Борис Штейман

Ночная пуля

Остросюжетные повести и рассказы

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Борис Штейман, 2018

Вербует генерал Нестеров «культового» персонажа анархиста Манюськина, обитающего в ушах крупных сановников, в сатирической повести «Второй закон». Стремительно развивается детективная интрига на фоне карточных комбинаций в другой повести «Ночная пуля», где «в финале автор дарит читателю неожиданную и эффектную развязку» («СПб ведомости»). Да и в повести «Связной» непредсказуемые сюжетные повороты не дадут заскучать читателю, не говоря уже и о трех небольших рассказах.

18+

ISBN 978-5-4485-3625-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Ночная пуля
2. ВТОРОЙ ЗАКОН
   1. Джойс
   2. Назначение
   3. Мане
   4. На «Серпе»
   5. Дома
   6. Взлеты и падения
   7. Роман
   8. В забое
   9. Полиграф и Прокопич
   10. Против лома
   11. Схватка
   12. МИД
   13. Бесаме
   14. Приглашение
   15. Накануне
   16. Подарок ветерана
   17. Петля Нестерова
3. НОЧНАЯ ПУЛЯ
   1. На первом этаже
   2. Не родной
   3. Элла, или скоро конец света
   4. Сны и страхи
   5. Тайны творчества
   6. Смерть Ильича
   7. Рыба-кит
   8. Крючки для Эн
   9. Точное попадание
   10. Предупреждение
   11. Пора сматываться
   12. Эпилог
4. СВЯЗНОЙ
   1. Прошлое и настоящее Виталия Петровича
   2. В вагоне. Телеграмма
   3. Дом. Жители. Приезд
   4. Первая ночная поездка
   5. Тетя Матыша
   6. В море на корзине. Телеграмма
   7. Вторая ночная поездка
   8. Новые документы. Однофамильцы
   9. Третья ночная поездка
   10. В поликлинике. Знакомство
   11. Постельные разговоры
   12. На базаре
   13. Нападение
   14. Застолье
   15. Возвращение
5. НОЖ
6. НЕПРАВИЛЬНОЕ ЧТЕНИЕ
7. ЭТОТ СТРАННЫЙ МИР

ВТОРОЙ ЗАКОН

Власть прекрасна…

Джойс

Все, как обычно… Легко бегу по огромному зеленому полю. Мягко пружинит молодая травка. Восторженный рев трибун, оглушительный свист болельщиков. Приветственно поднимаю вверх руки и кричу что есть мочи: «Я — чемпио-о-он!» Кажется, я — победитель Олимпийских игр или чего-то подобного. Впрочем, неважно. Главное — наконец-то, сбылась мечта всей моей жизни! На шее лавровый венок. Приятно покалывает. Настоящий последний герой! Бегу. Ликую… Достигаю незримой черты, пе­ресекаю ее и погружаюсь в иную реальность, в мир снов…

Дребезжит телефонный звонок. Все разрушает. Медленно, но верно. Черт бы их всех побрал!

— Не разбудил? — вежливо интересуется Носопытин. На са­мом деле ему наплевать, разбудил, не разбудил.

— Да нет… — отвечаю без всякого энтузиазма.

— Есть работенка. Восемнадцатая задача. Сборник для поступающих «Бендриков и дру­гие». — Я молчу, пытаюсь хоть как-то отквитаться за испорчен­ный сон. — Ну, с лебедем, раком и щукой на обложке, — продолжает он.

— Да знаю я, знаю.

Любит человек все уточнять, что и без того яснее ясного.

— Короче, парашютист, на высоте десять метров от поверхности земли у него отваливается пуговица. На сколько позже приземлится парашютист, чем пуговица? У него постоянная скорость. Вы как?

— Нормально, — соглашаюсь, можно будет выторговать хо­рошую надбавку.

— О'кей! В шесть в Тушино, — заканчивает Носопытин.

Иду досыпать, но чувствую — не получится. Ложусь. Закрываю глаза. Конек Носопытина — Второй закон Ньютона. «Если удастся доказать, что он действует хотя бы в девяноста пяти случаев из ста, то считаю, что прожил жизнь не зря!» — заявил он как-то в мину­ту откровения после какого-то очень удачного, с его, конечно, точки зрения, эксперимента. Безусловно, в их «Товариществе любителей подлинного знания» почти все с отклонениями. А с другой стороны, занимаются безобидным делом да еще дают жить другим. Нашли спонсоров. В общем, с ними можно иметь дело. Я, правда, никогда не отказываюсь. Найти другого испытателя проще пареной репы. Любой студент с превеликим удовольствием. Но они предпочитают иметь дело с солидными людьми на постоян­ной основе. С ними можно и поторговаться. Если докажешь, что проверка связана с повышенным риском, то идут навстречу. Думаю, у них заложен определенный процент на это дело. Не из своего же кармана платят, в конце концов.

Помнится, проверял задачу за номером… Нет, не помню. Неважно. Там мотоциклист с разгона выезжает на высокий берег рва, и надо было определить минимальную ско­рость в момент отрыва от берега, чтобы, значит, не грохнуть­ся в этот самый ров. Причем известны и ширина рва, и угол подъема, и высота берега. Задача элементарная. Я все дома просчитал. Да еще изрядно подстраховался. Мало ли что? Береженого, как говорится, бог бере­жет. В общем-то, конечно, риск был нулевой. И тем не менее удалось выторго­вать почти стопроцентную надбавку. А вдруг все эти кинемати­ческие формулы, которым уже лет сто, а может и все двести, неверны? И недолет! Что тогда? В лучшем случае искупаешься вместе с мотоциклом, а в худшем? Ведь их общество этим и за­нимается, что подвергает сомнению фундаментальные законы. Поэтому их не так уж и трудно уговорить. В общем, комплекс «Фомы неве­рующего» может приносить несомненную пользу…

Весеннее ласковое солнышко. Простор летного поля. Требую запасной парашют. Прыгать придется с самолета. Горючее, тех­ника, пилот — деньги немалые, но им все нипочем.

— Махну флажком — срезайте пуговицу, — наставляет меня Носопытин.

Перед прыжком надо собраться, отхожу в сторону и встаю на голову. По системе йогов. Очень помогает. Но поблизости начинают крутиться вертолетные лопасти. Возникает сильнейший ветер, не удерживаю равновесие и падаю.

Внутри самолета уже сидят две девицы. По виду не наши.

— Это еще зачем? — интересуюсь у Носопытина.

— Туристки… — нехотя объясняет он и крутит пуговицу на моем комбинезоне.

Проверяет, сукин сын… Лучше бы прове­рил парашют. Из всего норовят цирк устроить!

Прыжок прошел нормально. Единственно, запутался в стро­пах при приземлении и не успел вовремя отстегнуться. Слегка протащило по земле. К радости Носопытина, пуговица упала на­много раньше расчетного времени. Тем не менее, он неохотно отсчитал дополнительные баксы за риск. Можно подумать, свои. Не перестаешь удивляться людской жадности. А может быть, уже к ним привык, кто знает…

Подошли туристки.

— Мы вами лубовалис! — сказала с сильным акцентом менее симпатичная. Вторая в знак солидарности закивала головой. — В нашей стране многие тоже не одобряют Второй закон Ньюто­н.

— Здесь кинематика, — поправил я ее снисходительно.

— И вообще средства массовой информации. Они много врут. Мое имя Джойс! — Она протянула руку и с неожиданной си­лой стиснула мои пальцы. — Болно? — довольно спросила и уточнила: — Джойс Максвелл.

«Уж не родственница ли великого физика Джеймса Клерка Максвелла?» — почтитель­но предположил я.

— Я хорошо жму руку? — поинтересовалась она.

— Хорошо, хорошо… Берт, — представился я и, про­тянув руку, добавил: — Давай-ка еще разок… Джойс!

На этот раз я не дал застать себя врасплох.

— Силенка есть! — довольно засмеялась Джойс. — Берт, ка­жется, не русское имя?

— Так получилось… — уклонился я от объяснения.

— Она не говорит по-вашему, но во всем со мной соглас­на, — пояснила Джойс молчание подруги.

Пошли вместе к метро. Подруга куда-то подевалась по до­роге. Дома Джойс быстро разделась и, прихрамывая, прошлась по комнате.

— Видишь, как силно хромаю? — сказала она, пристально взглянув мне в глаза.

— Вижу, — не стал скрывать я очевидную истину.

— На, надень. — Она протянула мне разноцветный пакетик. — Надо заботиться о своем здоровье.

«Молодежь… — подумал я с осуждением. — Для них любовь все равно, что тарелку супа съесть…»

— Я пока еще здоров, — возразил я ей.

— И я пока, — отозвалась она. — Береженого бог бережет! Надо стучать по дереву. Ведь так по-русски?

Она забарабанила по деревянной перегородке.

— Вы что, падлы?! Совсем офонарели?! — моментально откликнулся Прокопич. — Мне же в забой. В ночную!

— Извини, старина! Она не в курсе! — крикнул я в стен­ку. — Человеку в забой, надо потише, — объяснил я ей ситуацию.

— Что такое «в забой»? — спросила Джойс.

— Уголек кайловать.

— А… Я тоже знаю много пословиц, — самодовольно доложила она. — Ты чего стоишь, как на свадьбе?

— Может быть, не получится, — объяснил я свое промедление. — Годы-то уже не те, — добавил, чтобы ей было необидно.

— Может быть… — ответила она, села на постель и подпер­ла горестно рукой щеку.

Мне стало ее жаль, и все получилось.

— Тебе же секс не доставляет удовольствия, — констатиро­вал я. — Зачем тебе это?

— У меня есть дома друг, афро-англичанин. Его зовут Милдред. По-на­шему, бой-френд. Он у меня тоже всегда спрашивает, зачем те­бе это надо, Джойс? — Она тихонько засмеялась.

«Милдред же типично женское имя? — засомневался я. — Вдобавок еще и негр… М-да, неприятно… Но я же не расист какой-нибудь… Надо повторить три раза, чтобы закрепилось в подсознании». Повторил и почувствовал себя абсо­лютно свободным от расовых предрассудков.

— Ты герой! — сказала Джойс. — Поэтому сочла за честь с тобой переспать, хоть это мне все… — задумалась. — Как правильно: до ноги или до фонаря?

— И так хорошо и так. — Она явно стремилась к углублен­ному изучению языка.

В коридоре послышались шаги и стук резинового наконеч­ника палки ветерана.

— Подлец! — крикнул он сипло. — Развалил! Все развалил! Подлец!

— Кто это? — испуганно поинтересовалась Джойс. — Началь­ник?

— Берданкин, ветеран… — объяснил я. — Недоволен пре­зидентом.

— У нас тоже каждый может ругать премьер-министра, — сказала она. — А королеву нельзя.

— У нас теперь тоже. Мы этим гордимся. У нас демократия. Мы — свободная страна, как и вы. Конечно, жаль, что королеву нельзя. Но, с другой стороны, на нет и суда нет.

Назначение

Я подошел к зеркалу, подтянул живот и напружинил мышцы. В длинных сатиновых черных трусах до колен и подхваченных резиновыми подвязками коричневых в ромбики носках я выглядел достаточно импозантно.

— И что ты такого во мне обнаружила? — самодовольно по­интересовался у Джойс.

— Обнаружила? — Она недоуменно сморщила лобик. — А-а… Поняла. Я тебя лублу!

— За что? — продолжал кокетничать я, распушив перья и кудахтая.

Подумав, она печально объяснила:

— Ты — рыцарь!

— Что верно, то верно, — подтвердил я, задерживать воз­дух уже было невмоготу, грудная клетка с шумом опала, живот с благодарностью принял естественную форму.

— Толстый рыцарь… — самокритично признал я. — Толстый уютный старый рыцарь.

Она обняла меня сзади и прошептала:

— Красивый…

Идиллию прервал телефонный звонок.

— Да… есть! Немедленно! — чеканил я в трубку. Медленно с достоинством повесил ее обратно.

— Все! Кончились каникулы. Снова в строй! — обрисовал кратко ситуацию. — Больше ничего сказать не могу. Не имею права. Ты как-никак с чужого поля ягода. Извини!

— Не отпущу! — заплакала она и еще крепче меня обхватила.

Я попытался высвободиться, но с первой попытки это сде­лать не удалось. Девчонка была тренированной. Кажется, это у нее серьезно. Самолюбие, конечно, тешит, но могут быть не­приятности… И немалые. Через десять минут подадут машину…

— Я тебя тоже лублу! — как можно нежнее произнес я.

Око­вы пали. Ласково поцеловал ее в лоб.

— Понадобился — вызвали! — важно и многозначительно ска­зал я. — Ничего не поделаешь, надо одеваться.

Открыл светлого дерева, фанерованный платяной шкаф. Скрип­нули дверки. Достал китель, галифе, сапоги. Блеснули орденские планки. Внизу засигналила машина. Высунулся в окно. Прислали «ЗИМ». Неплохой признак. Ожидания, надежды засуетились в го­лове.

— Захлопнешь дверь, — бросил на прощание подружке.

Звон­ко зацокал каблуками по кафельному полу лестничной площад­ки. Свет слабо пробивался сквозь пыльные оконные витражи. Ще­ки приятно пощипывал огуречный лосьон. Настроение было, ну, просто превосходным. «А ведь я к ней умудрился привязаться…» — подумал не без меланхолии про Джойс.

Шофер вытянулся по стойке смирно, отдал честь и открыл дверцу. «Понадобился — вот и вызвали», — повторил я про себя самодовольно.

Взбежал по широким каменным ступеням. Легко подалась тя­желая темная дубовая с начищенными до блеска латунными ручками двустворчатая дверь.

— Ну здравствуй, здравствуй! Проходи, проходи! — Сергей Иванович крепко стиснул мне руку. — Что? Есть еще силенка у ста­рика? — поинтересовался довольно.

— Чуть пальцы не сломал! — затряс я нарочито рукой.

По­вадились, паразиты! Ну ладно, баба дурака валяет… А этот? Воспитаньице, ничего не скажешь!

— То-то, брат! Ну да к делу. Генерала дать не могу. Толь­ко полковника. Соглашайся и не думай!

— Почему генерала не можете? — нахмурился я.

— Будто сам не знаешь? Связь с иностранной гражданкой — раз! Это, голубочек, не шутка. Перерыв в службе — два! Мало? Сам виноват! Раньше надо было думать. Ну-ну, не грусти. Мы ее проверим и тогда, если конечно все чисто, будешь генералом. Будешь! Как она вообще-то?

— Не очень… — честно признал я.

— То-то! — довольно загоготал Сергей Иванович. — Всегда говорил, лучше русских баб никого нет! — неожиданно надолго задумался. — Нет, вру, пожалуй. Была у меня одна, полька. Еще во время первой мировой. Думал, живым не оставит. Ха-ха! Ну все. Все! Иди, иди… — снова задумался. — Иди с Богом! Теперь так можно. И… нужно!

