автордың кітабын онлайн тегін оқу  Призраков лучше не тревожить

Сергей Павловский

Сергей Павловский

Призраков лучше не тревожить

Его зовут Александр Емельянов. Он любящий муж и заботливый отец. Вот только профессия никак не дает ему жить спокойно — ганфайтер, ликвидатор, специалист по переворотам. И друзья, и враги уважительно называли его Бер-серком — Бешеным. И вот в очередной раз ему не по собственной воле приходится подтверждать свое прозвище и квалификацию…

роман

Глава 1

— Леонид Сергееви-ич… — по-школярски занудно простонал Емельянов. — Ну, не пойму я, хоть убей, почему мы должны влезать в это дело? Тут чистой воды сыск. Да неужто у эмведешников в генералке перевелись сыскари? Хотите, я сам порекомендую парочку — из-под земли достанут хоть самого Аль Капоне.

— Да что ты, в самом деле, тут демагогию разводишь, — генерал Долганов скривился, словно в дупло его зуба мудрости вонзился бурав отечественного производства. — Издохло твоё МВД, давно издохло, и годится разве что на то, чтобы интеллигента безобидного пугнуть да покуражиться.

— Так почему? — не сдавался Емельянов. — Спецы ведь остались. Только все они за задницу свою уболевают. А вы дайте ребятам гарантию, с самого верха, да уважительно к людишкам отнеситесь, да денежки не пожалейте — они любой мусорник вам до пылинки разгребут.

Долганов вздохнул обречённо, поднялся, тяжело опираясь на подлокотники кресла, пронёс дряблый увесистый живот к окну, приоткрыл форточку. Пробасил, словно нехотя:

— Положим, остались у них сыскари. И гарантировать может сам.

— Ещё бы, — осклабился Емельянов. — Замочили человека из его команды.

— Вот именно, — многозначительно ткнул перстом в потолок Долганов. — Только что он может гарантировать? Звание, должность, деньги, орден… И в данном случае не поскупится, уверен. Одного он гарантировать не может. Что не позвонит твоему сыскарю в один прекрасный момент, когда дело дойдёт до раскрутки, таинственный дядька, серьёзный дядька, и не скажет: «А чего ты, казак, распетушился? А? У тебя, орёл, жинка есть и дитёнки. Ты ж не хочешь их собственными руками похоронить?». И за себя твой сыскарь, может, и не испугается, а за семью — точно. Скиснет, потому как знает — как пить дать похоронят. Дело ведь, похоже, миллионов касается. Какие уж тут женщины, дети и прочие морально-этические экивоки…

— Как будто у меня семьи нет, — сквозь зубы процедил Емельянов.

— У тебя? — Долганов удивлённо повернулся к нему. — У тебя, Берсерк, семьи нет и быть не может. Ты кто? Ты — человек-призрак. Как материальная субстанция ты, конечно, существуешь, но как юридическая инстанция пока не оформился. И то, что у тебя, как у любого нормального мужика, есть отец, мать, жена и сын, знает кто? Я — и ты. Даже твои верные янычары не знают.

«Хрен тебе в глотку, чёрт старый, — восхитился про себя Емельянов. — Эк загибает: «материальная субстанция», «юридическая инстанция»…» Но вслух упрямо буркнул:

— Таких призраков и в ФСБ хватает, и в «шестёрке». Пусть и раскручивают.

— Опять не прав. А конъюнктурные соображения? От манера у тебя, Сашка, придурка корчить…

Генерал вперевалочку протопал к резному дубовому буфетику пятидесятых годов, провернул ключик на одной из дверок и извлёк из недр бутылку коньяка «Арарат», пару хрустальных пузатых рюмок и жирный лимон. Глянул на часы и, словно оправдываясь, пояснил:

— Адмиральский час.

Ещё пошарил в глубинах допотопного хранилища и с недоумённой миной вернулся к рабочему месту, сердито втиснул в стол кнопку вызова адъютанта. Тот появился мгновенно, как чёртик из табакерки.

— Валерий! — свирепо рявкнул Долганов. — Где мой ножик?

— Так я поточить взял, Леонид Сергеевич… — сконфуженно потупился адъютант.

— Засранец, — безнадёжно махнул рукой Долганов. — Ну хоть ты, Сашок, объясни ему, что хороший адъютант обязан всё делать незаметно для начальства и, главное, своевременно. Вот чем я теперь должен лимон крошить?

Емельянов в глубине души согласился с шефом, но от комментариев воздержался.

— Так я сейчас мигом сам порежу, — засуетился лейтенант. — Одну минуточку…

Он выудил невесть откуда складной нож и ринулся к столу. Споро располосовал цитрус, выложил на блюдечко. Преданно заглянул в глаза обожаемому начальнику:

— Может, кофе и бутерброды?

— Не… Обедать в столовку пойду, — отмахнулся генерал. — Свободен!

Адъютант мышью скользнул за дверь. Долганов разлил коньячок, понюхал рюмку, довольно сморщился. Затем быстро опрокинул содержимое в рот, бросил следом дольку лимона, причмокнул сочными губами.

Емельянов мелкими глотками смаковал свою порцию.

— Можно курить, — великодушно разрешил Долганов. Сам он прочно «завязал» лет десять назад. Емельянов, давно мечтавший о благословенной затяжке, кивнул благодарно и придвинул пепельницу с фарфоровой легавой на ободке.

— М-да… А ведь смена кабинета готовится, Александр, — обронил, словно невзначай, генерал. — А там и президентские выборы на носу…

Емельянов пожал плечами:

— Всё равно ядро останется — те, кто музыку заказывает. У нас всё под контролем.

— Неправильно оцениваешь ситуацию. — Лицо Долганова как-то незаметно утратило привычное добродушное выражение, и профессиональная складка старого чекиста неожиданно чётко прорезалась в уголках рта. — Верней — не владеешь информацией.

Емельянов вопросительно поднял бровь. Генерал Долганов редко изрекал подобные сентенции, так что это не сулило ничего хорошего. К тому же старый лис всегда оказывался прав. В данной ситуации следовало намертво захлопнуть рот, а уши, наоборот, развернуть и настроить. И внемлить, внемлить, внемлить…

Генералу всегда известно больше, чем полковнику. А в разведке между этими званиями — целая информационная пропасть.

— Всех ситуаций и политических ходов не в состоянии предвидеть даже сам Господь Бог… — Генерал насупил брови, словно эта богохульная сентенция его особенно раздражала. — Но кое-что и мы можем просчитать. Так вот… Наверху готовится новый передел. И это будет «чёрный» передел. А те, кто придёт к власти, наверняка этот передел одобрят и поддержат. Им это выгодно во всех отношениях. И кусок чужого пирога отхватишь, и политические дивиденды подзаработаешь. Ну, а старички станут ещё богаче и на плаву удержаться сумеют. Жаль, конечно, что в низах ничего не изменится. Как плыли в дерьме, так и дальше поплывут на свет дерьмового же маяка…

Он скрипнул зубами и подался чуть вперёд, ближе к Емельянову.

