Оглавление

Критика гностицизма и его влияния на религиозные и философские доктрины первых шести веков христианской эры.

Книга VIII. О влиянии гностицизма на другие религиозные и философские учения первых шести веков христианской эры

Глава 1. Классификация доктрин и школ

Гностики, в своих различных школах и различных направлениях, находились в более или менее непосредственном контакте со всеми известными сектами своего времени, христианскими школами и иудейскими школами, политеистическими школами восточного мира и политеистическими школами греческого мира. Мы должны взглянуть на эти отношения, чтобы оценить гностицизм во всей его силе; но мы не собираемся раскрывать различные системы этих четырех групп школ; мы можем говорить только о тех их принципах и теориях, которые предлагают аналогию с гностицизмом. Простой перечень сторон, которые нам придется обсуждать в ходе исследования, покажет, насколько кратким должен быть этот обзор.

Первая группа: христианские школы. Они делятся на ортодоксальные и раскольничьи.

К последним относятся эбиониты, назареи, элксаиты, докеты

докеты, анкральтиты, монтанисты, манихеи, агапеты, прискиллиане, николаиты, праксеаты, алогиане, сабеллиане, ариане.

Вторая группа: иудейские школы. Это школы иудеев и самаритян. Третья группа: политеистические школы Востока. Это гипсистарийцы и мандаиты.

Четвертая группа: политеистические школы греческого мира. Это прежде всего поздние греческие школы, связанные с гностицизмом.

Глава II. Христианские школы. — Православные школы

В нашем веке есть ученые, которые исследуют влияние гностицизма на доктрины ортодоксальной школы; мы не собираемся ни отрицать, ни утверждать его в тех же пределах, что и наши предшественники; мы понимаем его по-другому, и считаем, что прежде всего следует объяснить используемые слова. В самом деле, говорим ли мы о мнениях, полученных ортодоксальной Церковью от гностицизма, или о доктринах, которые гностики и ортодоксы черпали бы, независимо друг от друга, из общих источников; или, наконец, об определенных тенденциях к мистицизму и определенных претензиях на теософию, которые общий дух века утвердил бы в лоне христианских школ так же, как и в лоне гностических школ?

Как мы видим, между этими тремя вопросами существует глубокая разница, и мы искренне сожалеем, что те современные историки, которые больше всего занимаются христианской школой Александрии и тем, что называется христианским гностицизмом, не провели четкого разграничения между этими вопросами. В наши намерения не входит, несмотря на обращение к нам по этому вопросу, составить историю христианского гнозиса и показать, путем специального анализа работ нескольких ортодоксальных писателей, насколько глубоким было влияние гностицизма на их систему. Во-первых, ни наш исследовательский план, ни наши пристрастия не привели нас к этой работе. Во-вторых, мы не признаем никакого подобного влияния. Христианские школы первых веков боролись с гностицизмом так энергично и искренне, что не отдали должное ни одной из его общих теорий. Римские школы с ужасом отвергали их все. Африканские школы, судя по Тертуллиану, должны были придерживаться того же направления. Однако некоторые мнения Арнобия показывают, что это было не совсем так. Жители Малой Азии думали так же, как жители Италии и Латинской Африки. Греческая Африка и Сирия были более терпимы и играли большую роль в мистицизме того времени. Они были лучше подготовлены троичным мистицизмом иудейско-восточной, филоновской и неоплатонической школ. Более того, несмотря на предупреждение святого Павла о ложном названии гнозиса, многие христианские врачи поддались его соблазнам, в соответствии с общими тенденциями того времени, поскольку в ряде священных текстов истинный гнозис, наука, был объявлен драгоценностью... Поэтому справедливо будет сказать, что язык некоторых наиболее ортодоксальных писателей носит явные следы гностицизма.