Подтолкнул в спину. Я оказался в коридоре на толстой ковровой дорожке. «Может, послать их всех на три буквы… или еще куда? Ге­нерала не дали? Не дали! Хотя имею полное право. Возраст-то совершенно генеральский. Ладно, нечего горячиться. Поживем — увидим. А это всегда успеется». Мимо сновали офицеры. «Ни­ одной знакомой рожи… — подумалось с грустью. — Эх время, времеч­ко! Неумолимо идет себе и идет…» Подбежал молоденький лейтенант:

— Виноват, товарищ полковник! Срочно к генералу!

«Что за черт?! Я ж только от него. Может, передумал и решил все же дать генерала?» — затеплилась слабая надежда. Возвраща­юсь. От прежнего приветливого добродушия ни следа.

— Слушай, дружочек! Взглянул я в твое личное дело. Это что ж у тебя за имя такое? — Сергей Иванович порылся в бумагах, водрузил на нос очки, старательно выговаривая, прочел: — Бертольд!

— Обычное. Сокращенно — Берт, — ответил я.

— Сокращенно Берт — это лучше, — немного успокоился Сер­гей Иванович. — Почему это я раньше не обращал внимания? Все Берка да Берка! Опять кадры напортачили? — придирчиво осмотрел мою фигуру, перетянутую многочисленными ремнями, и пытливо заглянул в мои прозрачной голубизны глаза: — А ты, часом, не еврей? — поинтересовался ласково. — Не по анкете, а так, по жизни?

— Нет, товарищ генерал! Я — не еврей! — твердо отчека­нил я, пригладил редеющие прямые льняные волосы и, как бы ненароком, дотронулся до своего курносого носа. Хотя на самом деле… Впрочем, национальность — это в чистом виде одно самочувствие и больше ничего. В основном… Во всяком случае, так мне казалось в этот момент. — Отец из рязанской области, крестьянин, мать со Ставрополья, кресть­янка, всю жизнь батрачила на отца.

— И добатрачилась! Я сам со Ставрополья… или с Сиби­ри? — вопросительно уставился на меня Сергей Иванович. — Не­важно. И тоже батрачил на отца. Ладно, ступай! Если что, пе­няй на себя. Хотя сейчас ты можешь быть в кадрах хоть кто! Хоть Бертольд! Официально, конечно. Но многие этого не пони­мают. Вот я, например, этого не понимаю. Ведь армия все же русская? Или я ошибаюсь?

— Ладно, пойду работать, — хмуро закончил я, нарушая субординацию.

Подобные разговоры я не одобряю, так как явля­юсь подлинным интернационалистом, возможно из-за своего имени. При выходе из приемной поинтересовался у адъютанта:

— Как у Сергей Иваныча дела с Манюськиными?

— Вроде бы все нормально… последнее время, — ответил тот и добавил: — Возьмите, товарищ полковник, папочку. Сергей Иваныч просил проработать.

Кабинет был неплохой. Большой. Сейф, стулья, кресло на колесиках, на стене часы и карта военных действий. «Крымская компания», — установил я без труда. Давало знать блестящее военное образование. Стол был удобный — широкий и много ящи­ков. Это я очень ценю. Раскрыл сафьяновую папку. Прочел: «Манюськины». Справа вверху гриф: «Сов. секретно». Теперь это называется: «Вроде бы все нормально…» Стал читать.

1. Заселение. Точная дата появления Манюськиных в ушах Сер­гей Ивановича не установлена.

2. Род занятий. Мелкое кузнечное дело (поделки). Занимается глава семьи.

3. Состав семьи. Сам, его супруга, двое (?) детей, старший — Санька, Манюськинская бабка.

4. Первое обращение Сергей Ивановича к врачу 27.04.

5. Окружение (друзья-приятели). Епиход (из той же деревни, зем­ляк), Глобовы (из тех же краев, земляки).

6. Особые данные. Глава семьи отсидел за хулиганство. В перестроечный период баллотировался в нардепы. Не прошел.

7. Особые сведения, собранные агентом по месту прежнего про­живания в виде отчета по командировке:

«Местные жители сообщают, что в деревне с Манюськиными связываться боялись. Звали их „маленькими“, а не по фамилии. Типа, вон, маленькие куда-то пошли, верно, за грибами. Завидовали. Манюськины знали места. И возвращались всегда полностью груженными. Также касательно ягод и орехов. Дружбу Манюськины водили только с Епишками. Потому как доводились им дальней родней. Прапрадед Манюськина и прапрадед Епишки вместе бара­банили еще в Крымскую. Оттуда привезли себе маленьких чер­нявых баб. Настоящих лохмудеек. То ли гречанок, то ли тур­чанок. Те ни бельмеса не понимали по-нашему. И были вроде как сестры. А может, и нет. Короче, так народ говорит. А что на самом деле было — неизвестно. Хотя некоторая схожесть между Манюськиными и Епишками все же имеется. Быстрые, маленькие и слегка психованные».

Далее прилагались командировочное предписание и проезд­ные билеты. В графе «Спецрасходы» были аккуратно подклеены водочные этикетки. Видимо, агент пытался выбить из бухгалте­рии дополнительную оплату. Завершала отчет подпись агента: Мемучо.

Определенные стилистические особенности отчета и извест­ная нарочитость в виде водочных этикеток указывали на то, что агент Мемучо — человек опытный. Причем весьма осторожный, не доверяю­щий до конца даже своему родному ведомству.

В п. 8 указывалось, что имеется еще приложение на 22 стр.

Не успел приступить к приложению, как звонок.

— Срочно к генералу! — услышал знакомый голос адъютанта.

Положил папку в сейф и отправился к Сергею Ивановичу.

— Тебя переводят во внешнюю разведку, — сухо оповестил он. — Манюськиными заинтересовались на самом верху, — ткнул пальцем в потолок. — Да, кстати. Ты теперь генерал. Почти как я. Вот видишь, я свое слово держу. Ну, ладно, не забывай ста­рика!

Троекратно поцеловал меня.

— По русскому обычаю, — объяснил он на всякий случай.

— Да я знаю этот обычай хорошо.

Видимо, сомнения не покидали старика Иваныча.

— Кстати, ты все же не еврей? — снова подозрительно по­интересовался он. Я уже готов был признаться, но Сергей Иванович продолжил: — Да-да, ты говорил, что нет… — задумал­ся. — А жаль. Ей-богу, жаль!

Неожиданно он сильно подтолкнул меня в спину, и я, заце­пившись за ковер, чуть не упал.

— Старый дурак! — вдруг прорвало меня.

— Что? — не понял Сергей Иванович.

— Ничего!

Я хлопнул дверью, потому что был теперь тоже генералом. Значит весь сыр-бор из-за того, что Манюськины допекли. Даже звание быстренько присвоили.

Мане

Любая работа с предполагаемым агентом начинается с при­своения ему агентурного имени, которое в профессиональной среде называется кличкой. Хотя я предпочитаю первое. Здесь надо не промахнуться. От того, насколько точно вы­брано агентурное имя, — а это в определенном смысле второе рождение, — зависит и вся дальнейшая судьба агента. В этом есть необъяснимое, иррациональное, мистическое, но это так. При­чем по новому имени, с одной стороны, ни в коем случае нель­зя догадаться, о ком идет речь, с другой — оно должно стопро­центно выражать цель работы и предназначение будущего аген­та. Тут думать долго не пришлось — выбора практически не бы­ло, — и я присвоил Манюськину имя «Мане». Будущее показало без­упречность такого решения. С Глобовыми было проще. Глобовы — они и есть Глобовы. И должны будут фигурировать под своей фамилией.

Манюськин хамил и на вербовку не шел. Просидев месяц в карцере, все же согласился. Но заломил невозможную цену:

— Пять тыщ в месяц. А на обед обязательно щи и котлеты!

— Пять — это каковских? — поинтересовался я.

— Ну не деревянных же! Зеленых, товарищ генерал. Самых что ни на есть зеленых. Мне семью содержать надо? Надо! И, естественно, чтоб на папиросы оставалось. — Он подмигнул и довольно захохотал. Мол, уж мы, мужики, друг друга с полуслова поймем.

— В карцер! Увести! — только и оставалось приказать мне конвою.

Отсидел еще месяц. Сергей Иванович позванивает. Наверху, мол, ненавязчиво интересуются, как дело идет. Тут, конечно, главное — выдержка. Наконец сошлись на трех в месяц плюс мясные щи и компот, но без котлет.

— Тебя забросят в Швецию, — стал растолковывать я зада­ние Манюськину. — Освоишься и станешь резидентом.

— Это понятно, — среагировал Мане. — Нужны пароль, яв­ки, связи.

— Молодец! — похвалил я его за инициативу. — Все на месте. Глобовы уже там.

— Уже там? Ну дают! Здорово! Будем вместе рыбачить. Да, а мои-то как?

— Выедут попозже, — туманно пообещал я.

— Ну и хрен с ними, пущай попозже. Хоть отдохну от них малость. Пусть не торопятся! — Это была совершенно незаплани­рованная реакция. В деле было указано, что он — примерный семьянин. И то, что семья оставалась на Родине, страховало от неожиданностей… С разных сторон.

Вдруг зазвонил телефон. Как будто с того света донесся голос Носопытина:

— Послушайте! Куда вы пропали? Еле вас нашел! Есть работен­ка. Возникли сомнения в правильности решения квадратных урав­нений через дискриминант.

— Я теперь генерал, — важно сообщил я. Мол, если не ду­рак, то должен понять, что мне сейчас не до их глупостей.

— Я тоже. — Видимо, он воспринял это как шутку. — Дело нехитрое. Может быть, вам уже и деньги не нужны?

— Почему не нужны? — искренне удивился я, не обращая вни­мания на некоторую ехидность подобного вопроса. Мане может провалиться, меня попрут из генералов… А здесь какой-ника­кой, а надежный заработок. — Ладно, диктуйте.

Аккуратно записал условие.

— Какой завод? — уточнил я напоследок.

— «Серп и молот», — ответил Носопытин. — Адрес запиши­те?

— Не надо. Знаю я это учреждение.

Повесил трубку.

— Поедешь со мной на «Серп и молот», — сказал я Манюськину.

— Понял! — мгновенно откликнулся тот.

Мне такая готовность понравилась. И я подумал, что Ма­не — мужик ничего, работать будет как надо.

— Будем проверять формулу решения квадратных уравнений.

— Бузня! Чего ее проверять-то? Наверняка не сойдется.

Из Манюськина явно мог бы получиться классный испытатель.

На «Серпе»

На заводе было жарко. Особенно в прокатном. Искры, горя­чий металл. Хорошо, что нам было не туда. Еле отыскали ка­морку, где делают гайки.

Манюськин оказался умелым парнем. Быстро включил станок и два часа работал один. Настрогал целую кучу. Я, по условию задачи, в это время чинил второй станок. Потом стали работать вместе и еще кучу наделали. Во время работы заглянул какой-то работяга, стал искать стакан, все перерыл, но не нашел. Отвлечь нас не сумел и ушел. Закончив работу, мы с Манюськиным перекурили, и я стал проверять формулу. Гаек оказалось на две меньше. Мане, отвернувшись, равнодушно барабанил га­ечным ключом по станку. «Нервничает… — профессионально отметил я. — Неужели успел уже заныкать две гайки? Проверять карманы?» Манюськин как будто услышал мои сомнения и безразлично вывернул карманы. «Не сошлось — значит, не со­шлось. А с Мане мне еще работать. Причем возможны внештатные ситуации… Да и оскорблять недоверием своего будущего со­трудника я не имею права».

— Ну что я говорил? И проверять ничего не надо было. Слушали бы умных людей — экономили бы время, — довольно кон­статировал Манюськин.

Он отыскал среди хлама брезентовый мешочек и аккуратно сложил туда гайки.

— Пригодятся… — туманно сообщил он. — Сейчас на все есть спрос и, соответственно, цена. Рынок есть рынок! Не то, что раньше.

— Тебя возьмут на проходной, — предостерег его я.

— Меня? На проходной? — развеселился Манюськин. — Мало каши ели!

Он догнал меня уже на улице.

— Что я — дурак, через проходную переться? — коротко разъяснил он.

«Пожалуй, выбор неплохой… — решил я. — Из него может получиться неплохой резидент… разумеется, со временем».

Манюськин снова исчез, бросив на ходу:

— Встретимся у дома!

«С ним будет трудно, — загрустил я. — Проявляет ненужную инициативу, плохо управляем и склонен к анархии». Сел в трам­вай. Признаться, этот старинный вид транспорта я предпочитаю всем остальным. Во-первых, рельсы — надежно, во-вторых, элек­тричество — экологично.

Дома

Мане действительно встретил меня у дома. Он был в камуфляжной форме с сержантскими лычками на погонах. Из всех карманов торчали четвертинки, которые в народе ласково зовут маленькими.

— Я вам так скажу, товарищ генерал! — То, что он не фамильярничал, несмотря на совместный труд по проверке квадратных уравнений, мне понравилось. — Мы с вами работали? Работали! — Я понял, что одну или две маленьких он уже успел принять. — А русский человек после работы должен? Или не должен? — Он посмотрел на меня выжидающе.

Манера Сергей Иваныча? Или совпадение? Ничем не выказав своих сомнений, я спокойно согласился, что должен. Да и самому необходимо было разрядиться.

Дома оказалась Джойс. Это был сюрприз. Она была в сарафане и кокошнике.

— Я решила быть ближе к тебе, — сказала она ласково. — Хочу быть как вы! Сходила с утра в церковь, потом прибрала в доме, а сейчас поставила самовар. Скоро закипит.

— Умная баба! — восхищенно признал Манюськин. — Моя не такая. Видимо, не русская?

— Познакомься, Джойс. — Пришлось его представить: — Гос­подин Манюськин!

— Не господин, а просто Манюськин! — обиделся Мане. — Что еще за церемонии? А мы тут принесли. — Он неотразимо улыб­нулся и выставил четвертинки на стол.

— Я сейчас! — засуетилась Джойс и помчалась на кухню.

— Золотой человек! — вздохнул Манюськин. — Моя хуже со­ображает.

Я стал специальной щеточкой чистить мундир, который слегка запачкался во время заводских испытаний. Джойс быстро накрыла на стол.

— За прекрасных дам! — галантно произнес тост Манюськин.

Джойс слегка порозовела от удовольствия. Выпили.

— Интересно, нет ли у нее какой подружки, товарищ гене­рал? — поинтересовался Манюськин и неожиданно сильно, пьяно заорал: — Симона-а! Симона-а! Девушка моей мечты!

— Он знает Симону? — удивилась Джойс.

— Он знает не только Симону, — уклонился я от ответа.