— Слушай, Сашка, и внимательно. Я в этом дерьме уж набарахтался вволю, до тошноты. Дальнейшей перспективы не наблюдаю. Но я заработал всё, абсолютно всё. И, главное, никто и ни при какой власти ни у меня, ни у моих внуков ничего не отнимет. А тебе предстоит ещё хорошенько побарахтаться. У меня в аппарате много… всяких. Таких, как ты — единицы, а из всех…

Генерал быстро плеснул в рюмку коньяк — уже сверх нормы — и, стремительно хлопнув «сотку», расслабленно отвалился на спинку кресла, прикрыл глаза. Но заговорил сквозь сжатые зубы жёстко и веско:

— Значит, так. Как только канитель с кабинетом закончится, и начнётся тот самый передел, — я ухожу на заслуженный отдых. На свою должность буду рекомендовать полковника Емельянова. Пора ему уже материализоваться.

Бог знает, какая скрытая пружина выбросила Емельянова из кресла, вытянула в струнку. Он сам впоследствии, обмозговывая ситуацию, поражался подобным метаморфозам. Да, видно, дебильная кадетская выучка, вколоченная в семнадцатилетнюю башку, до седин давала о себе знать. Долганов удивлённо, почти с испугом, уставился на него. Затем буркнул растроганно:

_ Вижу, фельдфебельский дух из нас с тобой не вытравишь. Садись уж и слушай дальше. Моей рекомендации, сам понимаешь, мало. Потому ты раскрутишь дело в лучшем виде. А дело тонкое, деликатное. Почему? Как на духу скажу: может, я первый раз в жизни не догадываюсь даже, кто заварил кашу. Может, и… Сам. На заказе работал, конечно, профи, и хоть их развелось в последнее время, как грязи, но этот — высшей марки. Потому вычислить его можно — если убрать не успеют. Но главная твоя цель — заказчик. Его найдёшь — там будем думать. И помни: он, заказчик, — твоя карьера и твой залог. Да. Формально вы — я имею в виду тебя и твою группу — входите в состав следственной бригады Генеральной прокуратуры. А неформально — проводите параллельное независимое расследование и подчиняетесь только мне и Президенту. Так Президент сам решил. Всё. — Долганов качнул головой. — Ох и говно! Но имеешь шанс выйти из него моим заместителем и в генеральском звании. А потому сегодня же становись на довольствие и приступай. Приказ по управлению уже отдан. Свободен.

— Есть, господин генерал. — Емельянов вместо отдания чести развёл руками и поплёлся без особого энтузиазма «становиться на довольствие».

Сама процедура постановки, знакомая до тошноты, восторга у Емельянова не вызывала. Скорей наоборот. Иногда она отнимала целый день. В первую очередь, конечно, секретная часть, святая святых. Только чтобы войти в абсолютно изолированное помещение секретки, требовалось пройти с дюжину всевозможных проверок и «идентификаций», включая наиновейшие методы по индивидуальному коду доступа, дактилоскопии и иридоскопии[1]… Вся эта новомодная шпионская чушь, с точки зрения самого Емельянова, яйца выеденного не стоила. Всё едино команду компу — кого пускать, а кого послать, — давали люди-человеки. А люди не боятся, что компьютерный вирус отшибёт им память или разладит исполнительные органы. К тому же и в самом секретном храме трудились обычные жрецы из плоти и крови. К главному жрецу Емельянов теперь и пробивался. И этот Главный никогда не менялся. Берсерк не знал ни его имени, ни звания, ни даже клички. Но вот уже пять лет в секретке наблюдал одну и ту же рожу, пресную и невыразительную, как конская лепёшка. А до этого в секретке ГРУ он на протяжении пятнадцати лет встречал другую физию, что походила на нынешнюю, как матрица на матку. Притом манеры копировались скрупулёзно. Всё сухо, сжато, деловито до душевного сплина. Ни единого лишнего слова, жеста…

— Ротмистров Александр Николаевич, полковник ФСБ… Удостоверение, пропуск, водительское… Распишитесь. Теперь ваша группа… Спиридонов Сергей, капитан. Удостоверение, пропуск, водительское. Распишитесь… Тропинин Дмитрий. Старший лейтенант… Распишитесь… Распишитесь… Распишитесь… Желаю удачи.

Это «желаю удачи» — единственное неформальное, но несокрушимо традиционное. Емельянов вывалил из бункера секретки, облегчённо ухнул и вытер пот со лба. Теперь в другой бункер — финчасть. Здесь проверок поменьше и режим доступа, как в обыкновенном банке, но! Неизменный финансовый цербер. Имидж — копия секретника, только абсолютно лысый, очкастый и без особых примет.

— Командировочные, суточные. Получите, распишитесь… На группу… Пайковые, распишитесь. Представительские…

«О! Это самое интересное, — оживился Емельянов. — Вот и посмотрим, что начальство не пожалело на операцию.»

— Десять тысяч условных единиц. Распишитесь… Теперь в рублях, эквивалентно пяти тысячам условных единиц… Считайте… Распишитесь…

«Пятнадцать штук баксов, недурно для начала. Значит, операции придаётся большое значение, только финансовый отчёт потом писать забодаешься», — посетовал Емельянов, в который раз выводя незамысловатый автограф в ведомости.

Под такую кучу денег ему даже выдали услужливо плотный бумажный пакет. С этим пакетом под мышкой и кучей всевозможных ксив по всем карманам он направился к конечному отправному пункту — складу спецснабжения. В Управлении, как и в любой воинской части, имелись и продовольственный, и вещевой, и оружейный склады и каптёрки, но для секретных агентов-функционеров существовал только один, зато какой! Склад специального снабжения! И в этом многопрофильном хранилище рыцари разведки могли отовариться всем необходимым — от плаща до кинжала. Правил здесь абсолютный монарх. У него, правда, как и у всех монархов, имелись подданные, дабы обширное хозяйство содержалось в надлежащем порядке. Но подданных Емельянов, как и все остальные потребители, никогда не лицезрел. По инструкции, как только в закрома спускался очередной рыцарь секретной категории, все подсобники самоизолировались в специально отведённом помещении, и чем они там занимались, можно было только гадать. Может, «козла» забивали, а может, и в картишки баловались. Но монарха, то бишь главного каптенармуса, Емельянов знал не только по званию, но и по фамилии. Нечипоренко Владимир Иванович — так его величали. Ну, а звание у монарха было написано звёздами на погонах — старший прапорщик.

Старшего прапорщика Нечипоренко Емельянов знал более двух десятков годков и помнил ещё просто прапорщиком. Понятно, что и Нечипоренко видел на погонах Емельянова два малюсеньких звездаря по бокам красной полоски, и потому отношения их носили характер дружески-фамильярный.

Бронированная дверь за полковником захлопнулась с роковым лязгом. Он толкнул ещё одну — фанерную — и очутился в тесном помещении, которое убранством и антуражем не отличалось от банальной складской конторы. А за столом, заваленным накладными, гроссбухами, тетрадями и прочей бюрократической атрибутикой, важно восседал Сам. В старорежимных окулярах на красном носу-картошке. С видом вдохновенного ваятеля-творца Сам что-то корябал на тетрадном листе. При этом он выписывал кренделя губами, усами, ушами и чем только можно. Закатывал невидящие глазки к небу и старательно имитировал беспредельную занятость.

— Гх-гх… — осторожно прокашлялся Емельянов. — Здравия желаю, товарищ старший прапорщик.