C. Климент Александрийский определяет истинных христиан как истинных гностиков. Он противопоставляет πίσις γνῶσις, как и самих гностиков, и чтобы показать, что христиане. единственные, кто серьезно заслуживает звания гностиков, он заимствует язык этой партии, как Св. Иоанн заимствовал язык платонической и восточной теософии для изложения апостольской ортодоксии. Фактически, он привносит в догматику Церкви некоторые рассуждения и образы гнозиса. В своих «Строматах» он часто называет христиан высшей учености гностиками; он рекомендует им гностическую жизнь, βίος γνωσικὸς, истинными образцами которой были, по его словам, Иисус Христос и апостолы[1]!

Евсевий также принимает слово Γνῶσις в самом почетном смысле, в смысле чистой и небесной науки, христианского откровения; по его словам, именно Иисус Христос передал Γνῶσις своим апостолам[2].

Православный автор первых веков, который использует язык и идеи гнозиса еще более удивительным образом, — это епископ Синезий. Прежде всего, именно полностью гностический принцип он вкладывает в свой первый гимн[3], который мы сделали эпиграфом к этой работе. Затем этот же гимн содержит несколько других. Если судить по нескольким выражениям и образам, то может возникнуть соблазн принять весь этот гимн за сочинение валентинианца или маркосианца. Ведь маркосианцы говорили, что нужно проникать в каждого и не позволять никому проникать в себя.

Синезий говорит: «Нужно вести безвестную жизнь, я имею в виду безвестную по отношению к другим, но хорошо известную у Бога!!!». Те же сектанты дали первым началам вещей имена ἑνότης и μονὰς.[4] Синезий говорит в этой песне о монаде и единстве: ἑνό] ῆ] ων ἑνὼς ἀἁγνὴ, μονάδων povès τε πρώτη. Все, что Синезий говорит о происхождении души, спустившейся в материю, ее заключении во тьме, привязанности к земле, различных классах душ или ангелов, их возвращении в места своего происхождения, могло бы сойти за чистый гностицизм (ст. 80 — 135). Большинство других од ученого епископа Птолемаиды, который так долго следовал александрийским школам и поддерживал столь тесную переписку с одним из самых прославленных философов этих школ, Гипатией, дочерью Теона, также наполнены теориями и выражениями, знакомыми гностикам.[5]

В строфах второй мы встречаем демонов, населяющих черное царство тьмы, бога-отца и мать, мужчину и женщину, объединение которых заняло бы еще один, интерес. На самом деле, если мы спросим, какое влияние оказали гностики и их учение на сочинения, исследования и научное развитие ортодоксальной доктрины, мы должны будем признать очень большое влияние. Несомненно, что теории, брошенные гностиками в лоно христианства, привели докторов Церкви к ряду специальных исследований, исследований философии и теогонии, исследований филологии и археологии, греческой или восточной, исследований, влияние которых на христианские школы Сирии и Египта, если не Рима и Карфагена, не поддается исчислению.

Также несомненно, что некоторые из наиболее значимых работ, оставленных нам лучшими писателями первых веков, были спровоцированы гностицизмом. Есть ряд трудов, которых мы не имели бы без гностицизма. У нас не было бы почти ничего от Иринея, Феодорита, Епифания. Мы бы упустили значительную часть работы Оригена против Цельса и самые прекрасные страницы «Стромат» Климента Александрийского. Мы были бы лишены восхитительных работ Тертуллиана, Du Scorpiaque, в которой он борется с гностическим учением о мученичестве, трактата против маркионитов, De l’ame, в котором он опровергает психологию гнозиса, и De Carne Christi, в которой он борется с докетизмом. Я не говорю о большом количестве латинских авторов, чьи труды также были спровоцированы гностицизмом и которые бросили в лоно латинской церкви множество идей и фактов, которые без этого обстоятельства не занимали бы ее мысль. Теперь я перехожу к раскольническим школам.

Глава III. Раскольничьи школы Церкви. — Назареи и эбиониты

Как мы знаем, некоторые из этих школ настолько мало отличались от церковных, что их едва ли можно от них отличить; другие же, напротив, отошли от них настолько, что их едва ли можно с ними связать. Поговорим сначала о первых - назарянах и эбионитах.

