Red Violet. Больше чем магия

КЭТРИН БЕЙКВЕЛЛ

Цветочное сердце

Москва
МИФ
2024

ИНФОРМАЦИЯ
ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Original title:

FLOWERHEART

by Catherine Bakewell

 

На русском языке публикуется впервые

 

Бейквелл, Кэтрин

Цветочное сердце / Кэтрин Бейквелл ; пер. с англ. И. Бадьяровой. — Москва : МИФ, 2024. — (Red Violet. Больше чем магия).

ISBN 978-5-00214-119-7

Магия Клары всегда была дикой, но никогда не казалась опасной, пока однажды простое прикосновение девушки не заставило распуститься ядовитые цветы в груди ее отца.

Единственный способ исцелить его — это произнести чрезвычайно сложное заклинание, требующее совершенного контроля. И есть лишь один человек, на чью помощь она могла бы рассчитывать, — это ее бывший лучший друг Ксавье, который из милого, застенчивого ребенка превратился в отстраненного и загадочного юношу.

Ксавье, зная, что Клара пойдет на все, чтобы спасти своего отца, просит взамен о чем-то ужасном. Пытаясь понять, что именно так изменило ее друга, Клара внезапно обнаруживает настоящую тьму, готовую вот-вот захватить все королевство. И лишь магия Клары способна ее остановить.

 

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

 

 

 

 

 

Моим родным: я цвету благодаря вам

1

«Гладиолусы для храбрости. Белые гвоздики для удачи. Геллеборус для мира»1.

Я украсила гостиную цветами и окутала себя их сладким запахом, а предупреждение Совета забыть не могла.

«Мисс Клара Даниэль Лукас, представители Достопочтеннейшего Совета магов посетят вас сегодня в десять часов».

Мое сердце билось в лад с часами, тиканье которых неуклонно приближало к назначенному времени.

Я распахнула окна, впустив в комнату чарующий летний воздух. Пока же стояла в потоке солнечного света, магия внутри меня гудела от наслаждения. А потом, после минуты покоя, прошептала: «Ведьмы вроде тебя Совету не нужны».

Мои пальцы стиснули ткань небесно-голубого платья. Насмешки своей магии я ненавидела, но на этот раз опасалась, что она права. Я не могла не думать о ведьмах своего возраста, которые выбирали белые платья и примеряли гловелетты для церемонии допущения и бала. Для того чтобы наконец приступить к занятию, которому они посвятили жизнь.

Еще я думала о Ксавье Морвине, своем дорогом друге детства, получившем допуск на год раньше срока. Сейчас он работал в лавке своих родителей. Ксавье помогал людям: он творил чудеса. Достиг всего, о чем мы вместе мечтали.

Я гадала, думает ли он обо мне. Или Ксавье знал, что я всех разочаровала.

Дверь кухни со скрипом отворилась — вошел папа, крепко держа поднос с тремя заварочными чайниками и разномастными чашками. Голубые глаза сияли надеждой: огонек в душе у папы не гас никогда, сколько бы раз я его ни подводила.

— Не тревожься, — сказал папа. Он поставил поднос на наш низенький, видавший виды столик и пробрался по лабиринту стульев — не зная, сколько членов Совета ждать, мы снесли сюда все имеющиеся — ко мне и похлопал ладонью мои рукава-буфы. — Я в жизни не встречал таких талантливых молодых ведьм, как ты, — продолжил он. — Уверен, Совет это оценит.

В большинстве случаев его уверенность во мне умиляла и ободряла, а сегодня казалась приторной, как переслащенный чай.

— Папа, с добрыми вестями члены Совета не ходят, — пробормотала я.

Магия напрягла мне мышцы, ускорила пульс и безжалостно зашептала: «Неудачница, неудачница, не­удачница!»

За спиной у папы что-то принялось дребезжать и звякать, как странный музыкальный инструмент. Это один из заварочных чайников закачался туда-сюда, грозя разлить содержимое. Зло на него посмотрев, я подошла и плотно прижала ладонь к бледно-розовой крышке. Порой собственная магия пугала меня, а порой просто раздражала.

«Пожалуйста! — взмолилась я. — Пожалуйста, веди себя прилично!»

В парадную дверь негромко постучали.

Длинная коса хлестнула по моей шее, когда я, выпучив глаза, снова повернулась к папе:

— Ты ведь будешь присутствовать на этой встрече?

Папа нахмурил веснушчатый лоб:

— Но, милая, я ведь не маг…

— Пожалуйста! — моя просьба получилась робкой, как у ребенка.

Папа кивнул и, шагнув ближе, пожал мне руку.

Когда я повернулась к двери, магия вонзила когти мне в сердце. Я всеми силами старалась не трусить. Достаточно капельки страха — и моя магия устроит погром прямо на глазах у Совета. Деформирует светло-желтую дверь. Наполнит воздух облаками пыльцы. Вдребезги разобьет нам окна. Такого допустить нельзя.

Сделав глубокий вдох, я потянулась к дверной ручке, но створка уже со скрипом открывалась сама.

Там, где была наша лужайка, появился тускло осве­щенный зал с мраморными полами и потолком. В футе от меня стояла ведьма, по традиции во всем черном, с золотым значком-солнцем, какой носили все члены Совета. Под взглядом холодных голубых глаз у меня напряглись плечи. Этот взгляд я помнила хорошо, равно как и лекции, которые неизменно за ним следовали.