Нечипоренко с трудом прервал очередной вояж в потолок и устремил инертно-сосредоточенный взор куда-то в угол, мимо Емельянова. Тем не менее автоматически буркнул: «Здравия желаю, товарыш полковник», — и снова уткнулся в свою писульку. «Товарышу полковнику» оставалось терпеливо дожидаться окончания творческого процесса. Минут через пять Нечипоренко вывел наконец последнюю цифирь, смерил просителя с ног до головы неодобрительным взглядом, проворчал глухо:

— А шо это вы, пан полковник, без чумойданов, как той пан?

Происходил старший прапорщик из полтавских хохлов, но родной, некогда чистый язык его под постоянным прессом москальского наречия трансформировался в совершенно дикий суржик. Правда, суржик этот, несмотря на всю его необузданность и косноязычности, без затруднений разумели представители всех трёх славянских народов бывшего Союза.

— Ну, так шо мэни прикажете с ним делать? — прапорщик недоумённо призвал в помощь несуществующих свидетелей. — Приказано укомплектовать по полной программе, а куда, спрашиваю я вас, они будут усё пихать? Може, в карманы, га?

— В задницу, — набрался наконец решимости Емельянов. — Ты, Иваныч, не больно грузи. Я у тебя когда в последний раз чемоданы получал, а? Мне уже по срокам полагается!

— Усё-то они знают — шо когда полагается, — развёл руками Нечипоренко. — Только не знают — где я должен усё это брать. Га? Ну ладно… — он вздохнул натужно и неожиданно дружески подмигнул Емельянову. — Выдадим чумойданы, Николаич, не переживай. Ты ж, чай, не на курорты собрался?

Он снял свои николаевские окуляры, аккуратно протёр линзы клетчатым носовым платком, затем туда же смачно высморкался и поднялся во весь свой трёхвершковый рост.

— Ну… пошли в закрома.

Под закрома в обширных подвалах Управления отводилась немалая площадь, и, пожалуй, только сам ключник без затруднений ориентировался в этом лабиринте. В первую очередь, как и обещалось, прапорщик снабдил Емельянова грандиозным сидором категории «мечта оккупанта». Чемодан имел двойное дно и несколько отделений для весьма специфических предметов обихода. В нагрузку к чемодану полковник получил спортивную сумку со спартаковской символикой. Динамовец Емельянов иронически покосился на красно-белый ромб, но от замечаний вслух благоразумно воздержался.

Загрузку начали в отделении, где хранились всевозможные средства связи, и каждая выдача сопровождалась непременным комментарием старшего ключника:

— Так… Телехвоны мобильной связи системы «билайн»… — Нечипоренко выложил на столешницу четыре аппарата. — Три, соответственно, по количеству бойцов группы, четвёртый — резервный, командирский. Пользование согласно инструкции. Распишитесь. Так… Пишлы дали. Портативные станции КВ-связи со сканирующим устройством производства фирмы «Хвилипс», соответствующими станциями укомплектованы, и приданные транспортные средства. Распишитесь. О! Оцэ цикава штука! Производства фирмы «Соня»…

Прапорщик на цыпочках не без труда дотянулся до картонной коробки на верхней полке стеллажа. Со вздохом сожаления о порушенной девственности содрал полиэтиленовую обёртку, раскурочил упаковку.

— Ось, поисковое устройство!

Он высыпал на столешницу из ячейки десяток крохотных радиомаячков, снабжённых магнитами и крючками вроде рыболовных.

— Ось, смотри, — один из маячков он нацепил на лацкан своего изрядно вылинявшего френча. — Это у меня, согласно маркировки, номер первый. Маяк активизируется согласно сигнала с центрального пункта слежения.

Нечипоренко склонился над компактным, почти плоским монитором с рядами разноцветных кнопочек на расположенной под экраном панели. Близоруко сощурился, пошевелил губами:

— Ось, вначале кнопка включения… так… теперь номер первый. Элементами питания, соответственно, укомплектована. Радиус действия на автономном питании до двадцати километров — проверено. Возможен выход на супутниковую связь. Но это, сам понимаешь… О! Я пишов, а ты дывысь.

На экране вспыхнула яркая зелёная точка. Нечипоренко, шаркая ногами, но довольно живо, выполз в коридор, и шелестящее эхо его шарканья быстро утихло где-то под сводами лабиринта. Точка на экране поползла вначале вверх, затем вправо, влево, снова вправо. И над каждым прямым отрезком тотчас высвечивались цифры — расстояние в метрах и ярдах. А на каждом повороте дополнительно обозначался угол и буковка — Н, О, В. Норд, ост, вест — ориентировка на части света. В правом верхнем углу экрана для удобства и контроля пульсировал постоянно маячок-компас.

Зелёная точка заложила ещё несколько крутых виражей, вычертив замысловатую фигуру, и приблизилась вплотную к исходной. Послушное эхо старательно передразнило нечипоренковскую поступь. Грохнула дверь, и на пороге возник прапорщик собственной персоной:

— Ну як?

— Класс! Фантастика! — деланно восхитился Емельянов. Прибор слежения и поиска искренне восхитил его, но… шесть лет назад, когда он впервые столкнулся с подобной штукой, притом получив её из рук того же старшего прапорщика.

— Ото ж, контролирует перемещения объекта… — тянул свою волынку Нечипоренко.

— Также и в вертикальной плоскости, — быстро закончил за него фразу Емельянов.

— Точно. Распишитесь. Шо ещё? Ага… Прибор аудиоконтроля.

— Ага, только, дядь Вов, побольше мне жучков, побольше.

— Два десятка хватит?

— Вполне.

— Распишись. Так, пишлы дальше.

Дальше «пишлы» диктофоны, парочка миниатюрных фотоаппаратов, видеокамера «Самсунг» — всё это Нечипоренко классифицировал почему-то как средства связи и хранил соответственно. Ну, да то было его личное дело — куда что сунуть, — и никакие ревизии и проверки ему не грозили.

— Усё. Больше ничего не нужно из средств связи?

Емельянов пожал плечами. Как ни смешно, в данной ситуации бессменный ключник и эконом Нечипоренко гораздо лучше него знал, что именно может понадобиться.

— Ну, если что и забыли, то дополним опосля, — успокоил прапорщик полковника.

Журнал, где Емельянов оставил, может быть, сотый автограф, Нечипоренко упрятал в сейф, вмурованный в стену, смешал, согласно инструкции, цифры на замке.

— Ну, теперь в оружейную.

Очередной электронный замок, по которому прапорщик залихватски чиркнул пропуском-ключом, открыл взору выставленные и вывешенные боевые сокровища. Нечипоренко с любовью и гордостью оглядел свой арсенал, оглянулся на полковника, поскрёб в замешательстве бритый по уставу затылок. Шмыгнул носом:

— Ну, а шо тоби, собственно?.. Разве шо патроны. Табельное оружие у вас всех имеется, и бронежилетки в прошлом году выдавал — экспериментальные фирмы «Витязь», пять штук. На выдачу снайперского комплекта приказа не имеется. Разве шо патроны.

— Два «КЕДРа» выдай, дядь Вова, — тихо, но твёрдо потребовал Емельянов и попытался поймать взгляд прапорщика — у того сразу забегали глазки. — На меня и на Робин Гуда.

