Начался 13 век. В Иль-де-Франц, наследственном владении Капетингов, в городе Париже правил Филипп II Август. Именно этому государю предстояло присоединить к королевству Французскому немало земель.

Благодаря браку с Изабеллой Геннегауской он получил в приданое провинции Артуа и Фландрию, политическими интригами присоединил к короне Амьенское графство и Вермандуа, а выигранная битва при Бувине позволила ему вернуть королевству все английские владения, расположенные севернее реки Луары. Дипломатия и меч склоняли перед этим государем один феод за другим. Владения Плантагенетов таяли, Франция росла, как славное дитя в колыбели.

 

По неширокой улице предместья провинциального городка Нарбонны бежал простолюдин. Это был толстый малый, одетый в грубую куртку и заплатанные штаны. Он бежал по мостовой, раскинув руки. Волосы его от ужаса стояли дыбом, а лицо перекосилось в жуткой гримасе.

— Крысиный король! — кричал бедняга так, что неустрашимое сердце и то дрогнуло бы. — Крысиный король! Погибла бедная душа.

С разбега он упал на обочину, прямо в пыль.

Люди выбегали из домов. Его окружили. Двое мужчин склонились, помогая бедняге встать.

— Я видел его. Пропала моя душа, вот что я скажу вам, — плакал толстяк, поворачиваясь то к одному, то к другому. — Крысиный король в погребе де Лузиньянов. Горе мне, несчастному.

— Матерь Божья! Крысиный король! Христиане! Последнее чудовище видели в тот год, когда в город пришли чума!

— Именно! Ее принес крысиный король по наущению местной колдуньи.

— Это доказательство. И такое, которое отправит на костер и не такого сеньора, спаси нас господи!

— Вот именно, крысиный король. Я, понимаете, отправился за вином для графа, дай, думаю, загляну в тот угол, давно там крысиное гнездо хотел забить. Матерь божья, спаси мою душу… а там многоголовый, и пищит всеми головами. Гляньте, меня до сих пор в холод бросает.

— Сжечь весь замок с его колдовством.

Перепуганного работника повели в трактир и стали наперебой угощать вином, не забывая и самим отведать. Трактирщик не успевал подавать кувшины.

— А старик де Лузиньян обернулся вороном, лопни мои глаза.

— Клянусь телом господнем, эта девка, его внучка, волчицей по лесу рыщет, как мать ее, покойница. Я от страха даже обделался, когда встретил ее в лесу.

— Помните историю, когда покойная графиня до смерти уморила старого мельника, когда перекидывалась лисицей.

— Не лисицей, дурень Конгар, а рыжей волчицей.

— Не рыжей волчицей, а черной кошкой.

— А бабка иха все в дымоходы совой заглядывала, младенцев высматривала.

— Верное доказательство христиане, теперь у нас верное доказательство.

— Зачем нужно доказывать, что колдун — это колдун. Колдуна нужно жечь.

Все обернулись на эти слова. Человек в черных рыцарских доспехах и с мечем на перевязи поднимался из-за стола в темном дальнем углу.

— Верьте мне, добрые католики. И вот вам подтверждение моей правоты, — человек рывком сорвал с головы шлем, к которому, вопреки обычаю того времени, были приделаны пластины, скрывающие лоб, нос и щеки необычного рыцаря.

Люди охнули разом. Вместо лица у рыцаря была тусклая маска из бледной безжизненной кожи с коричневыми пятнами.

— Это ожег?

— Нет, колдовство. Де Лузиньян брызнул в меня чистейшей водой из своего сосуда и вот что получилось.

— Сжечь колдуна, сжечь! В аббатство его на святой суд.

 

Старый граф и его внучка, единственные представители когда-то многочисленного семейства де Лузиньянов, сидели в комнате. Внучка, устроившись у ног деда на скамеечке, читала вслух книгу. Желтые древние страницы освещал колеблющийся огонь камина, пока не озарил все кровавым багровым пламенем.

— Ой, — вскрикнула девушка, захлопывая книгу, словно прочла в ней свою судьбу. — Дедушка!

И тут оба услышали шум под окнами.

Толпа черни собралась под башней.

— Сеньора де Лузиньяна на суд! — кричали простолюдины.

— На суд проклятого колдуна!