— Мисс Лукас! — поприветствовала мадам Олбрайт, самая первая моя учительница.

Я поморщилась и склонила перед ней голову.

— Рада снова вас видеть, ваше благородие.

Фыркнув, мадам Олбрайт отряхнула полочку своего черного шелкового платья, словно я как-то его испачкала. Папа торопливо предложил ей наше «лучшее» — единственное — кресло.

Следующим порог переступил маг, быстро снимая шелковый цилиндр.

— Мисс Лукас, я мастер О’Брайан, — представился гость.

Я сделала реверанс. Магия стучала мне в грудину.

Я пропустила мастера О’Брайана в дом, и папа тотчас принялся пожимать ему руку и подыскивать удобный стул.

— Добро пожаловать, ваше благородие.

В прихожую вошел еще один маг, потом ведьма, потом еще и еще, пока не набралось восемь человек в строгих черных платьях и костюмах. Я приседала и приседала, приветствуя каждого члена Совета. Папа бросился на кухню за табуреткой.

Я оглянулась на группу магов — ну чем не стайка ворон? — и ум взбудоражился. «Что за решение они мне принесли?»

Оставалось лишь крепко держаться за дверную ручку и за старые уроки о том, как усмирять свою магию. «Сосредоточься на дыхании», — советовали мне учителя и наставники.

Сделав глубокий вдох, я начала закрывать дверь…

В сужающуюся брешь вклинился блестящий черный ботинок.

— Извините! — проговорил голос молодого человека. Знакомый мне голос. Нахмурившись, я приоткрыла входную дверь.

Мои мысли разлетелись как листья на ветру.

Ксавье Морвин.

В детстве я всегда считала его привлекательным, а сейчас, к огромной моей досаде, выяснилось, что он вырос в невероятного красавца. Ксавье стал выше; раньше мы смотрели друг другу в глаза: кто кого переглядит. Сейчас его шляпа фактически задевала притолоку. Волосы, когда-то аккуратно подстриженные, свисали ниже белого крахмального ворота рубашки. Еще приятель стал бледнее, чем мне помнилось; под карими глазами появились темные круги, словно он не спал много-много ночей.

Ксавье медленно снял шляпу с темноволосой головы и прижал ее к сердцу.

— Здравствуйте! — тихо сказал он.

В детстве мы бы обнялись, потом расхохотались и принялись болтать, мигом припомнив тему последнего разговора.

Все это могло бы случиться и сейчас, потрудись Ксавье отвечать на мои письма. Не игнорируй он меня пять долгих лет.

Навестить меня друг решил именно сегодня.

— Что вы здесь делаете? — спросила я.

Румянец окрасил бледные щеки Ксавье и растекся до ушей.

— Ну… э-э-э… на собрание созвали всех членов местного Совета. — Ксавье показал на золотое солнце у себя на галстуке.

Я почувствовала укол зависти. Мы с Ксавье были почти ровесниками.

Ничем особо мы не отличались. Это мне следовало заниматься магией. Вместо этого Ксавье заявился сюда с коллегами засвидетельствовать мои неудачи.

Реверанс у меня получился «деревянный».

— Добро пожаловать, ваше благородие!

Ксавье поморщился, открыл рот, чтобы что-то сказать, но потом, похоже, передумал. Вместо этого он поклонился, перешагнул через ступеньки крыльца и повесил свою шляпу вместе с остальными. Я закрыла за ним дверь, обернулась и увидела, что Ксавье так и стоит в прихожей.

— Папа найдет где вас посадить, — сказала я. В подсознании снова послышался шепот магии. С каждым перехваченным взглядом Ксавье он звучал все громче.

У него такие красивые глаза. Я и забыла.

Теплый и нежный, как весенний ветерок, голос портила лишь чопорность обращения. Я всегда была для него Кларой, а в наших первых письмах он писал мне «моя Клара».

Ксавье робко показал на мои волосы:

— У вас там… цветы.

Мои руки взлетели к ярко-рыжей пушистой косе, где в самом деле начали расти крупные розовые ка­мелии.

Раньше папа почти каждый вечер читал мне «Спра­вочник по ботанике» Уэйверли, старую книгу, которая принадлежала моей матери. Никакой истории там не было — только иллюстрации растений с их названиями, происхождением, значением и рекомендациями по выращиванию. Одно и то же мы читали несколько лет подряд — и значения цветов врезались мне в память. В ушах раздался медовый папин голос: «Розовые камелии символизируют долгую привязанность».

Я позволила себе тишайший из смешков, пока лихорадочно подбирала предлог, который позволил бы мне сохранить хоть каплю достоинства.

— Ой, да, да! Я вырастила их нарочно. Подумала, что они мне к лицу.

Ксавье сжал губы и потупился.

— Так и есть, мисс Лукас. Они вам к лицу. Эти цветы. Я…

— Мастер Морвин!

Ксавье подскочил, услышав титул, которым на моей памяти называли только его отца. «Странно, что родители не пришли вместе с ним, — подумала я. — Они ведь тоже члены местного Совета».

С другого конца маленькой комнаты на нас хмуро смотрел мастер О’Брайан.

— Вы знакомы?

Ксавье лихорадочно закачал головой. Рана у меня в сердце заболела и углубилась.

— Сэр, мы, э-э-э, дружили, когда были моложе, но не разговаривали очень много лет. Проблемой это не станет, уверяю вас.

