Более желающих пустить стрелу в башню не оказалось. Три сотенных командира ополченцев, восстановив пошатнувшийся дух, предприняли уже четвертую попытку вернуть башню. Посовещавшись, решили атаковать только с одной стороны. Чтобы подняться наверх башни, сыскали лестницы в рядом стоящих домах. Возможно, этот план и принес бы успех, но приготовления сопровождались такой суетой и криками, что для отряда Пасагги не остались тайной намерения горожан.

— Бугины, это наш день… — начал было речь Пасагга, но девушка с мечом перебила его:

— Это наша ночь… — и улыбнувшись добавила: — …Командир.

Пасагга поднял удивленно брови, оглядел отряд и засмеялся. Засмеялся легко, искренне и от души. Никогда ранее он не чувствовал такой легкости в общении с людьми, как здесь, в ночи, на отбитой у врага башне. Девушка-воин первой поддержала веселье. За ней последовали и остальные. Рыжеволосые громко хохотали. Бугины смеялись от радости одержанных побед на виду всего степного воинства, Пасагга же смеялся от радости обретения боевого братства. Еще раз оглядев довольное товарищество рыжеволосых, новый командир выдал приказ:

— Щитов своих у нас нет, братья и сестры, но вот чужих в избытке… — Пасагга поднял с бревенчатого пола круглый обитый кожей щит. Немедля вручил девушке-воину. — Вооружимся, отложим луки, побережем до штурма стрелу.

Странное дело, пятьдесят бугинов последовали приказу новоявленного командира. В руках появились щиты из запасов башни. Девушка, та, что первой признала Пасаггу командиром, присев на корточки, сняла с себя теплый жакет из бараньих шкур, затем белую рубаху, оставшись полуголой, намерилась надеть кожаную кирасу, обшитую бронзовыми накладками. Кираса в крови недавнего боя снята с убитого горожанина-подростка, из тех, кто должен был оборонять утраченную башню. Пасагга замолк и стал пристально смотреть на одевающуюся. Та, мигом повернувшись, проследила за его взглядом. Командир смотрел не на девичью грудь, Пасагга пристально изучал наколки, что были до того момента скрыты под одеждами. Девушка же решила прервать молчание, шутливым тоном громко сказала, обращаясь не только к Пасагге:

— Бугинам, мой командир, только одна жена положена, — с усмешкой посмотрела в глаза Пасагги. Бугины над шуткой беззлобно засмеялись. Командир пропустил мимо ушей и шутливый тон, и колкость, и смех бугинов — его заинтересовало иное.

— Ты жрица? Матери-Богини? Так? — И, не давая ответить, продолжил: — У нас, северных, олени в таком расположении — знак жрицы. Я Пасагга…

— Аши я. Жрица Матери-Богини. Прав ты. Имя твое мне известно. — Жрица облачилась в трофейную кирасу. С улыбкой принялась затягивать шнуровку на боках. Пасагга поднял глаза. В отряде, не считая жрицы, насчитывалось пять девушек.

— Вот что, Аши, жрица… — Командир поднял с пола в два роста крепкую жердь, раздвоенную на том конце, за который он держал. Жердь, видно, осталась от незаконченной стройки. — Держи. Возьми наших девушек. Как только враг приставит лестницу к верху башни…

Жрица быстро продолжила слова командира:

— Скинуть лестницу этой жердью? — Аши подняла карие глаза, обрывком чужой одежды она стирала с кирасы кровь прежнего владельца.

— Да, скинуть. Но перед тем дай спуститься к нам хотя бы парочке-другой из этих… — Пасагга задумался, подбирая описание для ополченцев. И в этот раз Аши завершила за командира предложение:

— Вояк, мой командир?

Пасагга засмеялся. В продолжение новой шутки жрицы кто-то из бугинов дополнил: «Неумех». Пятьдесят храбрецов заулыбались. Накинув поверх кирасы теплый жакет, жрица собрала девушек. Долго отряду Пасагги ждать не пришлось. В четвертой атаке на башню сошлись две сотни добровольцев. От соседней башни они, крадучись, несли над головами две лестницы. На узком проходе можно установить только одну лестницу. Вторая взята то ли в спешке, то ли из-за сомнений в надежности первой. Через щели для стрельбы из лука наблюдателям-бугинам отчетливо видны крадущиеся тени. Поддерживая принятый план, отряд бугинов расположился по периметру башни, оставив свободным центр. С десяток бойцов с луками заняли бойницы на нижних этажах. У двух дверей, заваленных камнями, дежурили по двое с трофейными секирами.

— Приставляй лестницу… — команда, отданная шепотом, отчетливо слышна за досками.

Бугины крепко сжали в руках оружие. Лестница тихо оперлась на доски, но вот под тяжестью заскрипела, выдав с головой врага. Степняки едва сдержали смех от таких «тайных» приготовлений. Лестница внесла поправки в планы атакующих. Скрипнув еще пару раз, она с громким хрустом переломилась где-то посредине. Пять ополченцев с жуткими криками, махая руками и ногами, рухнули с крепостных стен вместе с обломками. Домовые лестницы не приспособлены выдерживать вес тяжелых воинов, это надо было знать ополченцам. В ночной спешке смекалка изменила горожанам. При виде полной бездарности наступающих бугины в голос загоготали, не в силах более сдерживать веселье. По доскам часто забарабанили стрелы, пущенные бесцельно, с досады. Лучникам не ответили, сберегая стрелы. Пасагга, приметив вторую прислоненную лестницу, махнул рукой жрице: дескать, валяй, не будем ждать. Но Аши не бросилась исполнять приказ, выглянув в щель, она дождалась заполнения лестницы штурмующими, и только тогда уперла уключину. Шестеро бугинов с первой попытки опрокинули лестницу. Еще пятеро горожан рухнули, разбившись насмерть. В плотную толпу устремились навесом камни. С десяток человек полетели с пробитыми головами вниз. Бессмысленность очередной атаки стала очевидной для ополченцев. Прикрывшись щитами, они спешили покинуть крепостную стену.

Запасы стрел у бугинов после атак горожан поубавились. Отпор лучников становился невозможным. У каждого бойца из отряда оставалось по несколько стрел. Не теряя времени на долгие объяснения замысла, Пасагга подозвал двух девушек и Аши. Вручил им луки.

— Вы быстро соберете вон те разбросанные гориты со стрелами… — Пасагга указал на ближние окрестности башни. — Ребята, прикройте нас, — с этими словами командир первым устремился по лестницам башни вниз к закрытой входной двери. За ним поспешили девушки. Пасагга быстро отворил дверь и, пригнувшись, рванул за драгоценными припасами. Град стрел с башни опрокинул зазевавшихся лучников из горожан. Аши и ее помощницы быстро обобрали мертвецов. Через мгновение все четверо, тяжело дыша, заваливали дверь бревнами.

— Ну, сколько у кого? — Пасагга выложил на пол четыре полных горита. Девушки сложили в стопку десять набитых стрелами горитов из расшитой кожи. Пересчитав, выяснили результат вылазки. Три сотни бронзовых стрел.

— Неплохо. По шесть на каждого… — Пасагга деловито стал отсчитывать стрелы. Бугины занимали места у бойниц. Горожане начали новую атаку, сменив направление. Теперь к соседней, находящейся справа, башне тащили тяжелое бревно.

— Понятно. Будут выбивать входную дверь. Вот тугодумы. Только сейчас дошло… — Пасагга распределил бойцов. Большая часть бугинов взяла луки, меньшая — десять бойцов — встала с клевцами и мечами у узкой двери, заваленной камнями. Узкий проход в башню после входной двери делал невозможным, да и ненужным, использование всего отряда разом. Даже пробив дверь, горожане едва ли смогли бы протиснуться в башню по двое. Так устройство оборонительного сооружения обращалось против его же построивших. К огромному сожалению командиров ополчения, что явствовало из их разъяренных криков, горожанам требовалось слишком много времени, чтобы поднять бревно по узким лестницам башни. Пасагга и его отряд успели натаскать камней.

Пятая атака уже было началась, горожане с бревном устремились по проходу крепостной стены, как вдруг…

С главных ворот второго пояса стен красивым голосом неизвестный певец затянул песнь-молитву Матери-Богине.

— Кто это поет? — Пасагга недоуменно смотрел в темноту.

— Так может петь только Тишпак. Наш Тиш… — Аши улыбалась, на миг забыв о надвигающейся атаке, забыв о штурме, о злости и смерти вокруг. Песня в теплой ночи поднималась к звездам. Так мелодично, так виртуозно певец-бугин выводил молитву Богине, что и горожане от неожиданности замерли где-то на середине пути. Две сотни ополченцев приостановили штурм башни, не понимая, как с главных ворот второго кольца стен может литься песня, явно в исполнении их врага. Нарушая прекрасную песнь, ломая великолепие ее слов, раздался утробный гул откуда-то снизу. Крепостные стены зашатались, гул усилился, и стена разом рухнула вниз, рассыпаясь кусками, увлекая к земле стоящих на ней. Бревно, что держали в руках ополченцы, оказалось в короткий миг где-то внизу. Стоны раненых неслись из-под развалин стены.

Смятение накрыло город. Отряды ополчения, что только намеревались приступить к штурму башни, теперь перестраивались напротив огромной прорехи в крепостной стене. Сигналы тревоги звоном металла раздавались на каждой улице города. Город гудел, как разбуженное осиное гнездо. Про захваченную башню позабыли. Все, кто мог держать оружие, устремились к пробоине в укреплениях. Факелы наполнили светом улицы.

— Ну, ребята, наш черед нападать. Приготовить луки! — Пасагга удовлетворенно смотрел на обезумевший в смертельном страхе город. — Пускать стрелу только в командиров. Поддержим наших. — Отведя взгляд от города, Пасагга заметил, что его друзья-бугины на коленях молились. Жрица Аши, воздев руки к небу, молилась стоя, перед остальными. Падение крепостной стены как-то уж совсем неслучайно совпало с песней-молитвой Тишпака. Пасагга последовал их примеру.

Глава 53. Война кротов

— Так значит, мы кроты? — Тишпак вопросом уточнил только что полученное насмешливое прозвище от вождя андрофагов. Хотя шел он первым, но уже не первый раз следовал по подземной шахте. Восемьдесят человек миновали самый простой отрезок пути — широкую, в рост, часть шахты до крепостных стен, и вот теперь приготовились к прохождению второй части, от первого до второго пояса крепости, наиболее опасной в их рейде. Здесь копатели руководствовались указаниями нового советника из числа горожан, на удивление точными. Вторая часть тайного хода — ровно за подпорками внутренней части малого кольца стен внутри города, рядом с главными воротами.

— Кроты… — Тиш обернулся к «подземному шествию», второе шутливое прозвище, также придуманное вождем андрофагов за короткое время нахождения под землей. — Дальше труднее, будем ползти, не разговаривайте, старайтесь экономнее дышать. Начнете задыхаться, или страшно станет, дышите из мешков. Отставших тащите как можете. Ну, вождь, я полез, мешок беру. Если что, дергай за ногу — сразу дам мешок. — С этими словами сотенный встал на колени и пополз по шахте.

Подземную работу бугины проделали невероятную. Полторы тысячи человек смогли прокопать, укрепить опорами второй кусок сводов тайного хода. Безусловно, им, подземным копателям, подсобила мягкая почва, совершенно без камней или корней деревьев, легко поддававшаяся выработке. Однако труд в глухой шахте без воздуха окончательно вымотал копателей, и те из бугинов, кто рыли ход, не приняли участия в ночном штурме.

Мешок с воздухом не пригодился Эа. Сколько бы Тишпак ни предлагал запечатанный в коже воздух девушке, та оказывалась. То ли вождь андрофагов посчитала, что это оскорбительно для ее достоинства, то ли оказалась весьма крепкого здоровья, а возможно, потому что возбуждение от сложной секретной вылазки в самое сердце вражеского города волновало кровь. Бугины и те из андрофагов, что шли в середине, а также замыкающий сводный отряд, напротив, активно пользовались мешками. Стоя в тени крепостных стен, вышедшие из хода воины тяжело дышали. Свежий воздух опьянял после удушливой шахты. Никто из них не признался, но было очевидно: ползти по второй части хода оказалось суровым испытанием. Отдышавшись, Эа дала знак — вытянула правую руку с мечом по направлению к главным воротам. Сборный отряд, вытянувшись в длинную цепь, пригнувшись и оставаясь в густой тени, отбрасываемой стеной, побежал к двум башням, образующим ворота. Достигнув цели, степняки с удивлением нашли башни и ворота оставленными без присмотра. Ворота, собранные из цельных стволов прочного дуба, обитые снаружи листами бронзы, открытые настежь, давали осеннему ветру полную свободу.

— Закроем ворота, — шепотом приказала вождь андрофагов. Эа могла бы кричать, никто бы не обратил на нее внимания, вокруг ни одного из защитников города, все они заняты суматохой атак на захваченную Пасаггой башню первого кольца. — Занять две башни. — Эа нашла взглядом Тишпака, вежливо, скорее попросила, чем приказала. — Тиш, поднимись скорее на правую из этих сестер, — под «сестрами» Эа подразумевала башни, очень схожие снаружи, — и спой молитву Матери-Богине.

Вождь андрофагов последней поднялась на ту же башню, что и Тишпак, затворив на засов входную дверь укрепления. «Певец» дождался вождя. Вдохнул необычно теплого для конца осени воздуха, прикрыл уши ладонями, закрыл плотно глаза и… Время остановилось. Да, равного по красоте голоса тому, что поднял молитву, в армии степняков не было. Тишпак пел возвышенно, слегка отрешенно, как полагалось при вознесении молитвы. Слова ровными гранями взвивались к звездам и к серпу луны. Благодарность за подаренную жизнь сменяли сравнения человеческого бытия с водой, где каждый день, каждая эмоция и каждое открытие — капля в огромном узоре текучего ковра жизни Всесильной Матери-Богини. Добавив в песню необходимые для военного времени упоминания о подвигах во имя степных племен, Тишпак услышал громкие крики восхищения. Не принято прерывать молитву, даже пусть приближающуюся к финалу, и, утратив блаженное равновесие, певец открыл глаза. Проследил направление взглядов и увидел рухнувшую стену. Утраченное равновесие вернулось с довеском. «Главный певец», он же «главный копатель», дважды повторил финальный куплет песни-молитвы, вложив горделиво-праздничные интонации в переливы слов. Один, от себя, дополнительный раз — за то, что Мать-Богиня помогла его племени в воплощении замыслов.

Крики ликования, после того как рухнула крепостная стена, к ужасу горожан, слышались со всех сторон: со стороны полевого лагеря, со стороны утраченной башни, но самое жуткое — бурно ликовали две башни ворот второго уровня крепостных стен, за которыми короткий путь до цитадели-арсенала. Не веря своим ушам, горожане повернули головы от разрушенной стены к воротам. Они чувствовали себя как путник, застигнутый врасплох смертоносной бурей. «Этого не может быть!», «Чья-то злая шутка!», «Происки старика Вэя!» — слышались неуверенные предположения. Горожане пытались хоть как-то себе объяснить происходящее на главных воротах их последнего рубежа. Но руины крепостной стены не исчезали как ночной сон. От полевого лагеря врага полетели песни уже другого рода. Раздался рев труб, за ним грохот барабанов. Там, во мраке ночи, слышались приказания командиров, топот ног, как при построениях многих тысяч людей. Совсем близко от провала стены послышалось конское ржание. Из оцепенения ополченцев вывел обстрел. Сотни стрел тучами обрушились на их плечи с неба. Неточный, навскидку, обстрел агреппеев, — а именно они приблизились первыми, по приказу Танаис, к пролому, — из-за плотной скученности ополченцев оказался результативным. Раненые и убитые усеяли подступы к пролому в крепостной стене. Горожане вынуждены податься назад. Захваченная башня не давала сосредоточить силы по флангам. В довершение бед, уцелевший кусок стены обваливался мелкими частями, расширяя и без того немалый проем. Обтесанные камни покидали свои места в разрушенной стене, падая на городские улицы, норовили задеть или ранить зазевавшихся ополченцев.

— Но где же наш старик Вэй? — слышалось в толпах горожан перед проломом. Ополченцы подавлены, но веру в возможную патовую ничью не утратили. Они, храбрецы, еще не знали, что старшины и глава города, заслышав песню с ворот, держали совет в цитадели.

— Враг захватил ворота!.. — плотно сбитый кривоногий старейшина испуганно почти что кричал, стоя у длинного проема в стене башни цитадели. — Песня — условный сигнал!.. — криком старейшина только нагнетал страх.

— Прекрати орать!.. — так же громко прервал его глава города. — Нас здесь тридцать мужчин. Охрана арсенала и старейшины. Мы с оружием. Вот, смотри какая секира… — Старик Вэй не боялся, он взял устрашающих размеров секиру на длинном обухе из связки, прислоненной к стене. — Кто-то из таких же, как ты, горожан переметнулся на сторону врага. Так же, как и ты запаниковал… — Старик Вэй решительно направился к лестнице на нижний этаж цитадели. — Выйдем и урезоним паникеров. И эти, как ты сказал, «сигналы» прекратим… От нашего вида трусы разбегутся. — На лестнице быстро оглянулся удостовериться: его примеру последовали все, кто был в комнате совета. Вооружались старейшины оружием из остатков имперского арсенала. Брали то, чем умели владеть: копья, щиты, мечи и секиры. Бронза в руках знати города грозно заблестела при свете факелов.

Ворота цитадели со скрипом распахнулись. Три десятка вооруженных мужей города широким шагом шли к двум башням.

— Вождь, к нам гости, — дозорный из андрофагов указывал луком на идущих. Эа только улыбнулась. В занятых башнях нашлось в достатке провизии, стрел и дротиков. Взяв из рук соплеменника лук и три стрелы, вождь андрофагов заняла позицию для стрельбы. Андрофагам не надо долгих объяснений, они также прицелились в приближающихся горожан. На башне-соседке два десятка луков поднялись на изготовку. Приказа для атаки давать не пришлось. Говорливый старейшина, получив толчок в спину от старика Вэя, прокричал, стоя перед двумя башнями в десятке шагов от них:

— Эй вы там! Трусы! Трусы, прекратите нытье!..

Ему не пришлось закончить укоризненную речь — стрела от Эа перебила глотку. С хрипом схватив руками выступающее древко стрелы, умирающий побежал к цитадели, через десяток шагов упал, задергался в агонии и более не встал. Свист летящих стрел, невидимых в ночи, предупредил о злом ответе тех, кто занял башни. В знатных города летели с песней смерти десятка два стрел. Вокруг старика Вэя падали старейшины. Как мешки с зерном плюхались оземь по бокам от Вэя преданные ему люди. Вопли со всех сторон били в уши, дикие звуки переполнили пустую улицу. Храбрый мудрец, державший стойко оборону города, уже второй раз за осень неожиданно для самого себя испугался. Испугался неизбежной смерти. Страх подло подступил комком к горлу, колени налились тяжестью, странно подогнулись, и… старик Вэй грузно упал в пыль улицы. Ночь спасительной темнотой укрыла его. Тридцать знатных горожан — стража цитадели и старейшины — полегли в ночи под меткими стрелами андрофагов.

Старик Вэй лежал недвижимо среди мертвых или стонущих раненых. Непонятно откуда взявшаяся теплая вода, раздражая, втекала в одежды, за подол, липко застывала. Глава города дернул ногой и медленно пополз прочь с улицы к ближайшему дому. Послышались едва уловимым шорохом быстрые шаги. Беглец замер. Уткнулся лицом в камень. Шорох прекратился. До стены дома оставалось немного, всего-то пара шагов. Вдруг кто-то совсем неуважительно для его чина наступил на спину ногой, придавил, крепко схватил за волосы и, больно за них держа, потянул голову. Глава города застонал. В широко раскрытые глаза старика Вэя смотрели твердые женские глаза. Раскрашенное красным лицо — устрашало. Длинная коса из невиданно светлых волос зажата белыми, ровными зубами. Нет, не таких «трусов» ожидал увидеть глава старшин. Это не жительница города. «Враг?» — прошептал одними губами старик Вэй. Не давая времени испугаться, плененного подняли за волосы и поставили на колени, потом, поддав резко пинок, погнали в башню, тыча бесцеремонно в спину древком его же секиры.

— Ты кто? — девушка сжимала шею пленника левой рукой, свирепо сверкала глазами, в правой руке она держала трофейную секиру. Тыльной стороной секира ударила пленного в бок.

— А-а-а-а… — стоном потянул старик Вэй.

— Значит тебя зовут А-а-а-а?

Древко секиры прошлось по ребрам главы города. Хватка руки, сжимавшей горло, ослабла, и старик Вэй рухнул на колени перед девушкой.

— Старшина города, Вэй имя мое… — заговорил Вэй, страшась новых ударов.

— Свяжи его. Кляп в рот засунь. — Девушка с раскрашенным лицом распоряжалась его свободой, даже не глядя на него. Теперь командир врага распределяла лучников по двум башням. Свистом подавала условные сигналы. С десяток рыжеволосых, судя по амуниции, застрельщиков или разведчиков, на глазах старика Вэя покинули башню, пересекли улицу, заполненную трупами, и ворвались в опустевшую цитадель. Разожгли яркий костер на той самой башне, в которой держали немногим ранее совет старейшины.

— Маленькая крепость тоже наша! Тиш захватил ее! — девушка-командир громко и весело засмеялась. Ее смех поддержали светловолосые враги.

Горожане, почуяв неладное, двумя отрядами по двадцать мужей в каждом, обеспокоенно шумя, размахивая оружием, спешили к цитадели, к старейшинам. «Они там что, заснули?», «Тут предатели захватили башню!», «Где старик Вэй?» — слышалось от двух отрядов. Да еще им, в гневе спешащим к старейшинам, хотелось проучить «шутников», что вздумали распевать чужие молитвы в такое тревожное время.

— Выпорем дураков в башне! — Никому из них и в голову не приходило, что это не шутники из числа горожан распевают молитвы в сердце города. Город все еще казался им неприступной крепостью. Неодолимыми для врага стенами двух каменных поясов. Цитадель гордо высилась темной скалой, но неожиданно и на ней появился яркий костер, как продолжение «забав» странных «шутников». Такого приказа старик Вэй никогда бы не отдал. Огни на цитадели никому не разрешалось зажигать. Костер мог означать только одно — город в страшной опасности. Два отряда растерянно остановились, всматриваясь в зловещий сигнал на башне цитадели.

— Там, верно, мятеж? Старейшины захватили нашего старика Вэя? Хотят сдать город врагу? — робко высказанное предположение в темноте стало общим мнением. Ополченцы перешли с места на бег. Не сдерживаемый гнев обернулся словами проклятий в адрес «мятежников-старейшин». Два отряда утратили стройность. Разъяренной толпой бежали горожане к закрытым воротам. Достигнув молчаливых каменных стражей, ополченцы забарабанили кулаками и ногами по листам бронзы. Родные стены нежданно ответили ополченцам градом острых камней. Стрелы завершили бойню у ворот. Трем ополченцам удалось отбежать и спрятаться у стен ближайших домов.

— У нас ваш вождь Вэй… — женский голос сообщил горькую новость выжившим. Прячась, утратившие в бегстве оружие ополченцы вернулись к отрядам, ждавшим старших командиров у пролома, чтобы начать штурм. К чести горожан, ополченцы смогли собраться с духом. Сотенные командиры взяли на себя бремя власти старейшин: разделили защитников на отряды, выставили охранение на башнях. Женщины, мальчишки с пращами заняли места позади построений. Мужчины в возрасте составили резерв. Посовещавшись в богатом доме одного из старейшин, командиры горожан решили приостановить на время приступа штурм захваченной башни, лучников расставили на крышах домов в направлении пролома, ну а с «мятежной» цитаделью установили разобраться уже после восстановления пролома. В том, что удастся вернуть башню, ворота и цитадель, — у горожан не было никакого сомнения.

Захваченная башня мешала занять пролом. При каждой попытке восстановить стену на головы горожан летели дротики, битые камни. Враг справился с завалами у выходов из башни, сбросив трупы с прилегающих стен. Командиров ополчения враги выделяли сразу же, охотились за ними и метко стреляли. И вот, к ужасу обороняющихся, напротив пролома ровными шеренгами выстроились воины в тяжелых доспехах, прочно укрытые длинными щитами с козырьком. Им никто не помешал. Захваченная башня приветствовала прибывающих громким перечислением имен, как видно, тех, кто укрылся в ее стенах. Закончив с перекличкой, враг возобновил обстрел — из-за плотных шеренг полетели градом речные круглые камни из пращей. Враги на захваченной башне спустили на землю связанную из обрывков одежды веревку, и по той веревке осаждающие, стоящие у подножия башни, без помех передавали наверх гориты, полные стрел. Немедля горожане ответили обстрелом врага. Лучники отправили облако стрел в плотные шеренги. Но длинные щиты с козырьками делали бесполезной эту тактику. Стрелы горожан не нанесли никакого вреда осаждающим, с тем же успехом можно обстреливать скалы. Пополнив запасы, лучники из захваченной башни отогнали горожан, с чувствительными потерями среди последних, вглубь улиц, под защиту стен. Положение осажденных стремительно ухудшалось.

Враги поднимались по обломкам крепостной стены. И вот когда горожанам уже казалось, что хуже быть не может, где-то в темноте улиц раздался знакомый утробный гул. Второй подкоп, заполненный водой, развалил основание стены. Стена между двумя ближними к реке башнями рухнула, образовав пролом еще больший, чем первый. В него с гиканьем ворвались осаждающие. Первая линия укреплений окончательно потеряна для обороны города. О том, чтобы пытаться отбить приступ у первого пролома, уже не было и речи. Утратив боевой дух, ополчение подалось к воротам второй линии, в надежде разжалобить «мятежников», как представлялось горожанам, из «местной обиженной бедноты», и укрыться под защитой цитадели. В отступлении к воротам внутренней крепостной стены горожане еще сохраняли командиров и порядки. Отряды в две сотни бойцов, прикрывавшие отход, — резерв города из стариков, по тридцать пять — сорок лет каждому, — проявляли редкостное мужество, встречая наскоки и обстрел застрельщиков врага. На глазах горожан в проломы крепости хлынули неудержимым потоком враждебные племена…

— Верховный, ну, когда же северным в атаку?! Башня наша, цитадель наша, ворота тоже наши. Чего же еще ждать? — Уту в нетерпении воздевал руки к совету старших командиров, восседавших поверх щитов на земляных валах крепости-тюрьмы вокруг серого камня. Командиры молчали. Агреппеи, пустив по две стрелы, собрав обильную жатву среди темных улиц города, заняли места за плотными шеренгами под командованием деда Агара.

— А если «певец» слегка так ошибся в расчетах? — продолжал Утту. — И стена только поутру рухнет? Да мои… проломят этих горожан… — Тут старший из сыновей Таргетая осекся под твердым взглядом Танаис.

— Спору нет, что «проломят» город. Не в том дело, Уту, сын Таргетая. Потери не нужны. Каждый воин дорог живым. Это только начин похода, не забывай. Наберись-ка терпения…

Терпения набираться не пришлось. Гул ломающихся крепостных стен под первым подкопом привел старшего командира северных в восторг. Издав торжествующий крик, скорее похожий на хищный рык зверя на охоте, Уту устремился к коню. На бегу Уту скороговоркой, часто повторяясь, восславлял Бога Войны. Тысячный Нети, позабыв о ранге, пустился в пляс с клевцами перед советом. Плясал Нети на зависть хорошо, не путаясь ногами. Отплясав под одобрительные хлопки залихватский северный боевой танец, также исчез. Уже из темноты громко прокричал:

— Верховный, Боги любят тебя! — И унесся верхом к пяти тысячам северных, что ожидали сигнала к штурму нового пролома. Танаис подошла к деду Агару, наклонилась к сидящему и что-то тихо сказала. Вождь хурритов поднялся, крякнул, оправил амуницию и враскачку зашагал к своей красной колеснице — пришло время атаковать и «персам», как прозывали степняков в броне. Совет закончился. Старшие командиры последовали к отрядам. На насыпи остались командиры отрядов резерва, охранение вождя — пять десятков в броне мужей, Танаис и Тайгета.

— Ну, дорогая подруга, спешивай наших агреппеев. Дальше ногами мерить город. Разберись с крышами домов.

Танаис и Тайгета на золотой колеснице озерных, запряженной двумя жеребцами, поспешили к стрелкам.

Степное воинство с радостными криками и даже кое-где с песнями — пришло в движение. Звон боевого металла бередил кровь. Этой осенней ночью спать не хотелось никому. Ожидание штурма, затянувшееся безделье погожими днями тягостно выматывало воинов, больше чем любой из долгих переходов в степи, лесах или ущельях. Заранее разложенные огромные, в рост, костры разожгли, освещая путь для приступа. Ровное, отдыхающее после сбора урожая просяное поле, в квадратах наделов, перед городом заплясало тенями воинов, устремившихся на штурм твердыни Чжоу. Двадцать тысяч бойцов одновременно оказались у двух проломов в крепостных стенах. Северные, андрофаги и бугины, легче вооруженные, чем медлительные бронированные «персы» деда Агара, первыми поднялись на каменный завал. Воздели к звездам оружие. Победный клич: «У-у-у-у!» — северные выкрикнули хором, слившись многими голосами. Клич вышел как рев медведя. Им вторили с далеких ворот второго кольца стен и цитадели. Спустя короткий миг воины, преодолев груду битых камней, ступили на тесные улицы нового города. Судьба западной столицы империи Чжоу решилась этой звездной ночью. Через пять дней осады город Вэнь пал.

Глава 54. Разговор с горожанами

— Бросить оружие! Танаис, вождь, говорит с вами!

Еще до рассвета степнякам удалось окружить оборонявшееся на главной улице ополчение и прижать его к закрытым воротам второй линии крепостных стен. Несколько тысяч горожан с оружием в руках скучились между домов, во внутренних дворах и у закрытых ворот. Напротив них, обреченных, в плотных построениях, выставив копья, жадно ждали последней команды к атаке бугины, андрофаги и северные. Лучники-ополченцы, что недолго пытались отстреливаться с крыш и башен, были сметены спешившимися агреппеями. Теперь именно они, меткие охотники с луками, заняли подступы к главным воротам, открывающим путь к цитадели. Взобравшись на крыши, они одним своим бравым видом, с кривыми луками, предназначенными для верховой стрельбы, заставляли горожан пригибаться или искать убежища в домах. От полного истребления их отделяла только добрая воля вождя степных племен. По известным лишь ей причинам, Танаис не спешила залить кровью дома города Вэнь. Второй раз она гневно обратилась к окруженным:

— Вы сейчас погибнете. Последний раз говорю вам бросить оружие! — голос высокий, девичий, вот только лучше бы он был низким, как рокот гор. Нежный голос неизвестного правителя предлагал горожанам лишиться всякой надежды на спасение. Ночь кружила яркими звездами на безоблачном небосводе особой, убаюкивающей в ветерке летней теплотой. Но красота осенней ночи была не нужна горожанам. Оружие в дрожащих руках ощущалось твердой мерой свободы, отказавшись от которой — откажешься и от жизни. Каждый вспоминал в этот миг то, чем жил до осады, до нагрянувшей нежданным гостем войны. И эти приятные воспоминания еще совсем недавнего прошлого исчезали, как короткая ночь. Только мокрое от пота оружие в руках помнило о прожитых днях в городе: счастливых, горьких и обычных.

— Лучники, слушай мою команду!.. — девичий голос вывел из тени стрелков на крышах домов. Вложив стрелы, натянув тетиву, враги приготовились к обстрелу. С захваченных ворот выкрикнули торжествующий боевой клич племен:

— У-у-у-у!

И… горожане дрогнули. Нет, дрогнули не от угроз высокого, красивого девичьего голоса. Дрогнули не от нацелившихся стрел. Дрогнули не от обступившего с копьями врага. Дрогнули от жестоко закрытых ворот. Тех ворот, что отсекли, закрывшись, последний шанс остаться свободными. Надежная цитадель со складом продовольствия, с оружием арсенала, покинула, словно сон, осажденных. Закрытые наглухо ворота надломили боевой дух горожан.

— Мы сдаемся! — громко выкрикнул кто-то из ополченцев. На камни главной улицы со звоном упало копье. За первым робким звоном последовали глухие хлопки древков, звонкие переливы роняемых бронзовых мечей, топоров, глухие удары падающих щитов. Вот и всё. Утратив оружие, защитники города утратили статус воинов. Теперь возле закрытых ворот стояло несколько тысяч рабов. Их делили на группы по пятьдесят человек, выводили, ощупав каждого, забирали попрятанные ножи и кинжалы, вязали руки туго веревкой. Буйных среди горожан не объявилось. Видимо, запас смельчаков города Вэнь иссяк. Последние храбрецы полегли там, куда сейчас сводили пленных, — в земляной крепости вокруг серого камня. Рассвет пленные горожане встретили в земляной тюрьме. Степняки пересчитали сдавшихся. Шесть тысяч мужчин, женщин и детей. Сколько еще спряталось в городе — неизвестно. Но большинство из прежних жителей смирно сидели там, где ранее сидели северные. Вода из канала не затопила крепость. Сбежать не представлялось возможным. Да и куда бежать? На многие дни пути заброшенные, разоренные, сожженные дотла селения. Кругом разъезды степняков.

