Оглавление

Часть I. Потрясение

Глава первая. Кадр

Вечер обещал быть нескучным. На улицах Сан-Франциско близ кинотеатра, где должен был состояться международный кинофестиваль, собрались одетые по последней моде люди. Под вопли папарацци и неустанное клацанье затворов фотообъективов, стремящихся запечатлеть каждый жест, каждый шаг знаменитостей, к входу медленно, под бурные аплодисменты, торжественно подъезжали лакированные автомобили, двери которых открывали не менее торжественные лакеи, расплывающиеся в улыбке перед гостями.

Ступени, ведущие в Дом кино, специально покрыли красной ковровой дорожкой, по которой привычно ступали местные влиятельные и привилегированные личности, выходя из надраенных до блеска машин, остановившихся под светом уличных фонарей. Бомонд пафосно кивал публике и воздевал руки в жесте благодарности тем, кто чтит и уважает его. Фотографы, держа камеры наготове, застыли в ожидании роскошно и чуть вызывающе одетых дам в сопровождении стильных мужчин, чтобы запечатлеть их под овации поклонников. Эффектно ступая по красной дорожке, придававшей ещё большее очарование нарядам, знаменитости исчезали за дверью кинотеатра.

Русские эмигранты, проживавшие в Сан-Франциско и трепетно хранившие память о культуре Родины, не могли пропустить этот прекрасный весенний вечер 1957 года. Они спешили посмотреть фильм, в котором снимались соотечественники, пылали желанием увидеть «своих», пережить сладостные минуты душевного единения с земляками. Показ отечественного фильма стал для них таким же важным событием, как День благодарения для американцев.

Толпа встречающих оживилась, когда к кинотеатру подъехал блестящий чёрный кадиллак. Создавалось впечатление, будто машина примчалась не просто издалека, а из самого прошлого. Из неё неторопливо, скромно улыбаясь, вышла пара: мужчина по имени Георгий и его супруга Влада. Отводя взгляд от ослепляющих лучей славы, слегка робея перед вспышками фотоаппаратов, они скромно позировали для фотографий, которые наутро должны были появиться в эмигрантской газете «Русская жизнь».

Пройдя в уютный вестибюль кинотеатра, Георгий облегчённо вздохнул, чувствуя неловкость и лёгкую усталость от пристального внимания к его персоне. Взгляд его упал на Владу, которая не слыла ханжой и, казалось, напротив, не пугалась популярности. Более того, светские вечера, проведённые с Георгием, были для неё огромным подарком.

В фойе, увешанном громоздкими зеркалами и заставленном бархатными диванами и пуфами, светские львицы проводили пальчиками по бокалам с шампанским, лениво теребили свои кольца и колье, а их партнёры наклонялись к женским ушкам и шептали незатейливые шутки.

Влада выбрала для вечера чёрное блестящее платье с большим чёрным пером, красиво свисавшим с плеча. Аккуратно уложенные волосы украшала элегантная шляпка, созданная по специальному заказу известной модисткой Бонни Кэшин. Утончённый головной убор Влады не давал покоя дамам, томящимся в фойе: женщины то и дело бросали на него завистливые взгляды.

Официант предложил гостям холодное шампанское. Георгий взял два бокала, один из которых передал своей очаровательной спутнице, не сводя с неё влюблённых глаз. Он знал, как сильно его супруга любит выходы в свет, и искренне радовался её неподражаемой лучезарной улыбке. Держась за руки и медленно продвигаясь по холлу, кивками отвечая на приветствия знакомых, Георгий и Влада приблизились к внушительно-огромной афише советского фильма, на которой были изображены лица главных героев.

Влада засмотрелась на изображение и, на минуту задумавшись, произнесла:

— Может, увидим на экране кого-то из прошлой жизни…

— Вряд ли, — подумав о прошлом, Георгий шумно вздохнул.

Влада опустила глаза. Их прошлое почти забылось. Остались лишь тупая боль и ощущение непонятной тревоги… Вдруг странное предчувствие сжало её сердце:

— Пригласительные не забыл? — спохватилась она.

Георгий похлопал дважды по карманам пиджака, брюк и почувствовал пробегающий по спине холодок. Обнаружилось, что ни в одном кармане пригласительных нет. Спокойное выражение лица сменилось печальной гримасой: такое с мужчиной случалось довольно часто в минуты, когда он не мог справиться с нараставшим волнением.

— Наверное… на столе оставил.

Впрочем, причины для немедленного возвращения домой за билетами не было: обычно все вопросы решались через капельдинера — достаточно проверить, есть ли твоя фамилия в списке приглашённых. Георгий взял Владу за руку, и они проследовали к билетёру.

— Добрый вечер. У нас возникла небольшая проблема: кажется, мы забыли пригласительные дома. Но мы должны быть в списках, — Георгий громко и внятно представился, стараясь произвести впечатление.

Немолодой капельдинер в очках и с зачёсанными назад волосами обменялся с супружеской парой взглядами, а затем принялся неторопливо проверять перечень фамилий. Покопавшись в листах бумаги и не найдя нужных данных, он нервно пожал плечами:

— Извините, такой фамилии нет.

Георгий, не смутившись, проговорил по слогам:

— О-ни-син. Проверьте, пожалуйста, ещё раз.

Билетёр не желал трудиться и возвращаться к глупому занятию по перепроверке списков. Он отложил кипу бумаг на край стола, с явным недовольством ответив:

— К сожалению, господа, ничем не могу помочь. Будьте так добры, не задерживайте очередь!

На этот раз черты лица билетёра сложились в угрюмую, холодную гримасу. Настойчивость Георгия казалась ему особенно возмутительной и надоедливой.

Сердце Влады испуганно застучало; она потихоньку попятилась назад, чтобы пропустить шепчущихся за спиной людей, — ей стало не по себе из-за проблемы с билетами. Георгий собрался с духом и, немного постояв у окошка кассы, спокойно отошёл в сторону, пропуская очередь спешащих в зал.

В очереди кого только не было: насчитывалось немало банкиров, врачей, бизнесменов, людей достойных и не стоящих и цента; каждый спешил подойти к непокладистому билетёру. Порой гости болтали друг с другом: например, управляющий банком и адвокат вспоминали прошлое, обменивались новостями и по старой дружбе обсуждали свои нескромные заслуги.

Георгий почувствовал досаду, что его внезапная несобранность сыграла с ним злую шутку. Супруга старалась не показывать своего разочарования, хотя из-за слёз, выступивших на её красивых карих глазах, не смогла скрыть ничего. Ей понадобилась пара-тройка минут, чтобы наконец смириться с ситуацией и успокоиться.

Онисин ощутил свою вину, ему стало некомфортно, и он предложил супруге немедленно вернуться домой за билетами:

— Дорогая, а если нам быстро съездить туда и обратно?

Влада отрицательно помотала головой:

— Нет, сеанс уже начинается, — с гордым видом тихо добавив: — Будет лучше, если мы просто поедем домой.