Хотелось проорать, что так долго не разговаривали мы по вине Ксавье и что это точно проблема, но жжение магии под кожей и ропот членов Совета напомнили мне: есть вопросы насущнее.

Ксавье еще раз опустил передо мной голову в неглубоком поклоне и шмыгнул в гостиную. Пока не увидели члены Совета, я вырвала камелии из волос и бросила на пол.

Папа тотчас поприветствовал Ксавье радостным возгласом и похлопал его по спине так сильно, что молодой маг вздрогнул. С минуту они спорили о том, может ли папа уступить свое место Ксавье, затем о том, стоит ли предложить его мне, но в итоге приятель прислонился к дальней от меня стене, словно в этой группе великих магов он был таким же чужаком, как и я.

Каждому члену Совета я предложила чаю. Каждый покачал головой, за исключением Ксавье, который принял большую бесформенную кружку с кротким «спа­сибо!».

— Мисс Лукас, мы очень ценим ваше гостеприимство, — проговорил мастер О’Брайан, когда я вернула поднос на столик. — Только, думаю, нам всем лучше взяться за дело.

— Вы решили дать Кларе допуск? — радостно осведомился папа.

Мои щеки зарделись, и на миг я пожалела, что попросила его присутствовать на столь важном собрании.

— Нет, сэр, — ответила мадам Олбрайт. — На деле Совет сильно обеспокоен тем, что мисс Лукас вообще не сможет получить допуск.

По коже прошел мороз.

— Мадам… Мадам Бен Аммар с этим не соглашалась, — проговорила я. Моей любимой учительнице пришлось меня оставить, но она, по крайней мере, не называла меня неудачницей. После нашего расставания мадам написала мне и сказала, что уверена в моих силах. — Г-где она? Думаю, ей хотелось бы посетить столь важное собрание.

— В настоящее время мадам Бен Аммар возглавляет расследование с целью обеспечить общественную безопасность. — Мастер О’Брайан поднял руку. — Свое мнение она до Совета донесла. Однако, мисс Лукас, факт остается фактом: такую ведьму, как вы, мы еще не видели. Ведьму, которой не повинуется ее магия.

— Иногда повинуется, — возразила я, стискивая ткань своего небесно-голубого платья. Несколько снадобий я сделала. От простуды, от ангины, от артрита…

— От вашей вспыльчивости у меня занавески на кухне загорелись, — напомнила мадам Олбрайт.

У меня зарделись щеки.

— Это было много лет назад.

Мастер О’Брайан вздохнул:

— У нас довольно обширный список… чудачеств вашей магии. Вне сомнений, проблема эта трудноразрешимая.

Взгляды всех присутствующих в гостиной устремились на меня, острые и обжигающие, как горячие кочерги. Еще хуже было то, что, когда я посмотрела на Ксавье, парня, который должен был меня подбад­ривать, в глазах его читалась жалость.

— Мы решили предложить вам несколько вариантов, — продолжил мастер О’Брайан.

В залитой солнцем комнате повисла мрачная тишина.

— Вы имеете в виду… вариантов учителей и наставников? — уточнил папа.

Мастер О’Брайан не ответил.

Мороз все больше сковывал мое тело.

«Ты получишь по заслугам, — шептала моя магия. — Ты не лучше своей матери».

— Пожалуйста, сэр, продолжайте! — попросила я слишком громко в попытке заглушить магию и отринуть любые намеки на нее.

Мастер О’Брайан обвел взглядом коллег, прежде чем проговорить:

— Первый вариант — это сдерживающие чары…

— Нет!

Я подняла голову, чтобы посмотреть на вмешавшегося Ксавье.

— Это лишь ослабит ее магию, — заверил его мастер О’Брайан.

— Да, но не просто так, — упирался Ксавье. Он перехватил мой взгляд, от отчаяния его глаза стали совсем круглыми. — Это сделает наложение чар очень болезненным. — Ксавье умоляюще посмотрел на мас­тера О’Брайана. — Пожалуйста, ваше благородие! Такие чары накладываются лишь на преступников. Мисс Лукас ничем их не заслужила.

Я представила, как моя магия станет слабее, по­корнее, сдержаннее; представила себя, корчащуюся от боли при попытке сварить даже небольшую порцию снадобья. Так исцелять особо не получится, а при мысли о том, что Совет накладывает на меня чары, которыми наказывают преступников, подкатила тошнота.

— Ваше благородие, а… какая у меня альтернатива? — спросила я.

Ответил мне седовласый маг:

— Мы могли бы нейтрализовать вашу магию.

В глубине комнаты Ксавье сильно побледнел, словно ему стало плохо.

Мое сердце рвалось прочь из груди.

— Нейтрализовать? — переспросила я.

Мастер О’Брайан кивнул:

— Устранить, мисс Лукас.

Устранить. Я прижала ладонь к месту, где в груди гудела магия, и представила, как ее у меня отнимают, как вырывают мне сердце.

— Вы… вы не можете так поступить, — прошелес­тела я.

— Наверное, это к лучшему, — сказал мастер О’Брайан.

Мадам Олбрайт энергично закивала:

— Мы опасаемся, что ваша магия кому-то навредит. И нельзя забывать о вашей матери. Если она попробует использовать вашу силу в личных целях…

— Кларина мать исчезла раньше, чем девочка успела ее запомнить.

