Оглавление

От автора

Невольно, но совершенно к месту вспоминается давно забытая поговорка: «Последняя у попа жена, да и та попадья». По церковным каноническим законам священник православной церкви мог жениться только один раз, и второй брак, по какой бы ни было причине, оказывался невозможен. Патриархат не позволял нарушать священные каноны и скрепы под страхом отлучения от церкви. Впрочем, католикам было и того хуже — у них существовал целибат: священник, аббат, пастор, падре и т. д., в зависимости от страны под тройной короной Папы Римского, — все без исключения представители клира не имели права жениться. Наряду с этой пословицей существует еще более известная, в какой-то степени, альтернативная поговорка: «Никогда не говори никогда», — ибо развитие жизненных перипетий не имеет ничего общего с церковными уложениями и не ограничено никакими рестрикциями. Как бы то ни было, но вошедший в историю фразеологизм стал популярным и широко известным после публикации первого романа Чарльза Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба», увидевшего свет в 1837 году. Он распространяется на все сферы человеческой деятельности, и его смысл заключен в том, что не существует ничего невозможного, все может произойти и измениться.

Казалось, долгое повествование о буднях отечественного морского торгового флота «Район плавания от Арктики до Антарктики» закончится с опубликованием девятой книги. Но не тут-то было: за ней потянулся длинный хвост, как у кометы Галлея, и обрывать его — все равно что оставить породистую лошадь без самого настоящего хвоста. Никакая благородная родословная не поможет — сочтут уродиной.

Потянулись наши знакомые знакомцы и примкнувшие к ним соратники по цеху, узнавшие себя в уже известных читателю воспоминаниях, да и они сами не прочь поделиться таковыми, вновь воскресшими из глубин ушедшего времени событиями, оставившими след в закоулках памяти. Однажды прорвавшийся поток остановить невозможно, да и стоит ли? Оставить без внимания столь редкостные золотинки, лишь на мгновение обнажившиеся, словно выплеснутые из земных недр, чтобы снова, на этот раз навсегда, уйти в бесконечность времени и пространства, сродни надругательству над частичкой всей человеческой цивилизации.

«Ба! Знакомые все лица!» — точнее грибоедовского Фамусова не скажешь. И блеснул солнечными бликами еще невидимый, едва наметившийся ручеек из до поры до времени затаившегося источника, чтобы превратиться в полноводную реку с чистой, незамутненной водой, прошедшей через годы забвения и неизвестности, норовя вновь уйти обратно, в бездну иных миров, если останется незамеченным.

«Остановись, мгновение!» — самопроизвольно возникает гетевская фраза из его «Фауста», будто угадывая одолевающие мысли. Но мгновения не остановить, они пролетают, словно те «пули у виска». Нужно успеть, у ветеранов есть еще чем поделиться, прежде чем распрощаться с нашими читателями.

Казалось, все уже давно рассказано и пересказано, но сами собой возникают все новые давние эпизоды, выглядевшие в пору их свершения обычными, повседневными, чисто рутинными, на которые и внимания не следовало обращать. Время же рассудило по-другому, и сегодня они усматриваются совершенно по-иному, словно поменяли окраску и выглядят как воплощенные замыслы искушенного сценариста, хотя являются самыми настоящими фактами, не успевшими обрасти небылицами, из жизни предыдущих поколений в их казавшейся тогда обыденной деятельности. В то время она не представлялась им чем-то исключительным — профессия не хуже других. Хотя как сказать…

Да и судьбы людей, распрощавшихся с морями, по-своему необычны, ибо привыкнуть к новой для них обстановке земного бытия не так-то просто, и безболезненно перешагнуть этот барьер никому не удавалось. Поэтому приходилось во многом начинать сначала, приноравливаясь к кардинально поменявшимся условиям жизни, не опасаясь скоротечного изменения окружающей обстановки, требующей мгновенных решений. На первый взгляд, будто гора с плеч свалилась, но «привычка — вторая натура» и изменить приобретенный условный рефлекс с разбега никому не удавалось, хотя он строго индивидуален у каждого. Но в их памяти навсегда остался тот, впервые увиденный маяк, у каждого свой, когда уходили в свой первый рейс, которым кончается и с которого начинается Родина!

Большая благодарность откликнувшимся участникам давних событий, вспомнивших прежние годы, всколыхнувших молодость и вновь вернувших на несколько десятков лет назад, когда они были молоды и «чушь прекрасную несли», по словам поэтессы Юнны Мориц: Владимиру Федоровичу Рогулину, Валентину Алексеевичу Цикунову, Сергею Леонидовичу Пермякову, Михаилу Филипповичу Ляхоцкому.

Читайте и продлите знакомство с героями прежних повествований, ибо утеря налаженных связей сродни физической и психологической боли от внезапной потери близкого человека. Не забывайте: новые друзья уже не появляются, а старых становится все меньше и меньше.

Из воспоминаний Женихайлова Вячеслава Тимофеевича

Жизнь накоротке

«Никто не знает, что нас ждёт.

А мы судьбе не доверяем.

Никто не знает наперёд,

Где мы найдём,

Где потеряем».

Андрей Дементьев

Среди множества морских профессий особое место занимает должность боцмана, фигура которого присутствует во всех пиратских романах-в них он занимает второе место в судовой иерархии вслед за капитаном. Никакая другая морская специальность не отождествляется в такой степени с морем, как боцманская. Понравившееся ёмкое, цельное, и отдающее всеми оттенками моря слово, привёз в Россию из Голландии Пётр Первый, преисполненный идеей создания собственного флота, во время посещения Великим посольством в конце XVII века ряда западноевропейских стран. Это и стало одержимой мечтой его недолгой взбалмошной жизни, да и зуд постижения многих специальностей начался вместе с обуявшими его помыслами, которые ранее не проглядывались, как и склонность к учению, а тут словно прорвало. Но упущенные детские и подростковые годы, прошедшие в беззаботных играх и в навсегда оставшемся в памяти страшном кровавом кошмаре стрелецкого бунта, наложили печать на всю дальнейшую жизнь первого российского императора. Писал он отвратительными каракулями со многими ошибками, не соблюдая никаких правил орфографии и пунктуации, он их просто не знал. На больших парусных судах того времени с тремя или более мачтами (в основном это касалось барков, самые крупные из них несли по пять мачт) было по одному боцману на каждую мачту, за оснащение которой в любую погоду при работе с парусами он полностью отвечал, имелся и старший «дракон», под чьим началом служили младшие мачтовые. Такая структура управления большими парусными судами, оснащёнными несколькими тысячами квадратных метров тяжёлой и грубой парусины, в условиях непредсказуемости погодных условий являлась оптимальной и позволяла в кратчайшие сроки управляться с ветрилами даже при внезапно налетавших шквалах, когда секунды решали многое, едва ли ни саму жизнь. Прогнозы погоды основывались лишь на местных примитивных признаках и общих кочующих между мореплавателями представлениях, круглосуточно нужно было держать нос по ветру, дабы не оказаться внезапно застигнутыми погодными катаклизмами, природа которых веками оставалась тайной скрытой божьим промыслом. Один лишь Бен Ган из романа Стивенсона «Остров сокровищ» чего стоит, иначе, как духовным вдохновителем и организатором, настоящим вожаком бунтовщиков, его не назовёшь. Впрочем, на парусных судах, как военных, так и торговых, столь уважаемая должность являлась не меньшей по значимости, и по укоренившейся традиции её обладатель и до сих пор представляется эдаким богатырём с непременными размашистыми усами, линьком в руке, частенько опускающимся на спины провинившихся матросов, и всевидящим, везде проникающим, беспощадным взглядом. К тому же, с непременной золотой серьгой в левой мочке уха, что свидетельствовало о его «крутости»: прохождении мыса Горн, южной оконечности Южной Америки, наверное, самой штормовой частью мирового океана, не считая Антарктики. По сути дела, этот широчайший в мире пролив Дрейка и есть продолжение антарктических вод, и ждать погоды на его берегах — дело пустое и безнадёжное. В морских рассказах Станюковича немало рассказано о многомесячных плаваниях парусников XIX века среди океанских просторов, и хотя прошло полторы сотни лет со времени их появления на свет, они остаются интересными и увлекательными по сей день, а самого писателя называют литературным Айвазовским. Недаром, прилипшее к боцману за сотни лет прозвище «дракон» стало не только нарицательным, но будто изначально родным. В нём-то и отразились все предписываемые ему качества, действительные и надуманные, хозяина и повелителя судовой команды. Многочисленные бунты и мятежи на парусниках во время многомесячных плаваний в водах мирового океана в большинстве случаев возглавлялись боцманами как самыми авторитетными вожаками судовых команд. Плавания в неизвестность, сопровождаемые болезнями, особенно цингой, уносящей целые экипажи, с набранными в портах разнородными «любителями удачи», зачастую заканчивались в неизведанных океанских просторах, когда команда, побуждаемая авантюристами, поднимала мятеж. Победителей и спасённых в большинстве случаев не было. Немало бунтов так и остались нераскрытыми, унеся свои тайны вместе с судовыми командами в океанские глубины или будучи похороненными среди бесчисленных необитаемых островов. Но это всего лишь легенды и мифы давно ушедших времён, хотя на пустом месте они тоже не рождаются и имеют под собой серьёзные основания, да и воспоминания многочисленных очевидцев тех времён единодушно сходятся во многом, включая детали. Но изрядная их часть вымышлена в результате наслоения мифических, не существовавших дополнений, обрастающих со временем всё новыми подробностями, обязательная дань ушедшим временам. Так было всегда, и вся история, как «коллективная биография», состоит из множества пластов, наслоенных друг на друга, где правду от вымыслов отличить совсем непросто, особенно когда каждый приходящий правитель старается её переписать, дабы выглядеть в самом притязательном свете в глазах будущих потомков. Несмотря на многие ухищрения, время расставляет всё по своим местам, отделяя правду от сфабрикованных на потребу дня подложных мифов, и чем более они искажены, тем скорее обнаруживаются вымышленные мертворождённые подделки. Спустя годы потомки уже не оказываются благодарными, как грезилось самовлюблённым сказочникам — «калифам на час». Зачастую уже после смерти бывших властителей ждёт вселенский позор, который уже всегда будет сопровождать их в памяти будущих поколений. Показателен пример эксгумации останков князя Василия Милославского, противника реформ Петра Первого: полуистлевший гроб с вываливающимися жёлтыми костями извлекли из могилы и, прицепив к упряжке свиней, протащили по московским улицам. Его содержимое от тряски разбрасывалось по пути следования, наводя ужас на невольных свидетелей. Можно сказать, что подобное произошло в той же Москве спустя почти три сотни лет, когда под покровом ночи из Мавзолея было вынесено забальзамированное тело недавнего вождя всех народов, двоим там было тесно, который совсем недавно являлся верховным непогрешимым существом, почти Богом. Подтвердилась правота барда Александра Галича, написавшего поэму о Сталине со словами: «Оказался наш отец не отцом, а сукою». Прошедшие столетия внесли кажущееся облагораживание прежних варварских обычаев, но суть осталась прежней, при этом количество жертв многократно возросло. Не вызывает сомнений, что и мумию основателя Советского государства ожидает та же участь, вопрос лишь во времени. Мавзолей останется вечным памятником в назидание будущим вождям, чтобы помнили: «Sic transit gloria mundi» («Так проходит мирская слава»), о чём при жизни ни один вершитель судеб не задумывается. Этому, ставшему крылатым выражению богослова древности Фомы Кемпийского почти шестьсот лет, но оно не потеряло своей актуальности. Стало негласной традицией: после смерти очередного «самодержца», перед которым совсем недавно подданные раболепствовали, они тут же начинали всячески его поносить, перекладывая на усопшего всю ответственность за совершенные прегрешения, будто сами ни при чём. Происходит развенчание бывших «венценосцев» самыми близкими его сподвижниками, а «мёртвые сраму не имут». Очевидно, прежнее показное обожание держалось на лизоблюдстве, страхе и репрессиях, ничего общего не имея с настоящим положением дел. Но «заколдованный» круг продолжает вращение, и никак не удаётся из него вырваться, настолько притягательно прошлое. Такие вот «национальные особенности», восходящие к обычаям Монгольской империи, основанной Чингисханом почти тысячелетие тому назад, и его наследие оказалось на редкость живучим, изменяя лишь форму, но не содержание. По разным причинам кончается эпоха одного «гениального» вождя и сразу же начинается борьба за верховную власть «пауков в банке», за право быть следующим лучезарным и неповторимым, и так без конца. С тех пор многое изменилось, технический прогресс берёт своё: на смену ветряным движителям пришли механические, работающие от дизельных двигателей внутреннего сгорания, генераторов и даже ядерной энергии, повлёкшие целый штат обслуживающих их специалистов, но боцман по-прежнему остался хозяином палубы и устройств, на ней расположенных. Руководитель палубной команды, подчиняющийся только старшему помощнику, во многом обеспечивающий грузовые операции и поддержание судна в приличном состоянии, чтобы рыжие пятна ржавчины не отслаивались пластами, а палубные механизмы работали безотказно, вовремя проходя профилактику, и к тому же старший в столовой команды. Да и соблюдение дисциплины и внутреннего распорядка во время долгих плаваний во многом от него зависит. В течение многомесячных плаваний на ограниченном пространстве судна среди одних и тех же примелькавшихся сослуживцев появляются непременные спутники — раздражительность и нервозность, готовые перейти в прямые конфликты или столкновения, здесь же и необходимы сильные духом личности, способные разрядить напряжённую обстановку. Фигура боцмана в таких случаях, как наиболее знающего морехода в составе команды, и вовсе приобретает особое значение: во многом от него зависит умение понизить накал или же вовсе снять сгущающееся напряжение, накапливающееся в течении долгих рейсов, и в дальнейшем предотвращать зарождающие попытки к его повторению. Этот вариант работает лишь в случае, если боцман пользуется непререкаемым авторитетом экипажа. Обязанностей хватает, и не каждому они по плечу, а лишь тем, кто себя полностью и без остатка своей профессии. Такой и получается жизнь накоротке, разрываясь между морем и землёй: от отпуска до отпуска, от парохода до парохода, но это всего лишь условие, обязательное для всех водоплавающих, ибо по-другому никак не получается. Ну а профессия уже зиждется на заранее психологически подготовленном фундаменте, без которого она обречена при первой же неудаче. Одного лишь желания, каким бы сильным оно ни было, явно недостаточно. Чтобы осилить марафонскую дистанцию длиною в жизнь, нужно быть её ярым приверженцем, ибо «рванув как на пятьсот» уже на первом вираже окажешься не у дел. Время не щадит даже пирамиды, хотя они являются символом вечности в человеческом понимании.

