Оглавление

Пролог
Под небесами с Дневной Звездой

Я не слыхал Бога ушами и не видал глазами, но чувства мои нашли бесконечность в каждом предмете, и я уверовал, что голос праведного гнева есть глас Божий, и, не думая о последствиях, написал книгу.

Уильям Блейк, «Памятный сон»

═════════════════════════════════════════════

Представьте чудный осенний вечер под чужим, но роскошным звёздным небом, на добрую половину которого разметалась причудливая спираль космической туманности. Вдохните ароматы позднего листопада и всмотритесь в созвездие Четырёх Сестёр, мерцающее сквозь разноцветную дымку мириадами огоньков. При известной доле воображения в их россыпях угадываются гибкие тела богинь-сестёр, волны их роскошных волос, и даже тонкие пальцы, протянутые к Дневной звезде. Тёмными ночами она светит намного ярче нашей Луны. Эта звезда — любимая игрушка юных богинь. Кажется, будто четыре богини играют озорной звездою и передают её из ладони в ладонь, обжигая нежные пальчики. И так из века в век, из тысячелетия в тысячелетие.

В старину, когда здешние люди ничего не знали о происхождении вселенной, Дневную звезду почитали немеркнущей свечою богинь, а само созвездие полагали отражением облика Милосердной Ормаёлы и трёх её спутниц, шумных и скандальных, но беззаветно преданных сестре-близняшке. Милосердной Ормаёле дозволено назидать и укорять младших сестёр, она старшая среди них, но то лишь сообразно решению строгой матери, которая подарила дочерям своенравную звезду-забаву: та убегает от богинь на тысячу лет, дразнит обиженных проказниц издали, совершает загадочный круг по небу, но возвращается в их ладони. Так отметили древние и мудрые летописцы в своих пыльных манускриптах. И люди верят им.

Сейчас озорная звезда снова в созвездии Четырёх Сестёр, как и во времена праотцов.

Богини молоды и норовисты, их небесные отражения всегда спорят до кулачного боя на исходе лета, отнимая сверкающую безделицу одна у другой: чья она? Дневная звезда в это время напугана, ибо дело идёт к драке меж богинями, а в мире смертных наступает пора неспешной и яркой осени, окрашенной во все цвета божественной потасовки. Это любимое время садоводов и поэтов. Ведь пока в небесах неурядицы, там не до людей. Самое время убирать урожай и творить шедевры, без помех уму. Когда богини угомонятся, звезда долгую зиму плывёт над заснеженными лесами. Значит, небесные скандалистки устали, помирились, и вяло отпихивают яркую игрушку. Интерес к звезде утрачен, сёстрам важнее накопить силы и доказать, кто был прав осенью. К весне юные богини отдохнут и опять заспорят: чья теперь свеча-игрушка? — и в новом накале небесных страстей для людей придёт весна, оглушая мир чириканьем пташек и дурманя умы запахом цветущих садов. В небе опять потасовка, людям пора сеять.

Таково эхо небесных склок, всегда неистовых и буйных, но на деле смешных и беззлобных. За тысячи лет бессмертные спорщицы так и не навели порядка у себя дома. В том уверен всякий, кто не променял своих взбалмошных богинь на чужих сладкоречивых мучеников и не поддался на их лживые посулы загробного блаженства. В благодарность за несокрушимую веру — а может, озорства ради! — но время от времени юные богини снисходят с небес в мир смертных, к своим истинным почитателям. Они живут среди них неопознанными, отринув ложное боговеличие и не ставя вселенские невзгоды своей вечной жизни превыше мелочности человеческих напастей. Богини единодушно избирают этот путь, когда одна из них возомнит себя прекрасной, всемогущей и необычайно мудрой, с неотъемлемым правом повелевать и наказывать.

Тогда сёстры спорят до слёз, дерутся, таскают зазнайку за уши, получают подзатыльники от матери, дуются, мирятся и… отправляются невинными младенцами в мир смертных, оставив свои небесные тела под зорким присмотром той, кому подвластно даже Время. Взрослея и дряхлея людьми, сёстры заново познают все муки человеческой жизни и, покинув мир алчности и жестокости, оживают на небесах прежними озорницами, очистив сердца и души от высокомерия и божественной чёрствости.

Во многих странах не перестают изумляться этой нелепой легенде, какую исхитрились сочинить невежественные дикари, угрюмые обитатели заснеженных лесов. Разве богини могут жить среди них инкогнито и уходить на небеса неузнанными?! — такое чудо невозможно, ибо богам нечему учиться у людей. Мир богов величав и загадочен, но если боги и снисходят к порочным и грязным людишкам, то лишь затем, чтобы преобразить несовершенный мир смертных и утвердить в нём свои взгляды с помощью вселенской известности и всеобщей популярности. Как богу добиться признания, объявив себя богом? — да очень просто! — представить тому доказательство с помощью чуда. Как поступают настоящие боги? — явился к людям, начудесил, пригрозил, оставил назидания через доверенных лиц и… убыл восвояси оригинальным способом, утвердив среди испуганных и покорных людишек веру в себя.

Так принято считать у просвещённых народов, обладателей толстенных книг о деяниях своих богов. Но тогда почему простая и короткая сказка о наивных небесных сёстрах стала несокрушимым оплотом иной, непонятной просвещённому миру цивилизации? В чём секрет её удивительной стойкости?

Столетиями вокруг неё, злобясь на красивую легенду северных дикарей, настырно насаждают веру иным небесам, более простецким и потому более прибыльным — поклоняться надо не блудливой вертихвостке-звезде, а чтить могущественное Скопление Скорпионов и увесистый Знак Золотого Мешка.

Не хотите? — заставим.

Но ни военные вторжения Скорпионов, ни тлетворные проповеди Золотых Мешков не убавляют почитателей у четырёх богинь. Ведь скорпионы и золотые мешки всегда на иной, тёмной стороне небосвода, и лишь потому ярки. Но разве пристало чистой душе льнуть к ложному блеску?

Взбалмошные богини ценят верность своих поклонников и остаются в зябком Небесном Тумане, они не уходят в далёкие звёздные края, подальше от ядовитого Скорпиона и жадного Мешка. Говорят, при свете небесной свечи-игрушки сёстры выискивают в мире смертных достойные души. Но зачем? — неизвестно. Об этой тайне спорят столетиями. Но открывается она лишь тому, кого коснётся своей нежной ладошкой Милосердная Ормаёла; такой человек вмиг прозреет душою и увидит на небесах тропу к своему истинному миру, куда богини собирают всех, кто стал им дорог во многих людских жизнях.

Так гласит легенда, какую сложили о Дневной звезде. Вечером ледяные шапки гор перемигиваются бликами её света с полярным сиянием, полыхающим во всё небо, а туман лесных озёр поднимается к звезде исполинскими столбами — белыми и задумчивыми, с вечерней синевой. Неслышный ветер валит туманных исполинов, неведомым чародейством превращает их в облака. И плывут они среди причудливых деревьев; идёшь, словно в заоблачном лесу. Мгновение назад была выложенная белым камнем дорога, но вдруг опять облака клубятся под ногами и колдует лесными ароматами Повелительница Опавших Листьев.

…Вот и древний мост над озером, прятался в вечернем мираже. Ленивый ветер кое-как борется с призрачными змеями тумана и прижимает их к дымящейся воде — ступайте туда, озорницы, откуда выползли! Марш в омут!

Но дымным змеям подавай сияющее звёздами небо.

Коварный ветер обнажает бездонную озёрную гладь и в неё стекают отражения полярных сполохов: вот вам небесное сияние, змеи! Вот оно, в глубине, ныряйте и хватайте!

Хитрые змеи насмешливо извиваются над чёрной водой и ускользают в туман. Им не нужен обман звёздных отражений.

Даже шёпотом мысли боязно разрушить наваждение звёздной осени.

Огромные плоские камни выложены ступенями на вершину холма, к древней деревянной крепости, что светит своими витражами под стать роскошному сиянию Дневной звезды, неразличимой из Млечного Пути даже в телескопы. Именно тут, на одной из планет её звезды-соседки, как две капли воды похожей на Землю, и начинают вершить свои судьбы герои этого повествования.

Глава первая
Мятеж

…величайшие услуги, оказываемые монархам, не в силах перетянуть на свою сторону чашу весов, если на другую бывает положен отказ в потворстве их страстям.

Джонатан Свифт, «Путешествия Гулливера»

═════════════════════════════════════════════

Корабль купца Гроя сгорел во время последнего, самого страшного из мятежей, когда всколыхнулась Рудная провинция страны, выплеснув из своих недр толпы обиженной черни, с кирками и топорами. О беспорядках на севере заговорили в тот день, когда к ногам короля свалился с измученной лошади окровавленный мальчишка и с поклоном протянул Его Всевластию письмо своего отца. И упал без чувств в крепостную пыль.

«Мой долг предупредить Твоё Всевластие о мятеже» — неровными и торопливыми буквами писал королю лорд Гиулайв, славный воин и главный смотритель над королевскими рудокопами, — «взбунтовались бездельники и попрошайки, от смрада которых ты очистил страну и милостью своею даровал им счастье приносить пользу трудом, а не шляться по дорогам Линглы с циркаческими фокусами и протянутой лапой. Мерзавцы исхитрились освободить пожизненных каторжников из Глубинных шахт, откуда тысячи закоренелых преступников и убийц вырвались на волю. Эти отродья человеческие не боятся смерти и лезли на копья моих воинов, будто за праздничной выпивкой; настолько опротивела им жизнь в лабиринтах Вечной Ночи. Захвачен арсенал. Твои мастера-оружейники перебиты. Я не в силах подавить мятеж, ибо бунтовщики раздали оружие и доспехи рабам из бывших воинов страны Вилуякты, разгромленной тобою год назад. Неравный бой идёт в цитадели. С израненными остатками верной мне стражи я попытаюсь пробиться до конюшен, чтобы отправить тебе письмо с моим сыном и уведомить Твоё Всевластие об угрозе. Бунтовщиков много, почти пятнадцать тысяч голов. Они вооружились и пойдут на столицу, убивать короля. Так кричат их бешеные главари».

— Вот это дело, — хмыкнул король, выслушав своего чтеца. — Не какая-то там скукотень. Жаль, не видал я, как пал Гиулайв. Наверняка как-нибудь особо героически, он был мастак на всякие там подвиги. Ишь, до конюшни прорубился, израненным… Эй, там! Пацанёнка вылечить и наградить. Отлично воспитан. Повелеваю собрать войско и двинуть походом на север. Главарей доставить ко мне живыми! Сам казню.

И на главной площади тотчас заскрипели повозки с дровами для костра, какой разведут под громадной «сковородой гнева».

…Столицу бунтовщики заняли с хода. Немногочисленная стража крепостных стен не успела поднять мосты и запереть ворота: никто ведь не ожидал, что войско мятежников сплавится на плотах к устью Глиаеры, напрямик, а не пойдёт долгими обходными дорогами. Как всегда, бунтовщиков поджидали далеко на севере, на бескрайних Каменистых пастбищах. Именно туда ушли отряды окрестных лордов, увозя кандалы для простолюдинов и железные клетки для их главарей.

В столице тем временем шелестели желтеющими листьями деревья, выглянуло редкое в такую пору солнце, разгуливали по набережной нарядные женщины и шумели возбуждённые базары. Как бы в пику праздничной погоде подул тёплый ветер с моря, унося прочь из города запахи нечистот и наполняя узкие переулки свежестью. Над острыми зелёными крышами проносились робкие дождевые тучки, веселя богатых владелиц зонтиков зрелищем разбегающейся под навесы черни. Состоятельные горожане солидно обсуждали грядущие казни: неужели всех мятежников зажарят на «сковороде гнева», или Его Всевластие всё-таки продаст самых крепких в рабство, как в прошлый раз? Но тогда почему помощники королевских дознавателей медлят и не выставляют на торг жетоны, дающие право на покупку пленённого мятежника? Или ещё не установлена цена?

Размеренная жизнь текла своим чередом, когда на столичные улицы хлынули озверелые толпы чумазых рудокопов с топорами, пиками и секирами, ещё не верящие в успех своей затеи. Оказывается, к бунтовщикам примкнули тысячи озлобленных селян из разорённых налогами деревень, потому-то мятежное войско, сползая на плотах по течению Глиаеры к столице, увеличилось вдвое и вооружилось до зубов в горящих усадьбах лордов. Ведь на плодородных берегах Глиаеры теснится множество замков, а среди бунтовщиков нашлись пленённые королём воины-чужестранцы, обученные воевать и штурмовать укрепления. Они не топтались вдали от стен, грозя кулаками и сипло призывая других к расправам над угнетателями, нет; на удивление быстро и молча они сооружали длиннющие лестницы и лезли по ним без оглядки, бесстрашно, закрываясь от летящей со стен смерти деревянными щитами, наскоро сколоченными из окрестных заборов. Даже поражённые стрелами и дротиками, они исхитрялись на посмертное усилие и отталкивались от лестниц вбок, чтобы в падении своём не препятствовать лезущему следом. Их было много, а защитников — мало, потому ни один замок лордов не продержался и часу. Перебив охрану замка, воины-чужестранцы сноровисто делили меж собою захваченное оружие, доспехи, и только потом открывали ворота, через которые с воплями врывались остальные каторжники, искать перепуганных рабынь и служанок, коих в каждом замке всегда пряталось множество. На самую почётную добычу — жену и дочерей лорда, если их удавалось найти живыми в лабиринтах подвалов — метали жребий. И насиловали под хохот чумазых зрителей, прежде чем повесить голые тела угнетательниц на самой высокой башне.

Король заперся в крепости. Выполняя приказ Его Всевластия, королевский флот пустил в ход катапульты, забрасывая огромными комьями горящей смолы корабли, толпящиеся у причалов Лингл-гавани. Все подряд, без разбора, не щадя прогулочных шлюпок и рыбацких баркасов: когда вернутся отряды лордов — а за ними уже помчались перепуганные гонцы — никто из мятежников не должен уйти морем от возмездия.

Увы, королевский флот тоже сгорел. Все четыре его корабля были изрешечены горящими стрелами длиною в пол-копья: у мятежников нашлись метательные машины, захваченные в разграбленных замках лордов.

«Мои верноподданные! Истребляйте изменников и предателей! Убивайте их вожаков, овладевайте их богатствами! Дарую каждому прощение загодя!» — этот надрывный, но бесполезный клич нёсся с башен осаждённой Мшистой крепости, веселя захваченные мятежниками улицы столицы: ну какое богатство у рудокопа-каторжанина, вчерашнего беззаботного бродяги?! Или у пленника-вилуякта?! Оно у лордов-кровопийц, оно у жадных купцов, оно прячется в тайниках под стропилами их роскошных домов. Пусти «красного петуха» в купеческий домишко — и горячий золотой дождь сам хлынет в натруженные руки.

На улицах булькало вино, звенело железо, там горланили песни и вершили сладкий суд над угнетателями. И то: почему бы угонщику скота из Овечьей провинции или вчерашнему браконьеру, истерзанному охотничьими псами лордов и забитому в дубовые колодки, не распробовать какую-нибудь чистенькую столичную госпожу или её служанку? Под скорое-то окончание своей никчемной жизни, отравленной ядовитыми парами Глубинных шахт! И почему бы не облачиться в дорогое платье хотя бы раз, по той же причине? Не нагрянуть в гости к хорошенькому личику, какое мелькнуло в том окне, хе-хе? Надо, чтобы честно! Бей всех, кто в чистом! Руби всех румяных! — так полагали кашляющие кровью босяки, кто совсем недавно задыхался от испарений живого металла в Глубинных шахтах. Пусть хоть один день красивой жизни, но наконец-то он мой!

Примкнувшие к мятежникам сметливые и загорелые селяне, обутые в деревянные башмаки, были не столь бесшабашны. Они рачительно помышляли о будущем. То есть норовили разжиться дармовым окороком, деньгами, хорошей обувкой, тюком сукна, крепкой повозкой и… потихоньку смыться восвояси, пока суд да дело.