— Шо? — Нечипоренко, казалось, не расслышал.

— Два «КЕДРа», говорю, выдай.

— А дэ ж я их тебе возьму?

Вкрадчивостью старший прапорщик стал походить на старого, сугубо домашнего кота.

— А вон в том ящичке, — ткнул в угол пальцем Емельянов.

— Та шо ты, хлопче, там обычные «акаэмэсы».

— Да? Ну покажи тогда из любопытства.

Глаза прапорщика метались, словно он потребил в один присест кило зелёных абрикосов. Он открыл рот, потом захлопнул и махнул рукой:

— Чёрт с тобой. Може, и вправду сгодятся, бери. Патронов сколько?

— Сотни две.

Нечипоренко только грустно покачал головой и буркнул:

— Никак ты, Николаич, снова дворец Амина штурмовать собрался?

— И для моего «майера» пачку поищи, — проигнорировал вопрос Емельянов.

— А дотащишь усё? — усомнился прапорщик.

— Ничего, я в два захода, — заверил Емельянов.

Да и что ему оставалось делать? «Автономка», как говорят подводники, есть «автономка». И за каждой нужной мелочью на главный склад Управления шастать не станешь. Тем паче, когда тебя в остановке особой секретности выдернули из провинции и сразу окунули в столичную помойку. «Нет уж, — сразу решил Емельянов. — Если придётся попыхтеть и подраться, то лучше всё необходимое иметь под рукой, на «тыловой» базе. Неизвестно ещё, как дело повернётся. Может, придётся и в подпол на время занырнуть.»

— Ладно, распишись…

Емельянов, пачкая руки свежей заводской смазкой, упрятал смертоносные машинки в специальные чехлы-карманы под крышкой чемодана. Пачки с патронами и рожки аккуратно уложил в отведённые для боеприпасов отделения.

— Гранаты?

— С «черёмухой» дай парочку.

— Всё?

— Всё.

— Пошли на вещевой… Так… Согласно штатного комплекта… нижнее бельё, носки хлопчатобумажные, туалетные и бритвенные принадлежности, одеколон…

— Дядь Вова, — прервал поток Емельянов. — Трусы и носки возьму. За остальное — распишусь. Одеколон, небось, «Русский лес»?

— Есть «Арамис» и «Олд Спайс», — Нечипоренко обиженно приподнял на лоб очки.

— Ладно, флакон «Олд Спайс» один выдай.

— Как знаешь, — безразлично пожал плечами Нечипоренко.

На этот раз Емельянов, чтобы не ставить прапорщика в неловкое положение, сам придвинул журнал-ведомость и расписался напротив ещё не заполненных граф. И на «продуктовом» он даже не стал заслушивать перечень причитавшихся на группу деликатесов, а сразу уточнил:

— Коньяк хороший?

— «Юбилейный», кизлярского завода.

— Беру две бутылки и палку сухой колбасы. За остальное распишусь.

— Как знаешь…

В конце концов, все люди — как люди. У каптенармусов сверхсекретных складов тоже есть жёны, дети и внуки. И Емельянов за грех почёл бы лишить их хоть не последнего, но куска хлеба, тем паче, что у него самого под мышкой угнездился пакет, туго набитый валютой, которую он был волен расходовать по собственному усмотрению.

— Ну, теперь в контору, решим с транспортом.

Емельянов, пыхтя, проволок чемодан и спартаковскую сумку обратно по лабиринту, ярко освещённому люминесцентными казарменными лампами. Дотащившись до «конторы», рухнул с облегчением на казарменный же табурет с прорезью на сидении и потянулся к графину с водой. Нечипоренко занял свой командный пост за столом, густо залитым чернилами ещё со сталинских времён, потянул к себе очередной гроссбух. Емельянов демонстративно, как тремя часами раньше генерал Долганов, глянул на циферблат, протянул многозначительно:

— Дядь Вова…

— Га?

— Адмиральский час.

Прапорщик почесал многострадальный затылок и, словно нехотя, махнул рукой:

— А… чёрт с тобой…

Он покопался в тумбочке и извлёк два гранёных стакана. Придирчиво оглядел их в свете лампы, выдул пылинки. Емельянов меж тем выдрал перочинным ножом пробку из бутылки, отхватил от палки «московской» несколько массивных кружков. Набулькал сразу по полстакана остропахнущего янтарного зелья.

— Ну… За удачу!

Нечипоренко в два движения кадыком принял дозу, нюхнул рукав френча, с благородной слезой в голосе выдохнул: «Ххэ… Хорош, подлец» и размял заскорузлыми пальцами сигаретку «Ява».

— Так шо, Николаич, на повышение, говоришь, пошёл?

— Я говорю? — промычал Емельянов, вгрызаясь в колбасный монолит крепкими ещё резцами.

— Ну, не говоришь, так думаешь, — всепонимающе прищурился Нечипоренко.

— Да какое же повышение? Звездарей не прибавилось, должность прежняя.

— Э… Ты дурником не прикидывайся. Ты теперь кто? — победно ткнул пальцем в потолок прапорщик.

— А кто? — Емельянов, с трудом пряча улыбку, уставился на каптенармуса.

— Ты теперь столичный сотрудник, центрального аппарата. Это шо, не повышение?

— Да ты-то откуда знаешь?

— Ну… — Нечипоренко с добродушно-лукавой ленинской усмешкой разлил остаток по стаканам. — Про задание твоё, конечно, не знаю, да и не нужно оно мне, но что будешь пыхтеть здесь, в Москве, — известно. А значить, вскорости и с оперативки в кабинет переведут. А тебе, Николаич, до генеральского звездаря рукой подать. Оно хоть в Москве генералов, шо собак нерезанных, да генерал генералу рознь. А у Деда ты в чести, любит тебя Дед.

— Это ты сам придумал?

— Шо придумал? — прапорщик обиженно шмыгнул носом. — У Деда зимой лопаты снег почистить не выпросишь, а тебе, как выплыл ты в девяносто третьем, всё на блюдечке. Сколько добра к тебе в Южанск уходило… Уж я-то знаю. Я ж не курьер, шо тебе те заказы доставлял. Только я, кроме Деда, конечно, и знал, что к чему и куда. Ну, — он поднял гранчак, — твоё здоровье!

Хекнул, занюхал, прослезился.

— Ты вот что мне скажи, Николаич… Я ведь по улицам не хожу, ничего не вижу. Домой — с охраной, дома — с охраной, на работу — опять под конвоем. Здесь сижу, как крот, только телевизор когда засмотрю — и так всю жизнь. Так ты скажи мне, честно… Вот ты: боевой офицер, «варяг». Неужто у нас теперь, как в Африке? Сколько ж тебе дерьма пошло: и оружие, и взрывчатка, и хитрожопая вся ваша трахомудия. Неужто всё в ход пошло?

Емельянов грустно кивнул:

— У нас, дядь Вова, сейчас хуже, чем в Африке.