Зачастую прирождёнными мореходами становится молодежь, никогда не видевшая моря или же когда-то лишь по случаю встретившаяся с ним, впечатления от которого остаются навсегда глубоко в душе, и освободиться от них уже не удастся. Кратчайшим путем к достижению внезапно охватившего всё существо наваждения являлась мореходная школа, окончив которую через один-два года и не имея в биографии тёмных пятен, распространявшихся и на близких родственников, можно вскоре стать моряком судов загранплавания. Таковое видение совсем недавно из своего затерянного в глухой тайге мира в закрытой «железным занавесом» стране казалось и вовсе недостижимым, слишком велика была разница между реальным доселе существованием и открывающимися перспективами, окрашенными в радужные тона, а счастливые не только часов, но и жизненных ухабов не наблюдают. Проходил год-другой, и ещё совсем недавняя детская и юношеская романтика рассеивалась, хотя далеко не у всех, уступив место суровым реалиям жизни. Человеческое существо быстро привыкает ко всему новому, хорошее оно или плохое, первоначальное удивление или огорчение вскоре смиряется с новыми жизненными реалиями и в короткое время принимает их как обыденные и повседневные. Иностранные порты уже не казались чем-то сказочным и недостижимым. Изначальные ожидания в предвкушении знакомства с другими мирами издалека рисовались чем-то волшебно непостижимым сродни райским кущам или садам Эдема, существующим лишь в воображении. При ближайшем знакомстве всё оказывалось не таким уж лучезарным, как представлялось издалека, в мечтах воплощается самое притягательное и желанное безо всяких оборотных сторон и прозаических обочин, а главное — исчезла загадочность, ожидание почти счастья. Мечты о красивой жизни из дальнего далёка несколько померкли после погружения в реальную среду. Первоначальная романтика теряет свой притягательный блеск, растворяясь в повседневности ежедневных житейских забот. К тому же однообразная нелёгкая работа, смена часовых и климатических поясов, когда вместо лета зима и снова зима, лишь иногда сдобренная летом, штормы и неустойчивая палуба под ногами, меняющая походку, никак не способствовали лелеянным надеждам. Ещё большие проблемы возникали на семейных фронтах, и выхода из них не просматривалось, в основном из-за отсутствия собственного угла, и решить их можно было, разве что покончив с морской кочевой жизнью.

В дальнейшем пути расходились: одни, смирившись с прозой жизни морского кочевника, продолжали тянуть нелёгкую лямку, вторые без особого сожаления расставались с морской составляющей, ранние грёзы остались в прошлом, приобретая более приземлённые занятия, а третьи оставались, навсегда отравленные запахами моря — озоном, прелыми водорослями, солоноватым привкусом и едва ощутимой йодистой приторностью, — совершенствуясь в избранной профессии. Из них и вырастали настоящие профессионалы и боцманы, как самые упорные, знающие, будучи лидерами по своей натуре. Правда, такие существовали лишь в идеале, или непонятно какими ветрами занесённые, среди них было много злоупотребляющих «зелёным змием», а этот недостаток сильно ограничивал возможности, и они предпочитали оставаться простыми матросами, с них спросу меньше, в любом случае, счёт шёл на единицы. Ради справедливости: такой напасти было подвержено немалое количество членов экипажа, абстинентов среди них совсем немного. Тяга к спиртному среди экипажей морских судов не является каким-то чрезвычайным патологическим явлением, это всего лишь попытка хотя бы на короткое время уйти из ограниченного монотонного пространства, ограниченного размерами судна, или же снять постоянно накапливающийся стресс. А если таковой, редкий абстинент, отличный от других индивидуум, попадался на пути, считайте, что вам очень повезло, равносильно крупному выигрышу в лотерею.

Об одном исключительном трудоголике, совсем не похожем на персонажей пиратских романов и рассказов того же Станюковича, являющимся самым настоящим антиподом прежним кумирам, пойдёт речь в нижеследующих строках. Наш виновник торжества не очень-то словоохотлив, когда касается его морского прошлого, то ли по причине врождённой скромности, то ли от нежелания вспоминать об ушедшем времени, а может быть, и по иным причинам. Поэтому придётся обойтись лишь небольшой частью разнонаправленных полузабытых «сюрпризов» из его богатой событиями жизни на море, но надеемся в дальнейшем разговорить скромного «героя недавнего времени», ибо жизнь коротка и хрупка, а прежняя скромность уже ни к чему, донести до читателей ещё много интересного из его прошлого, которое не только интересно, но исторически важно, как свидетельство очевидца.

Женихайлов Вячеслав Тимофеевич родился в одном из медвежьих уголков Приморья в первый год начавшейся войны, куда вести с большой земли доходили не сразу, да и те в куцых, изрядно урезанных объёмах. Бескрайняя тайга, многим казавшаяся непреодолимой китайской стеной, отгораживавшей от большого, во многом неизвестного и интересного мира, на самом деле оказалась палочкой-выручалочкой, помогшей пережить военное голодное лихолетье благодаря своим неисчислимым дарам. С окончанием войны жизнь налаживалась, люди приободрились, уверовав в конец казавшейся нескончаемой чёрной полосы, выпавшей на их жизненном пути, надеясь на улучшение своей доли, и лишь подрастающие пацаны сожалели о их непричастности в разгроме напавших немецких полчищ, они были уверены: с их участием война закончилась бы намного раньше. Но и тогда уже была известна фраза Максима Горького: «В жизни всегда есть место подвигам», позднее получившая широкое распространение и известность, на самом деле отвлекающая от серой действительности без какого-либо светлого пятнышка в конце бесконечного тоннеля «временных трудностей». Мечты мальчишек поменяли направленность и уносились куда-то далеко в неизведанное, жаль не получилось отличиться на войне, но в мире и без неё есть много чего интересного. Далеко не все страждут «задрав штаны, бежать за комсомолом», как говаривал Есенин. В любом случае их манила неизведанная неизвестность, оттого кажущаяся ещё более притягательной. А тут и пронзительные, берущие за душу слова русского поэта-романтика Николая Языкова первой половины XIX века, известные из школьного курса литературы.

Будь они вне школьной программы, влияние на юнцов было бы неизмеримо слабее, многие бы просто их не заметили. Обязательность запоминания на школьных уроках заставляло самых безучастных и пассивных пацанов по-иному отнестись к волнующим сердце строчкам, а что же говорить об инициативных и страждущих. Вне всяких сомнений воздействие стихов на многие поколения молодежи всё ещё отзывалось в сердце, несмотря прошедшие две сотни лет после их опубликования.