Отчаянный отряд из пленников-вилуяктов успел захватить целыми несколько купеческих судов и налёг на вёсла: домой, на родину! Гори тут всё синим пламенем!

Уплыла самая организованная и храбрая часть мятежного войска, владеющая мечами, копьями и понятием воинского строя.

Ряды мятежников таяли, как случайный снег.

В медные ворота Мшистой крепости неустанно бил таран, наполняя город ужасным гулом. Столица горела, полыхал разграбленный дом купца Гроя, к утру узкие улочки Купеческого квартала оказались заваленными телами стариков в дорогих камзолах и детишек в бархатных штанишках: пьяное от дармового вина отребье, куражась обретённой с наскока вседозволенностью, убивало бегущие к гавани семьи богачей, их жён, родителей и отпрысков. Но разве поймёшь по лицу насмерть перепуганной женщины, чья она жена или рабыня? — распоясавшиеся мятежники казнили с жестокой выдумкою всех, кто мелькнул хорошими башмачками под подолом нарочито драных юбок: ишь, прикидывается «своей», тварь румяная!

Сильный ветер раздувал пожары и раскачивал холёные тела голых женщин, висящие на жердях, переброшенных из окон верхних этажей в дома напротив: любуйтесь свысока на своих обезглавленных «папулей» и «сынулей», чистенькие подстилки кровопийц и мучителей. Поделом вам! Оставим память о себе надолго!

Купец Грой прятал свою единственную дочь в тайном убежище, наспех прорытом из погреба в крохотный садик. И не спал, сжимая в руках потное топорище.

Лишь на третьи сутки кровавого безумия подошли к столице отряды лордов. Мятежники, потеряв к тому времени всякое понятие о дисциплине, не смогли собрать в заблёванных харчевнях и в разграбленных лабазах даже трети своих былых сил, но с пьяной удалью ринулись за городские ворота, в чистое поле, против выученной и закалённой в поединках кольчужной конницы. Всадников-лордов ведь так мало! Горсть какая-то! Они и едут одной-единственной шеренгой, у них за плечами никого! Навалиться вдесятером на каждого, стащить баграми с лошадей, и делов-то.

Бой оказался скоротечным, а разгром — полным.

Терпя сокрушительное поражение, трезвеющие остатки мятежников побежали топкими болотами к Тисовому лесу, к спасительной реке, где в давным-давно заброшенной речной гавани ещё оставались нетронутыми старые лодки — так закричали испуганные голоса, когда длинные пики закованных в броню всадников опрокинули пешие ряды мятежников, пробивая двоих, а то и троих сразу. Те хитрецы, кто стоял с баграми за широкими спинами храбрецов, чтобы пособить им в схватке с господами-мучителями, оказались вдруг над трупами, перед храпящими мордами боевых коней в стальных масках, а кольчужные всадники уже обнажили свои длинные мечи, необычайно ловко и быстро. Самые догадливые мятежники, кто из задних рядов, мигом сбросили дорогие башмаки с медными пряжками, чтобы привычнее работать босыми ногами и мчаться резвее, когда сзади под яростное «й-й-я-я-яхх!» и свист мечей несутся вопли предсмертного ужаса. Уже видны блики на воде! Вот она, спасительная гавань! Кольчужные всадники не полезут ведь в реку, за отходящими лодками? Их кони тоже в броне, а железо тяжёлое. Утонут.

Но… у заброшенных и позеленелых пирсов уже швартовался пятидесятивёсельный «Фец Гигант» лорда Юлга; лорд с большим отрядом отборных лучников поспешал к столице из своего родового замка, вниз по течению Глиаеры, дабы помочь законной власти вернуть доверие умов.

Под градом метких стрел беглецы совсем пали духом и сдались на милость благородного лорда. Все они были доставлены в столицу, в цепях, на милостивый суд короля.

И тогда растворились ворота Мшистой крепости. Оттуда выехали смуглые лохматые всадники, с огромными луками из рогов невиданных животных, иностранная охрана трона. И… засвистели стрелы, пронзая дорогие камзолы, спьяну накинутые поверх истрёпанных в шахте лохмотьев.

Мятеж угас. Пьяные погромы затихли, на улицах появились всхлипывающие горожанки с корзинками. Где-то уже торговали чёрствым хлебом давней выпечки, а хмурые и безразличные уборщики улиц там и сям волокли на крючьях мёртвые тела ко рву Печальной пустоши, будто испорченные свиные туши, негодные к продаже.

Измочаленный и разорённый дотла купец Грой всячески отнекивался от предложения навестить короля с прошением о восполнении ущерба, нанесённых кораблям Гильдии королевским флотом.

— Мы должны явиться во Мшистую крепость именно сейчас, — горячо доказывали ему пострадавшие от мятежа торговцы. — Там пир победителей, король наверняка размягчён успехом, вином и рабынями. Самое время, Грой. Завтра у него будет болеть голова от выпивки, завтра он и слушать нас не станет. К нему даже не пустят завтра! Ты самый красноречивый и убедительный из нас, тебе и говорить. Учти: тебя просят от лица Гильдии. Думай, прежде чем упираться.

Подумав, Грой согласился стать одним из выборных и просить короля о хотя бы частичном возмещении ущерба безвинно пострадавшим купцам, ибо пострадали практически все люди честного торгового промысла.

* * *

В огромном зале пиршеств было людно, гулко и шумно, чадили факелы в прокопченную высь далёкого потолка и опустошались золотые кубки: король угощал верных трону лордов-победителей, отчаянных воинов. Вдоль трёх каменных стен зала тянулся подковой могучий стол, вмещающий сотни человек, всё королевское войско благородных витязей. Под столом, незаметными, ползали на обёрнутых в мягкое коленях и ладонях голые красотки-рабыни, самые искусные в тайных плотских наслаждениях, незаметно ублажая подвыпивших витязей, стянув с них штаны. Возглавляло стол-подкову кресло короля с высокой и толстенной дубовой спинкой, но все пирующие сидели на простых скамьях и в простых рубахах, открытые стрелам охраны, ведь за спиною короля, вдоль стены, стояли в тесный ряд смуглые лучники-иностранцы, положив стрелы на тетивы мощных луков. Внутри стола-подковы сновали нагие девушки-рабыни, меняя блюда и разливая вино в кубки лордов. К четвёртой стене зала, обшитой тёмным от времени деревом, по обе стороны от широченного входа, были прибиты гвоздями за руки и привязаны верёвками за ноги всё ещё живые главари мятежников, восемь полуголых тел с набитыми грязным тряпьём ртами, потные и в кровоподтёках — соблюдая традицию, король «пригласил» побеждённых на свой пир.

— Это что за шуты гороховые? — удивился он, когда трижды обысканная депутация купцов была допущена наконец в зал пиршеств и переминалась испуганной толпой на выщербленных плитах пола, перед королевским креслом, в центре зала, окружённая столом-подковой и хмурыми взглядами воинов-лордов.

— Мы скромные подданные Твоего Всевластия, — почтительно начал Грой. — Мы те несчастные радетели о благе и богатстве государства, кто потерял свои корабли от доблестных катапульт твоего храброго флота. И теперь нам не удастся продать товар. В наших лабазах осталась только медь из Каменистых шахт, она тяжёлая, её не смогли испортить или украсть проклятые бунтовщики. Но в благоденствующей под твоим мудрым правлением Лингле нет спроса на медь, а вывезти её морем мы не можем, и потому нижайше просим Твоё Всевластие о помощи в строительстве новых купеческих кораблей взамен сгоревших. Скажем, сто золотых за каждый…

— Молитесь духам предков, алчные торгаши, что вообще остались живы! — прерывая Гроя, свирепо загремел король, могучий и жестокий великан. Пока лилась речь купца, он любовался собою в пыльные зеркала и похлопывал ладонью по рукояти своего знаменитого меча. — Я догадываюсь, кто снабдил золотом бунтовщиков. Какой труп мятежника ни встряхни, так у него карманы монетами набиты! После пира я зажарю их главарей на «сковороде гнева» — вот они, висят палёными тушками — и скормлю мясо трусливым приспешникам этих предателей. Казна разорена смутьянами, а вам достало наглости явиться ко мне за пособиями! Вон отсюда, жадные собаки, иначе усажу и вас трапезничать вокруг «сковороды гнева». Угощу горячим мясцом на славу, хе-хе!

И вдруг поманил Гроя пальцем:

— Подойди поближе, говорун. Эй, там! Помогите наглому вымогателю наклониться ко мне через стол.

Расторопные слуги короля в один миг подтащили Гроя к трону и, выламывая купцу руки, ткнули лицом в какие-то жирные объедки, по которым ползали толстые дворцовые мухи. Король, схватив Гроя за ухо, спросил резко и внезапно:

— Хочешь отведать жареной мятежатины, проситель? Вижу, хочешь…

— Это нечистое мясо, Твоё Всевластие, — почтительно и смиренно промямлил Грой в грязную тарелку, грустно вздыхая от нестерпимой боли в ухе и вывернутых слугами плечах. — Оно хуже свиного! В нём таятся невидимые глазу яйца червей, смертельно опасных неумному человеку. Можно заразиться паразитами, потерять разум и впасть в неуёмное бешенство. Такое мясо необходимо очень хорошо прожаривать на сковороде с крышкой. Но если у сковороды нет плотной крышки, надо проявлять особую бдительность.

Король изумлённо заморгал, подумал… Глянул грозно на Гроя… и, выпустив ухо купца, захохотал. Сметливые слуги отпихнули Гроя к толпе бледных жалобщиков, а король утирал слёзы смеха. Торопливо захихикала свита трусливых подхалимов, хмуро улыбнулись верные трону, но безоружные лорды, бесстрашные воины, лишённые мечей и доспехов на входе в крепость. Что делать! — такова давняя прихоть Его Всевластия! Сам лорд Юлг усмехнулся, с большим интересом оглядев Гроя, которому испуганные купцы помогали встать с пола. Болтали, будто могущественный лорд Юлг щадит семьи бунтовщиков-селян и даже укрывает их у себя, рискуя навлечь гнев вспыльчивого и стремительного на расправу короля. И во владения милосердного лорда бегут, спасая себя и семьи, не только родичи мятежников, но и все мало-мальски сообразительные люди, сумевшие нажить сотню-другую золотых. Ведь усердные королевские дознаватели подозревают в заговоре всякого, имеющего тугой кошель, рвением своим пополняя пустую казну государства и свои кошельки.

— Оглашать слова торгаша у «сковороды гнева» непрерывно, как мои! — велел король. — Бдить и бдить, господа, пока всем врагам моего трона не настанет плотная «крышка»!

Он так повелительно стукнул ножнами двуручного меча о каменные плиты, что лорд Юлг вздрогнул и уронил кубок с вином на пол.

Король единственный был на пиру в кольчуге и с отточенным мечом, если не считать острых стрел преданной ему охраны. Иностранная охрана надёжнее любых собак, ибо не понимает ни слова, в отличие от своры боевых псов у государственного камина. Уж те-то прекрасно знают слово «взять» и чутко следят за каждым неосторожным движением безоружных воинов-лордов. И особенно за тем, кто одиноко сидит на почётной скамье внутри стола-подковы, поодаль от остальных воинов. Наблюдательные давно заметили, что с этой дубовой скамьи прямая дорога на сковороду королевского гнева.

Сегодня на эту скамью король велел сесть лорду Юлгу. Уже второй раз за год.

— Ты стал неловким и нерасторопным, Юлг, — король лениво развалился в кресле. — Кубки роняешь. Руки дрожат? Плыл-плыл на своей знаменитой лохани в битву, да так и не приплыл что-то.

— Лето было жарким и река обмелела, Твоё Всевластие, — принялся оправдываться лорд Юлг, вокруг которого уже суетились рабыни, вытирая пол. — Пришлось вести корабль старым руслом, оно глубокое. Мои воины копали протоку два дня.

— Мог усадить своих лучников на лошадей и прибыть берегом, вскачь! — резко бросил король. — А то и догнать плоты мятежников! Перестрелять этих выродков прямо на плотах! Брешут, твои лучники состязания устраивают, кто пустит стрелу через Глиаеру. До серёдки уж дострелили бы.

— На дворе начало осени, Твое Всевластие… — тихо возразил лорд. — Каждая лошадь на счету у моих селян. Я и так забрал у них в поход три сотни крепких сыновей. А без трёхсот лошадей они не управятся с урожаем. И к весне наступит голод.

— Голодная смерть во имя трона почётна! — выкрикнул король, разгораясь гневом. — Не лги, не сдохнут твои разъевшиеся селяне от голода. Ты натащил им столько рабов, что твоим селянам и делать уже нечего в поле, только покрикивать на них и хлыстиком помахивать. Слыхал, они у тебя баллады слагают от скуки и носят шляпы, селяне эти. В кожаные башмаки обулись! Стучат кружками в кабаках, пиво хлещут и тебя славят. Скоро лордов из себя корчить начнут. Твой замок стоит на острове посреди Глиаеры. Ну-ка, поведай, скотина, как сотня плотов прошмыгнула мимо тебя незамеченной? Почему твой знаменитый корабль проспал врага?!

— Мятежники плыли ночью, мелководным лесным рукавом, а не под мостами, — лорд почтительно склонил голову. — Увы, это не умаляет моей вины. Позволь мне искупить свою оплошность,

— Искупи, попробуй, — совершенно спокойным тоном согласился король и отхлебнул из кубка.

Лорд щёлкнул пальцами, и в зал пиршеств вошли две молодые рабыни, светловолосые красавицы, совершенно нагие, но в дорогих башмаках с высокими каблуками. Ослепительно улыбаясь королю, они несли сундучок; небольшой, но тяжёлый на вид. Поставили его на пол перед столом, напротив короля, и откинули крышку. Блеснуло золото.

В зале притихли голоса.

— Это моё смиренное подношение королевской казне, — промолвил лорд Юлг. — Мой выкуп за беспечность и неучастие в бою. Тысяча золотых монет новой чеканки.

— Хм… — пробурчал довольный король, любуясь золотом и рабынями. — Девок я тоже забираю. Пусть носят сундук, не сам же я потащу его в королевскую сокровищницу. Пожалуй, сегодня я не стану жарить тебя на «сковороде гнева», Юлг. Живой ты полезнее. Надо почаще стучать мечом о камни.

И захохотал, резко и внезапно.

Смех подхватили в зале, а лорд Юлг с усилием улыбнулся, чтобы скрыть игру желваков.

— Как же ты вернёшь корабль домой? — деловито осведомился король, повелев слугам увести рабынь с их сундучком. — Если протоку в старом русле вырыл? Теперь, поди, оба русла и хромой вороне по колено. Застряло твоё корыто надолго у моих очень и очень платных причалов.

— Так оно и есть, Твоё Всевластие, — сокрушённо вздохнул лорд Юлг. — Но стоит ли возвращать «Фец Гигант» к замку? Теперь он единственная посудина в гавани, мне содержать его тут очень дорого, а у купцов скисает медь на складах, как они о том плачутся. Почему бы не погрузить металл на корабль и не продать груз в Сахтаръёле? Это далеко, да; но там сейчас в огромной цене наша медь. Там грядёт война, их оружейниками наша медь теперь дороже их золота. Купцам будет большой доход на поправку расстроенных мятежом дел, а королевской казне приличная пошлина. Вот этот говорливый купец и отвезёт медь в Сахтаръёлу. Сдаётся, он большой прохиндей и не продешевит. Я готов уступить свой корабль королевской казне за символическую цену в один золотой, дам опытного кормчего и умелую команду, но четыре сотни гребцов пусть предоставит казна. Мои же лучники вернутся домой пешком, погода хорошая. Прогуляются берегом Глиаеры, настреляют уток, наберутся сил и помогут отцам молотить зерно.