— Вот этот человек назвался вашим вождем. Это так? — Танаис подтолкнула связанного старика Вэя к краю земляной насыпи. В ответ раздались: «Старик Вэй нашелся», «Один из старейшин выжил», «Это он». Голоса звучали по-разному: кто-то с радостью узнал главу города, но были и выкрики с обидой в голосе. И завершил опознание крик какого-то мужа в разорванных одеждах с запекшейся кровью в волосах: «Трус он, ваш старик Вэй!» Тот же муж, по-видимому, хотел поговорить с горожанами и продолжил: «Где он был, пока мы сражались за город?» На этот вопрос никто не смог ответить, а старик Вэй стоял связанный, с кляпом во рту, весь его вид выражал вину, от былой гордости не осталось и следа.

— Забирайте вашего вождя. — Танаис грубо столкнула главу города вниз к пленным горожанам. Уже в спину бегущему по склону вниз прокричала: — Раз ты вождь, будь со своим племенем и в горе тоже!

Дождавшись, когда участливые горожане поднимут, развяжут и даже отряхнут кубарем скатившегося старика Вэя, вождь степных племен обратилась к пленным:

— Я, Танаис, предлагаю вам выкупить свободу. Каждый из вас, кто спрятал сокровища в городе, может, отдав их нам, стать свободным. И… — Вождь обвела гордым взглядом притихших пленных, — покинув это место, уйти куда пожелает. Слово вождя, мы не будем препятствовать свободным. Здесь вам остаться не разрешаем, но покинуть город живыми можете…

Сотни рук поднялись к утреннему небу. Такого финала никто из горожан, обреченно склонивших головы, не ожидал. Быстро на склон вала поднялись пять сотен мужей в амуниции ополченцев. К ним присоединились десять командиров из числа плененных при первом сражении в ущелье. Как оказалось, выходцы из «добрых» города. Среди них, не оглядываясь, брел и «вождь города» — старик Вэй. Желающие выкупить себя из плена в сопровождении воинов направились в разные стороны. Некоторые вели охрану в поля, другие — в кварталы старого или нового города, а иные — в далекие предместья Вэня.

Когда знатные горожане покинули пленных, Танаис обратилась к оставшимся:

— Вы тоже можете стать свободными.

Гул разочарованных голосов вперемежку с завистливыми восклицаниями разом стих. Танаис продолжила:

— Нам нужно продовольствие. Если вы достанете спрятанное зерно, мы отпустим вас.

Еще шесть или семь сотен рук поднялись из толпы пленных. Счастливцы радостно восходили на вал. Чуть более четырех тысяч человек осталось в тюрьме. Танаис громко обратилась к солнцу:

— Нам нужно оружие, что хранилось в арсенале Чжоу…

Последнее предложение обрести свободу встретило дружные возражения пленных: «Жуны все забрали», «Мы вывезли оружие жунам», «Арсенал пустой». Но сотня поднятых рук опровергла эти слова. На валы, растолкав без особых церемоний соотечественников, вбежали горожане, по виду мастеровые или кузнецы. Один из них, крепко сбитый плечистый муж лет тридцати, смело обратился к Танаис, не отводя взгляд: «Знаю, куда попрятали старшины города в бронзе доспехи и шлемы». Сотня мужей легко покинули тюрьму. Разделившись на несколько групп, направились с андрофагами и бугинами показывать тайники с амуницией из арсенала.

— Что будет с нами, вождь? — несколько голосов одновременно полетели в спину собравшейся покинуть стены крепости Танаис. Та медленно обернулась к пленным. Задумчиво посмотрела на умоляюще сложенные руки, перевела взгляд на вождей и старших командиров степных племен и вынесла решение:

— Вы поучаствуете в назидательном представлении. Расскажете о нравах… — помолчав, надменным голосом добавила: — …И порядках страны Чжоу всему степному воинству. И если хорошо расскажете, то многим без платы дадим свободу.

Вожди и старшие командиры заинтересованно и с легким недоумением переглянулись. Что-что, а удивлять Верховный умела. Танаис спустилась со склона. За ней последовала Тайгета. Вожди, отдав распоряжения относительно охраны, нагнали Верховного у золотой колесницы.

— Достопочтимые Агар, Ишум, Уту, Эа. — Танаис левой рукой крепко держала обод колесницы. Тайгета заняла место возничего. — Всё, что предатели выдадут, сложите у стен земляной крепости. Там же каждый у своего богатства пусть и встанет. — Танаис улыбнулась, но улыбка та не предвещала веселья. — Как только все разложим, выводите армию на поле. Выставим полукруг. Пленных к стенам города. У стен охранение из «персов»…

Дед Агар, прищурив левый глаз, дополнил речь вождя:

— Пленные замкнут круг?

Из всех старших командиров только умудренный вождь хурритов разгадал соль готовящегося назидательного представления. Смех Верховного был ответом. Танаис разжала левую руку, подошла к вождю хурритов и крепко стиснула руками плечи деда Агара.

— Подготовь полторы тысячи кинжалов, из тех, что в трофеях. — Танаис широко улыбнулась. Вождь хурритов поддержал улыбку, показав ровные белые зубы.

— Ну так нечестно! — заголосил с наигранной обидой Уту. Юноша вытянул правую руку, указывая на колесницу Верховного. — Вот даже колесница поняла, а я нет! Может, кто-нибудь объяснит мне, в чем то самое представление?

Его, подняв высоко брови, с той же наигранной интонацией поддержал Ишум:

— Вот-вот, я тоже не понял, но буду в первых рядах.

Эа, вождь андрофагов, предпочла отмолчаться, но по ее задумчивому и несколько удивленному виду стало понятно, что не только вождь агреппеев вознамерился занять первый ряд.

Первые находки появились относительно быстро. Бронзовые наконечники для копий, числом под пять сотен, легли тремя неравными горками в пожухлую траву. За ними последовали ячмень, просо в мешках из кожи. Продовольствие, оружие, металл, драгоценности, одежда появлялись на лобном месте. Трофеи перед валами земляной крепости всё прибывали, степняки принялась медленно занимать свои места. Они выходили на поле степенно, в молчании, отдельными отрядами, как выходят на сражение: со щитами, в шлемах и доспехах, с обнаженным оружием. Пересудов в рядах воинства не велось. Не сговариваясь, решили меж собой в сборах, что Верховный подготовила «нечто невероятно серьезное», возможно даже некое «тайное откровение», шепотом добавляли друзьям: «тайное посвящение воинства». Предстоящее было окутано таким непроницаемым облаком мистического, что никто из степного братства не хотел ничего додумывать. Готовясь к такому редкостному событию, стоило принять очищение. Не стыдясь наготы, воины, произнеся вслух, в небо, положенную благодарственную молитву Богам, омылись в реке и в отводном канале, что прорыли пленные и северные. Очищались посотенно, при командирах. Обтирались конопляными полотнищами. Одевались в чистое, здесь же облачались в амуницию и шли походным порядком на поле.

К вечеру, еще при свете уходящего солнца, воинство выстроилось в задуманном плане. Пленных вывели в полукольцо. Сорок тысяч степняков ожидали появления Верховного. Верховный, в золотой колеснице, запряженной парой гнедых жеребцов, в жреческих красных одеждах, выехала перед отрядами. Колесницей правила Тайгета в жреческом облачении. Заранее оговоренное старшими командирами молчание сопутствовало появлению Верховного. Объехав степное братство, осмотрев ряды воинства, поприветствовав вытянутой правой рукой армию, Танаис остановилась перед трофеями. Там же стояли выдавшие их прежние хозяева. Стояли с удивительным для такой сдачи гордым видом. Их было, наверное, с полторы тысячи. Многие — с женами и детьми.

— Танаис держит свое слово. — Верховный обвела взглядом «счастливцев», так прозвали горожане «добрых» города. — Вы получите свободу, как и было обещано. Разрешаю забрать с собой жен и детей, если таковые остались среди пленных. Идите и возьмите их. После вручу наш последний дар вам.

В тишине мужи устремились к толпам менее удачливых бывших сограждан. Бежали, на ходу выкрикивая родные имена. Расталкивали, выискивали, с радостью выводили жен и детей. Обретя семьи, возвращались к трофеям. Теперь число «счастливцев» увеличилось до двух, наверное, тысяч. Поиски закончились успешно — каждый из мужей вывел семью. Танаис улыбнулась, подняла руку, требуя от «счастливцев» прекратить гам.

— Вам предстоит дальняя дорога. — Верховный сделала паузу. — Достопочтимый вождь хурритов, внеси освобожденным пленным наш дар.

Из рядов хурритов вынесли связками кинжалы из трофеев, числом примерно равным числу «счастливцев». Те, не веря глазам, разобрали оружие. Не хватило несколько десятков. Дед Агар, посовещавшись с командирами, нашел недостающее количество. Тайгета с колесницы подала знак, подняв руку с клевцом, позади воинства трубы заиграли мелодию, но не зов к брани. То была ритуальная мелодия молитвы Богам. Мелодия, непонятная жителям города. Степные воины же с первыми звуками труб поняли, что поучительное представление началось. Позы степняков стали свободнее. Передние ряды опустились на щиты, уложенные на землю, чтобы было лучше видно товарищам. Затаив дыхание, приготовились к тем самым откровениям, о которых перешептывались днем.

— Вы свободны. Идите. Вон той дорогой. — Верховный с колесницы указала правой рукой на юг, в сторону, занятую пленными. Веселые «счастливцы», обнявшись с родными, направились было по указанной дороге.

Но…

Путь им преградили, встав тесными рядами, оставшиеся в неволе горожане. В лица освобожденных полетели комья грязи. Чуть позже потоком полились отборные ругательства. Две тысячи «счастливцев» сошлись с четырьмя тысячами несчастных. Остающиеся в плену никак не желали пропускать обретших свободу. Кулаки сжались. Словесная перепалка переросла в бой: свободные и пленники яростно забрасывали друг друга грязью. Заблестели бронзой кинжалы. Из числа оставшихся в неволе выскочил к «счастливцам» голый подросток и прокричал зло, во всю силу легких:

— Предатели! Вы бросаете нас?! — и плюнул в лицо какому-то мужу. Не раздумывая, тот пустил в ход кинжал. Коротким движением ударил клинком в живот подростка. С жалобным стоном, сложившись пополам, мальчик рухнул лицом в землю.

А дальше…

Буря ненависти окатила багровыми реками бывших жителей города Вэнь. Безоружные набросились на «счастливцев». Терзали руками, опрокидывали наземь, топтали ногами. Освобожденные, защищаясь, достали кинжалы. Меньшинство города — «добрые» — потеснило большинство — «худых». Откатившись назад, «худые» вновь с кулаками набросились на «добрых». Пролитая кровь вызвала какое-то помешательство среди остающихся в неволе «худых». Старые обиды нашли выход. Вторая атака завершилась не в пользу «добрых». Завладев оружием павших, «худые» с яростью избивали «добрых» своего же города. «Добрые», собравшись с духом, оттеснили «худых». В тех драках не щадили никого, не смотрели на возраст, не слышали мольбы. Казалось, не будет конца сражению между горожанами. Атаки сменялись контратаками. В крови и грязи горожане стали похожими друг на друга. В сумерках на поле среди трупов на ногах остались стоять едва ли пять сотен бывших жителей города.

Верховный подняла правую руку. Трубы перестали петь. Озерные и золотые разоружили оставшихся в живых. Собрали среди мертвых кинжалы. И вождь племен заговорила, заговорила громко, на наречии южных племен, непонятном для Чжоу, но ясном для степняков. Танаис стояла спиной к побоищу, указывая на горы трупов, звук ее голоса, отражаясь от городских стен, усиливался эхом:

— Вы видели это? В каких же таких Богов, интересно мне, веруют эти люди? Что это за странная такая вера, поощряющая изничтожение соплеменников ради… личной свободы? Вы посмотрите… — Танаис обвела поле правой рукой. — Они сами уничтожили друг друга. Мы за штурм стольких не убили! Вы только посмотрите на их мертвецов!

В рядах воинства послышались презрительные смешки. Те смешки, разбежавшись волной, обошли все отряды. Мертвецы лежали перед степняками: горами, отдельными кучами и поодиночке. Танаис оправила на голове красный убор жрицы. Помолчав, продолжила:

— Вы, степные племена, видели, как вождь города первым бросил народ в беде? Первый раз он бросил родное племя в тюрьме, утром, когда… — Танаис сделала паузу, подбирая слово. — Когда, счастливый, побежал за выкупом. Одного раза ему показалось мало. Второй раз бросил вечером, даже не попрощавшись. Купив себе свободу, первым убежал… — Танаис замолчала, обернулась к трупам. Обращаясь к безмолвным телам, прокричала: — Где ты, трусливый вождь города?! — Обернулась к воинству, продолжила: — Он мертв. Погиб, сражаясь с собственным городом за собственную свободу…

Первая волна оглушительного хохота, похожего на мощные раскаты грома, накрыла шеренги воинства. Смысл представления прояснялся.

— Разве так положено вести себя вождям? — Этот вопрос Танаис обратила к воинству. Хохот прекратился. — Как должно вести себя вождю? Как подобает вождю встречать беду? Разве у вождя есть жизнь без его племени? Он, вождь города, — трус, даже не стал просить выкупить народ, он не принес себя в жертву за них, бежал первым. Вождь, по установлениям предков, равный среди равных. Но вот у них вождь — это первый среди…

Вторая волна смеха разорвала речь Верховного. Смеялись громко, зло. Танаис подняла руку. Смех постепенно утих. Чтобы прекратить его, многие зажали руками рты.

— Им раздали оружие. Вы видели это? «Добрые» взяли оружие из наших рук — из рук врага. Против кого же они, «добрые», гордость племени, обратили оружие? Вы видели это? Обратили против нас, как мы того ожидали? Чжоу хотели умереть достойной смертью? Нет! Они обратили оружие против своих. «Добрые» нацелили оружие на «худых». Нет, не на нас пленные пошли с кинжалами, не на тех, кто взял их город. Они убивали тех, с кем жили в дружбе до встречи с нами…

Третья волна смеха обрушила стоящее воинство на землю. Верховный, дождавшись, когда затихнут раскаты хохота, подняла руку:

— Посмотрите на то, что «добрые» города Вэнь попрятали в тайниках. — Танаис указывала на горы вещей, назначение которых степнякам было неизвестно. — Вы посмотрите на эти кучи. Там же одно золото! Прутики золота. Там нет оружия! Там нет Богов! Что значит золото для нас? Золото для нас — солнечный свет. Золото для нас — ритуальный металл для поклонения Богам. А что значит золото для них? Смысл жизни. Они меняют на него еду, скот, людей, свободу! — Верховный замолчала. Повисла долгая пауза. — Вам, моим братьям и сестрам, от шестнадцати до двадцати пяти. Что для вас дороже всего в жизни? Золото? Мягкий металл желтого цвета? Нет? — Танаис обвела взглядом шеренги воинства. Степняки, улыбаясь во весь рот, мотали головами в знак отрицания устоев Чжоу. Верховный продолжила уже развеселым голосом: — Наши Боги? О, да, ими и живем. Ваше племя? Да. А что же мы чтим после всесильных Богов и родного племени? Славу! Бессмертную славу! Славу, что переживет нас в песнях потомков! За ней мы пришли в земли жунов. Разве вам нужен ритуальный солнечный металл?

Четвертая волна смеха заставила ползать по полю воинов. Когда ползания прекратились и степняки, утирая смешинку-слезу, стали подниматься с земли, Танаис продолжила:

— Смотрю на эти крепостные стены и думаю, для кого они… — Вождь указала на горстку оставшихся в живых, — …их возвели? И знаете, до вечера не понимала. После побоища поняла… — Танаис выдержала паузу. — Эти стены они возвели для самих себя и от самих себя. Стены эти вовсе не от нас. Стены эти — стены тюрьмы, где вот они пожирают друг друга…

Словно в подтверждение сказанному несколько огромных камней из пролома крепостной стены плюхнулись в воду подземного хода. Вставшие было степняки снова рухнули от смеха. Да, такого назидательного представления никто из них не ожидал. Пятая волна веселья стала самой продолжительной. Со стороны казалось, будто ветер раскатывает по полю странствующие шары перекати-поле, только воткнутые в землю копья показывали, что, возможно, хозяева найдут опору, чтобы подняться после хохота.

— Вы и вправду хотите жить в городах? Обменять свободу на клетки-домики? Жить в этих каменных тюрьмах? Жить под царями? Обратиться вот в таких, как они?! — Танаис положила ладонь на плечо сидящей в колеснице Тайгете. Подруга в слезах веселья зажимала рот руками. Высокий жреческий убор на Тайгете ходил ходуном. Золотой олень — навершие убора — казалось, скакал посреди колесницы. Сил смеяться у воинства уже почти и не было — болели животы, но финальные слова Верховного все же вызвали сдавленный хрип у лежащих в поле мужчин и женщин.

— Дед Агар, где ты?! — выкрикнула в поле Танаис. В ответ из клубков перекати-поля поднялась правая рука. Достойный вождь хурритов не устоял на ногах посреди речи Верховного и лежал вместе с воинством. Обращаясь к поднятой правой руке, Верховный вопросила:

— Скажешь, достопочтимый, что-нибудь?

Но правая рука закачалась, чуть позже с хохотом вырвалось громким ответом, разнесенным над воинством услужливым эхом:

— Я полежу тут!..

Слова деда Агара вызвали последнюю бурю смеха, сотрясшую поле. Танаис махнула сидящей вокруг пленных охране: дескать, отпустите их. Под раскаты хохота степного воинства пленные, прихрамывая, чумазые, в грязи и крови, покинули свободными, как и было им обещано, пределы города Вэнь. Смерть с досадой посмотрела им вслед.

Глава 55.Танаис и награда

— Светило еще не встало, а бугины к Верховному? — Тайгета, открыв полог шатра, выглянула наружу. Подав знак рукой: «подождите», соседка вождя по шатру закрыла полог. Долго гостям ждать не пришлось. Из шатра в шубе из волка, накинутой на плечи, в походных штанах и сапогах выше колена вышла Верховный. Предрассветная мгла не скрыла несколько сотен бугинов под предводительством «главного певца» и «главного копателя» Тишпака. Откашлявшись, подчеркнув тем самым важность момента, Тиш поднял правую руку. Пришедшие преклонили правое колено.

— Верховный, приветствуем тебя! — громко начал речь сотенный командир. — Дозволь обратиться с просьбой к тебе.

— Как видно, просьба серьезная, если пришел на рассвете, до молитвы Богам. — Танаис сильнее завернула отвороты шубы и приготовилась слушать прошение. — Говори, Тиш.

Тишпак повел плечами, словно разминался перед сражением. Тайгета, стоящая на полшага позади Верховного, отвела лицо, скрывая улыбку. Краем глаза жрица заметила сборы у шатров вождей. Из шатра вышел на шум дед Агар в белой рубахе поверх серых шерстяных штанов, заправленных в походные сапоги. Как бы совершенно случайно, Эа, вождь андрофагов, особенным образом сложившая косу, решила встретить восходящее светило. И Уту надумал завязать неспешный разговор о погоде с вождем агреппеев, пришедшим после умывания с реки. Сдержав улыбку, Тайгета слегка сократила дистанцию до спины подруги, так что губы почти касались уха Верховного. Легкий шепот поведал о движении вокруг шатров вождей.

— Вождь, посовещавшись в племени бугинов, мы пришли к тебе для того, чтобы выкупить долг перед тобой у одного из наших… — На словах «у одного из наших» брови поднялись не только что у Верховного, но и у всех вождей. Тишпак же более уверенным голосом продолжал: — …Храбрых воинов. Имя его, как Верховный, может, и помнит, — Пасагга. Хотели бы услышать о размере долга, что нам предстоит выплатить тебе, Верховный. — Тишпак вновь для важности откашлялся. Поднял правую руку. Из числа пришедших вперед выступили десять мужей и дев, выложили почтительно перед вождем свертки из кожи, не спеша развернули. Из кулей выглянули трофеи — бронза, золото, серебро, меха — доля, полученная бугинами после взятия города, что-то даже из трофеев, взятых после сражения в ущелье. Танаис обошла выкуп. Подняла несколько предметов, осмотрев, положила. Вернулась на прежнее место.

— Так дорого вы оценили долг Пасагги? — Танаис еще раз вгляделась в принесенное богатство. — Верно, это четверть от вашей доли?

В ответ Тишпак закивал. Кивал он настолько уважительно, что молчаливый ответ выглядел убедительнее слов. Танаис выдержала паузу. В раздумьях подняла глаза к небосводу. Первые лучи восходящего солнца разгоняли ночь над полевым лагерем. Небо меняло цвет с иссиня-черного на нежный светло-синий. Вдохнула и выдохнула осенний воздух. Громко обращаясь ко всем пришедшим, ответила на просьбу:

— Бугины и ты, Тиш, будет вам известно, что долг передо мной вождь племен Пасагга выкупил полностью — захватив и удержав башню. А посему ваша плата за него излишняя. Забирайте дары назад. Пасагга свободен.

Бугины принялись было ликовать, а Тишпак — во весь белозубый рот улыбаться, однако Верховный, подняв правую руку, жестом пресекла преждевременную радость:

— Но… — и этим твердым «но» мигом установилась тишина, — раз вы первыми попытались внести за него плату уже погашенного геройскими поступками долга… — Тайгета, быстро повернув голову, увидела легкое оцепенение, охватившее вождей, очевидно, «случайные свидетели» выкупа Пасагги старались вспомнить установления предков. Танаис закончила: — …Пасагга ваш. Теперь Пасагга принадлежит племени бугинов!

Вот теперь общее ликование превысило шумность, допустимую поутру. Рыжеволосые, и так слывшие самыми громкоголосыми среди степняков, дали волю бронзовым глоткам. Ну и не только глоткам: из отрядов вынесли на руках Пасаггу. Достали дудочки из походных торб, затянули стройную мелодию. Тишпак что-то в свой черед вынул из походной сумы. С продолговатым предметом Тишпак подошел к Верховному, преклонил правое колено. В правой руке Танаис оказался длинный золотой прут. Обеими руками вождь подняла прут над головой к лучам восходящего солнца.

— Бугины, вы обдуманно приняли Пасаггу? — На вопрос, заданный торжественным голосом, племя ответило громкими единодушными выкриками. — Пасагга, младший сын Таргетая, подойди ко мне.

Пасагга, склонив голову подошел к Верховному.

— Обернись к солнцу, Пасагга, — тем же торжественным голосом произнесла вождь племен. Пасагга повернулся спиной к Верховному и лицом к светилу, преклонил правое колено. — Именем Матери-Богини, по выбору племени бугинов, нарекаю тебя, Пасагга, младший сын Таргетая, вождем племени рыжеволосых. Вождем племени бугинов.

С последними словами золотой прут сомкнулся вокруг шеи Пасагги. Вновь избранный вождь не спешил подняться с колена. Он громко заговорил:

— Благодарю, Верховный, за то, что ты, вождь, в мудрости своей, мне теперь понятной… — Пасагга говорил твердо, говорил от души, — …открыла мне, слепому, глаза, прояснила мой разум, дала мне друзей. Обрел я в изгнании кровную огромную семью. Клянусь тебе и племени бугинов в вечной любви. — Новый вождь бугинов приложил правую руку к сердцу. — Не предам Мать-Богиню, не предам племя свое. Не предам тебя, Верховный. Боги свидетели моим словам. Спасибо, что приняла мою скромную оплату за долг. Мой вождь, Танаис, что правит достойно степными племенами.

Странное дело, но рыжеволосые отличались не только громкими голосами, но и легкой памятью. Запомнив на лету речь избранного вождя, повторили ее сотнями голосов, адресуя слова Верховному. «Мой вождь, Танаис, что правит достойно степными племенами», — прозвучало как-то особенно громко и даже слегка походило на песню. Без сомнения, и в дальних углах лагеря слышны слова клятвы бугинов. Ритуалы выкупа должника, выборов и избрания соблюдены до мелочей.

— Встань, Пасагга. — Танаис ритуальными объятьями приветствовала нового вождя бугинов. После Верховного с неспешной важностью подошел дед Агар, вождь хурритов; за ним сжал объятья вождь агреппеев в «совершенно случайно» надетых поутру новых кожаных одеяниях, скроенных мастерами-андрофагами; за Ишумом последовал, в гордости, старший сын Таргетая, Уту, словно бы впервые приметивший такого смелого, в достоинстве славы, знатного воина из бугинов.

Замыкала вереницу чествовавших вождь андрофагов Эа. Конечно, любопытствующим надо бы в скромности глаза отвести, но нет же: бугины разошлись рядами и вытянули шеи; дед Агар водил часто ладонью по бороде и смотрел во все глаза; Тишпак развернулся корпусом к вождю андрофагов, так что солнце светило в висок; Ишум обнял за плечо старшего сына Таргетая Уту, который почему-то оказался по правую руку от Танаис. Тайгета выглядывала из-за плеча Верховного. Вождь андрофагов медленно, как рысь на охоте, подошла к вождю бугинов. Оглядела с головы до ног новоизбранного предводителя рыжеволосых.

И…

Крепко обняв в положенном традициями приветствии Пасаггу, Эа дополнила ритуал… поцелуем. Долгим нежным поцелуем в губы. Установилось какое-то особенное молчание. Целовались-то не просто муж и жена, не видевшие друг друга несколько долгих дней, целовались прилюдно важные вожди двух племен. Присутствующие сочли своим долгом оценить такие теплые выражения степной дипломатии. По окончании поцелуя первых лиц двух племен, бугины, андрофаги, а за ними и вожди — захлопали в ладоши.

— Можно сказать, что дружба андрофагов с бугинами носит яркий, я бы даже сказал — выразительный характер. Одна семья, что и говорить! — Слова деда Агара вызвали добрый смех у присутствующих. Верховный неспешно повернулась к шатру, собираясь в него войти, однако была остановлена Уту.

— Дозволь и нам, северным, приступить с просьбой. Не всё ж бугинам-то…

Танаис повернулась лицом к солнцу. О северных заговорил Уту, но и не только о них — за ним стояли с гордым видом вожди племен. К вышедшим на лобное место бугинам, к первым словам речи Уту присоединились знатные из андрофагов, хурритов, и даже озерные и золотые. От каждого племени по сотни три мужей и дев. Промежутки между шатрами оказались в короткое время заняты воинством. Намечалось что-то важное, племенами давно обговоренное, ибо явившиеся, помимо бугинов, были в чистых одеждах, в лоскутных трофеях на праздничных поясах и при оружии. На головах знатных — высокие красные уборы жрецов и жриц племен. Верховный оправила шубу. Уту же быстро обернулся, удостоверившись, что всё на местах, громко начал, чуть не нараспев, заготовленные слова:

— Приветствуем тебя, Верховный. За мудрость твою в сражении, в осаде и в походе, Верховный, дозволь воздать тебе почести. Радеешь о нас. Сберегаешь. Подвиги долей равной раздаешь. Почем зря в ход не пускаешь. Удачу несешь нам в войне. Боги любят тебя. Послана нам ты Богами всесильными. — И завершил речь старший сын Таргетая неожиданно — словами, с которыми степняки обращаются к самому дорогому, что есть у них, — к детям. Уту, выдержав паузу, произнес: — Праздник ты наш! — Почему Уту выбрал это обращение, осталось загадкой, но каждый понял по-своему: иные, что Танаис праздник на поле брани, другие приняли Танаис за Праздник Жизни. — …За то благодарим. — Уту поднял руки и хлопнул в ладоши. Из рядов знати северных вышло двенадцать мужей с кулями. Кули весомо пополнили неубранную оплату долга Пасагги от бугинов. Уту лично распустил белые веревки, завязанные праздничными узлами на кулях. Кули, открывшись, явили боевую бронзу, золото и серебро. Повернулся Уту лицом к солнцу и громко, как мог, выкрикнул:

— Хвалим!

Клич старшего сына Таргетая поддержали северные. Их чуть позже заглушили более громкоголосые бугины. Остальные племена промолчали. Промолчали, но до поры. Танаис поклонилась в ответ. Придерживая шубу, обошла подношения, внимательно их оглядела. Вернулась к шатру. Ее красивое лицо освещено лучами взошедшего солнца. Гордые черты разгладились в теплоте сдержанной улыбки. Тайгета вынесла из шатра жреческий посох с золотым оленем, вложила посох в правую руку Верховного. И тут же дед Агар, Ишум, Эа выступили вперед. Трое вождей высоко подняли правые руки. Хурриты, агреппеи, андрофаги вынесли по восемь кулей от каждого племени. Вожди развязали кули. Вновь Верховный обошла трофеи, осмотрев внимательно подношения, повернула лицо к солнцу.

Неожиданно…

Из-за спины Танаис к вождям вышла Тайгета и присоединилась к дарителям. Этот маневр был оговорен с озерными и золотыми давно, ибо из их молчаливых рядов без промедлений выступили пятеро с тяжелыми кулями. Танаис удивленно подняла брови и даже уперла руки в бока, но подчинилась древней традиции. Тайгета, словно впервые видит подругу, чрезвычайно почтительно развязала кули, улыбнулась и уже с довольным видом пригласила Танаис осмотреть подношения от озерных и золотых. Вождь степных племен снова прошла чинным шагом вдоль трофеев. Вновь намеревалась войти в шатер, но услышала клич:

— Хвалим! — И обернулась. Молчавшие до поры хурриты, агреппеи, андрофаги, озерные и золотые старались превзойти громкостью бугинов. Им удалось, но только потому, что, как позже говорили рыжеволосые, их было «значительно больше, чем нас», и, многозначительно подмигивая, добавляли: «И Тиш молчал, по скромности».

Из восторженных толп кто-то громко грубым низким голосом выкрикнул:

— Мать-Богиня, благодарю за счастливую жизнь воина! — Степняки затихли, давая высказать желаемое, и смельчак продолжил: — Уже два сражения повидал! И не мечтал поучаствовать в таком походе. Мать-Богиня, благода… — Его краткая речь потонула в грохоте согласных восклицаний.

Вожди и Тайгета с Тишпаком в их рядах отошли на несколько шагов от Верховного, сделав вид, что о чем-то совещаются. «Посовещавшись», обернулись разом к Танаис. Поочередно подходили, брали правую руку и что-то надевали на нее. Танаис подняла руку, показывая воинству. На ней сияли пять золотых ритуальных браслетов, на каждом — тотем племен. Теперь Верховный утвердилась в правах главного вождя племен, и не только военного времени.

Верховный поклонилась племенам. Что-то собралась сказать, но… не дали. Появились носилки, сделанные из трофейных щитов. Первым выпала честь поднять Верховного бугинам. Пасагга и Тишпак, вместе с десятком рыжеволосых воителей, встали у носилок. Эа и Тайгета помогли вождю взойти на щиты. Носилки поднялись в крепких руках. Трубы взвыли пронзительно. Боевой клич «У-у-у-у!» сотряс полевой лагерь. Пасагга и Тишпак с бугинами понесли на плечах восседающую на щитах Танаис. Армия выкрикивала торжественно «У-у-у-у!», завидев носилки с почитаемым вождем племен. Лучи восходящего солнца щекотали празднующих победу. На восточном выходе рыжеволосых сменили блондины-андрофаги с вождем Эа. Они с легкостью, не потревожив Верховного, переняли носилки и понесли на плечах слева направо вокруг лагеря, распевая песни в честь победы, часто повторяя имя Бога Войны. Воинство следовало процессией за ними. Сорок тысяч голосов возносили песни-молитвы всесильным Богам, восславляя каждого Бога. На четверти пути шумно протестующих андрофагов сменили с улыбками северные, буквально отбив носилки. Теперь пришло их время восславлять Богов в песнях, андрофаги присоединились к шествию. Никто из племен не остался позабытым в этом праздничном гулянии. Потасовки за носилки повторили и хурриты, и агреппеи, завершили же ритуальный обнос вокруг лагеря озерные и золотые. Соплеменники же Верховного исполнили песни-молитвы только в честь Матери-Богини. Стройными девичьими голосами хором возносили благодарность Богине за здоровье в рядах воинства. Озерные и золотые, гордясь вождем из своих рядов, вынесли Танаис к ее шатру, в центр лагеря.

