автордың кітабын онлайн тегін оқу Пробуждение Ктулху
Об авторе (предисловие переводчика)
Артур Филлипс Этвуд родился в 1962 году в Провиденсе, и вся его жизнь связана с Род-Айлендом. Он закончил университет Род-Айленда — самое большое из здешних учебных заведений, расположенное в самом маленьком штате. Именно студенческие годы, по его словам, оказали самое значительное влияние на развитие его личности.
«Во мне очень рано зародилась упорная привычка к некоторой, я бы сказал, “благой двойственности”, столь свойственной университету Род-Айленда: с одной стороны — полное традиций, престижное высшее учебное заведение, с другой — исключительно дружеские, почти родственные отношения между студентами и профессорами; все знают друг друга в лицо и по имени, все готовы в любой момент поддержать тебя дружеским советом или чем-то более материальным… В шести милях от кампуса — море, и ты в любой момент можешь оказаться в окружении первозданной природы; однако стоит обернуться — и за спиной возвысится город, полный людей… хорошо знакомых тебе людей. Вот эта “благая двойственность” и оказалась самым сильным для меня аргументом навсегда остаться в Провиденсе. Может быть, в Нью-Йорке я сумел бы заработать больше, — в этот момент Артур Ф. Этвуд засмеялся, — но для меня куда важнее жить и работать в любимом городе».
Основная деятельность Артура Ф. Этвуда — преподавание литературы в университете, а также ведение уроков в нескольких школах, куда его приглашают как временного педагога. Всегда тщательно подготовленные занятия оставляют большое впечатление у студентов и школьников, которым он стремится прививать особенную любовь к родной литературе.
Заниматься собственным литературным творчеством он начал сравнительно поздно — в возрасте сорока лет, когда внезапный сложный перелом ноги, полученный во время лыжного забега, надолго приковал его к постели. Тогда он написал несколько рассказов, в том числе «Зов издалека» и «Голос запредельного», которые впоследствии, в несколько переработанном виде, вошли в самый известный из созданных им романов — «Пробуждение Ктулху».
«Лежа со сломанной ногой и невыразимо скучая, я начал записывать фантазии, которые приходили ко мне отчасти во сне, отчасти из детских воспоминаний. И внезапно понял, что не могу остановиться, — признавался он в интервью, которое дал в том же 2002 году специально для “Провиденс газетт”. — Это было, пожалуй, даже забавно. До тех пор я только читал книги и никогда не думал о том, что могу и сам написать художественное произведение. Думаю, эта идея снизошла на меня свыше».
Несколько раз деятели кинематографа предлагали экранизировать роман, однако автору книги категорически не нравились сценарии, слишком далеко уводящие сюжет и отношения между персонажами от того, что было описано в романе. Особенно же возмутило его предложение заменить имена главных героев. Свое недовольство по этому поводу он высказал открыто в еще одном интервью, напечатанном в газете «Кантри Джорнал» от 27 февраля 2005 года:
«Каждое имя заключает определенный смысл, и смысл этот гораздо глубже, чем просто указание на принадлежность к тому или иному семейству. Сочетание звуков само по себе передает некое потаенное значение, которое другой человек, услышавший эти звуки, поневоле воспринимает — и воспринимает как должное».
Естественно, корреспондент газеты не мог не задать самый «провокационный» вопрос на эту тему: «Что подтолкнуло вас к такой странной идее — наделить главного героя, “я”-рассказчика, собственным именем? Ведь более чем очевидно, что ваше литературное сочинение не является автобиографическим, а сами вы отнюдь не испытываете таких психологических отклонений, как ваш персонаж». В ответ автор книги лишь рассмеялся: «Кто вам сказал, что сочинение не автобиографическое? Впрочем, каждый читатель может воспринимать его по собственному усмотрению… Мой многолетний литературоведческий опыт показывает, что любой человек имеет полное право видеть в чужом тексте то, что необходимо лично ему, — то, что помогает ему обдумать и каким-либо образом решить насущные для него вопросы. Однако и у автора есть право писать то, что он считает нужным, что является в какой-то мере целебным для его собственной душевной — и духовной — жизни».
Расследование, произведенное журналистом, который посетил местные архивы и добился разрешения изучить сохраненные там материалы, относящиеся к тридцатым годам прошлого столетия, привели его к неожиданному (хотя, если сопоставить все факты и особенности литературного стиля, вполне ожидаемому) выводу: Артур Филлипс Этвуд принадлежит к числу потомков косвенной родни Говарда Филлипса Лавкрафта, и имя «Филлипс», которое он предпочитает писать сокращенно — «Ф.», — возможно, как раз и указывает на эту отдаленную, но вместе с тем в некоторых вопросах духовно близкую связь. Сам он, однако, обсуждать данную тему категорически отказывается, утверждая, что основным источником вдохновения для него всегда являлся родной и вечно любимый город. «Вы никогда не думали, что Провиденс оказывает собственное, ни с чем не сравнимое воздействие на людей, проводящих здесь всю свою жизнь? — вопросом на вопрос ответил он корреспонденту нашей газеты (газеты «Кантри Джорнал». — Прим. пер.). — Если под этим влиянием находился великий Говард Ф. Лавкрафт, то почему же кто-то иной не может попасть под то же влияние и проявить его по мере своих возможностей?»
Позднее, если верить утверждениям профессора, он продолжал писать рассказы, объединенные им в серию «Утренние катастрофы», а также создал два романа («Сиянье мрака» и «Взорванные души обитателей Ист-Провиденса»), однако печатать их пока что не намерен. По его словам, они «слишком личные для публикации при жизни автора». Ни один из людей, знающих Артура Ф. Этвуда лично, впрочем, никогда этих текстов не видел, и многие полагают, что сообщения о них — чистой воды мистификация, к которой автор единственной известной публике книги так расположен от природы.
