#СтранаОдесса
История первая. Отчаянный кроссворд
— Адочка, а шо ты ложишь в то блюдо?
— Розочка, а шо за кроссворды с обеда пораньше?
На правах старых врагов Ада и Роза уже давно не здоровались по телефону. Беседа начиналась так, словно дамы сидят на одной кухне и пьют чай. Словно их не разделяют два этажа по вертикали и один подъезд по горизонтали кирпичного муравейника.
— И всегда, всегда — при открытых окнах, — притворно жалуется Семён Григорьевич рыжему коту. Оба сидят у подъезда, где живёт Роза, и даже уши выставили одинаково. — Как будто кому есть дело за их жизнь? И это в восемь утра!
А дальше Ада Борисовна уточняет, выглядывая во двор:
— Шо за конкретно в моем меню тебя интересует, Роза? И по какой, стесняюсь спросить, причине, гадать мне твои буквы?
— Ой: да я не могу вслух об этом говорить, не то, шо думать! Ты же знаешь моего Марека! Он уже с утра достал свой лучший похоронный костюм и в третий раз переписал завещание!
— Причём тут, извиняюсь, твой Марек и моё кулинарное искусство? Я шо-то не пойму, говори разборчивей.
— Ах, боже ж мой, Адочка! Сотри с лица наивность! — Роза Львовна подходит к окну, шумно вздыхает. — Как ваше ничего, Семён Григорьевич? — накручивает волнительно телефонный шнур на палец и уходит в комнату, подальше от окна, продолжает. — Ну, ты же помнишь кто появляется на горизонте нашей счастливой семейной жизни по пятницам? Таки я хочу устроить ей сюрприз, но Марек и слышать об этом не догадывается!
— Розочка, мы с тобой щас как два одэссита: ты себе — знаешь, я себе — думаю, шо хочу. Ты хоть одну букву скажи, об каком блюде ты толкуешь уже полчаса моего драгоценного времени, а я и не в курсе!
— И хто ж из этих Штирлицей первый расколется? — гадают Семён Григорьевич с котом.
— Издрасьте: я и не в курсе! — возмущается Роза Львовна про себя, но вслух произносит только. — Я же ж хотела сделать комплимент за твою домовитость и кулинарный талант шеф-повара, не меньше. Так шо ты ложишь в то блюдо?
Признал поражение Штирлиц с первого этажа: время бежит, а секретный ингредиент не разгадан. А ещё таки нужно сделать базар! Ада Борисовна, услышав нотки отчаяния в голосе оппонента, снисходит к милости. Щедро перечисляет нужные продукты.
— Адочка Борисовна, та я итак знаю: селёдку подержать в молоке, масло не топить, яйца варить, яблоки только… — тут Роза запнулась. — Эти, как их…
— На «Эс», — наставляет собеседница.
— Ну да! — страдальщицки морщится Розочка, но вспомнить не может.
— Только «симеринку»!
— Да! Но шо ты…
— Тихо! Приложи ухо к трубке, — шепчет Адочка Борисовна. — Никого рядом нет?
— Та нет же, — умоляюще произносит Розочка. — Однако, ещё чуть-чуть интриги — и всё сбегутся!
— Имбирь!! — вопит Адочка на 3-м этаже с такой силой, что с липы взлетает стайка воробьёв, а старик с котом от неожиданности подпрыгивают на лавочке.
— Форшмак будет готовить, — обращается к коту Семён Григорьевич. — Значит, в третью квартиру мама едет. Значит, Розочка всю дорогу по вертикали стоять будет, в стойке «Смирно», а Марк Аркадьич в горизонтали отлёживаться. Как всегда! С мигренью сляжет, к гадалке не ходи! Вот, и весь кроссворд, да, Рыжик?
История вторая. Мейн-кун канадской породы
Четыре чёрненьких чумазеньких котёнка умудрилась раздать Розочка.
— Для Розы Львовны — пара незаметных пустяков, как говорят у нас в Одессе, — авторитетно заявляет Семён Григорьич, соседский дедушка. — А шо вы хотели? Когда дворовая кошка приносит в подоле по 5 штук ежеквартально? Поневоле набьёшь руку в этом деле. А у Розочки способность с детства, я вас заверяю, — обращался сосед к рыжему коту на лавочке. Предполагаемому счастливому папаше.
Четыре раза брала Роза Львовна лучшую корзину. Украшала бывшим халатом мужа. Марк Аркадьевич, конечно, сомневался в этой пользе.
— Но таки пришла Софочка, подруга, — комментировал Семён Григорьич. — И со словами «почему нет, когда — да», изрезала чистейшую махру. Мощная артиллерия, скажу я тебе, Рыжик. Крейсеру не устоять, куда там Марку Аркадьичу!