Танаис, прищурив глаза от яркого солнца, а возможно и от нахлынувших чувств, встречалась взглядами со счастливыми степняками. Что-то прошептав Тайгете, Верховный поклонилась всем сторонам света. Из соседнего шатра вынесли мумии Таргетая и послов. Их, укутанных в одеяла, усадили с почестями в походные кресла и, предложив еды с вином, приветствовали, отойдя на почтительное расстояние. Теперь Танаис говорила с духами.

— Достопочтимый Таргетай, предводитель похода… — Верховный поднесла мумии дары из трофеев: щит, чашу и черпак, — прими от нас дары. За покровительство, за посредничество между нами, смертными, и всесильными Богами. — Верховный поклонилась Таргетаю, плотно укутанному в одеяла. Пришло время поговорить с мумиями послов. К их ногам легли медные чаши, зеркала и кинжалы из тех, что давали «в дорогу» горожанам. — Вам, посланцам Матери-Богини, хочу сказать спасибо, что привели племена к стенам города Вэнь. Прошу передать Матери-Богине нашу любовь.

Почтив духов, Танаис вернулась к живым.

— Ваши дары определяю в общую казну армии. Назначаю хранителем казны… — Вождь нашла взглядом Ишума, вождя агреппеев. Тот, немало удивившись, вышел к Танаис. Поблагодарил в кратких словах за честь. Назначение не вызвало возражений. В честности агреппеев никто не сомневался.

Верховный, приняв благодарность, продолжила распоряжения:

— Все продовольствие, найденное в городе, на пересчет. Переходит под ведение вождя андрофагов.

Эа молча вышла к Танаис, намеревалась благодарить, но ее опередили:

— А рацион-то у нас скоро раздастся… свежими прибавками! — выкрикнул какой-то шутник из толпы. Хохот накрыл лагерь. В довесок полетели шутки: «Братцы, проверяйте щи перед употреблением!», «Теперь только лепешки ем!», «О! А кухарить они мастаки!», «Вчера кем-то попотчивали, так и не понял кем!», «У них-то еды не выпросишь!» — «…А то, что дадут, потом во сне придет за тем, что съел». Эа и ее андрофаги смеялись вместе со всеми. Обид на добрые шутки не возникло.

Танаис не улыбалась, дождавшись окончания веселья, продолжила назначения:

— С этого утра вождь северных и Тайгета с озерными и золотыми ответственны за отправление службы Богам, за жертвоприношения, за молитвы в походе и в сражениях.

От такого почета отказаться никто бы и не подумал. Уту не смог сдержаться — хлопнул с силой кулаком по груди. Тайгета радостно поклонилась Верховному.

— Вождь хурритов назначается ответственным за арсенал. Трофейное оружие будет в его обозе.

Дед Агар важно вышел к Верховному.

— Достопочтимый, найди среди племен кузнецов, пусть посильно ладят наше оружие. Льют нашу стрелу.

Вождь хурритов с достоинством принял на себя заботы об оружии воинства. Однако, приблизившись с благодарностью, дед Агар хотел что-то важное спросить у вождя. С тревогой указал на крепость города Вэнь.

— Что с городом будем делать? Так и оставим? — свел брови вождь хурритов. — Как бы не пришлось в третий раз штурмовать знакомые стены.

— Думала о том, дед Агар. Оставим. Пустой город рушить огнем не будем. Гарнизон не выставим. — Посмотрела в глаза вождя хурритов. — Город теперь жунов, им и решать. Может, вышлем жунам гонца с известием?

Вождь хурритов согласился со словами Верховного, тут же переглянулся с Ишумом, и вождь агреппеев кивнул, дескать, найдем гонца до жунов. Лагерь оживленно гудел. Привычное бряцанье оружия сменили частые восторженные восклицания. Степное братство обсуждало новости утра.

Трубы поверх голов в остроконечных шапках выдували мелодии праздничных песен. Солнце легко бежало по чистому небосводу, не встречая облаков на пути. Танаис оглядела вождей. Лица выражали крайнее удовлетворение утром, столь щедрым на душевные события: Ишум с дедом Агаром складывали по фразам послание жунам; Эа, держа в руках подаренный пояс в северных золотых накладках, задумчиво выслушивала Пасаггу; Уту по правую руку от Танаис показывал Тайгете резной посох вождя северных, попутно разъясняя сокрытый в узорах смысл. Тот самый посох, что, перешедши от Таргетая к Танаис, вернулся от Танаис к Уту.

Подняв лицо к солнцу, Верховный скомандовала:

— Воинство, складывайте шатры, идем войной на город Хаоцзин.

Глава 56. Бокин и награда

— Ну что, Бокин, забирай три дома из любых в городе. — Дед Агар пребывал в благодушном настроении. — Мы, степные, держим обещания.

— Три? Любые? — Советник не верил счастью. Перебежчик из горожан в задумчивости чесал затылок. — Возьму дом городского старшины Вэя? — нерешительным тоном вопрошал Бокин вождя хурритов, словно заранее ожидая отрицательного ответа.

— Это кто такой? — дед Агар удивленно поднял брови. Беседа стала интересной вождю горных племен.

— Его еще прозвали старик Вэй, он был для нас… — Бокин рад был еще в чем-то пригодиться новым друзьям, оказавшимся ему полезнее, чем горожане. — …Вождь города, по-вашему.

— Так-так, — дед Агар покачал головой, прищурил глаза. — Можешь найти его тело среди трупов?

Бокин сжал губы. Желваки заиграли под кожей. Лицо советника приобрело злобное выражение. Советник поднял глаза на деда Агара.

— Да, смогу. — Чуть помедлив, плюнув на землю, добавил: — Он погиб одним из первых. Я с вами. Он мне никто.

С теми словами, посмертным приговором для погибшего главы города, Бокин повел вождя хурритов к месту побоища. Черное воронье неспешно пировало на телах. Выклевывало мертвым глаза, галдело громкой птичьей перебранкой. Сытые стаи даже не пытались взлететь, когда десять мужей пробирались через горы трупов. Бокин остановился возле лежавшего лицом к небу старика, вытянувшегося словно в сладкой неге полуденного сна. Старейшина города утратил в своем последнем сражении волосы на голове. Тело сплошь покрыто ранами от кинжала. Один глаз прикрыт.

— Он это, он, Вэй, мерзкий грабитель… — Бокин стоял, широко расставив ноги, с видом победителя над телом главы старейшин города. — Старик Вэй, «вождь города».

Дед Агар пристально посмотрел в глаза советнику.

— Ты хотел сказать «бывший» вождь города? — и улыбнулся. — Духи не могут держать живых в повиновении, да?

Бокин нагнулся, крепко схватил за бороду старика Вэя, поднял за бороду труп. Долго с ненавистью вглядывался в его открытый глаз, наглядевшись, плюнул. Белая слюна катилась по глазу мертвеца.

— Наш гонец покинул пределы лагеря? — вождь хурритов обернулся к старшим командирам.

— Нет, вождь. Ждут агреппеи, — быстро ответил рослый горец. — Как покинем город, только тогда агреппеи вышлют уговор.

— Ну, ты знаешь, что делать, — вождь хурритов медленно провел ладонью по бороде. Ответивший на вопрос вождя быстрым движением отсек голову и правую кисть старика Вэя. Кровавые трофеи исчезли в недрах бездонной дорожной сумы командира. Но старший командир ждал и иных указаний от вождя. Тот в задумчивости водил ладонью по бороде.

— Старик Вэй, говоришь? — вождь хурритов поднял глаза к городским крепостным стенам. — Храбро начал оборону. — Дед Агар усмехнулся, видно, что-то вспомнив. Посмотрел на сопровождавших его хурритов. — Капканы да ловушки посреди улиц нагородил для нас. — Старшие командиры в ответ на слова вождя заулыбались. Недавний ночной штурм старого города памятен. — Долго ж их засыпали. Хороша была задумка. Хороша. Мудро придумал. По ночи, да по незнанию… — Дед Агар вновь взглянул на труп, лежащий теперь уже без головы. — Но… вот… подло бросил племя свое в нужде. Не позаботился в плену о народе своем. Нехорошо поступил. Сбежал. Давай, руби… накажем за… — вождь хурритов утратил добродушный вид. Надменно-яростным взглядом окинул труп. Страшным в гневе стало лицо вождя хурритов. — …За низость.

Старший командир вырезал сердце из груди покойного. Протянул в левой руке вождю, но тот правой ладонью отвел сомнительный дар в сторону советника. Бокин вопросительно посмотрел в глаза деду Агару. Вождь хурритов уже широко улыбался.

— Возьми, мил человек. У нас с ним счеты сведены. Ведь он же тебя обидел. — Слово «обидел» прозвучало как-то даже по-товарищески. Взгляд деда Агара окутывал нежностью советника.

— Да. Возьму. — Бокин принял сердце. С благодарностью поклонился вождю хурритов. Дед Агар участливо похлопал по плечу советника.

— Ты понимаешь, Бокин, что твой обидчик теперь не упокоится? Застрянет между миром живых и миром мертвых. Вместилище души у тебя в руках. — Вождь хурритов смотрел внимательными глазами на горожанина. В ответ советник с силой сжал в руке мертвое сердце. — Ну что ж, видно, он и вправду оскорбил серьезно тебя, — вождь хурритов повернулся спиной к обезглавленному телу. Старший командир, не дожидаясь указаний, направился скорым шагом в лагерь. Дед Агар, отойдя с пару шагов, резко обернулся. Бокин с чужим сердцем в руке все еще стоял над обезглавленным старшиной. Теперь советник сильно ссутулился. — Вот что, Бокин. Дадим тебе повозку при двух волах из прежних городских.

Советник быстро отвел глаза от мертвеца.

— Приберись тут. В реку запрещаю тела бросать. Воды реки должны быть чисты, — дед Агар указал рукой в сторону насыпной земляной крепости. — Ты мертвых туда определи.

В ответ Бокин высоко поднял правую руку в знак согласия. В левой он все сжимал мертвое сердце.

— Если плуг к тем волам дадите, засею просом поле по весне… — Бокин загодя высматривал новую подачку. Дед Агар усмехнулся.

— Дадим и плуг. Как не дать? Проса-то, как видно, у тебя в достатке, аж на целое поле сохранилось? — и засмеялся. Засмеялись по-доброму и старшие командиры. Бокин ответил коротким услужливым смешком. Вождь хурритов махнул рукой то ли прощаясь, то ли давая понять, что это последний дар советнику. Повернулся и отбыл к лагерю.

Горожанин остался в одиночестве. Вокруг него безмолвно громоздились горы трупов. Мертвецы лежали в разных позах: на боках, поджав ноги, на спинах, раскидав руки, на животах, схватив ртами землю. Общим было лишь выражение предсмертных мук на их лицах. Невыносимое страдание застыло в них. Только теперь Бокин осознал, на какой тяжкий труд согласился. Подняв глаза от земли, он не нашел края поля, свободного от мертвецов. Советник поднял глаза к небу. Облака медленно скользили по чистой голубой глади. Умиротворяющим спокойствием веяло от белоснежных, в причудах завитков, лодок на небесной реке. Наверное, Бокин так бы и предавался созерцанию небесной безмятежности, если бы громкий рев трубы со стороны переправы не возвестил о построении в походные колонны.

Советник стряхнул с себя полуденную дрему. Трофей из руки перекочевал в суму. Бокин поспешил, семеня мелкими, частыми шагами, с радостью в город. Через открытые ворота его путь лежал ко второму кольцу стен. Прочные каменные башни не пострадали от штурма. Серые великаны неприветливо встретили последнего из горожан. Бокин прошел через ворота, что не пропустили окруженные отряды к спасительной цитадели. Обернулся. Вдали армия степных племен выстраивалась в длинную змею. Первые отряды перешли реку. Еще до вечера суровые гости покинут, без сомнения, и ближние, и дальние пределы Вэня. Горожанин хитро прищурил глаза, поднял руки высоко над головой. Он, Бокин, стал единоличным хозяином опустевшего города. На радостях горожанин подпрыгнул на месте. У башен твердыни повернул направо и остановился у третьего по счету дома от ворот. То был дом старика Вэя.

— Дед Агар, ты наградил перебежчика? — вождь агреппеев только что получил суму для гонца к жунам. — В щедротах, говорят, дома дарил?

— Ишум… — с многозначительной интонацией произнес имя друга вождь хурритов. Тем же тоном задал вопрос: — А ты думаешь, что это награда? — Усмешка промелькнула во взгляде судьи горных племен, когда он произнес слово «награда». Ишум потер лоб.

— Остаться одному в городе? Среди трупов? Скорее похоже на наказание. Горькое наказание… — вождь агреппеев повернул голову в сторону города Вэнь. С переправы хорошо видны проломы в крепостных стенах.

— Вот-вот. Только советник, надо признать, честный радетель о наших интересах… — дед Агар подмигнул Ишуму, — …так и не понял смысла, как ты сказал — «награды»? — Вождь хурритов стал серьезен. Неторопливо продолжил: — Остаться без родного племени! Разве это не самое страшное наказание? А? Ишум? — Вождь агреппеев часто закивал. — Как только перебежчик назвал желаемое, так я сразу и понял: недалек умом человек, раз такую награду сам себе назначил.

— Не пойму Чжоу. — Ишум передал пухлую суму гонцу. Посмотрел уходящему в спину. — Храбрые же воины. Но храбрые поодиночке. Живут тоже поодиночке. Знатные отдельно, «худые» и меж собой порознь. — Вождь агреппеев принял из рук деда Агара откупоренный мех с вином. Сделал несколько глотков. — Выгоду ищут только для себя. Как так? — Ишум провел мокрой от вина ладонью по темени. Вернул мех деду Агару.

— Переменил суждение о Чжоу. Побоище среди пленных раскрыло глаза… — дед Агар закупорил мех. Опустил мешок с вином в траву. Разломил пополам лепешку. Протянул половину вождю агреппеев. — Глупый перед нами враг. С виду-то очень грозный: при оружии не хуже нашего, упорствует в войне, накопляет силы, мудрствует. Как до дела доходит — разваливается на части. — Дед Агар замолчал. Видимо, взвешивая то, что намеревался доверительно сказать. Вождь агреппеев перестал жевать лепешку с сырной начинкой, приметив хмуро сведенные брови собеседника. — На жунов бы еще поглядеть, брат Ишум. Плохо, думаю, дело. Как бы… — дед Агар вдохнул с удовольствием запах от лепешки, — …родственники-жуны, за давностью соседства, не переняли бесславные порядки Чжоу. Тогда наш поход против приглашающих-то живо обратится. Посол их, Нания, сказывала, если помнишь, достопочтимый вождь, про бунты внутри племен. Два бунта упоминала… — Вождь хурритов жестом щедрого хозяина пригласил промолчавшего Ишума разделить с ним дорогу в просторной дорожной повозке. — Хороша лепешка? Рецепт озерных и золотых Верховного. Только мне, по великому секрету, поведали. — Дед Агар надкусил свернутую трубочкой лепешку. Прикрыл глаза от удовольствия. Неспешный разговор уважаемых глав племен продолжился за плотным кожаным пологом.

В то самое время Бокин впервые переступил порог дома старика Вэя. Горожанин никогда ранее не входил не то что в жилище главы города, но и в дома вельмож пониже рангом, старшин из городского совета. Замкнутый круг старейшин не особо сближался даже со знатью, к которой имел честь принадлежать Бокин. Император Чжоу лично утверждал главу второй столицы империи, вручая жезл в городе Шан. Правитель Чжоу тем жезлом передавал главе старшин безграничную власть суда над горожанами. Сотня старейшин старалась сохранять пропасть между, как они часто повторяли, «корнями города» — древними родами, и «ветвями города» — прочими горожанами. О той пропасти не давали забыть городу старейшины, торжественно шествуя по мощеным улицам и одаривая народ надменной спесью. И та же пропасть разделяла горожан в пышных ритуалах во время осенней оплаты работ на полях.

— Вот, старик Вэй, теперь я, Бокин, хозяин твоего дома, — сделав первый, еще робкий, шаг через порог, горожанин горделиво расправил плечи. Дорожная сума с сердцем старика Вэя отправилась на каменный пол за входной дверью. Бокин радостно засмеялся. Смеялся долго, от души. Навстречу нежданному хохочущему гостю бесшумно вышел пес. Вышел из темноты тайного убежища. Трусоватого вида, черный, с коротким хвостом, сторож дома, оценив силы пришлого врага, прижал уши, злобно зарычал, оскалив зубы. Везучий пес благополучно пережил штурм, в отличие от двух собратьев белого окраса, валявшихся снаружи, у стен. Бокин немедля достал из-за пояса длинный кинжал. Мгновение спустя четвероногий страж лежал в луже крови.

Любопытство овладело Бокином. Комнату за комнатой обследовал горожанин. Дом старика Вэя напоминал приличных размеров квадратную крепость, о двух этажах, с двориком посредине. Внутренний дворик вымощен полированными плитами известняка. Дальняя часть от входа, судя по разбросанной в спешке бегства одежде, принадлежала многочисленной женской части рода Вэя. Бокин поднял с пола детское платье. Обращаясь к потолку заговорил:

— А вот моя жена мне не народила детей… Ну, это скоро поправим. — Детское платье бережно уложил в широко раскрытый сундук с разрубленной крышкой. — Сундук, Вэй, переберем. Вот здесь сделаем ловко вставочку на клее. — Бокин соединил две половинки крышки. Удар, вероятно, секиры, пришелся в левую часть. Певчая птица, вырезанная в красном дереве, раскололась неровной линией по расправленным крыльям. Бокин прибрал с пола раскиданные одежды. Отряхнул от грязи. Пересчитал. Аккуратно, стопками сложил в сундук. Судя по находкам, у главы города трое сыновей и две дочери. Детям было лет от пяти до тринадцати. Нашлись в достатке и разных размеров женские платья.

— Верно, у тебя, Вэй, три жены? — Бокин вновь громко засмеялся. — Было три жены, — поправил сам себя Бокин. — Ну, у меня тоже будет три.

Новый хозяин продолжил осмотр владений.

— Где же ты спрятал жезл главы города? — новая идея всецело завладела Бокином. Найдя покои старика Вэя на втором этаже, он встал на колени и в неверном свете, проникавшем лучами через узкие бойницы-оконца, принялся осматривать доски пола. — Должен же быть тайник у тебя… — шепотом повторял Бокин, проводя ладонью по гладким доскам. Ладонь нашла в полумраке вставку в полу. Кусок дерева, в локоть длиной, той же сосновой породы, без зазоров прилегал к стене. Вновь в руках Бокина появился кинжал. Острие, только что сразившее домового пса, ковыряло без стыда пол хозяйских покоев. Вставка поддалась. Бокин поддел деревяшку. За обломками показалось углубление в балке перекрытия. Бесцеремонный гость нащупал дрожащими от волнения пальцами упрятанный клад. Кинжал с силой застучал по расписной глиняной стене. Куски с линиями и кругами упали мусором к коленям Бокина. Продолговатый предмет оказался в руках нового хозяина дома Вэя. Бокин устремился по приставной лестнице во внутренний дворик. На свету дня в руках горожанина заблестел золотыми накладками поверх резного красного дерева — жезл главы города.

— Я, знатный Бокин, владелец мастерских и торговец, — новый глава города Вэй! — громко прокричал самозванец. Поднял в правой руке драгоценную находку высоко к солнцу. Радость переполняла горожанина. Бокин лихо танцевал на манер степных воинов в доме старика Вэя. Вдруг, что-то вспомнив, остановил бравый танец. Хлопнув с силой себя, счастливого, по лбу, «новый глава города» выскочил из жилища. Бокин бежал со всех ног к полевому лагерю степных племен, размахивая на бегу жезлом. На половине пути, где-то между земляными валами и лагерем, бегущий, к своему удивлению, наткнулся на телегу с парой мычащих волов. Заглянув в повозку, обнаружил массивный плуг, выдолбленный из ствола дерева, с лезвием, обитым бронзой.

— Благодарю! — в сторону переправы громко крикнул горожанин. Но никто ему не ответил — армия степных племен покинула город Вэнь.

— Что и говорить, достойные люди. Сдержали обещания, — уже обычным голосом себе под нос пробурчал Бокин. Вложил жезл главы города за пояс, взял под уздцы подаренных волов. Теперь путь его лежал в старый город. Колеса телеги поскрипывали, звук этот напоминал монотонную мелодию. Под повторяющийся скрип горожанин с широкой улыбкой забормотал под нос нескладную скороговорку:

— Иду за добром. Иду по домам. Найду-увезу. Увезу-привезу, что найду. Дом мой скоро обставится мебелью, платьем, посудой…

Телега въехала в ворота старого города. Бормотание прекратилось. Бокин остановил телегу. Поприветствовав по имени отсутствующего хозяина знакомого ему дома, горожанин навестил, с поклоном, дом. Вышел не с пустыми руками — нес пару пустых, по пояс, расписанных треугольниками, кувшинов для воды, с ручками.

К раннему вечеру телега «нового главы города» заполнилась с горкой. Покинул старый город, громко бормоча под нос ту же короткую скороговорку. Постояв в раздумьях у ворот, двинулся в обратный путь к новому городу. Волы не спешили, таща тяжелую телегу, да и хозяин их не подгонял: держал под уздцы, оглядывал по-хозяйски поля у крепостных стен. Уже под последними лучами светила, довольный добычей, Бокин бережно сгружал скарб у ворот дома старика Вэя. В крайней левой горке — в множестве предметы для кухни: кувшины, по большей части расписанные частыми белыми линиями, из домов знати, резные плошки, миски из черного и красного дерева, чаны глиняные, кружки, пара бронзовых ножей, видимо, оброненных горожанами в борьбе. В горке посредине — добротная одежда из шерсти и льна, среди серых длинных мужских платьев виднелись и шитые из светлых материй детские и женские. В крайней правой горке охочий до чужого добра муж расположил в порядке добротную мебель и прочие вещи для домашнего уюта: кожаные кресла, переносной столик, войлочные одеяла. Привязав волов у ворот, Бокин, не оглянувшись на горы добытого добра, вошел в дом старика Вэя. Разжег костер в очаге. От костра — пару факелов. Разделав труп домашнего пса, насадил тушку на вертел в очаге. До готовности жаркого было далеко. Бокин без молитвы достал из сумы пару лепешек, налил в кружку речной воды из кувшина и вознамерился поужинать.

Вдруг за спиной услышал громкий стук. Стучали в ворота.

Бокин пребывал в усталости. Дремота уже накрывала его одеялом зыбких снов. Не оборачиваясь, махнул рукой:

— Тупая скотина рогами тычет в ворота. Голодная. Хотя и кормил травой.

И занялся едой. Но стук повторился. Теперь уже настойчивее. Бокин медленно разжевал затвердевшую лепешку, запил водой, прислушался — настойчивый стук прекратился.

— Завтра выпасу на дальнем лугу… — Тяжело вздохнул, провернул вертел. — Непорядок, конечно, скотину голодной ночью держать. Непорядок…

И тут снова раздался стук в ворота. Казалось, били с силой чем-то, похожим на кость.

— Нагловато стучат.

Хозяин нехотя встал. Наклонился. Взял из очага полено с огнем и пошел, шаркая, к открытым настежь воротам.

Зрелище, что ждало Бокина у ворот, поначалу и не удивило его. Быть может, Бокин даже и ожидал увидеть нечто подобное. А может, желал такой встречи, втайне от самого себя. В ночи у ворот стояли плотной толпой горемыки-горожане. Их было с несколько сотен тоскливых серых теней. Неверный свет горящего полена не давал возможности разглядеть выражения лиц пришедших. Бокин достал с достоинством жезл главы города. Показал горожанам.

— Новый глава города Вэнь перед вами. — Бокин высоко поднял голову. — Советником меня назначил вождь северных племен. Я Бокин из знати старого города. Вы кто такие? Кто из вас стучал в мои ворота? — говорил «новый глава» с пришедшими громко, властно, твердым голосом, подражая манерам старейшин. Но гости не отвечали. Серыми тенями в растерянности стояли без движений, словно чего-то ожидая от Бокина.

— Уходите! — властно приказал теням Бокин. — Город Вэнь теперь не ваш. Жуны хозяева ему. А я, Бокин, новый глава города. Уходите, пока вас не лишили жизней жуны! — последние слова Бокин выкрикивал в темноту с горделивой радостью в голосе. Среди безмолвных теней послышалось шуршание. Кто-то, прокладывая путь в толпе, решительным шагом направлялся к говорящему. — Так-так! — Бокин подражал судейскому тону деда Агара. — У вас, наглецов, и вожак объявился?

Бокин высоко поднял над головой полено с огнем. Сжал губы, слегка наклонил вперед голову, готовя отповедь вожаку горожан. Толпа теней расступалась, выпуская из своих рядов рослого мужа. И муж вышел. Но это был не муж. Перед изумленным Бокином стоял безголовый труп в окровавленных лохмотьях. Труп держался обеими руками за грудь. Холодный пот прошиб Бокина.

— Отдай мое сердце, Бокин! — шепотом обратился странный муж к советнику. Голос явно принадлежал старику Вэю.

— Старик Вэй? Это ты? — отвечал таким же шепотом ошеломленный Бокин безголовому трупу.

— Вэй, городской старшина, говорит с тобой, Бокин, — тихо молвил безголовый гость. Сделал короткий шаг к новому хозяину своего бывшего дома. Протянул к Бокину правую руку в мольбе. Ужас, который сковал было Бокина, вдруг разом отступил. «Новый глава города» громко засмеялся.

— Ну и вид у тебя! Извиняй, сразу как-то не признал… — Бокин широко улыбнулся. Помолчав, продолжил: — Помнишь, безголовый призрак, как ты, Вэй, отнял у меня все, что я имел? Дом, склады и мастерскую? Помнишь? Унижал меня перед зеваками. Помнишь? «На нужды города забираем дом», — так ты мне говорил? Как змея мне в лицо шипел… Помнишь? А как на лютую смерть отправил меня гонцом, не забыл? «Сообщи императору, дескать, город Вэнь будет стоять до подмоги»… Где твоя подмога? Где твой император? Дрожишь? Ну, дрожи! Теперь я распоряжаюсь твоим добром. Твое «гнездо» теперь мое! Твое хранилище души — тоже мое! Не найти тебе, Вэй, царства мертвых! — в голосе Бокина звучало торжество мести.

Бокин перевел довольный взгляд на немую толпу.

— Там, среди вас, мертвых, моя жена? Выйди, дай посмотрю на тебя…

В толпе послышалось шуршание. На зов бывшего мужа вышел взлохмаченный труп с закрытыми глазами, почти совсем без одежд. Женщина сжимала руками живот.

— А ты… ты… подлая… предала меня в бедности. Помнишь? Как только меня лишили добра предков, так ты променяла меня… меня… на соседа! Пришлые вернули мне отнятое! Я снова богат! У меня теперь не один, а три дома! Слышишь меня? Я богат! Завтра же найду твой труп на поле и вырежу твое подлое сердце!

Бокин громко захохотал, он смеялся в сторону немых теней. Серые тени, задрожав, разом исчезли. Улица оказалась пустой. Постояв еще немного с поленом в руках и не дождавшись появления теней, Бокин ушел к очагу. Никто более не стучал в ворота. Уже за полночь, обглодав мясо с костей домашнего пса, сытый «глава города» уснул у теплого очага в доме старика Вэя.

С первыми лучами солнца Бокин приступил с новыми силами к поискам на поле у крепостных стен. Плотно укутав лицо тряпками, чтобы не чувствовать вони тлена, искал среди мертвецов обидчиков-старшин и, конечно же, бывшую жену. Полдня ушло на безрезультатные поиски. Дурман разлагающихся тел не помешал Бокину обобрать трупы. Перстни, кольца погибших перешли на его пальцы. Многие тела были так обезображены, что определить, кто из них кто, не представлялось возможным. Однако десяток старейшин по обрывкам дорогих одежд Бокин все ж опознал. Под ярким полуденным солнцем уязвленный прошлыми обидами Бокин творил месть — вырезал у мертвых сердца.

Уже намереваясь уходить с горестного поля, довольный содеянным, он наткнулся на труп жены. Лежа на боку, женщина держала одеревеневшими руками живот. Бокин резким движением перевернул на спину тело и уже собрался свершить обещанное мщение, как заметил в руках женщины… Мертвая сжимала символ солнца — безыскусно вырезанный из дерева кривой овал с неравными лучами, напоминающий шагающую фигурку человечка. Догадка запоздалой новостью кольнула Бокина: его неверная жена была беременна. Опечаленный муж, отложив кинжал, сел рядом со скрюченным трупом. Жажда жестокой мести сменилась неизбывным горем.

— Ты лишился рассудка, новый глава города… — знакомый по вчерашней ночи шепот вывел горожанина из оцепенения. Бокин поднял глаза. На ближайшей горе трупов в лохмотьях восседал безголовый собеседник — старик Вэй. — Отдай мне сердце, безумец. — И старик Вэй жалостливо протянул руки.

— Нет… не отдам!

Вздохнув, Бокин взвалил на плечи скрюченный труп жены и покинул поле. Медленно он шел к своему новому дому у городской цитадели. С каждым шагом его мысли становились печальнее и печальнее. К концу недолгого пути под тяжестью дум и с мертвой попутчицей на плечах Бокин почти сложился пополам. Предав, без положенных молитв, тело жены земле у стены дома старика Вэя, отпустив с гиком волов, Бокин перекинул веревку через балку навеса ворот, связал праздничный узел, продел голову в петлю и повесился в лучах заходящего солнца.

Поругание законов предков Чжоу — безжизненное тело самоубийцы, качаясь со скрипом на веревке, оскорбило светило. Жезл власти выскользнул из-за развязавшегося в судорогах агонии пояса Бокина. Ударился о камень пола круглым навершием, подскочил, снова упал, звякнул о ворота, деревянная трость треснула, жезл закатился за створку, уткнувшись золотом накладок в суму с сердцем старика Вэя.

Глава 57. Красная шапка жрицы

Спустя два дня после взятия города Вэнь

— Славного дня! Достопочтимый командующий, изволь одарить парой слов… — Вождь агреппеев поравнялся с колесницей Верховного. Правила легкий ход золотой повозки Тайгета. Верховный, восседая в бронзовых доспехах, наслаждалась переходом. В руках Танаис держала головной убор жрицы.

— Изволю… одарить… — Танаис подняла красивые глаза на Ишума. Золотая колесница не сбавляла ход, несмотря на начатую беседу. Конная сотня бугинов и андрофагов тенью неотступно следовала за Верховным, как бы невзначай сохраняя тот же, что и у легкой колесницы, темп.

— О жреческой шапке хотел бы поговорить… — на этих словах вождя агреппеев Танаис оторвала правую руку от переднего обода ограждения повозки и коснулась левого плеча подруги. Скорость бега замедлилась. Сотня смешанного состава, явно заранее оговоренным маневром, взяла в плотное кольцо сопровождения золотую колесницу и Ишума.

— Интересный будет разговор… — Танаис взглянула на вождя агреппеев. — Что же достопочтимому Ишуму угодно ведать о жреческой шапке? — Медленным ритуальным движением обеих рук — от середины живота, задержавшись на линии бровей, — Танаис возложила себе на голову высокий красный убор.

— Прости за любопытство… — начал издалека Ишум, но Танаис резко прервала вождя:

— Не проси прощения, вождь. Говори прямо. — Красивое девичье лицо Танаис озарилось сдержанной улыбкой.

Поправка Верховного, по-видимому, сбила подготовленную речь Ишума. Густо покраснев, он продолжил:

— У нас, агреппеев, обряды просты. Жрецы надевают поверх волос парик из травы подобающей, так и обращаются к Богам. Парик-то наших, конечно, высокий, на палке, вплетают конский волос жрецы в него, но… все ж… не такой… впечатляющий, как ваши с золотом уборы.

Вождь агреппеев замолчал, очевидно, ожидая ответа на столь странно заданный вопрос. Ответ последовал скоро. Танаис с той же теплой улыбкой обратилась к просторам степи.

— Вождь, жреческая шапка, та, что на мне… — Танаис коснулась правой ладонью золотого оленя на навершии убора, — …не для людей. Та шапка лишь для Матери-Богини.

Глаза Ишума расширились. Брови поднялись. Удивлению вождя агреппеев не было предела.

— Вот как! — только и смог выговорить пораженный Ишум. Вождь агреппеев встретил серьезный взгляд не только Верховного, но и возничего — Тайгеты.

— Ишум, сейчас ты в седле. И выше меня… — продолжила беседу Танаис.

Вождь агреппеев поспешно прервал Верховного:

— Сейчас спешусь и рядом пойду.

Однако Танаис подняла правую руку, останавливая намерения Ишума.