— Отличная мысль, Юлг! — удивился король и, порывшись в кармане, швырнул лорду монету. — Лови, хватит с тебя и серебряной. Слышал, попрошайка?

Последние слова король адресовал уже купцу Грою.

— Грузите свои медяшки на мой корабль, торгаши трусливые. Половину дохода от продажи — мне, в королевскую казну.

Повелительно выкрикнул в толпу слуг:

— Отобрать среди свежих каторжников пять сотен ребят покрепче и приковать к вёслам моего корабля крепкими толстенными цепями. Проследи, Юлг, ты лучше других знаешь мой корабль. Ну, где там чего и куда класть.

Обвёл своим ужасным взглядом купцов:

— Благодарите короля за милость, скоты. На колени все! Или желаете погреться на сковороде моего гнева?

Гигантская «сковорода королевского гнева» царила столетиями на площади перед Мшистой крепостью, выложенной булыжником, и устрашала блеском начищенной меди всякого непокорного. Голые рабыни-девственницы («кухарки короля», так их со злостью называли измученные налогами купцы и ремесленники) уже складывали под нею вязанки сухих дров. Там, у страшной сковороды, обескураженных просителей дожидались их угрюмые собратья по несчастью. Среди них была девушка по имени Гроя, дочь купца, которую Грой смог уберечь от пьяных мятежников промыслом божьим, спрятав в тайный ход, ведущий из разграбленного дома в крохотный, теперь уже мёртвый сад: оба несчастных дерева не выдержали жара горящей кровли.

Гроя глянула на отца и сглотнула слёзы молча. Она была девушкой с характером.

— Мы теперь нищие, дочь, — тихо подтвердил её догадку купец. — Увы. Вся надежда на Гильдию, не зря же я платил ей десятину столько лет. Думаю, на сотню золотых вспомоществования мы сможем рассчитывать, но со временем. Тогда мы починим дом и купим небольшой кораблик с товаром. А там видно будет. Не огорчайся, через подобное разорение прошёл каждый купец.

Грой не знал, что в это время у бойниц Мшистой крепости лорд Юлг следит за ним и негромко приказывает какому-то человеку с наружностью морского разбойника:

— Выясни, где живут эти двое, купец и девушка. Вон, обнимаются горестно. Видимо, дочь. Узнай имена и сообщи мне. Держи деньги. Купи на них три десятка лучших одеял и подушек, сложи всё в той каюте «Гиганта», которая прежде была моей. Вечером жди меня возле их дома. Ночью отведёшь обоих на корабль. Во всём слушайся купца и вели сыновьям беречь девчонку пуще глаз своих. Ты не вздрагивай от моих слов про «глаза», а вразуми сыновей так, чтобы дышать боялись на дочку купца. Её приказы — закон для них. Велит принести воды — исполнить опрометью. Велит убрать ведро с помоями — выпить, если вылить некуда. Примешь груз меди, прикуёшь к скамьям двести гребцов, остальных — в трюм, в клетки, про запас. Дождёшься этого купца с его товаром и отплывёшь в Сахтаръёлу. Гребцов не щади, но корми на убой, хорошим мясом, чтоб не передохли раньше времени. Постарайся сократить путь на десяток-другой дней.

— На «десяток-другой» будет тяжело, мой господин. С любым мясом.

— Постарайся. Я же не просто так запросил у короля столько каторжников. Кто надорвётся на вёслах — за борт, ночью, через люк для нечистот. Не вздумай таскать трупы по палубе. И не сквернословить при дочери купца! Юные девушки очень ранимы и нежны чувствами. Для семьи купца это путешествие должно стать красивой прогулкой. Всё понял?

— Будет исполнено, мой господин.

Странная сказка лорда

Всю ночь бушевала запоздалая для начала осени гроза. Улицы приведенной к покорности столицы были темны и напоминали грязные реки. Изредка разрывались облака, и тогда при свете Реги появлялся какой-нибудь пьяный бродяга в распоротом стрелою замшевом камзоле, исторгал злорадный вопль и падал в лужу, вздымая тучи блестящих брызг, смешанных с нечистотами.

Купец измучился в своём разорённом доме, от которого остались только опалённые стены. Кровля рухнула, деревянные перекрытия сгорели. Всё золото, которое Грой хранил в тайнике под половицами второго этажа, само упало горячим подарком в руки ушлых мародёров: среди пожарищ шныряли сотни промысловиков до чужого.

В руинах дома не осталось ни золота, ни крохи съестного. Только разбитые зеркала и целый факел, забытый грабителями. Думать о завтрашнем дне купец боялся. Из остатков сгоревшей кровли он соорудил небольшой навес внутри остова дома, а под навесом устроил жалкое подобие стола и кровати. И коротал время при чадящем факеле. Свою голодную дочь он попросил оставаться в тайном ходе: мало ли кто шныряет грозовой ночью по безлюдным улицам! Купец не считал себя героем-поединщиком. Да, зарежут, но авось не найдут дочь. Это смешное слово — «авось» — он впервые услышал в путешествии к Лесным владениям Сахтаръёлы и охотно им пользовался, заключая торговые сделки.

«Мало ли кто» не заставил себя ждать.

— К тебе можно напроситься в гости, купец Грой? — в дверном проёме, лишённом грабителями дорогой двери, возникла рослая фигура, с головы до ног закутанная в мокрый плащ. Правую руку гостя тяготила объёмистая сумка из бычьей кожи, а левая придерживала ножны тяжёлого меча.

— Входи… — в горле у купца застрял страх: вооружённый пришелец казался несоизмеримо объёмистее и сильнее Гроя. Такой убьёт, шутя. — И будь, как дома.

Последние слова Грой просипел.

— Коль просишь, буду, — хмыкнул незнакомец и откинул плащ, устраиваясь у доморощенного стола, напротив купца.

Блеснули кольчуга, золотой пояс и драгоценные каменья на рукояти кинжала. Незнакомец стянул кольчужные рукавицы и кольчужный капюшон.

— Лорд Юлг?! Великая честь и неслыханная радость для меня, смиренного купца, видеть в своих разрушенных чертогах столь известную миру личность. Но, увы, и большое горе, я ведь ничем не могу угостить тебя, славного и доблестного воина; тебя, светило бесстрашия и скалу чести…

— Да, да… — морщась, лорд остановил купца недовольным жестом руки. И запросто водрузил на обгорелые доски стола свою тяжёлую дорожную сумку. Вынул из неё большую глиняную бутыль и два простых оловянных кубка. Звякнул золотом увесистый кожаный мешочек. — Не разводи словесную плесень, купец. Тут сотня золотых монет старой чеканки. Каждая с пять нынешних. Держи.

— Теперь лорды сами разносят щедрую помощь погорельцам… — глухо произнёс Грой, принимая золото. Слова вырвались невольно, купец страшился подумать о деле, которое могло привести могущественного лорда в обгорелые останки купеческого дома. Кто и когда видел, чтобы заносчивая знать снисходила к несчастным, лично одаривая их мешками золота в дождливой ночи?!

— И не такое бывает, — философски заметил лорд Юлг, вынимая из дорожной сумки копчёный окорок. — Нынче даже лорды ходят в гости со своей походной жратвой и дорожной выпивкой. Дожили, Грой.

И бросил на стол чистую тряпку.

Вопросительный взгляд.

Купец, сообразив, принялся ровнять холстину на обгорелых досках, как скатерть.

Лягнул кинжал, вынимаемый лордом из ножен.

— Похоже, не часто твой стол обслуживают лорды, — совершенно серьёзно произнёс Юлг, нарезая от окорока тонкие ломтики на холстину. И положил кинжал рядом с угощением.

— Впервые, мой господин, — не зная, что и думать, признал Грой. — Мне казалось, ты шутишь в зале пиршеств, произнося слова о корабле и о меди.

И решил больше пока ничего не говорить. Мятеж, пожар, внезапная нищета и… сам лорд Юлг, в доспехах, с мечом, с окороком и золотом. Не дурной ли это сон?!

— Всё когда-то случается впервые, — согласился лорд, наливая из бутыли в кубки. — Но разве я посмею шутить над королём? Такие шутки завершаются на «сковороде гнева».

И вдруг спросил, оглядывая обгорелые стены:

— Дочку где прячешь? Вырыл погреб какой-нибудь?

У Гроя пересохло во рту.

— Ладно, пусть посидит в потёмках, — усмехнулся лорд, изучая лицо Гроя. — Юным дочерям такое воспитание только на пользу. Да и нечего невинной девчонке делать за столом с пьющими суровыми мужчинами. Выпьем? Древнее вино из погребов моего замка. Надышался я сегодня палёным мясом у королевской сковороды, аж тошнит. Ужасные времена настали, Грой. Скоро в нашей стране не останется вольных селян, будут только рабы и лорды. Что ни год — то мятеж. И казни, казни, казни… «Сковорода гнева» не поспевает остывать. Лишь в моём имении тишина и благолепие. Почему во всей стране не так?

Вкус вина оказался тончайшим, изумительным; окорок — под стать выпивке, он просто таял во рту.

«Надо приберечь кусочек для Грои, — подумал купец. — Унесёт ведь свой окорок! Спрячет в сумку и унесёт. Сам сказал: „походная жратва“. Как бы спрятать незаметно ломтик-другой?»

— Всему причиной моя доброта, — тем временем сетовал лорд Юлг, отпивая из кубка. — Сердце разрывается, когда вижу несчастных и обездоленных. Так бы и озолотил всех! Увы, где взять столько золота… Да оно сразу в цене упадёт, золото, найди я гору монет в каких-нибудь волшебных пещерах. Станет не дороже деревяшки. Так ведь, купец?

— Истинно так, мой господин, — подтвердил Грой, уже измученный догадками.

— Вот и приходится носить свою боль в себе, — вздохнул лорд. — Лишь изредка удаётся помочь бедолаге. Такому, как ты.

Снова наполнил кубки:

— Знаешь, я запомнил и храню в сердце облик человека, которому впервые помог бескорыстно, повинуясь движению молодой в те годы души. Какое это такое восхитительное чувство, купец, собственное бескорыстие… Безусым юношей мне пришлось побывать в Танлагеме и спасти одну молоденькую рыжую красотку, девчонку лет пятнадцати. Там её обвиняли в колдовстве и намеревались сжечь, заперли в вонючем сарае, но девчонка сделала подкоп и намеревалась бежать далеко-далеко, в Сахтаръёлу. Все они бегут в Сахтаръёлу, эти молоденькие и хорошенькие ведьмочки. Девчонка пряталась на пирсе, среди каких-то бочек, грязных канатов и тухлых селёдок. Выслеживала подходящий корабль. Я подумал: наверняка погибнет в пути, ибо слишком молода и слишком хороша собой. Сердце моё обуяла жалость к огненной красоте совсем юной девушки, я дрогнул состраданием и пригласил её составить мне компанию в путешествии, я ведь плыл в Сахтаръёлу. А она, неблагодарная, явилась с плачущим младенцем и хрустальным шаром! Оказалась презренной гадалкой из кочевого племени рыжих обманщиц; да-да, тех самых, которых королевские дознаватели закатывают в смолу и вешают без суда. Я ведь ничего не знал в те годы про кочевых обманщиц, думал, они грязные и седые старухи. Начались всякие «сю-сю-сю» вокруг орущей крохи, «тёплое молочко», пелёнки какие-то… И посыпались пророчества. Всё бы ничего, но от неё пахло пелёнками! Мои тонкие чувства угасли сразу, осталась только верность слову: я ведь дал слово чести этой перепуганной красотке, обещая спасти её. Там, на пирсе, среди бочек с селёдкой, когда разворошил мечом подозрительную кучу тряпья. Но я не пожалел, купец. Путь из Танлагемы в Сахтаръёлу долог, а девчонка знала массу интересных сказок.

Лорд допил кубок, повертел его задумчиво.

— После такого вина и впрямь тянет на сказки. Выпей и выслушай одну, «ограбленный купец, чьи слова однажды присвоил сам король»; так представила мне гадалка сказочного купца из весьма занятной легенды, семнадцать лет назад, поглядев в хрустальный шар.

Грой замер. Запахло магией, кочевым племенем рыжих обманщиц, «сковородой гнева», а за пустыми оконными проёмами бушевал жуткий ливень и грозно сверкнула молния.

— В одном из семи давно забытых царств, — начал лорд, — на перекрёстке Глупого и Смутного времён…

«Он сказки мне рассказывать пришёл? — мучительно размышлял купец. — Жестокий и могущественный лорд принёс золото, еду и выдумку о гадалке? Что здесь для отвода глаз: золото или сказка? Надо слушать внимательно».

— …ужасный великан был силён и непобедим, — тем временем пересказывал легенду спасённой гадалки лорд Юлг. — Ещё бы! Железная кожа толщиною в палец и железное сердце! Каждый день великан съедал самого лучшего человека, пока не остались только худшие; но он поедал лучших из худших! Страшная печаль обуяла несчастный народ. Но однажды ночью в убогий дом мальчика-сироты Йюлаусёча постучал посохом ограбленный купец, чьи слова однажды присвоил сам король. Он попросил кружку вина, кусочек окорока, а взамен дал Йюлаусёчу волшебный кинжал; тот выглядел невинной детской игрушкой, но был страшнее самого страшного меча…

Когда кубки опустели и лорд умолк, завершив сказку, Грой осторожно поинтересовался:

— И какой же сказочный чародей создал для сироты Йюлаусёча столь удивительное оружие, которым слабый мальчик одолел грозного железного великана? Такой кинжал стоит всю тысячу золотых, наверное. И потом, купцы — не кузнецы. Значит, сказка умалчивает ещё о ком-то.

— О да, — невозмутимо подтвердил лорд, снова наполняя кубки. — Все сказки несовершенны, в каждой имеется таинственная закорючка. Это я понимаю только теперь. Но в те дни я был молод и самонадеян, верил только в силу своего меча. Мне и в голову не пришло расспрашивать гадалку о подобной тонкости, на которую ты сразу обратил свой проницательный и мудрый взгляд. «Тысячу золотых», говоришь?

Он поглядел в глаза Грою и усмехнулся:

— Я бы дал тому купцу вдвое больше.

Лорд отрезал один ломтик окорока себе, второй — задумчивому Грою, и пояснил, жуя:

— Видишь ли, пару лет назад я, как почётный гость, присутствовал на избрании князя Госпожи Великой Сахтаръёлы. И был весьма удивлён, увидав среди знатных жён свою рыжую сказочницу. Оказалось, она выгодно вышла замуж, гаданиями промышляет теперь только изредка, чтобы не терять сноровку. Расцвела, стала аппетитной женщиной и обитает в городе Вади… Вадирян…

— Вадиръяндре, наверное… — осторожно подсказал Грой.

— Ну да. Ах, какие у неё подрастают дочери… Прелестные девчушки!

И лорд цокнул языком.

— Конечно, гадалка узнала меня, своего спасителя. Я выразил восхищение дочерьми знатной теперь уже госпожи, как того требует учтивость. И напомнил ей сказку, интересуясь продолжением. Заодно спросил и о волшебном кинжале: где бы такой раздобыть? Согласись, Грой, любому воину не помешает обзавестись столь удивительной штукенцией.

Лорд поднёс кубок ко рту, осушил и неторопливо произнёс:

— «Этот кинжал сотворит тебе юный чародей из здешних дремучих лесов, верный и вечный слуга несчастной богини Сострадания. Дорогу к нему укажет ограбленному купцу рабыня семнадцати лет, темнокожая красавица в серебряном ошейнике». Так напророчила рыжая гадалка, глядя в свой хрустальный шар.

И вдруг произнёс совсем другим голосом, твёрдым и властным:

— В порту тебя ждёт «Фец Гигант», теперь уже не мой. Отплываешь с медью в Сахтаръёлу, таким ведь было повеление короля, ты слышал его на пиру. Поторопи своих дружков-купцов с погрузкой товара. Ты бывал в Сахтаръёле и знаешь их язык. Сразу город назвал. Прям-таки от зубов отскочило слово. Так что не заробеешь у них с непривычки.