Старший прапорщик дотянул сигаретку до самого фильтра и сокрушённо повесил голову:

— М-да. Дожились…

Глава 2

Поливальная машина оранжевой черепахой проползла у Никитских ворот, перебросила через тротуар мостик-радугу и, довольно урча, скрылась за поворотом. Воробьиная стайка осыпалась с ветвей томно-зелёной липы и затрепыхалась в лужицах. Степенные голуби тотчас заторопились составить им компанию. Город давно уже перемолол через свою мясорубку утреннюю людскую ораву. Теперь он истекал полуденным зноем и с нетерпением ожидал, пока вечерняя прохлада залечит его ожоги.

— Да… Прав был незабвенный Остап Ибрагимович, — Сагайдачный промокнул шею носовым платком не первой свежести и бессильно глянул на раскалённый шар в небе. — Такие города приятно брать ранним утром, но в этакую жарынь — просто противно.

— Ты не пейзажами любуйся, а местом преступления, — сердито прошипел Емельянов, которого жара тоже не приводила в благодушное настроение.

— Ага, — лениво покорился Сагайдачный, а про себя иронично отметил: «Да, числил себя когда-то большим специалистом, знаток хренов…»

Сергей несколько переусердствовал, стыдя себя, но объективно повод для самобичевания имелся. Да, во время оно он действительно высоко котировался на рынке коллег по судебной криминалистике как великий дока в баллистике и знаток всякой огнестрельной дребедени. Но что то были за времена и годы? Заряд дроби из охотничьей берданки, изредка пулька из «пээма»[2] и, как предел мечтаний, нечто экзотическое вроде «вальтера» или «коровина» времён второй мировой. Все «подстрелы» на почве «бытовухи». То ли дело теперь! Вот когда бы смог развернуться бывший — увы! — судэксперт Сагайдачный. Собственно, он и развернулся, только в другом направлении — как талантливый практик и специалист, так сказать, в противоположном окопе.

Идея осмотреть место преступления принадлежала, конечно, Берсерку, и с его изначальной логикой Сергей не мог не согласиться. На фоне массовых заказных убийств данное исполнение отличалось виртуозностью и филигранностью. Работал мастер уровня не ниже самого Робин Гуда, в миру Сагайдачного Сергея. Иначе, впрочем, и быть не могло — ухлопали чиновника почти поднебесного ранга. Понятно, что истинные мастера имеют свой неповторимый творческий почерк, пользуются проверенными наработками, излюбленными приёмами и не уважают импровизации. Почерк, оружие, образ мышления и стиль предстояло определить на месте преступления, и большие надежды Емельянов возлагал именно на Сергея.

Для начала Сагайдачный прошёлся вдоль всей улицы, постоял на перекрёстке. Полюбовался зелёным куполом церквушки и фонарями советского барокко. Постепенно он вошёл в раж и стал походить на судебную ищейку, что за двое суток до него столь же скрупулёзно обнюхивала окрестности.

На месте, где погиб вице-премьер, сиротливо пылился веночек из красных гвоздик. Одиноко поблескивал у бордюра осколок лобового стекла. Бурое пятно на тротуаре — там истекало кровью уже безжизненное тело, извлечённое из машины.

Робин Гуд долго торчал истуканом на злополучном пятачке, пока водитель резко тормознувшего автобуса в доступной пролетарской форме не высказал недоумения по поводу памятника идиоту посреди проезжей части. Сергей, игнорируя сентенции водилы, размеренно зашагал по прямой к шестиэтажке неизвестно каких годов, с чердака которой и вылетел роковой заряд.

Испитая флегматичная дворничиха покорно поплелась открывать дверь на чердак, но не удержалась от неизбежного:

— Лазют и лазют каждый день. Скока ж можна?

— А где ты была, тётя, когда по твоему чердаку убийца лазил? — наповал сразил дворничиху не менее фатальным вопросом Емельянов, и ту мгновенно сдула прочь неведомая сила.

По чердаку Сагайдачный гулял, словно лунатик. Методично и обстоятельно он обшарил все закоулки, все дыры и глухие углы. Что-то обнюхивал, пялил близорукие глаза и разве что не пробовал некоторые находки на зуб. Впрочем, ничего ценного, кроме жёваного китайского кеда, ржавой кастрюли да голубиного помёта, обнаружено не было.

Возле полукруглого окошка с аккуратно вырезанным стеклом Сагайдачный колдовал особо щепетильно. Из этого-то окошка киллер и выцелил вице-премьера.

Внимание Сагайдачного привлёк деревянный подоконник. И так, и эдак вертелся вокруг него Сергей, наконец, хмыкнул удовлетворённо и ткнул пальцем в две свежие, едва заметные щербинки на запылённой, покрытой облезлой бурой краской поверхности.

Емельянов недоумённо передёрнул плечами — он плохо разумел язык глухонемых.

— Сошки, — сморщился болезненно Сагайдачный, словно тугоумие напарника отозвалось горечью в его душе.

Емельянов внимательно оглядел едва приметные метки и сжато констатировал:

— Похоже.

Сагайдачный смахнул с реликтового ящика в углу мохнатую бурую пыльцу, осторожно примостился на краешке и пустился в криминально-экспертную софистику:

— Профи, конечно, высокий, чувствуется в нюансах. Маршрут жертвы он хорошо знал и изучил до тонкостей. Кто-то наверняка его на этом маршруте подстраховывал, возможно, передавал сведения о передвижении машины. Почему именно на этом повороте?

Он уставился на Емельянова, словно строгий экзаменатор на абитуриента.

— Здесь выезд на оживлённую магистраль, крутой поворот на девяносто градусов, знак «стоп». Машина непременно должна была притормозить хоть на мгновение, — без запинки оттарабанил ответ Емельянов.

— Правильно, — благосклонно согласился Робин Гуд. — Но не это главное. А что?

Емельянов озадаченно потёр переносицу и развёл руками, расписываясь в некомпетентности. Впрочем, он намеренно отдавал инициативу Сагайдачному. Выводы напрашивались сами собой, к ним мог прийти и менее опытный опер. Ну да опером Емельянов никогда не был, хотя мог дать фору любому титулованному сыскарю. А вот след от сошек он не заметил, верней, не обратил внимания на две крохотные щербинки на подоконнике, который до того уже облизали с любовью спецы следственной бригады.

Сагайдачный меж тем увлечённо продолжал развивать свой снайперский догмат:

— Вот! — многозначительно ткнул он в потолок длинным перстом. — Один из нюансов, что выдаёт почерк мастера. Выбор освещения! Солнце подсвечивало сбоку и под таким углом, что не мешало снайперу и не нивелировало мишень за стеклом. Ты ведь знаешь, что иногда свет падает на лобовое стекло под определённым углом, и ни хрена тогда за этим стеклом не разглядишь — ни водителя, ни пассажира. Даже оптика прицела не помогает. Кстати: когда станешь большим начальником, никогда не раскатывай на переднем сидении рядом с водителем. Это правило дурного тона, и шансов выжить при банальной аварии меньше.

— Ладно, ладно, — с едва уловимой усмешкой закивал Емельянов, — валяй дальше, без лирических отступлений.

— Валяю. Выстрел типично снайперский — в голову. Малополезная информация. Дюжина моих знакомых предпочитают левый глаз, а я, например…

— …правый, — закончил Емельянов. — Не отвлекайся.