— Так вот, достопочтимый вождь. Ты сейчас смотришь на шапку так, как… смотрят всесильные Боги. — Танаис воздела руки к небу. — С небес именно так и видит Мать-Богиня жреческую шапку, что на мне. Вот я надела ее, и Богиня заметила меня среди дальних земель. Видит наша небесная покровительница золотого оленя, символ нашей веры, символ солнца и символ Матери-Богини. Присматривается Богиня и постепенно замечает других солнечных оленей, тех, что поменьше, сбегающих спиралью по шапке жреца. Любуется оленями Богиня. Прикасается к каждому рукой. Вот так, как я сейчас… — и жрица провела пальцами правой руки по нашитым золотым оленям. Ишум вздрогнул. Никто из сотни сопровождающих колесницу и не подумал не то чтобы засмеяться, но даже улыбнуться. Лица воинов оставались непроницаемыми. Неспешная беседа вождей, казалось, не интересовала ни рыжеволосых, ни светловолосых.

— Парик из трав… — Ишум вновь покраснел.

Танаис, не улыбаясь, прервала вождя агреппеев:

— Чем же плохи травы? Разве они не часть Матери-Богини? Богиня во всем живом. В траве часть ее тоже…

Теперь ответа ожидали от Ишума. Жрицы пристально вглядывались в густую краску на щеках вождя.

— Мать-Богиня не заметит наших жрецов. Не примет молитву, так получается? — по щеке Ишума пробежала слеза.

— А что, у агреппеев Богов хвалят только жрецы? — пришла очередь жриц удивляться.

Ишум молчал. Вождь агреппеев утирал одну за другой слезы, упрямо катившиеся из глаз. Сил отвечать не было у Ишума. Танаис повторила вопрос:

— Только жрецы обращаются к Богам?

— Речь веду… о племени… — смог выдавить вождь. Совсем невпопад продолжил: — Не видит нас Мать-Богиня… нет у нас золотых оленей…

— Достопочтимый вождь, ты не ответил на вопрос, — быстро и твердым тоном молвила Танаис.

— К Богам обращаются с молитвой все. Каждый из племени возносит молитвы и в счастье, и в отчаянье… — Вождь агреппеев повел плечами, словно стряхивая груз.

— Не так важно, что надето на голову, Мать-Богиня видит каждого, кто обращается к ней. — Тайгета перестала быть молчаливым возничим. В золотой колеснице появился новый участник беседы.

— Ишум, покажи мой подарок, — Танаис вложила нежную интонацию в просьбу. Тон говорящей не обманул Ишума. Вождь агреппеев быстро достал из-за пояса дарственный железный клевец.

— Клевцом тоже можно молиться Матери-Богине, достопочтимый вождь. Воткнув в землю так, чтобы клюв смотрел на восток. — Тайгета за подругу возобновила разговор. — И бронзовое зеркало, сверкающее цветом солнца, тоже предмет, подходящий для сопровождения молитвы.

— До последних времен… до похода, значит, не водилось клевцов у агреппеев. Зеркал тоже нет у нас… — Ишум упорно искал откровений у жриц в золотой колеснице.

— Ты и твой народ приняли участие в войне, — с улыбкой посмотрела в красные глаза вождя агреппеев Танаис. — То означает, Ишум, что Мать-Богиня ведает вас и в простых париках из трав. Разве ты, вождь, не понял, что означает наш поход на Чжоу?

Ишум, заранее понимая, что ответ про жунов, готовый сорваться с губ, неверен, отрицательно замотал головой. Верховный выдержала долгую паузу. Посмотрела в сторону светила в безоблачном небе.

— Это не просто война, Ишум. Мы тут не как помощь жунам пришли. Пришли же мы с верой. Здесь, в горах, в полях, в лесах Чжоу, — в битвах восхваляем наших всесильных Богов. Мы, свободные степняки, показываем этим… — Танаис задумалась, подбирая правильное слово, — рабам императора…

Тайгета засмеялась. Повторила несколько раз громко в степь: «Рабы, рабы императора!» Танаис продолжила:

— Показываем им силу великой Матери-Богини. Под нашей верой крошатся стены городов. Ты видел это, Ишум?

Вождь агреппеев в знак согласия поднял правую руку с клевцом.

— Но эти… — продолжила Верховный.

Тайгета быстро вставила понравившиеся слова:

— Рабы императора!

Подруга обратила веселый взор на возничего.

— …Рабы императора считают признаком глупости наш поход. Они думают, что мы, гордые степняки, здесь, чтобы ограбить их. Присвоить их нехитрые пожитки. Глупцы…

На этих словах Верховного Тайгета громко засмеялась. Всадники сотни-сопровождения поддержали гоготом молодых глоток смех жрицы-возничего.

Дождавшись окончания веселья, грозящего подобно пожару охватить и соседние отряды в походных колоннах, Танаис громко завершила мысль:

— Мы же, степняки, обогащаем их. Учим их вере Матери-Богини. По доброте своей показываем, что такое свобода: Свобода от богатств, Свобода от городов-тюрем, Свобода от правителей. — Танаис улыбнулась. Поправила высокий головной убор жрицы. — Может быть, и они, жители Чжоу, прозреют, что не тем Богам молитвы шлют…

И все же веселье вышло из-под контроля — всадники сотни отделялись от своих и пересказывали слова Верховного соседям. Сообщив братству детали беседы, спешили с крайне суровым видом занять покинутые места в походном строе. Как лихой ветер, гуляли по отрядам слова: «рабы императора», «по доброте своей показываем свободу», «обогащаем их», «не тем Богам молитвы шлют». Раскаты хохота накрывали разные части степного воинства.

— Оглянись, Ишум, — продолжила разговор Танаис серьезным тоном. — Вокруг всадники. Кого они напоминают тебе? — Вождь агреппеев, плотно сжав губы, твердо решил отмолчаться. Верховный вождь, поняв намерения собеседника, сама ответила на свой вопрос: — Мне они, Ишум, напоминают солнце. Каждый из них часть светила. Светило, что вот сейчас на небосводе скачет, как они, на своем коне, среди звезд.

— Богиню-Мать напоминают? — Ишум поразился сравнению. Качнув головой, скороговоркой выдал: — Достопочтимая Танаис, в этой золотой колеснице ты мне напоминаешь то светило…

Вождь агреппеев произнес имя Верховного с подчеркнутым уважением, но этим оглашением он нарушил табу. Сопровождение, заслышав имя-заклинание, притихло.

— Ишум, ты спрашивал о шапке жрецов? — словно пропустив мимо ушей последние слова вождя, Верховный вернула реку беседы в прежнее русло. Ишум вдохнул побольше воздуха, собрался с духом и задал особый вопрос, приберегаемый для этой задушевной беседы:

— Верховный, скажи, когда ты надеваешь жреческий убор, возносишь молитву, что ты видишь?

Танаис странно улыбнулась вождю.

— Ты действительно хочешь знать правду, Ишум?

Колесница замедлила бег. Тайгета отвела взгляд от беседующих. Дважды получив предупреждение: первый раз в странной улыбке, второй — в вопросе, — вождь агреппеев все ж настаивал на следующем откровении.

— Вижу огромную птицу. — Тон ответа не вызывал сомнений в серьезности сказанного. Ишум снял островерхую степную шапку, приготовился к продолжению. — Та птица больше быка. Меняет цвет. Белая, в свадебных и урожайных ритуалах. И… — Верховный замолчала. Посмотрела куда-то налево, словно объект беседы неотступно следовал рядом. Вождь агреппеев, проследив взгляд Верховного, ничего в степи не увидел. — …Черную — на войне. Всегда вижу белую птицу с лица…

— С лица? — Ишум не имел намерений перебивать, вопрос вырвался удивлением.

— …С лица. Доброго лица. Рта на нем нет. И клюва тоже нет. Круглыми глазами улыбается птица. А вот черную птицу — только со спины. Знаю, что, повернувшись лицом, черная птица…

Возничий прибавил ход. Танаис сняла высокий красный убор с золотыми оленями. Прикрыла глаза, наслаждаясь бегом легкой боевой колесницы.

— Что будет, когда черная птица обернется лицом? — допытывался Ишум, нагнувшись и свесившись на правый бок коня. Не открывая глаз, Верховный поцеловала золотого оленя на жреческом уборе и зашептала одними губами молитву. Танаис последовала примеру подруги.

— Лишит нас жизней Мать-Богиня…

Ответ Верховного поверг Ишума в ужас. Вождь агреппеев замолчал. Замолчал надолго. Застыл в одной позе. В размышлениях следовал рядом с золотой колесницей.

— Так та птица и есть Мать-Богиня? — после долгих раздумий обратился к двум жрицам вождь.

— Да, Ишум, так вижу Мать-Богиню, — и снова сдержанная улыбка пробежала по красивому девичьему лицу.

— Верховный, нас, агреппеев, Мать-Богиня пустит в царство мертвых? В свое избранное царство мертвых? — По тону задающего вопрос понятно было, как сильно он его волновал.

— А как ты сам думаешь, вождь?

Вождь агреппеев, тщательно подбирая слова, медленно заговорил:

— Мать-Богиня — создательница мира нашего, добра в любви ко всему живому… Любит сильных да молодых… Не терпит на дух слабых. Убивает первыми, из жалости, старых и больных…

Танаис, молча слушая запинающегося вождя, улыбалась, подняла голову к синему небу. Ишум продолжал:

— Агреппеи не стяжатели богатств, не слабые… В сражениях храбро бились… Пропустит в царство мертвых…

— Ты к чему речь ведешь достопочтимый вождь? Никак, хочешь покинуть с достойным племенем степную армию? — в задумчивости потянула Верховный, разрывая слова Ишума. Вождь агреппеев вытянулся, гордо выпятил грудь. Вложил клевец за пояс. Поправил горит за спиной. И заговорил твердым голосом:

— Когда та черная птица повернется лицом к нам, к воинству, то есть… хочу быть со степной армией. Неразлучно быть. Хочу принять смерть от той птицы в рядах. С походным братством, как полагается. С такими, как вы, попутчиками предстать перед Матерью-Богиней…

На вождя агреппеев восхищенно смотрели две пары красивых девичьих глаз. Ишум в седле распростер руки словно для объятий. Похоже, что он на скаку обнимал в своих мыслях огромную птицу.

— Слова твои, вождь, пересказать бы Тишу, вот он бы пропел их… — Тайгета громко цокнула языком.

— А что? И скажу… Тишпак первостатейный певец, коих степь не видывала… — Ишум опустил руки. Улыбнулся Тайгете.

— Напомнить тебе наш первый разговор, вождь? — Танаис подняла брови. Вождь агреппеев надул по-детски щеки. — Напомнить, Ишум, твою личную просьбу перед первым сражением в горах? Как ты возражал, когда забрала дважды тотем агреппеев из рук твоих?

— Не надо. Не поминай. То было лишь по незнанию. Не понимал тебя. Совсем не понимал. Не те намерения приписывал тебе, Верховный. Думал, прости, по глупости казалось, — ты выгоду понятную ищешь для домашних. Племя хочешь свое выгородить перед степняками-героями. Или что-то подобное лично для себя в походе обретаешь… Прости. Каюсь, — вождь виновато насупился. Тяжело вздохнул. — Был неправ. Ой, как неправ. Прости, Мать-Богиня. Нет лучше того праздника, в котором участвую. На все воля Богов. Люблю степь. Люблю свободу. Люблю нашу степную армию. Люблю братство племен. Это так… так необыкновенно. — Ишум в блаженстве закатил глаза. — У огнищ, среди незнакомых людей, обнаруживать родичей — братьев и сестер. Даже слов не надо — и так понимают тебя. Это ж такое удовольствие… Это ж такая большущая семья… У-ух! Я так богат этой любовью. Такое счастье познал… Благодарю тебя за степное братство… — Вождь привстал с усилием в седле. — Даже… — Ишум замолчал и выдал в степь совсем невообразимые вещи для мирного племени скотоводов-проводников: — …Люблю битву во имя Матери-Богини.

Глава 58. Разговор двух подруг

Вскорости Ишум отъехал от золотой колесницы, вернувшись к отрядам агреппеев в приподнятом, даже возвышенном, настроении. Его последними в беседе словами была просьба:

— Верховный, прошу, пусть твои мастера пошьют мне шапку, подобную вашим.

Верховный одобрительно подняла правую руку. Насвистывая, как певчая птица, Ишум уже знал, что ему нужно сделать. Он отправился за войлоком, деревом и бронзой. Он твердо решил сменить давнюю традицию вождей агреппеев.

Тот разговор, что вскоре после его отбытия начался между двумя подругами, уже никак к вождю агреппеев не относился. Тайгета, замедлив ход колесницы, повернула голову к Верховному:

— Танаис, и у меня… разговор к тебе.

— Об Уту, сыне Таргетая, будем говорить, дорогая подруга? — Танаис держала глаза закрытыми, подставляя лицо встречному ветерку. Тайгета усмехнулась.

— Вот так ты… всегда. С самого детства. Умеешь только ты… увидеть скрытое…

Подруга в ответ улыбнулась, но глаза не открыла. Славный осенний день, прав был Ишум. Теплая, как весной, погода, словно и не настала поздняя осень.

— Да говори уж. Сегодня что, день околесных бесед? Хотя нет. Скажу за тебя. Готовься. — Танаис открыла глаза. Отряд сопровождения замкнул ряды. — Не разрешаю тебе того, чего ты попросишь у меня.

— Вот как? За что ты так? — в голосе Тайгеты звучала нескрываемая обида.

— Не спеши обижаться… — Танаис прикрыла глаза. Совсем другим тоном, нежным, произнесла жестокие слова: — Избранник твой, Уту, по возвращении из похода умрет.

Ответом на предсказание стало долгое молчание. Тайгета отвела взгляд. Колесница продолжала ровный бег. Золото накладок тускло поблескивало в лучах дневного светила.

— Его убьют? — Тайгета говорила голосом, полным слез.

— Неведомо то мне. Новым вождем северных изберут… — подруга обернулась к Тайгете, но та поспешила поднять влажные глаза к небу, — Нети. Хочешь последовать за Уту в царство мертвых?

Дождавшись, когда Тайгета тыльной стороной левой ладони поспешно утрет слезы, Танаис уже другим, скорее командным, тоном возобновила беседу:

— На тебя другие планы. Твой муж появится. Из жунов. Весной.

Тайгета резко повернулась к подруге. Но та вновь закрыла глаза, наслаждаясь дорогой и движением ветра.

— На два колеса ходу прибавь…

Через десяток полетов стрелы Верховный суровым тоном продолжила:

— Так вот… твой муж… последует за тобой, куда ты скажешь… — Танаис повернулась к Тайгете и, встретив твердый взгляд, улыбнулась: — А ты скажешь ему, твоему мужу из жунов, идти за тобой в край… племени озерных и золотых.

Тайгета удивленно подняла брови.

— Там, в родном краю, ты, Тайгета, станешь верховной жрицей нашего племени. Ты помнишь наше племя?

— Да, помню, — возничий устремила взгляд в степь. Танаис пальцами правой руки нежно за подбородок повернула лицо Тайгеты к себе.

— За собой твой муж уведет все свое племя, без остатка. — Танаис смотрела в глаза, все еще полные слез. — Покинут край предков и устремятся за тобой. За тобой уйдут. Ты слышишь?

И вновь брови возничего поднялись в удивлении.

— Ты же, верховная жрица, изменишь их привычки на манер наших. Дашь им наш закон. Слепишь из них настоящих степняков.

Тайгета натужно улыбнулась, повинуясь подруге скорее по давней привязанности, чем по приказу.

— Трудов тебе предстоит немало. Не сразу поддадутся упрямцы-жуны. Но та глина отличного качества.

— Уту у меня вот здесь… — Тайгета хлопнула три раза сжатым кулаком правой руки по месту, где сердце. Верховный усмехнулась.

— Верховная жрица озерного и золотого края, ты слышала мои слова?

В ответ глаза возничего закрылись. Пальцы правой руки Танаис, что придерживали подбородок подруги, опустились, чтобы взять головной убор. Золотые олени уткнулись рогами в бок Тайгете. Подруга открыла глаза и взяла жреческую шапку. Танаис, передав убор, сжала бразды колесницы. Теперь возничим золотой колесницы стала Верховный. Колесница ускорила легкий бег. Отряд сопровождения сотнями глаз заметил перемену. Добавив ход, сблизился с колесницей. Какое прекрасное зрелище предстало походным колоннам! Их обожаемый военный вождь сама правила рукой ход золотой колесницы. Воинство словно бы ждало этого момента. Всадники поворачивали лица к возничему.

— Верховный! Верховный! Хвалим Танаис вождя! — громко выкрикивало степное братство возничему. Сотня сопровождения поднимала пики и короткие копья.

— Пой! — последовал приказ Верховного Тайгете.

— Что именно? Что петь? — крепко сжимая правой рукой красную шапку жрицы, левой держась за обод колесницы, Тайгета подняла голову к небу.

— Молитву Матери-Богини. Ту, что мы возносим в озерном и золотом краю.

И новая верховная жрица племени Тайгета запела молитву. Верховный поддержала песнь. Колесница с возничим — Верховным, и поющей молитву жрицей неслась вдоль походных колонн степной армии. Два знакомых каждому степняку лица, две девичьих косы, золотая колесница — давно стали оберегом воинства в походе. Молитву, ранее неизвестную племенам, теперь уже, с момента сражения в ущелье, знал каждый воин. Надо честно признать, что не всяк из армии обладал певческой мощью бугинов, но чего не отнять у неискусных певчих, так это старательности. Той самой старательности, с которой они, молодые воины, тянули голоса к небесам. Не сбиваясь в ритме и в словах молитвы-песни, следовали настроению, охватившему походные колонны. Сорок тысяч певцов благодарили Матерь-Богиню за право видеть совершенный мир вокруг. Покачиваясь в седлах, сжимая оружие, кое-кто и закрыв глаза, предавались, сливаясь голосами, чувству единства степного воинства. Огромный хор, вооруженный, при доспехах, сотрясал просторы империи Чжоу пением молитв Богине. Та песнь похлеще конопляной бани действовала на умы. Да, это было и в самом деле великолепное зрелище. Великолепное зрелище являло собой степное воинство, возносящее песню многими тысячами голосов.

Опередив походные колонны степного воинства, золотая колесница сравнялась с походной телегой на четырех колесах, каждое колесо — о двенадцати спицах. Танаис, остановив ход колесницы, пригласила Тайгету в повозку. Прерванная беседа продолжилась речью Танаис.

— Теперь ты понимаешь, кто ты для них? — обратилась она твердым голосом к подруге, уставшей от долгого пения.

— Для наших? — Тайгета выпила воды из меха.

— Для тех, кто пели песнь вместе с тобой… — Мех с водой проследовал к Танаис. — Откажись от своего, личного, счастья ради них… — Танаис всматривалась в глаза Тайгеты. Подруга опустила лицо. Верховный тем же жестом, что и в колеснице, подняла лицо жрицы к своим глазам. — Откажись. Ради них.

— Уже… — Тайгета закрыла глаза. — Отказалась. Сделаю все, что ты скажешь. С детства делаю, как ты говоришь…

— И? — Верховный намерена была дознаться истинных чувств от Тайгеты.

— Никогда не жалела, с тех пор как тебя покалеченную на себе тащила…

Танаис, погрузившись в воспоминания, улыбнулась.

Подруга продолжила:

— Кого же ты назначила мне в мужья? И почему именно мне? Ну да, скоро пойму… — Открыла глаза и встретила очень серьезный, требовательный взгляд, внимательно исследовавший каждую черточку ее лица. — А что же мне сказать Уту? Моя повелительница? Что? Как отказать Уту?

Танаис, получив желаемое от Тайгеты, отпустила подбородок и улыбнулась.

— Так и скажи… — последовал странный ответ.

— Сказать, что его убьют заговорщики с Нети во главе? — слезы вновь зазвучали в девичьем голосе. — Убьют в собственном доме, сразу после похода? Так сказать ему? — слезы покатились по щекам Тайгеты.

— Ты не понимаешь замыслов Богини. Нети должен стать вождем. Он…

— Что он? В чем тот замысел? Ну же, скажи! Клянусь, никто не узнает… — Тайгета три раза ударила кулаком по тому месту, где сердце.

— Нети уже стариком вернется к жунам. Они призовут его. Станет и их вождем тоже. Спасет их от междоусобицы. — Верховный замолчала. — Такова воля Матери-Богини. Ни ты, ни я, никто другой не могут вторгаться в ее замысел.

— Встань над жунами ты. — Тайгета все же решилась оспорить жребий, выпавший ей. Верховный усмехнулась. Засмеялась.

— Готовься к сражению с жунами. Скоро придет время поучить их подлинной вере. Они забыли наших Богов. Мы пришли на помощь к тому же Чжоу, что и крушим. И мы поучим их! — Смех стал зловещим. — Поучим заветам Матери-Богини.

Тайгете казалось, что это вовсе и не ее подруга детства говорит. Грубый чужой голос смеялся. Смеялся громко и страшно. Тайгета опустила глаза.

— Не пугай. Танаис, прошу… Жуны так жуны. Не страшусь. Без Уту так без Уту. Но без дружбы твоей не могу.

Смех прекратился. На месте Верховного вновь была Танаис.

— Тайгета, ты не женщина. Ты без пола. Ты не кукла на выданье… Ты жрица — душа племени. Понимаешь? Ты командир отрядов агреппеев. Слышишь меня? Ты не можешь жить обычной жизнью. — Подруга замолчала. Обняла за плечо Тайгету. — Понимаешь меня? Жизнь жестокая штука…

Но давнишняя подруга лишь плотно закрыла ладонью глаза.

— Прими дар Богини. Прими судьбу. Подчинись воле Богов, — голос снова был голосом Танаис. В нем звучало так много из детства, голос подруги бередил сотни лоскутков воспоминаний. Слезы не потекли из глаз Тайгеты. Тяжело вздохнув, она расправила плечи, выпрямила спину. Повернув закрытое ладонью лицо к подруге, ответила решительным тоном:

— Приму волю Богов. Уту ничего не узнает. Откажу. Встречу назначенный жребий. Разреши сегодня погрустить. Только сегодня. Мать-Богиня… Только сегодня… Завтра обещаю… клянусь тебе, буду жрицей… — Тайгета замолчала. — Ох, как жаль его. Такой смелый… — Рукой Тайгета обняла Танаис. Запела тихо грустную погребальную песню прощания с дорогим, любимым покойником.

— О! — и старший сын Таргетая уронил голову. В том вскрике достойного мужа слилось многое. Грусть приговора. Рухнувшие мечты. Горечь от отказа любимой. Поднял Уту голову к небу. Выдул дыхание ртом, сложив трубой губы. — О! — снова опустил голову. Горько усмехнулся. Закачал головой. Отведя лицо от Тайгеты, утер накатившие слезы рукавом. — Понял волю Богини. Принял. Понял, что будет со мной дальше. Не продолжай… Спасибо и на том. Мать-Богиня, благодарю, что дала узнать… — с теми словами старший сын Таргетая выдохнул тяжело, повернулся спиной к Тайгете и пошел, качаясь на непослушных ногах, к коню. Не доходя нескольких шагов до преданного друга, Уту рухнул на колени. Затем пал и лицом в землю. В Чужую землю империи Чжоу. Утро нового дня стало темной ночью для Уту.

Глава 59. Подлые гости

— К нам прибудут гости! Такие гости, коих и ждут на войне! Верные степняки! Я, Танаис, ваш командир, прошу вас… — громко начала речь перед строем армии Верховный. Столь необычное вступление обожаемого вождя заставило напрячь слух. Так вождь похода никогда еще не обращался к племенам. «Верные степняки» звучало призывом к некой особой, таинственной миссии. Золотая колесница медленно проезжала от правого фланга к левому. Старшие командиры перед строем поднимали правую руку приветствием. Воинство возносило оружие к небу. Ближе к завершению центра золотая повозка остановила бесшумный бег. — Скоро к нам прибудут гости. Подлые гости. Неважно, в чьи обряжены они одежды… — Ни шороха, ни шепота не пронеслось в боевых шеренгах, стоящих перед осажденным городом Хаоцзином. — …Неважно, что будут говорить вам, степнякам, пришлые. Неважно, на чьем языке гости будут творить клятвы верности. Не верьте им. Обманите их. Обнимите их, как долгожданных родственников. Ночью, после их прибытия… перебейте всех до единого. Вы сможете исполнить замысел? — Верховный сняла шапку вождя в золотых оленях. Повторила вопрос: — Не дрогнете?

На этих словах центр, преимущественно из бугинов вперемежку с андрофагами, прокричал:

— У-у-у-у!

По мере распространения приказа-просьбы по боевым шеренгам одобрением звучал боевой клич. Воинство чувствовало причастность к удивительным событиям. К событиям, что уже прошли, хотя только начнутся в недалеком будущем. Воины в боевом кличе словно прожили тот ночной бой, что еще только предстоит свершить. Части времен — от прошлого до будущего — смешались в приправленное душистое вино.

После обрушения стен Вэнь от песни Тишпака мало кто сомневался в победе. Воинству, до известной степени, было безразлично, где окончится поход. В их молодых головах поход в Чжоу после Вэнь обрел сакральный смысл. Степняки называли самих себя, с простой серьезностью, «попечителями наследников». Чжоу ныне называлось не иначе как «великая угроза степи». Про помощь жунам уже и не поминали. Теперь у бивуаков подолгу звучали молитвы Богам. Звучали и звонкими песнями, и громким речитативом, и тихим шепотом в шатрах, перед сном. Вот и сегодня, под лучами по-летнему жаркого солнца, у всадников грозных боевых шеренг никаких сомнений не вызывали странные пророчества Верховного. Скажи вождь, что вот именно сейчас перед ними разверзнется пропасть, в которую надо прыгнуть, и… степняки прыгнули бы. Таким молчаливым единодушным почитанием, как Танаис, на памяти воинства ни при их жизни, ни при жизни дедов не пользовался еще ни один вождь.

— Мы не будем их опаивать ядом, как сделал их правитель с вождями жунов, мы не будем потчевать их вином… — продолжала Танаис, выждав окончания криков одобрения. — Мы подарим им почетную воинскую смерть. Их чтимые стихии будут удивлены нашей добротой и щедростью. Никаких веревок. Убивайте их клинками, как храбрых. Разрешаю вам взять трофеи… — Что она подразумевала под допустимыми «трофеями» — требовало уточнения до деталей, и то уточнение прозвучало: — Головы, кожа врага — ваши. — Обернувшись к андрофагам, прокричала: — И сердца их тоже ваши! Оружие, лошади и то, что в их сумах, за исключением еды, — тоже трофей. Еда, вы знаете, кто отвечает за еду у нас в походе?

Легкий смешок пронесся по боевым шеренгам. Со светловолосым вождем андрофагов Эа никто не хотел бы поссориться, да еще и по такому мелкотравчатому поводу, как съестное.

— Еду отдать вождю андрофагов. Тела пришлых не осквернять. «Подлых гостей» зачислю доблестным врагом, которому положены посмертные воинские почести…

Замысел Верховного прояснился. Ночное перестраивается в честную брань.

— Это война, и на этот праздник «подлые гости» придут, чтобы убить нас первыми, и в спину. Что ж, в храбрости им не откажешь. Мы встретимся лицом к лицу с самыми лучшими из Чжоу. Таких храбрецов грех не уважить. Попируем с гостями. Заглянем в их глаза. То подлинные мужи. Когда и где еще встретим такого достойного врага?..

Колесница продолжила ход к левому флангу, занимаемому племенами северных.

— …Уту, сын Таргетая! Нети! Где вы?

Старший командир северных отделился от отрядов на гнедом жеребце, поравнявшись с колесницей, спешился.

— Нети, «добрый» из северных, ты готов умереть?

Тысячный командир улыбнулся Верховному, обернулся к боевым шеренгам всадников, высоко поднял правую руку. Верховный продолжила:

— Нети, ты примешь «подлых гостей» как вождь. С Уту будете главными вождями похода. Останешься среди «подлых гостей». Как все начнется…

Нети смотрел снизу вверх, в его глазах читалась благодарность за возможность стать героем в предстоящей брани. Уту присоединился к тысячному.

— Умереть? Согласен… — Уту спешился, теперь и старший сын Таргетая горд возможностью стать почитаемым среди северных. Верховный продолжала, но по странности говорила не с двумя смельчаками, а с боевыми шеренгами за их спинами.

— Пробивайтесь к нам через врагов. Вы, вдвоем, будете разом биться… — Верховный высматривала настроение северных. Всадники сжимали в руках оружие, по взглядам, качающимся головам очевидно, что командиров в обиду не отдадут. Улыбнувшись, Верховный вернулась взглядом к Уту и Нети. — Будете биться с сотней…

Нети, не выдержав, засмеялся. Уту промолчал, широко улыбаясь.

— Такой подвиг, и без жадности даришь нам? Мать-Богиня, такая честь! — обратился Уту к Танаис с обдуманной речью. — Что ж взамен отдать тебе за такие почести, Верховный? — Нети молитвенно поднял к Верховному руки. Танаис задумалась. Важно, чтобы герои поняли: не только о подвигах идет речь.

— Весной такие же «подлые гости» отправили меня на войну…

О тех гостях Верховный могла, право, и не говорить. События, произошедшие в далеких краях озерных и золотых, стали известны всем племенам — стараниями пересказчиков-свидетелей. Теперь степная армия ведала в тонкостях о сватовстве к обожаемой Танаис. Мумии сватов-послов, как и мумия Таргетая, под молитву предкам появлялись в боевых шеренгах озерных и золотых и хурритов перед любым сражением. — …А новые «подлые гости» приведут нас к стенам города Шан, — закончила Верховный. Теперь стали понятными для степняков и дальнейшие планы вождя. Столица Чжоу засверкала близким почетным призом. Вновь раздались в одобрение оглушающие крики: «У-у-у-у!».

Ожидание гостей не затянулось. Ближе к утру следующего дня, еще по ночи, под звездами, дозорные разъезды заметили многотысячный конный отряд, облаченный в доспехи жунов. Шли медленно, при семи штандартах, с волчьими головами на копьях. На всадниках — кожаные с бронзовыми накладками доспехи, округлые бронзовые шлемы, начищенные до золотого блеска. Получив известие о прибытии гостей, вожди и старшие командиры начали строить боевые шеренги. Утро обещало быть интересным. Не забыла Верховный и про осаждаемый город. К стенам отрядили стрелков из агреппеев — тысяча лучников под началом Лахар надзирала за тремя воротами Хаоцзина.

Как и было оговорено, Уту и Нети приняли роли вождей в представлении. Заняли места в золотой колеснице Верховного. Сорокатысячная армия развернула строи позади них. Нети потянул на себя поводья, оправил на голове тяжелую в золотых тотемных фигурках животных шапку вождя хурритов. Уту подбочился, как учил отец Таргетай. В правой руке сжал жезл вождя северных.

В лучах восходящего светила, с намерением быть им освещенными, медленно сближались со степняками пришлые. Если степное воинство грозным видом, ощетинившись оружием, выставив напоказ луки, являло готовность вступить в схватку, то вот «подлые гости», напротив, оружия не показывали — их руки пусты, щиты за плечами. Походный вид пришлых подчеркивали растянувшиеся не по-боевому обозные возы. С расстояния полета стрелы от головного отряда отделились три всадника. Сократив наполовину дистанцию до степняков, остановились, спешились и пошли невооруженными к золотой колеснице. За десяток шагов обнажили головы. Руки гостей заняты бронзовыми шлемами. На шлемах три красных продольных полосы — ранг старших, возможно тысячных, командиров. В пяти шагах от колесницы Уту поднял правую руку с золотым жезлом вождя. Гости истолковали жест как указание остановиться и представиться. Но старший сын Таргетая их опередил, едва раскрыли послы рты для приветствия, Уту громко нараспев начал:

— Таргетай, вождь северных племен…

Нети вздрогнул, быстро повернул лицо к Уту, нахмурившись, вернул взгляд к гостям. Назвавшись обдуманно именем почившего отца, сын призывал к себе в помощники, или же в покровители, духа, что и так неотступно следовал за мумией. Столь серьезное обращение к духам-посредникам ознаменовало начало жестокого «представления». Теперь не только степные приглашены к месту брани, но и силы более могущественные. Уту же гордо продолжал:

— Приветствую вас. Кто вы?

Сказ про пир с «подлыми гостями»

— А вот теперь вознесем молитвы Матери-Богине… — Уту, разрезав горло барану, сливал кровь на землю. Гости опустили глаза. Уту в удивлении поднял брови: — …Это еще почему?

— Мы, жуны, молитвы возносим стихиям… — «вождь жунов» поднял глаза и встретился с подозрительным взглядом Нети. Тысячный в шапке деда Агара, прищурившись, всматривался в гостей. Уту по-дружески положил правую руку на плечо Нети, вернув того в благодушное состояние.