— Охотно выполню твоё повеление, благородный лорд, — с облегчением произнёс купец. Оказывается, тут и впрямь чисто торговое дело!

— Заодно сплаваешь в город Вадиръяндр, — усмехнулся лорд. — Это в Древних владениях, у верховий реки Акди. На корабле будет не только медь. Ты ведь не думаешь, будто я и впрямь решил одарить тебя сотней золотых крупной чеканки исключительно из доброты душевной?

Купец решил отмолчаться.

— Скоро аукцион на Невольничьем рынке, в его загонах уже полно товара, — чётко и повелительно продолжал лорд, будто командовал своим отрядом. — Работорговцы ждут, когда селяне продадут урожай и лорды обзаведутся монетой. Утром поедешь туда. Найми большую крытую повозку и крепкую охрану; так, на всякий случай. На рынке позвенишь золотом, и за пару золотых монет жадные смотрители пустят тебя выбирать любой товар без торгов. Там всегда держат сколько-то чёрных девчонок, рабынь из-за моря, самая красивая идёт не дороже одной золотой монеты. Купи всех красивых семнадцати лет. Всех, Грой! Три, пять, двадцать… неважно. Кормчий приготовит для них большую каюту, самую лучшую, с купальней. Повезёшь рабынь к рыжей гадалке. Обряди каждую в серебряный ошейник. Их тут два десятка, в сумке. Ошейников. Тут ключи к ним и цепь, они тоже из чистого серебра. Прекрасная работа старых мастеров. Предки понимали толк в красоте, обряжая хорошеньких рабынь в дорогую чеканку. Не пытайся прикарманить серебро и нацепить на девок ржавое железо, как на невольниц с козьей фермы! Башмаки и шёлковый плащ купишь рабыням сам, не води их голышом по Сахтаръёле, там не принято такое, оскорбятся и побьют. Думаю, сказочница не прочь обзавестись чёрной рабыней, такие девушки в большую редкость у сахтаръёлов, а любой гадалке позарез нужна как раз чёрная прислужница, для загадочности и впечатления на доверчивых. Ну: будет разводить волшебные дымы, протирать хрустальный шар, притягивать взгляд наивных простаков своей необычной красотою…

Лорд повернул лицо к проёму выбитого окна:

— Ты гляди, как ярко светит Рега… И дождь ей не помеха. Сколько до небес, Грой? Год верхом? Или два года пешком? Или десять лет ползком? Не знаешь? Рега висит в небе, будто факел в тумане. Гляжу на неё и знаю: она будет такой через тысячу лет, когда мои кости истлеют в пепел. Я вижу завтрашнюю Регу, купец. Но что случится со мною завтра, я не знаю. Никто не видит своего или чужого «завтра». Про «послезавтра» и говорить нечего! Оно вообще за Регой, в потёмках.

Лорд ссутулился, уткнулся лбом в кулаки.

«К чему это он? — мучился догадками Грой. — Похоже, он ещё у „сковороды гнева“ хлебнул винца вдоволь».

— Или… кто-то видит? — лорд поднял голову. — Что, если кому-то дано видеть сквозь время, Грой? А? Невежды примут такого человека за колдуна, и ему есть чего опасаться. Такого провидца сожгут на костре везде: в Танлагеме, Вилуякте, Виданоре, Вехте, Маре, Плонге… Везде. Такому человеку имеет смысл облачать свои видения завтрашнего дня в невинную легенду.

«Ишь, куда завернул… — растерялся купец. — Ему и сорока ещё не исполнилось, а взгляд, как у старика. В колдовство не верит, но выдумал провидцев, зрячих сквозь время. Видно, лордам совсем нечем занять свои мысли между поединками. А я-то думал, у них совсем мыслей нет».

— Передашь гадалке учтивый поклон от меня и… всех рабынь, если захочет взять всех. Пять или десять темнокожих рабынь лучше ведь, чем одна? Но если гадалка выберет единственную, остальных продай по своему усмотрению.

— Там не признают рабства, — возразил ошарашенный Грой. — Меня накажут, а рабынь освободят.

— Тогда освободи их сам, — немного подумав, пожал плечами лорд. — Не велика потеря. Заодно потешишь народ своим благородством и тебя похвалят. Возможно, восхитятся и освободят от налогов, там из широты души любят проделывать такую удивительную нам штуку. А рабство есть везде, купец. Просто в Сахтаръёле оно помягче и называют его иначе. Ты бывал в домах их знати?

Грой лишь развёл руками: разве скромного купца пустят в такой дом?!

— В них полно хорошеньких служанок, — хмыкнул лорд. — Одна другой краше, и все из пленниц, каждую привезли из военного набега, плачущей и несчастной рабыней. Я по тогдашней своей молодости удивлялся сахтаръёлам: на рабынях нет цепей и клейм, почему не убегают? Но теперь и в моём имении полно рабов, я пригнал их тысячи из удачных походов против диких соседей. И однажды решился отчудить спьяну: взял да и объявил им всем свободу! Ступайте домой, бывшие рабы и рабыни! Вы свободны! Как ты думаешь, Грой, что случилось?

— Никто не ушёл… — тихо произнёс купец.

— Молодец… — удивился лорд. — Угадал. В моих рабах им живётся теплее и сытнее, чем их вольным собратьям в грязных и холодных хижинах за Каменистыми пустошами. Так зачем мне сажать таких рабов на цепь? Цепи, Грой, это признак невольника, но никак не раба. Завтра на корабль пригонят гребцов. Из тех, кто шёл с оружием против короля. Вот с этими скотами надо держать ухо востро! Они не рабы, хоть ты их всех опутай цепями. Некоторые шептали проклятия королю, когда их вожаков жарили на сковороде гнева. Но король внимателен, а сковорода большая. Места хватило и шептунам.

Лорд плеснул в кубки немного вина.

— Никто тебя не накажет в Сахтаръёле, не страшись. Не те нынче времена, чтобы их князю ссориться с купцом Гильдии. Умные это понимают, а князь Сахтаръёлы хоть и юн, но не глуп. На всякий случай ты найдёшь в трюме заколоченные ящики, в них пятьдесят отличных мечей и столько же кольчуг, эти трофеи я тайком отобрал у мятежников. Оружие — не товар, купец, оно мой дар князю Госпожи Великой Сахтаръёлы. В начале зимы князь ожидает вторжение «пустынников», потому мой подарок сделает его благосклонным к тебе и терпимым к твоим рабыням. Постарайся вернуться до морозов. Если не успеешь, знай: с наступлением холодов кормчий отведёт корабль из Сахтаръёлы к побережью, в незамерзающий порт Сеге-Танлагема. Ищи «Фец Гигант» там. Он будет ждать тебя.

— Почему «в начале зимы»? — удивился Грой; он слышал много сказок о «пустынниках» -людоедах, якобы испепеляющих всё на своём пути. — Мой лорд, как ты можешь предугадать чужое нашествие столь точно?! Даже враг-сосед не сообщает о своих намерениях, а уж враг из непроходимой пустыни тем паче. Такого врага даже не найти в пустыне, чтобы разнюхать его планы. Он же не пойми откуда появляется.

— Богатые города Сахтаръёлы стоят на реках, — пояснил лорд, цепляя на кончик кинжального лезвия кусочек окорока. — В непроходимых лесах, куда летом могут спрятаться горожане и где прокормится охотой войско князя. Но когда ударят крепкие морозы, то все будущие рабы сгрудятся в тёплых городах и деревнях, возле очагов, а реки замёрзнут…

Он осматривал лакомство, раздумывая, отправить ли его в рот. Икнул.

— …и станут широкими дорогами для конницы завоевателей, та поскачет по руслам рек от города к городу. На заливных лугах великой реки Акди уйма стогов, заготовленных на зиму для скота. Этот скот — отличный корм для «пустынников», а сено прокормит их конницу. Раньше этой зимы «пустынники» не пойдут в набег. Думаю, у них полно лазутчиков в Сахтаръёле. А следующей зимой они двинутся через Вехту и Танлагему. У нас пустынное войско надо ждать лет через пять, когда обращённые в рабство вехты настроят им кораблей.

Левой рукой лорд вынул из сумки свиток, ленту чистого пергамента, намотанную на дерево. Судя по толщине свитка, довольно длинную.

— Держи. Будешь записывать сюда всё проверенное и слухи. За каждые десять строк точных сведений или за сто строк слухов о «пустынниках» я даю одну золотую монету. Но если ты боишься плыть в верховья Акди, откажись. И забудем навсегда о нашей встрече.

В зрачках лорда отражались холодная сталь и сочный окорок. Купец счёл это знамением, не допускающим отказа.

— Выполнить твоё повеление огромная честь для меня… — начал Грой, стараясь не замечать длинного и острого кинжала гостя.

И, помолчав, добавил:

— …но ты сказал «три, пять, двадцать», мой благородный повелитель. Вдруг рабынь и впрямь наберётся все двадцать? С толпой девушек столько возни! Твоя сказка захватила мой ум и я подумал смешное: вдруг среди рабынь на Невольничьем рынке ждёт своей участи та, из легенды о Йюлаусёче?! Та единственная, которая знает дорогу к лесному волшебнику? В жизни ведь много странного.

— Занятная мысль, — понимающе улыбнулся лорд.

— Но как сказочному купцу удастся распознать её в толпе рабынь равного возраста? — развёл руками Грой. — Нет ли на сказочной рабыне тайной приметы? Клеймо или татуировка какая-нибудь?

— О-о-о, если бы знать примету… — сокрушённо вздохнул лорд. — Разве стал бы я покупать всех? Ты прав, с толпой рабынь возни не оберёшься. Но делать нечего, придётся повозиться. Поручи эту заботу дочери, не вздумай нанять в плавание болтливых служанок. Она у тебя не белоручка? Не чурается черни?

Грой отрицательно качнул головой: нет.

— Вот и отлично. Пусть острижёт рабыням ногти, расчешет волосы и омоет тела. Приучит дикарок к мылу, полотенцам и башмакам. К тарелкам, ложкам и вилкам. Девчонки должны сиять, как новенькие монеты. Всю тяжёлую работу по содержанию этого груза будут выполнять сыновья кормчего. Ну: таскать и греть воду, жарить-варить-стряпать, стирать грязные вещи и мыть посуду, драить каюту рабынь и качать в неё свежий воздух мехами. Их семеро, отчаянные морские бандиты, один другого злее. Они команда корабля, виданоры. И все с огромными ножами. Абордажные сабли прямо-таки, а не ножи.

— Завтра я должен буду оставить свою дочь на корабле одну, у семерых разбойников-виданоров? — глухо спросил Грой.

— Они скорее удавятся на собственных кишках, чем прикоснутся к ней или к рабыням, — усмехнулся лорд. — Видишь ли, чёрных рабов теперь привозит к нам только клан Длиннорукого ярла. Ты слыхал про него наверняка. Беспощадный и свирепый разбойник, мечтает объединить огнём и мечом все кланы, метит в первые короли Виданоры. Мой кормчий — последний зрячий мореход из других кланов, кто знает дорогу к острову чёрных людей. Все остальные добытчики рабов или убиты, или ослеплены Длинноруким ярлом. И теперь только он богатеет на работорговле. Никого не подпускает к золотому острову: там берёт рабов даром, тут продаёт за деньги. Знаешь, это как морской водой торговать единолично, будь на неё спрос. Черпай и черпай деньги из солёного моря.

«Так вот зачем он построил такой огромный корабль и нанял в команду виданорских беглецов, — догадался Грой. — Сам не прочь разжиться дармовыми рабами. Да, лорд есть лорд…».

— Ярл знает, — продолжал Юлг, — где прячутся кормчий и его сыновья. Но боится открытой ссоры со мною. Потому-то они и живы-здоровы до сих пор. Если я прогоню их, им не спрятаться у друзей: Длиннорукий заплатит золотом доносчику, а доносчиками нынче стали все. Кормчий не выпускает сыновей за стены моей крепости, а в плавании — с корабля, так боится за их жизнь. Одно моё слово — «вон» — и семерым последним счастливцам выжгут глаза калёным железом прямо за воротами моего замка. Так что более рьяной охраны для тебя и твоей дочери не сыскать. Все семеро будут усерднее самых исполнительных рабов, не сомневайся. Прикажешь — языками вылижут башмаки твоей дочери. Растолкуй это ей. Пусть держится с ними величественно и строго. Как госпожа со своими слугами.

Лорд стряхнул нетронутый ломтик с лезвия на стол, к остаткам окорока. И вложил кинжал в ножны.

— Дослушаешь сказку гадалки и привезёшь мне её концовку. Хоть до следующей зимы колеси по Сахтаръёле, но пустым не возвращайся. Ты понял, какую концовку сказки я жду?

— Я понял все твои слова и молчаливые пожелания, мой господин, — обречённо склонил голову Грой.

Лорд встал, у дверного проёма обернулся:

— Накорми дочь, я оставляю сумку тебе, в ней найдёшь ещё съестное. И я не стану спрашивать, сколько золота останется у тебя после покупки рабынь. Сколько останется, столько и останется. Возьми его на корабль, здесь не прячь остатки. Уплатишь этим золотом пошлину Гильдии за продажу рабынь и пошлину королю за их вывоз. В сумке два плаща. Тебе и твоей дочери. Кормчий ждёт тут, за углом, он опознает эти плащи и окликнет вас. И доложит мне, плавал ли ты в город Вадиръяндр или решил схитрить, знаю я вашего брата-купца, жулик на жулике. Учти: всё, что ты делаешь сейчас и сделаешь впредь, ты задумал сам. Мы не встречались сегодня, Грой. Ты выполняешь повеление короля и со мною не разговаривал. Запомни это.

— Конечно, мой благородный господин, — отвесил поклон Грой, скорбно вздыхая. — Меня сегодня навещал не ты, а успешный купец-работорговец. От лица Гильдии он высокомерно отказал мне во вспомоществовании и, глумливо насмехаясь, угостил голодного погорельца чудесным вином и вкусными яствами. Лютая зависть к чужому достатку направит меня завтра на Невольничий рынок, но никак не твой приказ.

— Отлично излагаешь, Грой, — удивился лорд. — Даже я поверил.

На корабле Его Всевластия

Гроза удалялась, дождь стих, и тёмная вода бухты покрылась редким туманом. С причала «Фец Гигант» показался купцу ярко освещённым дворцом посреди захламлённого болота, изуродованного пожаром; такой предстала Грою при свете Реги роскошная некогда столичная бухта. Там и сям к чёрной дымящейся воде кренились, словно обгорелые стволы деревьев, мачты полузатопленных кораблей, в маслянистой глади плавали повсюду какие-то короткие и толстые брёвна.

У дальнего причала, меж обугленными остовами купеческих кораблей, скользили по воде тени и тихо спорили простуженные голоса.

— Ужас, — морщилась Гроя, она на ходу жевала кусочек окорока. — Повсюду руины и головешки. Даже туман гарью пахнет. Там, в потёмках, какие-то люди?

Кормчий, небритый здоровяк с водянистыми глазами, покосился на дальний пирс, еле-еле заметный в сумрачной дымке:

— Это шныряют плоты добытчиков, госпожа. Они не опасны, ибо трусливы и спешат. Им нужно смыться до утра, пока в порту не появилась королевская стража. Тогда добытчиков скрутят и отправят на «сковороду гнева», как мародёров. Если изловят.

— Какие ценности можно добыть среди обгорелых обломков, рискуя жизнью? — подумав, заинтересовался Грой. — Все товары погибли в огне.

— Зато целы медные уключины и якоря, господин, — пожал плечами кормчий. — И якорные цепи. Добытчики обдирают останки судов.

В подтверждение его слов раздался одинокий звук удара металла о металл, и бухта сразу замерла. Тот, кто оплошал с кувалдой, испугался собственного шума и тоже притих.