— Что интересно — это оружие. Винтовка явно нестандартная и очень мощная. Выплюнуть разрывную пулю, что разворотила башку в клочья, — это, я скажу тебе, штучка! Сошки — существенная деталь. Очень немногие, поверь мне, стреляют с сошек. Винт снайпер не сбросил. Значит, дорожит своей пушкой, она — неотъемлемая часть его почерка. Пожалуй, всё.

Робин Гуд выжидательно уставился на шефа.

— Не густо, — согласился Берсерк. — По такой наводке мы стрелка не вычислим. — Он нервно прихлопнул по карманам, выудил сигареты, пристроился на ящике рядом с Сагайдачным и сердито задымил. Вспомнил, порылся в нагрудном кармане, протянул напарнику несколько фотографий.

— Вот, погляди. Это не разрывная пуля. Херня какая-то, вроде гранаты для подствольного гранатомёта, только форма странная, со стабилизатором. Хлопцы собрали осколки, что нашли, через компьютер прокрутили. Там одно перо стабилизатора уцелело. По нему компьютер нарисовал весь снаряд. Вот что получилось.

Сагайдачный жадно сграбастал снимки, долго вертел их в руках, и так, и эдак щурил умные серые глаза. Наконец повернулся к Емельянову и уставился на него соболезнующим взглядом.

— Что? — заёрзал тот беспокойно.

— Извините, господин полковник… Хоть Вы и мой шеф, и благодетель, и я Вас искренно уважаю, но в некоторых вопросах Вы… гм… несколько некомпетентны, как и ваши сраные эксперты.

Емельянов готов был принять любую критику, лишь бы она носила конструктивный характер. И теперь он сглотнул покорно слюну и преданно воззрился в лицо подчинённому. Чувствовал: сейчас тот выдаст на-гора Нечто.

Робин Гуд не обманул ожиданий.

— Это ж уникальный, снаряд, реликтовый, — он помахал фото перед носом Емельянова. — Ему же цены нет.

— Ну рожай, рожай, — почти простонал полковник.

— Наствольная бронебойная граната, повторяю, наствольная! Плюс две сошки. А сплав какой? Ты это хоть прочитал? Это ж не отечественный стиль и материал. Мало того — это пятидесятые-шестидесятые, не позже. Держу пари: это граната под «Беретту ВМ 59» тысяча девятьсот пятьдесят девятого года выпуска. Потом и «беретты» стали оснащать подствольными гранатомётами, а эту гранату сняли с производства.

— Хорошо, хорошо, — Емельянов примирительно замахал руками. — Пусть так. Но мог же твой киллер приобрести такую игрушку где-нибудь здесь? Мало ли дерьма сейчас на наших рынках?

— Хрена, — отрубил Сагайдачный. — На кой ляд, когда есть пушки и поновей, и получше, и, пожалуй, подешевле этого антиквариата. Вот что… — Робин Гуд набрал в грудь воздуха и решительно выдохнул. — Моё мнение такое: это не наш парень работал, не совдеповский.

— Аргументы? — прокурорским тоном вопросил Емельянов.

— А аргументов нет. — Сагайдачный виновато улыбнулся и развёл руками. — Есть только предчувствие, интуиция, если хочешь, переходящая в уверенность.

Емельянов потёр пальцами подбородок, призадумался.

В предчувствия он верил. Его лично они редко обманывали. Да и сентенции Сагайдачного вытекали не из фантазий, а из весьма логичных умопостроений плюс завидный личный опыт.

Убийство высокопоставленного и круто стоящего государственного чиновника — дело нешуточное. Тот самый случай, когда «на уши» ставят МВД, ФСБ, прокуратуру. Отечественному киллеру приходится туго. Так или иначе, но он непременно повязан с уголовным миром, ибо подобную работу не предлагают в рекламных блоках радио и телевидения, а сам киллер, увы, не может толкнуть в масс-медиа рекламный ролик с музыкальным клипом. И приходится беднягам, даже одиночкам, кормиться либо от паханов-авторитетов, либо от структур, которые, по идее, должны этих паханов ловить и сажать за решётку. А когда начинается основательная чистка обоих ведомств, тут уж бедолаге киллеру деваться некуда. По всем правила искусства за горемыку берутся его же коллеги, коим чужд корпоративный дух. Так что любой уважающий себя отечественный мокрушник тысячу раз подумает, прежде чем возьмётся отработать столь крутой заказ. Разве что отморозок какой подвернётся. Другое дело — иностранный рабочий. Этому плевать и на местных авторитетов, и на их государственных пастырей. Лишь бы зарплата соответствовала. И поди потом, cыщи соловья-разбойника по всем иноземным городам и весям.

Емельянов неторопливо раскурил ещё одну сигарету, ещё раз провернул в памяти все известные ему детали дела.

По факту убийства следственную комиссию создали с неслыханной оперативностью. Бригада уже умудрилась перелопатить пол-Москвы с пригородами. Емельянова с его орлами приняли в бригаду с распростёртыми объятиями — в таких объятиях и душат. Начальник бригады — следователь-«важняк» Генеральной прокуратуры, матёрый и битый — предоставил Емельянову добытую с пылу информацию, но сделал это с такой охотой, с какой приговорённый к повешению разглядывает верёвку, на которой его вздёрнут. Да и относился он к Емельянову, как к прыщу, что вскочил на носу — выдавить больно, но и терпеть нет желания. Впрочем, производственные отношения везде одинаковы, и Емельянов прекрасно понимал старого «важняка». В подобной ситуации он сам бы точно также относился к навязанному приказом свыше соглядатаю.

Чужаков же и неудачников в столице вообще терпеть не могут. Емельянов и его янычары — чужаки, о которых никто в Москве слыхом не слыхивал. И на первом же оперативном совещании полковнику Ротмистрову дали это понять. Ну, да он абсолютно никакой прыти не выказал, просидел молчком, с предположениями и предложениями не лез. Разумное теля двух маток сосёт. А для него сейчас главный молочный продукт — информация, и худо-бедно он её получил.

И была в этой информации очень любопытная и немаловажная деталь. Шапок-невидимок даже иноземная технология пока не освоила, и кое-кто из жильцов дома наблюдал некую загадочную личность. Крутился в окрестностях мужичок лет сорока, эдакий крепыш в спецовке, с чемоданчиком и телефонной трубкой, как у монтёров АТС. Кто-то из старожилов двора даже обращался к личности с вопросом. В ответ мужичок буркнул нечто невразумительное типа «сам дурак» и быстренько ретировался. Оперативники пошерстили основательно АТС и выяснили без особого напряжения, что никаких монтёров в те дни ни в злополучном доме, ни в соседних не предвиделось. Это, конечно, был след, да только по нему и на мелкого домушника не выйдешь.

Одна деталь всплыла сейчас в натруженном емельяновском мозгу. Именно вот тот невразумительный ответ на банальный бытовой вопрос. Русский мастеровой отвечает не всегда просто и доходчиво, всё зависит от настроения и градуса, но всегда вразумительно. Для этого в русской лексике есть короткие, удобопонятные и, главное, легко произносимые в любом состоянии выражения.

«Надо бы встретиться со свидетелем и выяснить подробности, — решил Емельянов. — Чем чёрт не шутит. Как бишь его…»

Он ещё поднапрягся и выудил из омута памяти: «Онищенко. Квартира двадцать три.»

— Ну, пошли, — полковник поднялся и отряхнул сзади штаны. — Заглянем к одному престарелому аборигену из двадцать третьей квартиры.