— Ну что ж, стихиям, так стихиям… — Уту поднял голову к синему небу. — Тогда послушайте, как мы, степняки, поем молитву Богине.

Воздев руки, Уту запел, Нети подхватил молитву, правда, его пение больше напоминало хриплый крик, а вот уже за ними… бугины подняли такими стройными голосами песнь Матери-Богини, что верующие в стихии «жуны» восторженно пооткрывали рты. Молитва лилась прекрасной чистотой звуков. Сотня Тишпака, с «главным копателем» во главе, так непостижимо, завораживающе то поднимала, то роняла мелодию, что многие степняки в восторге жмурили глаза.

— Прости, Таргетай, твой язык нам, жунам, слегка непонятен… — вождь «жунов» вновь встретил тот же прищуренный настороженный взгляд Нети, что и в первый раз при жертвоприношении в честь Богини, однако в этот раз вождь степняков уже без посторонней помощи широко заулыбался, обнажив ряды белых зубов. Улыбка вышла странноватой, как волчий оскал, но «жуны» и ее приняли. Нети, которому широкая улыбка помогла восстановить внутреннее равновесие, тепло обратился к вождю и старшим командирам «жунов»:

— Приглашаю к центру лагеря, у нас там лобное место… — Вновь встретив непонимающий взгляд вождя «жунов», Нети пояснил: — Там мы вершим… — Нети запнулся, и слово без заминки перешло к Уту:

— Сотрапезничаем там, обсудим, что да как… — Уту с радушием щедрого хозяина, что вновь обрел родню, обнял за плечи вождя «жунов» и повел к лобному месту. Там у походных столов ждали «жрицы», как их представил Нети: Танаис, Тайгета и Эа. Троица изменилась до неузнаваемости. Лица «жриц» окрашены густой красной краской, одеты девы в тяжелые, для конного боя доспехи, продолжающиеся бронзой накладок по ногам почти до колен, за поясами клевцы, за плечами гориты, и не пустые. Противоречием столь явным приготовлениям к сражению — облачены жрицы в высокие ритуальные уборы, на шеях пестрые платки. Обворожительные девичьи улыбки на лицах.

— Какие у вас красивые жрицы… — вождь «жунов» не смог сдержать восторга при виде трех девушек. Уту доверительно возгласил:

— А они… — Уту опасливо покосился на улыбающуюся троицу. Краем глаза увидел требовательные, ожидающие действий, подведенные черной краской очи Верховного, — …жрицы… то есть… вам… станцуют старинный танец. — Нети на словах «станцуют» едва сдержал смех, выдав его за кашель. Подавившись, захлопал себя левой ладонью по груди. — …В честь… долгожданных гостей.

Три сотни старших командиров «жунов» занимали места за столами на лобном месте.

— Ты, вождь, нас извиняй… — Уту развел руками, сетуя, что не успел подготовиться к встрече. — Не приготовили мясо, как положено… — Уту тяжело вздохнул. — Вот, могу предложить походную баланду с лепешками. Вина тоже, прости, не осталось. Идем по войне легкими обозами. Быстрота нужна в перемещениях… по Чжоу… Голодаем…

Вождь «жунов» понимающе закивал и принял предложенные угощения.

— Кстати, мы не с пустыми руками пришли… — «вождь жунов» подмигнул Нети. — Зерно привезли для вас, союзников… кормить будем…

Нети в задумчивости выпятил губы. Обнял в благодарность за плечи «союзника».

Спираль представления сделала новый виток.

Троица «жриц», выйдя в центр лобного места, приготовилась к исполнению ритуальной песни в честь встречи с «жунами». Неожиданно вождь андрофагов, стоящая между двумя подругами, первая с места взяла высокую ноту, Танаис и Тайгета удивленно и внимательно посмотрели на поющую. Но та, плотно закрыв глаза, вошла в певческий экстаз. Подруги последовали ритму, заданному Эа. Как видно, достопочтенный вождь андрофагов обладала многими талантами, скрываемыми по скромности. Эа пела глубоким, красивым и проникновенным голосом. Впечатленный Нети, он же «вождь» степных, прикрыл глаза правой ладонью. Убрав руку, он, не стыдясь, стер тыльной стороной ладони слезы и на немой вопрос «вождя жунов» ответил:

— Песней прошибло…

Уту часто закивал:

— Только они так поют… Три сестры… Очень опасные… — на словах Уту Нети снова прикрыл ладонью глаза, зашелся в продолжительном кашле. Эа, в сопровождении Танаис и Тайгеты пропев последний куплет, открыла глаза. Вздох восхищения вылетел из груди «вождя жунов».

— Вождь, ты что-то прихворнул? — «вождь жунов» полез рукой в дорожную суму, порывшись в ней, достал керамическую пузатую бутыль и вручил ее Уту. — Вот надежное средство от кашля.

С благодарностью Нети принял дар, но не отпил из бутыли. Дар исчез в суме Нети.

Меж тем «жрицы» начали танец. С тех пор среди степняков оглашением угрозы в ссоре стала поговорка: «Показать танец трех сестер?». А если степняки видели сразу трех девушек: Танаис, Тайгету и Эа вместе, говорили, как пожелание доброго дня: «Три сестры приносят удачу». Танец вышел напряженным. В сложных движениях троица изобразила бой. Девушки, обнажив клевцы, продемонстрировали умение владеть оружием. В конце же танца Эа, вскинув руки, пала под «ударом» Тайгеты, «сраженная» клевцом в грудь. Продолжили танец-поединок над поверженным телом две старинные подруги. Тайгета, уклонившись от удара клевца, повернулась спиной к Танаис, и та немедля изобразила размашистый удар кинжалом в спину. «Жуны» ахнули и повскакивали с мест. Закончив танец, танцовщицы встали в ряд и вышли из центра лобного места. Степное воинство приветствовало их громкими ликующими криками.

— Как же у вас высоко ценят жриц! — «вождь жунов», стоя, благоговейно обвел взглядом ликующих. Уту и Нети тоже сочли должным встать и зааплодировать в глубоком уважении уходящим «трем сестрам». Уту резко, надменным тоном, вразрез настроению праздника сказал:

— Мы штурмом взяли город Вэнь, — и посмотрел продолжительным взглядом в глаза «вождя жунов».

Тот провел рукой по накладной бороде, обернулся к одному из своих командиров, тот, сняв суму, протянул ее командующему отряда:

— Были там на днях. Вот нашли. Тоже наш дар.

Уту взял суму и вынул из нее красный жезл в золотых накладках. Дерево жезла треснуло, но прочность в ритуальном символе власти сохранилась.

— Что это? — спросил, наклонившись к «послам», Нети.

— Жезл старшины Вэня. Лично вручается главе. Символ власти в городе.

Из рук Уту жезл города Вэнь, не задержавшись, перешел в руки Нети, а потом куда-то исчез, попав к стоящему позади «вождей» младшему командиру степняков.

— Жезл? Значит, такой же в руках у… старейшины города Хаоцзин? — улыбаясь, спросил Уту.

— Да, Таргетай…

Услышав это обращение — без упоминания ранга, без уважительной приставки «достопочтимый», Уту и Нети вздрогнули. Так мог бы обратиться только старинный друг, но вождь жунов — никогда. Уту поднял глаза к небу. Про себя прошептал имя отца. «Подлый гость» же как ни в чем не бывало продолжал:

— Именно такой у старшины города. Император лично вручает старшинам жезлы.

Особое обозначение «вождем жунов» высшего городского чина не укрылось от степняков. Уту переглянулся с Нети. Старшины — именно так чжоусцы называли городских вождей.

— Как сказал? Старшины, не старейшины? Старшины, говоришь? Император лично… Ну, будем знать порядки Чжоу. — Нети причмокнул губами. Протянул миску с похлебкой «вождю жунов». — Ну и как вам город Вэнь? — продолжил он светскую беседу. Миска заметно дрогнула в руках «вождя жунов». Ответ последовал не скоро. Приложившись губами к бронзовой миске и проигнорировав резной черпак, протянутый Уту, «вождь жунов» ел странной для степных племен манерой, жадно поглощая сытную мясную похлебку.

Уту наблюдал за поспешными глотками гостя.

— Продовольствие, говоришь, вождь, нам привезли?

В ответ «вождь» с готовностью кивнул. Ему налили вторую миску. Эта опустела уже медленнее. Вытерев ладонью накладную бороду и не заметив утиральники из желтой кожи, протянутые Нети, «вождь жунов» ответил наконец на первый вопрос:

— Много мертвецов нашли. Рядом круг из земли. Что же произошло? — Удивленный «вождь жунов» смотрел сытыми глазами попеременно то на Уту, то на Нети.

— Что произошло? — удивленно переспросил Уту.

— Мы доделали вашу работу, и, заметь, вождь, хорошо доделали… — с улыбкой сказал Нети, подхватив на лету вопрос. Затем, в манере гостя, попытался было отпить похлебку, но тут же поставил миску на стол.

— Ну, хватит про войну. — Уту встал из-за стола. Обратился напрямую к старшим командирам, минуя не по традициям сидящего рядом «вождя»: — Размещайтесь у нас. Наши покормят с дороги жунов.

Воинов «подлых гостей», все еще стоявших в походных построениях, начали наперебой расхватывать степняки. Растаскивали по разным углам полевого лагеря. С родственным усердием поили водой, кормили вчерашним, усаживали в шатрах, расспрашивали про житье-бытье. Не забыли хозяева и о животных. Лошадей отогнали на водопой и выпас. Незаметно к столам пирующих подкрался осенний вечер.

Вдруг раздался страшный протяжный рев трубы. За ней загрохотали барабаны. Беседы о видах на урожай да о предстоящей зиме разом прекратились. Мирное застолье превратилось в побоище. Смерть, скучавшая у городских стен, черной птицей прилетела на знакомый зов. Ей с высоты, наверное, было хорошо видно, как опрокидываются столы с угощением, ломаются кресла, выбитые из-под гостей.

Уту молниеносно пронзил кинжалом грудь «вождя жунов». Со смертным хрипом тот рухнул лицом в миску с похлебкой. Кинжал остался торчать в его груди. С криком ярости Уту, вскочив на стол, бросился с мечом к пировавшим гостям. Нети, выхватив клевцы, орудовал ими направо и налево, пробивая бреши в рядах врага. Нанося удары, всякий раз Нети громко выкрикивал протяжное: «У-у-у-у!». В бешенстве атаки он напоминал огромного свирепого бурого медведя из северных краев. Слишком поздно осознали воины Чжоу, что их план раскрыт. С недоумением смотрели, как на них со всех сторон набрасываются степняки. Старшие командиры погибли, так и не успев обнажить оружие. Но Нети и Уту встретили ожесточенное сопротивление. На них, как на «вождей», в отчаянии устремились с оружием оправившиеся от потрясения «подлые гости». Нети с Уту, стоя спина к спине, отражали яростные атаки еще недавно мирно пировавших с ними за столом «жунов». Северные, вопя боевой клич, пробивались к Уту и Нети. Но все же было несколько моментов, когда казалось, что двух отчаянных храбрецов вот-вот сомнут в рубке «подлые гости».

В сумерках все было кончено. Степняки вытаскивали трупы из шатров, чистили лобное место. С десяток «подлых гостей» оставили в живых. Заслышав звук трубы, горожане сделали две робкие попытки прийти на помощь отрядам «жунов», но меткие стрелки агреппеи отбили атаки одну за другой. Потери горожан были настолько серьезными, что им пришлось отступить за ворота.

Верховному и «сестрам» воинство не позволило вступить в поединки с «подлыми гостями». Как только девушки намеревались напасть на «жунов», объявлялся очередной степной здоровяк, и с просьбой, переходящей в действие: «Вождь, повремени», «Погодь, „добрый“, пришло время „худых“» или «Негоже-то забирать у простых подвиги» — оттирал вежливо спиной Верховного или Тайгету от боевого трофея. Какая-то бойкая жрица из рыжеволосых, в трофейном защитном снаряжении, разрисованная красной краской в символы Матери-Богини, без стыда оттеснила вождя андрофагов и первой бросилась в бой.

— Ну ты и наглая… — только и успела сказать вождь в спину «обидчице». Более вступить в бой светловолосому вождю возможности не представилось. Бугины и андрофаги вынесли Эа потоком плеч и локтей к шатрам вождей.

Степные не потеряли ни одного человека. Это было удивительно, тем более что пришлые умело владели оружием и дрались ожесточенно. К полудню следующего дня подсчеты потерь закончились. Семь тысяч храбрых воинов Чжоу погибло, пытаясь выполнить задание императора. Степняки сочли, что такому исходу «пирушки» помогли духи, прежде всего дух вождя Таргетая, чья мумия спокойно взирала на происходящее из шатра, стоявшего неподалеку от главного стола на лобном месте. Привезенное продовольствие оказалось отравленным.

— Ох и любит же травить ядом Ю-Ван врагов, — только и сказал дед Агар, допытавшись от пленных признания, что обозначает белая полоса краски на мешках с зерном. Зерно высыпали в отхожие ямы на виду у горожан. Троим счастливцам из пленных, мужам самого неказистого вида, дали возможность на своих лошадях, при оружии с почетом покинуть пределы Хаоцзина, чтобы оповестить неприятеля о финале «пира с „подлыми гостями“».

Сняв с погибших честно добытые трофеи, степное воинство приступило к похоронам мужественных врагов. Решено было сжечь «подлых гостей» на погребальных кострах. В ближайшем лесу взяли сухую древесину. Решили, что храбрость воинов достойна костров из дуба. Пленные подсказали, как правильно складывать костры. Те же пленные и прочли над кострами прощальные молитвы. Когда солнце покинуло небосвод, когда под горестный плач с городских стен пламя скорбных костров медленно поглотило тела героев Чжоу.

Глава 60. Штурм города Хаоцзина

Утро следующего дня для Тишпака выдалось тревожным. Командир бугинов не мог найти свою жену. Лахар еще вечером ушла с сотней преследовать сбежавших врагов. И с тех пор никто из агреппеев не видел ни девушку, ни ее сотню. Тиш, в окружении бугинов и андрофагов, наведался поутру к вождю агреппеев Ишуму.

— Достопочтимый вождь, прошу тебя… — начал было «главный певец», завидев Ишума у быстрой реки. Ишум опрокинул ведро холодной речной воды на голову. Стоя по пояс голым, вождь агреппеев умывался после утренней молитвы. Воин по правую руку от Ишума обтер вождя, накинул на плечи шубу из волка, в таком виде Ишум предстал перед группой, отправившейся на поиски Лахар.

— Никак за женой пришел? — Мокрый вождь агреппеев обнял Тишпака. — Сам виноват… — Заметив недоумение на лицах пришедших, Ишум широко заулыбался. — Твои подвиги не дают Лахар спокойно спать. Боится дивчина, что такой знатный герой, как ты… — вождь с силой хлопнул правой рукой по груди «главного певца» и шутливым тоном продолжал: — …любимец Богов, любимец армии и вождей… — с мокрых волос вождя сбегали капли речной воды, — …разлюбит… — вождь обвел взглядом бугинов и андрофагов, приготовляя слушателей к зерну шутки: — …«Малоизвестную агреппейку»… — Ишум сказал это таким жалостливым тоном и так сложил брови, что воины разразились хохотом. Однако шутивший, видимо, не удовлетворившись достигнутым, завершил шутку тем же комично-жалостливым тоном, подражая голосу девушки: — …И возьмет себе… — Вождь выдержал короткую паузу… — по положенному достоинству вторую жену из бугинок или андрофагов… — Ишум так красноречиво сложил в мольбе руки, что воинство присело, смеясь, в траву. Только Тишпак остался стоять, утирая слезы. Вождь обнял Тиша. Уже обычным своим голосом ответил на еще не озвученный вопрос пришедших: — Ты жди. Отправилась отлавливать некоторых убежавших твоя. Отпустил ее сразу после «пирушки».

Удовлетворившись ответом вождя агреппеев, Тишпак принялся терпеливо ждать любимую жену. Вопреки догадкам воинства, Верховный не стала снова посылать «главного копателя» на прокладку шахт. Да и полевой лагерь расположили как будто совсем ненадолго. Верховный словно бы чего-то ждала. Подолгу стояла главнокомандующий у леса, молча взирая, но не на город, а на деревья, лишенные листвы. Танаис словно старалась слиться с лесом, прислонялась к стволам. Замечали, что она даже говорила с деревьями языком молитв. Сидела в сухих кучах опавших листьев. Кормила птиц. Замечали в тех прогулках по лесу и вождя андрофагов в обществе Верховного. Выйдя из лесу вдвоем, вожди о чем-то согласно говорили. С грязными по самые плечи руками возвращались девушки с тех прогулок. Мяли вожди зачем-то в руках землю, вынесенную из леса. Крепостные стены, казалось, совсем не интересовали гордого военного вождя. Такое необычное поведение обожаемого Верховного степным воинством трактовалось однозначно — Верховный ждет… тайного знака от Матери-Богини к… успешному штурму города. А почему в лесу? «Оно и понятное дело, духи леса же посредники в разговорах с Богами», — добавляли таинственным тоном собеседники. Поняв, насколько серьезны дела вождей в лесу, воины не решались тревожить их в прогулках: не увидеть бы того, чего им, простым, не положено видеть. С Танаис и Эа было только охранное сопровождение. Заготовкой дров для костров тоже пришлось заниматься страже.

И вожди со старшими командирами не мешали затянувшимся размышлениям Верховного у спящего леса. Однако для себя порешили, что штурм простых (одним кольцом), но высоких крепостных стен пойдет как битва деда Агара за старый город Вэнь. С его же, вождя хурритов, указаний, не дожидаясь приказов Верховного, достали из обоза штурмовые лестницы и проверили их на прочность. Прикинув высоту башен, изготовили с десяток лестниц подлиннее. Перед тем как рубить красавицы-сосны, принесли жертвы лесу. Сложили кучами гладкие речные камни для пращей. Приготовления к скорому штурму проходили на глазах горожан. На головы степняков сыпались щедрым дождем проклятия с крепостных стен. Стрелы, дротики ополченцы берегли, очевидно, по скудности запасов, до ожидаемого приступа города.

К полудню Лахар вернулась во главе сотни в расположение степной армии. С собой сотня привела два десятка беглецов, среди них оказались и трое счастливцев, ранее отпущенных с вестями для Чжоу, вот только оружие у них забрали агреппеи, не поверив, что им дано «особое поручение». Дед Агар, приняв пленных, снова отпустил троих счастливцев при оружии к императору Чжоу. «О великое счастье!» — кричали освобожденные. Чуть не целуя ноги вождю хурритов, покинули они лагерь с песнями в честь чуждой им Богини-покровительницы. Остальных пленных, которых поймала Лахар, рассмотрели и с удивлением обнаружили пятерых старших командиров из тех, кого принимали у своих шатров «радушные» степняки. Командирам хватило интуиции, чтобы почуять обман, но вот не хватило везения, чтобы скрыться в ночи от таких опытных следопытов, как агреппеи.

С появлением Лахар почти одновременно вернулась из очередной долгой прогулки по лесу и Верховный. Сразу же был объявлен, каким-то злым тоном, точно Танаис была рассержена, немедленный сбор вождей и командиров на лобном месте — до сотенных включительно. В центре лобного места, дождавшись, когда командиры рассядутся и установится тишина, Танаис начала речь, первые слова которой озадачили собравшихся:

— Мать-Богиня решила за нас разрушить стены Хаоцзина. — Вождь замолчала, но никто не посмел оспорить столь серьезное заявление. Танаис обратилась к деду Агару, сидящему в первом ряду на земле поверх узорного кожаного щита: — Достопочтимый вождь, замечаешь ли ты, какая теплая осень?

— Да это не осень, Верховный, — это лето! — дед Агар, ища поддержки, оглянулся. Старшие командиры племен, стоящие позади Агара, закивали. — Голым можно ходить по ночи, и то не замерзнешь. Давеча пленных спрашивали, еще когда свободными они были… — командиры улыбнулись тонкому намеку на недавние события, — так они тоже говорят, что такой осени у них давно не бывало…

Танаис, улыбнувшись, продолжила:

— Птицы покинули лес. Не только они уходят из этих мест…

Речь прервал, подняв клевец, дед Агар:

— У меня пес который день сам не свой, мечется под ногами, хочет мне чего-то сказать, но не может…

Вставленное в речь Верховного дополнение прозвучало всерьез. Верховный, подняв правую руку в сторону вождя хурритов, жестом поблагодарила за поддержку.

— Скоро земля содрогнется под ногами. Как только почувствуете первые точки, так и начнем приступ стен. Одна из них… — Верховный указала правой рукой, сжатой в кулак, на город, имея в виду крепостные башни, — …рухнет. Откроет нам проход в город. Страха меж нами не должно быть. Не бойтесь! — Танаис, оглядевшись вокруг, повернулась к сидящим и стоящим позади и повторила: — Не бойтесь! Земля дрожит для нас. И ради нас. То помощь Матери-Богини… — Последовала пауза. — Думаю, первые толчки свершатся вечером, но главный — ночью. По ночи, немедля, пойдем на штурм. Лестницы не пригодятся. Хотя… — Верховный замолчала, зловеще улыбнулась. — А почему бы не покуражиться? Вот прямо перед закатом? — Танаис повернулась влево, там стояла вождь андрофагов Эа, рядом сидел вождь бугинов Пасагга.

— Пасагга, Эа!

Вожди подняли клевцы, Пасагга встал со щита.

— Перед закатом соберите отряды бугинов, андрофагов и… — взгляд Танаис нашел Тайгету, сидевшую поодаль. Та быстро покинула крашеный щит, — озерных и золотых. Выстройте их по подобию штурмующих. Квадратами, как этот город. Посотенно. Сблизитесь с городом на три четверти полета стрелы. И всё… — Верховный хлопнула в ладоши. — Постойте и медленно назад. Когда вернетесь, начнется… выход нашей всесильной Богини. Будем любоваться Ее мощью. Всем готовиться к штурму Хаоцзина.

Вожди начали подниматься со щитов, но Верховный, словно бы что-то припомнив, подняла правую руку.

— Лахар? Где ты?

Из дальних рядов вышла на лобное место командир сотни. Танаис взглядом подозвала вождя андрофагов.

— За рвение в розысках по ночи…

Дед Агар наклонился к Ишуму и вполголоса сказал:

— Но откуда Верховный о том знает? Я не говорил…

Ишум отрицательно закачал головой: дескать, и я не говорил.

Танаис продолжала:

— За пойманных беглых «подлых гостей» определяю тебя в личную охрану вождя андрофагов. Будешь охранять не только ее, но и… — Верховный встретилась взглядом с Эа, — …наследника традиций андрофагов.

В ответ старшие командиры-андрофаги подняли такой лихой и радостный клич, что лагерь вздрогнул. Вождь андрофагов поправила косу, обняла Лахар, повернувшись лицом к Танаис, долго посмотрела ей в глаза. Что было в том взгляде — известно только двоим. Бугины же воспользовались заминкой и начали торопливо поздравлять Пасаггу. Новый вождь бугинов отвечал на крепкие объятья всех вождей, включая вождя андрофагов и старших командиров. Завершил поздравления Нети, тысячный из северных. Нети нашел особые слова:

— Вождь, ты, это… того… не держи на меня зла за прошлые обиды. — Тысячный обнял Пасаггу и продолжил уже более складно: — Давай забудем вражду. Храбрый ты. Язык твой… ну, то дело давнее. То же, что было, — молодое. Умом тоже не обделен, ты, вождь бугинов. Из бронзы Пасагга, скажу северным. Время, ну и поход, потребовался для твоей бронзы… — Нети показал правую ладонь растроганному Пасагге. — …Сменил мнение о тебе, вождь бугинов.

Пасагга достал кинжал из ножен и передал обеими руками говорившему. Тысячный же, удивленно качнув головой, вынул в обмен свой. Приняв оружие Пасагги, Нети восхищенно провел пальцами по гривне вождя. Под одобрительные возгласы соплеменников только им известная затяжная вражда двух достойных прекратилась. Завершив сбор примирением выходцев из северных, главы воинства покинули лобное место и направились к отрядам. Дед Агар задумчиво проводил взглядом Танаис. Провел очень медленно рукой по бороде, направился, прихрамывая и часто оглядываясь, к шатрам хурритов и озерных и золотых.

День до краев наполнился смыслом. Радость ожидания штурма суматохой подготовки накрыла лагерь степняков. После слов Верховного воины особо приглядывали за четвероногими друзьями. Правы были вожди: с приближением вечера все жалобней становился собачий лай вперемежку с тревожным поскуливанием, волы беспричинно мычали, а лошади и вовсе, следом за птицами, стремились покинуть окрестности города. Только любовь к хозяевам-всадникам и надзор пастухов не давали лошадям табунами уйти в степь. Пара ручных, весьма смышленых гепардов — предмет гордости племени бугинов (тех самых гепардов, чей хозяин сгинул в поединке с Танаис) — настойчиво тягали за одежду всех знакомых, чего ранее за животными не водилось. Огромных размеров странная черная птица, выжидая что-то, уселась на вершине высокого, одиноко стоящего дуба, росшего на самом краю леса. Ее совсем не птичье лицо с внимательными глазами обращено к крепким, сложенным из плотно подогнанных каменных блоков, стенам города.

Долгожданный вечер настал.

Верховный в обществе вождя хурритов первой выехала на золотой колеснице к стенам города. Отряды, ведомые Эа, Тайгетой и Тишпаком, равнялись правильными квадратами перед южными стенами Хаоцзина. За стенами происходила непонятная суматоха. Глухим барабанным боем — видимо, сигналом тревоги — жителей собирали для обороны стен. Тайгета пешком, неся штандарт, доставшийся трофеем от «подлых гостей», повела квадраты «озерных и золотых» к осажденным башням. Степняки маршировали не молча, недаром верховная жрица возглавила поход, — они распевали на южном наречии степного языка молитвы Матери-Богине. Навстречу, с высоты крепких стен, летели язвительные насмешки: горожане потешались над поющими и отпускали оскорбительные замечания в адрес Богини. Только наступающим были безразличны эти выкрики. Достигнув камней-меток, квадраты остановились. Теперь пришло время андрофагов, бугинов и хурритов. Племена, медленно шествуя в тяжелых персидских доспехах, распевали гимн в честь Бога Войны. Теми же насмешками их привечали надменные обитатели осажденного города. Ополченцы пустили облако стрел. Стрелы, не пролетев и половины дистанции, упали в пустом поле. Это удивило степняков. Добровольцы собрали урожай стрел и вернулись невредимыми в строй. Старшие командиры принялись рассматривать стрелы врага. Наконечники из бронзы, частью из железа, — тяжелые, с длинным круглым черешком на древке из бамбука. Формой бронзовые наконечники напоминали ласточкин хвост, железные оказались кованными и трехгранными.

Крепкие стрелы отменного качества, в том не было сомнений. Были сомнения в умениях тех, кто так глупо растрачивал их. Степняки оценили оружейное мастерство Чжоу. С разрешения Танаис первые шеренги с длинными щитами достигли дистанции, на которой стрелы ополченцев уже могли поразить степных воинов. Персидские щиты с козырьками прошли испытание тяжелой стрелой — из них густо торчали древки. Теперь пришло время горожан принять «гостинцы» — трехлопастные стрелы из бронзы. Смертоносное облако не только нашло жертв на стенах, но и, частью перелетев укрепления, полетело искать их на узких улицах. Шлепки мертвых тел, стоны раненых… Горожане больше не потешались над степными Богами. Степняки, подняв тяжелые стрелы Чжоу, вернули изделия их мастерам. Второе облако стрел собрало положенный смертельный урожай за стенами. А дальше произошло то, что крайне удивило степняков.

За крепостными стенами воцарился хаос. Крики, вопли огласили округу. Зарево поднялось над крышами. Пожар возник в трех местах одновременно. Горожане за высокими стенами отчаянно пытались затушить пламя. Запасенная на случай осады драгоценная вода из подземных цистерн быстро утекала в огонь. Но среди гула пожара раздавались и очевидные звенящие звуки боя. Вероятно, в сумятице, в сумерках, среди улиц ополченцы затеяли бой между собой, решив, что враг уже проник в город. Поняв, что осажденным уже нет дела до штурмующих, степняки отступили. Лучники, сняв стрелы Чжоу со щитов товарищей, отослали трофеи в зарево пожаров. Стрелы, скрывшись за родными стенами, усилили огонь — рассеяв пожарные команды. Веселье овладело боевыми порядками степняков. Припомнив святотатственные выкрики горожан, ругавших всесильных Богов, степные воины громко смеялись над осажденными, так самонадеянно уверовавшими в неприступность своих укреплений. Сражение горожан друг с другом закончилось быстро. А вот битва с пожаром с переменным успехом продолжалась и ночью, под яркими звездами.

Верховный пришла в ярость от святотатственных насмешек осажденных. В гневе стояла Танаис, крепко сжав кулаки. По устрашающему виду главнокомандующего воинство поняло, что ждет тех, кто укрылся за крепостными стенами. Первый толчок сотряс землю. Степная армия прочувствовала ногами силу Богов. Мумии вождя Таргетая и послов вынесли на поле, расположив так, чтобы те могли видеть глазами-стеклами как можно шире. Армия выстроилась в боевых порядках на южной и северной стороне.

Как и предсказывала Верховный, за первым толчком последовали другие. Короткие содрогания земли неистовой природной силы — повергали всех в трепет. Толчки невозможно было предугадать. Люди чувствовали слабость перед всесильной волей бессмертных Богов. Теперь со стен неслись к темным небесам запоздалые извинения. На крепостных стенах вместились все, кто мог держать оружие. В горьком раскаянии горожане громко распевали молитвы в честь прогневанных Богов. Предчувствия близкой беды распространились среди ополченцев парализующей волю паникой. Пожар горожанам, несмотря на тяжкие труды, не удавалось одолеть. Слегка за полночь послышался глухой гул. Утробный звук, усиливаясь, шел откуда-то из-под земли. Рев был короткий, но слышавшим его показался растянуто-длинным.

Вдруг…

Земля покачнулась, вздыбилась, сбив людей с ног. Армия не устояла — бойцы попадали. Того падения никто не устыдился. Пораженные силой Богов, воины сидели в шоке, крепко держась за землю. Не шелохнулись лишь (что, однако, никого не изумило) мумии в походных креслах. Крепостные стены зашатались, две угловые башни, раскачавшись, обрушились до основания, уничтожив примыкающие укрепления. Камни раскатились по полю. Ополченцы гроздями падали наземь, разбиваясь и калечась. Ночь превращалась в кошмар для осажденных. Придя в себя от разрушительного землетрясения, степное воинство восстанавливало порядок в шеренгах.

— Богиня, благодарим тебя! Хвалы за покровительство! Никого не брать в плен! Они… — Верховный с колесницы при факелах злым голосом выносила приговор горожанам, — …должны умереть за оскорбления Богов!

Громкими криками — У-у-у-у! — степняки выразили согласие с волей главнокомандующего. Безумие войны овладело душами. Боевыми порядками вошли племена в бреши крепостных стен, не встречая сопротивления. Надменный город Хаоцзин пал. Мольбы горожан не тронули разгневанных Богов. Не спасли от поражения в битве ополченцев и обильные жертвы в честь чтимых стихий Чжоу. Святотатство не в чести, это надо было памятовать осажденным. Черная птица, беззвучно вспорхнув с дуба, простерла крылья над полыхающими улицами. Крики, звон металла заглушили музыку труб и барабанов. Звезды в страхе укрылись за плотными тучами, чтобы не видеть ужаса, творящегося среди домов. Кровь темными реками устремилась по склону холма.

Глава 61. Сказ о речи деда Агара

— Воинство, степное братство, я, вождь хурритов, имею честь перед вами речь держать… — в положенной традицией манере говорил спустя два дня после взятия города дед Агар. На лобном месте и вокруг него собрались послушать уважаемого вождя почитатели мудрости хурритов. Среди пришедших числились старшие командиры — без исключений, вожди, хурриты… да много кто — наверное, половина лагеря. Забросив дела, воины заняли промежутки между шатрами. Вождь громким голосом продолжал:

— Крамолу буду говорить. Возможно, то, что скажу, для многих из вас покажется небылью. Иль хуже — бреднями. Но по размышлению, думаю, к согласию со мной придете и вы, воители. Начну же с главного! — Вождь хурритов выдержал паузу. В тишине степняки ждали продолжения. Но никто из собравшихся не мог и предположить того, что достопочтимый вождь скажет дальше. — Воинство, среди нас сама Мать-Богиня в человеческом облике!