Артур Ф. Этвуд никогда не обзаводился собственной семьей, утверждая, что для эмоционального здоровья ему достаточно общения со множеством учеников самого разного, в том числе и детского, возраста. Он живет в старом доме, который — как и жилище его главного героя и тезки — состоит из пяти комнат и находится в нескольких милях от моря.
Криминальная хроника
Загадочное исчезновение Артура Филлипса Этвуда вызвало немалое беспокойство в городке Саут-Этчесон, расположенном к северу от Кингстауна; именно там он провел последние восемь лет своей жизни, получив двухэтажный пятикомнатный дом в наследство от деда по материнской линии. Образ жизни мистера Этвуда, тщательно изученный майором Брэндоном Гибсоном при проведении им всестороннего расследования, представился все же достаточно странным даже для одинокого обитателя старинного здания, носящего в себе определенную, не всегда понятную историю.
Вот что сообщил майор Гибсон (специально для читателей «Провиденс-пресс»).
«По мнению большинства жителей Саут-Этчесона, которые каким-либо образом вступали в общение с мистером Этвудом, он представлял собой человека с весьма необычными манерами. При том, что он неизменно оставался вежливым и держался как будто спокойно, время от времени он демонстрировал ничем внешним не вызванные странности, от которых “мороз пробегал по коже”, как высказался во время дачи свидетельских показаний мистер Мэтью Н. Уилкс, владелец продуктовой и хозяйственной лавки, расположенной неподалеку от дома мистера Этвуда. По словам м-ра Уилкса, порой м-р Этвуд внезапно замолкал посреди разговора, закрывал глаза, а затем широко распахивал их и тряс головой, причем его раскрытые глаза оказывались абсолютно белыми, и зрачки в них скакали вверх и вниз, “словно сумасшедшие” (слова м-ра Уилкса). Случалось, м-р Этвуд внезапно выбегал из магазина сразу же после того, как переступил порог; причина подобного поведения оставалась неясной, поскольку никаких внешних беспокойств никто ему не доставлял. Он никогда не давал объяснений своим поступкам, а жители Саут-Этчесона старались не задавать вопросов, поскольку подобное поведение “совершенно бестактно” (слова м-ра Уилкса).
“Сейчас, однако, я начинаю думать, что отсутствие каких-либо вопросов, ответы на которые могли бы пролить хотя бы малый свет на все эти необъяснимые странности, было нашей всеобщей ошибкой, — заявил м-р Уилкс. — После исчезновения м-ра Этвуда подобные мысли начали посещать не только меня. Ведь если бы мы постарались сблизиться с нашим соседом и выяснили, какие причины заставляют его вести себя столь непонятным образом, возможно, мы помогли бы ему преодолеть эти трудности”.
Услышав вопрос, считает ли м-р Уилкс, что исчезнувший из города м-р Этвуд в действительности страдал от какого-то не установленного врачами психического заболевания, м-р Уилкс многозначительно сдвинул на затылок свою изрядно заношенную и определенно любимую кепку и ответил так: “Всякий человек обладает какими-то особенностями, и кому-нибудь постороннему эти особенности могут показаться даже чем-то вроде психического заболевания, однако такое мнение ровным счетом ничего не стоит, и при общении следует заглядывать куда как глубже”.
Из всего вышесказанного можно сделать лишь тот вывод, что в городе к м-ру Этвуду относились в общем и целом довольно тепло и с некоторым пониманием, однако никто не был с ним достаточно близок, чтобы задать ему чересчур личные, по мнению горожан, вопросы.
Таким образом, исчезновение м-ра Этвуда остается неразгаданным и по сей день, однако полиция не намерена опускать руки и будет продолжать расследование со всевозможной тщательностью».
Из вышеприведенных данных явствует лишь то, что майор Гибсон продолжает поиски и, желая сохранить некоторые данные в секрете, поделился лишь самыми общими мыслями о направлении своей деятельности.
«Кантри Джорнал», 17 мая 19…
Коди Дуглас, корреспондент
Из дневника Брэндона Гибсона
15 мая. Новое дело. Материалов немного, все однообразные: «видели мистера Э. ежедневно, а потом внезапно исчез». Завтра еду в город, где он провел последние годы жизни и откуда неведомым образом пропал. Возможно, на месте будут обнаружены какие-то факты, проливающие свет на обстоятельства случившегося происшествия.
17 мая. Ежедневно провожу по десять часов в доме пропавшего мистера Э. Старинное, добротно отремонтированное здание. На верхнем этаже две спальни; внизу кухня, прихожая и самое большое помещение — гостиная (она же столовая). Там я и провожу все эти рабочие часы, требующие немалого умственного и эмоционального напряжения. Никогда раньше не представлял себе, что в доме может находиться такое количество бумаг самого разного качества, состояния и назначения. Обрывки каких-то явно дневниковых записей, причем сделанных разными почерками (очевидно, их писали разные люди, вопрос только, какое отношение все эти неизвестные авторы заметок имели к пропавшему человеку). Мятые газетные… не скажу «вырезки», потому что по большей части эти статьи были вырваны, притом очень небрежным образом. Тексты, напечатанные на разных пишущих машинках… По большей части эти материалы не имеют ни начала, ни конца, а сохранившаяся «середина» мало что говорит — или же, напротив, говорит слишком многое… По некоторым поводам я намерен задать вопросы местным жителям.