Мать. Это слово. Яркое и разрушительное, как молния.

Моя магия свернулась плотным кольцом, потом раздалось громкое «бах!». Светло-розовый заварочный чайник взорвался салютом фарфоровых осколков и едва-едва не облил мадам Олбрайт горячим чаем. Вскрикнув, она соскочила со стула и гневно посмотрела: сначала на пролитое, потом на меня.

Я бросилась к столу, промокнула чай фартуком и пролепетала:

— Извините, я не просила его…

— Именно такого поведения мы и боимся! — рявк­нула мадам Олбрайт. — Ради бога, мисс Лукас почти совершеннолетняя и не контролирует себя!

— Разбитый чайник — это не яд и не запрещенное снадобье, — заметил папа.

У меня дрожали руки, когда я осторожно положила керамические осколки на деревянный поднос. Внутри все клокотало от ненависти.

Мать. Кольцо. Книги. Жизнь, полная слухов. Коробка, появившаяся на крыльце в день, когда мне исполнилось шестнадцать, — коробка, которую я выбросила сразу, как нашла.

Клятая магия, которую она передала по наследству мне.

«Сосредоточься на том, как дышишь». Монологи у меня в подсознании становились больше похожими на мольбу.

— Алфея, нельзя сравнивать юную мисс Лукас с преступниками, даже с ее собственной матерью, — невозмутимо проговорил мастер О’Брайан и поднял руку, жестом успокаивая папу. — Варианты решения мы предлагаем не для того, чтобы наказать Клару. Мы боимся, что ее магия кому-то навредит.

Такого я никогда не допустила бы. Может, из-за слабости у меня не получалось контролировать свою магию, но я никогда не позволила бы ей кому-то на­вредить.

— Наверняка существует еще какой-то вариант. Я… я найду способ дисциплинировать свою магию. — Я сделала судорожный вдох, чтобы успокоиться. — Пожалуйста, дайте мне чуть больше времени. Если… если бы все шло хорошо, я готовилась бы стать ведьмой к летнему солнцестоянию. Может, к тому времени что-то изменится.

Ксавье просто смотрел на меня. Хотелось взмолиться, чтобы он заговорил, помог мне, сказал, что думал обо мне последние пять лет.

Ведьмы и маги вокруг меня переглянулись. Некоторые зашептались так тихо, что я не расслышала. Они считали меня злой и неуправляемой. Не лучше матери, которую я никогда не знала.

Членам Совета следовало понять, что я не такая, как она.

— Стать целительницей — все, чего мне когда-либо хотелось, — сказала я им. — Малышкой я видела, как Морвины спасли жизнь человеку. — Я очень хорошо помнила: мы с Ксавье, спрятавшись за диваном у них в гостиной, смотрели, как его родители творят чудо. Тот мужчина посинел и едва дышал, его жена рыдала. Ксавье крепко-крепко держал меня за руку. — Мадам и мастер Морвин вместе использовали свою магию, — вспоминала я. — Снадобьями и заклинаниями они спасли стоявшего на краю могилы. После этого в гостиной воцарилась такая радость… Я поняла, что хочу заниматься чем-то столь же важным. Столь же полезным. Все, чего мне хочется, — помогать людям.

Я закрыла глаза, глуша окружающий мир, Совет, мысли о том, что моя магия отомстит, стоит мне вдохнуть не так.

В гостиной царило мрачное молчание.

— Простите, мисс Лукас, — сказал мастер О’Брайан. — Нам нужно ваше решение.

По пищеводу поднялась желчь. Мне предложили выбор между двумя ядами. Между жизнью, начисто лишенной магии, и жизнью, в которой мой дикий дар будет доставлять мне боль за каждое наложенное заклинание. Я подумала о матери, которая бросила вызов Совету, которая сбежала от него, пошла своей авантюрной дорогой. Я не такая. Я собираюсь помогать людям. Исцелять их. Чего бы это ни стоило.

Судорожно вдохнув, я кивнула.

— Сдерживающее заклинание, — объявила я.

Папа схватил меня за руку:

— Нет, Клара!

— Я всецело против этого! — выкрикнул Ксавье, перекрывая ропот Совета.

— Получается, вы, мастер Морвин, хотите, чтобы я лишилась магической силы? — Я зыркнула на него и сжала кулаки, чтобы не выпустить свою обжигающую магию из-под контроля. — Между болью и жизнью без магии я выбираю боль.

— Это решение принимать не вам, Морвин, — заметил седовласый маг и резко кивнул в мою сторону. — Она думает, что выдержит.

По мере того как они обсуждали ограничива­ющее заклинание, я сомневалась в этом все больше и больше.

Ксавье выступил вперед и, отставив кружку с чаем и прижав руку к груди, обратился к мастеру О’Брайану:

— Сэр, наверняка существует другой вариант…

— Мастер Морвин, на вашем месте я придержала бы язык. Вашу работу в Совете пока иначе чем легкомысленной не назовешь, — раздраженно проговорила мадам Олбрайт. Ксавье содрогнулся.

Мастер О’Брайан хлопнул моего приятеля по плечу, словно это ему предназначались плохие новости.

— Мы с уважением отнесемся к решению мисс Лукас. — Снова обращаясь ко мне, он улыбнулся: — Так вы впрямь желаете стать целительницей, невзирая на последствия? Очень смело с вашей стороны, юная леди.