Тишина продолжалась недолго. Тысячи голосов разом принялись обсуждать сказанное вождем. Но вот что самое странное, дед Агар не услышал среди возгласов осуждения, негодования или объявления его, вождя хурритов, безумцем. Нети, тысячный командир, поднял правую руку, прося слова у собрания. Получив разрешение от деда Агара, Нети забрался на стол, где стоял вождь хурритов.

— Скажу сразу, достопочтимый… — Нети быстро глянул в глаза деду Агару. — Сказанное лично для меня не новость. Вот только я, Нети, — не знаю, правда, как остальные, — теряюсь в мыслях, как дальше с… — командир запнулся, не в силах произнести имя той, о ком вел речь. Заметив запинку оратора, из толпы полетели возгласы: «Поняли, о ком ты!», «Знаем имя!». И Нети закончил: — Как правильно себя вести?..

Повисла тишина, воинство погрузилось в размышления. Нети же, дав взмахом руки понять, что сказал все и как сумел, быстро покинул стол. Дед Агар остался стоять в одиночестве. Обведя взглядом притихших степняков, вождь хурритов понял, что пришло время ответить на вопрос мужа из северных.

— Так понимаю, Нети имел в виду «достойно», когда сказал «правильно»? — Вопрос-уточнение был предназначен всем и углубил тишину. Никто не рискнул дополнить речь Нети или деда Агара. — Знаете, степняки, я тут заготовил тьму доказательств своего предположения. Думал, вы меня в сумасшедшего определите, но вот и не сгодилось. Однако следуя традиции, должен спросить вас…

Кто-то из толпы из-за спин товарищей дерзко выкрикнул:

— Вождь, ты не безумец! Не спрашивай понапрасну. Так уважаем тебя, аж слов нет…

Хохот накрыл собрание. Насмеявшись, разрядив тягостную тишину, степняки вернулись к деду Агару. Тот продолжил:

— А спросить хотел, право ли мое утверждение?

В ответ воины молча подняли руки.

— Думаю, достойно вести себя с Божеством, живущим среди нас, означает, по-первости: сокрыть его от посторонних глаз, и сокрыть напрочь! — последовал жест, как будто дед Агар рубанул мечом. — Никто из врагов и ведать не должен, что есть у нас такой командир. Про оглашение имени… — дед Агар запнулся, но быстро нашелся, — …командира я вообще молчу. Запрет необсуждаемый. — Рокот согласия прокатился по лагерю. Степняки, высказавшись, притихли. — Вот по второму думаю так… — Вождь хурритов снял убор вождя. — Надо бы нам, неразумным, поберечь командира. А то, вижу, что ни день, по нашему недогляду, по дурости нашей, значит, то самое Божество в пекло сражений норовит занырнуть, нам пример подавая. Оно, Божество, получается, уже и за нас, смертных, рубится топорами? Мы, что ж, не вояки? Теперь за нас Богам воевать приходится? До такого степняки дожили? Так, что ли? Не дело то! Что ежели там Божество и смерть для тела бренного найдет?

Второе предложение вождя хурритов вызвало уже гневные восклицания, обращенные, впрочем, только к самим себе. Каждый обернулся к соседу, обсуждая услышанное, всяк считал себя виноватым, что не хранил Танаис в походе, в бивуаках, в боях. Споры вождь остановил, подняв правую руку.

— Мужи, степняки, честно давайте скажем себе — мы ротозеи. Те самые ротозеи, что сидя у реки, не могут увидеть в ней, в реке, то есть, рыбу. Так и помрем с голоду у реки.

Тишина была ему ответом, воины согласны с обвинениями. Вождь хурритов продолжил бичевание:

— Неважно, в чьем обличии явилось к нам Божество, в образе мужа или девы, какой… — многие часто закивали, — …да хоть явись оно к нам собакой, говорящей на нашем степном наречии, нам бы поберечь Божество. Вот поглядите на те чудеса, что нас сопровождают в походе. — Дед Агар надел шапку вождя. Олени золотом заблестели под жарким солнцем. — Честно скажу вам… — вождь замолчал, махнув рукой: дескать, говорить так говорить, продолжил: — …Шел в этот поход с одной целью — достойно, как муж, встретить смерть. Долго пожил, думал, помру чего доброго во сне или от хвори. Позор по концу жизни намечался, одно слово. Позор.

Таких душевных откровений от деда Агара никто не ждал. Степняки прониклись еще большим уважением к вождю за честность слов. Дед Агар посмотрел в небо. Из толпы тут же полетело: «Хорошо сказал!», «Правильно говоришь!». Вождь хурритов улыбнулся:

— Но ты теперь посмотри, как поход наш развернулся! Теперь и умирать не хочется!

Хохот облетел воинство. Дед Агар громко продолжил:

— Как выяснилось, мы сюда не грабить богатых Чжоу прибыли. Да и не на помощь жунам. Ради потомства нашего труды тяжкие принимаем. Мы тут Веру отцов восстанавливаем! Вот как вышло-то. — Дед Агар вытянул левую руку, указывая куда-то вдаль. — Лентяи, жуны эти. То вам и скажу! Мы крушим их врага и что-то совсем не видим их, жунов, то есть, подвигов!

Возгласы одобрения утопили в шуме и речь говорящего. Выждав тишины, дед Агар хитро прищурил глаза и, как будто потеряв в шуме нить размышлений, обратился вопросом к воинству:

— Запамятовал я, о чем говорил?

Многие на тот вопрос засмеялись, за вождем никогда не водилось короткой памяти. Поняв хитринку, отвечали с разных концов лобного места: «Укроем Божество», «Впредь до схваток не подпустим», «Имя не говорим», «Врагу не показываем». Но кое-кто в предложениях зашел и дальше: «Золотую колесницу разберем и спрячем», на что дед Агар сказал: «Дело говоришь». Хитрый как лис вождь повел речь дальше:

— Так вот, про жунов.

Новый поворот заставил с интересом прислушаться и тех, кто уж было решил, что обсудили все темы. Вождь, предваряя речь, достал правой рукой клевец и направил в небо его острый клюв. Собрание ахнуло. Подобный жест означал только одно — объявление войны. Но и тут степняки явили единодушие — возражений не последовало. Со всех сторон летело: «Пора жунам повоевать!», «Долго нам тут одним разгребать их беды?!», «Недотепы — жуны!», «То же Чжоу, только по-нашему размалеванное!». И наконец какой-то говорун, наверное бугин, зычно пропел: «Сдвинем лентяев!» Воинство захохотало. Но посреди веселья раздался отрезвляющий вопрос:

— А что, как замирятся тогда жуны с Чжоу? И против нас дружно навалятся?

Степняки принялись было обсуждать это предположение, но вождь хурритов заулыбался во весь рот:

— Вот, мил человек, то и требовалось доказать. Не к тем пришли со спасением…

В ответ тут же полетело: «Не тех жуны пригласили помогать!» — и хохот сотряс лагерь. Далеко стоящие от лобного места, среди шатров, не поняли соль шутки. Соседи пересказали ее тем, кто не расслышал, и это вызвало вторую волну смеха. Воинству, почти как в тот раз, когда Верховный готовила армию к встрече с «подлыми гостями», показалось, что степняки уже выиграли войну с империей. Воины прониклись странным чувством свершившегося, хотя еще не наступившего будущего. Вдоволь насмеявшись удачной шутке, вождь хурритов провел ладонью по бороде.

— Так скажу: на такой оборот у нас и есть Божество, которое, если кто еще не понял, мы стережем пуще лошадей на выпасе. Ну-ка, кто скажет, сколько мы уже сражений выиграли?

Воинство зашумело. Звучало обидное «два», но по большей части «четыре» или «пять». Вождь хурритов поднял руку и произнес:

— Шесть.

— Огласи, вождь, подсчеты! — потребовало собрание.

— Шестое сражение было под названием «раздор», у местечка под названием Родина-степь.

Степняки довольно ухмыльнулись. «Правду говоришь», — слышалось вокруг стола. Какой-то андрофаг бодрым голосом выкрикнул, видно, самое запомнившееся в том побоище: «Божество съело разом сердца двух вождей!» Голос прозвучал так резко, что дед Агар, вздрогнув, тут же ввернул дополнением и свое веское слово:

— Божество съело и мое сердце, хоть я и остался живым!

Правые руки поднялись к небу — деду Агару вторили степняки, чьи сердца забрала Танас. Что это было — признание в любви или клятва в верности? Ответа не требовалось, единый порыв объяснил всё.

Вождь хурритов, стоя на возвышении, не видел, как позади него расступалось собрание степняков, давая дорогу Верховному. Танаис шла одна, при оружии, в походных одеждах: штаны и кафтан из кожи. По невозмутимому выражению лица девушки не было понятно, в каком она настроении, что слышала из речей деда Агара, с чем согласна, а с чем — нет. Достигнув стола, в шаге от него молча встала. Достопочтимый вождь, державший славную речь, быстро понял по изменившимся взглядам, кто стоит у него за спиной. Вздохнув, не оглядываясь назад, он покинул стол. Верховный подняла правую руку и намеревался говорить с того места, где стоял, но его аккуратно поставили на опустевшее место для бесед. Танаис обвела дружелюбным взглядом воинство:

— Здесь, на руинах города, забыла его название, хочу сказать вам… — Тишина установилась в лагере. — На нас идет с армией, равной нашей по числу, император Ю-Ван. Намерения его просты — он хочет отрезать нам путь на город Шан. Что будем делать? Заведем в тупик и дадим бой на наших условиях. Сломаем хребет императору. Собирайтесь в поход, любимые степняки…

На слове «любимые» ликование охватило лагерь. Сомнений не было, среди них и в правду в облике человека Божество, которое ведет армию к победе.

Глава 62. Лепешка с сыром

Меж тем военный вождь, стоя на столе перед степняками, не собиралась уходить. Что-то очень важное хотела огласить, пользуясь стечением воинства.

— Что же любит наш враг? Любит сильнее родины? Сильнее городов? И даже родных? — Верховный, казалось, продолжала речь деда Агара. Почти тем же шутливым тоном начала Танаис говорить о том, в чем соль войны. Степняки молчали, никто не рвался вставить свое неловкое слово. — Любит Чжоу сильнее своего племени одно — богатство. За богатство они… — Верховный указала рукой на дымящиеся руины города, — …готовы предать вождей, племя, даже самих себя… — На этих словах многие сдержанно засмеялись, однако, получив тычок локтем в бок от соседей, быстро приумолкли. — Так давайте же и поймаем вражескую армию на их слабость?! — Приказ прозвучал как вопрос. Даже был похож на дружеское предложение. Но вожди и старшие командиры увидели в том приказе и некий ритуал, ведь говорившая те слова была жрицей в их глазах, возможно, и не человеком вовсе.

— Воинство, мы оставим добычу на двухстах повозках у стен этого… — Верховный подбирала слово, — …этой тюрьмы. Оставим имущество, что взяли в городе Вэнь и здесь. Трофеи и оружие врагов вывезем. Продовольствие тоже упрячем. Уйдем, запутав след. Так, словно бы направились на Шан, но… — главнокомандующий обвела пытливым взглядом притихших степняков, — …останемся здесь…

Сдержанные смешки прокатились волной лагерю.

— Давайте назовем следующее сражение с Чжоу… — последовала пауза, воины напряженно ждали. Стоит ли говорить, что ждали чего-то необычного. И удивлению их не было предела, когда название брани прозвучало:

— Лепешка с сыром!

Улыбки появились на лицах степняков.

— Враги будут есть нашу лепешку, а мы — их. Пусть думают, что угощение для Чжоу приготовлено, но то будет только наш пир. — Верховный решила убедиться, что за весельем степняки уловили важные детали. Подняв правую руку, Танаис громко повторила: — Сложим прямо тут, на лобном месте, добычу и уйдем!

Дед Агар при первых словах Танаис обнял одной рукой Ишума, другой — Уту, оказавшихся рядом. Три вождя слушали, хитро прищурив глаза, они ухватили на лету план и, не сговариваясь, одновременно усмехнулись в небо. Сейчас, напрягая слух, ждали, что скажут остальные. Воины же, открыв рты, молча постигали замысел Верховного. Кто-то очень знакомым голосом (наверное, Пасагга — вождь бугинов, подумалось многим) выкрикнул, обращаясь к степнякам:

— Да то испытание не только для них, но и для нас. Кто из нас подавится лепешкой с сыром? Я так понимаю? Верно говорю, братство?

Те слова копнули у многих в головах, копнули и задели за живое. Гвалт стоял неописуемый: всяк старался доказать соседу, что не держится за добычу. Иные били себя в грудь кулаком с криком: «Не Чжоу мы!», другие им вторили: «Сам все сложу, что добыл!» Придя к согласию, воители подняли правые руки. Уже расходясь с лобного места, степняки в раздумьях усмехались в усы и в бороды, конечно, кто таковые имел, вертели косы в руках, а отойдя подальше, начинали громко хохотать, поняв, что скоро произойдет в лагере. Странно было видеть, как здоровые воители обоих полов хватались за животы и падали наземь со смехом. То было их право на веселье — право молодости видеть радость в каждом дне.

С того сбора на лобном месте лагеря при городе Хаоцзине у степняков вошли в поговорку слова Пасагги: «Кто из нас подавится лепешкой с сыром?». Говорили это и с иронией, чтобы поддеть собеседника, и шепотом, почти про себя, имея в виду дальний замысел, и со смехом на устах, осуждая чью-нибудь жадность. Пасагга, вождь бугинов, довеском к супружеству с Эа стал пользоваться навязчивым вниманием со стороны андрофагов. Вождю временами казалось, и небезосновательно, что светловолосые наблюдают за ним и часто как бы случайно оказываются рядом. Пасагга замечал, что «случайные попутчики» слушают его разговоры, примечают, с кем говорил, но стоило ему обратить на них взор, как светловолосые исчезали тенями. С момента замирения с вождем Эа, не проходило и дня, чтобы Пасагга не стремился навестить жену. Вот только вождь светловолосых частенько отсутствовала в расположении среди своих. Искал ее Пасагга одним ветром. Гордячка же Эа, сдавалось, и не ведала, где его шатер. Однако, когда Пасагга все же отыскивал к позднему вечеру занятую военными буднями Эа, радушный прием с лихвой компенсировал печаль разлуки. Эа умела одним движением глаз заставить учащенно биться сердце Пасагги.

Следуя указаниям Верховного, бугины и андрофаги спешились и укрылись в обширном смешанном лесу. Дубы вперемежку с соснами предоставили по дружбе и жилье, и пищу. Жители лесов и болот охотно делились с бугинами тайнами хождения среди густых деревьев. Мясо кабанов, грибы и ягоды вскорости дополнили вечерние трапезы двух племен. Вожди Эа и Пасагга отвечали за лесную засаду. Они же и должны были первыми оповестить о приближении армии императора к стенам сожженного города.

— Вождь, скажи мне… — Пасагга у костра в окружении андрофагов и бугинов завел шутливым тоном серьезный разговор. Эа повернула лицо к вождю бугинов. — …мы с тобой кто?

В ответ Эа засмеялась. Смех был легкий, но вот только присутствующие у костра, уклоняясь от искр, подальше отодвинулись от двух собеседников. Только Лахар осталась там же, где сидела. Муж же ее Тишпак хлопнул себя ладонью по лбу, вспомнив, что не отдал шкуру добытого кабана на пошив обновы для жены. Со свертком удалился в темноту. Вождь андрофагов протянула Пасагге два кабаньих ребра, которые начала было есть. Пасагга принял, и тут же Эа обняла мужа, поцеловала долгим поцелуем в губы. Вокруг костра не осталось никого, кроме двух целующихся вождей. Бугины и андрофаги нашли занятия поважнее, чем совместная трапеза у костра. Лахар молчаливой тенью переместилась к дубу позади вождей.

— Ты знаешь, муж… — Эа оглянулась вокруг. До ближайшего костра с добрый десяток шагов. — Вот если мы с тобой так будем себя вести, то утратим уважение племен… Представь, что люди заговорят нам в лицо.

— Забыли про племя? Так скажут? Ну ты это зря… не скажут… — Пасагга принял серьезный вид, переложил ребра в другую руку. — Знаю обязанности главы племени, но знаю и обязанности главы семьи. Возможно, ты, Эа, моя жена, толкуешь о притязаниях на власть?

— И как быть? — невпопад молвила Эа. Жареные грибы на веточке угощением перешли к мужу. Да только муж потерял интерес к еде.

— А вот как быть. Поход наш… — Пасагга пододвинулся поближе к костру, — …закончится победой, и довольно скоро. — Эа, последовав за мужем, подсела к огню.

— И?..

Пасагга повернул голову к жене.

— Верховный поведет племена назад. Но ходят слухи, что наше… — и Пасагга кивнул на небо, — …Божество намерено повести войну с горами.

Вождь андрофагов в удивлении подняла брови. Решительной интонацией Пасагга продолжал:

— Намерен с племенем примкнуть к новому походу. Мои ребята хотят того же… — Пасагга закачал головой, — очень хотят. За Верховным последуют и после Чжоу. Так порешили на сходах. Никто не рвется домой. Никто из бугинов. И более всех отказываются, прямо отбрыкиваются, знаешь кто? — Пасагга выдержал паузу. — Наши девчонки. Вот так-то…

Договорить мужу не удалось — жена с силой стиснула в объятьях дорогого ей человека. Пасагга в этих могучих тисках слегка захрипел, а в его ухо полилась ласковой песней благодарность:

— Люблю тебя. Спасибо, что сказал. Это приглашение?

Пасагге, зажатому в объятьях так, что и не повернуться, пришлось отвечать костру:

— От меня-то, да, приглашение. Но то я. А то… — и Пасагга поднял глаза к небу. — Зов на новый поход еще надо выспросить у Верховного. Да что там! Вымаливать придется… Говорят… — таинственным тоном начал нагнетать настроение Пасагга. Тиски объятий сразу разомкнулись. Сомкнулись теплые ладони на щеках. — Говорят, что многих Верховный отошлет по домам, понятно по каким таким соображениям…

Эа тут же вставила предположение:

— По ненадежности, что ли?

Вождь бугинов замолчал, проглотил с удовольствием пару грибов с ветки и заговорил почти шепотом:

— Не всех возьмет с собой на горы… — и вождь бугинов поцокал языком, — северных точно не возьмет… Такие вот дела, жена. Как уговорить нашего командира? Ой, как трудно-то будет…

Эа обняла мужа за плечо и повернулась задумчивым лицом к костру.

— Так что, если примкнем к войне с горами, то не начнется дележ власти в племенах. Некогда будет поводы искать… — Пасагга окольными путями наконец-то вывел беседу к главному. — И мы с тобой вместе будем. Неразлучно.

Эа усмехнулась и крепче прижалась к мужу. Ответ ее был неожиданным:

— Возьмет и нас, и северных, но частью…

Пасагга повернул лицо к жене. Она еще никогда не вела подобных речей. Слова звучали пророчески. Всмотрелся в любимый профиль, ничего не сказал, принялся за ребра кабана. И вдруг вздрогнул — то, что следом сказала Эа, было полной неожиданностью:

— Твой брат Уту ищет сейчас способ обмануть судьбу…

— Какую судьбу? — Пасагга замер. Эа похлопала его обнадеживающе ладонью по плечу. Коротким птичьим свистом подозвала кого-то из своих.

— Нашли ту жрицу из бугинов? — суровым тоном спросила Эа беловолосую девушку со шрамом на щеке и при трофейном мече.

— Аши, у нее карие глаза. Она и была рядом с тобой, вождь, при «подлых гостях». Она первой налетела на них…

— Знаю, Аши примкнула к моему отряду, когда башню Вэнь брали… На башню вместе ходили. — Пасагга улыбнулся, вспомнив яростные атаки городских ополченцев. Подумав, добавил: — Она из сотни Тиша. Позвать, вождь? — так обращался Пасагга при андрофагах к жене. Не дожидаясь ответа от Эа, подозвал Тихе, рослого бугина, что неразлучным спутником-порученцем следовал за Пасаггой с момента знакомства. — Друг мой Тихе, можешь по ночи найти жрицу Аши? Приведи ее к нам… — Пасагга перевел взгляд на жену, та пристально смотрела на мужа. — Очень важный с ней разговорчик.

Широкоплечий Тихе исчез в ночи, но ненадолго, похоже, он знал бугинов не только по именам, но и по привычкам. Аши сыскалась у лесного ручья, там она молилась. С мокрыми рыжими волосами веснушчатая Аши предстала перед вождями двух племен. Эа рассмотрела пришедшую. Встав, подошла к жрице.

— Пасагга, ты любишь своего брата Уту? — спросила Эа мужа.

На Пасаггу смотрели уже десяток пар глаз. Заметив, что семейные разговоры сменились племенными, к костру вернулись все, кто прежде его оставил.

— Как тебя, мой вождь… — Пасагга сидел на щите у костра. Эа взяла за плечи Аши. Потрогала с восторгом рыжие волосы, посмотрела на андрофагов: ах, дескать, какой богатый цвет, и произнесла как приказ:

— Тогда помоги Уту обмануть судьбу. Вот жена для твоего брата.

Аши, не веря ушам своим, развернулась не только лицом, но и всем телом к вождю андрофагов.

— Предложу. Как не предложить? Достойная девушка, — охотно отозвался Пасагга. — Вот только он в горе ходит сам не свой. Тайгета такого ему наговорила… Отказала по темным причинам… — Вождь бугинов проглотил еще грибов. Лицо Аши покрыл румянец, сравняв цвет щек с цветом волос. Так как приглашенной никто из вождей слова не давал, она стояла, нервно теребя края кафтана. Девушка была облачена в одежду из шкуры волка мехом внутрь.

— Да на тебе наши одежды… — вождь андрофагов с любопытством присмотрелась к кафтану жрицы. Получив повод заговорить, девушка бойко ответила:

— Сменяла у ваших на трофеи.

— Какие такие трофеи сменяла на одежды? — спросила Эа.

— Пару добротных клинков, щит и шлем из города Вэнь, — и девушка гордо подняла голову.

Удовлетворенная ответом, означавшим, что трофеи Аши не нашла посреди улиц, а добыла в бою, Эа обратилась к Пасагге:

— Каков мой выбор для твоего брата?

Пасагга в ответ одобрительно закивал. Обращаясь к Аши, пригласил к огню:

— Невеста, ты не стой, сядь. Или ты против того, чтобы породниться с сыном вождя Таргетая? — Пасагга притворно нахмурил брови. Эа почти силой усадила жрицу у костра. Вождь бугинов упер руки в бока.

— Как только разберемся с «сырной лепешкой», втроем, слышишь, пойдем к Уту. Первым беседу начнет моя жена, достойный вождь андрофагов. Расскажет Уту про храбрость, ну тут и я добавлю, как бы невзначай. Храбростью, смекалкой, да и красой Аши не обидели Боги. Потом продолжу я про твой род, скажу о достойных предках, перейду ко второй части, и тут ты уши закроешь. Многое личное скажу… На том и дело сладим. И так же втроем предстанем перед Верховным. Ты уж колени-то преклони. Жрице бугинов она не откажет.

Эа, плотно прикрыв рот ладонью, наклонилась к кругу мужей и дев и посмотрела в глаза каждому. Каждый поддержал жест вождя, все дружно приложили ладони ко ртам. Эа быстро села за спиной невесты.

— Помнишь нашу свадьбу, муж?

Услышав эти слова, сказанные с теплотой, присутствовавшие при разговоре сочли себя близкими друзьями двух вождей. Бугины и андрофаги понимали, что и разговор, и их участие в нем отнюдь не случайность. Теперь от них потребуют не только клятв молчания. Соучастие в таких разговорах означало и участие в последующих за ними делах. Пасагга повернул лицо к жене, но та, сев, скрылась за головой Аши.

— На свадьбе многое произошло, и я рад, что так обернулось… — отвечал жене Пасагга. Эа прервала его:

— Там был Нети. Но и не только он. За ним добрая половина знати твоего племени, Пасагга. — Голос Эа стал тревожным. Восторженное настроение покинуло Пасаггу. Андрофаги повернули головы к Эа. — Аши, наша невеста, не даст Уту вернуться домой. — Эа с лаской провела от темени Аши, огладила ее ладонями по волосам, до плеч. — Главное, Аши, чтобы Уту не попал домой.

Теперь Пасагга понял, какая судьба уготована брату. Поднял к ночному небу лицо. Грустная мелодия похоронных молитв взлетела к звездам над зимним лесом. «В человеческих ли силах противостоять судьбе?» — так думалось не только горевавшему брату, но и бугинам, и андрофагам у костра. Эа, оценив понимание друзей, продолжила уже умиротворенным тоном:

— Северные хотят провозгласить вождем Верховного.

Пасагга усмехнулся — предположение жены показалось ему смелым, однако спорить не стал. Эа заметила усмешку и разозлилась. Сверкнув глазами, выглянула из-за головы невесты. Пасагга немедля поднял ладонь правой руки. Извинения были приняты, и Эа продолжила:

— Вот тут твой брат Уту и сможет обмануть судьбу. Пойдет в поход — останется в живых. Ну а решит вернуться вождем домой… — Эа выдержала паузу.

Пасагга осторожно молвил:

— Прости, вождь, немного не понял тебя.

Вождь андрофагов поднялась во весь рост. Статная, с длинными светлыми волосами, заплетенными в косу. Подошла к Пасагге. Сверху вниз взглянула на мужа и прошептала:

— Будет сход знати северных. Понимаешь?

Пасагга смотрел на нее снизу вверх и не видел в том унижения гордости.

— Откажется Уту от притязаний на власть над северными племенами — пойдет военным вождем на войну. Уйдет домой… тоже вождем племени, но проживет недолго.

— Прости слепца, вождь, но как Аши… поможет обмануть судьбу?

Было видно, что Эа и об этом уже подумала.

— Аши… — Эа обернулась к девушке, чей взволнованный вид отражал чувства накалом никак не меньше, чем огонь костра. — Аши на совете убедит Уту разделиться племенем для нового похода. Втроем мы наверняка уломаем твоего брата, мой дорогой муж.

Пасагга, качнув головой, пристально посмотрел в глаза Аши.

— Поможешь? — строго спросил вождь бугинов девушку. Аши подняла правую руку, сжатую в кулак. Одной союзницей у борцов с коварной судьбой за жизнь Уту стало больше. Пасагге в тот момент показалось, что разговор у костра начал совсем не он, хотя его слова и были первыми. Подняв взгляд на стоящую над ним жену, Пасагга обнаружил в ее глазах серьезный ум, достойный уважения. Вождь бугинов громко засмеялся. — Однако, ты умна… — сквозь смех бросил слова в костер Пасагга. Заулыбались и остальные, принявшие клятву молчания.

— Вдвоем-то управляться с делами лучше, чем одному? — вопросом полетело к Пасагге сверху.

— Достопочтимые вожди, враг прибывает… — короткая весть от перемазанных грязью и щедро украшенных корой дуба наблюдателей-андрофагов с края леса настроила вождей на воинственный лад.

Одинокий муж в дорогих доспехах сидел у реки, поджав под себя ноги. Он снял с головы шлем и положил его перед собой, воткнул меч в землю до середины клинка. В отдалении галдели воины армии Чжоу. Впрочем, армией это сборище дерущихся людей уже было трудно назвать. В рассветных лучах на лобном месте лагеря степных племен происходил неистовый дележ брошенного обоза. Неистовство заключалось в невиданном «празднике жадности». Драки за трофеи, начавшись по ночи, сменились кровавыми сражениями. Командиры утратили власть. Отряды армии Чжоу состязались между собой за право обладания лакомыми частями добычи. «Состязающиеся» откатывались назад, оставляя на лобном месте у возов с богатствами горы трупов и жалобно стонущих раненых, чьи мольбы ни у кого не вызывали сочувствия. Группы раскалывались, объединялись, но уже в другом составе, — и вновь бросались друг на друга. Никаких попыток примирения дерущиеся не делали.

Муж, закрыв глаза, молился. Лицо его, болезненно искаженное, обращено к западу: туда, куда уходит после трудов небесное светило, и туда, куда уходят души умерших. Молящийся не хотел быть среди чудовищного «праздника жадности», обуявшего армию Чжоу. Его молитвы не нарушил страшный звук трубы, раздавшийся откуда-то с востока. Муж не открыл глаза и тогда, когда на головы обезумевших воинов со всех сторон обрушился град стрел. Молящемуся была безразлична судьба армии Чжоу.

Битва за сокровища закончилась. Поздно осознав, что угодили в ловушку, отряды попытались восстановить боевые порядки. Но состязание за добычу унесло дисциплину. Порядок не удалось вернуть. Некому было позаботиться о боевых шеренгах. Старшие командиры давно, еще ночью, покинули мир живых. Степная конница беспощадно продолжала расстреливать армию Чжоу, не снисходя до ближнего боя. Казалось, степняки брезговали поединком с таким противником. Облака стрел, падая с небес, с воем выкашивали целые отряды Чжоу. Только одно направление оставалось для спасения. Враг не занял подступы к лесу. К нему, спасительному, устремились оставшиеся в живых Чжоу. Но даже лес, насмотревшись досыта кровавого «праздника жадности», отказался укрыть отступающих. Из чащи с грозным кличем «У-у-у-у!» многотысячной лавиной с копьями, клевцами и мечами навстречу Чжоу устремились враги. Волна атакующих, ударив в бесформенные остатки армии Чжоу, смяла их и обратила в бегство. Бежать побежденные могли только к покинутым сокровищам, где их встречали холодные пики степной конницы. Враг оказался на всех ветрах. Кольцо окружения сомкнулось. Сомкнулось и раздавило то, что еще недавно было армией императора Чжоу.

Над молящимся у чистых вод реки пролетело к стенам города нечто черное, огромное, крылатое. Муж открыл глаза. В глазах не было ни страха, ни отчаяния. Он примирился с судьбой. Тяжело вздохнув и оглядев результат «состязаний» на «празднике жадности», муж вновь в печали закрыл глаза. То был император Ю-Ван.

Глава 63. Сказ о беседе Танаис с императором

— Пойдем, достопочтимый муж. Вставай. Твои молитвы услышаны. Пойдем… — наклонившись, почтительно говорила воительница с длинной, почти белой косой. — Меч и щит в достоинстве возьми с собой, и шлем надень. С оружием иди.

Враг оказывал почести пленному.

Молившийся поднялся на затекшие от долгого сидения ноги. Облачившись в снаряжение, достав из земли клинок, император Чжоу пошел рядом со всадницей, его пленившей. Он шел, как идет храбрый муж, полный гордости. Он широко шагал, гордо подняв голову, как смелый муж, не страшащийся смерти. Ю-Ван не оглядывался, его глаза смотрели в небо. В голубое, безучастное к происходившему на земле небо. Весь его вид выражал презрение к смерти, муж давал понять врагу, его окружавшему, что готов встретить насмешки и унижение. Но ни того, ни другого не было. Степняки молча взирали на главу империи Чжоу, ведомого вождем андрофагов Эа.

Степное братство расступалось, предоставляя Ю-Вану дорогу, как почетному гостю. Вглядываясь в идущего, воины сразу понимали, кто он. Перед ними шел твердыми шагами достойный враг. Достойному врагу следовало оказать почести. Почести же заключались в молчании. Путь через воинство степных племен привел императора к плотно сомкнутым столам, поверх которых восседала в походном кресле… девушка. Совсем юная девушка. Ю-Ван поразился при виде главнокомандующего грозного и умелого врага. Правитель империи Чжоу поднял глаза к светилу и громко произнес:

— Я проиграл войну. Стихии, примите мою душу, — и закрыл глаза, приготовившись к смерти. Император стоял гордо, сжимая в руках оружие. Вот только последнее слово оставалось не за ним. Девушка, сидящая в походном кресле, обратилась к императору:

— Достопочтенный император Чжоу, как ты хочешь принять смерть? — в голосе говорящей сквозило уважение.

— Смерть воина даруй, кем бы ты ни была, — последовал быстрый ответ.

— Танаис, вождь степных племен. Дарую почетную смерть. Обещаю и похоронный обряд по вашей традиции.

— Ну тогда мне и не о чем больше мечтать… — плененный улыбнулся и громко засмеялся. Его щит упал наземь. В правой руке появился клинок.

— Перед тем как ты умрешь смертью воина, поговори с нами. Уважь напоследок…

Предложение удивило пленного. Озадачило. Император Ю-Ван сел на землю и воткнул перед собой клинок. Верховный заговорила в полной тишине:

— Где же твои небесные покровители, император Чжоу?

— Как видишь, вождь степных племен… — император развел руками, — …они покинули меня. — Ю-Ван широко улыбнулся.

— Уж не жалуешься ли ты, почтенный, на обретенный земной удел? — Верховный держала беседу, но то был не суд, а лишь обмен мыслями с умным врагом. Ю-Ван погладил меч, богато отделанный камнями и золотом, словно меч был живым существом, и Ю-Ван с ним, преданным другом, нежно прощался.