18 мая. Некто Стивен Блэк, рыбак (по совместительству) и изготовитель рыбного снаряжения, приходил сегодня без моего приглашения. Его появление было очень кстати. Сам он, разумеется, явился исключительно для того, чтобы набраться вестей о результатах расследования и затем сообщать о своих уникальных знаниях всем жителям городка, кто только вздумает явиться в ближайшую таверну. Полагаю, после этого появятся и другие желающие сообщить мне какие-либо подробности. Обычно местные жители предпочитают изображать полное неведение — из опасения, что их в чем-нибудь обвинят. В чем? «Ну мало ли» — как они обычно заявляют.
Запишу нашу беседу.
— Мистер… э… следователь по делу об исчезновении… э… нашего доброго друга мистера Этвуда… полагаю?.. — вопросил он, окидывая взглядом комнату, где царил полный разброс бумаг.
Я ответил вежливым приветствием и спросил, для чего он сюда явился: нет ли у него каких-то важных сведений, которые помогут мне в поисках.
Он забе́гал глазами и сообщил, что «тут не всегда поймешь, какие сведения являются важными, а какие — просто слухами и пустой болтовней». Тем не менее кое-что полезное он все-таки мне рассказал.
— В этом доме, как во всех документах тоже написано, обитал дед мистера Этвуда, старый мистер Эллингтон, ну да вы знаете, — сказал он с таким видом, будто сообщал нечто общеизвестное всей мировой истории, вроде имени основателя нашего государства. — А вот что в документах точно не написано, так это про его супругу и, собственно, мать его детей.
— Касательно супруги прежнего владельца этого здания, мисс Гвинет Флэннаган, — произнес я, — действительно почти нет материалов. Да их практически нет!
Я назвал ее «мисс», как в старину было принято именовать женщин, не имеющих собственности и не являющихся главой семейства; заключение брака в те времена еще не делало из бесправной девушки «миссис». Если бы она была главой семейства — другое дело; однако, судя по всему, такой ситуации не было, иначе о ней остались бы хоть какие-то документальные свидетельства.
Замечу, что собеседник оценил тонкость моего вхождения в ситуацию. Он причудливо сдвинул брови, подняв левую на палец выше правой, и шумно вздохнул.
— Ваша правда, мистер. Гвинет точно попала в тяжкую жизнь, — заявил он (хотя я вел речь лишь об отсутствии информации об этой даме). — Сперва она вроде как выглядела счастливой, когда заключила брак…
— А вы-то откуда это знаете? — перебил я.
Наверное, вопрос прозвучал бестактно: судя по выражению лица моего собеседника, об этом факте знал весь поселок, причем не одно поколение его жителей.
— Ну, сэр, на эту тему многие говорят, — подтвердил мою догадку Стивен Блэк и беспокойно дернул плечом. — Только вы это в протокол или куда там не записывайте. Если меня допросят, я ведь доказать ничего не смогу… В общем, Гвинет была дочкой изготовителя рыболовной снасти. Отец крючки делал, разного рода приманку, а она умела подплетать сети, если требовалось. Небогато жили, но тогда у нас все были не слишком состоятельны. За исключением некоторых, разумеется… — Тут он сделал небольшую паузу и снова обвел глазами комнату. — У некоторых имелись и кресла, и все такое, ну а в основном-то жили небогато. Короче, когда мистер Этвуд сделал предложение Гвинет, та обрадовалась. И началась у них добродетельная супружеская жизнь, только вот никаких детей!
Он выдержал долгую драматическую паузу. За время этой паузы мне следовало догадаться о его параллельных мыслях и предложить ему чаю, что я и сделал. Мистер Блэк милостиво согласился отведать пару чашечек «просто так, из чувства благодарности». Что ж, жизнь в малом поселении имеет собственные обычаи, тут не отмашешься!
За чаем он продолжил рассказ. Спустя довольно долгое время после заключения брака Гвинет наконец почувствовала скорое рождение ребенка. Ее радости не было предела. «Но жизнь-то повернулась иначе, вот так-то, мистер Гибсон! Про это только не записывайте, я вам лично расскажу».
По словам мистера Блэка, Гвинет произвела на свет нечто неизвестное, после чего растворилась.
— В каком смысле «неизвестное»? — попытался выяснить я. Поскольку, судя по документам, хорошо было известно, что супруга мистера Эллингтона исчезла сразу после рождения дочери. Наиболее вероятная версия заключалась в том, что миссис Эллингтон скончалась во время родов и была похоронена торопливо и без свидетелей. Отец ее к тому моменту уже ушел из этого мира, а городок тогда переживал тяжелую бурю, и по этой причине исчезновение Гвинет Флэннаган воспринималось как нечто обычное в ряду происходящего в те дни. Что касается новорожденной дочери, то мистер Эллингтон всячески заботился о ней и впоследствии подобрал для нее подходящий брак.
Однако, как выяснилось, в городке распространялась своеобразная легенда, объясняющая судьбу Гвинет Флэннаган.
— Какое такое неизвестное? — медленно повторил мой вопрос мистер Блэк. — Да разве оно именовалось бы неизвестным, если бы о нем было хоть что-то известно? В нашем городе нет лицемеров, мистер Гибсон, мы всегда говорим то, что есть на самом деле. Вот так-то.
С этим он допил чай и отбыл, торжественно задрав голову и практически маршируя.
19 мая. Весь день читал бумаги, разбросанные по столу и по полу. Некоторые, насколько можно понять, разбирали до меня и складывали по порядку. С точки зрения информативности они не имеют никакого значения — это откровенно вымышленные рассказы. Я прочитал их исключительно ради того, чтобы составить себе некое представление о внутреннем мире пропавшего человека.
Я слишком много времени провел в этом городке. Вчера вечером имел разговор с начальством: мной сильно недовольны. Здесь, где случилось собственно событие и происходила, так сказать, подготовка к нему, обязательно должны иметься какие-то факты, объясняющие произошедшее. За эти дни опытный следователь обязан был их обнаружить.