Четыре раза ходила Розочка на блошиный рынок и пристраивала котят в хорошие руки. «Возьмите задаром, ведь это не те деньги, которых у вас нет, — ловко всучивала одного, — имейте счепотку жалости на своё сердце», — и вот уже второй Черныш обретал хозяев. А с пятым случился казус: Роза Львовна вдруг разглядела за ним будущее, ещё и «красавчик такой, что моя брошь». Вместо рынка притащила домой. Марк Аркадьевич был очень недоволен и сперва врасплохе. Затем три дня мигрени и укор халатом: демонстировались бренные останки. «Таки имею кое-что сказать я в этом доме!» — сообщал, и шёл переписывать завещание в очередной раз.
— Ой, Марек, — закатывала к потолку глаза супруга. — Я импресарио тебе, или где? Шоб ты устраивал тут бенефис! Трижды смеюсь за твой драматический талант!
Роза Львовна взяла пушистика за шкирку:
— Ты лучше посмотри, какой колёр: к счастью, не меньше. А ухи? И как удачно прикинулся мейн-куном! Опять же, по выгодной цене — за так!
Марк Аркадьевич так просто не сдавался. Выдвинул ряд ответных требований касательно меню совместной жизни.
— Та я согласна! Всё равно, лишь бы — да! — скрещивала пальцы за спиной Розочка. И прижимала к груди — теперь уже мейн-куна. («Канадской породы, я вас уверяю!»).
— И на твоём месте, Рыжий, я бы повременил с личной жизнью, — внушал Семён Григорьевич коту на лавочке. — Марк Аркадьич — мущина положительный со всех сторон, но фаберже открутит! Если шо.
История третья. Репетиция
— Розочка! Я дико извиняюсь: но, шо таки, за ради бога, происходит в нашем доме? Мы мало едим рыбы? — Марк Аркадьевич стоял в центре зала. Левой рукой придерживает полосатую подтяжку, правой — картинно машет бумажками. На сеточке для волос воинственно сверкнули очки.
— Марек? — отозвалась с дивана больным голосом супруга, вздохнула укоризненно.
— Вот уже битый час я в роли цыганки Азы гадаю телеграммы. Но нет пророка в отечестве, или я не прав? «Буду три дня. Папа». Шо за кредо жизни, стесняюсь спросить? Три дня когда: вчера, сегодня или таки через пять лет? А следом: «Изольда Романовна позже»? Мои двенадцать присяжных, — Марк Аркадьевич сдёрнул очки (вместе с сеточкой) и постучал себя по маковке, — отказываются заседать.
— Тренирует храбрость, — комментировал ситуацию сосед, Семён Григорьич, коту на лавочке у подъезда. — Лучшая защита, Рыжик, — это нападение. Нелегко охранять свой прайд, когда вокруг рыщут хищники. Пусть даже родственники. Ты-то знаешь.
— Мяу! — ответил тот.
— Марек, не думай из себя Ленина, слазь с броневика. Общество уже слышало апрельские тезисы, и посмотри, шо с ним стало, — голос Розочки стал крепчать, она приподнялась на локте. — Тише, прошу тебя. Лето на дворе, и окна — на всю громкость. К чему весь этот спич о фосфоре, ей-богу. Таки папа будет через три дня. Че-рез! Шо тут непонятного?
Марк Аркадьевич молча боролся с сеточкой, вцепившейся в очки насмерть. В сердцах порвал и топнул ногой:
— Папа экономит на предлогах, Марек — отдувайся! Но Изольду Романовну, интересуюсь, когда изволите…
— А маму должен ждать всегда! — перебила Роза Львовна. — Положительно ты прав: на ужин приготовлю карпа! — она откинулась на подушки, — и отойди, пожалуйста, от телевизора, не загораживай мне жизнь.
— Теперь черёд Марк Аркадьича, — заметил рыжему собеседнику Семён Григорьич. — Вытягиваться по струнке.
К подъезду подъехало такси. Хлопнула дверца. Из машины выкатился недовольный пассажир с двумя чемоданами.
— Лев Михалыч прибыл, смотри-ка, — сосед потрепал кота. — Опять пораньше за три дня. Случайно вышло, в пятый таки раз. А Марк Аркадьич снова не готов. Быть сейчас концерту, шоб все так жили!
История четвёртая. Фигура
— Роза Львовна! Имею таки желание сказать вам, шо утро сегодня в очередной раз недоброе. Перестаньте стучать спицами по моим нервам, как сосед по батарее, а слушайте сюда. Давно не брал я в руки ложку. Не то, шобы с боршчом, — с лапшой хотя бы. Когда я согласился на инородное тело в нашем доме, — тут Марк Аркадьевич откашлялся и взял за шкирку котёнка, демонстрируя «тело». — Похоронил халат, две пары новых туфель и мечты на тихую гавань в своей бурной жизни. Взамен вы обещали меню как в лучших рэсторанах. И шо в ответ я вижу, Роза Львовна?