— Вам, товарищ генерал, известно, что я майор? — вдруг совершенно трезво спросил меня Манюськин.

Мне это не было известно, и я промолчал.

— Я тогда Сергей Иванычу поставил ультиматум: или я май­ор и ухожу к Иван Иванычу, или остаюсь у него на вечные вре­мена! Сергей Иваныч сначала ни в какую, ты не имеешь права! Майор только после капитана! А ты вообще никто! Горячился, орал. Ну вы же знаете Сергей Иваныча. А, говорю, после капи­тана, тогда гуд бай! Быстро согласился. Так что я теперь майор. Это я так, к сведению. А что, в личном деле про это ни­чего? — Он с хитроватым прищуром посмотрел мне в глаза.

— В личном деле сказано, что вы должны после заключения контракта перейти все к Иван Иванычу, — сказал я.

— Ну, змей! Скрыл присвоение звания. И это русский офи­цер?! Надо будет предупредить своих, чтоб, пока я в команди­ровке, от Сергей Иваныча ни ногой. Ничего, еще в ногах валяться будет, умолять. Полковника предлагать, а я еще, ой как, подумаю! — угрожающе пообещал Манюськин.

Таким поворотом дела я был более чем доволен.

Взлеты и падения

Погожим летним днем из Санкт-Петербурга к берегам Швеции отплыл суперлайнер «Генералиссимус Суворов», на борту кото­рого среди прочих туристов находился и Манюськин. «Отдых и комфорт! — заученно, как попугай, повторял он надпись на транспаранте, развевающемся на верхней палубе. — Мы познакомим вас, господа, с истинными красотами Скандинавии!» Манюськин рас­положился в шезлонге на верхней палубе, покуривая сигару, и напряженно вгляды­вался в курсирующих мимо девиц, пытаясь отделить профессио­налов от любителей. Это ему не удавалось, и он слегка нервни­чал. Когда показался берег, Манюськин спустился в трюм и от­крыл несколько задраек. Хлынула вода. «Уж я вас, господа, по­знакомлю, так познакомлю! Вы у меня сейчас увидите истинные красо­ты! На всю жизнь запомните! Ишь, паразиты! Наворовали народные деньги, разграбили Родину и шикуют, гады!» Вскоре гады резво прыгали в холодную воду, ибо до берега было уже рукой подать.

Глобовы начали с мелкой торговли подержанными вещами. Посылали на родину «секонд-хенд». И вскоре открыли вместе с Манюськиным импортно-экспортную торговую фирму и двухэтажный магазин, который был отличным прикрытием. Дела пошли прекрасно. Манюськин же сделал дерзкий ход — поселился в том же до­ме, где жил недавно провалившийся с треском резидент. Случилось, правда, одно незапланированное событие. В Стокгольме уже бли­же к вечеру он встретил Епишку, который в то время работал кочегаром и отстал от своей посудины. По халатности. Увязался за какой-то приглянувшейся юбкой и перестал замечать часы.

Манюськин сначала твердо решил не подходить к дружку, памя­туя строжайшие наставления, которые ему вдалбливали не один день в разведшколе. Но в последний момент не выдер­жал и окликнул земляка. Тот долго тер глаза, не веря, что перед ним Манюськин.

— Ты чего здесь, земеля? — поинтересовался осторожно Епишка.

— Работаю, — уклончиво ответил Манюськин, но потом не удержался и все рассказал.

— Слушай, а мне никак нельзя подсуетиться? — попросил Епишка. — Ты же знаешь, я работы не боюсь!

— Да я-то знаю, — задумался Манюськин. Ему хотелось по­мочь другу и показать, каким влиятельным человеком он стал, но и нарушать секретную инструкцию тоже не было никакой воз­можности. — Ладно, пошли в кабак! Дернем пивка, а там авось что-нибудь и примозгуем.

После десятой кружки пиво, наконец, просветляюще подейст­вовало на Манюськина, и он предложил:

— Эх, была не была! Семь бед — один ответ! Ну как можно своим-то не помогать? Слушай, ты вот что! Сходишь в Москве к одному генералу, он мужик нормальный, похлопочет. А заодно передашь ему от меня ценную информацию.

— Не сомневайся, Манюша! — растроганно обнял друга Епиход. — Не подведу!

Только благодаря неожиданному визиту Епихода, я узнал о вопиющем нарушении конспирации. На Мане было наложено взыска­ние, а Епишку после необходимого обучения пришлось использо­вать в качестве связного и присвоить ему агентурное имя «Ходи­ки». Провалился же Манюськин по чистой случайности, которая была очень ловко подстроена. И вовсе не из-за Епишки. Тот, наоборот, спас его от полного провала.

Джойс же становилась все лучше и лучше… ну в плане, как бы это поточнее выразиться… в общем, в плане лубви. В ней обнаружился прямо-таки фантастический темперамент, что вскоре, признаться, стало меня несколько тяготить. Но и принесло определенные плоды.

Однажды она сделала признание.

— Не могу больше от тебя скрывать, — последовала долгая мучительная пауза, гримаса боли исказила ее лицо. — Эх, ма! — Она махнула рукой, выпила залпом стакан водки и сказала: — Знаю, ты меня бросишь после этого. Но молчать — выше моих сил! Меня к тебе подослали.

— Знаю, — ответил я, как можно спокойнее, а сам подумал: "Уж больно быстро, милая, у тебя пропал акцент!"

— Как знаешь?! — вскричала изумленно Джойс. — Ты не по­нял! Меня к тебе подослали! Я должна обо всем докладывать туда… и туда! — Она указала пальцем сначала на окно, а потом — на потолок. — Но я ничего им про тебя не сообщала. Не думай! Ничего! — Она заплакала.

— Верю, — подтвердил я, и это было чистой правдой.

Конечно, было немного жаль, что она ничего не передавала из той дезы, которую я ей подсовывал, ну да ничего, этот вариант тоже был мной просчитан. Я обнял ее и поцеловал.

— Меня заставили… — произнесла она, всхлипывая и поне­многу успокаиваясь. — Ты мне веришь?

— Нет, — ответил я, потому что знал ее энтузиазм во всем.

— Я почувствовала себя с тобой настоящей бабой. Со мной раньше такого никогда не было. Я тебя люблю! Поэтому ничего не передавала.

Разумеется, это льстило моему мужскому самолюбию, но для де­ла было бы лучше — наоборот. И я довольно прикрыл глаза: «Не ты первая, милая, не ты последняя… Ну, Сергей Иваныч, ну, хренов проверяльщик!»

Джойс будто услышала мои размышления — проницательная все же девица, не зря ее вербуют со всех сторон, — и тихо произ­несла:

— Сергей Иванычу купили холодильник…

— Генерал?! За холодильник?! — вскричал я с неподдельным гневом.

— Это не простой холодильник. Это очень дорогой холо­дильник-дом! С компьютерным управлением на расстоянии. У Сер­гей Иваныча стали портиться стратегические консервы…

Позор! Даже стратегические резервы не пощадил. Казно­крад, его мать! Видимо, совсем крыша поехала в связи с ин­фляцией… Стоп! А может, все это специально? Чтобы не толь­ко навсегда избавиться от Манюськиных, при этом подставив ме­ня под удар, но и… Для этого и двойная вербовка Джойс? Ведь Мане мог прознать, что с майором все это чистейшая ли­па… С другой стороны, вряд ли Сергей Иваныч мог предполо­жить, что Джойс во всем мне откроется… Но, как показало ближайшее будущее, Сергей Иваныч оказался более коварен, чем я мог предположить.

Вскоре Джойс неожиданно вызвали в Стокгольм ее прежние хозяева для дополнительного инструктажа. Пришлось ехать. И вот там-то будто бы совершенно случайно ее встретил Манюськин. Тонко сыграл Сергей Иваныч, тонко. Надо это признать. Джойс, молодец, и вида не подала, что его узнала. За ней велось тща­тельное наблюдение. А вот Мане не смог скрыть чувств. Бро­сился к ней, раскрыв объятия, стал ее тискать и… прова­лился в канализационный колодец.

Здесь произошло определенное совпадение физического и профессионального провалов. Конечно, с колодцем это был мой контрход. По моему прямому указанию Епишка открыл канализационный люк и тем самым спас резидента от полного провала. Ходики вывел Мане по канализации к пор­ту, где их вместе с гуманитарными консервами скрытно загрузили на корабль. Тот отдал швартовы и был таков. Взя­ли одних Глобовых. Это была вынужденная жертва. Но власти просчитались. Был суд. Глобовы наняли первоклассных адвока­тов и умудрились так всех запутать, что чуть было не отсу­дили кругленькую сумму за нанесение морального ущерба. Европа есть Европа. Тут уж ни убавить, ни прибавить. Короче говоря, доказать ничего не смогли и лишь выслали их из страны, правда, заморозив все их счета.

С Мане в контракте было оговорено, что в случае прова­ла по его вине он получает только половину гонорара. Манюськин долго не соглашался, препирался до последнего, но аргу­мент против него был железный. Бросился к Джойс, нарушив строжайший запрет на контакты? Бросился!

— Джойка же своя! — упорно долдонил Манюськин. — Ну вы же знаете!

— Тебя подставил Сергей Иваныч, — решил открыть я ему карты.

— Ах, собака! — чуть не захлебнулся Мане в порыве закон­ного негодования. — Сначала с майором обул, а теперь еще и с баксами прокрутил! Ну, я ему, паразиту, сделаю! Уж будьте уверены!

В этом я не сомневался. Манюськин получил в кассе поло­вину положенных денег и, оскорбленный, удалился.

Роман

Во время пребывания Манюськина в командировке произошло совершенно непредвиденное. Я увлекся его женой. И это, прямо надо признать, было нехорошо. С морально-этической точки зре­ния. Супруг рискует жизнью, выполняя ответственное задание, а я соблазняю его половину. Нехорошо. С другой стороны, я — начальник? Начальник! И не просто, а генерал! Значит, имею право. Зря, что ли, столько горбатился, чтобы достичь такого завидного положения.

Правда, пока между нами ничего не было. Она очень добродетельна. Даже слишком! Потом — жилищные ус­ловия. В ухе Сергей Иваныча я чувствую себя некомфортно. А если начистоту, то мне с моей комплекцией там попросту теснова­то. Вдобавок Манюськинская бабка все время крутится под ногами. Да сын Санька, хитрющий пацан, может запросто настучать папане. Дочурка иногда так заскулит, что хоть в пет­лю! Мне кажется, я ей тоже небезразличен. Естественно, не дочери, а Манюськиной. Один раз уже целовались. Это было упоительно! Боюсь, что Санька все видел. Придется его как-нибудь задобрить. Компрометация не в моих правилах. Она миниатюрна, лукава и очень хороша, хотя ей по всему за трид­цать… а может и за тридцать пять. Думаю, что так. Никогда не доводилось в чужих ушах любить дам. Никогда! Экзотично, очень! Да и уши не чьи-нибудь там, а самого Сергей Иваныча. Мне кажется, это не в малой степени подогревает мое чувство. Мое…

Минуточку! Так-так-так, появилось… А то уплывет! Я сижу внутри. Снаружи железо. Вглядываюсь сквозь узкую щель. Ловлю цель в прорезь прицела. Передвигаю рычаги. Снова прячусь в нору. Высовываю свой чувствительный носик, который щекочут соблазнительные запахи пищи и этот особый, сводящий с ума. Забываю про все, про подстерегающие со всех сторон опасности, когда чувствую его. Это ты! Я знаю точно! Я вижу твою славную мордашку. Твои глазенки, застыв, вперились в мои. Кажется, сейчас это произойдет. Я буду ты! А ты будешь я! Мы… Мы пойдем, чувст­вуя локоть соседа. Вбивая пыль. Наши сандалии крепки, крепки их сыромятные ремешки. Мы вскидываем руки, как один! Мы упое­ны. Впереди только победа! Мы будем на вершине! Они…

Им этого не понять. Они наверху. Дряхлые. Они могут выключить горячую воду. И нам, потным, не помыться. Они повысят цену на крупу и туалетную бумагу. Их невозможно понять. Я вижу их стриженные крутые затылки… А он?..

Тьфу, черт! Опять что-то при­виделось. Видимо, переработался. Он выполняет ответственное поручение. Ох уж эти угрызения совести! Приглашу-ка я ее в свой кабинет. Она не сможет устоять. Ковры, массивная кожаная мебель, портреты вождей! Все это наводит трепет и на бывалых людей. Но не на эту хулиганку Манюськину! Ее этим не возьмешь… А дома караулит Симона. Просто заколдованный круг…

От Джойс изредка приходили коротенькие записочки довольно странного содержания: «Дал слово — держи! Пока хватит сил!», «Утро вечера мудренее. Насколько?», «Старый конь борозды не портит, но и лучше не сделает». И последняя: «Гусь свинье не товарищ, а кто?» Это я уже отнес на свой счет и сделал вывод, что ее тщательно проверяют, и не ошибся.

Свя­то место пусто не бывает. Неожиданно появилась Симона. То, что она ничего не понимала по-нашему, было совершенным при­творством. Впрочем, на это я не стал обращать ни малейшего внимания. В любви она была жестока и изобретательна. Полагаю, что она прошла специальную подготовку в одном из западных центров. Она любила ходить по комнате в высоких сапогах, не­двусмысленно поигрывая хлыстом и наручниками. Часто надевала мой мундир на голое тело и еще водружала, распустив волосы, на голову фуражку, это ее сильно заводило. Ко всему прочему она обладала недюжинной физической силой. Меня выручала толь­ко моя служба в морской пехоте в младые годы. Несколько раз я пытался выставить ее за дверь, но ничего не получалось.

Она начинала плакать и жаловаться на свою горькую судьбу, что у нее никого нет, только я один в этом чужом противном городе. Она сильно поиздержалась, денег на гостиницу нет, вся надежда была на Джойс. Быть проституткой она не хочет из-за родителей. Те не переживут, если узнают. И так далее. Короче, умоляла не губить ее молодость. В общем, заколдованный круг!

И мне в голову пришла мысль, а что если пригласить Манюськину на испытание?.. Мысль, ей богу, гениальная! Носопытин давно просил проверить сто вто­рую задачу. Открываю Бендрикова энд К. При быстром торможе­нии поезд, имевший скорость V, начал двигаться «юзом» (за­торможенные колеса, не вращаясь, начали скользить по рельсам). Какой участок пути пройдет поезд с начала торможения до пол­ной остановки, если известен коэффициент трения колес о рель­сы? Решено! Едем с Манюськиной в Швейцарию, прекрасный кли­мат и все условия для проведения испытаний.