Совсем непросто прочесть эти строки, зовущие в «блаженные страны», и остаться безучастным в отгороженном от остального мира «медвежьем» углу. Где-то далеко находился неизвестный, но от того ещё более притягательный Зурбаган, куда фантазия уносила каждого, давая неудержимый простор роившимся мечтам, в утренней морской дымке которого неясно вырисовывались черты красавцы Ассоль, вот-вот побегущей по волнам, едва завидев вдалеке красные паруса. Детская и подростковая фантазии безграничны и уносят мечтателей в неизвестные дали, позволяя одновременно существовать в параллельных мирах или реальностях, придуманных и действительных. Зелёное море тайги заменяло настоящие моря и океаны, и ничего не предвещало о выборе совсем уж какой-то иллюзорной и нереальной профессии, разве что мальчишеские фантазии, почерпнутые из прочитанных книг. Из своего далёка, казалось, настоящая жизнь где-то там «за морями за долами», как в русских сказках, то есть из ещё большего далёка. Но упорства ему было не занимать, и однажды запавшая цель так и осталась неизменной, несмотря на множественные преграды и перипетии к заветной мечте.

Далее всё пошло по обычному рутинному порядку, кратчайшим путём, после окончания школы поступление во Владивостокскую мореходную школу. К курению так и не пристрастился, несмотря на нещадно дымившее окружение, как и привычку к алкоголю. Среднего роста, худощавый, на первый взгляд казался субтильным, но на самом деле был двужильным, а может быть, и трёхжильным. Никакой здоровяк не мог тягаться с ним в упорстве, терпении и работоспособности, просто не выдерживал при всей своей кажущейся мощи. К тому же был начисто лишён какого-либо угодничества, подхалимства или заискивания, поэтому, несмотря на всю свою неординарность, никакой «своей руки» в кадрах не приобрёл: независимость и чувство собственного достоинства там не являлись положительными качествами и никак не приветствовались. При его человеческих достоинствах в службе кадров никаких преимуществ не светило, хотя эти цели он и не преследовал. А если предположить чисто гипотетические обычно принятые условия, то среди инспекторов ему бы цены не было, и тогда никаких вопросов при назначении на самые приоритетные (блатные) пароходы не возникало бы, как и о социальной справедливости и иной шелухе, в которую заворачивали самые неблаговидные поступки, дабы придать им зыбкие очертания квази-реальности вкупе с «производственной необходимостью».

Работа простым матросом не заняла много времени, и через несколько лет он уже стал боцманом, хотя, увидев его, никому и в голову прийти не могло даже намёка на настоящую профессию: слишком неподходящим, скорее, нетипичным он выглядел по сравнению со сложившимися стереотипами. Вячеслав резко выделялся среди коллег всего пароходства и, может, был самым неординарным представителем своей специальности, нарушая все давно принятые каноны. Язык, как средство общения, скорее всего, чем-то напоминал школьного учителя словесности, чем таинственного представителя своего племени, вокруг которого сложено столько легенд, мифов и небылиц, никоим образом не подтверждая укоренившийся стереотип «ругается как боцман». Он больше походил на директора сельской школы с успехом управляющегося с женским коллективом учительниц, между которыми хватает местных междоусобиц. Хотя за словом в карман не лез, но нецензурщины от него не услышишь. Несмотря на кажущуюся щуплую фигуру, матросы и все подчинённые, включая обслуживающий персонал, слушались «дракона» с одного слова, что поначалу казалось странным, но вскоре все привыкали и принимали такое общение как само собой разумеющееся. В отличие от многих соплавателей, море стало его самой настоящей отрадой, человек нашёл самого себя, и если вначале казалось лишь детской блажью, то со временем превратилось в занятие всей жизни, без которого и помыслить невозможно, как и отделить от самого себя. Нет и тени сомнений, окажись он в иной ипостаси, сухопутной, воздушной или прочей, везде бы оказался к месту.

Обычно плавсостав судов не призывали на действительную службу в армию и на военно-морской флот, работающим в море и без армейской муштры было гораздо тяжелее, но с приходом нового генсека Брежнева хрущевские эксперименты по сокращению действующей армии закончились, и что-то поменялось в стратегии вооружённых сил страны, известно, что новая метла по-новому метёт, потребовалось увеличение армейского контингента, и прежние отсрочки приказали долго жить. Под ту метлу попали многие, включая студентов и выпускников вузов, особенно морских, желания которых никто не спрашивал. Немало выпускников учебных заведений попали под жернова этой мельницы, изрядно подпортивших судьбу и личные планы. Тогда-то и загремел на действительную срочную службу Вячеслав, будучи уже не в юношеском возрасте. Взяли из плавсостава, к тому же женатого. Женился в своём посёлке по любви и позднее, когда оказался в составе отечественного воинства, писал жене полные любви и тоски письма. Она же занимала немалый по районным масштабам пост директора местного районного дома культуры и делилась их содержимым со своей подругой, женой секретаря райкома, что выяснилось уже после окончания армейской службы. Мирок районной «аристократии» очень узок, и все знают обо всех. Армия его ничем не удивила, разве что свободного времени стало больше и ни о чём не нужно было думать, ему, с детских лет приученному к труду, служба была не в тягость, жаль лишь потерянных лет, ибо ничего нового не приобрел. Отдав родине назначенный по её усмотрению долг или «срок», вернулся к своей прежней профессии, море уже крепко повязало его. Во время одного из отпусков, вспомнив детские и школьные годы, отправился с тестем на корнёвку — поиски настоящего дикорастущего женьшеня, тогда ещё не было искусственно выращиваемого, как кристаллы алмазов. Изо всех дальневосточных живительных дикоросов — лимонника, элеутерококка, гриба чага и прочих — «корень жизни» является бесспорным лидером, как золотой самородок по сравнению с обычными золотинками. Женьшень, столь популярный и ценный в таёжных чащах Дальнего Востока, Корее и Северном Китае, представлялся самым желанным трофеем для его копателей, ибо каждый мечтал найти большой корень в сотни граммов возрастом под сотню лет и сразу обогатиться. Цена его была заоблачной, и чем массивнее и старше был найденный корень, тем большим спросом он пользовался, да и стоимость максимальной. Но найти в непроходимой тайге природный клад было не так-то просто: маленькие светло-зелёные листочки живительного корня умело маскировались — сама природа скрывала его от сухопутных «джентльменов удачи». Найти подходящее растение с корнем, напоминающим человеческую фигуру, как у мандрагоры, придававшей какой-то дополнительный ореол неизвестной эзотерики, редко кому удавалось, а если везло, тогда счастью не было конца.

Во время «тихой охоты» Вячеслав с тестем столкнулись с настоящими охотниками: разговорились, и среди них оказался секретарь райкома партии, сообщивший, что знает Вячеслава через свою жену, подругу его супруги. От этих слов Вячеславу стало совсем некомфортно, на душе заскребли кошки, он быстро смекнул: наверное, его жена делилась содержанием писем, отправленных им во время плаваний из промежуточных портов захода, со своей подругой, а та, в свою очередь, с мужем — секретарём райкома. У женщин тайны так и норовят вырваться наружу, если это касается близких подруг, и у тех язык тоже не на привязи. Кому может понравиться, если в глубоко интимную переписку между двоими посвящён ещё кто-то. Наверное, это и послужило причиной первой глубокой трещины в его отношениях с женой, которые после семилетнего брака закончились разводом. Но это будет потом, а пока секретарь попытался уговорить нового, старого по домашним письмам, знакомого, завязать с морями и тут же для убедительности предложил Вячеславу пост редактора районной газеты, что можно было принять за неуместную шутку, но оказалось самой настоящей правдой, без дураков. Видимо, у него были свои помыслы на этот счёт, ибо импульсивно подобные решения не принимают. Такому взлёту мог позавидовать любой из бывших корифеев и профессиональных работников пера местного масштаба. Видимо, руководителя района очень уж привлекли и заворожили домашние письма подруги его жены, по-иному и быть не могло, тем более районная газета являлась ближайшей помощницей, рупором и глашатаем секретаря райкома партии, руководящей и направляющей. А ведь требования к редактору районной газеты даже в медвежьих углах были строгими и конкретными, у партии всё было под контролем, и даже самые потаённые местечки были зачищены. Но несмотря на хорошо известные секретарю препоны, он шёл на заведомое нарушение всех критериев, подвергая свою карьеру очевидной опасности, хотя, по всей видимости, понимал, что дальше этого «медвежьего» угла едва ли куда ещё могут сослать. Вдвойне удивительно столь спонтанное решение, способное повергнуть его на столь очевидный риск. Помимо отмеченного, возможно, он не надеялся на очередь желающих занять важную в районе должность лицами с университетским образованием. Впрочем, никто, кроме него, ответить на эти вопросы не смог бы. Остаётся предполагать: виной тому являлся литературно-художественный стиль автора, который даётся далеко не каждому и служит лакмусовой бумажкой, привлекающей читателей. Вполне естественным прозвучал отказ Вячеслава: предложи ему даже должность заведующего районным потребсоюзом с неограниченными возможностями по «доставанию неликвидов», он и тогда бы отказался, ибо был в плену у моря и никакие преимущества сухопутного существования его не прельщали. На протяжении всей его морской бродячей жизни требования, уговоры и аргументы родных и близких покончить с мореплаванием не дали каких-либо осязаемых результатов и даже не посеяли в душе малейших колебаний, наоборот, они лишь укрепили его в правильности выбранной профессии. Все три дочери с присоединившимся к ним позднее внуком, с которыми у него были доверительные близкие отношения, не смогли переубедить упрямого отца. Он быстро наложил табу на все попытки отлучить его от морской кочевой жизни, предпочитая впредь не трогать запретную тему.