— Марек! — супруга в удивлении отложила вязание. — Марек, у тебя есть лишнее здоровье, шобы так себя вести?
— Роза Львовна! Я попрошу вас…
— Та боже ж мой! Не так шустро, а то не дай бог, догоним вчерашний скандал. Имеешь сказать — говори, но пока есть куда — слушай. Во-первых, шо за фамильярность — «Роза Львовна»? Так бесцеремонно ты со мной не обходился со времён первого курса института. Во-вторых, верни овсянку в то место, где ей надо быть — в твой организм. А, в-третьих, — тут Розочка встала, легонечко подпихнула мужа, подошла к секретеру. Открыла верхний ящичек, вынула тетрадку. Сверилась с записью и часами на стене. — В-третьих, один месяц, три дня и почти шо сорок минут назад, ты забеременел мой мозг по поводу фигуры. Мол, за ней не только перестали следить, но и даже вести наблюдение. Было?
— Роза?
— Уже не спрашивай вопросы. На тебе, такое выкинуть! Стоять с претензией на то, шо берегут его полнейшее здоровье. По его же просьбе! И попрекать несчастную жену, можно сказать, единственной радостью в жизни! Положь кота, где взял!
— Розочка! — муж в изнеможении приложил котёнка ко лбу. Потом спохватился и бережно вернул живность на стул. — Розочка! Таки речь шла не о моей фигуре!
— Марк Аркадьич, не усугубляй!
— Я вовсе не…
— Тогда убери своё мнение с лица, как говорят в Одессе, и ешь овсянку дальше.
— А боршч?
— Ты уверен, шо ни одна фигура не пострадает больше, Марек? Да? Ну, ладно, будет тебе боршч. Как из чего? Марк Аркадьич, учти, а лучше запиши, он будет из последних моих сил!
История пятая. Выбор
С утра Роза Львовна находилась в трудной жизненной ситуации. Ей необходимо было срочно выбрать, с кем из подруг идти в магазин готового платья.
— Хоть пасьянс раскладывай, — вздыхает Роза. — С Адочкой? Или с Софочкой?
— Серпентарий подруг, — как заметил однажды сосед Семён Григорьич. — А ведь из одной песочницы вылупились!
— А всё — Марек, — пожаловалась Розочка карточной колоде. — Он меня совершенно устал вчера своим диспутом.
Марк Аркадьич давеча заявил, что ему просто позарез нужно подправить немножечко здоровья. Где-нибудь на берегу курортного типа. Ему, видите ли, как инженеру Брунсу, который на 12 стульях сидит, захотелось ласки тропической флоры: чтобы «накрахмаленные листья пальмы бросали острые и резкие тени»; «чтобы драцены гремели листьями» и, чтобы — «гусик». Гусик — непременно!
— И шо мне тот Брунс? Да тю, говорю: у него своя мебель, у нас — своя. Дача таки тебе не санаторий? — спросила Роза бубнового короля, что так некстати выскочил и склонил чашу весов в сторону Адочки. Как будто мужа спросила. Вздохнула артиллерийской грудью. — Вот и он говорит: нет, мол: тут вам не здесь. На тебе, Розочка, денег, купи для отдыха новых платьев сколько хочешь, хоть два. И не спеши, а то успеешь. Я-то переживу эту премьеру щедрости молча, но девочки?
Роза Львовна покачала головой, глядя на выпавшую червонную даму. Акции Софочки возросли на два пункта.
— Это ж всё равно, шо выбирать между какавой и капучиной. Цвет один, происхождение разное. Нет, он явно бережет меня от положительных эмоций. Марек, Марек! Ты приобрёл путёвки, или мне забыть об этом навсегда?
Роза Львовна поднялась со стула и нечаянно взглянула в окно: суровой поступью генерала по тротуару шагала Софочка. Рядом денщиком семенила Адочка.
— Марк! — Роза Львовна приняла тут же больной вид и горизонтальное положение. — Ма-рек! Скажи, шо меня нет! Скажи им в глазок, шо я при смерти и мне не до скандалу…
История шестая. Дипломатические переговоры
Роза Львовна навострила лыжи в Москву: Марк Аркадьич, наконец, заработал себе отпуск. «А также грыжу, подагру и язву. В фартуке», — добавлял он, оглядываясь. Потому как столица для него — не рай ни разу: «шо я там забыл у той Москве?». И закрывал уши руками, ибо многочисленный дождь вариантов того, «шо он там забыл», обрушивался незамедлительно.
В общем, ещё не начал отдыхать толком, а уже затосковал по работе: Роза Львовна начала переговоры.