Из священных документов о первобытной Церкви мы видим, что среди самих основателей существовали некоторые расхождения, а следовательно, и большая свобода действий в вопросе о более или менее обязательном характере иудейских обрядов и установлений. Многие христианские семьи, еще не воспринявшие новую религию во всей ее чистоте, в ее независимости от местных предписаний мозаицизма и в ее вселенском характере, по привычке и недостатку просвещения сохраняли некоторые древние мнения и обычаи. Поначалу они не отвергали и не изменяли ни одной части христианского учения. Но с течением времени и по мере того, как с ними боролись, они укреплялись в своем несогласии; их оппозиция становилась все более открытой; они становились все более независимыми от Церкви, которая начинала становиться все более доминирующей. В процессе некоторые из них образовали своего рода союз с другими диссидентскими обществами, особенно с гностическими школами.

Такова была судьба эбионитов и назаретян.

Назаряне были, по сути, первыми христианами. Они получили свое название, оскорбительное в устах их противников, но почетное в их глазах, от Назарета, места рождения их основателя. Они были иудеями по происхождению и сохранили привязанность к иудаизму, как и к своему титулу, когда язычники Антиохии, обращенные апостолами, приняли титул христиан, отвергнув вместе со святым Павлом все, что было переходным в установлениях Ветхого Завета. Поначалу они сохраняли, вместе со всеми христианскими догмами, чувства истинного братства. Но, начиная со второго века, мнение ортодоксов о них изменилось. В то время они уже считались фракцией внутри христианства и отличались особым Евангелием. Вскоре, когда гностицизм окреп в среде христианского общества и основал свои школы, они еще больше отдалились от догм большинства.

То же самое произошло и с эбионитами, которые имели схожее происхождение, если не образовали одну и ту же секту. Несомненно то, что у них никогда не было лидера по имени Эбион; что они получили название [эвиониты], бедные, из оскорбления, и что они сделали этот эпитет термином славы для себя, как назареи сделали его для себя из другого оскорбления. Похоже, что в одном регионе Палестины преобладало одно, а в другом - другое из этих названий, и что в основном эти два названия относились к одной и той же школе. По крайней мере, эбионитов и назареев часто путали друг с другом.

Первый факт, доказывающий, что они вскоре последовали за гностиками, заключается в том, что они, подобно им, создали себе особое Евангелие и отвергли все остальные.

Некоторые гностики предпочитали Евангелие от Иоанна, другие - от Луки, третьи - от Матфея. Назаряне и эбиониты придерживались последнего. Однако их Евангелие не было Евангелием от Матфея в том виде, в котором мы его имеем. Это был сборник, в основу которого легли эти священные повествования, но который отличался от них в деталях и который в первые века был известен как Евангелие Евреев, то есть христиан-иудаистов. 1

Оно было написано от имени двенадцати апостолов и содержало ряд событий и речей, которые традиция сохранила в Палестине лучше, чем в других местах.

У нескольких писателей первых веков нашей эры мы находим цитаты из Евангелий, которые в большинстве своем не согласуются с нашими каноническими Евангелиями; похоже, что они были взяты из Евангелия от Евреев. Юстин Мученик, уроженец Палестины, похоже, не знал другого Евангелия, кроме этого, то же самое можно сказать о Папиях и святом Игнатии[6].