Я и сам понимаю правоту этого упрека. Но… фактов нет, объяснений нет. Люди готовы со мной общаться, однако ничего толкового они не говорят.
Возможно, придется дело признать закрытым, так и не добравшись до сути произошедшего.
И где тело? Если мистера Этвуда постигла гибель, то где же его тело? А если он жив, то где он сам?..
Доклад майора Брэндона Гибсона службе безопасности штата Род-Айленд
(и так далее…)
20 мая 19… года
Дело о розыске мистера Артура Филлипса Этвуда, произведенное мной в городе Саут-Этчесон (ближайший относительно крупный пункт — Кингстаун), закрыто. М-р Этвуд, несомненно, страдает тяжелым психическим расстройством, однако он не агрессивен, жив и находится там, где его сочли пропавшим. Фотографические документы и заверенные печатями показания свидетелей прилагаются.
Из дневника Брэндона Гибсона
31 мая. Только сейчас нашел в себе силы закончить эту серию записей. Понятия не имею, для чего пишу! Уж точно не для публикации — слишком много странного… Полагаю, по преимуществу записываю здесь факты для самого себя: чтобы, перечитывая, возвращаться к тогдашней логике и к различным обстоятельствам, которые спустя долгое время уже не настолько полно держатся в памяти. Впрочем, случившееся тогда я вряд ли сумею забыть...
Помню, в тот день я слишком долго разбирал бумаги в попытках понять, какой же хворью страдал пропавший. Чем дальше, тем больше я убеждался в том, что у него какое-то странное психическое расстройство (именно этот вывод я и предоставил в своем рапорте, заранее зная, что он представляется таким людям, как я, наиболее вероятным).
Проживая здесь на дедовское наследство и не имея потомков, которым можно было бы оставить дом и денежные средства, мистер Этвуд, несомненно, не считал необходимым что-то экономить или отыскивать прибыль. Напротив, он как будто задался целью за свою жизнь истратить всё им полученное. В своем роде это выглядело логично, хотя, если взглянуть на ситуацию глазами обычного человека, что-то таилось тут зловещее, даже угнетающее дух.
Чем дольше я разбирал письменные «свидетельства» в столовой и осматривал — едва ли не в тысячный раз! — доставшийся Э. от предков дом и небольшой садик, его окружавший, тем больше меня охватывала печаль, как будто я лишь издали мог разглядеть какую-то огромную, непостижимую для любого человека жизнь, какую-то природу, войти в которую никто из нас не может (и слава Богу! — прибавлю я).
Я уже писал, что некоторые бумаги были сложены в пачку — их разбирали до меня. По всей видимости, это сделал сам хозяин дома.
Погрузившись в чтение одной из таких рукописей, я как будто провалился в небытие — очевидно, от усталости. Мозг иногда принимает решения за человека и попросту выключает его в процессе так называемой умственной деятельности. Как бы то ни было, я, по всей видимости, крепко заснул — и пробудился от странных, как мне показалось, звуков.
В те минуты мне не снилось ничего, и эти звуки каким-то неприятным, назойливым образом вторглись в мое сознание. Я упорно не желал видеть какой-либо сон, поэтому жмурился, вздрагивал — и в конце концов, ударившись головой о крышку стола, проснулся, резко и до крайности неприятно.
Уже приближалось утро; сквозь окно проникал едва заметный свет, и все предметы в комнате были отчетливо видны. Среди них, бесшумно и не останавливаясь ни на миг, расхаживал какой-то человек… нет, лучше бы сказать не «человек», а «таинственная фигура», поскольку в этом силуэте мгновенно замечалось нечто нечеловеческое, какие-то детали, абсолютно не свойственные людям.
Ни на мгновение мне не приходила в голову мысль о том, что это, возможно, какая-то обезьяна или иное человекоподобное, но вполне известное в нашем мире существо.
В глаза бросалась именно неземная его особенность, какая-то настолько запредельная, что обычными человеческими словами ее трудно было бы описать. Он склонялся вперед и влево, шевелил тонкими, изогнутыми в нескольких местах конечностями; верхние и нижние были одинаково длинными и тонкими, с торчащими «суставами», которых я насчитал определенно больше четырех. Все это продвигалось, гнулось, затем вытягивалось — от этого он делался в полтора раза выше ростом — и снова наклонялось.
Потом голос, исходивший из его утробы, принимался вибрировать, гудеть — все эти слова лишь очень приблизительно передают особенности издаваемых им звуков. И снова слышались шаги, похожие на прыжки.
Внезапно наши взгляды встретились.
Существо это остановилось, развернулось в мою сторону и буквально впилось в меня глазами — белыми, с прыгающими зрачками (я даже не мог понять, сколько там зрачков, так стремительно они перемещались!). Затем оно затряслось, метнулось, сгибаясь на ходу, к столу, впилось в него руками и приблизило ко мне вплотную лицо, похожее на плоский блин, истыканный отверстиями. Из его горла вырвалось шипение. Его руки забегали по краю стола, словно вслепую пытались дотянуться до моих. В этот момент я застыл, словно неживой. Это не было страхом, клянусь! Это было чувство гораздо более сильное — и гораздо менее человеческое. Так создание одной природы застывает перед созданием иной природы; так дикий зверь не понимает, как следует относиться к автомобилю, и леденеет на месте; но только все эти чувства были в десятки раз сильнее. Передо мной как будто распахнулась бездна в неведомые миры, о которых человечество старается не думать, которые пытается не постигать. По сравнению с ними обычный космос выглядит почти деревенским угодьем; там — какая-то бесконечно далекая и абсолютно равнодушная к человеку с его потребностями и способностями вселенная… и тем не менее вот она, рядом, и я застрял на самом краю.