— Ага, — согласился Сагайдачный. — А потом попытаешься выпросить у экспертов осколки и смотаешься в Киев.

— Куда? — удивлённо вытаращился на него Емельянов.

Робин Гуд, пока шеф обмозговывал ситуацию, видимо, построил собственную сюжетную линию. Теперь оставалось выяснить, как далеко эта линия тянулась.

— В Киев, — невозмутимо повторил Сагайдачный. — В институт стали и сплавов.

— А зачем? — вполне резонно спросил Емельянов.

— Есть там лаборатория одна, она на секретку раньше работала. А в лаборатории той паренёк сидит, Лёха Свиридов, кандидат технических наук. Мы с ним когда-то дружили. Осколки нужно отвезти ему на экспертизу — это его профиль, и в Союзе, могу тебя заверить, никто лучше него в подобных штуках не просекал.

— Да? — уже заинтересованно округлил глаза Емельянов. — А что нам даст эта экспертиза?

Робин Гуд обречённо вздохнул, словно смирившись с идиотизмом начальства, и тихо пояснил:

— Лёшка точно скажет — в какой стране и на каком заводе изготовлена граната.

— Ну… — протянул полковник. — Тогда придётся ехать мне, конечно. М-да… А пока пошли к аборигену.

* * *

Абориген оказался вовсе не таким престарелым, как воображал Емельянов. Скорей наоборот — кремезный дядька с кирпично-оранжевой рожей и ручищами-ковшами. Профессия — под стать внешности, некогда гордая и уважаемая: сталевар. Гостей нежданных хозяин принял не то чтобы неласково, но как-то натужно. Он долго маялся в узком коридорчике, не решаясь пригласить визитёров в комнату, что-то бормотал о ночной смене, а на удостоверение даже не взглянул.

— Да вы не волнуйтесь, — поторопился заверить Емельянов. — Мы буквально на минутку, выяснить маленькую деталь.

— А… ладно, — сталевар вздохнул облегчённо, словно принял единственное правильное решение и стряхнул его тяжесть с плеч. — Заходите, мужики, вот сюда, на кухню. А то в комнате жёнка прихворала, спит, а тут и поговорим.

Емельянов окинул коротко-профессиональным взглядом предложенный аудиенц-зал и сразу определил причину колебаний хозяина. На столе дымилась наполненная до краёв тарелка с борщом, плавала по верху ядрёная красная перчина. Увесистая краюха серого хлеба, тёплая и пористая, густо натёртая чесноком, заняла позицию слева от тарелки. А перед ней гордо красовалась бутылка «Столичной особой» с уже свёрнутой золотистой головкой.

— Ну чё, мужики, может, борщику? Борщик знатный и в достаточном объёме, — стесняясь скромного угощения и обстановки, предложил сталевар.

— Не, не, я уже завтракал, — испуганно открестился Сагайдачный.

Емельянов, что привык ещё в свой деревенский период плотно завтракать, покосился на тарелку, повёл носом — благоухало нестерпимо, а если ещё с вечера не трескавши…

— Ну, разве что чуть-чуть… — уговорил наконец сам себя.

— О! Это наш разговор! — обрадовался хозяин.

Тарелка, копия первой, тотчас нарисовалась на столе.

— Во, сметанки, — приговаривал сталевар, сноровисто орудуя половником и ложкой. — Перчику, чесночку, хлебца… Готово — садитесь.

Он подвинул гостям домодельные, основательные табуреты, молча, как нечто само собой разумеющееся, выставил два гранёных стаканчика.

— Он за рулём, — упредил Сергея Емельянов.

— Ясно, — Онищенко под краёк налил Емельянову и себе. — Ну, давай, значить, за знакомство.

Они почти одновременно крякнули, опорожнили гранчаки и засопели над обжигающе-аппетитным борщом. Сагайдачный, что больше для приличия прихлёбывал предложенный чаёк, сглотнул слюнку. Он даже ощутил нечто похожее на чувство голода, хотя пять минут назад готов был поклясться, что не протолкнёт в себя и ложку узконационального лакомства. Его сотрапезники меж тем непринуждённо «повторили», закусили и, наконец, отложили ложки.

— Вот… Теперь можно и поговорить, — хозяин блаженно прищурился и потянулся за пачкой «Примы».

— Может, такую закурим? — подсунул ему «Мальборо» Емельянов.

— Можно и такую, — согласился Онищенко. — Они ничего, крепенькие. Ты, извини, по званию кто будешь?

— Ты ж в удостоверении видел.

— Так я в него для проформы смотрел. Я ж и так секу, что люди из органов.

Емельянов хохотнул:

— Значит, глаз, говоришь, намётанный? Это хорошо, а по званию я полковник, полковник ФСБ Ротмистров Александр Николаевич.

— Ого! — брови Онищенко уважительно переместились вверх. — Важная птица. Молодец — вроде и не старый по возрасту, а не гордый. А тут до тебя много начальников побывало. Надутые все, что первомайские шары. А волнует тебя, как я понимаю, тот телефонист?

— Точно.

Хозяин задумался, пыхнул дымком:

— Ну что тебе нового сказать… Я уже раза три рассказывал. Ну, видел мужика. Понимаешь, я ведь Лёху, монтёра нашего с АТС, хорошо знаю, корешевали с детства. Он, значить, всегда наш участок обслуживал. А тут гляжу — метётся с телефонной трубкой из подъезда мужик. Я на лавочке отдыхал, ждал, может кто подвалит «козла» забить. Ну и спрашиваю я его: где, мол, Лёха? Приболел, что ли? А он что-то мекнул непонятное — и ходу. Больше ничего и не вспомню.

— А не заметил ты чего странного в его виде?

— Да в том-то и дело, — Онищенко досадливо скривился. — Заметил, а вспомнить не могу, забыл. Только подумал тогда: «Не наш это мужик». Понимаешь? — Он постучал литым кулаком по столешнице. — Ну, как ещё сказать?.. Вот ты — хоть и полковник, но свой. И товарищ твой свой, хоть и за рулём. А тот… Э…

Он махнул рукой и решительно разлил остатки водки:

— Давай по третьей.

— Давай, — не стал отпираться Емельянов. — А всё же постарайся вспомнить. Что? Может, лицо, одежда? Не торопись, подумай!

Онищенко быстро хлопнул третью — и вдруг едва не поперхнулся, выкатил глаза, выдавил сквозь силу:

— Вспомнил, точно… — перевёл дух и подался вперёд, к Емельянову. — И одежда, и лицо. Понимаешь, спецовка на нём новёхонькая, синяя, точно из магазина. Я ж говорю, Лёху, телефониста, хорошо знаю. Это при Лёне у них робу справно выдавали, и то редко кто носил. А теперь и вовсе — ходят все в чём попало. Я и сам человек рабочий, проблему понимаю. Вот… Лёха, тот вообще в спортивном костюме ходит. То же и с чемоданчиком, что в руках у мужика был. Рабочий человек такой чемодан не купит — один разор, а пользы нету. А ежели государство разорится, выдаст — так он его упрячет подальше, чтоб не потёрся.

— Ну, а лицо, лицо? — затормошил хозяина Емельянов.