Георгий не стал спорить с женой. Держась за руки, они направились к выходу, чувствуя разочарование: сегодня, видимо, был не их день.

Их пару остановил громкий голос:

— Мистер Онисин! Георгий! Постойте! — прозвучало за спиной.

Георгий обернулся, ища глазами того, кто окликнул его. К нему на всех парусах нёсся незнакомый человек. Худой и низенький, молодой, гладко выбритый мужчина лет тридцати пяти, как оказалось позже, был организатором кинофестиваля.

Он, недоумевая, подбежал к паре и с удивлённо поднятыми широкими бровями спросил:

— Вы уже уходите?

Влада молчала. Она смутно понимала, что нужно от них подбежавшему незнакомцу. Георгий же, наоборот, в душе почувствовал некую надежду:

— Приходится. Понимаете, совершенно нелепая ситуация произошла. К сожалению, мы забыли пригласительные билеты.

С особой деликатностью в голосе мужчина ответил, с недоумением разводя руками:

— Ах, самая глупая на свете привычка — забывать, и все мы иногда от этого страдаем. Ничего, пустяк, мистер Онисин! Для вас все двери открыты в этом городе! — он был поражён скромностью столь известного человека и постарался как можно быстрее исправить неприятную ситуацию: — Георгий, позвольте мне вас проводить! Меня зовут Ирвинг Левин, я устроитель этого мероприятия.

Расстроенной супружеской чете крупно повезло. Ирвинг взглядом показал на дверь, где суетились люди, пришедшие на премьеру. Георгий с облегчением взглянул на Владу, лицо которой просияло. Левин провёл их в зал, злобно сверкнув глазами на бестолкового капельдинера, не понимавшего правил этикета и не умеющего вежливо решать проблемы важных гостей. Именно из-за таких недалёких людей организатор часто страдал и потом лишался полезных связей. Его вечная занятость не позволяла вовремя разглядеть, кого не стоило бы принимать на работу. Сейчас он злился оттого, что едва не испортил отношения с семьёй Онисиных из-за такой бестолочи, как этот нерадивый сотрудник.

Провожая дорогих гостей, Левин с досадой и презрением прошипел на глупо смотревшего служащего:

— Я с тобой потом поговорю! — организатор угрожающе нахмурил свои густые брови.

Лицо билетёра побелело — он понимал, что значил такой взгляд.

В большом, длинном, набитом до отказа кинозале гудело, словно в пчелином улье. Когда Онисины уселись на лучшие места, Георгий погладил руку супруги, которая не могла нарадоваться столь счастливо изменившимся обстоятельствам. Свет в зале потух, и зрители замерли, вслушиваясь в каждое слово, звучавшее с экрана, всматриваясь в лица актёров. Фильм на родном языке действительно был для них важным, он связывал их прошлое и настоящую жизнь, некоторые плакали, другие ностальгически улыбались. Георгий ловил ощущения в зале, и перед его глазами ярко всплывали далёкие образы прошлого, в том числе и самый главный образ — семьи, которую он потерял. Однако здесь, в зале кинотеатра, среди соотечественников, он не ощущал одиночества, а, напротив, наполнялся чувством единства и понимания того, что судьбы всех присутствующих на сеансе людей так же безжалостны и так же непредсказуемы, как и у него, и тогда его личная боль отступала. Он посмотрел на Владу, которая всецело погрузилась в фильм и переживала каждый момент, и был благодарен ей — в эмиграции она стала для него всем.

В конце фильма на экране появился оркестр, заставивший сердце Онисина больно щёлкнуть в груди. Великолепная игра музыкантов будоражила воображение мужчины. Особенно интересной для Георгия была фигура дирижёра: стоя спиной к зрителям и слушателям, он жестикулировал руками, задавая ритм музыке. Словно предчувствуя что-то важное, Георгий смотрел на концертмейстера с особым интересом. В конце выступления руководитель оркестра с улыбкой обернулся к зрителям, полный гордости, восторга и благодарности. Его лицо показалось Онисину очень знакомым. Он продолжал пристально следить за движениями дирижёра. Вдруг сердце Георгия взорвалось в груди, и он сдавленным голосом прошептал:

— Это же… Кирилл!..

— Что ты говорил? — немного погодя спросила Влада, витающая мыслями где-то высоко.

В зале зажгли свет. Все в молчании вставали с кресел. Лишь Онисины в замешательстве остались сидеть на своих местах.

— Влада, там был Кирилл…

— Где там? — женщина не могла сообразить, что ей хочет сказать супруг.

Георгий принял решительный вид, прытко вскочил и направился к организатору фестиваля, который уже искал его глазами, чтобы ещё раз извиниться за неприятное происшествие у кассы.

Онисина недоумённо подняла тоненькие бровки. Ничего не понимая, она последовала за мужем, пробираясь сквозь толпу.

— Куда ты так спешишь? Постой!

— Кирилл! Там был Кирилл! Мой брат! Я не мог ошибиться!

Не способный от волнения ничего толком объяснить, Георгий говорил так, будто увидел брата где-то впереди в этой толпе людей, а не несколько минут назад на экране.

Организатор, увидев взволнованного Георгия, напрягся:

— Что-то случилось, мистер Онисин?

Теряя деликатность, Георгий поспешно объяснил ему причину своего внезапного волнения, и организатор немедленно сопроводил его в будку киномеханика, устало сворачивавшего плёнку. Не без раздражения он увидел перед собой Ирвинга Левина и незнакомых ему мужчину и женщину.

Женщина стояла молчаливо и сдержанно. К тому же она всё ещё страдала от обгоняющих друг друга мыслей. Теперь, когда её муж принялся объяснять киномеханику, что от одного кадра на этой плёнке зависит его будущее и будущее его брата, Влада наконец начала всё понимать.

Голос Георгия был взволнованным и очень убедительным, он беседовал с киномехаником, как со своим спасителем.

Тот аккуратно вынул фильм из коробки и протянул его внезапному посетителю, словно драгоценность.

В волнении Георгий держал в руках плёнку, на которой, вероятно, был запечатлён его брат. Он поднял вверх тёмную киноленту, чтобы направить на неё больше света и лучше рассмотреть лицо, через которое пробивались титры.

— Точно! Это он! Это Кирилл! — слёзы восторга и радости покатились из глаз Георгия.

Влада взяла его за плечо, продолжая сомневаться и в то же время переживая за него.

— Это ваш родственник? — деликатно спросил Ирвинг, не желая показаться безучастным.

— Брат… Родной… — Онисин просмотрел плёнку ещё раз. — Я думал, что его уже нет в живых, — и комок подступил к его горлу при мысли, что брат, которого он половину жизни искал, был жив-здоров. — Вы сможете вырезать для меня этот кадр? — с блестящими от слёз глазами обратился он к организатору и киномеханику.

— При всём нашем желании вам помочь, увы, это невозможно! — растерянно выпалил Левин, не веря в такую дерзость уважаемого человека. От волнения он забрал из рук Георгия катушку с плёнкой и положил её на нижнюю полку в знак того, что вопрос закрыт.