Несется поезд по рельсам. Мелькают за окном ухоженные альпийские луга. Идет бесстрашно Манюськина навстречу соста­ву. Дергает изо всех сил за ручку машинист в наглаженной же­лезнодорожной форме. Гудит тревожно паровоз, перестают кру­титься колеса. Летит с полок хрусталь. Падают немногочислен­ные пассажиры с мягких удобных диванчиков, набивая синяки да шишки. Надо, надо встряхнуть благополучных, сытых швейцарцев. Аварийное торможение! В метре от Манюськиной засты­вает паровоз. Все точно, как в аптеке! Второй закон! Не подвел великий Ньютон! Расстроится Носопытин…

— Мадам, генедиге фрау, синьорита, черт побери! — растерянно причитает машинист. — Так никак нельзя! Это злое нарушение!

— Да какая я тебе синьорита? Двое у меня. Почитай, старшего почти на но­ги уже поставила. А он: «Синьорита!» — корит Манюськина машиниста, а сама довольна, что еще за девочку принимают.

— Пардон… Извиняйте… — бормочет сконфуженный машинист. — Но здесь хо­дить не позволяйт, ни-ни!

«Не та ментальность у ихнего на­рода, не та… — констатирует Манюськина. — Обложил бы матюшком и отлегло бы сразу». А у самой слезы на глазах. Напереживалась все ж таки бедняжка. Вдруг не успел бы машинист вовремя ударить по тормозам и проехал бы паровоз еще пару метров… Нет, лучше и не думать…

Бежим, держась за руки, в гостиницу. Манюськина всхлипывает, говорит, что страшно перенервничала. Прижимается. Чувствую волнение и ответственность за это хрупкое и такое беззащитное существо. Сердце заполняется нежностью. В поры­ве откровенности она рассказывает про измены Манюськина. Поднима­емся в апартаменты. Никак не могу попасть ключом в замочную скважину. Дрожат от волнения руки. Наконец удается открыть дверь. В номере отвечаю ей тем же. Сообщаю про жестокость Симоны. Манюськина возбуждена. Ее рот полуоткрыт. Видны мел­кие ровные острые зубы грызуна, влажный трепет языка. «Я хо­чу…» — вырывается стон. «Наконец-то!» — ликую я. Подхватываю ее на руки и несу в спальню. По дороге цепляюсь ногой за край ковра и падаю вместе с драгоценной ношей, слава богу, удачно, на небольшой диванчик. «Меня ни для кого нет!» — ус­певаю крикнуть в спутниковый телефон, срывая с нее и с себя одежды. «Ни для кого…» — несется из телефона ответное эхо…

Вторую неделю мы с Манюськиной в Вене на конспиративной квартире. Из дома выходим редко, стараемся не привлекать к себе ненужного внимания. В Женеве заметили слежку и с соблю­дением всех правил конспирации перебрались в Вену. Я — самоле­том, она — поездом, вторым классом. Здесь спокойнее. На кар­ту поставлено слишком многое: моя карьера и ее семейная жизнь. Дети оставлены с бабкой, не говоря уже о том, что сам Манюськин в это время рискует жизнью в Стокгольме.

Утро мы начинаем с шампанского и устриц, которых приносят нам из рес­торана неподалеку, на углу. После завтрака бесконечные, сво­дящие с ума поцелуи. Около часа… примерно. Потом изнуряю­щие ласки… примерно столько же времени. И только затем сексуальные наслаждения. Манюськина оказалась совершенно неискушена. Несмотря на довольно продолжительную супружескую жизнь. И это еще сильнее подогревает нашу любовь! Этот кот Ма­нюськин, как оказалось, обладает совершенно низкой квалифи­кацией в этом важном вопросе. Манюськина расцвела и… немно­го выросла. Это меня, признаться, слегка пугает. Конечно, непорядочно думать об этом. Но жизнь есть жизнь, и всему рано или поздно приходит конец. Зачем заниматься самообманом? И она просто не поместится потом… ну… когда все кончится, в ушах Сер­гей Иваныча. Разумеется, подло об этом думать в мину­ты страсти…

Я сильно похудел, и это неплохо, но у меня появилась слабость в ногах. И это меня немного беспокоит. Несколько раз, чуть приоткрыв плот­но задернутые шторы, я замечал на противоположной стороне улицы Симону. А один раз даже, кажется, мелькнула знакомая фигура Носопытина. Неужели он притащился в такую даль, чтобы лично проследить за испытанием? Или же он тоже в обойме, разведчик хренов? В общем, наша отчаянная поездка стала своего рода лак­мусовой бумажкой. Не могу даже в такое время не думать о ра­боте.

Манюськина любит ходить босиком. Она ве­ликолепно сложена, у нее потрясающе красивые волосы и грудь. И это при двух выкормленных детях. Невероятно! А, пардон, зад! Это вообще нечто! Конечно, малость вульгарно так назы­вать это волнующее место… Что же все-таки нужно Носопытину? Я привычным движением передергиваю затвор «Береты». Это ус­покаивает. Правда, если у меня будут еще и руки дрожать, что вовсе не исключено при столь неумеренном сексе, то пистолет мне не помощник. Манюськина тихо напевает какую-то грустную, разрывающую душу русскую народную песню про ямщика, который зимой заблудился в поле и в итоге замерзает. У меня текут слезы.

Получаю по факсу шифровку. Манюськин и Епишка уходят по ка­нализации от преследования. Манюськиной ничего не говорю. Зачем лишние переживания? Еще успеет… Да и не положено. Анализирую предстоящее. Видимо, придется на время залечь. Напишу рапорт на отпуск для восстановления здоровья, а там видно будет. Манюськина говорит, что надо покупать Саньке но­вую куртку к учебному году. Проза неумолимо вторгается в на­ши отношения. Это печально. Надвигается осень. Мы пьем коньяк. Кажется, скоро домой…

Снова вижу в окне слегка сгорбленную фигуру Симоны. Она в сером плаще с глубоко надвинутым на глаза капюшоном. Переминается с ноги на ногу и прячется в подъезде. Интуиция подсказывает, что она вооруже­на. Не исключено, что она связана с исламскими фундаменталистами или… с какой-нибудь левацкой группировкой. Это внуша­ет серьезные опасения. Боюсь за Манюськину. Меня тронуть она не посмеет, хотя кто знает женское сердце… Потом все мож­но будет списать на ревность.

Манюськина очень талантлива. У нее склонность к языкам и живописи. Шутя освоила австрийский диалект. Сейчас отправи­лась в музей делать наброски с картин великих мастеров. Они получаются у нее настолько самобытными, что их охотно берут частные галереи. Поэтому мы и можем кое-что себе позволить. Я запретил ей работать на полную мощность. Слишком велик риск привлечь к себе ненужное внимание коллекционеров-фанати­ков и других не менее опасных субъектов.

Вижу, Симона приняла решение. Направляется к нашему подъезду. Порядочная конспиративная квартира должна иметь кое-какие секреты. Наша соединена с соседней. Прохожу туда и на­блюдаю сквозь глазок за лестничной площадкой. Симона достает связку отмычек и профессионально, бесшумно открывает замки. Затем извлекает из сумочки пистолет. Я неслышно открываю дверь и оказываюсь у нее за спиной. Резко бью по запястью руки, дер­жащей оружие. Пистолет со стуком падает на пол. Симона применяет свой излюбленный прием — удар локтем. Но встречает мой блок.

— Я все равно ее убью! — шепчет она. — Я осталась без денег в чужом городе. Как ты мог?!

Эту песню я уже слышал не раз.

— Ну, до Вены ты все же сумела добраться, — констатирую не без ехидства.

Из ее сумочки выпадает пакетик героина.

— Спасибо господину Носопытину. Одолжил… в счет твое­го гонорара, — парирует она.

— А герыч тоже он одолжил?

— Пришлось сесть на иглу… из-за тебя!

— Ну, это уж слишком! — не выдерживаю я. — Ты много себе позволяешь со своим господином Носопытиным! Превратилась в наркоманку и распоряжаешься чужими деньгами.

— Ты сам виноват! Зачем уехал? Неужели она лучше меня?

— А ты, случайно, не хочешь познакомиться с австрийской полицией? — интересуюсь мимоходом.

— Неплохой будет заголовок, — смеется Симона. — Генерала из русской контрразведки преследует бывшая любовница-наркоманка! Немного длинно, зато классно. Да, чуть не забыли самое пикантное. Генерал-то живет-пожива­ет с женой своего лучшего агента. Непростой мужик наш гене­рал, прямо скажем, непростой!

Так. Она прекрасно обо всем осведомлена. Даже в курсе того, что Мане — мой лучший агент. Недурно. Иногда полезно немного поболтать о том о сем…

— Не волнуйся! Я возвращаюсь домой, — перевожу разговор в иную плоскость.

— Врешь!

— Нет, чистая правда!

— Врешь!

— Нет!

Слегка попрепирались. Наконец я показал ей авиабилеты. Она их внимательно изучила и только после этого с достоин­ством удалилась, послав мне на прощание воздушный поцелуй и сделав непристойный жест. Естественно, этими билетами воспользоваться мы не собирались. Подтверждались мои худшие опа­сения. Они действительно собирались все списать на ревность бедной покинутой наркоманки… если бы ее удалось схватить.

Медовый месяц незаметно подошел к своему логическому концу.

В забое

Неожиданно пожаловал Прокопич.

— Ты человек? — поинтересовался он.

— Ну? — памятуя, что с рабочим классом надо без затей, ответил я.

— Тогда неси стаканы. — Он шмякнул об стол поллитровку и, по-своему истолковав мое недоумение, добавил: — Не боись! Хрустальная!

Выпили.

— Русскому человеку один хрен, что на дворе! Он ни для кого плясать не будет. Никогда! — И он покрутил перед моим но­сом пальцем. — Главное — победить! Короче, мне завтра в за­бой, а я не могу.

— Ну? — снова ответил я.

— Не нукай, не запрягал! — вдруг озлился он. — У меня дурные предчувствия. Был сон. Отец покойный явился и сказал, чтобы я завтра ни-ни! Иначе — кранты! Сходишь?

— Ты что, не знаешь, что я генерал? — строго поинтересо­вался я и приказал: — Встать!

Прокопич послушно встал.

— Ты в каком звании? — спросил я уже помягче.

— Рядовой запаса! — отрапортовал бодро Прокопич.

— Рядовой — это хорошо. Понял, какую глупость сейчас смо­розил?

— Понял… — виновато согласился рядовой запаса.

— Ладно, садись, раз понял. Рядовой — это кость армии! Или мясо? — вдруг засомневался я.

— Это смотря в какое время? В мирное — кость, в военное — мясо!

«А не такой уж он и придурок», — отметил я и вспомнил про девяносто восьмую задачу, о которой уже давно долдонил Носопытин: «С какой силой будет давить на дно шахтной клети груз определенной массы, если клеть будет опускаться с задан­ным ускорением?» В душе закопошились неосознанные сомнения.

— А про меня тебе тоже отец присоветовал? — уточнил я.

— Не… Это я сам допер, — честно признал Прокопич.

— Ладно, уважу, по-соседски, — согласился я. — С тебя фант!

— Чего?

— Это я так.

— Я знал, что ты человек! Хоть и генерал тряпочный! Возь­мешь «тормозок» и айда! — посоветовал напоследок Прокопич.

Почему «тряпочный»? Это меня, признаться, немного задело. Хотел снова поставить Прокопича по стойке «смирно», но тот уже хлопнул дверью.

Носопытин сразу снял трубку, будто ждал моего звонка.

— Ладно, согласен, — сказал я. — Но, учтите, ставка трой­ная. Риск колоссальный!

— И не сомневайся! — обрадовался Носопытин.

— Подлецы! — заорал в коридоре Берданкин. — Учат голую жопу целовать!

— Не понял, — насторожился Носопытин.

— Это не вам. Это сосед — ветеран, — пояснил я. — Руга­ет телевизионный секс.

— Вообще-то он прав, — подумав, поддержал Носопытин ве­терана.

— Еще будет дело! До хохоту еще дело будет! — продолжал бичевать ветеран. — Так это дело не пройдет! Дело — труба! Они сделали много! Развалили страну наполовину!.. — задумал­ся. — Больше уже! Ничего не могут сделать!

— Ну как? — поинтересовался я у Носопытина.

— Передайте ветерану, что я с ним!

«Хитрит…» — решил я.

— Ты кто? — спросил меня чумазый мужик.

— Вместо Прокопича.

— Переодевайся и шуруй в пятый. Повезло, что опоздал. Там леса рухнули!

«Не зря Прокопич не пошел…» — подумал я.

— А мужики?

— Все опоздали, — объяснил чумазый и ушел.

Я переоделся в сильно вонючую робу и шагнул в шахтную клеть. Заработала машина. Давление на дно клети соответство­вало Второму закону Ньютона. «Носопытин огорчится…» — поду­малось мне. Мужики дышали в лицо перегаром.

«Работа адова!» — понял я сразу и быстро пополз вперед. Было узко, и двигаться можно было только вперед. «Все продума­но. Как на фронте, ни шагу назад!» Сзади что-то рухнуло и стало сильно пыльно. С трудом проморгал глаза и стал с остер­венением долбить уголек. Вскоре слабенько забрезжил свет.

Перекусил. Снова задолбил и, наконец, выкарабкался на поверх­ность. «Сам допер… — вспомнил я разговор с Прокопичем. — А может, кто надоумил?»

— Ты — орел! — поздравили меня мужики. — Думали, тебе хана! А ты — нет! Выкрутился!

— План любой ценой! — ответил я.

Хотелось проучить Носопытина вместе с паразитом Проко­пичем.

— Ты — гад! — сказал я Прокопичу. — Я там чуть дуба не врезал!

— Это ты зря! Я без дураков. Сказал все как есть. Ты сам решил. И потом, мне бы не выйти, а ты выскочил! Новичкам везет? Везет! Ты мне, можно сказать, жизнь спас! За мной никогда не заржавеет. У кого хочешь спроси. Так что ты — зря!

Он достал поллитровку и бережно поставил ее на стол:

— Давай! По коням!

— Не буду, — отказался я. — У меня на тебя еще не отлег­ло. Пей сам.

— Сам так сам, — охотно согласился Прокопич. — А вообще ты это зря!

Он спрятал бутылку в карман и ушел к себе за перегородку.

Я слышал, как он булькал, кряхтел и удовлетворенно икал. Я стал завидовать рабочему классу в лице Прокопича, потому что хорошо, когда нет проблем. А если вдруг появляются, то легко разрешаются. Это было действительно хорошо.

Лег спать. Побежал… Трибуны, рев, свист… Вверх ру­ки. Чемпион, лавровый венок… Последний герой! Бегу. Главное, не упасть…

Полиграф и Прокопич

После аварии на шахте Прокопич попал у меня под сильней­шее подозрение. Вызывать его к себе в контору было бы непро­фессионально, тем более, что формально я находился в отпус­ке по состоянию здоровья. Пришлось с большими предосторож­ностями, так чтобы никто не заметил, доставлять домой де­тектор лжи по прозвищу «Полиграф».