Поневоле я зажмурился, а когда раскрыл глаза, то увидел сидящего за столом человека. Несомненно, это был мистер Этвуд, которого все так безрезультативно разыскивали, я узнал его по фотографиям, которые прилагались к делу.
Я нашел в себе силы подняться, чтобы поздороваться с ним как можно более вежливо.
Он ответил кивком, прокашлялся и спросил:
— Давно вы здесь находитесь?
— Да уж неделю, — отвечал я. — Скажите же, где вы были?
— Ездил к океану, — сказал он, неопределенно махнув рукой. — А в чем, собственно, дело?
— Мистер Этвуд, — сказал я, — вас разыскивали после бесследного исчезновения… О вас никто не получал никаких вестей на протяжении более чем двух месяцев. Даже городские власти были встревожены.
— А вы кто? — спросил он.
— Следователь, — сказал я. — Я следователь, и разыскивать пропавшего человека — одна из моих обязанностей.
— О! — проговорил он каким-то странным тоном. — Пропавшего человека, вот как…
— Вы можете мне рассказать, зачем ездили к океану?
— К океану? — Он задумался. — Как вам сказать… Случалась ли с вами такая вещь, как внутренний зов?
— В каком смысле? — не понял я.
— Как будто вам надлежит отправиться в некое место, как будто вас призывают туда поехать… Как будто вся ваша жизнь утратит малейший смысл, если вы от такого откажетесь… Случалось нечто подобное?
— М-м… Возможно, — высказался я. — Были случаи, когда я чувствовал необходимость немедленно посетить бабушку. Она была уже немолодая и не вполне здоровая, и порой тревога вечной разлуки с ней вынуждала меня оставить все дела и навещать ее. Вы подобное имеете в виду? Но разве у вас есть родственники? Судя по документам…
Он нетерпеливо махнул рукой.
— Такие вещи не имеют значения, в них нет смысла, они просто внутри… — Он помолчал, покачиваясь влево-вправо, и внезапно напомнил мне создание, которое явилось мне в тот миг, когда я переходил от сна к яви. — Там, внутри океана… — Он покусал губу. — Тот мир, которому мы принадлежим изначально… Мои братья, моя мать, братья моей матери… И в конце концов я сам. Я последний член нашей семьи здесь, на земле.
Он говорил невнятно, но мне почему-то казалось, что в его словах скрывается определенная логика. По своему опыту я знал: в подобных ситуациях лучше не перебивать человека и не задавать ему лишних вопросов, чтобы он не смущался и не сбивался в своей речи. Лишь когда увидишь, что он начал повторяться, следует уточнить некоторые детали.
Так я и поступил.
— Так почему вы отправились к океану, никого не поставив в известность?
— А я был должен? — спросил он неприветливым тоном.
Как ни странно, я ощутил облегчение: передо мной был самый обыкновенный человек!
— Ваше непонятное отсутствие принесло в город некоторое волнение, — сказал я сдержанно.
Он дернул плечом.
— Я не думал, что это займет так много времени. Полагал, день-два, неделя максимум.
— Так куда вы конкретно направились?
— В море.
— Просто в море?
— Да.
— И что вы там делали в такое время? Ведь тогда был еще конец февраля.
— Стоял по пояс в воде.
— Просто стояли?
— Да.
— Просто стояли и что? Смотрели?
— Я ждал.
— Чего вы ждали?
Неожиданно его лицо исказила невероятная боль, он вскочил, затрясся и прокричал:
— Вам никогда… никогда не понять!.. и не нужно!
— Сядьте, — сказал я спокойным тоном. — Да сядьте же! Не нужно передо мной изображать странные картины. Если вы психически нездоровы, вам следует сообщить об этом.
Он рухнул на стул, облокотился о стол, уронив при этом на пол какие-то листы.
— Полагаю, моя жизнь на земле заканчивается, — сказал он. — Я уж было подумал, она вот-вот завершится, но нужно ждать еще время… Бывали у вас такие случаи, когда вы сильно хворали и лежали в постели, не в силах подняться, не в силах даже повернуть голову? Где-то близко — окно, а за окном — вся жизнь, весь мир, какие-то пестрые картины… Но вы не можете подойти к окну, выйти за окно, погрузиться в этот мир… И в мир вашей комнаты не силах войти. Вы словно бы нигде. Вот так я и живу последние годы: есть мир здесь и мир под океаном, и оба они мне видны, но недоступны. Я словно заперт внутри этого проклятого тела…
— Вам что-то известно о вашей бабушке? — спросил я.
Он покривил губы.
— Только то, что говорят все. Мы с ней никогда не встречались.
— Сколько у нее было детей? — задал я внезапный вопрос и выложил на стол фотографию, где девочка — предположительно будущая мать мистера Этвуда — стояла рядом с двумя рослыми молодыми людьми.
Мистер Этвуд взял эту фотографию дрожащими руками и поднес к глазам. Он долго всматривался в нее, губы его шевелились, как будто он что-то нашептывал. Внезапно он выкрикнул какие-то непонятные, вырвавшиеся из самой глубины его утробы звуки — я даже не могу их воспроизвести, — выронил фотографию и откинул голову назад, уставившись в потолок.
Я встал, быстро вышел на кухню и вернулся со стаканом холодной воды.
Мистер Этвуд уже пришел в себя.
— Никто не знает, сколько у нее было братьев, — выговорил он наконец, — потому что они на протяжении всей жизни питались друг другом, пока наконец не остались двое или один…
Я помог мистеру Этвуду подняться наверх и уложил его в постель. Забравшись под одеяло, он все еще бормотал, а затем уснул мирным сном, и во сне его лицо выглядело почти детским: он распустил губы, черты его расслабились, ресницы не вздрагивали.