Онисин не растерялся, решительно просунул руку в пиджак, достал портмоне, тем самым продемонстрировав свою платёжеспособность, а после небольшой паузы открыл его и, не считая купюр, без какого-либо смущения и как должное бросил их на стол.

— Этого хватит? Если нет — назовите цену. Она не имеет для меня значения…

— В таком случае, мистер Онисин, я попрошу вас забрать обратно свои деньги и покинуть это помещение, — Ирвинг Левин не выказывал благодарности за предложенное вознаграждение. — Мы эту копию ещё в двадцати городах должны показать.

— Это очень важно для меня! — Георгий старался сдерживаться, но у него плохо получалось. Он бросил на стол оставшиеся купюры из бумажника, показывая ещё раз, что вопрос стоит любых денег.

Организатор утратил наигранную чуткость, его физиономия напряглась, а вся доброжелательность слетела мгновенно. Насколько можно твёрдо, сухим голосом он отчётливо произнёс:

— Мистер Онисин, держите себя в руках! Прошу вас покинуть помещение! — указал он на дверь.

Георгию было всё равно. Казалось, он сошёл с ума. Потеряв всяческий страх и позабыв о порядочных манерах, он оскалился и злобно выдавил из себя:

— Вы что, не понимаете? Мы не виделись почти двадцать лет!

Это немного озадачило и организатора фестиваля, и киномеханика, но они не чувствовали, не понимали судьбы и боли человека, хватающегося за образ из фильма, как утопающий за соломинку.

Не желая уступать, оскорблённый такой настойчивостью, Ирвинг смотрел на Онисина, словно полицейский на преступника.

— Я уже сказал, что мы не можем оказать вам эту услугу: плёнка не режется! — мрачно произнёс он.

— У нас скоро новый сеанс, — высокомерно добавил киномеханик. — Господа, выйдите из аппаратной, будьте так любезны.

Влада тут же осознав неловкость ситуации, умоляюще потянула супруга за руку:

— Георгий, пойдём. Мы что-нибудь придумаем.

— Влада, хоть ты не мешай мне! — грубо оттолкнул её руку Георгий.

Его раздражала уступчивость жены, проявившаяся не к месту.

— Я не хочу проблем. Или мы идём вместе сейчас, или ты едешь один.

Влада была не из тех, кто спускает мужчинам подобное отношение, к тому же в присутствии посторонних. Однако её поведение было сейчас некстати.

Будто бы очнувшись от опьянения, Георгий покорно взял супругу за руку.

— Извините меня, пожалуйста, — вполголоса холодно произнёс он. — Не знаю, что на меня нашло.

Ирвинг Левин стоял с каменным лицом. Сделав вывод, что инцидент не перейдёт в более острую фазу, он тяжело вздохнул, сказав:

— И вы ещё раз извините, мистер Онисин. Сами понимаете: правила есть правила.

В Соединённых Штатах Америки никого не осуждают за слова «простите» или «извините»: здесь жители проявляют удивительную воспитанность и дипломатичность; они то и дело с изысканной любезностью просят прощения в гостиницах и ресторанах, в парке на скамье или в очереди за свежей газетой. Но трагедия заключается в том, что извиняются здесь несерьёзно, скорее с иронией.

Онисин и Левин пронзительно смотрели друг на друга, считывая скрытую злобу. Киномеханик с интересом смотрел на обоих.

Георгий неохотно прислушался к просьбе Влады, которая уже несколько раз успела повторить:

— Пойдём, прошу.

Горечь от проигранной борьбы подступила Онисину к горлу, и он, молча, не проронив больше ни слова, вышел из будки киномеханика, поспешно направляясь к выходу из кинотеатра. Его раздражали счастливые лица людей, старающихся приветливо, но настойчиво спросить его о впечатлениях о фильме. Георгий не ощущал ничего, кроме звенящей внутри пустоты и негодования от того, что не смог убедить организатора и киномеханика и что Влада так не к месту проявила своё женское честолюбие, совсем не понимая, что для него значит этот кадр с братом.

Холодный уличный ветер остудил Георгию голову, и он торопливо сел в автомобиль, ожидающий важных гостей. На супругу он не смотрел. Та продолжала злиться на него и демонстрировала обиду, словно маленькая девочка.

Автомобиль тронулся, огибая сквер, и свернул в переулок. Вечерние дороги были забиты отъезжающими машинами. Шофёр знал короткий путь к дому Онисиных. Георгий отвернулся от Влады, не желая ей ничего объяснять. Он смотрел через окно на пустынные узкие улицы и думал о том, что все эти годы не знал правды о брате. И теперь, когда судьба внезапно улыбнулась ему, люди, ценившие собственное спокойствие, нагло лишили его возможности воссоединиться с родственником. Георгий был в гневе. Чем больше он молчал, тем больше эмоции кипели внутри.

Его супруга не могла удержаться от попытки бросить словечко мужу, но осуждающие паузы между вдохами и выдохами Георгия отбивали у неё всю охоту к разговору.

— Зачем ты увела меня? — не поворачиваясь к Владе, спросил Георгий.

— Ты себя не контролировал, у тебя не хватало здравого смысла смолчать, — сдержанно ответила Влада. Теперь её голос казался мягче.

— Так я и думал, — сказал он, сердито махнув рукой. — Но это же Кирилл, понимаешь? — Георгий отвернул голову от окна и посмотрел в красивое лицо Влады.

— Понимаю, — улыбнулась она, и её улыбка помогла им обоим снять напряжение.

Георгий почувствовал, что дама его сердца права: видимо, он действительно выглядел глупо, вёл себя как неуравновешенный мальчишка, а не как почтенный джентльмен из высшего общества.

— Ладно, поедем в другой город, где будет идти этот фильм, и там попросим механика вырезать кадр, — Георгия окатило облегчение от новой идеи.

— Постой… — Влада открыла свою небольшую дамскую сумочку и, словно волшебница, загадочно извлекла из неё вырезанный кадр с изображением дирижёра. Она шутливо поднесла его к носу, как бы дразня и без того рассерженного супруга.

Не веря своим глазам, он выхватил у неё изображение, пригляделся и понял, что держит в руках настоящий снимок брата. Его радости не было предела, и он так крепко обнял жену, что она пискнула от боли.

— Расскажи, как ты это сделала?! — ему казалось, что он во сне, и Влада, словно колдунья, обладает какой-то неестественной магией.

— Женская хитрость! — прищурившись, она звонко засмеялась.

Вырвавшись из объятий мужа, Влада проворно достала из своей сумочки маникюрные ножницы и щёлкнула ими перед его большим носом.

— Что бы я без тебя делал… — Георгий нежно поцеловал её.

Теперь, когда желанное оказалось так близко, он снова ощутил всю мудрость той, в которую влюбился, которая сводила его с ума своими дерзкими шуточками и могла искусно управлять им, словно кукловод.