Дело было сугубо добровольным. Прокопич, к моему удивле­нию, мгновенно согласился.

— Между нами пробежала черная кошка! — поэтически обо­значил он происшедшее. — А мы — соседи! Проверяй! Если все пройдет на ура, отметим это дело, как надо, и забудем!

Одному было не управиться, а ситуация-то деликатная. Вы­звал Манюськина.

— Это еще что за карла?! — искренне удивился Прокопич, увидев Мане.

Они сразу активно не понравились друг другу.

— Когда я тебя по ошибке подключу напрямую к розетке, и тебя шиба­нет двести двадцать вольт, вот тогда узнаешь, какой я карла! — отреаги­ровал Манюськин.

Он сноровисто, как будто всю жизнь только и занимался обслуживанием «Полиграфа», приклеивал клеммы к голове шахтера.

— Гомо советикус… — презрительно добавил Манюськин, подергал за провода и включил аппарат.

Заработали самописцы, поползла, тихо шурша, лента, обра­зуя на полу элегические спирали. Я раскрыл опросник.

— Должен отвечать только «да» или «нет», — напомнил я Прокопичу.

— Что я тупой?! — возмутился он. — Ты мне это уже раз десять говорил!

На вопросы о месте рождения, образовании и семейном по­ложении Прокопич отвечал с достоинством и по форме. Потом пошли более сложные вопросы.

— Сексуальные связи с мужчинами имели?

Прокопич сначала остолбенел. Потом обидчиво взорвался:

— Я что, пидар по-вашему?

— Конечно, пидар! — отомстил ему Манюськин за карлу. — Вы только на его рожу посмотрите, товарищ генерал! Вон и самопи­сец зашкаливает. Никаких сомнений!

— Уймись, недомерок! А то я за себя не отвечаю! — рассвирепел испытуе­мый.

— Отвечайте только «да» или «нет». А вы не мешайте! — осадил я Манюськина. Он мог сорвать проверку. — Продолжаем. Сергей Иваныч ваш начальник?

— Нет.

Манюськин молча кивнул на самописец. Кривая резко пошла вверх. «Так, — подумал я удовлетворенно. — Вот и раскололся, голубчик!»

Но Прокопич сразу же поправился:

— Да.

— Так да или нет? — уточнил я спокойно.

— Это как посмотреть, — объяснил Прокопич. — Он был мо­им начальником, а потом ему дали пинка… за пьянку. И он уплыл на больничный.

«Мы говорим о разных людях или же Прокопич классный профессионал», — решил я.

— Начальник смены? — снова уточнил я.

— А то кто же?

— Так, ладно, проехали. Вы хотите причинить вред Родине?

— Да.

Я с трудом сохранил равнодушную мину. Самописец выписы­вал ровную линию.

— Почему?

— Значит, по порядку. Мы отмечали день рождения. Три дня. Меня, само собой, не было на шахте три дня. На следующий день вы­шел. Так? — Прокопич загнул палец. — Так! А мне не оплатили четыре дня! И еще срезали тринадцатую! — стал распаляться по­дозреваемый. — А ты спрашиваешь, почему? Ты понимаешь или нет?! Мне и старик Берданкин сказал, имеешь право причинить им любой вред!

— Сексуальные связи с несовершеннолетними имели?

— Да.

— Ну что я говорил? — торжественно констатировал Манюськин. — Типичнейший пидар. И притом опасный! А вы мне: не ме­шайте! Обидно слышать!

— Ты что, вступал в связь с несовершеннолетними? — удивил­ся я.

— Мне было пятнадцать, а ей — шестнадцать. Эх, много во­ды утекло. А до сих пор не могу забыть! Хотел жениться, да она была против.

— Ранний сексуальный опыт… по тем временам, — подыто­жил я. — Ладно, снимай провода. На сегодня все!

Присоски отлипать не хотели. Полиграф был явно слабоват против Прокопича. Испытуемый с аппетитом махнул стакан водки, бросил в рот щепотку квашеной капусты и довольно объявил:

— А что? Мне лично понравилось. Если чего, я готов!

— Ну и тип! — подрезюмировал Манюськин. — По всему ви­дать, опытный вражина. Сколько ленты на него извели, а не подкопаешься. Полиграф аж перегрелся, вот-вот закипит!

Я закурил сигару, что делаю лишь в исключительных слу­чаях, когда надо крепко подумать. Выпустил толстое кольцо дыма, которое, медленно покачиваясь, поднялось к потолку, где и растаяло не торопясь, без следа. Случай был действительно сложный…

Против лома

Получил сообщение от осведомителя. Неприятность с Глобовыми. Поехали продавать свой горбатый запорожец и задели БМВ. Виновата иномарка, пыталась проскочить на красный свет. Но парням из БМВ было на это наплевать, потребовали у Глобовых десять штук баксов на ремонт. А если те будут упрямиться, то включат счетчик и отберут домик, а самих зароют. Не в моих правилах бросать агентов на произвол судьбы, тем более в тя­желых обстоятельствах. Необходимо было послать пару крепких ребят, что­бы разобрались с нахалами. Но кого? Хорошо бы с опытом оперативной работы… Все, на кого можно было бы положиться, на заданиях. Пришлось подключать Мане с Ходи­ками. Все происшедшее с Глобовыми могло быть неслучайно…

Епишка стремительно ворвался в ухо Сергей Ивановича и с порога выпалил:

— Глобовы наехали на коптевскую бригаду!

Манюськин не подал вида, что ошеломлен подобным извести­ем, а как учили в разведшколе, потянулся, достал с полки не­большую трубочку, набил ее табачком и не торопясь закурил.

— Садись, Епиход! Садись. Закуривай. Ну что ты так, пра­во? С порога! Ведь эдак и инфаркт недолго! — засмеялся Ма­нюськин, демонстрируя полнейшее хладнокровие.

— Ты же знаешь, Семеныч, что я не курю! — обиделся Епи­ход на такую бестактность.

— Это я так, Епиход, к слову. Рассказывай по порядку. Значит, Глобовы совсем крутыми стали? — закивал понимающе Манюськин и, не дожидаясь объяснений, продолжил: — Правильно, давно пора этих авторитетов пощипать. Если власти не могут порядок на­вести. Одобряю!

— Да нет, Семеныч! Ты не понял. Это коптевцы требуют с Глобовых десять штук баксов! За крыло!

— За крыло? Десять тысяч зеленых? — не смог скрыть удивле­ния Манюськин. — А ты не путаешь, случаем чего, Епиход?

— Чего тут путать-то, Манюша?! — досадливо махнул рукой Епи­ход. — Ты как будто вчера родился. Сидишь себе в ухе и даже газет, наверное, не читаешь?

— Почему не читаю… — замялся Манюськин.

Газет он дейст­вительно не читал, но не из-за жадности, ведь не в ухо же почтальон будет корреспонденцию опускать.

— Я не в отрыве, Епиход! У меня вон и факс есть. Так что ты не думай, я в курсе.

Епиход не стал поддаваться на удочку Манюськина с факсом, иначе беседа могла бы сильно затянуться, а только досадливо крякнул.

— Тебе в туалет надо? — участливо поинтересовался Манюськин.

— Да нет, Семеныч… В общем, меня к тебе послал шеф! — важно выложил Епиход.

— А почему не мне первому сообщил? — настороженно спро­сил Манюськин, полагая, что все это вполне может быть розы­грышем, хотя Епиход и не по этой части, но его запросто мог­ли увлечь.

— Ты же в ушах! И факс твой, видать, забарахлил. Чего уж тут не понять-то?! Короче, мы должны остудить бригадиров! Так сказал генерал!

— Подожди, дай собраться с мыслями. — Манюськин достал разноцветные мишени, развесил их и стал задумчиво метать в них дротики. — Помнишь Гавриленку? Как он нас учил? У каждо­го должно быть любимое оружие нападения. А у дротика слав­ное историческое прошлое. У тебя, помнится, кнут?

Епиход кивнул и похлопал себя по голенищу сапога, отту­да выглядывало кнутовище. Манюськин неожиданно промахнулся. Раздался страшный рев. Жилище зашаталось. Выскочили перепу­ганные домочадцы.

— Что случилось, отец? — встревоженно прокричала Манюськина.

— Да, промахнулся… ненароком… — нехотя объяснил Манюськин, выдергивая дротик.

— А не вычистит? — обеспокоенно поинтересовался Епиход.

— Не достанет… — напряженно думая о чем-то своем, от­кликнулся Манюськин.

Действительно, появилось спичка-бревно, обмотанное ватой, стало рыскать по помещению, никого не задело и скры­лось.

— Что я тебе говорил… Проверено! — Манюськин закончил делать какие-то записи. — Все, Епиход! Набросал план действий. Прежде всего, надо выбрать род оружия. У меня кое-что есть!

Он встал, подошел к большому металлическому шкафу, вынул из кармана внушительную связку ключей, отобрал один, вставил его в замочную скважину, покрутил, но дверцы не откры­вались.

— Забыл, какой ключ? — поинтересовался Епиход.

— Странно, вроде этот подходил… — Манюськин стал с силой дергать дверцы.

Это снова не понравилось Сергей Ивановичу, опять появилось спичка-бревно.

— Больно нежный стал, паразит! — не обращая внимания на опасность, сказал Манюськин.

Спичка-бревно сновало буквально в миллиметре от него.

— У меня все выверено! Не достанет! — самодовольно добавил он, и в тот же момент был сбит с ног.

Откатился в угол. Быстро вскочил разъяренный.

— Неужели купил удлиненные спички?! Придется проучить мерзавца! Буду поджигать вату! — зловеще пообещал Манюськин.

— Может не надо, Манюша? Ведь мы же все задохнемся здесь! — стараясь не выдавать свою тревогу, стал отговаривать дру­га Епиход от опрометчивых действий.

— Задохнуться не успеем… У него нервы не выдержат раньше, чем у нас!

— Это большой вопрос… — пробормотал Епиход. — Ты это как-нибудь проверишь без меня. Я еще от канализационной во­ни никак не отойду. Да и некогда нам! — привел он последний наиболее убедительный довод.

«Готов детьми рисковать!» — подумал одновременно с осуждением и восхищением он про друга.

— Ладно, потом как-нибудь проверю эту гипотезу, — согла­сился Манюськин. — А сейчас действительно не до этого парази­та! Глобовых спасать надо! — Он решительно дернул дверцы, и шкаф открылся.

На полках лежали какие-то инструменты и пыльное духовое ружье. «Семеныч не понимает…» — с горечью констатировал Епиход.

— Шеф сказал, что все необходимое нам подберет Гавриленко, а ты возьми только дротики, — посоветовал он.

— Это чья мысль?

— Генеральская… — соврал Епиход.

Ангар с виду напоминал обычный большой склад. Да и над воротами висела покосившаяся вывеска «Склад», чуть пониже и помельче — «оптовый», а еще ниже шло уточнение — «мелко». Но тренированный глаз приметил бы какой-то уж больно странный глазок в двери, а уж совсем квалифицированный человек отметил бы, что это ми­ниатюрная видеокамера. Да и место вокруг очень хорошо просмат­ривалось со всех сторон, так что подойти незаметно не было никакой возможности. Епиход нажал на кнопку звонка. Дверь бесшумно отъехала в сторону. Манюськин вложил в паз вторых дверей пластиковую карточку с цифровым магнитным кодом. И друзья оказались внутри склада-полигона специального назначения. На­встречу им вышел крепыш в камуфляжной форме.

— Привет, Гавриленко! — помахали ему руками вошедшие.

— Привет-привет! От бордовеньких штиблет! Подобрал вам кое-какие железки, — забасил Гавриленко. — А транспорт выби­райте, какой приглянется.

Вдоль стен стояли автомобили. От сверкающих лаком «Роллс-ройсов» и спортивных «Феррари» до обшарпанных инвалидных мо­токолясок.

— На любой вкус! — с гордостью сказал Гавриленко.

— Может «мерседес»? — предложил Епиход.

— Не… превратят в решето, — забраковал идею Манюськин.

— Тогда «Зилок… 117-й»!

— Что мы, члены? Меньше внимания — лучше, Епиша.

Манюськин остановился у машины, внешне напоминавшей «По­беду»:

— Кажется то, что нужно. Надежное железо плюс качествен­ный внешний вид.

Подошел Гавриленко.

— Выбор одобряю. Из коллекции старого Хозяина. Любил машинки, да и ездил классно! Конечно, аппарат малость тяжеловат за счет брони, зато без неожиданностей. Движок «Порше», двойной при­вод, до 160 миль в час. Сзади крупнокалиберный пулемет. Спе­реди усилена клыками, может пробить десятимиллиметровую броню шутя! Теперь пойдем, посмотрим железки.

Вошли в просторное помещение.

— Во-первых, армейский гранатомет «Муха». Надежный и мо­жет хорошо впечатлить! Автомат Калашникова, последняя экспе­риментальная модель с электронной самонаводкой, пара «Манлихеров», гранаты, взрывчатка, ножи. Да, обязательно броне­жилеты!

Епиход быстро облачился в бронежилет.

— Это лишнее, — пренебрежительно отказался Манюськин.

— Инструкция тридцать семь прим. Обсуждению не подлежит! — твердо проговорил Гавриленко.

— И зачем только нужна эта тяжесть? — забормотал недовольно Манюськин, натягивая бронежилет. — Будто поможет! Может, еще и каску?

— Кстати, каски возьмете с собой. Используйте по обстановке, — объяснил Гавриленко. — В инструкции на этот счет туманно.

Отволокли снаряжение в машину.

— Да, учтите! Аппарат дорогой, без нужды не рискуйте! — предупредил Гавриленко по поводу автомобиля.

Манюськин, любовно оглаживая матовую поверхность кузо­ва, обошел вокруг машины, приговаривая:

— Да, класс… Мечта жизни!

— А может по мотоциклу? Гляди, какие монстры стоят! — неожиданно предложил Епиход.

Неясные опасения шевельнулись у него внутри во время сцены знакомства Манюськина с автомобилем..

— Ты здоров? — поинтересовался Манюськин в ответ на та­кую бестактность.

В юные годы именно страсть к мотоциклам подвела его под монастырь. Решил прокатить с ветерком свою будущую супругу на чужом драндулете. Причем без ведома хозяи­на, отлучившегося в магазин за папиросами. Ну и врезался в дере­во. Хорошо еще, что отделались синяками да царапинами. Хозяин мотоцикла и заявление забрал, и никаких претензий. А все равно впаяли три года…

— Но ведь столько лет, Семеныч!

— Я — нет! — отрезал Манюськин. — Мне того раза вот так хватило! — Провел ладонью по горлу. — А ты можешь на мото­цикле. Пожалуйста. Твое право, — и немного помолчав, добавил: — Тебя первым выстрелом и снимут. Сэкономишь нам пару минут. Давай, валяй!