Это Евангелие, которое, как мы видим из только что приведенных фактов, было чистым и благочестивым, эбиониты, похоже, переработали для своего собственного использования, поскольку они дистанцировались как от православных, так и от назареев. C. Епифаний сохранил для нас фрагмент этой новой версии столь древнего текста[7]. Юстин Мученик приводит другие, а Строт собрал довольно большое количество у этого писателя. Строт считает, что Евангелие от Евреев идентично Евангелию эбионитов. Гроций и Грабе уже верили в эту идентичность, которая с тех пор подвергалась нападкам и защитам, но которую уже невозможно признать.[8]

Как бы то ни было, фрагменты, сохраненные Юстином Мучеником и С. Епифания, представляют особый интерес. Они касаются именно тех двух событий в жизни Иисуса Христа, которые гностики чаще всего приводили в поддержку своих гипотез: его прибытие в Капернаум, которое они считали его входом в мир, входом, который, по их словам, был внезапным и неожиданным для всех, и крещение на Иордане, которое, по их мнению, было моментом соединения небесного Христоса с человеком Иисусом.

Церинф и Карпократ, которые также пользовались Евангелием от Евреев, находили в приведенной в нем генеалогии доказательство того, что Иисус был чисто человеческого происхождения.

Эбиониты же, более верные примеру других гностиков, вычеркнули всю эту генеалогию, хотя и исповедовали ту же догму. Фактически они приняли Спасителя за простого сына Иосифа и Марии, в то время как назареи оставались в согласии с ортодоксами относительно происхождения Иисуса Христа.

В своем суждении о святом Павле, лидере антииудаистского христианства, эти две группы сблизились. Они отвергали его как противника Моисеева закона. Этот закон был единственной дверью, через которую, по мнению эбионитов, язычники могли войти в святилище христианства, а по мнению назаретян, он должен был оставаться неизменным для всех потомков Израиля. Поэтому обе стороны отвергали все послания святого Павла: они, мол, были написаны не для них, потому что были опубликованы на чужом для них языке.

В этом они существенно отличались от гностиков, которые привязались к Павлу как к антииудаистскому врачу, хотя и почитали свои тайные традиции больше, чем его произведения.

Борясь с Св. Павла как антииудаистский, назареи, просто примыкавшие к мозаицизму, отвергали традиции более поздних времен, а эбиониты также предпочитали таинственные соблюдения аскетизма ессеев этим сухим рассуждениям о законе. И те и другие со всей силой своих наследственных предрассудков держались за древние надежды на тысячелетнюю империю Мессии, за этот хилиазм, против которого боролось большинство гностиков и на который вместе с иудеями надеялись некоторые из главных врачей первобытной Церкви.

Мы знаем, что в этом прекрасном сне, который породили неправильно понятые священные тексты, следует различать христианскую и иудейскую части. Согласно христианской части, основанной в основном на Апокалипсисе, с началом этого царствования новый Иерусалим, построенный из золота и драгоценных камней, должен был сойти с небес на землю и собрать в своих счастливых дворцах всех верующих, которые были заняты празднованием божественного величия.

Согласно иудейской части этой мечты, основанной главным образом на пророчествах Исайи, народ Израиля, так долго угнетаемый, но в конце концов воскрешенный своим Спасителем, с которым он придет царствовать в Иерусалим, должен был стекаться туда из стран рассеяния, восстановить храм во всем его великолепии и праздновать там Моисеев культ во всем его великолепии. Народы, обреченные быть лишь рабами истинных израильтян, должны были со смирением выйти навстречу своим правителям, привезенным на конях, колесницах, повозках и дромадерах[9]. Они предложат им верблюдов, нагруженных золотом из Мадиама и благовониями из Саввы, дары и жертвы, собранные со всех концов для приношений и жертвоприношений в Храме. Ворота Иерусалима больше не будут закрываться ни днем, ни ночью, чтобы впустить все эти сокровища, и вскоре богатство будет таким, что золото и серебро заменят железо и медь. Вместо работы будут постоянные удовольствия, пиры и банкеты. Даже свирепые животные не откажутся от своей кровожадности, ибо волк и ягненок будут пастись бок о бок.

Таковы были надежды, не типологические, а реальные, всех добросовестных иудеев и всех иудаизирующихся христиан первых веков.

Особенно это касалось эбионитов и назареев, и здесь они были гораздо ниже гностиков, которые боролись с хилиазмом с помощью спиритуализма, который они могли бы с гордостью рекомендовать своим противникам всех классов, если бы не довели его до пантеизма.