Я спустился по узкой лестнице вниз, вышел из дома и, дойдя до почты, вызвал в Саут-Этчесон «скорую помощь», а потом засел за стол и начал писать подробный доклад своему начальству. Разумеется, в докладе я ни слова не упомянул о своих видениях и о странных речах мистера Этвуда; я лишь указал на расстройство его рассудка и на необходимость периодического наблюдения за ним со стороны врачей-психиатров, желательно не выдающих истинной причины этого наблюдения.
Вторичное исчезновение мистера Этвуда: добровольное или вынужденное?
Мы уже писали («Кантри Джорнал», 17 мая) о ходе расследования, производимого известным криминалистом Брэндоном Гибсоном по делу о таинственном исчезновении Артура Филлипса Этвуда в городке (иные называют его поселком) под названием Саут-Этчесон. Добросовестная работа криминалиста принесла свои положительные плоды: пропавший джентльмен, человек весьма эксцентрического нрава и невероятных привычек поведения, был обнаружен живым и невредимым в собственной усадьбе. При этом у него не нашлось понятного объяснения своим поступкам. Почему он покинул город, никому ничего не сказав? Только ли потому, что у него нет — как он утверждает — ни одного родственника? Но ведь хорошо известно, что у жителя небольшого городка, тем более — у состоятельного жителя из известного семейства, — много друзей и знакомых, людей, которым он совершенно не безразличен!
Чем можно объяснить подобный поступок? Главный вывод, который был сделан по итогам происшествия, — все это продиктовано особым психическим состоянием мистера Этвуда.
Однако лично у меня имеются и другие предположения. Не исключено, что у человека, не имеющего прямых наследников своего немалого имущества, могут возникнуть тайные алчные недруги, которые только и жаждут заполучить это достояние после смерти его владельца. А то, что смерть не за горами, — слишком очевидно и бросается в глаза. Мистер Этвуд легко поддается запугиванию и склонен к эксцентрическому поведению; как следствие — его легко загнать, скажем, в открытое море и потом сообщить следствию, что самоубийство он совершил исключительно по доброй воле. Я не исключаю, что люди, подобные мистеру Этвуду, могут поверить даже и в то, что под водой куда безопаснее, чем на берегу! Эпизоды такого рода известны, и при случае я напишу об этом большой исторический очерк.
Итак, спустя месяц после того, как мистер Этвуд был обнаружен на собственном участке, он вновь исчез — и на сей раз, возможно, навсегда…
«Кантри Джорнал», 28 июня 19…
Коди Дуглас, корреспондент
Над старым порогом
Записки о прожитом (начало)
Мелькание давних, подчас даже не собственных воспоминаний может ввергнуть человека в настоящий хаос, поскольку нечто истинное и нашедшее подтверждение в документах и свидетельствах других людей легко смешивается в сознании с невероятным, чему нет никаких объяснений, а то, о чем предпочитаешь забыть навсегда, внезапно встает перед тобой с неодолимой яркостью и подчас оказывается гораздо более живым, нежели окружающая действительность.
Как правило, взрослый человек с определенным жизненным опытом в состоянии удерживать свои мысли в узде и не позволять им брать верх над желанием оставаться в добром здравии, однако подчас случается и так, что он оказывается бессилен перед неодолимыми обстоятельствами: порой какие-то подробности из давно ушедшего времени внезапно приходят на ум и против твоей воли занимают там господствующее место. Эти воспоминания, куда более яркие, чем окружающая человека действительность, затягивают его в бездну, из которой уже никогда не будет выхода. Хуже всего, однако, то, что ты не всегда догадываешься о том моменте, когда в твою жизнь входят обстоятельства, после которых ничто уже не будет происходить как прежде. Разумеется, ученый как будто совершенно в курсе, что его могут ожидать тяжелые последствия, если он вопреки предостережениям начинает изучать то, к чему прежде ни один человек не прикасался. Следует, впрочем, признать, что и ученый далеко не во всем отдает себе полный отчет — к подобным выводам мы приходим, к несчастью, слишком поздно. Однако же если речь заходит о ребенке, о подростке — ситуация складывается почти как катастрофа: дитя порой не в силах отказать взрослой родне, предлагающей ему поступить так или иначе, и чаще всего любопытство, свойственное детскому возрасту, одерживает верх над разумом и инстинктом самосохранения.
Именно об этом я размышлял, получив послание, в котором говорилось, что мой дед, Дерби Коннор Эллингтон, скончался в городке Саут-Этчесон, расположенном к северу от Кингстауна. Воспоминания нахлынули на меня неудержимым потоком: я не мог отделаться от давних впечатлений, постигших меня в те дни, когда я впервые повидался с отцом моей покойной матери.
Первая моя поездка к деду произошла, когда я едва достиг возраста четырнадцати лет. Она оставила у меня неизгладимые воспоминания. Я не мог рассказать об этом в своем семействе, поскольку мой отец, человек глубоко материалистический и в принципе достигший благодаря этому немалых высот в карьере торговца верхней одеждой для мужчин, женщин и прислуги, разумеется, поднял бы меня на смех и объяснил бы все исключительным воображением, присущим мальчуганам моего возраста. А между тем даже если мне в течение дня и удавалось изгнать из себя память об этой поездке, она с двойной силой обрушивалась на меня по ночам и присылала мне ужасающие сны, после которых я приходил в себя весь мокрый от пота и с лицом, залитым слезами. Меня трясло от невероятных, необъяснимых ощущений, которые я привез из Саут-Этчесона, и ничто во всем мире, как я полагал, не обладало силой, способной меня исцелить. Постепенно, впрочем, страшные видения начали меня отпускать и как будто утратили силу, но я всегда помнил о том, что они существуют и, возможно, нападут на меня вновь, когда настанет их время.