Для приличия я сделала ему реверанс. Магия так и кричала у меня внутри.

— Как скоро будет готово ограничивающее заклинание? — спросил папа.

— Оно довольно сильное. Мне понадобится помощь других членов Совета. Но к завтрашнему вечеру все должно быть готово.

У меня сердце екнуло.

— К завтрашнему вечеру?

— Да. — Мастер О’Брайан снял цилиндр с вешалки и водрузил на голову. — А пока я по­стараюсь найти учителя, который поможет вам за­вершить подготовку при ограничении магической силы.

Я представила, как томится внутри меня магия, злая, язвительная, ненавидящая меня за ограничения. Боль при наложении каждого заклинания станет местью сама по себе. Я надеялась, что заклинания будут ее стоить.

Если бы не растерялась, я поблагодарила бы мастера О’Брайана за старание найти мне учителя. Попрощалась бы с ним и присела бы в реверансе. Но я застыла, потеряв дар речи.

Мастер О’Брайан повел вереницу коллег обратно ко входной двери, распахнул ее — за ней снова оказался мраморный зал Совета. Маги и ведьмы гуськом покинули наш дом, кое-кто соблаговолил попрощаться.

Другие волшебники ушли, а Ксавье задержался в прихожей, бледными пальцами теребя поля шляпы. Он смотрел на меня. Находясь рядом с ним, я чувствовала то же самое, что вчера, когда заглянула в свою старую школу. Да, нежность я ощутила, но вместе с ней боль, а ярче всего — понимание, что мне здесь больше не место.

— Простите, что так получилось, — очень тихо сказал Ксавье и оглянулся на дверь, ведущую в зал Совета. — Мне… мне нужно идти. Но я хотел бы навес­тить вас снова, мисс Лукас. При более благоприятных условиях.

— Мастер Морвин, пойдемте! — окликнула его мадам Олбрайт.

Услышав свой титул, Ксавье вскинулся, а потом потянулся к моей руке. Внутри меня боролись боль, печаль и замешательство, но я опасливо ответила на рукопожатие.

Ксавье запечатлел на моей руке легчайший поцелуй. Он делал так в детстве, копируя чопорный этикет своего мага-отца.

— До свидания, Клара, — проговорил Ксавье и — не успела я отреагировать, не успела спросить, почему он воспротивился решению Совета наложить за­клинание, почему перестал писать мне, почему вел себя как совершенно равнодушный ко мне человек, — скольз­нул за порог, закрыв за собой дверь.

2

Когда я снова открыла дверь, мраморный зал Совета исчез. Остался лишь живописный сад, за которым ухаживал папа, и дуб, на который я влезала ребенком. Казалось, Совет, собрание его членов, Ксавье мне просто приснились.

Однако это был не сон, и вскоре мою магическую силу ждало сильное болезненное ограничение.

Я выбежала из дома и спряталась под дубовыми ветвями. Зажмурившись, подставила ладони солнцу и вдохнула аромат лета — цветов, росы, земли.

К­то-то верит, что магия исходит от солнца, которое льется на землю и порождает жизнь. В таком состоянии, наслаждаясь летним утром, я чувствовала, что снова вернулась в свою стихию.

Может, если как следует постараться, я уговорю Совет не трогать мою магию еще неделю, еще день, еще секунду…

Вдалеке тише эха прозвучал слабейший раскат грома. Я содрогнулась. Это была я. Это моя магия без разрешения просочилась в окружающий мир. «Веди себя прилично», — шепнула я ей, но вдали продолжали темнеть тучи.

— Клара! — Папа спустился с холма и уселся на землю рядом со мной. Его лоб изрезали глубокие морщины. — То, что случилось здесь… Что ты об этом думаешь? Что намерена делать?

Я горько рассмеялась и подтянула колени к груди.

— Папа, сделать я тут ничего не могу. Совет принял решение.

— По-моему, ты слишком быстро сдаешься.

— Нет. — Я прижала подбородок к ладоням и стала смотреть, как солнце сверкает на росистой траве. — Я пять лет пробовала. Очень старалась приручить свою магию собственными силами. Может, так будет лучше.

Подсознание заполнили крики учителей и наставников, звон бьющегося стекла, мои всхлипы.

— Со мной что-то не так, — прошептала я скорее себе, чем папе. — С моим сердцем, наверное. Будь я… Будь я по-настоящему хорошей ведьмой, сумела бы…

— Нет, цветочек, нет… — Папа пододвинулся ко мне и одной рукой обнял за плечи. Другой, мозолистой от многолетней работы в саду, он накрыл мою. — Ты хороший человек, слышишь? Плохой не работал бы так упорно, чтобы стать целителем.

Я рукавом вытерла заплаканные глаза.

— Мучений не должно было быть в принципе. Магия отражает то, что скрыто в наших сердцах. Каждый мой учитель так говорил. Эмоции обуздывает внутренняя сила. Значит, мои эмоции ужасны.

Папа ответил тягостным молчанием. Мои слова эхом разносились в тишине, и я услышала, как глупо они звучат.

— Думаю, дело, скорее, в том, что твоя магия за тобой не поспевает, — наконец сказал папа. — Ты готова спасти мир, а вот твоя сила… Ей нужно еще немного времени.

Светлую любовь к папе омрачала темная реальность ситуации.

— У меня нет времени.