В целом эбиониты и назареи дистанцировались от гностиков во всем, что касалось иудаизма. Они приняли весь сборник Ветхого Завета, приняли его ангелологию и антропогонию; соответственно, они отвергли эоногонию и антропологию гностиков.

Однако в более поздние времена, когда все эти диссидентские школы, напуганные общими гонениями, объединились, чтобы укрепиться, эбиониты приблизились к гнозису, объединившись с третьей иудаистской сектой - элксаитами, самой гностической из всех.

Глава IV. Элксаиты

Елксай, христианин-иудаист, образовал партию в царствование Траяна[10], если верить С. Епифанию; или немного позже, если предпочесть мнение Оригена[11]. Епифаний; или немного позже, если мы предпочитаем мнение Оригена; в любом случае, во время этих великих спекулятивных волнений, которые породили так много других школ. Вероятно даже, что Елксай занимался не более чем сбором обломков школы Фивутиса, иудаизирующего христианина, основавшего небольшую иудейско-гностическую секту[12]. Фивутиса иногда ставят в один ряд с Симеоном, Клеобием, Досифеем, Горфеем и Масботеем, лидерами нескольких сект, обломки которых стали путать с обломками гностиков. Фебутис, стремившийся к епископату, по-видимому, сохранил большую привязанность к христианству, а Елксай, вероятно, лишь возродил угасающую партию.

Как и у гностиков, у них были апокрифические книги. По их словам, упавший с неба том даровал прощение грехов тем, кто в него верил. Это прощение, утверждали они, превосходило прощение религии Иисуса. В данном томе, несомненно, содержалась вера высшего Христа, гнозис, наука посвященных, которая освобождала этих пневматиков от грехов, под которыми стонет совесть вульгарных людей. [13]Эльксайты также приняли промежуточный мир семи духов, который гностицизм позаимствовал из догм и сидерической теогонии Персии и Египта, но они изменили эту теорию. Для них она была полностью мистической. Их джины назывались Небо, Вода, Дух, Святые Ангелы Молитвы, Масло, Соль и Земля.

Дух, ангелы молитвы, масло и соль относятся к духовному порядку вещей. Дух или Пневма - дар Плеромы. Ангелы приводят человека в связь с Плеромой, донося до нее его молитвы.

Масло и соль - эмблемы общения с Пневмой.

Что касается джиннов Неба, Воды и Земли, то они принадлежат к совершенно иному порядку вещей: это космогонические силы.

За неимением памятников мы не знаем, как использовали эти теории элксаиты, но нам известно, что они оказали большое влияние на эбионитов. Некоторые из последних приняли идею, что Иисус Христос был не кем иным, как Адамом, первобытной эманацией духа Божьего и типом пневматической расы человечества; что он появлялся в мире время от времени, и что он пришел сюда в последний раз в лице Мессии. Другие считали, что Христос - это Пневма, которую человек Иисус получил при крещении, что было очень гностическим мнением.

Как и все секты, иудаистские школы постоянно изменяли свои доктрины и таким образом разделились на различные ветви. Их преобразования объясняют, почему Ириней, Иустин Мученик, Ориген, Епифаний и Иероним отличаются друг от друга. Иероним отличается друг от друга тем, как они изображают себя в разное время.

Однако мы располагаем более полной, чем у них, информацией о доктринах этой школы; в этом отношении у нас есть несколько любопытных текстов - «Климентины».

Глава V. Учение Клементинов

Апокрифическое произведение, обычно приписываемое святому Клименту Римскому, «Клементины» или «Признания» кажутся работой эбионита, который был приверженцем гнозиса.

Однако с самого начала следует добавить, что мистицизм гнозиса настолько преобладает в этом сборнике, что он далек от примитивного эбионитизма, и с некоторыми основаниями предполагается, что «Климентины» были работой гностической партии или школы.