Таким он и остался на протяжении всей долгой насыщенной жизни и расстался с любимым делом уже после значительного превышения возраста над пенсионным, когда от пароходства остались «рожки да ножки». Да и само пароходство стало лишь филиалом самого себя. Начальству всегда хочется быть в столице, поближе к «верхнему» руководству, попасть в список избранных и приближённых, и это несмотря на девять тысяч километров от основного предприятия: выглядит и вовсе несуразным, но никто не возразил — команды не было. А проявить инициативу снизу, предложив создать филиал в Моcкве, никто не решился, а не перенести его в златоглавую, где и без пароходства всего с избытком, — посадить могут, пришив белыми нитками статью покруче, наподобие экстремизма и т. д. Понятно, сразу же последует куча обоснований профессоров и академиков и прочих экспертов в целесообразности содеянного, но тогда зачем называть судоходную компанию «Дальневосточное морское пароходство»? Москва, хотя и порт пяти морей, но ни Японского моря, ни Тихого океана среди них не было до этого. Природа не подчиняется указаниям верховного начальства, океаны и моря не станут ближе к стольному граду, несмотря ни на какие руководящие указания. Спросите мнение любого владивостокца, каково ему видеть этот беспредел: присвоение своей истории совершенно сухопутной столицей, находящейся в девяти тысячах (!) километров. Но никто не спрашивает, даже в голову такая ересь не придёт в самом кошмарном сне — всеобщий «одобрямс». Как грибы после дождя расплодились мелкие частные судоходные компании, главным в которых являлся не профессионализм, а «лояльность» к компании и её руководителям. Не странно ли, почему они состояли из недавних пароходов развалившихся пароходств? Подумаешь, всего лишь процесс перехода государственной собственности в частные руки c одним «незначительным» добавлением — «бесплатный». Не оказался ли гротеск немецкого сказочника Гофмана о крошке Цахесе, написанный более двухсот лет тому назад, самым настоящим предсказанием? Впрочем, это станет ясно гораздо позднее, а пока ничего подобного никому в голову не приходило, да и думать было некогда, нужно хватать, пока не поздно. Даже ему, многое повидавшему и привыкшему адаптироваться в любой обстановке, вновь образовавшиеся отношения явились ножом по сердцу, с которыми не мог смириться даже при всей своей способности выживать в любых условиях. Прежде всего поражали какая-то отстраненность и индифферентность, полное отсутствие обычных человеческих качеств к окружающим, будто к бурлакам на Волге, тянущим свою лямку. К глубокому сожалению подобные отношения понемногу распространялись и на судовую команду, каждый приспосабливался как мог, стараясь не очень распространяться среди себе подобных. В короткое время с поражающей быстротой, как простейшие амёбы, расплодились «унтеры Пришибеевы», самоуверенные и совершенно безграмотные, далёкие от занимаемых ими руководящих постов. Наружу выходила истинная сущность человека, ранее глубоко скрываемая под демагогическими пустопорожними лозунгами советской системы. Под эзоповской формулировкой о лояльности замаскировали обычное лизоблюдство и даже требования выплатить давно просроченную заработанную плату. Это всё было не для Вячеслава Тимофеевича. Он не походил на тех, кто с вожделением дожидается пенсии, чтобы припасть к дивану и пялиться в «глупый ящик для идиота», по выражению Владимира Высоцкого. После ухода из пароходства он ещё несколько лет работал на крупных судах частных компаний, но надолго в них не задержался.

На его долю выпало много чрезвычайных, кажущихся невероятными случаев, зачастую сравнимых с хождением по лезвию ножа, которых с избытком бы хватило на десяток обычных, приземлённых сограждан, во многие из которых верится с трудом, если бы не живой свидетель. Стоит лишь напомнить об одном из таких эпизодов, едва не закончившемся трагическим исходом для судна и экипажа. В 1970-х годах прошлого века практиковались перевозки большого каботажа из приморской Рудной Пристани на порты Чёрного моря с грузом свинцово-цинкового концентрата, подверженного разжижению в условиях различных климатических зон. И каждый раз это было связано с большими рисками для экипажей и судов. Об этих перевозках и их вопиющей экономической неэффективности уже упоминалось в других рассказах автора.

Вячеслав работал на твиндечном судне типа «Коммунист» польской постройки из большой серии в двадцати судов, лишь одно из которых находилось в составе Дальневосточного пароходства, остальные девятнадцать — в составе Черноморского. Единственной причиной такого разнобоя являлось имя на борту — «Хо Ши Мин», или, как его именовали, «дядюшка Хо», по сути дела, вьетнамский Мао Дзе Дун, только масштабом помельче, проживший более двадцати лет во Франции, а затем вернувшийся руководить страной, словно спустившийся с небес мессия. На фотографиях его всегда изображали добрым засушенным старичком со скудной бородёнкой, как у тибетских монахов, и сморщенным личиком. На самом деле людоед был ещё тот, и на его совести немало загубленных душ граждан своей страны. Наверное, это и была единственная, но какая причина оставить судно в ДВ пароходстве: можно сказать, cосед, к тому же строящий социализм. В то время вьетнамцам было не под силу построить приличное судно собственными силами, в отличие от настоящего, когда они их как пирожки пекут, семимильными шагами развивая судостроение и портовую инфраструктуру. Пароход был сложный в обслуживании: твиндекер со множеством лёгких стрел над каждым трюмом, механическими закрытиями твиндеков и трюмов. Словом, для боцмана худшего и не придумаешь. Приняв на борт семь тысяч тонн свинцово-цинкового концентрата продукции Дальнегорского комбината на рейде Рудной пристани, с барж снялись в рейс вокруг Африки на Чёрное море, ибо Суэцкий канал был закрыт из-за очередной арабо-израильской войны, которая нет-нет да вспыхивает после того, как арабы залечат раны и избавятся от испуга. Часть груза погрузили в твиндеки для уменьшения остойчивости, хотя, по правде сказать, толку от этого не было никакого по всем критериям погрузки опасного груза, но в итоге получилось совсем по-другому. Погрузка части груза на твиндечные крышки уменьшала чрезмерную остойчивость чисто символически на пару десятков сантиметров, что при метацентрической высоте более трёх метров совсем ничтожно, но зато увеличивала вероятность её подвижки из-за большей амплитуды качки. К тому же закрытые твиндеки не позволяли высушивать груз в трюмах во время перехода при ясной солнечной погоде, ибо открыть их было невозможно. На первых этапах перехода концентрат вёл себя вполне прилично, не вызывая озабоченности: регулярно в дневное время открывались люковые крышки для проветривания груза и лючки естественной вентиляции. Но при следовании в Индийском океане в условиях обычного муссона и высоких температур груз стал понемногу оттаивать, и мутноватая жидкость выступала поверх его поверхности, хотя судно вело себя пристойно, не предвещая накапливающейся опасности, не считая резкой стремительной качки. По сути дела, не что иное, как затишье перед бурей. Но это всего лишь первые признаки надвигающейся беды, и меры нужно было предпринимать немедленные и эффективные по удалению образовывавшейся пульпы, грозящей смещением опасного груза. Ситуация наблюдалась лишь в твиндеках, в которых количество груза было гораздо меньшим, чем в трюмах. В них-то и таилась главная опасность, ибо удаление пульпы с поверхности груза в трюмах было значительно сложнее из-за невозможности открытия твиндечных перекрытий. Боцман, как никто другой, понимал всю серьёзность пока ещё неосязаемого бедствия: во главе своей команды не переставая вычерпывал собиравшуюся жижу, скапливающуюся в неровностях концентрата, выливая за борт. Справедливости ради, в этом состязании с объединившимися силами природы и свойствами коварного груза участвовал весь экипаж — общая беда грозила всем, и развязка могла быть одинаковой для всех мореходов, невзирая на ранги. Борьба продолжалась с переменным успехом, пока уже недалеко от Маврикия не попали в сильный шторм. Вот тут-то и сказалась многодневная работа по вычерпыванию бездонных колодцев, выкопанных в твиндечном грузе, которой без устали занимался Вячеслав, всячески принуждая свою команду. Казалось бы, как можно обычными вёдрами вычерпывать бездонные трюмы, на поверхности тёмных барханов, ведь это почти не что иное, как попытка осушения самого моря. Но недаром поговорка гласит: «Капля камень точит». Нужно было скрепя зубы день за днём черпать и черпать отвратительную жижу, вдыхая совсем не ароматичные и безвредные пары. Вскоре пароход получил постоянный крен на правый борт около двадцати градусов и остался в таком положении, что говорило о смещении груза. А океан не унимался и продолжал испытывать уже по-настоящему аварийный пароход, держащийся наплаву лишь на честном слове и энтузиазме рабочего конвейера, экипаж прекрасно понимал, что «спасение утопающих — дело рук самих утопающих». Груз разжижился лишь в нескольких трюмах, в твиндеках на удивление и счастье он продолжал удерживаться в начальном положении. Не подлежит сомнению: лишь благодаря казавшемуся бесполезным Сизифому труду всего экипажа на протяжении многих бессонных дней и ночей, концентрат сместился не во всех трюмах, и оказавшись нетронутым в твиндеках, что спасло судно от катастрофы, а его обитателей от гибели в пучине Индийского океана. По мере высыхания твиндечного груза с открытыми крышками трюмов, когда позволяла погода, произошло своего рода «окукливание», обволакивание концентрата твёрдой корочкой, и она сдерживала движение всей массы, также сыгравшее на руку терпящим бедствие. Так что «нет худа без добра»: постоянное проветривание на протяжении рейса и круглосуточное вычерпывание скапливающейся тёмной жижи дали свои результаты, и только на этом держалась жизнь судна и борющихся за своё спасение людей. Возглавлял эту, казавшуюся бесполезной борьбу Вячеслав, подбадривая уставших и своим примером воодушевлявший на этот, казавшийся сизифовым труд, когда руки и ноги отказываются подчиняться и охватывает апатия и безразличное состояние к будущему, вызванные крайней усталостью. Таковое состояние неустойчивости, балансирования между жизнью и смертью продолжалось более недели и в итоге дало свои результаты, да и погода чуть-чуть улучшилась. Судно зашло в Порт-Луи, столицу и основной порт островного государства Маврикий, где и произвели массовую штивку сместившегося груза и вернули пароход в прежнее состояние. По сути дела, спасательная операция закончилась полным успехом, а её организатором и вдохновителем был Вячеслав Тимофеевич Женихайлов. Его неуёмная энергия, терпение и выносливость служили примером для всей команды. В борьбе с разжижением опасного груза участвовал весь экипаж и каждый, валясь от усталости, продолжал вкалывать, лишь ненадолго отвлекаясь для короткого сна и еды, а впереди маячила отнюдь не богатырская спина боцмана. Но этот случай с коварным грузом был уже не первым в его послужном списке, и он хорошо понимал надвигающуюся опасность и грозящую развязку с печальным концом. В самом начале трудовой деятельности судьба едва не поставила крест на дальнейших устремлениях, но обошлось. Зимой 1964 года морское сообщество потрясла гибель рудовоза «Умань» Черноморского пароходства со всем экипажем в Кадисском заливе, случившаяся в ночь с 12 на 13 января с грузом железорудного концентрата из-за образовавшейся пульпы в результате разжижения при попадании в более тёплую среду. Кстати, второй, он же грузовой помощник капитана, отказался идти в рейс, настаивая на немореходности парохода вследствие переувлажнённого груза, за что был по-быстрому уволен из пароходства, заклеймён позором и нехорошими словами со многими стандартными штампами саботажника и едва ли не классового врага и пособника мирового империализма. Слишком высокой оказалась цена его поздней реабилитации. Вот и не верь после этого в роковое тринадцатое число, с началом которого глубокой ночью начал нарастать крен, и в течение часа судно опрокинулось и затонуло на глубине более шестисот метров. Усугубляло трагизм случившегося наличие у «Умани» соответствующей квалификации: она была специализированным углерудовозом, а что же говорить об обычном твиндекере для перевозки генеральных грузов, ему с грузом своенравного концентрата ловить в зимнем Бискайе было нечего. Вячеслав, будучи совсем молодым, тогда работал на старом тихоходном поляке, пароходе «Магадан» из серии «Донбассов» пятитысячной грузоподъёмности, сжигавшим на ходу от сорока до пятидесяти пяти тонн угля в сутки в зависимости от его качества. Работы на вечно чумазым от угольной сажи и не сгоревших частичек угля пароходе всегда хватало. В буквальном смысле «чёрного кобеля не отмоешь до бела». Впрочем, тогда «ковчег» ещё не был старым, да и «Умани» было всего-то пять лет от роду и ссылки на изношенность пароходов не проходят. Погрузка концентрата совсем ещё юного «Донбасса» происходила в Новороссийском порту, а догрузка в Туапсе, с причала которого отправилась в свой последний рейс «Умань». После окончания погрузки наверху образовались настоящие барханы, и капитан Подшивалов потребовал произвести штивку во всех трюмах, чтобы разравнять руду по всей поверхности трюмов, убрав возвышающиеся холмы и возвышенности. Но разбалованные грузчики наотрез отказались выполнять требование капитана, и тогда он принял решение не отходить от причала. Скандал разразился нешуточный, и дело дошло до самых верхов. После двух суток неразберихи штивку всё-таки произвели, и пароход снялся в рейс. Эти двое суток и оказались решающими, определившими судьбу судна и экипажа, поставившими барьер между жизнью и смертью. Сразу же после прохода черноморских проливов на поверхности руды стали появляться озерца воды, вызывая нарастающее чувство тревоги, свидетельствовавшие о начале разжижения груза, и являлись грозным предупреждением в преддверии вероятной катастрофы. Но вопрос о возвращении парохода для приведения в мореходное состояние не стоял: руководство никогда бы на такой шаг не пошло бы. И тут-то произошло опрокидывание теплохода «Умань» с таким же грузом в Кадисском заливе совсем недалеко от выхода из Гибралтарского пролива из-за разжижения железорудного концентрата, экипаж полностью погиб вместе с судном, секундный «оверкиль» в штормовом море не оставляет ни малейшей надежды на спасение. Это и стало причиной возвращения «Донбасса» в порт погрузки для расследования условий погрузки и состояния груза, в противном случае не миновать бы «Магадану» повторения незавидной участи «Умани». Отношение к капитану изменилось на противоположное, хотя всего лишь несколько дней тому назад его обвиняли во всех смертных грехах, едва ли не в преступлении перед государством, бойкотировании выхода в море и затягивании погрузки. В чём-чём, а клепать дела на невиновного соотечественника наследники Вышинского были мастаки и делали это с превеликим удовольствием по одному звонку из райкома или вышестоящей конторы, порядки во многом ещё не сильно отличались от недавних ужасов сталинского гулаговского беспредела, и правосудие существовало лишь на словах и бумаге. В любом случае ничего хорошего капитану не светило, не сносить бы ему головы. Снова приходится сталкиваться с невероятной ценой оправдания ни в чём не повинного человека, с чувством долга выполняющего свои обязанности, заклеймённого сложившейся системой. Судьба приоткрыла Вячеславу оборотную сторону такого притягательного со стороны мореплавания, её смертельную опасность и непредсказуемость, будто настаивая ещё раз подумать о верности выбранной профессии, но в итоге ничего не изменила. Он остался в своей уверенности, поколебать которую ничто не могло. Кстати, Вячеслав немало проработал на «Магадане», включая переоборудование парохода под жидкое топливо во время китайского ремонта с сентября 1963 до сентября 1964 года. Продолжительные ремонты по году и более, случалось и по три года, в Китае были обычным делом, ибо никакой механизации не было, все работы выполнялись вручную сотнями и тысячами китайцев. Точное их количество никто не знал не только на судне, но и среди руководства судоверфи, нередки были трагические случаи, на которых начальство не зацикливалось, иногда отделываясь просьбами не беспокоиться, ибо в Китае много китайцев.