Насколько известно, Эллингтоны обитали в области Кингстауна приблизительно с середины восемнадцатого века. Фактически они принадлежали к числу первых поселенцев, которые и сделались основателями здешних человеческих обиталищ: до того в те края забредали лишь охотники из дикарских племен, которых, если верить старинным книгам, можно относить к человеческому племени лишь наполовину.
На протяжении нескольких поколений семья Эллингтонов становилась все более многочисленной и состоятельной, и это продолжалось до тех самых пор, пока в восьмидесятые годы в окрестностях не вспыхнула странная эпидемия, которую иные специалисты медицины тщетно пытались отнести не то к чумной хвори, не то к лихорадке, не то к некоей доселе не изученной болезни, связанной с массовым отравлением неизвестным веществом. Эпидемия закончилась так же неожиданно, как и началась, унеся с собой несколько десятков человек, и в их числе — многих членов семьи Эллингтонов.
После этого внезапно мои предки начали резко уменьшаться в численности и чахнуть; несмотря на то что большинство состояло в браках, детей рождалось все меньше и меньше. В конце концов некогда многочисленные Эллингтоны выродились в единственное, слабое здоровьем семейство, во главе которого и стоял мой дед, Дерби Коннор Эллингтон. Из всего произведенного им на свет потомства по-настоящему жизнеспособной оказалась лишь его младшая дочь, которую он, едва она достигла возраста, выдал замуж в другой город. К тому моменту он уже был необъяснимым образом полон убеждения в том, что Саут-Этчесон несет в себе некие незримые семена погибели, в первую очередь для них, в ком течет кровь основателей этого поселения.
Следует, однако, упомянуть, что дед никогда не говорил об этом вслух и не оставил ни одного письменного заявления на сей счет. Однако в том, что он был абсолютно убежден в погибельности здешнего воздуха, не имелось ни малейших сомнений, по крайней мере у его младшей дочери, моей будущей матери, которая охотно приняла предложение моего будущего отца, уроженца Мидлтауна. Достопочтенный мистер Дерби Коннор Эллингтон охотно благословил этот брак и поскорее отправил мисс Эллингтон как можно дальше от родного дома в надежде, что воздух другого поселения послужит ее здоровью и долголетию.
Увы, даже младшая дочь Эллингтона скончалась в довольно раннем возрасте: мне было в то время одиннадцать или двенадцать лет. Я был несколько удивлен тем обстоятельством, что на похороны матушки никто со стороны ее родственников не прибыл: на тот свет ее провожали исключительно родные и друзья моего отца, Филиппа Берилла Этвуда. Позднее я узнал всю предысторию семейства матушки — и это заставило меня задаваться все новыми и новыми вопросами, которые, как я теперь не без оснований опасаюсь, завели меня слишком далеко.
Таким образом, оглядываясь на прошлое в попытках отыскать корни своего происхождения, года через три после матушкиной кончины я решился отправиться в Саут-Этчесон и завести знакомство с дедом. Вынужден признать, что отец мой к тому моменту начал употреблять по вечерам слишком много алкогольных напитков и сделался не вполне приемлемым собеседником для любознательного юноши моего возраста. Другой стороной его нового образа жизни, однако, стало то обстоятельство, что он не имел никакой возможности строго запретить мне путешествие в город, откуда происходили наиболее древние корни нашей семьи.
Я приехал туда к началу лета, в самое лучшее время года, когда трава была свежего зеленого цвета и солнце светило с неба так, словно взошло впервые и исполнено радостного удивления.
На первый взгляд Саут-Этчесон производил неожиданное и поистине восхитительное впечатление. Его строения, возведенные в традиционном стиле и живо напоминающие гравюры, хранящие изображение старинных английских поселений, выглядели аккуратными и нарядными. Солнце как будто ласкало их бесконечными прикосновениями, и они отзывались на приветствия лучей радостным блеском.
Однако спустя несколько минут мне внезапно почудилось, что блеск этот несколько искусственный, его как будто навязывали зрителю, ведь куда бы ты ни повернулся — повсюду что-то сияло, золотилось и испускало неестественные красочные лучи. В обыденной жизни я прежде никогда такого не видел, поэтому на краткий миг мне стало не по себе.
Впрочем, мысли обо всех этих впечатлениях почти сразу же покинули меня, поскольку я увидел дом, принадлежащий предкам моей семьи, — дом, где ныне обитал мой родной дед. Строение это было двухэтажным и имело вид недавно возведенного — хотя и в старинном стиле; полагаю, не так давно дед вложил немалые деньги в ремонт, благодаря чему дом и был доведен до такого прекрасного состояния. Над входом красовался козырек, выкрашенный в зеленый цвет и украшенный очень простой и вместе с тем изысканной резьбой. Я знал, что этот дом принадлежит семейству Эллингтонов, поскольку видел несколько фотографий в альбоме у матушки: порой она, охваченная грустью, показывала мне снимки, где была запечатлена в детском возрасте рядом с отцом и старшими братьями, о которых я знал лишь то, что оба они умерли молодыми.
И все же я колебался, прежде чем решился подняться по четырем ступенькам и постучать в дверь, используя привязанный там медный молоточек.
Даже прежде, чем раздался этот звук, дверь распахнулась рывком, и на пороге показался высокий стройный старик. Впрочем, стариком я называл его про себя в те годы, когда мне едва минуло четырнадцать и всех, кто был старше меня лет на десять, я в мыслях своих относил едва ли не к преклонному возрасту. Ему было в то время немногим более пятидесяти, и в любом случае он выглядел крепким и полным энергии.
Глаза его блеснули, когда он встретился со мной взглядом.