— Ладно, я пошутил, — пошел на попятную Епиход, пред­ставив, как его снимут первым выстрелом.

— Ну, тогда по коням! — скомандовал Манюськин. — Бывай здоров, Гавриленко!

Машина, мощно взревев мотором, резко взяла с места. Перед воро­тами Манюськин неожиданно ударил по тормозам. И Епиход чуть не разбил себе голову о лобовое стекло.

— Помягче, Семеныч! Не горячись! — попросил он, предчувствия начали сбываться.

— Проверка, Епиход! Проверка! Не паникуй! Тормоза, что надо! Батюш­ки! Еще и компьютер! Ну и дела. Живем, Епиша, живем!

«Манюша начинает терять голову…» — обеспокоенно подумал Епиход, искоса посматривая на друга.

Ворота раздвинулись, и машина вырвалась на оперативный простор.

Домишко Глобовых нашли не без труда. Он стоял на самом отшибе. Дверь была не заперта. Хозяин сидел спиной к дверям за столом, на котором стояла сильно опустошенная бутылка вод­ки.

— По объявлению? — не поворачиваясь, спросил Глобов.

У Епихода брови поползли вверх, а углы губ вниз, и лицо приняло страдальчески недоуменное выражение. Он покрутил воп­росительно пальцем у виска. Манюськин неопределенно покачал головой и приложил палец к губам.

— Пять штук, — не дожидаясь ответа, продолжил Глобов.

— Баксов? — прикрыв рот рукой, глухо поинтересовался Манюськин,

— Ну не деревянных же… Уступать не могу. Поставили на «бабки»! Могут включить счетчик!

— Дороговато за такое, — стал торговаться Манюськин.

— Так вы ж не смотрели! — Наконец рассерженно повернул­ся Глебов и, увидев друзей, без энтузиазма добавил: — А… Это вы, ребята. Что, на рыбалку собрались? Рыбу глушить?

— Можно сказать, что и так, — вступил в разговор Епиход. — Шеф приказал с твоими засранцами разобраться.

— Они не засранцы, — мрачно объявил Глебов. — Они, они… суки они опасные, вот кто они!

— Вот это дело! — подбодрил его Манюськин. — А то ты совсем раскис. Марианка-то где?

— В зале… Надоела… Вот продам дом и разведусь. Все к черту продам! И снова в уши! Как ты. Никакой частной собст­венности. Полная свобода!

Из соседней комнаты послышался леденящий душу вой.

— Кто это? — испуганно поинтересовался Епиход.

— Кто, кто?.. Она…

— Не может быть! — не поверил Епиход и прошел на цыпочках в соседнюю комнату, вернулся.

— Ну? — поинтересовался Манюськин.

— Она, — кивнул несколько раз утвердительно головой Епи­ход.

— Садитесь, корешки, махнем по маленькой! — предложил Глобов.

У стены стоял ряд пустых бутылок.

— Нет, старичок! Перед делом нельзя. Потом — другой разговор. И тебе хватит. А то ты нам не помощник. Сейчас пойдешь, позвонишь и назначишь встречу, скажешь, что всю сумму не наскреб, а только половину. Будешь ныть, что остальное позже отдашь. Они скажут, что если позже, то будет уже шесть штук. Тогда немного помнешься и согласишься отдать все.

Епиход с почтением посмотрел на друга.

— Я никуда не пойду! И ваньку валять не буду! Мне еще жить хочется! Вы их просто не видели, поэтому и несете… всякое! — стал горячиться Глобов.

— Ты что?! — неожиданно зловеще тихо начал Манюськин и, не выдержав, сорвался на крик. — Ты что?! Чтобы контора перед какими-то там говнюками забздела?! Такому не бывать! Не бы­вать такому!

В этот момент нельзя было не восхититься Манюськиным. В нем, безусловно, была настоящая харизма. Это был лидер, под­линный народный вожак!

Глобов послушно встал, вытянулся по стойке смирно. Но покачнулся и с грохотом упал на пустые бутылки.

— Займись! — приказал Манюськин другу.

Епиход оттащил Глобова в ванную. И через некоторое вре­мя тот уже был готов к действиям.

Манюськин разложил на столе карту.

— Постараешься уговорить их встретиться на набережной Яузы. — Он ткнул пальцем в карту. — У горбатого мостика. Там трамвайные пути, народу обычно никого. Граждане не должны по­страдать, ни при каких обстоятельствах. Если не согласятся, не переживай, потом их туда заманим. Не беда. Пусть назнача­ют любое место.

Глобов пошел звонить.

— Ну, как будем действовать, старичок? — обратился Манюсь­кин к Епиходу. — Сразу перестреляем их, как собак, или как?

Епиход понял, что вопрос провокационный, и Манюськин уже все решил и просто хочет его подловить. Но что тот замыслил на самом деле, Епиход догадаться не мог.

— Зачем же сразу? Сразу нельзя… — Неожиданно Епихода осенило. Он вспомнил американские фильмы, которые пересмотрел во множест­ве за последнее время, и, воодушевившись, продолжил: — Сразу не годится. Сначала, как положено: «Полиция!» Потом выстрел в воздух и сразу же: «Руки за го­лову! Сопротивление бессмысленно, дом окружен! Можете вызвать адвоката!»

— Какой дом? Какого адвоката? Что ты несешь?! — поморщился Манюськин и разочарованно протянул: — Но в целом неплохо… — К сожалению Епиход на крючок не клюнул. — Это у них там, за бугром. А у нас это не пройдет. Почему, Епиход, кошка никогда сразу мышку не давит? А?

— Поиграть хочет, — никак не мог понять Епиход, куда клонит Манюськин.

— А зачем?

— Отстань! — разозлился Епиход.

— То-то и оно! Без игры неинтересно. Есть у меня, брат Ходя, один планчик. Сначала мы их поводим малость, ну скажем, как рыбу.

— Как бы они нас не поводили! — мрачно возвестил вернув­шийся Глобов. — Ждут через час в центре, у «Метрополя».

— У «Метрополя»? — удивился Епиход и восхищенно добавил: — Ну ничего не боят­ся, гады!

— Наденешь бронежилет и каску! — приказал Манюськин Глобову.

Никто не заметил, как появилась Глобова. Слишком увлек­лись разговором.

— Не пущу! — неожиданно сильно заорала она, чем изрядно напугала присутствующих. У Манюськина задергался глаз.

— От внезапности, — пояснил он, прикрыв его ладонью.

Расставив руки, Глобова спиной оттеснила супруга в угол комнаты. Тот попытался прорваться, но не смог.

— Я пойду! А его оставьте! Семеныч! Я тебе говорю, а не кому-нибудь! — объявила она категорично.

«Возможно, что с ней было бы и лучше. Тем более что формально она пока еще, кажется, в штате… Но бабу подстав­лять как-то не солидно… И случись что, как мы с Ходей будем смотреть в глаза своему боевому товарищу?» — обдумывал Ма­нюськин сложившуюся ситуацию.

— Конечно, ты поедешь, — согласился, наконец, он. — Отпусти мужика, он и так еле дышит. Мы его только в форму привели.

Глобова недоверчиво посмотрела на Манюськина, потом на Епихода и снова на Манюськина. Такой быстрой победы она не ожидала. Нехотя пропустила Глобова. После чего ее быстро за­толкали в туалет, где и заперли с превеликим трудом.

— Как сидит? — поинтересовался Глобов, надев бронежи­лет. Епиход одобрительно поднял вверх большой палец правой руки.

— Откройте, паразиты! — буянила Глобова. — Оставьте Егорыча, ему еще надо сантехнику до ума доводить!

— Вот приедет и доведет, — успокаивал ее через дверь Епиход. «Если конечно приедет…» — заканчивал уже про себя.

Гулко топая высокими армейскими ботинками на шнуровке, троица сбежала с крыльца к машине.

— Высший пилотаж! — одобрил авто Глебов.

В таких вещах он разбирался не хуже Манюськина.

Схватка

Я связался по радиотелефону с Манюськиным и на всякий случай предложил ему подкрепление. Тот высокомерно отказался:

— Велика честь для этих недоносков!

Осведомитель из «Метрополя» вскоре доложил мне, что «недоноски» просто решили там отобедать, потому и назначи­ли это место для встречи. Тем не менее я решил все же проверить обстановку на месте. Береженого, как говорится, бог бережет. В пословицах сосредоточена многовековая народная мудрость, поэтому их можно и нужно использовать в работе. Я взял свой кейс и не торопясь пошел пешком по направлению к «Метрополю». Идти было недалеко. Да и погода была что надо: сухо, солнышко пригревает. Сейчас бы где-нибудь на бережке, с удочкой… Огляделся. Выбрал место наблюдения — чер­дак Малого театра. Но тут вышла непредвиденная загвоздка. Уперлась вахтерша на служебном входе: «Без пропуска не пущу!» Я пытался ей объяснить, что я генерал и мне можно. Ни в какую. Как скала! Признаться, мне нравится, когда вот так исполняют свои обязанности. Старая гвардия! Пришлось искать подход. Вспомнили вместе довоенное время, потом военное, затем послевоенное, наконец, она не выдержала и заснула. Поднялся наверх. С чердака открывался прекрасный обзор. До­стал из кейса подзорную трубу, установил ее на штатив. Свя­зался по радиосвязи с технической службой, доложили, что взрывное устройство под машиной бандитов установлено. Стал наблюдать. В одном из окон, кажется, номера люкс за слегка отодвинутой шторой мелькнула физиономия Носопытина. А в глу­бине, не может быть?! Самого Сергей Иваныча! Может, почудилось? Стал всматриваться до рези в глазах. Но ничего больше разглядеть не удалось. Да и события на улице стали стремительно разворачиваться. Из ресторана вышли трое бан­дитов, было видно, что они настроены после обеда весьма благодушно. Одновременно подъехали Манюськин с товарищами.

Манюськин и Глобов вышли из машины и направились к вы­могателям. Выглядели они очень импозантно. Епиход остался в машине и стал налаживать гранатомет. Видавшие виды рэкетиры не смогли скрыть изумления.

— Эти? — на всякий случай уточнил Манюськин у Глобова. — Ошибки в таких делах быть не должно! Сам понимаешь!

— Они… — тихо подтвердил Глобов и сильно задрожал всем телом.

— Где тачка с повреждениями? — спросил ласково Манюськин у бандита, которого принял за главного.

Тот небрежно кивнул в сторону припаркованной поблизости беэмвешки. Манюськин внимательно осмотрел машину и обнаружил лишь небольшую царапину около фары.

— Из-за царапины? — уточнил он у Глобова.

Тот опасливо едва заметно кивнул. Всегда нужна причина, чтобы перейти к активным действи­ям. И Манюськин начал постепенно распаляться.

— Значит, за царапину пять штук? — поинтересовался он у бандитов.

— Заткнись! Где бабки? — грубо оборвал его один из вымо­гателей.

Другой неожиданно щелкнул Манюськина по каске, произнеся:

— Классная вещичка! Махнемся, малыш?

После этого Манюськин был уже совершенно готов к атаке. Отступив, он с разворота молниеносно метнул в щелкнувшего его бандита дротик. Метал­лическая колючка вонзилась в бедро обидчика, который дико за­орал, выплевывая матерные ругательства и обхватив раненую ногу. Манюськин метнул еще пару дротиков, но промахнулся. Видимо, дрогнула рука. В ответ загремели выстрелы. Манюськина с Глобовым спасли бронежилеты. Но удары пуль были сильны, и они от­летели к машине.

— Все нормально! По плану! — с трудом прохрипел Манюсь­кин.

Выскочил Епиход с гранатометом, присел за машиной, при­целился. Но тут план нарушила подъехавшая на частнике Глобова. Дома она выломала дверь, о чем свидетельствовали щепки, за­стрявшие у нее в волосах и одежде. Она мгновенно оказалась среди рэкетиров, решив, что Глобов убит. На самом деле он был лишь изрядно контужен. И стала наносить направо и налево удары небольшой хозяйственной сумкой, предусмотрительно набитой гравием. Епиходу пришлось в последний момент взять повыше, чтобы не зацепить Глобову. Граната ударила в угол дома, откололся большой кусок стены и упал на автомобиль вымогателей, сильно помяв крышу.

Чтобы немного разрядить обстановку и дать возможность пе­регруппировать силы, я включил радиовзрыватель. Но на куски, к моему удивлению, разнесло соседний лимузин. Кажется, посла Боливии. Видимо, что-то напутали техслужбы. Но тем не менее это дало нужный результат. Манюськину удалось воспользоваться общим замешательством. Он подскочил к Глобовой, схватил ее за руку и потащил к машине.

— По коням! — страшно заорал Манюськин.

Никого уговаривать не пришлось. Все быстро попрыгали в авто.

Едва Епиход захлопнул дверцу, как по машине забарабани­ли пули, не принося правда никакого вреда.

— Броня крепка! — заорал в ажиотаже Епиход. — Может из пулемета? А? Семеныч?

— Рано, Ходя! Рано… Спугнем, — тяжело дыша, успокоил его Манюськин.

Глобовы, обнявшись, устроились сзади. Манюськин медленно стал отъезжать, давая возможность рэкетирам сесть в машину. Из ресторана выскочили еще человек пять и быстро загрузились в другую тачку.

— А теперь по газам! — скомандовал Манюськин, и автомобиль, резко развернувшись, рванул вперед. — Держись, молодожены! — предупредил он Глобовых.

Группа машин, мало обращая внимания на светофоры и дорожные знаки, выскочила на проспект Мира и понеслась к кольцевой дороге, заставляя шарахаться в стороны встречные и попутные машины.

— Клево идем! — выразил общее настроение Епиход. — Не тачка, а настоящий носорог!

— Лучше бы на мотоциклах! — подколол приятеля Манюськин.

— Да ладно тебе! — отмахнулся Епиход.

Наконец выскочили на кольцевую. Манюськин то давал пре­следователям приблизиться к ним вплотную и даже поравняться, тогда были видны победно ухмыляющиеся физиономии членов организован­ной преступной группировки, то легко уходил вперед. Сделав три круга по кольцевой автодороге и изрядно помотав противника, Манюськин объявил со­ратникам:

— Ну все! Хорош! К горбатому мостику за окончательным расчетом!