— Жаловаться, вождь? На что, позволь? Я уже мертв… — Ю-Ван указал руками на небо. Синее без облаков небо, казалось, радовало пленного.

— Хочешь, достойный враг, сменить веру, перед смертью? — Тем же тоном продолжала Верховный неспешную беседу.

— Нет. Не хочу. Ну кто же, вождь, скажи, в неприятностях житейских меняет веру? — и Ю-Ван громко засмеялся. Засмеялись и степняки вокруг. Слова пленного оказались достойными памяти. Верховный сдержанно улыбнулась стойкости поверженного врага. Император же намерен был не только отвечать на вопросы, но и высказаться.

— Та война, что проиграл вам, была войной нечестной. — Ю-Ван взял ком сухой земли и посыпал себе голову. Жест означал приготовление к скорой смерти. Теперь Ю-Ван был весь в коричневатой пыли земли Чжоу.

— Вот как? И чем же она, война, была нечестной? Уж не тем ли, что ты, правитель, подло отравил гостей на званом пиру? — Верховный слегка наклонилась к пленному.

— Подло? Нет, не подло. Яд тоже оружие… — император принял торжественный, даже надменный, вид. — Нечестной была война тем, что мы, смертные, боролись с… бессмертными — Богами. Мне же, живому, незазорно проиграть войну Богам.

Император вытянул правую руку, указывая на Верховного. Обвел взглядом шеренги степняков. И, укоряя их громко, глядя им в глаза, произнес, почти прокричал:

— Вот так нечестно — приглашать в главные командиры Божество! А то, что травил жунов… — и Ю-Ван снова расцвел в широкой улыбке, — …надеюсь с ними обсудить в царстве мертвых. — Перед степняками сидел и вправду достойный внимания муж. Ю-Ван, в одиночестве среди врагов, не трусил, речь его была гордой. Не сговариваясь, степняки подняли правые руки, приветствуя храброго противника.

— Знаешь, что бессмертный… Танаис — вождь… Божество степи… — продолжил речь Ю-Ван. — Поищите среди мертвых точно такого же обличьем, как и я. Если не найдете, то война для вас еще не закончилась.

Танаис подняла в удивлении брови.

— Из «худых», — продолжал Ю-Ван, — нашелся похожий лицом на меня. Держал при себе для особых случаев. Хотел убить, но, похоже, он ночью убежал… — Император встал с земли, начал расшнуровывать тяжелую кирасу, покрытую золотом и бронзой. Кираса легла рядом с мечом.

— Просьба есть… последняя… к тебе, бессмертный дух… — Ю-Ван смотрел в небо. — Если в песнях будете описывать произошедшее здесь… — император опустил глаза и с горечью сплюнул. Недостойный для правителя жест означал крайнее разочарование в своей армии. — Пусть сказители твои пропоют, что мы, Чжоу, угодили в хитрую засаду у реки с лесом. Храбро сражались. Упомяни, вождь, прошу, что то был неравный бой, так как на вашей стороне оказались и наши стихии, и твои, вождь, божества. И как один героями легли… Не говори… — и взгляд императора встретился со взглядом Танаис, — …что мы тут сами себя с позором положили. И вот еще что… — Ю-Ван раскрыл дорожную суму и достал из нее чашу из черного дерева. — Вещь не моя, хотя и стала на время моей. Если увидишь, достопочтимый вождь… — глаза императора сверкнули ненавистью, — …Люка из жунов, того, кто первым убежал с пира, передай ему посланием от меня.

Эти две просьбы достойного врага Верховный сочла возможным удовлетворить. Оказавшись в грязно-белой рубахе, император вновь обратился к собеседнице:

— Богатство нас убило? Так, что ли, получается? Но ведь и у вас золота как песка, но ведь вы имеете несчетные табуны… в чем же подвох?

Серьезный вопрос правителя Чжоу не должно было оставить без ответа. Верховный встала. Оглядев степняков, крикнула:

— Вынесите вождя Таргетая. Вождь северных Уту, где ты?

И вот перед императором Чжоу появились в том порядке, как и вызваны были, — мумия вождя и его старший сын Уту.

— Император, ты видишь нашего посредника между… как ты говоришь, бессмертными и нами… вождь похода Таргетай. Вождь Таргетай, перед тобой храбрый муж, император Чжоу, Ю-Вань. Император, рядом с вождем Таргетаем стоит его старший сын, достойный Уту. Вот он и ответит на твой вопрос.

Уту поблагодарил Верховного за оказанную честь. Повернувшись к пленному, нараспев, растягивая слова, обратился, но не к Ю-Вану, а к светилу за спиной Ю-Вана.

— Золото — ритуальный материал, застывшие лучи солнца. Табуны оленей, лошадей — тоже ритуальные, но живые лучи солнца. Солнце в животных. А Солнце — это и есть Мать-Богиня. Все, что ты перечислил, император, принадлежит племени и Матери-Богине. Это ее богатство, не людей… не смертных, как ты говоришь. Нет среди нас ни богатых, ни бедных. Есть «добрые» и «худые». Но то деление по заслугам перед племенем. Заслуги купить золотом, бронзой или железом невозможно. Богатство наше личное — наша жизнь, каждый день в ней праздник, то радостный, то грустный.

Император Чжоу покачал головой. Пыль посыпалась на плечи с волос.

— Так, говорят, думали и наши предки. Создатели Чжоу. У них тоже… добро принадлежало племени… а жизнь человеку… — Ю-Ван задумался и после паузы ответил, уважительно и без страха оглядывая степное воинство: — У волков добыча принадлежит всей стае… Ну что ж, приятно встретиться с далекими предками. Вы наше прошлое… Степь… Сошелся со славным врагом и жизнь достойно заканчиваю среди воинов… — Император Чжоу вернулся твердым взглядом к Верховному: — …Вы оказались сильнее нас… Прошлое Чжоу победило Чжоу настоящее… — Ю-Ван горько улыбнулся. — Станете такими, как мы, и Божества к вам больше не придут на помощь.

— Вы слышали его слова? — Верховный потребовала, чтобы соседи пересказали ответ Ю-Вана тем, кто стоял вдали. Пересказ ветром пронесся по боевым шеренгам. Обращаясь к императору Чжоу, Верховный проговорила с благодарностью: — Хорошие слова, правитель Чжоу. Император, ты готов принять почетную смерть?

Ю-Ван кивнул. Поднялся. Вынул меч из земли. Крепко сжал его в правой руке.

— Твой сын, что командовал сражением в горах… — Танаис смотрела сверху вниз на императора. Ю-Ван удивленно расширил глаза, по его торжественному виду было понятно, что он ожидает хороших новостей. Верховный перевела взгляд на Уту, тот поднял правую руку и продолжил слова Танаис:

— …Командовал с честью…

Ю-Ван с удовлетворением выдохнул и улыбнулся.

Уту продолжил:

— Дважды водил отряды знати в горы. Храбро поднимал людей Чжоу… — Не зная, как завершить рассказ о судьбе генерала Чжоу, Уту перевел полный сомнений взгляд на Верховного. Получив одобрительный кивок, закончил: — Там же, во время второй атаки, погиб героем в честной схватке — пошел один против сотни стрелков.

— Хвала стихиям! Мой сын! Мой сын!.. — выкрикнул Ю-Ван в небо. Взывал к небесам Ю-Ван только о чести семьи. Не был жалок в конце жизни правитель Чжоу. Ни одного пустого слова не сорвалось с его губ. С гордо поднятой головой, держа в руке оружие, встречал Ю-Ван жестокую судьбу.

Танаис, быстро спрыгнув со стола, пустила в ход клевцы. Первым же ударом правого клюва поразила Ю-Вана в сердце — вместилище души, ударом левого клюва пробила голову — сосуд ума. Император погиб в короткое мгновение.

Выполняя волю Верховного, степняки сложили высокий, в два роста, поминальный костер из дубов, омыли тело Ю-Вана чистой водой, закрыли ему глаза, запечатали глиной раны, перемотали белой тканью разбитую голову, вложили в руки золотой прут с клеймом Чжоу и зажгли огонь. Стихии вернулись к мертвому — огонь поднялся высоко в небо. Ветер не стал мешать обряду. Сняв шапки и шлемы, под злую перебранку барабанов, бряцая оружием, стройным хором армия пропела молитву Богу Войны. Бережно собрав в шлем пепел покойного, жрицы развеяли его над обугленными руинами города Хаоцзина. Душа императора покинула царство живых. Тридцать пять тысяч трупов поверженной армии Чжоу предоставили угощением крылатым шайкам падальщиков. Степная армия, покачиваясь в седлах, неспешно направилась тремя походными колоннами к столице империи городу Шан. Предмет раздора армии Чжоу — Две сотни телег, залитых буро-черной кровью, грустно скрипели под тяжестью трофеев.

Глава 64. Корова

Двадцатью тремя днями ранее

У едва теплящегося костра в глубокой ночи сидели пять путников. Девушка лет семнадцати-восемнадцати и четверо юношей. Чуть поодаль лежало семь предметов, в темноте схожих с бревнами.

— О Боги! Кого мы призвали на помощь! Это же провозглашение войны жунам! — с теми словами Нания выхватила из ножен трофейный меч Чжоу. С силой погрузила на половину клинка в землю. — Ты хоть понимаешь, что за такие послания… тебя наши казнят? Голову твою отправят Танаис!

— Нания, ты нашего вождя по имени-то не кличь. Не надо. Богов по имени не принято… — спокойным голосом отвечал Колакс. Вынув меч из земли, юноша бережно очистил клинок от комков и вернул владелице. — Казнят? Казнят так казнят. Клятву дал Богине, что люблю только ее. Видно, пришло время сдержать слово. Делов-то…

Нания пристально посмотрела на Колакса, пытаясь понять, насколько серьезны его слова.

— То, что ты сказал, вот сейчас… — Нания коснулась правой рукой руки Колакса. — Ты и вправду, по чести, сделаешь?

— Что именно из слов моих? — Посол встретился глазами со взглядом Нании. — О чем ты? Проясни…

— Пришло время сдержать слово… Про клятву еще ты сказал…

— Ну, раз меня казнят, то могу поведать тебе по секрету…

Нания жестом клятвы приложила ладонь к губам.

— У вас, жунов, тоже так клянутся? Могу передать сказ, услышанный от Верховного. Сказ про паука и цветок. — Колакс широко улыбнулся, предаваясь воспоминаниям о далеком крае озерных и золотых, но собеседница бесцеремонно дернула его за рукав.

— …А потом она перед лицом моим сделала вот так… Думала, я испугаюсь или там вздрогну… — Колакс громко хлопнул в ладоши перед лицом Нании. Завершил же пересказ притчи Верховного юноша словами: — Не хочу уносить поучение с собой в могилу, в воду или куда вы меня отправите… Война, говоришь? Хоть нас и поменьше будет, чем ваших… Даже не сомневаюсь, кто кого определит в побежденные… — Помолчав, видно, ожидая бурных возражений и не дождавшись их, Колакс со вздохом, как после хорошо сделанной работы, сказал в глаза девушке: — И знаешь, я ведь тех ряженых сватов убить еще на реке хотел. Это я их привел в племя. Убил бы их тогда, и не было бы похода к вам… — Посол степных плотно закрыл глаза. Колакс не ждал продолжения беседы, думая, что сказанного достаточно.

— Давай сбежим назад, к твоим? Донесение принесут агреппеи. Они святые, им ничего не сделают за дерзость, — неожиданным предложением Нания вывела юношу из задумчивости.

— Нет уж. Надо выполнить приказ, а вот потом я не против… сбежать к нашим… — и Колакс протянул правую руку собеседнику. Мечтательно протянул: — Так хочется поучаствовать в походе. Степные там, наверное, таких подвигов понасовершали… эх!

— Если я тебе дам клятву, ты примешь ее?

Видно, той ночью предстояло еще удивляться и удивляться Колаксу. Юноша, открыв рот, воззрился на девушку. Командир стражи рубежей золотого края не был простаком, но такого поворота в беседе не ожидал. Сочтя молчание собеседника за согласие, девушка заговорщицким тоном продолжила:

— Обещаю вытащить тебя живым из той передряги, в которую ты попал. — Нания крепко сжала протянутую руку Колакса. — Первой речь держать перед нашими буду я. Потом, и только по моему знаку, — ты.

— Да? Но что изменится? Слова, мне назначенные, останутся прежними.

И все-таки Колакс тихонько пожал руку девушки, приняв ее предложение.

— Послушай, а почто ты так стараешься ради меня? Я ж никто тебе? Ни брат, ни… — и тут Колакс осекся. Меч вновь оказался в руках посла жунов.

— Считай слова мои — признанием в любви от жунов-врагов!

Девушка быстро развернула клинок, направив его себе в живот.

— Да что ты творишь?! — Колакс, ловким движением перехватив и крепко сжав запястье девушки, резким ударом под черенок выбил у нее меч. Клинок в момент оказался в руках Колакса. — Ты чего это… такого удумала? Неправильно то…

— Мы же враги, одним меньше — для вас же лучше… Клятв моих не принимаешь… — девушка потянулась за отнятым оружием. Колакс выставил правую руку вперед, отстраняя Нанию от меча.

— Принял же. Рукопожатием обменялись. — Колакс смотрел обеспокоенно-недоуменно на девушку. — У нас это за подтверждение слов принято. Слова наши, степных то бишь, и без подтверждений за клятву сходят. А у вас не так? — отразив две уверенные попытки завладеть клинком, продолжил Колакс. — Принял же клятву. Жун, уймись!

Колакс еще в пути насчитал на походном ремне Нании двенадцать скальпов-утиральников, развешанных с равными промежутками. И хоть на расспросы о поединках девушка отмалчивалась, надменно поводя глазами, Колакс понял — Нания отважный воин, проверенный дважды в брани. Один раз в битве вождя Люка с Чжоу у болота, второй — в битве степных с южанами в ущелье. Третью брань, совсем недавнюю, у вражеского костра, Колакс считал делом, не стоящим упоминания. Но и в этой скоротечной схватке с охранным разъездом Чжоу девушка с седла уложила стрелами двоих из семи.

— Не так у нас, — оставив бесплодные попытки завладеть оружием, понуро отвечала Нания. Встретив твердый взгляд юноши, требующий продолжения, в сердцах выпалила: — Тебе в любви призналась, а ты даже и не заметил…

— Заметил. — Колакс поднял правую руку. — Ты нас, степных, за мешкотных-то не держи. Догадка за нами тоже водится. — Колакс протянул меч рукоятью к девушке. Шутливым тоном, явно пытаясь затушить пожар ссоры, сказал: — Ну раз такая смелая, клянись, как у вас, жунов-то, принято. — Убедившись, что меч в ножнах надежно упокоен, продолжил уже серьезно: — Кровью, поди?

Девушка и не собиралась шутить. Теперь из складок ее одежд показался кинжал работы жунов. Колакс, оценив оружие издали, восхищенно зацокал языком. Кинжал железный, в золотых узорных насечках, с большим рубином в навершии.

— Богато живете… — только и нашел что сказать юноша. «Ночь удивлений!» — тихим шепотом в костер бросил он.

— Ты забыл, что я дочь вождя жунов? Моего отца вождя Мину убил император. Не в гостях я на этой войне. — Гордячка подняла голову, закатала правый рукав. Над Колаксом стояла девушка из знати жунов с татуировками животных-оберегов племени. Нания чуть выше его ростом, светло-каштановые волосы уложены тремя потоками в плотную косу до пояса, переплетенную сине-красными лентами. Тонкие дугой брови в слегка надменном изломе. Голубые глаза впились в Колакса, красивое лицо серьезно.

— То дураком, то медлительным, то забывчивым называет… причем не единожды и не шутейно, потом в любви серьезно так клянется… Вот жуны дают! Дочь вождя срединных жунов, помним про то. Почтенный Мину отец твой, и полушубок тигриный его на тебе. Историю, что давеча ты про охоту на тигра рассказывала, крепко держим в уме, — попытался шутить Колакс, но девушка уже приступила к обряду клятвы на крови. Высоко подняв голову к ночному небу, Нания призвала в свидетели клятвы Богов, начав с Матери-Богини и дважды повторив имя Бога Войны. Затем перешла к предкам, назвав с полсотни неизвестных Колаксу имен и, наконец, пригласила к костру дух отца. Заслышав, каких свидетелей призывает Нания, Колакс встал, порывисто снял островерхую шапку, скоро оправил на себе одежды, выровнял клевец и кинжал на широком поясе, провел правой рукой по начищенной бронзе пряжки с оленем. Оглядевшись вокруг, откашлялся. Шутки закончились. Вид у Колакса стал торжественный, подобающий моменту. Клинок, не дрогнув в девичьих пальцах, скользнул по правой ладони и тут же перешел к Колаксу, юноша порезал свою ладонь. Кровь капала на землю. Агреппеи, безучастные до этого момента к личному разговору, встали. Вольно или невольно, сотоварищи по походу стали сотоварищами по клятве.

— Клянусь перед вами, свидетели, что спасу посла степных, Колакса, от смерти. Клянусь любить его, только его. Выбор мой — он. С ним последую, куда путь его лежит.

Колакс стоял среди степи. Он часто вздыхал, разводил руками, хлопал ими себя по бокам, прикладывал к груди и напоминал птенца, который беспомощно пытается первый раз взлететь. Закончив охать и ахать, быстро спросил:

— Не бывал еще при таких клятвах. Благодарствую. А мне-то в чем клясться? Прости, прости, Нания, но я дал клятву верности Матери-Богини…

Поздно было о том спрашивать, кровь уже закапала наземь.

— Ты же клянись в том, что не бросишь меня в сражениях, где бы они ни случись.

Колакс открыл было рот, чтобы возразить, дескать, это само собой разумеется и о таком не надо призывать в свидетели… но оглядевшись вокруг, увидел, что и агреппеи режут руки. И командир пограничной стражи золотых повторил требуемые слова. Странная вышла клятва. Пятеро у тлеющего костра клялись одновременно, но каждый в своем. Четверо из степного воинства обещали выполнить ратный долг на поле брани, а посол жунов давал при свидетелях клятву верности любимому. Уже покидая чужой костер, доев чужую печеную птицу, Колакс шепотом спросил посла жунов:

— Нания, ты ж эту клятву не сгоряча произнесла? В свидетели позвала ты… — Колакс почтительно огляделся вокруг, будто духи стояли рядом. Ответ девушки на первый взгляд был совсем не о том:

— Тебе не кажется, что стоит доверять тем, кому шлешь молитвы? — Нания улыбнулась, наверное, впервые за эту ночь. — Руками не маши.

— Это ты, верно, оттого так говоришь, что нас двоих отправили с вестями? — Колакс решил отвечать также загадками. «Двоих» прозвучало тепло, таким тоном говорят о старых друзьях.

Ответ Нании не заставил долго ждать:

— Твой вождь, наш главнокомандующий походом, вершит дела обдуманно. Колакс, шаг широкий, как сражение в горах, и шаг малый, как наш посольский, — ведет к одной цели.

Юноша после этих слов погрузился в долгое молчание. Присягнувшая на верность не стала тревожить его думу.

С рассветом послы и их сопровождение из агреппеев продолжили путь к полевому лагерю жунов у святилища Солнца. Идти осталось недалеко. В полдень, повстречав боевое охранение жунов, признавших сразу и без долгих расспросов дочь вождя Мину, послы проследовали к лагерю. Удивленному взору Колакса, впервые встретившегося с родственными племенами, предстал огромный полевой бивуак, разбитый полумесяцем вокруг круглого святилища с земляными стенами. Прямые улицы тянулись между пестрых шатров, в лагере готовили пищу: от многочисленных костров поднимались столбы серовато-черного дыма. Юноша увидел армию, вдвое большую по численности, чем степная, и это потрясло его. Остановившись, он с пригорка, прищурив глаза, оглядывал боевое поселение жунов. Впечатление от грандиозного бивуака, занимавшего огромные пространства от реки и до святилища, несколько портил второй лагерь, в пятую часть от основного. Этот меньший лагерь был как бы частицей, отколовшейся от полумесяца. Расположившееся на расстоянии полета стрелы от первого, это поселение имело форму овала, вытянутого к святилищу. В нем не было порядка проходов между шатрами. Костры не поднимали дыма. Бессмысленной чехардой теснились разновеликие шатры и растяжки из шкур над шестами. Отвечая на еще незаданный вопрос, Нания сказала:

— Не знаю, кто это.

Обернувшись к жунам-провожатым, девушка указала на второй лагерь.

— Межевые, — последовал язвительный ответ. В том, как это было сказано, в кривых ухмылках на лицах — чувствовалась обида. Колакс продолжал озадаченно изучать разрыв между двумя лагерями.

— Это племена с востока, живущие у соленой воды. Когда отправилась к вам, их не было в наших рядах, — сказала Нания. Посол степных, неодобрительно качнув головой, последовал за ней. Выйдя на середину раздела между двумя лагерями, пятеро путников и трое их провожатых из низовых стали свидетелями шумного спора. Спорщиков было двое, но за их спинами стояло никак не меньше двух сотен голосящих и угрожающих друг другу мужей. Один из главных спорщиков, тот, что пониже и с лысиной, надвигался, сжав кулаки, на сухого, скрюченного, с длинными руками и короткой косой за плечами.

— С косой — из низовых, а тот… возможно, из межевых, — последовало уточнение от Нании. Предметом спора стала статейная, в белых пятнах, корова, до странности спокойно стоящая между разгневанными мужами. Жуя траву, корова не разделяла страстей, бушующих вокруг ее особы.

— Какой стыд! Где их командиры? — Нания развернула коня на спорщиков. Вопрос остался без ответа. Колакс, вспомнив ночную клятву, последовал за ней. Правая рука юноши легла на клюв клевца. Агреппеи же остались с провожатыми, желания вмешиваться в непонятный спор жунов у них не возникло. Нания подоспела вовремя. Спорщики взялись правыми руками за одежды друг друга, с силой их сжав, а вот левыми схватили рога коровы. От такого настойчивого внимания людей животное утратило спокойствие и пыталось освободиться. Приближаясь галопом к толпе, дочь вождя обнажила меч. От всадницы, несущейся на них с мечом, спорщики шарахнулись в разные стороны. Девушку, облаченную в бронзовые отцовские доспехи; со щитом, украшенным вышитыми синей и красной полосами; в сияющем шлеме, увенчанном развевающимся конским хвостом-навершием — признали за старшего командира. Низовые, ища понимая, наперебой излагали свою версию произошедшего. Межевые сбились в кучу и отошли от коровы.

Неожиданно уже почти иссякший спор принял опасный оборот. Колакс, заняв выжидательную позицию между межевыми и Нанией, резко выставил щит. Кинжал, летевший из толпы в бок Нании, врезался в эту преграду. Клинок был пущен с силой, к тому же явно метил в слабое место доспехов — туда, где накладки кирасы сменялись легкими чешуйками из бронзы. Колакс выкрикнул злобно клич: «У-у-у-у!». Командир пограничной стражи золотого края впал в боевое безумие. Межевые обнажили оружие. Замелькали топоры, мечи и кинжалы. Клевец, вращаясь в правой руке Колакса, искал обидчика. Свесившись с правого бока коня, юноша прокладывал дорогу среди дерзнувших поднять оружие на дочь вождя Мину. Через короткое мгновение толпа межевых обратилась в бегство, оставив на поле пять трупов. Все пятеро приняли смерть от руки посла степных племен. Смертельные удары пришлись им точно в темя. Низовые, что также числись в спорщиках, утратили дар речи. Нания, быстро посмотрев в глаза Колаксу, вложила меч в ножны и приготовилась ждать. Щит предков остался в ее левой руке. Провожатые жуны, покинув ошеломленных развязкой спора агреппеев, устремились в лагерь-полумесяц с двумя вестями для вождей. Посланец степных неспешно вытер кровь с клевца и вложил оружие за пояс. Порывшись в суме, достал дудочку, улыбнувшись Нании, стал выводить мелодию. Насмешливые звуки издавала резная дудочка. Дудочка, не сожалея ни о чем, предавалась радости веселых звуков. Колакс с таким умением извлекал из нехитрого инструмента то птичий говор, то шум леса, то дикий свист ветра, что Нания, да и низовые, только что яростно ссорившиеся, заслушались. Возможно, от тайных дум, а может быть, простые и чистые звуки подействовали, — Нания, отвернувшись от беспечного музыканта, утирала рукавом соленые слезы на щеках.

Мелодии пересмешника сменялись одна другой, а затянувшееся ожидание все никак не заканчивалось. По странности совпадения, из обоих лагерей по направлению к корове выехали два мужа. Из лагеря-полумесяца на колеснице, из лагеря-чехарды — на гнедом жеребце. Мужи приближались медленно, с достоинством. За ними на удалении следовали с обнаженным оружием несколько сотен всадников. Два потока вооруженных мужей сошлись.

Муж на колеснице, не снимая шлема, первым обратился к играющему на дудочке.

— Кто ты и с чем пожаловал? — Вторую часть вопроса, впрочем, можно было бы и не задавать. Пять трупов лежали ответом в траве. Мелодия стихла. Дудочка исчезла в недрах сумы. Колакс горделиво выпрямился в седле, поднял правую руку и громко, растягивая слова, произнес:

— Посол от главнокомандующего степной армией, Колакс, имеет честь принести послание вождям жунов.

Рука посла была не раскрыта в честь приветствия, а сжата в кулак — знак воинственных намерений. Нания повернула лицо к Колаксу, на его губах играла высокомерная улыбка.

— Посол от вождя Таргетая? — подал голос муж в соболиной шубе. Вопрос был задан торжественным тоном. Ответ же вызвал возгласы удивления:

— Достопочтимый вождь, Таргетай сопровождает нашу степную армию духом-посредником. Вождь Таргетай избрал военным вождем племен — вождя озерных и золотых Танаис. Я принес посланием слова Танаис. — Колакс говорил с таким гордым видом, будто позади него в этот момент стояла вся степная армия с командирами во главе.

— С тобой, посол, говорит Люк, вождь жунов. — Муж в колеснице обернулся к всадникам. — Со мной вожди и старейшины племен жунов. Кто с тобой? — Вождь жунов говорил о Нании, словно бы впервые видел ее, но таковы посольские традиции.

— Со мной посол жунов, дочь вождя Мину Нания и три проводника из племени агреппеев. — Колакс, говоря о проводниках, умолчал, что агреппеи присягнули на верность вождю похода. Вождь жунов поднял правую руку в знак приветствия. Колакс медленно опустил свою руку. Вождь в колеснице, сняв с головы округлый шлем, обратился к Нании:

— Нания, дочь Мину, покинь посла степных.

Голос говорящего был строг и сух. Нания не подчинилась приказу. Ропот прошел среди всадников. Муж в колеснице удивленно поднял брови.

— Достопочтенный вождь, Нания связана клятвой верности с послом степной армии, — последовал быстрый ответ от девушки. Вождь жунов повернул лицо к послу, утратив всякий интерес к Нании.

— Огласи послание вашего вождя, достопочтимый Колакс.

План Нании рухнул. Первого слова дочери Мину не дали. Колакс заговорил, приложив правый кулак к сердцу:

— Вождь племен хурритов, озерных и золотых, северных, бугинов, андрофагов…

От такого перечисления всадники уважительно закачали головами. А вот при оглашении последнего имени брови жунов поднялись вверх:

— …И агреппеев Танаис сообщает вождю жунов, что уничтожила армию Чжоу в ущелье свистящих гор.

Вождь в колеснице улыбнулся.

— Хорошие новости. — Люк обернулся к всадникам. — Продолжай, посол.

— Танаис идет войной на города Чжоу. Города Вэнь, Хаоцзин и Шан падут…

И вновь велико было удивление знати жунов. Такие смелые заявления делать, не видя неприступных крепостей с двойным кольцом стен и цитаделями! Но Колакс продолжал:

— Милостью Матери-Богини мы, степные племена, сокрушим империю Чжоу. С вами или без вас, жуны. Уничтожив Чжоу мы, степные племена, повернем оружие против вас, жуны, забывшие имена наших Богов.

Наступившая тишина меняла цвета, как лесная ягода: зеленое удивление ушло, его, созревая, сменило легкой краснотой обдумывание, но и оно не стало окончательным цветом: гнев красной краской залил лица знати и вождей жунов. Бордово-красным стал цвет тишины.

— Посол, ты, случаем, не перепутал лагерь? Вон там лагерь Чжоу. — Рослый, огромной природной силы муж с седла повел разговор с Колаксом. Муж копьем указывал на другой берег реки. — Ты, верно, туда нес весть?

Хотя шутка и была удачной, собрание ее не поддержало. Вождь жунов поднял правую руку.

— Это все слова твоего вождя? — вопрос был задан в какой-то задумчивости.

— Достопочтимый вождь жунов, посол Колакс огласил все слова. — Посланник степной армии слегка склонил голову в шлеме. Правая рука, все так же сжатая в кулак, была у сердца.

— Ну что ж. Мы… — муж в колеснице развел руками, подразумевая под «мы» знатных позади себя, — услышали слова твоего вождя. Нам нужно время обдумать ответ. А пока, посол, будь добр, расскажи, что ты устроил с ними? — Правая рука из колесницы указала на пять трупов. Колакс, держа обеими руками щит, продемонстрировал кинжал, крепко в него вошедший. Вождь жунов телом сместился вправо и, обращаясь к кому-то позади Колакса, в гневе прокричал:

— Твои люди напали первыми на посла!

Ответа не последовало. Колакс не оборачивался, он неотрывно смотрел на вождя в колеснице. Вождь перевел гневный взгляд на Нанию.

— Нания, дочь Мину, с тобой веду речь. Поутру ты казнишь посла и вернешь его голову вождю степных племен Танаис. Это и будет наш ответ. Жуны принимают войну. — Взгляд мужа в колеснице вернулся к послу. Колакс, не дрогнув, встретил этот взгляд.

— Посол, готов ли ты увидеть предков?

Колакс поднял правую руку, сжатую в кулак. Вождь жунов продолжил, глядя в улыбающееся лицо посла:

— Наказания же за убитых, нападавших на тебя, не будет.

Пришло время держать клятвы — читалось в улыбке Колакса. На него восхищенными глазами смотрела Нания, дочь Мину.

Ночью Нания и Колакс покинули лагерь у святилища. Никто не чинил им препятствий. Лагерь пришел в движение поутру. Вожди и старейшины жунов решили дать главное сражение Чжоу. Лихорадка приготовлений охватила воинство. Дела поважнее, чем участь посла степных племен, завладели мыслями старших командиров. Пять всадников не таясь направились вглубь империи. Им вслед неслись бряцанье оружия, глухой рев барабанов, переклички командиров.

— Никогда не забуду корову и твою дудочку, — доверительно прошептала Нания Колаксу, скача с ним бок о бок. Посол степных, немедля достав из сумы дудочку, передал ее спутнице. — Научишь? — девушка улыбнулась и приложила инструмент к губам.

— Ну как не научить? Научим. Безделица то сущая. — Колакс широко улыбнулся. Открытое, бесхитростное лицо юноши излучало беззаботность. Колакс раскинул руки, словно крылья. — Ты ж мне жизнь подарила. Вторая мать, считай, для меня.

Глава 65. Чучела

Через десять дней после падения города Хаоцзина

— Верховный, впереди отряды чучел выстроились, и за ними — капканы…

Главнокомандующий степной армией заинтересованно выслушивала разведчиков.

— И сколько чучел понаставили? — дед Агар едва сдерживал смешинку. Разведчики, юноша и девушка из озерных и золотых, уловив назревающее веселье, все же сохраняли серьезный вид:

— Посотенно стоят, пять тысяч пугал. После них — никого до самого Шана. Рядом лес небольшой, редкий, с кустом облепиховым, но в нем нет никого. Думали, засаду там устроили…

— Ну… — развил дед Агар рассуждения разведчиков, — если мы бы по ночи на такое наскочили? Возможно, в том и был бы толк, стрелу бы пустили понапрасну. Но днем?.. Так понимаю, то меры отчаянья. Плохи их дела, если так капканы расставляют. Чжоу надорвалось в войне? — И вождь хурритов посмотрел в глаза Верховному. Танаис пригласила вождя в колесницу, и в окружении сотни северных старшие командиры направились к чучелам. Странное зрелище предстало их глазам. Дорогу к столице империи преграждала армия. Разведчики вытащили пару чучел из строя и продемонстрировали Верховному и старшим командирам. Во время осмотра никто не нарушил молчания. Работу мастера проделали долгую. Из мешков собрали фигуры ростом с людей, облачили мешки в одежды, ношеные, но добротные, набили опилками и соломой. «Лица» раскрасили: черной краской подвели глаза и брови, красной — нарисовали щеки и губы. Привязали веревками к шесту, в правую «руку» каждому вложили древко копья, без наконечника.