Автору этих строк пришлось работать с героем нашего рассказа на двух судах, и единственным упрёком со стороны капитана в адрес боцмана являлось частое напоминание о превышении рабочего времени, на которое он, похоже, не обращал внимание. Работу на судне всегда можно найти, но всю её переделать невозможно, как и закончить ремонт по Жванецкому, но к этому боцман постоянно стремился, говоря словами Козьмы Пруткова, пытался «объять необъятное». Притом что сам был мастером на все руки и ему всё удавалось, а с учётом необычайного трудолюбия и вовсе не существовало непреодолимых преград. Авторитет его был настолько высок, что из команды никто не возражал против постоянных переработок. Его грудь не украшали ордена и медали, характер не тот, чтобы попасть в милость к кадровикам, но он не очень-то и сожалел об этом, прекрасно понимая бренность жизни и цену этих отличий, будучи знаком со многими их обладателями.

Чего только стоила работа на теплоходе «Механик Курако» под Кипрским флагом в течение десяти месяцев в контейнерном варианте между Гонконгом и двумя портами Тайваня, когда количество портов заходов превысило сто сорок с очень короткими переходами и стоянками у контейнерных терминалов, не превышающими нескольких часов.

Невозможно забыть поистине эпохальный эпизод, произошедший на судне спустя год после его приёмки на верфи в японском Симидзу. Суда этой серии строились для Советского Союза под красным флагом с приваренными по обеим сторонам дымовой трубы серпом и молотом как национальными отличительными символами принадлежности Стране Советов. По прошествии примерно года работы под советским флагом во время стоянки в Сингапуре пришло распоряжение о перефлагировании парохода под кипрский флаг с нанесением новых символов на трубе. Картина навсегда осталась в памяти свидетелей, воочию наблюдавших за этим трагикомическим событием: боцман на самом верху трубы, находясь на подвеске, срубает металлические штыри, на которых держатся совсем недавно казавшиеся незыблемыми государственные символы. Внизу на невиданное действо смотрят собравшиеся свободные от вахт члены экипажа, и кто-то с «дружеским» подкалыванием произносит: «Тимофеевич, сейчас тебя сфотографируем, а фотографию пошлём в партком!» Тогда партийные учреждения ещё существовали на последнем издыхании, и до запрета руководящей и правящей партии тогдашним президентом Ельциным оставался целый год, но они уже не являлись безоговорочным авторитетом, присвоившим право разделять и властвовать. Партийные функционеры в первую очередь были обеспокоены и напуганы надвигающейся волной всенародного цунами, они уже не являлись блюстителями нравственности плавсостава, и каждый спасался как мог. Совсем недавно выскочившая фраза, да ещё с улыбающейся фотографией боцмана, уничтожающего основные символы государства, могла навсегда покончить с морской профессией дальнего плавания. Но время изменилось, и сейчас она вызвала лишь общий гомерический смех и совсем неблагородное негодование боцмана, крикнувшего, что сейчас он спустится и задаст перцу острякам, после чего с ещё большей яростью продолжал срубать символы, под которыми прошла вся предыдущая жизнь. Поистине картина, достойная кисти большого художника, символизирующая конец целой эпохи в жизни страны, длившейся в течение трёх поколений, знаменующая время нового «великого перелома», в отличие от сталинского 1929 года, когда государство через колено переломило самый многочисленный класс крестьянства, по сути, превратив его в рабов. С того времени и начались постоянные перебои с продуктами питания, которые так и не смогла преодолеть Советская власть, они только нарастали. Фактически сами подложили мину замедленного действия, ставшую одной из главных причин развала Советского Союза.

Не обошлось и без курьёзов: в составе экипажа находились две женщины, одна из которых совсем ещё молодая, но изрядно подпорченная пороками времени, к тому же совсем не Клеопатра, других отличительных особенностей у неё не наблюдалось. Естественно, обе представительницы слабого пола были не от мира сего, курируемые высокими лицами в службе кадров. Пароход долгое время работал в контейнерном варианте в экваториальной зоне под лучами палящего солнца, стоящего в зените и почти не дающего теней. О загаре в таких условиях лучше не задумываться: ультрафиолета в солнечных нулевых широтах ни на йоту, враз можно получить самый настоящий ожог кожи совсем не первой степени. Законы физики неоспоримы и в нашем случае очевидны с практической точки зрения: радужное разложение обычного солнечного света сразу же фиксируется на собственной коже, которая даже при недолгой инсоляции становится похожей на панцирь сваренного краба или рака и вдобавок покрывается болезненными волдырями. Но и тут самая молодая, не знакомая с правилами хорошего тона и не изуродованная интеллектом, представительница обслуживающего персонала, хозяйка половых тряпок и швабр, нашла выход. Судно в основном в каждом рейсе принимало полный груз двадцати футовых ящиков, и на палубе они стояли в четыре яруса, закрывая носовую часть с брашпилем, будучи невидимой даже с мостика. Этот скрытый от чужих глаз уголок и выбрала любительница тропического загара. Незаметно пробравшись на носовую палубу, полностью раздевалась и укладывалась под прямыми солнечными лучами, а в лицо набегал освежающий встречный ветерок от скорости судна. Интересно, какие впечатления испытывали вахтенные на мостиках крупных встречных судов, увидев распятую обнажённую фигуру грешницы, хотя раскаиваться о чём-либо в голову ей прийти не могло. Трудно сказать, как долго она выдерживала режим горячего копчения, но однажды её обнаружил боцман, наведывавшийся в кладовку под полубаком. Увидев картину сильно смахивающую на шедевры Густава Курбе, он на какое-то время потерял дар речи, но вскоре опомнился, сплюнул, вероятно, это был первый и последний плевок на палубу в его морской жизни. В негодовании произнёс что-то подобное: «Совсем обнаглела!», повернулся и ушёл в надстройку и уже в каюте среди своих «гвардейцев» высказался в полный голос. Пляжная любительница, быстренько собрав свои пожитки, бегом по противоположному борту под контейнерами бросилась в свою каюту. После этого случая она на баке больше не появлялась, у неё с боцманом были особые отношения: не очень склонная к труду, и к тому же неряха, она постоянно вызывала его упрёки. Полную картину её образа дополняла одежда: все платьица были настолько коротки, короче и представить невозможно. Они скорее походили на младенческие распашонки, чем на предметы одежды взрослой женщины. Это и вызывало особую реакцию «дракона». Глупенькое и самоуверенное в своей необразованности и невоспитанности существо вызывало лишь пренебрежение со стороны боцмана, он будто видел её насквозь. Основным её партнёром был четвёртый механик — смазливый худющий парень, как выяснилось позднее, подцепивший где-то в Бангкоке или Джакарте СПИД, но ещё не знавший об этом. К тому же он был женат на сестре одного из работников управления эксплуатации сухогрузного флота пароходства. Через несколько лет, уже на родине, он умрёт от синдрома приобретенного иммунного дефицита, но его партнёрша, как и жена, на удивление не заразятся. Можно сказать, вытащили счастливый билет, но едва ли какие-либо выводы для себя они сделали после кратковременного испуга, скорее всего, тут же забыли, хотя Васю было жаль, но он не первый и не последний в их послужном списке. Жена ни в чём не уступала его временной партнёрше и приобрела известную популярность на поприще одной из древнейших профессий. Во многом благодаря терпению и выдержке боцмана экипаж остался управляемым и работоспособным, насытившись по горло морской романтикой хождения по замкнутому недельному кругу, который так любят протраливать выскакивающие из-за филиппинского Лусона тайфуны. За десять месяцев работы в «заколдованном» треугольнике между Тайванем и Гонконгом погибли три совсем немалых контейнеровоза по большей части с экипажами. Малые рыболовецкие судёнышки не в счёт, да и едва ли кому в голову приходила мысль о количестве почивших на дне, разве что родственникам погибших. Непомерная нагрузка была вызвана халатностью и безалаберным отношением к своим обязанностям операторов того же «Совкомфлота», не обеспечивших своевременную смену экипажа, почти вдвое переработавшему контрактное время, замаскировав своё чисто советское отношение к людям под обтекаемым оправданием возникших «дипломатических трудностей». Но это уже другая история, во многом известная из ранних очерков и рассказов, отражённая в первой книге цикла «Район плавания от Арктики до Антарктики».