Действительно, некоторые историки зашли так далеко, что выдвинули эту гипотезу. Однако было бы странно, если бы наряду с известными эбионитами существовала партия или школа неизвестных эбионитов, чье имя оставалось абсолютной тайной даже для их современников.

Это говорит о том, что в Клементинах стоит видеть работу одного человека, теософа, вышедшего из рядов эбионитов и более других знакомого с теориями гнозиса, но теософа, который не основал секту и ограничился тем, что оставил нам своего рода догму или полемику.

Его теории любопытны. Преобладающий мистицизм настолько христианский, что его нельзя считать истинным гностицизмом. Однако автор склоняется к гнозису гораздо больше, чем любой из ортодоксальных писателей, которых мы упоминали как друзей гностического языка.

Прежде всего, он, похоже, изучал систему Симона Мага или учеников этого теософа, противником которого он, к тому же, является. Симон Самарянин в его глазах - язычник, но он разоблачает теории этого врача, как и теории Церинфа, хотя и не разделяет их тенденций.

На основании некоторых аналогий было сделано предположение, что «Климентины» вполне могли быть делом рук какого-то самозванца, который одолжил, если не церинфянам, то, по крайней мере, симонианам, доктрины Маркиона. Но что должно сделать эту гипотезу, одну из наиболее легко импровизируемых в определенных регионах, малоценной, так это то, что автор, выдвигающий ее, одновременно заявляет, что «Клементины» - работа эбионита и что они согласуются с теориями маркионита Аппелла, который, по выражению святого Иренея, из ученика Маркиона стал реформатором его доктрины.

Дело в том, что это сочинение - просто работа иудаизирующего христианина Римской церкви, который много изучал гнозис, сначала у св. Климента Александрийского и, несомненно, Филона, затем в трудах симониан и церинфиан и, наконец, в трудах гностиков, особенно Маркиона. В итоге он принял некоторые основополагающие идеи гностицизма, но не смог отказаться от своих наследственных предубеждений против политеистических элементов гнозиса и решил бороться с ними и защищать иудаизм, который, как ему казалось, игнорировался не только малоазийской, но и египетской школой.

Если в «Строматах» св. Климента Александрийского мы имеем сочинение, в котором чистое христианство лучше всего противопоставляет христианский гнозис египетскому гнозису, то в «Признаниях» так называемого св. Климента Римского мы имеем сочинение, в котором чистое христианство лучше всего противопоставляет христианский гнозис египетскому гнозису. Климента Римского, произведение, в котором иудаизирующее христианство наиболее энергично противостоит политеистическому гнозису вообще. Однако лже-Климент Римский так же далек от своего александрийского тезки в плане чистоты учения, как и в науке, поскольку он признает некоторые фундаментальные теории гностицизма, например, теорию сизигии.

Но его основной целью было показать, что истинное христианство - это иудаизм, и что Маркион был неправ, борясь с ним.

Его целью было опровергнуть Маркиона так же, как святой Петр опроверг Симона.

Поэтому главная цель Клементинов - представить С. Петра и Симона в различных встречах и воспроизвести споры между апостолом и магом. Петр и Симон в различных встречах, а также воспроизвести споры, которые происходили между апостолом и магом.

Из того, что автор придумывает ряд бесед и разговоров между этими двумя персонажами, любители гипотез сделали вывод, что все, что он говорит о Симоне и его учениках, в большей или меньшей степени относится к Маркиону и его ученикам, и что не было никакой секты симониан по той причине, что С. Иреней провозглашает Симона лидером всех ересей[14], что Симон — это своего рода мифологический персонаж, и что его Елена — это Ахамот, Астарта или Далила.

Не было учтено, что в этом случае святой Петр в свою очередь стал, в глазах автора Климентинов, аналогичным персонажем, и что указания святого Иринея, святого Иустина Мученика [не говоря уже о показаниях святого Епифания, которые относятся к другой категории] не оставляют сомнений относительно Елены и Симона. Теперь эти свидетельства предшествуют свидетельствам Климентинов, которые также не оставляют у разумного критика сомнений в личности или доктринах Симона.