Степные командиры оглядывали ровные боевые шеренги чучел. Среди соломенных воинов царила полная дисциплина. У десятков командиры, у сотен — тоже отдельно стоят. И в тысячных порядок. Не было только главного и командиров центра и флангов.

— Пытаются павших призвать из мира мертвых! — Верховный сохраняла серьезность. Эта версия стерла улыбки вождей.

— Разверните их одежды!

Новый приказ был исполнен. Чучела раздели до «тел». На каждом мешке виднелись бурые точки, будто капли крови. Тайгета, спешившись, кинжалом указала на них.

— Родственники погибших пустили кровь на чучела в каком-то ритуале Чжоу. — Она провела по пятнам острием.

— Духов призывают, вождь, ты права. — Нети сплюнул на чучела. — Разговор короткий — сожжем дотла армию чучел. Капканы засыплем. — Нети посмотрел на Верховного. Танаис прищурила глаза. Недобро прищурила. Нети же ухватил хитрость: — Обратим их духов против них же? Так?

— Запугаем врага, — Верховный обвела правой рукой отряды чучел. — Один раз мы живых уже упокоили, почему бы не упокоить и призраков? Проведем сражение с их духами перед городом? Представлением? Они… — Верховный указала на чучела, — …будут сражаться с нами, проиграют, а потом мы их упокоим на погребальных кострах. Просто сжечь их мало. Надо показать, что степняки не боятся призраков. Наши Боги, наши небесные покровители сильнее их мертвецов.

Командиры переглянулись, разведчикам стало понятно, что битва с призраками, предложенная Верховным, понравится степному воинству.

— Потренироваться в военных игрищах тоже не помешает. Слаженность шеренг отшлифуем, — дополнил слова главнокомандующего дед Агар.

К вящему сожалению старших командиров, обустройство полевого лагеря и возведение земляных стен по углам бивуака заняло время до полуночи. Представление «Битва с призраками Чжоу» решено было перенести на полдень следующего дня. Возле чучел выставили охрану от посягательств лихих голов из армии. Добротно сработанные и отполированные древки копий вызывали понятный интерес у бойцов. Наутро приготовления к представлению шумом наполнили всю округу осажденной столицы Чжоу. Перед главными, восточными, воротами города, сохраняя заданный порядок отрядов, расставляли «пленную армию призраков», как ее назвали степняки. Каждой сотне «призраков» определили сотню степняков-лицедеев, что должны были, держа за шест, перемещать по полю сражения чучела. Биться должны были обе стороны древками от копий, обмотанными тряпками. Северные согласились обрядиться «призраками», но запросили в подмогу андрофагов. Светловолосые, не убоявшись чучел, составили вторую половину «призрачной армии». А вот в охотников «принять бой» на стороне степной армии — было через край. Всяк горел желанием сразиться еще и с непобедимой ратью царства мертвых. Пришлось бросать жребий, чтобы не было обид.

Ответственной за «призраков» назначили Тайгету, за племена степных единогласно — деда Агара. Вождь хурритов оценивающе посмотрел на Тайгету. Девушка изобразила мечтательно-простоватый вид.

— Сразу не сдавайтесь, хоть для приличия изобразите атаку.

Это замечание вызвало усмешку у жрицы. Гордо подняв правую руку, Тайгета приняла вызов. Шутейное сражение обещало стать по страстям не хуже настоящего. Воины, омыв руки и лица, приготовились к зрелищу: расположились на склонах холма, служившего укреплением столице Чжоу, при полном снаряжении и при оружии — торжество требовало соблюдения приличий. Агреппеи с луками заняли лучшие позиции для обстрела, напротив четырех ворот города. Племенам представление не казалось совсем уж развлечением. Требовалось показать небесным покровителям достойную игру. Зрители с пониманием рассматривали построения боевых шеренг и сочли долгом поддержать соревнование между духами и живыми. Ободряющие возгласы неслись к участникам. Выкатили боевые барабаны, вынесли трубы. На поле вывели козу, украшенную пышным венком.

И, наконец, когда установилась полная тишина, показалась золотая колесница с Верховным. Остановившись посредине поля сражения, между двумя армиями, Верховный подошла к козе и принесла жертву Богу Войны.

— Воинство! Здесь, перед стенами города Шан, мы явим силу наших Богов главному городу империи Чжоу. Призраки, что вот-вот должны прийти на помощь осажденным, будут встречены нашими Богами. Но представление, что вы исполните, — не для камней города и не для тех трусливых рабов, что попрятались за стенами… — Верховный обвела взглядом и тех, кто принял сторону «призраков», и тех, кто остался собой. — Это представление для Богов, для наших Богов, и только для них. Пусть посмотрят на нас сверху и убедятся, что мы чтим их, мы веруем только в них, в наших покровителей! Мы, гордые степняки, не убоимся призраков Чжоу! Мы готовы сражаться даже с призраками во славу нашей Веры! Мать-Богиня, мы твои сыновья и дочери, ты видишь нас. Достойно разыграйте представление, на вас смотрят Боги! — На последних словах короткой речи Танаис сняла шлем и ритуальным движением увенчала свою голову красным убором жрицы. Золотая колесница покинула поле. Тишина установилась между двумя «противниками». По обе стороны — по пять тысяч бойцов с древками копий. Но не только степняки наблюдали за готовящимся представлением. Горожане со стен с недоумением осматривали боевые шеренги. Ни единого звука не проронил город.

Два всадника — Тайгета и дед Агар — проехали медленно под боевые приветствия, каждый от своей «армии», ровно к тому месту, где только что Верховный принесла жертву Богу Войны. Обменявшись рукопожатиями и пожелав друг другу хорошего исполнения роли, «вожди армий» направились к боевым построениям. Им навстречу выступили пешими старшие командиры. Совет хурритов прошел в молчаливом согласии, командиры часто кивали, слушая вождя, вокруг Тайгеты северные и андрофаги вскидывали руки и дружно хохотали.

Под торжественное перешептывание боевых барабанов представление для степных Богов началось.

Дед Агар наступал обычными построениями: центр, два фланга — левый, правый и резерв. «Призраки» выстроились в три равных линии. Первые две выдвигались медленно навстречу живым. А вот третья отстала и, как показалось зрителям, сбившись, сместилась вправо. У многих сложилось впечатление, что Тайгета допустила промах. Между тем и вторая линия смещалась вправо, углубляя боевые построения правого фланга. Левый фланг становился тоненькой линией, правый же утяжелялся новыми подкреплениями. Быстро движущиеся ряды «призраков» были выстроены наподобие клевца, где правый фланг напоминал клюв. Наблюдавшие за «битвой» вожди — Эа, Пасагга и Ишум, прекратили обсуждения «роковой ошибки вождя призраков» и, затаив дыхание, ждали результата атаки «тяжелого» правого фланга на построения деда Агара. Однако Верховный, не дожидаясь окончания маневра Тайгеты, уже зная наперед итог скорых перестроений давней подруги, подозвала Эа.

— Бугинов и андрофагов собери в пару тысяч… — шепотом обратилась к вождю Верховный. Эа, наклонившись, также шепотом подхватила:

— Без оружия? Только с голыми руками. Игра же ведь…

Танаис улыбнулась. И, указав на спину Тишпака, сидевшего ниже по холму, хитро подмигнула. Эа, улыбнувшись, продолжила:

— Барабаны заглушим? Чтобы лучше было слышно?

Верховный кивнула. Видно, не только Тайгета научилась с полуслова понимать главнокомандующего, но и кое-кто из далеких лесов и болот. Бесшумно, своей легкой, крадущейся походкой Эа приблизилась к Тишпаку, пригнулась и что-то прошептала тому на ухо. «Главный певчий», он же «главный копатель», быстро поднялся со щита, на котором сидел, и проследовал с вождем андрофагов к зрителям-бугинам.

Тем временем едва начавшееся сражение приняло неожиданный и неприятный поворот для «армии живых». Тяжелый правый фланг под командованием Уту потеснил не только левый фланг вождя хурритов, но и продавил щитами центр. «Армия живых» подалась назад, пятясь под напором щитов глубоких боевых шеренг. Только Нети с озерными и золотыми в дальней левой части центра сдержал напор «призраков». Вождь хурритов лично возглавил контратаку резерва в тыл. Пешие воины бегом обогнули свой правый фланг, размахивая древками копий, перемотанными тряпками, смяли тонкий левый фланг «призраков» и зашли в тыл атакующих северных. Каково же было их удивление, когда им навстречу устремились отряды Тайгеты, ждавшие контратаку в глубоких построениях правого фланга. Воинство «призраков» оказалось не безобидным противником. Контратака остановилась и захлебнулась. Теперь «призрачная армия» теснила «живых» уже на всех направлениях. Щитами «призраки» задавили левый фланг и опрокинули половину центра. Земляки Верховного под предводительством Нети упирались ногами и щитами. Контратакующих и вождя хурритов вернули на линию центра. Зрители были удивлены, с холмов неслись слова ободрения «живым». Но многие эмоциями уже давно были на стороне армии Тайгеты. За гордячкой Тайгетой после «подлых гостей» стараниями острослова Нети прочно закрепились прозвища: Опасная сестра, Степная доброта — то прозвище вмещало особый двойной вес: степная знать; и развеселое — доброта к врагу, а смешавшись, обозначало — степная знать в доброте к врагам; и уж совсем шутливое звание — Угости клевцом. Те прозвища Тайгеты содержали в себе лишь уважение, заключенное в шутливых именах, да отсылали к танцу «трех сестер» перед «подлыми гостями».

Эа с бугинами и андрофагами появилась на поле сражения вовремя. Еще немного, и «призрачная армия» опрокинула бы «живых». Зрители, судя по громким одобрительным репликам, усмотрели в появлении вождя андрофагов с малым подкреплением не иначе как самих себя. «Живых» враз перекрасили в «жунов». Встав в рост перед «лицедеями», степняки хлопали в ладоши, потрясали оружием и щитами, благодарили во весь голос за превосходный праздник. «Лицедеи», красные от усилий в борьбе щитами и палками, стояли растерянные и даже слегка оглушенные успехом. Замысел представления полностью раскрылся. Барабаны смолкли. И «главный певец» степной армии запел. Тиш вознес молитву Богу Войны. Под его песню: быструю, веселую и полную угроз врагам, из боевых шеренг вышли старшие командиры и вожди. Чучела пали наземь.

Под песню-молитву Тишпака степное воинство складывало тела «призраков». Древки копий «призрачной» армии делили между участниками представления. Жерди пошли на «погребальные» костры. Пламя занялось быстро. Солома и опилки горели легко. Пять тысяч чучел, с треском полыхая, растворялись в черном дыме.

Как вдруг…

Город ожил. Из-за высоких укреплений, сложенных из плотно подогнанных каменных гигантов, доносился топот ног. С городских стен послышался женский плач. Кто-то с башен выкрикивал в сторону костров имена Чжоу. Послышались гневные проклятия. Главные ворота беззвучно отворились. Выбежав, бросились врассыпную городские, двести ополченцев-лучников попытались достать легкими тростниковыми стрелами с наконечниками из камня и кости сторожевые отряды агреппеев. Всадники ждали встречи с врагом. Свистящее облако настигло храбрецов. Лучники-ополченцы остались лежать там, где намеревались принять бой. Их поразили бронзовые стрелы из мастерских города Хаоцзина. Последующие облака искали жертв на стенах с башнями. Проклятия стихли, плач прекратился. Зрители-горожане покинули стены, их тела щедро усеяли землю перед укреплениями. Агреппеи в который раз явили природную меткость. В открытый проем городских ворот полетели стрелы-свистульки, сбивая с ног стражу двух башен. Отчаянная вылазка стрелков-ополченцев грозила спровоцировать скорый штурм города, если ворота не закроют в кратчайшее время. Сотня под началом Лахар смела лучников с вершин двух башен, охранявших ворота. Приблизившись на четверть полета стрелы, под прикрытием основного отряда, Лахар точно посылала стрелы в проем. Пешие степняки с командирами уже бежали в азарте к воротам, оставленным без надзора. Убыль среди горожан росла. С такого близкого расстояния стрелы уже летели наверняка и в лица обороняющихся. Искалеченных агреппеи не оставляли, жертвы их стрел умирали быстро. Охотники на лошадях обладали твердым дыханием. Пускали стрелу, откатывались назад, и новая волна стрелков занимала выгодную позицию. Ситуация вокруг распахнутых беззащитных ворот становилась устрашающей для осажденного города.

Вой трубы со стороны кварталов, примыкающих к воротам, призвал ополченцев на помощь. В проеме показался всадник в броне, он что-то гневно кричал попрятавшимся за уступами башен ополченцам, размахивал перед их лицами копьем. Командир Чжоу с седла призывал к смелости. Несколько стрел пронзили его белого коня. Тело умирающего четвероногого товарища придавило всадника. И ополченцы, победив страх, выполнили приказание: стрелы впивались в их ноги, но они, прикрываясь щитами, со второй попытки заперли ворота. Вылазка стрелков не принесла выгод городу. Бессмысленной жертвой необдуманной храбрости пали несколько сотен горожан. Они лежали, широко раскинув руки, у двух охранных башен главных ворот. Наверное, еще столько же осталось бездыханными за стенами.

— Надолго Чжоу отвадили от вылазок… — вождь хурритов обращался к Тайгете, протягивая ей обе руки. Дед Агар был восхищен. Открыто улыбался дед Агар. Вот за что любило степное воинство вождя хурритов, так это за мудрость. Иной, помоложе, даже на победу в праздничном представлении обиделся бы, но только не судья хурритов. Дед Агар умел отличать соревнование достойных от мелких обид недостойных. Зла за проигрыши свои не и думал вымещать на победивших. Тайгета крепко сжала руки достойного мужа. Обменялись не только рукопожатиями: Тайгета первой достала из сумы бронзовую накладку на ремень — фигурку грозного медведя, поднимающего левую лапу, и подарила деду Агару. Оценив мастерство золотых, дед Агар вручил Тайгете железный перстень с рубином. Многие глаза следили за вождем хурритов. Не мог дед Агар позволить себе разочаровать почитателей. Вот и сейчас он с гордостью демонстрировал воинству, как должно встречать поражение.

В тот самый момент поздравлений, рукопожатий и взаимных даров, как, впрочем, и принято у степняков по праздникам, вождь андрофагов обратилась к главнокомандующему. Просьба, видно, носила настолько серьезный характер, что вождь для ее оглашения выбрала момент, когда весь степной народ был в сборе.

— Верховный, прошу. Не так… должно быть, это принято у степных племен. Прости, мы смотрим на вас, усваиваем традиции войны, но многого не умеем, и в обрядах тоже. На скаку еще плохо пускаем стрелу… — Эа сбилась. Волнение охватило вождя андрофагов. Верховный терпеливо ждала. — Обряд, конечно, должен быть ритуальный, особый, и не случайные люди должны делать то, о чем прошу. Но у нашего племени нет такого обычая. Прошу… — Эа не смотрела в глаза главнокомандующему, — …нарисуй мне татуировку вождя по канонам твоего племени. Мы, андрофаги, будем как степные. С вами едины. Прости за наглость, Верховный, достаточно ли у меня заслуг для великой просьбы? — Эа, сняв шлем, облекла просьбу в самые почтительные тона. Старшие командиры, да и случайные свидетели просьбы, не скрывая интереса, повернули головы к двум вождям. Просьба и впрямь важная.

— Достопочтимый вождь, ты хочешь, чтобы я лично это сделала? — Верховного застали врасплох. Танаис в задумчивости водила пальцами правой руки по щеке. — Ритуал? Проведем. Ритуал облачения вождя. Так называется у степных. Вождей у нас много. Они будут проводить ритуал. Заслуг у тебя достаточно. Вэнь брала, в дерзости, штурмом. — Перехватив немой вопрос в глазах вождя андрофагов, дополнила: — И я там буду.

Эа улыбнулась. Оправила косу. Верховный похлопала правой рукой по плечу вождя:

— Хорошо, тому нет возражений. Подумаем о сюжете. Помощь Тайгеты потребуется. Узор пойдет от сердца до кончиков пальцев, — Верховный встретилась с довольным взглядом просительницы. — Олени галопом от плеча до кисти… — задумчиво делилась Верховный канонами ритуальных изображений.

Эа встала с колен.

— Вождь приготовила: чернила, иглу, полотно льна. У ваших сменяла. Необходимое со мной. — Сняла с плеча суму, вышитую узорами хурритов, о которых шла речь. Танаис приняла суму, и два вождя уже намеревались покинуть холм, как разведчик из северных доложил о прибытии Колакса и посла жунов.

— Посол жунов? — переспросила недоверчиво вождь андрофагов девушку с короткой черной косой за плечами. Та, обернувшись, указала вождям правой рукой на Нанию, которая поднималась с Колаксом по склону холма.

— Вот что… Найди Тайгету и вождя хурритов, — дала Верховный новое поручение разведчику. — Пригласи их сюда. Так и скажи — новости от жунов.

Ишуму, Пасагге и Уту приглашения не потребовалось — вожди уже приближались к Верховному. Колакс и Нания дожидались двух главных командиров «армий представления». Вожди с нескрываемой радостью приветствовали прибывших, но Нании достались весьма сдержанные, даже с холодком, отстраненные объятья-приветствия. Колакса же вожди степной армии крепко тискали до хруста костей, подолгу хвалили за то, что вернулся живым, и трепали волосы: дескать, брат, да ты удалец, такое провернул. Танаис переводила пристальный взгляд с Колакса на Нанию и обратно. Лицо ее выражало гордость, вот только была непонятна, до поры, причина гордости. Когда запыхавшиеся дед Агар и Тайгета присоединились к собранию, главнокомандующий предоставила первое слово Нании. Колаксу тем временем наградой доставалась порция дружеских приветствий от вождя хурритов. Подняв высоко голову, девушка проговорила:

— Мои вожди…

Эти слова вызвали удивление собравшихся.

— Неплохое начало? — с улыбкой, обернувшись к вождям, спросила Верховный. Присутствующие улыбнулись. Девушка сбилась, и торжественное вступление сразу перешло в детальный пересказ — от нападения на уснувший патруль Чжоу у костра до столкновения у коровы. Упомянула Нания и об ударах клевцом по головам межевых, и об игре на дудочке. Красноречиво описала послание (в этот момент Колакс поднял глаза к небу), и, наконец, очень медленно, растягивая слова, дочь Мину передала слова Люка для степных и поведала о смертном приговоре для Колакса. Уже закончив красочное и драматическое описание произошедшего, перемежавшееся ближе к финалу дополнениями и пояснениями о нравах жунов, Нания добавила, что Люк был в колеснице, в которой уехал на пир ее отец-вождь Мину. И та колесница, с ее слов, носила следы серьезного ремонта, но сохранила накладки из золота.

— Думаю, после таких описаний уже нечего добавить? — обратилась Верховный к Колаксу. Колакс сказал об упущенных Нанией клятвах на крови с приглашенными свидетелями у костра. Закатал рукав и показал порез, затем встал на правое колено и опустил голову. Казалось бы, то было личное дело клявшихся, к жунам не имевшее явного отношения, однако Верховный сочла необходимым выслушать рассказ. Нания последовала примеру Колакса, встав, однако, на оба колена. Вожди, уже обсуждавшие речь вождя Люка, увидев такие ритуальные позы, замолчали.

— Колакс, когда ты давал и принимал клятву Нании, сказал ей о клятве вечного должника, что ты принес мне в озерном краю? — слова Верховного летели легким ветерком. Колакс отвечал так, словно вышел из ледяной воды, — его голос заметно дрожал:

— Да, огласил, мой вождь, ту клятву, слово в слово.

— Так вот, достойный командир стражи границ моего племени… — голос Верховного стал твердым, как у строгого судьи, выносящего приговор за преступления. Колакс сжался. Голова ушла в плечи, словно юноша ожидал ударов плетью. — Теперь и она, Нания, мой вечный должник. Но это не всё… — глядя теперь уже в широко раскрытые глаза посла жунов. — Нания, дочь вождя Мину, ты теперь часть моего племени…

Нания подняла правую руку в знак согласия. Верховный подняла правую руку, приветствуя нового человека в племени. Следом правую руку подняла Тайгета, стоящая позади Верховного.

— Тебя, Нания, выдаю замуж я, военный вождь степных племен… — Танаис выдержала долгую паузу и, улыбнувшись неожиданно широко теплой улыбкой, которой прежде никогда не видели вожди, огласила: — …За достойного Колакса. Ручаюсь за него. Гордость и честь Колакса подтверждаю. Я ему за отца и за мать. — И уже резким голосом боевых команд, обращаясь к удивленному юноше, добавила: — Это приказ, Колакс, не потерплю возражений…

Вожди позади Верховного засмеялись — настолько удивленный и растерянный был вид у вечного должника и столь же счастливый, если не сказать счастливейший, — у вечной должницы.

Глава 66. Развод

За один день до главного сражения с жунами

— Это мои города, ты можешь это понять? — император Ю-Ван утратил душевное равновесие. В гневе свел брови. — Я, правитель империи Чжоу, обязан, слышишь, обязан спасти Вэнь и Хаоцзин. Это не просто города… — Ю-Ван схватил со стола яблоко и с силой швырнул в полог полевого шатра. — Это сокровища нашей империи! Чжоу ничто без них! Степные целятся в самое сердце Чжоу.

— Я, мы… — отец жены Ю-Вана настойчиво продолжал речь, несмотря на гнев императора. Но Ю-Ван вновь прервал его.

— О ком ты, Сюань, говоришь «мы»? — вопрос-уточнение содержал угрозу, Ю-Ван резко повернулся всем телом к знатному мужу. Муж, в серьезных годах, около пятидесяти лет, медленно провел левой рукой по редким седым волосам. Его лицо не выражало ни гнева, ни страха. Глубокие морщины не дрогнули.

— Ю-Ван, мы — это знатные Чжоу. Люди служивые за шатром. Мы против твоего плана, — спокойно говорил Сюань, он не желал ссоры. — Когда три дня назад послал к Вэнь переодетый отряд, я был на твоей стороне, но теперь нет, Ю-Ван, ты не прав.

Император молчал. Впервые за всю его жизнь молчаливый преданный сторонник Сюань, боготворивший его и любивший как родного сына, возражал ему. Эти слова, спокойные слова, были полной неожиданностью для императора. Ю-Ван сел на кресло. Тяжелым взглядом изучал лицо старика.

— Надо дать решительное сражение жунам. — Сюань подошел ближе и положил руку на плечо императора. Его голос звучал по-отечески. — Их лагерь раскололся надвое. Верный знак брожений. Они слабы. У нас с ними равенство сил. Но только внешнее. Племена с побережья не с ними. Это наш день. — Старик собрался продолжать, но Ю-Ван поднял левую руку.

— Это очередная ловушка, как ты не поймешь! — зло цедил сквозь зубы Ю-Ван, не глядя в глаза собеседнику. — Главные силы врага — это пришлые. Жуны просто отвлекли нас на себя. Продуманный план у врагов. Мы сильнее их всех… — Император сжал кулаки. — Пока мы тут выгадываем лучший день для сражения, пришлые «красные ди» громят империю…

Старик пододвинул стул и грузно сел в него.

— Ю-Ван, враг не может взять штурмом неприступные крепости… — генерал Сюань старательно искал встречи с глазами Ю-Вана, но тот предпочитал смотреть на полог шатра.

— Может… — император оборвал советника, — прорицатель утверждает, что Вэнь уже пал. Его поля залиты кровью. Вот так… — Ю-Ван перешел на печальный шепот: — Не поверил бы ни единому его слову. Но он никогда не ошибался. Понимаешь? — только теперь император встретился взглядом с генералом. В глазах правителя не было ничего, кроме горестных мук.

— С тобой, Ю-Ван. Твой друг. — Правая рука генерала коснулась плеча императора.

— Вот и теперь жуны хитрят. — Ю-Ван сжал губы. — Не верю им. Разделили лагерь, чтобы обмануть нас. А ты… ты и поверил. Поверил. Ловушка хитрая, ловушка… — Ю-Ван резко встал с кресла.

— Жуны не настолько умны, — возразил генерал. Ю-Ван обернулся к собеседнику. — Свары между ними не первый день.

— Тоже так думал, когда их травил на пиру. Отшибу головы, и войны не потребуется… — Кулаки сжались у правителя. — Ну вот, погляди! Действовали мы быстро. Вспомни Сунь-Ли. В тот же день с гвардией отправился к границам… — Собеседник, услышав имя известного командира Чжоу, закивал. — И что? Не прошло и десяти дней, как среди жунов сыскались охочие до власти в племенах. «Красные ди» тоже оказались умны. Таргетай, их вождь, умирал, да не умер. Надо спасать города, наши города, пойми. Ты сможешь справиться с жунами и один. Не давай сражения, уходи вглубь империи. Уводи за собой. Где-нибудь в засаде и встретишь их.

Ю-Ван замолчал. Заложив руки за спину, он грузно мерил шагами шатер. Затем встал, воздел руки вверх и прокричал:

— Вэнь, мой любимый город! — слезы потекли по щекам правителя Чжоу. Не устыдился проявления горя Ю-Ван. Сюань опустил голову, генерал не хотел сочувствовать Ю-Вану. Выждав время, он возобновил разговор.

— Ю-Ван, и что останется от армии Чжоу? Заберешь половину? Не меньше?

Генерал не получил ответ, император предавался печали.

— С сорока тысячами выстоять против шестидесяти у жунов, такой будет у меня расклад?

— Они… — Ю-Ван, не оборачиваясь, почти прокричал в стену шатра: — …Ничто! Много ты думаешь о трусах. Жуны — ничто. Ненавижу их. Мнят себя грозными воинами. Живут в сытости, торгуя с нами. Они оружия в руках не могут держать. Их прадеды были воинами. Давно забылись их имена. Ты сможешь. Оставлю тебе самых лучших.

— Самые лучшие уже в пути три дня как… — громко вставил генерал.

— Не перечь мне! — Сердце императора наполнилось гневом до краев. Он повернул к генералу побледневшее лицо. — Стихии помогут. Пришлые поверят. Примут наших за жунов. Ух! Устроят им наши побоище ночью в лагере. — Император потряс кулаком, грозя невидимому врагу. — Хаоцзин спасут. Город спасут. Пробьются… — Помолчав, добавил негромко: — Смогут ребята. Стихии им помогут. — Ю-Ван поднял голову к потолку шатра. Затем, о чем-то подумав, опустил лицо к сидевшему. Негромко приказал: — Встань.

— Что? — генерал не расслышал приказ императора. Ю-Ван быстро подошел к старику.

— Встань, — шепотом приказал он. Старик-генерал повиновался. Гордо выпрямил спину. — Назначаю тебя императором на время войны. — Ю-Ван не шутил. Глаза зло высматривали настроение преданного соратника. Генерал молчал, удивленно подняв брови. — Имя твое Сюань-Ван! Если не вернусь из Хаоцзина, ты продолжишь путь Чжоу. — Правая рука правителя тяжело легла на плечо старика. — Ты был со мной всегда, никогда не предавал. Тебе верю. Только тебе. Остальные крысы. Вокруг одни предатели!

Старик наклонил голову. Нахмурил брови, сжал губы. Он не ожидал такого поворота в разговоре. Но император Чжоу открыл еще не все замыслы, доверительным шепотом он продолжил:

— Хочу спасти любимую жену, твою дочь. Если рухнет империя или я… — правитель Чжоу замолчал, отвернулся, — …не вернусь живым, ее убьют. Так не хочу я! Слышишь? Ты же знаешь порядки у наших жрецов, с ней убьют многих. В жертву стихиям принесут. Разведусь с ней, возьму в жены наложницу. Спасу твою дочь, старик, ты слышишь меня? Девку-наложницу не жаль! — правитель империи тряс за плечи генерала. Генерал сжал губы. Печаль сгорбила гордого соратника императора Чжоу.

— Да что ты такое говоришь. Развод? Какой еще император? — растерянно отвечал генерал. Поднял глаза. Уважительно посмотрел на собеседника, стискивающего его плечи. — Куда ты собрался, Ю-Ван?

— Оттуда… — император вытянул левую руку на запад, — к нам пришло Нечто. Должен истребить это Нечто. Это не жуны. Это и есть настоящий враг. Дикий зверь из нашего прошлого. Не Таргетай ведет их поход. Не Таргетай… Если бы он правил «красными ди», то они направились бы сюда первым делом. А мы бы его еще по пути сюда три раза перебили в засадах. Простоват Таргетай для хитрости. Помнишь, как он вел войну с далекими племенами? Просто вел, кое-как справился… Там кто-то другой за главаря. Бьет под дых нам. Сильно бьет. Больно бьет. Крепости Таргетаю не одолеть. А тут Вэнь с цитаделью пал… Такие войны под силу только персам, нашим союзникам. Только они и могут разгрызать стены городов. Вэнь пал, значит, нечто съест и Хаоцзин, и Шан. Съест и не поперхнется. Понимаешь, мой генерал? Таргетай так бы не вел войну. Таргетай не смог бы пройти через ущелье свистящих гор. Не по зубам ему такие сражения. — Ю-Ван уткнулся лбом в лоб верного сторонника. — Понимаешь теперь меня, старик? Лично должен встретиться с этим Нечто. Лично должен забороть…

Старик закрыл глаза, по тревожному тону императора был ясен исход, которого он ожидал для себя и своих последователей. Двое знатных мужей Чжоу прекрасно понимали друг друга. Старик-генерал потрепал за шею императора. Этот жест выражал крайнюю степень уважения. Именно Сюань привел к власти Ю-Вана, выбрав его, среднего сына правителя, императором Чжоу. Только Сюаню император доверял тайное и сокровенное.

— Что делать, если жуны атакуют, как ты уйдешь? — генерал шепотом задал Ю-Вану мучивший его вопрос. — Не дадут нам уйти вглубь империи? Как быть тогда?

Правитель отвел в сторону взгляд, подумал.

— Прими сражение. Ты — мудрейший из нас. Можешь, мой генерал, выстоять и против трех армий разом. Согласись на ничью. И уходи с поля сражения… — Император тяжело вздохнул. Встал. Коротким взмахом руки дал понять, что сказанных слов достаточно. — Пойдем, Сюань-Ван. Нашу волю огласим толпе. Стихии в помощь.

Утро следующего дня огласилось гневными звуками труб, барабанов — с одного берега реки и, в согласии с ними, лязгом металла — с другого. После сорока без малого дней стояния друг против друга смертельные враги намеревались сойтись в брани у святилища солнца.

— Зря ты ушел, — шепотом сам себе или далекому собеседнику говорил генерал Сюань-Ван, вчера прилюдно провозглашенный Ю-Ваном военным императором. — Они бежали со страху. — Генерал говорил о жунах. Армия врага империи, что переходила реку, уменьшилась числом. Второй лагерь жунов опустел за прошлую ночь. Из поваленных шатров, что еще днем ранее в беспорядке стояли на пригорке, никто не присоединился к атакующей армии жунов. — Победа была бы нашей. — Генерал оглядел боевые шеренги Чжоу. Силы почти сравнялись. Биться предстояло на равных.

В то самое время среди степи в походной повозке раздавался веселый женский щебет. Но грустного правителя Чжоу развлечь было невозможно. Весь вечер и ночь Ю-Ван не сомкнул глаз.

— Бао-Сы, хватит. — Ю-Ван угрюмо уставился в шкуры медведя, что лежали слоями на дощатом полу повозки. — Спасибо, что веселишь меня. Пытаешься. — Угрюмый взгляд поднялся к красивым глазам юной девушки лет семнадцати в пестром дорогом многослойном наряде. — Хочу тебе рассказать, куда мы с тобой направляемся. — Ю-Ван грустно улыбнулся. Подбоченясь, правитель Чжоу деланным развеселым тоном, подражая тону песен девушки, заговорил: — Едем мы с тобой, Бао-Сы, на встречу с диким зверем…

Девушка перестала улыбаться. Правитель Чжоу заметил перемену, его улыбка приобрела зловещий оттенок:

— Едем навстречу судьбе. Судьба, по словам гадателя… — император поднял указательный палец правой руки, — …заметь, Бао-Сы, лучшего моего гадателя, того, который никогда, никогда не ошибался… — император утер слезу со щеки, — жестокая нас ждет. Мы оба погибнем.

Девушка вскрикнула. Но первый муж империи Чжоу продолжал с широкой улыбкой:

— Но что радует — перед смертью, он так мне сказал, увидим Божество. Ты же хочешь увидеть Божество? Бо-же-ство!

Девушка заплакала. Закрыла ладонями лицо.

— Ну же, ты хочешь увидеть Божество? А я вот мечтаю! — император засмеялся. Долго и громко смеялся. Смеялся, широко раскрыв рот, в ра