Закрыв глаза, я увидела членов Совета, окруживших меня, словно хищные птицы, готовые когтями выхватить магию. Папина вера в меня была прекрасна и неизменна. Но еще она была наивна.

Я отвернулась от папы, плотно прижав руки к груди, где нетерпеливо билась магия. Тучи, темневшие вдали, теперь висели над нашим домом.

— Ты не представляешь, каково это. Не видел меня в процессе обучения. Не знаешь, что творит моя магия.

Я практически услышала крики мадам Бен Аммар в день, когда у меня загорелись ладони. Даже она, невозмутимая и блистательная, испугалась того, на что была способна моя магия.

— Я просто думаю… думаю, тебе нужно бороться. Бороться за право сохранить свою магию такой, какая она есть.

— Бороться с Советом? — Я категорично покачала головой. — Папа, не знаю, что видишь ты, когда смотришь на меня, но, когда смотрят члены Совета, они видят ее. — На последнем слове у меня пресекся голос. Огонь в сердце разгорался все жарче. Во рту появился вкус пепла.

Она была именно такой, какие качества я ненавидела. Дикой, беспечной, импульсивной. Совсем как моя магия. Как магия, которой в ее молитвах должна была владеть и я.

— Чары — все, что у меня есть, — сказала я сквозь судорожные вдохи. — Способность помогать ближним. И при этом магия даже не моя, а ее. Она передала ее мне. — По щекам у меня текли слезы. — С моей сто­роны было глупо думать, что я смогу быть не такой, как она.

Папа осторожно притянул меня к себе, так что моя голова оказалась у самого его сердца.

— Ненавижу ее, — объявила я воздуху, солнцу, своей магии, себе.

— Клара, послушай!

Чем больше я о ней думала, тем больше моя магия казалась мне настоящим жгучим пламенем, исходящим из тела. В груди стало тесно, плечи затряслись, по коже прокатился жар…

Папа охнул и отстранился от меня. На области его сердца, к которой я только что прижималась щекой, желтая ткань рубашки опалилась, почернела, стала загибаться. Из-под кожи у папы пробивались розовые бутончики.

Я вскрикнула.

Содрогаясь, папа прижал ладонь к цветам у себя на сердце. Лицо у него стало желтушно-белым, а меж пальцами появлялись все новые розовые бутоны.

— Что происходит? — спросила я слабым, дрожащим голосом.

Трясущейся рукой я коснулась его щеки. Папа вскрикнул от боли и отпрянул от меня. На месте моего прикосновения появился ярко-розовый ожог.

Моя голова кружилась, как летящее с дерева семя. Загрохотал гром, дождь полил как из ведра, обрушившись на наш дом и на деревню Уильямстон, что лежит в низине. Я промокла насквозь, пока поднималась на ноги и пятилась от папы, боясь отвести взгляд и столь же сильно — увидеть, как моя магия его уничтожает.

Папа кашлянул — звук получился страшным, дребезжащим. Он прикрыл рот рукой, а когда опустил ее, на его ладони лежало пять розовых лепестков.

Вытаращенные от шока, его глаза покраснели. Папа впервые смотрел на меня с тем же страхом, что и члены Совета.

— Клара… — мое имя прозвучало слабо и хрипло. Из груди папы цвели цветы.

«Азалия символизирует заботу и упрямство, — гласил старый справочник. — При употреблении внутрь ядовита».

Казалось, глянув себе на грудь, папа вспомнил это одновременно со мной.

— Зови на помощь, — прохрипел он.

Я уложила папу на диван и бросилась к себе в комнату. Сама помочь ему не могла, хоть и знала, как; только не после того, как мои прикосновения причинили ему боль. Требовался маг, достаточно опытный, чтобы спасти моего папу.

У кровати стоял ящик с цветами и запасными принадлежностями, который я привезла, отучившись у мас­тера Янга, своего недавнего наставника. Я разбло­кировала и подняла крышку, затем порылась среди стеклянных пузырьков, стеблей лаванды и веток сирени.

Зеленый лист клена, аккуратно положенный на дно амулет, служил для отправки сообщений, только быс­тро связаться ни с кем не получится, особенно с учетом того, какая дикая у меня магия. А мне не следовало терять ни минуты.

Имелся и другой вариант. Морвины жили по соседству. Если не Ксавье, то его родители наверняка сумели бы мне помочь.

Отложив кленовый лист, я нырнула под кровать за шкатулкой, в которой хранились мои сбережения. Все монеты, которые я получила, когда продавала обрезки ткани и помогала по хозяйству горожанам. Все чаевые, которые щедрые заказчики давали мне в пору, когда я помогала разным магам и ведьмам. Жемчужные сережки, которые отец подарил мне на шестнадцатилетие. Золотое обручальное кольцо, которое моя мать швырнула папе, прежде чем раствориться в облаке дыма пятнадцать лет назад.

Я бросилась в коридор. У самой входной двери папины сапоги валялись рядом с моими. Я надела свои грязные садовые перчатки, папино пальто и шляпу-котелок, в которой он путешествовал. Все это не слишком защитит от дождя, да и, судя по раскатам грома и переполоху у меня в сердце, гроза и моя дикая магия в ближайшее время не прекратятся. Спрятав монеты и драгоценности в карманы пальто, я отважилась взглянуть на папу.

Он лежал тихо, с закрытыми глазами, его грудь поднималась и опускалась. Сон пошел ему на пользу. Но какое отсроченное действие у яда азалии, я понятия не имела.