Черный рыцарь стоял в стороне с мрачно опущенными на лицо черными металлическими пластинами и только глаза его сверкали в узких прорезях. Этот волчий блеск говорил красноречивее всех слов.

И вот в бойнице появился старик граф.

— И кто же меня здесь хочет судить? — высокомерно спросил он. — Уж не мои ли холопы?

— Святая Церковь!

— Божий суд!

— Всевышний! И святая церковь, заступница христиан!

— Пусть дождется Страшного суда! — крикнул граф на это.

И толпа замерла от ужаса.

— Колдун! — тогда закричал черный рыцарь. — Ты еще смеешь богохульствовать? Сжечь его!

— На костер его! Он накликал беду на мой дом!

— И мой конь захромал, когда граф проезжал мимо.

— Мой последний ребенок помер, как только проклятый колдун посмотрел на него!

— Сжечь колдуна!

— На костер!

— Сжечь!

— С дьяволом сговаривается, да христианские души гробит!

— На костер его!

Поздно было поднимать разводной мост, да и не справиться с тяжелым рычагом старику. Чернь, разогретая вином и страхами, двинулась к воротам замка и высадила их. И не было уже слов, способных вразумить людей. Старый граф снял со стены меч и спустился вниз по лестнице.

И чернь устрашилась блеском благородного клинка. Но тут вперед вышел черный рыцарь и чуть приподнял металлические пластины, скрывающие лицо.

— Де Лузиньян, узнаешь ли ты свою смерть? — глухо проговорил он.

— Царица небесная. Кервер? — вскричал старик.

— Готовься!

Черный рыцарь поднял меч и бросился вперед. Старик отступал под натиском его ударов. Он оборонялся, пока не упал на камни, ослабев от ран. И тогда он воскликнул:

— Кервер, пощади невинную девочку… и тебе воздастся. Она — твоя дочь!

— Лжешь колдун! — черный рыцарь в ярости вонзил меч в грудь поверженного врага.

— Я убит! — выдохнул тот, обмякая. — Всевышний, сжалься над бедным дитем!

— О, дедушка, милый!

Юная де Лузиньян выбежала из своей комнаты, в окно которой наблюдала за боем. Плача, бедная девушка бросилась на грудь старика, поддерживая его своими слабыми руками. Старый граф посмотрел на нее с такой жалостью, словно это она умирала от ран на холодных камнях, хотел что-то сказать, но кровь пошла у него из горла, и старик мертвым упал на каменные ступени родного дома, а девушка забилась в рыдании у его тела.

Черный рыцарь молча отступил, вглядываясь в ту, которую назвали его дочерью. Лицо ее было скрыто на груди убитого, роскошные золотые волосы, редкие на юге, окутывали спину, но фигура в простом платье была тонка и гибка, а чистый голос так походил на голос ее матери.

Даже простолюдины в толпе смягчились, глядя на горе юной девушки, но не их жены.

Появившись неожиданно, они с ругательствами накинулись на несчастную, безжалостно толкая ее и дергая. Они вспомнили тут и опившихся коров, и ожиревших телят, и исчезнувшую в колодце воду, и кур, переставших нестись. А когда старуха вспомнила своего несчастного сына, умершего после того, как попробовал лекарство, данное ему покойной графиней, тут и мужчины зашумели.

Несчастная девушка подняла к окружавшим ее людям заплаканное лицо.

— Злодеи, — еле выговорила она. — Чем мы провинились перед вами? Тем, что я и покойная матушка, мы давали вам травы и мази для больных? А бедный дедушка дарил вам саженцы для сада и семена для посевов, учил обрабатывать землю и делать вино так, что вы разбогатели! Чем еще мы виноваты? Тем, что мой дядя Андре пропал в лесу, охотясь за волками, напавшими на ваш скот? Этим что ли?

— Она тоже ведьма и вся семья ее такая. Сейчас она призналась в этом.

Черный рыцарь вздрогнул и чуть отступил, беспокойно оглядываясь.

«Еще немного и всему конец, — взбудоражено крутилось в его мозгу. — В ней течет моя кровь… Это еще не известно… И в ней кровь де Лузиньянов. А она должна вылиться без остатка. Так я поклялся перед покровом Шатрской богоматери».

— На суд ее! На костер ее! — кричала чернь, хмелея от своей смелости.