Как сказал когда-то Фазиль Искандер: «Россия — это зал ожидания счастья», но секрет в том, что никто не знает, когда оно наступит и тем более исполнится. Так и живут поколения за поколениями в ожидании призрачного счастья. Чехов, словно древний оракул, смотрел в далёкое будущее: «Счастья нет, оно лишь для далёких наших потомков!» Да и то далеко не факт — заглянуть в будущее задача сверхсложная. А пока: «И вечный бой. Покой нам только снится» — Иосиф Бродский угодил в самую точку. Александр Блок в самом начале наступающего мракобесия в поэме «Двенадцать», хотя и иносказательно, со скрытой иронией, сказал как отрезал: «В белом венчике из роз — впереди Иисус Христос». Вот и догадайтесь, кого и что он имел в виду, хотя революционные массы безоговорочно видели в образе Христа вождя мировой революции, почти обожествленного Ленина. Как таковое преображение в столь короткий срок могло произойти в глубоко верующей христианской православной стране, где храмов было больше, чем во всём остальном мире? Очень уж быстро свершилась такая нежданная и никем не прогнозируемая метаморфоза. Впрочем, забегая на семьдесят лет вперёд, то же самое произошло в обратном направлении, то есть через три поколения всё вернулось на круги своя, жаль ненадолго, ибо за прошедшие десятилетия накапливающиеся столетиями ценности были утрачены: развратить легко, а потом превратить раскаявшуюся блудницу в Марию Магдалину под силу лишь Всевышнему. Совсем не так, как это было всего лишь триста-двести лет тому назад, когда староверы — поборники протопопа Аввакума, противники реформ патриарха Тихона — предпочитали смерть в огне внутри своих скитов, измене веры. Такие вот двенадцать настоящих апостолов, идущих в будущее, сопровождаемых треском винтовочных выстрелов, разве никого не напоминают? Современная по тому времени «Вечеря», правда, совсем не тайная, а наоборот, явная и вызывающая. В начале советского времени поэму Блока рассматривали едва ли ни как гимн революции, но после того, как поэт осмысливал всё происходящее, в отличие от первоначальных восторгов, приветствующих революцию, и всё больше уходил «вправо» от официальной «левизны», восторги изрядно поубавились. В результате это стоило ему жизни: Блоку отказали в выезде за границу на лечение, потому и умер всего-то в пятьдесят лет. Против выезда на лечение выступил и обожествлённый Блоком вождь мировой революции, тянули-тянули, а через несколько месяцев было уже поздно: поэт обречён. Власть ценит тех, в ком не сомневается, при этом вчерашние заслуги в расчёт не принимаются, будь ты хотя бы известен всему миру и гениален как никто другой, а здесь ты лишь расходный материал. Временные трудности уже более сотни лет никак не желают с нами расставаться, хотя даже долгожители, такие как библейский Мафусаил, тоже временные на нашей планете. «Нет ничего более постоянного чем временное». Человеческая жизнь скоротечна и ограничена: никакие ссылки на «временные трудности» не оправдывают таковые — они лишь являются уловками, цель которых усладить разочаровавшееся в жизни население очередными, никогда не сбудущимися посулами, направить недовольство в иное русло, поводить за нос очередные несколько лет, потом придумать очередные байки «про белого бычка», а жизнь неумолимо утекает и вскоре уже не оставляет шансов на обещанное «потерпеть» и потуже затянуть пояса, куда уж дальше, и так пояс превратился в удавку, а поезд ушёл в небытие. На очереди следующее поколение с такими знакомыми обещаниями. Круг замкнулся, так и ходим по нему вторую сотню лет, и даже лабиринт Минотавра по сравнению с ним представляется детской забавой, там всё-таки была неподкупная и справедливая Ариадна, которой были неведомы обычные человеческие слабости.

Сегодня Вячеславу Тимофеевичу 83 года, но он по-прежнему не сидит на месте: жизнерадостен и деятелен, домашних забот хватает. Работу искать не стоит, она сама тебя найдёт, если является неотъемлемой частью всей твоей жизни. Он и сам представляет собой живую частичку нашей общей истории. Судьба с юных лет не оставила ему выбора, лишив ненужных раздумий и сомнений, назначив собственный путь, о котором он ничуть не жалеет. Пусть таким и остаётся ещё долгие годы! Удачи ему, а жизнелюбия у него и без того хватает, да и принадлежит к тем людям, которые никогда не бывают стариками, — таким родился!

Октябрь 2024

Из воспоминаний капитана дальнего плавания Анатолия Байдикова

По следам нашей памяти

«Встречали мы всякие испытания,

И, если б не наши воспоминания,

Как бедно бы мы жили на земле!»

Эдуард Асадов

Минуло почти полвека, во что трудно поверить, будто это было совсем недавно, но помять по-прежнему хранит события тех далёких дней, когда строка из спортивного гимна Лебедева-Кумача, наверное, самого «бодрого и весёлого» человека сталинской эпохи: «Чтобы тело и душа были молоды, ты не бойся ни жары, ни холода, закаляйся, как сталь», задорной песни своего времени звучали из каждого репродуктора. У него даже есть стихотворение со знаменитой фразой вождя «Жить стало лучше, жить стало веселее!», произнесённой в Кремле в 1935 году на съезде стахановцев, что-то отдалённо смахивающее на современную «движуху». Такая вот собачья преданность, наиболее вероятно основанная на страхе. Не стоит говорить от имени всего тогдашнего поколения, но воспринимались они по-разному: кого-то по настоящему возбуждали на дальнейшие свершения, кто-то на них никак не реагировал, а кому-то и вовсе досаждали своей настойчивостью, частым повторением и полным несоответствием существующей реальности, ибо жизнь была не такая уж беззаботная, хотя всячески подогревалась эйфорией прекрасного будущего. Всё-таки главным двигательным мотивом являлась молодость, которая в любых жизненных злоключениях — катаклизмах, пертурбациях советского, ограниченного со всех сторон красными линиями, лагеря — находила выход своей жизнерадостности. Тогда энергия брызжет через край, и будущее выглядит в радужных тонах, несмотря на «временные трудности», без которых сама жизнь представлялась немыслимой, ибо эти трудности стали непреложными и обязательными, вошедшими в жизнь целых поколений как естественные составляющие. Не потому ли из дальнего далёка опасные и опасные события как неотъемлемая часть профессии кажутся не такими уж тревожными и пугающими. Действительно вполне по-есенински: «Большое видится на расстоянии. Когда кипит морская гладь — корабль в плачевном состоянии». Но если даже это и так, то не повод разводить руки, всё можно преодолеть, и неразрешимых ситуаций не бывает, что и подтверждает нижеследующее повествование. Люди быстро смиряются с выпавшими на их долю невзгодами, и порог опасности сильно понижается, даже экстремальные ситуации не приобретают злосчастного смысла, от которого дрожат душевные струны, что-то похожее на ходьбу канатоходца под куполом цирка.

Зона ответственности Дальневосточного морского пароходства распространялась более чем на пять тысяч пятисот километров побережья от южного приморского Посьета до арктического устья знаменитой Колымы, о которой сотню лет тому назад мало кто знал. Позднее река прославилась не самыми добрыми деяниями, и даже много лет спустя одно лишь её упоминание приводило в трепет миллионы людей, побывавших на мрачных и диких берегах, но оставшихся в живых, в отличие от менее удачливых, чьи бренные тела упокоились в вечной мерзлоте без каких-либо надгробий и памятников, освободив ни в чём не повинных страдальцев от изнурительного каторжного существования. Само по себе расстояние огромное, а необозримая территория в своём подавляющем большинстве не имела доступности, да и сегодня ненамного лучше, за исключением морского транспорта, а это сотни тысяч тонн самых разнообразных грузов, чтобы не лишить жизни проживающих там людей и не остановить многие жизненно важные для страны горно-добывающие предприятия, извлекающие из недр всю таблицу Менделеева, включая золото, платину, уран, вольфрам, олово. Но прибрежной, много тысячекилометровой полосой побережья зона ответственности не ограничивалась: в неё бесплатным приложением входило множество островов и островков, на которых располагались в основном военные «точки» самого разного назначения. Да и на берегах Чукотки, Камчатки, Сахалина, Курильских островов существовало немало «медвежьих» недоступных уголков, в которые «не заманишь и наградой», даже добраться до них было невозможно, разве что по звериным тропам, не говоря о снабжении всем ассортиментом необходимых грузов. Сроки доставки ограничивались климатическими условиями очень даже своенравного во всех отношениях громадного региона, совсем не тихого океана. Тайфуны, циклоны, землетрясения, туманы, дождевые и снежные заряды, постоянная, никогда не затихающая океанская зыбь, как и неповторимые ледовые препятствия, частью выносимые из Охотского моря или прибрежного припая Камчатки и всё с тех же островов, разнообразили и без того непредсказуемые погодные условия, разобраться в которых никакие изощрённые метеопрогнозы не могли.