Я зашла в гостиную и склонилась над ним, осторожно коснувшись его указательного пальца рукой, обтянутой растрескавшейся кожей перчатки. Папа открыл глаза.

— Я приведу Морвинов, — пообещала я. — Вернусь прежде, чем ты проснешься.

— Люблю тебя, — медленно и невнятно отозвался папа.

Я сильно закусила губу, стараясь подавить слезы и магию, корчащуюся у меня в груди.

— Я тебя тоже.

Переступая порог, я велела себе не оглядываться. Если скажу себе, что, возможно, вижу папу в последний раз, то начну в это верить. Как я усвоила в процессе обучения, стоит моему сердцу ухватиться за какую-то идею — и моя магическая сила вполне может воплотить ее в жизнь, хочу я этого или нет.

* * *

Стуча сапогами по земле, я бежала по дороге из города. Вверх по одному холму, по другому, а на вершине последнего стоял красивый странный дом, который я так хорошо знала.

Морвин-мэнор выглядел эклектически — эдакая помесь сторожевой башни, дворца и коттеджа; сочетание разных эпох архитектуры. С одной стороны словно башню сняли с древней крепости и соединили с особняком. На другом конце дома красовалась труба, обвитая плющом, который полз по стене до самой крыши. А на ней стоял флюгер в виде сияющего солнца — символа магов, который кто угодно мог опознать издалека.

Когда в детстве гостила в Морвин-мэноре, я каталась вниз по склонам холмов, плела венки из маргариток, играла в прятки в странных извилистых коридорах дома.

Каждую субботу папа разрешал мне кататься на груженной цветами телеге — высаживал у Морвинов, а сам отправлялся работать. Я с удовольствием тряслась на краю повозки, взахлеб рассказывая ему о том, в какие игры буду играть с Ксавье и его сестренками, Леонор, Далией и Инес.

Сегодня меня переполняло совершенно другое, пугающее, предвкушение. Каждый шаг означал секунду папиных страданий. Сегодня я искала у Морвинов спасителя, не товарища по играм.

По скользкой тропке, змеящейся вверх по склону, я поднималась, пока не прошла под надписью на воротах, гласящей «Морвин». Остановившись на крыльце, прислонилась к квадратной грязно-белой колонне, чтобы отдышаться. Болели бока. Кружилась голова. Сапоги натерли мне пятки, совершенно не защищенные заношенными чулками.

На дрожащих, как у олененка, ногах я приблизилась к изумрудно-зеленой двери. Над ней висел маленький золотой колокольчик, звеневший, когда посетители приходили и уходили. С перемычки над проемом спускались гирлянды из белого вереска — оберег от воров.

По обеим сторонам от двери были квадратные, отделанные белым окна, в которых горел свет вопреки тому, что в одном висело слово «Закрыто». Внутреннее убранство лавки искажалось стеклом. Я могла разобрать очертания стеллажей, прилавка, пары стульев, а людей — нет. Тем не менее свет горел. К­то-то был дома. К­то-то мог помочь моему отцу остаться в живых. Я представила, как Далия, Леонор и Инес бегут звать родителей, потом брата.

Я потянула за ручку, но дверь оказалась заперта. Я ударила по ней кулаком. Магия уже рьяно нашептывала на ухо, что мои усилия напрасны. Вместо того чтобы поддаваться ее издевкам, я выместила свой гнев на двери, сильно ее ударив.

— Мадам Морвин! — закричала я. — Мастер Морвин!

«Зачем ты вообще пришла сюда? — спросила меня магия. — Ты опоздала!»

Я пнула дверь, царапая изумрудно-зеленую краску.

— Ксавье!

Возможно, он был на втором этаже. Моя циничная магия настаивала, что приятель меня игнорирует. «Так же, как игнорировал твои письма».

— Ладно, — буркнула я магии. — Давай помоги мне, раз у тебя язык развязался.

Я подошла вплотную к двери и сделала глубокий вдох, сосредоточившись на том, как магическая сила бурлит у меня в груди; на том, как дрожит мой локоть, когда я держусь за ручку; на своих горящих щеках, на гневных мыслях. Представила, как плавно открываю дверь, словно ее и не запирали.

— Отворись! — шепнула я на выдохе и нажала на ручку.

С громким «трах!» дверь сорвалась с петель и, бешено звоня золотым колокольчиком, полетела на пол. Я вскрикнула и отскочила от нее, зажав рот рукой.

Суматошные шаги застучали ближе.

Я вошла в лавку, таща грязь через упавшую дверь, и вытянула шею к источнику звука. В дальнем конце коридора, у основания винтовой лестницы, появился Ксавье, по-прежнему в строгом, одобренном Советом костюме, но в разномастных носках и с мясницким ножом, который он выставил как кинжал. Взгляд темных глаз с пурпурными кругами усталости метался от меня к двери.

— Мисс Лукас, — позвал он, резко опустив руку с ножом, — вы сломали мою дверь?

Объяснение уже вертелось на языке, но я сдержалась: все мои мысли были об отце. О страхе в его глазах. О цветах, пробивающихся из его сердца.

— Мне нужна помощь. Ваша, ваших родителей, кого угодно. Помощь любого мага. — Я пересекла прихожую, вывернула карманы и протянула ему кольцо, сережки, монеты. — Я заплачу́…

Одной рукой Ксавье коснулся моей обтянутой перчаткой ладони, скользкой от дождя. Другой рукой он медленно и осторожно убрал нож в карман.