Счастливый Онисин одной рукой обнимал Владу за плечи, как лучшего и надёжного друга, уже не раз рисковавшего для него. Он любовался изображением брата, держа в другой руке этот лучший подарок на свете. Ему хотелось поскорее найти Кирилла, обнять, рассказать обо всём, что творилось с ним столько лет.

Перед глазами Георгия проносились добрые и грустные воспоминания детства. Он вспомнил музыкальную школу в Краснодаре, где выступал его брат, и страшный 1936 год, после которого его жизнь сильно изменилась.

Глава вторая. Враг народа

Кирилл, волнуясь, высунул голову из-за кулис и вглядывался в глубину небольшого зала, до отказа заполненного зрителями. Он напряжённо искал глазами родных, но три кресла выделялись пустотой на общем фоне, свидетельствуя, что главные его зрители отсутствовали. Мальчик был разочарован и, несмотря на громкие аплодисменты, чувствовал неуверенность. Он огорчённо вздохнул и снова с надеждой посмотрел на входные двери актового зала.

В этот момент на сцену торжественно вышел директор школы. Он поднял вверх руку, показывая, что желает тишины в зале.

— Наш отчётный концерт закрывает юное дарование, гордость нашей музыкальной школы! Пианист — Кирилл Онисин!

Ноги восьмилетнего мальчишки подкосились от волнения. Он неуверенно прошёл к пианино и, вновь посмотрев на входную дверь, неуклюже сел. Никто из его семьи не соизволил явиться на важное для него событие. От чувства необъяснимого одиночества Кириллу хотелось сбежать, но он попытался взять себя в руки.

Неспешно раскладывая ноты, мальчик слышал пронзительную тишину зала, ощущал ожидание десятков глаз. Онисин знал, что не готов играть, потому что рядом нет тех, в ком он так нуждался, кого так ждал. Поневоле он старался тянуть время, но вместо этого его руки словно потеряли контроль и извлекли из инструмента странные, неубедительные звуки. Кирилл ощутил, как холодный пот пробежал по его спине, и попробовал ещё раз. Звук оставался неуверенным. На лбу появилась испарина. Он понимал, что выглядит сейчас нелепо.

Неожиданно дверь в зал с шумом распахнулась, и вошли те, кого недоставало. Большая фигура отца, Андрея Сергеевича, словно наполнила маленький зал светом и теплом. Кирилл почувствовал, как возвращается к нему смелость. На сердце стало хорошо, будто в весенний день. За отцом шли мама Светлана Матвеевна и старший брат Георгий. Они заняли свои места.

На лице Кирилла сверкнула улыбка. Он решительно и гордо поднял руки над клавишами и заиграл, как надо. Страхи мальчишки улетучились, словно роса на солнце. Он играл виртуозно, наполненный всем, что давала ему музыка. В зале воцарилась тишина, каждый звук был настолько прекрасен, что зрители не заметили, как он отыграл свою партию. Зал взорвался бурными аплодисментами, публика не сдерживала своих эмоций и поднялась, чтобы аплодировать таланту стоя. Не нужно было никаких доказательств, чтобы понять то, как чувствует юный артист музыку и как может передать её смысл и красоту.

Директор школы, не менее растроганный удачным выступлением Кирилла, вышел на сцену, приветствуя аплодирующих зрителей. Он поднял вверх почётную грамоту в знак того, что школа благодарит юное дарование и гордится своим учеником. Он попросил внимания зрителей, чтобы произнести торжественную речь.

— Эта грамота — подтверждение больших заслуг как самого Кирилла, так и его семьи. Я уверен, что Кирилла Онисина ждёт большое музыкальное будущее и он обязательно поступит в консерваторию. Обещаю ему в этом помочь!

— Браво, Кирилл! — раздался голос из зала. Юный музыкант мог его отличить от любого другого. Брат радовался за него, и Кирилл почувствовал, как хочет поскорее обнять свою семью.

Под громкие аплодисменты директор вручил Кириллу почётную грамоту, искренне пожав руку воспитаннику, на которого музыкальная школа возлагала большие надежды. Взволнованный и, несомненно, довольный своим выступлением, Кирилл благодарно поклонился публике и стремглав спустился со сцены к счастливым родителям. Отец обнял сына, в его глазах светились восхищение и гордость. Мама погладила Кирилла по голове и прижала к себе, прошептав:

— Молодец, сынок!

Георгий тоже обнял брата, гордый и радостный за него и за всю семью.

Наконец Кирилл поднял на родителей обиженные глаза:

— Где вы были? Весь концерт пропустили!

Отец похлопал сына по плечу и ответил ободряюще:

— Главное, что на твоё выступление успели. А как ты играл! — он многозначительно поднял палец вверх.

— У нас в школе все хорошо выступают, — скромно ответил Кирилл. — Если бы вы пришли раньше…

Мама перебила его:

— Извини, сынок. Мы просто искали твои любимые конфеты, но их нигде не было.

При этом Георгий, словно волшебник, непонятно откуда достал коробку конфет и протянул их брату. Подарок быстро исправил положение.

— Пойду угощу ребят, можно?

— Только мигом, сынок, нам нужно идти домой: вечером придут гости, а я ещё ничего не приготовила.

Получив разрешение, Кирилл помчался к одноклассникам, чтобы порадовать всех любимыми конфетами.

Вместительная квартира Онисиных давно служила местом для встреч друзей и коллег по работе. По обычаю Светлана Матвеевна накрывала стол в просторной гостиной и выставляла угощения, а дети — братья Георгий и Кирилл — развлекали присутствующих игрой на пианино. Гости ели, шутили, много разговаривали и курили.

— Кирилл! Георгий! А ну-ка, сыграйте нам что-нибудь повеселее! — Андрей Сергеевич подошёл к сыновьям и взъерошил их волосы.

Воспользовавшись небольшой паузой, Светлана Матвеевна стала убирать со стола. Ребята бодро, в четыре руки стали исполнять весёлую композицию, от которой гостям захотелось пойти в пляс.

Андрей Сергеевич вернулся за стол. Сидя в окружении трёх своих лучших друзей, он стал подыгрывать детям, барабаня пальцами по столу в такт музыке. После того как сыновья закончили играть, один из друзей старшего Онисина — Владимир Глебович Василевский — жестом позвал друга на перекур. Накинув плащи, они вышли во двор.

Вдохнув сладковатый дым папирос «Казбек», мужчины посмотрели друг на друга, осознавая неизбежность разговора.

— Слышал? Семёна Хачиевича увезли… — Василевский устало смахнул пепел.

— Да, слышал, что он в кабаке немного перебрал с выпивкой и обругал портрет Сталина, висящий на стене. Вдобавок и Ленина помянул нелестными словами… — Андрей Сергеевич, выдыхая дым, недоумённо пожал плечами.

В голосе товарища послышались нотки раздражения:

— Не думаю, что это правда. Его уже двое суток допрашивают.

— Ну и что? Допрашивают — значит, так надо. Не драматизируй, — Онисин старался закончить разговор.

Владимир Глебович не унимался:

— Я вчера с коллегой из Москвы созванивался. У них вообще там всех подряд забирают, — глаза Василевского заслезились — то ли от едкого дыма папирос, то ли от того, что ситуация настолько страшна.