— Почему повсюду плавают брёвна? — озиралась Гроя. — И как странно блестит вода…

— Это масляные пятна, госпожа, — равнодушно сообщил кормчий. — В бухте горели корабли с драгоценным маслом, оно вытекло из разбитых бочек. В нём плавают не брёвна, а мертвецы. Их будут поднимать завтра, когда волны прибьют к пирсу всех. Не пугайся, все мы станем скучными трупами однажды. Эти купаются в масле, морские волны умащивают их ароматами дальних стран. Не всякому утопленнику по карману роскошь захлебнуться в драгоценных благовониях. Такую богатую кончину не сравнить с позорной смертью нашего ярла Усмуреканкенсена.

«Он большой циник, — отметил Грой про себя. — Как всякий заботливый отец. Похоже, Грое и впрямь нечего бояться виданорской шайки».

И спросил:

— Этот ваш Усмуреканкенсен умер как-то особенно?

— Очень особенно, — усмехнулся воспоминанию кормчий. — Воины сочинили о нём смешную балладу, напевали в морской скуке, потому у меня и сорвалось с языка имя ярла. Видишь ли, господин, за дальними морями живут чёрные люди. Они не знают железа и одежд. Из вещей у них только кувшины, они же орехи.

— Это как? — не понял Грой.

— На тамошних деревьях, которые зовутся «пальмами», растут огромные орехи, каждый с приличную тыкву, — пояснил кормчий. — Такой орех наполнен молоком. Тамошние деревья дают молоко, как дойные коровы.

— Удивительно… — пробормотал купец.

— И не говори, господин, — согласился кормчий. — Я тоже удивился поначалу. Но дикарям эти пальмы привычны, как нам тыквы. Они ковыряют в скорлупе дырку и пьют молоко. Самую большую скорлупу они оставляют заместо кувшина, дикари хранят в них воду из ручья. Знаешь, даже на жаре вода в такой скорлупе не зацветает! Ну, у них ещё и раковины есть, с морского дна. Эти вроде развлечения. Дикарям ведь не нужно заботиться о пропитании, всякой пищи полно в тех краях. Фрукты, орехи и рыба. Натрескаются жареной рыбы с апельсинами, запьют ореховым молоком и сидят на тёплом песке, слушают шум раковин днями напролёт. Ловят повеления богов леса, слова богов океана и шёпот богов неба! Для каждого бога у них своя раковина, и чем больше раковин у владельца, тем ближе он к богам и влиятельнее. Любого бога услышит в раковине. Таких ракушечников называют «большими людьми», там нет ярлов и лордов. Что набрешет владелец большой ракушки, тому и верят. Очень суеверные дикари. Пятьдесят лет назад воины Усмуреканкенсена изловили в лесу и привели на корабль много молодых рабынь. Одна выделялась красотою и светлой кожей; наверное, её отцом был кто-то из наших мореходов. Девчонка лет семнадцати, но зрелая телом, на неё уставились все. Высокая и стройная, как королева мачт. Мы не обыскивали рабынь, зачем обыскивать голых? У них нет карманов, чтобы спрятать оружие. Да у них и оружия-то нет! Понятия не имеют о том, как кого-то можно убить или ударить. Добрые недоумки, словом. Наш грозный ярл был пьян и…

Он покосился на Грою.

— …воспылал страстью. Обнял красотку и потащил её в трюм, где ночевал на медвежьих шкурах. Воины рассердились на ярла, ибо такая рабыня могла стоить целых пять монет, а испорченный товар сильно падает в цене. Но все расступались перед нашим силачом. Ярл был очень силён и проворен. Никто не заметил, как девчонка всадила ему в сердце здоровенный кинжал. Одним ударом развалила грудь ярла от кадыка до пупка, по самую хребтину, как умелый мясник жирную свиную тушу. Такое и мечом трудно проделать! И сиганула с борта в океан. Головой вниз. Да так ловко…

Кормчий удивлённо цокнул языком:

— Вода там кишит огромными скатами, это плоские рыбы размером с быка. Сожрут любого. Но её не тронули скаты. Наши самые меткие лучники не смогли попасть в храбрую рабыню стрелами, так ловко она ныряла под страшилищ. Доплыла до берега и ушла в лес со своим ужасным кинжалом, пока мы спускали шлюпку. Длиннорукий сын ярла был опозорен: его отец пал от женской руки! Хуже: от руки темнокожей рабыни! Большего бесчестья для подростка не выдумать. В ярости молодой ярл велел поймать беглянку и прибить гвоздями к мачте. Но я думаю, он захотел обрести её кинжал. Да разве поймаешь такую в лесу, с факелами… В потёмках она прирезала ещё пятерых наших. К утру мы испугались, плюнули на месть и уплыли. От греха подальше.

— Как же вы не заметили оружия у рабыни? — удивился Грой.

— Никто не сообразил про кинжал, — кормчий пожал плечами. — Он прозрачный был, как стекло. И без лезвия. Только витиеватая рукоять. Из камня какого-то выточена или из раковины, наверное. Подумаешь, прозрачная игрушка в руке рабыни! Пусть играется с амулетом в трюме. Да на её ладони никто и не смотрел. Откуда на той рукоятке появилось лезвие, до сих пор не пойму. Колдовство, наверное. С тех пор мы стали вязать рабыням руки. Как поймаем какую — сразу крутим ей локти и кисти накрепко, чтоб даже мысли не было высвободиться. Долго по лесу таких не водим, чуть накопилась толпа, сразу отправляем на корабль, забивать в дубовые колодки. Видишь ли, долго держать рабынь скрученными нельзя, чуть зазеваешься — глядь, руки опухли от верёвок и от застойной крови в пережатых жилах. Такие рабыни околевают, все труды идут впустую. А в колодках им удобно, молодая кровь так и бурлит по жилам. Можно не следить, жива она или нет. Подумаешь, хнычет! Раз молодая, то жива. Но если помрёт в трюме от тоски, на то воля небес.

— Прямо звери какие-то! — не сдержалась Гроя.

— И не говори, госпожа! — замахал руками кормчий. — Дикие дикарки. Дичайшие.

Гроя хотела что-то сказать, но передумала и вздохнула.

— Едят руками, гадят где попало, — продолжал кормчий тем временем, подводя спутников к самой кромке причала. — Ишь, привыкли у тёплого моря валяться на чистом песочке! Там всё просто: чуть вспотела или припёрло нуждой — бултых в воду, опорожнилась в океан и отмылась заодно. Потому-то неопрятная дикость и незаметна в их краях. Они ж из воды не вылазят! А вынешь такую из трюма в Танлагеме, так и посмотреть не на что. Худышка, воняет, замызганная вся, за самую красивую, крепкую и дородную не выбьешь больше одного золотого. Обычно идут за пару серебряных монет.

— Веди на корабль, — велел купец, пряча усмешку.

Кормчий что-то гаркнул повелительно, и на палубу высыпала целая шайка молодцов весьма нахального и уверенного вида. Они ловко перебросили на причал сходни, широкие, с перилами. И, видимо, тяжёлые: молодцы тужились вшестером.

— Прошу вас на корабль, господа, — вычурно произнёс кормчий, сняв шляпу и неуклюже проделав ею некий приглашающий жест, с поклоном. Он явно подражал увиденным когда-то чужим изысканным манерам, которые никак не вязались с его обличьем.

Гроя фыркнула. Она взошла на корабль гордо, не касаясь перил, сходни и впрямь оказались крепкими, они не прогнулись и даже не шелохнулись под весом трёх человек.

Здесь, на палубе, корабль предстал взорам купца и его дочери настоящим деревянным островом. Широкий, толстенная мачта, на корме — здоровенная надстройка, с ограждением и сверкающей трубой над странным сооружением из меди, напоминающим большой «котёл презрения», стоящий при «сковороде гнева». В таком котле варят мелких воришек, недостойных королевского гнева.

— Что это за штука? — полюбопытствовал Грой. — Кухня?

— Отчасти, — мотнул головой кормчий. — Это котёл, под ним медная печь. Думаю, из такого котла можно накормить даже тысячу человек, считая гребцов. Если, конечно, в трюм загнать ещё семь сотен, вповалку. Задумка такая имелась у хозяина, похоже. Но пока в этом котле мои ребята греют воду для купаний. Видишь ли, гости хозяина любят купаться в большой лохани, она там, внизу, в каюте. Бывало, после турнира плывут на корабле по Глиаере и разглядывают берега из лохани с рабынями. Те оттирают их от боевой пыли и нежат старые раны. Мутная вода вытекает из лохани за борт, а из этого котла прибывает свежая и горячая. По трубе. Туда труба проложена, из котла в лохань.

— Как интересно… — удивился Грой. — Покажи эту выдающуюся лохань.

— Позволь сперва представить моих сыновей, — в голосе кормчего засквозило подобострастие.

Шестеро молодых виданоров толпились за его спиной и сопели, разглядывая Грою.

— Я всё равно не запомню ваших имён, — сухо бросил Грой. — Исполняй повеление.

— Как будет угодно господину, — склонился кормчий и прошипел что-то сыновьям, тех как ветром сдуло с палубы.

…Широкая лестница спускалась из люка в палубе, вниз, в просторное квадратное помещение, с горящими светильниками по углам. Никаких иллюминаторов, никакой мебели, лишь двери на противоположных стенах, три и одна. Грою показался очень свежим и чем-то знакомым воздух внутри корабля. Стоишь, будто в хвойном лесу.

— Каюты и трюм обшиты сахтаръёльским кедром, господин, — пояснил кормчий, заметив, что купец принюхивается. — Два года назад по моему совету хозяин привёз из Сахтаръёлы полный корабль такого дерева. Там из него строят бани, это маленькие домики для омовений, наполненные горячим паром. Видишь ли, в бане есть печь…

— …я бывал в Сахтаръёле, — прервал кормчего Грой. — Знаю про бани. Но откуда тебе известны их привычки?

— Пять лет плена у князя, — вздохнул кормчий. — Малым ребёнком я вступил в дружину Усмуреканкенсена, нужно ведь кому-то убирать корабль и кормить рабынь. После смерти ярла его сын, Длиннорукий ярл, затеял неудачный поход в Сахтаръёлу. Я был ещё мальчишкой и нёс щит юного в те дни ярла. Увы, нас встретил лес копий. Погибла почти вся дружина Длиннорукого, сам он еле-еле спасся, а я попал в плен.

— Тебя выкупили?

— Нет, — снова вздохнул кормчий. — Ярл забыл про меня. Нашёл другого глупого мальчишку, чтобы убирать корабль и кормить рабынь. Жалостливые сахтаръёлы присудили мне всего пять лет каторги за разбой, остальным дали вдвое больше. Многих отправили в Болотные владения, добывать железо из ледяной грязи. Оттуда мало кто возвращается здоровым. Я был слишком молод, чтобы рубить кедр для бань, и меня отдали в артель плотогонов, сплавлять лес по Акдиръянду. Следил за огнём на плоту, чистил рыбу, стирал и сушил рубахи. В цепях, как преступник. Зато узнал реку от верховий до Длинного озера. Так сахтаръёлы называют Лангаррад. Когда годы наказания истекли, меня отпустили. Даже заплатили пять монет серебром за работу. Купил агаварские сапоги, одежду и топор.

— И ты вернулся к Длиннорукому ярлу? — удивился Грой. — Конечно, я слыхал про такого.

— «Сколько виданора ни корми», — хмыкнул кормчий, — «а в разбой его потянет». Так смеются над нами сахтаръёлы. Нет, господин, я не вернулся к Длиннорукому. От сахтаръёлских плотогонов и лесорубов я заразился глупостью и гордостью. Потому совершил гордую глупость: нашёл себе другого ярла и показал ему дорогу к острову рабов. Длиннорукий этого не простил. Он истребил весь мой клан, а я бежал. На бегу я выздоровел от гордости и глупости.

— Где сидят гребцы? — усмехнулся Грой, оглядывая стены.

— В галереях, — кормчий похлопал ладонью по переборке из морёного дуба. — Тут правая галерея, идёт вдоль всего борта, четверо гребцов на весло, двадцать пять вёсел с каждого борта. Левая такая же. Туда есть люки с палубы, по лестницам. И есть большой люк в трюм, грузить товар.

И добавил с сожалением:

— Тут у гребцов целебный воздух кедра, крыша над головой, вода не льётся за шиворот при непогоде. И господам с палубы не видно и не слышно тех, кто на вёслах. Не узнать, каторжники в галереях или воины. Хороший корабль. Большой и сильный.

Вздохнул чему-то.

— За этой дверью лестница в трюм, — и кормчий постучал по широченной, как ворота, двустворчатой двери, запертой на поперечную перекладину, продетую сквозь медные кольца в косяках. — Запор снаружи. Все каюты тут, — он кивнул на противоположную переборку. — За левой дверью пять пустых кают, господин. В них плавали знатные гости. Ты и госпожа выбирайте любые. За правой дверью одна большая каюта с лоханью, которую ты хотел видеть. В ней ты повезёшь свой груз. Входите за мной.

И распахнул дверь, украшенную скупой резьбой. На корабле вообще не было излишней резьбы и тем более позолоты, какой отличались нарочито-выспренные суда богачей. Зато всё было сделано из крепкого и дорогого дерева, добротно и прочно. Видимо, лорд Юлг понимал толк в необходимом и не терпел излишнего хвастовства.

«Тут и впрямь разместятся два десятка рабынь, — думал Грой, разглядывая гору оловянной посуды на круглом столе и высокую стопку новых одеял в углу просторной каюты. — Быстро же разбойники выполняют приказы лорда. Неудивительно, что на этом корабле плыли три сотни лучников. В него и тысяча человек влезет, если битком набить».

В каюте было достаточно светло, Рега сияла сквозь витраж остекления кормы. Рисунок витража являл собою поле затихшей битвы и нагую деву с крыльями за спиной, пышнотелую искусительницу с развевающимися волосами синего цвета. Красотка парила над умирающим воином и возлагала цветок на его изрубленный мечами врагов щит. Истекающий кровью вояка восторженно улыбался. Второй план был весь усеян умирающими, над ними тоже парили обнажённые девушки с цветами, страсть как похожие на юных селянок с базара, торгующих вяленым мясом: все они были широкими, грудастыми, и с невинными глазами, полными неутолённого разврата.

«Бред, — раздражённо подумал Грой о витражах. — Чем забиты головы лордов?! Неужели это и есть суть натуры нашей: заполучи человек пищевое изобилие с вином и окороками, да научись мечом махать, так ему на ум только и лезут голые распутницы. Даже после смерти подавай ему ядрёных баб, да ещё с крылышками! И знать не хочет, кем он станет в послесмертии. Всякий лорд уверен, что будет непременно лордом в мире мёртвых. Но вдруг Загробный Суд сделает его глупой птицей или дубом, из которого такой вот корабль выдолбили? Почему люди столь одинаковы своими желаниями?».

Купец Грой хорошо разбирался в людях, на зависть собратьям по торговому промыслу. С одного взгляда он мог определить, чего ждать от человека и чего желает сам человек, какова его натура. Но почему она такова, этого Грой понять не мог, как ни тщился докопаться до первопричины людской души. Впрочем, он никогда не делился своими раздумьями эту на тему, опасаясь прослыть чокнутым в кругу себе подобных: ведь если умеешь завладеть сердцем покупателя, то овладевай, нечего голову ломать. Спеши обратить свой талант в золото, а не размышляй о душе облапошенного простофили.

— Оконца не для океанского похода, конечно, — хмыкнул кормчий, вглядываясь в лицо Гроя. — Но снаружи они защищены ставнями из дуба, господин. Толстыми, не пробить копьём. Чтобы плыть в Сахтаръёлу, ставни не будем закрывать. В проливах нет сильных штормов. Разве что покачает немного. Дня за два мы пересечём пролив и будем в Вехте. А там, на великой реке Акди, всегда спокойно. Течение несильное, прибавим ходу и дней за десять-двенадцать дойдём до озера Лангаррад. Ещё два десятка дней мы будем плыть к столице Сахтаръёлы; правда, болтают, там теперь много столиц. Рассчитывай покупать запасы на этот срок, господин.