Что лучше всего характеризует взгляды автора «Признаний», так это его любовь к иудаизму, который для него является христианством. Затем — его ненависть к многобожию, которое является просто фатализмом или доктриной случая.[15] И наконец, его римское пристрастие к монархическому управлению Церковью и то значение, которое он придает пророчествам Ветхого Завета и церемониям Нового. В этом он дистанцируется как от гностиков, так и от Симона Мага, который в его глазах был типом самого опасного политеизма, и которого он, конечно же, не путал с Маркионом.

Глава VI. О докетизме

Иудейские доктрины так глубоко запечатлелись в умах людей и так тесно связались с первыми элементами гностицизма, что мы не удивляемся, видя, как они в разных формах возникают в лоне Церкви и смешиваются в большей или меньшей степени с тайнами гнозиса. Помимо элксаитов, эбионитов и назаретян, первые века предлагают нам объединение или, по крайней мере, систему, которая, похоже, испытала влияние как иудаизма, так и гностицизма. Это школа или доктрина докетов.

Докеты, как мы уже видели, столь же древние, как и гностики. Их мнение о человеческой природе Иисуса Христа составляет одну из самых постоянных теорий гнозиса и тесно связано с пневматологией, принятой евреями после изгнания.

Согласно этой доктрине, Разумы высшего мира слишком чисты и враждебны материи, чтобы желать объединиться с ней. Поэтому, появляясь среди людей, они лишь принимают облик человеческого тела. Иисус Христос, Разум первого порядка, не отступал от этого принципа, и было бы унизительно путать его с материей, признавая, что он позаимствовал ее покров.

Поэтому докеты рассуждали так из благочестия и почитания автора христианства. Но их противники, ортодоксы, боролись с ними за основополагающий догмат — воплощение. С этого момента они должны были обвинять их в отречении или, по крайней мере, в расколе. Докеты были далеки от этого. Однако, поскольку св. Павел и св. Иоанн обличали их как лжеучителей, они были вынуждены отречься от своей системы или создать партию. Некоторое время школы Симона и Менандра с их различными отделениями, по-видимому, давали убежище некоторым из них. Другие примыкали к христианам антиохийской или иерусалимской общин, к этим двум типам — иудаизирующим христианам и христианам-универсалистам. Но, наконец, в середине второго века нашей эры, в то время, когда внезапно возникли великие гностические школы, докеты образовали особую секту. В то время их лидерами стали Кассиан и Маркиан, а позже эти два врача стали считаться их основателями[16].

Докетизм был более древним, но мы можем полагать вместе со св. Климентом Александрийским, что докеты не составляли ранее особой секты. Действительно, Феодорит, кажется, очень хорошо указывает на их истинный возраст, ставя их во главе всех диссидентов и опровергая их доктрину как примитивную ошибку.

Докеты, однако, играли лишь второстепенную и почти незаметную роль. Похоже, что они вскоре затерялись в рядах

ортодоксов или гностиков. Что касается первых, то они расходились в самых фундаментальных догматах: воплощение, реальная смерть, искупление грехопадения и греха, искупление и воскресение тела; эти различия были слишком велики, чтобы способствовать объединению. Что касается последнего, то, хотя докеты приняли лишь чисто феноменальный облик Христа и наделили себя апокрифическим Евангелием[17], они не разделяли наиболее существенные доктрины гнозиса — рассуждения о Плероме и ее эонах.

Поэтому они не могли объединиться ни с гностиками, ни с ортодоксами, за исключением тех случаев, когда они становились неверными своей школе.

Из всех ветвей гнозиса только маркиониты предлагали им простоту, которую они любили в своих догмах, и именно с маркионитами они, по-видимому, слились, прежде чем стали объектом общих преследований.[18] Таким образом, иудаистские тенденции породили в лоне христианства две совершенно разные теории.