Андрею Сергеевичу не нравилась излишняя эмоциональность друга. «Им там, наверху, понятнее, кого и зачем допрашивать. Зачем лезть в то, о чём не имеешь понятия?» — думал он про себя.

— Ну, все же возвращаются домой? — Андрей Сергеевич хотел снизить неловкое напряжение, возникшее некстати.

— В том-то и дело, что никто не возвращается, — в голосе Владимира Глебовича послышалось отчаяние.

Онисину казалось, что его друг наслушался всяких сплетен и слепо верит в них. Но верить слухам и пустым разговорам было глупо, потому, затянувшись папиросой, он постарался как можно спокойнее произнести:

— Володя, рассуди здраво: дыма без огня не бывает, — и, помолчав, он продолжил, выдохнув густой дым: — Пойми, наверху не дураки сидят. Ты чего так переживаешь? Думаешь, мы умнее?

Владимир Глебович не сдавался:

— Переживаю, Андрей, потому что у нас семьи и дети.

Однако вся эта забота о себе не затмевала принципов Онисина, верившего в идеалы коммунистической партии и в высший смысл советской системы. Неуверенная позиция друга не могла убедить Андрея.

— Это не наше дело. Мы преданы партии, всегда искренне поддерживали её. Мы должны служить Родине и не задавать лишних вопросов.

Вероятно, Владимиру Глебовичу вся эта партийная идеология давно казалась химерой, если в итоге после допросов дети оставались без отцов, а жёны — без мужей. Он смотрел на товарища, понимая, что тот не владеет знаниями о реальной ситуации, смотрит слишком оптимистично на происходящее. К примеру, сам Василевский столкнулся с реальностью ещё полгода назад, когда его знакомого Святослава вызвали на допрос, после которого тот уже не вернулся. Потом куда-то увезли старшего брата Святослава, и тот так же бесследно исчез.

Василевский посмотрел на Андрея Сергеевича с мольбой:

— Слушай, может, уехать? Переждать? У меня есть связи, — он ещё верил, что друг поймёт и разделит его опасения.

Онисин привычно вдохнул-выдохнул дым, затушил окурок и с интересом посмотрел на приятеля:

— Да? И куда же ты уедешь? А главное — зачем? — он положил руку на плечо друга, стараясь усмирить ненужное волнение, а позже со смехом добавил: — Наших не знаешь? Из-под земли достанут! Так что это… лишнего не думай. Пойдём лучше в дом, Светлана сейчас торт подаст.

Андрей Сергеевич открыл подъездную дверь, приглашая друга пройти первым. Ему не хотелось портить семейный ужин странными разговорами, от которых мало толку. Владимир Глебович повиновался, в душе понимая, что убеждения приятеля слишком высоки для реального восприятия жизни. Он не хотел ничего доказывать Андрею, но жуткий страх неизбежного не покидал его.

— Ты знаешь, Володя, я тут подумываю отправить Георгия в Москву или в Ленинград учиться, — признался Онисин, поднимаясь вверх по ступеням. — Что скажешь? — спросил он друга, идущего впереди.

— А что я скажу? Парню уже шестнадцать. Полагаю, он достаточно взрослый, чтобы вступить в самостоятельную жизнь, — ответил Василевский. — К тому же он у тебя способный и целеустремлённый — пусть покоряет большой город, учится и развивается. В чём проблема?

— Это точно. Плюс он уже — ни много ни мало — восемь лет посещает кружок по изучению иностранных языков, на английском и немецком говорит чисто, ну, как мы с тобой; хочет стать переводчиком…

— Да ты что? В самом деле? — охал и ахал Владимир Глебович. — Ну вот же, говорю тебе, он способный малый, — сказал он, остановившись у двери квартиры Онисиных.

Мужчины вошли и ещё некоторое время сидели за столом, общались.

Спустя пару часов застолья гости разошлись. В квартире все готовились ко сну. Однако Георгий и Кирилл не могли успокоиться. Активный музыкальный вечер вызвал у них бурю эмоций, которые надо было куда-то деть. Кирилл попытался выхватить подушку у старшего брата, потому что ему не нравилось, когда тот путал их. Георгий, зная, с какой серьёзностью Кирилл воспринимает подобное, намеренно стал дразнить его, подняв подушку над головой. Георгия это радовало, а Кирилла злило, и старшему брату в этот момент ещё больше хотелось поиграть с младшим и подразнить его.

— Зачем тебе подушка? С подушкой спать вредно.

Кириллу явно не нравилась затея дурачиться перед сном.

— Это моя подушка! Отдай! Не то папу позову!

Георгий, очевидно, не намеревался сдаваться, поэтому продолжал шутить над братом. Дверь внезапно открылась. На пороге стоял отец, обеспокоенный вознёй в детской. Ребята присмирели и сделали вид, будто ничего не происходит. Кирилл даже дружелюбно придвинулся к брату, который продолжал удерживать подушку в своих руках.

Андрей Сергеевич внимательно посмотрел на обоих и, догадываясь, строго спросил, придавая словам большое значение:

— Что у вас происходит? Георгий, отдай подушку. Вы не должны шутить так друг с другом.

Георгий попытался оправдаться:

— Да мы просто играли.

— Ложитесь в кровати, я вам расскажу старую притчу, — старший Онисин посмотрел на детей более мягко.

Георгий послушно отдал подушку Кириллу, который перестал злиться и даже пожалел, что их игры немного огорчили любимого отца. Ребята улеглись в ожидании очередного из отцовских рассказов, которые всегда умиротворял их.

Отец подошёл к окну, плотно закрыл шторы, приглушил светильник и присел на стул, опираясь рукой о письменный стол:

— Однажды двое друзей сначала в шутку, а потом всерьёз подрались. Один начал душить другого. Вокруг собралась толпа, но никто из неё не мог разнять мальчишек. Кто-то догадался выкрикнуть имя старейшины, чтобы друзья перестали драться. Но это не сработало. Тогда люди стали выкрикивать другие имена важных в деревне людей, но и это тоже не помогло. Вдруг какой-то парень выкрикнул имя брата одного из дерущихся. К всеобщему удивлению, потасовка остановилась. Немного спустя, когда все успокоились, проигравший в драке мальчик спросил у того, кто побеждал, почему тот перестал драться, ведь брат его и мухи не обидит, а имена уважаемых людей на него не действовали. Друг ему ответил: «Уважаемые люди сначала начали бы выяснять, в чём причина ссоры, и только твой родной брат без лишних слов разбил бы мне голову».

Отец счастливо посмотрел на детей, которые с нескрываемым любопытством впитывали каждое слово. Им нравилось, когда отец посвящал им время, и казалось, что самый мудрый человек в мире — их папа.

Душевное единение сыновей и отца прервал резкий звук тормозящих шин автомобиля, остановившегося возле их дома. В окне детской мелькнули блики фар.