И машина помчалась снова в центр по направлению к Яузе. Выбранное Манюськиным место было безукоризненным во всех отношения. Безлюдное, хорошо просматриваемое со всех сторон и немного мрачное. Он резко затормозил, так что машину при этом сильно занесло и развернуло лицом к противни­ку. Это был коронный трюк Манюськина — так называемый полицейский разворот. Первая машина с преследователями по инерции проскочила мимо и встала неподалеку от ремонтируе­мого и по этой причине разобранного парапета. Манюськин дал газ и устремился в лобовую атаку. «Носорог» ударил машину противника, острые клыки переднего бампера легко вспороли переднюю панель беэмвешки. И Манюськин стал неотвратимо двигать иномарку к реке. Та стала упираться, ее водила изо всех сил жал на тормоза, но это не помогало. У боевиков еще было время выскочить из машины, но из-за излишней самонадеянности они его пропустили. Манюськин, дотолкав тачку до края набережной, стал спихивать ее в воду. Но тут произошло непредвиденное. «Носорог» не захотел расставаться с добычей. Клыки застряли в рыхлом теле беэмвешки, и та стала тащить за собой в воду «Победу». Мо­мент наступил критический. Машины стали балансировать на краю. Выправило ситуацию оставленное строителями корыто с цементом. В него неожиданно попало правое колесо «носорога», и иномаарка, нехотя отцепившись и громко булькая, ушла под воду.

— Сейчас бы и мы искупались… — сглотнув слюну, прошептал Епиход, — на славу…

— Если выплывут, будет урок! — Манюськин зорко осматривал поверхность темной воды.

— А если нет? — поинтересовался Епиход. — Кровопийцы, ко­нечно…

— А если нет… — задумался Манюськин и закончил назидательно: — На нет и суда нет!

Относительно легкая победа притупила бдительность, и Манюськин с Епиходом не заметили неожиданно возникшую вторую машину, набитую бандитами.

— Ноги? — спросил Епиход.

— Много возможно, — вдруг откликнулся Глобов.

Манюськин вопросительно посмотрел на Епихода.

— Перенервничал, — тихо объяснил Епиход, незаметно покру­тив пальцем у виска.

— Не время сейчас, — в том же духе уклончиво ответил Манюськин Глобову.

— Как хочешь, — охотно согласился тот.

Боевики высыпали из «мерседеса» и рассредоточились среди гранитных плит и строительного мусора.

— Из пулемета! Предупредительными! Короткими! Огонь! — прика­зал Манюськин.

— Есть! Предупредительными! Короткими! — по-военному четко ответил Епиход. — Эй, молодожены! — обратился он к Глобовым. — Подвиньтесь! Надо дать ребятишкам огонька!

Он перелез на заднее сидение. Нажал на рычажок. Открылось небольшое отверстие в крышке багажника. Епиход просунул в него ствол крупнокали­берного пулемета и стал стрелять по противнику.

Манюськин попытался отъехать от края набережной, но колесо плотно застряло в корыте.

— Сначала спасло, а теперь погубит… — пробормотал он. — Епиход! Дай им сесть в тачку, а потом прицепи ихнюю к на­шей. Сам знаешь чем!

— Ну, не подведи, родимый! — Епиход поцеловал кнутовище.

Как только бандиты загрузились в машину, с криком: «При­крывай!» он выскочил наружу. Ловко стегнул кнутом так, что его ко­нец обвился вокруг бампера «мерседеса». А кнутовище быстро зацепил за клыки «носорога». После этого Епиход вскочил обратно.

— Ну теперь, если не дураки, поймут, что к чему, — сказал Манюськин.

Противники быстро смекнули, что «носорог», если свалится, то утащит за собой в пучину и их лимузин. Поэтому дали задний ход и оттащили «Победу» от берега.

— А теперь наша очередь! — крикнул в запале Манюськин. — Отблагодарим голубчиков!

«Носорог» потащил упирающегося «мерса», швыряя его в разные стороны.

— Ну хватит! Побаловались и будя! — Манюськин, резко газанув, направил «мерседес» на ближайший столб.

От удара лимузина о столб «носорог» резко дернулся, кнут сильно натянулся, не выдержал и лопнул. Освобожденный носорог, победно трубя, резво побежал по са­ванне.

МИД

Перевод в МИД не был для меня совсем уж неожиданным. Чего-то подобного я ждал. И меня это не особенно огорчило. Глав­ное — служить Родине. Тут необходимо выделить два состояния. Первое — когда я и есть Родина. И тогда я служу Родине, то есть самому се­бе. Второе — Родина — это я. И тогда я служу себе, то есть Ро­дине. Сейчас было первое. Конечно, публика на Смоленской была покультурнее. С генералами не сравнишь. Но и поопаснее. Интриги поковарнее. Ну да ничего! Не привыкать!

Чтобы не пугать мидовцев, спорол с кителя погоны и акку­ратно снял все ордена и знаки отличия. Но чтобы понимали, с кем имеют дело, остался в галифе с лампасами плюс многочислен­ные дырки в кителе от орденов. По дороге на Смоленскую прошелся по своей малой исторической родине. В доме на Сивцеве-Вражке жила те­перь мулатка, дитя фестиваля. Сначала она чинно ходила со скрип­кой и приветливо со всеми здоровалась. Но потом темперамент взял верх, и мужички разных возрастов и профессий пошли кося­ком. Люди с таким широким кругом знакомств по инструкции под­лежат немедленной вербовке, что я и взял себе на заметку.

Перед входом в здание МИДа я обратил внимание на серый уазик. Из него люди в рабочей одежде выгружали какие-то емкости с химикатами и ручные насосы. Среди них выделялась очень круп­ная, статная женщина в темных очках и миниатюрных наушничках. Она играючи перетаскивала тяжелые бидоны, пританцовывая. Ви­димо, из плейера, который она при этом слушала, доносилась зажигательная мелодия. Когда ей не мешал груз, она щелкала в такт пальцами и подпевала. Я немного полюбовался этим выдаю­щимся созданием природы и пошел дальше, наказав себе не забыть поин­тересоваться насчет этих людей у охраны.

В МИДе было прохладно. Кабинет был, конечно, поменьше старого, но уютный, да и вид из окна, безусловно, был лучше. Собственно, различий почти не было: там — устав, здесь — протокол. А работа, она везде работа. Главное, не ленись.

Подошел к окну. Задумал­ся о надвигающейся старости. Постепенно начнет сужаться круг задач. Отпадут те, где надо прыгать с парашюта, лететь с обры­ва на мотоцикле, резко тормозить на трамвае и прочие, связан­ные с риском и хорошей физической подготовкой. В результате останутся типа наблюдателя-корректировщика, находящегося на водонапорной башне и определяющего, где падает снаряд. Хотя еще по­пробуй подняться на эту проклятую башню, если мучает стенокардия… Или, к примеру, пассажир в первом поезде замечает, что второй по­езд проходит мимо него в течение шести секунд. Вот именно, что проходит мимо. Тьфу! Прямо скажем, качественная задачка. А ведь в старости потребностей-то тоже хватает. Сохранишь здоровье — многие старые претензии будут будоражить, если нет — то дорогие лекарства и санаторно-курортное лечение. Ну да ничего! Не одного меня это ожидает. Удел многих, кто умудряется дотянуть. Надо просто взять себя в руки и перестать ныть, а то предстоящим можно сильно испортить настоящее. Эта мудрая мысль прогнала дурное настроение.

И, засучив рукава, я принялся за работу. События не заставили себя ждать. По коридору забегал народ. Топот, суета, хлопанье две­рей. Ударил в нос резкий запах. Противогаз надел за четыре секунды, побив свой личный рекорд на одну секунду, а следовательно, и рекорд академии, где обучался ремеслу. Насколько мне известно, с тех незапамятных времен его еще никто не превзошел. Вышел в кори­дор. Сотрудники падают, как мухи. Соединился со штабом гражданской обороны. Отдал необходимые приказы, уточнил обстанов­ку. Начштаба доложил, что должны были морить тараканов, от которых в последнее время не стало житья, и, видимо, переста­рались. Перестарались? Какой, право, идиот! И таких людей назначают на ответственные должности!

Забегали медики. Военные химики провели дегаза­цию. Народ стал приходить в себя, отряхиваться и возвращаться на рабочие места. Звонок по спецсвязи. Исчезло секретное военное приложение к договору о поставках исламистам мирных ядерных установок. Это уже ближе к делу, а то «перестарались»! Теперь только надежда на народ и собственную сообразительность. Народ сообщил много интересного и даже захватывающего из интимной жизни сотрудников, но ничего по существу вопроса. Короче, подвел. Ну да ладно. На народ надейся, но и сам не плошай! Решил разрабатывать собственную версию. Вызвал директора фир­мы по борьбе с тараканами, попросил его захватить с собой личные дела сотрудников. Тот не заставил себя ждать. Неглупый человек, сразу понял, что жареным запахло.

— Все — проверенные люди! Много лет отдали борьбе с вреди­телями! — стал защищать он своих подчиненных.

Это, не скрою, мне понравилось.

— Однако, я не вижу среди ваших сотрудников такой крупной дамы, забыл ее фамилию… Ну, любительницы потанцевать?

Директор смутился и слегка покраснел.

— Тут, знаете ли, вот какое дело… — замялся он. — Она пришла накануне, и мы еще не успели ее оформить.

Вот теперь все стало на свои места. Акция была идеально спланирована. Исчезновение секретного приложения било по нескольким целям. Первое — под удар попадал МИД, второе — крупные оборонные предприятия ли­шались выгодных заказов, третье — международный скандал, чет­вертое… Перечислять можно было бы до бесконечности. Здесь чувствовалась исключительно тонкая многоходовая игра. В таких ситуациях приходится рассчитывать только на случай. И он не заставил себя долго ждать. Раздался зво­нок Епихода.

Бесаме

Манюськин, вооружившись фломастерами, сидел за письменным столом, горела настольная лампа. Манюськин работал. Ага! Ка­жется то, что доктор прописал. Еще не веря в удачу, он снова перечитал газетное объявление: «Нежная, темпераментная. Двад­цати трех лет, ждет романтичного малыша до тридцати пяти лет для дружеских встреч на нейтральной территории. Кавказцев просим не беспокоиться. Интим не предлагать». Сколько пришлось перело­патить прессы? Но не зря!

Манюськин жирно подчеркнул ключевые слова: «темпераментная», «малыша». Подумал и подчеркнул — «ро­мантичного». «Для встреч на нейтральной территории… Непонятно… — снова заду­мался он. — Ну и ничего особенно страшного. Один раз у нее, а в другой раз пригласим барышню к Сер­гей Иванычу. Пока мои в деревне… Уж куда романтичней! Вот и будет нейтральная». Сна­чала он как-то не обратил внимания на конец объявления, но вскоре до него дошло определенное противоречие текста. «Может быть, ошиблась или в газете что-то напутали? — засомневался Манюськин. — Что же с ней тог­да делать, если интим не предлагать?» Уж так все хорошо и — на тебе! Страшно не хотелось верить в это неприятное ограничение. От умственных усилий Манюськин даже слегка вспотел и не заметил вошедшего Епихода.

— Тебе что, нет тридцати пяти? — ехидно поинтересовался тот, заглядывая через плечо друга и читая текст объявле­ния.

— Я же не собираюсь паспорт показывать, — веско возразил Манюськин. — Тем более его у меня и нет на данный историчес­кий момент. Да и разве в годах дело? Я еще о-го-го!

— Это верно, — подумав, признал Епиход. — Ты еще, действительно, ничего.

— Ты мне вот что скажи, корефан! Почему интим не предлагать? Ты как думаешь?

— Ну… Мало ли? Может, устала, может, еще что… Видишь, кавказцев просит не беспокоить. Возможно, хочет просто. Ну там пообщаться, обсудить какой-нибудь сериал… — Епиход и сам толком не понимал смысл объявления.

— Как просто? — От напряженного разгадывания у Манюськина слегка заломило в висках. — Прямо ребус какой-то! — проговорил он раздраженно.

— Супруга неожиданно нагрянет и покажет тебе — просто! — ушел от тупикового вопроса Епиход.

— Ладно, Ходя. Хорош болтать. Собирайся. Пойдем, проведа­ем старушку! — предложил Манюськин.

По дороге он позвонил по телефону, указанному в объявле­нии, чтобы узнать адрес.

— Ну как? Порядок? — поинтересовался Епиход. — Как голосок?

— Да никак, — без особого энтузиазма ответил Манюськин. — Слышно было плохо.

Уже у дома незнакомки Епиход неожиданно известил друга, что идти вдвоем неудобно и просто глупо, приглашали-то ведь одного. Манюсь­кин нехотя согласился с таким доводом, сказав, что вдвоем бы­ло бы, конечно, веселей. И Епиход отвалил.

Дверь была самая, что ни на есть, обыкновенная. «Может и не открыть…» — подумал Манюськин и ре­шительно нажал кнопку звонка. Тот выдал длинную трель, потом наиграл какую-то мелодию и затих.

— Иду-спешу-лечу, — послышался напевный женский голос.

Манюськин внутренне собрался.

Дверь открылась, и он обомлел. Это была она! Боль­шая белая женщина! Это она снилась ему еще в те далекие детские годы в деревне.

— Какие проблемы? — звучным низким голосом доброжелатель­но спросила женщина.

— По объявлению, недавно звонил, — с трудом выдавил из себя Манюськин, так как неожиданно перехватило горло, и, видя вопросительное выражение лица хозяйки, добавил: — Романтический малыш, мэм!

Откуда выплыло это «мэм», Манюськин объяснить бы не смог. Возможно, дала о себе знать недавно прочитанная «Хижина дяди Тома». Такое обращение насторожило женщину. Она испытующе посмотрела на Манюськина и проговорила нараспев:

— А… романтичный малыш… Бонжур! И милости просим! А то кавказцы замучили, я и не поняла сразу. Проще, проще, любезный пан! Чувствуйте себя как дома!

Манюськин тщательно вытер ноги. После чего, не развязывая шнурки, сбросил ботинки.

— Бенедиктин? Или покрепче? — поинтересовалась хозяйка.

— Покрепче, — преодолевая смущение, выбрал гость.

«Бесаме, бесаме мучо…» — запела она, удаляясь на кухню. От создаваемого ею при движении ветра халат закручивался вокруг ног. И сзади она выглядела при этом еще более внушительно. В многочис­ленных клетках чирикали диковинные птицы. Стены были украшены коврами различных цветов и размеров. Зеркала, плюшевая ме­бель, легкий беспорядок, нижнее белье, небрежно брошенное на кресло — от всего этого невольно кружилась голова.

«А он славный… этот Манюськин… — с сожалением дума­ла женщина, наливая в бокальчики напитки. — Я же не убивица какая-то, в самом деле. Ну поспит немного. И что? Ничего с ним не сделается. Я просто выполняю приказ… Но уж будя, в последний раз!» — успокаивала она привычно себя. В один из бокальчиков уверенным дви­жением насыпала порошок.

— Ну что? Не скучаем? — спросила она у Манюськина, вка­тывая в комнату столик с угощением.

То, что женщине было далеко не двадцать три, совершенно не волновало Манюськина, а вот почему «интим не предлагать»? К этому вопросу он решил подойти по возможности деликатно.

— Миль пардон, мадам, — хрипло произнес он. — А что озна­чает… э-э… для дружеских встреч? Хотелось бы все же уточнить. Ну чтобы не попасть ненароком впросак.