— Мисс Лукас, пожалуйста… Я не понимаю. Что случилось?

Я тяжело вздохнула, продолжая смотреть в сторону. От тревоги и замешательства в глазах Ксавье я запаниковала еще сильнее.

— Дело в моем отце. Он потерял сознание. Он… у него азалии из сердца прорастают.

Лицо Ксавье, и без того бледное, стало белее мела.

— Это из-за вашей магии?

Услышав, что о ней говорят, чудовищная сила зашевелилась у меня в груди.

Слезы застилали мне глаза, и я кивнула. Именно такого опасался Совет.

— Сейчас это неважно, — проговорила я с дрожью в голосе, разрушающей все иллюзии решительности. — Пожалуйста, он в опасности.

Я снова протянула ему руку в промокшей перчатке с оплатой.

— Это все, что у меня есть. Пожалуйста, исцелите его. Вы должны…

— Разумеется, исцелю, — заверил Ксавье голосом строгим, но мягким, словно успокаивал ребенка. — Только саквояж свой возьму.

Я положила деньги ему в пригоршню. Широкими шагами Ксавье вошел в комнату, которая была и лавкой, и кухней, — в нее я дверь и высадила. Монеты и украшения он со звоном высыпал на прилавок. У меня сердце упало от этого звука, оттого, что я потеряла все сбережения, да еще отдала их человеку, которого прежде считала другом. Но ради спасения отца я пошла бы на любые жертвы. А сейчас обхватила себя руками, чтобы больше не дрожать от холода и страха.

Повернувшись ко мне спиной, Ксавье вытаскивал из шкафчиков пузырьки и большую зеленую банку. Ее он положил в саквояж для снадобий и закрыл его.

— Следуйте за мной, — велел Ксавье. — Я создам портал.

Он направился к кладовой, которая послужила нам вместо выбитой двери.

На непонятном мне языке, мелодичным, как ко­лыбельная, голосом Ксавье запел двери, прижимаясь лбом к ее деревянному полотну. Несколько раз в жизни я видела, как учителя создают порталы, чтобы отправить меня проведать папу в Уильямстоне, но никогда прежде не слышала, чтобы портальное заклинание пели. С бешено бьющимся сердцем я прислушивалась к голосу Ксавье. Стоя рядом с ним, на миг снова почувствовала себя его подругой, вопреки страшной цели предстоящего посещения.

Когда он приоткрыл дверь, воздух наполнил тошнотворный цветочный аромат.

3

Я вошла в свою уютную гостиную. На столе с утра стоял разбитый чайный сервиз, на стене висела моя старая вышивка крестиком, на диване, где я его и оставила, лежал папа. Грудь его медленно вздымалась, из нее до сих пор пробивались цветы.

С круглыми от изумления глазами Ксавье остановился перед моим папой.

— Разрази меня гром! — пробормотал Морвин. — Это и впрямь азалии!

Я стояла в шаге от него, плотно сложив руки на груди, чтобы не дрожали.

Опустившись на колени, Ксавье отстегнул и откинул крышку своего саквояжа. Затем посмотрел на папу и осторожно прижал ладонь к его щеке.

— Мистер Лукас?

Папины глаза открылись, лоб сморщился от недоумения.

— Я… я забыл доставить вам цветы?

— Нет, сэр. Меня ваша дочь вызвала.

Папа улыбнулся, держа голову на поручне дивана.

— Она просто чудо. Вам нужно стать ее учителем.

Ксавье отвел взгляд.

— Ясно, полубредовое состояние. — Он склонился над азалиями, цветущими у папы на груди, осторожно потянул за темно-зеленый стебелек, но остановился, услышав резкий, испуганный возглас больного. Я вздрогнула, а Ксавье отстранился, поджав губы. — Возможно, корни ушли глубоко. — Он снова посмотрел на меня, наморщив лоб. — Если нам повезет, цветов, растущих внутри, у него не окажется.

Меня аж в холод бросило.

— Папа… он лепестки выкашлял. Думаете, у него внутри тоже что-то растет?

При мысли о таком по пищеводу у меня поднялась желчь. Моя магия наводнила папины легкие и сердце цветами, как паразитами…

— Возможно. — Из саквояжа со снадобьями Ксавье вытащил стетоскоп и легонько похлопал папу по плечу. — Сэр, если позволите, я хотел бы послушать ваше сердце.

«Ты виновата, ты виновата, ты виновата», — монотонно повторяла моя магия. Я с силой надавила на грудь ладонью, словно могла таким образом заглушить звук.

Ксавье прижал металлическую головку стетоскопа к папиному сердцу и ребрам.

— Сердцебиение у вас неровное. И что-то явно прослушивается в дыхательных путях. — Ксавье заглянул в саквояж, где каждый пузырек и бутылочка стояли в идеальном порядке, как солдатики в строю, и выбрал высокий флакон с темной густой жидкостью. — Мисс Лукас, мне понадобится большая миска или ковш.

— Зачем?

Ксавье встряхнул флакончик со снадобьем.

— Хочу посмотреть, не поможет ли отхаркивающее изрыгнуть цветы.

Я бросилась на кухню и схватила миску с полки над раковиной.

Когда вернулась, папа стонал от боли, обхватив грудь. Горло свела судорога, и я сжала папину

...