Андрей Сергеевич посмотрел на детей, внезапно почувствовав, что должен сказать им самое важное:

— Вы — братья, поэтому должны заботиться друг о друге, защищать друг друга. Если вдруг случится так, что судьба вас разведёт, непременно ищите друг друга. А теперь спите, уже поздно.

Он поправил одеяла, посмотрел на красивые лица сыновей и беззвучно вышел из их комнаты.

Тем временем на кухне хозяйничала-возилась его супруга. Светлана Матвеевна убрала оставшиеся угощения со стола, перемыла посуду, однако отчего-то застыла у мойки и крутила в дрожащих руках чашку из чайного сервиза. Когда супруг появился на кухне, то заметил её испуганный взгляд. Он мысленно, не произнеся ни слова, задал ей вопрос, она в ответ подошла к окну, слегка приоткрыла штору, вздрогнула и, повернувшись к Андрею Сергеевичу, бросила на него полный ужаса взгляд:

— Воронок…

Онисин равнодушно пожал плечами, стараясь успокоить неожиданно разволновавшуюся супругу:

— Наверное, опять какого-то шпиона поймали.

Однако лицо Светланы смертельно побледнело, когда раздался резкий стук в дверь. Ей показалось, что земля уходит из-под ставших ватными ног. Смутное предчувствие вызвало приступ давящей тошноты, она в ужасе оцепенела. Наблюдая за мужем, который уверенно направился открывать входную дверь, она почувствовала, как сильно его любит и как боится потерять.

Как только Андрей Сергеевич открыл дверь, несколько человек, одетых в форму НКВД, бесцеремонно оттолкнули его — хозяина квартиры — и с шумом ворвались внутрь. Судя по угрюмым лицам и рыскающим глазам, они искали преступника.

Опешив от такой неожиданности и грубости, Онисин попытался поставить на место вошедших в его жилище:

— Товарищи! Что вы себе позволяете? Вы знаете, кто я?

Один из группы открыл дверь в комнату, где спали ребята, но хозяин квартиры преградил ему путь.

— Там спят мои дети! Что вам нужно?

Старший офицер с пренебрежением посмотрел на Андрея Сергеевича так, словно тот был назойливой мухой, а затем больно схватил его за локоть.

— Андрей Сергеевич, вам необходимо проехать с нами. Вещи можете не собирать.

Лицо офицера было безучастным, свободной рукой он показал остальным, чтобы те приступали к обыску в квартире. Энкавэдэшники принялись открывать шкафы и с привычным равнодушием стали выбрасывать из них вещи, поднимая с пола лишь те, что вызывали подозрения. Через пятнадцать минут в квартире Онисиных всё было перевёрнуто вверх дном.

Оперативные сотрудники действовали грубо с целью найти нужные улики, чтобы подозреваемый не смог отвертеться. Энкавэдэшники всегда были уверены в своей правоте, считали свою работу правым и почётным делом — очищать советскую землю от преступного элемента, предателей Родины, скрывающихся под маской добропорядочных граждан. Они заранее ненавидели тех, к кому приходили. Их сердца не чувствовали жалости, всеми своими действиями они старались причинить вред тем, кто даже ещё не находится под следствием, а только был под подозрением. Они свято верили, что, если нарушить покой подозреваемых внезапностью, быстрее получится вывести их на чистую воду.

Андрей Сергеевич был ошеломлён: как посмели его в чём-то подозревать? Ведь он всегда старался быть в полном ладу с компартией. Онисин счёл возможным, что кто-то мог по ошибке назвать его предателем, и поэтому старался убедить незваных гостей, что это обвинение — чистое недоразумение.

— Это какая-то ошибка, я ни в чём не виноват. Можете объяснить, для чего всё это? — его голос звучал уверенно и громко.

Не поворачиваясь лицом к Онисину, старший энкавэдэшник ответил сквозь зубы:

— На все вопросы вам ответят позже, а сейчас надо ехать.

По лицу офицера пробежала ухмылка. На какое-то время он задумался над тем, что все «невинные» преступники, которых арестовывают, говорят одно и то же, как заученный стих, под копирку. Этот — Онисин — перед ним также пытался выглядеть уверенно. Но какими же жалкими они становятся потом, когда сознаются в содеянном… Энкавэдэшник не верил ни одному слову тех, за кем он приходил.

Услышав чужие, грубые голоса и разговоры на повышенных тонах, Георгий и Кирилл выскочили из комнаты и подбежали к матери. Светлана Матвеевна прижала к себе их головы. Её сердце бешено колотилось, она не понимала, почему Андрюшу должны увести и что он сделал такого, что с ним не то что не считаются, а даже не хотят разговаривать. Возможно, супруга оклеветали, ведь её Андрей — честный и преданный партии человек.

Старший офицер взглянул на Светлану Онисину с показным, нарочитым ожесточением:

— Детей уберите. Быстро!

Один из работников НКВД подошёл к пианино, посмотрел в ноты, сбросил их на пол, открыл верхнюю крышку и заглянул внутрь инструмента. Посветив фонарём, он увидел какой-то клочок бумаги и полез его доставать, задев струны рукой. Раздался противный, резкий звук, напоминавший душераздирающий вопль.

— Дядя, не трогайте пианино! — не выдержал стоявший возле мамы Кирилл.

В раздражении офицер обернулся на мальчишку и злобно прикрикнул на Онисину:

— Я что, непонятно сказал? Детей убрала!

— За речью следи! — Андрей Сергеевич, возмущённый грубостью и бестактностью офицера, вступился за жену.

В этот момент лицо оперативника угрожающе скривилось, и он нанёс резкий удар в челюсть Онисина. Тот упал на пол. Светлана Матвеевна от ужаса закричала и сцепила руки вокруг детей.

Георгий ринулся на помощь к отцу.

— Папа! Что вы делаете?!

Опомнившись, мать успела схватить Георгия и затолкала его в детскую вместе с Кириллом. На всякий случай плотно закрыла дверь в комнату. В этот момент Светлана Матвеевна подумала, что сейчас нужно вести себя сдержанно, и, когда вся ситуация разрешится и окажется глупой ошибкой, её муж непременно вернётся домой. Лишь бы там разобрались поскорее, и этот страшный сон закончился. Надежда на спасение — единственное, что удерживало Онисину от желания броситься выручать любимого, ни в чём не повинного супруга. «Это злые языки, а может быть, дело рук завистников. Сейчас время такое, всех проверяют, вот проверят его и поймут, что это ошибка, извиняться будут. Тогда Андрюша вернётся домой, и всё будет по-прежнему. Надо только, чтобы дети не вели себя плохо, не говорили лишнего. Правда восторжествует», — думала женщина.

Так же думал и сам Онисин, когда офицер приказал своим подчинённым:

— Всё, поехали!

Андрей Сергеевич не мог поверить, что его считают преступником.

— Ребята, дайте хотя бы куртку надеть… — произнёс он, но, похоже, эта просьба была излишней.

— Там тепло, — бросил офицер и распорядился, чтобы энкавэдэшники тащили Онисина в воронок.