— Нет ли нынче громкого процесса? Хочу отсидеться в суде? Да. Как в окопе. Ибо Розочка хочет моей смерти», — жаловался он коллеге-адвокату по телефону. — Хочет, шоб я умер во цвете лет, и лежал себе на кладбище, как ни в чём не бывало. А она таки сделает Москву, что твой базар, без угрызения совести. Хотя какая совесть, спрашивается, может быть у женщины с овсянкой наперевес?
Марек любил покушать и очень переживал, когда Розочка начинала беспокоиться о его здоровье и питании.
— Марк Аркадьич, — ласково, с железной ноткой в голосе, обращалась она, и ставила очередную тарелку с геркулесом на стол. И, чем ближе подходил первый день отпуска, тем ласковей звучал металл. — А в Москве сейчас погоды стоят дивные, красота! Прямо чувствую, как она мацает мою душу за рёбра! Особенно, когда вижу себя в ГУМе.
Супруг демонстративно хватался за грудь и закатывал глаза.
— Что вы трогаете себя за здесь, — забирала Розочка, тем не менее, пустую тарелку. — Вы вполне способны пережить инфаркт здоровым. Не молчите так громко: вы похожи на расстроенный рояль, а я ж ещё не открывала крышку, шобы поиграть.
Марк Аркадьич обиженно сопел. Марк Аркадьич хотел в санаторий. Там массаж и прочие приятные процедуры. Там можно носить белую шляпу, спать после обеда и играть в шахматы под сенью пальм в зимнем саду. Там…
— Вопрос чисто риторический, но таки лично к вам, и за Москву, — врывалась Роза Львовна в его мечты. — Мы поедем, или вы будете настаивать делать мне обидно?
Супруг в который раз «расставлял уши на ширину плеч и слушал сюда». Плюсы поездки в Москву с каждой минутой становились неоспоримы. Величественный ГУМ югославскими сапогами давил на плечи. Из-под дивана, лязгая замками, ворчал польский чемодан. Сеточка для волос на голове мужа стала на цыпочки, а очки соскользнули на край пропасти к кончику носа.
— Дайте женщине мечту, и она перевернёт весь мир, — бормотал Марк Аркадьич, надевая пальто. — Так шо ты говорила, Розочка? Плацкарт не брать, ни в коем случае?
Переговоры на высшем уровне прошли успешно. Роза Львовна дипломат от бога. Не сомневайтесь даже.
История седьмая. Нобелевская речь Розы
— Таки я делала сегодня базар, Марк Аркадьич. Ходила терпеть унижения за ради вашего форшмака. Я пыталась убедить этого бывшего портного в рыбном ряду — шо он понимает в рыбе? — она мне надо на сейчас, а не завтра. Вам на поесть или на похвастаться, спрашивает. Издрасьте вам! Нет, ты представляешь, Марек? При этом цену заломил — отступать можно до самой луны и даже дальше!
Может, мне ещё мясо положить и запечь в духовке, отвечаю ему, в эту холодную со всех сторон, рыбную закуску? Вам же ж таки с погреба виднее, за порядочных хозяек? С такими, говорю ему, скаженными запросами, как ваши, её готовить только при царе Соломоне, уверяю. Вчера. И я интересуюсь знать, где документы этой селёдки? Покажьте, прежде чем тулить мне вашу рыбу!
Та не надо мне шутить про свидетельство о смерти, и без него вижу, она — мумия. Я интересуюсь за её рождение, потому шо она родилась — как хочете, но я же вижу, шо явно — в те времена, когда для её вымачивания использовали заварку. И таки имеет запрещённый нынче ржавый цвет!
За исполнения этой драмы в вашем одном лице, говорю ему, я не успею купить ни яблок, ни масла, ни яиц. Ни той приправы, шо для меня открыла Адочка. Да, имбирь. И теперь у моего форшмака раздвинулись горизонты и только светлое будущее впереди, не смотря на ваши происки, товарищ рыбный продавец, шоб вам сшили такие брюки, как ваша селёдка. И не смотря на приезд вашей мамы, Марк Аркадьич!
— Розочка!
— Да, да, именно так.
— Та я не о том. Ты ж вроде как не разговариваешь со мной?
— То есть ты считаешь, шо заслужил такого счастья? Марк Аркадьич, ты много за себя возомнил!
— Тогда я аплодирую стоя твоему выступлению, Розочка. Оно достойно Голубого зала в Стокгольме, не меньше! И, шо, селёдка? Купила?
История восьмая. График
— Роза Львовна нынче в трауре, хочет того или — да, — обратился Семён Григорьич к своему постоянному собеседнику. — Мишенька решил жениться. Я уже сбился со счёту: ему в который раз отсыпали жменю храбрости, и всё — никак, — дед подпихнул острым локоточком рыжего котяру