Всю большую кампанию по обеспечению беспредельного региона, до которого цивилизация не дошла и едва ли когда-то дойдёт, а если да, то очень не скоро, именовали «Северным завозом». В предыдущих повествованиях цикла «Район плавания от Арктики до Антарктики» немало рассказано о снабженческих рейсах по обеспечению этого самого завоза, но каждый из них особенный и непредсказуемый, никогда не повторяющийся. На этих, полных мужества рейсах были задействованы суда «пионерской» серии и в меньшей степени «волголесы». В отличие от них, особняком располагались пятеро старых необычных пароходов, не вписывающихся в состав флота: «Яков Свердлов», «Иван Бабушкин», «Василий Докучаев», «Николай Островский» и «Николай Чернышевский» бельгийского производства, построенные то ли валлонами, то ли фламандцами, которые очень сильно бы удивились, узнав о будущем районе их работы, почти на противоположной стороне планеты. Со стороны они напоминали «гадких утят» ушедших времён, непонятно каким образом затесавшихся среди серийных однотипных снабженческих пароходов современных форм и конструкций с усиленным ледовым поясом. Отличались не только своим почтенным возрастом 1956 года рождения, два последних и вовсе 1955 года, но и многими другими, по большей части оправданными, различиями. Хотя имелся очень существенный недостаток: закрытие трюмов было допотопным с бимсами-лючинами с тремя слоями брезента поверх них, поэтому закрытие, как и открытие, превращалось в трудоёмкую операцию, занимающую много времени и усилий всей боцманской команды.

На современных судах закрытия трюмов были механическими или же вовсе гидравлическими, занимавшими совсем немного времени, да и два матроса быстро справлялись с порученным заданием. Но «старички» обладали прекрасными мореходными качествами, складывалось впечатление о предварительных испытаниях их моделей в специальных исследовательских бассейнах, позволивших создать столь идеальную форму корпуса, к тому же экономившую значительное количество топлива. Даже при довольно слабеньком главном двигателе они развивали приличную скорость до 14,5 узлов, что ни шло ни в какое сравнение с судами других массовых серий. Грузоподъемность пароходов около 3 000 тонн, 3 трюма и 2 тяжеловесные стрелы 35 и 25 тонн. Но больше всего впечатлял главный двигатель — оригинальный швейцарский «Зульцер», ни в какое сравнение не идущий с патентованным польским «Зульцер-Цегельски», «усовершенствованным» специалистами на польских гданьских верфях. Мощность всего-то в 2 400 лошадиных сил, но сдаётся, каждая лошадь работала в нужном направлении, не выделяясь из общего табуна, что выражалось в высокой эффективности движителя и экономном расходовании топлива. Но самым большим преимуществом для экипажей являлось отсутствие ледового класса, вследствие чего пароходам была заказана Арктика: далее мыса Дежнёва их не пускали, хотя льдов хватает и в гораздо более низких широтах, одно лишь осознание отсутствия ледокольных подкреплений многого стоит и наводит на заинтересованные мысли — «в Арктику не ходит». Но за этим скрывалось их более универсальное назначение — снабженческие рейсы по всей бескрайней акватории по другую сторону Полярного круга, которая гораздо обширнее, с более широкими сезонными ограничениями, да и погодные условия могут дать фору арктическим, собственным, лишь им присущим своенравием. Навигационное оборудование также было на голову выше отечественного, применяемого на современных судах того времени: отличные секстаны фирмы Plath, высокой точности хронометры, адмиралтейские астрономические таблицы 1951 года, появившиеся у нас только в 1958 году, французские барометры (приборы для определения атмосферного давления), бельгийский лаг (прибор для определения скорости). К тому же совмещённые рулевая и штурманская рубки, в такой компоновке появившиеся у нас только в 1970-х годах, обитаемость тоже была на высоте, включая оборудование кают, мебель, оснащение с обустройством столовой и кают-компании. А в судовой лазарет на экскурсии можно было водить медицинских студентов, насколько он был компактно, практично, удобно, целесообразно спланирован и оборудован. Отношение проектировщиков и строителей этих судов к обитаемости даже в старых проектах заслуживало уважения, на этом они не экономили, всё-таки «корабль — дом родной» и жизненные условия незримо связаны с психологической устойчивостью команды в дальних рейсах, что немаловажно для эффективной эксплуатации судна.

Отдельных слов заслуживает такелаж грузового устройства (все устройства и оснастка, связанные с грузовыми работами), с английскими сверхнадёжными грузовыми блоками, подверженными большим динамическим нагрузкам, пожалуй, самыми необходимыми узлами при работе судна в быстро меняющихся погодных условиях на открытых рейдах, когда качка не оставляет пароход даже в хорошую погоду.

Второй помощник капитана Анатолий Байдиков, проходивший реабилитацию после некоторых проблем со здоровьем, будучи в резерве, обитал в межрейсовой базе плавсостава для не имеющих собственного пристанища моряков, именуемой гостиницей «Моряк», хотя до гостиницы она изрядно недотягивала, более склоняясь к общежитию. В оставшееся рабочее время он, как и все мореходы «без определённого места жительства», обеспечивался жильём на судне, совершенно серьёзно объясняли жилищные невзгоды партийные и профсоюзные комитеты в компании с руководством, уходя от действительного обсуждения самого трудного насущного вопроса, так никогда и нерешённого. Тогда ещё не входу была аббревиатура БОМЖ, в основном употреблялось более либеральное «бичи». Социальные неизбежные обязательства всегда рассматривались по остаточному принципу как что-то обременительное, мешающее выполнению государственных планов. Обеспечение квартирами являлось самым большим и дорогостоящим из всего набора социалки, хотя, если рассматривать шире, то смотря для кого, ибо ответственные за их распределение составляли особую касту. Непросто было понять, говорят ли руководящие деятели это серьёзно или все шутят на своём эзоповском языке, а может быть, издеваются, сохраняя хорошую мину на лицах. Игра в добродетельность стала постоянной ролью, отрепетированной до малейших штрихов, и исполняли её ничуть не хуже профессиональных актёров, сроднившись с ней, как со вторым «я». За окнами начало осени 1975 года — самое лучшее сезонное время в Приморье, когда угомонились туманы с моросящим дождём, скрывающими дневное светило, наводящими тоску и уныние в преддверии не такой уж далёкой зимы. Морская вода хорошо прогрелась, и многочисленные пляжи были заполнены купальщиками и туристами со всех уголков Дальнего Востока, впереди целый месяц наслаждений и водных процедур, люди спешат урвать свою долю солнечной радиации, благо ехать далеко не надо. В это золотое время «ревизора» срочно вызвали в кадры и вручили направление на теплоход «Яков Свердлов», находившийся на рейде Находки в полному лесном грузу назначением на Японию, чем не привлекательный вариант. Летом даже на японские рейсы не просто было найти желающих: народ стремился в отпуска, используя самые изобретательные возможности. Скромный по своим возможностям твиндекер (судно с трюмами, разделёнными горизонтальными перегородками на два отсека), никоим образом не приспособленный к перевозке круглого леса, тем не менее вопреки здравому смыслу частенько использовали именно для лесных перевозок. Погрузку и выгрузку сильно осложняло наличие твиндеков, и операции занимали около недели каждая в отдельности, напрягая грузчиков до седьмого пота при затаскивании брёвен в твиндечные забои (оставшееся ограниченное по высоте пространство в трюме между уже погружённым грузом и горизонтальной поверхностью твиндечного перекрытия), при всего-то немногим более двух тысяч кубов перевозимой древесины. Как известно, плата за перевозку грузов, именуемая фрахтом, взимается за перевезённые тонны или кубометры в нашем случае. Но пароход в любом случае был при деле, и непроизводительных простоев не было, оперативный и диспетчерский отделы знали свою работу, а считать прибыль дело финансистов, и как они посчитают, так и будет, секрет их чародейства они никому не раскрывали, и премии за выполнение плана не заставляли себя ждать — все были довольны.

В тот же день Анатолий отправился в Находку на рейсовом автобусе, не дай бог опоздать к отходу, но по прибытии выяснилось — страхи были напрасными. Пароход нуждался в серьёзном, можно сказать, аварийном, ремонте: на левом борту от якорного клюза на протяжении четырёх метров параллельно ватерлинии и по высоте до полутора метров зияла пробоина, обрамлённая искорёженными листами стальной обшивки как результат недавнего столкновения на выходе из порта в районе «вертушки» в центре зоны разделения движения судов с контейнеровозом «Александр Фадеев». Столкновение произошло при обгоне контейнеровозом в минимальном расстоянии по левому борту «Якова Свердлова». Правый кормовой швартовный клюз усиленной конструкции насадился на лапу левого якоря «бельгийца» с последующим рывком громадной силы, и якорь, прорвав наружную обшивку и якорный клюз с трубой, был заброшен в помещение подшкиперской, находившейся под полубаком, кладовку, где хранились всяческие боцманские и плотницкие запасы от банок с краской до запасных и изношенных швартовых концов. К тому же положение усугублялось наличием лесного груза на борту, ведь только по счастливой случайности пароход не сбросил небольшой лесной палубный караван. Ночная вахта и халатное отношение к своим обязанностям вахтенного второго помощника «Александра Фадеева», почти обогнавшего своего попутчика, но всё-таки успевшего зацепить его мощным кормовым клюзом, который и распотрошил слева носовую часть обшивки вместе с якорной трубой, для чего нужно было очень сильно постараться, применив недюжинные усилия. Как такое могло случиться, даже представить невозможно: множество случайностей, пересёкшихся в одной точке, вылилось в невероятную синергию. Вахтенных вторых помощников обоих судов сняли, а капитаны получили выговоры в приказе по пароходству. Кстати, вторым помощником на контейнеровозе оказался однокашник Анатолия, всегда пунктуальный и въедливый, ранее никогда не решавшийся подвергаться риску, как он умудрился так подставиться, одному богу известно, но, наверное, в самом деле «и на старуху бывает проруха», хотя в буквальном смысле до старухи ему было ой как далеко.