— Мистер Эллингтон? — произнес я тоном, который втайне давно тренировал. — Добрый день. Меня зовут Артур Филлипс Этвуд, и бывшая мисс Эллингтон произвела меня на свет…
— А! — коротко отозвался старик. — Внук. Входи. Не стой тут на пороге. Ты голоден? Да что я спрашиваю! В твоем возрасте человек голоден всегда. Входи же, входи. Нечего торчать на улице.
Вслед за ним я вошел в дом. Внутри было темно — после пылающего солнечного света, который заливал всю улицу, я почти ничего не видел. Полагаю, мистер Эллингтон прекрасно понимал это, потому что не торопил меня и не говорил, чтобы я поднимался по лестнице, поворачивал направо или предпринимал еще какие-либо активные действия. Он стоял рядом и терпеливо ждал, пока зрение ко мне вернется. Постепенно я начал различать темные полированные стены, кое-где исцарапанные (подозреваю, то было дело рук детей, которыми некогда полнился этот дом), узкую лестницу, ведущую на второй этаж, и поворот в сторону служебных помещений. Второе помещение, отделенное стеной от прихожей, по всей видимости, было приемной.
Мистер Эллингтон указал мне именно на него.
— Посидим внизу, я приготовлю чай, — сказал он.
— У вас нет прислуги? — удивился я.
Дед фыркнул.
— Приходит два раза в неделю одна женщина. Я позволяю ей работать здесь не дольше трех часов. Этого более чем достаточно. Еду я готовлю сам или посещаю ресторан. Если ты приехал на больший срок, нежели неделя, то увидишь все своими глазами.
Я молча последовал за ним, решив не задавать больше никаких вопросов. По опыту общения с родителями я убедился в том, что взрослые люди умеют ловко уходить от ответов, которые не желают давать, и ребенок, спрашивающий «лишнее», в подобных ситуациях лишь приобретает глупый вид.
— Стало быть, малышка Эбигайл Эллингтон покинула этот мир, — проговорил дед, наливая крепкий чай в большие металлические кружки, местами погнутые. Они представляли резкий контраст со всей остальной обстановкой, и я про себя решил, что они, по-видимому, являются какими-то старыми памятниками семейных воспоминаний. Впрочем, дед не стал мне ничего объяснять, только посоветовал не хватать кружку голыми руками, чтобы не обжечься, и протянул мне салфетку. Сам он, впрочем, подобных опасений не испытывал и ни в каких салфетках не нуждался: несмотря на то что руки его были белыми и ухоженными, они определенно не испытывали боли от прикосновения к раскаленному металлу.
— Моя матушка ушла три года назад, — заметил я. — Отец присылал вам телеграмму, но так и не получил ответа.
— А что тут можно ответить? — возразил дед. — У меня имелась возможность послужить ее появлению на свет, однако я никоим образом не в состоянии был удержать ее на этой земле.
Высказавшись столь странным образом, он отпил чай и замолчал, задумавшись о чем-то.
Внезапно он спросил:
— Сколько лет тебе, ты говоришь?
— Будет четырнадцать в августе нынешнего года, — ответил я.
— Братьев и сестер, говоришь, нет?
— Мистер Эллингтон, — произнес я растерянно, — неужели матушка ничего вам об этом не сообщала?
— Не очень-то я доверяю каким-то там письмам, — отозвался дед. — Мало ли что напишет женщина, да еще собственному отцу. Соврать — не дорого взять, а уж женщины-то точно на такое способны.
Я покачал головой и, смущенный, опустил взгляд. Он засмеялся.
— Никак смущаешься? Поживи с мое да повстречайся с парой женщин, а потом еще произведи дочь на белый свет — тогда и поймешь, что я имел в виду.
— А вдруг я тоже расскажу вам какую-нибудь неправду? — решился я.
Дед откровенно расхохотался, откинув голову назад.
— Ну нет, малыш, у тебя попросту не получится, — он подмигнул мне. — Мужчина лгать не умеет. Сразу глаза отводит, или голос у него меняется. Женщина — другое дело: она живет в собственном мире и любому чужаку, что ступил на границу этого мира, с легкостью дает отпор. Он даже и не догадается, какую штуку она с ним провернула, о да, малыш, такие вещи мужчине просто в голову не придут.
— У мамы было еще двое детей, — сказал я, помолчав. — Один родился мертвым, второй, младше меня, прожил менее года. Вскоре после этого ушла из нашего мира и матушка. Она очень заботилась о нас и невероятно переживала все эти утраты. Не знаю я, что заставляет вас говорить о ней настолько ужасные вещи, — прибавил я дрожащим голосом.
Дед потрепал меня по щеке.
— Ну, ну, нечего заливать тут все слезами, — проговорил он почти ласково. — Ишь что надумал! В твоем возрасте следует уже крепко держаться на ногах. Да, твоя мать что-то писала мне такое про своих новорожденных детей, но я, честно сказать, решил, что она морочит мне голову. Она всегда отличалась обыкновением придумывать какие-то несуществующие обстоятельства и крепко морочила головы своим старшим братьям.
— О своих дядьях я знаю только то, что они уже оставили этот мир, — заметил я в надежде, что дед поведает мне какую-нибудь историю. В те годы я уже считал хорошим тоном знать о родственниках по крайней мере хотя бы общие обстоятельства их жизни и кончины. Впоследствии мое мнение сильно изменилось, но, к несчастью, тогда я уже ничего не мог поделать.
— Ты знаешь о них достаточно, — заметил дед. — Большего и не выспрашивай, смысла в том никакого нет.
Он поднялся и вынул из огромного буфета нарезанные куски хлеба с сыром. Все это зачерствело, однако и дед, и я ели их с большим аппетитом: дед размачивал хлеб, обмакивая его в чай, а я с хрустом разгрызал, как и положено подр