— И лицо… Я ведь в армии служил на Кавказе, насмотрелся там на чурок. И этот вроде чурка — чернявый такой, смуглый. Но не наш, не наш чурка. Не ара, не грузин, не армянин.

— Может, грек или итальянец? — подал неожиданно голос Сагайдачный.

— Ага, точно, — радостно осклабился сталевар, словно его осенило наконец. — Или, к примеру, испанец.

— Ну, ты молодец, Коля, — Емельянов крепко прихлопнул хозяина по широкому сталеварскому плечу. — Это дело. А говоришь, забыл! У тебя же клад, а не память. А нашим, что до меня были, ничего этого не говорил?

— Не… — мотнул головой Онищенко. — Не говорил. Это ты молодец. Без тебя я бы и не вспомнил.

— Тогда давай так, — Емельянов, раскрасневшийся от водки, заговорщицки подмигнул, — если будут ещё спрашивать — и не говори. У нас, понимаешь, тоже контор много, и каждая поперёд другой в пекло лезет. Мы ж на твоей информации друзей-товарищей и обскачем.

— И найдёте гада? — усомнился хозяин.

— Найдём, не беспокойся, — многозначительно заверил Емельянов. — И притом именно мы найдём. А уж если мы — то и до суда дело, может, не дойдёт.

— Вот это правильно, — понимающе одобрил Онищенко. — Таких сволочей давить на месте нужно. А то развели бардак, понимаешь.

— Ну всё, спасибо за угощение и за доброе слово, — Емельянов поднялся и протянул хозяину свою не менее заскорузлую крестьянскую лапу.

— Ага, — крепко стиснул её сталевар. — Как найдёшь — непременно заходи. Поговорим, бутылочку раздавим. А я пока — могила…

* * *

Полковник тяжело опустился в кресло голубого «опеля Вектра» и любовно погладил округлившийся живот. Сагайдачный покосился на него неодобрительно, буркнул:

— Борщ с водкой с утра, в такую жару… Бр-р… Извращение, босс.

— А я и борщ, и водку могу хоть утром, хоть ночью и в любую погоду, — радостно осклабился Емельянов. — А за такую информацию не грех и выпить. Ты, пожалуй, поезжай в «аквариум», а я по дороге поразмыслю над раскладом.

Он откинул спинку кресла далеко назад и блаженно прикрыл глаза. После принятой дозы в голове приятно шумело, но мысли текли правильным потоком под лёгкий шумок автомобильного кондиционера. Перспектива, конечно, открывалась заманчивая, но Емельянов не особо обольщался. Вероятность того, что наёмный киллер окажется иностранцем, составляла, по прикидке Емельянова, процентов десять. Но отработать версию следовало тщательно, ибо сулила она невиданные дивиденды. Во-первых, открывалась возможность обскакать на голову конкурентов. Спецов, что могли провернуть деликатную и специфическую работёнку за бугром, в Генпрокуратуре, конечно, не имелось. Да и в СВР осталось негусто, очень негусто — считанные единицы. Емельянов смело мог считать себя зубром из «Красной книги». Были ещё, конечно, дедушки вроде Долганова и Аверина, что могли спланировать и обсосать любое дельце от переворота в Кении или Занзибаре до похищения японского микадо, но воплотить планы в жизнь могли только рукастые-головастые, а их-то великая держава и растеряла походя, недальновидно и позорно.

«Здесь у меня все козыри на руках, — рассуждал Емельянов. — Даст Бог, ещё и покуролесить под занавес в старушке Европе.» И ещё один козырь в рукаве делал партию весьма привлекательной. Заказчик просчитался, решив прибегнуть к помощи иноземного мокрушника. Ему-то, дилетанту, начитавшемуся бульварных новомодных романчиков или почерпнувшему знания из опыта местной уголовной мельшпухи, идея казалась грандиозной и несокрушимой. А ведь залётного гастролёра вычислить куда проще, чем местного работягу, что неуязвим в стране, где правит беспредел.

— Шеф, а, шеф? — окликнул тихо Емельянова Сергей. — А вдруг этот мой коллега и впрямь окажется варяжским гостем? Это ж гиблое дело. Как его раскрутить?

«Ну вот, ещё один недоумок, — посетовал про себя Емельянов. — Впрочем, что его винить — на родной почве взращён.» Вслух он высказал почти то же, только в более мягкой форме:

— Дурачок ты, Серёга. Обязательно раскрутим. Это ж какая перспектива — поработать за бугром, — он даже прищурился мечтательно. — Если повезёт, поймёшь, почему. Ты ведь, по сути, как был «совком», так «совком» и остался. Прожил житуху за железной занавеской и до сих пор боишься из-за неё нос высунуть. А мировой котёл — это совсем иная кухня, и варится в ней куда более пикантная и вкусная каша. Там перед нашим братом-шпионом все пути открыты. Знаешь, почему?

— Почему? — насупился Сагайдачный.

— Потому что там есть, по крайней мере, хоть иллюзия демократии, той самой, пресловутой, в нашей чернухе непонятной и охаянной. И засранный хамло-сержант не потащит тебя в кутузку только потому, что рожа твоя ему не понравилась или повые….ться захотелось. И гаишник-жлоб не придолбается, что выпил ты за рулём бокал пива. И вообще там государству на тебя насрать. Плати вовремя налог — и твори, что хочешь. Потому люди там глупей, наивней и добрей. Главный принцип: живёшь сам — другому не мешай.

— А у нас, можно подумать, государству есть дело до своих граждан, — иронически хмыкнул Сагайдачный. — По-моему, нашему государству граждане вообще до фени.

— Типичная ошибка, — назидательно качнул пальцем Емельянов. — Большинство так и считает. Ан нет. Есть дело нашему государству до людишек. Ибо государство у нас есть что? Не закон, как положено, а чиновнички. Закон беспристрастен, а люди нет. И очень пристально чиновнички за людишками наблюдают, ибо кормильцы, как есть. И очень ловко людишками манипулируют, хоть и побаиваются. Только принцип у нас, как на зоне: подохни ты сегодня, а я — завтра.

— Ладно, уговорил. Положим, раскрутим дело, а дальше? Дальше что?

Сагайдачный тоскливо покосился на Емельянова. Пессимизм Робин Гуда крепчал последний год день ото дня.

— Дальше… — Емельянов в свою очередь покосился на Сергея, прикинул, стоит ли приоткрывать перспективу. Решил, что стоит. — Дальше, Серёга, выгода прямая. Выгорит дело — сяду в кабинет. Дед место зама предложил. Легальная работа при собственных фамилии-имени-отчестве и при семье. Предел мечтаний любого разведчика. И тебе местечко спокойное сосватаю. Может, и поживём ещё по-человечески.

— Ну да… — недоверчиво протянул Сергей.

— Точно говорю. Дед в отставку подавать вознамерился, а на своё место меня двигает. Всё будет зависеть от наших успехов. Так что землю копытами рыть нужно, Серёга. Понял?

Сагайдачный помолчал, потом слабо улыбнулся:

— Честно говоря, Саша, я так устал… Если ты не врёшь… Может, в Управлении найдётся место консультанта, что ли, по вооружению.

— Найдётся, — твёрдо заверил Емельянов.

— Тогда я не то что копытами — зубами землю рыть буду.