Поодаль от круглого стола, занимающего середину каюты, красовалась гигантская медная лохань замысловатой формы, что-то вроде огромного таза для купаний. В него зараз могли влезть человек шесть, не меньше, так оценил размеры сооружения купец. Эту громадную посудину окружал добротный деревянный помост в виде ступенек; наверное, для удобства влезания и вылезания из неё господ и сопутствующих им рабынь.

— Если потянуть за эту цепь, — принялся объяснять кормчий, берясь за серебряную цепь, свисающую над лоханью, — то с потолка польётся горячий дождь. Вода потечёт из того котла, который стоит на палубе. Вот через эту круглую пластину в потолке. Она с дырками.

«Что-то вроде кувшинчика для полива цветов», — подумал Грой.

— Рабыни из новеньких визжат, как недорезанные, когда их впервые окатит горячей водой из этих дырок, — добавил кормчий. — Так и норовят сигануть из лохани с перепугу. Однако шиш! Ошейниками они пристёгнуты вот к этим кольцам. Потеха! Зато потом рабынь не оторвать от серебряной цепи: тянут и тянут с хохотом, мои ребята не поспевают воду греть. Бывало, все дрова изведём за одну прогулку по Глиаере. А если потянуть вот эту цепь, медную, то мутная вода вытечет из купального чана через дырку в трубу, а по трубе за борт. Цепь открывает затычку в дырке, они там, сбоку. Глядите: вот эта дырка и эта затычка.

И кормчий светил факелом, склоняясь над лоханью. Повествуя об устройстве сооружения для купаний, он обращался исключительно к дочери купца, памятуя наказ лорда, видимо.

— Отхожие места на «Гиганте» устроены точно так, как и лохань для купаний, — в голосе у кормчего зазвучала гордость. — Они вроде маленьких лоханей, и тоже с дыркой. Хитроумнейшее устройство, господин! Навоз людской смывается за борт водою! Все эти чудеса привезли из Сахтаръёлы, за большие деньги. Такие точно нужники имеются в носу корабля, но они для гребцов и воинов. В отдельной каюте с плотной дверью. Потому на корабле двести гребцов и сотня воинов, а ничуть не воняет. Но в ваших каютах, господин, свои отхожие места, личные. Из чистого серебра. Господам неприлично справлять нужду при простолюдинах. Они за дверцей…

И кормчий распахнул неприметную дверцу, демонстрируя серебряное устройство личного пользования.

— Этот корабль строили лучшие корабелы Линглы, — и кормчий вдруг помрачнел. — Он удобен. Он для свободных людей и для дальних походов в те края, где вечное лето. На вёслах «Гиганта» всегда сидели весёлые воины в длинных кольчугах поверх чистых рубах, они пели песни, держа дружный ход вёсел. Но скоро сюда пригонят плотников с кузнецами, вбивать в дубовые скамьи крепкие кольца для кандалов. И настанет в галереях вонища. Вы не беспокойтесь, господин, двери туда закрываются плотно. Это моим ребятам придётся выносить вёдра за немытыми рабами, нюхать их запахи и стегать их плетью. И выбрасывать за борт трупы тех, кто надорвался у вёсел.

— Какой огромный корабль… — смущалась Гроя, старательно отводя взгляд от витража. — Отец, о каком грузе говорил этот человек?

Она немного робела перед кормчим, волосатым и страшным.

— Завтра на корабль начнут привозить товары Гильдии, — уклончиво ответил дочери Грой. — Такова милость короля к пострадавшим торговцам. Я же получил вспомоществование от одной влиятельной и благородной личности. Прикуплю товар для выгодной торговли и вернусь дней через пять, дочь.

— Я тут одна останусь? — испугалась Гроя.

— «Фец Гигант» сейчас самое безопасное место в стране, госпожа, — тихо напомнил о себе кормчий. — Между нею и палубой только сходни, а их легко убрать. Борт высок, не забраться. Палуба под надёжным присмотром моих сыновей. Они храбрые, владеют оружием и выполнят любой твой приказ.

Гроя неуверенно глянула на отца, тот слегка опустил и поднял веки: да, кормчий говорит правду, дочь. Эти бандиты будут охранять тебя.

И добавил громко:

— На корабле Его Всевластия торжествует беспощадный закон. Потому на берег не сходи, Гроя. Там тебе делать нечего. Здесь тебя охраняют ценою своей жизни.

Одиннадцатая рабыня

Гроя была недоверчива. И не то, чтобы сходить на берег, она не казала носу даже на палубу. Едва ранним утром ушёл её отец, на пристани поднялись ужасные гвалт и ругань. Там заревели быки, заскрипели арбы и зазвенел металл: это нагрянули купцы, и каждый норовил погрузить свой товар первым, перекричав собрата по несчастью. Невозмутимый кормчий, обойдя все арбы и прикинув на руках вес слитка меди с каждой, молча указал на одну арбу. И растопырил перед возбуждёнными купцами пальцы обеих рук, шесть раз подряд. Это значило, что корабль примет на борт груз шестидесяти телег; таких, как эта. После чего кормчий принялся пересчитывать слитки в арбе, ставя кинжалом зарубки на весле, коих валялось повсюду множество, теперь уже совершенно ничейных.

Поскольку все арбы были нагружены по-разному, купцы сцепились в споре, полагая, что интересы последнего могут быть — и наверняка будут! — ущемлены. Они носились между арбами и пересчитывали слитки, что-то вычисляли, тыча друг другу под нос кусочки пергамента. Сыновья кормчего меж тем старательно рисовали мелом на палубе «Фец Гиганта» шестьдесят растопыренных ладоней, высунув языки в творческих усилиях, а воины портовой стражи посмеивались и перебрасывались шутками, наблюдая за купеческой суетой и драками в большой толпе оборванцев-носильщиков: там тоже не собирались отдавать чахоточному конкуренту свою медную монету за погрузку товара на корабль. Наконец, всё улеглось. Самые сильные носильщики принялись грузить медь в трюм, а один из сыновей кормчего отмечал мелом на палубе каждый слиток, проводя черту точь-в-точь супротив зарубок на лежащем весле. Когда зарубки заканчивались, он тряпкою «отрубал» один меловой палец на изображении ладони.

К полудню подъехали ещё арбы с медью и среди купцов вновь затеялась потасовка.

Улеглась сумятица на пирсе только к вечеру, когда все меловые пальцы были отрублены, изображения искалеченных рук стёрты и смыты, корабль грузно осел в воду, а сыновья кормчего втащили на палубу «Фец Гиганта» сходни. С причала, переругиваясь и похохатывая, разошлись довольные носильщики.

Гроя затосковала в своей каюте ещё к полудню, пощипывая съестное, которое отец разложил на столе, освободив сумку из бычьей кожи для своей подозрительной поездки. Девушка терялась в догадках: откуда взялись дорогие яства и сама сумка? На какие деньги отец намерен закупить таинственный товар? Что за влиятельная личность ссудила ему деньги и в какой рост? — ростовщики жадны, а уж после каждого мятежа они кровь пьют из разорённых купцов. Где отец сыскал благородного ростовщика?

Ей захотелось пить, но в большом ведре плескалась солоноватая вода для мытья пола, а в глиняном кувшине из отцовской сумки оказалось очень вкусное вино, от которого Гроя сразу уснула. Очнулась она уже на вечерней заре и только-только решила поделить оставшуюся провизию на четыре равные части, как в дверь каюты неумело постучал кулачок подростка: то был младший сын кормчего, рыжеватый и веснушчатый плут лет пятнадцати. На деревянном подносе дымилось горячее варево в оловянной чашке и стоял большой кубок.

— Госпожа, на корабле заведено есть вечером. Но если ты хочешь питаться утром или днём, мы будем варить тебе отдельно в любое время, так велел отец. Хоть три раза на дню!

— Нет-нет, я как все…

От вынужденного безделья Гроя изучила обустройство всех кают: своей, отца, обоих пустых и самой большой, с купальным чаном. Следующие четыре дня показались ей ужасными. На палубе закричали сиплые голоса, в галереях для гребцов застучали молотки о стамески и зазвенело железо. Потом затопали сотни ног, засвистели плети и понеслась грубая ругань:

— Этих в трюм, в клетки, остальной скот приковать к вёслам!

Снова зазвенело железо, уже на палубе, это кормчий давал сыновьям уроки владения мечом и боевым топором.

Когда за дверью из морёного дуба хриплый голос произнёс почтительным тоном: «Госпожа, ты велела предупредить, когда вернётся твой отец», то Гроя выпорхнула из роскошной каюты и застучала деревянными каблучками по лестнице:

— Иду, иду! Лечу!

Она обрадовалась простору бухты под иссиня-ярким небом, бликам на чистой воде, крикам чаек, вдохнула смолистый воздух и… остолбенела: по деревянным сходням вереницей поднимались на корабль нагие девушки, с десяток. Все молодые и красивые, все нездешней наружности — большеглазые, с точёными узкими личиками и с тёмной кожей. Шею и кисти каждой охватывали деревянные колодки, соединённые одной грязной верёвкой. Конец этой верёвки держал в руке… купец Грой. А на пристани с лихим гиканьем разворачивался здоровенный, крытый кожей и обтянутый железной сеткой тарантас, в каких перевозят рабов с Невольничьего рынка.

— Отец… — упавшим голосом произнесла Гроя — …это то, что я думаю?! Ты подался в работорговцы?!

Купец вздохнул.

— В презренный промысел?! — ахнула девушка. — Позорнее только дом страсти содержать! Для моряков и портовых грузчиков! Я теперь дочь работорговца?!

— Увы, увы… — понурился купец и передал верёвку кормчему, что-то ему сказав. — Ты не представляешь, Гроя, как глубоко я опечален твоими словами. Они жгут мне сердце раскалёнными углями.

— Прекрати словесные выкрутасы! — топнула ногой Гроя. — На меня они не действуют. А ну, верни рабынь туда, откуда взял!

— Чтобы их продали похотливым сластолюбцам и мучителям?! — ужаснулся купец.

Взор его стал невероятно честным.

— Отец, прошу тебя, оставь свои торговые штучки, — сквозь зубы попросила Гроя. — Я разозлюсь.

Купец вернул лицу прежнее выражение и вздохнул:

— Хорошо, Гроя, ты вынуждаешь меня открыть тебе очень опасную правду. Отойдём в сторонку.

У борта купец сунулся к уху девушки и прошептал:

— Я намерен дать им свободу.

— Это как? — растерялась Гроя.

— Я намерен дать им свободу, — твёрдо повторил купец. — Сама понимаешь, у нас такой поступок расценят как тайный призыв к бунту. Надо соблюдать осторожность. Поэтому мы плывём в Сахтаръёлу, там не знают рабства и не торгуют людьми. Всё будет шито-крыто.

— И как же ты вернёшь долг ростовщику? — недоверчиво поинтересовалась Гроя, опомнясь от растерянности. — Ты ведь деньги на рабынь занял у ростовщика? Только не лги. Ты не на торгах.

— Видишь ли, родная, — задумчиво начал купец и оглянулся на палубу, где кормчий выстраивал девушек в тесную шеренгу. — То, чем занимается у нас королевский суд, в Сахтаръёле отдано «сходу». То есть всем.

— Не поняла… — вымолвила Гроя подозрительно. — И что с того?

— «Сходом» называют крикливое народное сборище, — пояснил купец. — Обычно они бьют в колокол и бегут на большую площадь, решать любой вопрос и драться. Они все страшные противники рабства и потому выкупают рабов на свободу, мне известны такие случаи. Конечно, отдать тысячу медных монет за рабыню, чтобы отпустить её на волю — такое не под силу никакому правдолюбцу. Слишком большие расходы. Но отдать одну медную монетку?

— Запросто, — неуверенно предположила Гроя. — Я бы отдала.

— Вот! — торжествующе воскликнул купец. — Но если тысяча таких, как ты, соберутся на площади, и у каждого — одна монетка? Я верну все траты с большой прибылью. А медные монеты обменяю на золотые. Не возить же медь туда-сюда?

Гроя покусывала губы. Она размышляла над словами отца и была недоверчива.

— Погляди на этих несчастных, дочь! — взмолился купец. — Они грязны, худы, измучены голодом в трюме разбойничьего корабля. Я же знаю случаи, когда юные беглянки или красивые рабыни становились в Сахтаръёле служанками при богатых домах, а то и выгодно выходили замуж. Но кто возьмёт таких худышек-замарашек в служанки или в жёны? Просто отпустить их на свободу нет смысла: куда они пойдут с площади, став свободными? Побираться? Они даже милостыню не смогут выпросить. Языка не знают. Значит, им некуда идти.

— Некуда, — грустно согласилась Гроя. — Их выкрали и продали. Тебе, заядлому лжецу. Никогда не слышала, чтобы где-то были в ходу невесты-рабыни. Даже красивые.

— Но я говорю истинную правду! — торжественно провозгласил купец. — Там, в Сахтаръёле, молодые и красивые рабыни выходят замуж очень выгодно.

— Сказка какая-то, — заметила Гроя. — Сам говоришь, они худышки-замарашки. Их всех в свинарник определят. Значит, вот для кого натащили одеял и посуды в каюту… Ты заранее готовился рабынями торгануть.

— Не «торгануть», а совершить честный поступок, — поправил купец дочь. — И ты мне поможешь.

— Чем?

— Дочь, ты ознакомлена с устройством чана для купаний, — строго произнёс Грой. — В мельчайших подробностях. Снизойди к этим девушкам и отмой их от рабской грязи. На самом деле они не грязнули, они привыкли плескаться в тёплом океане. Верни им их истинный вид, причеши, научи пользоваться столовыми приборами и ознакомь с нашими привычками. Очень хорошо корми. Они должны пополнеть, округлиться телами и производить впечатление. Чтобы каждую прямо с площади сходов увели в знатные жёны. Помоги мне в моём замысле, дочь. Мы же с тобою в одной торговой лодке. В смысле, «на корабле». Сама ничего не таскай; тяжести, еду и прочее. Это строго-настрого вменено в обязанность сыновьям нашего кормчего. Командуй ими, как душа пожелает! Всё исполнят. О любой их нерасторопности сообщай мне.

Грой хотел ещё добавить пару назиданий, но его потащил в сторону кормчий, бесцеремонно, за локоть.

— Господин, это она… — упавшим голосом выдавил кормчий, в зрачках у него застыл испуг. — Одиннадцатая. Та, посветлее кожей. Самая красивая. С лиловыми глазами.

— Ты о чём? — не понял удивлённый Грой.

— О рабыне! — зашептал кормчий. — Это она зарезала ярла.

Купец озадаченно оглядел шеренгу рабынь, с которых сыновья кормчего уже снимали колодки, шумно сопя и норовя подольше касаться руками тёмных и гладких плеч невольниц. И рассердился:

— Глупости! Сам же сказал: «пятьдесят лет назад». Эти ещё и не родились в то время.

— Это она, — упрямствовал кормчий. — Господин, я не рассказал при твоей дочери самого главного и самого страшного. У неё змеи выросли из ладони!

— Чего-чего? — остолбенел Грой.

— Змеи! — зашипел кормчий. — Огромные! Четыре штуки! Она спиной к борту пятилась, руку с прозрачным кинжалом вытянула, чтобы сдержать воинов. Тут-то из её ладони змеи и полезли! Оскалились так, что все шарахнулись, кто куда: ведьма! А лезвие кинжала возникло ниоткуда и горело кровавым колдовским огнём! Не, были среди нас и отважные, кто не спрятался за бочки. Эти застыли истуканами и окаменели от страха. Потому она и ушла. Давай избавимся от ведьмы, пока она в колодках. В ней живут змеи, господин. Внутри. В кишках или в крови. Может, ползают под кожей. И повинуются ей. Так решили воины, когда мы плыли обратно. Давай накинем на неё внезапно мешок, завяжем покрепче, примотаем медных слитков побольше — я слетаю в трюм — и за борт её. Медь тяжёлая, сразу на дно утянет колдунью. Я ничего не скажу лорду Юлгу. Рабыней больше, слитком меньше. Кто их считает?