— О-о, какой вы, право! Сразу норовите быка за рога! Это особый разговор. Сначала вы­пьем за знакомство.

Выпили. У Манюськина все поплыло перед глазами. Икнув, он мягко свалился на пол. Соблазнительница зорко оглядела его фигурку и осталась довольна. Коврик нужен был небольшой. Это было приятно. Более всего подходил висящий над диваном. С изображением мертвого тореро. «Не для дружеских встреч, мой ма­лыш! А для дружеских прощаний! — произнесла она, профессио­нально закатывая Манюськина в ковер, и уже тихо добавила: — А ведь совсем еще мальчик…» Неожиданно кто-то требователь­но позвонил в дверь. Она задвинула запеленатого Манюськина под диван и пошла к дверям, напевая:

— Иду-спешу-лечу…

После бегства из Швеции у Епихода сильно развилась интуи­ция. И прямо от Манюськина он отправился звонить мне. Я сразу понял, что медлить нельзя и помчался к дому соблазнительницы, где меня уже поджидал Епиход. Быстро его проинструктировал.

Епиход позвонил в дверь. Я встал сбоку.

— Кто там? — спросила она.

— Мосгаз, — лаконично ответил Епиход.

— Ишь, клиент косяком повалил! — сказала удовлетворенно соблазнительница, от­крывая дверь.

На Епихода она тоже произвела сильнейшее впечатление. Он за­мер, открыв рот.

— Бесаме, беса… — замурлыкала она, увидев очередную мышку.

— Ме мучо! — докончил я музыкальную фразу, выходя из-за выступа сте­ны. — Надеюсь, не помешал?

Воспользовавшись секундным замешательством хозяйки квар­тиры, втолкнул внутрь Епихода и зашел сам. Она мощно и недоб­ро встала в проходе. Бороться со статуей богини победы было бы чистейшим безумием, она значительно превосходила нас по сило­вым характеристикам.

— Агент Мемучо! Вы подозреваетесь в краже секретного при­ложения к мирному договору из здания МИДа! Или вы немедленно возвращаете его, или обыск, понятые и, как водится, арест! — тоном, не терпящим возражений, произнес я.

— Генерал! Вы не понимаете, что делаете! — резко ответила она.

— Быстрей! Считаю до двух. Раз!

— Хорошо. Ваша взяла, — подумав мгновение, согласилась она, вынося папку с документами. — Но вы еще пожалеете об этом. Вы не представляете, на кого замахнулись?! Эти бумажонки стоят миллиарды! Вам не сдобровать!

— Где Манюськин?

— Какой Манюськин? — сделала круглые глаза Мемучо.

Все было настолько искренне сыграно, что я подумал, а может быть, и не было никакого такого Манюськина.

— Обыкновенный, — обнаружив светлое пятно над диваном, добавил я: — Которого вы закатали в коврик!

— А… в коврик. Ну так бы сразу и сказали. А то, будто я знаю ка­ких-то там разных-всяких Манюськиных! Приставал какой-то нахал, вот и пришлось. Ладно, забирайте своего дружка! Мне меньше хлопот!

Епиход вытащил Манюськина из-под дивана.

— Такая женщина и Сергей Иваныч? Непонятно… — что-то в ее облике не давало мне покоя.

— Увы! Он уже давно не по этой части. Тут вы, Шерлок Холмс, промахнулись!

— Так вы же племянница Сергей Иваныча! — внезапно осенило меня.

— Неплохо, — похвалила меня Мемучо. — Только одно уточнение — внучатая племянница. Впрочем, с Сергей Иванычем я завязываю. Хватит, попользовал­ся! Пора и о личной жизни подумать! — сказала она многозначительно, приподняв одну бровь и поворачиваясь ко мне в профиль, чтобы я мог лучше оценить достоинства ее фигуры.

— Вот это разумно, — одобрил я ее намерения. — Учтите, я всегда к вашим услугам!

«Таких дам лучше не иметь среди врагов», — подумал я и взвалил себе на плечо Манюськина.

— Французские духи — эмблема опасности! — многозначитель­но сказала на прощание Мемучо.

В этой фразе крылся пока непонятный мне смысл. Пошатываясь, я пошел к дверям. Епиход поддерживал сзади друга за ноги.

— А ковер? — Выскочила на лестницу встревоженная агентесса.

— С нарочным, — с трудом выдавил я.

В машине Манюськин вскоре пришел в себя, ошалело закрутил головой и обеспокоенно спросил:

— Где она? Куда вы ее дели?

Потом немного успокоился и начал негромко мурлыкать: «Бесаме, бесаме мучо…»

Приглашение

Из почтового ящика я извлек продолговатый голубой кон­верт, сильно надушенный французскими духами. Там лежало отпе­чатанное на фирменном бланке официальное приглашение следующего содержания: «Многоуважаемый профессор, доктор, сэр! (Не­нужное зачеркнуть), — подумав, я зачеркнул профессор, доктор, сэр, а сверху печатными буквами надписал: „генерал“. — Пригла­шаем Вас, действительного члена Британской и Шведской королев­ских академий и Парижского клуба, а также Вашего подручного мусье Манишкина принять участие в Международных Испытаниях фундаментальных законов природы. Проживание, полупансион, про­езд железнодорожным транспортом до места назначения и постель­ное белье оплачиваются только действительным членам. Осталь­ным участникам все, кроме постельного белья. Проезд до ст. метро „Тушинская“. Уважающий Вас член Исполкома Международных Испытаний, доктор Назепытин».

Все было ясно, как день. Затевалась последняя большая иг­ра. Срочно вызвал Манюськина и Епихода. Они не заставили се­бя ждать. Молча протянул Манюськину приглашение. Он понюхал конверт и печально произнес:

— Ее…

«Видимо, крепко запала в душу…» — подумал я сочувствен­но.

Затем, шевеля от напряжения губами, Манюськин прочел текст.

— Это кто же, интересно, подручный мусье Манишкин? Не ясно. — Сморщил он в недоумении лоб и вдруг до него дошел смысл этого издевательского приглашения. — Манишкин?! — побелев, заорал он. — Без постельного белья?! Ну, держись, гады!

Он стремглав бросился к дверям.

— Куда? Назад! Отставить! — еле успел крикнуть я.

— За патронами! Надо проучить этих… эту нечисть!

Успокоив немного Манюськина, я вкратце обрисовал им ситу­ацию, сказав:

— Дело сугубо добровольное. Вы как?

— Мы — да! — без промедления ответили хором Манюськин и Епиход.

— Тогда готовьтесь!

Накануне

Епишка зашел к Манюськину. Перед серьезным делом хоте­лось поговорить, вспомнить прошлое — тревожное, полное опас­ностей, но такое интересное время. Опрокинули по стопарику.

— Помнишь, как уходили, отстреливаясь? — спросил с воо­душевлением Манюськин. — Ну и времечко было!

Епиход вяло кивнул головой. Ему вспомнился чудовищный смрад канализационного подземелья, и как они по уши перепачкались в дерьме. Так что потом неделю от них все шарахались. «И на кой хрен мне все это нужно?» — подумал он, и ему нестерпимо захотелось обратно на пароход, к ребятам. Бросаешь себе в топку уголек да бросаешь. И никаких тебе забот и волнений. Он с трудом отогнал эти малодушные мысли. Хорошо, что хоть Семеныч их не слы­шит.

Манюськин достал стопку фотографий, разложил их на столе.

— Узнаешь? — поинтересовался он, указывая на одну из фотографий. — Это, понятно, я, а это кто?

Епиход не узнавал:

— Нет, не пойму… Рожа-то вроде знакомая… Из наших кто?

— Рожа! — передразнил его Манюськин. — Ну Епиход, ты даешь! Нет слов! Ты чего? Это же король Густав! Не помню только его номера. То ли седьмой, то ли восьмой? Ладно, неваж­но. У него дома сидим, в резиденции, выпиваем!

— А шефа нашего турнули, — Епишке захотелось сбить Манюськина с благостного настроя.

— Да знаю я, знаю! — Манюськин встал и изо всех сил треснул мо­лоточком по наковаленке. — Это тебе, дорогой Сергей Иваныч, за шефа! За нашего генерала!

— Как он? — поинтересовался Епишка и потыкал пальцем в ушную стенку, завешанную для уюта цветастыми рушниками.

— Сергей Иваныч? А никак. Сам виноват. Привык, гад, по­рядочных людей подставлять. Я, Епиход, скоро съезжать отсюда буду, мои уже достали. Какого хрена, говорят, здесь мучаемся? Ты его уже проучил? Проучил! А у нас жизнь проходит. Каждый день долбят. И они, ты знаешь, в чем-то правы. Правда, не пойму, в чем, но правы. Ну да, ладно. Надо идти на эти… — Манюськин задумался. — Как их, черт? Совсем из памяти выскочило. А, вспомнил! На компромиссы! Деньги на домик у ме­ня теперь есть, ну а к Сергей Иванычу буду наведываться. Чтоб не забывал!.. Бизнесом займусь! — размечтался он — Пчел буду держать. Эх, и выгодное это дело, Ходя! Ты не представляешь! Хотя чего я тебе объясняю? Ты же знаешь, я ведь этим уже занимался, еще в те, застойные времена.

Епишка вспомнил, что у Манюськина действительно была в свое время пче­ла, причем одна, еле живая, и держал он ее в спичечном коробке.

— Помню, Манюша, твою дохлую пчелку, — не удержался Епи­ход от подковырки, хотя это он был в гостях у Манюськина, а не тот у него.

— Не надо завидовать, Епиход! Ты тоже сможешь содержать пчел, если конечно захочешь. Я тебе, если надо, помогу, можешь не сомневаться.

— А шефа нашего турнули, — снова завел свою песню Епишка.

Никак не удавалось ему сбить друга с оптимистической волны.

— Ну, ты… и зануда! Ну, турнули! Я что ли виноват?! Из-за тебя, зануды, так и получилось! Кто тебя просил бежать зво­нить? Неужели я бы с бабой не управился? — наконец взорвался Манюськин.

— Аккуратно она тебя в коврик запаковала. Технично! — парировал Епиход.

— Да я уже очухался, и выбираться стал потихонечку, как вы подвалили!

— Кормил бы ты где-нибудь рыб, Манюша! Или замуровали бы тебя в бетонный блок какой-нибудь новостройки. Скажи лучше спасибо боевым то­варищам.

Манюськин не любил признавать поражения и сделал вид, что не слышит Епиходовых слов.

— Шеф — мужик с головой. Не пропадет! — Он поставил фото­графию на полку.

— А это что? — удивился Епишка.

Рядом на полке акку­ратно, на небольшой вышитой салфетке лежали две большие гайки.

— Это, корешок, память! О том, как мы с генералом проверяли этот… как его?.. Дискриминант!

— Ну и как?

— А никак! Обнаружили ошибку, и все дела!

Подарок ветерана

В коридоре послышался стук о пол резинового наконечника клюшки Берданкина.

— Паразиты! Наделали! Сколько людей угробили?! Мощно один чудак пишет! Федора уже выгнали! А теперь и другие думают, ку­да тикать! Дело — труба! Это давно известно! — бушевал он.

Дверь в комнату распахнулась. Мог бы и постучать! Не к Прокопичу небось, к генералу пожаловал. Простота! Ведь даже в голову не придет! Мне было не до посетителей. Надо было про­думать план завтрашней операции, еще не все было до конца ясно.

— Слушай! Ты это… Тьфу, черт! Опять забыл! — огорчился ветеран и строго посмотрел мне в глаза, требуя подсказки.

— Перхоть? — предположил я, памятуя, как он недавно кос­терил рекламу шампуня от перхоти.

— Перхоть?.. — задумался он. — При чем тут перхоть?! — раздражился он моей непонятливости. — А-а… — Лицо, выражав­шее напряжение, неожиданно счастливо разгладилось, нужное всплыло. — У тебя завтра тяжелый день! — произнес он торжественно и немного печально. — Стропы парашюта подрезаны! Запасного тоже! Поэтому рухнешь камнем вниз, как пить дать!

— Откуда вы знаете? — неподдельно удивился я, так как сам получил эти сведения только минуту назад.

— Это, голубочек, всем известно, окромя тебя! — участли­во покачал головой ветеран. — Я бы и сам пошел или вместе бы пошли, но рука и нога не действуют. Хужей нет, когда хочешь, а не можешь! Да тебе не понять… пока! Вот принес тебе форму! — Увидев мое недоумение, истолковал его по-своему: — Не думай! Чистейшая! Всю Цусиму в ней отстоял! А потом только раз во Вторую надевал. Отглажена, полный порядок! Китель и брюки. Жаль, бескозырку моль поела. Так жаль, что… не могу и сказать! — заплакал он, но быстро взял себя в руки, положил сверток на стол и приказал: — Примерь!

Обижать старика было нельзя. Порыв был от всей души, и меня даже слегка растрогал. Я быстро переоделся.

— Ну в точности, как я в молодости! — восхитился Берданки и похлопал меня по спине. — Дай-ка разглажу, а то сзади малость морщит. Завтра обязательно будь в ней! А я тебя потом с Прокопичем помяну. Не сомневайся! Мы порядок знаем. Уже припасли. Если только Прокопич не найдет, — опять озаботился старик. — Я, правда, хорошо спрятал. А куда? — Он снова требовательно на меня посмотрел.

— Может, в туалет? — брякнул я первое попавшееся.

Он посмотрел на меня, как на больного. Но, памятуя о завтрашнем, сдержался.

— Ладно. Носи! В нас не сомневайся! В случае чего, еще возьмем. Это сейчас не проблема. Были бы купи-продай! — Он обнял меня и, постукивая палкой, вышел в коридор.

Люди обо мне заботятся. На душе стало как-то теплее.

Петля Нестерова

Иду по огромному зеленому полю. Мягко пружинит молодая травка. Переполненные трибуны для зрителей то приветственно взрываются аплодисментами и свистом, то, как бы в испуге, зами­рают. Сзади, чуть приотстав, пыхтит Носопытин. Несет парашюты. Основной и запасной.

Правительственная трибуна заполнена до отказа. Вижу знакомые лица исполнительной и законодательной властей, а также судебной. Рядом их жены, дети, внуки и правнуки. Чуть ниже — трибуны работников МИДа, министерства обороны, дипкорпуса, деятелей культуры, промышленно-финансового бизнеса, организованной преступности. Всех не перечесть. Яблоку негде упасть! Хозяин со своими от­дельно, в ложе. Сергей Иваныч чуть сзади… Ба! И Прокопич по левую руку! Видимо, решил уважить, по-соседски. Лишь одно свободное местеч­ко, видимо, для Носопытина…

Как, спрашивается, прознали? Нюх, инстинкт? Чуют, что будет настоящее зрелище, без дураков?