Чёрно-белая любительская фотография 50-летней давности, к сожалению, сохранилась далеко не в лучшем виде, но всё-таки даёт общее представление о размерах рваной пробоины и изуродованных стальных листах внешней бортовой обшивки. По большому счёту, ещё повезло, хотя само слово «повезло» звучит странно в случившейся аварии, но окажись пробоина немного ниже ватерлинии, и пароход, долго не раздумывая, булькнул бы в воды залива Находка, тогда он назывался заливом Америка в честь российского корвета его открывшего, на выходе из него, и 2 000 кубических метров деревянного груза едва ли могли оказать какую-либо помощь в обеспечении непотопляемости. Если бы «бывший председатель ВЦИК (Всероссийский центральный исполнительный комитет), формальный руководитель страны» Яков Михайлович Свердлов, он же Соломон Мовшович Свердлов, подразумеваем само судно, был загружен пробкой, тогда иное дело. Что касается самого оригинала, пламенного борца за рабочее дело, умершего в возрасте Иисуса Христа, в 33 года, антиподом которого он являлся, то его сразила испанка по официальной версии, пандемию гриппа в те годы называли так. Вопросы о загадочной смерти одного из столпов государства нового типа в таком юном возрасте до сих пор вызывают различные домыслы и толкования. Свердлов входил в тройку самых значительных вождей пролетарского государства наряду с Лениным и Сталиным, но после покушения на Ленина в 1918 году фактическим соперником в борьбе за власть оставался только Сталин. Как события развивались дальше в подковёрной борьбе, можно лишь строить предположения. Кто из победителей будет выкладывать их на всеобщее обсуждение — нонсенс. Многоопытный Коба (Сталин) переиграл всех, и до самой смерти конкурентов у него не было, а если и появлялись, то вскоре исчезали, как Киров, ещё более укрепляя единоличную власть самодержца.

Кстати, через 16 лет после смерти пламенного революционера, борца за дело рабочего класса Свердлова, к которому он никоим боком не относился, вскрыли забытый личный сейф, что раньше сделать не удавалось из-за утерянного ключа. В записке тогдашнего наркома внутренних дел Генриха Ягоды перечислено содержимое личного тайника почившего формального президента страны: золотые монеты царской чеканки на сумму 108 525 рублей, 705 ювелирных изделий, кредитные билеты на 750 тысяч рублей, чистые бланки паспортов царского образца и несколько паспортов на различные имена, включая самого номинального президента. Такой вот бессребреник, один из главных вождей, проведший в царских тюрьмах более половины своей короткой жизни — целых 12 лет. Где же он добыл такое богатство либо надеялся перебежать к заклятым врагам капиталистам? Хотя зачем ему это нужно, занимая один из главных постов в громадной стране? Видимо, в глубине души понимал шаткость своего положения и подстраховывался на всякий случай. Было за что бороться, возможно, во время очередной отсидки его и научили думать не только о родине, но и себя не забывать. Несмотря на всю, казавшуюся искренней, выстраданной, идущую от самого сердца демагогию, которую с воодушевлением воспринимали неискушённые в риторике массы, всё-таки «своя рубашка ближе к телу». «Вначале было слово, а потом дело…» — как вещает откровение из евангелия от Иоанна Нового завета, то есть мысли о своём благополучии всегда были при нём. Чисто фантасмагорически можно предположить: часть этих сокровищ пошла на постройку парохода собственного имени, о чём главный герой при всех своих превосходных качествах предположить не мог. Какие только ошеломительные сюрпризы, словно в насмешку, подбрасывает небесное провидение, непостижимые ранее для участников многоходовых хитроумных комбинаций! Такое вот государство рабочих и крестьян, разрушение которого началось практически с момента его рождения, а какие там были стандарты, двойные или тройные, сам бог не разберёт. Часто приходится слышать: «Сталин был едва ли не аскетом, всю жизнь проходил в единственной шинели и сапогах» — и прочую белиберду в том же стиле. Подумайте, зачем ему были нужны какие-либо денежные знаки, презренный металл или драгоценные камни, когда у него вся огромная страна под сапогом, со всеми золоторудными и прочими рудниками, кимберлитовыми трубками с алмазами, фабриками и заводами и сотнями миллионов крепостных, будто собственная вотчина. Личное обладание обычными людскими ценностями было для него оскорбительным, он не подвержен обычным человеческим страстям, гораздо выше суеты людского муравейника, да и никаких выгод богатство не давало, разве что могло нанести ущерб сложившемуся имиджу. Множество городов его имени, памятники и бюсты встречались даже в сортирах, о чём ему сказал знаменитый немецкий писатель, еврей по национальности, Лион Фейхтвангер, побывавший в СССР в 1937 году, названия улиц в каждом городе и посёлке. Трудно поверить, но даже Луне предлагали присвоить добавку имени Сталина, находкинский залив Америка назвать Сталиноморской, и это лишь ничтожная часть раболепия. Но всё-таки при всём своём стоицизме против, считай, обожествленного высшего военного почти «титула» звания генералиссимуса не устоял. Не мог же он оставаться обычным маршалом среди десятка других, командовавших фронтами. Кто знает, не стал ли вождь всех народов жертвой своих же макиавеллиевских замыслов: маршал Жуков пользовался всё возрастающим с начала войны авторитетом, вызывая скрытую ревность вождя, но и обойтись без него уже не мог, нужно было терпеть военного вундеркинда до конца войны. Возможно, поэтому он и решил резко увеличить количество действующих маршалов, присвоив высшее воинское звание согласно табели о рангах всем командующим фронтами, и Жуков стал всего лишь одним из них, но не исключительным, как до этого, среди нескольких «старых гвардейцев» ещё первого маршальского выпуска уцелевших с довоенных времён: Ворошилова с Будённым, толку от которых было как от козла молока, Шапошникова, обременённого болезнями штабиста высокого уровня, и Семёна Тимошенко, недавнего наркома, не сильно обременённого военными талантами, который хотя и сменил Ворошилова во время позорной финской войны, но ничего нового не изобрёл, «те же яйца, только в профиль». По сути дела, вопрос о присвоении исключительного высшего воинского звания генералиссимуса стал чистой формальностью. Для порядка немного покуражившись, вождь позволил себя уговорить, согласившись на «титул». На российском и советском небосклоне после Суворова, ставшего последним российским обладателем исключительного «титула» в 1799 году, таковых не появлялось, а это почти сто пятьдесят лет. Тогдашний российский экспансивный император Павел Первый присвоил исключительное звание Суворову, который любил поскоморошничать, но, судя по всему, вскоре пожалел об этом, а обратного хода уже не было. Обласканный неслыханной милостью самодержца полководец почти сразу же подвергся опале и вскоре умер, а император даже на похоронах не появился, что резко сказалось на его авторитете, и без того не завидном среди подданных. Скорее всего, смерть генералиссимуса сыграла свою роль в последующем покушении на Павла, ибо Суворов пользовался громадной популярностью в стране, недавнее, никем не оспариваемое благоволие к нему Екатерины Второй тоже оставалось в памяти военного сословия. Иностранные генералиссимусы, подобные Франко, Чан Кай Ши, Ким Ир Сену, во внимание не принимались — размах не тот. Аскетизмом вождя тоже не попахивает: сын в двадцать четыре года становится генерал-майором, а вскоре и генерал-лейтенантом, командующим авиацией Московского военного округа, самого большого и значимого в СССР. О дочери Светлане не стоит рассказывать, лучше прочтите её «20 писем к другу», покуролесила она вдоволь в течение своей долгой жизни. Придуманные позже мифы, такие как высказанная фраза о том, что солдата на фельдмаршала не меняет, насквозь фальшивые — не было такого. Речь идёт о попавшем в плен его старшем сыне Якове от первой жены Екатерины Сванидзе, старшем лейтенанте, командире артиллерийской батареи и генерал-фельдмаршале Паулюсе, командующем шестой немецкой армией, пленённым в подвале сталинградского универмага. Любопытно получение им высшего воинского звания генерала-фельдмаршала 30 января 1943 года, после чего на следующий день, 31 января, он с остатками шестой полевой армии сдался, то есть пробыл действующим командующим в ранге высшего военачальника всего один день. Уникальный случай в мировой истории. После этого казуса фюрер до конца войны более никого не удостоил высшего звания, опасаясь ещё раз опростоволоситься. Да и сильно недолюбливал великий вождь своего старшего сына. Вместе с ним загнал в плен миллионы своих соотечественников, большая часть оставшихся в живых потом перекочевала в собственные концентрационные лагеря. Придуманные позднее «10 сталинских ударов» также выглядят каким-то издевательством над настоящими вершителями победы в самой кровавой войне. Таковы лидеры Советского государства, другие их сподвижники едва ли сильно отличались от них. Такое вот верноподданство, которое и не снилось императорам прошлого, а репрессии по своим масштабам не имеют аналогов в мировой истории, средневековому Китаю таковые и в самых отвязанных мечтах не приходили в голову, не говоря уже о гитлеровской Германии. На этом фоне невольно возникает вопрос: «Почему за сто с лишним прошедших лет население России не увеличилось и продолжает снижаться?» По прогнозам Организации Объединенных Наций, к концу века и вовсе уменьшится на треть, составит сто миллионов человек, а если говорить о коренной нации, то и гораздо меньше. Расчёты учёного сообщества показывают: для удержания громадной территории страны необходимо население порядка пятисот миллионов человек, пока же перспективы совсем нерадужные. Задумайтесь! Великий русский историк Василий Ключевский и впрямь оказался пророком, отчеканив всё объясняющую фразу: «История не учит, история наказывает!» Ближайших опричников солнцеликого вождя тоже не забывали: как не вспомнить знаменитую фразу поэта Николая Эрдмана в ответ на предложение написать стихотворение к 50-летию Лаврентия Берии. Известный сатирическим складом ума поэт задумался на несколько секунд, а потом произнёс: «Цветок душистых прерий Лаврентий Палыч Берий». Каково? Сколько скрытого ядовитого сарказма поэт вложил в незамысловатую простенькую фразу, вестимо лишь одному Богу. Естественно, панегирика или оды в стиле Державина или Ломоносова он не написал, ему тоже досталось, хотя, можно сказать, легко отделался: всего тремя годами ссылки задолго до поступившего предложения. В тот же день по приезде второго помощника судно ошвартовали к стенке Находкинского судоремонтного завода для устранения уродливой раны, причинённой по очевидной глупости обгоняющего парохода, с последующим предъявлением инспектору Регистра для получения чистого свидетельства о годности к плаванию. «Яков Свердлов» был в полном грузу, включая относительно небольшой палубный лесной караван, с документами, оформленными на выход в загранрейс, и с ремонтом нужно было спешить. Сразу же после швартовки на борт прибыла бригада заводчан, и в темпе штраусовских быстрых вальсов начались огневые работы, разбрызгивая по всему баку огненные искры от работающих сварочных аппаратов и ацетиленовых горелок-резаков. На устранение, казалось бы, громадных повреждений, ушло всего-навсего трое суток — умеют же делать, когда им прикажут