— Вы помешались на ведьмах в своей Виданоре, — помолчав и подумав, заявил Грой. — Ишь, «слитком меньше»… Из этой меди чеканят монеты! Ценную рабыню и дорогую медь готов утопить с перепугу. А всё потому, что в разбойных набегах вы пьёте настой из бешеных грибов, для храбрости. Ты и сыновей угостишь этой мерзостью, балбес. «Змеи»… От настоя и не такое почудится. Может, в тех краях и «скатов» никаких нет? Плоских рыб, что размером с быка? Может, вам и скаты мерещились с перепоя? Та храбрая девушка просто пырнула вашего главаря острым куском прозрачной раковины и уплыла к берегу среди морских черепах. Вот и всё. Она сейчас дряхлая старуха, если вообще жива. Дикари долго не живут. Едят что попало, травятся и быстро стареют.

Задумался:

— Может, это её внучка?

— Она прячет лицо! — с отчаянием выдохнул кормчий, оглянувшись на рабынь. — Она следит за нами и подслушивает! Она меня узнала!

— Прекрати! — прикрикнул, но не повышая сильно голоса, Грой. — И успокойся! Сколько лет тебе было на том корабле? Шесть? Семь? Никакая ведьма не распознает в тебе нынешнем семилетнего мальчишку. У тебя морщины, борода, ты храбрый морской разбойник, у тебя кинжал и сыновья. Будь же суровым мужчиной! Кстати, не вздумай сыновей пугать колдуньей. Не хватало мне паники на корабле.

— Видел бы ты тех змей, господин… — пробормотал кормчий.

— Избавлюсь от неё сразу, как приплывём, — пообещал Грой твёрдо. — Продам в тот же день. Прямо на пристани сбагрю за бесценок.

— Правильно, — с облегчением закивал кормчий. — Давай не снимать с неё колодки? И в трюм запрём. В трюме есть железные клетки, много. Туда её, под замок. Потерпит. Ведьмы живучие.

— Ещё одно слово о змеиной рабыне, и я пожалуюсь на тебя лорду, — пригрозил Грой. — Пусть подыщет мне другого кормчего.

— Молчу, господин… — испуганный кормчий склонился в поклоне. — Молчу.

Грой побывал в разных странах и много слышал о четвероногих людях с лошадиным телом, о женщинах с головою кошки, о могучих мужчинах с головою быка, о баранах с головою человека. Но ни разу в жизни купцу не удалось даже мельком увидеть плод отвратительного союза женщины-распутницы и похотливого животного. На всех базарах мира любопытным зевакам показывали только лысых обезьян, карликов и бородатых старух. Не ахти какое диво. Девушка-змея могла стоить целое состояние, и потому купец лично снял с подозреваемой в колдовстве невольничьи колодки, отбросил грязные деревяшки в кучу к другим, на топливо. И внимательно осмотрел ладони рабыни. К его разочарованию, никаких признаков змеиных нор на них не оказалось. Ладони как ладони, нежные и гладкие, словно у знатной госпожи. И не скажешь, что эти руки добывали своей хозяйке пропитание в диком лесу. Никаких намёков на шрам или разрез, скрывающий лаз под кожу. И вообще, вся кожа рабыни была безупречна, неоткуда и волоску вылезти, не то что змее. Да и сама девушка казалась робкой и послушной, с тихой печалью в огромных лиловых глазах.

Лишь на какую-то долю мгновения купцу почудилось, будто они глянули насмешливо из-под густых ресниц.

Грой надел на каждую из рабынь серебряный ошейник с резным замочком и, несмотря на протесты дочери, пристегнул к тем замкам длинную серебряную цепочку.

— Это затем, чтобы не было толчеи и сутолоки, — пояснял он возмущённой Грое. — Они же ничего не понимают! Пусть ходят привычной им вереницей. Я купил на Невольничьем рынке пергамент, вот он, гляди: тут все известные слова из их языка. По каракулям вижу, писано виданором.

— Пошлость какая-то! — вспыхнула Гроя, глянув в пергамент.

Купец развёл руками:

— Это всё, что у нас есть. Постарайся выудить из этой глупой писанины хоть сколько-нибудь полезных слов. Держи цепочку и веди рабынь к лохани. За работу, дочь! Ни мига промедления! Вода для омовений уже бурлит!

Гроя дёрнула плечиком, но повела вереницу рабынь в каюту. На цепочке.

— Разжигай свой котёл, — велел купец кормчему. — Горячей воды потребуется много. Видишь, скольких девок будут отмывать до блеска! Отчаливаем немедля.

— Зачем спешить, господин, если надо мыть «до блеска»? — остановил Гроя кормчий. — В море дров не нарубишь, там нет лесистого берега с ручьями. И будет качать, пена из лохани зальёт каюту. Пресная вода станет дороже вина, а дрова дороже хлеба. На реке Акди придётся покупать дрова у вехтов, они большие скряги и вымогатели. Медную монету за каждое полено запросят! Будут плыть рядом в лодках, мерзавцы, и считать, сколько вёдер пресной воды мы зачерпнули из их реки. И предъявят к оплате каждое ведро! Здесь же такого добра навалом, оно почти ничего не стоит, — и кормчий указал на пыльный пирс, уставленный бочками и штабелями дров, многие торговцы жаждали всучить на «Фец Гигант» дрова, воду и провиант. — Подождём тут, пока твоя дочь занимается товаром, тем временем загрузим воду, дрова и провиант. В море мы выйдем через пару-тройку дней, ночью.

Добавил тихо:

— И ночью меньше глаз. А пока я вобью гребцам побольше сноровки. Похоже, они и вёсел-то не держали никогда. Хотя ребята крепкие.

«Он рассуждает здраво, — подумал Грой. — А я суечусь. Надо вести себя величаво перед этим бандитом».

И кивнул солидно:

— Согласен. Действуй.

…Уже в каюте «Фец Гиганта» он долго размышлял, припоминая весь свой разговор с лордом. Но так и не пришёл к окончательному выводу. Слишком необычным показалось то, что сообщил старый морской разбойник.

— Предлагать к продаже буду эту рабыню, — вслух решил Грой. — Но повезу всех. На всякий случай.

Чудесное путешествие

Огромная крепость на каменистом острове казалась продолжением его хмурых утёсов, творением могучих сил природы, но никак не деянием рук человеческих. Четыре высоких и острых скалы, словно гигантские клыки неведомого страшилища, исполинского обитателя глубоких недр, вонзались в небо. Тёмные бойницы, вырубленные в их граните, смотрели на окружающий мир с мрачным подозрением. Даже стены, выложенные из массивных валунов между скалами-башнями, не походили на рукотворные. Все эти камни были подобраны с неимоверной скрупулёзностью, один-в-один, без единой щели между ними. Под стать крепости выглядел и мост, переброшенный на остров с крутого берега реки: широченный исполин, он опирался своими арками-пролётами на дюжину «быков» и тоже был создан из громадных валунов, с невероятным искусством. Похоже, все его камни укладывали так, чтобы они давили друг на друга, но ни один не пересиливал другого, придавая тем самым прочность всему сооружению. «Фец Гигант», проплывая под колоссальной аркой моста, казался маленькой прогулочной шлюпкой у грандиозного замка лордов, столь велика была разница в размерах корабля и каменных гигантов, стерегущих вход во владения Вечной Вехты.

Купец Грой стоял на палубе и с наслаждением вдыхал запахи первой опадающей листвы. Он не любил непонятного чувствам морского воздуха. Вечно водорослями какими-то воняет, солью и… вообще неизвестно чем. Все те дни, пока «Фец Гигант» пересекал Вехтское море, Грой провёл в каюте, разглядывал доски потолка и строил планы. Он не помогал Грое в уходе за рабынями: дикарки понятия не имели об одежде, все были молоды и хороши собой, потому своё присутствие в толпе голых девушек Грой находил неуместным и даже неприличным для пожилого человека, тем более при дочери. Но велел ей выводить рабынь на палубу, и надолго, ибо свежий воздух оздоровит лица, измученные в трюме разбойничьего корабля и в грязных загонах невольничьего рынка. К хорошему даже солидные люди привыкают быстро, а юные туземки освоились моментально. Вот и сейчас они расположились в кружок на расстеленных одеялах и пересмеивались, уплетая свежие яблоки и подёргивая друг дружку за общую серебряную цепь, пристёгнутую звеньями к замочкам ошейников. Похоже, они совсем не понимали своего низкого статуса рабынь. Лишь одна глядела грустно и даже вздрогнула, когда тень крепостной башни упала на корабль.

— Наша Видьянагги какая-то печальная, — заметил Грой дочери. — Почему? Разузнай. Она должна источать радость.

Он уже знал имя рабыни, заподозренной кормчим в колдовстве.

— «Наша»… — Гроя дёрнула плечиком. — Ты говоришь, как завзятый рабовладелец о рабыне.

— Будем придерживаться общепринятых правил и слов, — строго предупредил купец. — Не забывай, мы вступаем во владения Вечной Вехты, законы тут исполняются с жестокой безупречностью. Не обмолвись ненароком про наш план освободить рабынь. Вмиг окажемся в подвалах какого-нибудь замка, без рабынь и без корабля, в окружении изощрённых инструментов для пыток. Затем последуют допрос, пытки огнём, водой и воздухом, наше признание, обвинение в покушении на основы мироустройства и виселица. Господа Вечной Вехты обожают вешать преступников, в особенности юных преступниц, таких они непременно раздевают донага, прежде чем умертвить с удовольствием. У этих железных всадников чесотка весь день, если с утра не вздёрнут кого-нибудь на площади. Перед каждым замком у них есть площадь, на ней красуется прочная виселица в виде арки из камня и с тремя верёвками: длинной, она для гуманной казни; короткой, для казни поучительной; и с крюком, это для повешения за ноги или ребро. Последний вид казни — назидательный, для утверждения в зрителях покорности мыслей и взвешенности поступков. Зрителей сгоняют на площадь ударами в колокол. Отвратительный дребезжащий звук, но слышно очень далеко. Явка обязательна всем, включая иностранцев и младенцев. И почему-то сбегаются свиньи. Наверное, им нравится видеть, как люди убивают людей.

Купец помрачнел:

— Обсудим что-нибудь более приятное. Здешнюю природу, например.

— Огромная река, — Гроя, вздохнув, поглядела на дымящуюся утренним туманом воду. — Совсем не вижу того берега. Наверное, туман виноват.

— Ты и в ясный полдень его не увидишь, — успокоил купец свою дочь. — Недаром тут чтут великую реку Акди неким божеством.

— Вода какая-то рыжая и мутная в этом божестве, — поморщилась Гроя.

— Такую воду приносит Одо, приток из Рудных гор, — принялся объяснять купец. — Завтра ты увидишь его, вода в нём перемешана со ржавчиной. С горных границ Вечной Вехты текут двадцать могучих рек, десять северных и десять южных. Каждая несёт в себе то, чем богаты её истоки: крупинки золота, железа и угля. Здешние горы щедры, а вехты ужасно упрямы и трудолюбивы. Видишь, чего соорудили.

Гроя покосилась на громаду крепости:

— Очень страшное строение. Чувствуешь себя букашкой. Тут и впрямь умеют внушать почтение.

— Пред тобою, дочь, «Несокрушимый замок», гордость господ Вечной Вехты. Шестьсот лет камни таскали. Подбирали каждый валун в нужный размер и форму, сплавляли на плотах с гор. Людям такой валун не поднять, их укладывали один к одному хитрыми рычагами. Боги очень милостивы к вехтам. Подарили им изощрённые умы и богатые горы, в которых есть всё, только копни. Отличное железо тут лежит повсюду, все предгорья застроены поселениями рудокопов и гудят водяными колёсами, дымят плавильнями. Леса и реки в тех ущельях полны дичи и рыбы. Остальная страна — это широкая и плодородная равнина, покрытая тёмными Ничейными дубравами, засаженная фруктовыми садами, пшеницей и капустой. Сквозь её изобилие течёт Великий Акди, вбирая в себя притоки Снежных гор. Дорога вдоль него пронзает всю страну насквозь. Отсюда и до самых Вехтских Ворот она вымощена тёсаным булыжником и потому всегда чиста, хотя после грандиозного паводка повсюду грязь непролазная. Зато какое раздолье свиньям! В здешних дубравах полно желудей, и Вехта просто кишит откормленными свиньями. Во всех смыслах.

— Ты их не любишь, — улыбнулась Гроя.

— Они заслужили моё недовольство. Злопамятны, упрямы и скупы. И слишком много рассуждают о чести.

— Я о свиньях.

— Я тоже.

Гроя засмеялась. Она обожала подобные беседы с отцом, тонкие и в меру злые, но смешные и умные.

Подошёл кормчий:

— Господин, лодка. Машут жёлтым флагом. Это стража. Мои ребята сбросят верёвочную лестницу.

Четверо сыновей кормчего усердно драили и без того сияющие чистотой, выскобленные до первобытной желтизны доски палубы. Всякий раз, когда Гроя выводила нагих рабынь из каюты, сыновья кормчего высыпали наверх и принимались скоблить палубу.

Грой поморщился и вынул мешочек с монетами.

Стражников оказалось трое, все рослые, худощавые и жилистые, коротко стриженые воины лет тридцати. Они были обряжены столь одинаково, что не отличить одного от другого. Завидев людей в кольчугах и с мечами, рабыни испуганно приумолкли. Старший над стражей сразу уставился на них:

— Почему держишь товар на палубе, купец?!

За его спиной сопели помощники, разглядывая рабынь.

— Для большей его свежести, могучий воин, — спокойно отвечал Грой. — В каюте рабыням душно.

— Товару положено быть в трюме, — отчеканил стражник. — Не в каюте и не на палубе. Твоего корабля нет в перечне Гильдии. Значит, ты нарушил закон. Мы забираем твой голый товар.

— Забирай, — улыбнулся Грой жалкой попытке обобрать глупого купца. — Но учти: товар не мой. И корабль не мой. «Фец Гигант» принадлежит королю Линглы, о том есть повеление Его Всевластия. Мне, ничтожному труженику Гильдии, поручено всего лишь доставить груз в целости и сохранности. Забирай желаемое, но оставь на королевском пергаменте своё имя и свою должность. Напиши их очень разборчиво и крупно. Такой храбрец, как ты, наверняка имеет зычное имя. Наш король собирается навестить Вечную Вехту с государственным визитом, вскорости. Возможно, Его Всевластие пожелает показать пергамент вашим вождям, как весёлую шутку: не каждый ведь день кто-то из чужих воинов обирает могущественного короля Линглы!

И Грой протянул воину свиток с грозной печатью, полученный накануне отплытия из рук королевских дознавателей, когда те осматривали корабль и груз, внеся купеческую медь и рабынь в список товаров для вывоза. Мечи и доспехи от лорда Юлга надёжно покоились под грузом металла, и дознаватели не захотели ворошить тяжёлые слитки в душном и тёмном трюме.

Воин пробежал взглядом список, задержался на печати. Осведомился кисло:

— Ваш король торгует рабынями?

— Его Всевластие не докладывает мне о своих мудрых замыслах и великих планах, — сухо ответил Грой и, напустив на лицо значимый вид, строго поднял брови и указательный палец. — Возможно, я везу не рабынь, а дружеские подарки князю Госпожи Великой Сахтаръёлы, там ведь нет рабства. Мы плывём туда.

— «Возможно»? — нахмурился стражник.

— Не мне, маленькому человеку, совать нос в дела могущественных лиц, заправляющих событиями всего мира, — и Грой грустно развёл руками. — Во избежание печальных для моего старого носа последствий.