Двое из них заломили руки Андрея Сергеевича и вывели его из квартиры. Несмотря на невыносимую боль в локтях и не менее болезненное унижение, он на прощание успел крикнуть супруге:

— Света, дорогая! Мы там разберёмся, и я вернусь!

Входная дверь с шумом захлопнулась, оставив Светлану Матвеевну и её сыновей в ужасающей тишине. В квартире царил разгром, словно её ограбили. Разбросанные вещи и перевёрнутая мебель напоминали, что это не приснившийся кошмар, а страшная реальность.

«Куда бежать? У кого просить помощи?» — мысли хозяйки квартиры неслись галопом, а решений для навалившихся проблем не было. Женщине стало страшно за себя и детей. «Что теперь будет? Вдруг я больше не увижу мужа?» — думала она. Чтобы не напугать сыновей приступом отчаяния и паники, она зажала руками рот и беззвучно зарыдала.

Георгий и Кирилл поняли, что плохие люди ушли, вышли из своей комнаты и бросились к плачущей матери. Они обнимали её, пытаясь утешить:

— Мама, всё будет хорошо. Папу ведь отпустят?

— Конечно, это недоразумение, — стараясь усмирить истерику, твердила Светлана Матвеевна.

Так в благополучной советской семье Онисиных случилось горе, которого не ждали. Судьба круто развернулась по отношению к ним: Андрей Сергеевич Онисин, уважаемый и порядочный советский гражданин, муж, отец, стал одним из тех, кого в 1936 году посчитали врагом советского народа.

Его супруга пыталась собраться с мыслями, чтобы понять, как лучше действовать, куда писать, к кому обращаться, чтобы спасти мужа и честь семьи. Она всё ещё слепо верила в то, что произошла до ужаса глупая ошибка и что Андрея обязательно отпустят, ведь не может такого быть, чтобы преданного партии человека и послушного советского гражданина без причины лишили семьи, положения и всего остального. Она пойдёт куда надо, она будет стучать во все двери и добиваться, и справедливость точно восторжествует. Светлана Матвеевна взяла в руки наручные часы мужа, которые он не успел надеть, посмотрела на его вещи в коридоре — плащ, висящий рядом с курткой — и снова зарыдала. Кирилл и Георгий сидели молча, уставившись на мать, испытывая одновременно тревогу, тоску по отцу и смятение. Им хотелось бежать вслед за воронком и объяснить людям в форме, что их папа ни в чём не виноват.

Тишина упала на квартиру Онисиных и, словно тяжёлое ватное одеяло, всё накрыла собой; лишь время от времени её нарушали капли воды из крана в кухне: монотонно, громко и тяжело они отрывались и падали в раковину. Этот звук заставлял ребят вздрагивать, а Светлану Матвеевну — прислушиваться и изредка поглядывать в дверной глазок. Женщина кружила по квартире, нервно водила рукой по лбу, тёрла его, покусывала пальцы. Братья невольно переставали делать вдохи и выдохи и замирали, когда материнские глаза то безумствовали, то потухали; Георгий и Кирилл, с бледными лицами, без привычных улыбок и переглядывания, были объяты смутными думами, но, несмотря на случившееся с их отцом, они поклялись сами себе никого и ничего не бояться.

С присущей ей суетливостью Светлана Матвеевна постаралась уложить сыновей спать, вероятно решив, что так для них будет лучше. На вопросы о «милиционерах» она не отвечала, пропускала мимо ушей и без улыбки, но, разумеется, крепко обняв и поцеловав ребят, удалилась из комнаты.

Онисина хранила молчание даже на кухне. Порывистым движением поставила на электрическую плиту белый эмалированный чайник и упала за стол. На неё снова накатило отчаяние, ведь она начала замечать, как здесь тихо без любимого Андрюши. Рывком выключив плиту, не успев заварить себе чаю, она зарыдала и, утомлённая слезами, уснула, сидя на кухне.

Новый день, как и предыдущий, никакой радости не принёс.

Доверие учеников музыкальной школы к Кириллу Онисину, мягко сказать, пошатнулось: его утренняя попытка поздороваться с ребятами увенчалась неудачей. Дети вдруг стали относиться к нему настороженно, а восьмилетний Геннадий Ушаков, перегородивший дорогу Кириллу, даже обозвал его предателем.

— Пошёл вон! — крикнул задира. Его ноздри бешено и опасно раздувались, а грудь тяжело поднималась и опускалась.

— Генка, ты чего? — глаза Кирилла медленно заполнялись слезами. Затем он обратился к другим мальчишкам, стоявшим позади Гены: — Эй, ребята, вы что, обиделись на меня из-за грамоты? Злитесь, что я её получил? Так это же обычный концерт!

— Ты — предатель! — крикнул кто-то из учеников музыкальной школы.

— Неправда! Никого я не предавал!

— Отец твой — предатель Родины! Мне папа вчера сказал, что всё видел! Так что уходи, пока цел, так лучше будет!

— Не ври! Ничего твой папа не видел! Мой отец не предатель!

Но крики толпы заглушили оправдания Кирилла. Школьники всё громче и громче скандировали обжигающее: «Предатель!»

Лицо Кирилла приняло обиженное выражение. Его затрясло.

— Замолчите! Хватит!

Но его выкрики не заглушили слова неприязни школьников. Кто-то толкнул Кирилла в спину, и пока он оборачивался, чтобы посмотреть обидчику в глаза, последовал новый удар, затем ещё один…

Кирилл упал на землю. Генка Ушаков, похоже, раззадоренный начавшейся дракой, незамедлительно шагнул к Онисину и начал избивать его ногами. Но Кирилл умудрился схватить обидчика за ноги и повалить его на землю.

Борьба Кирилла и Гены вызвала интерес зевак; кто-то из них подставил ногу вставшему и убегающему Онисину, так что тот снова больно рухнул на землю.

Тем временем Ушаков тоже поднялся и двинулся к Онисину. Кирилл сделался злым и серьёзным: Генка-дурак давно мозолил ему глаза.

— Не подходи! — крикнул во весь голос Кирилл.

Заметив возле себя камень, он быстро его схватил и, не вставая, бросил в Гену, попав ему прямо в лоб. Ушаков ахнул и захныкал, схватившись за лоб рукой, присел. Сквозь пальцы побеждённого просачивалась кровь. Генка всхлипывал, а толпа тут же улетучилась, увидев на школьном дворе директора.

Кириллу стало не по себе, очень не по себе, но он поднялся на ноги и уже стоял с высоко поднятой головой, со всей своей гордостью, приготовив самые правдивые объяснения.

Несколько мальчишек успели уведомить директора музыкальной школы Валентина Романовича Гончарова о конфликте её учеников. Валентин Романович покинул свой кабинет и направился к ребятам. Приблизившись к ним, взглянул сначала на кислую физиономию Генки, а затем на горестное выражение лица Кирилла.

— В чём дело, Онисин?

Кирилл подавил в себе слёзы и ответил:

— Он первый начал!