Один, о его чисто человеческом происхождении, - эбионитизм; другой, о его чисто божественном или пневматическом появлении, - докетизм. Оба они встречаются в различных гностических школах. Но поскольку не гностицизм привел их к иудаизму, а иудаизм привел их к гностицизму, мы наблюдаем здесь не столько влияние, сколько взаимосвязь.

Были ли у неиудаистских сект христианства подобные отношения с гностиками? Именно это мы и собираемся рассмотреть.

Эти секты можно разделить на два класса: одни были более практичными, другие - более умозрительными. Мы поговорим сначала о первых, которые, в свою очередь, можно разделить на два класса: школы либертинов и школы аскетов.

Глава VII. Школы либертинов, николаиты. — Агапеты

Колыбелью либертинских школ гностицизма был город Александрия и их общий лидер Карпократ. Именно с ним, по сути, связаны так называемые гностики, и именно к его принципам можно отнести все типы атактитов.

Эти принципы, по-видимому, были заимствованы гностиками у николаитов и переданы Агапетам.

Назвав николаитов одной из сект, которые своим происхождением способствовали утверждению гнозиса, мы сказали, что впоследствии нам придется рассматривать их как одно из обществ, подвергшихся влиянию утвердившегося гностицизма[19]: мы должны рассмотреть их с этой точки зрения.

Первоначально николаиты не имели с гностицизмом ничего общего, кроме принципа противостояния закону брака и своего рода разнузданности, связанной с некоторыми доктринами теософии. Позже они официально исповедовали тезис о том, что тело должно предаваться всевозможным сладострастным удовольствиям, чтобы освободить душу от законов и оков телесного мира. Это мнение слишком совпадает с теориями симониан, карпократиан, продиктиан и атактиан, чтобы мы не были вынуждены поверить, что николаиты вступали с ними в более или менее близкие отношения, какими бы малоизвестными они ни были.

С ними, как бы мало они ни были известны. С. Иреней приписывает им целый ряд гностических мнений о Творце и Христе[20]. Правда, Ириней говорит здесь и о николаитах, и о церинфянах; но это еще одно доказательство близости первых с гностиками. В некоторых современных школах принято отвергать все эти свидетельства и заявлять, что никакой николаитской секты не существовало; что это ошибка всех Отцов, которые говорят о ней. Но в любом случае, нельзя относить текст св. Иринея[21] к валентинианам, как это хотел бы сделать современный автор. Несомненно, св. Иреней часто имеет в виду секту Валентиниан; но слово illi, которое хотят применить к ним, могло бы здесь обозначать только николаитов.

Согласно Тертуллиану, остатки николаитов слились с либертинистскими сектами гнозиса, вплоть до того, что образовали единую партию с каинитами.[22]

Это объясняет мнение Евсевия о недолговечности их школы.[23]

Однако С. Климент Александрийский все еще знал их[24], а С. Епифаний говорит о них как о гностической секте, которая должна была стать матерью нескольких других, например, фибионитов, левитов, милитаристов и собственно гностиков.[25]

Отсюда видно, как много ответвлений имела эта школа, которая никогда не существовала, но была известна Клименту Александрийскому, и насколько важной она казалась писателям второго, третьего и четвертого веков.

То же самое можно сказать и о другой секте, возникшей на основе секты Карпократа, театром которой был Запад. От имени ее основателя, Агапе, мы можем назвать этих диссидентов агапетами, чтобы не называть их маркосианами, которые спутали бы их с другой сектой с таким названием. Но в то же время их следует отличать от христианских девственниц, которых Церковь называла агапетами. Знатная испанская женщина

по имени Агапе, по-видимому, сформировала эту школу под влиянием египтянина Марка.

Родившийся в Мемфисе и, вероятно, получивший воспитание в Александрии или Киренаике, Марк, которого следует отличать от нескольких других гностиков с тем же именем