— Одиннадцать медных монет налога за девок и одна серебряная за груз в трюме, — зло бросил стражник, получил деньги и напоследок оглянулся на рабынь, как голодный волк на испуганное стадо ланей.

— Ой-я! — облегчённо выкрикнул кормчий в широкую трубу, та уходила сквозь палубу в галереи, где меж скамьями с гребцами расхаживали сыновья кормчего, вразумляя непонятливых тумаками. Разом плеснули по воде вёсла, и тяжело гружёный «Фец Гигант» медленно двинулся вверх по течению. На палубе снова защебетали рабыни и захрустели свежими яблоками.

— Отец, мы заплатили такую огромную пошлину окончательно? — поинтересовалась Гроя. — Или будут ещё поборы? Объясняй.

— Будут, дочь, будут, — печально вздохнул купец. — Оберут не раз. Пока доплывём до озера Лангаррад, алчные господа Вечной Вехты опустошат три наших мешочка с медью, они в моей каюте, эти мешочки. И один запасной, то есть всего четыре. Видишь ли, на крутых берегах притоков Акди, в предгорьях, куда не поднимается вода паводка, построено много городов с лабазами, рынками, кузницами и оружейными мастерскими. Там обитает мало-мальски приличный народ, понимающий в купле-продаже и уважающий собственность. Зато пологие берега самого Акди усеяны дубравами, желудями, свиньями и замками железных господ Вечной Вехты. Эти типы уверены в своих правах на тот кусок грязи и великой реки, какие видны из бойниц самой высокой их башни. Хочешь пересечь владения воинственного господина? — плати ему пошлину. Сотня проходящих кораблей или обозов дают владельцу замка тысячу медных монет дохода.

— Какая дикость! — возмутилась Гроя. — Наш король живо укоротил бы руки такому добытчику средств. Ишь, личные виселицы завели и собирают личные налоги.

— О да, — покивал купец, искусно сохраняя серьёзное лицо. — В государстве должна быть только одна «сковорода гнева». Тысяча сковородок — это не государство, а базарная площадь какая-то. Со свиньями и жуликами.

Гроя смеялась.

…Как вода Акди, утекали дни. Плескались длинные вёсла по воде, где-то в трюмных галереях надсаживались голосами сыновья кормчего, сильно поубавилось запасных гребцов, зато «Фец Гигант» весьма сноровисто поднимался вверх по течению. Едва исчезал за кормою какой-нибудь сурового вида замок, впереди вырастал другой. Снова и снова повторялось одно и то же: лодка с воинами, лающие окрики, попытки отобрать рабынь и звон монет.

— Как много тут замков! — удивлялась Гроя. — И какие тут жадные воины!

— Воины как воины, — снисходительно возражал дочери купец. — Увидели нагих дев, и сразу: «отдай их мне». Все воины таковы, Гроя. Они как голодные коты. Если не удаётся украсть, норовят шипеть или мурлыкать, но лишь бы заполучить вкусненькое. Их надо сразу и строго щёлкать по носу. Учти.

— Учту, — смущалась Гроя, торопясь перевести разговор. — Почему ты раньше не брал меня на торг? Чудесное плавание! Живительный воздух, туманы над рекою, красиво очень… Посмотри, какие могучие дубы! И корабль шикарный. Роскошная каюта, пахнет кедром. Как в королевском дворце, наверное. Так бы и плавала всю жизнь.

— Не все корабли и не все плавания таковы, Гроя, — опечалился Грой.

— Отец, отец! Смотри: берега пропали!

— Это озеро Лангаррад, дочь. Скоро вода станет прозрачнее стекла, и ты увидишь чудеса подводного леса. Мы будем пересекать озеро двое суток.

* * *

После озера Лангаррад корабль вошёл в дельту огромной реки.

— Тут нет камня, — пояснял купец дочери, указывая на бревенчатые стены большого города, что показался на лесистом берегу. — Всё строят из дерева. Это богатый город Синеярр, столица Речных владений Госпожи Великой Сахтаръёлы. Поборы закончились.

— С нас не будут брать деньги? — удивилась Гроя.

Она уже привыкла к вымогателям в кольчугах.

— Будут, дочь, — улыбнулся купец. — В каждом городе, куда мы привозим товар, сахтаръёлы облагают проданное налогом. Но только проданное. Плавают тут беспошлинно.

Через пару дней корабль повернул на север. Левый берег стал высок настолько, что спрятал за своей крутизной всё. Зато правый дымил кострами и желтел стогами, там простирались скошенные поля.

— Это однообразное зрелище не изменится долго, — сказал купец. — Когда мы минуем Речные владения, то потянутся Луговые, но разницы не будет никакой, собственно. Те же луга справа и та же круча слева.

— Почему круча всегда слева? — заинтересовалась Гроя. — У нашей Глиаеры тоже крут западный берег почему-то.

— Не знаю, дочь, — вздохнул купец. — Но у всех рек берега выглядят так: западный крутой, восточный пологий.

— У реки Акди берега «северный» и «южный», — улыбнулась Гроя. — И оба они пологие!

— Ты наблюдательна, — похвалил купец свою дочь.

В Старые владения, к столице Госпожи Великой Сахтаръёлы, они подплывали, когда дремучие леса на пологих северном и южном берегах Акдиръянда уже буйствовали всеми волшебными оттенками осени.

Глава вторая
Юный рабовладелец

Учение — хорошая вещь, но чаще всего оно приводит к ошибкам.

Ямамото Цунэтомо, «Сокрытое в листве»

═════════════════════════════════════════════

В узкое окно княжеской цитадели втекал свежий воздух, перемешанный с запахами опадающей листвы. За окном блаженствовала теплынь, а далеко-далеко, за пёстрым лесом, поднимались к небу тонкие столбики дыма; их было очень много. У беженцев-горцев настало время обеда. Наловили рыбы и насобирали грибов, ругая Госпожу Великую Сахтаръёлу на чём свет стоит за несправедливость небес, благосклонных на одаривание извечных врагов дармовым провиантом, добывать который в горах ой как нелегко.

— Князь, тут к тебе мальчонка. «Важное дело», говорит. Кинжалом желает похвалиться, но прячет и отдавать не хочет, стервец. Говорит, в том кинжале всё дело его секретное и заключено. Примешь?

— Где Хват? — не отвечая старому стражнику, князь обернулся от окна. В руке он держал серебряный кубок с молоком. — Я что, по десять раз звать его должен?!

Князь был раздражён. Стражник застиг тот момент, когда князь натирал суконным рукавом пушок над верхней губой, смотрясь в кубок. Он слышал от старых воинов, будто усы вырастут быстрее, если смочить подусники молоком и тереть, тереть их чем-то жёстким. Нет, не растут… Опять разыграли, мерзавцы.

— Так ведь… — нисколько не смутясь, стражник развёл руками — …он же не пёс твой, по свистку являться. Глава сторожевой дружины, как-никак! Хват зазря не опаздывает. Своё дело имеет, значит. Завершит — придёт. Да ты и послал-то за ним недавно! Эвон, молоко выпить ещё не успел. Как ты «десять» насчитал?

— Что значит: «своё дело имеет»? — вспылил князь. Посмотрел на своё отражение в серебре кубка и выплеснул молоко за окно. Стукнул кубком о подоконник. — Он своё дело важнее княжеского оценил? Откуда ему знать, чьё важнее, если он моего слова выслушать не желает?!

— Да желает он слушать твоё слово, желает… — примирительно произнёс стражник. — Может, коня седлает. Что ж ему, с конской амуницией на горбу к тебе бежать?

Князь мрачно отвернулся к окну.

Он был очень молод, его избрали всего пару лет назад. Те из властолюбивых хитрецов, кто давно лелеял мечту обновить свою жизнь на сладкий манер заморских рабовладельцев, смогли-таки уболтать Большой сход красивыми словами о чести и верности. И сход, измученный неурядицами последних лет, избрал князем Госпожи Великой Сахтаръёлы пятнадцатилетнего мальчишку-сироту, внука усопшего князя. Невинный отрок легендарного воинского происхождения, чьи многочисленные родичи полегли в степи, в далёкой и кровавой битве, должен был занять княжеское кресло и тем означить преемственность власти, предстать народу символом единения умыслов и одним лишь видом своим трогательным усовестить нерадивых и алчных, расшатывающих основы государства. Знатные жёны — голос схода! — плакали от умиления в дорогие меха собольих шуб. Ещё бы! — горделивой осанки подросток, не ведающий грехов лжи и похоти, с тяжёлым мечом именитого деда в нежных ручонках, за ним мерцали изрубленный щит отца и зазубренные мечи восьми дядюшек, развешанные на стене.

То видели жёны. Их знатные мужья углядели только юнца, без дружины из храбрых родичей за детской спиною, с нестрашным уже мечом околевшего свирепого старика, этого вечного препятствия к роскошным замыслам.

Спустя год Госпожа Великая Сахтаръела развалилась на два десятка скороспелых княжеств. В них уже не надрывались о чести с верностью, в них раздували галдёж про столетние обиды к новоиспечённым соседям. Повсеместно зазвучали странные для былых нравов рассуждения о честном многожёнстве и о наследственных привилегиях — выяснилось вдруг, что их отсутствие лишает Сахтаръёлу будущего процветания. Оказывается, именно эти важные опоры мироустройства привели знаменитые государства к могуществу. И то: почему безжалостные пришельцы из пустыни выбрали жертвой Сахтаръёлу? — почему не её соседей? — а лишь потому, что соседи крепки своим мироустройством. Там порядок. Там не прощают долгов. Да, там облапошить дурака не грех. И потому народ тамошний держит ухо востро, он стал умён! Там потешаются над обычаем «смертию не казнят». И потому там извели разбойный люд напрочь, прилюдными казнями на площадях, всевозможными сожжениями, четвертованиями, колесованиями и повешениями. Там подлое нутро человеческое не тщатся переиначить на крикливых сходах, тратя силы и речи попусту. Там вообще знать не знают никаких сходов! Подлое нутро? — ну так спрячь его и не показывай, не то инструменты палача уточнят, что у тебя за нутро такое. Неужто боевые дружины Танлагемы или Вечной Вехты устроили бы горластый сход с кулачным спором посреди ночного поля, перед решительной битвой, когда степь вот-вот загудит под конницей врага? Нету в Сахтаръёле послушания и покорности хозяйской воле, нету… Значит, надо её привить. И процветать. И потом: маленькой стране проще справиться с невзгодами и бездорожьем. Взять хотя бы Кисонию, к примеру! Прекрасные дороги.

Про затерянную где-то на холодном побережье Кисонию мало кто слышал в Сахтаръёле, и уж совсем никто не видал её дорог. Но возникла и окрепла уверенность, будто там моют с мылом брусчатку улиц. Домохозяйки ахали и ругали князя, жадного на мыло. В обилии гневных рассуждений затерялся совсем смешной вопрос: а кто же станет наследственными хозяевами всех этих новых «кисоний», диктующими свою волю подлому нутру покорных бобылей-неудачников, коим не хватило жён вследствие многожёнства успешных и достойных? — как это «кто»? — самые достойные из успешных, конечно! То есть самые благородные. Они будут суровы, но справедливы. И помогут бедным. Никого не обидим!

Во всех кровоточащих осколках некогда единой страны засуетились крикливые проходимцы с новенькими пергаментами, подтверждающими их благородство и мужскую силу. На сходах посмеивались, зачитывая вслух бесстыжие пергаментные фразы. Из заграничных «кисоний» в Сахтаръёлу хлынули толпы молоденьких девок, там прослышали про грядущее многожёнство у богатых соседей. Новость взбаламутила массу бойких хорошеньких иностранок, которым грозило рабство за долги непутёвых отцов. Наверное, лучше уж состоять непонятной «княгиней» при лесном варваре, чем надрываться немытой рабыней при вонючем свинарнике, у старого господина-лакомки, почёсывая исполосованную плетью госпожи спину. Тем более, по слухам, варвары моются в банях, носят дорогие меха, не живут в хлеву, и никаких рабов не держат вовсе. «Девочки, зачем они захотели многожёнства? Кто есть «княгиня» у сахтаръёлов? Как бы служанка или…». Все сходились в том, что как бы «или». Иначе зачем господам многожёнство и бани? — набивай свинарник юными рабынями и пользуйся, пока не подурнели от работы и не пропахли навозом. Но баня… — о! — там совсем другое дело… Говорят, в ней пахнет весенним лугом. Или осенним. Словом, в её горячих парах весьма приятно размякшему телу и влажным мыслям.

Так шептались беглянки из крохотных королевств с хорошими дорогами. Ещё летом они валом валили через пограничные заставы. Но сейчас всё переменилось. За кордон хлынули из Сахтаръёлы заморские гости, следом потянулись загостившиеся. Ибо к хозяевам вот-вот должно было нагрянуть огромное и безжалостное войско неведомого народа под длинным и странным названием «кунвиниблы», народа свирепого и дикого, но изощрённого в убийствах и пытках. Ничего, кроме жуткой смерти, тут искать больше не приходилось.

— …Ну как, примешь мальчонку?

— Только «мальчонок» мне и осталось принимать… — сквозь зубы процедил князь. — Никакого порядка.

— Ну, это он по моему стариковскому разумению «мальчонка», а по жизни нашей он не «мальчонка» вовсе, — благодушно заметил стражник. — Твоих лет он, шестнадцать парню. Почти боец. Обиды тебе не будет его возрастом. И ещё купец заморский топчется, из Линглы. «Гроем» кличут. С девкой пришёл, в плащ завёрнута с головы до пят. На цепи привёл.

— Чего-чего? — изумился князь, снова обернувшись. — Как так: «на цепи»?

— Да как собачонку породистую. Потому ошейник на ней дорогой, серебряный, к ошейнику пристёгнута цепь серебряная, разве что намордника золотого не хватает. За цепь и ведёт. Ничего, идёт. Лет восемнадцать девке, статная, красивая, личико узкое, губки пухленькие, а уж стан… Кожа тёмная, как у нашего Сенхимела. Глаза страсть как хороши — преогромные, лилового отлива. Волосы — загляденье! Плащик заморский с неё купец сбросит, а под ним обнаружится платьице коротенькое и располосованное, от подмышек аж донизу, с двух сторон; ну, и спереди и до пупка — чтоб ты, значит, мог тело девичье осмотреть и ощупать беспрепятственно. А то и вовсе не окажется одёжи под плащиком. Голая, стало быть, предстанет. Ты к зрелищу-то себя подготовь, чтоб не оплошать перед заморским гостем растерянностью. Ну: покраснеешь или голос подведёт хрипотцой внезапной. А ты ж князь, как-никак!

— Ты чего несёшь, дед?! Сбрендил?!

— Да рабыня она, князь. Не видал ещё рабынь? Вот, поглядишь заодно. Купец Грой наружностью человек чопорный и неглупый, но изнутри, видать, простоват. Да и дела торговые у него совсем неважнецкие, думаю. Купцу кто-то наплёл, будто у нас чёрные рабыни нарасхват идут средь оголтелых сластолюбцев. Корабль пушнины готовы отдать за такую! Хоть и знает купец, что рабства мы не признаём, однако-сь отчаялся и привёз к нам с десяток девок, на пробу. Одну к тебе привёл, как образец, обрядил для удобства осмотра. Самую красивую выбрал, наверное. Должно быть, тайную надежду лелеет: вдруг на два корабля с мехами князь сподобится? Ты ж государственная фигура, как-никак!

— И чего делать? — растерялся князь.

Стражник пожал плечами:

— Можешь, конечно, девку освободить от цепей, а работорговца выпороть. Но я бы не советовал с купцами заморскими нынче ссориться таковским способом. Ведь, по их разумению, эдаким поступком ты купца ограбишь, да ещё с глумлением. Не хочешь брать товар — не бери, и впредь запрети ко ввозу. Но отбирать и куражиться не смей. Такой у них закон, в их купеческой Гильдии.

Князь задумался.

— Девка и впрямь хороша. Помнишь дочек Бангиръярра? — привозил на выборный