Зачинщик драки повернулся к директору и выпалил небрежным тоном:

— Ничего я не начинал. И вообще, отец Кирилла — предатель Родины! Мне вчера папа сказал, что его арестовали!

— Замолчи!

— Если твой папа — предатель, то ты тоже предатель!

— Не смей говорить такие слова!

— Хороших людей в милицию не забирают!

Директор школы испуганно уставился на Ушакова, словно опасаясь, как бы тот не ляпнул чего лишнего, и сказал:

— Онисин, живо ко мне в кабинет. Мне нужно поговорить с тобой наедине.

Генка наигранно стонал; наклонившись вперёд, он собирался встать. Его распирал интерес, насколько серьёзно отразится на Кирилле драка на школьном дворе.

— Валентин Романович, можно, я пойду? — жалобно спросил он. — У меня голова болит.

Вырванный из своих странных раздумий Гончаров заметался мыслями в поисках ответа на вопрос: «А что делать-то с этим сорвиголовой?», но, так ничего не придумав, просто кивнул.

В кабинете Валентин Романович не стал вдаваться в обсуждение поведения мальчишки, который стоял перед ним, повесив голову.

— Дверь почему не закрыл за собой?

Кирилл виновато вернулся к входной двери и плотно закрыл её.

— Кирилл, я вынужден тебя отчислить. Сейчас соберёшь свои вещи и пойдёшь домой.

Онисин не спрашивал, почему и отчего его наказывают таким жестоким способом, лишь сказал подавленно:

— Не надо! Пожалуйста!

— Меньше всего меня интересует твоё мнение, Онисин.

— Валентин Романович, пожалуйста!

Кирилл находился в опасном состоянии — он был близок к истерике.

Гончаров немного поколебался, а затем прикрыл окно.

— Проси не проси, но мне придётся исключить тебя из школы, Кирилл. Не потому что ты плохо учишься музыке, не потому что я тебя невзлюбил, а потому что ты нарушил правила. Ты сделал гадость. Думаю, ты об этом сам знаешь. Нельзя бить товарища.

Мальчишка быстро заморгал, чтобы вернуть слёзы обратно.

— Я ударил Генку камнем, чтобы тот перестал обзывать меня и моего папу предателями! Мы — не предатели! Мой папа — не предатель! Это какая-то ошибка, слышите? Он уже сегодня будет дома! Поверьте мне!

— Вопрос закрыт, Онисин. В стенах музыкальной школы руки распускать нельзя.

Если бы только для Валентина Романовича было так просто закрыть эту малоприятную тему… Он чуть смягчился и обречённо сказал:

— Я не могу поступить иначе, Онисин. Ты должен понять, что враг народа — это… серьёзное дело, — Гончаров едва не сказал вслух, что даже невинный посторонний может расплатиться смертью за разговор с врагом народа.

Директор направился к шкафу, покопался в книгах и тетрадях. Кирилл дрожал, как последняя струна разбитого пианино, словно обречённый на смерть перед расстрелом.

— Ты, главное, репетируй, Кирилл. Всё у тебя получится.

Валентин Романович медленно вернулся к столу и бросил на него пару толстых нотных тетрадей.

— Возьми, — объявил он.

По телу Кирилла пробежали мурашки. Мальчик неохотно взял тетради.

— Продолжай учиться самостоятельно, музыку не забрасывай.

Онисин промолчал. Директор протянул ему руку, и мальчишка слабо её пожал.

Вот и всё. Кирилл, горюя и уже тоскуя по музыкальной школе, покинул её. Всё утро он боялся расплакаться, но когда вернулся домой, то слёзы вдруг хлынули ливнем из его глаз. Ребёнок чувствовал себя ужасно, но всё-таки заставил себя снять обувь и осторожно опустить портфель на пол, еле слышно всхлипнув при этом.

— Сынок, с тобой всё в порядке? — слабым, тонущим где-то в районе гостиной голосом спросила его мать.

Сын ей не ответил. Склонив голову и пряча ровные дорожки слёз, струящихся по щекам, он удалился в детскую.

Нет, заглядывать в неё ни Светлана Матвеевна, ни Георгий не решались. Они догадывались: то, что произошло в школе с Кириллом, было из-за ареста Андрея Сергеевича.

«И почему дети должны расплачиваться за ошибки родителей?» — тревожилась мать.

Во время обыска энкавэдэшники выкинули на пол вещи, в которых находилась вся история семьи Онисиных, и теперь Светлана Матвеевна суетилась, пытаясь навести порядок, вернуть на свои места посуду, постельное бельё, одежду, книги.

Стоя на стуле, она обернулась и украдкой взглянула на угрюмого Георгия, стоящего в дверном проёме комнаты, а затем живо потянулась к антресоли шкафа, положив туда стопку аккуратно сложенной и отутюженной одежды мужа.

Со вчерашнего вечера они все почти не разговаривали друг с другом. Но много думали. И мысли были страшные: они повисли над квартирой, будто чёрные тучи, готовые лопнуть и разразиться проливным дождём.

Георгий сосредоточился на лице матери и без комка в горле, но с хрипотой прилежно произнёс:

— Мама…

— Да, сынок.

Георгий помедлил.

— Пообещай, что мы сходим к папе.

Светлана Матвеевна старалась объяснить Георгию, что им в милицию лучше не ходить:

— Послушай-ка, сынок. Товарищ милиционер может нас не пустить к папе или же может быть очень строгим, как вчера.

Её старший сын достаточно ясно помнил, что делали и как себя вели в их квартире милиционеры, но он изо всех сил настаивал на своём, внушая матери:

— Я всё равно хочу увидеть папу.

Онисина тихо вздохнула и согласилась.

Обедала их семья в серой тишине, в глубине души надеясь на чудо: что и на их улице будет праздник.

После полудня Светлана Матвеевна и Георгий тихонько выскользнули из квартиры. По улице никто не шагал, из окон никто не выглядывал, тротуары казались пустынными, город оцепенел и затих.

Здание НКВД, полное скорби, напоминало голодное чудовище. Невозможно было узнать, что оно таило в себе и скольким людям удалось вырваться оттуда.

На проходной дежурил неподвижный сержант. При звуке голосов женщины и юноши он вытянул шею и бросил на них недобрый взгляд.

Светлана Матвеевна легонько пригладила волосы сына, стараясь произвести хорошее впечатление на милиционера. Георгий встревоженно ждал, что каменное выражение спадёт с лица милиционера, но нет, не спа́ло.

Полчаса женщина с мольбой, сковывающей ей горло, повторяла дежурному, что свёрток в её руках — очень важная передача для её супруга, гражданина Онисина Андрея Сергеевича. Человек в форме то и дело вытягивал шею, поглядывая на юношу: тот переминался с ноги на ногу за плечом матери, беспомощно наблюдая за происходящим.

Сержант неизменно, почти злобно настаивал на том, чтобы мать с сыном покинули здание. Этот ужасный, отвратительный тип, пожимая плечами, холодно повторял: «Не положено!» — на каждое: «Проверьте, пожалуйста, находится ли здесь